Куэнкэй

Сергей Зайцев

Планета выглядела спокойной, пока на ней не появились люди для установки межпланетного портала. Спокойной — для ее обитателей. Привычный уклад Охоты был нарушен, а в списке добычи диких охотников появился новый пункт — "человек".

КУЭНКЭЙ

Глава 1.
Почуяв эффа, Куэнкэй-Ну пробудился.
Оттолкнувшись длинными костяными иглами, в которые за время спячки превратились его пальцы, Куэнкэй-Ну одним легким движением приподнял свое жилистое тело на пружинистом ложе, сплетенном из гибких древесных ветвей, и оглядел пространство гнезда. Оглядел как слабым внешним, так и основным внутренним зрением. Темнота, влажный теплый воздух, пронизанный густым уютным запахом соплеменников… Все они по-прежнему спали, а сам Куэнкэй-Ну очнулся лишь потому, что пребывал в осаша — роль зимнего стража выпала именно ему, и юный охотник вынужден был дремать на границе сна и яви, отслеживая разумом и чутьем изменения в мефа — окружающем мире, на территории, контролируемой племенем. Всегда кто-то должен защищать гнездовье от врагов в арахой — сезон сна, когда остальные спят, это незыблемый закон выживания племени.
Большая группа самок лежала на большом общем лежбище в середине пещеры, скучившись, прижавшись друг к другу мягкими телами, и завернувшись в крылья для защиты от холода. Самцы лежали вокруг самок частой цепью, вдоль стен округлой пещеры, каждый на отдельной подстилке из травы и листьев, похожие в позе сна на пучки скрученных замшелых веток. Так самки находились под их защитой. Ложе вождя и старейшин племени, включенные в общую цепь, ничем не отличались от остальных, лишь находились дальше всего от входа — древний как мефа обычай, мера предосторожности, защищающая от превратностей при нападении врагов.
Раздвинув узкие тройные челюсти, Куэнкэй-Ну издал тихое удовлетворенное шипение. Все в порядке. Хотя сезон сна выдался более холодным, чем обычно (охотник был слишком молод и эта зимовка была для него первой, но родовая память, переданная при обучении у маэссэ — безголосым наставником, все же позволяла проводить сравнение), никто — ни молодые, ни зрелые, ни увядающие, никто не ушел в нанэкка — не уснул вечным преждевременным сном.
Итак, гнездо защищено, все живы. В отличие от самок, самцам холод был менее неприятен. И крыльев у них нет, охотнику не нужны крылья, а вот чтобы быстро долететь до йушу — добычи, пищи для потомства, пока она еще живая, лишь парализованная точным ударом хвостовой иглы охотника, да, тут крылья крайне необходимы…
Куэнкэй-Ну задрожал от возбуждения, переминаясь на когтистых лапах, ноздревые впадины раздулись, втягивая запах течки, густыми волнами плывущий от самок, пропитавший воздух над их лежбищем за зиму. Запах спаривания, запах продолжения рода…
Он вынужден был себя одернуть.
Нельзя, его время еще не пришло.
И пора выяснить, что же вывело его из осаша. Эффа — отклик, ментальный импульс, исходящий или от существ, годных для куарай в пищу, или от врагов куарай, обозначивших свое присутствие. Стоило ему задуматься, и его чутье заработало полностью, прощупывая мефа за пределами гнезда. И почти сразу молодой охотник почуял цель. Далеко, но ощутимо, почти на пределе восприятия. Он знал, что сезон сна не завершен, и пищу трогать нельзя, ее естественный прирост еще не восстановился после последней араффа — сезона охоты, но он почувствовал что-то новое. Чужое, незнакомое.
Нужно проверить, решил Куэнкэй-Ну. И заспешил к выходу, ловко перемещаясь длинными прыжками на полусогнутых нижних лапах, лишь легкими касаниями помогая себе верхними в движении, для равновесия. Тихий цокот окостеневших пальцев не разбудил соплеменников, даже когда он перепрыгивал через их тела. Еще немного, и охотник выбрался из пещеры.
Снаружи стоял день — серый, холодный день, именно такой, какой и бывает во время арахой, когда засыпает вся природа, не в силах противостоять сезонному холоду. Снег за время сна так и не выпал, поэтому земля тоже была серой, вся влага в ней превратилась в кристаллы. Мертвая ломкая трава, такая же серая и безжизненная, как этот день и эта земля, сразу осыпалась трухой, когда ее коснулись лапы охотника.
Недалеко от пещеры тускло блестело зеркало замерзшего озера.
Не задумываясь, Куэнкэй-Ну легко взметнул сильное поджарое тело в воздух. Плавный, почти парящий прыжок закончился уже на льду. Растопырив когти, охотник мгновенно остановил скольжение, с хрустальным звоном рассыпав вокруг себя сверкающие ледяные крошки. Затем внимательно осмотрел свое отражение в темной прозрачной поверхности. И издал удовлетворенное шипение. А ведь за сезон сна он значительно вырос! Его когти на пальцах удлинились почти вдвое, а костяной наконечник хвоста окончательно затвердел, превратившись в гладкое жало. Да и костяной гребень, тянувшийся от линии общей надбровной дуги через затылок и вниз, вдоль позвоночника, пророс приятно острыми на взгляд зубцами. Сторожить покой племени в арахой всегда поручают первогодкам, так как молодые охотники более подвижны и чутки, им легче пробудиться в случае опасности, к тому же осаша весь этот период проводит в полудреме, никогда не засыпая полностью. И неизбежно тратит больше сил, чем спящие, поэтому вынужден охотиться даже зимой, а к весне вырастает больше своих спящих сверстников. Но зимой пища скудна, а охотиться можно лишь вблизи гнезда, неудивительно, что весны страж нередко достигает всерьез истощенным.
Куэнкэй-ну совсем не чувствовал упадка сил. Напротив, сила распирала его юное тело, побуждая к действию. Может, и хорошо, что он проснулся раньше других… его взгляд привычно скользнул по зарослям куарай-куста, росшего на берегу озера. Сухие стволы куста-предка обрамляли тонкие жесткие ветки, лишившиеся листьев еще перед сезоном сна. Концы веток топорщились острыми древесными иглами — защита от безмозглых ррырг — пожирателей веток, сладкой пищи, спящей сейчас в далеких берлогах. Цвет коры у куста был такой же, как и у кожи охотника — серовато-зеленый, и такой же морщинистый. Но в отличие от куста, кожу Куэнкэй-Ну покрывала тонкая маслянистая пленка, защищая от влаги и холода.
Ради забавы Куэнкэй-Ну присел на основании хвоста, задние лапы поджал, а тонкие передние вытянул вверх и широко раздвинул длинные окостеневшие пальцы, превратив ладони в ощетинившиеся когтями розетки. Подумав, задрал вверх и хвост, воткнув в низкое небо острое жало. Да, теперь он и сам выглядит так же, как его древесный предок, от которого, по преданиям племени, произошел род Охотников за Пищей, род куарай.
Спохватившись, Куэнкэй-Ну подбежал к кусту, распахнул розетку длинных узких челюстей и осторожно сжал острыми клыками одну из веток, выражая общепринятым в племени способом почтение к кусту-предку. Посчитав свой долг выполненным, охотник прямо с того места, где стоял, взметнулся всем телом в воздух, кувыркнулся вокруг оси, разворачиваясь в прыжке носом к ледяной поверхности, и мощно ударил в падении когтями. Тонкий лед звонко проломился, охотник ушел в темную прозрачную воду, заработал всеми лапами, ввинчиваясь в холодную вязкую плоть озера, резко оттолкнулся от илистого дна и снова выскочил на поверхность, в обрамлении брызг водяного фонтана и осколков льда.
Два прыжка, и он снова сидел на берегу, фыркая и отряхиваясь.
Ледяная вода, не задерживаясь на его маслянистой коже, скатилась вниз, окропив мерзлую почву. Разминка помогла разогреться.
Пища. Близко…
В нескольких прыжках от озера росло несколько больших, разлапистых кахью — семенных деревьев, с веток которых свисали грозди вялых родильных мешочков, слабо покачиваясь на холодном ветру. Нахохлившись, на одной из веток, не замечая опасности, сидело маленькое, длиной всего с ладонь без когтей, озябшее существо — фьюкка, древоптица. Не успев удивиться столь неожиданной удаче, Куэнкэй-Ну нанес существу слабенький жоэстэ, обездвижил его этим мысленным прикосновением. Если не обращать внимания на размер, фьюкка отдаленно похожа на самку охотников куарай, и так же не обладает разумом. Пища. Взрослому охотнику много не надо, и одной малявки хватит, чтобы насытиться на целый день охоты. Пища нужна для самок, для выведения потомства. Но древоптица для выведения потомства не годилась, в нее даже яйцо не отложить — слишком мала.
Куэнкэй-Ну подскочил к дереву, сцапал жертву когтями и проглотил, не жуя. Затем замер, прислушиваясь к внешним, пространственным ощущениям. Определив направление, понесся стремительными, почти бесшумными прыжками по стылой земле, лавируя среди кустов и деревьев сонного безжизненного леса.
Ясно было, что пробудила его не древоптица.
Отклик исходил от более крупного существа. И Куэнкэй-Ну обязан был его найти и выяснить, откуда оно взялось и что собой представляет — опасность для племени или радость для охоты…
Что-то мелькнуло в поле чутья…
Охотник резко остановился, замер, заученно притворился безжизненным кустом, сжимая сознание в ууну — кулак. Этот прием во время охоты куарай применяли, чтобы предельно заглушить свою ментальную ауру и стать невидимыми для окружающих. Куэнкэй-Ну увидел странное существо. Летающее существо. Без крыльев. Величиной с голову охотника, это существо медленно, с тихим жужжанием скользило по воздуху на высоте прыжка, мимо, совершенно не обращая на затаившегося охотника внимания. Не ощущая в нем ни малейшего биения жизни, что было пугающе странно, Куэнкэй-Ну мысленно пощупал его… И существо вдруг упало, покатилось по земле. Охотник сразу подскочил, обнюхал, царапнул когтем твердую, тверже чем у камня, поверхность. Запах незнакомый. Несъедобный. Куэнкэй-Ну недоуменно фыркнул, быстро теряя интерес. Мертвое летающее существо? Но если оно уже было мертво, как оно могло умереть еще раз? И как оно могло летать? Неважно. Зов пищи все сильнее. Настоящей пищи, хотя и странной. Осторожность. Он не должен ее упустить.
Куэнкэй-Ну бежал долго, зов пищи вел его уверенно и властно.
Он бежал долго, но не уставал, охотник рожден для бега, для поиска. Наконец он оказался совсем близко. Для наблюдения он выбрал небольшой холм, чтобы с его вершины обозревать как можно больше лесного пространства, и замер среди густо разросшихся на опушке куарай-кустов. Можно было забраться на дерево, но там сложнее замаскироваться. А среди куарай-кустов он и сам как куст. Незнакомая пища могла быть такой же опасной, как пожиратели веток после сезона сна — нередко случалось, что ррырг, защищаясь, перекусывал неудачливого охотника пополам. Сначала нужно выяснить, что собой представляет эта пища, а потом принимать решение.
Наблюдал Куэнкэй-Ну довольно долго, испытывая жгучий интерес и небывалое для себя волнение. Удивительно. Пока длился сезон сна, появились новые существа. Совсем новые, таких молодой охотник раньше не видел. И маэссэ, его наставник, никогда о таких не рассказывал. Новые твари обитали в невероятном по облику, непонятно откуда взявшемся здесь, в лесу, на территории куарай, гнезде, обладавшем таким же безжизненным запахом, как и то летающее создание, не-птица, убитая охотником по пути сюда. Гнездо чужаков было блестящее, словно лед на свету, и большое, очень большое — его можно было сравнить с гигантским яйцом, с многочисленными выступами, линиями и изломами на измятой поверхности. Яйцо застыло на земле в неестественно наклоне, словно падало, да почему-то так и не упало, и его острый нос косо упирался в небо. Один конец гнезда вдавился в землю, а второй, приподнятый на высоту прыжка, опирался на такие же блестящие, как и его поверхность, лапы. То тут, то там, словно осязательные усы на крыльях самок куарай, из носа и боков торчали какие-то прутья. В родовую пещеру куарай такое чудовищно огромное яйцо точно не влезло бы, вздумай его кто туда затащить. Но Куэнкэй-Ну интересовало не столько чужое гнездо, охотника гораздо больше интересовали его обитатели, с которых он все это время не сводил всех своих глаз, изучая их повадки. Чужаки пахли незнакомо, но хорошо, как пахнут живые, годные в пищу особи. И существ было почти столько же, сколько имелось пальцев на передних конечностях охотника. Пока он бежал, он чувствовал их, как единое целое, но теперь убедился, что их много, только чувства их связаны воедино, как и у охотников куарай в родовой пещере, это-то и его и сбило с толку. Но если бы они были гацу — пришлыми, чужими охотниками, новым племенем, пытающимся занять территорию прежних владельцев, то охотник сумел бы почуять одасса — истинный разговор между разумными особями, в котором всегда присутствует смысл. Вот только связь между ними оказалась какая-то неправильная, она то появлялась, то исчезала, словно чужаки были больны и не могли постоянно поддерживать сомысли — обмен разговорными образами. Куэнкэй-Ну слышал только бессвязный шум, как бывает только у примитивных животных. А значит пришлые — всего лишь пища.
Странные, неуклюжие существа, грузные и неповоротливые, бесцельно бродили вокруг гнезда, обмениваясь примитивными мысленными и звуковыми сигналами. Перемещались они на противоестественно выпрямленных нижних конечностях, а верхними, хватательными, или переносили какие-то предметы, или просто размахивали ими без всякого смысла. И тела их тоже казались неестественно выпрямленными, существа выглядели так, словно в любой момент готовы прыгнуть головой в небо. А истинный охотник должен скользить на полусогнутых, должен готов в любой момент оттолкнуться всеми конечностями и прыгнуть. Прыгнуть и хлестнуть хвостом, вогнать костяную иглу в жизненно важный центр добычи, парализовать ее ядом.
Было совершенно непостижимо, чем заняты существа.
Еще через некоторое время Куэнкэй-Ну осознал, что с мозгом у этих существ что-то действительно не так. Их разум казался словно двойным. И сомыслями обменивались как бы не сами существа, а то, что находилось в их головах…
Но все это неважно.
Куэнкэй-Ну все труднее становилось сдерживать радость и нетерпение. Охотника била мелкая дрожь. Пища. Новая пища. Крупная пища. Размерами существа были меньше зрелого пожирателя веток, но вдвое крупнее самого охотника. Даже одного существа хватит, чтобы вырастить двух, нет, даже трех молодых куарай. Убить, позвать и оплодотворить самку, чтобы она смогла отложить яйца. И пища оживет. Десятки ченекку — молодых куарай, выйдут из нее, прорвав плоть острыми зубками, сожрут взрастившую их оболочку без остатка. И начнут смертельную, полную жажды жизни схватку между собой, пока не останется двое-трое самых сильных. Так приятно будет наблюдать за борьбой, видеть торжество сильных, полноценных малышей, способных пополнить племя… которые заменят никчемных стариков, чья плоть уже попала во власть нанэкка, и пользы от которых было уже мало. Племя должно выжить, это закон. Молодые всегда должны приходить на смену старикам.
Затем можно будет разбудить новых охотников, вернуться и усыпить всю пищу. Существ много. Хватит, чтобы вырастить целое поколение… нет, всех усыплять нельзя придется оставить двух-трех особей на расплод. И пока неизвестно, где у них самки, а где самцы…
Куэнкэй-Ну спохватывается, оборвав сладостные мечты.
Нельзя! Нельзя начинать охоту, не получив разрешения вождя — Содоруй-Да, иначе он сам в наказание пойдет в пищу. Нужно возвращаться. И как можно быстрее. Интуиция подсказывала ему, что так же внезапно, как появилась, эта пища может исчезнуть. Но сейчас они определенно никуда не денутся. Существа, одно за другим, скрывались в гнезде, словно получив общий сигнал. Возможно, собирались залечь в спячку, как и племя куарай. Непонятно, как они оказались здесь в сезон сна…
Одно существо зачем-то направилось в сторону холма, на котором сидел Куэнкэй-Ну. Не спуская с чужака глаз, охотник попятился, без малейшего звука раздвигая телом ветки кустов, среди которых все это время маскировался, но почти тут же пришлось замереть. Чужак подошел так близко, что Куэнкэй-Ну со своего места мог бы достичь его в пару прыжков. И охотник чуть не обезумел от близости жертвы, предельным усилием воли сдержал себя, чтобы не обездвижить пищу мысленными путами и не прыгнуть на нее, и… и неожиданно для себя слился с чужим сознанием — на миг…

«…многообещающая планета… Забавные вещи иногда случаются в нашем мире — какой-то никому не известный придурок отхватил лакомый мирок за символическую цену, бывают же такие везунчики... так, вот и подходящее местечко отлить. Пометить, так сказать. После монтажа портала я вряд ли еще сюда попаду, нам, бродягам-дальнобойщикам, всегда светят только новые дороги»…

Куэнкэй-Ну ничего не понял. Чужие мысли, чужые образы и понятия...
Существо вдруг схватилось за голову обеими верхними лапами, издало неопределенный звук ртом и, пошатываясь от навалившейся слабости и боли, повернуло обратно к своему гнезду.
Куэнкэй-Ну торопливо погасил мысли.
С этой пищей и в самом деле что-то не то. Никогда охотник еще не был так близок к потере самообладания, он едва не начал охоту. Эта пища все-таки опасна, если заставляет охотника так терять разум. Но самое странное заключалось вот в чем: даже простого мысленного посыла хватило, чтобы опасно ослабить ванару — жизненную силу чужака. И это случайное слияние… Оно как бы произошло само собой, что-то в чужаке словно открылось навстречу Куэнкэй-Ну… наверное, это как-то связано с тем самым двойным разумом…
Как только существо скрылось внутри гнезда, входное отверстие словно заросло, и охотник почувствовал всплеск незнакомой энергии. Гнездо чужаков загудело. А затем… На такое способны только йнвук — стихийные силы природы, не подвластные разуму охотников. Из-под основания гнезда вырвались жаркие даже на таком расстоянии языки пламени, какие бывают во время страшнейших лесных пожаров, вырвались с оглушающим ревом, гнездо чужаков оторвалось от земли и косо устремилось в небо.
В ослепляющем страхе молодой охотник припал к дрожащей вместе с ним земле всем телом, слился с почвой и кустами, сам превратился в один из древесных сонных кустов.
Время страха, казалось, тянулось бесконечно.
Когда рев затих, а летающее огненное гнездо бесследно скрылось в низком стылом небе умирающего сезона сна, Куэнкэй-Ну восстановил храбрость и осторожно, ненадолго замирая после каждого прыжка, спустился с холма. Безумство отпускало, он снова становился самим собой.
Там, где ранее находилось гнездо, большое пятно почерневшей почвы дымилось, словно после только что отгоревшего пожара. Охотник прикоснулся длинным когтем. Отдернул лапу. Обжигающе горячо. Нужно возвращаться, рассказать вождю, он должен знать об этих существах.
Не исключено, что эта пища еще вернется.
И не исключено, что это не просто пища, а что-то иное, не ведомое племени.

