новые приключения никсов 7

Дани в Москве, встреча с Ефросиньей.

Шумная суетливая, конфетно-официальная и нагло-криминальная, необъятная Москва не имела ничего общего с маленьким курортным городком из далекого детства. Хотя его также, как и в родном городе, пытались подловить мошенники. Не успел суровый мужчина сойти с трапа самолета, как заблагоухал бесплатный сыр, разложенный по ловушкам для простаков. Ему даже стало жалко упарившихся под жареным июльским солнцем жуликов, которые тоскливыми взглядами голодных дворняг провожали «провинциального лоха». Один из лохотронщиков даже сплюнул с досады:
-Ну народ пошел – из-за сотни баксов удавиться готовы!
Но на этом сходство и заканчивалось.
Казалось, эти два города, некогда платившие налоги одному государству, принадлежат разным мирам. «Москва – столица нашей родины» – вслед за строгой учительницей повторяли когда-то двадцать пять детских ротиков. Этот город казался каким-то нереальным, несуществующим. Как роскошный Валинор рыбаку с Авалона. Не привычный к столичному ритму, гость был слегка оглушен этим грохотом и суетой, однако без труда нашел нужный адрес.
Ефросинья радовалась приезду дальнего родственника. А он сам был несколько растерян от всего увиденного. Эльфы, при всем их врожденном раздолбайстве, никогда не доводили свое жилище до такого состояния. По крайней мере, не носятся табунами тараканы подъедающие со стола остатки вчерашнего ужина. А за ними не охотится огромные лягушки. Для полного счастья не хватает какой-нибудь гадючки. На полу тут и там лежат горы шелухи от семечек, от кедровых орешков, полусгнившие очистки картофеля и каких-то фруктов, над которыми летают стайки фруктовых мушек. А на столе лежит пачка писем от оболваненных дачниц, со славословием своему кумиру, где ее называют «идолом чистоты», идеалом красоты( которые адресат с большим трудом читает по слогам).
Даже в самых бедных лачугах клана теллери вопрос уборки стола решается проще – с помощью тряпки. Дани Гилдорсон опять почувствовал удушливый запах «Золотого Лотоса», о котором ему рассказывали племянники Эрика. Эльф знал, что под любую грязь, под пьянство и разврат можно подвести величественную теоретическую базу. Любое мошенничество можно провести в соответствии с уголовным кодексом. Иногда он сам этим занимался. Правда, теорию подводил в основном под пьянку и под амурные резвости названного брата Эрика. Но ведь есть границы здравого смысла. Есть элементарная брезгливость, наконец.
Сынишка Фроси привел дядюшку в неописуемый восторг. Но вот то, что мальчишка лежит голенький в лужице собственного производства, а в квартире слишком холодно для ребенка. За окном город изнывал от почти тропической жары, а в квартире мерз ребеночек, (кондиционер был настроен на семнадцать градусов). Дани это не понравилось. Он не любил, когда над детьми издеваются. Он вырастил детей и знал, что их надо мыть и менять пеленки. Гость взял маленькое тельце на ручки, прикрыл его камуфляжной курткой. Мать не обратила внимания.
Очарование лесной ведьмы распалось. Нет больше очаровательной волшебницы. Есть только симпатичное личико, красивое тело. Но, для эльфийки красивое тело – не особенная доблесть. При отсутствии мозгов особенно. И еще, эльф сказал родственнице, что даже самое изящное тело надо временами мыть, а самые роскошные волосы – неплохо иногда расчесывать. Дани было очень неприятно. И не приятно видеть едва не запаршивевшего ребенка.
Он вообще к детям относился очень хорошо. Видно поэтому наплодил их не меньше десятка. Чем привел свою приемную мать Галину в ужас. Ей казалось, что ее родная дочь и приемный сын устроили соревнование – «Кто больше?» Конечно, то чего больше всего боялась мама Галя, она так и не увидела – бардака, сопливых носов, беспризорных и голодных внуков. Но, все равно, считала, что десять детей – это перебор.
А вот муж Дани сразу не понравился. Он не понимал, с какого безрыбья родственница бросилась в объятия этого ничтожества. Конечно же она сама далека от идеала. Он понимал, почему Светлана сошлась с Ником, почему его сводная сестра Оксана вышла замуж за его лицейского друга, и даже понимал строгую Галину, ее мать, которая, после смерти своего мужа Ивана, полюбила бесшабашного боцмана Якова. Дани мог без конца приводить примеры. Такие браки были не в диковинку.
Но что такого нашла Ефросинья в этом мерзопакостном Вовике? Мало того, что он проболтался о том, что в Сибири есть некто необычный, он еще и эксплуатирует свою жену. Ладно бы он об этом просто проболтался! С кем не бывает. Кто без греха, пусть первым бросит в него камень! А то ведь бизнес из всего сделал! Мучает жену, заставляя выступать ее на публике, как дрессированную обезьянку. Разве что не таскает ее за собой на веревке. А сам богатеет на ее позоре. А она или не понимает ничего, или, что ужаснее, не хочет понимать.
Законный муж Фроси был несколько обеспокоен. Он привык считать себя неотразимым мужчиной, удачливым бизнесменом, непревзойденным любовником. Но вид двухметрового красавца, который в камуфляжной куртке смотрится красивее, чем он сам в дорогом костюме, и небрежно вынимает зеленые купюры из потрепанного рюкзака, сильно поколебал его уверенность в себе. Атмосфера в комнате сильно накалялась. Мужчины мерили друг друга негодующими взглядами. Уже обменялись дежурными оскорблениями. И готовились намертво сцепиться, как мартовские коты. Но тут неожиданно зазвонил телефон, и муж быстро вышел из комнаты. И занялся деловыми переговорами.
