-- : --
Зарегистрировано — 122 325Зрителей: 65 474
Авторов: 56 851
On-line — 13 359Зрителей: 2618
Авторов: 10741
Загружено работ — 2 110 648
СОЦИАЛЬНАЯ СЕТЬ ДЛЯ ТВОРЧЕСКИХ ЛЮДЕЙ
«Неизвестный Гений»
ЖЕНЬКИН ИКОНОСТАС (Посвящается всем художникам, прошедшим с победой и славой по дорогам Великой Отечественной войны)
Плэйкасты / Другое / ЖЕНЬКИН ИКОНОСТАС (Посвящается всем художникам, прошедшим с победой и славой по дорогам Великой Отечественной войны)
Пред. |
Просмотр работы: |
След. |
20 апреля ’2013 
00:16Добавлено в закладки: 5
Как только выпадала свободная минута, старший сержант Красной Армии Евгений Степанович Смирнов, а попросту говоря – Женька, ибо язык никак не поворачивался обращаться к нему по отчеству, уж слишком он был прост и обыкновенен, садился где-нибудь в укромном уголке. И неважно, что это было, ствол стройной берёзки или пахнущая янтарной смолой сосна, или же бревенчатый накат в окопе. Устроившись, как можно удобнее, он доставал, спрятанную на груди под гимнастёркой старую потрёпанную тетрадку, огрызок карандаша, и начинал чудодействовать. А точнее, рисовать.
Правда, вначале Женька несколько минут отрешённо смотрел на свои руки, огрубевшие от жары и холода, красноватого оттенка, исцарапанные до невозможности. Это было нечто вроде ритуала или даже священнодействия. Словно он настраивался на определённый лад, как бы взводя в глубине души некую невидимую для глаза пружину. Эта пружина взводилась неторопливо, легко, дрожа нервно и звонко. Затем Женька пролистывал то, что было им до этого написано, нарисовано, в общем, понимайте, как хотите. И так же неторопливо, листок за листком, задумчивым взором всматриваясь в созданные им ранее образы. Писал Женька исключительно только людей, разных, как по внешности, так и по характеру. Получался этакий своеобразного рода иконостас совершенно непохожих друг на друга судеб, но в данный момент связанных, безусловно, единым – войной и смертью.
И едва был пролистан и осмыслен чуткой душой самый последний рисунок, а затем обнажалась чистота нового тетрадного листа, Женка приступал к творчеству.
А вот рисовал Женька намного быстрее, мгновенно выхватывая из сознания запечатлённый когда-то в его памяти образ и после нанося его резкими и точными движениями на пожелтевшую от времени бумагу. Но рисунок не торопился закончить сразу, ещё несколько дней уходило на правку, если ему казалось что тот или иной штрих, та или иная деталь выпадали из нужной канвы композиции.
Женька никогда не писал с натуры, а вернее сказать, никого из своих друзей-однополчан не заставлял позировать, то есть сидеть подле себя определённое время неким там истуканом. И не потому, что ему неудобно было об этом просить кого-нибудь, а просто не имел такой привычки. Женьке достаточно было и взгляда, чтобы уловить любой нюанс, фактуру и мимику лица того, кого ему вдруг вздумалось запечатлеть в портрете. Правда, когда он учился в художественном училище, рисунки с натуры входили в обязательную программу обучения. Но тогда о свободе выбора как таковой, особенно в первое время, даже и речи не могло быть – пиши, рисуй только то, что преподаватель поставит у тебя перед носом или же кого посадит, иногда даже в полуобнажённом виде.
Окончить училище Женька так и не успел – началась война, и он одним из первых ушёл на фронт. Вначале, разумеется, было не до художеств, да и вдохновения тоже. Ну, какое может быть вдохновение, когда вокруг творилось такое. Горе, ужас, кровь, смерть…
Попал Женька в пехоту, царицу полей. А куда, скажите, ещё с его близорукостью и фактурой. Женька был небольшого росточка, про таких обычно говорят – полтора метра с кепкой. Но зато для пехоты, как говорится, в самый раз: мелкий, ёмкий, уместится даже в самом маленьком, вырытом наспех окопе, да и пуля чай не зацепит – попробуй ещё попади в такую жиденькую мишень.
На первых порах была одна винтовка на двоих. Но напарника убило где-то спустя неделю рикошетом от взорвавшегося рядом снаряда. Тот даже не успел, как следует, и повоевать, завалившись в окопе на спину и уставившись в хмурое июльское небо светлыми удивлёнными глазами. Вот тогда винтовка и перешла в единоличное владение Женьки.
Погибшего звали Павел, смешливый, бойкий на язык парнишка, был родом откуда-то из-под Костромы. Именно он и стал тем самым первым, кого Женька впоследствии запечатлел в своей тетрадке. Но не мёртвым, а как запомнил его – живым и весёлым…
Сколько пришлось всего испытать, перенести, даже и представить невозможно. Четыре долгих года растянулись в целую вечность.
Но вот, наконец, это случилось: 2 мая 1945 года фашистская Германия, точнее, гарнизон города Берлина подписал договор о капитуляции. Казалось, вроде бы и все: можно было чествовать и славить победителей, - и с песнями домой. Но не тут-то было. Война даже и не думала заканчиваться. По крайне мере для советских солдат. Нежелание американских войск продвинуться восточнее Пльзеня, вынудило командование Красной Армии направить все свои основные силы в направлении Праги, где засели отборные части Вермахта и СС. Цепные псы самого Гитлера даже после капитуляции Германского командования остались верны приказу своего бесноватого фюрера удержать город во славу рейха любой ценой. Они нисколько не желали внять разумным доводам, что рейх пал, что с нацизмом покончено, а их вождь трусливо избежал справедливого возмездия, отравившись и отравив свою спутницу. К чему тогда бессмысленные жертвы?
Бой был страшным. Так сказать «второй Берлин». Но 9 мая Прага была освобождена. Женька тоже принимал участие в освобождении, но ему повезло выжить в той кровавой мясорубке. А вот тысячи советских солдат были тогда убиты и ранены. Не избежали подобной участи и немцы. На стороне противника жертв было в несколько раз больше. Невероятная цена за безумие, которое невозможно было остановить.
Фашисты были разгромлены, как говорится, на голову, многие сдались в плен. Но вскоре большая группировка вооружённых до зубов эсэсовцев была обнаружена в районе деревни Сливице. И теперь советское командование, это когда уже официально было объявлено об окончательной победе над фашизмом, готовилось к решительной атаке в ночь с 11 на 12 мая.
Полк, где служил Смирнов, тоже был задействован в этой операции, но, пока суть, да дело, личный состав отдыхал, занимаясь разными мелочами. Кто готовил своё оружие к бою, чистил, смазывал его. Кто-то спал, развернув скатки и накрывшись ими с головой, чтобы прорезавшееся сквозь свинцовые и низкие тучи солнце не слепило глаза. Кто-то точил лясы о том и обо всём, но большей частью, как он вернётся домой к родным и близким, к жене и детишкам. Женька же немногие часы отдыха решил посвятить как обычно рисованию. Чтобы его ничто не отвлекало, он отошёл немного в сторону от расположения полка, и, спустившись вниз мимо тонконогих берёзок – ну, совсем как в родном Подмосковье, - по поросшему свежей молодой травкой пригорку к вьющемуся голубой ленточкой ручейку.