Глава 2.
Сезон охоты с каждым днем все больше вступал в законные права.
Свет проснувшихся небес ласкал мефа, стараясь забраться в самый темный уголок и пробудить к жизни самое слабое семечко. Листья и кожура плодов, сброшенные деревьями еще до сезона сна, курились влажными испарениями, источая пряный аромат. Пережившая холода растительность, отзываясь на щедро даримое тепло, пускала юные и жадные до света побеги.
Теплый, наполненный ванару, лес пах восхитительно, будоражил ум и желания.
Куэнкэй-Ну охотился уже почти половину светового периода, когда наконец засек эффа подходящей для охоты пищи на границе пространственного восприятия, и ранее безликое животное сразу стало для него йушу — выбранной для охоты жертвой. Он мгновенно остановился, замер прямо в полупрыжке. Передние лапы уже оторвались от зеленоватой почвы, с каждым днем все сильнее прораставшей молодым мягким мхом и нежными травяными кустиками чхой, а задние не успели. Несколько мгновений охотник, не шевелясь, прислушивался к своим ощущениям. Оживленная стайка фьюкка, попрятавшихся с его появлением среди веток ближайших семенных деревьев, увешанных набухшими с приходом тепла родильными мешками, осмелела и снова засуетилась, возобновляя прерванный брачный танец — малявок обманула его абсолютная неподвижность. Для охотников куарай древоптицы не представляли особого интереса, так как для выведения потомства требовалась более крупная дичь, а сам Куэнкэй-Ну не был голоден, поэтому не стал обращать на мелочь внимания. Таких крох можно найти почти на каждом кахью, а растут они в лесу довольно часто, прокормиться взрослому куарай не проблема, главное — найти пищу для потомства.
Именно этим он сейчас и занимался.
Слабые мозговые волны йушу, улавливаемые Куэнкэй-Ну с большого расстояния, не сразу сформировались в определенную картинку, но вскоре он понял, что почуял ррырга — пожирателя веток, который, судя по затуханию сигнала, удалялся от охотника, грозя вскоре исчезнуть из зоны восприятия.
Определив направление, Куэнкэй-Ну без промедления сорвался с места, вновь распугав мелких тварей. Вот такая добыча — в самый раз.
Стремительные, грациозные, почти бесшумные прыжки несли его над землей, легкими корректирующими движениями лап и когтей он без труда огибал встречные деревья, летел, как призрачный ветер.
Нужно спешить. Он знал, что находится слишком близко к охотничьей территории соседнего племени — мантулис, поклонявшихся, в отличие от куарай, предку-камню. Глупцы! Разве может камень быть предком! Но охотниками они были умелыми, а их воины заслуживали уважение. И поэтому следовало спешить, пока ррырг, за которым он гнался, не пересек границу пахучих территориальных меток.
Ритуал предстоящей охоты возбуждал, проникая в каждую мышцу дрожью нетерпения, гнал вперед. Главное, чтобы его никто не опередил, в этой части леса добывали пищу еще несколько охотников племени куарай. Они могли перехватить его добычу…
И это соображение еще больше подхлестывало и без того дикую злость, черным ядовитым облаком разъедавшим его разум. Даже если он одолеет пожирателя веток самостоятельно, эта охота не будет полноценной. При распределении молодых самок перед началом охоты вождь обошел вниманием Куэнкэй-Ну. Слившись с его рассказом, Содоруй-Да пришел к выводу, что своими неосторожными действиями он вспугнул новую пищу, обнаруженную им при разведке несколько дней назад. И теперь статус Куэнкэй-Ну на некоторое время, пока вождь не снимет наказание, был приравнен к статусу тру — безголосых. Позорный, низкий статус, его имеют или слишком молодые куарай, еще не способные начать охоту, потому что их хвостовое жало еще не умеет вырабатывать усыпляющий яд, или слишком старые куарай, уже навсегда закончившие свой сезон охоты, чьи ядовитые железы уже усохли, умерли раньше хозяина. Да и старики такие долго уже не живут. Еще в племени имелись увечные — взрослые куарай, охотники хоть и умелые, но не способные к оплодотворению. Были и такие, чье потомство ввиду врожденного уродства было нежелательным для племени. Таких было мало, все они относились к тру, и тем позорнее было наказание для Куэнкэй-Ну. Он, молодой, полный сил охотник, был приравнен вождем именно к ним. К неполноценным. К тем, кто по закону племени не имеет никаких прав. И под угрозой немедленной смерти обязан слепо и беспрекословно выполнять приказания полноценных. Все это так же означало, что охотиться ему разрешено, это его обязанность, но его добыча достанется самкам других, полноценных охотников. Ему не позволено продолжение рода до особого разрешения Содоруй-Да. Пока тот не решит, что Куэнкэй-Ну этого достоин.
Злость требовала выхода. Наказание было несправедливым. Незаслуженным. Он ведь старался. Никто бы не смог поймать ту пищу, даже сам вождь, чей возраст уже вступил в период нанэкка — бесполезного увядания, и яд его жала должен был высохнуть к следующему сезону охоты…
Злость требовала выхода, но у охотника не было времени останавливаться, он гнал себя вперед. В прыжке он полоснул когтями передней лапы по ближайшему дереву, кора полетела клочьями, а Куэнкэй-Ну помчался дальше.
Чтобы заслужить прощение вождя, для племени нужно добыть хорошую, крупную пищу. И он ее уже чуял. Он уже выбрал йушу. Но пища собиралась удрать на чужую территорию. Ничего. Он успеет, он уже близко, Куэнкэй-Ну несся с такой быстротой, что приносившиеся по бокам деверья и кусты сливались в размытые серо-зеленые полосы…
Занятый погоней, он сузил зону своего внутреннего чутья в гокке (коготь), в узкий щуп, для большей сосредоточенности на жертве. И не слышал больше ничего, кроме биения жизненного пульса йушу… Вся остальная живность в такой момент для охотника перестает существовать.
Чем больше сокращалось расстояние до пожирателя веток, тем быстрее злость охотника вытеснялась диким восторгом и пьянящим предвкушением схватки…
Стайка древоптиц вспорхнула из-под лап так неожиданно, порскнув в разные стороны, что Куэнкэй-Ну, оступившись в конце длинного пологого прыжка, кувыркнулся через голову. Падение вышло жестким, он сумел правильно сгруппироваться в кувырке, но не успел увернуться от старого семенного дерева с мощным, кряжистым стволом, влетел в него головой. Отчаянным вывертом всего тела он все же уклонился, и удар пришелся лишь вскользь, ознаменовавшись звонким стуком костяного гребня о окаменевший ствол…
Поднявшись с мягкого мха, Куэнкэй-Ну ошеломленно потряс головой, собираясь с мыслями. Кажется, он ничего себе не повредил… но его чутье, собранное усилием воли в коготь, расселось мутным облаком, потеряв нужное направление…
Именно остановка и позволила ему учуять чужака.
Все глаза Куэнкэй-Ну — конусовидные углубления, опоясывающие череп, словно провалы после удара костяным жалом, осторожно ощупали видневшиеся впереди холмы, изучая тепловой рисунок, а его мозг словно накрыл их невидимой паутиной. И почти сразу он увидел картину битвы — в глубоком овраге сцепились охотник из чужого племени и пожиратель веток, тот самый, которого Куэнкэй-Ну уже считал своей добычей, пищей для своего племени.
Первым желанием Куэнкэй-Ну было броситься на чужого охотника и убить, вонзить в его жесткую плоть пучки костяных пальцев передних лап, вырвать из его тела ванару и таким образом утолить вновь вспыхнувшую ярость. Но он сумел сдержаться, умерить свой гневный порыв. Дрожа от внутреннего напряжения, Куэнкэй-Ну бесшумно взобрался на холм и замер среди кустов. Тот, кто ищет внутренним чутьем, раскинув незримую паутину, сам уязвим для обнаружения такими же охотниками. Поэтому Куэнкэй-Ну, затаившись и предусмотрительно свернув чутье до предела, в ууну (кулак), занялся безмолвным наблюдением. В таком состоянии его можно было обнаружить только прямым взглядом, но чужой охотник был слишком занят борьбой, а пожирателю веток тем более было не до него, так что Куэнкэй-Ну был невидим для сражающихся.
Картина, представшая его зрительным органам чувств, была живописной и волнующей. Ноздревые впадины охотника возбужденно раздулись, втягивая запах пищи, хвост встал торчком, костяное жало на его конце мелко завибрировало…
Мантулис, сражавшийся на дне грязевого оврага, тоже был «ну» — из помета прошлого сезона охоты, как и сам Куэнкэй-Ну, а ррырг попался старый, заматеревший, неизвестно как забредший в охотничьи угодья племени. Могучий многолапый зверь угрожающе щелкал всеми рядами челюстей, расположенными между бедренных сочленений на боках длинного тела, и хлестал вокруг себя по земле выступающими из хребта многочисленными хватательными отростками. Когда ррырг пасся, эти хваталы пригибали ко многим ртам лакомые ветки, а теперь он вынужден был ими обороняться. В овраге ему было тесновато, но и охотнику-мантулис было непросто подобраться к нему вплотную, чтобы вонзить жало в уязвимое место. Гибкий, поджарый, стремительный охотник отчаянными прыжками носился вокруг упрямой пищи, выделывая в воздухе такие изощренные кульбиты, что Куэнкэй-Ну поневоле восхитился его отвагой и ловкостью. Мантулис все никак не мог выбрать удобный момент, и изо всех сил старался не попасть под сокрушительный удар хватал ррырга, вполне способных переломить ему хребет. Ведь зверь был во много раз больше самого охотника. Но отступать мантулис явно не собирался, его отваге можно было только позавидовать.
Теперь Куэнкэй-Ну понял, почему инстинкт заставил его сдержаться — пожиратель веток был стар, безобразен, упоительно огромен и… невероятно опасен. Обездвижить его внутренним ударом — жоэстэ, как древоптицу, невозможно. Ррырг умел сопротивляться чужому вторжению в свое сознание. Такая добыча приносит охотнику славу, и уж точно принесет Куэнкэй-Ну прощение вождя… Но не раз бывало, когда охотники его племени лишались ванару в таких схватках, и их самки доставались более удачливым соперникам. А этот ррырг мог пережить не одного охотника. Его хитиновые бока, черные, как перемешанная толстыми лапами грязь на дне оврага, были исполосованы серыми вздутиями боевых шрамов — метками неудачников. Пожиратель веток предпочитает растительную пищу и недаром носит свое имя. Но если представлялся случай закусить поверженным врагом — зверь его не упускал, ему в пищу годилось все.
Зачем вступать в схватку сейчас, вдруг подумал Куэнкэй-Ну, когда оба врага живы и полны сил? Пусть останется один. Если победит ррырг, то соперник погибнет, а добыча будет ослаблена сражением. Если одержит верх мантулис, то пожиратель будет парализован, а мантулис, опять же, измотанный боем, станет для Куэнкэй-Ну легкой добычей. Такая мысль для него, юного куарай, была новой, но уже многообещающей. Ведь при любом исходе поединка Куэнкэй-Ну получал максимальную выгоду.
Схватка между тем разгоралась, от отчаянной борьбы у обоих разгоряченных соперников тела посветлели от выделяемого тепла. Хватательные конечности пожирателя мельтешили в воздухе, словно травяной ковер, прикрывая спину от нападения сверху, а боковые рты непрерывно щелкали, издавая угрожающее гудение. В какой-то момент зверь оказался близко от мертвого, не пережившего сезона сна семенного дерева, и мантулис наконец нашел лазейку, брешь в обороне врага-жертвы. Взлетев по стволу кахью, охотник вцепился костяными пальцами в верхние ветки, нависавшие над оврагом, и предельно вытянув тело в дрожащую струну, ударил хвостом. Поднырнув под хваталы, костяное жало влетело прямо в один из боковых ртов ррырга и впилось в мягкие внутренние ткани. Тут же, не медля, мантулис попытался оттолкнуться от кахью и спрыгнуть вниз, подальше от пожирателя… но на этот раз ловкость ему изменила. Хваталы ррырга успели обвиться поперек его туловища, всего две из очень многих, но этого оказалось достаточно. Сильнейший рывок, и мантулис с размаху впечатался в дно оврага всем телом. Пожиратель тут же надвинулся на него массивной тушей, безжалостно втаптывая в грязь дергающегося врага множеством коротких мощных лап, послышался треск костей.
Яд охотника-мантулис, хоть и с опозданием, все-таки сделал свое дело. Вот движения зверя замедлились, гибкие хваталы медленно опустились на спину, обвиснув по бокам, словно высохшая трава. А сам он, покачиваясь от внезапно охватившей слабости, подломил лапы и грузно опустил могучее, но уже беззащитное тело на брюхо.
Собравшись с силами, покалеченный мантулис с натугой, рывками, помогая уцелевшими лапами и хвостом, выдрал себя из-под туши ррырга, кое-как поднялся с земли. Жилистое тело охотника наполовину перемазалось в грязи, передняя лапа, сломанная в плече, висела плетью, морда была кровью, сочившейся из многочисленных царапин. Впрочем, и грязь, и кровь, не задерживаясь, уже скатывались по морщинистой, маслянистой коже на почву. Мантулис с натужным шипением втянул воздух через ноздри и заковылял к кахью, с которого так неудачно спрыгнул. Его движения утратили ту живость, с которой он начинал схватку. Зато в его душе все пело…
Куэнкэй-Ну и на этот раз сумел сдержать свое сознание в кулаке, хотя чужака можно было прикончить без проблем, и охотник изнывал от нетерпения, зная, что сможет это сделать. Но молодой куарай вовремя додумался, что последует дальше, и у него появились новые соображения, как использовать ситуацию с еще большей выгодой для себя.
Израненный и утомленный, мантулис, тем не менее, снова забрался на семенное дерево, следуя правилу ритуала. Повиснув на трех уцелевших лапах на толстой горизонтальной ветке, он мысленно запел рэкку — песню продолжения рода, взывая к самке из своего гнезда. Изливая торжество своей победы, охотник пел громко и самозабвенно.
Да, чужак оказался удачлив. Но упиваясь своей победой, он окончательно потерял осторожность. Выждав необходимое время, достаточное, чтобы зов достиг чужого гнезда, Куэнкэй-Ну подкрался ближе, по-прежнему удерживая свой разум в кулаке. Мантулис все же сумел его учуять по запаху, но в самый последний момент, и спасти себя уже не смог — хвостовое жало охотника-куарай с громким стуком вошло в одну из его боковых глазных впадин, безжалостно пронзив мозг. Смерть наступила мгновенно. Так и не расцепив мертвую хватку костяных пальцев, мантулис на вытянутых лапах безжизненно закачался на дереве.
Куэнкэй-Ну спустился в овраг и в несколько прыжков обогнул большое тело ррырга, исполняя ритуальный танец. Его переполнял восторг — добыча досталась ему. Ему! У него все получилось. Он мудр и прозорлив, как вождь! И тем обиднее было вспоминать о наказании сейчас.
Но охота еще не закончилась.
Он уже почувствовал самку, вызванную чужим охотником перед смертью, она оказалась неожиданно близко, и торопилась на умерший зов. Видимо, мантулис позвал ее еще до того, как справился со зверем, как только напал на него, и заставлял держаться поблизости, пока шла схватка. Торопливый, хвастливый юнец…
Тем лучше для Куэнкэй-Ну.
Эта самка не принадлежала племени куарай. Следовательно, она тоже была добычей Куэнкэй-Ну. И он не нарушит обычаев, если заставит ее…
Да! Куэнкэй-Ну задрожал от возбуждения, не в силах справиться с охватившим его чувством острого вожделения. Так он и сделает.
Вскоре он увидел ее. Увидел, как гибкая, грациозная самка мантулис, часто взмахивая широкими нежными крыльями, скользит в его сторону по воздуху низко над землей, почти цепляясь мягким выпуклым брюшком, наполненным неоплодотворенными яйцами, за макушки кустов.
У него будет свое потомство, окончательно решил Куэнкэй-Ну. Здесь и сейчас. Он даже может… Куэнкэй-Ну заколебался. Но вопиющая в своей преступности мысль уже не уходила из взбунтовавшегося сознания. Напротив, она продолжала крепнуть.
А зачем ему нынешнее племя? С такой добычей, как гигантский ррырг, он может основать новый род, собственный род, и сам станет в нем вождем. Да, это непросто — основать свой род. Все охотничьи территории мефа давно поделены между племенами. Поэтому любой новый род — конкурент для остальных племен, гацу, и племена могут даже объединиться и сообща задавить отщепенца, если конечно, Куэнкэй-Ну не победит в ритуальном поединке всех вождей этих племен. Вот только настолько он своих сил не переоценивал. Есть и другой способ — затаиться. Вывести потомство, обучить молодых воинов, и уже тогда, во главе собственной армии, бросить вызов Содоруй-Да…
Он знал — такое уже случалось и раньше.
Он также знал — бывало, молодые побеждали, и новый род занимал место старого.
Он знал это, потому что когда вождь впитывал его сознание, он впитывал сознание вождя, при слиянии разумов обмен сомыслями неизбежен.
Самка плавно опустилась на спину пожирателя веток и недоуменно осмотрелась тепловым зрением вокруг, не обнаружив своего самца. Лапа Куэнкэй-Ну, притаившегося возле тела поверженного зверя, взметнулась вверх, и острые когти разорвали ей крыло. В следующее мгновенье охотник уже сидел на хребте ррырга, осторожно сжав челюстями загривок самки. Она замерла, не пытаясь вырваться, сразу смирившись с участью. Самки полуразумны, их дело — откладывать яйца, ни на что большее они не способны. Даже на протест.
Жесткие осязательные волоски на концах крыльев и на плечах самки распрямились от боли, когда Куэнкэй-Ну соединился с ней, вводя свое семя. Некоторое время оба провели в полной неподвижности. Наконец, почувствовав, что все закончено, Куэнкэй-Ну, удовлетворенный и успокоенный, отодвинулся от тела самки. Затем взобрался на дерево, на ту же ветку, где все еще висел мертвый соперник, и упоенный собственным величием, величием задуманного преступления, принялся мечтать…
А самка мантулис выполняла свою работу.
Неторопливо, на полусогнутых лапах, перемещаясь вдоль хребта пожирателя, она раз за разом осторожно погружала длинное и скользкое жало яйцеклада, которым заканчивался короткий хвост, в глубокие глотки боковых ртов добычи. Оглушенная волей молодого охотника куарай, самка двигалась вяло, словно во сне, но выполняла все правильно. Теперь нужно ждать, пока выведется молодняк, а Куэнкэй-Ну все это время будет охранять свое потомство от соперников. Охранять с наслаждением и чувством восстановленной справедливости.
Тяжелый незнакомый звук родился где-то высоко над головой, быстро перерастая в оглушающий рев. Страх тяжелой лапой ррырга вдавился в хребет Куэнкэй-Ну, заставив его приникнуть грудью к ветке и замереть. Внутренний взгляд заметался в поисках опасности, затем обратился вверх…
Он увидел…
Он увидел, как огромное гнездо чужаков, такое же, как и в прошлый раз, падает с неба, выставив в сторону леса ярчайшие огненные жала…
Сбежавшая в прошлый раз прямоходящая пища все-таки вернулась!
И она падала прямо ему, Куэнкэй-Ну, на голову!

