Языческое княжение Владимира

Идёт девятьсот восьмидесятый год.
Давно ль из изгнания? – дни-то летят,
Теперь Князь Великий, России оплот.

Конец сентября, на дворе листопад,
Самое время прикинуть итоги,
Ход жизни свернуть на приемлемый лад.

Стоят на холме обветшалые боги,
Не им ли Владимир обязан удачей?
«Дать жертву Перуну, да клняться в ноги.

В годах потемневший, обиженный, плачет,
Открытый всем ветрам, дождям и морозам,
Голодный, похожий на старую клячу.

И вправду текут вон по трещинам слёзы,
Глаза от забвенья и дум потускнели.
Такой-то пошлёт на противника грозы?

Да вы тут, ребята, совсем одурели,
Как можно России без истинной веры!
Богам пожалели вы дуба и ели,

А сами в хоромах и жрёте без меры,
Всё кляньчите бога добавить добра.
За что же он блага вам даст, изуверы,

Вы дали ему на усы серебра,
Подножье невинною кровью полили?
Так больше не будет, как было вчера»

Велит князь, чтоб лучшие древа рубили,
Веками растущие, на два обхвата,
До самого неба, прямые, без гнили.

Тащили на холм за дворцовые врата,
Поставили идолов главным богам.
Управились за день, ещё до заката,

Осталось придать очертанья стволам.
Берётся Владимир за уголь и нож,
Рисует по дереву контуры сам.

Обличьем Перун на Добрыню похож:
Огромные руки, могучие плечи
И всем остальным невозможно хорош,

К тому же и видно его издалече.
Вот диво-то будет для пришлого люда,
Нигде не укрыться от радостной встречи.

Потратили золота около пуда,
Зато не тускнеют Перуна усы,
Башка в серебре, а глазища, как блюда –

Рубины горят небывалой красы.
А взгляд-то уж грозен, как делать умели!
Особо в вечерние страшен часы,

А это есть главное в творческой цели:
Смятение, ужас рождает в умах,
Как будто бы сделал Зураб Церетели,

Сей божьей красы не опишешь в словах.
Поодаль Перуна Дажбог и Стрибог,
Сверкает металл и на их головах.

Дажбогово лико, как новый сапог,
Само воплощение солнца и света.
А чтобы он за зиму не изнемог,

Холстиной покрыт до грядущего лета.
Стрибог же есть сам повелитель ветров,
Защитой ему ничего не одето.

На том же холме покровитель скотов,
Но он человеческой крови не просит,
Волос – бог боянов, волхвов-колдунов,

Они-то животных ему и приносят,
В осеннее время, по первой пороше.
Волосу не дать, так болезни покосят.

Отдельно стоит горделиво Мокоша,
Ему только женщины жертвы творят.
Других он помельче, но тоже хороший

И так же желает кровавый обряд.
Мокоше несут по обычаю птицу
И что-то на ухо ему говорят

Замужние женщины, чаще девицы:
Мечтают, чтоб суженый принцем возник,
Иль тот, кто под боком, надумал жениться.

Замужние просят детей напрямик,
Не то приведут молодуху до хаты:
В опале у князя бездетный мужик,

На двух и на трёх для потомства женаты.
Бывает – пяток в терему разведёт,
Так это уж те, кто особо богаты.

В язычестве жил полигамно народ,
Князья зачастую гарем содержали,
Но был вне закона наложниц приплод.

Гарем для отрады, а брак освящали.
Уж так получалось: наложницы дети
По жребию жертвой богам попадали.

Служение идолам в полном расцвете,
Вот кровь сатане проливают в угоду,
Большую он силу имел на планете.

Душа устремляется ввысь, к небосводу,
У плоти есть свой, но земной интерес.
Господь предоставил народам свободу,

Они отвернулись – господствует бес,
Раздолье ему на обширной Руси.
Христос для России ещё не воскрес,

Князь идолам в жертву невинных губил.
В свои двадцать лет есть четыре жены,
Как сватал Рогнеду, женатым уж был,

С варяжкой слюбился во время войны.
Жену Ярополка взял третьей женою,
Богемку из чешской привёл стороны

И всех четверых не оставил в покое:
Был сын Вышеслав от варяжки Оловы,
Он первенцем рода поставлен судьбою.

Владимир разрушил Рогнеды оковы,
Имел от неё четверых сыновей,
О них впереди будет сказано слово,

А кроме ещё и двух дочерей.
Богемка Адель двух сынов родила.
От жён всех двенадцать имелось детей.

Царевна двоих сыновей принесла:
Глеб и Борис появились от Анны,
Когда над Россией развеялась мгла,

А чада крещённые Богу желанны.
Пока же в язычестве князь веселится,
Пирует, потомство плодит неустанно.

