Благовест

БЛАГОВЕСТ

Как уже о скором и победном завершении войны, в войсках заговорили с конца зимы. Поводом для подобных разговоров часто становились сводки «Совинфорбюро», доставляемые на передовую вездесущими политруками. В сухой скупости газетных строк, все чаще попадались режущие слух – названия германских городов, местечек и предместий, занятых советскими войсками в последние дни. Фронт переместился на территорию врага! Сбылось, о чём браво пели до войны, о чём мечтали, во что свято верили и за что умирали все эти долгие годы войны.
Маленькая и уютная Венгрия с ее чистыми, аккуратными городками, утопающими в садах деревеньками, встречая весну, жила светлыми надеждами. Сама природа, отторгая от себя плоды рукотворной стихии, с приходом теплых дней маскировала свежей зеленью руины, дождями смывала с молодой поросли грязь и пыль, ветрами уносила дым и копоть с яркой лазури неба.
Неторопливо затягиваясь самокрутками из распотрошенных трофейных сигар, степенно судили о малоснежной здешней зиме седовласые фронтовые деды: сдвинув на затылки ушанки, подставляя солнышку многодневную щетину, посматривая в небо, заводили речь о погоде, о семенах, о навозе - о посевной. Обычно темой сева они и завершали свои беседы, вернее - вопросом: сложит фашист оружие до посевной, или ж придется воевать дальше?
Говорили о неминуемом окончании войны и бойцы помладше, на чьи головы лишь слегка просыпался пепел седины. Точно боясь сглазить, о победе они говорили мало, больше ругались. Глотая гарь и дым чужой земли, на чем свет костерили супостата, разряжаясь от набегающих волнующих мыслей о будущем. Отвыкшие загадывать вперёд, они грезили одним – уцелеть.
Однако, больше и тех и других, о грядущей победе говорили совсем желторотики, семнадцати-восемнадцатилетки, попавшие на фронт в конце прошлого или в начале сорок пятого года. Скоропостижное прекращение военных действий ввиду полной и безоговорочной капитуляции Германии, их даже огорчало. Вернее огорчало то, что все может закончиться без их участия. Прилетит по проводам депеша: все, баста – войне конец, давай братва по домам! И уже никому не будет дела до того, что гимнастерка на победителе не успела выцвести, а на груди ни медальки, ни значка, какого… Кто ж поверит, что воевал? Не рассказывать же, как прятался от немецких бомб и снарядов в подвале венгерского буржуя в центре Европы! Как рисовал на куске фанеры «вид сверху» танка, как расчищал от обломков зданий улицу, чтобы та с небес приглянулась немецкому летчику…


Городок, прилепившийся к железнодорожной станции, когда-то состоявший из сотни добротных особнячков, теперь порушенных в прах, служил приманкой, для ударов тяжелой артиллерии и целью для гитлеровской бомбардировочной авиации. Обстрел производился с присущей немцам педантичностью – строго через день, начиная с полудня. В свободный день, примерно в тоже время налетали тяжелые бомбовозы. Те и другие, пристрелявшись и приметавшись, скоро научились прилежно, сметать с лица земли «крупный стратегический узел». Дислоцированному в городке «полку особого назначения», численностью до двух рот, была поставлена задача, в перерывах между обстрелами и бомбежками сделать так, чтобы к десяти часам утра, когда в небе над городком, на большой высоте, появлялась рама самолета-разведчика, «стратегический узел» выглядел жизнеспособным. С помощью двух тягачей и трактора устанавливались на рельсы, разметанные по путям, цистерны, поправлялись открытые платформы с муляжами военной техники, перетаскивались с места на место два поврежденных танка, грузовичок без колес и легковушку.
В конце концов, либо немцы додумались, что их «водят за нос», либо просто плюнули на город-Феникс - налеты с обстрелами прекратились. И тревожили лишь минометы, окопавшиеся где-то неподалеку.