Дани и Ефросинья остались вдвоем. Первым делом женщина остудила пыл родственника, еще раз напоминая, что никто и никогда не заставит ее делать что-то, против ее воли. Попросила не употреблять даже в мыслях оскорбительные слова. Она сама выбрала себе мужчину, он для нее самый лучший: самый умный, самый красивый, самый достойный. Ефросинья требовала от гостя с уважением отнестись к ее выбору. Инициатором «разглашения» была она сама. По крайней мере, ей так казалось.
- Как ты, могла? Это же толпа истериков, все равно что обезьяна с гранатой! Сегодня они тебе на руках носят, завтра на части разорвут или на костре сожгут – и все во имя светлого будущего…
-Дани! А кто тебя самого спас? Быстро ты обо всем забыл.… А Иван с Галиной – разве не люди?
-Это совсем другое дело! Не трогай их, пожалуйста, грязными руками, на дачниках помешанная! Они – святые.…
Дани всегда очень сердился, если кто-нибудь сомневался в святости его приемных родителей – Галины с Иваном. Они были для него вне обсуждения: как и Кэт – сестра его друга Эрика и капитан Дени – ее муж. Как и многие другие, благодаря которым болезненный мальчишка стал взрослым мужчиной, стал отцом и дедушкой. Благодаря кому мечтательность и бесстрашие Гилдора, нежная красота Дези не пропали бесследно в водовороте мировой войны. А смогли многократно повториться в их внуках и правнуках. Благодаря кому мальчишка, переживший тяжелейшую психическую травму, не вырос маньяком, насильником, серийным убийцей.
Ефросинья вздрогнула, как от удара. Женщина привыкла к нападкам людей, к непониманию мужа. Но такая агрессия в глазах существа одной природы, одного естества, почти родственника… Видимо, она задела слишком больную тему. Справившись с собой, Фрося примирительно провела по непослушным льняным волосам Дани, приласкала его как обиженного младшего братишку.
- Нет, они не святые. Они самые обыкновенные люди. Просто они настоящие. Настоящие люди. Они и поступили по-людски.
-А тот, который бил – он что, обезьяна, по-твоему?
-Дани, ты такой злопамятный….
- Я не злопамятный, просто злой и память хорошая!
-Дани, пойми он не человек, он – бандит! А у бандитов не расы, нет национальности. Бессовестные садисты и среди эльфов не редкость.
Тут мужчина вспомнил папочку Малфоя. Дани вздрогнул, когда в памяти возникло красивое лицо этого садиста, который под хохот эсесовцев наслаждался воплями беззащитного ребенка, пораженного пыточным заклятием. Дани понял, что хотела сказать Ефросинья. Она устало улыбнулась.
Женщина начала клятвенно уверять Дани, что с радостью и любовью помогает людям, несет им свет истинного знания. И муж ее в этом первый помощник. Ефросинья была свято уверена в том, что делает благое дело. Однако, Дани об этом «истинном знании» и «о помощи», а особенно «о первом помощнике» имел несколько иное мнение. Таких «просветителей» эльф повидал. А мужа Фроси стал ненавидеть еще больше – за то, что эксплуатирует глупую наивную женщину: грех над убогой издеваться.
-Пойми, друг, люди не такие плохие.
- Люди, может быть. Нормальные которые – они от нас и не отличаются.
Ефросинья предложила Дани свою помощь. Тот хотя и утверждал, что у него все отлично, но женщина знала, что у него временами болит сердце. Она знала, почему.
Он так и не смог простить своих мучителей. Больше половины века прошло с тех пор. Давно уже нет унтер-офицера, бывшего вольного разбойника Хольценнплотца. Давным-давно застрелился в своем кабинете старый князь Малфой, которого любимый сыночек Люциус в безвыходное положение. Этот юноша обнародовал нацистские кинохроники и омерзительные фотографии из специальных альбомов и журнальчиков. Они позволили спустя много лет вновь поднять дело – беспристрастные документы, это не смутные видения измученного мальчишки. На пленке запечатлен влиятельный князь, который с помощью заклинаний пытает мальчика своей расы, (неяркая вспышка отделяется от палочки и попадает в ребенка, после чего он извивается и кричит). Он же наводил на умные мысли господ офицеров, как веселее развлечься с хорошеньким мальчуганом. И не просто поучал словесно, показывал наглядно. Уже сгнили в сырой земле те, кто издевался над маленьким волшебником. Даже их дети успели состариться, их внуки – повзрослеть. А ненависть к ним все еще разъедает душу, обида до сих пор гложет сердце.
Дани не позволял ей войти. Тогда Фрося решилась на хитрость.
-Я никогда не видела моря, – с тоской призналась женщина своему гостю.
Она взяла его за руки, и столичный шум за окном растворялся, уносился прочь. Ефросинья и Дани вместе поплыли назад во времени, по водоворотам памяти. Сын инженера Гилдора любил возвращаться в далекие беспечные годы. Дани временами было стыдно, что там у теплого моря он не чувствовал себя обездоленным сироткой.
Конечно, маленькому хельве очень не хватало мамы. Ему очень хотелось, чтобы красивая женщина была не на фотографии в траурной рамочке, а рядом с папой, живая и веселая. Хотелось чувствовать тепло ее рук, ласковый взгляд, слышать мамин голос. Пусть бы она и ругалась иногда, как тетя Галя, но была бы рядом – теплая и живая. Тогда папе не приходилось бы тоскливо вздыхать от одиночества теплыми ночами, случайно наблюдая влюбленные парочки, которые медленно-медленно бредут по аллеям, и шепчут какую-то милую чепуху, и целуются (когда им кажется, что их никто не видит), и хотят, чтобы эта дорожка никогда не кончалась. Также, наверное, папа и мама бродили по этим же дорожкам, глядя в глаза друг другу от переполняющей душу нежности. Папа, наверное, рассказывал ей презабавные истории, а мама так заразительно потешалась над ними, и ее беззаботный смех серебряными колокольчиками разносился в густой тишине южной ночи.
