Высоцкому

Он в вечность вошел, как входят в свой собственный дом.
И ноги обмел и слегка огляделся с порога.
Не так уж длинна оказалась к покою дорога.
И дверь приоткрыв, чуть задумался о прожитом.

Он в вечность вошел, и дверь за собой не закрыл.
И все еще слышно как там он хрипит напевая,
Забыв у крыльца пару вовсе не ношеных крыл.
Да в крыльях ли дело? Ведь память осталась… живая!

Он в вечность вошел не молясь, не просясь, не тайком.
И всех прохватило, и вдруг затрясло от озноба.
И даже у тех, в ком шипела ползучая злоба,
Промыло мозги космическим тем сквозняком.

Он здесь раздражал, он вдруг запивал без причины.
Он сроки и даты, и графики встреч изменял.
И даже своей такой неуместной кончиной,
Значенья событий и дат календарных он враз поменял.

Он балконы ронял, он был пьяный и шумный и бешенный.
Зло хрипел, струны рвал и устройству грозил.
Он крутого замеса железной эпохой замешанный.
С кожей содранной, но туго сплетенный из жил.

Но бывает и жила тугая со временем рвется.
Может, просто ослабла, а может, истерлась совсем.
А ему, неуемному, все не так, все чего-то неймется.
Мог и дольше прожить, если б ехал туда куда все.

Это ж надо! Бывает, что кто-то себя не обрел.
Ну, а кто-то в себе растворил и прожил уйму судеб.
И, прожив за других, на себя этим порчу навел.
Мол, товарищ, ты столько прожил, что с тебя не убудет.

Склянки пробили, и протянулась нить
Отсюда и до центра мирозданья.
Уже заплачено, что надо заплатить.
И Вечность приняла его дыханье.