Радуга

-Радуга-
Комнату бросим.
Раскатаем в асфальте смех,
Эту жуткую тишину ни о чем не спросим.
Распылим всюду несмываемый грех.
За твоей спиной: обернись,
Дым разъел глаза, в пустоте
Поселился он.
От тоски,
И от света
Рвутся небеса, уходя,
На чужой балкон, не смотри на радугу.
День 1
Она.
И снова по той же траектории она мечется вокруг светящейся груши. Наматывает круги. Глупейшее создание. Всегда их боялась. Ещё с детства, помню, в тот день слетелась целая куча серых, черных и просто бесцветных тварей. И именно с этим днём связано такое отношение к ним. Как можно наслаждаться ими и их строением? Эта черная пыльца, остающаяся на подушечках пальцев, напоминает о золе. А что такое зола?- это ведь то, что осталось после живого, сгоревшего, но чего-то теплого, когда-то способного дышать. Как будто взяли невзрачную тварь с прозрачной сущностью и посыпали этой самой золой, и ей самой стыдно за себя и потому она появляется только с наступлением сумерек. Ну вот, опять что-то враждебное. А с ними никак иначе. Может их посыпают порохом, от дул пистолетов, и от этого у некоторых из них красные крапинки на спинах. Вот, опять получается, что то, что связано с ними несет собой негатив.
Их не мало, но и не большинство среди своего вида. Так же, как с нами: мы есть, но то, что ассоциируется с нами, несет с собой негатив.
Хватит смотреть на них, пора закрывать шторы…
Он.
Серый… Не знаю почему, но многие не любят этот цвет, видимо из соображений быть яркими и оригинальными. А я люблю его. Особенно серые осенние сумерки. Я жил, когда они наступали: вся эта дневная суета города сменялась одиночками, которые находили в этом времени такое же очарование, как и я. Глядя в такие вечера в их глаза, я ловил то спокойное осознание жизни, схожее моему, кое приходит лишь посредством испытаний и житейского опыта. В один из таких вечеров я как обычно вышел насытиться серостью…
Всё вокруг было тихо и степенно, но вдруг, моё внимание отвлекла пара гуляющих - это были старый мужчина и юная девушка. Мужчина был обычным - серым, а девушка меня, мягко говоря, впечатлила. Она была маленького роста, тонкая. Было заметно, что её кожа, с просвечивающими голубыми реками венок, почти никогда не видела солнца. Голова её имела необыкновенной красоты форму, притом, что причёска у неё была «под мальчика». Видно было, что совсем недавно, она была брита наголо. Это лишь подчёркивало её треугольную форму лица с широким лбом и острым подбородком. На бледном лице ярко выделялись глаза - чёрные маслины. Ресницы всегда были опущены и блики глаз совсем исчезали и делали взгляд бархатным и таинственным. Даже когда она была близко, нельзя было понять, куда она смотрит. И поэтому в её глаза хотелось смотреть постоянно. Заканчивая говорить, она оставляла рот чуть приоткрытым, что придавало ей ещё больше какого-то особенного задумчивого шарма. О таких не хочется говорить «красивая», хочется придавать их внешности какое-то большее значение. Да и говорить о таких не хочется вовсе, хочется просто смотреть. Что я и делал, пристально всматриваясь в угли её глаз. Я заметил такую особенность её поведения - она не улыбалась. Она почти не говорила с этим мужчиной, лишь изредка я видел движения её губ, после очереди его реплик. Он что-то сказал ей, наклонившись к коляске (да, она была в инвалидной коляске), и отошел в ближайший киоск. Не знаю как, но я оказался рядом с ней, позади коляски. Она заговорила, не поворачивая головы, шептала слова, всматриваясь в оголенные кленовые ветки. «Вы читали Бодлера?»- не сказать, что неожиданно, но было странно услышать из губ ангела имя Бодлера. «Ну что же вы молчите, Вы читали или нет?»- я, было, думал растеряться, но решил блеснуть образованностью и начал разглагольствовать о поэтике «Цветов зла». Она засмеялась. Я стоял молча, и все-таки растерялся. «Странно, но никто ещё не ответил на этот вопрос, не пытаясь блеснуть умом»- стало как-то неуютно, но она была права, я рьяно пытался умничать. Я повез коляску по тротуару, мы говорили о чем-то совершенно непонятном; было приятно говорить, ловя себя на мысли об абсолютном понимании тебя партнером; моментами мы даже не договаривали остатки фраз.
