Раскладной ресторан

Раскладной ресторан. Я вам не превосходительство, я просто Николай Иванович. Кинофильм «Хирург Пирогов».
Николай Николаевич Дымов работать любил, и работа его любила, как любит любого российского дурака. Любил, но не хотел. Да и так дело выходило, что работал он последние два месяца уже не на себя, а «на дядю», только не на одного, а на великое множество «дядь» и даже «теть».
И так ему это надоело, что плюнул он на работу, взял водки бутылку, стакашек чистый, да вышел на заднее крыльцо принадлежащей ему закусочной с громким названием Ресторан, и уселся там, да тут только и сообразил, что закусить то не взял ничего. Идти назад через зал, где, нагло развалившись в кресле, восседал представитель местной криминальной структуры Витя Пинский по прозванию Борода, жрал бесплатно его продукты и водку, лез щупать официанток, а, при появлении хозяина, разражался громким и долгим на тему торжества криминальной справедливости, могучая рука которой, наконец, добралась и до Николая Николаевича, не хотелось. Витя был на редкость зануден и гнусав, и, при том настолько хил физически, что хозяин Ресторана мог в считанные минуты без большого усилия сделать его инвалидом любой группы на выбор, мог да не смел, поскольку слишком большие стояли за гаденышем силы, и нанесение ему физических увечий стоило в сложившейся ситуации слишком дорого.
С крыльца было видны сады, дорога к ремзаводу и далекие просторы катящихся к речке огородов. Под высоким августовским небом гнулись ветви под тяжестью небывалого урожая яблок, ласточки чертили свой путь и гудели шмели, а за покосившимся забором сосед, Серега Перевалов возился у себя в грядах. Ну, он то, как ни посмотришь, всегда там возился, любил, знать, в земле ковыряться.
Водка заметно нагрелась на солнце, и Дымову предстояло срочно принимать решение либо на бой с зеленым змием, либо на позорное отступление. Отступать охоты не было. «Лейтенант, дай огурца»!- кликнул Николай Николаевич, Серега то был из военных, однако в памятном 91м году его по неизвестной соседям причине турнули из армии в столь невысоком звании, и теперь он трудился в охране хлебозавода, а звание стало прозвищем. Огурцы же у него были всегда в избытке, летом с грядки, зимой из банки, крепкие, ядрёные, «с хрустом». Перевалов оглянулся на зов, улыбнулся, торнул лопату в землю, руки в бочке с дождевой водой вымыл и, маленько пошарив в огуречных зарослях, выловил с десяток, таких как надо огурчиков.
«Ты, сосед, никак совсем обеднел»,- сказал он, подходя к крыльцу: «Раньше под икорку Смирновскую пил, а теперь и местной водочке под мои огурцы рад». «И не говори»,- сокрушенно вздохнул Николай Николаевич, наливая по первой: «Хотя твоими огурцами грех брезговать. А икорку то теперь в других домах едят. Видал, с какими сумками от меня сегодня Старопапина из налоговой уходила, а ведь до неё санитарный врач был, так тому только деньгами подавай. А от мафии идолище прямо в зале сидит вторую неделю, пьёт, жрёт за мой счёт, а вместо платы только грозится». «Чтоб они провалились»!- подвёл итог его словам Перевалов. «Хороший тост»!- поддержал его Николай Николаевич, выпил, закусил огурчиком, а потом сказал: «Ты пойми, Серёжа, сколько теперь развелось на свете людей, которые отродясь ничего не делают, а живут куда как лучше нас всех. Ты вот на меня скажешь «буржуй», но ведь я, как свободу торговать объявили, сам, своими руками это здание выстроил, всё сам наладил. И вообще»…- добавил он: «Я людей кормлю. Цены низкие»! - но осёкся и добавил: «Были… пока эти все не навалились. Ну, давай, Серега, наливай по второй»!
«Извините. Не побеспокою»?- раздался голос из-за серегиного забора: «Вас там, Серёжа, жена ищет и шибко гневается».
