Из дневников судового врача

ИЗ ДНЕВНИКОВ СУДОВОГО ВРАЧА
(Книга №5 Язычьяна С.А.)



ДЛЯ ТИТУЛЬНОГО ЛИСТА
Автор Язычьян Сидрак Агопович был переведён на работу врачом на судах СССР заграничного плавания в 1964 году временно, когда продолжался Карибский кризис, а в1965 году постоянно, имея большой опыт врачебной и организаторской деятельности на различных врачебных должностях.
После окончания в 1952 году Кубанского медицинского института в городе Краснодаре он работал: заведующим участковой амбулаторией, главным врачом районной больницы, начальником медицинской службы воинской части Северного Военно-Морского флота. После увольнения в запас, с 1956 года работал заведующим Санитарно-карантинным отделом (СКО) СЭС порта Туапсе по санитарной охране границ СССР и хирургом поликлиники моряков.
За время работы врачом на судах побывал во многих портах более 30 с лишним стран Мира и сделал почти полный круг вокруг шестого материка Земли – Антарктиды, сопровождая китобойную флотилию СССР «Юрий Долгорукий»
В книге описываются реальные различные события и курьёзные случаи судовой жизни и особенности организации работы, морской службы и быта советских моряков за время плавания в различных широтах Земли, их встречи с людьми портовых городов, особенности быта тех людей и их отношение к морякам вообще и советским – в частности.
Книга написана в простом общедоступном стиле в виде отдельных рассказов в форме дневника, стараясь соблюсти хронологию событий в мире и событий на разных судах, на которых автору приходилось ходить в заграничные рейсы, сменяя судовых врачей на время их отпусков.
Книга написана в виде дневников, соблюдая хронологию событий. Дата каждой записи вставлена в конце или начали каждого рассказа в зависимости от ситуации в момент записи.
Автор надеется, что читатель в книге узнает для себя много нового завлекательно интересного, обогатит свои представления или знания морской и заморской жизни, возможно, найдёт и полезное для своих размышлений о жизнеустройстве в человеческом мире. Если это произойдет, то автор посчитает, что его цель достигнута…
***

ВПЕРВЫЕ В ОКРУЖЕНИИ ВРАГА В ОКЕАНЕ.
Летом 1964-го года, когда еще продолжался известный «Карибский кризис» ушёл я в первый заграничный рейс на Кубу на танкере «Ливны».
Работая заведующим СКО (Санитарно-карантинный отдел) СЭС (Санитарно-эпидемиологическая станция) порта Туапсе, я знал устройство данного судна и был знаком со многими членами его экипажа, в том числе и с капитаном Ткаченко. Поэтому я быстро освоился с ситуацией на судне, познакомился и подружился со всеми. Но некоторые из них, всё же, смотрели на меня, как на агента, подосланного органами, хотя я на это никакого повода не давал не раньше и ни теперь. Несмотря на оттепель в политической жизни страны, тогда ещё у людей в душе такая подозрительность и страх перед всеобщим контролем и преследованием инакомыслящих ещё сохранялся…
Впервые я пережил пересечение границы страны и особенно проход через проливы Босфор и Дарданеллы. Из рассказов своих коллег с других судов я знал, что при прохождении через Босфор на катер карантинных властей для оформления санитарных документов спускается судовой врач, но почему-то на этот раз капитан послал на катер не меня, а своего старшего помощника Лукьянова. А я это воспринял двояко. То ли он не доверил мне как новичку на этой работе, то ли щадил меня как серьезное береговое должностное лицо, к тому же проходили пролив в ночное время. В то же время, все свободные от вахт члены командного и рядового состава судна, коммунисты и комсомольцы по распоряжению капитана были распределены по наружной палубе судна для наблюдения за порядком на судне с целью своевременного обнаружения и предупреждения возможной провокации или нарушения границы на судне. Вся ночная панорама пролива, настолько меня привлекала, что и без всякого распоряжения всё время, до выхода из пролива, я провел на палубе с биноклем в руках.
Я не могу не описать первую мою встречу с турком в ту ночь. Обходя судно по внешней палубе, я забрел на капитанский мостик, и по разрешению капитана вошел в рулевую рубку, где находился турецкий лоцман, проводящий судно по проливу. Я наблюдал световую иллюминацию знаменитого города Константинополя, берегов пролива и движение снующих в проливе внутренних суденышек различной конструкции различного назначения, и время от времени просил лоцмана уточнение и информацию об увиденных на берегу объектах. Он охотно отвечал на мои вопросы. Мы беседовали на английском языке, но не знаю, почему, он вдруг спросил, кто я по национальности. Я ответил, что армянин... Он сразу повернулся и пошёл на противоположноё крыло мостика, но я не понял, то ли ему надо было выходить туда по ситуации, то ли не захотел продолжать беседу, узнав, что я армянин... и больше беседа наша не возобновилась…
И позже при прохождении всяких узостей, мимо островов или близко от берега материка свободное от службы время я проводил на внешней палубе судна, но больше на капитанском мостике, и наблюдал их в бинокль. Особое впечатление произвело прохождение проливов Босфор и Дарданеллы, но не меньшее впечатление оставило прохождение в самой близости мыса Малея греческого полуострова Пелопоннес и острова Китира.
Впечатлений было множество, но только теперь, после прохода мимо порта и пролива Гибралтар решил вести дневник, восстанавливая в памяти и недавно пережитое.
*

09.08.64г. Прочитал книгу «Прометей» Галины Серебряковой. В ней понравились следующие мысли:
«Человеческий век слишком короток, чтобы тяготиться им. Тяготиться можно лишь сознанием недостаточности сроков, положенных на то, чтобы заглянуть в каждый уголок природы и бытия»;
«Мало нужно человеку, когда он лишен всего»;
«Мечты послужили путеводной нитью для великих открытий»;
«Нет ничего более разъедающего сердце, чем непродуманные увлечения. После них… тошнит, как после прокисшего вина»;
«.... во время долгой речи слушатели успевают забыть её начало, а, позабыв начало, не поймут конца»;
«Всё приходит к тому, кто умеет ждать и бороться»;
*

13.08.64г. Гибралтар, мимо которого мы прошли днём и очень близко, меня поразил своей фантастически монолитной высоченной гигантской скалой-крепостью. Сам порт Гибралтар наблюдал лишь в бинокль на расстоянии.
Как только подошли к самому проливу, привлекло моё внимание бурление морской глади при почти штилевой погоде. Всмотревшись, заметил, что судно, будто, движется в гуще дельфинов под самой поверхностью воды, движущихся параллельным курсом к выходу в океан, слегка выпрыгивая из воды для захвата воздуха.
Как только вышли в океан, дельфины, будто попрощавшись с нами, отстали от нас, и судно вновь вошло в морскую гладь
Следующий порт Фуншал на острове Мадейра, мимо которого прошли ночью, поразил меня своей сказочно фантастической иллюминацией почти от самой вершины острова до самой морской глади в порту. При малейшей способности воображать мне виделись там очертания тел многих животных и птиц: свиньи, оленя, слона, жирафа и всяких других зверей и птиц...
За прошедшие дни прочитал книгу «Похищение огня» той же Галины Серебряковой и сделал в дневник несколько высказываний, одна из них:
«.... счастье, во-первых, в том, чтобы обрести истинного друга, и, во-вторых, в чистой совести. Хотя нам очень тяжело сейчас и в доме нет ни гроша, я добавила бы к этим заветам также любовь – такую, которая с каждым днем становится ярче и сильнее, как у нас с тобой. Только неудачник может говорить о том, что время убивает чувство... Как заблуждается тот, кто думает, что лучшие мгновения любви – до брака. Союз двух влюбленных – это только начало настоящего счастья, и ни бедность, ни лишения не в силах его ослабить. Стоит мне подумать, что тебя может не быть рядом со мной, и ужас холодит сердце. Разлука убила бы меня. А вдвоем нет ничего непреодолимого».
Из письма Ж. Маркс мужу
*

18.08.64г. Далее после острова Мадейра шли по беспредельной глади Атлантического океана при штилевой погоде…
Я впервые видел летающих рыб, которые, выпрыгивая из воды, летели до ста и больше метров, и, иногда, падали на палубу низко сидящего под грузом судна. Я, как и многие члены экипажа, сделал несколько чучел этих рыб.
Морской качки, которую я ждал, чтобы испытать себя в способности выдержать её, не было. Наконец подошли к берегам острова Куба… и ещё далеко до подхода к американской базе «Гуантанамо» наш капитан собрал экипаж в столовой и предупредил, что в ближайшие часы мы будем проходить вблизи американской военной базы. Он предупредил нас, что со стороны американцев могут быть всякие провокации. Поэтому потребовал, чтобы мы при любой ситуации вели себя спокойно, как и всегда, но чтобы старались меньше бывать на палубе, а при случае возможности запоминать или записать номера кораблей и самолетов, которые будут приблизятся к судну, и передать их радисту.
Не прошло и часа после инструктажа капитана, как нас встретили американские самолеты. Они стали нас облетать и обхаживать, на близком расстоянии судна – в почти бреющем полёте, а по мере приближения к базе становилось их всё больше и больше. Вскоре встретили нас небольшие американские военные суда разных размеров и форм. При проходе базы уже их число выросло до 18, и они взяли нас в кольцо, совершая опасные маневры на очень близком расстоянии от нашего танкера: то, пересекали курс судна, то, двигались параллельным курсом с крутыми опасными реверсами, обдавая борт нашего танкера буруном от винта своего корабля. Они неоднократно требовали от капитана остановки судна для досмотра, но мы двигались своим курсом. Двенадцать американских ястреба непрерывно кружились над нами как осы, снижаясь над судном на опасно низкий уровень, пролетали параллельным курсом почти на уровне мачты и высоты капитанского мостика, и фотографировали судно.
Мы знали, что где-то рядом наши подводные лодки, поэтому, не боясь, наблюдали за всеми движениями судов и самолетов, записывали их бортовые номера и передавали начальнику рации судна для сообщения в Москву. Однажды, ребята даже с переходного мостика стали бросать клубни картофеля по пролетающим мимо самолетам, но капитан, заметив это с мостика, приказал по принудиловке судна прекратить провокации.
Корабли вскоре отстали, а самолеты сопровождали нас почти до входа в бухту порта Сантьяго-де-Куба. Но как только на горизонте появились два небольших Кубинских корабля, они исчезли как сдутые ветром мухи. У самого входа в порт нас встретил лоцман на своем специальном катере и повел судно в бухту.
Город Сантьяго-де-Куба небольшой, расположен в пересеченной местности в окружении умеренно высоких, покрытых лесом горных хребтов. А от берегов залива, вдающегося в сушу острова в виде надутого пузырька, отходили различной длины и ширины заводи в виде мини бухт в заливе. Вход в залив и в порт относительно узкий: между двумя естественными небольшими возвышениями суши, из которых правый по направлению входа высокий в виде природной крепости с террасами и проходами между ними, а в некоторых из них природные и искусственные пещеры.
В порту и в городе кубинцы приняли нас очень приветливо. Пока танкер стоял под выгрузкой, местные власти организовали для нас несколько экскурсий. Побывали в роще кокосовых орех и в знаменитых казармах «Монкада», при нападении, на которых в 26 июля 1953 году Фидель Кастро и его друзья получили первое боевое революционное крещение.
В порту я повёл своих больных на консультацию узких специалистов госпиталя, как там называли, в нашем понимании больницы. Организация обслуживания больных и форма их обследования почти ничем не отличались от нашей системы, и мне она понравилось.
*

КОНЕЦ САМОУВЕРЕННОСТИ.
21.08.64г. После выгрузки в порту Сантьяго-де-Куба сырой нефти капитан получил от пароходства задание: подготовить танкер и следовать в Канаду в порт Квебек за зерном для Польши.
Подготовить танкер под погрузку зерна. Имелось в виду очистить его танки судна от остатков сырой нефти, промыть, пропарить и посушить их, чтобы можно было в них перевезти зерно с гарантией полной сохранности его качества. Для этого мы вышли в море южнее острова Ямайка, где простояли на якоре около пяти дней. Когда остались пропарка и просушка танков, которые можно было выполнить на ходу, снялись с якоря и направились в Канаду.
В пути прочитал книгу «Хижина дяди Тома» Гарриет Ригер Стоу.
Книга меня очень взволновала, и сделал выписки, как из данной книги, так и из книг, ранее прочитанных.
«Жена должна жить при муже, а дети – при родителях»
«Бессердечные женщины легко прощают своим должникам, когда дело касается любви. Эгоистка – самый придирчивый заимодавец на свете, и чем скорее она теряет любовь мужа, тем строже взыскивает с него то, что ей причитается, – взыскивает всё, до последнего гроша».
«Если не властвуешь над собой, не берись властвовать над другими».
*
28.08.64г. После того, как взяли курс в Канаду – на север почти по меридиану, но, из-за почти попутного ветра, похолодание наступало, вопреки ожиданию, наступало медленно вплоть до захода в залив «Святого Лаврентия», где только и ощутили резкое похолодание. От момента захода в залив до порта Квебек, где должны были грузиться зерном шли около двух суток. Я днями находился на внешней палубе, наблюдая за лесистым ландшафтом с промежутками обработанных полей и с обильной травой лугами. Еще далеко до подхода к порту нас встретили: лоцман на своём катер и группа людей в касках и с приборами на буксирном катере. Люди в касках тут же разбежались по палубе танкера к открытым люкам танков с приборами. Я понял, что это инспектора по проверке готовности танков для погрузки их зерном. К подходу к порту проверка была закончена, и после разрешения инспекции, лоцман повёл судно в порт для швартовки к причалу у самого элеватора.
Элеватор поразил меня своей монументальностью и автоматизацией грузовых операций. Как только закончилась швартовка судна, началась погрузка. Когда мы с капитаном и старшим механиком вышли на причал между судном и элеватором, я сразу обратил внимание на то, что у меня не было ощущения ни запыленности воздуха и ни большого шума от компрессоров, перекачивающих зерно из элеватора в танки судна, о чём поделился мнением с остальными. Они лишь многозначительно молча покачали головой.
Впереди нашего танкера стояло канадское сухогрузное судно. С него вышли два человека и направились к нам. Они представились нам и поздоровались с каждым из нас. Узнав в беседе что наше судно – одно из новой серии закупленных нашим правительством у Японии танкеров, капитан канадского судна изъявил желание осмотреть его, на что наш капитан дал согласие, и пригласил их на наше судно. Мы все вернулись к себе.
Обошли все отсеки надстроек и машинного отделения. Я заметил, что, как я, так и наши штурмана и механики показывали всё с самоуверенной гордостью за классический, по нашему мнению, порядок и чистоту на нашем судне.
После обхода нашего судна наш капитан Ткаченко изъявил желание осмотреть канадское судно.
- Конечно! – сказал капитан канадского судна, и направился он к выходу. Мы всей группой поднялись за ним.
Такого устройства сухогрузное судна я видел впервые, хотя видел сухогрузных судов множество. Оно типа судов «Река-море» специально предназначенное для перевозки зерна.
Мы тоже осмотрели все помещения. Увидев безукоризненную чистоту и порядок на канадском судне, мне стало стыдно за мою гордую самоуверенность за казавшуюся чистоту и порядок на нашем судне…
Ведь это канадское судно было сухогрузным. А, как известно и принято считать, на них гораздо труднее поддерживать чистоту, чем на наливных судах. А на этом зерновозе в машинном отделении мне хотелось достать свой платок и им провести по палубе, чтобы убедиться, выпачкается ли он? Меня не меньше поразил способ хранения и использования инструментария. У них инструментарий разделен на две группы: инструменты повседневного пользования и запасные. Запасной инструментарий чистый слегка смазан маслом и укреплен в защелках на внутренней стороне каждой крышки одинаковой глубины так, что при закрытой крышке они не касаются друг друга. Инструменты повседневного пользования в таких же защелках на открытых стендах, после использования очищены и слегка смазаны маслом. А у нас запасные инструменты навалом в ящике в том состоянии, какими были после последнего их использования, а инструменты повседневного пользования, если и на стендах, не вытерты.
Удручённый своим разочарованием своим ошибочным мнением, я пожелал посмотреть их лазарет. Капитан тут же повёл нас на кормовую часть нижней палубы почти у самого винта своего судна…
Тут я взбодрился. Не было никакого сравнения с лазаретом нашего судна: переборки без обшивки, койки двухъярусные железные на пружинной сеткой, из мебели лишь два стула.
Как только закончили осмотр судна, многие ребята с нашего судна ушли к себе, а остались капитан, старший механик и я. Они, разделившись по специальности, беседовали между собой, а я за журнальным столиком рассматривал журналы и газеты, прислушиваясь, время от времени, к их беседе. Они откровенно старались друг другу доказывать преимущества в чем-то или что-то у себя.
Заметив эту тенденцию, я обратился к капитану канадского судна.
- Господин капитан! Я вижу, каждый из вас хвалит своё, а я хочу подчеркнуть лучшее у вас и спросить, как вы добиваетесь этого?
- А что вы имеете в виду? – заинтересованно улыбнулся он.
- Дело в том, что любой наш рабочий знает, и убежден в том, что всё государственное в нашей стране является и его собственностью, поэтому он обязан относиться к этой собственности бережно, как и к своей личной собственности. А ваши же рабочие, в частности моряки, знают, что данное судно со всем оснащением не их, а ваше – частного хозяина собственность. Но я сегодня убедился, что на вашем судне порядок лучше и чище, чем на нашем, в частности, мне очень понравилось состояние и порядок хранения инструментария. Как вы добиваетесь этого?
- Я никак не добиваюсь этого ни от кого. – Удивился капитан моему вопросу. – Просто, если кто этого не сделает, завтра на работу не выйдет.
- А профсоюз? – Напомнил я ему о защитной функции профсоюза.
- А что профсоюз? – Сдвинул он брови.
- Не даст он согласие на увольнение. – уточнил я свой вопрос.
- Я его и не спрошу. Если он будет защищать не аккуратного рабочего, я ему скажу: если хочешь, чтобы я не увольнял твоего члена профсоюза, учи его работать. Мне нужно, чтобы он работал так, чтобы производство было рентабельно. Ведь, если инструменты после пользования не вытирать, не смазать и не ставить на стенд, они и побьются и поржавеют, выйдут из строя раньше времени, и надо будет покупать новые инструменты. Это лишние расходы, значит, я не смогу улучшить условия труда и повысить зарплату хорошим рабочим, и они уйдут к моим конкурентам…
- А у нас, наоборот: профсоюзы требуют от руководителей, чтобы они воспитывали и учили рабочих работать, защищая их, порой и тогда, когда надо бы его наказать. – Я разъяснил ему, понимая сам, что у них дело, в каком-то смысле, поставлено вернее.
- Учить взрослого человека? - Собеседник поморщил кожу лба, раздвинув брови и... слегка покачал головой в раздумье, но ничего не сказал
Мы оба промолчали, слегка наклонив головы, и поглядывая друг на друга, размышляя каждый по-своему…
Почувствовал свой «проигришь», я сравнил их лазарет с нашим.
- Такой лазарет, какой у вас, нам не нужен. У нас же на судне доктора нет доктора.
- А лазарет, тогда для чего? – отпарировал я.
В разговор включился наш капитан.
- Наш доктор, кроме того, что отличный специалист, еще и хороший политик. – Посмеялся он...
- Это хорошо. – Протянул хозяин судна мне руку.
Поняв, видимо, что «пора и честь знать», наш капитан Ткаченко встал, поблагодарил хозяина за теплый прием, и мы все за ним повторили признание, попрощались с рукопожатием и ушли.
Капитан проводил нас до трапа от своей надстройки на главную палубу, еще раз пожал руку каждому, и поручил одному из своих помощников сопроводить нас до трапа с судна. И этот жест капитана я оценил как барское высокомерие. Мы у трапа за руку попрощались и с помощником капитана. Заметив, что капитан продолжает стоять на верхней палубе и машет нам рукой, мы ответили ему, и один за другим вступили на сходню с судна...
В городе на обочинах проезжей части улиц вблизи магазинов и офисов я обратил внимание на очерченные площадки, у изголовья каждой из них столбик с прикрепленным к нему счётчиком-хронометром. Догадавшись и уточнив, выяснил, что каждый владелец машины, оставляя там машину, бросает в счетчик ту сумму по тарифу за минуту, насколько минут он ставит машину. Как только заказанное время истекло, счетчик подает звуковой сигнал и далее считает штрафное время. Поинтересовавшись, я узнал, что владельцы машин бросают туда монеты, как правило, из расчета большего времени, чем он может задержаться, ибо за просрочку заказанного времени взимается кратная сумма. Причем машину никто не задерживает. А домой владельцу машины придет счет за штрафную сумму. Там указан номер машины и срок оплаты штрафа, за просрочку которого – тоже штраф с пеней. Для стоянок машин рабочих и руководства предприятий и учреждений тоже имеются выделенные для этого площадки. Если эта площадь арендуется предприятием или учреждением, то плата идет арендатору, а если нет, то муниципалитету.
Я, вспоминая свои города, подумал, сколько бы мог пополниться их бюджет за счет таких сборов?..
*

ПО СЛЕДАМ «ТИТАНИКА»
Погрузка судна зерном заняла времени чуть более суток. Выходя из залива Святого Лаврентия, капитан судна, направляясь в Польшу, согласно разнарядке Москвы, решил идти по северному пути, то есть – обойти Британские острова с севера. В данном рейсе у капитана, как я уже отмечал, не было первого помощника, поэтому, зная меня хорошо, он негласно меня подключал в организационно-политическую работу на судне, и безотказно давал мне информацию на интересующие меня вопросы. В частности, на мое любопытство, почему он решил идти именно северным путем, объяснил, что таким путем рискованнее: холодно, частые сильные штормы и возможно попадание в пути айсбергов, но зато путь значительно короче. Я невольно вспомнил судьбу английского пассажирского лайнера «Титаник», и не удержался от очередного вопроса, на что он, в шутку сказал, что я буду вторым, при желании, впередсмотрящим, чтобы вовремя заметить айсберги и избежать столкновения с ними...
Действительно на второй день после выхода из залива начался шторм до 7-8 балов с холодным ветром в «скулу» судна, вызывающий сложную смешанную качку, которая продолжалась почти вплоть до выхода из Северного моря в сторону пролива Каттегат и входа в Балтийское море. Я целыми днями находился на ходовом мостике и наблюдал, как громадные волны холодной воды, ударяясь, то в нос, то в скулу судна, покрывали всю его палубу сплошным потоком воды, ударяясь и омывая брызгами стекла штурманской рубки на высоте до 15-20 метров, лишая впередсмотрящего возможности постоянного наблюдения за горизонтом.
Морскую качку я ранее переносил неплохо, но данная качка была смешанная: бортовая и килевая, и она меня слегка укачала. Я заметил, что на меня она действует больше, когда сижу или лежу, поэтому я больше ходил по судну, хотя ходить при такой качке тяжело и опасно. Готовили в пищу только вторые блюда, и принимали её, держа тарелки руками. Все стулья и другое передвижное имущество на судне были укреплено к палубе или к переборкам.
Наконец, когда вошли в пролив за почти два дня до прихода в порт Гдыню всё на судне и себя привели в порядок.
Я очень хотел осмотреть берега Дании Швеции в проливе Эресуни, но, к сожалению, мы прошли его в туманную ночь, и мне не удалось наблюдать даже иллюминацию берега в бинокль.
В Гдыне увидел примитивную, по сравнению с Квебеком, технологию выгрузки зерна – примерно такую же, как и у нас. Поэтому стоянка под выгрузкой затянулась. Стояли почти месяц. Хотя стояли в дружеской нам стране, но портовые власти и наш представители посоветовали на берег ходить группами, а функции своего первого помощника по составлению групп и организации увольнений членов экипажа на берег капитан негласно поручил мне.
Увольнение разрешалось до десяти часов вечера, если другой срок не был оговорен при составлении групп экскурсий с береговыми властями.
Однажды, к десяти часам вечера группа четвертого механика в составе трех человек на судне не оказалась, а некоторое время спустя, пришел полицейский и сообщил, что группа членов экипажа из трех человек задержана в полиции за нарушение порядка в городе.
Капитан попросил меня пойти разобраться. Я взял матроса с собой и вместе с полицейским пошли.
Нарушение оказалось в следующем. На подъезде к порту имеется переезд шоссейной дороги через железнодорожные пути, где установлен охраняемый шлагбаум. В ожидании прохода поезда он был закрыт, а наши ребята, видя, что поезда еще нет, по практике своей страны, стали проходить переезд, обходя шлагбаум. За это охранник переезда их задержал.
Мне долго пришлось охраннику объяснять, что наши ребята допустили это нарушение не злонамеренно, а, ориентируясь на наши правила, и просил его задержанных ребят отпустить. Но тот настаивал на штрафе, а денег у ребят после города не осталось. Я старшему полицейскому, который вскоре появился, сказал, что мы их накажем приказом капитана, что у нас есть такая практика в стране, а если повторно нарушат, мы их лишим увольнения в город. Тогда он сказал, что хочет получить приказ капитана, чтобы он мог отчитаться перед начальством, и предложил нам сесть в его машину и поехать на судно.
На судне старший механик, выручая своих «ахломонов», изрядно угостил полицейского, и тот, в шутку угрожая пальцем четвертому механику, ушел, забыв о приказе капитана о наказании нарушителей.
Я убедился, что в Польше контролируют соблюдение правил уличного движения значительно строже, чем у нас, но методика «наказания» их за нарушение – идентична…
К моему счастью, 14.10.64г из Гдыни мы вернулись в наш порт Туапсе, откуда и отправлялся я в первый мой загранрейс.
Еще до швартовки судна от лоцмана узнали, что первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев снят с должности…
Я, признаюсь, был в тревоге за будущее страны. Ведь Хрущев и оттепель в стране при нем мне нравились…
Тот мой первый рейс в должности судового врача длился почти три месяца. Кроме массы новых впечатлений я сразу почувствовал заметное материальное подкрепление. Мы с моей Валей и раньше, как бы нам не было трудно материально, старались детей одевать так, чтобы они внешне выглядели не хуже своих сверстников, хотя это удавалось нам с большим трудом. Теперь уже я привез им нейлоновые рубашки, красивые куртки. Привез подарки родным и друзьям наших детей. В частности, куртку, подобную куртке наших детей подарил сыну моего друга Аркадия Торосян Рубену, вязаную куртку – сыну родственницы Вали Аршику Махатчян и другим. Оставил некоторый запас валюты, так называемые в то время, «боны» для «отоваривания» в магазинах для моряков...
После рейса, без отдыха, ибо я ходил в рейс за счёт очередного отпуска, я приступил к своим прежним обязанностям заведующего СКО и врача-хирурга поликлиники порта.
15.04.64г
*

