Умка

Жила от нас по соседству с дачей женщина, тётя Женя. Первая запевала в посёлке. Как праздник какой – Женю зовут. Уж она заголосит – в Сергиевом Посаде слышно. Богатый голос и интонация чистая. Харизматичная женщина… И живность у неё такая же была: собачка Жучка – чёрненький весёлый чёртик – и кошка Умка – карликовая пантера-крысолов. Идёшь куда – Жучка обязательно увяжется и весело норовит от пятки урвать кусочек потолще, играет, улыбается. Крикнешь:
- Тёть Жень, позови Жучку, а то я в магазин, а она за мной.
- Так ить за человеком бегёть! – отвечает Женя.

Пришла как-то Женя к моей бабушке вся не в себе и говорит:
- Умка-то моя третьего дня пропала, у тебя на чердаке, кажись. На сносях она, шалава. Ух, умная, прости-господи, вот как она узнала, что ты акушеркой была?!
- А ты-то как узнала, что она на чердаке? – засмеялась бабушка.
- Ищу я её, потаскуху, давеча ночью звала, а она с твоего чердака воет, а не спускается… Обиделася, значит… Как она там без меня-то?.. Домой её надо…
- Конечно, ты её обзываешь по-всякому, вот и ушла.

Мы встали под чердачное окно и позвали:
- Умка! Умка!
Из окна показалась чёрная узкая мордочка с большими ушами и раскосыми зеленющими глазами и тотчас скрылась.
Женя повернулась ко мне:
- Иди, милка, глянь, чо там… Да смотри, она чертяка такая, глазы-то береги…

Не очень понравилось мне это Женино про «глазы»… Но Женя слёзы лила, причитала, - полезла я на чердак. Лестница из сеней крутая, метра два, на чердаке огляделась: между поперечных брёвен сухая черепица, чемоданы довоенные, кресло крутящееся, топчан, на топчане – дневничок мой девичий, ручка и «Мужество» Кетлинской, кстати так… В углу – куча тряпок… А на тряпках – стоит, растопырив лапы, динозаврообразное чудище, уши прижало и шипит красной пастью. Только что огнём не плюётся. Живот у чудища совершенно голый и как-то беззащитно сереет среди чёрной вздыбленной шерсти. Пришлось ретироваться.
- Тёть Жень, Умка Ваша там, она не беременная, у неё голый живот, и она не в духе…
- Родила, значит… Ах, ты ж… Достань ты мне детёв-то её, а? Ну, что ж она, голуба моя, по чужим людям. Христа ради, достань ты мне её. И коты какие придут, загрызть ить могут.

Решили подождать, когда Умка пойдёт на охоту, и перетащить котят. На всякий случай у ворот поставили миску с едой. Караулить мне её не долго пришлось: оголодала кошейка за три дня. По лестнице она, конечно, не пошла, на вишню из окна спрыгнула, повисела, огляделась – и к миске. Я – на чердак, и дверцу с окном закрыла. В куче тряпья нашла аккуратно устроенное местечко, в котором на выдранной Умкой из собственного живота шерсти копошились два чёрных слепых котёнка. Я аккуратно взяла их вместе с гнездом и только стала спускаться по лестнице, как один котёнок едва слышно пискнул, и через секунду в сени вихрем влетела Умка. И не успела я ничего сообразить за тот миг, в который она скрутилась в комок, а потом полетела в меня с диким криком и горящими ополоумевшими глазами. Всеми четырьмя лапами она мгновенно вцепилась мне в руки, выдрала одного котёнка, слетела на пол и исчезла. Оглушённая, вся в крови, прижимая гнездо со вторым котёнком к груди, я сползла вниз. Подоспела бабушка, перехватила мою ношу, меня и уволокла всё это в комнату. После заливания йодом и перевязки я отнесла гнездо Жене.
- Ну, теперь придёть, голуба моя, вернётся ко мне, куда ж она без детёнка-то, – квохтала Женя, укладывая гнездо в коробку. – Наказывает она меня, вона што… Барыня такая…

Она выпила стопочку, села на крыльцо и запела:
- «Ты зыболе-ишь, я при-ду,
Боль рызвя-ду рука-мя,
Фсёя суме-ювсё смогу…»

У крыльца показалась Умка, внимательно на нас посмотрела, взвыла на меня для острастки (дескать, двинешься – убью!), проскользнула к коробке, понюхала, исчезла и появилась снова, уже со вторым детёнышем. Уложила рядом с первым, легла на бок, обвив обоих чёрным телом, положила сверху лапу, строго глянула на Женю, потом блаженно закатила очи и затарахтела в такт Жениному «Сердце мо-ё ника-а-мень!»

Я плелась домой, к бабушке, и трава под ногами казалась белой по сравнению с отчаянной зеленью Умкиных глаз, а в горле что-то накатывало и саднило больнее забинтованных от пальцев до плеч рук…