Они обернулись на голос этот и увидели уже у самого крыльца сухонького старичка в старомодной фетровой шляпе, каких сейчас, поди, и не носят вовсе. Старичок этот каждый год приезжал в их город на лето из Питера и снимал у Сергея угол. Но, знать, был не просто дачник, что-то связывало его с Переваловым в допрежней жизни и, оттого Серегина жена терпела его присутствие, несмотря на то, что Сергей угол-то ему сдавал, да денег за постой не брал. Было и так в их семье, что всегда покладистый Перевалов шёл на принцип. Пару раз поругавшись, супруги примирились на том, чтобы денег с постояльца не брать, тем более старичок был безвредный, утро проводил на рыбалке, день на лавочке с книжкой. Мог он и пользу принести, починить телевизор, к примеру, да так, что вместо обычных для наших широт полутора каналов, на экране старенького Рекорда явились два десятка российских, плюс ВВС на английском языке.
Звали того старичка Николай Иванович Просфоров. Был он вообще-то и не старичок вовсе, шестидесяти годов с небольшим, но сед как лунь от промчавшихся над его головой жизненных бурь и сильно измучен болезнями сердца. По сю пору, несмотря на преклонный возраст, трудился бы он в одном из питерских НИИ, однако по весне новый директор их института сдал все институтские помещения под склады торговых фирм. Оборудование, которое не успели растащить на лом цветных и чёрных металлов, вывезли на свалку, а Просфоров, отказавшись от вакантной должности ночного сторожа, ушёл на пенсию. «Наукой я могу заниматься и на кухне, но будет ли от того Родине польза»?- строго спросил он на прощанье директора, аккуратно сложил в портфель все бумаги, и, забрав с собой, спасенный от вывоза на свалку, неведомый агрегат в сером фибровом чемодане, покинул НИИ…
«Дяде Коле поднеси»,- толкнул Серёгу в бок Дымов. Серёга налил, Просфоров выпил опрятно, водку похвалил, огурцом закусил и вскоре стал в курсе всех проблем хозяина Ресторана. «Ну, что ж»,- подытожил он услышанное: «Проблема технически решима, однако, надо чётче определить задачу». «Куда же чётче»!?- возмутился Николай Николаевич: «Мне ж только одно надо, чтобы никто из желающих поживиться на дармовщинку и близко подойти не мог»! «Э, батенька»!- рассмеялся Просфоров: «Вы так и налогов платить не будете»! «Ну, зачем же так то, что положено, отдадим, лишь бы не грабили». «А вам хватит порядочности провести чёткую границу между положенным и грабежом»?- хитро прищурился Николай Иванович: «Мы ведь с вами не в Швейцарии живём, мы люди русские, у нас в крови, в привычке, в подсознании заложена готовность государство обманывать, а мне, старому человеку обману помогать грех». Дымов замялся, но Просфоров успокоил его: «Не расстраивайтесь. Это тоже технически решимо - поставим ограничители». «А теперь»,- встал он с крыльца: «Пойдёмте, посмотрим прототип будущей машины»! От предложения этого глаза у Дымова стали размером с олимпийский рубль, а то и больше, и тихо полезли на лоб. Серёгу же предложение Просфорова отчего-то совсем не удивило.
Идти было недалеко, и сквозь дыру в заборе и далее меж капустных гряд они втроём направились к Сережиному дому. За Просфоровым шёл Сергей, замыкал же колонну владелец Ресторана с огромным кульком продуктов и спиртного в охапке. Зашли на веранду. Дымов огляделся и никакой техники кроме мирно пылящейся в углу стиральной машины не увидал. «Так, где же прототип»?- удивленно спросил он. «Вот»!- торжественно объявил Николай Иванович, извлекая из-за стиральной машины и торжественно раскладывая кособокую раскладушку. «Это как»? «Да проще простого»,- Николай Иванович улёгся на раскладушку и объявил: «Меня выдерживает»! Затем встал и попросил лечь Сергея. Тот полежал пару минут, причём раскладушка предательски дергалась, но груз держала. «Теперь вы»!- повернулся Просфоров к Дымову, и, затаив дыхание, стал сочувственно наблюдать, как тот водружает свои телеса на столь убогую конструкцию. Спустя минуту раскладушка задрожала и, жалобно скрипнув всеми сочленениями, разложилась в обратную сторону, причём Дымов больно ударился коленкой.
