Гарпия

Гарпия-осень слетела с ненастных небес, обняла
город крылами своими, краски его погасив.
Город, некогда бывший военным лагерем римским,
а после – столицей какого-то готского князя, чье имя
не сохранила, увы,
стерва-история, повода чванству
нашему не оставив.
Гарпия-осень когти свои запустила в мягкую мешковину
улиц размокших. Выпила разноцветную кровь
города нашего. Ныне он - серый
полупрозрачный призрак.
Что же осталось городу нашему взамен погасшего солнца?
Рыжекудрая дочь палача
в платье алом!
Смотрит еврейский юнец, обитающий в пыльном скворечнике над
лавкой отцовской. Смотрит еврейский птенец,
как проходит она улицей серой, и гарпия-осень
плещет крылами над непокорной ее головой. Она высока.
Белолица и, похоже, очень сильна. Она словно вышла
из тумана, что застит сказания этой земли,
как охотница с жадным до крови копьем, что носится
по морю и небу.
Он – бледный цветок Иудеи, чьи семена в незапамятный век
вывез в шкатулке из кости слоновой
высокомерный купец. Но они проросли только теперь, в эту осень.
И глаза его ищут повсюду только одно, лишь одну –
Рыжекудрую дочь палача
в платье алом!
Слышишь ли, рыжая, слышишь?
Кто там зовет тебя в грифельно-серую ночь,
в мокрых лугов ядовитую позднюю зелень, в морозную
чащу?
Там, у проклятого дуба, где над свежей могилой еще не просела
земля. Где на ветке висит, что ни вечер, клочок тумана,
Словно призрак самоубийцы.
(Может, он тоже был палачом?)
Там, где схоронен меч, отрубивший сотню голов, взявший взаймы
у жизни. Обретший голос и волю.
Добрый рейнский клинок, длинный и верный.
Он обречен истлевать
в остро пахнущей черной осенней земле,
обращаясь в щепотку пыли, красной, как буйные кудри твои,
рыжекудрая дочь палача
в платье алом!
Там, где крестьяне видели белого волка прошлой зимою. Там,
где даже луна светит не белым – пурпурным. Там
я буду любить тебя. Так, как ты любишь сама,
насмехаясь, царапая сердце когтями химеры. Или скупым,
точным, единым ударом – кто о втором попросит? Так,
как привык твой отец срезать непокорную голову
рейнским клинком. А хочешь – пламенем стану,
стану морозным дождем, оглушающим ветром, в котором
кружатся медные листья, дубовые ветки, обрывок веревки,
истлевший в могиле клинок, желтые зверьи глаза,
и рыжекудрая дочь палача
в платье алом…
Там,
буду любить тебя, осень. Но ты не придешь…
Да и я не приду. Ты это знаешь, и смех твой –
ржавый клинок, приставленный к тонкому горлу
лета…