Командиру взвода связи Ивану Грачёву. на этот раз не повезло! Впрочем, как считал сам Иван, последние полтора года черные полосы в его жизни были значительно шире светлых лучиков. Такие же, как он ребята уже давно воевали, когда он только учился на офицерских курсах под Уралом. После курсов, его откомандировали в Подмосковье на охрану продовольственных складов. Через два месяца тишайшей службы, фортуна вроде бы повернула к нему свое лицо, да и то, как сказать… Проворовался один из начальников складского хозяйства. Того, понятно, отдали под суд, а подчиненных, в том числе Ивана отправили на фронт.
Но встретиться с врагом в бою не удалось и на этот раз. Продовольственное прошлое Ивана сыграло с ним злую шутку. В штабе армии, куда, согласно предписанию, прибыл лейтенант Грачёв, его тут же выцыганил интендантский подполковник. Помотавшись с ним по тылам по всяким портяночным и продовольственным делам всю зиму, в начале весны занесло их и в этот венгерский городок.
В городке нес службу полк об особом назначении, которого, наверное, знал лишь его командир – майор Овсянников, человек немолодой, с голубыми подслеповатыми глазами и тихим, мягким голосом, и если бы не видавшая виды гимнастерка с погонами в нем мало кто бы угадал в нем военного. В полку Овсянникова катастрофически не хватало офицеров, то есть их было всего двое – сам командир и его заместитель на все случаи жизни, в звании старшего лейтенанта. Замкополка и Ивана разделяли, одна ступенька в воинской иерархии и год разницы в возрасте, что не помешало накоротке сблизиться. Второй человек в полку нашел в Иване приятного собеседника, поспешил передать его чаяния командиру. Все решилось быстро и просто, Овсянников, куда-то позвонил, и через час лейтенант Грачёв был представлен личному составу.
Здесь все было очень похоже на войну, особенно во время бомбежек и артобстрелов. Вся живая сила в эти минуты укрывалась в подвалах домов, благо цоколи, служившие бывшим хозяевам винными погребами, позволяли уцелеть даже при прямом попадании авиационной бомбы, Иван, согласно своей должности, безвылазно сидел в таком подвале, где еще не выветрился запах виноградного вина. Его обязанностью было: принимать по телефону малопонятные сводки о прибытии и отправлении эшелонов с техникой, горючим продовольствием, дословно записывать, а затем несколько раз повторять по рации это в эфир. Пока над головой грохотали взрывы, Иван считал, что занят, пусть не такой важной, но нужной работой, когда же наступило затишье, ему стало скучно. Томимый своей бездеятельностью, он попробовал заговорить об этом с командиром. Посуровевший за последние дни Овсянников, выслушав его, ответил неожиданно жестко: - « Такая у нас служба, товарищ лейтенант! Мы на войне!». И уже собираясь уходить, у лестницы, смягчившись, добавил: - «Если уж вам так скучно здесь, там наверху взрывной волной сорвало ус антенны, неплохо бы поправить, заодно проветритесь», - улыбнулся он.
Дождавшись промежутка в сеансах связи, он выбрался на поверхность и на минуту ослеп от яркого солнечного света после сумрака подвала. Когда глаза привыкли, он увидел, своего взвода сержанта Полыхало. Сержанту, было чуть больше тридцати, но выглядел он гораздо старше своих лет. Призванный на войну в первые дни, он был трижды ранен, имел награды. Но как стало понятным позже, сержант был любителем выпить, и надо думать, что большая часть его подвигов оцененных наградами, так и великое множество других безрассудных поступков, он совершил именно в известном состоянии или же ради возможности разжиться горячительным. Последний такой свой «подвиг» Полыхало совершил уже на глазах у Ивана. К Овсянникову на новенькой эмке приехал офицер из штаба армии. Шофер автомобиля, пока начальник отсутствовал, с любовью протирал пыль с ветрового стекла, как неожиданно начался обстрел. Снаряды ложились, чуть ли не под колеса автомобиля, а его водитель, в укрытия, зеленел на глазах. Полыхало, выждал когда тот дошел до нужного состояния, за полфляжки спирта, добрался до автомобиля, завел его и отогнал в безопасное место.