«Итак, товарищи, мы видим перед собой принципиальную схему действия будущего устройства»,- объяснял Просфоров зрителям, пока Николай Николаевич, тихо матерясь, поднимался с пола: «Устройство выдерживает определенную нагрузку в виде материальных претензий до установленного предела, после чего раскладывается, лицо же, предъявившее претензии, остаётся за пределами объекта. Энергетических затрат практически нет, ведь мы не бросаем материальное тело, а лишь направляем его полёт. Больше претензии - больше и сила выброса. Все поняли»? Что Серёга, что Дымов не поняли ничего, но рта раскрыть не успели, как Просфоров продолжил: «Ну, раз поняли, прекрасно. Теперь расходитесь, мне предстоит за ночь изготовить действующее устройство. С утра испытания, всем быть трезвыми и выспавшимися. Кстати, Серёжа, одолжите мне немного припоя и канифоли, а вы, Николай Николаевич, продукты свои уберите, неудобно как-то, я же не за плату стараюсь»…
«Лейтенант»,- отойдя порядочно от веранды, спросил Дымов: «Он, что, сумасшедший»? «Да что ты»,- отвечал тот: «Обычный русский гений. Да ты иди, спи, Николаич, утро вечера мудренее, и ни о чём не печалься».
Настало утро. Дымов отодрал голову от подушки и уселся, свесив ноги с кровати. «Коля, куда ты в такую рань?- потянула его назад в койку жена. «Отстань, Наталья, сегодня я им всем покажу. Надо готовиться». «Что покажешь, что»!?- взвилась жена: «Жопу голую? Или воевать с ними собрался, чехославяк хренов? Так учти, я ружьё твоё и патроны спрятала, не найдёшь»! Потом зарыдала и, судорожно прижимаясь к мужу, зашептала: «Не лезь, Коленька, не лезь. Они убьют тебя, Коля, или посадят! Бежать надо, Коля, Бросать всё и бежать! Не жили богато, не хрен и начинать. Уедем на Урал, к тётке, я на фабрику пойду как раньше, ты в милицию, им шофера нужны, и забудем всё как страшный сон!» «Молчи, Натаха, не получится сегодня - уедем»,- ласково отстранил её муж и улыбнулся, так как раньше до неприятностей, согнувших его в последние месяцы, так улыбнулся, что слов было больше не нужно. «Враг будет разбит, и победа будет за нами»!- говорила эта улыбка, тяжело колыхавшаяся на лице его будто знамя вошедшей в Прагу гвардейской десантной дивизии.
На работу супруги Дымовы шли вместе, причём Наталья тщательно завилась и вылила на себя полфлакона дороговенных французских духов, а сам Дымов впервые за полтора года надел галстук и новенькую шляпу. Шли они по улице как молодожёны, взявшись за руки, и нежно глядя друг на друга.
В зале ресторана за столиком под пальмой смиренно ждали их Серёга Перевалов и питерский гость его. На скатерти перед ними лежал предмет, похожий на школьный пенал, только маленько побольше размером.
Поздоровались. «Наташа»,- ласково сказал Дымов: «Ты расстарайся по хозяйству, а мы с товарищами гостей встретим. Готовы»? «Готовы»,- улыбнулся Серёга, Просфоров же был необычайно серьёзен. Первой жертвой его изобретения стал пожарник Быстров, прозываемый в народе Питекантропом за особенное устройство огромной нижней челюсти. «Здорово, Колёк»!- ввалился он в дверь, мгновенно заполнив зал ароматами застарелого перегара: «Проверочка»! Страсть к проверочкам одолевала его часто, иногда с похмелья, иногда просто с тоски по общению и скандалу. И когда она одолевала его, он надевал фуражку с кокардой и шёл шакалить. Сегодня он был не только в фуражке, но и в кителе, что говорило о серьёзности его намерений, однако фуражка каким-то чудом из знать последних сил держалась на его лысой башке, а ноги выписывали столь чудесные кренделя, что все присутствующие вздохнули с облегчением, когда, умудрившись не упасть и не зацепиться о стулья, туша его благополучно скрылась за дверью пищеблока. Из-за двери этой немедленно раздались несообразные гигантскому телу писклявые вскрики Питекантропа о навешенных над плитой тряпках и искрящей, по его мнению, розетке, перешедшие в угрозы наложить штраф в 10, 40,567 МРОТ. «Сколько он на самом деле хочет»?