Вышел из киоска её сопровождающий, подошел ко мне и сказал, чтобы я помог подняться ей по пандусу, потом он ушел, поцеловав её в лоб. Мне было неясно его поведение. Позже, из разговора с Соней, я узнал, что это её приемный отец. Мы опять говорили, что-то обсуждали, пару раз она даже улыбнулась мне. Мне нравился её взгляд, как у маленького волчонка, затрагивающий те ниточки, которые управляли мной, как марионеткой, заставляя уходить в себя и думать о чем-то высоком, таинственном и непонятном.
Я проводил Соню, как и просил её отчим - помог подняться по пандусу. На прощание она просто сказала сухое «удачи», я было начал: «Соня…», но она притянула меня маленькой ручонкой к себе и сказала еле слышно: «Не давай людям пустого».
Придя домой, я накормил Тома, кота, единственного моего сожителя. Ничего не делая, просто курил и глядел в экран монитора. Не спал почти всю ночь. Пытался делать заказы, но ничего не выходило. Потому-что не выходила она из моей головы.
За окном что-то выло и плакало, как будто просилось внутрь. От этого стало зябко и тоскливо, я лег на кровать, укрылся и почти сразу заснул.
Она.
Утро
О чем мне сегодня писать? Не стану же я писать о раздетых кленах, когда случилось что-то, выходящее за рамки каждодневности. Что-то, являющееся мутацией этого слаженного организма - моей жизни. И именно этой ошибкой сделался он. Зачем он влез в эту жизнь, зачем он вляпался в эту никчемную жизнь? Ладно, нужно сделать так, чтобы он исчез, но не стану же я врать себе, что мне этого хочется. Но так нужно.
День 2.
Он.
Мир замер. Воздух был приторным от пыли и невозможно душным. Небо прикрывало свою девственную синеву огромным слоем кучных темных туч. Казалось, что все люди лишние в этом мире, потому что это совершенно невинное создание-небо, должно закрывать от них свою наготу.
Было ощущение, что что-то должно случиться, непременно, что-то выходящее вон, за все существующие ограничения, в виде норм-моралей-рамок. Но предпосылок этому не было. Вся суета только усугублялась, одновременно с нарастающей спертостью воздуха. Люди все-таки понимали свою «лишность», и пытались исправить это, удаляясь с мест, задеваемых сущностью неба.
Лишь единицы бесстыдников, намеренно остававшихся наблюдать потерю невинности небом, занимали лавочки. Такой единицей была Соня. Я уже не надеялся увидеть её сегодня. Она была закутана в несколько толстовок, что ещё сильнее подчеркивало её хрупкость. Я сел рядом на скамейку, она подъехала ближе.
- Люблю это место, а ты?- глазами, уставившись в небо, она ловила носом стойкий озоновый запах.
-Да, очень, - я комкал слова, пытаясь понять цель её вопроса.
-Придется разлюбить.
-Что?
-Это место.
Я искренне не понимал, что могло так её переменить. Кажется, что обоим было понятно, что начинается что-то, что останавливать не хотелось обоим.
-Почему? - не знал что сказать, кроме этого глупого «почему» ничего не приходило на ум.
-Так всем будет лучше.
-Соня…
-Тихо! Так нужно.
-Кому? Скажи мне, кому?
Она молчала, предательски сверля глазами асфальт.
Ухватил её маленькую руку своей. Она вырвала её, я думал, что все, но она сделала это, чтобы взяться за мою ладонь вновь, только уже двумя ладошками. Так делают маленькие дети, когда впервые видят человека, либо когда человек вызывает интерес. Так же делала она. Проводила подушечками пальцев по линиям на моей руке, по длинным пальцам. Это было столько же странно, сколько интимно. Наверное, если бы я был голым среди толпы, я чувствовал бы меньшее смущение, чем сейчас, но и меньшее удовольствие тоже.
Она.
Эта минута. Его руки, как же не хочется отпускать его руки. Особенно зная то, что нужно прогнать его вот с этими руками, прочь, не видеть ни его, ни их.
Он.
Так бы всегда. Без мысли о времени, о нас в нем, просто быть взрослым при этом маленьком ребенке.
Она сжала мои пальцы в кулак, поочередная загибая каждый, и отпустила мою руку. И сказала: «Уходи». Я подумал, что действительно лучше идти, я не знал почему, я не знал зачем, я не хотел, но если она говорила, значит это, действительно было лучшим вариантом, так сказать, развития событий.
Она.
Он идет, а я беспомощно смотрю ему вслед. Мне безумно хочется кричать, как в тот день, но нельзя. Воздух сперт. Давит небо. Давит…
Он.
Я ухожу, без надежды обернуться, но с надеждой на встречу.