Глава 3.
Гром затих где-то недалеко в лесу.
Все еще прижимаясь к ветке, под которой болтался мертвый соперник, Куэнкэй-Ну довольно быстро понял, что ошибся в предположениях. Любой бы на его месте ошибся, опыта охоты за летающей пищей из огненного гнезда не было даже у вождя — он ясно это понял при слиянии с его сознанием, когда рассказывал Содоруй-Да о новой пище, виденной в лесу.
Итак, гнездо опустилось в значительном отдалении от охотника, и исчезло, скрывшись за лесными зарослями, опасность ушла, растворилась, зато вернулась уязвленная гордость. Проклятое гнездо напугало его еще раз. Его, основателя нового рода куарай! Нет, не так — рода куэнкэй! Напугало в тот самый момент, когда он мечтал о будущем величии своего нового племени, которое будет состоять из его потомков! Это было унизительно — когда твои мечты прерываются столь бесцеремонным образом.
Куэнкэй-Ну рассерженно зашипел, выгнув хвост, затем полоснул костяными пальцами по голове мертвого мантулис, разодрав кожу до черепной кости. Кровь бывшего соперника уже свернулась, и из ран выступила лишь мутная сукровица. Но немного полегчало. Ладно, гордость подождет, сейчас у него есть занятие поважнее. Раз он задумал основать новый род, то небесная пища пригодится ему самому.
Куэнкэй-Ну одним прыжком соскочил с ветки на землю, пританцовывая от возбуждения, подбежал к самке, все еще испуганно прижимавшейся к боку пожирателя веток, словно парализованный зверь способен был ее защитить от гремящей с неба угрозы, насмешливо фыркнул и осторожно провел костяными иглами по ее загривку. Самка заметно успокоилась и доверчиво потянулась к охотнику, признав его своим повелителем. Куэнкэй-Ну деловито погладил ей брюшко, определяя, сколько там могло остаться яиц, и довольно зашипел, ощутив его упругость. Самка попалась очень плодовитой. Чем крупнее йушу, тем больше на нее уходит яиц, и тем многочисленнее будет вылупившееся потомство. Но, несмотря на огромные размеры ррырга, самка потратила на него лишь половину будущего выводка.
Великолепные перспективы.
И не менее серьезные затруднения.
Он не мог уйти, оставив свое потомство без охраны. Не только чужие охотники могли добраться до ррырга, но и другое лесное зверье. Самка — слишком нежное создание, она не сможет защитить потомство. И забрать ее с собой сейчас нельзя, без нее молодые куарай просто не выведутся. Своей хвостовой иглой она должна постоянно вводить в плоть пожирателя порции фиссу, способствующей пробуждению и развитию молодняка из яиц. Но и небесная пища может снова улететь.
Злость вернулась, спугнув хорошее расположение духа.
Неразрешимая проблема заставила его лихорадочно метаться вокруг добычи в попытках придумать выход, костяные иглы пальцев безжалостно кололи мягкую землю, срывая мох, но он этого не замечал. Успокоенная самка флегматично жевала кустик чхой, оказавшийся поблизости, но и она Куэнкэй-Ну сейчас не интересовала. Предок-куарай благосклонен к нему, раз послал такой щедрый двойной дар, но Куэнкэй-Ну не мог разорваться, чтобы принять все. Значит, нужно решить, что важнее…
И Куэнкэй-Ну сразу успокоился.
Это же было очевидно. Конечно же — его потомство. Еще неизвестно, что и как получится с этой небесной пищей, а туша пожирателя веток с молодняком охотника внутри — вот она, только лапу протяни. Живая и теплая…
Слишком живая, неожиданно понял охотник, оборачиваясь в стремительном прыжке. И все равно опоздал.
Присев на все четыре лапы рядом с тушей ррырга и выгнув над своим плечом хвост, самка как раз вводила жало в один из его боковых ртов, обогащая яйца необходимой фиссу. Куэнкэй-Ну еще находился в прыжке, когда ближайший к самке толстогубый рот вдруг широко распахнулся. Мускульный мешок рта выдвинул вперед тупые роговые челюсти и сомкнул их на плече ничего не успевшей понять самки. Глухо хрустнули под тонкой кожей слабые кости…
Жало охотника с лету вонзилось в язык ррырга, впрыснув большую дозу парализующего токсина, и только потом его лапы коснулись тела зверя. Куэнкэй-Ну пружинисто оттолкнулся от панцирной туши, отскакивая на безопасное расстояние. Но челюсти пожирателя уже замерли, мгновенно обездвиженные, а покалеченная самка медленно повалилась ничком, распластав по земле крылья. Укус зверя не только разорвал ей плечо, но и сломал позвоночник. Самка умирала.
Куэнкэй-Ну не хотел думать о причинах, по которым его настигло ужасное проклятие предка. Возможно, яд юного мантулис оказался недостаточно хорош и не сумел надежно парализовать пожирателя, возможно, небесный гром летающего гнезда каким-то образом сумел привести, пусть и не полностью, пожирателя в чувство, возможно…
Можно было предполагать что угодно, почему это произошло. Но Куэнкэй-Ну просто не мог думать. Он нахлынувшей боли и горечи Куэнкэй-Ну громко и протяжно зашипел. Жестокое разочарование помутило его разум.
Без самки и ее ухаживания за пищей ему потомство не вывести. Молодняк внутри пожирателя вскоре умрет, не получив развивающей подпитки, а как самец, Куэнкэй-Ну ничем не мог ему помочь. Едва вылупившись, его детеныши были обречены.
Разум Куэнкэй-Ну охватило дикое бешенство. Он завертелся вокруг оси, не в силах остановиться на месте, от его когтей во все стороны полетели клочья мха и влажной земли. Он попытался ухватиться зубами за собственных хвост. Ужасная потеря. Ужасная, ужасная потеря… Ему требовалось немедленно на ком-нибудь выместить ярость, пока она не сожрала его разум окончательно.
Бешеный взгляд охотника упал на мертвого мантулис. Это он виноват! Никчемный слабак! Позволил себя убить! Не сумел правильно обездвижить йушу! Будь ты проклят своим ненастоящим камнем-предком!
Он метнулся к мертвому врагу, вспрыгнул на его покачивающееся в ветвях тело и вонзил когти в его плоть. Плоть поддавалась плохо, ее было слишком мало — как и у любого охотника, и когти сразу упирались в костяк под кожей и тонким слоем мышц. Этого показалось мало. Куэнкэй-Ну попытался сорвать мертвеца с ветки, но окоченевшие пальцы держались крепко. Тогда он замолотил всеми когтями, кромсая ему лапы, разорвал плоть, содрал ее с костей. Затем перегрыз суставы, и тело мантулис наконец шлепнулось на землю.
Схватив его передними лапами, Куэнкэй-Ну, в бешенстве совершенно не чувствуя веса, поднял его над головой и швырнул как можно дальше. Тело ударилось в густой куст куарай и застряло в ветвях. Куэнкэй-Ну свирепо зашипел. В два прыжка подскочил к нему, выдернул из ветвей и швырнул другую сторону. Некоторое время он носился по лесу, бил труп о землю, о стволы деревьев, ломал им кусты, полосовал хвостовым жалом и когтями всех четырех лап…
Когда ярость оставила его, от разорванного на куски трупа мантулис мало что осталось. Куэнкэй-Ну угрюмо побрел обратно к йушу и мертвой самке. Его била дрожь, мышцы охватила слабость и усталость.
Свой род ему теперь не основать. Мечты жестоко разрушены.
Придется позвать самку из своего племени, самку, уже оплодотворенную другим охотником, и чужой молодняк сожрет пищу вместе с несозревшим потомством Куэнкэй-Ну. Думать об этом было невыносимо…
И мятежные мысли вновь набрали силу.
А почему бы не присвоить и ее? Почему бы и нет? Он не позволит ей отложить чужие яйца, зато заставит вывести его потомство, нужно лишь возобновить ухаживание…
Некоторое время он колебался, не зная, как поступить. Затем, стиснув клыки, забрался на ближайшее дерево, решившись исполнить рэкку, но вовремя спохватился — на рэкку он не имел права, он же безголосый. Кроме того, его родовое гнездо было далеко, с такого расстояния он смог послать только таос — мысленный посыл, скупой призыв, несущий только самые важные сведения, и очень надеялся, что никто не заподозрит его мятежных мыслей.
Ответ пришел довольно быстро. Его таос перехватили охотники, которым выпало в этот день охранять родовое гнездо. Свободной самки не оказалось. Видимо, сегодня охота была удачной для многих куарай. Поэтому Куэнкэй-Ну приказали ждать и охранять пищу.
План провалился снова. Йушу, парализованный ядом охотника, может ждать очень долго, пока настанет момент превратиться в пищу, но его, Куэнкэй-Ну, молодняк за это время умрет.
Куэнкэй-Ну исступленно зашипел…
И заставил себя успокоиться.
За такую добычу, как гигантский ррырг, его все равно должны простить. Ему придется лишь набраться терпения...
В этот момент он вспомнил о небесной пище. А как же быть с ней? Если бы не приказ из гнезда, он мог бы отправиться на ее поиски и выяснить все на месте. А теперь не может. Нужно охранять добычу. Да и расстояние слишком большое, передать подробную информацию о небесном гнезде невозможно. Его не поймут. Но он не может не предупредить, Содоруй-Да и так имеет на него зуб. Значит, придется бежать к своему гнезду поближе, чтобы послать точную весть. Но он — безголосый, он не имеет права нарушить уже полученный приказ…
Опять двойственная ситуация, разрывающая его пополам.
Куэнкэй-Ну задрожал от гнева…
И снова заставил себя успокоиться. На этот раз получилось легче. Его воля постепенно крепла. За сегодняшний день он исчерпал большой запас нервной энергии, неистовство ушло, оставив внутри лишь усталость.
Будь что будет.
Куэнкэй-Ну швырнул свое тело вперед и помчался по лесу длинными, почти летящими прыжками. Он должен все проверить сам. Нужно понаблюдать, собрать побольше сведений о поведении новой пищи. Это может оказаться куда важнее одного ррырга, пусть и такого крупного.
А затем он будет действовать по обстоятельствам…

Глава 4.
Пища не улетела.
Он знал это еще до того, как затаился в ветвях старого дерева, высоко над землей, вытянутое в коготь чутье безошибочно привело к цели. А теперь, чтобы не привлекать внимания, он свернул сознание в кулак.
Впрочем, эти существа, похоже, были малочувствительны к истинному чутью. На этот раз их гнездо опустилось в широкой каменистой ложбине среди двух могучих сопок. Растительности здесь почти не было. Чужаки бродили возле своего гнезда, вытащив наружу множество разных странных предметов. А вокруг них летали и бродили множество мертвоживущих существ — как та не-птица, которую он случайно умертвил в сезон сна. Лишенные ванару, разного размера и облика, эти существа были тем не менее поразительно активны. Куэнкэй-Ну было совершенно непонятно, чем они заняты. Бессмысленные действия. Они не охотились. Не занимались изучением окружающей территории — так, как ее нужно изучать по понятиям Куэнкэй-Ну…
Потом стая пришлых разделилась, большая часть — пальцев на всех конечностях Куэнкэй-Ну едва хватило, чтобы сосчитать их, тесной группой подалась прочь от гнезда. Куэнкэй-Ну не мог понять их намерений, странные образы переполняли их сознание, не имевшие с жизненным опытом молодого охотника ничего общего. В этот момент произошло нечто, напугавшее охотника до ступора — один из самых громоздких предметов возле гнезда зашевелился, превратившись в не-зверя, напоминающего громадного выджуба — Большого Охотника — многолапого, могучего хищника, непригодного для охоты куарай, такого зверя охотники предпочитали обходить стороной, так как схватка с ним не имела смысла. Но не-зверь чужаков, конечно же, был иным существом. Могучие лапы приподняли тяжелое, массивное, казалось, сплошь состоящее из острых выступов, тело мертвоживущего и, сотрясая почву, понесли его вслед за удаляющейся группой чужаков. Несмотря на его медлительность, Куэнкэй-Ну поймал себя на мысли, что не хотел бы схватиться с таким противником. И не только потому, что изначально лишенная ванару добыча была бесполезна для племени. Многолапый гигант ростом с семенное дерево выглядел устрашающе неодолимым. Заматеревший пожиратель листьев, добыча Куэнкэй-Ну, теперь казался по сравнению с этим не-зверем невылупившимся яйцом. С такой добычей охотникам племени куарай еще не приходилось сражаться. Никогда. Зато чужаки чувствовали себя рядом с ним уверенно. Этот не-зверь — их защитник?!
Куэнкэй-Ну пришлось немедленно пересмотреть свое первое мнение о чужаках.
Он непростительно ошибся.
Они не беззащитны, как представилось ему в прошлую встречу. А значит, они — гацу. Соперники. Те, кто желает занять территорию племени куарай… И не слышит истинного разговора между этими существами он именно потому, что они совсем другие — не ланарай, не мантулис, не сокарра, и не другие племена, обитающие за территориями этих племен, окружающих мефа куарай… Совсем другие. Непостижимые. Они могут обладать истинным разговором, но он, вероятно, такой же чуждый, как и они сами, эти существа. И потому непонятен. Интересная мысль…
Быстрыми, короткими перебежками Куэнкэй-Ну последовал за полустаей, с которой отправился не-выджуб, сразу замирая, едва только чувствовал чужое скользящее внимание чужаков, обращенное на лес. И оставался незамеченным.
Через некоторое время полустая прямоходящих чужаков остановилась, и один из них, отличавшийся от остальных плотной скорлупой на теле, принялся уничтожать лес, словно йнвук — стихийная сила, не подвластная разуму охотников, вроде пожаров, ураганов или гроз с бьющими с небес столбами испепеляющего света.
Куэнкэй-Ну был потрясен. Испуган. Его воля и смелость свернулись в зародышевое яйцо. Он не мог понять, как гацу это делает. Лес съеживался и исчезал под агрессивным напором панцирника, мощные стволы разлапистых кахью в считанные мгновения превращались в прах там, где чужак наводил на растительность толстую лапу.
И слияние вдруг пришло снова — возможно, от потери самообладания:

«… ну вот, еще немного здесь… и здесь… так, хорошо, идеальное местечко для присадки портала… жарковато, однако, в экзоскелете, но без него такую дуру не поднимешь, а без тепловой пушки эту работу не выполнишь… хотя дроиды ничего опасного не засекли, тревожно как-то здесь… в этих кустах вокруг — словно тысячи невидимых глаз… наблюдают, ждут… ведь несколько дроидов бесследно пропало на прошлой высадке не просто так… ну и черт с ними, не моя забота, пусть с этой планетой заказчики разбираются, наше дело маленькое, портал установить… и можно убираться с чистой совестью… а ребята еще поохотиться собрались, горят желанием поймать какую-нибудь экзотическую зверюгу, за них в цивилизованных мирах хорошо платят зоопарки… как бы их самих тут какая-нибудь зверюга не поймала… для своего зоопарка… планета совсем неисследованная…»

Куэнкэй-Ну выскочил из слияния так же внезапно, как и вошел в него. Тело охотника мелко дрожало, а разум, переполненный чуждыми мыслеобразами и понятиями, словно плыл, теряясь в мефа… Несколько мгновений ему даже казалось, что вокруг него не родной лес, а страшная, освещенная изнутри берлога чужаков, с узкими ломанными коридорами, с чужеродным, вызывающим отторжение запахом, с гулкими угрожающими звуками… А самое главное — его разум словно задуло ветром нанэкка в этой норе, охотник скачком вернулся в то время, когда он был еще ченекку — детенышем, еще не обладающим разумом взрослого куарай… Время животных инстинктов и постоянно жующих челюстей…
Страх тек по его крови разъедающим ядом, заставив оцепенеть…
Но молодость и сила взяли свое, страшные мгновения минули и сгинули, оставив после себя лишь растерянность и временную слабость…
Мысль Куэнкэй-Ну заработала с удвоенной силой, усваивая новые знания, так безжалостно вторгшиеся в его разум, захватившие неискушенное воображение.
Он неожиданно понял, что чужаки действительно разумны, и обладают истинным разговором. Он даже что-то сумел постигнуть из этой мешанины непонятных мыслеобразов… очень немногое. Но главное для себя понял — чужаки не так уж слепы — они что-то чувствуют, по крайней мере, вот этот, йнвук, способный разрушать лес. После воздействия его толстой лапы не осталось даже мха и опавшей листвы — лишь ровный слой исходящей паром черной, с каменными вкраплениями, почвы, местами посеребренной пеплом. Ужасно. Ужасно.
Расправившись с участком леса, панцирник уступил место гигантскому не-зверю, который вполз на расчищенное место и утвердился на нем, погрузив в землю лапы. Остальные чужаки распределились вокруг, обмениваясь таинственными, но судя по плотному фону — очень интенсивными сомыслями.
Сперва Куэнкэй-Ну предположил, что мертвоживущий выджуб строит из себя новое гнездо, но то, что постепенно получалось на его месте, совсем не походило на то, в чем можно обитать. Охотник затруднялся подобрать определения для описания, потому что никогда не видел такого раньше. Также было совершенно непонятно, что делают эти не-птицы, которые во множестве вились вокруг чужаков, и время от времени пропадали из виду, среди леса, а затем возвращались. Не-птицы были такими же, как и в прошлый раз — со странным запахом и наверняка твердой несъедобной плотью. И раз они снова появились вместе с чужаками, то в результате несложного умозаключения Куэнкэй-Ну пришел к выводу, что они тоже принадлежат чужакам. Много шума и бессмысленной возни. Бесполезные твари. Несколько раз не-птицы пролетали недалеко от Куэнкэй-Ну, но охотник не трогал их, помня, что они сразу окончательно умирают. Он не хотел привлекать к себе внимание.
Зато живые чужаки пахли довольно вкусно. Возбуждающе. Охотник инстинктивно чувствовал, что в пищу они годятся. А еще Куэнкэй-Ну по-прежнему смущал двойной мозг чужаков. И ему очень хотелось разобраться, что с ним не так. А для этого нужно было кого-нибудь поймать. Но жгучее любопытство приходилось умерять — эти действия преждевременны, Куэнкэй-Ну совсем не хотелось получить повторное наказание, после которого его, скорее всего, самого принесут в пищу, как бестолковую, и потому не нужную племени особь.
От наблюдения Куэнкэй-Ну отвлек сердитый призыв.
Племя все-таки прислало охотника с самкой для его добычи. Молодой охотник осторожно удалился в заросли, и уже оттуда, невидимый для чужаков, со всех лап понесся назад. А добежав, остановился как вкопанный.
Пока он отсутствовал, и от ррырга, и от погибшей самки остались одни скелеты и клочья твердой шкуры, которую не смогли одолеть жадные зубки молодняка. Десятки его ченекку валялись рядом с оглоданными костями ррырга мертвыми, а рядом стоял Мэлукай-Са, опытный воин и охотник его племени, живший уже много сезонов охоты, и безжалостно добивал длинными шипами пальцев последнего детеныша. Рядом с ним сидела его самка, и спокойно обгладывала одно из маленьких тел.
В первый момент Куэнкэй-Ну пришел в ужас от увиденной картины. В ужас и ярость одновременно. Выходит, фиссу самки мантулис все-таки хватило для выведения молодняка. Его, как производителя, подвела собственная неопытность. Он сам лишил себя детенышей, и ничего поделать уже невозможно.
Куэнкэй-Ну вовремя сумел переломить свою яростью, едва не затмившую его разум, и не набросился на Мэлукай-Са. Прежде всего, в поединке с опытным воином, который был крупнее его вдвое, он не смог бы победить. Кроме того, ему удалось оценить ситуацию с новой позиции, сегодня мозг Куэнкэй-Ну работал как никогда, выдавая новые, не свойственные ему варианты поведения. Неужели сама встреча с чужаками как-то изменила его, заставив мыслить иначе?
По всему выходило, что, несмотря на потерю потомства, получилось как нельзя лучше. Как безголосый, Куэнкэй-Ну обязан был изъясняться с воином на марак — языке жестов, пользоваться истинным разговором он сейчас не имел права, дабы не вносить своим примитивным сознанием смуту в мысли полноценного. Значит, вождь не будет сливаться сознанием с ним, чтобы выявить истину. Вождь выслушает сомысли Мэлукай-Са — полноценного охотника. А сам Куэнкэй-Ну должен сейчас лишь рассказать охотнику, как обстояло дело, чтобы тот, в соответствии с обычаем, передал его рассказ вождю.
Сжав сознание в кулак, чтобы не выдать мстительного торжества, Куэнкэй-Ну затанцевал на месте, часто перебирая лапами и выписывая хвостом в воздухе замысловатые жесты. Он приступил к рассказу, начав с ритуала обвинения.
Воин рассерженно зашипел в ответ, вздернув хвост, но тут же умолк, стараясь понять смысл танца молодого охотника. И вскоре хвост его поник, Мэлукай-Са почувствовал вину.
«Мэлукай-Са пришел слишком поздно, — танцевал молодой охотник. — Куэнкэй-Ну — храбрый охотник, хоть и безголосый, он в жестокой схватке отбил добычу у охотника мантулис, он заслужил прощение и награду, и кости врагов — прямые свидетели его слов! Не его вина, что яйца самки мантулис уже были отложены в йушу! И все же пищу можно было спасти для племени, если бы Мэлукай-Са со своей самкой прибыл вовремя! Самка куарай сумела бы подавить силой своей фиссу развитие вражеского молодняка! Он же, как самец, тем более — тру, ничего сделать не мог!»
Куэнкэй-Ну высоко подпрыгнул и приземлился на все четыре лапы, закончив фазу обвинения. Мэлукай-Са было неприятно. Его высоко вздернутый над головой хвост гневно дрожал, нацелившись массивным жалом в голову строптивого юнца, которого ему остро захотелось наказать прямо здесь и сейчас за то, что он посмел его обвинить в нерасторопности. Его, опытного воина, на счету которого было уже много, много удачных охот, принесших племени значительный приток свежей крови, новых охотников, даже этот юнец был его прямым потомком. Но он поверил и сдержал гневный порыв. Трудно не поверить, кости-свидетели лежали прямо перед ним. К тому же его ум был недалек и не обладал той же живостью воображения, как ум молодого охотника.
Выдержав напряженную паузу, Куэнкэй-Ну, уже горделиво, продолжил танец:
«Но есть и хорошие вести! Мэлукай-Са, следуй за тру, и тебе будет, что рассказать вождю и заслужить награду для нас обоих!»