Он, казалось, слышал наяву ту самую музыку, под которую любили танцевать папа и мама. А потом, когда мамы не стало, отец слушал эту мелодия и грустил, отрешенно вспоминая о чем-то красивом и любимом:
Мне тебя сравнить бы надо
С песней соловьиною,,
С дивным чудом, майским садом,
Гибкою рябиною…..
Но, в остальном, маленький Дани был практически доволен своей жизнью. И даже вредную Агриппину Дормидонтовну вспоминал с легкой усмешкой. Особенно тот момент, когда мальчик решил ее очередную задачку, угадав возраст своей учительницы – сорок восемь лет.
-Как ты догадался? – спросила суровая дама, слегка опешив.
-Понимаете, – ответил юный хельве – у папы на заводе работает парень. У него все из рук валится, и его иногда полудурком называют – ему как раз двадцать четыре года.. Ну, вот я на два и умножил.
После чего классная дама в очередной раз под аккомпанемент громогласного хохота выгнала мальчика со своего урока в объятия Хаки Баркариса.
В далеком детстве Дани Гилдорсон совершенно не чувствовал себя несчастным и обездоленным. Ведь у него все было. И его любили, и временами баловали.
Вот уже легкое, упругое мальчишеское тело ласково обнимает теплая волна. Ефросинья впервые в жизни увидела море глазами юного хельве, чувствовала соленые упругие волны его кожей, слышала шум прибоя и веселую толкотню курортного местечка его ушами. Эта была для нее не просто новая информация.
Для таежной девчонки-отшельницы это была словно другая планета. Этот мир был совершенно не похож на ту уединенную лесную деревушку, где выросла Фрося. Летнее кафе не похоже на лесную поляну, где отгоняя тучи комаров и мошек, звездный бродяга (который так никогда и не вернулся) со странным именем Пек Корда пел ее матери на закате:
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно?
Все равно я отсюда тебя унесу,
Туда, где найти не возможно.
Украду, если кража тебе по душе.
Зря ли я столько сил разбазарил?
Соглашайся, родная, хоть на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял.
Что случилось с бродягой? Попал ли он за закуску волчьей стае? Сгинул ли в мрачном чреве лагерей Гулага? Эти господа-товарищи нашли, что взять с «разгильдяя», которому « не в указ человечий закон».
Но что-то похожее в лицах слушателей, которые с удивлением уставились на импровизированную сцену. И вот завораживающий сильный голос Гилдора Холгардсона несется над бескрайним морским простором из уютного кафе:
Тот, кто рожден был у моря, тот полюбил навсегда
Белые мачты на рейде, в дымке морской города,
Свет маяка над волною, южных ночей забытье.
Самое синее в мире – Черное море мое.
Море в жестокие зимы пело мне песни, как мать.
Море меня научило грозные бури встречать.
Дорог мне кубрик матросский – скромное наше жилье.
Самое синее в мире – Черное море мое…
Под звуки мелодии возникали образы из детства. Лица друзей, с которыми гоняли по улицам. Давно уже нет в живых ни Мишки, ни Васи (они были убиты представителями «нового порядка» ни за что, просто так), Давид Моисеевич уже лет пять, как умер на «земле обетованной» в окружение своих многочисленных внуков и правнуков, на руках любимой жены Сары. А Риваз Анварович уже готовится к уходу в мир своих предков, уже передал сыну свой ресторан и сеть приморских кафе. При последней встрече пришлось соврать – не пугать же почтенного аксакала, который уже давно знал, что почем в этой жизни, не понятными для него явлениями.
Но сейчас Фрося видела довольные лица мальчишек, выпрыгивающих из еще не прогретого моря, озираясь по сторонам, чтобы не их не увидели знакомые взрослые.
Видела белоснежный одноэтажный домик, дикий сад, зеленая лужайка, всегда подстриженная на зависть соседям, и извилистая дорожка, выложенная желтым кирпичом. Из домика, окрашенного рассветным солнцем выходит удивительно красивый мужчина, который целует нежно такого же очаровательного, как и он сам, белокурого большеглазого мальчишку (Ефросинья без труда узнала в этом ангелочке Дани, в глазах которого еще не отразились боль и тревога). Отец и сын что-то оживленно обсуждают. Даже спустя столько лет, чувствовалось, что эти два существа преданно и нежно любят и почти без слов понимают друг друга. Потом калитка за отцом закрывается. И мальчишка, проводив его глазами, некоторое время стоит у калитки, вдыхает аромат роз, потом тяжко вздыхает. Не хочется ему в школу для юных джентльменов. Но надо идти, а то папу и так все время ругают. Грозная классная дама Агриппина Дормидонтовна уже грозилась написать папе на завод, что его сын плохо ведет себя в школе. Мальчишка закидывает на плечи ранец и отправляется в сторону остановки.
Пожилая учительница неспешно брела по улице, залитой солнцем. Загоревший до густой смуглости мальчишка, льняные волосы и голубые глаза которого не стыкуются с личиком цвета шоколада, выхватывает у нее из рук тяжелые сумки. И эта парочка, весело воркуя, медленно перемещается по узкой улочке к дому. И вот уже мальчик и бабушка пьют чай на веранде, отдыхая от жары в тени декоративного винограда.