Князь жаждет любви и не может напиться:
Наложниц без счёта помимо всех жён,
На всякой, кто глянется, хочет жениться,

Содержит гарем, как второй Соломон.
И тенью незримо никто не проскочит,
Взор кинет на женщину – уж и влюблён,

А утром о будущей ночи хлопочет.
Девица, иль замужем – всё нипочём,
Растления путь для девицы короче,

Строптивых мужей усмиряет мечём.
Росло недовольство у русского люда,
Того и гляди, что затеят погром,

Как вырвется ненависть их из-под спуда.
О том летописца замолвлено слово:
«Наш князь-то Владимир был несытью блуда,

Есть двести прелестниц в селе Берестово,
Да в городе Вышнем живёт до трёхсот»
Заложен град Ольгой на чистой основе,

А внук развращает, интриги плетёт.
Три сотни наложниц и в городе Белом,
По Нестора счёту всего восемьсот.

Князь чуть не погиб из-за этого дела.
Приехал он как-то на Лыбедь реку,
В село Предиславино. Видеть хотела

Рогнеда супруга, на малом веку
Она испытала во множестве беды,
Вот кабы не дети – висеть на суку.

Терпение кончилось милой Рогнеды,
Жестокостям князя не будет конца.
Добился Владимир любовной победы,

Но вскоре Рогнеду изгнал из дворца.
В народе прозвали её Гореслава:
Владимир и братьев убил и отца,

Лишил сыновей на княжение права.
Никто её горю не в силах помочь,
Задумала князю Рогнеда расправу.

Владимир остался в хоромах на ночь,
Во всём ублажала, перечить не смела,
А князь пировать да развлечься не прочь,

Чего ж не развлечься – хорошее дело.
Сморился до ночи, крепчайшим был мёд,
В палатах как будто дружина храпела.

Супруга сидит пригорюнившись, ждёт:
В окошко луна бросит призрачный свет,
Да муж ненавистный поглубже уснёт.

Покинутых бойтесь всех пуще Рогнед,
Коварней природа ещё не создала,
Хотя и прошло больше тысячи лет.

Мерцает луна на булате кинжала,
Рогнеда на цыпочках к ложу крадётся,
Нацелено в сердце безжалостно жало,

Вонзится клинок и уже не проснётся.
Варяжка Рогнеда, как витязь крепка,
Не зря ведь Рогволдовой дочкой зовётся.

В размахе наносит удар свысока,
Но вскрикнула вдруг от пронзительной боли,
Капканом зажата Рогнеды рука,

Как раненый голубь забилась в неволе.
Воин крылатый князю приснился,
Летящий скозь белое облако в поле.

Змеёю пылающей меч обратился,
Великому князю в лицо зашипела,
Князь выбросил руку и вмиг пробудился,

Вот так и закончилось чёрное дело.
Удар Божий Ангел от князя отвёл,
Владимира смерть в небесах не созрела.

Нам грезится только, что смерть произвол,
Начертаны в Книге события жизни,
Затем и проснулся, что срок не пришёл.

Дела, знать, остались у князя в отчизне,
Их небо желает и ждёт их страна.
А меч стал змеёю – то знак укоризны,

Душа у Владимира мраком полна,
Не ту выбирает он жизни дорогу,
Змеёю на князя шипел сатана,

Ведь князь поклоняется ложному богу.
Рогнеда Владимира милости молит,
Приходит с рассветом в себя понемногу:

«К убийству склоняешь безвыходной долей,
Отчизну не ради ль меня полонил,
Страдать без просвета могла я доколе?

Ты близких убил, а меня разлюбил.
Забыты тобою и малые дети,
Уж к ним-то любовь твою кто охладил,

За что Изяслав пред тобою в ответе?
Он всё понимает, четвёртый уж год,
Встречает отца каждый день на рассвете,

Часами голодным сидит у ворот,
Когда – вопрошает – приедет отец?
Напрасно тоскует и попусту ждёт»

А князь отвечает: «Оденешь венец
И в брачных нарядах возляг на постели,
В парадной храмине свой примешь конец,

Кровавых следов не оставлю на теле»
Княгиня ушла по веленью в храмину,
Ослушаться князя и думать не смели.

Зовёт Изяслава в свою половину,
Вложила ребёнку оружие в руки.
Быть может растопит душевную льдину,

Постигла Рогнеда мирские науки:
«Неужто удавит княгиню при сыне?
Запомнит малыш материнские муки

И взрослым вспомянет о страшной картине.
Невольно, но к мести он будет стремиться.
Вот если рассудок вдруг князя покинет,

Тогда и казнить он при сыне решится»
Послышались в горнице гулко шаги,
Пред дверью тревожно скрипят половицы,

В глаза уже смотрят друг другу враги.
К роскошной постели идёт властелин,
Решил обойтись без подмоги слуги

И слышит он: «Тятя, ты здесь не один!»
Владимиру меч Изяслав подаёт,
Стоял в изголовии крошечный сын,

От тяжести выступил бисером пот.
И князь усмехнулся: «Кто ж знал, что ты тут?»
И меч осторожно у сына берёт.

