«Робер Брессон»

«Приговорённый к смерти бежал, или Дух веет, где хочет».
(Приз Каннского кинофестиваля «за лучшую режиссуру»)

Картина во многом автобиографична.
Оккупация. Немецкий плен. Всё это, конечно же, пропитано болью и немощной ненавистью к фашистским захватчикам, которая всегда подразумевается по умолчанию в произведениях искусства, отражающих тот страшный период истории, связанной с тотальным уничтожением свободы и достоинства человеческой личности. Но это сейчас не так важно. Важно другое. Лица оккупантов скрыты, они не играют никакой роли, выполняя лишь механическую функцию. В их действиях нет ничего личностного. Они лишь часть тоталитарной системы. К ним невозможно испытывать ненависть.
Система предоставляет выбор: смириться с уничижением личного достоинства и пассивно довольствоваться ничтожно малой свободой или сопротивляться с риском для жизни.
Первое знакомство с главным героем происходит в контексте уже сделанного им выбора — он участник сопротивления, пытающийся осуществить побег из-под ареста. Далее, неудача, плен.
У всех узников разные досье и, соответственно, разные шансы на выживание. Никто не знает расстреляют его или когда-нибудь всё же отпустят. Заключённых держат в полном неведении. Любая попытка передачи какой-либо полезной или бесполезной информации пресекается на корню и карается смертью. Оказываемое на узников таким образом психологическое давление рассчитано на их склонение к сотрудничеству с оккупантами, то есть к предательству.
В плену герой подавлен и возвышен одновременно.
Даже в самой безысходной ситуации, когда, казалось бы, ты обречён, твои шансы на спасение ничтожны малы и тебе ничего не остаётся, кроме того, как уповать на чудо и молиться, обрести внутренне мужество помогает возможность участия в судьбе ближайшего к тебе и подобного тебе несчастного узника. Пусть в тебе самом недостаточно мужества и самообладания, но ты укрепишь своего сотоварища по несчастью в его вере в возможность и нужность сопротивления, пусть у тебя не получиться спастись самому, но ты поможешь спастись другому — в этом есть здоровый азарт протеста, возвышающий тебя над злым роком обстоятельств, и это не даст просочиться в тебя унынию и опустить руки, окончательно отчаявшись. Твой протест уже независимо от тебя самого прозревает сквозь форму личного горя и находит своё наиболее эпическое выражение в защите общечеловеческих ценностей, за которые ты становишься в ответе перед богом и самим собой. Сопротивление становится делом чести.
Связь между людьми, не сломленными духом, очень важна. В конечном итоге она сыграет свою решающую роль. Таков высший замысел.
В картине всё подчинено раскрытию этого замысла.
Любой молитвенный запрос о помощи из вне всегда сопряжён с обретением внутреннего мужества и способностью найти в себе силы к реальным действиям. Иначе запрос не работает. И в этом суть раскрытия замысла.
Кульминацией же замысла является понимание того, что не всякое сопротивление угодно свободному духу, он веет лишь там, где захочет. Где-же это?
У одного из сотоварищей главного героя, Орсини, был выбор — временно подчиниться воле обстоятельств и терпеливо ждать любой маломальской возможности своего освобождения, не исключая возможности хорошо продуманного побега или, наперекор судьбе, в насмешку над врагом и собственным страхом смерти, всё же реализовать эту безумно-поспешную и плохо спланированную попытку самостоятельного освобождения из-под тюремного гнёта, вопреки здравого смысла, подчинившись безрассудному азарту внутреннего чувства превосходства над обстоятельствами окружающей тебя действительности. Он выбирает второе.
Попытка претерпела неудачу.
Да, дух Орсини был отягощён одержимостью азарта и не мог свободно парить. Праведен ли был тот азарт (?), — это становится уже не так важно. Ведь свободный дух дик и не обуздан по своему определению, а значит не научен праведности, ему не ведомо ни добро, ни зло, он веет, где хочет. На ум приходят две возможности, первая менее вероятна, вторая более:
— дух Орсини был отягощён гордыней (он возжелал доказать себе и окружающим, что способен совершить этот отчаянный поступок — побег из-застенок Гестапо — гордо возвысившись над мерзким тленом роковых обстоятельств и пренебрегая обещанным ему должностным лицом легальным освобождением, как некой подачкой, его недостойной);
