Бессонной ночи маковый наркоз
губами ловит гулкий шепот эха,
и ластится кошачьим теплых мехом
к рукам, посеребрившимся от грез,
непойманных в крынице бытия,
открывшейся в прохладе белой ночи -
союз бессмертья с мороком непрочен,
дрожа и размываясь по краям.
Одна. Окно тревожит стайки птиц,
что не дерзают подлететь поближе.
Но я почти что ничего не вижу,
чаруясь дальним всполохом зарниц -
кровавых брызг средь шелковых кисей,
протянутой сквозь ветер непокорный.
Покой безбрежный, но земной, не горний,
алмазами разбросаный в росе.
Одна. Пустынных комнат голоса
тревожат дрему нервного уюта,
глотком недостоявшегося брюта,
разлитого всего за полчаса
до названного виноделом срока.
Страницами шуршат герои книг,
и гордое молчание хранит
потертый от чтений томик Блока,
свой много лет как высказав укор
тому, что я пишу в хмельном тумане.
А только толку в незаросшей ране
искать талант истлевшею рукой?
Светает, солнце брызжет янтарем.
Будильник вскрикнет раненою птицей.
О, я надеюсь, что ему не снится,
что все мы обязательно умрем.
Хотя оно, конечно, так и будет.
Ночь кремовая выпита до дна.
Кричит будильник - скоро будут люди.
Ну, а пока - одна, одна.
Одна.