Глава 5.

Затаившись в разветвлении старого могучего кахью, Куэнкэй-Ну уже привычно следил за чужаками. Он сидел неподвижно, вцепившись в толстую ветвь лишь одной лапой, глубоко погруженные в кору когти удерживали надежно. Остальные лапы и хвост молодой охотник растопырил так, что со стороны казался лишь еще одним пучком сухих, не переживших сезон сна веток, таких на семенном дереве имелось немало. Разве что мертвых родильных мешков, как с живых веток, с его лап не свисало.
Один из чужаков, по виду точно такой же, как тот йнвук с толстой лапой из отделившейся полустаи, наблюдал за лесом как раз в том направлении, где затаился Куэнкэй-Ну. Охранял своих соплеменников, пока они занимались непонятым. Этот панцирник что-то чувствовал, но охотник все же пока оставался незамеченным. Возможно, лучше затаиться на земле, но поблизости от выбранного для наблюдения места не нашлось густых зарослей куарай-кустов. К тому же, когда сознание собрано в кулак, то для наблюдения остается лишь внешнее зрение, а из кустов много не увидишь. Зато сверху…
Состояние кулака оставляло мало возможности для глубоких мыслей, и все же Куэнкэй-Ну, ни на миг не оставляя чужаков без своего пристального внимания, старался думать. Не мог не размышлять, никогда в жизни его мозг не работал еще с такой интенсивностью. Ему даже начало казаться, что от избытка новых впечатлений его череп словно распух. Как учил его маэссэ в пору взросления и постижения правил охоты, понять врага — значит, уже победить его наполовину. Ведь именно так Куэнкэй-Ну справился с охотником мантулис, вот и старался изо всех сил…
Кстати, о безголосых.
Свежее воспоминание вновь наполнило Куэнкэй-Ну чувством торжества и превосходства.
С Мэлукай-Са он обошелся ловко.
Он сумел безнаказанно обмануть его дважды, чем не повод для гордости? Первый раз, когда обвинил в промедлении и потере пищи, а второй раз…
Одна из основных обязанностей наставников племени — обучать молодняк правилам жизни, полноценные воины не имеют права терять невосполнимое время жизни на такие мелочи, они должны искать пищу, ведь сезон охоты не вечен. Но кто-то же должен воспитывать из незрелой поросли полноценных воинов, поэтому маэссэ выбирается из ветеранов, чей статус ввиду старости падает до тру, нередко наставником становится бывший старейшина, а то и старый вождь. Сами же взрослые не в состоянии обучаться ничему новому, способность к обучению у куарай, к усвоению новых знаний длится лишь до окончания первого года жизни, затем идет лишь набор и использование жизненного опыта. А молодость Мэлукай-Са осталась позади многих сезонов охоты, он давно привык к истинному разговору мысленного общения и уже плохо помнил марак, язык жестов, который невольно перенимался в пору юности у своего маэссэ, ведь тому позволялось общаться истинным разговором только с молодняком, а с остальными, полноценным воинами — только языком жестов. Мэлукай-Са еще предстояло вспомнить этот язык, когда его ванару начнет увядать, но сейчас…
Как только Куэнкэй-Ну привел старшего воина к гнезду чужаков, тот сразу хотел отослать его в племя с вестью. Молодой охотник вовремя сообразил, чем это ему грозит. Он не был готов к прощению и слиянию с вождем, ведь все мятежные сомысли станут достоянием мудрейшего, и тогда он в наказание до конца жизни останется тру.
Пришлось для разговора отбежать поглубже в лес, и Мэлукай-Са с пониманием отнесся к его предосторожности: их никто не должен видеть, а язык жестов требует подвижности и выдает говорящего.
Куэнкэй-Ну быстро затанцевал — быстрее, чем нужно, но недалекий Мэлукай-Са не заметил уловки, посчитав, что торопливый танец первогодка — лишь от волнения. Все умственные усилия старшего охотника сосредоточились на попытке понять смысл танца безголосого, чье легкое поджарое тело вихрем вертелось у него перед глазами. Получалось у старшего плохо, а Куэнкэй-Ну не собирался облегчать ему задачу. В конце концов после нескольких повторений до Мэлукай-Са дошло — Куэнкэй-Ну объяснил, что у полноценного охотника рассказ получится лучше, чем у безголосого. И Мэлукай-Са, с досадой признав правоту низшего на собственном примере, отправился в гнездо сам, чтобы передать сведения вождю лично, а по пути забрал с собой самку, дожидавшуюся его возвращения в безопасном месте, для охоты она только помеха. Самки понадобятся после…
Встреча с чужаками действительно меняла ум, пришел к выводу Куэнкэй-Ну после ухода старшего. Устоявшиеся знания о мефа, привитые ему маэссэ, оказались неполными, и нуждались в переоценке. А Мэлукай-Са видел чужаков впервые, и был не способен воспользоваться плодами измененного мышления — для этого он был уже слишком взрослым.
Теперь Куэнкэй-Ну сидел в развилке семенного дерева, и без помех наблюдал, наслаждаясь самим процессом постижения истины.
За то время, пока старший охотник нес весть, в гнездовье чужаков произошло много важного. В предназначении больших и грозных на вид не-зверей, широким неподвижным кольцом окруживших гнездо чужаков, молодой охотник уже успел разобраться, его осторожные касания разума чужаков, легкие скользящие уколы, коготь — кулак, начали приносить плоды:

— Нук, проверь третьего робота, что-то у него прицел барахлит…
— Ладно, запущу самодиагностику…
— Сам проверь — ручками, ручками, не полагайся на дистанционку, вечно тебя тянет посачковать…
— Боишься нападения? Кого именно? У страха глаза велики, Мэл… все звери разбежались при нашей посадке…
— Гун что-то чувствует… не все здесь в лесу безопасно… даром что ли мы наняли парочку менталов… братья не зря свой хлеб едят… Да и Гэн только что сообщил, что ему тревожно, и не мешало бы нам поберечься… так что лучше проверь охранный периметр лично, путь все железяки будут на стреме… ты у нас главный техник, или репей на собачьем хвосте? Займись своей работой, а то вернемся домой и уволю тебя к чертовой матери…
— Да ладно, кэп, не ругайся, я уже иду…

Судя по всему, чужаки ждали от мертвоживущих защиты, странные создания были осаша, как совсем недавно, в сезон Сна, в родовой пещере был осаша Куэнкэй-Ну. Именно это состояние ожидания Куэнкэй-Ну сумел уловить в двойственном сознании живых. Отложив в памяти метку, что к большим мертвоживущим следует отнестись с опаской, Куэнкэй-Ну продолжил изучение самих чужаков. И его наблюдения все больше подкрепляли ранее сделанный вывод.
Все-таки гацу.
И совсем не безобидные, как показалось вначале.
Пока Мэлукай-Са бежал в родовую пещеру с вестью, Куэнкэй-Ну успел убедиться, что чужаки умели охотиться. Умели справляться с сильной и свирепой добычей — без видимых потерь для своей стаи. Их не-звери притащили и разместили за кольцо стражей пойманного пожирателя веток. Причем этот ррырг оказался еще более крупным, чем тот, которого охотник отбил у неудачливого мантулис. Зверь был жив, но пребывал в неподвижности, видимо, парализованный ядом так же, как это делают куарай. С таким крупным пожирателем в одиночку мог справиться разве что Мэлукай-Са или даже Бодоруй-Ша, еще более могучий, старый охотник, старейшина, приближавшийся к возрасту вождя. Куэнкэй-Ну остро подосадовал, что не стал свидетелем самой охоты, способ ее ведения многое рассказал бы о самих охотниках.
Йнвук опять пристально смотрел в его сторону.
Внимание этого существа беспокоило охотника.
Интересно, а каково это — иметь такое скудное зрение? Как только йнвук отвернулся, Куэнкэй-Ну не без труда закрыл большую часть глаз тонкокостными лапами, обвив их вокруг головы. Раньше таких действий совершать не приходилось, не было причин. Но ему стало любопытно, и он попытался понять, что сможет увидеть лишь парой глаз, как этот чужак…
Мир сузился до мертвой точки. Куэнкэй-Ну показалось, что он ослеп, а его мозг умирает. Жуткое ощущение живо напомнило охотнику состояние маэссэ, которого вождь избавил от агонии еще перед сезоном сна. Стадия бесполезного увядания наставника завершилась, он перестал принимать еду и перестал учить, перестал двигаться, его сознание тлело так же слабо, как у безмозглых древоптиц, он стал совершенно бесполезен для племени. Хвостовая игла могучего Содоруй-Да легко пробила истончившийся от возраста череп наставника, прервав его ванару и отправив в нанэкка. А Куэнкэй-Ну оказался свидетелем смертельного удара вождя и, нарушив запрет, прикоснулся к увечному мозгу жертвы…
С того дня, как Куэнкэй вылупился из яйца, его неуемное любопытство, сильно выделявшее его среди прочего молодняка, предпочитавшего больше думать о еде, чем учиться думать вообще, доставляло маэссэ немало хлопот. Изредка наставник даже шлепал его окостеневшими лапами по спинному гребню, напоминая юнцу о его месте в племени. Какой спрос с неразумного? Никакого. Но в этот раз, заглянув за грань жизни и смерти, неосторожный юнец познал иссушающий разум ужас, едва не увлекший его в темную пучину за агонизирующим наставником.
Вот и сейчас он испытал нечто подобное. Состояние кулака и так ужимало мефа — полноту ощущения мира, до пугающей пустоты, а лишившись прямого зрения, Куэнкэй-Ну почувствовал себя почти мертвым. Охотник поспешно прекратил пытку, убрал лапы от глаз, и мир словно заиграл новыми красками. Даже ярче, чем прежде.
Этот чужак — жалкое создание, пришел к выводу Куэнкэй-Ну.
Нет, с такими глазами чужак не способен его обнаружить. Куэнкэй-Ну — часть семенного дерева, его узловая ветка. Его, молодого охотника, сейчас не существует. И чужак не способен увидеть.
И все же Куэнкэй-Ну не оставляло неприятное ощущение, что незаметным для чужака он не остался. Ощущение лишало его храбрости, подтачивало его выдержку, и толкало на опрометчивую атаку на чужака. Куэнкэй-Ну не понимал, как чужак может его чувствовать. Каким-то непонятным куарай способом. Или…
Или видение его пары глаз лучше, чем у всех глаз куарай?!
А ведь это вполне возможно. Мысль была ошеломляюще новой, захватывающей. То, что Куэнкэй-Ну почти не чувствует чужака, легко можно объяснить — он, как и куарай, умеет сворачивать сознание в кулак. Значит, он гораздо опаснее остальных… недаром на нем панцирь из непонятной скорлупы…
Собравшиеся недалеко от входа в гнездо чужаки позвали стража-йнвук звуковым сигналом, тот нехотя подошел, его внимание к лесу ослабело, для наблюдения ему приходилось поворачивать голову. Ужасно неудобно — ведь куарай видят сразу во все стороны…
Куэнкэй-Ну напряженно размышлял.
Эти существа совершенно незнакомы племени куарай. Да, на вид они медлительны, неуклюжи, их поведение большей частью еще непонятно… но они поймали пожирателя веток, огромного могучего зверя. Эта пища могла достаться племени куарай, или мантулис, или другим племенам, а досталась чужакам. Такая поимка уже сама по себе немало говорила о их способностях… И все же их легко можно убить. Куэнкэй-Ну прекрасно помнил, как оглушил сознание одного из чужаков в прошлый раз, еще бы он этого не помнил, наказание за поступок по прежнему висело на нем давящим бременем, не позволяя угаснуть бешенству, загнанному в глубокие норы сознания. Как быть с этим обстоятельством? То ли в тот раз ему попался слабый гацу, то ли он был не готов к ментальной атаке, то ли… А может ему попался безголосый старик или увечный, лишенный естественной защиты, почему бы в племени чужаков не водиться таким, если они имеются у куарай?
Или…
Вот оно что! Гацу охотятся вместе со своими не-зверьми, большой стаей, так? Следовательно, в одиночку они менее защищены и менее опасны, и на охоту не способны. Поэтому тот чужак и поддался его воле. Интересно, а как эти гацу сумели подчинить своей воле этих странных созданий? Куарай так не умели. Они подчиняли зверей лишь для того, чтобы использовать их для выведения потомства, или отпугнуть, если схватка казалась нежелательной. Но заставить себе служить иное существо? Заставить охотиться за себя? Впрочем, куарай ведь и не пробовали. А стоило.
Очень много новых мыслей. Очень много. Грызут череп изнутри, словно ченекку, пробивающие себе дорогу к свету сквозь пищу. Череп скоро лопнет.
Сейчас чужаки сидели в тесном кругу, словно спящие самки куарай во время сезона сна в родовой пещере, и обменивались звуковыми сигналами. Видимо, это что-то сродни языку жестов у самих куарай, решил Куэнкэй-Ну. А двое из гацу передавали друг другу какой-то предмет. Каждый раз, когда предмет подносился ко ртам чужаков, их сознание все сильнее менялось, мутнело, утрачивая двойственность, словно оглушенное. Очень похоже на то, как меняется сознание охотника, жующего чхой… Чхой — травка, помогающая самкам куарай вырабатывать фиссу. Но охотники тоже находят ей применение. У жующего чхой притупляется чутье, но быстро восстанавливаются силы и увеличивается подвижность. Это важно в сражении. Но чужаки не сражались. Тогда зачем они это делали? Неужели готовились к сражению? С кем? Они что-то почувствовали?

— …Не перестарайся, Нук, мой самогончик настоян на травках, которые хрен достанешь, если не знаешь, где искать, бьет по мозгам хорошо и надолго. Рецепт моей бабули, да будет земля ей пухом…
— Угу, кэп, горло и впрямь хорошо дерет…
— Не следовало бы вам сейчас пить…
— Да успокойся ты, Гэн, нет же никого, все сканеры молчат, а стражи на стреме… и братишка твой вроде молчит, ребята ставят портал и в ус не дуют, нет никаких проблем, кроме выдуманных… хватит уже тревогу нагнетать на пустом месте… наши стражи кого угодно в решето превратят, их пулеметами целую армию можно остановить, а вы все ноете, как бы чего не вышло…
— Потише, Нук. Так, ему больше не давать, вон как развезло.
— Да я в порядке, Мэл, чего ты цепляешься, как маленький. Я сам о себе могу позаботиться…

Куэнкэй-Ну немного расслабился, поменял позу среди ветвей. Он мало что понял, но старательно собирал, копил сведения. Пока же он понял главное — нет, чужаки не готовились к схватке. И они совсем перестали следить за лесом. Непростительная беспечность. Все-таки граница охотничьих территорий племен недалеко, как куарай, так и мантулис. А месть за потерянного охотника еще не свершена, мантулис уже должны спохватиться и отправиться на поиски умолкшего полноценного первогодка, умолкшего вместе с самкой — а потеря самки даже важнее потери первогодка. Но откуда гацу об этом знать? Они могут стать легкой добычей для мантулис раньше, чем прибудут охотники куарай. Это плохо.
Новизна впечатлений и непривычных мыслей взбудоражила охотника сверх меры. Не найдя в себе силы оставаться на месте, Куэнкэй-Ну ловко соскользнул с дерева на мягкую травяную почву. Затем низкими бесшумными прыжками удалился поглубже в лес, туда, где густые заросли куарай-кустов надежно скрывали малый рост первогодка. И только после этого помчался во всю силу, не опасаясь, что гацу заметит его.
Куэнкэй-Ну отправился к полустае чужаков, отделившейся от гнезда. Не мешало узнать, чем они заняты сейчас. Он не покидал пост, он лишь менял место наблюдения…