МЕЧТА ОСТАПА БЕНДЕРА.
Июнь ё965 года. Я на танкере «Галилео Галилей».
Первый заграничный рейс на танкере «Ливны» я сделал за счет трудового отпуска и его продления отпуском без сохранения заработной платы. Вернувшись из первого рейса в заморские края, я продолжал работать на прежней врачебной должности, и выполнять разовые общественные поручения и обязанностей по прежним общественным должностям. А затем, меньше года спустя, вновь на время очередного отпуска направили врачом нового, одного из шести самых больших в то время советских танкеров итальянской постройки «Галилео Галилей». Особенно я обрадовался, когда по прибытию на судно в порту Одесса узнал, что он в данном рейсе направляемся в Бразилию, значит, я подумал, осуществлю мечту героя романа знаменитых писателей Ильфа и Петрова Остапа Бендера для себя, если попаду в Рио-де-Жанейро. Однако после выхода в море узнал, что в данном рейсе действительно идем в Бразилию, но не в Рио-де-Жанейро, а в порт Сантус. Моя эйфория понизилась, но не погасла, во-первых, была надежда, что ещё может быть изменение в плане рейса, и, во-вторых, Сантус это тоже Бразилия...
Данный рейс, в отличие от прежнего, проходил в благоприятных метеорологических условиях в основном в тропических широтах, и мне казалось, будто морской качки не было из-за большого размера судна. Однако, позже я убедился, что от морской качки размер судна спасает мало. Особенно было это ощутимо, когда мы попали в морскую зыбь, приходящуюся направлением своих волн под углом по отношению к курсу судна.
Особые эмоциональные чувства я пережил перед пересечением экватора. Больше чем через двое суток, после прохода Канарских островов началась высокая влажность воздуха и духота. Будто наше судно двигалось в насыщенном парами пространстве атмосферы. Во вдыхаемом воздухе во рту ощущался вкус влаги, в бронхах будто скапливался конденсат, кожа становилась мокрой и липкой. Уже давно было включено судовое, довольно мощное, устройство кондиционирования воздуха. В каютах было даже излишне прохладно. После захода в закрытые помещения судна с открытой палубы ощущалась зябкость, но чувства удовлетворения и насыщения вдыхаемым воздухом не наступало, а в нем вместе с относительной прохладой и сухостью ощущался какой-то сладковатый вкус и неприятный запах. Началась моя, как и на танкере «Ливны», борьба за правильное использование устройства кондиционирования воздуха в жилых помещениях судна в тропиках с целью предупреждения простудных заболеваний и кислородного голодания.
Я еще на танкере «Ливны» убедился, что судовые механики неграмотно пользуются устройством кондиционирования. Там я так и не сумел добиться, чтобы наладить их правильную эксплуатацию, но там мы в тропиках были недолго. А здесь предстоял длительный период плавания в самой экваториальной зоне Земли...
После тщательного обхода судна и изучения его системы я обнаружил, что механики судна грубо нарушают инструкцию эксплуатации судовой системы кондиционирования воздуха. Наружного воздуха по инструкции должно забираться в систему не менее 30% подаваемого в помещения воздуха. Для этого на проеме забора наружного воздуха имеются соответствующие жалюзи, которые в данном случае полностью закрыты. Следовательно, устройство набирает воздух не атмосферный, а из помещений и, по существу, всё время перегоняет через себя воздух помещений, не добавляя в него ни одного куба наружного атмосферного воздуха. Ввиду этого во внутренних помещениях судна создается отрицательное давление – вакуум, и воздух всасывается из канализационных труб, создавая в помещениях зловоние. Чтобы этого не случилось, прежде чем включить компрессоры для циркуляции воздуха, необходимо открыть жалюзи проема наружного воздуха на не менее 30% и закрыть жалюзи в дверях туалетов, душевых и других санитарных и других помещений судна. Самую большую опасность при нарушении этих правил заключается в том, что образовывается большой перепад между температурой воздуха внутри помещений и атмосферного. Этот перепад допускается не более 5-7 градусов по Цельсию, а на практике получался он до 10-15 градусов, и возникала опасность возникновения простудных заболеваний. При правильной эксплуатации кондиционера комфорт создается в помещениях не столько за счет охлаждения воздуха, сколько за счет снижения его влажности. Я высказал свои соображения по этому вопросу старшему механику, но он не только со мной не согласился, а, даже, посмеявшись над моей, якобы технической неграмотностью, обвинил меня во вмешательстве не в своё дело. Я вынужден был обратиться к капитану.
Сначала я с капитаном поговорил один на один. Он, не высказав своего мнения, пригласил к себе старшего механика вместе с проектом и инструкцией эксплуатации установки кондиционера судна. К сожалению, я забыл фамилии стармеха и капитана, которые, особенно – последний, заслуживают, чтобы их назвать. То ли капитан, в отличие многих других капитанов и стармехов, быту экипажа придавал более серьезное значение, то ли реально тяжелые условия настоящих тропиков заставляли его отнестись так к данному вопросу. Но, тем не менее, после моего доклада ему и изучения представленных документов, он стал на мою сторону, и заставил старшего механика отрегулировать установку согласно инструкции, а меня попросил проконтролировать соблюдение установленных правил.
Но по судну, как часто так бывает, прошел слух, что механики во время предстоящего моего крещения в честь пересечения экватора мной впервые отыграются за своё поражение в споре о правилах кондиционирования воздуха судна. Готовился к этому и я. Мне сообщили, что можно дать «выкуп», чтобы крещение прошло мягче. А самый лучший выкуп был на судне спирт...
Наконец, штурмана определили, что завтра в средине дня пересекаем экватор. Нептуном избрали второго помощника капитана, имеющего много дипломов Нептуна, полученных в период неоднократных рейсов на наших судах так называемой серии «Казбек» в Антарктиду к китобойцам. Я думал, что доктором свиты, так или иначе возьмут меня, единственного медика на судне, но, оказалось, что, по «законодательству» «Нептуна», доктором его свиты может быть только лицо, имеющее от него документом крещения, независимо от наличия диплома мирского доктора...
Несмотря на всё это, я оказывал первому помощнику капитана помощь в подготовке праздника, начиная от рисования и выработки текста и формы диплома для крещенных и выработки сценария самой организации процесса крещения, чтобы не допускалось излишеств, наносящих обид тем, кого будут крестить.
Я тайком от капитана и его первого помощника пообещал «Нептуну» откуп. Но предупредил, что его я дам после праздника. Он пообещал учесть щедрость «отрока владыки морей»…
Однако меня выкупали в купели по всем правилам в «наказание за попытку подкупа Нептуна»... Но, всё же, не смотря на это, я своё обещание свите Нептуна частично выполнил, и праздник завершился без эксцессов. Однако прошел слух, что первый помощник капитана остался недоволен поведением одного моториста при «крещении» в купели буфетчицы, по поводу чего он несколько раз вызывал того моториста к себе в каюту на беседу. Тем не менее, вскоре об этом забыли.
В то время в Бразилии происходили массовые политические волнения и нам посоветовали выходить в город только в светлое время суток, и не выходить за пределы центра города. Но мы несколько групп объединились и рискнули: осторожно и постепенно расширяя зону наших походов, вышли на периферию города, прошлись по трущобам черной части города и поднялись на так называемую священную гору. Я был поражен увиденной нищетой и убогостью жилищ людей: их дома выглядели как запущенные сараи в наших деревнях. Как только мы проходили мимо этих «жилищ, нас окружала полуголая детвора. Я тогда не мог даже представить, что позже, в Восточном Пакистане, увижу более страшную, чем здесь, нищету, и тогда бразильская беднота покажется, всё же, терпимым. Позже, побывав в южно-азиатских странах, и невольно сравнивая нищету тех стран с увиденной беднотой в Бразилии, я вспомнил еще одну разницу: в Бразилии тоже была нищета, но там я не видел попрошаек. Нас окружали дети, поглядывая на нас просящими глазами, но не протягивали руку, и не просили подаяния, как в странах побережья Индийского океана. Брали с охотой лишь то, чем мы их угощали. В то же время, обозревая с вершины свящённой горы цивилизованную часть города внизу между ней и морем, убедился в большом контрасте жизненного уровня населения этих двух частей города. В той части города были ровные улицы, застроенные одноэтажными и многоэтажными домами с чистыми благоустроенными дворами с высоким ограждением. Я обратил внимание на то, что на этих ограждениях устроены специальные площадки, на которые хозяева выставляют небольшие ёмкости с бытовым мусором, а специальная служба объезжая улицы на машинах периодически, забирает эти контейнеры, заменяя их пустыми.
При контакте с подростками даже в трущобах города я почувствовал обиду за нашу великую страну. У меня был фотоаппарат «ФЭД». Местные ребята, даже сами в лохмотьях, спросили меня, показывая на фотоаппарат: «Джапан?». Я с гордостью громко ответил: «Но! Советико!». Задавший вопрос парень с сожалением махнул рукой и отошел...
На следующий день стоянки судна под выгрузкой нам разрешили пройти в цивилизованную часть города и на пляж. Впервые я видел бескрайный, длинный и широкий пляж, покрытый желто-серым песком без единой примеси камней. Многоэтажные высотные дома-гостиницы стояли прямо на покрытом песком пляже на расстоянии 50-100 метров от моря.
В этой части города такой нищеты, как в черной части города, не было заметно.
Самое эмоционально трогательное, которое я пережил за время стоянки в порту Сантус, это была встреча с молодым русским человеком, который с первых же часов после постановки судна к причалу поднялся на борт, и на чистом русском языке с нами поздоровался, а позже рассказал нам историю своих скитаний по свету. Во время войны в период оккупации Украины ему было около 4 лет, его мать работала бухгалтером у немцев, и, когда немцы отступали, она ушла с ними в Германию. После окончания войны уехали они с матерью в США, оттуда перебрались в Австралию. Там мать умерла, а сам тайком проник на судно, идущее в Европу, но судно по пути зашло в бразильский порт, где его высадили, а на берегу документы у него украли. И уже почти десять лет в Бразилии скитается без документов, нанимается на всякие временные работы за кусок хлеба. Он о Родине помнит только то, что их дом стоял у реки, у них было много гусей...
Я спросил его, почему он не обратится в наше посольство, на что тот ответил, что никто не желает на эту тему разговаривать без наличия каких-либо документов. Потом, прослезившись, добавил, что один работник посольства, когда он долго просил, сфотографировал его и пообещал выслать фотографию на Украину... А потом махнул рукой.
- Кто меня по теперешней фотографии признает тогдашнего мальчика четырёх лет? Хотя бы я помнил название деревни или имя какого-либо соседа, но никого я не помню. – Отвернувшись, он вытер слезы замызганным платком....
Все дни, сколько мы стояли под выгрузкой, он находился на судне, и питался вместе с экипажем, а перед нашим отходом от причала дали ему хлеба, консервы и сгущенного молока. Он долго стоял на причале и махал нам рукой, придерживая полученные от нас продукты другой рукой....
На обратном пути разгорелся тихий скандал. Пошел на судне слух, будто у того моториста, к которому у первого помощника капитана были претензии, имеется снятый им видеофильм, компрометирующий первого помощника капитана. Якобы тот моторист своим друзьям демонстрировал его. Там показано, как первый помощник обнимает буфетчицу, хватая её за талию. Когда просили моториста демонстрировать инкогнито тот фильм, он вообще отрицал наличие у него какого-либо фильма, хотя некоторые его друзья инкогнито рассказывали, как он скомпоновал пленку. Но дальше слухов не шло, и никто не заострял внимание на это. Однако когда прошли пролив Босфор и вошли в Черное море, первый помощник забеспокоился и, якобы негласно просил моториста уничтожить ту пленку...
Я не знаю, чем закончилась эта история, но в следующий рейс с нами не пошли ни тот моторист и ни тот первый помощник капитана. А в рейсе друзья того моториста рассказывали, якобы первый помощник угрожал мотористу за что-то закрыть ему визу, а моторист в ответ сфабриковал на того компромат.
В следующий рейс на том же судне мы вышли с определенным назначением в порт Рио-де-Жанейро с последующим планом гарантийного ремонта судна. А он должен был состояться на судоверфи строительства судна в порту Генуя, и вскоре я, живя предвкушениями возможности видеть того города, где мечтал побывать Остап Бендер, забыл об истории между теми первым помощником капитана и манерным мотористом.
Рейс в Рио-де-Жанейро прошел спокойно, уже по знакомому пути с тем же, в основном, постоянным составом экипажа судна. На судно вернулись из отпуска штатные боцман и первый помощник капитана, которые, как я потом узнал, в конце гражданской войны в Испании на советских судах, направляющихся в Испанию, были интернированы и возвращались на Родину разными путями через Германию и Швецию. Они часто рассказывали интересные и поучительные эпизоды самой технологии интернирования судна и экипажа, и о своих скитаниях в пути возвращения домой.
И на этот раз праздник Нептуна в основном готовили я и с большим опытом морской службы штатный первый помощник капитана. Теперь законно на празднике Нептуна врачом в его свите предложили быть мне, но я отказался. Мне хотелось понаблюдать за праздником и сфотографировать интересные эпизоды.
Хотя новых членов экипажа, не пересекавших экватор ранее, было меньше, чем в прошлом рейсе, но праздник прошел очень весело и шумно.
К бухте, где расположен порт Рио-де-Жанейро, мы подошли, к моей радости, в дневное время. Я всё время мотался по внешней палубе, выбирая более удобную позицию для наблюдения и фотографирования то на мостике, то на корме, то на боковые палубы судна. Была видна с моря фантастической красоты привлекательная панорама бухты. Город в глубине бухты, а вокруг него покрытые лесом вершины разной высоты. У входа в бухту, по-моему, по памяти, справа по ходу острая сопка, а на её вершине как её продолжение громадная скала и высеченная из неё же высоченная фигура распятого Иисуса Христа. Посредине бухты, будто специально гладко вытесанная громадной высоты куполообразная скала, на макушке которой небольшой на фоне больших размеров самой скалы домик, и канатная дорога к нему от города на берегу... Слева по ходу в бухту далеко виден желтого цвета песчаный берег, отделенный от города полосой леса, а дальше – бесконечная панорама строений города...
В порту мы стояли только двое суток, но мы сумели побывать во многих регионах города сфотографироваться с членами экипажа на фоне его достопримечательностей. В витринах окон нескольких магазинов видели восковые фигуры Юрия Гагарина. Мы не знали, что в последний день нашего пребывания в порту во второй половине дня будет знаменитый бразильский карнавал, и вернулись на судно рано, зная, что в тот вечер должны были уходить, но уход судна задержался почти до полуночи, и пришлось наблюдать карнавал с судна в бинокль... Зато на выходе судна из порта удалось ещё раз насладиться красотой панорамы ночного города с многочисленными разноцветными фантастической формы световыми иллюминациями. Я и многие члены экипажа после отхода от причала и выхода из бухты ещё долго любовались красотой ночной панорамы города, рисунок которой менялся по мере движения судна, пока она не скрылась на горизонте за его кормой...
Мы знали, что возвращаемся не домой, а в итальянский порт Генуя на гарантийный ремонт. Но на следующее утро в кают-компании во время завтрака, сидя у противоположного края обеденного стола, услышал разговор между капитаном и старшим механиком судна.
- Не желаете в рейс в Персидский залив через Юг Африки? – Тихо, между прочим, попивая чай, безадресно произнес капитан.
- Не получится. – Тоже тихо, и тоже, будто, между прочим, ответил старший механик, завтракающий рядом с капитаном. – Бункера не хватит.
- Бункер не проблема. – Тихо отпарировал капитан. – Бункероваться можем в Кейптауне. Но мы в Геную придем с сырой нефтью. А где мы промоем, зачистим танки и проведем дегазацию судна для постановки на гарантийный ремонт? Ведь в Средиземном море этого делать запрещено.
- Это тоже можно сделать. Можно после выгрузки сырой нефти в порту Генуе выйти в Атлантику, и все эти работы по подготовке судна к ремонту произвести там, но истекают сроки документов, могут возникнуть проблемы. – Предупреждал старший механик капитана.
Пока они беседовали, у меня возникли свои мысли с двоякими чувствами. С одной стороны мне было романтично и заманчиво обогнуть Африку с Юга мимо мыса Доброй Надежды по следу Магеллана, хотя бы в обратном направлении, побывать в новых регионах Земного Шара, в том числе и в персидском заливе, пройти Суэцкий канал... а с другой стороны, соскучился по дому. Если пойдем по такому пути, то домой попаду, с учетом ремонта в течение месяца, не ранее, чем через еще два-три месяца...
Я размышлял про себя, склоняясь больше к следу Магеллана, но в беседу двух основных руководителей не вмешивался, продолжая завтракать, и, делая даже вид, что я их не слышу.
После паузы капитан сказал, что он предложение диспетчера пароходства нашел заманчивым: мы смогли бы перевыполнить план перевозок, но после того, как он всё это сообщил тому, тот ответил второй радиограммой, чтобы следовали по назначению – на гарантийный ремонт.
По выходу из Рио-де-Жанейро создали группу желающих изучать итальянский язык. Руководителем группы назвался добровольно второй механик судна, бывший на приемке судна в период завершения его строительства длительное время и знавший итальянский неплохо. Занимались в группе после рабочего дня ежедневно по два часа, а назавтра отчитываясь в выполнении домашнего задания, получая новое задание.
Раз мы должны были идти на ремонт, то надо было подготовить судно к этому соответствующим образом. Работа по промывке и зачистке танков судна – большой объем и тяжелый процесс работы. Поэтому приступили к их выполнению только ближе к выходу из тропиков, где стало несколько меньше влаги и прохладнее. Для удобства выполнения этих работ сначала стали в дрейф, а после промывки и зачистки танков продолжили путь, проводя пропарку и дегазацию судна на ходу для экономии времени, и на ремонт прибыли вовремя.
Контроль качества дегазации судна прошли без претензий, и работники судоверфи сразу приступили к работе. С первого дня я обратил внимание на высокий уровень организации работы по сравнению с нашим судоремонтным заводом, считавшимся наиболее передовым в стране: руки у всех в чистых белых перчаток, на голову у всех надеты каски белого или оранжевого цвета. Причём, они на головах даже при решении организационных вопросов, Рабочая одежда у всех чистая, будто только из стирки.
Самое главное, на что я обратил внимание, это проявление изысканной вежливости и приветливость в обращениях к любому члену экипажа. Во всех проходах и трапах настелили целлофановые пленки, ими же обернули поручни в проходах.
Некоторые члены экипажа к приходу в порт Генуя могли по-итальянски объясниться на бытовом уровне. В период стоянки в Генуе я свободно ходил и ездил по городу не только с группой, но и один, так как я мог объясняться по-итальянски, а внешне трудно было меня отличить от местных жителей...
Город Генуя мне понравился, особенно его центр с разноцветными цветочными насаждениями.
Наблюдая на судоверфи организацию труда и быта рабочих, порядок в городе, и, сравнивая их с таковыми у нас, я обратил внимание на некоторые поучительные моменты, и читателю, думаю, они не безынтересны.
Кто не наблюдал у нас, как в наших городских автобусах, особенно в обеденный перерыв, рабочие предприятий ездят домой на обед в грязной робе, а многие пассажиры сторонятся их, чтобы не пачкать свою выходную одежду? Это происходит даже при наличии так называемых «обязательных постановлений горисполкомов о запрещении поездок в городском транспорте в грязной рабочей одежде.
А в автобусах города Генуе я не видел ни одного человека в грязной одежде, хотя, как выяснил, там нет об этом никаких «Обязательных постановлений». Меня это заинтересовало. Я понаблюдал за работой проходной и побывал в цехах судоверфи, проследил движение работников в начале и в конце рабочего дня. И вот, что обнаружил.
Во-первых, в каждом цехе имеются душевые и индивидуальные шкафы с двумя, а иногда – и тремя отсеками: для личной одежды, для чистой и для грязной робы. В конце рабочего дня рабочий свою использованную робу вешает в отсеке для грязной робы, а утром эта роба уже выстирана и висит в отсеке для чистой робы.
Во-вторых, роба выдается рабочему для работы в нем на производстве, а вынос её или выход в нём за пределы судоверфи считается воровством. Следовательно, выходить за пределы предприятия и идти домой в робе он не может. А чтобы надеть свой костюм после работы, ему надо смыть с себя производственную грязь, и он обязательно принимает душ, и не между прочим, а с мылом и «со тщанием», чтобы не пачкать свой костюм.
В итоге, этот рабочий в автобусе не только в чистой одежде, но, что не менее важно, от него не отдает потом... Причем без всякого «Обязательного постановления» муниципальной власти...
Начало и конец рабочего дня тоже происходит не так, как у нас. У нас не считается нарушением продолжительности рабочего времени, если рабочий вошел в цех в 08 часов, и ушел с территории предприятия, скажем, в 17 часов. А у них началом рабочего дня считается не время, когда рабочий зашел в цех, а время, когда он стал за станок и запустил его, а концом рабочего дня – время остановки станка.
О высокой безработице в ряде капиталистических странах знают все. А о порядке оплаты им за безработицу я понаблюдал непосредственно на судоверфи. Я обратил внимание на то, что группа рабочих почти каждый день с причала судоверфи целыми днями удочками ловили рыбу. Для них не было работы, но они обязаны были ежедневно приходить на работу и находиться на территории судоверфи, хотя не известно, когда появится материал для их работы, и когда они будут нужны на производстве. А зарплату в таком случае они получают не в полном размере, а определенный процент, согласно договору.
Всё же не всё было у них лучше, чем у нас.
На третий день нашей стоянки на ремонте к нам на судно пришел наш консул и рассказал экипажу о политической, экономической и криминальной обстановке в стране нашего пребывания, и приводил примеры, в какую ситуацию мы можем попасть, если не будем соблюдать определенные правила. В частности, он предупредил, чтобы мы не садились в частные машины, не имеющие на своей крыше трафарета такси, и привел следующий пример. Недавно два наших моряка сели в частную машину, водитель по пути к указанной ими цели остановил машину, попросил их посидеть в машине, объяснив, что сейчас он купит сигареты, и поедут дальше. Однако хозяин машины долго не возвращался. А полиция, вдруг арестовала наших моряков за угон машины. Пришлось консулу долго разбираться и выплатить штраф, чтобы выручить их.
Консул предупреждал также, что здесь, в отличие от нашей страны, большие штрафы за нарушение всяких правил, в частности – правила уличного движения, и привел пример, подобно которому мы с ребятами моей группы увольнения на второй день нашей стоянки в порту были свидетелями. Но до рассказа консула не знали, что те трое молодых ребят были нашими моряками, ибо они, как и я, были похожи на итальянцев. Мы тогда увидели, как трое молодых на средине перехода улицы тягали друг друга, вследствие чего движение машин стало, и полиция тех задержала и увела. Консул рассказал, что те ребята были из экипажа танкера типа «Река-море» Азербайджанского пароходства, и на переходе спорили о том, куда идти, чтобы успешно отовариться. А чтобы их вытащить из полиции, пришлось заплатить большую сумму штрафа.
Вообще, что касается штрафов, работая до этого длительное время в области санитарного контроля, я давно обратил внимание на то, что размеры штрафов за нарушение установленного порядка в нашей стране рассчитаны не на устрашение нарушителя, а на возможность их уплаты ими. Иначе для чего в форме протокола нарушения, утвержденной ЦСУ, необходимо было предусмотреть пункты: размер зарплаты и состав семьи нарушителя...
Признаюсь читателю, что эти примеры, приведенные нам консулом как опасные для нас, я по своему внутреннему характеру, сторонника строгих правил, оценивал двояко: считал эти правила излишне строгими, но в то же время справедливыми, если они одинаково применяются ко всем, а не к иностранцам в провокационных целях...
А вот то, что без сомнения, в Италии хуже, чем у нас, подтверждали в беседе сами итальянские рабочие, со многими из которых мне приходилось вести откровенные беседы.
Так инженеры и вообще состоятельные итальянцы в беседу с нами вступали неохотно, а рядовые рабочие, наоборот, в каждом удобном случае сами проявляли инициативу беседы с нами с целью узнать об условиях жизни у нас.
Вот некоторые, почти дословные, их заявления: «Сын инженера будет инженером, если даже он глупый, ибо у отца есть деньги, а сын рабочего будет рабочим, ибо его отец еле обеспечивает семью питанием и одеждой»; «Пока ты здоров, более или менее обеспеченный человек, а если заболеешь серьезной болезнью, станешь нищим»; «Каждый итальянец имеет специальный медицинский страховой полис, которого он постоянно носит при себе, так как при несчастном случае с ним на улице и вызове к нему медицинской помощи по телефону, на станции спрашивают, есть ли при нем медицинский полис, если есть, то – не истек ли его срок. Если полиса нет или истек его срок, то, какое бы ни было состояние пострадавшего, предлагают вызвать благотворительную службу»; «Жилье очень дорогое. Если ты не имеешь собственного дома, то наличие у тебя жилья зависит от того, какую цену установит за него его владелец».
Особенно поразило всех собеседников разница стоимости проезда на транспорте у нас и у них. Когда сравнили стоимость проездного билета от Москвы до Владивостока на поезде и на самолете со стоимостью проезда от Рима до Милана, и убедились, что они почти равны с учетом зарплаты простого итальянца и советского человека, они ахнули.
Генуя произвела на меня впечатление и запомнилась многими своими особыми достопримечательностями, но мне хорошо запомнились городской оперный театр и встреча нашего писателя и журналиста Смирнова Сергея Сергеевича с бывшими партизанами участниками сопротивления фашизму и руководством города. Смирнову итальянские патриоты организовали неописуемо тёплую и торжественную встречу. Он выступал с докладом о своем исследовании и изучении пройденного пути советских солдат и офицеров, которые, убежав из плена и вступив в ряды итальянских партизан, продолжали борьбу против фашизма. Он большей частью рассказывал о Полетаеве, которому Итальянское правительство присвоило ему высокое звание героя Италии. Рассказывал Смирнов обо всем этом на чистом итальянском языке. Каждая его фраза прерывалась бурными аплодисментами и овацией с особым, характерным только итальянцам темпераментом. При упоминании Смирновым фамилии каждого советского солдата, воевавшего в рядах итальянских партизан, зал вставал, чтя их память.
Я впервые воочию видел такое чистое откровенное выражение признания заслуг советского солдата и советского человека вообще со слезами и радостью... Выступающих в ответ итальянцев было так много, что я сбился со счета, преподнесенным Смирнову букетам живых цветов не было числа. После его заключительного благодарственного за теплый прием слова долго его не отпускали овациями и аплодисментами...
В следующие же дни руководство судна организовало экскурсию на городское кладбище – знаменитое «Компосанто», где наряду со многими скромными памятниками погибшим итальянским партизанам есть такой же памятник и советскому солдату Федору Полетану как итальянцы его звали и помнят благодарные итальянцы... Кстати, «Компосанто» своим величавым искусством, содержанием и множеством разнообразия стиля оформления надмогильных памятников является, на мой взгляд, уникальным памятником мировой цивилизации.
На ремонте на судоверфи в Генуе мы стояли больше месяца. Город для меня, как и для многих других членов экипажа, стал родным. Я знал почти каждую улицу от самой современной широкой и благоустроенной с газонами, покрытыми разноцветными цветочниками, до самой старинной, темной даже в солнечный день, узкой, покрытой булыжником без тротуара, где машина и пешеход не могут разминуться. Ни раз бывал на театральной площади с фонтанами, окруженной архитектурно богато оформленными старинными зданиями и в так называемом «Колбасном проулке», где в основном моряки делали свои приобретения по низким, сравнительно с фирменными магазинами, ценам из числа бракованных товаров ширпотреба, неподходящих для предложения цивилизованному населению. В том же проулке у обкуренных узких без освещения старых подъездов, помнящих, наверно, Римскую империю домов, я видел куртизанок с красивой и не очень красивой мордочкой и фигуркой. Они всегда стояли с зазывающим взглядом в откровенно интригующей прохожих позе и одежде, покуривая и, время от времени, переступая с ноги на ногу и меняя стойку. Правда, они знали о высокой морали советских моряков, и открыто презирали нас, называя нас, проходящих мимо без внимания, «Морале советико, персоне кострато».
К сожалению, месячный срок ремонта закончился быстро и расстался я с Генуей с грустью, но с надеждой на то, что ещё ни раз мне посчастливится побывать на её привлекательных каждая по-своему улицах...
После возвращения из Генуи в порт Новороссийск, где встретила меня моя Валя, я вернулся на работу в прежней должности без отпуска, так как два последних рейса я сделал за счёт дней трудового отпуска и отпуска без сохранения содержания. По существу, я не был в отпуску уже два с лишним года.
*

НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА
Январь 1967г. После повторно длительной работы на берегу на прежних должностях меня полностью перевели на постоянную работу судовым врачом нового танкера «Олеко Дундич» югославской постройки. Хотя экипаж для меня был новый, но многие из них встретили меня, как старого знакомого, видимо, помня меня по работе в больнице и в СКО на берегу. Приветливо приняло меня и руководство судна. В частности капитан Сидоров Борис Константинович, которого как капитана я знал и раньше, когда он был капитаном одного из, так называемых, серийных танкеров нашей постройки с названием «Владимир», которого я не раз принимал после возвращении его из загранрейсов. Но, как со стороны капитана, так и со стороны остальных членов экипажа, знающих меня ранее, первые дни моего пребывания на данном судне я чувствовал какую-то молчаливую сдержанность в их отношениях ко мне. Я это понимал. Ведь они в каждый приход в порт Туапсе испытывали мою и моих подчиненных принципиальность, требовательность и непримиримую неподкупность при обнаружении во время приемки судна нарушений соответствующих правили и недостатков в работе руководства и членов экипажа судна. Поэтому я не удивлялся такому приему меня в их коллектив.
Первый рейс на этом судне мы сделали на Кубу. Но на этот раз рейс планировался в Гавану. Я видел, что после прохождения проливов и по всякому другому поводу у капитана собираются старший помощник, первый помощник, старший механик и начальник рации, и слегка веселятся. Сам факт их выпивки меня не тревожил, но мне было непонятно то, что они старались после таких выпивок не попадаться мне в глаза. Даже, будучи не выпившими, они старались в моем присутствии откровенных разговоров между собой не вести. Между прочим, с первых дней я убедился, что и капитан, и весь командный и рядовой состав судна между собой были очень дружны. Как капитаном, так и всем командным составом распоряжения подчиненным давались спокойно, без окриков и грубостей. А рядовой состав эти распоряжения выполнял четко и без пререканий. Даже при разборе проступков и упущений отдельных членов экипажа, обсуждение их проходило с оттенков сочувствия и доверительности на то, что случившееся произошло несознательно и с надеждой на то, что виновник не повторит их. Как потом я узнал, такая атмосфера в отношениях между членами экипажа была неслучайно. Дружба этого экипажа сложилась ещё на серийном танкере «Владимир», где они проработали от его приемки на судоверфи до сдачи его на металлолом. За это время экипаж удостоился многих видов поощрений, завоевали почетное звание «Экипаж коммунистического труда», а потом – звание «Судно ордена Трудового Красного Знамени». Многие члены экипажа были награждены орденами, медалями СССР и грамотами министерства морского торгового флота. После списания того судна в металлолом экипаж всем тем составом принял данный танкер.
Я заподозрил, что они меня приняли за подосланного органами в качестве стукача, а это меня не устраивало, тем более, что я не был таковым никогда... Но я выполнял свои функции, не навязываясь в их компанию, тем более, что не любитель спиртного... Надеялся, что со временем станет ясно, кто есть кто.
Кроме рейса в Гавану мы сделали ещё два коротких рейса. Один из них в порт Кальяри на Итальянском острове Сардиния. Судно стояло на рейде. Несколько групп экипажа уволились на берег. На берег и на судно нас портовые власти доставляли на катере. Когда мы с моей группой увольнения, возвратились на катер, я увидел, что во внутреннем его салоне сидят капитан и его первый помощник, наклонив свои головы к столу и подопрев их своими кулаками. Сначала я подумал, что они спят, но тут же понял, что они ода изрядно переборщили... Я за собой закрыл входную дверь во внутренний салон. Первый помощник сразу отреагировал на мой заход туда, и я понял, что он на ногах держится хорошо. На мой вопрос движением головы и мимикой, махнув кистью руки, дал знать, что капитан плохой.
Я до этого знал, что капитан очень выдержанный, порядочный и серьезный руководитель, поэтому я увиденным был удивлён.
На катере из нашего экипажа были моя группа и капитан с первым помощником. Я сразу представил картину, как капитан в таком состоянии будет подниматься на судно и на глазах членов экипажа, шатаясь, пойдет в свою каюту... Посоветовавшись с первым помощником, предложил капитану катера следовать на наше судно недалеко на рейде, не дожидаясь остальных уволенных на берег членов экипажа, объяснив, что нашему капитану плохо, хотя я, почему-то, был уверен, что члены экипажа своего капитана любят и его не подставят. Но... «с чем черт не шутит, когда боги спят».
Как только подошли к борту нашего судна, сначала с внешней палубы катера высадили на судно двух матросов из моей группы. Потом, подозвав встречавшего нас боцмана и тихо объяснив ему ситуацию, предложил, чтобы тот объявил по судну, чтобы весь экипаж собрался в столовую рядового состава. Как только палуба нашего судна опустела, мы вместе с первым помощником, который, всё же держался на ногах, провели капитана в его каюту. Я дал им обоим по 10 капель нашатырного спирта в стакане воды и предложил им поспать... А боцман этим временем сделал «информацию» о плане увольнения на берег следующей группы и порядке соблюдения правил на берегу и всех отпустил.
Я несколько раз заглядывал к капитану и первому его помощнику для проверки их состояния. К вечеру они оклемались, и после ужина капитан пригласил меня к себе. У него сидел и первый помощник. Капитан разговор начал с благодарения меня за мои старания выручить их, и у нас состоялся задушевный разговор. Я откровенно высказал своё мнение о спиртном, моё отношение к нему и о моих принципах в отношениях между людьми.
После этого, если я, поужинав, уходил из кают-компании по своим делам, капитан и другие командиры, удивлялись моему уходу и предлагали не отрываться от коллектива, хотя и до этого я не отрывался от них, но просто не навязывался. Наша дружба с экипажем настолько укрепилась, что часто многие из них: офицеры и рядовые приходили ко мне за советом по самым различным медицинским и житейским вопросам. Эти беседы всегда проходили доверительно откровенно. И вообще мне нравилась постановка капитаном порядка на судне и его либеральный настрой в отношении контактов с иностранцами.
В те времена партийные органы в вопросе этих контактов бросались то в одну, то в другую крайность. Эти шараханья я замечал и в период моей работы на берегу.
Для ясности, уважаемый читатель, расскажу о двух таких характерных эпизодах за период моей работы на берегу.
Партийные органы нам, работникам, связанным с оформлением приёма иностранных судов, их погрузкой и обработкой, рекомендовали не вступать в неофициальные контакты с экипажем и не принимать угощения, в том числе и от капитанов судов. Мы знали, что контроль соблюдения этих требований официально возложен на работников таможни и пограничной служб, и что есть и негласные наблюдатели... Но, как принято по традиции, капитаны всех судов после окончания оформления формальностей по приемке судна и предоставления ему права свободной практики в порту всегда накрывают небольшой стол и угощают бутербродами и различными напитками. Что греха таить, некоторые члены комиссии накидывались на эти угощения со спиртным и уходили с судна изрядно навеселе, и выглядело это некрасиво.
Однажды случилось «ЧП» с лоцманом нашего порта, который после вывода иностранное судно из порта напился так, что он не мог спуститься на лоцманский катер, и иностранные моряки, чуть ли не кинули его со своего судна на лоцманский катер. Вскоре собрали нас всех, кто принимал участие в обработке иностранных судов, в горкоме КПСС и категорически запретили принимать угощения на иностранных судах.
Я, как и в настоящее время, не был любителем спиртного, но, как до совещания в горкоме, так и после, при угощениях капитана на судах за всё время беседы ограничивался одной рюмочкой коньяка, отпивая с неё после каждого тоста лишь глоточек, закусывая бутербродом.
В тот же период, после некоторого временного, как оказалось, улучшения отношений с Югославией при Хрущёве, вновь возникли с ней натянутые межпартийные и межгосударственные отношения. И, однажды, когда комиссия с моим участием принимала югославское судно, между капитаном того судна и комиссией произошёл инцидент.
Об этом инциденте подробно рассказано в моей книге: «Туапсинские воспоминания врача», но кратко отмечу здесь его суть.
Капитан данного судна у нас бывал ни раз. Он был одним из первых, кто посетил наш порт после налаживания отношений между СССР и Югославией. Он выражал свою безграничную радость этому и очень симпатизировал нам – Советскому Союзу: в каждый приход щедро угощал комиссию, проходили приятные беседы с членами комиссии. А на этот раз приход судна совпал периодом повторного охлаждения в отношениях между руководством двух стран, национальным праздником Югославии и с днем рождения капитана. И он, несмотря на эти охлаждения, хотел отметить даты юбилея страны и день своего рождения щедрым угощением комиссии, как и прежде. Но представители таможни и пограничников, руководствуясь указаниями руководства ГК КПСС на недавнем совещании, отказались от предложения капитана разделить с ним эту радость, а вместе с ними отказались и остальные члены комиссии…
Возникла напряжённая ситуация: капитан в растерянности, мы, кроме представителей таможни и пограничников, в нерешительности следовать за ними, уже выходящими из кают-компании или, всё же, остаться…
Как только мы последовали за уходящими представителями власти, капитан… вдруг повернулся к праздничному столу… взял за край скатерти, и… всё, что было на столе, оказалось на палубе…
Капитан, против традиции, нас не провожал. Следом за нами сошёл с судна и обратился в ГК КПСС с протестом.
На следующий день на втором совещании в ГК КПСС уже дали установку о том, что на иностранных судах угощения можно принимать, но надо знать меру...
Я тогда высказал о своём несогласии с шараханьем из одной крайности в другую, а принимать меры конкретно к каждому нарушителю порядка…
И вот, наблюдая за постановкой капитаном танкера «Олеко Дундич» вопроса контактов с иностранцами, я убедился, что он и его первый помощник правильно решают этот вопрос. В портах пребывания нашего судна они часто организовывали встречи с членами экипажей иностранных судов, и с местными людьми. Я каждый раз убеждался в полезности и необходимости таких контактов. Иностранные люди, с которыми мы встречались, в начале вели себя сдержанно, глядя на нас, как на какое-то чудо, позже относились они к нам как к нормальным людям, и становились даже друзьями…
Мне было приятно, когда после одной из таких встреч капитан Сидоров в интимной беседе о ходе и результатах той встречи заявил, что после этого на такие встречи меня обязательно с собой будут брать, и они по моему сигналу будут трапезу завершать, чтобы меру не перешагнуть.
Первая такая встреча произошла в порту Киль в ФРГ.
*

ВСТРЕЧА В ПОРТУ КИЛЬ.
Один из очередных рейсов мы пошли в порт Киль в Федеративной Республике Германии. Чтобы прибыть в порт Киль, после прохода через Па-де-Кале (Дуврский) пролив можно было воспользоваться двумя путями. Первый северный: через проливы Скагеррак, Каттегат, Эресунн, Кадет-Реннен, через бухты Макленбургская и Любекская вокруг Дании. Капитан решил идти более коротким путём: по одноименному каналу, входя в него с запада. Вошли мы в канал в бухте Гальголандская и до порта Киль прошли, входя и выходя несколько шлюзов. Я видел процесс шлюзования впервые и с интересом наблюдал его от начала до конца канала несколько раз пока мы не пришли в сам порт Киль на восточной оконечности канала.
Мы с нашим танкером были первыми из советских танкеров, доставивших сырую нефть для данной компании, и после оформления портовыми властями формальностей владелец той фирмы посетил наше судно с презентами и угощениями командованию и экипажу судна.
Я как неотделимый участник приемов капитаном гостей был на встрече владельца компании с руководством нашего судна. Хозяин против моих ожиданий оказался простым человеком в обычном скромном костюме без свиты и охраны. Деловой и отвлеченный разговор продолжался довольно долго. В разговоре владелец компании спросил меня о моей работе и семье. Когда я сказал, что у меня три сына, он чуть не подпрыгнул.
- Ай хев тсри санс ту! Ви аа брадерс видз ю оф фемили! (Я тоже имею трех сыновей! Мы с вами братья по составу семьи!) – Воскликнул он.
Началось выяснение возраста и занятий детей моих и его. Когда я назвал возраст моих детей, он гордо, как мне показалось, отметил, что его дети старше, и сказал, что его старший сын окончил строительный колледж.
- Наверно он уже ваш компаньон? – Спросил я.
- Нет, нет! Что вы? – Удивился он вопросу. – Он трудится в совсем другой фирме простым рабочим-строителем.
- Как?! – Больше него удивился я. – Вы же богатый капиталист, и, вдруг ваш сын с высшим образованием чернорабочий?
- Ничего! – сказал он спокойно. Пусть он побудет в шкуре простого рабочего, чтобы научился разговаривать с рабочими и контролировать их работу.
- А потом всё же вы его возьмете в свою компанию? – Добивался я от собеседника истины.
- Нет! Никогда! – Твердо подчеркнул заботливый отец.
- Поможете ему создать свою компанию?
- Но! Но! Но! – произнёс он категорически. – Он же работает. Если хочет создать свою компанию или стать компаньоном другой фирмы, пусть накопит денег.
- Неужели вы не выделите ему ничего из своего капитала? – Пытался вызвать у отца жалость к своему сыну.
- Если он решит создать свою компанию или вступить в другую, и накопит для этого определенную сумму, и этого будет недостаточно, то две-три тысячи марок я ему займу, но не больше.
- Почему займете, а не дадите, и именно столько, но не больше?
- Легко нажитые деньги быстро растрачиваются, и к бережливости не учат, а без бережливости хозяйство и состояние не создашь. – Произнес он как наставник. – Самое главное, если я ему сегодня буду помогать больше, он и завтра попросит и приучится к этому, а когда станет богаче меня, может проглотить мою компанию, а я этого не хочу. А что касается суммы, то пусть научится из малого сделать большее.
- Он же ваш сын, пусть проглотит...
- Пусть проглотит, если сможет. – согласился он. – Но пусть он это сделает не при помощи моих денег. Я ему умереть не дам, но и проглотить себя за мои деньги не позволю. Это наш святой закон. – Как я заметил, завершил он довольным своим заявлением.
- У нас не так. – Я сказал ему, не подаваясь в детали, чтобы хозяину дать возможность поговорить с остальными собеседниками.
Беседа в застолье продолжалась еще долго. Много было высказано тостов и взаимных пожеланий с обеих сторон. На прощанье хозяин выразил благодарность за теплый прием и пожелал, чтобы и далее для его компании доставляли нефть именно мы – наше судно и наш экипаж. Обращаясь ко мне персонально, просил меня передать привет своим детям и пожелать им успехов.
Выгрузились мы за двое суток. Сам город Киль находился далеко от порта, а в близлежащем городке не было никаких достопримечательностей, поэтому на берег я вышел только один раз.
Вышли мы из порта, прошли шлюзы в обратном направлении и взяли курс на запад и далее – домой.
*

В ПОРТУ ГАМБУРГ.
В следующем рейсе на север Европы мы были в Гамбурге. В отличие от прежних портов, он не произвёл особого впечатления. Прежде, чем дойти до порта, мы несколько часов шли по широкому устью реки Эльба и, из-за его широты трудно было определить это продолжение моря в заливе или река. То ли это была река или залив, но берега были так близки, что можно было и невооруженным глазом наблюдать берег и сооружения на нем. Завидное впечатление произвела ухоженность густо застроенного жилыми домами и зданиями различных предприятий берега. Сам город, то ли из-за зимней дождливо сырой погоды, то ли я ждал большего, чем видел, показался мрачным и особого впечатления не произвел. Возможно, это было связано с тем, что далеко в город не ходил, а экскурсию не организовали.
Мое такое впечатление, возможно, было связано и с тем, что я на подходе к порту прочитал книгу: «Шаумян» И. Дубинского-Мухадзе из серии «Жизнь замечательных людей, где описывается жизнь и деятельность революционера Камо (Тер-Петросяна Симона Аршаковича), который по предательскому доносу был арестован здесь – в Гамбурге.
У меня, вдруг возникло, как никогда странное, враждебное настроение к этим людям, которые сидят у старшего штурмана Бержанина и оформляют отход судну. Представилось, будто кто-то из их предков донёс, арестовывал или пытал моего соотечественника, знаменитого революционера Камо, о котором в той книге, а, возможно не просто потомки, а недобитые фашисты, а кто его знает, смягчалось настроение: возможно, и потомки Тельмана и его соратников есть среди них? А потом, вдруг мысли перекинулись в август 1942 года, когда немецкий солдат в посёлке Черниговском меня взял в плен, а наши самолёты «Яки» спасли… и, возможно тот солдат выжил и он сам или его потомок среди них…
В обстановке, царящей в данной стране трудно разобраться, где свой, а где – чужой, невольно подумалось мне…
В том же рейсе я сделал и подарил экипажу судна игру «Нарды» со следующей надписью:
«Нарды – не наука, развлеченье,
И поэтому в нарды –
Играть вместо лишь куренья,
После труда, отдыхая.
Никакого сожаленья,
Куренье презирая.
В тропиках и всегда
Вино пить – сухое,
Из меню навсегда
Исключить спиртное»
Сделано и подарено экипажу танкера «Олеко
Дундич» судовым врачом Язычьян С. А.
10. 02. 1967г.»
В том же рейсе прочитал книгу Андерсена Неске: «Пеле Завоеватель». В нём понравились следующие мысли.
«… как чревата роковыми последствиями привычка, действовать, ни с чем, не считаясь, идти напролом своим особым путем. Ни от чего нельзя уйти. Даже самая ничтожная мелочь, от которой, бывает, улизнешь, сидит и ждёт тебя у следующего придорожного камня, как сама судьба… Необходимо постепенно проявлять снисхождение и к другим, и в конце концов окажется, что в снисхождении нуждаешься и ты сам».
«Для мужчины всегда остаётся выход: когда счастье изменит – работай!»
«Женщины ведь не созданы для неудач и одиночества! Это цветы, которые распускаются во всей своей красе под поцелуями счастья»
«Личность становится сомнительной ценностью, когда не использует своих способностей в действии».
«…. Личность, как и саженец (добавление мое), сможет проявить большую реальную силу, если будет пересажена на новую действенную почву».
«…. Сердце – единственная птица, которая терпит свою клетку».
Прочитав книгу «Советский солдат на Балканах» Бирюзова С.С. и, размышляя, пришел к следующим мыслям: «Существование справедливых законов еще не говорит о существовании справедливости. Ее существование зависит от того, насколько справедливо применяют эти законы в жизни те, кто уполномочен на это. А это зависит от характера и степени идейно-политической воспитанности указанных лиц. Воспитание же – очень сложный, трудный и долгий процесс. Отсюда – от издания справедливых законов до существования самой справедливости в полном смысле слова могут пройти и десятки лет. А за это время или законы устареют или надобность в них применения исчезнет…»
25.02.67г.
*

ПАМЯТНАЯ ВСТРЕЧА.
Вторая на танкере «Олеко Дундич» приятная, наиболее интересная и значимая встреча с иностранцами, после встречи в порту Киль, у нас состоялась в Индии в конце августа 1967г., когда впервые мне посчастливилось побывать в этой загадочной для меня стране, а именно в порту Бомбее. Но по пути до него тоже происходили интересные события.
Шли мы через Суэцкий канал. По каналу местами проходили от песчаного берега настолько близко, что хороший прыгун мог спрыгнуть с судна на берег. Позже ни раз мне снилось, будто наш танкер идет у песчаного берега, а потом, выходя… на сушу, движется в песках безводной пустыни, удивлялся, как может такое быть, и с недоумением просыпался.
Весь период прохождения канала от входа в него и до выхода из него в порту Суэц в Красном море вместе с лоцманом по проводке судна по каналу на судне постоянно находились два представителя службы охраны: один на кормовой части судна, а второй ходил по переходному мостику.
Была изнурительная жара. Но, несмотря на это, все свободные от вахт члены экипажа, в том числе и я весь период прохождения судна по каналу находились на его внешней палубе как общественная охрана судна. Дело в том, что на судне была швартовая команда службы канала, члены которой в свободное от швартовых операций время тем и занимались, чтобы с судна хоть что-то стащить. Иногда казалось, будто кто-то из них просто стоит себе на палубе и переступает с ноги на ногу, или, будто, массирует пятку подошвы. А фактически он раскручивал в перекрытии палубы бронзовую заглушку от трубы в танки запаса воды или топлива судна с целью в удобный момент тайно открутить её до конца и положить в карман.
Мы разговорились с прохаживающимся по переходному мостику судна охранником. Он оказался англичанином армянского происхождения. Когда я это с его слов узнал и начал с ним говорить по-армянски, у него потекли слезы. Он в Англии уже в четвертом поколении и ни одного слова по-армянски не знает... До конца канала мы с ним свободное время проводили вместе, и он пытался научиться произносить отдельные армянские слова, и он их осваивал довольно быстро, видимо гены сказывались... и он этому по-мальчишески радовался...
Пришли мы в Бомбей и стали под выгрузку доставленной сырой нефти. К нам на судно вместе с комиссией пришел и представитель нашего Министерства Морского торгового флота в Бомбее по обслуживанию наших судов в портах западного побережья Индии, бывший работник Туапсинского агентства «Инфлот» Самончев. Он меня пригласил к себе в гости. В конце рабочего дня он подъехал за мной. Я взял гостинцы для его семьи, и мы с ним поехали. По пути по его предложению заехали на один из фешенебельных искусственных морских бассейнов, где индийские птицы нас «ограбили». А случилось это так.
Раздевалка под высоким навесом без отдельных комнат и шкафчиков была огорожена только с трех сторон и только до половины высоты навеса и полностью открыта со стороны бассейна. Мы разделись, одежду повесили на крючки, а гостинцы, завернутые в вощеную бумагу, положили на полку, и пошли в бассейн. Я осторожно высказал Самончеву опасение за сохранность всего оставленного на полочке неохраняемого навеса, но он обнадежил меня, что здесь ничто не пропадёт, и мы пошли к воде...
Вода в бассейне, вопреки моим ожиданиям, оказалась зеркально чистой и не очень теплой, так что ощущался от неё приятный прохладительный эффект. Сам бассейн оформлен очень красиво: с искусственными полуостровами, островками различной формы и величины и с заливами тоже разной формы и глубины.
Блаженствуя и насладившись прохладой морской воды в течение около получаса, побывав на всех островках и во всех заливах, вернулись в раздевалку. О... Ужас... Вся довольно большая забетонированная площадь пола раздевалки сплошь покрыта черными галками, занятыми трапезой... Одновременно с нашим появлением на горизонте они с криком «недовольства» нашим несвоевременным возвращением разлетелись, издав страшный шорох, будто крыша раздевалки осела и вновь поднялась, а галки разлетелись и сели на ближайших деревьях, поглядывая на нас, то одним, то другим глазом в ожидании нашего ухода, чтобы продолжить свою трапезу...
Только теперь я обратил внимание на то, что пакет с гостинцами, оставленный на полке раздевалки разорван и его содержимое – в основном копченая рыба – кубанская тарань, разбросана по всему полу и расклевана...
Борис Алексеевич вину за случившееся взял на себя, объяснив, что он был обязан предупредить меня о возможности таких последствий, но я его оправдал, заявив, что откуда он мог догадаться в наличии такого лакомства для галок в пакете, раз я ему об этом не сказал. Значит, виноват я, а не он. Мы стали собирать оставшиеся целыми в пакете рыбки и другие гостинцы, а галки нет-нет да спрыгивали с веток деревьев и пытались нахально, украдкой от нас схватить оставшиеся на полу свои объедки...
В итоге, домой к Самончеву принёс гостинец лишь из трех тараней, нескольких банок молочной сгущенки и другие советские деликатесы, оставленные галками в пакете нетронутыми...
Несмотря на такой казус с гостинцами, Борис Алексеевич и Валентина Ивановна приняли меня тепло. Больше того он стал поводом откровенных воспоминаний подобных случаев у них и у меня в прошлом, а поздно вечером Самончев привез меня в порт, откуда на катере я добрался через залив на судно.
Вечером следующего дня капитан нашего судна Сидоров, стармех и я прохаживались по пирсу. Впереди нас ближе к берегу у пирса под выгрузкой стоял танкер под флагом Великобритании, который прибыл к рассвету.
Когда мы шли мимо сходни с того судна, с неё сошли три человека. По знакам отличия было видно, что один из них капитан судна, остальные ниже его по чину. Одновременно и мы и они поздоровались, а капитаны: наш и английский обменялись рукопожатиями. Мы, ниже чином с обеих сторон последовали их примеру. Капитан британского судна стал в стороне от сходни, и знаком руки пригласил нас всех на своё судно. Наш капитан поблагодарил и прошел первым, а за ним проследовали и мы, тоже поблагодарив капитана за приглашение каждый в отдельности. Британский танкер был, в отличие от нашего танкера, со средней надстройкой. В салоне над главной палубой под средней надстройкой располагался буфет, и там многие члены экипажа каждый отдельно один от другого стояли по углам у железных – не обшитых переборок с кружкой пива и смаковали содержимое в них. Мне сразу бросилась в глаза их разобщенность, в отличие от нашего экипажа. Мы поздоровались со всеми с наклоном головы, и стали в изучающей друг друга с членами экипажа британского судна позе. Капитан британского судна, видимо, заметив нашу растерянность, пригласил нас к себе, показав на трап на следующую палубу.
- Это «кафе» принадлежит старшему механику. – Обратился он к нашему капитану. – Здесь каждый платит за себя, а я приглашаю вас к себе, где плачу я. – И последовал впереди по трапу вверх.
Он привел нас в свою каюту на третьей палубе средней надстройки судна и предложил сесть на кресла вокруг стола в своем приёмном салоне. Тут же вытащил из буфета несколько бутылок пива и поставил на стол. Пока мы смаковали пиво и делились первыми ритуальными высказываниями в таких случаях, в дверях салона капитана появилась женщина, вся в белоснежной форме, видимо - буфетчица, которая несла поднос с сандвичами на нём с сыром и колбасой размерами на один – два укуса с натыканными в каждую из них палочками в виде зубочистки. Она поставила поднос на край буфета. Из шкафчика у стены салона взяла тарелочки и расставила их на столе со стороны каждого из нас, а поднос с сандвичами поставила посредине стола. К этому времени из спальной капитана вышла холеная женщина с выточенной как кукла фигурой, она поклонилась нам и села на диван чуть в стороне от стола, оглядывая стол, будто готовая восполнить то, чего не хватает на нем.
Сандвичей было достаточно много, но не успели мы по одному, два из них использовать с целью смягчения горечи пива, как буфетчица принесла еще поднос с печеньями, а потом расставила каждому из нас блюдца с кофейными чашками на них, принесла фарфоровый чайник со сливками, баночку с кофе и сахар-рафинад мелкими кусочками.
Капитан поставил на стол ещё несколько бутылок пива, но по ещё одной бутылке выпили только капитан и стармех. Потом все выпили кофе и ещё около часа беседовали, затем поблагодарили за гостеприимство, и наш капитан пригласил их к нам на ужин. Капитал с благодарностью согласился, и проводил нас до трапа своего судна, где продолжали стоять спутники капитана британского судна, которых мы встретили, проходя мимо. Наш капитан, прощаясь с хозяином британского судна, еще раз поблагодарил его за прием. Следом за ним мы все попрощались со всеми британцами, стоявшими у трапа, за руку, а капитан наш повторил приглашение всем провожавшим нас англичанам и мы ушли.
К приему гостей готовились в основном шеф повар, буфетчица, я и первый помощник капитана. Кстати он был бывшим в молодости пионервожатым и комсомольским работником, и умел организовывать культурные мероприятия.
К нам с английского судна пришли семь человек: капитан, его первый помощник (но, он, в отличие от нашего первого помощника, занимается не политико-воспитательной работой, а выполняет функции старшего помощника на наших судах), старший механик, марконист, как представил своего радиста капитан, и три женщины. В том числе и та с «выточенной» фигурой, которую мы видели в каюте капитана днем. По представлению капитана теперь мы точно убедились, что она – его жена. Остальные две женщины, внешне ничем особо не выделяющиеся были женами старшего механика и первого помощника капитана. Марконист был без жены.
Собрались в салоне капитана. Собеседники распределились в основном по профессиям. Только первому помощнику нашего капитана достался собеседник не по профессии – марконист. А мне вовсе остались жены гостей. Я в основном отвечал на вопросы женщин по медицинской теме. Не всегда, на мой взгляд, мне удавалось правильно отвечать на их вопросы своим ограниченным знанием английского языка, но вдруг жена капитана загнала меня в краску своим неожиданным заявлением.
- Как вы красиво говорите по-английски?! – Улыбнулась она, сняв свои пухленькие ладони с гладких колен, не прикрытых коротенькой чесучовой юбкой светло-слонового цвета.
- Мейби джеак ю? (Вы наверно шутите?) – Сказал я на своём ломанном английском.
- Ноу, ноу! Ай толк джуз! (Нет, нет! Я говорю правду!) – Воскликнула она громко, размахивая руками, чем привлекла внимание остальных собеседников, включая и мужчин.
- Ай ам сори! Ай онли стади ингиш (Прошу прощения! Я английский только учу). – Я объяснил ей.
- Ю стади гоуд (вы учите хорошо). – Она ответила.
Тем временем наша буфетчица завершила накрытие на стол, и начались тосты. Вначале общения, как и беседы, исключая мою с женой капитана, носили сдержанно сухой характер, но после второй рюмки первый помощник нашего капитана включил магнитофон с песней «Кабачок» и сам запел. Наши гости будто проснулись после вялой спячки. Включились они в песню на английском языке в унисон нашему пению и все пошли в пляс. Оставались сидеть, продолжая беседу, глядя время от времени на нас танцующих, только капитаны.
Меня взяла в партнеры жена капитана. Она танцевала классически. Признаюсь, что я за всю жизнь так и не научился танцевать бальные танцы, и старался приспособиться к её выкрутасам, но чувствовал, что сбивался с ритма. Однако она и здесь поблагодарила меня и сказала, что я хорошо танцую. Я понял, что её оценки моих способностей связаны не с реальностью, а с её благовоспитанностью.
Выпили по третьей рюмке после танца под «Кабачок» и начались откровенные разговоры, и в первую очередь – со стороны гостей.
- Ю ар коммунист? (Вы коммунист?) – Вдруг марконист спросил меня полушутя.
- Ес, ай ам! (Да я коммунист!) – ответил я.
- Энд, вее ист ю хорн? (А где ваши рога?) – Продолжил он свои уточнения после моего подтверждения. – Ин май кантри драйвинг Рашен коммунистс видс хорн (В моей стране русских коммунистов рисуют с рогами). – Он объяснил
Я, конечно, понял, откуда у него эти сомнения.
- Энд, плииз, ту лук ю аттентиво (А вы внимательно посмотрите). – Наклонил я к нему свою голову, смеясь. – Энд, вен ту кам ю ту ёр кантри, аск ту ауте фор специфи. (А когда вернетесь к себе домой, уточните этот вопрос у авторов этих рисунков). – Ответил я тоже в шутку.
- Дат из пропаганда (То – пропаганда). – Сказал капитан английского судна безадресно тихо.
Я сначала подумал, что он считает пропагандой с моей стороны, и стал обдумывать, что ему ответить, но он тут же стал рассказывать несколько эпизодов из своей жизни.
Оказалось, что он во время Великой Отечественной войны совершал несколько рейсов в порт Архангельск через Северный морской путь. Он безадресно тихим голосом объяснил, что в то время в Англии перестали русских и коммунистов рисовать с рогами потому, что многие англичане убедились в том, что они союзники против общего врага, но потом вновь начали их рисовать с рогами после речи Черчилля в Фултоне. Он рассказал, что в Архангельске у него были друзья, но он с ними связь потерял, а теперь забыл их имена и фамилии, о чем сожалеет.
В тот вечер мы долго просидели за торжественным столом. Говорили тосты о дружбе между народами и нациями, о необходимости тесных контактов между ними для достижения взаимопонимания и познания друг друга. Особо говорили о войне и о сохранении мира, о положительных и отрицательных сторонах жизни на взгляд каждого о своей стране и в стране собеседника, пытаясь доказывать преимущество порядка в своей стране, о морской дружбе, о невмешательстве стран и их руководителей в дела друг друга и так далее.
Кто-то из гостей отметил особую необходимость единства белых рас для защиты от остального мира, на что я ответил репликой: «Только, не ущемляя интересы остального мира, иначе мира не будет».
- О! Офкоз! (Конечно!) Интернациональ! – Воскликнула, смеясь, одна из гостей...
- Браво! – Поддержал я женщину, слегка аплодируя ей. – Вуменс из базис фор пис! (Женщины есть основа мира!) – Воскликнул я громко.
- О! Клара Цеткин, Маркс! – Воскликнул стармех британского судна, показывая на меня и на свою жену.
- Ит из коммунист пропаганд! (Это – коммунистическая пропаганда!) – Шутливо засмеялся марконист.
- Врунг! (Неправильно!) – Произнес капитан английского судна, не поднимая уже тяжелую под воздействием выпитого спиртного голову. – Итз реалити (Это – реальность). – Посмотрел он из под бровей на своего маркониста.
- Проводили мы гостей далеко заполночь. Довели мы их всей своей компанией до трапа британского судна. Долго стояли мы у трапа, продолжая беседу. Капитан вновь пригласил нас на своё судно, от чего наш капитан, поблагодарив, вежливо отказался, и мы все стали прощаться. Капитан британского судна, намного старше нашего капитана, обнял его, крепко пожав ему руку. Мы последовали их примеру и стали все прощаться одни в обнимку, другие только рукопожатием. Мои собеседницы каждая в отдельности слегка поцеловали меня в обе щёки, а я им в щёчку и ручку. А марконист, намного выше меня ростом широкими шагами подошел ко мне, с вытянутыми в стороны руками.
- Нау ай ноу, дат менс оф Совет Юнион нормал менс, лайк инглиш менс вид аут горн (Теперь я знаю, что люди Советского Союза такие же нормальные люди, как и англичане)! – Громко смеясь и чуть наклонившись, он объявил и обхватил меня в свои крепкие объятия, а потом, освободив, долго еще тряс мою руку...
- Ай ам вери глэд фор ю энд вери глэд эгейнст миит ю! (Я очень рад за вас и рад новой встрече с вами!) – Ответил я ему, взаимно обняв его в талию, не доставая выше…
Утром рано я проснулся от протяжных прощальных гудков, недалеко от иллюминатора моей каюты, и, выглянув, увидел проходящее мимо нашего танкера британское судно. Вышел на палубу и увидел трогательную картину: вчерашние наши гости на мостике своего судна, махали руками вахте нашего танкера, на мостике которого стояло всё руководство и нашего танкера. Я тоже включился в это трогательное взаимное прощание, а прощальные гудки обоих судов умолкли только тогда, когда они «оторвались» друг от друга на уровне своих кормовых оконечностей...
Я невольно вспомнил наставления представителей наших партийных и других государственных органов, не вступать в неофициальные контакты с иностранными гражданами. На данном примере еще раз пришел к выводу, что в современном мире наоборот такие контакты нужны, но надо знать меру и проводить их культурно, что капитан нашего танкера правильно поступает, хотя я чувствовал, что он побаивался доносов...
К вечеру закончили выгрузку сырой нефти и мы. К отходу пришёл к нам на короткое время Борис Алексеевич и принёс гостинцы нашим детям, а после оформления формальностей мы взяли курс домой.
*