Молодой лоцман и отставной капитан оживленно о чем-то беседуют. Вот папин завод, где целыми днями что-то вертится, гремит. Там из кучи железяк рождаются корабли – белоснежные пассажирские пароходы, суровые военные катера и баржи трудяги. Мальчишка был счастлив, когда ему разрешали хотя бы подержаться за железный лист, пройтись рубанком по подготовленным для обшивки доскам. Папа, видя сына, довольно улыбался. А его друзья одобрительно добавляли:
-Сразу видно – наш человек растет. Рабочая смена.
Вот сидят, склонившись над тетрадкой, при свете настольной лампы лампой две головы седая капитана Василия Николаевича и маленькая, с прической, напоминающей спутанные льняные волокна, Дани. Старик объясняет мальчику какую-то задачу. А потом они едят кашу и рассуждают о жизни. Одинокий старик делился с маленьким мальчиком своими воспоминаниями, объяснял непонятные еще ребенку вещи. А тот с радостью слушал дедушку. Память юного хельве, как губка впитывала каждое его слово. Им было хорошо вдвоем. Конечно, не так хорошо, как с папой. Но, все равно, весело и интересно.
Как наяву слышен голос казака Афанасия, который беседует с молодым другом Гилдором. Обсуждаются цены на продукты.
-Почем у вас в городе помидоры?
-Да как и в тот раз – по три рубля.
-И у нас три рубля. Не может такого быть. За что три рубля?
-За килограмм, конечно.
-Тогда все в порядке. У нас то ведь за ведро.
Оба собеседника смеялись, укрывшись от полуденного солнца в роскошной тени сада, наблюдая, как маленький Дани встрял к деревенским мальчишкам, и шумная игра временами переходила в потасовку.
Дани Гилдорсон всегда с радостью вспоминал свое детство. От приятного путешествия в прошлое суровое лицо озарялось счастливой, почти детской, улыбкой.
Ефросинья попыталась восстановить в его памяти страшные подробности – затем только, чтобы повзрослевший Дани простил своих врагов (возможно тогда и сердце болеть перестанет), отпустил свои обиды, перестал их вытаскивать из могилы, одевать, брить и раздавать жестокие роли. Ну, чтобы, он, наконец, перестал тратить свою жизненную силу на бесполезные переживания.
Тут целительница столкнулась с таким сопротивлением, какого вообще не встречала в своей жизни. Она даже не знала, что можно так сопротивляться ее чарам. Оказалось, справиться с хельве гораздо сложнее, одурачивать поклонников. Эти люди безоговорочно ей верили, со щенячьим восторгом смотрели в рот, ловили каждое ее слово, посвящали восторженные стихи и слезливые песни. Дани же видел всего лишь дальнюю родственницу, почти соседскую девчонку, которая залезла туда, куда он не хотел ее пускать. Взрослый мужчина выталкивал Фросю из своего сознания, не пускал, не хотел открываться. Когда же она, ценой невероятных усилий, покрывшись липким потом, едва не разрушив свой мозг, добилась своего, вместо благодарности, получила жесткую отповедь:
-Ну что, подсмотрела? Тебе очень хотелось узнать в подробностях, как пьяные скоты насиловали ребенка? Понравилось? Тебе было любопытно поглядеть, как меня били? Тебе это удовольствие доставляет? Интересно было, да? Ну и как достаточно? Может повторить? По просьбам трудящихся и героев навозного фронта?
Целительница была в шоке. Такого она не выслушивала даже от самых злых своих врагов, самых упорных гонителей. Красивое лицо хельве перекошено от ненависти и боли, его трясло от злости и обиды, как мальчишку. Он злился и на целительницу, которая лезет куда попало, и на себя, из-за того, что позволил разворошить болезненные воспоминания какой-то любопытной девчонке.
-Дани, зачем ты так? Ты, прямо, как ребенок!
-Ты должно знать, что старость, приходя, застает детство, целительница хренова.
Попытка Ефросиньи осыпать ненавистные образы лепестками роз терпели жуткую неудачу. Лепестки превращались то в колючки, то в камни. Возможно потому, что Ефросинья не была уверена, сумела бы она сама простить такое, да и вообще, можно ли, нужно ли это прощать.
Но это враги. Это отдельный разговор. Тут знаний простой сибирской отшельницы явно недостаточно. Ее интуитивно нащупанные методы могли больше вреда причинить, чем исправить ситуацию. Ефросинья поняла, что совершила ошибку, едва не разрушив труд многочисленных врачей, психологов, учителей и просто, хороших друзей. Все тех, кто научил мальчика жить с этим горем, жить так, чтобы пережитая трагедия не разрушала его жизнь, а пробуждала волю к жизни, заставляла цепляться за нее – «что не убивает меня, то делает меня сильнее». Тех, кто сумел переписать сценарий его жизни, чтобы не допустить появления маньяка. Они научили мальчика радоваться жизни, дарить любовь и верность, учили преодолевать жизненные невзгоды, а не мстить «другим, которым больно, за тех, которым все равно».
Но ведь и единственную тетушку Дани тоже не балует своим вниманием. И троюродных (или каких-то там) братьев и сестер даже видеть не хочет. И даже выполняя их слезные просьбы, скрипит зубами и не очень старается. Для сибирской отшельницы страшна и непонятна ситуация, когда родственники не понимают и не любят друг друга. Ефросинья очень переживала, что существа, соединенные кровные узами, живут как чужие, каждый сам по себе.