В раздумье стоял он лишь пару минут,
Затем бросил меч и уехал в столицу.
Старшин соберёт, те совет подадут,

Чего уж с расправой теперь торопиться?
Едины в совете старшины, бояре:
«Не гоже, князь светлый, сиротам плодиться,

По гнёздам живут распоследние твари.
Княгиню лишил ты угодий, полей
И терем отцовский сгорел при пожаре.

Уж ради ребёнка её пожалей,
Верни, князь великий, Рогнеде отчину,
Пусть век доживает, растит сыновей,

Наследье останется старшему сыну.
Малец, но заметен в нём княжеский нрав,
Взял большую он от тебя половину.

Прославит, как вырастет , род Изяслав
И Полоцку нужен законный посадник,
На волость имеет достаточно прав:

Наследник Рогволда, твой сын и нарядник»
Послушал и выстроил князь городок,
Назвал Изяславлем, в честь имени праздник.

Верстах в четырёх был на юго-восток
От места, где каменный Витебск стоит.
Рогнеде срубили резной теремок,

Уютный внутри и красивый на вид.
Управился князь с обустройством жены,
Порядок в Руси навести предстоит.

А как укрепиться стране без войны?
От запада движутся польские ляхи,
Не время тереть на престоле штаны.

Их царь Мечеслав ненасытен в размахе,
Червенские взял под себя города,
Всех русских князей обезглавил на плахе,

Прогнать Мечеслава припёрла нужда.
Владимир Добрыню с войсками зовёт,
Русь скопом врагов отражала всегда.

Добрыня на Севере был в этот год,
Посадником княжеским в древней столице,
Там тоже с устройством немало хлопот:

Сияют богов обновлённые лица,
Перун златоусый стоит над рекою,
Изрядно пришлось мастерам потрудиться.

Народ поклоняться приходит толпою.
Со средствами к войнам куда, как стараться:
Затраты в сравнении с мирными втрое,

В походах надёжнее сытое братство,
Доспехи, оружие, кони, челны.
С противником сильным намечено драться,

Князь рати зовёт для великой войны.
При Вещем Олеге Галиция взята,
Потеря – весомый урон для страны.

Земля городами, лесами богата,
Во вкус Мечеслав покражею входит,
Терпеть невозможно от Польши захвата.

В Галиции веру нерусскую вводят,
Легаты от папы в селеньях снуют,
Ксендзов расплодилось несчётно в народе,

Под папскую дудку враждебно поют,
Ближайших соседей на Русь призывают.
Поэтому россы мечи и куют,

Надежды на стойкость в бою возлагают.
Вот взят Перемышль и свободен Червень,
Нет ляхов и в весях по Русскому краю.

Победами россов итожится день,
Владимиру славой, а витязям честью.
Отброшена к западу мрачная тень

И весть о победах летит по предместью:
Стрибоговы внуки идут на ятвягов,
От нынешней Польши километров двести.

Живут одичало лесные бродяги,
Ятвягами звали тогда латышей,
У них на защиту хватает отваги,

Курляндцев не раз прогоняли взашей.
Сражаются немцы в тяжёлой броне,
Курляндия храбрых растит королей

И рыцарь привычно сидит на коне,
Но всё ж оставались на воле ятвяги,
Не дали врагу разгуляться в стране.

Оно и понятно: болота, овраги,
Селенья надёжно скрывают чащёбы.
Бойцы без кольчуги, но вовсе не наги.

Руками сгибают железные скобы,
В охоте, в сражениях неутомимы,
Лишенья и голод несут без хворобы,

Привычкой к суровой природе хранимы.
С Владимира войском не в силах тягаться,
Военное счастье прошмыгало мимо

И с волей ятвягам пришлось расставаться.
Обложены данью до Балтики страны,
Тут русские мытари станут стараться,

Да в Киев казну пополнять постоянно.
Ливония тоже под русской рукой.
Явился Владимир с полками нежданно

И звоном мечей их нарушил покой,
В киевских данников люд обратив.
По капле приносит мёд в улии рой.

Сраженья закончились – Финский залив,
Дружинам на отдых вернуться пора,
Два года воюют, назрел перерыв.

Дома без присмотра, одна детвора.
Набрали девиц в пополненье гаремов,
В обозах скопилось довольно добра.

Гаремы у князя – особая тема,
Особо пиры и военный поход.
Дружина для князя важнее гарема.

Пока пировал – взбунтовался народ:
От вятичей дань поставлять отказались,
Прибавилось князю с дружиной забот.