Добраться до антенны без подручных средств: лестницы или какой-нибудь подставки было, вряд ли возможно. Иван огляделся, но ничего подходящего вокруг себя не увидел. Над головой с визгом пронеслась и через секунду где-то на соседней улице ухнула мина. Иван плашмя рухнул на землю. Полыхало, с удивлением посмотрел на него.
- Не боись! Они сегодня сюда не пуляют.
- Да я, это так, как бы машинально,.. – смущённо бормотал Иван, стряхивая пыль с гимнастёрки.
- Бывает! – в пышных рыжих с сединой усах Полыхало спряталась усмешка.
- Немчура – они люди порядочные… В смысле: порядок уважают. Даже очень! Положим, сказано им сегодня бить в это место и никуда больше, они и будут долбить туда до посинения. А завтра прикажут другой квадрат - будут месить. Их тоже понять можно. В открытую сунуться сюда они дрефят. А из даля, отделают, как положено. И мы, вроде как, в напряге, и они свой хлеб отрабатывают…
Как в подтверждение его слов, следующая мина, истошно визжа, пролетела высоко над их головами и рванула в той же стороне, где разорвалась и предыдущая..
Вопрос, как залезть на крышу, к антенне, Полыхало, решил, как и наверное решал всё, очень просто. Он оценивающе посмотрел на Ивана.
- Нормально, достанешь! – и двинулся к дому. – Значится так, я тебя подсажу, до козырька, а там подлесенок есть, по какому трубочисты лазают, вот по нему и заберёшься к своей антенне.
Кроме своего крепкого плеча подставленного в нужный момент, и в дальнейшем, сержант стал оказывать Ивану мелкие услуги. Самой ценной, из которых, стала возможность время от времени покидать душный подвал, Полыхало охотно, и даже, как показалось, с радостью, отзывался на просьбы посидеть у аппарата. Тем более, после прекращения интенсивных бомбардировок и артобстрелов, и вся тарабарщина, какую нёс в эфир Иван, потеряла всякий смысл. И лишь старшина Прищепа, ухмыляясь, понимающе кивал: - От же, хитёр – бисов сын! Вырвавшись на волю, Иван не упускал случая навестить Сергея, того старшего лейтенанта, кому он был обязан завершению своей интендантской карьеры, в его «бункере», как тот называл полуподвал разрушенного дома, где он нёс службу. Двухэтажное строение, что было над «бункером» после прямого попадания немецкой бомбы, превратилось в груду обломков, а цокольный этаж, с низкими, сводчатыми потолками уцелел. Всё там дышало стариной, и маленькие полукруглые оконца под потолком, похожие на бойницы, и висящие под сводом массивные цепи, на которых когда-то, висел массивный светильник. Иван с благоговением гладил сложенные из камня, отшлифованные временем стены, осторожно ступая по узорчатому, брусчатому полу.
- Видал, как строили! – хвастался своим обиталищем старлей. – Дом в труху, а подвал – целёхонек! Средние века!.
- Это, когда рыцари? – спрашивал Иван.
- И рыцари и мушкетёры…
В то роковое утро, уже как обычно, после завтрака – ломтя хлеба с чаем, Иван, собрался к Сергею, когда донёсся звук разрыва первой за это утро мины.
- Ну вот и, подъелы! Два дни мовчали и ось. Хвылынка в хвылынку, - проворчал Прищепа, взглянув на свои карманные часы, однако не спешил в укрытие, как того требовала строгая инструкция командира полка. Заметив нетерпение лейтенанта покинуть расположение, придержал его за рукав. - Погодьте, зараз подывимся, куды бити станут…
Просвистевшая в вышине, вторая мина, рванула в том же направлении, что и первая.
- Где-то у моста, - определил сектор обстрела Иван. - А мне-то в другую сторону. Я скоренько. На часок…
Он уже почти перешёл площадь, когда следующая мина просвистев едва-ли не над его головой взорвалась, как раз у дома, к которому он приближался. На мгновение оглохнув, подчиняясь инстинкту, он бросился в сторону, споткнулся, упал, стал подниматься, как почувствовал в левом плече острую обжигающую боль, в глазах поплыли площадь, дома.