- спросил Просфоров, глядя, как на панели прибора тревожно замигала красная лампочка. «Немного. Ему пару литров, да тысчонку начальству»,- отвечал Николай Николаевич. «Будем на нём пробовать»? «Давайте». «Только вы с ним аккуратнее»,- вступился за Питекантропа Серёга: «Он у нас на пожаре бревном зашибленный». Николай же Иванович встал, подошёл к окну, и высмотрел на той стороне улицы в ограде у пенсионера Шалимова скирду только что привезённой каким-то доброхотом свежей соломы. Затем вернулся к столу, повернул тумблер похожий на регулятор громкости у старых телевизоров и нажал на красную кнопку. Тут же вопль пожарника: «И штрафом не отделаетесь, за такое вообще сажать надо»!... - оборвался. Минута прошла в тишине, а затем визг Питекантропа раздался уже с той стороны улицы, где крепенький пенсионер Шалимов волтузил его черенищем от вил за безобразие, учиненное над скирдой соломы при падении. Дымов ахнул и кинулся жать руку Просфорову. Спустя минуту стол чудесным образом заполнился разнообразной снедью, а Николай Николаевич всё не мог успокоиться и всё выспрашивал, чем ещё порадовать ему гостей.
Однако покушать спокойно им не удалось. В Ресторан ввалился Витя Пинский, он же Борода. «Не ждали, фраера, козлы, жопы драные, а я тута! Скоро, Коля, твоя башка поплывёт по нашей речке в самое чёрное море! Но живи пока, я добрый, разрешаю. Водки и закуски самой лучшей»! Он брякнулся в кресло и окинул мутным взором зал. «Я сказал, водки»!- вновь заорал он: «Как нету!? Дымова ко мне, козла рваного, бегом и на цыпочках»!
Николай Николаевич сказал что-то на ухо Просфорову и подошёл к жаждущему водки. «Витёк, ты мне надоел»,- спокойно сказал он: «Деньги твоим хозяевам я отдал в срок, а о процентах забудьте, о них договоренности не было. А теперь заплати за всё, что ты здесь нажрал и напакостил и можешь спокойно уйти». Борода икнул. Затем на лице его возникло выражение крайнего удивления, однако отягощенные похмельем мозги работали крайне медленно, в течение нескольких минут, переваривая услышанное, а потом, когда до него, наконец, дошло, он аж подпрыгнул в кресле и заорал, срываясь на визг: « Да ты, сука, козёл в натуре… автоматная рожа, мы помним, как ты заседателем был, легаш, мы с тебя и с бабы твоей кожу живьём снимем, узлом завяжем, а голову прокурору бандеролью отправим»…! Он орал долго и содержательно, но после слов «проценты», «должен ещё» и «братков греть, что в СИЗО сидят» Просфоров нажал на кнопку, и, после перемещения в неожиданно сжавшемся пространстве, очутился Борода из-за стола, да в выгребной яме вокзального туалета. Он долго плескался там, однако не утонул, вылез, но пока счищал с себя дерьмо, в помещении Ресторана происходило одно интересное событие за другим.
За это время Ресторан успел посетить и покинуть санитарный врач Матюшин Иван Карлович, образцовый семьянин и многодетный папаша, пытавшийся доказать Дымову, что даденного накануне недостаточно. «Я дам вам всё, чего вы требуете»,- отвечал ему Николай Николаевич: «И даже сверх того, но вряд ли оно пойдёт вам впрок». Ивану Карловичу больше всего понравились слова «и сверх того», он получил желаемое, но, спустя лишь несколько секунд, очутился среди бела дня с тортом, шампанским и букетом цветов заботливо врученных ему Дымовым, на крыльце своей тщательно скрываемой любовницы Кобельковой Анны к неописуемой радости, сидящих на недальней лавочке старух. После получасового обсуждения ими взаимоотношений Карлыча с Анной история эта обросла такими подробностями, что, узнав в очереди за хлебом от возмущенной общественности об этом, жена Матюшина немедленно подала на развод, а Анна, высчитав, сколько с него, возьмут, в случае развода, алиментов, тоже Карлыча не приняла. Неделю, тоскуя по домашним котлетам, Иван Карлович бродил вдоль своего забора, пока жена не сжалилась над его несчастным видом и не пустила его домой, однако грех за ним числился и вспоминался кстати и некстати до самой его старости.