И это небо, сгустило тучи на самых видных своих телесах. Скукожилось, сжало пространство до неуютности. На горизонте слышались первые гулкие раскаты, неуверенные в своей настойчивости, как предупредительный кашель, внезапно вошедшего человека. Приближающиеся и несущие собой свет, раскаты, свет какого-то действа. Тонкие вспышки притрагивались к поверхности кучных туч, и именно в этих местах тучи сгущались ещё больше, кучнее, пытаясь укрыть себя, пытаясь неуверенно, но красиво. И вот она, первая молния, ярая, смелая и острая, разорвавшая небо в самых густых скопищах. И вот ещё, очередь раскатов безжалостных молний и победного грома: небо лишилось себя, лишилось своих покровов. Оно расцвело, обновилось, сбросив с себя остатки надорванных облаков, озарилось новым теплым оттенком заката и разрыдалось в искупительной исповеди по своему греху. Небо рыдало без остановки.
Я поспешил удалиться, чтобы оставить наедине плачущее пространство.
День 3.
Она.
Как же не хочется вечера. За окном опять дождит, значит, на прогулку не выйду, значит, это значит лишь одно: как же я не хочу вечера…
Он позвал ужинать. Улыбается мне, подливая травяного чая в кружку. Пью, ненавидя этот чай, не зная, что делать от безысходности, пью, этот чертов ромашковый чай. Достаёт фотоальбом.
-Посмотри. Помнишь?- протягивает фотографию, в сотый раз одну и ту же фотографию.
-Да, конечно помню, - как же я ненавижу тебя.
-Почему ты такая грустная?
-Нет, что ты, всё отлично - ненавижу его.
-Хорошо, как скажешь.
Смотрит на меня своими обезумевшими стеклянными глазами. Раз-пощечина, ещё и ещё. Головой об край стола - теряю сознание.
Очнулась. За окном уже темно. Больно. Застегиваюсь, усаживаюсь в коляску. Смотрю на это плачущее тело, уезжаю к себе в комнату. Когда же это закончится.
Когда-то это должно закончиться. За окном висела луна. Как точка в моей жизни, как точка в эпиграмме к этой жизни. Хотелось, чтобы это действительно было той самой точкой. Так и будет, нужно лишь подождать
Он.
Странно. Неужели эта девочка разбудила во мне какие-то остатки чувств. Что же она не хочет мне сказать, а главное почему.
Может, я снова смогу писать.
Может быть, в кусках этих испачканных досок снова что-то будет, может она даст мне то, что я уже не надеялся обрести, может она даст им цвет. Стоит только начать.
Как же муторно все. Завтра же, точно, пойду к ней. Все завтра.

День 4.
Она.
Когда-то голубые глаза его, теперь казались желтоватыми; пленка – как холодный куриный бульон, затянула все поле глазного яблока от белков до зрачка. Такие глаза бывают у одержимых, чем-то, что не реализовано и постоянно гложет бытийные мысли. А когда у него случались приступы, то взгляд делался стеклянным и потерянным, как будто все его подсознание сопротивлялось действиям, но что-то все же перечило адекватности, и каждый вечер он оставлял на моем теле все новые и новые отпечатки одержимости.
Нужно срочно идти на улицу, от глаз, пока есть солнце.
Он.
Сегодня тепло, она точно должна быть, главное успеть. Куртка, шарф. Мельком оглядываюсь в зеркало: заросшее лицо со впалыми щеками и очерченные контуром синячной тени, глаза – видок не из лучших. Но это неважно, как неважно многое из всего отвлекающего наружного существа человека.
Сейчас главное успеть сказать или выслушать её, эту девочку. И вот я, как мальчишка через осенние лужи, к ней.
Она здесь, около той же самой скамейки. Всё затрепетало внутри, наверное, как и снаружи, во взгляде и моей ребяческой, сейчас, улыбке. Подбегаю к ней и вижу ответный трепет, резко сменившийся на унылую полуулыбку. Не смею и притронуться к ней. Она сейчас как саднящая больная рана, не знаешь, как отреагирует на твои касания – отзовется болью или остынет от прохладных пальцев. От чего же это с ней, от нескольких разговоров и пронзительных взглядов. Неужели так бывает. Просто сел на скамейку рядом, осторожно взял её сжатую в кулачок руку в свои ладони.
- Я так люблю твои руки,- она шуршала словами, как будто говорила со мной в последний раз, я не хотел так, не хотел этого, я хотел недосказанности, хотел надежды на продолжение. Я безнадежно пытался прорваться через пелену её глаз туда, внутрь, как пес, которого не пускали в холод внутрь,- они похожи на весенние ветки. Это такое странное сравнение, но они так на них похожи: такие же живые и тонкие, с наружной холодностью и теплотой внутри,- в ответ я взял её маленькую, хрупкую ручку, поднес к лицу и поцеловал эту тонкую шифоновую кожу. Она провела меня по ершистому подбородку, как все того же просящегося внутрь, верного пса. А я готов был, кажется, вечно быть её псом, быть её продолжением, только ради поощрения касания ладошек.