- Ну, так не можно, товарищу лейтенант, – услышал Иван у своего уха горячее дыхание, и почувствовал подмышками сильные руки. Сознание то покидало его, то снова возвращалось. Откуда-то возник Полыхало с котелком в руке, вместе со старшиной, они осторожно стянули с Ивана гимнастёрку. Сам он, чувствуя как под рубахой, по телу сбегает кровь, даже боялся взглянуть на вмиг онемевшее потерявшее всякую чувствительность плечо. Из оцепенения его вывел журчащий украинский говорок старшины:
- Ну, куди ти ллэш? Навищо так богато? Не треба стильки. Спочатку треба рукав задрати...
- Да я кровь смыть хочу. – басил. Полыхало. - Рана хоть и глубокая, до кости не достало. Вскользь рубануло. Давай йод и бинт.
- У меня здесь кровь течёт,.. – Иван дёрнулся от боли и приложил руку к животу.
- О! – очухался, - радостно отозвался сержант. – Напугал, ты лейтенант. Уж я думал – каюк! Смотрю: еле дышит и белый, как полотно. Больше-то нигде не зацепило?
Иван, мельком взглянув, на уже перебинтованное плечо, пошевелил ногами и здоровой рукой:
- Вроде как, всё нормально. Кроме…
- А это чепуха! Кость не задело, а мясо нарастёт, - Полыхало, завязал последний узел на повязке и поднял с камня гимнастёрку лейтенанта. – А кителёк попортило, почти новый был… Ну, ничего – зашьёшь. К маме приедешь в порядке.
После слов сержанта Иван поморщился!
- Сильно затягнув? – участливо спросил старшина, с укоризной взглянув на Полыхало.
- Да, не то! – замотал головой Иван. – Не хочу я в тыл. – Он смело пошевелил сначала пальцами, а потом и всей раненой рукой. – Всё работает!.. И даже не больно. Я сейчас сам гимнастёрку застираю и зашью… Не хочу я в тыл…
Старшина не нашёл, что сказать, пожал плечами. А Полыхало, вздохнув, чуть слышно пробормотал:
- Ой, дурак…
Обычно Овсянников наведывался в расположение взвода ближе к вечеру, и к этому времени Иван торопился привести себя в порядок. И это у него почти получилось. Он и вправду самостоятельно застирал гимнастёрку. Однако, после того, как форменка высохла, зашить так искусно, как это сделал старшина, ему бы не удалось, даже здоровыми руками.
Отмахнувшись от слов благодарности, Прищепа оглядел командира со всех сторон и сам остался доволен результатом своих трудов.
- Добре, - кивнул он.
Полыхало, явно придерживался иного мнения.
- Я на вас удивляюсь товарищ лейтенант? – сквозь зевоту произнёс он. - Ну, постирали, залатали кителёк – хорошо. А физию ты свою видел?!. Поди, глянь в самовар – в гроб краше кладут!
Собственное отражение в зеркале повергло Ивана в уныние. Серое без единой кровинки лицо могло вызывать лишь сострадание. «Отправят, отправят в тыл», - опять больно застучало в голове.
- Что же делать? – враз пересохшими губами, почти беззвучно, обратился он к сержанту.
В глазах у Полыхало уже горел живой огонь, но для пущей убедительности он не торопился с ответом.
- Что делать?.. Оно, конечно, понятно, кровушки-то сколь потерял… Я помню, ещё до войны в МТС, когда работал, кровь брали, для раненных в финскую. Так после того вино красное давали. Целый стакан. Или даже больше. Не помню точно. И помогало…
- Где взять здесь это красное вино? Один запах от него в подвале остался, - растерянно проговорил Иван.
Полыхало по обыкновению, хмыкнул.
- Так, что из того? Спирт тоже вполне подойдёт! Даже ещё лучше будет. Граммчиков сто примите, глядишь и румянец заиграет… Помниться, вам для протирки деталей целую баклажку выдавали…
- Ну, да, есть там у меня… Думаешь, поможет?.. Я же не пью совсем… А запах… Вдруг, Овсянников учует…
Глаза сержанта уже лучили негасимый свет.
