Ночь длинных ножей

Ночь длинных ножей.

В мире много легенд. Столько, что запомнить каждую не в силах ни один человек. Но есть некоторые, те, которые пересказывают и передают из уст в уста, приукрашая с каждым разом всё больше и больше.
И иногда, те, кто хотят узнать исток той или иной из них, теряют начало истории во тьме времён, лжи и изменений. Хотя в каждой есть зерна и крупицы правды, которые так тяжело найти…

Пой струна, лей на нас золотые свои переливы, ведая о том, что скрыто…
Говори поэт, не давая мёду краснобайства залеплять нам уши, ограждая от правды…
Кричи бард, острой сталью слога отсекая лишнее от правды…

Человек в чёрном стоял посреди поля курганов. Он был высок и худ, ещё молод, но уже сед. Широкие плечи, облепленные алым плащом, рваным, замызганным и заношенным, бьющимся от ветра, ещё не сгибались под тяжестью лет, давящей сильнее любой ноши. Костистое лицо с серыми глазами и выцветшими бровями застыло маской безразличия, прорезанной ударами лезвий времени, застывшими шрамами морщин.
Равнина, длинная, древняя и мудрая лежала перед ним. Он был на ней, был тем, кем никогда бы не хотел стать. Вместо славы и могущества – лишь проклятия и ненависть. Взамен короны правителя – издевательский венок колодника-раба. Того ли хотелось ему, стоящему перед Хороводом Великанов на изначальной и вечной равнине Солсбери?
Тот, кто слаб, часто разрешает самому себе отказать в правде, закрыть глаза на то, что не хочется видеть, лишить себя воспоминаний о настоящем, обернувшемся прошлым. Сильный же человек - никогда не позволит себе этого. Стоявший перед менгирами был мужем силы, был великим воином, был победителем в битвах. Память никогда не отказывала ему, будучи самой главной судьёй, заставлявшей помнить до мельчайшей подробности всё, что он делал.
Что было в жизни? Что было тем водоразделом, который перечеркнул алым росчерком меча всё то, что он создавал годами?

Детство? Нет, ни оно… Да и не было там ничего кроме робких и нежных ласк матери, у которой его забрали лишь только минуло пять лет. Ничего, что могло бы оказаться той слабостью, что подломило путь, который ровно ложился под ноги.

Было в нём лишь:
- А ну вставай, щенок! Вставай и дерись, возьми копьё сосунок и бей!..
- Что, молокосос, больно тебе?! Терпи, стисни зубы и терпи…
- Сынок, не надо, сынок, не на…
- Молодец! Вот так, отогни голову этого синерожего и бей ножом сюда…
- Мама, мама! Я… Почему ты плачешь, мама?
- Что же вы делаете! Ай!
- Пшла прочь, баба!
- Не смей!!!
- Ах, ты выблядок!
- Окатите мальчишку водой… А хороший волчонок растёт у тебя…

Нет, не было там ничего, что заставило бы окунуться в чёрное озеро безумия, в которое он с головой ушёл так недавно. Нет, не там…
Надрывно, терзая рвущимся воем небо и слух, где-то вдалеке закричала бэаньши. Кричи, кричи, вестница смерти, никогда не ошибающаяся. Зови сюда тех, кто сегодня сполна напьётся его крови, обретя месть и покой на острове Яблок. Дай знать той, чьи вороны с пятнадцати лет вьются над его широкими плечами.

Когда он увидел их в первый раз? Когда, в какую из тех зим, когда, наконец, те, кто мажет лицо синей глиной, поняли, что на валах никого не осталось, и лавиной покатились вниз, собирая щедрую дань с тех, кто так долго привык жить в мире.

Юность, такая далёкая, что даже свежего запаха первого снега на перевалах не вспомнить. И такая близкая, что казалось – протяни руку и коснёшься пальцами золотого шёлка Её волос. Божественной огненной гривы, подобной той, что вьётся струящимся плащом за Эпоной, Матерью лошадей, когда та является людям. Как никогда он был счастлив тогда, в ту зиму, ставшей первой из череды, впоследствии названной летописцами Багровыми, пока:

- Господин, спасите, господин!
- Всех порубили, всех!!!
- Головы на копья насаживают, детей кидают в костры!!!
- Господи, спаси и сохрани нас, вразуми…
- Молчи раб! Это всё из-за вас, предавших наших Богов, всё из-за вас!
- А госпожа Гвиар, что же они с ней сдела…
- Ч-т-о-о-о?!! Что ты сказала?! Гвиар?! Она осталась там?!
- Да, господин, она…
…топот лошадей, галопом несущихся вперед по промёрзлой земле….
…жирная чёрная копоть над низкими, крытыми соломой домами….
…кровь, кровь повсюду, изломанные тела, сваленные как снопы….
…женская фигура в зелёном, задранном платье, звездой лежащая впереди…
…рассыпавшаяся по земле копна золотых волос и колышки, вбитые в землю….
…петли из сыромятных ремней на смуглых лодыжках и тонких запястьях….
…первый снег, нетающий на открытых бирюзовых глазах и заголённом животе….
- Они там, идут через долину, их много, никак не меньше ста человек, а нас всего сорок, господ… вождь. Мы всё равно пойдем? Пойдём, эх…
Лязг редких мечей, извлекаемых из ножен. Звон медных колец на удилах. Нарастающий сзади топот и крики тех, кого послал следом его отец. Это уже другой разговор…
Он помнит их всех. Всех из тех семидесяти трёх, которые остались на равнине, ставшей из белоснежно-белой – ярко-красной. Пирамиду из голов, смотрящих на низкое зимнее солнце глазами, еле различимых на покрытых синей краской и бурой запёкшейся кровью лицах.
Да, там осталась ещё одна часть него, возможно последняя светлая и радостная часть. Может быть там, среди тех, кто спустился с гор Каледонии, крылся один, напустивший на него проклятье? Нет… С ним тогда был Мирддин, который смог бы почувствовать это.
А над пирамидой медленно кружились громадные чёрные вороны, опускаясь всё ниже и ниже, не боясь людей. И Мирддин, мудрый Мирддин Эмрис тогда ткнул в них пальцем и назвал это имя, которое с того времени было рядом с ним постоянно, как и те птицы, что служили Той, что вскоре пришла к нему вместо светлой и веселой Гвиар, дочери соседнего тана.
Чёрная буря волос, вихрящаяся вокруг алебастра точёного лица. Зелёные звёзды диких глаз, сверкающие сквозь густые и шёлковые, подобные гриве кэльпи, ресницы с льдинками слёз. Тех слёз, что появлялись, когда она хохотала, витая над полями его битв, в которых с тех пор он не знал поражений.
Морриган, сестра богов, подруга смерти и мать воинов. Вечная юная дева с глазами древней старухи. Его Морриган, его Богиня, его Повелительница, его Госпожа…

Человек стоял посреди мягких, буроватых, стелящихся под напором вихря с далёкого моря, волн вереска. Он смотрел вперёд, видя то, что давно кануло в вечность, не оставив ничего, кроме воспоминаний.

Он бился, пока хватало сил его людей, сдерживающих яростную орду пиктов. Насмерть стоявшие бритты не давали пройти им далее бывшего вала Адриана, пока…
Пока с запада не пришли жители Эрина, голодными псами вцепившиеся в его тылы. И лишь тогда, поняв, что может иссякнуть тот запас человеческой воли, двигавшей его воинами, он пошёл на последнее средство.
Да…
Именно тогда, не послушав Мирддина, он сделал непоправимый шаг. Та, что приходила к нему по ночам, когда он забывался в страшных и мучительных до сладости снах – дала тот совет. И он прислушался к нему, не подумав, не взвесив все «за» и «против».
Переговоры с саксами, на которые уплыл его племянник, прошли без сучка и задоринки. И все вожди, стоявшие под его рукой, вздохнули спокойно на какое-то время, поняв, что теперь пикты сломают зубы на щитах тех, кого он позвал из-за Северного моря. Как же он был глуп…

Зрелость…
Как смешно это звучит сейчас, когда он стоит здесь, посреди Солсбери, вспоминая ту ночь…

Ярко горели костры посреди полосатых римских шатров, раскинутых у Хоровода Великанов. Музыканты надрывались, играя вперемешку кельтские и саксонские мелодии. Истекали жиром три громадных вепря, которых вожди-союзники загнали на совместной охоте, пенилось пиво и брага в окованных медью и серебром рогах, золотых чашах и редких стеклянных кубках. Пировали под светом полной луны в ночь Бельтайна, славя и кельтских и северных богов.
Что тогда толкнуло его? Что заставило чуть отойти в сторону, скрывшись с глаз соглядатаев? Может быть последняя забота той, что уже приготовилась смеяться, глядя на то, как саксы режут его людей. Режут подобно свиньям, также спокойно, в промежутках попивая пиво и хохоча. Ведь бритты пришли без оружия, верные законам гостеприимства и заветам предков. Лишь трое тогда ушло, не считая его.
Ночь длинных ножей. Кровавая ночь у Хоровода Великанов, что на равнине Солсбери. Ночь, уничтожившая всё то, к чему он шёл так долго. Разрушившая мечты о мире в Британии и принёсшая на её многострадальную землю ещё большие напасти.