— следователь предложил Орсини сделку с совестью (например, предать своих товарищей, раскрыв явочные адреса, или что-нибудь в этом духе) в обмен на освобождение, или расстрел, в случае его несогласия. Поэтому Орсини и решил во чтобы то ни стало бежать. Быть может бежать не от тяжести плена, как такового, но от тяжести соблазна предательства, или для того, чтобы просто использовать свой последний шанс. Бежать безрассудно и без оглядки. Отягощение? Не знаю. Никто не знает. Священник сказал, что Орсини обрёл свободу и покой. Возможно, что тот свободный дух, который веял в финале картины тем двум успешным беглецам, есть прямое или косвенное следствие формальной неудачи Орсини. Ведь любому успеху должен предшествовать опыт жертвенной ошибки.
Да это так, Орсини возвысился, подарив шанс на спасение остальным. Благодаря его ошибке в расчётах плана побега у его последователей появляется возможность избежать этой ошибки. Его поступок был своего рода разведкой боем. Жертвоприношением! За его технической ошибкой в расчётах, стоит безупречный расчёт на духовное возрождение борьбы за свободу. Кроме того, в каком-то быть может несколько отвлечённом смысле Орсини всё же очередной раз убеждает врага в том, что застенки его тюрьмы достаточно неприступны для побега, тем самым усыпляя его бдительность. Я верю молодому священнику. За формальной частной неудачей одного стоит подлинный успех целого. Стихию Орсини должно рассматривать, как одну из ипостасей триединства с двумя другими стихиями тех двух успешных беглецов.
Возможно, всё возможно в этом великом множестве многообразия метаморфоз божественного триединства: терпеливо-расчётливого Отца, сменившего ветхозаветную жестокость своего недоверия ко всему тому, что связано с человеческими слабостями, на новозаветную надежду и веру в человека; преданного близкими людьми и одновременно преданного своему делу до самого своего конца но, возможно, недостаточно терпеливого Сына; и свободного от всех формальных условностей, даже связанных с немецкой символикой на предметах форменной одежды, Духа, которого так не хватало главному герою, без которого, как выяснилось позже, побег не был возможен даже технически, и которого он всё-таки дождался.
Кроме всего прочего, если вернуться в своих умозаключениях от абстрактных метафизических практик обратно на грешную Землю, то вопрос самоорганизации сопротивления в условиях тюремного заключения был осложнен ещё тем обстоятельством, что каждый из узников мог оказаться предателем, уже состоявшимся и подсаженным ко всем остальным специально для проведения агентурной работы или потенциальным. Арестантов периодически увозят за пределы тюремных стен для проведения допросов по их индивидуальным делам, где и могли быть заключены с ними подобные соглашения. Понимание этого должно было парализовать попытки внутреннего взаимодействия арестантов друг с другом, а значит и намерение к любому сопротивлению. Однако, вера в человека, в его изначально добрую и порядочную природу, которая некогда выделила его существование из хищного мира животного небытия и нарекла его Человеческим именем, в то, что его душа, возможно, ещё не до конца скована страхом, несмотря на всю тяжесть его бремени, всё-таки помогла нашим героям сделать правильный выбор.
Конвейер гестапо — это рулетка смерти, игра в кости живыми душами людей. Следователь всегда уважителен к каждому из арестантов, обращается к ним на Вы. Но это не утешает. Безразлично, как будут тебя убивать, как собаку или как аристократа. Важно будут-ли вообще и когда. Верить никому нельзя. Информационный голод. Никто ни в чем не уверен и все всего боятся.
Нельзя быть уверенным, что расстреляли твоего товарища, нельзя быть точно уверенным, что и тебя расстреляют, даже после вынесения смертного приговора, — возможно тебя таким образом лишь пытаются сломать, склонив к сотрудничеству. Любая попытка протеста подавляется надеждой на то, что этого никогда не случится! О, это поистине великий конвейер ГЕСТАПО! Технология этого конвейера универсальна и выходит далеко за рамки той войны. Ну как с этим бороться? Ума не приложу…
Главный герой понял это. Искусство своего освобождения он собрал по крупицам своего терпения, каждый раз приступая к решительному действу лишь тогда, когда понимал, что по-другому было уже нельзя.
Его дух оказался поистине свободным и веял, где хотел.