Тихая вымогательница Старопапина из налоговой успела лишь открыть сумку под продукты, как оказалась на своей исторической родине в заросшей брединой деревне Петин Угол. Последний раз рейсовый автобус заезжал в деревню эту ещё до развала Союза. Посетив давно ею забытую могилу родителей, двое суток Старопапина пешком и лишь в самом конце пути на попутке добиралась до города. По дороге она преодолела вброд реку у снесенного прошлогодним ледоходом моста, а после переночевала в кампании летучих мышей в заброшенном сенном сарае. Странные мысли возникали в её мозгу, когда шла она пешком по разоренному родному краю. Вернулась она тихая и строгая, первым делом пошла в церковь, а потом в Администрацию, где отказала, несмотря на уговоры, свой новенький двухэтажный коттедж под детский садик, а Фольксваген - дому престарелых.
Проводив вымогателей, люди за столиком под пальмой совсем было собрались спокойно покушать, но тут в Ресторане от души запахло дерьмом. В зал влетел Борода с газовым пистолетом Айсберг в руке. Цель своего визита он осознавал не вполне, орал же при этом, что прибыл мочить оборзевших в корень фраеров. В результате был отправлен мокнуть в ту же выгребную яму.
Пока он плавал там, выбирался и чистился, Ресторан посетили представители фондов мед. и соц. страхования, пенсионного фонда и сам старший участковый Щукин. Мадам из мед. страхования и представитель пенсионного фонда вели себя прилично, порылись в бумагах, кофею попили и ушли себе с миром. С соцстраховской же дамой и капитаном милиции Щукиным через их жадность случились неприятности. Их вместе забросило в закрытую снаружи на замок камеру на первом этаже РОВД, где за интимностью обстановки, выразившейся в отсутствии дежурного и ключей, бравый капитан чуть было не нанёс оскорбление действием своей сокамернице. Невинность её спас явившийся вовремя начальник райотдела, и лишиться бы, снятому со страховщицы, Щукину погон, кабы не последующие события, всколыхнувшие весь город.
Когда Борода пятый раз пролетел по маршруту Ресторан - вокзальная выгребная яма, слетав разок для разнообразия впечатлений в яму туалета Дома Культуры, он понял, что своими силами ему не справиться, тем более что при последнем перелёте он потерял пистолет. Оставляя за собой лужицы сохнущего на ветру дерьма, он пошагал через весь город, матерно понося, нежелающих подвезти его, частников. Направлялся он в сторону реки, где на месте бывшего пионерлагеря, рос известный в народе под названием «посёлок бедняков» квартал, где в здании похожем на нелепую помесь колокольни с драмтеатром обитал негласный хозяин города Михей. О жизни криминальных авторитетов, ребята, читайте Бушкова и Константинова, они гораздо компетентнее меня в этом. Сам же я могу сказать лишь одно, что не прошло и получаса, как Борода заляпал дерьмом порог этого дома, как на привокзальную площадь вылетели две новенькие Ауди, из них вылезли молчаливые бритые парни с автоматами и открыли огонь по Ресторану. Но лишь только пальцы этих парней легли на спусковые крючки, как Николой Иванович, опрятно обтерев руки салфеткой от куриного жира, повернул на приборе флажок переключателя. Пули, не долетев до Ресторана десяток метров, уткнулись в невидимую преграду и, повисев секунду в воздухе, весёлым пчелиным роем повернули назад. Пассажиры Ауди, утратив молчаливую крутизну, с истошными криками расползлись по кустам, беспомощно наблюдать, как их, пронзенные пулями машины, взрываются и вспыхивают яркими факелами. Под шум этих взрывов и стрельбы начальник РОВД и вытащил из камеры Щукина, а затем, сунув ему в руки каску, бронежилет и автомат, погнал в строй. Спасенную же страховщицу оставили в камере, и ей, потерявшей при перелёте сумочку с документами, пришлось целый вечер доказывать, что она это она, а не сбежавшая из-под стражи бомжиха Семенова, укравшая вывешенную для просушки норковую шубу жены военкома.