Глава 6.
Бег давался легко, длинные стелящиеся над землей прыжки следовали один за другим без малейшей паузы, лапы Куэнкэй-Ну едва касались почвы, острые когти срезали травяные побеги в момент касания. Дальше, дальше…
Нетерпение, любопытство, беспокойство, сомнения…
Бег выжимал все лишнее, оставляя эмоции за гранью скупого грациозного движения…
Весенний лес вокруг дышал деятельной активностью, заполняя охотника ощущением своей причастности к мефа — только сейчас, отбежав на достаточное расстояние, он позволил себе наконец развернуть сознание и насладиться полнотой жизни, полнотой ощущений. Кроны семенных деревьев были полны суетливых, гомонящих стай древоптиц, вьющихся вокруг ветвей, увешанных родильными мешками: малые создания снабжали дерево необходимой для жизнедеятельности фиссу, как самки куарай — пищу после оплодотворения, для развития потомства, а семенное дерево вынашивало в своих почках детенышей древоптиц. Древний, надежный, замкнутый цикл. Но жизнь гнездилась не только в кронах — из нор, проточенных в толстой коре чоколл — водяных деревьев, шевеля клешнями, настороженно выглядывали черротоки, провожая охотника свисающими с усиков темными блестящими бусинками глаз. Черротоки — злобные, жесткие, несъедобные для куарай создания размером чуть больше древоптиц, всегда с яростным безрассудством отстаивающие свои водяные владения внутри древесного ствола чоколлы. В той части леса, где Куэнкэй-Ну сражался с пожирателем ветвей и охотником мантулис, черротоки еще не пробудились, а здесь уже повылазили из своих нор, поэтому следовало перемещаться осмотрительно, не приближаться к водяным деревьям, укусы тварей весьма болезненны.
Неожиданно Куэнкэй-Ну увидел выджуба.
Стремительный бег тут же прервался прыжком, когти всех лап вонзились в оказавшийся на пути древесный ствол чоколлы, охотник замер, превратившись в камень, слившись телом с древесной корой.
В отличие от неживого подобия чужаков этот выджуб был настоящим. Большой Охотник. Воплощение ужаса для охотников куарай. Зверь, который попался Куэнкэй-Ну на пути, оказался лишь немногим меньше, чем страж чужаков. Сотканная выджубом серовато-сизая паутина окутывала кроны целой рощи. И сейчас деревья заметно сгибались под тяжестью мохнатого тела, висевшего в этой паутине, словно огромный гнилой плод, поросший черный лоснящимся мехом. Мертвящее зловоние пропитывало весь лес вокруг логова зверя. Он не шевелился. Несколько его могучих лап, похожих на узловатые древесные стволы, провалилось сквозь паутину, наполовину вонзившись грязно-желтыми когтями в поросшую мхом почву. Каждый такой коготь был длиной с лапу охотника куарай.
По всему выходило, что выджуб заснул внезапно для самого себя, и свалился вниз, в падении повредив собственные сети и обломав часть ветвей. Наверное, еще не сумел полностью пробудиться после сезона сна.
Могучая злобная тварь, предельно защищенная от жоэстэ, Большой Охотник охотился без разбору на все, что шевелилось в округе, умело загоняя крупную дичь в расставленные заранее гигантские сети. Одолеть такое существо могли лишь несколько старших охотников, напав одновременно, но в пищу ядовитая плоть многолапа непригодна, поэтому охота на него лишена смысла и подвержена крайней, неоправданной опасности. С таким врагом лучше не связываться.
Куэнкэй-Ну медленно выдернул когти из коры дерева. Почти бесшумно спрыгнул на землю и попятился, чувствуя, что выджуб может очнуться в любой момент. Именно поэтому Куэнкэй-Ну и пропустил его, опрометчиво вторгся в зону его обитания, потому что Большой Охотник спал. Зверь слеп, но у него великолепное чутье и он умеет бегать на короткие расстояния невероятно быстро, и молодой охотник куарай для него не соперник, а жертва. Жвалы выджуба без труда стиснут Куэнкэй-Ну мертвой хваткой, а касание ядовитых лап мгновенно и надежно парализует. И последует нанэкка.
Опасное расстояние. Если Большой Охотник очнется, убегать лучше по кронам деревьев, тонкие ветви не выдержат веса огромной бурой туши, такой способ уже не раз спасал других охотников-одиночек, забредших во владения хищника…
Обошлось.
Вскоре Куэнкэй-Ну мчался с прежней прытью, лавируя среди деревьев, а спящий враг остался далеко позади, и уже не стал бы бросаться в погоню, Большие Охотники не любят бегать долго, как куарай.
Проносясь мимо семенного дерева, особенно густонаселенного древоптицами, так и мельтешившими в кроне, Куэнкэй-Ну почувствовал голод, и не размышляя, взметнул свое легкое сухое тело вверх по стволу. Напуганные стремительным броском глупые пищевые создания брызнули в разные стороны, но далеко не улетели, сбились в плотную стайку, зависнув сверху в двух прыжках над охотником. Куэнкэй-Ну не обратил внимания на их обеспокоенный гвалт, продолжая стремительно карабкаться к примеченной ветке. Безмозглые создания не способны причинить вреда. Острые концы когтей оставляли в коре глубокие царапины, быстро набухавшие темной полупрозрачной влагой. Наконец Куэнкэй-Ну, выбрав взглядом на одной из веток сочный родильный мешок, обвил ветку задними лапами, зависнув вниз головой, затем одной из передних лап схватил мешок, а когтем указательного пальца второй вспорол кожистую оболочку. Маленькое трепыхающееся существо, скользкое от утробной жидкости, скатилось прямо в широко раскрытую пасть охотника. Плоть еще не созревших детенышей фьюкка гораздо вкуснее и питательнее взрослых древоптиц. Куэнкэй-Ну тем же манером опорожнил еще пару мешков, и почувствовал, что сыт. Усвоенной ванару, пожалуй, хватит до следующего утра…
Могучий зов вождя вторгся в сознание, внутренней дрожью прошелся по поджарому телу охотника. Куэнкэй-Ну спрыгнул с дерева, пружинисто приземлился на лапы, сузил чутье в коготь, уточняя направление и расстояние. Вождь с группой старших охотников оказался неожиданно близко. Видимо, Куэнкэй-Ну слишком увлекся бегом и созерцанием мефа…
Куэнкэй-Ну засуетился, рыская среди деревьев, сейчас его поведение напоминало поведение безмозглой древоптицы, но у него имелись уважительные причины для волнения. Вот оно! Отыскав кустик чхой, Куэнкэй-Ну откусил крупную почку основного побега и, тщательно пережевав, проглотил. И только потом во всю прыть понесся на зов. Чхой — хорошее отвлекающее средство, туманящее сознание, это поможет ему при разговоре с вождем. Поможет не выдать себя…
Куэнкэй-Ну замедлил бег, затем и вовсе остановился, предусмотрительно припав к почве в позе униженного подчинения.
Густые заросли куарай-кустов в нескольких прыжках от него раздвинуло мощное тело вождя. Облик вождя впечатлял, внушая Куэнкэй-Ну невольную оторопь — реакция, гнездившаяся глубоко внутри любого юного потомка. Вождь был крупнее всех в племени, это и неудивительно, он и прожил дольше всех. Его мощному, широкому костяку, обтянутому жесткой морщинистой кожей, можно было лишь позавидовать — сам Куэнкэй-Ну еще не скоро достигнет такой зрелости. Содоруй-Да присел на задние лапы, с тщательно выдержанной небрежностью опустив широко растопыренные пальцы передних вниз, так, чтобы кончики когтей лишь чуть касались травы. Такая поза позволяла окружающим оценить ошеломляющую длину его когтей. Вождь наклонил крупную голову вперед, чтобы дать пищу всем своим подслеповатым глазам, а длинное костяное жало хвоста выглянуло над плечом в жесте равнодушного внимания.
Самый могучий из воинов-охотников племени… самый могучий, но уже вступивший в стадию бесполезного увядания. Признаков увядания было много — и высохшая кожа, шелушащаяся, без здорового маслянистого блеска, и светлые мертвенные пятна на плечах и животе, и расслаивающийся на выщербленные пластины костяной гребень, и распухшие после минувшего сезона сна суставы на задних лапах.
По бокам Содоруй-Да раздались кусты, пропуская воинов сопровождения.
По величине и зрелости вождя почти догонял лишь могучий Бодоруй-Ша, опытный, долгоживущий охотник, приближавшийся к возрасту вождя, старейшина, претендент на власть в племени. Могучий Мэлукай-Са тоже был здесь, но рядом с Бодоруй-Ша он выглядел уже не столь внушительно, как тогда, когда был наедине с Куэнкэй-Ну. Остальные охотники, количеством лапа и палец, были из «ра», они жили на год дольше Куэнкэй-Ну, и их имена еще не имели для племени особого значения, как и имя самого Куэнкэй-Ну, поэтому они почтительно замерли позади старших. По всей видимости, Содоруй-Да прихватил с собой лишь тех, кто оказался поблизости от гнезда, тех же, кто занимался охотой на расстоянии таос, длинного призыва, вождь не стал отрывать от важного дела.
С предусмотрительно свернутым в кулак сознанием, мелко дрожа всем телом от волнения и от действия чхой, Куэнкэй-Ну приступил к отчету…
Хлесткий мысленный приказ прервал едва начавшийся танец Куэнкэй-Ну, заставив его замереть в нелепой оскорбительной позе. Тело вождя рывком распрямилось, и могучий прыжок перенес его над припавшем к земле безголосым.
Вождь уже и без наводки Куэнкэй-Ну чуял нужное направление. Остальные охотники бесстрастно повторили маневр мудрого, мощные стремительные прыжки последовали один за другим.
Пренебрежение вождя против воли уязвило Куэнкэй-Ну, хотя умом молодой охотник и понимал, что для Содоруй-Да сейчас есть более важные дела, чем гордость какого-то первогодка… Выждав, когда последний «ра» перепрыгнет через него, Куэнкэй-Ну, донельзя разозленный, поспешно отправился следом.
Вождь действительно выбрал верное направление — он устремился к месту расположения полустаи, отколовшейся от громолетающего гнезда, там все-таки чужаков было побольше.
Недолгий бег, и вождь со свитой прибыли на место.
Воины куарай очень осторожно, стараясь не спугнуть пищу, рассредоточились вокруг территории, занятой непонятной деятельностью чужаков. Для укрытия были использовано все, что подходило для этой цели — кусты, стволы деревьев, складки местности, камни. Приказав всем замереть, вождь лично подкрался к границе обратившегося в прах леса, подкрался ближе всех, присев за густым островком куарай-кустов. Мгновением раньше последовавшего веления Куэнкэй-Ну, ловко перебирая лапами, успел взлететь по шершавому стволу старого кахью почти к самой макушке, на высоту нескольких прыжков, и затаился на наклонных ветвях. Вождь на земле оказался почти под ним. Что ж, пусть Содоруй-Да все поймет сам, если он так мудр и прозорлив, раз добытые Куэнкэй-Ну сведения его не заинтересовали. Пусть узнает сам, чего стоят чужаки. А свои выводы о природе чужаков Куэнкэй-Ну придержит при себе.
А еще он подумал, что будущее куарай не должно находиться в лапах тех, чей возраст так близко подошел к нанэкка. Дерзкая мысль. Дерзкая, но хорошо спрятанная, замаскированная чхой под простые, ничего не значащие побуждения.

Глава 7.

С высоты дерева отлично просматривалось все, что происходило внизу.
Пока Куэнкэй-Ну отсутствовал, с мертвоживущим гигантом произошли заметные изменения, и теперь, после этих изменений, было похоже, что тот окончательно умер. А чужаки по-прежнему были целиком поглощены своими странными делами рядом с ним, словно не замечая его смерти. Куэнкэй-Ну воспользовался тем же приемом, который придумал и опробовал возле гнезда чужаков — коготь-кулак, и поочередно, очень осторожно, коснулся сознания каждого из них. После чего окончательно утвердился во мнении, что эти существа малочувствительны к истинному чутью, хотя двое из них, обладавшие панцирем, определенно казались опаснее прочих — вот этот йнвук с толстой лапой, и другой йнвук, который остался возле гнезда. Куэнкэй-Ну постоянно чувствовал их осаша, направленное на лес, и все же чужаки оставались слепы, не видели куарай, их чутья не хватало, чтобы обнаружить затаившихся охотников. Зато Куэнкэй-Ну отлично помнил, что они каким-то загадочным способом умеют разрушать лес. Превращать в ничто. И ему совсем не хотелось опробовать их способности на себе первым. Пусть для вождя стараются охотники из «ра». Куэнкэй-Ну не торопится, он подождет удобного момента, чтобы возвыситься.
Когда наблюдаешь и не действуешь, разум занимают всевозможные мысли. В том числе и о том, что теперь, после того как Куэнкэй-Ну привел племя к чужакам, он непременно будет прощен. Вождь вернет ему прежний статус. Даст самку. И Куэнкэй-Ну будет иметь свое потомство. Дух мятежа не умер, но притих…. До поры, до времени, и Куэнкэй-Ну должен использовать отпущенное ему время с умом, чтобы затаить этот дух как можно глубже в своем сознании. Куэнкэй-Ну даже начал думать, что положение безголосого имеет определенное преимущество перед полноценными — его никто упорно не замечал. Никто не пытался понять, о чем он думает, никто не касался его сознания мысленными посылами, не интересовался его мнением. Куэнкэй-Ну сейчас просто не существовал для остальных — так же, как все куарай сейчас не существовали для ничего не подозревавших гацу.
Впрочем, сам он тоже не имел права касаться мыслью других охотников, и не знал, о чем сейчас думают они, увидевшие чужаков впервые. Зато Куэнкэй-Ну мог безбоязненно, не нарушая обычая, оглядывать соплеменников прямым зрением, и ясно видел ошеломление, проступавшее в их позах, особенно у молодых «ра».
Чего-чего, а ждать куарай умеют — предельно понизив в себе чутье и слившись с мефа. В таком состоянии они становятся частью природы, их невозможно отличить от растений и кустарников, от камней. Необходимое умение, которое оттачивается каждой удачной охотой до совершенства. Самые опытные охотники удерживают себя в таком состоянии при необходимости очень и очень долго, например, поджидая жертву в засаде, и наблюдая лишь внешними глазами, свернув чутье до предела, в кулак. Но для молодых, не очень опытных «ра», долгий отрыв от мефа выносить довольно трудно, почти мучительно. А ошеломление, которое они испытывали при виде чужаков и их действий, нарастало и грозило их рано или поздно выдать. Поэтому старшие воины, Мэлукай-Са и Бодоруй-Ша, время от времени касались их встревоженного сознания, успокаивая, напоминая о долге и выдержке, и не позволяя на это отвлекаться вождю.
Куэнкэй-Ну же просто думал. Он уже пережил новизну встречи с гацу, и его ум был занят иными мыслями. Его остро интересовало, откуда пришли гацу. И почему они пришли. Что заставило их уйти из своих охотничьих территорий и появиться здесь — нехватка пищи? Получается, они еще более прожорливы, чем сами куарай? А может, они более неразумны, и не умеют выжидать, когда запас пищи восполнится сам собой? Неужели где-то есть места, где этих гацу больше, чем самих куарай? А этот способ появления гнезда — с неба… Очень опасный способ. Они могут появляться и исчезать, безнаказанно истребляя пищу куарай на их территории. И на территориях других племен. Имея такой способ перемещения… да… мысль была важной, и Куэнкэй-Ну сосредоточился на ней полностью… имея такой способ перемещения, нет необходимости выжидать восполнения пищи… Можно просто отправиться в другое место… и снова, еще и еще… нет необходимости иметь охотничью территорию, если территорией является вся мефа…
Куэнкэй-Ну почувствовал усталость. Мысли о месте чужаков в мефа были слишком новыми для него, слишком важными и всеобъемлющими, он почувствовал себя так, словно вдруг оказался на незнакомой охотничьей территории, полной снующей вокруг незнакомой живности. Причем оказался без самки, без помощи охотников племени, и охота потеряла смысл, так как обездвиженная пища не может ждать вечно. Эти мысли нужно было разделить с вождем, с другими куарай, иначе его голова просто лопнет от раздумий…
Но сейчас не тот момент, чтобы нарушать раздумья вождя. Подобный поступок для безголосого будет означать лишь — собственную смерть. Племени не нужны нетерпеливые.
Воины наблюдали. Вождь выжидал, время шло. А решения все не было. Куэнкэй-Ну догадывался, почему вождь медлит. Для куарай действия, которые происходят на мертвом пятне леса, кажутся совершенно бессмысленными, и они не понимают, как истолковывать увиденное. И вроде бы по всем признакам чужаки неразумны, безмозглая пища, но пища и сама должна питаться, а эта творит что-то совершенно непонятное, и вся ее суета похожа на глупую суету черротоков в норах водяных деревьев.
В отличие от чужаков, оставшихся у гнезда, у этой полустаи мысленный фон не был заглушен, и непрерывно множился. Куэнкэй-Ну уже начал привыкать, что мозг у этих существ парный, и маленький мозг рядом с большим мыслит самостоятельно. Именно он сейчас мысленными сигналами будоражил всех куарай без исключения. Призывал их, как раньше Куэнкэй-Ну, призывал убить пищу. А большой мозг гацу переполняли странные обрывочные образы, непонятно связанные друг с другом.
Было и кое-что новое. В какой-то момент неожиданно для себя Куэнкэй-Ну вдруг обнаружил, что из общего мысленного фона чужаков выделяется отдельный мыслепоток, принадлежавший не живым гацу, а мертвоживущему гиганту, глубоко вцепившемуся в землю всеми могучими лапами. И до Куэнкэй-Ну дошло, что тот все-таки еще не умер, а лишь изменился, как меняется прорастающее яйцо внутри пищи. Что же способна вырастить такая тварь? Эта мысль встревожила охотника.
Жгучее желание поделиться сомнения с соплеменниками пересилило осторожность и запрет. Понизив посыл до едва ощутимого ветерка, Куэнкэй-Ну испытал коготь-кулак на одном из «ра». Тот ничего не почувствовал. Получилось. Осмелев, Куэнкэй-Ну таким же способом коснулся сознания Бодоруй-Ша… и снова остался незамеченным.
Теперь Куэнкэй-Ну знал, что мертвоживущий смущает разум всех охотников без исключения, как молодых, так и зрелых. Не-зверь пытался мыслить, словно живое существо, но его мозговые волны были еще более туманны, чем мысли гацу, и абсолютно лишены образов. Тусклые, лишенные смысла сигналы ни о чем, не способные сформироваться в какую-то понятную для Куэнкэй-Ну картину. В то же время гацу с ним, судя по интенсивному мысленному обмену, явно как-то общались, находили смысл в его ответах, и побуждали его к новым действиям. Куэнкэй-Ну чувствовал, что за этот обмен каким-то образом отвечает малый, полуживой разум, соседствовавший с основным разумом у каждого чужака. Двойственное сознание. Как все-таки необычно.
Чувствуя трепет от собственной смелости и безрассудства, охотник испытал коготь-кулак на вожде, прошелся вскользь, рядом, не желая вызвать гнев Содоруй-Да прямым вниманием…
Куэнкэй-Ну охватило изумление. Негодование. Презрение. Ведь он уловил, что мудрейший находится в смятении. Словно слабый первогодок! И изо всех сил старается скрыть свое состояние от остальных охотников. Вождь не знал, что делать! Этого не может быть… авторитет мудрого рухнул в сознании Куэнкэй-Ну в один миг. Даже он, «ну», знал, что делать с гацу. А вождь находился в растерянности, не в силах прийти к какому либо решению.
Куэнкэй-Ну пренебрежительно фыркнул. Мысленно.
Этот сезон охоты уже показал, что стадия бесполезного увядания застала вождя раньше, чем ожидали многие. Он не может нормально охотиться, не может оплодотворять самок. Яд в его хвостовой игле высох. Содоруй-Да пора уходить, а Бодоруй-Ша должен занять его место. И лучше — прямо сейчас, когда происходят столь важные для племени события, и когда от решения вождя, от его мудрости и дальновидности зависит многое.
Лично Куэнкэй-Ну не видел смысла продолжать наблюдение за гацу. Пусть вождь все еще думает, что преждевременные действия спугнут пищу, как это уже было однажды, но Куэнкэй-Ну считал иначе. С некоторых пор у него на все появилось собственное мнение. Он стремительно взрослел. Чужаки слишком непонятны, настолько, что не стоит стремиться их постигнуть. Бесполезная трата времени. Более того, для себя он уже пришел к выводу, что чужаки опасны, и что самым выгодным поступком для племени куарай будет их полное уничтожение. Хорошая пища, многочисленное потомство, отсутствие соперников на охотничьей территории куарай. Потому что если чужаки беспрепятственно уйдут сейчас, то позже могут привести с собой куда больше соплеменников, чем сейчас. И тогда, возможно, куарай будет справиться с ними уже непросто.
Оставалось лишь сожалеть, что мнение презренного «ну» вряд ли заинтересует вождя. Но его время, время Куэнкэй-Ну, еще придет.
И тут случилось то, что заставило Куэнкэй-Ну испытать страх, недоумение, и восторг одновременно. Более того, от изумления все куарай на миг раскрылись, испытав те же чувства, что и Куэнкэй-Ну. Всего на мгновенье, но молодой охотник это почувствовал.

Глава 8.