«Сущность и Воля"
Если подойти существенно ближе к самой сути существа существующей сущности, то каждый невольник, невольно увольняя свою вольную волю на волю, волен вволю вольничать в неволе.
Горбун

«На удачу, Бальтазар!»
В "На удачу, Бальтазар" Брессон использует очень интересное Фрейдо-Христианское построение. Сверхнравственный ("СверхЯ"), ослик ("Я") и убогий ("Оно") — вот триединый Бог по Брессону (Отец, Сын, Святый Дух).
Вопрос об истинной природе Христа лично для меня не стоит. Он Бог, только если он Человек, и никак не иначе.
Брессон, идёт в этом направлении ещё дальше и разбивает вообще стереотип обязательного заключения Бога в какую-либо возвышенно-благородную форму. Форма — это условность, по Брессону важен сам принцип тройственного проявления Его единой сущности. Согласно его видению, единый глобальный Бог растворён во всём живом и Его сущность обнаруживается в нас отзвуками тройственного проявления Себя, — как далёкое метафизическое эхо первородного Слова, некогда отбросившее три взаимоопосредующие друг-друга тени своего бытия.
Благодаря этому новому чувству я понимаю, что Бог везде в буквальном смысле этого слова, и хоть я и нахожусь на Его территории, Он остаётся безропотным и беззащитным предо мною. И что я, лично я, ответственен за Него прям здесь и сейчас, потому что я Его приручил к себе, а не Он меня. Это несколько переворачивает привычное религиозное восприятие, но я доверяю этому новому чувству... Всё правильно, да, всё правильно, — могущество Бога несколько в другом нежели в Его неумолимой и беспрепятственной способности нас, если что, покарать, наказать за что-то или повернуть реки вспять и прочих "голливудских спецэффектах". Нет, Бог может быть другим, — он простой, он домашний, он нежный, как колыбель моего детства, как руки матери, как мой лучший друг Васька... А мы Его шпыняем, как этих Трёх из фильма Брессона.
Ещё издревле кротких умом считали за блаженных, в литературе и кинематографе есть множество подобных образов. Самым ярким, пожалуй, является Форест Гамп. У Тарковского тоже есть. И тому есть объяснение... На слабоумных не распространяется тяжесть первородного греха, в них починает чистый Дух, не испорченный вкушением плода познания. Первые люди нарушили запрет Бога и, вкусив плод познания, прозрели умом. Понимаете? Именно умом, — в этом и заключается первородный грех. Слабоумные же остаются там, в состоянии исходного блаженства, непосредственной близости к Богу, которое было доступно Адаму и Еве до момента их великого ослушания, — в состоянии пребывания в них Духа Святого. Даже этимология слова "убогий" говорит о близости юродивых к Богу. Умом к Богу невозможно прийти, пытающиеся сходят с ума. Ну, кроме Канта, конечно. Да и то говорят, что в особо тонких местах он умело спекулировал на подлоге смысловых понятий и образов.
Что касается "сверхнравственного" (отца Мари), то он, действительно, замкнулся в своём сверхнравственном аскетичном мире, изгнал из него всех и вся, отказавшись от любых форм человеческих привязанностей. Сама Мари говорит, что он "не мой", он чужой, он спрятался от меня в своей гордости. Также Ветхозаветный Бог изгнал людей от себя. Он был жесток по отношению к нашим пращурам, как и отец Мари. Священник говорит отцу Мари, что надо уметь прощать. Бог нашёл в Себе способность простить нас. На смену Его ветхозаветной жестокости пришла Его новозаветная Благодать — Христос, несущий Любовь. Но не всё так просто. Люди убили Христа, что, собственно, мы и наблюдаем у Брессона… Маленький ослик мученически взял на себя все грехи этой маленькой истории, рассказанной нам Великим мастером.

«Метод Брессона»
О боже, я думал не вынесу этого никогда...
Брессон играет Троицей, как в напёрстки. Неизвестно, где и кто вылезет. Но этого не надо пугаться или отягощаться этим. Главное, что волшебство получается. А значит, аминь

"Вместо запоздалой преамбулы. Краткий экскурс в киноиндустрию."

Тупые сериалы сильнее всего затягивают. Они, как самый тяжёлый наркотик, типа семечек, — мозг ваашпе отключается, когда начинаешь их лузгать. Входишь в некое медитативное состояние отрешённости от собственного критического мышления и просто плывёшь по течению предполагаемого режиссёром сценария, примеряя на себя предлагаемые им эмоции, — режиссёр уже за тебя обо всём подумал и впаривает тебе готовый продукт своих измышлений.
А вот с авторским кино такое не прокатит, там режиссёр не даёт готовых ответов, а предлагает лишь повод для самостоятельной рефлексии и, в конечном итоге, тебе самому приходится за себя всё решать.
Поэтому авторское кино людям (мне в том числе) смотреть зачастую бывает просто лень.
А вот простые, как три копейки, сериалы — только в путь и с превеликим удовольствием!