НЕПЛАНОВЫЕ БЕСЕДЫ С МОРЯКАМИ
За время моей работы подменным врачом на судах СССР заграничного плавания в течение 10 лет в шестидесятые и семидесятые годы прошлого века у меня были беседы с рядовым и командным составом экипажей на самые разные темы. Но одна из них, которая проходила, когда мы шли в Атлантическом океане, особо запомнилась.
Я в свободное время больше всего время проводил на ходовом мостике или на корме судна, где, в отличие от курилки и кают-компании не курят, всегда прохладно и воздух чистый.
Вот и сегодня, после приема пациентов, текущих работ в лазарете и обхода жилых и служебных кают судна с целью проверки в них нужного порядка, поднялся на ходовой мостик, зная, что на вахте интересные собеседники третий помощник капитана Валера Соколов из Одессы и матрос Игорь Петренко из Таганрога. Они почти ровесники. Валере 26 лет, жизнерадостный парень, юморист, постоянный затейник судовых общественных увеселительных мероприятий в часы досуга. Жена его побаливает, но по поведению в период кратковременного пребывания на судне во время стоянок в наших портах видно, что она тоже, как и Валера, веселая, общительная и эрудированная женщина. У них, подстать их характеру, пятилетняя дочь Алеся. Игорю 24 с лишним года. После службы на военно-морском флоте окончил краткосрочные курсы матроса и уже больше года плавает. Не женат. Он у матери один. Мать живет в пригороде Таганрога. Работает уборщицей на заводе и в свободное время занимается огородом в небольшом приусадебном участке. Он на нашем судне делает третий рейс.
После первого рейса, на третий день после выхода из Одессы он обратился ко мне по поводу неблагополучия в своей половой сфере. Я, конечно, его пролечил с учетом возможного комплекса заболевания с планом обследования по приходу в советский порт. К счастью все обошлось без последствий. Но в период проведения второго курса лечения на судне рассказал, как он после первого рейса провел время в Одессе, будучи в увольнении в город после вахты. Зная, что в восемь вечера ему вступить на вахту, прибежал на остановку такси. Объяснив, что опаздывает на вахту, попросил очередных пассажиров уступить ему очередь, но они раскудахтались, запротестовали и не уступили. Тогда он, дождавшись своей очереди, занял две очередные машины такси, на сиденье задней машины положил свою шляпу, а в переднюю сел сам и поехал в порт, оплатив, разумеется, за обе машины, еще больше обозлив этим поступком очередных пассажиров. Об этом своём «подвиге» он тогда рассказывал с юморным злорадством и с гордостью за совершенный поступок.
Игорь, несмотря на его двух опрометчивых поступков, мне тогда понравился своей откровенностью, непосредственностью и простецким характером. Но заметил, что, если он будет продолжать начатый свой неразумный мотовской образ жизни, то неожиданно свалившаяся, на его счастье, сравнительная материальная обеспеченность может испортить его судьбу. Я одобрил его положительные, на мой взгляд, черты характера, но напомнил, что его мать недавно приезжала встречать своего сына не с чемоданом как все жены, матери и другие родственники членов экипажа судна, а с холщовым мешком за спиной, в той одежде, в которой работает она в огороде. А он – её единственный сын, выращенный, чувствуется, с таким трудом, сорит деньгами, и горделиво восхищается своими необдуманными похождениями. Напомнил ему, чтобы он не думал, что люди не видят всё это. Они это видят. Но дело в том, что не все так откровенны и доброжелательны, скажем, как я, и в лицо ему не говорят, пусть, мол, идет своим путем: или поумнеет и выживет, или пропадет. А некоторые даже специально умалчивают, трусливо боясь неодобрения собеседником своего вмешательства в чужую жизнь и проявления вражды к себе... К сожалению, есть и злые люди, чаще – соперники, которые молчаливо или гласно даже поощряют такие поступки: пусть, мол, катится в пропасть – одним соперником в жизни будет меньше...
- А вы, что, доктор, видели мою маму? – Вдруг удивленно и оживленно спросил Игорь.
- Я за многими моряками и их родственниками наблюдаю невольно как врач и вообще как всякий человек, изучающий характеры людей, пытаюсь по внешности людей определить степень их здоровья. А на твою маму я не мог не обратить внимания, еще и зная о твоих похождениях. Я обратил внимание на мешок за её плечами и на её одежду ещё в первый наш приход в Одессу. К сожалению, и во второй наш приход – уже в Феодосию она приехала с тем же мешком и в такой же изношенной одежде… признаюсь, Игорь, мне её ещё тогда очень стало жаль.
Игорь после моего краткого монолога долго молчал. Видя его состояние неловкости, я прервал его молчание предложением продолжить разговор позже, извинился, что мне надо на камбуз апробировать ужин, и мы разошлись.
В том рейсе Игорь часто, заходил ко мне в лазарет специально или, встречая случайно, советовался по разным житейским вопросам.
В одной из таких бесед я напомнил ему, что он в прошлом рейсе, гонясь за новой модой, в порту Гибралтар купил за валюту только что появившиеся баснословно дорогие вельветовые брюки, за стоимость, которых можно было бы купить себе брюки по проще брюки, а за счёт этого купить маме костюм и чемодан. Он согласился со мной, и мы договорились с ним, по его инициативе, что он перед заходами в иностранные порты «отоваривания» будет советоваться со мной о том, что приобретать для его матери. Конечно, было бы ещё лучше, если бы при увольнении в иностранном порту «отоваривания» он был в моей группе. Но группы увольнения составляет первый помощник капитана, и моё вмешательство в это дело мог вызывать подозрение. Именно поэтому, не надеясь, что мы с Игорем в увольнении будем в одной группе, договаривались о встрече для совета перед приходом в такой порт.
Когда сегодня, на второй день после нашей с Игорем вчерашней беседы, я поднялся на ходовой мостик, он встретил меня особо приветливо. И время от времени, используя благоприятные условия плавания судно, отвлекаясь от наблюдения за горизонтом над штилевой поверхностью океана, рассказывал, что планирует купить маме в этом рейсе, и, между прочим, отметил, что он решил в следующем отпуске жениться.
- Я видел его невесту. – Через широкий проем переборки штурманской рубки дошел до нас обычный громкий голос Валеры, который, оказывается, прислушивался к нашему разговору, не отрываясь от прокладывания курса судна на карте. – Красивая она. - На мгновение поднял голову и посмотрел на меня.
- Надеюсь, и умная? – в унисон словам Валеры добавил я.
- Я её знаю со школы. – Неопределенно ответил Игорь.
- А как её зовут?
- Анна! – Патетично нежно, повернувшись ко мне, произнес Игорь.
- Значит будущая твоя спутница жизни умная, красивая и с красивым именем девушка! Кстати, имя «Анна» – интернациональное имя. У армян: «Анна» и «Анаида», у греков: «Анастасия», а у русских: и «Анастасия» и «Анна». Заранее поздравляю тебя от души и желаю тебе и будущей супруге корзину детей! – крепко и торжественно пожал я руку Игоря.
- Да вы, что, доктор! – Вдруг, неожиданно для меня возмутился Игорь. – Я не дурак. У меня больше одного ребенка не будут.
- Ну, как же Игорёк!? – Перешел я на шутливо нежный тон. – А кто будет обеспечивать рост населения страны? Кстати, в нашей стране процент людей русской национальности стабильно сокращается за счет повышенной рождаемости среди людей других национальностей. Хотя я армянин, но я бы не хотел этого, то есть сокращения числа русских в нашей стране… и полагаю и тебе надо об этом подумать.
- Рост населения у нас сократился, потому что люди умнее стали. Они хотят не для детей, а для себя жить.
- А вы, Игорь, вижу, сами не понимаете, к чему это может привести и, не понятно почему, оправдываете других, безразличных о будущем своего народа людей… Я не ждал от тебя такого мнения, дорогой…
- Почему? Я никого не оправдываю. Пусть дураки рожают и по десять детей, а мне достаточно и одного.
Мое положительное мнение об Игоре заколебалось. Мне надо было найти путь к изменению его ошибочного взгляда по этому важнейшему вопросу в определении будущности любого народа, но чтобы, в то же время, не ранить его самолюбие.
- А ты, Игорь. - Я перешел на «ты» в стремлении показать свою близость к нему, он же мне годится в сыновья. – Не думаешь, что, если будут рожать детей больше одного только дураки, то мы, со временем, будем вынуждены жить среди дураков. Ведь теория наследственности существует, и от дураков будут рождаться дураки? – Решил утрировать вопрос.
- Игорь! Доктор прав! – Подал голос Валера. – Нам русским минимум надо иметь по три ребенка. У нас с моей женой Тамарой одна дочь. Несмотря на то, что Тамара побаливает, мы рискнули на сына. А если будет опять дочь, то, наверно рискнем и на третьего, как у нашего доктора…
- Я всё равно не согласен. – Отстаивал своё мнение Игорь. – Если бы у моих родителей был ещё один или, ещё хуже, два ребенка, как бы мама могла нас вырастить одна? Мы бы могли погибнуть в нищете. И так я вынужден был учиться в вечерней школе, работая на разных работах на заводе.
Я из рассказов Игоря в прошлом знал, что его отец любил выпивать и на заводе получил травму, будучи пьяным, стал инвалидом с мизерной пенсией, стал ещё больше прикладываться к спиртному, обкрадывая семью, и вскоре умер от рака желудка. А его мать вырастила Игоря одна. Поэтому я не стал уточнять эти вопросы.
- Речь не конкретно о твоей маме, Игорь. – Взял я его за плечо. – Ведь ты же, женившись, не рассчитываешь, что после рождения у вас с женой двух или трех детей, кто-то из вас умрёт. И я, безусловно, надеюсь, что ты, имея горький опыт отца, будешь мудрее его. Будешь беречь свое здоровье. Я думаю, ты в ближайшее время поступишь мореходку, станешь штурманом, а потом, посмотришь…, возможно, - и капитаном. Твое материальное положение будет нормальным и достаточным для обеспечения и троих детей. Ведь ты умный и сильный парень, а Россия же славилась такими своими сыновьями, и она нуждается в них, и сейчас и в будущем…
- Жизнь покажет. – Вздохнул Игорь, приложив бинокль к глазам, и стал обозревать горизонт, хотя там не было предметов для наблюдения.
- А знаете, ребята? – Обратился я уже к обоим, когда Валера вышел из помещения штурманской рубки и стал рядом со штурвалом. – У меня есть своя формула по вопросу сохранения численности любой нации, любого народа. Она такова: «Для сохранения народонаселения в европейских странах и в России, каждая семейная пара должна иметь как минимум: двух детей на замену вместо себя, третьего – для компенсации отсутствия детей в некоторых семьях, четвертого – на всякий случай, вдруг с третьим случится несчастье, а без пятого ребенка – семья – не семья».
Теперь и Валера, и Игорь оба вместе запротестовали, но, правда, расхохотавшись над моей формулой с перебором на их взгляд. Но я продолжил обоснование своей формулы.
Я пытался доказывать, что, если бы наши предки сознательно или по другим причинам не поступали примерно так, как я описал, то нас с вами сейчас могло не быть, и подчеркнул, что мои родители в более трудных, чем в настоящее время материальных условиях вырастили пятерых детей.
- Да! Раньше в России рожали много. Мало было семей, имеющих меньше пяти детей. – Вздохнул сам себе Валера, положив руку без надобности за штурвал.
- Признаюсь вам, ребята честно, - обратился я к обоим собеседникам, воспользуясь поддержкой Валеры, - что, хотя я по национальности армянин, но проблема России и русских – и моя проблема, ибо я по духу и по мышлению давно больше русский, чем армянин. Ведь еще мой прадед прибыл в Россию и принял Российское гражданство, его сын – мой дедушка, мой отец и его два брата служили в Царской Армии как подданные России. Мы родились и выросли среди русских, и, например, из всего армянского у меня осталась по существу, к сожалению, только фамилия. Мыслю и говорю я по-русски, а при попытке говорить на родном языке – по-армянски получается с дословным переводом из мышления по-русски, придерживаюсь русских традиций. Так что, в душе я, оставаясь армянином, переживаю и за судьбу русских и России не меньше, чем за судьбу армян и Армении. Поэтому, видя перспективу русского населения СССР, при теперешнем сокращении рождаемости у русских, признаюсь, при теперешнем почти поголовном, не обижайтесь, пьянстве, которое в последнее время перекинулось и в среду женщин, глубоко переживаю и беспокоюсь о судьбе моей России. Я имею на это право и так считаю. Мое глубокое убеждение, что сокращение числа русского населения страны по сравнению с остальными народами, населяющими страну, не выгодно и опасно не только для русских и России, но и для каждой нации и каждого народа, входящего в состав нашего государства.
Ребята пристально выслушали мой монолог, не прерывая его, и некоторое время молчали и после него, и я, воспользуясь паузой обратился к Игорю конкретным вопросом.
- Игорь! Извини, пожалуйста, за прямой вопрос. – Для чего ты пошел плавать. Только скажи, пожалуйста, откровенно. Я же тебя не допрашиваю, чтобы в чем-то обвинить, а постараться в чем-то тебе помочь в пределах своего жизненного опыта, которого, я надеюсь, не отрицаешь, что у меня его больше твоего, - подошел я к Игорю ближе и положил свою ладонь на его плечо.
- А что тут скрывать? – начал Игорь. – В первую очередь, чтобы себя и маму обеспечить материально. Конкретно: хочу купить машину, но этого сделать я не смогу, работая в колхозе. Надеюсь и вы, доктор, хотите купить машину, или она у вас уже есть? – Игорь оставил наблюдение за горизонтом и повернулся ко мне.
- Я, Игорь, признаюсь тебе, что я из тех докторов, которые не только не берут, так называемые презенты от пациентов, но и борются против этого, но на текущие нужды семьи моего заработка хватает, а машина мне не нужна...
- Извините, доктор, пожалуйста! А для чего тогда пошли вы плавать? – удивился Игорь.
- Видишь, Игорёк? Ты думаешь, как и многие, о машине, а я – о том, как материально обеспечить учебу детей. Между прочим, Игорёк, как многие видят, я не увлекаюсь и спиртным, но не все знают, что это связано не только с моим пониманием вредности его для здоровья, но и с тем, что оно, кроме вреда здоровью и затратно, а мне надо и здоровье сохранить и деньги накопить, чтобы детей выучить... А посмотрите, что делается вокруг? Не обижайтесь, Игорёк, за мою откровенность, но в последнее время народ спивается. И в этом особо отличаются русские, хотя в последнее время этим заражаются и другие народы России и всего Советского Союза.
- Да все пьют... – махнул рукой Игорь и отошел от меня.
- Да! Но, кто, что и как пьет?
- Доктор! В России и раньше пили, но число населения не только не сокращалось, а всё время увеличивалось, и величие империи сохранилось. – Уверенно в своей правоте возразил Игорь.
- Неправда! Игорь. Так говорят или незнающие историю России, или те, кто ищет себе оправдание в своей привязанности к спиртному в настоящее время. Во-первых, раньше в России пили медовуху, крепость которой была невысока, во-вторых, если и пили, то пили не ежедневно как сейчас, а по праздникам, на свадьбах или по выходным. Если хотите знать, даже на моей памяти, до войны в нашем довольно большом рабочем поселке мы знали одного – двух пьяниц (подчеркиваю – пьяниц, а не алкоголиков, они – разные категории привязанности к спиртному). А на наших армянских свадьбах пили только сухое самодельное виноградное вино. Если на свадьбе какого-то армянина на столе вместо вина была водка, то эта семья считалась непорядочной. А теперь, после войны, началось сплошное пьянство даже ежедневно во время и после работы. Да еще придумали всякие профессиональные праздники, будто специально для пьянок. Теперь даже на армянских свадьбах, на которых раньше пили только сухое вино, пьют только водку, а, если и ставят вино на стол для женщин, то оно на столе и остается. Самое опасное то, что женщины, которые ранее играли сдерживающую роль в пьянстве мужчин, теперь они в употреблении спиртного начинают догонять мужчин, а часто способствуют этому, и больше того, даже сами провоцируют их на это.
- Вы не правы, доктор. – Прервал меня Игорь. – Причем пьянство и количество детей в семьях. Как раз в семьях, где пьют, там детей много. Пусть люди пьют и рожают детей.
- Дорогой мой Игорёк! Извини! Ты не дал мне досказать. Во-первых, россияне раньше жили хуже, чем сейчас, но они детей рожали больше, чем сейчас, ибо они не были закабалены привязанностью к роскоши и к праздному образу жизни. Они жили для детей, приучая своим примером к тому же и своих детей. В заботах о детях и в труде им некогда было думать о праздной жизни и о пьянках, да и не за что было приобретать спиртное.
- Самогон варили! – Вставил Валера, как я понял, масло в «огонь» в нашу с Игорем беседу.
- Во-первых, не самогон, а брагу, а во-вторых, надо было иметь из чего и брагу варить. Во-вторых, как рассказывали старики, да и я помню, под каким всеобщим презрением были в те довоенные времена любители даже такого слабого спиртного, как брага и портвейн, а теперь в автобусе уступают место пьяному раньше, чем старушке…
- Да, нет, доктор. Сейчас не так. – Возразил Игорь. - Пьяных забирают в вытрезвителку, сажают на пятнадцать суток.
- Нет! Дорогие мои. Все это – полумеры. А вытрезвителки, если хотите знать, это, по своей сути, забота о пьяном, который своим поведением нарушает общественный порядок, и попал на глаза милиции. Самая большая опасность для человечества и в первую очередь для нашей России то, что употребление спиртного в последнее время приняло опасные масштабы и не вызывает всеобщего презрения. В последнее время доказано, что у любителей спиртного чаще всего рождаются психически и физически ненормальные дети. А самое главное, к сожалению, привязанность к спиртному, чаще всего, связана с односторонним ростом материального положения людей при отставании развития культуры у них. В результате, они, привыкая к праздной жизни и роскоши, боятся, что, если будут иметь много детей, то лишатся, и роскоши и свободного времени на праздную жизнь. Посмотрите вокруг, и вы убедитесь, что я в этом вопросе прав. К сожалению, в последнее время таких семей становится все больше и больше. А ведь основная цель человека, оставить на Земле после себя себе подобных взамен себе. Речь не идет о том, много или мало иметь детей. Понятно, что неразумно иметь детей много, не имея возможности их обеспечить, дать образование и довести до возраста самостоятельной жизни. Но, в то же время, чрезмерно эгоистично и даже преступно перед будущим обществом, будущего своей страны отказываться иметь детей в адекватном количестве лишь для того, чтобы самому сегодня жить в роскоши и без забот о детях. Ведь ты, Игорёк, на мой вопрос, с какой целью ты пошел плавать, сказал: куплю машины. В настоящее время у многих цель жизни такая. Каждый человек должен подумать хотя бы о том, кто будет его обеспечивать, его защищать и ухаживать за ним, когда он состарится. Сможет ли это сделать в достаточной мере его один ребенок, интересно ли и легко ли будет этому единственному ребенку, пусть даже уже взрослому человеку, без ближайших братьев и сестер?
- Будут у него двоюродные братья и сестры. – Уверенный в найденном выходе улыбнулся Игорь.
- Двоюродные – не родные. Возразил ему Валера.
- К несчастью Игоря, у его ребенка, если Игорь остановится на одном ребенке, как он планирует, может не быть и двоюродных братьев и сестер. Игорь же один у матери… но, тем не менее, впереди времени много, и надеюсь, Игорь изменит свое мнение после первого же ребенка. – Улыбнувшись, я поблагодарил обоих собеседников за внимание, пожелал спокойной вахты и побежал на апробирование ужина.
К данной теме мы больше не возвращались, и не знаю, изменил ли Игорь своё мнение о числе потомков, но что касается первой части нашей с ним беседы в судовом лазарете о его внимании к своей матери, он обещание выполнил. На обратном пути в порту Гибралтар всю свою валюту потратил на покупки для матери. А по приходу в порт Новороссийск я ушел в отпуск, и мы с ним, как обычно бывает у моряков, больше не встречались…
*

