Накрыло, падла, так что было не вздохнуть,
Глаза и уши, даже рот землёй забило.
И ни ногой, и ни рукой не шевельнуть,
Вдруг к сердцу ледяной змеёй подкралась жуть,
Как будто заживо меня похоронило.
Сначала от земли, как мог, очистил рот,
Наружу землю языком с него толкая,
Потом с трудом протиснув руки под живот,
Я, раздирая пальцы в кровь, стал рыть как крот,
Из-под него земли комочки выгребая.
Я пласт земли пытался над собой поднять,
Так выгибая спину, что она трещала,
А сам уже тихонько стал паниковать,
Поскольку воздуха мне стало не хватать,
А из могилы вырваться не получалось.
Затем уже сопротивляться перестал,
Лицом бессильно ткнувшись в собственные слюни,
Но тут вдруг справа звук какой-то услыхал,
Как будто плакал кто-то, жалобно визжал,
Хотя, как в склепе, было тихо накануне.
Вдруг просветлело у меня над головой,
И первым выскочил наружу воздух спёртый.
Слезу сморгнув, я не поверил, боже мой!
Что на меня глядит сквозь дырку глаз смешной
На извозюканной в грязи собачьей морде.
Собравшись с силами, немного полежав,
Пошевелив, освободил немного ноги,
Потом, как мог, немного тело раскачав,
И после, полной грудью воздуха набрав,
Рванулся я на волю, как медведь с берлоги.
И вот пока я там без силы отдыхал,
Грязь вычищая из ушей, и кашлял с храпом,
Язык свой высунув, пёс загнанно дышал,
В глаза мои он, глядя, преданно моргал,
Ко мне протягивал израненные лапы.
Уже когда я откопал свой автомат,
Обмыл подушечки я лап ему из фляги,
Скормив заныканный в разгрузке карбонат,
Сказал ему: «Ну что, теперь мы вместе, брат»?
И похромали мы с ним оба в располагу.