Ещё при Олеге князья отделялись,
Радимичи с ними стремились в уделы.
Примучили вятичей, в верности клялись,

В бою оказались не больно-то смелы.
Пошли на радимичей к речке Пищаны,
С дозором отправился сотник умелый,

Который удачлив бывал постоянно.
За ловкость прозвался он Волчьим Хвостом,
А сотню в беде уводил без изъяна.

Радимичей лагерь нашли за мостом.
Дождались ночи, обезвредили стражу:
Накрыли рогожей, живыми при том,

Проделали тихо, не пикнули даже.
Бойцов захмелевших таскали с лежанок,
Под утро лишь полк обнаружил пропажу.

На стойбище дырки одни от баранок,
Куда делись люди – понять не могли,
Вот вам результат преждевременных пьянок.

А тут киевляне, как из-под земли,
Нагрянули шумно, трубили в рога,
Под вечер верстах в четырёх залегли,

Не силой, а криком подмяли врага.
Радимичи в панике, бросив обозы,
Бежали, как будто смела их пурга.

Потом уж и сами смеялись сквозь слёзы,
В народе присловье о них неспроста:
Сии храбрецы не страшатся угрозы,

От волчьего бегают только хвоста.
Смирились мятежники с долей неволи,
Бунтарская стихла в краю суета.

Забыли на время князья о крамоле,
Покой наступил на Руси, тишина.
Орари лишь пашут, да кони на поле,

Нигде в волостях не пылает война.
На Севере, Западе, частью на Юге
Яремный покой обрели племена.

Пируют с Владимиром ратные други
От осени поздней до ранней весны,
Весною вернулись на прежние круги,

Не в силах Владимир сидеть без войны.
С Добрыней задумали новый поход,
Добычу с восточной искать стороны.

На Каме избыточно племя живёт,
По Волге повсюду торгуют болгары,
К ним гость постоянный из Персии флот,

Вся Азия возит болгарам товары.
Лет двадцать Россия сей край не щипала,
Не ждали болгары от русичей кары,

Трещат от богатства амбары, подвалы.
Дружина с Владимиром двинуть не прочь,
Потребностей много – награблено мало,

Облегчить соседей – тут как не помочь.
Добрыню Владимир на Новгород шлёт,
«Езжай,- говорит,- там войска средоточ,

Бери в ополчение дюжий народ,
А я конных торков к себе позову,
Добыча покроет на торков расход»

Ветра разнесли о победах молву,
На Волге собрались великие силы,
Желая персидскую кушать халву.

У князя иное желание было:
Навек в кабалу сей народ затолкать,
Чтоб дань всё Поволжье России платило,

Накладно дружину, да двор содержать.
К войне были сборы ни быстры, ни долги,
Чрез месяц походом отправилась рать.

Пошли на болгар от верховиев Волги,
На стругах Владимир с дружиной своей,
По берегу сотнями конные торки,

Привычные биться на воле полей.
Дружины у князя всего тысяч пять.
В поход взял Владимир мальцов сыновей,

Решил, что пора им к войне привыкать
И ладить друг с другом настала пора.
У каждого сына отдельная мать,

Военная сблизит, быть может, игра.
Княжить предстоит сыновьям на Руси,
Взрослела скорее в боях детвора.

Оружие каждый своё приносил.
У торков лук, стрелы, да сабли кривые,
Броню заменяет им воинский пыл,

А кони под ними, как смерч боевые.
При штурмах внезапных ценнее их нет,
Пожгут, нашумят и уходят живые,

Верны, коли дать всем по горсти монет.
Дружина Владимира конная тоже,
Табун под охраной, за стругами вслед.

С оружием витязи, в доброй одёже,
Порты домотканны, рубахи из шёлка,
Сапожки высокие, бычая кожа,

Подшлемники – мех барсучий иль волка.
Шеломы бойцов островерхи, покаты,
Сквозь бармицу шеи не сунешь иголку.

Броню кольцевую имеет богатый,
Куют на броню двадцать тысяч колец,
А кто победнее, прикрытием латы,

Есть щит деревянный у всех, наконец.
Щит русский на длинную каплю похож
И вниз остриём его держит боец.

Обит щит металлом с шипами, как нож.
Забросит дружинник за спину свой щит,
Становится издали, будто бы ёж.

Под витязем конь от ранений прикрыт,
От режущих сабель и жалящих стрел,
Попоной в бою от седла до копыт,

Коня славянин пуще жизни жалел.
У всякого отрока князя копьё
И лук можжевеловый сбоку висел.

На локоть размером копья остриё,
Из бронзы, железа, иного металла.
Оружие всем по доходам своё,

С рогатиной шли, если средств не хватало.
Ценился сокровищем воином меч,
Иной обходился посредством кинжала.