Местность была явно живописной, витийствовала разноголосицей птиц, дышала свежестью, майской прохладой, так и просилась на бумагу, чтобы быть как-то запечатлённой. Но для этого требовалось много чего: и хорошее полотно, и краски, а самое главное – соответствующее вдохновение. Но у Женьки на данный момент ни красок, ни полотна не было – одна тетрадка да простой карандаш, даже не химический. Вдохновение было, но совершенно иного характера.
Женька прошёл всю войну, отделавшись, на удивление, всего лишь небольшой контузией и парой царапин. Правда, последнее ранение в боях за Кенигсберг было значительным: пуля попала в плечо, но прошла по касательной, не задев серьёзных артерий. И всё же госпитализации было не избежать. Именно там Женька и начал собирать коллекцию своих портретов, коллекцию особого характера – он рисовал тех, кого успел узнать за все эти годы страшной войны и кто погиб прямо у него на глазах. И рисовал он своих погибших друзей и товарищей такими, как он их всегда помнил – живыми и здоровыми и, конечно же, улыбающимися.
Вначале ополоснувши руки и лицо прохладной, стремящейся, наверное, к большой реке, водой из ручья, Женька отошел немного в сторону и сел подле стройной березки, прислонившись к шершавому, но тёплому стволу спиной. Автомат положил подле себя. А затем тетрадку и карандаш. На этот раз с карандашом повезло – вместо обмылка был новенький, ещё ни разу не использованный грифель. Оставалось только заточить, что Женька и сделал, пройдясь несколько раз по граням перочинным ножиком. Карандаш Смирнову от щедрот своих презентовал их взводный капитан Субботин, мол, бери, рисуй и дальше свою галерею, может, и вправду станешь известным художником, тогда, глядишь, и меня вспомнишь.
И на этот раз Женька не отошёл от положенного ритуала. Всё так же неторопливо пролистал листок за листком.
Вот Андрюха Таиров, тихий, спокойный парнишка, очки на переносице, взгляд интеллигентный, умный, и доверчивый. Ленинградец. Не успел закончить политехнический. Знал много стихов разных поэтов, особенно серебряного века. Писал и свои, только почему-то стеснялся их читать вслух. Но ему, Женьке, как-то прочитал несколько. Талантливо было исполнено, и пронзительно. Возможно, он стал бы известным поэтом. Только пуле всё равно кто ты – гений или злодей. Пуля – она дура.
А вот Володька Зарубин, уралец, здоровяк, красавец, кровь с молоком так и играет. Озорник, балагур. Любую железку мог своими сильными руками согнуть и разогнуть, даже закрутить в замысловатый узел. Но смерти избежать не сумел. Настигла его безносая, когда они любой ценой пытались удержать какую-то безымянную высоту. Зачем? И сами этого не поняли, потому что, едва закрепившись там более чем основательно, пришлось ту высоту внезапно оставить. Тогда, скажите, какого рожна нужно было её брать? Зато ребят на той высотке полегло немало…
А вот Бейкмурат Агилаев. Степной человек. Смуглый, коренастый. С симпатичными усиками на узком скуластом лице. Настоящий джигит. Смотрит с рисунка пронзительно, словно видит тебя всего насквозь. Но эта пронзительность добрая, хорошая, улыбчивая. Любил петь песни на своём гортанном языке. В тех песнях было всё – и удаль степная, и запах полынный, и быстрый бег диких лошадей. Но только оборвалась эта песня в самом начале…
Коснувшись кончиком пальца грифеля карандаша, тем самым проверив его на остроту и убедившись, что вполне сгодится, Женька приступил к творчеству. Вначале он начал быстро водить по бумаге, высекая на ней тонкие искристые, но ещё пока не во что не определившиеся, контуры. Вскоре возникли глаза, брови дугой, затем длинный с горбинкой нос, губы.
Через несколько минут профиль стал узнаваем. Тарас Устинович. Белорус. После освобождения Белоруссии попал в их взвод пулемётчиком. Партизанил. Там и научился этому ремеслу. На его счету были десятки, а то и сотни фрицев. Разменял уже с пятый десяток, но был ещё крепок, подвижен. Дважды ранен, но несерьёзно. Говорил: «Я счастливчик. Пуля меня лишь царапает, но дальше не берёт. Вот покончим с Гитлером, вернусь к себе в деревню – детишек учить, правде и любви». Не повезло. Прага стала его последней цитаделью…
Внезапно где-то рядышком послышался какой-то неясный лёгкий шум, словно под ногой хрустнула ветка.
Женька быстро поднял глаза. По другую сторону ручья, наставив вороненое дуло автомата, стоял гитлеровец в форме эсэсовца. Фельдфебель, определил по нашивкам Женька.
Немчик был явно уже не тот, что ранее, точнее, той поры, когда германская армия с победным демаршем шествовала по просторам Советского Союза, а некий потрепанный, небритый, в грязном, порванном в нескольких местах мундире. Но шевелюра на его голове вызывала восхищение – была огненной, глубоко насыщенного рыжего оттенка, так и пламенела. Стоял, сволочь, и улыбался, словно ничего не боялся. А ведь должен – всего в каких-то трёхстах метрах, а то и ближе, стоял в боевой готовности полк, который через несколько часов будет гнать этих наглых и спесивых фашистов в хвост и гриву.
Рефлексивно Женька потянулся было к лежавшему подле себя автомату, но фашист нервно повёл своим «шмайссером», мол, не балуй Иван, а то ненароком ещё шмальну, и, не спуская зоркого взора с советского солдата, в два огромных быстрых прыжка перемахнул через ручей. Как метеор.
«Такой шмальнёт, - подумал Женька, уловив холодный колючий взгляд гитлеровца на себе. – И не задумается. Наверное, руки по локоть в крови. Но тогда почему тянет? Или решил поиздеваться? Неужели он думает, что я буду умолять о пощаде? Фиг с маслом! Пусть стреляет».
Конечно, можно, было, сгруппировавшись броситься эсэсовцу под ноги, когда тот оказался рядом, сбить одним резким ударом и подмять под себя. Хотя вряд ли такого подомнёшь, вон какой бугай вымахал, почти под два метра ростом, несмотря на то, что худой, но заметно, жилистый. Он запросто накостыляет Женьке по первое число. Разные весовые категории. Если только, конечно, вцепиться фрицу в горло волчьей хваткой. Но, скорей всего, подобное не прокатит – немчура проклятая явно настроена решительно. Вон как зыркает своими голубыми глазищами.
И Женька, облизнув, ставшие в одно мгновение сухими, губы, тихо произнёс:
-Что смотришь, сволочь? Давай стреляй!
На что эсэсовец только ухмыльнулся.
Ещё ухмыляется, гад! Интересно, что он тут делает? Разведчик? Что-то не похоже. Стоит в открытую, не прячется, будто так и надо. Словно он ещё хозяин на этой земле. А может, пробирается до своих? Тогда более странно. Его фашистская кодла находятся чуть западнее, туда бы и шёл. А так получается - такого кругаля задал. Или он уже сам по себе? Надоело воевать, вот и направляется до дому до хаты. Так лучше бы сдался.
Пока Женька забавлял себя раздумьями, эсэсовец вдруг сделал решительно шаг вперед – Женькиных целых три, - отбросил ногой его ППШа прямо в ручей, а затем, вот наглость, выхватил из рук тетрадку с рисунками.
Женька, было, дернулся, но гитлеровец всё той же ногой в крепком офицерском сапоге поступил с ним, как до этого с автоматом, правда, не отшвырнув, а припечатав с невероятной силой к дереву. Глаза фашиста вспыхнули, то ли злобой, то ли ненавистью, а может, и вовсе ни тем и не другим, там было всё так неопределённо – сплошное непонимание.