Взрослый мужчина до сих пор не может простить тетеньке «трогательную заботу». Не может забыть, как попрекала его каждым куском хлеба, держала впроголодь, морила еще не оправившегося после тяжелой болезни мальчишку непосильной работой, скандалила. Спустя столько пожилая эльфийка многое поняла, и очень жалела, что так жестоко обходилась с больным и одиноким мальчиком. Кроме нее у ребенка не было ни одной родной души. Женщина слишком поздно начала понимать, что подала детям дурной пример, наглядно научила, как надо поступать со слабыми и больными.
Или с бесполезными. И что она сама виновата в своих бедах. Ведь пока дети могли тянуть из матери деньги, она была нужна, уважаема и любима. Но, как только нужда в маминых подачках миновала, как только семейные дела шли в гору, любимые детки один за другим в мгновение ока забыли ее. Напрасно брошенная мать пыталась взывать к их совести, к сыновнему и дочернему долгу. Дети хорошо затвердили преподанный однажды урок. И вот бедная, опустившая Люсиль, осталась в полуразвалившемся доме, один на один с мужем, давно утопившем свое достоинство в пивной бочке.
Выросший племянник не делает ей гадости, не отбирает денег – просто не общается с ней. Ефросинья попыталась осыпать образ тетеньки розовым лепестками, наивно надеясь, что отношения Дани с тетушкой потеплеют – какая-никакая, а все-таки родственница. Ведь теперь она – одинокая и больная, уже давным-давно наказанная за все.
А Дани очень злился. Он не любил тетку – слишком сильно она его обидела. Фрося пыталась заставить пациента посмотреть на все глазами задерганной и озлобленной вечным безденежьем и семейными неурядицами немолодой женщины. И ей казалось, что лед тронулся. По крайней мере, тетушка была уже просто глупой и задерганной, но не кровожадным монстром, каким была в голове у племянника. Однако, Дани не стал ее чаще навещать.
Племянник уже и не обижался, просто видеть ее лицо, даже со следами раскаяния, даже спустя много лет – было так неприятно для Дани Гилдорсона. Тетушка и племянник так и не подружились (как того хотела Ефросинья), хотя и врагами быть перестали.
Тетушка и не против того, чтобы подружится с Дани. Он давно из болезненного замухрышки превратился в сильного, уверенного, всеми уважаемого и довольно импозантного мужчину, с которым лестно даже просто пройтись по улице. Только племяннику она и даром не нужна, и с деньгами не нужна. Не приятно ему вспоминать, как его била и унижала единственная папина родственница. Мало того, что сама издевалась – поощряла и благословляла на это своих родных деток.
Он напомнил Фросе, что совершено чужие по крови сестра и зять его друга Эрика (которые, в то время, кстати, нуждались не меньше, чем тетушка Люсиль, и жили почти в такой же развалюшке, как и она) приняли его в семью, любили и заботились. И жалели, когда было больно, и лечили, когда было нужно. Смотрели в умоляющие о помощи голубые глазки и пытались помочь, сделали все, что в их силах, не требуя ничего взамен. И временами баловали. Вот им выросший в блестящего офицера мальчишка и отвечает нежностью и заботой. Вот их и считает своей родней.
Про них рассказывает детям и внукам. Для них не жалеет ни сил, ни времени, ни денег. Ради них, да еще ради приемной матери Гали и сестры Оксанки, ради их детей и внуков, вскочит среди ночи и примчится, хоть на метле или верхом на перекособоченной жердине (если нет другого транспорта) по первому зову.
Он пытался всеми средствами удержать жизнь в изношенном теле дяди Вани. Не всякий сын сделал бы столько даже для родного папы. Очень многие известные врачи и народные целители с мировыми именами пытались вернуть его телу былую силу и здоровье. Брат и сестра не жалели денег, времени, сил – лишь бы поднять родного человека. Мальчик, спасенный Иваном, любил его, как отца. И очень переживал разлуку.
Дани и тетушка Люсиль и поныне живут в параллельных плоскостях: ни враги, не друзья. Так – ни то ни се, ни два, ни полтора. Ефросинья долго спорила с гостем, пытаясь уговорить того, смирится, умиротворится, отпустить своим родственникам их грехи. Она долго расписывала лечебный эффект от прощения.
-Я не поп, индульгенций не продаю! – жестко ответил ей Дани в ответ на слащавые уверения родственницы.
-Ты опять все не так понял – терпеливо, как маленькому ребенку, целительница объясняла еще и еще раз свою теорию, – Ты должен полюбить ее. Ну, сколько можно хранить в памяти детские обиды Они же тебя самого изнутри выедают.
-Ну и пусть. Не царское это дело, Фрося, завалы разгребать. И вообще, не лезь купаться, когда на море цунами. Не буди лихо, пока тихо.
-Дани, зря ты так. Она, конечно плохо с тобой обошлась, но ведь не чужая же она тебе. А ты ее игнорируешь. Нельзя же так, в конце концов. Ты ведь уже не мальчик.
-Знаешь, мне до сих пор ее рожа противна. Я на нее не сержусь, только видеть ее мне все равно неприятно. И не заставляй меня – я не фей обкуренный, чтобы с кем попало целоваться. И нечего на меня так смотреть. На мне узоров нет, цветы не растут.
-Но ведь она твоя родственница. Это твоя семья!
-Не такая уж и близкая. Седьмая вода на киселе. Двоюродному забору троюродный плетень.
Эрик, Ник, Оксанка – вот это моя семья. Дени и Кэт – вот моя семья. Ради них я горы сверну. А за Галину Петровну – душу отдам, если потребуется.
-Дани! – испугалась вдруг целительница, – Про душу даже и думать не смей. Не накликай беду.