Человек в чёрном, с вьющимся за плечами алым плащом смотрел перед собой, провожая взглядом последние лучи солнца, пробивающиеся из-за горизонта. Ветер раздувал отросшие за время скитаний седые волосы, хлеща по лицу, изрезанному шрамами морщин.
Сзади всхрапнула лошадь. Двое, подойдя сзади, подхватили его под связанные вожжой руки и потащили внутрь кольца менгиров, нависающих над ними. Двое были в гривастых шлемах, кожаных нагрудниках с металлическими бляхами, кольчугах под ними и с длинными мечами у поясов.
Его уже ждали, стоя у разведённого костра. Один мерял площадку меж нависающих камней широкими и резкими шагами, что-то бормоча под нос, сняв с головы такой же, как у воинов, шлем. Прислонившись к одному из менгиров, жуя травинку и поигрывая скрамасаксом, стоял высокий и широкоплечий юноша. Последний, длинноволосый и длиннобородый, стоял у подальше от костра, смотря на появляющиеся звёзды.
Человека с седыми волосами втолкнули в круг света, создаваемый костром, пнули под ноги и бросили на колени. Он начал подыматься, когда тот, что не мог стоять на месте, подлетел к нему, с силой ударив жёстким носком высокого сапога в живот. Седоволосый упал, скрутился, прижав колени к самому лицу и выхаркивая то, что неудержимо рвалось наружу с глухим кашлем.
- Ворон ты, падальщик! – Ударивший подлетел, намереваясь пнуть ещё раз, наметив попасть в лицо.
- Стой, Аврелий!!! – Бородатый, одним прыжком покрывший расстояние между ними, отпихнул его в сторону. – Зачем ты бьёшь его, когда он и так в наших руках. Не унижай, не надо.
- Не надо! Не надо, Эмрис?!! Если бы не он, то сейчас всё было бы по-другому!!! И не было бы тех, чьи мёртвые тени уже год заполонили это место! Не было бы плачущих жён и детей! Ведь он мог тогда послушать тебя, ведь мог!!!
Бородатый, которого назвали Эмрисом, устало покачал головой:
- Мы не сами выбираем пути, я уже говорил тебе. И ведь он не только устроил ту резню, сам того не желая. Вспомни, сколько раз под его знамёнами ты гнал пиктов? Ну?!! Так не унижай его сейчас.
Седовласый, отхаркавшись, и выпрямив ноги, медленно встал:
- Спасибо тебе, Мирддин, старый друг. Спасибо…
Мирддин усмехнулся, глядя на него, побитого, пыльного, жалкого:
- Не за что, Вортигерн, не за что. Ты же знаешь, что будет дальше?
- Знаю. Не тяни с этим, прошу тебя.
Миррдин Эмрис, друид, кивнул головой, отходя к костру. Из большой сумки, лежавшей возле него, достал широкую и плоскую медную чашу. Покопавшись, извлёк из глубины ещё и пучок каких-то трав.
Нашёптывая под нос плавные строки старинного заклятья, призывавшего мёртвых, бросил пучок в костёр, который мгновенно вспыхнул ярким, синеватым пламенем. Кивнул Аврелию, который подошёл к Вортигерну, толчком вернув его на колени. Подошёл к ним, наклонил жертву вперёд, одновременно оттягивая, за длинные волосы голову, открывая сильную, перевитую вздувшимися жилами загорелую шею.
- Да простят нас духи наших мёртвых, павших здесь без отмщенья. – Мирддин кивнул подошедшему юноше. – Примите кровь того, кто привёл вас сюда, и дайте успокоение этой земле. Давай, Утер!
Нож блеснул в пламени костра отполированной сталью, впившись в подставленное горло, окрасившись в тёмно-багровый цвет. Два уверенных движения, хрип, бульканье…
Вортигерн дёрнулся в руках Аврелия Амброзия и Мирддина, дёрнулся в последний раз, видя, как из-за красной пелены, застившей глаза, обогнув Утера, к нему шагнул женский силуэт, с копной непослушных волос золотистого цвета.

Он уходил вперёд, рука об руку идя рядом с Гвиар, его Гвиар. Вортигерн не оглядывался, зная, что за его спиной ещё сильнее разгорается костёр, в пепел и прах превращающий его же тело. Они шли по коридору меж воинов, павших здесь год назад, в кровавую ночь длинных ножей, и сейчас смотревших ему вслед не осуждающе, а так, как смотрели на него много зим назад, когда на снежной равнине выросла пирамида из голов. Смотрели так, как и полагается смотреть вслед вождю, ведшему их к победе.

Каждая легенда имеет начало. Правдивое ли оно или вымышленное. Возможно, что никогда не было казни Вортигерна, так как про это не указано ни у Ненния, ни у других летописцев. Возможно, что человек, некогда совершивший ошибку – умер в постели, от ран и болезней. Но ведь если бы он не сделал эту ошибку, то:
Аврелий Амброзий не передал бы титул верховного полководца Утеру Пендрагону…
Утер - никогда бы не переспал с Игрейной, женой Горлойса…
Она не родила бы Артура, ставшего великим королём…
Сэр Томас Мэллори не написал бы своей истории…
Монахи – не сочинили бы «Вульгату»…
И - не было бы тех книг, в основе которых лежит история, рожденная ошибкой Вортигерна, погубившего страну, в которой родился и вырос…