Прошло ещё полчаса. Вокруг Ресторана толпились вооруженные ребята Михея. Хотелось ставить фраеров на место, но отчего-то было страшновато. Прибыл на джипе сам Михей, вылез, долго орал и будто во дни первоначального накопления капитала тряс гранатомётом, но, осмотрев сгоревшие Ауди, применять его расхотел. Бандиты ходили кругами, целились в окна, кричали угрозы, но один лишь вид покрытого коркой засохшего дерьма Вити Пинского отбивал у них охоту к активным действиям. От автовокзала до бани унылой цепью стояла милиция в касках и бронежилетах. По городу ползли слухи, что Коля Дымов начал революцию, и мочит подряд и без разбора чиновников, ментов, бандитов и демократов, и не отстанет, пока не выплатят народу всю задолженность по детским и пенсиям, а заодно и по зарплате на заводах, в школах и больнице.
Михей проорал что-то, распаляя себя, а потом всё-таки схватил гранатомёт и выстрелил. Граната слетала к Ресторану, и, облетев вокруг клумбы, вернулась, взорвавшись прямо перед тонированным лобовым стеклом новенького джипа. Джип взорвался громче и горел дольше, чем обе Ауди. Народу понравилось.
Что говорить, слаб наш народ по части общечеловеческих ценностей, не жалко ему заработанную тяжким бандитским трудом собственность, оттого в толпе кричали весело и просили повторить. Джип догорел, воняя палёной резиной на всю площадь, и тогда, позабыв о ментовском гоноре, к Михею на глазах всего города подошёл начальник милиции. «Послушай, Захар Иваныч»,- обратился он к нему по всеми забытому официальному имени и отчеству: «Если за двадцать минут, максимум полчаса всё не кончится, в городе действительно начнётся революция. На Краснопрудной строят баррикаду, ремзавод остановился, на льнозаводе митинг, старуха Карасёва с внуком вешает по городу красные флаги. Михей презрительно посмотрел на него: «Что ты меня, мент, старухами да лохами пугаешь? Пошлю ребят разобраться - мигом шёлковые станут»! «Это не лохи, Михей, это народ»,- ответил ему милиционер: «Через двадцать минут не разберёшься, арестую всех твоих и тебя в придачу. Я не хочу рядом с тобой на фонаре висеть»!
За двадцать минут Михей не разобрался, был арестован, и даже, несмотря на свои неправедные деньжищи, сел, и надолго к удивлению обывателей. Свято место пусто не бывает, у криминала появился новый лидер, отгрохал себе домище похожий на готический собор, но, что характерно, о ресторане у автовокзала криминальные ребята никогда больше не вспоминали.
Но это было потом, а пока за переполненным снедью столом в пустом зале Ресторана сидели наши герои, и вдрызг пьяный Дымов бормотал про себя: «Раскладушка - раскладной ресторан - раскладная страна, так это ж можно»!…

Кончился день, а вскоре кончилось и лето. Пришла пора, Николаю Ивановичу уезжать домой. Провожали его вдвоём, Серёга нёс чемодан, а Дымов рюкзак. Возле вокзального туалета попался им на встречу бывший крутой Витя Пинский, сосредоточенно выискивающий в жухлой траве бычок пожирнее. Дымов не удержался и, походя, дал ему пинка, отчего тот влетел мордой лица в лужу у висящей на одной петле двери с надписью М, и, жалобно размазывая по лицу грязь, загнусавил: «За что бьёшь, начальник»? «За всё хорошее»,- подмигнул ему Дымов: «Водочки под икорку не желаете, господин Борода»? «Остепенитесь»,- удержал его Просфоров: «Поступайте великодушно с поверженными врагами. Живите так, будто ничего не было». Дымов взглянул в ответ с насмешкой, но, встретившись с ним глазами, утонул на мгновение в глубине его мудрого и смиренного взора, и, улыбнувшись уже по-доброму, сказал: «А и верно, пусть живёт, если сумеет»…
Они долго стояли на низеньком заметенном кленовыми листьями перроне в ожидании заблудившегося меж бескрайних лесов и равнин поезда. Кругом темнело по-осеннему быстро. Все разговоры были переговорены, и невеликая толпа отъезжающих и провожающих унылыми взорами высматривала в слабо синеющих за руинами, взорванной ещё немцами при отступлении, водонапорной башни, сумерках огни долгожданного локомотива. Во время такого ожидания всегда мнится, что полотно времени осязаемо, можно пощупать рукой, и, когда оно, ожидание это, окончится, и ты с барахлом заберёшься, наконец, в ярко освещенный железнодорожный уют вагона, щелкнут невидимые ножницы, отрезая навсегда и выбрасывая в черноту ночи, всё оставшееся в круге света вокзального фонаря. И, в душе своей чуя безвозвратность уходящего времени, Николай Николаевич робко спросил Просфорова: «А если для всей страны такую машинку сделать, получится? А»? «В принципе можно подумать над этим»,- отвечал Просфоров: «Только батарейки надо помощнее»…
Тут, виновато виляя вагонами, из-за пакгаузов выполз поезд. Народ ринулся на посадку, какие-то бабы с мешками оттеснили Дымова в сторону, и он, лишь в последний момент успел передать через головы в тамбур рюкзак Просфорова, как поезд тронулся. Дымов махнул на прощанье рукой.