РЕЙС В КОЛОМБО.
Следующий рейс на танкере «Олеко Дундич» у нас был в порт Коломбо на острове Цейлон в одноименном тогда государстве. Позже ту страну переименовали в республику Шри-Ланка.
Суэцкий канал прошли обычным путем. В красном море началась самая невероятная жара: когда выходишь из помещений судна, где работает кондиционер, на палубу, даже в тени, ощущается удушающий горячий воздух. Те, кто бывал здесь не раз и ближе к лету, говорят, что это ещё не жара.
За два дня залпом прочитал книгу В. Тевкеляна «Гранит не плавится» о жизни чекиста Ивана Силина.
Читая эту книгу, ещё раз убеждаешься, что всё достигнутое в стране – результат титанического труда миллионов честных людей. А на костях многих из них путем подлости отдельные лица из числа власть имущих карьеристов, эгоисты, проходимцы и чуждые революции и социализму люди создавали себе ложный авторитет. Такие «авторитеты» появлялись и укреплялись во власти не только в центре, но и на периферии – на моих глазах.
Как в центре, так и на периферии такие «деятели» как герой книги Медведев делали врагами народа честных, по настоящему преданных революции и социализму, самоотверженных строителей социалистического общества людей, лишь потому, что они выражали своё несогласие с мнением «деятелей» по тем или иным первостепенным или второстепенным вопросам. Причем несогласие с личным мнением власть имущего, пусть и ошибочным, но не вредившим общему делу, называлось антигосударственным – значит враждебным народу, а далее вдруг появлялись дела о шпионаже и прочих антигосударственных преступлениях. К сожалению только единицы, подобных Силину честных и преданных делу социализма уцелели, в том числе и мои отец, дядя Саркис и дедушка Минас, которым посчастливилось уцелеть, хотя и потеряв всё своё имущество, и понеся массу моральных лишений.
Вниманию читателя привожу некоторые суждения и цитаты из той книги.
Рассуждения Силина в камере заключения: «Человек может перенести всё, даже самые страшные муки, может просидеть годы в тёмной, как каменный мешок камере, но только если он знает, за что, если знает, что страдает во имя большой идеи. Революционеры сознательно шли на всё – теряли свободу, рисковали жизнью, но им, наверно, было легче, чем мне. Свои, свои арестовали!..»
«Власть штука опасная, особенно если ею наделен человек не очень умный, а, следовательно, самодовольный, власть кружит голову. Властолюбивый человек теряет способность объективно мыслить, легко верит в свою непогрешимость».
До Коломбо прочитал я ещё несколько книг, но не хочу занимать ваше внимание, читатель, моими суждениями о них. Приведу лишь мои мысли, пришедшие мне на ум после прочитанных книг:
Девиз одних: пока жив, взять от жизни всё, а девиз других: пока жив, дать людям от своей жизни всё. Первые, умирая, уносят с собой жизнь и память о себе, а вторые, умирая, продолжают жить в памяти живых людей»
Чтобы родник не исчезал
Надо не только воду брать
Также и исток очищать.
Вернемся к впечатлениям от природы Цейлона.
Цейлон это одна из наиболее бедных стран Азии, но в то же время от пребывания в этой стране у меня осталось необычайно богатое впечатление по экзотике.
Стоянка в порту Коломбо длилась трое суток, и руководство судна, как и в период пребывания в портах других стран, организовало несколько экскурсий. Первую экскурсию мы совершили в знаменитый парк, который является, как нам сказали, вторым в Мире по своим размерам и разнообразию флоры и фауны, находящимся в нем в естественных условиях. Смотрели цирковые выступления артистов с участием различных животных.
Кстати, там я чуть было не повторил свою детскую глупость, когда на скачках на поселковом стадионе, перебегая трассу скачек, ударился головой об брюхо скачущей лошади. А случилось это так. Всей группой шли мы к цирковой арене в парке, разглядывая по пути различных тропические растения, зверей в естественных условиях, пробегающих временами то ли дело из одного укрытия в другое и попадающихся в поле нашего зрения. Я как-то замешкался и, когда кинулся, ребята уже, перейдя дорогу, шли по противоположной стороне. Дорога была не проезжая, а пешеходная, поэтому я, не боясь транспорта, побежал через дорогу догонять друзей. Вдруг я услышал предупреждающие возгласы моих друзей, и приостановился, не понимая, почему голосят. Только тогда я увидел, что из-за поворота выходила на дорогу вереница громадных слонов с цирковыми нарядами и наездниками на них, которые направлялись на цирковую арену. Когда я их заметил, был уже посредине дороги, а они в трех-пяти метрах от меня... мои друзья и наездники, увидевшие меня перед слонами, продолжали кричать. Мне показалось, что самый большой слон, грациозно шагающий впереди, на миг остановился, и мне ничего не оставалось, как воспользоваться этим, рвануться вперед и проскочить, чуть не коснувшись висячего хобота слона. Пока я совершал перебежку перед слонами, друзья, остановившись, наблюдали, чем закончится мой «цирковой» номер, а когда их догнал, некоторые из них стали подшучивать надо мной, называя меня циркачом.
После парка походили по городу. В нем много мальчиков бродили со своими слонами и предлагали всякие услуги. За фотографирование рядом со слоном или на нем надо было плотить рупий. Слоны так четко выполняли команды мальчиков, будто они понимали их речь.
На следующий день пребывания в порту ездили в древнюю столицу Цейлона Кандлу, где побывали в храме Будды у большого озера. Сняв обувь у порога храма и, войдя в него, с удивлением и восхищением осмотрели громадную фигуру, лежащего на полу Будды. Побывали в государственном студенческом городке университета в большом богатом разнообразными растениями саду.
На обратном пути из Кандлы наблюдали оригинальное купание гигантских слонов в мутной воде бурной реки. Они, по команде мальчиков, своих хозяев, с берега подставляли течению реки то один то другой бок, то ложились, чтобы смыть с себя грязь. На въезде в город стали свидетелем ещё одного впечатляющего события: своеобразной процессии похорон. Мертвого, завернутого в тряпки и уложенного на две жерди, несколько человек бегом несли, держа над своей головой, а за ними масса людей разных возрастов как муравьи двигались тоже бегом по косогору вниз к большой бурной реке с водой коричневого цвета. Нам объяснили, что они мертвого будут хоронить в священной реке. К сожалению, мы не могли ждать, и сам процесс захоронения не удалось пронаблюдать...
*


ЗАПАДНЯ И ИНЦИДЕНТ В АДЕНЕ.
На обратном пути из Коломбо домой получили сообщение о начале военных действий между Израилем и Египтом, и о закрытии, в связи с этим, Суэцкого канала. Мы оказались в западне, ибо теперь наш путь домой лежал только вокруг Африки, и капитан получил радиограмму с распоряжением: зайти в порт Аден для восполнения продуктов, воды и бункера и следовать в Персидский залив в порт Мина-эль-Амади с планом: погрузиться сырой нефтью для Индии и Восточного Пакистана. До этого мы перевозили переработанные светлые нефтепродукты, и для перехода на груз сырой нефти не было необходимости специальной подготовки танков судна. Хотя было грустно слышать о военных действиях, и затягивание времени возвращения домой, но экипаж обрадовался заходу в порт Аден, о котором мы были наслышаны как о богатом нужными нам товарами и низкими ценами на них.
Только по прибытию в порт Аден мы из информации портовых властей узнали, что там идёт война между местным арабами и английскими войсками, обеспечивающими в данной стране интересы Англии. Представители портовых властей предупредили нас об опасности выхода в порт, и советовали, чтобы мы, если будем выходить в город, то больше находились в зданиях, а, передвигаясь по улице, держаться вплотную ближе к стенам домов, ибо, мол, местные партизаны, как называли они арабов, перемещаются с крыш на крыши домов, обстреливая улицы. Они, конечно, не говорили, что арабы стреляют не абы куда, а в английских солдат, которые патрулируют улицы отдельными группами.
Руководство судна решило разрешить увольнение экипажа на берег с условием соблюдения указанных предосторожностей, и мы рискнули выйти на берег, зная о богатстве Адена разнообразием товаров, об их дешевизне и выгодности отоваривания получаемой нами валюты здесь.
Строго соблюдая рекомендации властей, как всегда вышли на берег по три человека в группе. Не успели мы вступить ногой на улицу с торговыми рядами, как некоторые из местных подростков, восклицающих имя Насера, стали приставать к нам, обращались по-русски с предложением сопроводить нас в «самый дешевый» магазин. А чуть дальше нас окружили группы детей с флажками и возгласами в поддержку Насера: «Насер – акбар!»
Английские военные на них не обращали внимания, а сами старались находиться на тротуарах с автоматами наготове с направленными дулами на крыши домов на противоположной стороне улицы. По мостовой части улицы ходили солдаты только группами в несколько человек, один из которых с рацией посредине группы, а с обеих сторон охраняли его солдаты с автоматами, направленными на крыши домов обеих сторон улицы вперед и назад. Время от времени на малой скорости по улице следовала машина-джип с тремя крупнокалиберными пулеметами на станинах, укрепленными ко дну кузова и огражденными бронированным железным листом. Дула этих пулеметов, как и дула автоматов пеших солдат, в основном были направлены на крыши домов, но время от времени их хозяева поворачивали дула и на улицу, то назад, то вперед по ходу джипа, а третий, укрепленный ко дну задней части кузова, все время был направлен назад. Не обращая особого внимания военных, мы двигались по улице в поисках магазинов в окружении навязчивых зазывал, от услуг которых отказывались, зная из опыта в других портах, что потом за эту услугу надо им платить независимо от того, в тот ли магазин он привёл.
Зашли мы в один из приглянувшихся нам магазинов без услуг зазывал, но один из них, не заходя в магазин, что-то сказал одному из продавцов, и убежал, но на это я не обратил внимание. Однако, как я догадался потом, он что-то сказал о нас...
Спросили продавцов о ценах и, сговорившись, начали отбирать каждый себе товар. Ребята моей группы расплатились и, взяв свои покупки, стояли у прилавка, дожидаясь меня. Продавец, который связывал мои покупки, положив свои руки на тюки, потребовал еще денег.
- Я же тебе уже заплатил. – Удивился я.
- Нет! Давай ещё. Ты богатый. – Ехидно улыбнулся он.
У меня оставались два доллара для сувениров детям, но я сказал, что у меня больше денег нет.
- Ест, ест! – Улыбнулся его напарник, косо глядя на меня.
- Ну, хорошо. Пошутили, и хватит. – Сказал я, взявшись за веревки связки товаров, чтобы снять их с прилавка.
Вдруг он ножом рассёк верёвки, и связка с покупками распалась...
- Ты, что хулиганишь? – Возмутился я, погрозив вызовом полиции
Он показал мне рукой на дверь, мол, уходи.
Я потребовал мои деньги, и он кинул их на прилавок без одного доллара. Я пытался с ним объясниться вежливо, призывая его к взаимной честности. Напоминал ему, что мы не стали с ним особо торговаться в цене, и я честно заплатили названную им сумму, и попросил объяснить, в чем причина его поведения, и потребовал, вернуть мой доллар. Он отказывался это сделать, доказывая, что он его оставляет себе в оплату затраченного на меня времени.
Я в растерянности не знал, как дальше поступить. То ли плюнуть на этот доллар и уйти, то ли добиться своего, продолжая попытку убедить нахала в его непорядочности. Вдруг один из членов моей группы подвёл к нам мужчину, который оказался одним из наших граждан, работающих в Адене по командировке. Он, выяснив у меня ситуацию, что-то сказал парню за прилавком. Тот стал собирать разбросанные из моего тюка вещи, а наш представитель отошел дальше. Однако, продавец, сложив мои вещи, не положил туда кофту, которую по расцветке, по размеру и фасону я давно искал для жены в разных портах, и, обрадовавшись находке, включил в число покупок. Я показал пальцем на отложенную кофту.
- Один доллар. – Потёр он друг о друге кончики первых трех пальцев кисти, нагловато поглядывая то на меня, то в сторону нашего представителя, который был занят выбором себе товара у другого продавца за другим прилавком.
Во-первых, кофту я был готов купить и дороже, чем первоначально тот оценил, и, во-вторых, тот наш человек, уходя, кинул мне репликой, что с ними спорить бесполезно. Я пообещал доплатить доллар и попросил кофту вложить в тюк. Расплатился и мы быстро ушли подальше от конфликтных участков города, где, то ли дело, раздавались выстрелы, хотя для меня такая ситуация была не нова...
На судне стало известно о случае конфликтной ситуации со мной в магазине. Вечером я подробно о нём рассказал в кают-компании.
- Нашего доктора, без сомнения, приняли за еврея. – Посмеялся капитан своей сдержанной улыбкой.
И я, признаюсь, только после его слов стал догадываться в причине того конфликта, хотя, кто его знает, какая бы была реакция, того арабского врага израильтян, если бы признался, что я – армянин...
*

РЕЙСЫ В ИНДИЮ И ПАКИСТАН.
Вышли из Адена и направились в порт Мина-эль-Ахмади в Персидском заливе. Там я впервые увидел порт в окружении песчаной пустыни без единого дерева на берегу. Далеко от берега были видны домики в виде наших одноэтажных барачных домиков, видимо управление порта или компании, около которых были видны два небольших деревца с обеих сторон здания. Впервые увидел мужчин в длинных до самых пят белых сарафанах из льняной ткани и с рукавами до запястья. В отличие от Бомбея не видел ни одного нищего и попрошайки. Обмен – «чендж» предлагали, в основном золотые изделия, и, как правило, – на японские товары.
Наш танкер погрузили за очень короткий срок, по сравнению с погрузкой в наших портах. На берег мы не ходили, так как стояли далеко от населенного пункта. Запомнилась невыносимо изнурительная жара до удушья.
В этом рейсе мы груз раздавали по разным портам «по ведру» в каждом порту. Так что за рейс побывали в нескольких портах последовательно: в Мадрасе, Висакхапатнаме, Калькутте и Читтагонге.
Во всех названных портах происходил примерно одинаковый сценарий: как только пришвартовали судно к причалу, и мы выходили на берег, нас окружали разного возраста дети с протянутыми руками, произнося: «Бакшиш, бакшиш». Мужчины и женщины предлагали свои услуги: маникюры и педикюры, отсасывание ртом бородавок и мозолей любой формы и любого места расположения на вашем теле. Приглашали в магазины, в рестораны, шепотом на ухо предлагали девчат. Чуть далее уже в городе более состоятельные персоны предлагали фотографирование рядом с их ведомыми по улице слонами и катание на них за рупию.
Особая изнурительно душная жара, которая мне запомнилась, это было, по-моему, в порту Висакхапатнам: хотя мы там стояли недолго, но стояли в окружении возвышенностей, состоящих из минеральной породы коричневого цвета без растительности на них, и воздух над ними раскалялся до ощущения кожей горячего дуновения. Я на берег не выходил, даже на палубу выходил редко из-за жары, духоты и коричневатой пыли от какого-то завода, расположенного недалеко от нашей стоянки.
Я из школьных учебников и прочитанных рассказов путешественников знал о тропических ливнях, но воочию их видел в Калькутте и Читтагонге. Ежедневно в определенное время к полудню ясное небо мгновенно закрывался черными тучами, и вдруг дождь в течение непродолжительного времени лился как из ведра и, так же вдруг небо становилось безоблачным, начиналось бурное испарение, и воздух насыщался влагой до чувства удушья при жгучей жаре. При этом подростки и тогда, когда дождь идет, и после него голые купались в спокойном течении мутной реки.
Я нигде не видел большей, чем в Калькутте и Читтагонге нищеты и контраста между нищетой и роскошью. По прибытию в порт портовые власти нас предупредили, чтобы мы ни в коем случае ничего не давали нищим во избежание возможного несчастного случая, и приводили примеры, когда нищие помимо своей воли насмерть растаптывали подающего подаяния. Дело в том, объясняли они, что как только нищие заметят дающего подаяния, они нахлынут и могут в толпе его сбить и затоптать, не видя что тот несчастный добряк уже валяется под уже упавшими на него передними, которые были сбиты рвущими к добряку…
В Калькутте мы стояли сутки. В день прибытия лоцман порта пригласил капитана к себе в гости, а он с позволения лоцмана взял с собой первого помощника и меня. Он жил в шикарном коттедже. К нашему приходу в гостином зале был накрыт всякими лёгкими закусками круглый столик на невысоких ножках, а рядом с ним стоял столик на колесах с подносом на нем. На подносе стояли несколько бутылок с различными видами напитков, одни из которых полные, не открытые, а другие неполные – с остатками их содержимого.
Когда мы сели за стол, хозяин предложил каждому из нас налить себе из любой бутылки, какой напиток кому нравится. После нескольких обычных в таких случаях ритуальных приветственных тостов началась беседа. Я заметил, что, в отличие от традиции приема гостей у нас, у него наряду с полными бутылками поданы и неполные бутылки, причем, с разным количеством остатка напитка в них. Предполагая, что это что-то значит по их обычаю, я поинтересовался.
- У нас принято на стол ставить полные бутылки, а у вас, я вижу, кроме полных бутылок поданы и неполные. Это что-то значит или случайно так получилось?
Хозяин улыбнулся. Он, кстати, неплохо объяснялся по-русски.
- Я знай. Я был Советский Союз. – Сказал он. – У вас ставит на стол полный бутылка и обязателно надо допиват до дна, иначе хозяин обижает. А у нас не так. Если гост хочет, может открывает новый бутылка, но то же время в такой случай он видит, что другой гости недопил открый ранше бутылка, значит и ему необязателно пит до дна, что за это хозяин не обидится.
Я подумал, что это один из способов предупреждения злоупотребления спиртными напитками, но ему об этом не сказав ничего, одобрил логичность его объяснения.
Он сказал, что рассказал это в шутку, и предложил нам не стесняться, продолжать пить с любой бутылки, допить любую бутылку, а если хотим – все бутылки до дна. Мой капитан Борис Константинович ответил, тоже шутя, что мы будем придерживаться их традиции.
Посидели мы у лоцмана около двух часов, и делились впечатлениями от увиденного: нами у них, а он – от увиденного у нас в период своего пребывания в Советском Союзе, и, поблагодарив хозяина за гостеприимство, мы стали с ним прощаться. Только тогда, когда мы направились к выходу из зала, из комнат в глубине коттеджа появились две индианки, видимо жена и дочь хозяина. Я невольно обернулся. Они слегка поклонились, сложа ладони под подбородком. Я тоже им криво поклонился. Заметили мое отставание от них капитан и его помощник, они обернулись к женщинам и тоже поклонились им. По указанию хозяина мы направились к его машине во дворе коттеджа. Нас он доставил на судно. На следующий день утром вышли из порта, спустились по реке Ганг в море и направились в Читтагонг.
Особенно поразила меня нищета в Восточном Пакистане. Там к нашему прибытию происходили какие-то политические волнения, и мы далеко в город не выходили. Недалеко от причала я видел такую ужасную картину. Я сначала думал, что старшая сестра держит на руках младшую сестру, так как старшая была ростом не выше европейской восьмилетней девочки, чуть выше моего пояса, но потом объяснили, что это мать держит свою дочь. Они обе протянули руки за подаянием. Ребёнок очень маленький, но чувствовалось, что смышлёный, ладонь её кисти не больше подушки концевой фаланги моего большого пальца руки, голова и личико её маленькие как у куколки с распущенными волосами. К сожалению, у меня не было фотоаппарата, чтобы мог продемонстрировать вам виденное мной чудо, а так, уважаемый читатель, я не уверен в том, что сумел словами достаточно реально описать ту ужасную и уникальную для меня картину...
Стояли в порту Читтагонг всего несколько часов и легли на обратный курс в персидский залив под погрузку, но, не зная, куда оттуда нас направят, ибо мы знали, что Суэцкий канал ещё закрыт...
*

ПЕРВЫЙ РЕЙС В ЯПОНИЮ.
На обратном пути из Восточного Пакистана мы надеялись, что, пока придём в Персидский залив и погрузимся, возможно, откроется Суэцкий канал, и мы вернёмся домой, но на третий день после выхода из Читтагонга получили наряд на погрузку сырой нефти на иранском острове Харк для Японии. Стало понятно, что возвращение домой вновь затягивается...
Условия погрузки и пребывания под погрузкой на острове Харк почти ничем не отличались от условий порта Мина-эль-Ахмади. Только здесь люди одеты в более цивилизованную европейскую одежду, особенно – деловые люди. Остров пустынный. Только далеко от причалов видно несколько домов барачного типа, и около них одно или два (не помню) дерева с небольшой и невысокой кроной. На берег никто не ходил. Меня поразили автоматизация соединения шлангов от берегового нефтепровода в системе приема груза на судне и диаметр труб. Наше судно по сравнению с рядом стоящими танкерами под погрузкой казалось суденышком. Там один из отправителей груза оказался армянином, но неконтактным человеком. При моей попытке поговорить с ним ограничился лишь подтверждением, что он – армянин и удалился. Конечно, я это отнёс не только к его гонору, но и большой занятостью. А мне очень хотелось уточнить состояние межнациональных отношений в стране, в частности – иранцев и власти к армянам...
Мы погрузились меньше, чем за сутки и вышли в рейс, не пополнив запасы провизии и бункера, зная, что это мы сделаем в Сингапуре.
Почему-то я подумал, что, проходя Малаккский пролив, мы будем пересекать экватор, и боялся осуществления шутки, высказанной отдельными членами экипажа об их праве аннулировать мои прежние четыре свидетельства о пересечении экватора, когда речь шла о морских крещениях. Некоторые из них, надеясь на мою неискушенность в морских делах, доказывали, что диплом Нептуна Атлантики не действует в Индийском океане, надеясь на выкуп от меня. Когда мы вышли в Индийский океан, я, уточнив и убедившись, что мы не доходим до экватора на 1-2 параллели, успокоился, а при повторной угрозе юмористов, парировал их шутку смело, угрожая, что я буду их крестить от имени Нептуна всех океанов как его «старший сын», имеющий уже четыре выданных им свидетельства...
На рейд порта Сингапура пришли к полудню. Мы, свободные от вахт члены экипажа, закрыв свои каюты и подконтрольные помещения, вышли на внешнюю палубу и наблюдали за происходящим вокруг судна на рейде.
Судно ещё медленно двигалось, выбирая место стоянки на рейде, как нас окружило множество различных размеров и устройств суденышек, загруженных до выше их борта всякими товарами. Их хозяева в основном с китайско-японскими чертами лиц, придерживали товар, стоя на палубе и наблюдая за движением судна. Судёнышки, дефилируя вокруг судна на близком расстоянии, поддерживали оптимальное расстояние и позицию, а свободные от придерживания товара лица стояли у края борта судёнышка с четырёхконечными крючками наготове, я догадался, к абордажу судна.
Как только на носу судна затарахтела якорная цепь, она ещё не успела натянуться, все суденышки оказались прилипшими к борту нашего судна. Аборигены тут же устроили страшный абордаж нашего судна.
По распоряжению капитана мы всем экипажем попытались этого не позволить, но никто с тех судёнышек на наши окрики и запреты не обращал внимания. С каждого из них кинули на борт нашего судна по одному два крючка с четырьмя загнутыми крыльями. Искусно зацепив их за фальшборт, проворно как обезьяне по веревкам пролезли на борт нашего судна, и на перегонки каждый верёвкой огородил на открытой палубе и во внутренних коридорах судна пространство, будто они знали план устройства судна. Тут же стали, как муравьи поднимать со своих суденышек тюки с различным товаром и сходу раскладывали товар на обозрение экипажа. Началась бойкая торговля на судне. Вмиг стало невозможно проходить по судну ни по коридорам и ни по внешней открытой палубе.
С ходового мостика зазвучало предупредительное объявление, чтобы мы закрыли двери всех помещений, но мы и без этого давно всё сделали, чтобы избегать хищений нашего личного и судового имущества.
Следом за «саранчой» подплыли к судну красочно и более аккуратно оформленные суда с крытой небольшой надстройкой посредине с 2-3 человека экипажем. Как только они подплывали к борту судна, мотор своего судёнышка заглушали, а один из них громко в рупор кричал, повторяя слова с расстановкой: «Капитана! Капитана! Бардака надо? А потом, проплывая мимо кормы нашего судна, и, видя на фоне красного цвета ободка трубы серп и молот, разочарованно досадуя, разворачивали своё судёнышко и уходили, сообщая друг другу: «Руссо капитана – кастрата!» или «Советико капитана кастрата!». В открытой с боков надстройке катера были видны раскрашенные одни полуголые другие – в богатой интригующей одежде. Одни из них нам на прощанье устраивали гримасы то ли сожаления, то ли осуждения отказа им с эротическими выкрутасами лишь частично прикрытыми частями своего привлекательно стройного сплошь смуглого тела ...
Пока пополнили запасы провианта, воды и бункера судна, экипаж успел отоварить валюту на борту судна за счет товара «саранчи», а потом, все же, вышли на берег, где, ясно выбор был больше. Покинули Сингапур поздно вечером.
До Сингапура мне приходилось бывать во многих портах, куда моряки стремились попасть для отоваривания валюты, но Сингапур по своей чистоте, по организации всех служб, сервиса и разнообразию и изобилию товаров стоит обособленно. Мне показалось, что там орудуют китайцы и японцы. Я не видел ни одного нищего, ни одного пьяного, ни одной переполненной урны для мусора на улице. Не знаю, то ли это было просто совпадение, то ли всегда там так, но у меня после первого посещения Сингапура о нем в памяти осталось такое впечатление...
В Японии пришли в порт Кавасаки. Там, в отличие от портов других капиталистических стран, где приходилось мне бывать до этого, впервые я видел врача в составе комиссии портовых властей по оформлению приема судов подобно нашему порядку. В конце работы комиссии врач мне инкогнито шепнул на ухо, не хочу ли я девочку? Я еле сдержал себя, чтобы не выдать себя в том, что даже вопрос для меня является дикостью. И спокойно сказал: «Но! Тсенк ю вери мачч!» и, взяв медицинские книжки экипажа, ушел, косо оглядываясь назад, чтобы проследить дальнейшую реакцию японского доктора, а он с удивлением смотрел мне вслед до тех пор, пока я не вышел из кают-компании, будто ожидая, всё же, ответа от меня на его предложение...
У нас валюты после Сингапура почти не оставалось. Да и Япония в то время еще не так славилась для отоваривания, какая она стала позже. Поэтому мы в основном делали ознакомительные выходы в город. Капитан организовал экскурсию по городу. Город перенаселен до предела. В нём невозможно было найти свободное место, чтобы на минутку отойти от потока людей, найти свободный уголок, чтобы поговорить с собеседником.
Водитель автобуса выполнял и роль экскурсовода, и он вдруг объявил, что мы в столице Японии Токио, а мне казалось, что мы из прежнего города и не выезжали. Потом узнал, что эти два города условно разделены, а фактически они слились...
Капитан, его первый помощник и старший механик были в городе отдельно от нас, а вечером они похвастались, как они воспользовались услугой мануалиста. О существовании такой специальности я ранее не слышал. А когда они рассказали, как тот специалист повесил их вниз головой и поправлял позвонки поясницы и спины, я понял, о чем речь. Они радовались результатом, показывая большего диапазона движения в своей пояснице...
По выходу из порта Кавасаки капитан получил радиограмму с предложением зайти в порт Сингапур и полностью снабдиться бункером, водой и провизией. Поэтому на обратном пути вновь зашли в порт Сингапур. Но нас уже не удивляли или меньше удивляли знакомые нам порядки в порту. Доотоварили валюту, полученную за истекший короткий период, и вновь направились на остров Харк. К этому времени Суэцкий канал был ещё закрыт, и мы не знали, куда нас теперь направят. На подходе к Персидскому заливу получили радиограмму с нарядом погрузки сырой нефтью для доставки во французские порты. Нас это обрадовало. Нам было понятно, что мы идем домой, но еще не знали, каким путем. Только после выхода из Персидского залива уточнили, что идем... путем Магеллана... то есть – вокруг Африки...
*