-Не учите меня жить, мадам! И не лезь ко мне со своей глупой тетушкой. Ты сначала за своим ребенком смотреть научись, как положено. Лежит у тебя мокрый и сопливый, да комарами искусанный, без присмотра в опилках. Что не прибежали медведя из тайги за ребенком смотреть? Самой не судьба его подмыть? Нечего было заводить ребенка, если не хочешь за ним ухаживать. Со своей жизнью вначале разберись, а потом уже и меня поучай.
Фрося была возмущена до глубины души, когда в прах рассыпались все их с Владимиром умствования по поводу воспитания. Дани лихо завернул посиневшего от холода мальчишку в чистую рубашку. Тот довольно и благодарно заулыбался – нашелся один нормальный взрослый. И сразу загулил, выражая незнакомому дядьке свой восторг. И, немного погулив, мальчик заснул на руках у дяденьки.
Мужчина и женщина были очень разочарованы этим свиданием. Они смотрели друг на друга – почти что родственники, однако неизмеримо далекие, до боли чуждые друг-другу.
Дани ждал от этой встречи нечто большего. Он думал увидеть святую, почти богиню. Девушку, самостоятельно познавшую тайны вселенной. По крайней мере, даму, равную по могуществу княгине Галадриэль.
А кого увидел? Инфантильную и экзальтированную деревенскую дурочку с манией величия. Жутко невоспитанную. Эдакий недоросль в женском варианте: никогда ничего не читала, но все, оказывается, знает. Библию лучше Христа, буддизм лучше Будды, «Илиаду» и «Одиссею» в объеме Гомера, причем с черновиками, античную философию лучше самих древнегреческих ученых, «Силмариллион» лучше Толкиена.
Одна только беда – своими этими космическими знаниями совладать не может. Что не скажет, все не впопад. То Моисея в лес за скрижалями отправит (действие происходит в Аравийской пустыне). То Аллаха обзовет «просветленным посланником Бога». То Христа с Рамой (наверное, думает, что «Рама» это женское имя, но вообще-то он мужчина) в паре обвенчает. То Велеса просветит на столько, что он становится в одном ряду с Буддой и Христом. То придумает новую конструкцию звездолета – дешевую и сердитую. За одной только недоделкой – как-то уговорить чайный гриб стать легче мифрила и прочнее камня. Всего-то!
Для полноты образа не хватает лишь рассуждений о том, какая дверь «прилагательна», а какая «покамест, существительна». Эта неразвитая девочка с телом взрослой женщины, еще пытается поучать его, старого вояку, прошедшего все круги ада, вырастившего десятерых детей, из которых никто не стал бандитом или маньяком, вором мошенником. И ему очень бы не хотелось, чтобы в их головах рылась своими грязными руками и немытыми лучиками такая вот деваха. О чем хельве сказал прямо и очень грубо, причем прибегнув к обычному языку, не прибегая ни к телепатии, ни к другим средствам магического вещания.
Дальние родственники еще долго спорили, доказывая, каждый свое. Но, так как силы был равны, никто никому ничего не смог доказать. Спор грозился перерасти в банальную словесную перепалку, которые так не нравились Ефросиньи.
Женщина не думала, что мужчина, которого она столько лет ждала, как евреи ждут миссию, будет препираться с ней, как обиженный ребенок. Одинокая девчонка ждала принца, героя, нарисовала себе некий идеальный образ. Это образ становился все привлекательней в таежной глуши, ограненный одиночеством, сияющий в ореоле недосягаемости. Она представляла мужчин своей расы почти что богами: ничего не боятся, все умеют, все знают, ничего не скрывают. А бог не пришел – не дорос Дани до бога, он даже не ангел. Он хельве.
Она долго мечтала увидеть мужчину своей расы. Фрося надеялась, видимо, что Дани так же, как и отец будет смотреть на нее с обожанием и все прощать. Женщина считала (раз она красива и сексапильна), что хельве обязан сдувать с нее пылинки и смотреть ей в рот, поминутно осыпая изысканными комплиментами и признаниями в любви. Но обожания и восхищения в глазах Дани не читалось, одно только недоумение.
-Да как ты посмел… Да я Ефросинья… – застучала по столу кулаками суперцелительница, засверкала глазами, раздраженно затопала ножками. Вскоре молодая мамаша начала производить нелепые телодвижения (Дани показалось, что хозяйка квартиры решила его запугать, раз не получилось очаровать).
- А я Дани, и что с того… – ответил гость, прижимая к себе ребенка и следя за тем, чтобы разбушевавшаяся мамаша не задела малыша своими вращающимися конечностями.
-Да я тебя…..Да я тебя сожгу своим лучиком… – обиженная невозмутимым спокойствием эльфа девица, утомившись кружиться как сумасшедшая ведьма и кувыркаться, пугая спецэффектами .
-Смотри не надорвись, красавица…
Герой оказался просто живым человеком (пусть даже из другого мира, с невероятными для простого человека способностями и знанием): со своими проблемами, переживаниями, со своей невыплаканной в детстве затаенной болью.
Даже не с болью, а со шрамом на душе. Он останется в нем на вечно, как рубцы после тяжелого ранения. Конечно, очень многие вложили частицу свей души в то, чтобы маленькая израненная душа выросла справедливой, сильной, доброй. Но этот шрам на ней – он так и останется, и также болеть будет, если к нему неосторожно прикоснуться. И ничего с этим ничего не поделаешь.
-Да я человек первоистоков!
-Ты не человек первоистоков, а дурная эльфийка. Дурная Ши еще не магия. Ведьма криворукая, вошебница-неодучка. прикройся хоть чем-то. Я не Вовик, нечего меня немытыми телесами совращать. Будто я их никогда не видел. У моей жены все то же самое, только красивее.