На меч надо много деньжонок сберечь.
Ковался клинок по руке и по росту,
От кончиков пальцев до центра меж плеч.

К владельцу меча подступиться не просто,
Владел им дружинник, как греческий бог,
Противнику путь недалёк до погоста.

Сверкает, как молнии мечет Сварог.
Когда рати сходятся в ближнем бою,
Так русич десятками валит их с ног,

Особо в теснинах, у скал на краю.
С мечём храбрость росса вовек не покинет,
Он жизнь не отдаст на прокорм воронью.

И чудо был меч- кладенец у Добрыни:
Чеканная на две руки рукоять,
Из золота с камнем, по этой причине

Пытались не раз кладенец воровать.
Мечём разбивал в абордажах баркасы,
Но людям обычным тот меч не поднять.

Держал кладенец на ученьях по часу,
При том не дрожала Добрыни рука.
Так то же Добрыня, питался не квасом,

За раз на обед поедал полбыка.
Добрыня берлоги раскапывал смело,
Медведя ударом валил кулака.

А в тулах хранились у русичей стрелы:
Колчан полукруглый, кора-береста,
Поверху обшитый был кожей умело.

Пестрело из тулы перо от хвоста
Птиц крупных приданием свойства полёта,
Цвета подбирались для стрел неспроста.

Одним предстояла по брони работа,
Для них брались узкие, острые жала.
Когда нет шелома, иль лат у кого-то,

По тем бить массивной стрелой предстояло.
Тетивы для луков тянулись из жил,
Встречались из шёлка, но шёлковых мало.

Ещё каждый воин сулицы носил,
Короткие копья, бросались снарядом.
Могучий боец булавою глушил,

Дубина дубовая тож не награда.
Однако в бою лучше нет топора,
Крестьянам топор, так и сабли не надо.

С мечём на войне, а что дома – игра?
Топор же в хозяйстве всегда пригодится,
С ним хату срубить, или вот от вора,

В лесу и от волка легко защититься.
Сменил топорище на большей длинны,
В оружие сразу топор превратится.

И вилы годятся для ближней войны.
На княжеских стругах отдельный отряд,
Ударная сила и гордость страны.

В отряд подобрали толковых ребят,
Свои тут Эвклиды, свои Пифагоры,
Расчёт траекторий орудьям творят.

В челнах непонятные высятся горы,
Конструкции хитрой везут механизмы.
В осаде Булгара проявятся скоро,

Покажут им силу Российской отчизны.
Орудия древние звали пороки,
То ль порка их корень, то ль знак укоризны,

Что крепости вражеской близятся сроки
Падения, сдачи после обстрела,
Вот враг и назвал так за эти уроки.

Бомбить из пороки весёлое дело,
Обслуга пороки ну просто артисты,
В руках их орудье ревело и пело.

Ещё называли пороки – баллисты.
Баллистика сложная ныне наука,
Тут вам и ракетчики и артиллеристы,

Идёт всё издревле, такая вот штука.
Одной-то осадою крепость не взять,
Всё башни, бойницы – достанешь из лука?

Измором – полгода в осаде стоять.
Булгар – город крепкий: дворцы, минареты,
Вопят муэдзины, туды иху мать,

Запёрлись болгары и нету ответа.
Владимир сражение выиграл чисто,
Но в крепость не сунешься, камнем одета,

Тогда пригодились для дела баллисты,
Пудовые камни швыряют за стены.
Страшатся болгары летящего свиста,

В башку попадёт – убьёт непременно.
А в ночь накалят камней докрасна,
Иль пустят горящее в город полено,

Воды недостаток, горят терема.
Шлёт к князю посольство болгарский султан,
Он бедствия чует, ведь скоро зима.

Везут от султана даров караван,
Великому князю депешу о мире
И просьбу покинуть под городом стан,

Проблемы решить все на дружеском пире.
Добрыня советует дани принять,
Стратегию видеть немного пошире:

«Причины не вижу войну продолжать.
Взгляни-ка, Владимир, на пленных болгар,
У них в сапоги вся обутая рать.

Пройдёт в головах поражений угар,
Болгары за год восстановятся в силе
И станут России готовить удар.

Кто в силе, те дань никогда не платили,
Нам данников лучше в лаптях поискать,
А эти пускай поживут, как и жили,

Накладно богатых в рабах содержать»
Послушался князь, подписал договор,
Что больше не будет болгар притеснять

И жить будут в дружбе, любви до тех пор,
Пока хмель не станет тонуть на воде,
А камень, сорвавшийся в реку из гор,

Челном поплывёт – тогда быть беде.
Пошёл князь великий с дружиной в столицу:
Добыто немало, войска не в нужде,

Есть повод и средства гулять, веселиться
И дел накопилось за эти года,
Пять лет уж княжение в Киеве длится.