Не шевельнувшись ни единой своей частью, мертвоживущий гигант проснулся, пробудился к новой противоестественной не-жизни — пробудился внутренне. Теперь, в измененном обличии, он выглядел еще более удивительно, чем раньше. У Куэнкэй-Ну не хватало жизненного опыта для описания того, что видят его глаза, и воспринимает его чутье, но он все же попробовал подобрать образы и определения увиденному.
Не-зверь вырос в несколько раз, но его могучие лапы исчезли, слившись с телом, теперь его верхняя часть выглядела как… как вход в нору. Вход без самой норы. Только вход. И вот этот вход озарился мягким мерцающим блеском, так рябит вода журчащего ручья. А затем… затем пустая нора наполнилась. Наполнилась тьмой и… чужой охотничьей территорией. Чужой и чуждой. Территорией, откуда изначально, по ощущениям Куэнкэй-Ну, хлынувшим в его мозг, пришли гацу. По ту сторону Куэнкэй-Ну также увидел еще нескольких чужаков.
Напряжение среди куарай заметно возросло.
Это было непостижимо. Куэнкэй-Ну захлестнуло волнение, сознание не силах было принять увиденное. До входа в нору по-прежнему чувствовался родной лес. За норой он тоже чувствовал свой лес. Но в самой норе находилась чужая территория! Обширная, необъятная мефа! Немыслимо.
Не дав куарай опомниться и осмыслить новое обстоятельство, более мелкий не-зверь, повинуясь посылу одного из гацу, возможно даже — их вождя, отправился в пустую нору гиганта, нырнув в нее, словно в огромную пасть...
Никто не мог понять, как чужаки могут такое творить. Такое невозможно, но и такие чужаки тоже невозможны!
Шок распространился среди охотников куарай молниеносно.
Один из молодых «ра» не сумел сдержать испуганно-восторженного шипения...
Непростительная ошибка — йнвук в панцире что-то учуял в тот же миг. Подошел ближе, всматриваясь в лес, его осаша заострилось, ощупывая каждый куст…
Куэнкэй-Ну не без злорадства отметил про себя, что в отличие от остальных он-то сумел сдержать удивление. Сумел остаться замечательно неподвижным, не выдав себя ничем. С чем бы ни довелось столкнуться, куарай должны себя контролировать! Настоящий охотник-воин ничему не должен удивляться настолько открыто! Куарай распустились, и это лишний раз подтверждало, что время вождя прошло. Он даже никого не одернул! Сидел, словно парализованный хвостовой иглой соперника в поединке, всем своим видом изображая значительные раздумья!
Наблюдательности стража-гацу все же не хватило, чтобы обнаружить кого-то из куарай. Он остановился прямо возле кустов, за которыми замер вождь, так и не поняв, что он прямо перед ним. Остановился и расслабился, решив, что ему показалось, его осаша снова рассеялось.
Не-зверь, отправившийся в пустую нору, отсутствовало недолго, собственно говоря, он никуда и не пропадал, Куэнкэй-Ну все время видел и чувствовал его в глубине пустой норы, видел, как к нему приблизился чужак с той стороны, что-то сделал и снова удалился, а не-зверь вернулся обратно.
Все гацу засуетились, Куэнкэй-Ну почувствовал их радостное возбуждение, словно они наконец сделали все, ради чего сюда явились…

— Тест-робот в порядке, портал действует. Линия устойчивая.
— Хорошо, Хон. Поздравляю всех с завершением работ. Свяжись с кораблем, сообщи, что у нас все закончено, пусть отправляются на базу. Да и мы можем убираться отсюда.
— Уже сделал, шеф…
— Тогда уходим… Эй, Кэр, какого черта ты там делаешь? Тебя приказ тоже касается.
— Одну минутку, шеф.
— Дурацкая привычка тебя когда-нибудь погубит. Опять за старое взялся? Забыл, как тебя на прошлой высадке скрутило? Нет, чтобы как все нормальные люди, в санитарных условиях…
— Да все будет норм, шеф. Я догоню…
— Далось тебе это извращение. Подцепишь на конец какого-нибудь паразита — себя винить будешь…

Сделали то, ради чего явились!
Вот оно!
Итак, думал Куэнкэй-Ну, глубоко вонзив когти в ветки семенного дерева, пустая нора действительно вела с территории куарай на новые территории, где, возможно, еще не было охотников, кроме самих гацу. И там, возможно, имеется куда больше пищи, чем здесь! Новые территории, новая пища, новое племя… Эти территории могут… нет, они должны принадлежать ему, Куэнкэй-Ну!
Вождь-гацу издал ротовой звук, окликнув чужака в панцире. Тот что-то успокаивающе ответил. После этого полустая чужаков потянулась к пустой норе.
Они уходили! Решающий миг! Их нельзя упускать! Куэнкэй-Ну чуть не свалился от возбуждения с ветки, ожидая сигнала вождя к атаке. Но вождь думал иначе. По всей вероятности, он собирался отпустить чужаков, не дать им почувствовать опасность, а затем последовать за ними в пустую нору. Преступное промедление. К чему такая осторожность, не понимал Куэнкэй-Ну? Они уже узнали все, что хотели. Нужно нападать, пока чужаки не ушли и не закрыли за собой нору, так же, как сумели ее открыть, неужели вождь этого не понимает?
Случай решил за вождя.
Один из гацу, видимо, решил пометить территорию, принадлежавшую куарай. Как только панцирник ушел, этот чужак занял его место, видимо, показавшееся ему удобным, и… и испражнился на куст. На тот самый злополучный куст, за которым находился вождь. Метка попала прямо на него, брызги едкой жидкости с незнакомым запахом окропили его череп и плечо. Такое оскорбление стерпеть было немыслимо, невозможно — гацу пометил Содоруй-Да как собственную территорию, как безголосого!
И Содоруй-Да, грозно вздыбившись на лапах почти втрое выше кустов, за которыми скрывался, ударил. Ударил яростно, изо всех сил, так, как бил на охоте самых могучих врагов, несущих охотнику смерть за малейшую ошибку. Тяжелое хвостовое жало вонзилось чужаку в грудь… но то ли удар оказался слабее, чем прежде, то ли кожа чужака оказалась крепче всего, с чем до сих пор приходилось сталкиваться вождю за свою длинную, богатую на охоту жизнь. Хвостовая игла отскочила, а чужака, словно древесный лист порывом ветра, отбросило навзничь.
Выпад вождя послужил сигналом к общей атаке.
Куэнкэй-Ну слетел с макушки семенного дерева стремительно, словно высверк небесного света во время грозы… но все равно опоздал на мгновенье, мгновенье, за которое успело произойти многое.
Могучий Мэлукай-Са длинным прыжком с места перемахнул прямо через вождя, сбил попытавшегося подняться чужака еще раз, а точный удар хвостовой иглы с хрустом пронзил твердое тело гацу насквозь, соединив его спину с землей и высвободив его ванару. Но как только движение хвостовой иглы Мэлукай-Са завершилось, он перестал существовать сам.
Йнвук в панцире, повернувшись быстрее, чем можно было ожидать от столь неповоротливого создания, вытянул в сторону воина толстую лапу, и на глазах Куэнкэй-Ну тело могучего Мэлукай-Са полностью распалось прахом, на мох упали лишь подергивающиеся конечности, а его короткий предсмертный мысленный вопль заставил вздрогнуть всех куарай. В следующее мгновение жала других воинов — Бодоруй-Ша и одного из «ра» — одновременно пробили панцирь на груди стража в двух местах, вздернув его на выпрямленных хвостах в воздух.
Другие воины бросились вслед за вождем к остальной пище, и в этом броске Куэнкэй-Ну уже был среди первых. Жалкие гацу-из-гнезда без своего стража ничего не смогли предпринять. Они и понять-то ничего не успели, как очутились на земле, один за другим парализованные ядом охотников.
Лишь вождь гацу оказался куда проворнее своих соплеменников. Оглянувшись лишь раз, он бросился к пустой норе. Не сомневаясь, что успеет его перехватить, Куэнкэй-Ну взвился в воздух, в длинном прыжке выставив вперед лапы. Гацу уже был почти в норе, когда Куэнкэй-Ну его настиг, он уже чувствовал, как шипы костяных пальцев и жало хвоста глубоко погружаются в тело йушу…
Ему не хватило мгновения.
Куэнкэй-Ну показалось, что на него рухнул свод родовой пещеры.
Невидимая, но чудовищная сила неодолимо оторвала его от провалившегося в пустую нору чужака, отшвырнув назад, словно переломанный куст. Только кувыркнувшись несколько раз, он смог остановиться, глубоко взрыхлив когтями почву. И затряс головой, приходя в себя. Сознание молодого охотника помутилось, восприятие мефа распалось на множество отдельных бессмысленных фрагментов. Но его кости остались целы.
Один из «ра», в запале охоты не сумев оценить состояние Куэнкэй-Ну, по его примеру храбро прыгнул в пустую нору, не желая упускать добычу. И тоже кувырком отлетел назад.
Мысли Куэнкэй-Ну прояснились. Взгляд упал в пустую нору. По ту сторону стояли чужаки в панцирях. Стражи. Их верхние конечности держали причудливые предметы, чем-то похожие на толстую лапу, чем взгляд так смертелен, но все же иные. Вождь гацу рухнул плашмя перед ними, не добежав…
Инстинкт подбросил Куэнкэй-Ну в воздух. Смертоносный шелест прошел прямо под ним, настигнув соплеменника, поднимавшегося на лапы после ошеломляющего падения. Что-то быстрое и многочисленное впилось в его тело, разрывая плоть и дробя кости. Бесформенным комком «ра» рухнул на землю, заливая ее маслянистой кровью.
Куэнкэй-Ну еще находился в парящем прыжке, когда его гнев обрушился на разум чужаков, вогнав в них жоэстэ. Сила выпада удивила его самого. Панцирники замертво рухнули в чужую траву неведомых территорий — словно осыпались отмершие родильные мешки кахью, которые опадают с веток перед сезоном сна. Ванару выплеснулась из их тел, словно вода из утробы изъеденного черротоками водяного дерева. Вождь гацу тоже остался лежать рядом с ними, так и не сумев подняться.
После этого больше никто не противостоял куарай.
Добыча оказалась богатой. Такая добыча с лихвой восполнит непредвиденные потери племени. Куэнкэй-Ну вместе с другими охотниками пересчитал тела — лапа, лапа и еще лапа, да еще лапа с той стороны. Да, там добыча недоступна, но и угрозы от стражей гацу больше нет…
Незнакомый далекий звук рождается где-то вдали, нарастает, повышаясь до грозного гула. Куэнкэй-Ну замирает, сразу сообразив, что происходит. Гнездо чужаков снова отправилось в полет, этот звук, слышанный хоть раз, уже ни с чем нельзя спутать.
Но добыча осталась…
Добыча, на которую уже нашлись новые желающие.
Воины куарай дружно издают полное ненависти и ярости шипение. В их мефа врывается ощущение присутствия множества мантулис, стремглав несущихся к ним со стороны гнезда гацу. Вот кто спугнул гнездо. Охотники соседнего племени не пожелали остаться в стороне, нащупав тропу мести именно сейчас, когда куарай и так потеряли двух воинов.
Вождь и Бодоруй-Ша медленно выдвигаются вперед, оставляя пищу за спиной, костяные иглы задранных над головой хвостов дрожат в жесте ритуальной угрозы, шипы длинных пальцев нарочито глубоко впиваются в мох, оставляя на нем рваные раны.
Остальные охотники выстраиваются по бокам могучих воинов, повторяя их угрожающие движения, Куэнкэй-Ну не отстает от них.
Никто не собирается отдавать добычу без смертельной схватки.

Глава 9.

Спор длился долго.
Столкновения не произошло лишь по одной причине — охотников мантулис оказалось столько же, сколько и куарай. Они замерли в прыжке от охотников куарай, выстроившись плотной цепью, сдерживая клокочущую ярость. Угрожающее шипение неслось с обеих сторон, то понижаясь до гудящего шелеста, до повышаясь до зловещего свиста. Но битва была невыгодна, и это хорошо понимали обе стороны.
Куэнкэй-Ну, не забывая о своем статусе безголосого, держался чуть в стороне, осторожно читая мысли обоих вождей, доказывающих друг другу свою правоту. Внимание полноценных воинов, сосредоточенное на разъяренном противостоянии вождей, безопасно текло мимо него, да и прием коготь-кулак Куэнкэй-Ну уже освоил в совершенстве, скользя по краю сознания соплеменников незаметно для них.
Остальные воины в спор мудрейших не вмешивались.
Гневные и оскорбительные выпады скрещивались, словно разящие удары хвостовых игл.
«Наша территория!» — шипел Содоруй-Да.
«Тропа мести!» — шипел в ответ вождь мантулис с новонареченным именем Ошарсайя-Да.
Как только что выяснилось, вождь мантулис был избран прямо сейчас, из старших воинов. Прежний закончил свой жизненный путь в схватке с чужаками возле гнезда, как и много других воинов племени. Неживые стражи гацу оказались серьезными и совершенно нежданными противниками. Очень много воинов мантулис лишились ванару, очень много, очень плохо, невосполнимые потери. И мантулис требовали добычу, только так тропа мести может оборваться, только так может уладиться назревший территориальный спор.
Куэнкэй-Ну с черной завистью смотрел на воина мантулис, которому выпала такая удача — стать вождем раньше срока. Воин действительно был могуч и великолепен обликом — поджарый, подвижный, свирепый, с крепкими ширококостными лапами и гибкими костяными пальцами, с высоким спинным гребнем. Равный по возрасту и мощи Бодоруй-Ша, он разительно отличался от Содоруй-Да, чьё тело носило признаки увядания — шелушащаяся кожа, пигментные пятна, распухшие суставы. Ярость клокотала в новом вожде, как кипящая вода в горных источниках, лежащих в дне пути от пещер куарай.
Но и Содоруй-Да не уступал ему по яростному напору, противопоставляя силе соперника свой долгий жизненный опыт:
«Наша добыча!»
«Тропа мести — большая утрата — наша добыча! — Ошарсайя-Да рвал мох когтями, вздыбливал тройной костяной гребень, скручивал петлей гибкий хвост над своей головой, угрожающе целясь в Содоруй-Да.
Напряженное противостояние в любое мгновение грозило превратиться в смертельную схватку. И воины обоих племен цепко присматривались друг к другу, выбирая себе предстоящих соперников.
Застыв в напряженной, готовой к прыжку позе, Куэнкэй-Ну интенсивно размышлял. Спорная ситуация. Граница территорий пролегала через гнездо чужаков. Спорная территория. Молодой мантулис «ну» умер не своей смертью на первой же охоте, и следы показали на него, Куэнкэй-Ну. Такие следы не скрыть, не замаскировать, слишком много запаха осталось после схватки — запаха, указывавшего на Куэнкэй-Ну. А статус безголосого обострял и без того непростую ситуацию — вождь мог пожертвовать безголосым ради разрешения спора. К тому же тропа мести вывела мантулис на гнездо чужаков… мантулис не видели таких существ раньше, но слышали странные громкие звуки в лесу, и лишь нехватка времени не позволила им выяснить источник происхождения этих звуков. И видимо, именно поэтому мантулис потеряли много, много воинов в жестокой схватке, в схватке, к которой они не были готовы, ведь времени и возможности изучить чужаков, как выпало Куэнкэй-Ну, у них не оказалось.
Жизнь Куэнкэй-Ну висела в этом споре на кончиках крыльев древоптицы, которую охотник обездвижил жоэстэ и уже раскрыл пасть, чтобы ее проглотить. И мозг Куэнкэй-Ну работал с еще большей интенсивностью, чем раньше, он остро понимал, что если ничего не придумает именно сейчас, то потом будет поздно.
Коготь-кулак…
Если он может незаметно подслушивать вождя, то может ли он… может ли он так же незаметно вмешаться в его мысли… дать им толчок… Они так распалены друг другом, что могут и не услышать… гостя в своем сознании…
Риск был страшный… Но Куэнкэй-Ну и так спасал свою жизнь — добыча важнее жизни безголосого, таков закон любого племени охотников. Молодой охотник сузил щуп своего сознания в коготь, утончил до невесомой паутины, и заготовленная мысль скользнула в сознание Содоруй-Да…
«Мефа»…
Содоруй-Да ничего не заметил. Куэнкэй-Ну осмелел.
«Мефа… гораздо просторней, чем считалось… хватит на всех… пустая нора… Большая Охота… много добычи… нет причин для спора…
В запале вождь воспринял мысли Куэнкэй-Ну как свои собственные, ни на миг не озадачившись неожиданно найденным решением. И донес предложение до Ошарсайя-Да.
«Наша добыча», — уже не так уверенно повторил Ошарсайя-Да.
Куэнкэй-Ну вдохновлено продолжал:
«Большая добыча — много врагов, враги сильны… но вместе их можно одолеть… их нужно одолеть вместе. Куарай и мантулис… Вожди мудры. Сейчас нельзя ссориться и воевать. Это плохо для родов куарай и мантулис. Перемирие продлит ванару многих полноценных…»
«Пустая нора?» — переспросил Ошарсайя-Да, окончательно усомнившись в своей ярости.
Содоруй-Да подтвердил:
«Важные события происходят сейчас для наших племен. Перед нами тропа в иную мефа. Там много пищи, богатая добыча. Всем хватит. Но и врагов будет много, это их мефа. Куарай и мантулис нельзя воевать друг с другом. Вместе мы сильны. Вместе мы непобедимы. Порознь многие погибнут. Много жертв, много утраченной ванару. Мантулис уже потеряли много воинов. Много?
«Много лап высохло на камне предков», — нехотя подтвердил Ошарсайя-Да. — Говори нам о пустой норе».
«Подойди и посмотри», — предложил Куэнкэй-Ну.
«Да, я посмотрю сам», — согласился Ошарсайя-Да.
Куэнкэй-Ну даже ошалел от собственной наглости. Увлекшись, он передал совет прямо вождю мантулис. А тот воспринял его, как предложение Содоруй-Да. Еще бы — кто из охотников посмел бы вмешаться в спор мудрейших?
Теперь тем более отступать было поздно, и Куэнкэй-Ну продолжил внушать, сообразив, что он должен сейчас сделать.
«Терпение, мудрейший… Пусть сперва проверит менее ценный… безголосый… тот, кто проторил тропу мести…»
Опасности в пустой норе сейчас не было. Куэнкэй-Ну знал это твердо. Но пора было перевести внимание вождей на себя, воспользоваться складывающейся ситуацией, обратить к своей выгоде, пока это возможно. И он послал сам себя, вложив необходимый посыл. Мудрый вождь тут же решил, что он нашел замечательный выход.
«Но для начала следует простить безголосого. Ведь это его жоэстэ так успешно поразило чужаков с той стороны пустой норы. И если пустая нора все-таки заберет его ванару, как забрала ванару охотника «ра», то он покинет мефа достойно — полноценным воином.
«Ты вернешься полноценным, — важно сообщил вождь, обратившись к Куэнкэй-Ну. — Иди, проверь пустую нору».
Чувствуя на себе пристальное перешептывающееся внимание воинов обоих племен, Куэнкэй-Ну в два прыжка подскочил к вросшему в землю мертвоживущему гиганту, взлетел вверх по наклонной тропе к пустой норе и коснулся ее когтем. Упругое нечто мягко, но настойчиво оттолкнуло коготь. Тогда Куэнкэй-Ну нанес легкий укол, и коготь уже отскочил, словно от камня. Вот оно как. Чем сильнее стремишься попасть в пустую нору, тем сильнее тебя отбрасывает прочь… Вот почему его так отшвырнуло, когда он попытался достать гацу в прыжке…
Он сообщил свой вывод вождю, добавив, что прямой опасности не чувствует.
Любопытство Содоруй-Да пересилило осторожность, он приблизился. И тоже ткнул в пустоту норы когтем. За ним и Ошарсайя-Да попробовал, а затем и другие испытали невидимую преграду. На наклонной тропе даже стало тесно от воинов куарай и мантулис. Незнакомые запахи, исходившие от не-зверя, будоражили обоняние охотников. О добыче на короткое время забыли. Вражда тоже угасла сама собой.
«Мне есть что сказать, — заявил Куэнкэй-Ну, когда нору потрогали все, и наклонная тропа освободилась от любопытных.
«Говори», — разрешил Бодоруй-Ша, неожиданно для себя самого опередив вождя, словно что-то толкнуло его… Куэнкэй-Ну отлично знал, что именно его толкнуло. Содоруй-Да же сделал вид, что ничего неуважительного не произошло. Взмахом лапы он подтвердил разрешение старшего охотника.
«Чужаки — гацу. Уже нет сомнений».
Заявление молодого «ну» было сделано весьма своевременно и вызвало оживление. На самом деле, до сих пор не все это поняли. Опасная новая пища — да. Гацу? Возможно… Но теперь все задумались о сказанном. Разве может быть обычная пища настолько непонятной? Нет. Не может. Значит — гацу. Соперники, обладающие разумом.
«Пустая нора не пускает нас, — продолжил Куэнкэй-Ну, наслаждаясь возвращением своей полноценности и правом на истинный разговор. — Но чужак прошёл сквозь неё. И он все еще находится с той стороны, жоэстэ куарай действует неотвратимо. И все же нам не достать пищу из пустой норы. Чужаки закрыли пустую нору от нас. Успели закрыть. Охота была преждевременной».
Куэнкэй-Ну умолк, позволяя охотникам осмыслить сказанное.
«Продолжай», — Бодоруй-Ша резко взмахнул лапой. Старший охотник был умен, и понял, куда клонит молодой, но прыткий «ну».
«Нам стоило подождать. Сжать сознание в кулак. И скрытно последовать за чужаками в пустую нору. Следовало начать охоту уже на той стороне!» Мефа чужаков стала бы нашей добычей! Все чуют, как много там новой ванару! Но сейчас пустая нора непреодолима.
Он прекрасно помнил, что вождь думал на этот счет до атаки, и собственные размышления тоже помнил — о том, что чужаки слишком непонятны, что не стоит и стремиться их постигнуть, бесполезная трата времени, более того, что самым выгодным поступком для племени куарай будет их полное уничтожение... Но тогда Куэнкэй-Ну еще не знал, что нора изначально закрыта для куарай, и пропускает только гацу.
А сейчас ситуация изменилась так, что намерения вождя можно было выдать за свои и использовать против него же, подкрепив собственными размышлениями, которые тоже не стояли на месте.
Куэнкэй-Ну рассчитал все верно. Он посеял семена сомнений в сознании воинов. И развил эти сомнения, пустив вскользь мысль, что вождь поспешил и ошибся, действуя вопреки собственным утверждениям. Но не он должен первый высказать ее прямо. Он слишком молод, а мысль должна исходить от старших охотников, тогда к ней прислушаются. Например, от Бодоруй-Ша. И старший охотник «сообразил», что настала его очередь принять власть в племени:
«Пустая нора закрылась. Вождь ошибся. Важная ошибка. Нужен новый вождь! Я вызываю тебя на поединок, Содоруй-Да!»