Дани сам себе не признался бы в том, что эта красавица стала вызывать у него чувство брезгливости. Не такой хотел видеть свою дочь Пек Корда. За это и погубили его словоохотливые дедулечки. И мать ее тоже убрали – за отступничество. За то, что таежная отшельница всерьез задумалась над словами залетного хельве – «Так жить нельзя!». За то, что после лесного кошмара комнатка в Линдонской портовой общаге ей показалась раем. За то, что ей понравилась избушка, которую срубил для нее Пека. За то, что эта отступница, проведя ночь в теплой избе на кровати, решила, что спать в постели удобнее, чем в берлоге с медведями. И что купаться в теплой бане все же лучше, чем плескаться в грязной луже. Этого деды-лешаки простить не могли.
Ефросинья заметила, как ее родственник Дани сразу стал похож на пирата. Сразу понятно, что он из Лебяжьих Гаваней. Глаза горят, лицо раскраснелось, вылитый Хака Баркарис. Целительница даже испугалась, когда рука помимо воли коснулась офицерского кортика. Сердце все в страхе замерло. Это был не человек, с которым она играючи управлялась бы. Перед ней стоял рассерженный эльф, который может с ней сделать все что угодно. Вся ее могучая магия съежилась, как маленькая комнатная собачонка при виде матерого ездового волка. Рассыпались в прах все сказочки про милых и добреньких хельве, которых путают с ангелами. Это был очень далеко не ангел – от глаз, только что с нежностью глядевших на ребенка, полыхнуло огнем жгучей ненависти и презрения, что лесная девчонка чуть не обожглась.
Она чувствовала себя как некая девица Кенди в гостях у румынских эльфов – ее пугала двойственность натуры ее жениха, молодого эльфийского князя. Юноша казался по-детски открытым, ласковым преданным, безмерно любящим свою семью, готовым отдать жизнь за своих близких. Он напоминал ей благородного рыцаря из старинного романа: ловок, силен, красив, умело управляется с оружием. Но ее пугало то, что этот ласковый парень, в тоже время – кровный брат свирепого хищника, огромного кровожадного волка. Горе тому, кто встанет у него на дороге. От его ладной фигуры, от приветливого лица веяло жаром неукротимого темперамента – огонь, который может согреть, защитить от врагов, а может и больно обжечь или даже погубить неопытную девушку в горниле страсти.
Кто он – блестящий образованный юноша или дикий, неукротимый. Кто он – прекрасный принц, плоть от плоти трехсот двадцати восьми поколений грозных вождей, потомок мечтательного идеалиста Тиморна Желтоглазого из рода ваниар, начальника пропавшей экспедиции? Или лесной всадник, жестокий разбойник, безжалостный и неуправляемый гайдук? Член богатой и влиятельной семьи? Или чудовище, на которое объявлена охота? Или и то и другое в одном лице?
Ефросинья отчаянно вскрикнула, заглушая собственный страх
-Тетушка не моя, а твоя!
Дани нянчился с ребенком (искоса поглядывая на родственницу – чтобы та нечаянно не задела ребенка в очередном припадке избыточных эмоций), а мать ребенка продолжала свои глубокомысленные разглагольствования на различные темы. То, что хельве никак не реагирует на ее мудрствования, совсем не останавливало новоявленного философа. Все ее измышления вызывали не зависть к ее мудрости и почитание, а в лучшем случае жалость.
Потому что даже самая бедная авалонская рыбачка не согласилась бы поменяться местами с этой девочкой, даже за все богатства таежного края. Почти голая, зимой и летом одинокая малышка, выживающая за счет природной живучести своей расы, медитирует с октября по май в сугробе, летом кормит своей кровью тучи комаров и гнуса, питается, чем бог послал, а спустя много лет очаровывает своей бредовой философией, как правильно немытую картошку облизывать.
Взрослый эльф разве что не смеялся в голос над этими измышлениями. Оказывается, все в жизни проще простого. Надо было просто посидеть и правильно помедитировать. И всего делов. Тут же бесчувственный космос вернул бы ему живого и здорового отца. Оказывается, незачем любить и забоится о своей жене – достаточно попросить у Марса для нее счастья и здоровья, а самому продолжать обманывать и обижать ее. Не зачем, оказывается, кропотливо, росток за ростком холить и лелеять сад своей любви – для этого достаточно просто «соблюсти чистоту помыслов» и прочитать пару глав «Камасутры». Незачем заниматься с детьми. Не надо их облагораживать их чувства, воспитывать волю, не надо приобщать их к культуре своего народа. Какие, оказывается, глупцы его окружали – отец Гилдор, директор Владислав, учитель Волкодав. Они, наивно полагали, что в детей надо вкладывать душу, учить и развивать их способности. Как это они не догадались просто выйти всем персоналом, сесть рядком под малинник и хором орать – «Великие звезды, дорогой вакуум! Даруйте деткам ум и знание, верните им здоровье! Подайте им хорошее пропитание!» Для воспитания сверхчеловека вполне достаточно бросить младенца на мягкий мох (авось кто-нибудь подберет), а самим скрыться в неизвестном направлении. И появляться через год с каким-нибудь идиотским вопросом, проверить – не помер ли.
Дани был уверен, что человек становится человеком только среди людей. Юный эльф постигает вековую мудрость своего народа, обучается древней магии, только общаясь с себе подобными.
-Мое дитя природа сама помогает нянчить! Его растят и звери и птицы, и гады, и насекомые. Всяк ему друг, всяк ему нянька… -пустилась Фрося в пространные рассуждения.
-Мать и отец должны дитя воспитывать, а не медведь с комаром. Звери птицы и насекомые пусть будут, но детеныш должен бегать со своей стаей – насмешливо прервал ее пылкий монолог дальний родственник, переходя на понятия более близкие, по его мнению, «великой целительнице».
