Бог многоножек

[растение]

Облюбован валун. Защищённый, в тени,
Тянет листья-ланцеты, и режется ветер,
Воздух пыльно испуганно отсеменив,
Остаётся со зверем вдвоём, тет-а-тет-де.

Роет землю: где сладкое тело твоё?
Бурых ножек-чешуек глоданье цинично.
Капли сока – десерт, зеленеет рваньё...
Умирает спокойно и так безразлично.


[выкидыш безумия]

из звёздного кокона
падение
вываливаюсь
в боль
сквозь закись глаз
столетнюю
сквозь пота
вонь

а сверху
сыплется сыплется сыплется
пыльный цвёл
космос тошнило
моим выплеском
пустотой чернильной

шипением злобным
окружают духи
корчусь на месте лобном
толпы калек и калик и лепрой львиной старух и

прочь прочь прочь
встать

скорчился
молнией боль
я покалечен падением
ударом о пустоту вселенскую
вопль

безумие
возьми в небытия блажение

Мысль!

Долг мой, долг Сепа!
Над духами побед долги долги!
Боги!

- Сеп! Духов почуй торжество!
- Сеп! Духов измучила выть!
- Сеп! Видим, зачем ты зовёшь!
- Сеп! Видим: не волен ходить!
- Сеп! Не извивайся червём!
- Сеп! Сбросим обрубочность ног!
- Сап! Плевру пространства прорвём!
- Сеп! Духов смети, ты, ты - бог!

Ветку галактики обломило.
Ослепило.
А вокруг –
луг
и сладость чаш,
разноцветье чаш,
и солнца тёплость,
и птиц голос.
Горизонт светл,
лес шелестел,
тенность чащ;

и людей-смертных испуг
вокруг –
гомон мольб,
мыслей смоль –
втянул их за собой,
свой – тот! – мир спас,
превратил волшбой
духов в самих себя.

Мучьтесь на земле!


[РЕ]
«Ut queant laxis
resonare fibris,
Mira gestorum
famuli tuorum,
Solve polluti
labii reatum,
Sancte Ioannes»
(“Чтобы слуги твои голосами своими смогли воспеть чудные деяния твои, очисти грех с наших опороченных уст, о, Святой Иоан”, латинский гимн)

Вверх эвкалиптом, по терпкости белой листвы,
гладкой коре посчастливилось быть мне дорогой,
выберу ветку – без ран, без наростов, царапины? швы!
Мечу когтём поперёк – ветка будет трубой-длиннорогом.

Мыслю: и тысячи верных термитов на зов мой спешат
выполнить долг – перегрызть, чтобы наземь упала,
мягок, изящен изгиб, и длинна и толста – хороша!
мыслю: и дождь насекомых: и шорохи ножек: начало.

Я заставляю прогрызть лабиринты-ходы звуку РЕ,
ветку термитными жвалами грызть РЕ-свободу.
Шкуру – долой, и по голому телу – узорчатость рек.
А завершается опустошение криком утробным!

Смолкли: клыкастый и скачущий и желтогруд;
море, пустыня и скалы тихи – полудрёма;
только взывает согретый дыханием диджериду;
только дрожат, облачив вечный РЕ, обертоны.


[испытание мира]

Шажок, шажок и тысячи шажков,
Волнами – коготки, цепляясь, отрывая,
Спиралью обвиваю веток вертикали,
Ищу в ходах древесных червячков.

Нашёл – вопьюсь – не сдастся без борьбы,
съедаю, насладясь весёлой славной дракой.
А если клюв – пугаю газовой атакой,
и клюв бессильно улетает без добыч.

Я каждому сегменту – царь и бог,
началу тела пища прёт без счётца,
хвосту дерьмо резонно достаётся,
но хвост не ропщет: божий мир жесток.

И каждый мой сегмент лоялен без тычков,
И каждый шаг – по высшему приказу,
И каждый остановится – и сразу!..
Шажок, шажок и тысячи шажков.


[омлет]

Веничком – яйца и специи и молоко,
в масло кипящее – до золотистого,
красным кетчупом – на жёлтенькое озерко,
скручено-длинный хвостистый вал.
Доли сегментов – ножом, и фасолью – протык,
в шар-помидор лупоглазо морошкою,
рот-сельдерей и морковные жвала-язык, –
снедью в тарелке кошмар многоножковый.
И очерёдно: головку, сегменты, нутро –
нет, не косой, а банальными вилками,
кое-где пресно, солёно, медово, остро...
Чёрная небыть да гуща – напиток к ним.

[смерть]

По тропе муравьиной в лете,
мимо трав густых белоцветов,
прямо к корню - огромной жиле,
посмотрю и примерюсь силой:
по каньонам коры растресканной,
под которой сочатся реки,
на верхушку с мечтою в небо,
мимо дебрей листьев и веток,
подкреплюсь - кислый плод зелёный,
абрикосовый нежно-сонный -
сладким ветром вознаграждаемый,
доберусь до ночного края,
где остались следов накрапы
от испачканных в солнце лапок.

октябрь-ноябрь 2008, июнь 2009
Фото Valery Gerz, http://www.fotokritik.ru/photo/205164/