У Женьки сразу перехватило дыхание, кровь отхлынула от лица, а сердце как бы и вовсе перестало биться, замерев в ожидании – а что дальше? Он даже как-то образно увидел себя со стороны: растерянным, униженным, не способным даже на ответное действие. Осталось только дождаться выстрела. Или эсэсовец прервёт его жизнь иным способом – прирежет, как кутёнка, чтобы без пыли и шума, ведь ему обнаруживать себя не резон.
А Женька так и умрёт, прислонившись спиной к нерусской, но такой родной берёзке. И будет звенеть над ним, павшим, весёлой разноголосицей беспечных к мирской суете птиц небо чужой страны.
Только эсэсовец не торопился ни стрелять в Женьку, ни делать что-то другое. Он неторопливо, опустив свой «шмайссер» дулом вниз, тот бесполезной смертоносной железкой заболтался на плече, и начал пролистывать Женькину тетрадку с рисунками. По каменному, как бы серому, но в данный момент сосредоточенному лицу немца невозможно было догадаться, что у него сейчас на уме. Лишь пару раз ухмыльнулся.
Ухмылялся и тогда, когда вдруг убрал свою тяжёлую ногу с Женькиной груди, и, отойдя назад на шаг, бросил тетрадку Женьке на колени. А потом неожиданно озарил себя улыбкой, если только подобный оскал можно было назвать столь светлым словом.
-Гут! Карашо! – голос прозвучал как гром среди ясного неба.
Женька пришёл в себя, коря себя за мимолётное малодушие, и теперь уже готов был броситься на рыжего эсэсовца при любом удобном случае. А там будь что будет. Ибо было ясно: при таком раскладе или ты его, или он тебя. Третьего не дано.
-Майн ист… Каки эте, - коверкая русские слова, начал было объясняться немец, а потом вдруг нырнув громадной рукой во внутренний карман своего чёрного мундира, выудил оттуда на свет книжного формата блокнотик. Любовно окинул его взглядом, а потом протянул Женьке.
Тот недоуменно посмотрел на то, что ему предлагали, и где-то с мгновенье, поколебавшись, взял в руки затянутый в мягкую кожу предмет.
Блокнот сам по себе распахнулся посередине, видимо, он часто раскрывался на этой странице. В упор на Женьку глянули широко открытые глаза, в которых было столько радости и света, глаза немецкого солдата, совсем парнишки. Рисунок был выполнен столь мастерски, что невольно завораживал своим натурализмом.
В подобном ключе были исполнены и все остальные рисунки. И везде лица, лица, лица… Радостные, грустные, печальные, задумчивые. Лишь изредка попадались небольшие миниатюры: лес, деревья, поле, цветы, река. И ни намёка на войну. Словно войны тут и вовсе не существовало. Здесь был совершенно иной мир, мир красоты и любви. Любви бесконечной.
И это просто никак не вязалось с образом, стоявшего в паре шагов от Женьки эсэсовца, прожженного убийцы до мозга костей, который в любую минуту мог лишить его жизни. Но то, что тот являлся непосредственным автором всей этой красоты, сомневаться не приходилось, - вон с каким трепетом он, когда передавал Женьке блокнотик, удерживал его в своих громадных ручищах. Странно! Хотя, что тут странного – этот немец, возможно, такой же простой и обыкновенный человек, как и он, Женька. Работал, любил, делал своё дело, пока проклятая война не обрядила его эту ужасную чёрного цвета форму и не сделала своим слепым орудием.
Женька закрыл блокнотик на последней странице – все листы там были заполнены рисунками, - и протянул эсэсовцу. На, забирай своё богатство.
Фельдфебель спрятал блокнот в кармане мундира, а затем вопросительно посмотрел на Женьку, словно ждал чего-то, - одобрения своим художествам что ли?
Что ж, рисунки достойны уважения, и если можно было, то Женька пожал бы немцу руку в знак признательности его таланта, но сейчас явно был не тот случай, и поэтому, он только выдавил из себя чуть слышно:
-Хорошая работа. Мастерски исполнено. Где учился?
Голос оставлял желать лучшего, был хриплым, каким-то сдавленным, неплохо бы прокашляться. Но после, как были произнесены последние слова, дышать стало легче.
-Вас? – переспросил эсэсовец, вслушиваясь в тихий невнятный лепет советского солдата, но, видимо, поняв суть сказанного, заулыбался. – Найн! Нигиде не училься… Сам! – и взмахнул витиевато рукой, явно желая показать этим незамысловатым жестом нечто такое, чтобы объяснило бы и суть, и его способность к рисованию.
Эсэсовец хотел было добавить ещё что-то, как вдруг замер, насторожившись. Насторожился и Женька.
С боку расположения полка послышался оглушительный свист, а затем и резкий окрик: «Смирнов! Ты где?».
Всё произошло в течение нескольких секунд, - там, где только что стоял фашист, остался всего лишь огромный след от его сапог на влажной земле. Женька в удивлении только крутанул головой, а потом бросился искать автомат. Утрата личного оружия то ещё преступление. По законам военного времени карается строго вплоть до расстрела.
Слава богу, автомат нашёлся сразу, только был, как говорится, сильно подмочен. Но это уже не страшно – быстро высохнет и, возможно, ещё исправно будет использован по своему назначению.
Из-за деревьев показалась плотная фигура сержанта Мироненко, добряка украинца.
-А вот ты где! Снова бумагу мараешь? Лучше бы поспал.
-Не хочу, - ответил Женька, осматриваясь встревожено по сторонам – вдруг эсэсовец где-нибудь затаился и держит их на мушке. Рисковать одному – куда ещё ни шло, а вот кем-нибудь другим, особенно товарищем – дудки.
Но вокруг была тишина, даже веточка не шелохнулась.
-Что крутишь головой? Потерял что? Или заметил кого? – напрягся Мироненко, стаскивая автомат с плеча и беря его наизготовку.
-Да нет, никого. Это я просто так. Красиво кругом – вот и смотрю.
-Чёрт, красоту нашёл. Обычный лес. Муравьи да мошкара проклятая. То ли дело в городе. Чистота, блеск. И никакой тебе грязи под ногами.
-Ладно, много ты понимаешь, - буркнул Женька. – Чего звал?
-Построение через полчаса. Так что пошли.
-Пошли, - сказал Женька, а про себя подумал: «От греха подальше».
Поднимаясь вслед за Мироненко вверх по небольшому, поросшему заячьей капустой пригорку, Женька напряжённо ждал гортанного окрика, это в лучшем случае, или же выстрела в спину. И только, подойдя к расположению, облегчённо вздохнул…
Бой был страшным и жарким. Правда, вначале лагерь эсэсовцев атаковала диверсионная группа МГБ. И только после этого присоединились регулярные части Красной Армии. А чтоб фашистам небо и вовсе показалось с овчинку, их спонтанно налаженные укрепления накрыло лавой мощного фронтального огня. Тут и «Катюши» постарались, да и американцы вдруг решили показать свою щедрость, введя в бой механизированные соединения. Короче, огня и взрывов тут хватило явно с лихвой.
Удалось пострелять и Женьке, возможно, в последний раз – автомат на удивление работал исправно, ни разу не заклинило. Правда, он так и не понял - попали его пули в цель или нет? Все происходило как бы на расстоянии, бежал, стрелял, снова бежал и стрелял. Всё мельтешило перед глазами. И когда всё окончилось, Женька просто в изнеможении опустился на колени.