-Скажи мне, скажи мне то, что ты мне не договариваешь. Прошу, не мучь меня, почему ты меня гонишь.
Она.
Он сказал то самое, чего я ждала, но не хотела. Может, это мое спасение. Может, все же стоит попробовать.

Он.
-Скажи. Что ты скрываешь?
-Отведи меня к себе, пожалуйста, прошу тебя.
Я не мог отказать этому умоляющему взгляду. Мы пошли ко мне, я катил её коляску, чувствуя себя ответственным за все её существо.
______________________________
В коридоре она стянула толстовку, и я увидел на её руках синяки. Она увидела мой вопрошающий взгляд и отвернулась. Я сварил кофе и пригласил её в комнату. Она рассматривала мои работы на стенах, в углах, полках. Я давно их никому не показывал, было как-то неуютно. Мы молчали. Я смотрел на неё, а она на картины. Потом я постелил ей на своей кровати, себе на диване, сказал, что тоже скоро лягу, только нужно вымыть посуду она уснула очень быстро. Я не ложился спать, думая, что стерегу сокровенное - ценность её невинного сна. Я схватился за уголь и начал чертить её тонкую фигуру, закутанную в одеяло. Маленькие руки, локти с круглыми ямочками - всё в ней было безумно, до каждой мелочи. Я начал красками. Всю ночь как обезумевший обрисовывал её контуры. К утру всё было закончено.
Она сидела, закутавшись в одеяло. Рассматривала мою работу с восторгом.
Мы говорили и говорили: о нас, о жизни, ни о чем. Её отчим постоянно звонил на мобильный, она не брала трубку.
Мы смотрели друг на друга, так, словно знали тысячу лет. Я безумный пес, верный и безумный. Ношу на руках и укрываю по ночам, засыпаю, уткнувшись носом в её живот. Все ради теплых, несмелых поцелуев, ради возможности быть рядом. Моя хозяйка и мой маленький ребенок, существо, которое засыпает у меня на руках.
Она.
Мы потеряли счет дням, я с ним - и ни о чем не хочу думать… Впервые за эти годы одиночества я знаю, что такое быть нужной.
Он.
-Мы стали с тобой одним существом.
-Я знаю, от этого мне и страшно.
- Почему? – и она рассказала мне. Авария. Она мама и новый мамин муж. Они мчатся на море. И один удар, она ошибка в траектории - и все рухнуло, остались лишь два сломанных болтика от этого механизма.
Клиника, долгое лечение: реабилитация, психологи, психиатры. Обезумевший отчим, обмороки, которые происходили от малейшей боли.
И вот, она сидит и плачет, в моих руках, ей будет легче, главное выплакать все.
Мы проснулись, я не знаю, что было утро или вечер, потому что шторы были закрыты. Все пространство комнаты наполняли картоны с набросками её тела и лиц.
Я лежал головой на её коленях. И внезапно она запрокинула голову назад и упала на кровать. Я обернулся, она лежала без сознания. Я не знал что с ней. Соня, моя Сонечка. Я вызвал скорую, её отвезли в больницу, я позвонил её отчиму, потому что он знал о её болезни больше. Нельзя было терять ни минуты.
В больнице сказали, что Соня будет бес сознания ещё некоторое время. Я не отходил от нее ни на шаг. Иногда она просыпалась.

Она
Где я, что со мной такое? Он рядом …
Он.
Улыбаясь мне, говорит мне что-то. Уже не помню что. Меня спровадили медсестры, сказав, что я уже не похож на человека, я отлучился в душ. Пришел, увидел её: она очнулась! Соня! Сонечка…
Она.
Слышу его крики, становится сразу спокойнее. Где он? Где же ты. Зову его. Нет, его нигде нет.
На мой крик кто-то прибегает. Где я? Смотрю в окно, радуга, солнечное небо тепло - на дворе лето, лето? Нет! Сейчас осень! Где он!?
Медсестра, что-то колит мне в вену. Успокаивает, гладит по голове длинными пальцами…
-Что ты кричишь? Твой отчим уже ушел. Он приходил вчера.
-Причем тут отчим, где мужчина, который приходил сегодня?
-Какой мужчина?
-Мужчина, высокий, худощавый с темными волосами.
-Девочка, к тебе никто не приходил на протяжении полугода, кроме твоего отчима, ты что-то путаешь…
Что? Пол года…Авария, палата… Мои ноги-двигаются…
За окном всё та же приторная радуга.
_____________________________________________________
Человеческое строение и мозг - это удивительное явление. Ведь из всех живых существ только человек видит радугу, на самом деле радуги не существует… Иллюзия света