ВСТРЕЧИ В МАРСЕЛЕ.
Выходя из Персидского залива направились на юг, зная что придётся обойти Африку мимо её южной оконечности мыса Доброй Надежды с востока на запад, как и кругосветный путешественник Магеллан, когда он возвращался домой.
Теперь предстояло пересечь экватор дважды: в южном направлении в Индийском, а в северном – в Атлантическом океанах.
Начали готовиться к празднику Нептуна сразу после выхода из залива. Теперь среди членов экипажа я был одним из «ветеранов» в числе крестных сыновей Владыки морей и океанов Нептуна, и законно стал штатным доктором в его свите...
Подготовились к празднику тщательно, и он прошел весело. Вообще на судах этот праздник самый веселый, особенно, если экипаж дружный. А наш экипаж именно был таким. В портах пребывания организовывали встречи с экипажами судов под любыми флагами, экскурсии по знаменательным местам городов. К знаменательным датам и каждый погожий день использовали для проведения спортивных мероприятий на главной палубе судна. Даже в плохую погоду играли минифутбол в помещении форпика на глубине 10-15 метров ниже главной палубы, спускаясь туда по вертикальной лестнице. На судне была группа художественной самодеятельности, которая готовила и давала концерты в знаменательные дни. Собственно, благодаря всему этому, несмотря на физическую усталость и нервно-психологическую напряженность в изнурительно длительном рейсе, в тяжелых климатических для нас условиях, конфликтов и нервных срывов между членами экипажа не бывало.
После изнурительных рейсов в тропических условиях в течение почти двух месяцев на юге и востоке Азии, предстояло нам, огибая Африканский материк, испытать на себе несколько резких переходов из одной климатической зоны в другую. Сначала из условий тропической жары и влажности в Индийском океане на восточном побережье Африки перешли на юге Африки в лютую зиму у мыса Доброй Надежды, а потом, оттуда вновь в изнурительную жару с удушающей влажностью на её западном побережье в Атлантическом океане, а в конце рейса в нашу зиму. Перед подходом к экватору в северном направлении командование и общественные организации судна решили дважды в одном рейсе праздник Нептуна не организовывать.
На подходе к Канарским островам Новороссийское пароходство нам разрешило заход в порт Санта-Крус-Де-Тенерифе на острове Гран-Канария для пополнения провизии и воды, что, конечно, нас обрадовало, ибо там ещё не были, и знали, что наши моряки очень любят эти порты ввиду большого разнообразия и дешевизны традиционно приобретаемых ими в загранпортах товаров. Пришли мы туда рано утром. Порт небольшой, город на косогоре на северо-восточном склоне острова. Портовые власти нам сообщили, что в тот же день должен прилететь на остров начальник Новороссийского пароходства Сыченников, чтобы с властями порта заключить договора по обслуживанию наших танкеров. Нам они объясняли, что это связано с закрытием Суэцкого канала, хотя нам самим было понятно, что теперь наши суда будут часто совершать рейсы вокруг Африки и снабжаться всем необходимым в длительных рейсах в портах этих островов. Мы понадеялись, что он зайдёт и к нам, и капитан задержал увольнение экипажа на берег, но к обеду, через три часа после нашего прибытия в порт, он улетел, не заходя к нам. Но Руководство судна всё же организовало экскурсию на вершину действующего вулкана высотой 3718 метров над уровнем моря. Там мы чуть не замерзли и быстро вернулись в город и успели в городе отоварить полученную валюту и вернуться на судно.
Утром в ожидании возможного прихода к нам Сыченникова у меня с работниками портового катера, которые давали нам воду и с карабинером, который находился на нашем судне на всё время подачи нам воды, состоялся интересный разговор. Думаю, читателю будет интересна суть разговора с этими людьми разного сословия.
Я стоял на наружной палубе нашего судна и наблюдал за пейзажем гор, и обратил внимание на то, что на крутом склоне одной из возвышенностей в глинистой породе земли желто-коричневого цвета выдолблено несколько пещер недалеко одна от другой. Входы в них завешены плотной брезентовой материей, заменяющих, как я понял, двери во входе в эти пещеры, и время от времени выходили и входили в эти «двери» люди, откидывая шторы каждый раз. Я спросил карабинера, что там делают эти люди?
- Они не захотели платить за квартиру, продолбили те пещеры и живут там. – Объяснил он, нехотя и отошёл.
Я заподозрил в неискренности ответа карабинера, и, улучив момент, когда карабинер отошёл, задал тот же вопрос работникам на катере, используя свои скудные знания итальянского языка, сходного с испанским.
-У них нечем было платить за квартиру, и их выгнали на улицу. Поэтому они прокопали пещеры и там живут, – с сожалением ответили они, – но они и там платят хозяину горы, но мало. – Уточнили они.
Обратили внимание на разницу объяснений? Для карабинера – «Они НЕ ХОТЕЛИ», а для матросов катера – «Они НЕ МОГЛИ» платить за квартиру...
К вечеру мы попрощались с портом Санта-Крус и направились вновь на север всё ближе к дому после трёх с лишним месяцев скитаний в морях и портах чужих стран... Наконец прошли пролив Гибралтар, и мне показалось, будто, мы уже рядом с родными берегами... Как только вошли в порт Марсель, и вышли на берег, стали поздравлять портовых рабочих с их небывало большой победой.
Дело в том, что за 2-3 недели до прибытия в порт Марсель радио днями сообщало о большой, небывалой победе профсоюзов Франции: в результате всеобщей забастовки рабочих они добились повышения заработной платы всех трудящихся страны на 25 процентов. Сообщалось, что ранее такого успеха рабочему классу страны никогда не удавалось добиться.
Но я обратил внимание на то, что на наши поздравления портовые рабочие отвечали без радости и эмоций. Оказалось, что, как они рассказали, действительно они добились повышения зарплаты на 25 процентов. Однако в то время во Франции цены регулировались не рынком, а правительством, поэтому, буквально на следующий день после повышения зарплаты трудящимся промышленники и аграрии в свою очередь добились от правительства повышения цен на их продукцию на 25 процентов. В итоге забастовщики остались в проигрыше, ибо они за дни забастовок ничего не получили, а цены подскочили, сведя на нет повышение их зарплаты.
*

МОИ РАЗМЫШЛЕНИЯ.
На новогоднем празднике в рейсе все члены экипажа веселились, и каждый из них старался внести в это веселье свою лепту, и один из них молодой матрос спел песню. Пел неплохо, хотя и непрофессионально. После исполнения песни другой член экипажа подошел к нему и сказал: «Я вас прошу, больше не пойте, у вас нет музыкального слуха».
- Между прочим, - вмешался я, - для понимания и объективной оценки музыки тоже надо иметь слух. Ваша оценка необъективна. Товарищ спел песню неплохо, однако я не могу определить, что у вас превалирует: излишняя любовь к замечаниям или излишнее отсутствие музыкального слуха…
03.01.68г. Средиземное море.
*
Настоящее счастье – ожидание счастья.
*
Наладку музыкального инструмента обычно начинают с ноты «ля» У каждого человека есть своё «ля». Если в нём найти эту «ля», и по нему налаживать остальные струны его жизни, то тогда он зазвенит музыкально приятно и станет гармонично развитым и оптимально полезным для общества человеком. Всё – в умении найти ту самую «ля» в каждом человеке…
*
Трудно заметить счастье, когда оно рядом и в нем живёшь. Вспоминаешь о нём и тянешься к нему, когда оно далеко…
*
Сегодня один из капризных и ехидных членов экипажа А.В., пообедав, уходя из кают-компании, сказал: «Доктор, приятного аппетита!», несмотря на то, что за столом сидели и другие офицеры. Я знал, что обед был не очень удачный, но был выше среднего качества, и не было оснований на его запрет. Поэтому я ограничился замечанием шеф повару, не сказав экипажу ничего. Я этому «умнику» ответил: «Плоская или глупая шутка не только обижает слушателей, но и дурно характеризует шутника».
*
Любовь, рождающая радость и счастье и услаждающая горечь жизни без взаимности, повергает человека в грусть.
*

СОБЫТИЯ В ПЕРЕСТОЕ.
После длительного рейса из западни вокруг Африки, из-за закрытия Суэцкого канала, мы пришли в базовый порт Новороссийск во второй половине февраля 1968 года. Судно поставили на перестой сроком в 10-15 суток на Новороссийском судоремонтном заводе. На это время капитан отпустил меня домой.
Находясь дома, узнал, что в большом зале ГК КПСС собирают руководителей предприятий и учреждений и партийный актив города, для которых состоится лекция аспирантки института Марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (фамилию забыл). Я и в годы плавания не чувствовал себя в отрыве от жизни города и горкома: часто в период отпуска бывал там у друзей по общественной работе до ухода в загранплавание. И на этот раз, узнав о предстоящей лекции, получив у заведующей орготделом горкома Самушковой К.В. разрешение, побыл на этой лекции.
Лектор объявила, что она будет рассказывать о последних годах жизни и деятельности В.И. Ленина. В те годы настолько часто читали лекции на эту тему, что людям надоели стандартные лекции на политическую тему, и, видимо, поэтому, как только лектор назвал тему, по залу прошел шорох. Оглянувшись, я заметил, что слушатели, почти до одного достали книги, газеты и журналы… Я этого не сделал, не столько потому, что я был глубоко политизированным, сколько из-за отсутствия у меня предмета для отвлечения. Однако через несколько минут шорох повторился. Но он уже был от сворачивания книг и газет. Лекция была настолько захватывающе интересной, и лектор её читал на таком высоком профессиональном уровне, что и минута не прошла после повторного шороха, как наступила абсолютная тишина. Я заметил, что в зале не было ни одного человека, который бы отвлекался от лектора, а многие, взяв ручку и бумагу, делали записи.
Не буду, уважаемый читатель, вас утомлять подробностями той весьма интересной лекции, но скажу лишь, что я, считавший себя довольно неплохим знатоков трудов Ленина и о его жизнедеятельности, почти всё содержание лекции для меня было трогательной новостью. Самая большая из них было то, что почти половина черновиков и разработанных Лениным в окончательном варианте трудов и писем ещё не опубликованы, и не будут опубликованы в ближайшее время, ибо общество ещё не готово для их понимания, и могут быть неправильно трактованы. Тогда я понял, почему я никак не мог найти, когда учился в институте его работу «О кооперации». Самым трогательным был рассказ о последних часах и минутах жизни В.И. Ленина. Я думаю, не так уж много людей знают об этом, поэтому считаю своим долгом пересказать эту часть лекции. Как оказалось, в интересах сохранения единства партии, ЦК скрывал от народа об истинном состоянии его, и он был изолирован от общества. А когда дело дошло до требований революционно настроенных рабочих и моряков «сообщить им истинное состояние Ильича», было принято решение разрешить группе рабочих из Путиловского завода и матросу посетить Ленина, сфотографировать это посещение, и фото опубликовать для убеждения населения в том, что Ленин жив. Когда делегация прибыла к Ленину, он врачами был приведен в соответствующее состояние, и встретил делегацию с выражением радости на лице, но ничего говорить не мог, ввиду паралича речи. Видимо мышление ещё работало, и он, в мучениях от отсутствия возможности говорить, в порыве встал из кресла, чтобы приветствовать гостей и покачнулся. Его подхватил старший делегации рабочий Путиловского завода. Ленин на мгновение оказался в объятиях рабочего, а потом уложили его на диван, а гости тут же ушли...
Потом оказалось, что Ленин умер на руках рабочего, и укладывали его на диван уже неживым…
Впервые я слышал лекцию на политическую тему без оптимистических призывов в её завершении. Все уходили из зала в удрученном состоянии, молча, не смотря друг на друга, а при случайной встрече взглядов молча кивали головой…
Больше чем через неделю узнал, что прибыл лектор ЦК КПСС, не помню Овчинников или Кондрашов, а может ещё другой из знаменитых в те годы лекторов-международников и экономистов (не запомнил). Тем же путем, как и на предыдущую лекцию, попал я и на эт
Я бы, уважаемый читатель, не отнимал у вас время и не отвлекал от более важных дел, если бы меня не озадачили слова лектора о возможности не распада, в то время об этом мысли не возникали, а о возможности исчезновения государства, как такового, которое научно обосновал лектор следующим образом.
У населения, подчёркивал он, на сберкнижках хранится почти такая же сумма денег, какую составляет государственный бюджет, и политологи полагают, что столько же у людей в чулках под матрасами и подушками. Так, что если завтра население предъявит эти деньги государству для обеспечения их товаром, у нашего государства на это товара не хватит. С одной стороны товар есть, но он низкого качества и никто его приобретать не хочет. Получается парадокс: рабочий выпускает товар низкого качества, но ему мы зарплату платим, а он за эти деньги не хочет приобретать произведённый им же товар и деньги бережёт в ожидании лучшего качества товара. Он привел как пример нашу недавно построенную и оснащенную по последнему слову техники обувную фабрику. Фабрика план выполняет и перевыполняет. Рабочие регулярно ежемесячно получают зарплату и премию, портреты многих из них на доске почёта, а выпущенная их продукция лежит на складах и в магазинах. Поэтому деньги в бюджет государства не поступают.
Лектор подчеркнул, что такое положение в стране почти во всех других предприятиях страны.
Он привел второй пример. Все регионы страны хотят строить новое жильё, новые предприятия. Чтобы не обидеть всех, на эти строительства из бюджета выделяют деньги всем понемножку. В результате по стране десятки и сотни тысяч долгостроек, на которые ежегодно в расходной части бюджета выделяются колоссальные суммы каждому по ложке, а стройка остается незавершенной вновь, и вновь деньги израсходованы, а прибыли в бюджет нет. На следующий год в надежде, наконец, завершить долгострой, чтобы начинать получать прибыл, вновь выделяются из бюджета деньги каждому, чтобы никого не обидеть, по чайной ложке, и история прошлого года вновь повторяется…
Лектор привел много других примеров и факты прямого хищения и приписок с целью не попасть в опалу и не рисковать потерей должности, а, если повезёт – получить поощрение или награду…
Когда он произнес последние слова, меня ударил ток от темени до пяток и подумал, что его за такую «аполитическую» смелость могут после лекции арестовать. Но он сказал, что «партия и правительство знают об этом, знают, что население накапливает деньги в основном для строительства дома, приобретения квартир, машин, мебели, холодильников, телевизоров и так далее, и ими поставлена задача, чтобы максимально расширить производство этой продукции, чтобы свободные деньги населения пустить в оборот.
Это уточнение лектора несколько успокоило меня, но тревога села мне в душу глубоко… и я и после этой лекции на многие годы никак не мог освободиться от закравшейся в мою душу опасность о судьбе страны, постоянно следил за информацией в прессе о ходе выполнения поставленной задачи…
Однако мне трудно представить, к каким бы ещё размышлениям тогда я приходил, если бы знал об известных теперь цифрах валют и других ценностей страны, ушедших за рубеж «друзьям»-нахлебникам безвозмездно ради всемирной победы социализма за счёт желудка и других благ своего народа…
*

ВНОВЬ ПОПАЛИ В ВОЙНУ.
В первых числах марта позвонили мне с судна, что через три дня выходим в море. На утро подготовился в путь. Но в ту же ночь начался ветер «зюйд-вест» с дождем, а к утру небывалой до этого силы ветер повернул на «норд-ост» со снегом и заморозками. А к утру городские улицы были запружены 10-15 сантиметровой толщины промерзшей снежной кашицей. Не работал даже городской транспорт. К обеду, вместо ожидаемого потепления, усилился «норд-ост» и ударил мороз, и снежные кашицеобразные месива, сбитые грейдерами к тротуарам улиц, превратились в глыбы льда. На мой звонок с судна ответили, что у них, в Новороссийске, положение значительно хуже: причалы окованы в лед и прекращено движение судов, что суда, стоящие у причалов и на рейде, обледенели, экипажи отбивает постоянно нарастающий лед, чтобы судно не перевернулось. Мне предложили, сидеть дома и ждать звонка.
В ожидании звонка, и уточняя положение в Новороссийске ежедневно сам, я побывал дома до 12 марта. А как только в Туапсе ветер стих, 13 марта я выехал, не дожидаясь звонка. Когда я приехал в Новороссийск, там тоже гололеда уже не было, но продолжающийся «норд-ост» сбивал человека с ног. Выяснив, что наш «Олеко Дундич» уже у причала пирса «Шисхарис», я поехал туда. Сопротивляясь ветру с чемоданом и сумкой в руках, я шел на судно, когда на пирсе, наклонившись против ветра, и, прикрываясь от него воротником пальто, мне на встречу шел начальник пароходства Сыченников. Мы с ним были знакомы ещё со времён его бытности первым секретарём Туапсинского ГК КПСС, но при таком срывающем с ног ветре не стали рисковать останавливаться и разошлись, лишь поприветствовав друг друга лишь поклоном головы. Тем более, что в моих руках было два чемодана и их могло ветром снести с причала, если их поставить.
На судне стало известно, что через один или два рейса наше судно пойдет в Югославию на гарантийный ремонт. А в те годы моряки обычно считали попадание в рейс гарантийного ремонта большой удачей, ибо в период гарантийного ремонта валюту платили гораздо больше. Поэтому никто из членов экипажа в отпуск не пошел, тем более что следующие рейсы перед ремонтом намечались короткими.
Первый рейс мы сделали в болгарский порт Бургас. Там я впервые видел мюзик-холл Ленинградского эстрадного театра. Я был поражен изяществом выступлений наших артистов. Театр был переполнен зрителями, и постоянные аплодисменты и овации после каждого номера показывали, что от выступлений наших артистов были в восторге не в меньшей степени и болгары.
Второй короткий рейс был в Грецию. Это был, как я помню, период, когда в Греции властвовали «Черные полковники» после произведенного ими государственного переворота, и только что стали нормализоваться наши с ними межгосударственные отношения. Сейчас я не помню, в какой порт мы пришли, но помню, что перед приходом в порт проходили по узкому проливу как искусственный канал с берегами из отвесно срезанных скал как в шлюзе. Пришли мы в порт к полудню.
Грецию раньше я представлял, как страну с богатой растительностью, однако вокруг порта, куда мы пришли, были голые серого цвета каменистые невысокие возвышенности. День был безоблачным. Портовые власти приняли нас сухо. Сразу предупредили капитана, что свободного увольнения на берег не будет. А если кто-то захочет выйти на берег, то он должен сфотографироваться в порту у пограничников, и ему выпишут по этой фотографии специальный пропуск. Мы все от этой унизительной процедуры отказались. После оформления портовыми властями формальностей по грузовым операциям только капитан с первым помощником сходили на берег по деловым вопросам. За два дня стоянки в порту никого из экипажа дальше видимости от часового, стоявшего у трапа судна, не разрешали. Из всех стран, где ранее мне приходилось бывать, нигде такой строгости я не видел, и от этого посещения Греции у меня остался на душе, к моему глубокому сожалению, неприятный осадок, чего я никак не ожидал. Об этом я поделился с моим другом по институту Афанасием Алевро, греку по национальности, когда вернулись мы в Новороссийск, где он работал заведующим отделом здравоохранения горисполкома. Конечно, он к высказанному мной ему впечатлению отнесся с пониманием, учитывая фашистский режим «Черных полковников».
Следующий короткий рейс мы пошли в порт Лимасол на острове Кипр. Пришли мы туда к полудню в первых числах апреля. По распоряжению портовых властей мы стали на якорь на рейде, и там же представители порта оформили положенные формальности. Так как день двигался к вечеру, и планировалась постановка судна к причалу к утру следующего дня, никто из членов экипажа на берег не пошел, а пошли на берег только капитан и первый помощник. Не прошло и двух часов после их убытия на берег, как там началось что-то нам непонятное. Уже были сумерки. Мы стояли недалеко от берега, и нам даже без бинокля было хорошо видно, что происходило на острове. Через город Лимасол по побережью на север и на юг в оба направления проходила шоссейная дорога. По этой дороге с южной стороны порта по улицам города прошли и направились на север острова вереницы танков и других видов автотранспорта, уже зажженный свет в зданиях и на улицах города погас, с берега до нас доходили звуки тревожных сирен, стали слышны одиночные выстрелы. Мы знали о политической нестабильности на острове из-за столкновений между киприотами-греками и киприотами-турками. Поэтому, видя похожее на военное столкновение между ними, мы забеспокоились за Капитана и его первого помощника...
К счастью, они примерно через час вернулись невредимы... На нашем судне уже была на ночь включена вся иллюминация, и капитан сразу распорядился погасить всю иллюминацию и затенить иллюминаторы.
Сразу судно окунулось в ночной мрак. Я обратил внимание на то, что наряду с выключением общей иллюминации выключили и освещение трубы судна, где при свете ясно были видны серп и молот и красная полоса поперек трубы – символ принадлежности судна. Ведь война идет не с нашей страной? Это меня удивило, и я пришел к капитану и высказал ему своё мнение о том, что освещение трубы судна надо оставлять, и даже усилить, чтобы было видно, что данное судно не кипрское, а советское.
- Но это распоряжение портовых властей, чтобы не демаскировать порт. – Возразил он.
Я предложил согласовать этот вопрос с портовыми властями, и объяснить, что для нашей безопасности это важно, мы на расстоянии почти двух километра от берега, но если надо, можем отойти еще дальше от порта. Капитан улыбнулся обычной своей загадочной улыбкой. За всё время нашего совместного плавания ни раз мы имели с ним душевные откровенные разговоры и горячие споры по разным вопросам жизни, и мы с ним хорошо понимали друг друга и ни раз уступали друг другу без обид. Он и на этот раз молча поднялся и направился на мостик.
- Посиди. Я сейчас приду, - сказал он.
- А возможно даже выгодно городским властям, чтобы было видно, что у них в порту стоит советское судно, что поэтому опасно вражеским самолетам бомбить порт без риска попасть по советскому судну, – вдогонку ему подкрепил я свои доводы.
Он вернулся вместе с первым помощником и старшим механиком судна. Я встал и поздоровался с теми за руку, хотя днем я с ними виделся. Капитан предложил всем сесть, а сам достал из холодильника бутылку коньяка и закуску. Я, видя к чему это, поднялся и, как обычно, приступил к сервировке стола по-хозяйски.
- Доктор оказался прав. – Сказал он, поднимая рюмку. – Портовые власти согласились с предложенным доктором вариантом...
Выгрузку начали в следующий день и, закончив её в течение чуть больше суток, ушли домой без выхода членов экипажа на берег, ибо военная обстановка на острове продолжалась.
Вернулись в Новороссийск, где стало известно, что до предстоящего ремонта направляют наше судно еще в один рейс с сырой малосернистой нефтью, чтобы облегчить мойку и зачистку танков перед ремонтом. Рейс дали на север Европы в Германию, учитывая также, чтобы сэкономить время подготовки судна к ремонту на переходе в Югославию после выгрузки нефти.
*

ОВАНЕС АЙВАЗОВСКИЙ.
Однажды, после короткого заграничного рейса мы вернулись в советский порт Феодосию, куда приехала меня встречать Валя с детьми: Вовой, Артюшей и Никитой. В Феодосии мы с Валей вместе со всей семьей побывали в музее Айвазовского, где я впервые увидел громадного размера, почти на всю стену зала музея подлинник его картины «9-й вал». Экскурсовод объяснила, что во время Великой Отечественной войны, ввиду невозможности с таким размером картину без риска нанести ей повреждения эвакуировать, был на месте так замурован в стену, что немцы её не нашли, и она сохранилась в первозданном виде.
Там я приобрел книгу с документально-биографическими данными о великом армянине – русском художнике, не превзойденном в Мире маринисте Иване Константиновиче Айвазовском. Впервые узнал, что его настоящее имя по метрической книге Феодосийской армянской церкви о рождении и крещении Ованес. Первоначально его фамилия была Гайвазян, а затем во втором классе Таврической гимназии – Гайвазовский. Приобретение этой книги для меня как патриота (подчеркиваю, патриота, а не националиста как иногда иные эти понятия путают) было великой находкой. Дело в том, что еще в период учебы в институте, как-то в беседе с однокурсниками я, между прочим, сказал, что Айвазовский – армянин и что его фамилия Айвазян. Собеседники – мои хорошие друзья по институту меня подняли на смех и обвинили в попытке приписать заслуги русского художника какому-то мистическому армянину. Надеясь на свою правоту, и пытаясь доказать это документально, пошел в центральную городскую библиотеку Краснодара. Каково было мое разочарование, когда там я не нашел, хотя бы в скобках, указания о том, что Айвазовский по происхождению армянин. Я 20 лет терзал себя за формальный проигрыш в споре с моими хорошими друзьями. Себя успокоил тем, что одним из них, с кем продолжал переписку, отправил экземпляр книги, а другим написал письмо о моей находке книги о великом русском художнике-маринисте Айвазовском, урожденном в городе Феодосия Ованесе Гайвазяне – Айвазовском, родившемся 17.07.1817г. в семье мелкого торговца армянской национальности. Об этом появилось уточнение лишь в последующей энциклопедии, которую мне посчастливилось приобрести по подписке в 30 томах.
Взяв груз в Феодосии, мы для пополнения бункера направились в порт Батуми, где до этого мне не приходилось бывать. Особенно обрадовались этому переходу Валя и дети, ибо им впервые представилась возможность совершить длительное путешествие по морю, да еще побыть со мной лишних ещё несколько дней.
В пути в Батуми я решил показать детям устройство судна и работу его экипажа на ходу. Когда обошли все помещения надстроек и спустились в машинное отделение судна, нас встретил там старший моторист одессит Отар Туркия, как он говорил, – грузин по национальности, с которым мы были хорошими друзьями. Заметив, что я детям рассказываю о работе машинного отделения судна, он подошел к нам.
- Это все твои, да? – Показал он на детей и громко, преодолевая шум, он восхитился и в обычной своей угождающей манере произнес он. – Какие у тебя, дорогой мой, красивые дети!
- От красивых родителей красивые дети! – Пошутил я.
Отар шутливо скривил лицо, поглядывая на меня, мол, «нашелся мне красавец». Сам он действительно был красавец: атлетического телосложения, высокого роста, с правильными чертами лица с маленькими усиками под грузинским носом, с коротко остриженной седоватой у висков шевелюрой,
- Ребята! – Он, посерьезнев, обратился к детям. – Ваш папа хороший доктор, его дело клизмы ставить, а в машине не разбирается. Давайте я буду вам рассказывать.
Он взял детей почти в обнимку, но, не прикасаясь к ним, чтобы не пачкать их одежду, хотя он был в чистой робе, а руки, встретив нас, вытер ветошью, и повел их по машинному отделению. У каждого агрегата он останавливал детей и рассказывал им об устройстве и предназначении его, а дети всё ровно время от времени задавали ему уточняющие вопросы. Я чуть сзади следовал за ними, не вмешиваясь в их разговоры.
- Дядя Отар! – Вдруг задал вопрос Никита не по теме. – А сколько километров в час может пройти ваше судно? – Спросил он.
- Я тебе это не скажу. – Остановился Отар. – Но скажу, что наш танкер за час проходит 21 милю, а в миле 1852 метра. Сколько метров в километре ты, надеюсь, знаешь. – И пошел дальше, продолжая объяснения.
Когда экскурсия завершилась, дети стали благодарить дядю Отара за внимание, и прощаться с ним, но Никита, взяв, протянутую ему, руку Отара, назвал цифру.
- Что? Что ты сказал? Ай да молодец! – Отар присел перед Никитой, перешедшим во второй класс.
Никита, оказывается, назвал точную цифру скорости судна в метрах и километрах: 38 километров и 892 метра или 38892 метра в час.
Когда Отар выразил свое восхищение математическим мышлением Никиты, я ему самому скороговоркой задал задачу: «Сколько будет, пятью шесть и трижды столько?», на что Отар ответил в шутку: «Это из области медицины и не моего ума вопрос». Тогда я ему сообщил, что эту задачу Никита решил ещё тогда, когда только собирался в школу на следующий день...
*