Отдышавшись, он осмотрелся. Сквозь дым и огонь вырисовывалась страшная панорама происшедшего. Повсюду валялись мёртвые, изувеченные смертью тела. Как эсэсовцев, так и советских солдат. И кого больше - невозможно было определить вот так навскидку. Да и какая разница, главное, что всё закончилось. И больше никого не нужно будет убивать. Наступил долгожданный мир. Мир на всей земле. Победа! Но какой ценой?!..
Женька поднялся и, шатаясь, побрёл, сам не ведая куда, и вдруг замер как вкопанный. Впереди на каком-то покорёженном дымящемся железе, странно подвернув левую ногу, спиной навзничь лежал тот рыжий эсэсовец, художник. Лежал и смотрел в закопченное небо пронзительными голубыми глазами, а на его веснушчатом лице застыла гримаса недоумения: за что? На груди, несмотря на черноту мундира, алым кровавым цветком расплылась запёкшаяся кровь.
Сам не зная почему и даже не осознавая своих дальнейших действий, Женька вдруг взял и подошёл ближе к эсэсовцу, рванул у того мундир на груди и выхватил из нагрудного кармана знакомый блокнотик.
Маленькая книжечка была вся в крови, а посередине и вовсе навылет пробита пулей. Но всё также блокнотик распахнулся посередине, но только вместо мальчишеского лица там зияла огромная кровавая рана.
Женька захлопнул блокнотик и неожиданно положил тот привычным жестом себе за пазуху, туда, где уже лежала тетрадка с рисунками. Потом наклонился к эсэсовцу, который в данный момент перестал быть его врагом, а остался в памяти художником, который рисовал на свой лад только ему одному понятные иконостасы, и закрыл тому глаза рукой.
-А ведь я даже твоего имени не знаю, - прошептал еле слышно Женька и, горько вздохнув, побрёл не торопясь туда, где маячили в дыму и гари фигуры его друзей-однополчан.
Картинка из интернета.
Композиция: Санни Боно - из к\ф "Был месяц май". Исполняет Оркестр Поля Мориа.
Правда, вначале Женька несколько минут отрешённо смотрел на свои руки, огрубевшие от жары и холода, красноватого оттенка, исцарапанные до невозможности. Это было нечто вроде ритуала или даже священнодействия. Словно он настраивался на определённый лад, как бы взводя в глубине души некую невидимую для глаза пружину. Эта пружина взводилась неторопливо, легко, дрожа нервно и звонко. Затем Женька пролистывал то, что было им до этого написано, нарисовано, в общем, понимайте, как хотите. И так же неторопливо, листок за листком, задумчивым взором всматриваясь в созданные им ранее образы. Писал Женька исключительно только людей, разных, как по внешности, так и по характеру. Получался этакий своеобразного рода иконостас совершенно непохожих друг на друга судеб, но в данный момент связанных, безусловно, единым – войной и смертью.
И едва был пролистан и осмыслен чуткой душой самый последний рисунок, а затем обнажалась чистота нового тетрадного листа, Женка приступал к творчеству.
А вот рисовал Женька намного быстрее, мгновенно выхватывая из сознания запечатлённый когда-то в его памяти образ и после нанося его резкими и точными движениями на пожелтевшую от времени бумагу. Но рисунок не торопился закончить сразу, ещё несколько дней уходило на правку, если ему казалось что тот или иной штрих, та или иная деталь выпадали из нужной канвы композиции.
Женька никогда не писал с натуры, а вернее сказать, никого из своих друзей-однополчан не заставлял позировать, то есть сидеть подле себя определённое время неким там истуканом. И не потому, что ему неудобно было об этом просить кого-нибудь, а просто не имел такой привычки. Женьке достаточно было и взгляда, чтобы уловить любой нюанс, фактуру и мимику лица того, кого ему вдруг вздумалось запечатлеть в портрете. Правда, когда он учился в художественном училище, рисунки с натуры входили в обязательную программу обучения. Но тогда о свободе выбора как таковой, особенно в первое время, даже и речи не могло быть – пиши, рисуй только то, что преподаватель поставит у тебя перед носом или же кого посадит, иногда даже в полуобнажённом виде.
Окончить училище Женька так и не успел – началась война, и он одним из первых ушёл на фронт. Вначале, разумеется, было не до художеств, да и вдохновения тоже. Ну, какое может быть вдохновение, когда вокруг творилось такое. Горе, ужас, кровь, смерть…
Попал Женька в пехоту, царицу полей. А куда, скажите, ещё с его близорукостью и фактурой. Женька был небольшого росточка, про таких обычно говорят – полтора метра с кепкой. Но зато для пехоты, как говорится, в самый раз: мелкий, ёмкий, уместится даже в самом маленьком, вырытом наспех окопе, да и пуля чай не зацепит – попробуй ещё попади в такую жиденькую мишень.
На первых порах была одна винтовка на двоих. Но напарника убило где-то спустя неделю рикошетом от взорвавшегося рядом снаряда. Тот даже не успел, как следует, и повоевать, завалившись в окопе на спину и уставившись в хмурое июльское небо светлыми удивлёнными глазами. Вот тогда винтовка и перешла в единоличное владение Женьки.
Погибшего звали Павел, смешливый, бойкий на язык парнишка, был родом откуда-то из-под Костромы. Именно он и стал тем самым первым, кого Женька впоследствии запечатлел в своей тетрадке. Но не мёртвым, а как запомнил его – живым и весёлым…
Сколько пришлось всего испытать, перенести, даже и представить невозможно. Четыре долгих года растянулись в целую вечность.
Но вот, наконец, это случилось: 2 мая 1945 года фашистская Германия, точнее, гарнизон города Берлина подписал договор о капитуляции. Казалось, вроде бы и все: можно было чествовать и славить победителей, - и с песнями домой. Но не тут-то было. Война даже и не думала заканчиваться. По крайне мере для советских солдат. Нежелание американских войск продвинуться восточнее Пльзеня, вынудило командование Красной Армии направить все свои основные силы в направлении Праги, где засели отборные части Вермахта и СС. Цепные псы самого Гитлера даже после капитуляции Германского командования остались верны приказу своего бесноватого фюрера удержать город во славу рейха любой ценой. Они нисколько не желали внять разумным доводам, что рейх пал, что с нацизмом покончено, а их вождь трусливо избежал справедливого возмездия, отравившись и отравив свою спутницу. К чему тогда бессмысленные жертвы?
Бой был страшным. Так сказать «второй Берлин». Но 9 мая Прага была освобождена. Женька тоже принимал участие в освобождении, но ему повезло выжить в той кровавой мясорубке. А вот тысячи советских солдат были тогда убиты и ранены. Не избежали подобной участи и немцы. На стороне противника жертв было в несколько раз больше. Невероятная цена за безумие, которое невозможно было остановить.
Фашисты были разгромлены, как говорится, на голову, многие сдались в плен. Но вскоре большая группировка вооружённых до зубов эсэсовцев была обнаружена в районе деревни Сливице. И теперь советское командование, это когда уже официально было объявлено об окончательной победе над фашизмом, готовилось к решительной атаке в ночь с 11 на 12 мая.