Владимир решил укреплять города.
Возвёл вокруг Киева мощные стены,
За стенами ров, до края вода.

Большие грядут в городах перемены,
Пока же возводят Владимира град,
Дружину в нём селят на случай измены,

От мест недалече, где Киев-посад.
На десять гектаров расширил столицу.
На речке Ирпени построил Белград

И в нём поселились приезжие лица,
От северных, с ним воевавших племён.
Любил там бывать, средь друзей находиться,

Хоромы возвёл для наложниц и жён,
Усадьбы для знати, да хаты холопам,
Землянки рабам, кто в боях полонён.

В Руси городов-то, куда там Европам,
Не зря называли «Гардарика» в сагах,
Страной городов, где селятся скопом,

Свидетельства есть в Скандинавских бумагах:
По Бугу, Днепру, Днестру и Двине,
На крупных озёрах, обрывах, оврагах,

Есть сеть укреплений в великой стране.
Древнейшие Киев, Новгород, Вручий,
Псков, Ладога, Полоцк. На резвом коне

За год не объедешь, представится случай.
Белгород, Вышгород, Муром, Ростов,
Смоленск, Суздаль, Туров, по жизни кипучей,

Торговле, ремёслам – основа основ.
Не менее древние Любеч, Червень,
Белоозерск и Родня, Чернигов не нов,

Старее лишь крепость древлян Коростень.
У каждого города облик особый.
У смерда усадьба: изба да плетень,

Трудящийся люд от рожденья до гроба
Живёт, как и всюду, в Руси в нищете:
То враг набегает, то косит хвороба,

Достаток для смерда в далёкой мечте.
Но были и крепкие в весях дворы,
Дворцам не уступят в своей красоте,

В них душу старались вложить столяры.
Широкие окна, репьястые стёкла
Цветные лучи создают для игры.

Смолистая крыша по долгу не мокла.
По белому топят, над крышей труба.
У печи колдует искусница Фёкла,

Секрет поколений её ворожба.
Священным считается бабий закут:
В подпечье творится, плетётся судьба,

Ведь тут домовые по избам живут.
У свода печи вершат договоры,
Пред богом домашним тут клятвы дают,

Когда разрешаются тяжбы и споры.
Печь снизу бревенчатый держит накат,
На мощные стойки крепят который.

У смерда в избе, у владельца палат
Устройство одно глинобитной печи:
Высокие своды, поленья горят,

Мерцают и манят зимою в ночи.
Покойно и жить-то не так уж и плохо,
А нету печи, так зубами стучи.

Коль топится печь, найдётся и кроха,
Которую можно сварить иль испечь.
Ну вот и ушли от последнего вздоха,

Пора на полати погреться прилечь.
Направо от двери, окрест очага,
Висят на стене доспехи и меч.

Сюда не допустит хозяин врага,
За стол на дубовой скамье не посадит,
Однако садится работник, слуга,

Коль доброе дело с хозяином ладит.
Сажает за трапезу рядом гостей,
Гость прислан богами, семья не в накладе,

Нет дичи и мяса – хоть мёду налей.
Почётным и красным зовётся закут.
Пройдёт в скоротечности множество дней

И Божиим люди закут назовут.
Поставят киот и затеплят лампады,
Тогда и возникнет особый уют.

До времени Спаса дожить ещё надо,
Пока не иконы, а идол в чести,
Сварог громовержец для взора отрада,

Поможет, но кровью его угости.
Исток и причина добра и разрухи,
За жертву он счастье способен сплести.

Повсюду шныряют Перуновы духи
И даже в деревьях находят приют,
Испортят судьбу человеку и мухе,

К народу злой дух беспощаден и крут.
Прокудливый лес не трогай на дело,
В стволах его буйные духи живут.

Поселятся в избу – несчастье созрело
И сам домовой не поправит их вред,
Вот только построил – изба уж сгорела.

На рубку близ кладбища строгий запрет,
В заброшенных весях недобрый весь лес,
Вдоль троп позабытых хорошего нет,

В местах тех безлюдных господствует бес.
А если приглядное древо скрипит,
Его обойди, да не делай надрез:

То стонет душа, тут безвинный убит.
Печаль принесёт в дом его древесина,
Пускай не прельщает обманчивый вид.

Проклята от Бога любая осина,
Иуда конец на осине нашёл.
Осиной топить – изведёшь керосина,

Хорош вурдалаку осиновый кол.
При рубке упала на полночь макушка:
Сосна не годится на стены и пол,

Тепла не удержит такая избушка.
Топи, не топи – всё холод и мрак.
Топор придержи, как услышишь кукушку,

Не то насчитает срок жизни не так,
С испугу прервёт кукование птица.
Мужик подождёт, мужик не дурак,

Не станет во вред он усердно трудиться.
Не будет рубить стоеросовый дуб,
На дубе том нечисть лесная гнездится,

Вдруг леший сидит, своеволен и груб.
Вкруг дуба не ходит по цепи и кот,
То значит, что дуб не годится на сруб.