– Не будет никакого запаха! Средство у меня имеется. Танкисты подсказали, а они зря трепаться не будут, говорят: - хоть соляру пей – запаха - ноль! Проверено!
«Проверенное танкистами средство», - оказалось обыкновенным лавровым листом. Сержант поджёг его, и когда тот догорел до половины сунул в кружку с разведённым спиртом.
Волнение Ивана выросло до стука крови в висках, когда в конце улицы замаячила сухая фигура комполка. Прищепа после ужина устроился отдохнуть.
- Старшина! – тронул его за плечо Иван и когда тот открыл глаза, дыхнул ему в лицо.
- Пахнет от меня?
- А чим, може пахнути? заморгал глазами Прищепа
- Водкой пахнет?
Прищепа поднялся на ноги.
- А ну ще раз.
Иван, вобрав полные лёгкие воздуха, дыхнул ещё.
Старшина блаженно повёл носом.
- Ни, горилкою нэ пахне…
Иван облегчённо выдохнул.
- Зубровкой пре! Такий гарной, такий гарной… Яка була до вийны…


- Подними руку - опусти. Повернись. Почти здоров! Одевайся.. – сквозь толстые линзы очков, дородная докторица, оглядев Ивана, принялась заполнять какой-то бланк.
- Так может быть, и не надо мне в тыл, если «почти здоров», товарищ,.. – Иван наконец различил под халатом доктора на плече майорскую звезду. – Может, могу и здесь долечиться, товарищ майор… - голос его дрогнул. – Ведь скоро всё закончится.
Доктор оторвалась от своей писанины, как показалось Ивану с удивлением посмотрела на него.
- Не навоевался ещё? Думаешь, Красная Армия без тебя фашиста не добьёт? Или ты хочешь брать Берлин со своей кривой рукой? Не волнуйся, управятся и без тебя. А что – победа, победа, эта будет общая на всех: и твоя, и моя - всех - кто выжил и кто упокоился до своего времени. Сколько вас молодых уже выкосило... Молодых, красивых!.. Хватит уже! А если пользу принести хочешь, как легкораненый, будешь у начальника поезда в помощниках.
Иван почувствовал, как по спине пробежала дрожь: именно это и даже такие же слова он слышал от Овсянникова. «Хватит уже», - твёрдо сказал он, подписывая ему продаттестат.
Полустанок, где на этот раз остановился состав в отличии от большинства тех, какие встречались на их пути – либо полностью, частично разрушенных, этот каким-то чудесным образом уцелел. Сохранились стёкла в окнах, а нехитрый фасад здания желтел свежей краской. Более того, сохранился даже непременный атрибут железнодорожного вокзала – станционный колокол.
Иван открыл дверь вагона. В застоялую вагонную атмосферу ворвался лёгкий аромат утренней свежести. Теперь надо было дойти до паровоза, взять у машинистов график остановок на сегодняшний день. Затем вернуться в штабной вагон получить от главного врача сведения об умерших за ночь, если таковые были, передать их коменданту станции. Его день начинался с обхода.
Колокол и впрямь был начищен, так что Иван увидел в нём своё отражение, кроме того к его языку, по-видимому совсем недавно, была новый поводок. Иван не удержался и, оглядевшись по сторонам, тронул его - колокольная медь отозвалась протяжным звуком.
Обойдя здание, он вышел на привокзальную площадь, там увидел у входа в станционное здание армейский «Вилис» с распахнутой дверцей. Толкнув дверь, шагнул вовнутрь. С яркого света дня, во мраке помещения с шторами светомаскировки, глаза поначалу отказались служить. Когда глаза стали привыкать к тьме, он различил две фигуры в форме.
Иван, приложил руку к пилотке и уже открыл рот для представления, оторопел. Двое военных, неловко обнявшись, плакали. Плакали безудержно. Слезы крупными каплями у обоих катились из глаз по небритым щекам…
Что было, потом осталось с Иваном на всю оставшуюся жизнь. Он и не помнил, как снова оказался у колокола как принялся неистово бить в него, при этом крича одно и то же слово. И уже через мгновение на этот зов из вагонов начали выскакивать люди. А через минуту кричало и ликовало всё вокруг…