Через мгновение мысль Ефросиньюшки коснулась уже вопросов медицины. Такого он не слыхал, даже от новобранцев, даже после хорошей попойки. Потому что до такого додуматься – не всякому эльфу дано «только избранным». Какая глупая тетя Галя, доставала лекарства, ухаживала за больным. Какой наивный дядя Ваня – рисковал всем, чтобы доставить мальчика в волшебную страну, к врачам своего народа.
Надо было всего-навсего по травке покататься. От такой издевки Фрося потеряла дар речи, и только по-детски обижено затопала ногами от бессилия, а крутиться как припадочная, не было сил.
Дани уже отвернулся от обиженно топочущей на него ножками, как пятилетняя малышка, девицы, чтобы уйти. Но тут его взгляд упал на младенца. Дани показалось страшным оставить его здесь, в этом загаженном логовище, с инфантильной, чрезмерно непосредственной мамочкой, с полностью атрофированным материнским инстинктом. Ведь только самая безалаберная фея додумается рожать так, как это сделала Ефросинья, причем не на тропическом острове, не на Авалоне, «где лето круглый год». Феи в таком случае просто подбрасывали младенца людям. Когда они уверенны, что без помощи людей малыш погибнет.
По крайней мере, при всей своей беспечности, даже фея не станет наивно надеяться, что кому-то в зимней тайге будет нужен малыш, который своему-то отцу не очень интересен. Фрося ведь не на отца ребенка надеется, не себя саму, а на случайного прохожего. Неужели можно строить планы и принимать судьбоносные решения, надеясь на то, что, возможно, какой-нибудь хельве-бродяга случайно пройдет мимо и подберет умирающего ребенка. (А возможно, и не пройдет). А если это будет не хельве, а совсем другое существо? То, которое, как раз детьми питается? И матушкой не побрезгует? А если это будет хельве, но пройдет в стороне – ошибется на пару километров? Или он будет тяжело ранен? Что тогда будет с ребенком? Или он пройдет над убежищем, но просто не догадается раскопать ямку? А если догадается, но у него элементарно не хватит сил? Почему она об этом не подумала?
Эльф додумал это за нее:
-Четыре трупа возле ямки украсят утренний пейзаж!
-А кто четвертый? – недоуменно спросила Фрося.
-Медведица, когда поймет, что никчемную бабу воспитала. И ее удар хватит.
Ефросинья немного огорчилась, и опять погрузилась в мир смутных видений бесплодных мудрствований. На сей раз, они касались сельскохозяйственной тематики. Дани просто не смог удержаться от смеха. Он очень жалел, что этих разглагольствований не слышит старый казак Афанасий. Вот кто бы повеселился над этими рассуждениями. Особенно над тем, что овощи поливать не надо. И сорняки, оказывается, защищают культурные растения от болезней. От всего этого веяло неприятным перегаром запойной философии пьяненькой переселенки «Воткнул – выросло!»
Пока проповедница «чистоты помыслов» несла какую-то очередную ахинею, Дани в этот момент принял решение.
Он знал, что грешно разлучать ребенка и его мать. Но, если бы он оставил все, как есть, то был бы в своих глазах ни чем не лучше князя Малфоя. Даже еще хуже – приласкал и выбросил. И тут он сделал то, за что люди веками ругают эльфов и никсов. Попросту – похитил ребенка. Похитил – это слишком громко сказано. Взял, завернул в куртку и вынес из захламленного логова.
Мужчина готовился защищать в суде право заботиться о ребенке, право его любить и оберегать. Даже нашел параграф, где говорилось о том, что в случае «если родители не желают или, в силу бедности, нездоровья или иных причин, не могут воспитывать свое дитя, оно может быть передано любому родичу, имеющему таковую возможность и изъявившему таковое желание».
Но, видимо преобразовывать вселенную под свои бредоподобные фантазии и заботиться о реальном живом ребенке (пусть даже об одном) одновременно не возможно. Ибо никто не сотрясал волшебную страну криками «Верните ребенка!», «Где мой сын?». Никто даже не обратился в милицию.
Возможно поэтому, слишком занятые обдуриванием наивных сорокалетних горожанок, родители даже не заметили похищения своего ребенка. По-крайней мере, никто не написал, про чудовищное похищение. Не гремела страна. Не понеслись возмущенные вскрикивания миллионов поклонников в волшебную страну в адрес коварного похитителя. Видимо, Фрося считала, что Дани – это один из таинственных ИХ. Ее даже не смутило, что мать с сыном теперь будет разделять звездная пропасть в миллионы световых лет. А папочку ребенка его отсутствие более чем устраивало.
Но какая-то смутная тревога поселилась в душе у женщины. Сомнение, зароненное в душу наивной девочки ее родственником, пустило в ней уже глубокие корни.
-Он использует тебя, как последнюю лохудру! – до сих пор звенит голос Дани Гилдорсона. И Фрося понимает то, что он имел в виду вовсе не растрепанную прическу. И до нее начинало доходить, что он все-таки прав. Но попросить прощения было уже не у кого. Как и просить вернуть ей сына бесполезно. Только одно и осталось в памяти: «неизмеримо далеки они от нас».
А в это время Дани с мальчиком ехали домой. Этот ребенок вырастет у моря, в хорошей семье. Там сможет он сам выбирать свое будущее, пока его мамочка развлекается наивными утопиями. Он еще не знал, что скажет о родителях приемышу. Но точно знал, что теперь он в ответе за судьбу мальчика.
-Не бойся, Пека, прорвемся – с улыбкой сказал Дани спасенному малышу. Тот радостно улыбнулся в ответ.