Кот селится в месте, где мышка живёт.
Зачем цепь коту? Ему кошка нужна,
Вот рыбку ловить к лукоморью пойдёт.

Закладывай дом, когда выйдет луна,
Наполнится силой прелестница Лада,
Под взором богини работе цена.

Коль месяц рогатый, то строить не надо,
При полной луне клади первый венец,
Не то прогадаешь, вот будет досада:

Рассмотришь малюток – и чей ты отец?
Пошёл за добычей, а тут святотатство,
Обличьем похож на соседа малец.

Клади под углы понемногу богатства:
Клок шерсти, ковш мёду, да пару монет.
Достичь пожелаешь ты с духами братства,

Пир дай для толоки, то добрый совет.
Построят хоромы по совести миром,
Подгонят полы – византийский паркет.

Авось не убудет от малого пира.
Подвёл под стропила, так хмель рассыпай:
В избе не умолкнет веселия лира.

Удачи и счастья гостям пожелай.
На матицу шубу мехом наружу
Покрепче вяжи и большой каравай.

Овчина избавит хоромы от стужи,
А хлеб уж достаток в избу принесёт
И ты заживёшь воеводы не хуже.

Ведь добрая матица дома оплот,
Дуб цельный, прямой на неё окантуй,
Тогда уж лет двести она не сгниёт.

Поставил стропила – опять сабантуй,
Серьёзное дело хорошая крыша,
Поэтому день непременно пируй,

А крышу старайся воздвигнуть повыше,
Весной не лежал чтоб на ней талый снег.
А чтоб не водились жучки в ней и мыши,

Окошки сквозные, Стрибогу разбег.
Конечно, покрыть лучше дранью дубовой,
Её домочадцам достанет на век.

Захочешь попроще, так делай тесовой
И эта лет сорок в дождях устоит,
Однако со временем станет не новой.

Тёс крепкий бери и приличный на вид,
Стели поплотнее, да ворсом к покату,
Тогда не промокнет, пока не сгорит.

Бороздки наделай по верхнему скату,
Не будет на крыше застоя воды.
Шелом водрузи на покрытую хату,

Конька на шеломе, спасёт от беды.
В бревне выбрать четверть ровней топором,
Как землю орало берёт с борозды,

Ну вот и готовый на кровлю шелом.
При рубке мох щедро стели меж венцами,
Следи, чтоб не сбился местами он в ком.

Венцы меж собой укрепляют шкантами,
Сажают пазами маму на папу,
С хорошими, добрыми только словами.

Углы у избы лучше сплачивать в лапу,
Осадку венцам учиняют балдой,
Тяжёлой, поднять невозможно без храпу,

Годится и дуб стоеросовый, злой.
И рыбу глушить пригодится балда.
Бывало, у проруби ахнешь зимой,

Вот лёд загудел, закачалась вода
И выпрыгнет вдруг очумелая щука,
Да всякая рыбка к тебе из пруда.

Но это, конечно, другая наука,
Теперь надо избу к зиме завершить,
Ведь в той, обветшалой, уж зябко для внука

И сам бы хотел в светлой горнице жить.
При входе высокий над полом порог,
Под дверью зимою не будет сквозить,

А притолку ниже, чтоб кланяться мог
Пришедший в твой дом и раб и вельможа.
Поклон будет кстати, под печкою бог,

Приятно ему и хозяину тоже.
К дому прирубят просторные сени,
Избу захламлять лишним скарбом негоже.

Осталось приладить входные ступени,
Но больше подходит хоромам крыльцо.
И в знойное лето под крышею тени,

И дому придаст другое лицо.
Потом строят баню, конюшню, сараи,
Строения тын обрамляет в кольцо.

Ну вот и семейство в усадьбу шагает,
Хозяин горшок несёт впереди.
Теперь заживут в своём замкнутом рае,

Сегодня подобный попробуй найди.
Горшок переносят на хлебной лопате,
В нём угли из печи и с жаром в груди

Сидит домовой среди духовой знати,
А как же, у духов большая семья,
В дом первыми входят и все будут кстати,

У каждого духа задача своя.
Хозяйка квашню вносит в горницу вслед,
Прикрытые чистой холстиной края.

Опара хранилась десятками лет,
В крестьянском хозяйстве хлеб главная пища,
Как делать опару – домашний секрет,

Обрящет и ныне, кто тщательно ищет.
Для князя иначе возводят палаты,
По землям далёким добытчики рыщут,

Годами умельцы с утра до заката
Шлифуют и крепят надёжно деталь.
Тут всюду искусство: конюшня и врата,

На князя умение тратить не жаль.
Не ведом закон золотого сеченья,
Однако не терем – персидская шаль

И каждый изгиб в нём имеет значенье.
В гармонии с лесом и русской природой,
Как будто родило Днепрово теченье.