Полк, где служил Смирнов, тоже был задействован в этой операции, но, пока суть, да дело, личный состав отдыхал, занимаясь разными мелочами. Кто готовил своё оружие к бою, чистил, смазывал его. Кто-то спал, развернув скатки и накрывшись ими с головой, чтобы прорезавшееся сквозь свинцовые и низкие тучи солнце не слепило глаза. Кто-то точил лясы о том и обо всём, но большей частью, как он вернётся домой к родным и близким, к жене и детишкам. Женька же немногие часы отдыха решил посвятить как обычно рисованию. Чтобы его ничто не отвлекало, он отошёл немного в сторону от расположения полка, и, спустившись вниз мимо тонконогих берёзок – ну, совсем как в родном Подмосковье, - по поросшему свежей молодой травкой пригорку к вьющемуся голубой ленточкой ручейку.
Местность была явно живописной, витийствовала разноголосицей птиц, дышала свежестью, майской прохладой, так и просилась на бумагу, чтобы быть как-то запечатлённой. Но для этого требовалось много чего: и хорошее полотно, и краски, а самое главное – соответствующее вдохновение. Но у Женьки на данный момент ни красок, ни полотна не было – одна тетрадка да простой карандаш, даже не химический. Вдохновение было, но совершенно иного характера.
Женька прошёл всю войну, отделавшись, на удивление, всего лишь небольшой контузией и парой царапин. Правда, последнее ранение в боях за Кенигсберг было значительным: пуля попала в плечо, но прошла по касательной, не задев серьёзных артерий. И всё же госпитализации было не избежать. Именно там Женька и начал собирать коллекцию своих портретов, коллекцию особого характера – он рисовал тех, кого успел узнать за все эти годы страшной войны и кто погиб прямо у него на глазах. И рисовал он своих погибших друзей и товарищей такими, как он их всегда помнил – живыми и здоровыми и, конечно же, улыбающимися.
Вначале ополоснувши руки и лицо прохладной, стремящейся, наверное, к большой реке, водой из ручья, Женька отошел немного в сторону и сел подле стройной березки, прислонившись к шершавому, но тёплому стволу спиной. Автомат положил подле себя. А затем тетрадку и карандаш. На этот раз с карандашом повезло – вместо обмылка был новенький, ещё ни разу не использованный грифель. Оставалось только заточить, что Женька и сделал, пройдясь несколько раз по граням перочинным ножиком. Карандаш Смирнову от щедрот своих презентовал их взводный капитан Субботин, мол, бери, рисуй и дальше свою галерею, может, и вправду станешь известным художником, тогда, глядишь, и меня вспомнишь.
И на этот раз Женька не отошёл от положенного ритуала. Всё так же неторопливо пролистал листок за листком.
Вот Андрюха Таиров, тихий, спокойный парнишка, очки на переносице, взгляд интеллигентный, умный, и доверчивый. Ленинградец. Не успел закончить политехнический. Знал много стихов разных поэтов, особенно серебряного века. Писал и свои, только почему-то стеснялся их читать вслух. Но ему, Женьке, как-то прочитал несколько. Талантливо было исполнено, и пронзительно. Возможно, он стал бы известным поэтом. Только пуле всё равно кто ты – гений или злодей. Пуля – она дура.
А вот Володька Зарубин, уралец, здоровяк, красавец, кровь с молоком так и играет. Озорник, балагур. Любую железку мог своими сильными руками согнуть и разогнуть, даже закрутить в замысловатый узел. Но смерти избежать не сумел. Настигла его безносая, когда они любой ценой пытались удержать какую-то безымянную высоту. Зачем? И сами этого не поняли, потому что, едва закрепившись там более чем основательно, пришлось ту высоту внезапно оставить. Тогда, скажите, какого рожна нужно было её брать? Зато ребят на той высотке полегло немало…
А вот Бейкмурат Агилаев. Степной человек. Смуглый, коренастый. С симпатичными усиками на узком скуластом лице. Настоящий джигит. Смотрит с рисунка пронзительно, словно видит тебя всего насквозь. Но эта пронзительность добрая, хорошая, улыбчивая. Любил петь песни на своём гортанном языке. В тех песнях было всё – и удаль степная, и запах полынный, и быстрый бег диких лошадей. Но только оборвалась эта песня в самом начале…
Коснувшись кончиком пальца грифеля карандаша, тем самым проверив его на остроту и убедившись, что вполне сгодится, Женька приступил к творчеству. Вначале он начал быстро водить по бумаге, высекая на ней тонкие искристые, но ещё пока не во что не определившиеся, контуры. Вскоре возникли глаза, брови дугой, затем длинный с горбинкой нос, губы.
Через несколько минут профиль стал узнаваем. Тарас Устинович. Белорус. После освобождения Белоруссии попал в их взвод пулемётчиком. Партизанил. Там и научился этому ремеслу. На его счету были десятки, а то и сотни фрицев. Разменял уже с пятый десяток, но был ещё крепок, подвижен. Дважды ранен, но несерьёзно. Говорил: «Я счастливчик. Пуля меня лишь царапает, но дальше не берёт. Вот покончим с Гитлером, вернусь к себе в деревню – детишек учить, правде и любви». Не повезло. Прага стала его последней цитаделью…
Внезапно где-то рядышком послышался какой-то неясный лёгкий шум, словно под ногой хрустнула ветка.
Женька быстро поднял глаза. По другую сторону ручья, наставив вороненое дуло автомата, стоял гитлеровец в форме эсэсовца. Фельдфебель, определил по нашивкам Женька.
Немчик был явно уже не тот, что ранее, точнее, той поры, когда германская армия с победным демаршем шествовала по просторам Советского Союза, а некий потрепанный, небритый, в грязном, порванном в нескольких местах мундире. Но шевелюра на его голове вызывала восхищение – была огненной, глубоко насыщенного рыжего оттенка, так и пламенела. Стоял, сволочь, и улыбался, словно ничего не боялся. А ведь должен – всего в каких-то трёхстах метрах, а то и ближе, стоял в боевой готовности полк, который через несколько часов будет гнать этих наглых и спесивых фашистов в хвост и гриву.
Рефлексивно Женька потянулся было к лежавшему подле себя автомату, но фашист нервно повёл своим «шмайссером», мол, не балуй Иван, а то ненароком ещё шмальну, и, не спуская зоркого взора с советского солдата, в два огромных быстрых прыжка перемахнул через ручей. Как метеор.
«Такой шмальнёт, - подумал Женька, уловив холодный колючий взгляд гитлеровца на себе. – И не задумается. Наверное, руки по локоть в крови. Но тогда почему тянет? Или решил поиздеваться? Неужели он думает, что я буду умолять о пощаде? Фиг с маслом! Пусть стреляет».
Конечно, можно, было, сгруппировавшись броситься эсэсовцу под ноги, когда тот оказался рядом, сбить одним резким ударом и подмять под себя. Хотя вряд ли такого подомнёшь, вон какой бугай вымахал, почти под два метра ростом, несмотря на то, что худой, но заметно, жилистый. Он запросто накостыляет Женьке по первое число. Разные весовые категории. Если только, конечно, вцепиться фрицу в горло волчьей хваткой. Но, скорей всего, подобное не прокатит – немчура проклятая явно настроена решительно. Вон как зыркает своими голубыми глазищами.
И Женька, облизнув, ставшие в одно мгновение сухими, губы, тихо произнёс:
-Что смотришь, сволочь? Давай стреляй!
На что эсэсовец только ухмыльнулся.
Ещё ухмыляется, гад! Интересно, что он тут делает? Разведчик? Что-то не похоже. Стоит в открытую, не прячется, будто так и надо. Словно он ещё хозяин на этой земле. А может, пробирается до своих? Тогда более странно. Его фашистская кодла находятся чуть западнее, туда бы и шёл. А так получается - такого кругаля задал. Или он уже сам по себе? Надоело воевать, вот и направляется до дому до хаты. Так лучше бы сдался.
