«Друг мой…»

­­– Друг мой, враг мой?
Смотри, как, безмолвно потеряны, листья крýжат и падают тенью невольною, кутая ночь.
Ни тоски притяжений, ни горя, отчаянья – видят сны, чутко спят, верно падают без конца
в омут глади "невозвращённых". Вот последний, наверное. Мне б помочь
этот жертвенный шрам приживить?
Не изгладить, увы, не задев позвонка, венца.

Память? Плакалось о непрочном, напрасном – да, в сущности, не своём…
Вера? Думалось о важнейшем. Хил, жалок, в цепком корне неверен до вскрика кривой финал.
Оттого ли разорваны корни – столетия-вязи, враставшие в тихий дом,
оттого ли дремуч, неуклюже-нескладен, затейливо тесен, несносно мал
дом двоим?
В лог – вместимы лишь годы неверности. Боле слышать сей сущего яда плод
моей меры не хватит – ни всходам, ни солнцу – как спасу, знамению – гиблое возрастить
в непогодах. Безудержно, суетно, солоно, горестно немилосердие непогод,
биты чаши чарующих амфор – толку, право, в них не было издревле.
Ветхое, уж прости.

Нет ни слова "волшебного", воли стремительной. Шатко, ветрено. Прочее отболит,
где очаг этой веще-невидимой хвори – терпимее злобы. Всуе жгучее, пусть не в счёт.
В неба плавном свечении – кровь – лазурно-белейшая, с зыбких высей по венам моим течёт.
Спит мой город, когда-то излюбленный, названный Раем. Теперь лишь терновый вид.

Странно, тягостно… Ветви гнетущего мне же негоже с врачующим, редкостным древом венчать.
Поздней осенью сырость да холод могильный пронзает повсюду: снаружи, внутри, насквозь.
Я иду в тёмный дом, без окóн, впредь дверей отскрипевших – забытый, затем – начать…
от начала начал.
– Не встречай меня – ни во зло, ни на милость; в путях своих доблестных (клятвой) ввек меня не встречай!

Ибо после – как чудо – я выживу. Силюсь! Лоно тени отброшу. Дарю, бери!
Дождь отмолит, омоет остроги, покровы – сольётся в единое, древнее, вечности чёткий круг.
Я однажды была тебе ближе всех прочих, иных.
«Кем намеренно послана верой верной тебе служить?» –
ты ответь мне правдиво, без злости, обиды, тревоги, надменно недрогнувшей маски, мой враг, мой друг?

Не к лицу мне – цвета всех нетканых убранств и обличий: слишком лéстна, нескрóмна не в меру великих честь.
Дюже ново-сплетённое кружевом платье, да, нежности складно... а в пору ли? Хладен воск –
срок стекающий в стенах. Домá, своды, Храмы, дворцовые мощи былого прекрасней здесь.
Я пройду – незаметно, поодаль, чуть рядом… чужою отныне, кому-то желанной наградой.
Учтиво. Вскользь.

Моя повесть звучит, будто строгая поступь вершителя судеб.
Не слышь её… Тщщ… молчи!
Знать бы, радужно-красочный бал листопадный кому-то сейчас, обречённо, всем видом напомнит порок и месть.
Моя повесть длинней, пока жизни седая обитель, стирая убого-некрытое, слаженно строит Чин.
Есть три сотни, четыре, хоть тысяча сто причин – отогреть бы ладонь в ночи,
где Воскресшие, словно бесть* – в птицах, бабочках, нимфах, в шаге зримом – витке лучин.
Не смотри в это небо: я – слово, мгновение, память, вера – бессменный Лик.
Ибо в каждом мгновенном – щит!

«Я есмь!»


* бестия (изм.)

© Кайгородова Светлана
/ iiijiii В Конце Тоннеля. 2023 /