Глава 10.

«Поединок, поединок!» — зашипели воины куарай, отскакивая в стороны, чтобы освободить место для ритуальной схватки. Ошарсайя-Да со своими воинами-мантулис тоже отступил на край образовавшегося круга. Никто не смеет нарушать поединок вождей. Куэнкэй-Ну чувствовал его зависть, и понимал ее причину. Воин, достигший возраста вождя, должен отвоевать власть в ритуальном поединке, доказав тем самым, что он самый сильный в племени, иначе простые охотники не признают его полностью, и кто-нибудь обязательно оспорит его статус в самом скором времени. Подлинное уважение и непререкаемый авторитет зарабатываются в ритуальном поединке. А Ошарсайя-Да стал вождем после боя со стражами гацу-из-гнезда, просто заменив его как самый сильный из оставшихся в живых, и его право на власть в племени оставалось спорным.
Они остались стоять бок о бок в центре расчищенного воинами места, Содоруй-Да и Бодоруй-Ша, застыв перед началом схватки. При круговом зрении и чутье они не нуждались в изменении поз при разговоре, но ритуальная схватка требовала иного. Оба должны были выдержать необходимое по ритуалу время, показывая тем самым, что настоящему вождю чужда позорная спешка. Уступить власть без поединка — величайший позор для вождя, такой вождь не достоин мудрых предков.
Время истекло, и могучие воины резко отпрыгнули друг от друга, разворачиваясь в воздухе. Старые суставы подвели Содоруй-Да — он чуть замешкался, прыжок вышел тяжеловесным, а разворот закончился чуть позже, чем следовало. Когда лапы вождя утвердились на мягкой почве, взрезав когтями мох, хвостовое жало Бодоруй-Ша уже летело в его голову, целясь в глазную впадину. Но вождь недаром прожил длинную жизнь, и участвовал во многих смертельных схватках, давших бесценный жизненный опыт. Он припал на передние лапы, пропустив жало соперника над головой, и тут же вскинулся, полоснув когтями по хвосту Бодоруй-Ша. Реакция претендента оказалась отменной. Мощные когти вождя лишь едва задели хвост, царапнув гребневые позвонки, а старейшина тут же прыгнул вперед, вложив в могучий бросок свой немалый вес. Голова воина с сухим треском врезалась вождю в грудь, страшнейший удар оторвал тяжелое, но старое тело от земли, подбросил в воздух. Содоруй-Да попытался зацепиться за почву когтями задних лап, не дать себя опрокинуть, но хвост соперника, изогнувшись в замахе, уже летел к его лапам… Вождь перехватил выпад, хлесткое соприкосновение переплело хвосты куарай, треск встретившихся костяных игл звонко разнесся по лесу. Тем самым Содоруй-Да избежал падения и ринулся в атаку сам.
Наблюдавшие за схваткой воины возбужденно вскинули хвосты вертикально, выражая одобрение вождю. Кому-то из них предстоит в будущем участвовать в подобном единоборстве. Куэнкэй-Ну наблюдал за схваткой жадно, он был уверен, что такой поединок ему предстоит провести гораздо скорее, чем всем остальным, и чужой опыт был бесценен…
Передняя лапа Содоруй-Да метнулась вперед, целясь когтями в горло соперника, но выпад не достиг цели. Бодоруй-Ша ловко уклонился, и тут же напал сам. Хвостовое жало полоснуло вождя по плечу, лишь чуть промахнувшись мимо горла, морщинистая плоть разошлась под ударом, обнажив кость. Рана оказалась серьезной, вождь невольно припал на лапу, сорвав собственный прыжок, и соперник тут же мощным прыжком вскочил на него сверху. Лапы Содоруй-Да подломились. Под гнетом тяжести тела старейшины он рухнул на землю, распластавшись в униженной позе побежденного. Жало изогнувшегося хвоста старейшины, неподвижное как камень, тут же замерло напротив центральной глазницы поверженного, в любое мгновение готовое ужалить. Ужалить смертельно, навсегда отравив в нанэкка.
Но Содоруй-Да уже смирился с участью.
Бой окончился.
«Ты достоин занять мое место», — с мрачной обреченностью известил Содоруй-Да, не шевелясь под тяжестью соперника.
«Отныне ты просто Содоруй», — со сдержанным ликованием (не подобает вождю радоваться, как «ну») изрек новонареченный Бодоруй-Да, — и больше не имеешь права на решения. Но твой жизненный опыт послужит во благо племени. Нам нужен новый наставник, нынешний слишком плох для правильного обучения молодняка. Твои сомысли я тоже не оставлю без внимания».
И лишь после этого медленным, полным достоинства прыжком соскочил с бывшего вождя. Содоруй, отныне — маэссэ племени, так же медленно оторвал тело от земли, распрямляя ноющие после схватки лапы. Рана на плече болезненно горела, но его боль уже не имела значения ни для кого.
«У тебя уже есть сомысленник, — с ядовитой горечью заметил Содоруй, все еще применяя истинный разговор, но скоро ему предстояло вновь вспомнить язык жестов. — Сдается мне, молодому «ну» есть что поведать нам. Он наблюдал за чужаками больше нас. Да, я признаюсь в своей поспешности — я напрасно не выслушал его при встрече…
«Рассказывай», — приказал Бодоруй-Да, нацелив в голову Куэнкэй-Ну подрагивающее особым образом хвостовое жало — внешний знак внимания лидера к имеющему важные сведения.
Куэнкэй-Ну был доволен. У него все получилось. Он мудр и прозорлив, как прежний вождь… Нет, он гораздо умнее! Ведь наказание, принизившее его до безголосого, позволило ему в конечном итоге возвыситься. Поэтому он гораздо умнее и Содоруй, и Бодоруй-Да. Его острый ум торил собственную жизненную тропу, подчиняя желания воинов своим желаниям даже без их ведома.
Да. Он расскажет. Но теперь он расскажет как триумфатор, а не как безголосая тварь, и его слова будут иметь подобающий вес.
Не раскрывая своего сознания полностью, теперь он это умел, Куэнкэй-Ну показал все, что видел во время наблюдения, сопровождая показ сопутствующими, заранее подготовленными так, как ему было нужно, выводами. Каждый его мыслеобраз падал на благодатную почву, прорастая взиманием присутствующих.
При упоминании особенного гацу-стража, Ошарсайя-Да вмешался в его рассказ:
— Прав твой «ну», Бодоруй-Да. Тот чужак достойно сражался. Он был ловок и стремителен, он успевал там, где не успевали медлительные мертвоживущие стражи. Другие гацу были не опаснее новорожденного потомства. Мы смогли бы сломить и этого чужака, но он скрылся в гнезде. Гнездо не пустило нас дальше, ушло в небо. А у нас нет троп в небо, как у гацу-из-гнезда.
— Покажи схватку со стражами гацу, — потребовал Бодоруй-Да у вождя мантулис. Сейчас, после ритуальной схватки сильнейших, его авторитет был значительно выше, чем у вождя мантулис, и тот не стал возражать. Свой авторитет ему предстояло укрепить в ближайшее время в собственном племени, так как претенденты на его место обязательно найдутся.
— Да, — согласился Ошарсайя-Да, — смотри.
Он слегка наклонил крупную голову, сосредотачиваясь, и воскресил память недавней схватки…
Схватка впечатляла. Мантулис прибыли к гнезду чужаков со многими сильными воинами, и потеряли большую часть так быстро, что едва успели отступить. Затем гнездо ушло в небо, оставив своих мертвоживущих, и сражение, не ведущее к добыче пищи, потеряло смысл. Мантулис ушли, а стражи чужаков остались, преследовать они их не стали. И сделать с ними ничего нельзя, как убить тех, кто и так мертв?
Заявление Ошарсайя-Да озадачило Куэнкэй-Ну. Он помнил, как мимоходом справился с первой встреченной им не-птицей чужаков, и полагал, что так же можно справиться и со стражами, ведь суть их едина. Возможно, так как стражи больше не-птиц, мантулис стоило попробовать объединить усилия, ударить по каждому слившимся сознанием лапы… Впрочем, у них просто не было времени сообразить. Зато это время оказалось у Куэнкэй-Ну. Еще одно преимущество, ведущее к возвышению? И впрямь, может, у него какой-то особенный жоэстэ? Тогда нужно выбрать удобный момент и воспользоваться этим преимуществом. Куэнкэй-Ну краем сознания отметил в небе одну из не-птиц, бесцельно парящую над лесом. Охотники не обращали на них внимания, потому что эти создания не несли ни пользы, ни опасности. Судя по направлению ее движения, она должна была пройти как раз над охотниками, но сейчас была еще далековато, и трогать ее было рано…
— Незнакомый враг. Опасный враг, лишь кажущийся безобидным, — глубокомысленно заключил Бодоруй-Да.
— Велика мудрость твоя, о вождь, — подхватил Куэнкэй-Ну. — Гацу свободно и стремительно перемещаются на большие расстояния. Это тревожит. У нас могут летать только самки, недолго. Пока они добираются до усыпленной охотником пищи, полёт съедает много сил. Если пища очень далеко, самке приходится делать отдых. В такой момент она уязвима. В мефа водится много опасных созданий. Не все из них годятся в качестве пищи, многие и сами — охотники. Без разума — как выджуб. А гнездо гацу летит по небу, и там у него нет врагов. Опустились, захватили добычу, улетели. Безнаказанно. Очень опасно. Наши леса оскудеют. Наши племена ослабеют. Даже если мы застанем их в момент охоты в нашей мефа, никакое племя не может позволить себе такие потери при каждой встрече со стражами гацу-из-гнезда. А пустая нора — это еще хуже. Мы не может туда войти. Пока не можем. А они — могут. В любой момент. Они придут и нападут, когда мы не будем ждать. Теперь мы непрестанно должны наблюдать за норой, мы всегда должны быть на прыжок впереди.
Вожди задумались. Куэнкэй-Ну терпеливо ждал, когда их мысли сложатся в ответы и вопросы. Им и в самом деле было над чем подумать.
— Что предлагаешь ты, сообразительный «ну»? — с сомнением поинтересовался Ошарсайя-Да, сжимая и разжимая мощные когти передней лапы, словно разминался перед новой битвой, и тщательно пряча внутри растущее недовольство многосмысленной, неопределенной ситуацией.
— Лишь мудрые вожди способны увидеть решение таких проблем, а я лишь «ну», — Куэнкэй-Ну слегка поджал лапы и опустил хвост, приняв позу почтения.
Лесть пришлась по вкусу обоим вождям. Куэнкэй-Ну тонко почувствовал момент, когда следует остановиться с сомыслями, не подрывая авторитет мудрейших. И они это тоже отлично поняли. Ошарсайя-Да опустил устрашающую лапу на почву, перестав демонстративно терзать воздух.
— Что же до мертвоживущих стражей… — неуверенно и кротко добавил Куэнкэй-Ну, — то мы способны с ними справиться, даже легче, чем с живыми чужаками. Смотрите…
Куэнкэй-Ну показал хвостовым жалом на не-птицу — та как раз в этот момент медленно, как бы растерянно, пролетала над группой охотников. Затем коснулся ее мыслью, так же, как и первую. Полет странного создания тут же надломился, не-птица отвесно упала вниз, с сочным чавканьем влепившись во влажную почву недалеко от охотников.
— Как ты это сделал?— Ошарсайя-Да внезапно рассвирепел, его костяной гребень вздыбился, мантулис присел на задние лапы и хвост, вскинув передние, и широко распахнул когти, словно собрался тут же разорвать Куэнкэй-Ну на куски. Плохо дело. Куэнкэй-Ну не понял причины его ярости, но инстинктивно прижался грудью к земле, в позе смирения, покорности, и просьбе о защите.
Бодоруй-Да послал вождю мантулис свое недовольство, напоминая, что ванару этого «ну» принадлежит ему. Затем поторопил охотника с ответом:
— Говори.
— Я всего лишь коснулся не-птицы…
— Я пробовал! — с яростным шипением возразил Ошарсайя-Да. — Все воины били мертвоживущих жоэстэ! Они не падали, не умирали окончательной смертью. Они и сейчас там! И все еще способны нападать!
— А сможешь ли ты сам, охотник «ну», прекратить их не-жизнь? — заинтересованно осведомился Бодоруй-Да.
— Еще не знаю. — Куэнкэй-Ну приподнялся на лапах, оторвав грудь от земли, совсем чуть-чуть, не оскорбляя вождей. — Но я могу попробовать. Вот на этом не-звере, который стоит возле пустой норы.
Там и вправду до сих пор стоял небольшой (небольшой после стража, создавшего пустую нору, сам себя поправил Куэнкэй-Ну) мертвоживущий, тот, которого чужаки зачем-то отправляли в пустую нору. Про него все забыли и не обращали внимания. Он никому не мешал, не предпринимал никаких действий во время схватки, лишь стоял и тихонько жужжал о чем-то своем. Теперь же, когда Куэнкэй-Ну заговорил о нем, охотники удостоили его своим пристальным вниманием.
— Пробуй! — шипение Ошарсайя-Да вырывалось из пасти, как свист когтя, рассекающего воздух на пути к горлу соперника.
— Пробуй, — сурово повторил Бодоруй-Да.
Куэнкэй-Ну не стал медлить.
Пружинисто выпрямившись на лапах, он метнул в не-зверя жоэстэ. Несъедобное создание вздрогнуло, в одном месте у него вырвался сноп горячих светлячков, вверх потянулась почти невидимая струйка дыма. Странная не-жизнь в создании угасла.
Среди охотников, как мантулис, так и куарай, горячей возбужденной волной растеклось изумление.
— Мне нравится твой «ну», — Ошарсайя-Да успокоился так же внезапно, как и рассвирепел. — Мне не помешал бы такой охотник в моем племени. Он умён. Быстр. Его ванару сильна. Удивительно сильна. Он станет хорошей опорой вождю.
«Ты совершенно прав, — жестко подумал Куэнкэй-Ну. — Но я сам буду вождем. Скоро. И постараюсь, чтобы и твое племя стало моим, а ты — никем».
— Хорошая мысль, Ошарсайя-Да, — согласился Бодоруй-Да. — Слушай меня, «ну». Представь, что ты — старейшина. Что бы ты сейчас сделал сам для благополучия племени?
Изумление воинов сменилось недовольным ропотом — Бодоруй-Да применил несвойственный прежнему вождю подход, прямо спросив совета у самого слабого соплеменника. Но в ответ на недовольство Бодоруй-Да лишь шевельнул когтями на передней лапе. И ропот стих.
— Смею ли я, вождь… — для приличия «засомневался» Куэнкэй-Ну.
— Я разрешаю. Говори.
— Гацу появлялись много раз, значит, появиться вновь…
Куэнкэй-Ну «нерешительно» умолк.
— Продолжай.
— Им нельзя позволить создавать новые пустые норы. Легче владеть одной, вот этой, раз она уже есть, чем множеством нор. Племена должны заключить временный мир, чужаки могут появиться на территории любого племени. Обликом и сущностью и куарай, и мантулис, и иные охотники мефа — близки друг другу. Гацу-из-гнезда чужды нам. Значит, гацу-из-гнезда для нас — куда большие враги…
Куэнкэй-Ну прервался, подбирая мысли, несущиеся в его голове множественными прыжками, и отлавливая нужные. Все, что он говорил, и для него самого было ново.
— Продолжай, — подтолкнул его Бодоруй-Да, излучая удовлетворение, и было от чего — он обрел себе хорошего сомысленника, едва став вождем.
— Сейчас пустая нора не опасна… Но опасность может вернуться, когда чужаки обнаружат своих обездвиженных соплеменников по ту сторону и откроют тропу мести. Они подготовятся к схватке, и тогда нам не напасть на них неожиданно. Не стоит также находиться прямо возле пустой норы, наблюдать за ней лучше издали. Наблюдать непрерывно. Рано или поздно мы расширим мефа наших племен за счет мефа гацу-из-гнезда. И добытую пищу лучше убрать подальше от норы прямо сейчас.
Бодоруй-Да мгновенно подхватил совет:
— В знак применения я предлагаю шоюрофу, Ошарсайя-Да. Мы призовем своих самок и закрепим кровные узы между нашими племенами. Мы разделим добычу, но не здесь и не сейчас. Нам нужна безопасность.
— Я принимаю твое предложение, — важно ответил Ошарсайя-Да.
По знаку вождя куарай все «ра» кинулись к телам пищи и потащили их в лес.
Не медля, Ошарсайя-Да приказал своим воинам помочь воинам куарай. Даже воины «ра», которые еще не вошли в полную силу зрелости, крепки и способны утащить добычу, которая значительно больше и тяжелее их самих. Каждый воин справился с выбранной пищей самостоятельно, и вскоре на земле остался лишь страж-панцирник, а «ра», собиравшийся его взять, замешкался. Бывший вождь, Содоруй, приблизился и исследовал причину задержки. Затем доложил Бодоруй-Да:
— Этот гацу пострадал при схватке, вождь, его ванару погаснет быстро.
Это означало, что добыча не годится в пищу, для выведения потомства, но может послужить подпиткой для другой, полноценной пищи. Это также означало, что мозг этой добычи свободен для вознаграждения достойных охотников, проявивших себя перед племенем особыми заслугами. Древний обычай племен. Мозг умирающей добычи — лакомство для охотника, познавший разум врага укрепляет свою ванару…
Бодоруй-Да думал недолго. Куэнкэй-Ну ему не позволил раздумывать. Его интересовал чужак, и он хотел изучить его без помех. В одиночестве. Для собственных далеко идущих планов. И случай представился как можно более подходящий.
Подняв лапу, вождь куарай опустил ее на голову почтительно замершего Куэнкэй-Ну, костяные пальцы Бодоруй-Да оплели череп охотника до затылочного гребня, подчеркивая его ничтожный возраст и важность ниспосланного куарай-предками вознаграждения.
— Как твое полное имя, «ну»?
Вопрос означал, что жизнь молодого охотника теперь имела значение для племени, а статус его повышен.
— Куэнкэй-Ну…
— Ты предотвратил утрату воинов в пустой норе. Твои сомысли заслуживают одобрения, — решил Бодоруй-Да. — Теперь ты «ра». И этот дар — твой. Первая очередь стража возле пустой норы — тоже твоя. Позже я пришлю охотника забрать испорченную пищу.
Мастерски — уже мастерски изображая ошеломление ниспосланной щедростью вождя, Куэнкэй-Ра почтительно приник к земле всем телом, вытянув вверх дрожащий от возбуждения хвост. «Ра». Теперь он — куарай, пошедший посвящение в охотники-воины, имеющий право на потомство…
Но этого уже мало.
И только когда вожди двух племен удалились в лес вслед за воинами, скрывшись из прямой видимости, он торжествующе распрямился.
Его желания скоро станут законом для всех охотников.
Он так решил.