Пока Женька забавлял себя раздумьями, эсэсовец вдруг сделал решительно шаг вперед – Женькиных целых три, - отбросил ногой его ППШа прямо в ручей, а затем, вот наглость, выхватил из рук тетрадку с рисунками.
Женька, было, дернулся, но гитлеровец всё той же ногой в крепком офицерском сапоге поступил с ним, как до этого с автоматом, правда, не отшвырнув, а припечатав с невероятной силой к дереву. Глаза фашиста вспыхнули, то ли злобой, то ли ненавистью, а может, и вовсе ни тем и не другим, там было всё так неопределённо – сплошное непонимание.
У Женьки сразу перехватило дыхание, кровь отхлынула от лица, а сердце как бы и вовсе перестало биться, замерев в ожидании – а что дальше? Он даже как-то образно увидел себя со стороны: растерянным, униженным, не способным даже на ответное действие. Осталось только дождаться выстрела. Или эсэсовец прервёт его жизнь иным способом – прирежет, как кутёнка, чтобы без пыли и шума, ведь ему обнаруживать себя не резон.
А Женька так и умрёт, прислонившись спиной к нерусской, но такой родной берёзке. И будет звенеть над ним, павшим, весёлой разноголосицей беспечных к мирской суете птиц небо чужой страны.
Только эсэсовец не торопился ни стрелять в Женьку, ни делать что-то другое. Он неторопливо, опустив свой «шмайссер» дулом вниз, тот бесполезной смертоносной железкой заболтался на плече, и начал пролистывать Женькину тетрадку с рисунками. По каменному, как бы серому, но в данный момент сосредоточенному лицу немца невозможно было догадаться, что у него сейчас на уме. Лишь пару раз ухмыльнулся.
Ухмылялся и тогда, когда вдруг убрал свою тяжёлую ногу с Женькиной груди, и, отойдя назад на шаг, бросил тетрадку Женьке на колени. А потом неожиданно озарил себя улыбкой, если только подобный оскал можно было назвать столь светлым словом.
-Гут! Карашо! – голос прозвучал как гром среди ясного неба.
Женька пришёл в себя, коря себя за мимолётное малодушие, и теперь уже готов был броситься на рыжего эсэсовца при любом удобном случае. А там будь что будет. Ибо было ясно: при таком раскладе или ты его, или он тебя. Третьего не дано.
-Майн ист… Каки эте, - коверкая русские слова, начал было объясняться немец, а потом вдруг нырнув громадной рукой во внутренний карман своего чёрного мундира, выудил оттуда на свет книжного формата блокнотик. Любовно окинул его взглядом, а потом протянул Женьке.
Тот недоуменно посмотрел на то, что ему предлагали, и где-то с мгновенье, поколебавшись, взял в руки затянутый в мягкую кожу предмет.
Блокнот сам по себе распахнулся посередине, видимо, он часто раскрывался на этой странице. В упор на Женьку глянули широко открытые глаза, в которых было столько радости и света, глаза немецкого солдата, совсем парнишки. Рисунок был выполнен столь мастерски, что невольно завораживал своим натурализмом.
В подобном ключе были исполнены и все остальные рисунки. И везде лица, лица, лица… Радостные, грустные, печальные, задумчивые. Лишь изредка попадались небольшие миниатюры: лес, деревья, поле, цветы, река. И ни намёка на войну. Словно войны тут и вовсе не существовало. Здесь был совершенно иной мир, мир красоты и любви. Любви бесконечной.
И это просто никак не вязалось с образом, стоявшего в паре шагов от Женьки эсэсовца, прожженного убийцы до мозга костей, который в любую минуту мог лишить его жизни. Но то, что тот являлся непосредственным автором всей этой красоты, сомневаться не приходилось, - вон с каким трепетом он, когда передавал Женьке блокнотик, удерживал его в своих громадных ручищах. Странно! Хотя, что тут странного – этот немец, возможно, такой же простой и обыкновенный человек, как и он, Женька. Работал, любил, делал своё дело, пока проклятая война не обрядила его эту ужасную чёрного цвета форму и не сделала своим слепым орудием.
Женька закрыл блокнотик на последней странице – все листы там были заполнены рисунками, - и протянул эсэсовцу. На, забирай своё богатство.
Фельдфебель спрятал блокнот в кармане мундира, а затем вопросительно посмотрел на Женьку, словно ждал чего-то, - одобрения своим художествам что ли?
Что ж, рисунки достойны уважения, и если можно было, то Женька пожал бы немцу руку в знак признательности его таланта, но сейчас явно был не тот случай, и поэтому, он только выдавил из себя чуть слышно:
-Хорошая работа. Мастерски исполнено. Где учился?
Голос оставлял желать лучшего, был хриплым, каким-то сдавленным, неплохо бы прокашляться. Но после, как были произнесены последние слова, дышать стало легче.
-Вас? – переспросил эсэсовец, вслушиваясь в тихий невнятный лепет советского солдата, но, видимо, поняв суть сказанного, заулыбался. – Найн! Нигиде не училься… Сам! – и взмахнул витиевато рукой, явно желая показать этим незамысловатым жестом нечто такое, чтобы объяснило бы и суть, и его способность к рисованию.
Эсэсовец хотел было добавить ещё что-то, как вдруг замер, насторожившись. Насторожился и Женька.
С боку расположения полка послышался оглушительный свист, а затем и резкий окрик: «Смирнов! Ты где?».
Всё произошло в течение нескольких секунд, - там, где только что стоял фашист, остался всего лишь огромный след от его сапог на влажной земле. Женька в удивлении только крутанул головой, а потом бросился искать автомат. Утрата личного оружия то ещё преступление. По законам военного времени карается строго вплоть до расстрела.
Слава богу, автомат нашёлся сразу, только был, как говорится, сильно подмочен. Но это уже не страшно – быстро высохнет и, возможно, ещё исправно будет использован по своему назначению.
Из-за деревьев показалась плотная фигура сержанта Мироненко, добряка украинца.
-А вот ты где! Снова бумагу мараешь? Лучше бы поспал.
-Не хочу, - ответил Женька, осматриваясь встревожено по сторонам – вдруг эсэсовец где-нибудь затаился и держит их на мушке. Рисковать одному – куда ещё ни шло, а вот кем-нибудь другим, особенно товарищем – дудки.
Но вокруг была тишина, даже веточка не шелохнулась.
-Что крутишь головой? Потерял что? Или заметил кого? – напрягся Мироненко, стаскивая автомат с плеча и беря его наизготовку.
-Да нет, никого. Это я просто так. Красиво кругом – вот и смотрю.
-Чёрт, красоту нашёл. Обычный лес. Муравьи да мошкара проклятая. То ли дело в городе. Чистота, блеск. И никакой тебе грязи под ногами.
-Ладно, много ты понимаешь, - буркнул Женька. – Чего звал?
-Построение через полчаса. Так что пошли.
-Пошли, - сказал Женька, а про себя подумал: «От греха подальше».
Поднимаясь вслед за Мироненко вверх по небольшому, поросшему заячьей капустой пригорку, Женька напряжённо ждал гортанного окрика, это в лучшем случае, или же выстрела в спину. И только, подойдя к расположению, облегчённо вздохнул…
Бой был страшным и жарким. Правда, вначале лагерь эсэсовцев атаковала диверсионная группа МГБ. И только после этого присоединились регулярные части Красной Армии. А чтоб фашистам небо и вовсе показалось с овчинку, их спонтанно налаженные укрепления накрыло лавой мощного фронтального огня. Тут и «Катюши» постарались, да и американцы вдруг решили показать свою щедрость, введя в бой механизированные соединения. Короче, огня и взрывов тут хватило явно с лихвой.