ГОСТИ В ОКЕАНЕ.
Однажды, когда на танкере «Олеко Дундич» после прохода пролива Дарданеллы шли по Эгейскому морю, неожиданно произошла у меня встреча и интересный разговор с двумя членами экипажа, о чем, считаю, будет не безынтересным читателю рассказать.
В своей каюте, сидя у рабочего стола, я приводил в порядок медицинскую документацию на полученное в порту Одессе медицинское имущество, когда в дверь постучали.
- Да! Войдите! – Крикнул я, продолжая писать, не поднимая головы
Опять постучали.
- Да! Войдите же! Открыто! – прекратив писать, повернулся к двери и крикнул громче, стараясь перекричать шум машинного отделения.
Дверь открылась, и в проеме двери показался высокий блондин старший матрос Виктор в темных очках. Одновременно с открытием двери я услышал знакомый голос второго человека, хотя тот голос заглушался шумом машинного отделения при открытых дверях.
- Пошли, пошли. Это бесполезно. Я же тебе говорил.– Сказал тот.
- Да нет, он же улыбается и приглашает, значит не бесполезно. – Возразил ему блондин, не выпуская дверную ручку из руки, но оставаясь в коридоре.
- Пожалуйста! Заходите! Прошу вас! Кто там еще с вами? А, Отар? С приездом, дорогой! – встал я, узнав знакомого из прошлых рейсов молодого, высокого роста, правильного телосложения, с еле заметными усиками под острым небольшим прямым носом, со светло-каштанового цвета волосами запорошенными сединой у висков, всегда улыбчивого одесского грузина старшего моториста, вернувшегося после отпуска перед выходом в данный рейс Отара.
- Ооо! Моему лучшему другу мои лучшие пожелания! – Опередив блондина, вошел в каюту Отар и бросился ко мне в обнимку.
Он смесь грузина с украинцем. Его имя Отар, но на судне одни зовут Коля, другие – Отар. Я, как и капитан, называл его, как есть – Отар.
- Здравствуй, Отар! Здравствуй! С приездом! – я в ответ, здороваясь с ним за руку, обнял его. – Садитесь, рассказывайте о себе. Расскажи ты, Отар, как ты провел отпуск? – Прервал излияния друга.
Я заметил, что от них несёт лёгким перегаром, и походка несколько неустойчивая, но трудно было определить, то ли это от спиртного, то ли от лёгкой качки судна.
- Даа! Ты знаешь, как отпуск проводят моряки, отмучился. – Вздохнул он, то, садясь на диван, то, вставая с него.
- Проходи, садись, Виктор. – Персонально предложил хозяин блондину, продолжающему стоять, и поздоровался с ним тоже за руку, хотя его я утром уже видел. – Пожалуйста, садитесь, кому, где удобно. – Повторил я, садясь в свое кресло и показывая гостям на диван, на второе кресло и стулья.
- Здравствуй, здравствуй, друг мой, ещё раз! – Поднялся с дивана Отар и пожал руку мне ещё раз, ещё раз обнял и попытался поцеловать в щёку. – Где же ты пропадаешь, мой лучший друг? Тебя нигде не видно. Я так соскучился по тебе…. Третий день на судне, а тебя не вижу. Вот после вахты мы с другом и решили проведать тебя.
- Молодцы! Я рад. – Сел в своё кресло, освободясь из объятий Отара. – Да садитесь же, где удобнее! – Уже властно предложил я, видя, что гости продолжают стоять.
Отар продолжал хвалить меня, слегка покачиваясь и поглядывая то на меня, то на своего товарища.
- Дорогие друзья. Хватит петь дифирамбы в мой адрес. Будьте гостями, садитесь и рассказывайте о себе. Как дела? Как день прошел?
- Мы уже сели, но о чем рассказывать за пустым столом? – Попытался ехидно улыбнуться блондин, показывая взглядом и выдвижением подбородка в сторону стола, одновременно садясь за стол, сняв полутемные очки.
- Будет и стол полный. Не торопитесь. – я поднялся из-за стола, взял электрокофейник и направился к раковине, чтобы набрать воды, продолжая оправдываться. – я же не виноват, что гости зашли внезапно. В таких случаях первые признаки гостеприимства – сердечное приветствие гостей хозяином, выражение радости их приходу и теплая улыбка на его лице. Надеюсь, в этом я вас не обделил? – Обратился я к обоим гостям взглядом, включая в сеть электрокофейник. – Что касается стола, пять минут и кофе будет готов.
- Кхэ! Я вижу, делов действительно не будет. Я пошел. – Заявил блондин и направился к двери, удерживаясь от качки, опираясь правой рукой об стол, а потом – об переборку каюты.
- Сидите. Сидите. Даю гарантию, что пять минут и кофе готово. Ты помнишь, Отар, как, при первом испытании этого моего кофейника на скорость нагрева, я выиграл пари у начальника рации? Так, что прошу вас садиться за стол. – Обратился к гостям вновь, доставая из шкафа всё необходимое для кофе.
- Серёжа джан! – Отар иногда ко мне обращался так, когда бывал в приподнятом настроении и хотел показать своё благоволение ко мне. – Сначала нам по сто грамм, а кофе… потом… можешь его сам попить. – Произнес Отар, хихикая и, слегка зажав мою правую кисть двумя своими ладонями.
Иногда ранее Отара и его надежных товарищей по их просьбе, после тяжелых и авральных работ, я выручал, угощая их из своего расходного запаса спирта, но чаще отказывал, объясняя это отсутствием спирта. Но сейчас – в начале относительно длительного рейса, да еще и без надобности, я не мог нарушить свою традицию борьбы со злоупотреблением спиртным. Тем более, что гости уже поддаты.
- Отар, дорогой! У меня нет ни водки и ни спирта, а вино сухое вы не пьете. Так, что от души я вас угощаю кофе. – Хотел я еще добавить, что, мол, тем более, что вы уже дозу приняли, но сдержался.
Отар продолжал лежать, как и до этого, на диване, положив: голову на подушку, а ноги – на подлокотник дивана.
- Ну, ладно. Я кофе уже пил. Мне надо идти. – Поднялся Виктор со стула и направился к двери.
- Сереженькаа! У доктора нет спирта? Не верю! – Приподнял голову над подушкой Отар.
- Ну! Знаете? Если вы пришли не товарища проведать и побеседовать с ним, а лишь для того, чтобы выпить сто граммов, то мне остается только просить прощения – я встал, чтобы проводить уходящего блондина.
- Ничего, ничего, я пошутил. Извините! – Сказал тот и вышел в коридор, вытаскивая зацепившуюся за комингс ногу, и закрыл дверь.
Следом за закрытием двери Отар поднялся с дивана.
- Пошел и я. – Подтягивая брюки вложенными в карманы руками, пошел к двери каюты и он, а потом остановился у двери, вынул одну руку из кармана и, жестикулируя и слегка покачиваясь на ногах (трудно было определить: это от качки судна или от принятых ранее градусов), вполоборота обернувшись, обратился ко мне.
- Я, дорогой мой, от тебя такого хамского гостеприимства не ждал. Вместо того, чтобы принять гостей, радоваться их приходу, накрыть на стол, поставить бутылку, ты обругал нас. Суешь кофе, мол, спиртного нет. Я считал, что ты настоящий кавказец, но я, видно, ошибся. Разве на Кавказе так встречают гостей?
У меня были все основания обидеться и ответить гостю тоже дерзко, но, сдержав себя, попытался ответить ему мягко.
- Раз ты, дорогой мой друг, решил таким образом обидеть меня, я не стану тебя задерживать. Но ты обязан выслушать мой ответ на свои необоснованно дерзкие обвинения в мой адрес, а для этого, я тебя прошу сесть на место, как говорят «На ногах правды нет». Тем более, что спор на ногах может привести к ссоре, а я этого не хочу. – показал ему на диван, а потом, взяв за локоть, слегка потянул его к дивану.
- Твои лекции на тему морали и о вреде алкоголя уже всем надоели. – Упрекнул Отар меня, но всё же вернулся к дивану и сел рядом со столом.
– Ну, хорошо давай поговорим, но сначала ты раскошеливайся. – Он продолжал своё.
- Так вот, друг мой, как ты свидетель, я не только мораль читаю другим, но, иногда, слушаю высказывания о морали и других. Однако на твою эту мораль с незаслуженным обвинением меня в негостеприимстве и хамстве я мог бы обидеться и не продолжать разговор, но я пытаюсь анализировать свои действия и найти, пусть даже мелкие свои ошибки, но я их, в данном случае, не нахожу. И тебя я не обвиняю, делая, конечно скидку на то, что и ты, и твой товарищ, всё же, немного, извини, выпившие.
- Ну, ты не исправимый, Сережа! Ей богу, тебя хлебом не корми, а дай тебе только поговорить. – Прервал меня Отар. – Сам читаешь мораль о вежливости, а сам же оскорбляешь людей. Разреши мне лечь на диван.
- Конечно! Пожалуйста! Ложись удобнее. – Опять я ему положил подушку под голову. – Скажи, Отар, кого, когда и чем конкретно я обидел? – Спросил, когда тот опять сложил голову на подушку, а ноги на подлокотник дивана.
- Ты человека выгнал из каюты, меня назвал выпившим, когда я абсолютно трезвый. – Продолжил свои упреки Отар, пытаясь разместиться на диване лучше. – Ребята, которые в прошлом рейсе в город ходили с тобой, в твоей группе, рассказали, как ты им не дал отдохнуть, уморил походами по достопримечательностям, не дал им выпить даже по сто грамм и по кружке пива. Так же нельзя, Сережа мой! – Мне хотелось его прервать, но решил дать ему высказаться до конца. – Люди два месяца не были на берегу. Им хотелось отдохнуть, а ты…
- Извини, Отар, хватит болтать. Прежде, чем назвать тебя и дальше своим другом и продолжить разговор, хочу спросить тебя: ты пришел в гости или высказывать мне какие-то надуманные претензии с чужих слов?
- Я пришел в гости, но ты вынудил меня на такой разговор.
- Хорошо! – не дал я ему вновь развивать бред. – Опять таки я не обижаюсь на тебя как хозяин. Хозяин должен быть терпеливей гостя. Но я не знаю, о каких кавказских обычаях ты говоришь? Живя почти всю жизнь в Одессе, ты, наверно, забыл кавказские обычаи. А они, к твоему сведению, звучат примерно так: «Как хозяин должен быть гостеприимным и вежливым к гостям, так и гости должны уважать честь и достоинство хозяина», а если любой из них начинает другому хамить, то этот другой вправе защищать свою честь, независимо от того, он – хозяин или гость. Но мы с тобой друзья давно и разговор продолжим... – я хотел сказать: «Завтра на трезвую голову», но заметил, что друг спит, и я осторожно встал, кресло придвинул к дивану, чтобы тот, вдруг не упал, кофейник поставил в противоштормовую ячейку и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.
Чтобы не томить читателя догадками, чем закончилась наша с Отаром дружба, скажу, что на следующий день Отар извинился, обнял меня, и мы друг другу улыбнулись, а наша дружба продолжалась на весь период нашего длительного совместного плавания.
*

СОБАКА «ФОРСИК»
Любой мало-мальски наблюдательный человек – моряк, кто в 60 годы 20 века побывал на причалах для нефтеналивных судов в порту Бомбей Индии, не мог не заметить многих босоногих рабочих и таких же в коротких оборванных штанах-шортах без рубашек, вразброд постоянно шатающихся по нефтеналивному пирсу вблизи судна и за пределами причалов. Трудно было определить, кто из них нищий, а кто рабочий. Они днем ходили по причалу, выполняя, время от времени, распоряжения начальников, одетых в чистую и выглаженную легкую униформу. А в свободное от выполнения поручений время назойливо просили подаяния у членов экипажей судов, стоящих у причалов. С наступлением же ночи они спали прямо на бетонном настиле причала, свернувшись в клубочек, укрываясь мешковинами или настоящими мешками, неизвестно откуда появлявшимися к ночи у каждого из них. Там же не могла ускользнуть от внимания свидетеля свора собак. В том случае, о котором я рассказываю, их было шесть. Эта свора, в отличие от людей, ходила по причалу всё время группой во главе с более крупным вожаком впереди. Если с какого-то судна кидали им угощение, то вся группа останавливалась у данного судна, и кинутое им угощение мирно и лениво кушали, не дерясь, и не отнимая друг у друга, хотя у них у всех от голода животы были «приклеены» к позвоночнику. Эта шестерка, как и нищие, стояла больше у борта того судна, откуда, чаще им кидали гостинцы, и там они дневали и ночевали, уходя, лишь на короткое время в «разведку», к соседним судам. Я обратил внимание на то, что они, не обижая друг друга в шестерке, «чужих» собак в свою группу не пускали.
Однажды, ещё до того, как мы попали в западню после закрытия Суэцкого канала, когда в очередной раз наше судно подходило к причалу, нас встречала та группа собак не вшестером, а их уже было семеро. Прибавился щенок белой масти с овальным единственным черным пятном над правой половиной тазовой области.
Как всегда эта дружная семья, уже семеро, с замыкающим строй щенком, совершала разведывательный обход причала в поисках наиболее добрых моряков, и вновь на всё время нашей стоянки она, в основном, отлеживалась у борта нашего танкера «Олеко Дундич». Новый член семерки сразу завоевал симпатию всех членов экипажа нашего судна. Мы новому члену семерки всегда выделяли спецпаек, и кормили отдельно, хотя, к нашему общему удивлению, остальные собаки его и сами не обижали.
Каждый раз, когда собаки жадно ели кинутое им съестное, мы шутили, говоря что «И бомбейские собаки познали поварское искусство нашего кока!».
Когда через два дня мы отчаливали, я обратил внимание на то, что того щенка, среди той группы собак нет. Я подумал, что эту симпатягу кто-то из местных людей забрал, и пожалел, что не могу на прощанье ещё раз полюбоваться им. Но на следующий день уже в океане, апробируя на камбузе пищу на обед, я увидел эту седьмую собачку-малышку в столовой рядового состава экипажа…
С одной стороны я сразу обрадовался, что эта симпатичная собачка как живность оказалась на судне, но, с другой, по существующим санитарно-эпидемиологическим правилам, на судно брать животных без справки ветеринарного врача об их здоровье нельзя. Однако вести об этом разговор сейчас в открытом океане, когда собачку на берег не вернешь, не имело смысла. Не было смысла и в установлении обстоятельств, каким образом и по чьей помощи собачка оказалась на судне. Никто не заявлял о своей инициативе, и никто не назвался её хозяином. Собачка оказалась кабелем. Я, объяснив ситуацию капитану судна, решил в порядке перестраховки и для проформы, щенка изолировать на карантин в судовом изоляторе на две недели. Но многие члены экипажа почти каждый день посещали его с гостинцами, и он быстро повзрослел. Он стал общим любимцем экипажа, но особо понравился членам машинного отделения нашего судна, и они дали ему кличку «Форсунок». А вскоре, когда выяснилось, что он из породы не крупных собак, автоматически стали его называть «Форсик» - по аналогии названия мотора, подающего воздух в топку судового котла для улучшения в нем горения топлива – форсунки. Вначале его так и называли: «Форсунок», но потом кто-то его назвал более нежно: «Форсик», эта кличка и осталась за ним. К концу рейса он настолько стал чувствовать равноправным членом экипажа и хозяином положения, что, когда в портах стоянки судна приходили к нам на борт представители береговой службы, он прямо с переходного мостика гавкал на них, как только они вступали со сходни на главную палубу судна. Правда, он это делал без проявления агрессии к ним. Только собачий психолог мог определить: кого он приветствовал, «приглашая» на судно, а кого предупреждал, что это его территория и туда входить нельзя без специального на то разрешения…
В то же время позже заметили, что он на членов семей, приехавших встречать своих, не гавкал. Видимо, он замечал, что те на судно поднимались вместе с членами экипажа... Ходил в увольнение по причалу самостоятельно и самостоятельно возвращался на борт. Запросто заходил ко всем членам экипажа по разрешению, предварительно поцарапав, дверь каюты вместо стука. Как будто и он понимал, что у него уже не требуется справка ветеринарного врача. Для него было запретным только вход в помещение камбуза. Он только подходил к дверям камбуза и давал о себе знать поварам лишь легким: «гав!». А те выставляли ему за дверь не большую кость с неотделенными от нее кусками мяса…
Он так же поступал, когда подходил к дверям каюты какого-либо члена экипажа. Если дверь была открыта, останавливался снаружи комингса и давал о себе знать коротким «гав». Если же не было разрешения, присутствует хозяин или нет, он проходил дальше, не входя в каюту.
«Форсик» жил так у нас больше полугода, пока однажды, в период стоянки в порту Туапсе, не случилось «ЧП».
В порту Туапсе для нас не оказалось бункера, и нас за бункером срочно направили в Новороссийск. Когда, отойдя от причала, судно разворачивалось на ворота порта, наша буфетчица Валюша, как мы все её любезно звали за её нежную симпатичность и порядочность, с переходного мостика в слезах запричитала: «Ребята! Ребята! Забыли! Забыли Фоорсика – на берегу!». Многие свободные от вахт члены экипажа и я выбежали на палубу. А «Форсик», прибежав от проходной Нефтепирса (неизвестно, почему он там задержался) к причалу, где несколько минут назад стояло наше судно, метался по бетонному настилу пирса. А, не обнаружив его на своем месте и услышав голоса буфетчицы и других членов экипажа далеко от причала, он стал у его кромки душераздирающе визжать, и несколько раз пытался спуститься в воду, и вновь вытаскивал вверх уже приспущенные за край причала передние лапы, вновь метался по причалу…
Всем было до слез жалко уже повзрослевшего «Форсика» Но судно остановить было нельзя. Когда судно вышло за ворота и легло на курс в Новороссийск, по судну объявили: «Старшему помощнику капитана прибыть на мостик». Я, зная натуру только что вернувшегося из отпуска капитана Сидорова Бориса Константиновича, предположил, что, сейчас он даст команду «спустить шлюпку на воду» и поедут за «Форсиком»... Но через несколько минут услышали голос старшего помощника капитана Бержанина по радиотелефону
Оказалось, что капитан судна, вызвав его на мостик, дал ему «нагоняй» за оставление «члена экипажа» на берегу, а тот по радиотелефону просил старшего помощника капитана судна, стоявшего у причала нефтепирса рядом с нами «серийника» как называли около 20 танкеров советской постройки, чтобы он взял нашу собачку на борт своего судна. А позже капитан Сидоров на совещаниях в рейсе, говоря о дисциплине и о дефектах подготовки судна в рейс, часто, и в шутку, и всерьез, напоминал экипажу случай допущенной оплошности в порту Туапсе, имея в виду оставление «члена экипажа» «Форсика» на берегу. Указывал старпому, между прочим, что за подготовку судна в рейс, в частности за сбор всего экипажа перед отчаливанием, несет он лично…
Прошло больше месяца. За это время мы побывали в нескольких коротких рейсах по Европе, и однажды, когда мы стояли, по-моему, в порту Роттердам, вышли в увольнение на берег. Проходя мимо стоящего рядом с нашим серийника, у трапа на палубе того судна я увидел собачку с таким же, как у нашего «Форсика» со знакомым мне черным пятном на спинке и окликнул его: «Форсик!». Он тут же навострил уши, и посмотрел на меня. Идущий на берег в моей группе шеф-повар удивленно повторил за мной кличку и бросился к трапу того судна, а я ещё раз и нежнее окликнул собачку по кличке. Тогда «Форсик», взвизгнув, прыгнул на трап, а потом, побежав по нему вниз и спрыгнув с него, прибежал к шеф-повару. Вахтенный матрос серийника его отозвал другой кличкой. Я на мгновение усомнился, что он наш песик, но вдруг он остановился и стал оглядываться то на матроса, то на меня и шеф-повара. Я вновь назвал его и, подойдя к нему вплотную, став на корточки, погладил его по головке и спине, нежно повторяя его кличку. А шеф-повар схватил его на руки и в объятиях стал гладить его по головке. Нас окружили другие уходящие на берег моряки с нашего судна, и каждый удивлённо находке старался коснуться любимца, и гладить его, а он тянулся то к одному, то к другому из них и визжать, будто стараясь не обидеть никого. У нас не оставалось никакого сомнения в том, что это наш «Форсик». Тем временем вахтенный матрос того «серийника», заподозрив, что мы собираемся собачку забрать, стал протестовать и требовать, чтобы оставили собаку в покое. Подошли и ребята из других групп увольнения, и с восторгом кинулись к «Форсику», крикнув: «Нашелся наш песик! «Форсик»! Это ты? Молодец!». Не понятно было, кого касалась их хвала, кого-то из моей группы, увидевшего «Форсика» первым или – самого «Форсика». Шеф-повар поставил собаку на землю на удовольствие остальных членов нашего экипажа. Начался «собачий концерт». Что только не вытворял он: терся то об одного, то об другого из нас, будто, стараясь не обидеть никого, визжал, пытался облизывать руки каждого, кто гладил его. От радости появилось у него недержание мочи, и стал, подпрыгивая на каждого, невольно обписивать их. А вахтенный матрос «серийника», удивленный происходящим, и боясь потерять собаку, вновь позвал «Форсика» другой, присвоенной ему ими, кличкой, но тот, уже принимая от ребят угощения, на него не обращал внимания. Мы с ребятами моей группы решили вернуть его на судно, и, позвав его по кличке, пошли назад на судно, а матрос с серийника, продолжая протестовать, соскочил с трапа своего судна и направился к нам с решительным намерением забрать у нас нашего «Форсика». Возможно, разгорелся бы скандал, но нам на встречу шел тоже на берег наш капитан. Увидев «Форсика», он с удивлением и восторгом окликнул его: «Форсик!», и, взяв его за подмышки, поднял на уровень своего лица, как любимого ребенка при встрече, а тот чуть не облизал его лицо, и в восторге сделал отметины на рубашке капитана несколькими каплями остатка в своем мочевом пузыре… и капитан, посмеявшись, поставил собачку на настил причала. На повторный крик и протесты вахтенного матроса с серийника я повернулся к нему, чтобы, наконец, объяснить ему, в чём дело, но старший помощник капитана того серийника уже успокаивал бдительного вахтенного матроса, видимо, узнав нашего капитана…
Таким образом, уже, казавшийся нам безнадежно потерянным любимец нашего экипажа, индийский «эмигрант» в нашу страну «Форсик» нашелся и вернулся на наше судно в свою семью...
Наш «Форсик» после этого далеко от судна без кого-либо из членов экипажа не уходил, а, если удавалось ссадить его на причал, чтобы он порезвился по причалу один, то, побегав немного взад-вперед несколько раз, возвращался на судно… и повторил после этого все наши рейсы.
Вскоре после возвращения из гарантийного ремонта в Югославии в порт Туапсе я ушел в отпуск, а после отпуска, к моему сожалению, меня направили на другой танкер и дальнейшую судьбу «Форсунка» – «Форсика», к сожалению, не знаю…
*