Пируй светлый князь, наслаждайся свободой
С дружиной в роскошном своём терему.
Владимир не гнался за каменной модой,

Приятнее жить в деревянном дому.
Князь власть укрепил, самодержец, богат
И всё хорошо, да неймётся ему.

Причина возникла два года назад,
Когда покорили ятвягов в походе.
Решили, что жертву богам сотворят,

Они же ковали успех в небосводе.
По жребию жертву получит Перун,-
Сказали бояре, старшины в народе,-

Чтоб был непорочен, прекрасен и юн.
Кумиры за плату привыкли трудиться,
Муж должен быть зрелым, женитьбе в канун,

Должна быть не замужем, если девица.
Таких подбирали пытливо и рьяно,
Затем оценяли – достойны ли лица,

В поступках и внешности нету изъяна?
Пал жребий коварный варягову сыну.
Варяг раньше в Греции жил постоянно,

Пришёл как-то в Киев, увидел картину,
Которая сердце его покорила
И здесь своей жизни провёл половину.

Он ведал, что Божье творенье Ярило,
Перун на Руси сатаны наваждение,
А если и есть в деревяшке той сила,

От ада её и исток и движение.
Варяг Феодор христианской был веры
И сын Иоанн тоже принял крещение.

За жертвой явились к отцу изуверы,
Сказали: «За сына ликуй, Феодор,
Он нынче отправится в высшие сферы,

Уж мы наточили до блеска топор»
«Не боги у вас,- варяг отвечал,-
Вы пню поклоняетесь, то ль не позор?

Безмолвное чудище плотник строгал,
Стоит истукан, ни ест и ни пьёт.
Толкни посильнее, вот он и упал,

Сегодня красуется – завтра сгниёт.
Что сделали идолы?- деланы сами,
Живёт в заблуждении русский народ,

Нет истинной веры пока что меж вами.
Бог в мире, Творец, Созидатель – един,
Он дивными славен своими делами,

Создатель Земли и её Господин.
Солнце, Луну, звёзды и небо
По Божией воле творил его Сын,

Дал жизнь человеку и дал ему хлеба.
В Божьей руце все земные стихии,
Без воли Господней и город тут не был.

Небесные Ангелы, духи земные
Безропотно служат всесильному Богу.
А вас привели ко мне помыслы злые,

Я вас не сужу, по затмению, строго,
В далёкие годы язычник был сам,
Ищите у греков вы к вере дорогу,

Но сына родного я бесам не дам!»
Вернулись посланные тотчас к народу,
На капище гнев разгорался к словам.

Толпа состояла из разного сброда
И не было в этой толпе христиан.
По гневу иного не мысля исхода,

Надумали жертву тащить на курган.
С оружием ринулись к дому варяга,
Забор разметали, как лёгкий туман.

Старик Феодор, а былая отвага
Оставила в немощном жалкие тени,
Без силы надёжной не ступишь и шага.

Он с сыном залез на высокие сени,
С собою не взял ни копья, ни меча,
Вымаливал Господа сыну спасенье.

Толпа подступала, в безумье крича:
«Отдай Феодор в жертву сына богам,
Не то и тебя мы убьём сгоряча!»

Ответил варяг разъярённым врагам:
«О чём вы хлопочете, если то боги,
Один пусть придёт и возьмёт сына сам,

У ваших болванов отвалятся ноги?»
Под натиском варваров рухнули сени,
Отец вместе с сыном погиб на пороге.

Тот случай жестокий привёл к перемене,
Пока неприметной в сознании князя.
Наш князь уже думал о веры замене

И видел: «В полене достаточно грязи.
На капище льётся невинная кровь,
У неба с Перуном невидимо связи.

Варяг проповедывал Божью любовь,
Мир будто бы создан был для человека,
А нашим кумирам всё жертвы готовь.

Что скажет Перун о скончании века,
О жизни загробной?- безмолвный стоит.
На эти вопросы ответы у грека,

Кумирам важней устрашающий вид.
Так дальше пойдёт – перестанут бояться
И как же Перун даст Руси крепкий щит,

Когда за себя не послал духов драться?
Всю святость повергли и как оскорбили!
С тобою Перун нам придётся расстаться.

Напрасно мы столько невинных сгубили.
Религия наша годится для быта,
Столетье, считай, в заблуждении жили,

Пора объявить всему миру открыто:
Россия путь к вере и истине ищет!
Как баба меняет гнилое корыто,

Заменим баркасу негодное днище,
Укажет Бог правильный путь для державы!
Оставлю от капища я пепелище»