Удалось пострелять и Женьке, возможно, в последний раз – автомат на удивление работал исправно, ни разу не заклинило. Правда, он так и не понял - попали его пули в цель или нет? Все происходило как бы на расстоянии, бежал, стрелял, снова бежал и стрелял. Всё мельтешило перед глазами. И когда всё окончилось, Женька просто в изнеможении опустился на колени.
Отдышавшись, он осмотрелся. Сквозь дым и огонь вырисовывалась страшная панорама происшедшего. Повсюду валялись мёртвые, изувеченные смертью тела. Как эсэсовцев, так и советских солдат. И кого больше - невозможно было определить вот так навскидку. Да и какая разница, главное, что всё закончилось. И больше никого не нужно будет убивать. Наступил долгожданный мир. Мир на всей земле. Победа! Но какой ценой?!..
Женька поднялся и, шатаясь, побрёл, сам не ведая куда, и вдруг замер как вкопанный. Впереди на каком-то покорёженном дымящемся железе, странно подвернув левую ногу, спиной навзничь лежал тот рыжий эсэсовец, художник. Лежал и смотрел в закопченное небо пронзительными голубыми глазами, а на его веснушчатом лице застыла гримаса недоумения: за что? На груди, несмотря на черноту мундира, алым кровавым цветком расплылась запёкшаяся кровь.
Сам не зная почему и даже не осознавая своих дальнейших действий, Женька вдруг взял и подошёл ближе к эсэсовцу, рванул у того мундир на груди и выхватил из нагрудного кармана знакомый блокнотик.
Маленькая книжечка была вся в крови, а посередине и вовсе навылет пробита пулей. Но всё также блокнотик распахнулся посередине, но только вместо мальчишеского лица там зияла огромная кровавая рана.
Женька захлопнул блокнотик и неожиданно положил тот привычным жестом себе за пазуху, туда, где уже лежала тетрадка с рисунками. Потом наклонился к эсэсовцу, который в данный момент перестал быть его врагом, а остался в памяти художником, который рисовал на свой лад только ему одному понятные иконостасы, и закрыл тому глаза рукой.
-А ведь я даже твоего имени не знаю, - прошептал еле слышно Женька и, горько вздохнув, побрёл не торопясь туда, где маячили в дыму и гари фигуры его друзей-однополчан.
Картинка из интернета.
Композиция: Санни Боно - из к\ф "Был месяц май". Исполняет Оркестр Поля Мориа.
Голосование:
Суммарный балл: 420
Проголосовало пользователей: 42
Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0
Проголосовало пользователей: 42
Балл суточного голосования: 0
Проголосовало пользователей: 0
Голосовать могут только зарегистрированные пользователи
Вас также могут заинтересовать работы:
Отзывы:
Вниз ↓
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:36 Сережа, классный рассказ! Просто мастерски нописано, МОЛОДЕЦ! |
grishaewa501
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:39Серёжа-я понимаю, что ты хочешь сказать, что многих немцев димибелезовали на эту страшкую войну, но как не странно, я не могу до конца прониклуться сожалением к этому мальчишке художнику, потому что был Яд Башем, был Освенцем, был Дехай и ещё такое огромнейшее количество концлагерей, где вот такие же обычные люди погибали не за что, просто из за того, что они были евреями. А скольких они расстеливали, с обещаниями на лучшую жизнь. Мой дед пропал без вести. Моя мама с её семьей совсем ребёнком еле спасласлись от немцев, когда ночью ехади обозом, а старщие дети шли пешком, в эвакуауию, и только благоларя лошади, которая не захотела попорачитвать налево, спаслись, когда те, кто ехали рядом были разтреляны, повернув налево. Так что прости Серёжа.
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:45Я понимаю тебя , Мариночка. Но в этом рассказе я не прошу взывать к сожалению к убитому немецкому солдату. А просто рассказал историю, которая имела место быть. И показал бессмысленность и беспринципность всех войн на земле, которые когда-то были. И не дай Бог подобному повтриться.
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:56Маришенька, бабушка рассказывала, как во время войны в нашем доме жили немцы. Они не выгнали хозяев из дома и подкармливали их. В нашем сарае и погребе жили евреи, а в саду прятались во время отправки в Германию девушки и парни. Немцы знали об этом, но "не замечали". А продукты давали бабушке со словами "Мама прости." Везде есть люди и нелюди.
|
natachet21
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 04:09Ребята-я вас очень обоих люблю, но теперь просто есть новомодное течение в мире, которое пвтается сказать, что Холокоста вообще не было. А я хочу-чтобы люди помнили ту срашную войну-которая была- и чтобы теперь не разрывались бомбы в наше мирное время, как например на нашем Бостонском Марафоне, когда нелюди экстремисты, два чеченца зарядили бомбы, которые чудом все не зарвались и это был на праздник, который отмечает вся Америка и где присётсвтовали представителя всех стран Мира, и где маленький восьмилетний мальчик погиб и ещё твое человек и 117 человек ранено и радиокативные излучения они получили. Да-конечно и тогда были порядочные люди, но народ пощёл за своим нездаровым лирером Адольфом Гитлером, и пролилось столько крови. А сколько теперь неонациских движений. Ведь они воспевают то, что когда-то зарождалось тогда, и это страшно. И пусть мой голос будет одним голосом протеста в этом гуле умиления. Я к сожалению, не могу его разделить, даже из за такого случая.
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 11:21Марина, моя бабушка стояла с ребенком, моей мамой под дулом пистолета. Немцы пожалели их. И евреев закапывали живьем. Все было. Но сколько спасли люди, мои земляки. Но старые люди говорят, что немцы разные были и им не чужды человеческие чувства. Как быть тем, кого гонят на войну? Я плакала, читая рассказ Сергея. И буду всегда на стороне доброго сердца. Прощение спасет мир, а не бесконечная нависть и злоба. Молодое поколение не в ответе за Гитлера. Мне жаль немца художника
|
rafalcat42
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:44 Серёжа, читала затаив дыхание! Сказать, что понравилось, этого мало. Я потрясена, и сюжетом и твоим умением писать, так просто и вдохновенно!
|
shkanat104
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:44Серёж, очень интересный рассказ. В такой обстановки художник остался художником. Здорово тебе удаётся военная тема!
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:48МНЕ, ПОСЧАСТЛИВИЛОСЬ ВИДЕТЬ РИСУНКИ ,УЖЕ ПОЖЕЛТЕВШИЕ ОТ ВРЕМЕНИ, С БУРЫМИ ПЯТНАМИ И МЕСТАМИ ПОМЯТЫМИ...ВПЕЧАТЛЕНИЕ СИЛЬНОЕ...СПАСИБО СЕРГЕЙ , ЗА ПАМЯТЬ!!!!