Глава 11.


Не спуская внимания с пустой норы, Куэнкэй-Ра приблизился к умирающему панцирнику. Во время падения внешняя скорлупа, такая же твердая, как и панцирь на теле, сорвалась с его головы, и теперь Куэнкэй-Ра увидел внутренний череп — покрытый мягкой кожей и тонкой щетиной. И глаза. Те самые необычные глаза, которыми чужаки видят лучше, чем куарай внешним зрением. Светлые пятна на темном фоне черепа. Но сейчас они ничего не видели. Они смотрели на охотника, сквозь охотника… разум гацу витал в недоступных для охотника далях. Далях, куда уходят все предки куарай — в нанэкка. Ванару чужака готовилась к встрече с ними.
Куэнкэй-Ра поставил передние лапы на грудь чужака, низко склонился над его головой. Только сейчас, оказавшись так близко, он понял, где находился тот самый второй разум, который так распалял его любопытство. Не в голове чужака, нет. Рядом. На его черепе. Словно какой-то нарост. Сам по себе. И даже когда чужак умирал, двойник продолжал жить не-жизнью. Такой же, как у тех мертвоживущих зверей. Любопытно. Куэнкэй-Ра протянул лапу, коснулся когтями двойника, сжал, потянул. И тот отделился от черепа… и сразу угас. Умер.
Очень любопытно. Очень. И познавательно. Лишив чужаков двойника, выходит, можно лишить их общения с не-зверьми?
Интерес Куэнкэй-Ра после этого вывода разгорелся еще больше.
Понять врага — значит, победить его.
И он решился на полное слияние.
Выронив из когтей бесполезного уже двойника, Куэнкэй-Ра наклонился еще ниже, подогнув голову к груди, его лоб соприкоснулся со лбом гацу. И слияние ворвалось в его разум, захватило его целиком…
Он не знал, сколько все это длилось.
В какой-то момент он обнаружил себя рядом с чужаком, в прыжке от него. Но сам Куэнкэй-Ра с места не двигался, двигался чужак. От него. Прочь. Он ожил. Ванару охотника частично передалось ему, подхлестнуло его угасающее существование. Такое бывает при обмене.
Сам же Куэнкэй-Ра был ошеломлен до ступора, и пребывал в полном оцепенении.
С его разумом что-то происходило.
Он менялся.
Слишком много знаний. Слишком много. Слишком… Странные, чужие знания, которые Куэнкэй-Ра никогда бы не смог получить в племени от маэссэ. Эти знания меняли представление о мире. Выворачивали его разум наизнанку. Выворачивали так, что ему казалось, будто земля ушла из-под его ног… Ног? Лап. Новое слово. Много новых слов. Они теснились в его сознании, подбирая себе место в новом окружении незнакомого разума…
Они придут отомстить, внезапно осознал охотник. Мысль пришла, словно небесная вспышка в грозовую погоду. Чужаки просто были не готовы, но они придут… Они никогда не забывают и не прощают обид… И у них есть способы отомстить, не прибегая к схватке… Нужно предупредить племя!
Но Куэнкэй-Ра не двинулся с места.
Чужак полз. Медленно. Неуклюже. Часто останавливаясь. Выбрасывая вперед то одну, то другую руку. Отталкиваясь ногами. Куэнкэй-Ра заворожено следил за ним, ничего не предпринимая. Тягучее время текло, сокращая день. А чужак полз… Вот он уже на наклонной тропе, ведущей к зеркалу портала…

…Господи, передатчик… куда он делся… без его кодов я не пройду сквозь зеркало… не дождетесь… не собираюсь здесь подыхать… плевать на безопасность…

Вот он замер, мягкие пальцы гацу нащупали что-то сбоку тропы, и откинули крышку, под которой находилась аварийная панель управления…

…Лишь бы убраться отсюда… больно… как больно… вся грудь полыхает… аптечка экзоскелета, паскуда, не сработала… или удар ее повредил… какие быстрые твари… как же мы их просмотрели… все просмотрели… и я с братом, и техника… нельзя здесь оставлять портал открытым… нужно замкнуть блок управления с той стороны… обесточить… разорвать связь… превратить шаг между мирами в световые годы… я это еще могу сделать… могу… спастись… там цивилизация… хоть какая-то… а здесь дикий мир… с дикими тварями… жрущими людей…

Сомысли прервало появление нового охотника.
Куэнкэй-Ра так увлекся наблюдением, что забыл про свои обязанности стража, а его осаша рассеялась, поэтому заметил его слишком поздно. Охотник мантулис, видимо, спешил на зов своего нового вождя для шоюрофу, и по чистой случайности его тропа пересеклась с порталом чужаков. Он спешил с самкой, утробу которой распирало от яиц. Мантулис увидел пищу, ползущую к зеркалу портала. И понял все по-своему. Как и должен понимать охотник.
Куэнкэй-Ра с яростным шипением бросился к порталу, пытаясь перехватить взвившегося в мощном прыжке соперника.
Не успел.
Хвостовое жало вонзилось в незащищенную панцирем шею гацу, и его и без того слабая жизненная сила сразу рассеялась. В следующее мгновение мантулис настигло жало Куэнкэй-Ра, глубоко пробив глазную впадину врага. Проверенный смертельный прием. Он не подвел и сейчас. Летящие в прыжке, они сшиблись поджарыми телами в воздухе. Сшиблись, сплелись в смертельный клубок, и покатились по пандусу.
Прямо в зеркало.
Сквозь него.
На ту сторону.

Укол боли при переходе сквозь световые годы расстояний…

Смертельный клубок распался, и Куэнкэй-Ра ошеломленно выпрямился, стоя над поверженным врагом. Незнакомые запахи обволокли его плотным будоражащим обоняние облаком, приводя в невероятное смятение, какого ему еще не приходилось испытывать. Взгляд плавал, терялся в непривычных очертаниях незнакомой растительности.
Но ненадолго.
Новый план созрел мгновенно. Вернее, просто прежние мятежные мысли обрели все условия для окончательного и бесповоротного воплощения. Сложились в законченное и осуществимое желание. Куэнкэй-Ра отлично понимал, что еще раз убив мантулис, он тем самым нарушил перемирие племен, и снова превратил свое будущее в зыбкий туман неопределенности. Он мог сбежать. Он быстрее, сильнее, умнее своих врагов, таким — особенным, он вылупился из яйца, хотя и осознал это окончательно только сейчас, но одному ему не выстоять против всех. Теперь он — отверженный, и за ним всегда будут охотиться, как за обычной пищей.
Нужен другой путь.
Ведь чужак все-таки успел открыл портал, пусть и не для себя.
Охотник оглянулся. Самка мантулис, такая же гибкая и грациозная, как та, первая самка Куэнкэй-Ра, неподвижно сидела возле зарослей куарай-кустов, растущих недалеко от портала, и испуганно поглядывала в сторону победителя. Мягкое тело припало к земле, крылья свернуты на морде, чувствительные волоски дрожат на их кончиках. И Куэнкэй-Ра ласково позвал ее. Ласково, но настойчиво. И она не посмела ослушаться самца. Развернув крылья, нерешительно посмотрела в его сторону. Куэнкэй-Ра повторил приказ. И она полетела к порталу, низко планируя над землей. На мгновенье замерла перед пустой норой, но очередной зов буквально толкнул ее сквозь зеркало. Мгновенный укол боли настиг ее так же внезапно, как и охотника, самка, испуганно шипя, упала на пандус и свернулась в клубок.
Куэнкэй-Ра наклонился над ней, осторожно сжал зубами загривок, успокаивая, показывая, что она под защитой. Под его защитой. Нежно провел когтями по ее спинке…
Его внимание концентрируется на таком же выступе на пандусе, с каким возился гацу на той стороне. Панель управления. Аварийка. Думает он недолго. Хвостовое жало со всей силой бьет в выступ. Дым и икры. Обжигающая боль. Куэнкэй-Ра отдергивает хвост, разъяренно шипит. Но цель достигнута. Портал с тихим гулом гаснет. Зеркало исчезает, и больше нет пустой норы, из которой он пришел.
Охотник отворачивается от арки портала, оглядывает незнакомую мефа. С наслаждением втягивает незнакомые, но уже такие приятные запахи, сдерживая неожиданную, невозможную радость. Пока еще сдерживая. Легко и грациозно спрыгивает с пандуса и трогает когтями влажную землю. Его разум заполняется острым всеобъемлющим торжеством.
Свободен.
Свободен ото всех, и от себя прежнего — тоже свободен. Больше не придется притворяться, что он такой, как все. Потому что не такой. Иной. Ведь он был иным еще до того, как впитал в себя разум чужака. А сейчас — тем более.
Тела мертвых стражей рядом с порталом его не заинтересовали. Для выведения потомства они уже не годятся, пища должна быть живой, лишь парализованной. Но теперь у него есть кое-что значительно лучше. Вся эта мефа теперь принадлежит ему, и никто из охотников больше не в силах ему помешать. И больше никакие жесткие правила племенной иерархии не довлеют над ним и его именем — отныне он просто Куэнкэй.
Вождь Куэнкэй.





Глоссарий:
Куэнкэй-Ну — охотник из племени куарай.
Куарай (Kuarai sapiens) — племя разумных негуманоидных существ с планеты Жемчужина. Название племени куарай происходит от одноименного растения, строение веток которого внешне напоминает строение тел самих охотников. Племя поклоняется кусту-предку, считая его своим прародителем. В неподвижном состоянии зрелого и жизнеспособного охотника, например, когда он затаился в засаде, поджидая жертву, и в самом деле можно принять за куст. Вытянутое тело существа лишь чуть толще конечностей, а конечности — четыре лапы и хвост напоминают длинные узловатые ветки. Серовато-зеленая кожа морщинистая, словно древесная кора. Задние лапы намного длиннее передних — куарай не прямоходящие, перемещаются на задних лапах, помогая более короткими передними при прыжках и беге. Кисти на передних лапах оканчиваются тремя подвижными пальцами с длинными острыми когтями, два пальца прямых, один — противопоставленный. По передним кистям ведется система счета в племени: одна лапа равна количеству пальцев на конечности (числу три). На ступнях только по два мощных пальца с широкими мечевидными когтями, эти пальцы более ороговевшие и менее подвижные, чем пальцы передних лап. Хвост существа увенчан острым и прочным костяным наконечником, в котором находится железа, вырабатывающая парализующий токсин. Череп куарай по сравнению с телом непропорционально крупный (как у рахитов), продолговатый, заостренный к носу, пасть делится на три узкие широко раздвигающиеся при хватательном движении челюсти, нижняя чуть шире, две верхние поуже. Верх черепа опоясывают шесть углублений, которые одновременно являются органами ментального и инфракрасного восприятия. От общей надбровной дуги через затылок и вдоль позвоночника тянется костяной гребень из острых пиловидных зубцов, проступающих сквозь кожу. Движения куарай на человеческий взгляд неестественные — быстрые, рваные, как бы фиксированные в каждой точке-остановке. Только что двигался — и застыл, в полушаге, в полувзмахе. Годовалый куарай ростом около метра от земли до «холки», охотник, достигший возраста вождя, может вырастать свыше двух метров.
Самки куарай по размеру гораздо меньше взрослых охотников, и по облику словно относятся к другому виду: пухлые тельца, более короткими и тонкие лапы, небольшие крылья, позволяющие совершать длинные пологие прыжки. Оплодотворенная самка носит в брюшке несколько сотен яиц, но откладывает в жертву, парализованную ядом самца, лишь несколько десятков, их количество варьируется в зависимости от массы пищи (пища — дичь, трофей охотника, любые животные, чья масса достаточно велика для выведения потомства охотников куарай). Инкубационный период длится несколько часов. Десятки молодых куарай (ченекку) выходят из пищи, прорвав плоть острыми зубками, и сжирают взрастившую их оболочку без остатка. Затем между ними начинается схватка, пока не останется двое-трое самых сильных, которые и пополняют племя. Детеныши-самки обычно в схватках не выживают, поэтому, если племени нужны новые производительницы, то их заранее отделяют от общего выводка. Самки между собой не сражаются, они апатичны и лишены разума, поэтому послушны воле самцов. Наблюдают за порядком обычно те самцы, кому принадлежит потомство. Реже, в том случае, если «родители» по каким-то причинам не могут этого сделать, за пометом наблюдают безголосые, назначенные вождем на роль нянек. Детеныши растут с невероятной скоростью, но пока не достигнут возраста в несколько недель, очень уязвимы. Хотя быстры, проворны и прожорливы больше, чем взрослые. Разум просыпается примерно в трехмесячном возрасте. Способны напасть и на зазевавшегося взрослого, но сожрать не смогут — слишком прочная оболочка.


Племенная иерархия куарай
Иерархия среди куарай выражается в приставках к их именам: Ну — молодой, незрелый куарай, имя которого пока не имеет значения для племени. Период Ну обычно длится около года. Обязанности Ну — добывать для племени пищу, на потомство он права еще не имеет. Ра — куарай, пошедший посвящение в охотники-воины, имеющий право на потомство. Са — опытный воин, от трех до двадцати лет, основа племени, костяк, элита. Ша — мудрый воин, старейшина. Обычно старше тридцати лет, воин с заслуженной боевой репутацией, пользующийся авторитетом лишь немногим меньше, чем вождь. Из Ша состоит совет старейшин племени. Да — вождь племени.
Ниже Ну по статусу — ченекку и тру. Ченекку — буквально: «жующие рты без мысли». Молодняк до трехмесячного возраста, до пробуждения умственных способностей. Тру (безголосый) — самый низкий статус члена племени. Безголосые лишены не только приставок к имени, но и самих имен, и воли, то есть не имеет права выражать свое мнение, и обязаны слепо и беспрекословно выполнять требования полноценных куарай. Ослушавшийся может подвергнуться жестокому, вплоть до смертельного исхода, наказанию. Безголосыми становятся как старые куарай, уже не способные к охоте, так и генетически неполноценные особи — или не способные к оплодотворению самок, или те, чье потомство ввиду физического или умственного уродства нежелательно для племени. Безголосым может стать также и охотник, нарушивший какой-либо обычай племени, но, как правило, наказание такого рода, наложенное вождем на полноценного охотника — лишь временное, охотник может вымолить прощение успешными действиями во благо племени.

Воспитание потомства куарай
В племени существует должность наставника — маэссэ, воспитателя молодых куарай. Считается, что опытный воин не должен тратить свое время на обучение молодняка. Он должен охотиться, приносить в племя добычу. Поэтому наставник выбирается из ветеранов, чей статус ввиду старости падает до тру (безголосого), нередко наставником становится бывший старейшина, а то и старый вождь, смещенный со своего поста более сильным и молодым соперников из старейшин.

Важные понятия и термины в языке куарай
Араффа (сезон охоты) — период года с весны до зимы, до выпадения снега и холодов.
Арахой (сезон сна) — время зимы, когда племя погружается в спячку в родовых пещерах.
Ванару — жизненная сила существа, относится как к самим охотникам, так и к животным и растениям.
Гокке (коготь) — прием во время охоты — сужение поля ментального восприятия в узкий щуп, для большей сосредоточенности на жертве. Вся остальная живность в такой момент для охотника перестает существовать.
Гацу (чужаки) — пришлые, чужие охотники, новое племя, пытающее занять территорию старых владельцев.
Жоэстэ (выпад) — ментальный удар, прием, используемый как во время охоты для обездвиживания жертвы, так и при схватках охотников друг с другом. Как правило, больше шансов победить у обладателя более мощного жоэстэ.
Йнвук — стихийные силы природы, не подвластные разуму охотников (гром, молния, ураган, пожар, землетрясение, наводнение и тому подобное).
Йушу — цель, выбранная для охоты, или объект поиска, или — уже пойманная добыча.
Лапа/палец — система счета куарай. Одна лапа равно числу 3, по количеству пальцев на передней лапе охотника-куарай.
Мефа (окружающий мир) — территория, ощущаемая куарай при полностью ментально развернутом сознании, означает также территорию, подвластную племени.
Нанэкка (буквально — период бесполезного увядания) — старость, смерть. Куарай живут сорок пять-пятидесят лет по годовому циклу своей планеты.
Одасса (истинный разговор) — ментальное, телепатическое общение между охотниками. Существует также марак (язык жестов) — для неполноценных или провинившихся охотников, низведенных до статуса безголосых, применять истинный разговор им запрещено.
Осаша (зимний страж) — охотник, назначенный племенем караулить гнездовье зимой, когда остальные спят. Сторожить покой племени в сезон сна всегда поручают первогодкам, так как молодые охотники более подвижны и чутки, им легче пробудиться в случае опасности, к тому же осаша весь этот период проводит в полудреме, никогда не засыпая полностью. И неизбежно тратит больше сил, чем спящие, поэтому вынужден охотиться даже зимой, а к весне вырастает больше своих спящих сверстников. Но зимой пища скудна, а охотиться можно лишь вблизи гнезда, неудивительно, что весны страж нередко достигает всерьез истощенным. Также осаша — не только состояние полусна-полудремы, но и ментальное внимание пробудившегося стража, охраняющего территорию племени.
Рэкку — ментальный зов, или на языке самих куарай — песнь продолжения рода, которую охотник поет, когда его охота удалась и нужно позвать самку из своего гнезда, чтобы оплодотворить добычу.
Таос — призыв, мысленный посыл, оклик, используется куарай на больших расстояниях, когда мысленный обмен затруднен, но нужно передать важную информацию.
Ууну (кулак) — прием во время охоты — предельное глушение ментального фона, с целью стать невидимым для окружающих.
Фиссу (зарождающая жизнь) — ферментированная жидкость, которую самка вспрыскивает через хвостовое жало в тело жертвы, способствует развитию отложенных яиц.
Шоюрофу — ритуал совместного оплодотворения добычи для закрепления мира между племенами. Выбранная жертва оплодотворяется несколькими самками и самцами, а вылупившийся молодняк делится между племенами поровну.
Эффа (отклик) — ментальный импульс, исходящий или от существ, годных для куарай в пищу, или от врагов куарай, обозначивших свое присутствие.


Флора и фауна планеты Жемчужина
Фьюкка (древоптица) — крылатое теплокровное животное размером в несколько сантиметров, существует в симбиозе с семенным деревом.
Кахью (семенное дерево) — древесное растение, существующее с симбиозе с древоптицами. Древоптицы снабжают растение необходимыми для жизнедеятельности ферментами, а семенное дерево вынашивает в своих почках их детенышей.
Ррырг (пожиратель веток) — крупный травоядный зверь, любимый объект охоты для куарай.
Выджуб (многолап) — могучий хищник, непригодный для охоты куарай, с этим зверем охотники предпочитают избегать схваток.
Чоколла — водяное дерево.
Черроток — обитатели водяных деревьев, несъедобные для куарай, мелкие, но агрессивные и опасные, когда действуют стаей.
Чхой — травка, помогающая самкам куарай вырабатывать фиссу (ферменты). По сути — наркотик для куарай, служит как успокаивающее средство. У охотника, жующего чхой, притупляется сознание, но быстро восстанавливаются силы, и увеличивается подвижность.
Ланарай, мантулис, сокарра — другие племена охотников, обитающие вокруг охотничьей территории куарай.