Один день из жизни пророка, пожелавшего остаться неизвестным

Чёрствое время взошло синим хлебом
Над внешним холмом, поперёк мирозданья,
Он же все шёл, не взирая на пустошь,
Обут в сапоги резиновой боли.
Смеялись колодцы, как будто над жаждой,
Рыдали глаза кристаллами соли,
Он же был слеп от колючего света,
Который ложился в ладони, как навзничь.
И злые останки с повергнутых кладбищ
Бродили, ища в телах покаянья,
Он растирал душу молитвой,
Сплетая в плетёнку упругие вены.
Насытились классики кровью ребёнка,
Который глотал бесполезные книги,
Он же вращался в другом измереньи
Под наркотическим кайфом познанья.
Никто не устал из поруганных мёртвых,
Отставших от стада и воскрешённых,
Он разбирался с серебряным драйвом
И настигал суету резким звуком.
Замёрзшие комнаты оцепенели
От лая цепных и стекающих капель,
Он же карабкался вглубь отражений,
Беседуя жестами с бездной хрустальной.
И выйдя навстречу, легли под подошвы
Поблекшие стебли тоски асфоделов,
Он чувствовал тлен у себя за спиною
И вспомнил о жутком несбывшемся завтра.
Косое спокойствие всех параллелей
Остыло и пеплом посыпалось в волны,
Он же искал себя в храмах всех всплесков,
Но не найдя, стал алою пеной.
И кинулись ветры гонять пыль по тропам,
И зёрна взошли из выжженных трещин,
Он понял бессмысленность – это бес смысла,
И вышел за дверь, попрощавшись с собою…