Больше он Просфорова Николая Ивановича никогда не видел.

Поздней осенью, Серёга Перевалов, напутствуемый женой и детьми, отправился в свою ежегодную поездку в город Питер на оптовый рынок за растительным маслом, чаем и иными продуктами, которые ради экономии закупались в их семье раз в год на весь год по оптовым ценам. Ночевать он с вокзала отправился к Просфорову, долго жал на кнопку звонка, но никто ему не открыл, пока, высунувшаяся из соседней двери, сухонькая старушонка не поведала ему, что Николай Иванович скончался ещё в начале ноября и лежит теперь на Южном кладбище. Потом она долго выясняла у Серёги, кто он такой, и, нацепив на нос очки, изучала паспорт и военный билет в придачу. Лишь убедившись, наконец, что он это действительно он, старушка вынесла ему тяжеленный фибровый чемодан, портфель с бумагами и небольшую коробку с надписью «для Дымова Н.Н.», всё, что, чуя свою близкую смерть, оставил ей на сохранение Просфоров.
Растительного масла Перевалов не привёз, чая тоже. То же, что он привёз, жену не воодушевило, и скандал в их семье тянулся месяц, напоминая временами Карибский кризис, временами открытый ядерный конфликт. К Новому Году скандал, наконец, завершился сам собой, и, когда его последние искры угасли, Серёга вспомнил о коробке, вытащил её из-под кровати, смахнул пыль и понёс адресату. Пошёл зря, потому что Дымов в этот час уехал в лес за ёлкой. Встретились они лишь спустя время, в три пополудни, когда Николай Николаевич пришёл к нему сам.
Сели за стол, чтобы помянуть покойника, но прежде открыли коробку и увидели там конверт и совсем уж небольшенький приборчик всего с одной кнопкой на панели. В конверте было письмо. «…К сожалению»,- писал Просфоров: «Обеспечить питание от батареек не получилось, но прибор отлично работает от сети»… «Не верится мне, что сработает»,- покрутил прибор в руках прибор Дымов, но всё же включил его в сеть и тёмным от еловой смолы пальцем нажал на кнопку.
В окружающем их мире видимого результата заметно не было. Николай Николаевич совсем загрустил и полез в карман шубы за поллитровкой: «Помянем старика». Выпили по стопке под огуречный хруст, как любил покойный, добавили по второй и уже наливали по третьей под воспоминания о минувшем лете, когда на кухню влетела Серегина жена. «Мужики»!- закричала она с порога: «За своей водкой и новостей не знаете! Включайте телевизор»!
Включили. На экране президент Ельцин, с выражением лица пропившего последние простыни завхоза лимитной общаги, запинаясь и путаясь в словах, читал прощальное обращение к «дорогим россиянам», предлагая им «беречь Россию».
«Ни фига себе! Сработало»,- ахнул Дымов, пить больше не стал, а, аккуратно завернув прибор в собственный шарф и газету, унёс его домой.
Сколько раз он ещё жал на кнопку и нажмёт ли ещё, не знает никто, хотя догадаться можно…