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:50Ну,растрогал ты меня своим рассказом!Сначала название такое двусмысленное,потом история-сердце стучит в два раза быстрее обычного!Да,война-войной,а искусство-искусством!Конец вообще растрогал почти до слёз!Сколько лет-то прошло,а сколько еще всего неизвестного существует о тай проклятой войне!!!СПАСИБО,СЕРЁЖЕНЬКА,ЗА ПРЕКРАСНУЮ РАБОТУ И ПАМЬЯТЬ!!!БРАВО!!!
  |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 00:54Сереженька,половину только прочитала,днем закончу!Молодец,пишешь-супер!
   |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 01:03СЕРЕЖА!!!!!!!!!!!!!Прочитала,по чему то стало грустно и захотелось заплакать.....
|
Lata4
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 01:05ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗ, СЕРЕЖА! ПРОЧЛА НА ОДНОМ ДЫХАНИИ! ДА, ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, КОГДА ГИБНУТ ТАЛАНТЫ! ДАЖЕ, КОГДА НА НИХ ФОРМА ВРАГА!
     |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 01:45Класс!!!!Сюжет,для достойного фильма!!!!!Понравился,Серега,Твой,рассказ!!!!Спасибо,Братка!!!
   |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 01:46Да... Не там и не тогда бы встретиться этим двум художникам.
Были бы друзьями... Война оголодавшей стервой сожрёт и паспорта не спросит. |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 01:53ОЧЕНЬ СИЛЬНЫЙ И ПРАВДИВЫЙ РАССКАЗ О ВОЙНЕ, СЕРЁЖА. СПАСИБО ТЕБЕ, ЗА ТВОЙ ТАЛАНТ.
 ВОЙНА - БЕССМЫСЛЕННОЕ ЗЛО, МЫ НЕ ЗАБУДЕМ НИКОГДА ВСЕХ ТЕХ, КОМУ НЕ ПОВЕЗЛО, КТО УМЕР, ПОБЕДИВ ВРАГА, НО ТАК ЖЕ НЕ ЗАБУДЕМ МЫ О ТЕХ, КТО В БИТВЕ УЦЕЛЕЛ И ОТГОЛОСКИ ТОЙ ВОЙНЫ, ПРЕОДОЛЕТЬ В СЕБЕ СУМЕЛ. |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 02:35Сережа, спасибо. Слезы ручьем. Мне жаль всех и немца тоже жаль. Завтра еще раз прочитаю. Взяла работу в закладки. Молодец, что так хорошо все написал. И правда, можно фильм снимать по этому рассказу
|
rafalcat42
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 05:34Я потрясена! Сергей! Нет слов!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 06:36ГЛУБОКО! ВОЙНА...ВОЙНА, ЧТО ТЫ ПОДЛАЯ СДЕЛАЛА?
ХОРОШО! БЫЛИ И С ТОЙ СТОРОНЫ ПРОСТЫЕ РЕБЯТА, КОТОРЫЕ ХОТЕЛИ, ЖИТЬ, ЛЮБИТЬ, ТВОРИТЬ... |
Laura381
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 07:59ПОНРАВИЛОСЬ СЕРГЕЙ..такая история вполне могла произойти ,а может и происходила.Все мы люди..а зло не имеет национальности...
|
|
|
Оставлен:
23 апреля ’2013 02:17Спасибо, Алексей!
Это реальная история, рассказанная мне главным героем этого рассказа ещё в начале 80-х. И лишь только где-то два года назад я созрел для написания этого рассказа. Вроде бы получилось. Жаль, что ЛГ не смог по достоинству оценить мои потуги. Вот уже лет 20 как его не стало. |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 08:10Серёжа, дыхание перехватило... Конечно же и на той стороне были люди, со своими талантами, мечтами, которые хотели жить, творить, а не воевать... Война заставила взять в руки оружие не только зверей, но и людей... Спасибо тебе за рассказ. Трудно читать такое...
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 08:33Обычно не хватает времени прозу читать.Но с утра с удовольствием прочитал этот рассказ.Замечательный сюжет.Если бы мог так писать,то много рассказов отца воевавшего в разведке,смог бы написать.Но увы пока все лежит памятью в голове.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗ! |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 10:59Серенький,дочитала..Что хочу сказать,немцы были такими же людьми,как и мы,так же любили,так же рисовали и писали стихи..Знаю,это от близких людей,бабушки,маминой мамы,которой во время войны довелось встретиться с немцами и рассказы ее были положительными о них,вопреки общеизвестным..Война это противоестественно всегда..
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 11:01Мастерски написанный рассказ! В нашей многогранной жизни были и такие грани, которые надо все-таки знать...
|
kudinkv101
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 11:22Я написала еще один отзыв Марине, но его может почитать каждый
|
rafalcat42
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 12:44Серёженька! До глубины души тронул твой рассказ!
Ты прекрасно пишешь! И темы поднимаешь всегда глубокие, серьёзные, заставляющие задумываться... Спасибо! |
nana_d44
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 16:52Сергей, ни в коем случае не хочу обидеть вопросом: "Это рассказ живого участника событий?" Очень хочется верить и понимать, что воевать нужно по законам чести, т.е. должен быть театр военных действий, оружие нужно применять только в бою. Нельзя стрелять во время еды, помывок и т.п., чтобы быть всё-таки бойцом, а не охотником. Брат моей бабушки воевал с немцами в Первую Мировую и рассказывал о таких сценах.
С уважением, |
|
|
Оставлен:
23 апреля ’2013 02:07Спасибо, Наташа!
Это реальная история, рассказаная мне ещё в начале 80-х главным героем этого рассказа. Я никогда не пишу то , чего не знаю. К слову, в Первую Мировую войну ещё действовали законы чести, но во время Великой отечественной фашизм и сталинизм отмели это в чистую. Ведь немцы не брезговали ничем, расстреливая и бомбя санитарные поезда и полевые госпитали. Что уже тогда говорить о налётах , когда солдаты отдыхали после боя. |
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 18:01Сереженька,интересно написал о страшном историческом периоде.И этот художественный момент,в котором вопреки "законам" войны" подтверждает то,что люди могут оставаться людьми ,если это люди
|
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 18:05Сережа!!!!! От начала до конца, и музыка - все мастерски.
Зацепило... ох как!!!!!!!!!!!!!!! До комка в горле. Спасибо за память. |
galina190
|
|
Оставлен:
20 апреля ’2013 19:38Подробные поминутные описания Женькиной жизни напрягали, казалось, ещё строка, и жизнь его закончится так же нелепо, как жизни героев его блокнота. И смерть пришла не в образе фрица-художника, и не Женьку убила, а гитлеровца… Меня поразил момент, когда Женька выхватил пробитый, окровавленный блокнот немца-художника и привычным движением отправил его за пазуху, где находился его блокнот…Смерть притупляет эмоции, но человек не черствеет душой, ему нужно выжить…Очень понравился Ваш рассказ, благодарю, Сергей!
|
|
|
Оставлен:
21 апреля ’2013 19:10 МОЩНО, ОЧЕНЬ МОЩНО, СЕРГЕЙ!!! МУРАШКИ ПО КОЖЕ.... ДАЙ ВАМ БОГ ВДОХНОВЕНИЯ- ЧУДЕСНАЯ РАБОТА!!!!
|
|
|
Оставлен:
23 апреля ’2013 17:37Вот что значит творчество и культура...Будем развивать ее,глядишь и отучимся воевать ,как звери дикие...Хороший рассказ...
|
|
|
Оставлен:
07 мая ’2014 02:31Я люблю и читать, и писать рассказы.В небольшом рассказе автор может дать мощный посыл в вечность,так же,как и вы в этом рассказе.Мой респект
|
zaira15
|
|
Оставлен:
26 апреля ’2015 18:09Спасибо за память, СЕРГЕЙ...
всё очень верно - и про войну, и про художников... и про то, что не бывает плохой-хорошей нации, а бывают люди и нелюди... что-то подрасстроился я... |
|
Вверх ↑
Оставлять отзывы могут только зарегистрированные пользователи