В ЮГОСЛАВИИ.
После очередного рейса на Кубу на обратном пути судно дегазировали и прибыли в портовый город Сплит на Адриатическом побережье Югославии. Прежде чем принять нас на судоверфь заводские специалисты тщательно проверили качество дегазации судна. Только после этого судно поставили на стапеля в доке. Мне понравилась постановка организации работ, как на судне, так и на всей верфи. Она почти аналогична постановке работ на судоверфи в Италии.
Рабочий день на верфи, если не ошибаюсь, начинался в летнее время в 6 часов утра. Первый перерыв – был в 10 часов. Это у них называлась, если не забыл, «Маренда». Рабочий день у них, соответственно заканчивался в 14 часов. Сами рабочие объясняли целесообразность такого режима работы тем, что каждый рабочий кроме работы на производстве по специальности, занимается после работы еще и дома частным своим делом: огородом, мелким кустарным производством. Поэтому на базарах была масса оригинальных предметов ручной работы самой разной модификации, как старинных, так и ультрасовременных. Реализация их, как и реализация сельхозпродуктов дает дополнительный доход для семьи. Многие политически активные люди подчеркивали, что в этом и заключается «Югославский вариант пути к социализму», который осудило в свое время руководство СССР. Правда, некоторые люди осторожно высказывали своё несогласие с тем, что налоги на дополнительную прибыль, на их взгляд, можно было бы устанавливать на более низком уровне. Я в душе считал правильным и безоговорочно целесообразным предоставление возможности дополнительного заработка людям и в нашей стране. Я, как врач думал и о другом преимуществе такого режима: ведь в 14 часов начинается самая жара, особенно у них. Но в дискуссию по этим вопросам не вступал.
Я сразу почувствовал искренне теплое отношение работников верфи и населения относительно небольшого югославского города к нам как к советским людям. Мы все ходили по порту и городу свободно в одиночку, парами и группами без дополнительных разрешений и пропусков. Много было интересных экскурсий, теплых встреч с работниками верфи и с населением города. Я думаю, читателю будет не безынтересным, если расскажу о некоторых из них.
Одна из наиболее интересных экскурсий, оставившей неизгладимое у меня впечатление, была коллективная поездка в портовый город Шибеник севернее Сплита на побережье Адриатического моря.
По пути в город Шибеник проехали несколько небольших поселков. Когда по ним проезжали, в одном из них я обратил внимание на такие рукотворные изменения природного ландшафта, подобно которым я видел только в Армении и в Японии. На скалистых горных склонах из плоских известковых обломков скал были сооружены террасы, заполненные крупицей собранной со скал и камней землей, на которых росли виноград и другая культурная растительность. Я невольно вспомнил мое прежнее убеждение на примере Армении и Японии в том, что у человека в определенных вынужденных природных условиях нет предела в его изобретательности для выживания. Однако, то, что я видел в одном из поселков, через которые мы проезжали, перевалило за пределы моего воображения...
Я обратил внимание на то, что дворы отдельных хозяев загорожены высокой стеной, выложенной из таких же камней, какими выложены террасы на горных склонах, и из-за этого с улицы видны только крыши и верхние части стен домов. Было видно, что эти стены выложены из более мелких камней, собранных в огороде с целью освобождения почвы от них. А когда в одном из поселков остановились, и по приглашению одного из хозяев заглянули во двор, я заметил, что и огород разделен таким же забором на ячейки как пчелиные соты, и от одной ячейки соты в другую оставлен проход. Хозяин объяснил, что почва в этих ячейках образовалась за счет ее освобождения от камней и сбрасывания её с этих камней веником, а стены ячеек выкладывает он из собранных камней, так как некуда их девать, кроме как использовать для стен. Кроме того, в таких ячейках лучше сохраняют тепло зимой и, накопленную зимой влагу – летом.
Меня поразило проточное горное озеро Крке, которое образовалось в пойме одноименной небольшой горной реки на равнине, переходящей в ступенчатые пороги на косогоре, не доходя до моря несколько километров. Мы подъехали к озеру и наблюдали за местностью с возвышенности. Сразу почувствовалась прохлада. Передо мной открылась фантастической красоты панорама озера и водопадов от него. Я был заворожен и никак не мог насмотреться и оторваться от этой неповторимо изумительной красоты. Вода в ней чистая, с синевой как море, она опалесцировала под лучами солнца вблизи нескольких скалистых перекатов. Тут же, протекая с причудливыми разворотами между большими и малыми валунами, обросшими мохом и разноцветными водорослями, низким зеленым кустарником. Вода, наконец, падала в низины и превращалась в струйно-пенистую массу с разного размера пузырьками и множеством мигающих радуг над ними. Потом, как бы, успокоясь на миг на равнине перед следующим порогом, образовывала прозрачную гладь между валунами, и там отдохнув и приняв вновь морской оттенок с белыми полосками гаснувших пузырей, медленно продвигалась далее к следующему перекату или обрыву, и там повторяла всю прелесть чуда красоты...
Несколько молодых членов экипажа, даже и я спустились к самим водопадам по крутому спуску, на котором были устроены узкие ступеньки. Я не мог не впечатлить себя на фоне этого фантастического изобретения природы.
Мы посидели в небольшом, кстати, частном ресторанчике высоко у каскада водопадов, где ощущалась прохлада как от кондиционера. Попили мы там напитки, каждый по своему вкусу, любуясь поразительной красотой, чудо природы и направились в сам город Шибеник. Он стоит в бухте прямо у моря. Произвел впечатление обычного провинциального городка, ничем особым не выделяющимся от остальных. Я обратил на чистоту улиц и множество частных маленьких кафе и ресторанчиков, обслуживание в которых осуществлялось членами семьи владельца, что было не характерно для социалистической страны, как мы привыкли, и вызывало у нас удивление... На улицах и небольших площадках природные камни и небольшие валуны не убраны, а облагорожены и оставлены как украшения.
В выходные дни иногда ходили в лес в окрестностях самого Сплита. Мне понравилась ухоженность леса и отсутствие, в отличие от наших лесов, захламленности. У входа в лес было выставлено обращение: «Просьба, в лесу ничего не забывать!». Мне стало завидно и стыдно, и тут же подумал, почему мы не можем так беречь у себя природу? А вскоре, когда в лесу сделали привал и пообедали, некоторые наши ребята стали пустые бутылки и консервные банки бросать в кусты и в расщелины между вулканическими валунами. Я, еле сдерживая себя от возмущения, напомнил им об обращении перед входом в лес, и сам собрал выброшенный мусор в сумку... Тут я понял, что наше богатство природными ресурсами – наша беда, что мы в нашей стране будем еще долго, долго такими безалаберными, расточительными, бездушными и безразличными к нашей природе... А это не может не отразиться и на уровне культуры людей. Ведь зачастую, не только в лесах нашей страны, но и на улицах и во дворах городов и сел замусорено всякой всячиной. И это при наличии не просто вывески: «просьба не сорить», а при наличии, так называемых «Обязательных постановлений», обязывающих людей соблюдать чистоту и порядок как на улицах и во дворах, так и требующих бережного отношения к природе.
Читатель может подумать, что у югославов такой порядок только в ближайших к городу лесах, но нет. Такой же порядок мы обнаружили на одном из небольших ближайших островов, куда мы выехали на отдых с группой членов экипажа в выходной день.
Ну, ладно не будем так уж очень охаивать свой народ, будем надеяться, что и мы, когда-либо, окультуримся... Все же, я думаю, что причина нашего такого отношения к природе, в наличии непомерно больших просторов нашей страны, и быстрая урбанизация населения за счет перемещения людей в города из тех диких регионов...
Одна из следующих экскурсий была в южном от Сплита направлении. Там особых привлекательных достопримечательностей мы не видели. Заметил, что там люди живут беднее и менее общительны. Но, тем не менее, мы общались, хотя больше по нашей инициативе, а нескольким ребятам удалось даже прокатиться на осликах местных жителей. Меня это не привлекало, так как я ранее ни раз катался и на осликах, и на лошадях.
Мне трогательно понравилось, как отдыхают старики-пенсионеры. Недалеко от судоверфи была большая поляна, как было в нашем хуторе «Церковный» до войны между домами вокруг этой поляны, покрытая сочной, густой невысокой зеленой травой. Там пенсионеры каждый вечер в одно и то же время (можно было по ним сверять часы) собирались и играли в разные игры до самых сумерек. Больше всего бывало участников игры в гольф. Я пару раз заинтересованно пронаблюдал за их разными играми от начала до конца. Каждый день поочередно один из игроков приносил с собой сухое вино в бурдюке, и между играми они за вечер небольшими стаканами пили его в место воды. Играли спокойно. Я ни разу не видел, чтобы они о чем-то спорили или по поводу чего-то скандалили.
Из встреч с местным населением наиболее приятная состоялась в первые дни нашего пребывания на судоверфи в доме участницы партизанского движения в Югославии Бачетич Даницы, которая проживала в Сплите по улице Владимира Назара, 12. Она пригласила в гости капитана нашего судна, его старшего помощника Бержанина и несколько других членов экипажа, которые у нее жили в период приемки судна к концу его строительства. Капитан, как всегда, взял с собой и меня. Капитан, его старпом и стармех нашего судна не раз, рассказывая о хозяйке, у которой они жили в период приемки судна, давали ей характеристику как о порядочной, гостеприимной и душевной женщине, и у меня заочно сложилось о ней положительное мнение. А когда я теперь её увидел, убедился, что они о ней рассказывали скупо. В действительности она была женщина бальзаковского возраста, среднего роста, с стройной сухопарой фигурой, в простом скромном летнем платье чуть ниже колен с рукавами до локтя, с простой короткой со слегка волнистыми волосами прической каштанового цвета, с правильными чертами лица, выделяющимся на фоне относительно темных волос своим светло-розовым оттенком без макияжа, с добрым обаятельным, но уверенным в себе взглядом. Она нас радостно встретила во дворе своего небольшого деревенского типа домика, обнимая своих старых друзей, и приветливо называя каждого из них по имени, и сдержанно целуя в щечку. После приветствия своих старых знакомых она, повернувшись ко мне, протянула руку и мне, а капитан представил меня ей. Я одновременно с рукопожатием назвал себя, она воскликнула: «О! Доктор? Это хорошо!», и поцеловала и меня, едва коснувшись своими некрашеными губами моей щеки. Я не понял, что она имела в виду словом «хорошо», но не стал уточнять, а вместо этого поблагодарил её и своей щекой коснулся её щеки, и она пригласила всех в дом, где был празднично накрыт стол, к содержимому которого добавили и мы из судовых и личных запасов. Было жарко, и по предложению Бориса Константиновича мы вместе с хозяевами вынесли стол во двор, и начались приветственные тосты, вопросы и ответы о том, кто, как и где прожил истекший год. Из довольно откровенных разговоров между хозяевами и гостями было видно, что они друг другу доверяют. Время от времени в беседу включался и я, особенно, когда возникали неизбежные медицинские вопросы, если в компании есть медик.
Самый острый откровенный разговор на политическую тему затеяла сама хозяйка. Я не помню, после какого разговора она это сделала, но понял, что она в своё время была в близких деловых отношениях с лидером партизанского движения Югославии Броз Тито. Она высказала о своем несогласии с ним и осуждении его какого-то, по ее мнению, отступления от первоначально принятой послевоенной программы. Беседа на эту тему между хозяйкой и старыми её приятелями, видимо, была не нова, поэтому, собеседники сразу поняли друг друга, и она не получила продолжения.
Застолье продолжалось довольно долго, а к его завершению хозяйка попросила дать ей анкетные данные своих жён, кто желает их пригласить на период гарантийного ремонта, чтобы она организовала их оформление.
О том, что ожидается принятие нашим Правительством постановления о разрешении поездки жён наших моряков в соцстраны на период стоянок судов в их портах, я знал, но что оно уже есть, не знал. Поэтому я, узнав об этом только сейчас из беседы хозяйки начальства судна, пока раздумывал, как поступить. Когда пожелавшие пригласить своих жён передали их анкетные данные хозяйке, она обратилась ко мне.
- А доктор не желает пригласить свою жену? – с таинственно легкой улыбкой обратилась хозяйка ко мне.
- Спасибо! С удовольствием, если можно?.. – поклонился ей.
- Конечно можно! И нужно! – ответила она и подготовилась записывать данные и моей жены.
Учитывая из опыта, как ни раз бывало ранее у других людей, сложно будет и хозяйке ухватить транскрипцию и записать фамилию и отчество Вали, я оторвал чистый лист из карманного блокнота, написал анкетные данные Вали сам, и передал лист хозяйке, поблагодарив её за внимание, а застолье продолжилось, не прерываясь.
Вскоре почувствовали, что пора и честь знать, поблагодарив хозяйку и членов её семьи за радушно теплый прием, мы откланялись, пожав каждому из членов семьи руку и поцеловав ручки женщин... Капитан пригласил хозяйку и всех присутствующих в гости к нам на судно, когда им удобно, но с условием: предупредить его об этом за день
Спустя три дня приглашения для жён, в том числе и для моей жены были оформлены. Их организованно отправили в соответствующие советские органы, и начались дни трепетных ожиданий давно желанного чуда для советских моряков – разрешения наших властей на выезд жён моряков за рубеж для встречи с мужьями...
Не прошло и трех недель, как, кто посылал приглашение, стали получать радиограммы от своих жён о скором их выезде к нам. Я тоже дал радиограмму жене, в которой сообщил адреса выезжающих к нам жён, чтобы она связалась с ними с целью совместного выезда... Однако вскоре получил печальный ответ о том, что её отец заболел, и пока выезд откладывается. Я ответил, чтобы она занялась здоровьем отца, и сообщил, к кому из моих коллег от моего имени обратиться. Но ещё не терял надежды на то, что отцу скоро будет лучше и она успеет тоже приехать. Я больше всего хотел её приезда для того, чтобы ей показать прелести природы и порядки в Югославии. Ведь она не была ещё ни в одной зарубежной стране...
Приглашённые жёны приехали, а я ждал сообщения от Вали о здоровье тестя. Наконец получил радиограмму, что отцу лучше и на днях вылетит самолётом в Белград. Моей радости не было предела, хотя одновременно беспокоился, как она теперь одна будет ехать по чужой стране поездом от Белграда до Сплита, не зная югославского языка... Я тут же, выяснив нюансы порядков пересадки, кратко сообщил ей о них, и просил дать радиограмму, как только приобретёт билет, намереваясь по своему опыту в прошлом помочь ей в пути при помощи телефонной связи. Капитан, заметив мое беспокойство, успокаивал меня, что, как только жена выедет, мы свяжемся с нашим агентом в Сплите, чтобы он связался с коллегами в Белграде, а те помогут ей с пересадкой в Белграде... Радость моя удвоилась и тем, что скоро день моего рождения, и мы с Валей справим его вместе и впервые за рубежом...
Однако прошел день, второй, третий... а радиограммы от неё не было... Срок ремонта подходил к концу, и я уже стал сомневаться в целесообразности её выезда. Экипаж начал готовиться к завершению ремонта. А я к концу третьего дня ожидания получил от Вали радиограмму о том, что отца положили в больницу, поэтому выехать не может…
Теперь я хотел, чтобы быстрей завершили ремонт, чтобы как можно раньше прибыть домой, но…
Не знаю, то ли случайное было совпадение, то ли третий помощник капитана Валера Соколов, постоянный организатор культурно-массовых мероприятий на судне, с которым мы были особо дружны, без согласования со мной предложил капитану сделать так, но на день моего рождения, 06.06.1968 года, был назначен на судне прощальный с югославскими друзьями банкет. На него были приглашены представители судоверфи и некоторые почетные представители города, в том числе как особо почётная гостья и Даница со своей семьёй и родными.
Банкет прошел очень торжественно, шумно и весело. Не умолкали овации и аплодисменты после каждого выступления «артистов» судового кружка художественной самодеятельности.
Я с собой возил мандолину и джаникский смычковый самодельный, изготовленный в своё время мной, музыкальный инструмент кяманча, на которых в рейсе пытался научиться извлекать мелодии, но никак мне не удавалось достичь хоть какой-то степени совершенства. И в тот вечер я не собирался принимать участие в концерте, но вдруг Соколов объявил: «Выступает заслуженный артист танкера «Олеко Дундич», виртуоз исполнения армянской национальной музыки, наш универсальный судовой доктор Язычьян Сидрак Агопович!»
Я опешил, ибо меня в репертуаре не было, развёл руками и посмотрел на ведущего Соколова, с вопросительной гримасой, мол, что ты делаешь? Хотя бы предупредил заранее?!
А он, как бы в ответ на мой вопрос мимикой, повернулся к гостям и добавил, что артист специально не готовился к данному концерту, но он исполнит экспромтом мелодии из оперы «Ануш» армянского композитора Комитаса на слова армянского поэта Ованеса Туманяна.
Зал взорвался бурными аплодисментами...
Я встал, повернулся к публике, с поклоном извинился перед публикой, и заявить, что уважаемый ведущий Валерий Михайлович ошибся, что я только пытающийся освоить музыкальные инструменты, и, к сожалению, не готов к исполнению объявленных мелодий. Но, замолкшие перед моим обращением аплодисменты, по инициативе ведущего Соколова, вновь повторились с ещё большей силой. Мне ничего не оставалось, как сходить в каюту и принести в зал банкета мои музыкальные инструменты.
Я очень волновался, но внутренне собрался и поочередно на кяманче и на мандолине исполнил мелодии двух песен из объявленной оперы. Я чувствовал, что местами портачу, но аудитория бурно аплодировала после исполнения каждой песни. А, когда я начал откланиваться, Даница попросила меня спеть одну из песен, мелодии которых я исполнил, если могу.
- Может! – Громко ответил за меня Соколов. Он знал, что я иногда на торжествах в длительных рейсах их ни раз исполнял.
Что мне оставалось. Исполнил я и эту просьбу. В отличие от исполнения мелодий на музыкальных инструментах, я был уверен, что спел я правильно. Ту песню я ни раз исполнял в прошлом и люди, разбирающиеся в музыке, отмечали, что голос у меня для исполнения этих песен поставлен правильно и сильный.
Как только я закончил петь и поклонился, аудитория взорвалась с новой, как мне показалось, с ещё более бурными аплодисментами, и долго меня не отпускали с импровизированной сцены, и они прекратились лишь после того, как я несколько раз поклонился и благодарил словами, и тогда только я пошёл со «сцены»
Как только я сел на своё место в зале, Соколов объявил: «Сегодня у нашего любимого доктора, заслуженного артиста нашего танкера, названного именем легендарного героя гражданской войны и сына Югославии Олеко Дундича, день рождения! Поаплодируем ему ещё раз!». Зал взорвался аплодисментами с новой силой, и послышались: «Здраво! Здраво! Здраво!»
Я вернулся на «сцену» и низко поклонился, чтобы тут же уйти, но полюбившаяся нами, уже сравнительно пожилая Даница оказалась рядом со мной... вручила мне красивую оригинально разукрашенную пепельницу и поцеловала меня трижды в обе щёки, пожала руку, пожелала здоровья, многих лет жизни...
Приняв подарок с её рук, я поблагодарил за внимание, пожелал ей здоровья и в ответ поцеловал её в обе щеки, и проводил её к стулу, где она сидела на первом ряду.
Зал взорвался новой волной аплодисментов, и все встали, но, будучи уверен, что эти почести уже были адресованы элегантной заслуженной пожилой женщине Югославии Данице, показал публике на неё, а сам сошёл со «сцены» и пошёл к своему месту в зале.
Банкет продолжался долго, и завершился он за полночь. Некоторые из нас и гостей никак не могли наговориться на прощание. Я вместе с капитаном и другими членами экипажа проводил Даницу до машины. Когда наш капитан и другие старые друзья Даницы попрощались с ней, я ещё раз поблагодарил её за всестороннее высокое внимание ко мне, а она ещё раз поздравила меня с днём рождения, и выразила сожаление, что моя жена не смогла приехать.
- Ничего! Пусть самое большое несчастье будет это. – Ответил я ей, пытаясь успокоить её, не зная, что оно уже, к большому сожалению, произошло…
Прощаясь с ней за руку, я помог ей сесть в машину... а она помахала рукой всем провожавшим её, и машина тронулась...
Когда всех гостей проводили, несмотря на позднюю ночь, капитан пригласил к себе меня и основной костяк организаторов прощального бала, и вновь вернулись ко дню моего рождения. Ещё больше часа произносили тосты с добрыми пожеланиями друг другу, а Соколов, учитывая, что я веду путевые записи, наряду с остальными презентами в честь моего 42-летия от имени экипажа подарил мне блокнот, прочитав, написанное на его первой странице от имени всего экипажа приветствие следующего содержания.
«Новороссийское морячество, прогрессивное человечество, жители солнечной Армении, граждане Туапсе и танкера «Олеко Дундич» в обстановке большого санитарного подъема отмечают знаменательную дату – 42 года со дня рождения пламенного борца за дело освобождения человечества от тараканов, выдающегося вождя судовых мухоненавистников, неустанного истребителя бацилл и бациллоносителей, яростного врага насекомых, неукротимого истребителя грязи и грязекопителей, вездесущего искателя грязных кают, известного деятеля шприцевтыкательных наук судового врача Язычьяна Сидрака Агоповича!
В этот памятный для всех истинных друзей своего здоровья день экипаж теплохода «Олеко Дундич» приносит искренние горячие поздравления нашему дорогому юбиляру, желая ему долгих лет плодотворного труда, выдающихся успехов в деле оздоровления морячества от всех насекомых, болезней, бацилл и всякой прочей заразы, счастливых плаваний, успехов в спорте, отличного здоровья и большого хорошего счастья всей его семье! Смерть микробам!
06.06.1968-го года. Сплит Югославия»
С большим общим хохотом и дружескими пожеланиями завершилось то торжество…
А в конце следующего дня получил от жены радиограмму, в которой она просила извинения за несвоевременное поздравление с днем моего рождения, и сообщала, что вчера неожиданно в больнице скончался её отец – мой любимый тесть…
Я был убит горем. Выходило, что вчера вечером я участвовал в торжествах и веселил гостей, когда моего любимого тестя уже не было в живых... А его я действительно любил искренне. Он был неграмотным, но рассудительным, мудрым и добрым человеком. Я, почему-то вспомнил, как однажды в совместной с моим отцом и тестем беседе сказал моему отцу: «Извини, отец я тебя люблю безмерно, но с моим тестем я нахожу общий язык чаще и больше, чем с тобой...», на что они оба многозначительно улыбнулись, посмотрев на меня, и друг на друга, не сказав ничего. Ведь они были друзьями ещё задолго до того, как мы породнились...
Капитан предложил организовать мне срочный вылет домой, но на похороны я уже не успевал, через одну – две недели планировалось прибытие нашего судна в родные края. Поэтому я дал радиограмму с соболезнованием, и в тот же день с друзьями помянули на судне моего тестя...
Из Югославии мы прибыли в родной порт Туапсе, где я ушел в отпуск.
*

ТРАУР, ГЛУПОСТЬ И ТРАГЕДИЯ.
Об этой истории хочу рассказать читателю потому, что она является поучительной для всех, кто неразумно относится к своему здоровью, не понимая, что оно является для человека самое дорогое и им можно рисковать и жертвовать только для спасения жизни другого…
Через две недели после возвращения из Югославии исполнилось сорок дней после смерти моего тестя Хастяна Амбарцума Агоповича.
По правилам наших традиций сообщили об этой дате всем родственникам и близким знакомым и подготовились к этому дню. Об этом мероприятии не сообщили только одному родственнику – племяннику тестя Хастяну Аршаку, зная, что он больной и лежит в больнице в городе Гагра...
В назначенный день дома я помогал женщинам накрывать на стол, когда мне сообщили, что приехал Аршак, и в тревоге уточнили, что он весь желтый, стоит во дворе. Я выглянул из балкона второго этажа. Он стоял в компании других гостей и беседовал с ними. Я, видавший ни одного десятка больных с инфекционной желтухой, и то поразился его видом: он был весь желтый как яичный желток. Тут же, оставив работу, спустился во двор. Поздоровался со всеми гостями, обнял Аршака и с удивлением спросил, почему он ушел из больницы?
- Убежал от твоих коллег! – Посмеялся он, от чего, будто, еще больше стала заметна желтизна склер и кожи его лица.
- Аршак! Дорогой! Тебе немедленно надо в больницу! Давай я тебя положу в нашу больницу. – Умоляюще попросил его, умолчав, что я имею в виду инфекционное отделение, предполагая, что у него – болезнь Боткина.
Он, посмеявшись, категорически отказался, заявив, что не может не быть на сорока днях своего самого любимого дяди. Я не стал ему говорить об опасности этой болезни для окружающих, чтобы его не обидеть, а он мне, опять смеясь: «Не бойся, тебя не заражу», чуточку отступив от меня.
Я вновь, настоятельно и, насколько мог, убедительно просил понять меня, что я всё это говорю для него, что это заболевание очень опасно осложнениями для самого больного, что осложнения этой болезни практически неизлечимы. Но, как я не объяснял ему эту опасность, он отказался от госпитализации и остался на мероприятия. Тогда я просил его, ни в коем случае не пить спиртного, на что он неопределенно кивнул головой, а я, убедившись в бесполезности моей попытки образумить его, вернулся к себе в квартиру, чтобы продолжать помогать женщинам.
Для меня возникла новая забота – уберечь его от, хотя бы, спиртного. Однако он с нами съездил на кладбище, где, несмотря на протест всех, он всё же выпил рюмку. По возвращению домой выпил рюмку и за столом, произнеся большую траурную речь. Затем мне удалось убедить его, что он свой долг перед памятью дяди выполнил, и чтобы теперь уехал домой с попутчиками, на что он с трудом согласился и ушел на вокзал... Занятый сам продолжением мероприятий дома, попросил уезжающего в Апшеронск моего брата помочь Аршаку сесть на электричку до Сочи или на поезд до Гагры, вновь объяснив, чтобы он по прибытию домой немедленно вернулся в больницу…
Через две недели получаю от него открытку, где он сообщал, что находится в железнодорожной больнице Сочи, и просит приехать, чтобы ещё раз перед смертью увидеться...
Мы с супругой – его двоюродной сестрой тут же собрались и поехали. Желтизна склер и кожи стала несколько тусклее. Он старался бодриться и нарочито бодро по-военному «доложил», что у него всё хорошо. Я спросил, соблюдает ли диету, на что, смеясь, ответил: «Конечно, у меня в палате стоит банка армянской турши…». Я пришёл в ужас. Ведь при заболеваниях печени она - яд. Убедившись в бесполезности объяснений, я лишь покачал головой и приложил палец к своему виску и разговор перевел на отвлеченную тему. В дальнейшем разговоре выяснилось, что после застолья в честь сорока дней после смерти тестя, он поехал не в больницу в Гагры, а в Хадыженск на годовщину со дня смерти своего родственника, хотя мой брат Михаил, которому я поручал его посадить на сухумский поезд, настаивал на выполнении моего предложения. Он обо всем этом нам с Валей рассказывал во дворе больницы как о проявленном им геройстве, а я вновь и вновь, стараясь не обидеть, мягко пытался убедить его в преступном (не хотел сказать – глупом) отношении к своему здоровью. Я поражался, как мой уважаемый школьный учитель, в последующем в течение многих лет – директор школы, заслуженный учитель страны мог терять контроль над собой и так глупо относиться к своему здоровью. Ведь он, как раньше, так и теперь не был любителем спиртного...
Вскоре я ушёл в очередной рейс в составе подменного экипажа, и после возвращения и кратковременного перерыва между рейсами через день должен был ехать в Новороссийск для очередной подмены экипажа, и, сидя с готовым чемоданом, ждал уточнения по телефону времени необходимого прибытия на судно. Вдруг позвонил младший брат Аршака – Ардашес – подполковник медицинской службы, находившийся в отпуске, и сообщил, что Аршак в очень плохом, безнадежном состоянии здоровья, но он, мол, настоятельно требует, чтобы он его отвез «к ереванским врачам». Ардашес спросил у меня совета: есть ли смысл это делать и смогу ли я составить ему компанию, если везти его туда? Я объяснил, почему не могу помочь, почему нет смысла, но, в то же время, предложил решить вопрос по ситуации.
В следующий день я ушел в очередной рейс и уже в Атлантике получил радиограмму о кончине Аршака. А когда вернулся из рейса рассказывали о трагической обстановке его кончины.
Оказывается, Ардашес всё же брата отвез в Ереван. Там его положили в больницу, а у Ардашеса отпуск заканчивался и он уехал на службу. Врачи больницы, убедившись в безнадежности Аршака, спустя несколько дней, его выписали домой.
Родственники в тяжелейшем состоянии везли его домой в Гагры и он в пути умер в поезде.
О таком заслуженном человеке, какой был Аршак, трудно сказать так, но Аршак ушел из жизни раньше времени из-за своей глупости.
Об этом случае я часто рассказываю своим родным, родственникам и друзьям, и предлагаю не поддаваться искушению, употреблять спиртное и тогда, когда не болеют. Но, к сожалению, к моему рассказу и предупреждениям и они относятся несерьезно с насмешкой, надеясь на то, что с ними это не случится, находя десятки самооправданий...
*

В ПОДМЕННОМ ЭКИПАЖЕ.
После отпуска меня послали на другое судно, так как моё судно танкер «Олеко Дундич» был где-то в далеких странах. Побывав в нескольких коротких рейсах на том судне, его экипаж мне не понравился, поэтому мне хотелось вернуться на своё судно, в полюбившийся мне экипаж, с которым я крепко породнился. О том экипаже я всегда помню как о дружном и приятном с настоящей морской душой коллективе, а с руководством его сложились у меня тесные доверительные отношения.
У меня даже остался серьёзный документ, подписанный капитаном и его старшего помощника, могущим определить высоту их квалификации. Это – чертеж расхождения нашего танкера с греческим сухогрузом в Атлантическом океане после выхода из пролива Гибралтар в последнем нашем рейсе перед постановкой на ремонт. Тогда с тем судном мы чуть не столкнулись. Разошлись, буквально на расстоянии не более полста метров. А это на полном ходу недопустимо и близко к возможному столкновению. Их мнения о правильности применённого капитаном манёвра разошлись. Они, после длительного спора, сделали чертёж расхождения с тем судном, под ним каждый написал своё мнение, подписали и дали мне на хранение, чтобы уточнить правильность мнения каждого в пароходстве. Это говорило о их высоком доверии ко мне и я этим дорожил. Но, в связи с моим сумбурным прощанием с ними, этот чертёж остался у меня, а мой отпуск затянулся и они ушли в следующий рейс с другим доктором…
По всему этому я был в раздумье: с одной стороны очень хотелось вернуться на своё судно, а с другой – хотелось работать подменным судовым врачом, чтобы чаще бывать дома, но, в то же время, не хотелось каждый раз изучать и приспосабливаться к новому коллективу. Но моё судно оказалось в дальнем рейсе. В таком случае говорят: «Нет худа без добра» В конце1968 года в Новороссийском пароходстве стали создавать подменные экипажи, предназначенные для замены отпускников других судов, уходящих в отпуск всем экипажем с целью, как говорили, создания стабильных экипажей, сокращения текучести кадров и обеспечения лучшего сохранения их имущества и технического состояния судов.
Мне предложили судовым врачом первого подменного экипажа, хотя я намеревался, всё же, дождаться возвращения своего судна и пойти в знакомый экипаж, о чем высказал главному врачу бассейновой СЭС. Она пообещала выполнить мою просьбу позже, и я согласился с данным назначением.
Перед принятием первого судна состоялось общее организационное собрание членов первого подменного экипажа. На собрании встретил своего приятеля из Туапсе бывшего инспектора Туапсинской таможни Сашу, чему я очень обрадовался. Оказалось, что он назначен первым помощником капитана подменного экипажа. Следом за общим собранием, в тот же день состоялись еще два организационных открытых собраний первичных: партийной и комсомольской организаций. На партийном собрании я сидел молча, чтобы меня не включали ни в какие структуры и не было препятствий для возвращения на своё судно. Согласно существовавшему положению секретарем первичной партийной организации избрали первого помощника капитана, а его заместителем, по его предложению, избрали меня, несмотря на мое объяснение о скором моём возвращении на свое штатное судно.
Хотя меня избрали на такую ответственную общественную должность помимо моей воли, я по своему давнишнему принципу не мог относиться к своим обязанностям спустя рукава, и, чувствуя меру своей ответственности, включился в активную работу
Первый рейс в подменном экипаже мы сделали на Кубу, как я помню, на танкере «Луганск» японской постройки.
Если я ранее чувствовал свою ответственность за соответствующий порядок на судне как врач, то теперь, когда меня избрали заместителем секретаря партийной организации экипажа, я почувствовал уже двойную ответственность, включая и участие в обеспечении морально-этической обстановки и дисциплины на судне.
Рейс в основном прошел нормально, хотя были отдельные нюансы в поведении отдельных членов экипажа, но о них, обычно рекомендовалось на собраниях говорить после входа в Черное море.
Был один интересный эпизод на второй недели после выхода в рейс, о чем, я думаю, читателю будет небезынтересно рассказать.
Это случилось в Атлантическом океане на второй день после пролива Гибралтар.
Перед обедом я был на камбузе на апробировании пищи, когда, вдруг, по судовой рации объявили: доктору прибыть к судовому лазарету.
Я, не завершая апробирование, побежал туда. Там у лазарета стояли: капитан и его первый помощник. Они стояли, улыбаясь, но я заметил, что мой земляк первый помощник Саша улыбается сквозь страдание…
- Извини, Сережа! – он и на берегу меня так звал. – Я тебе работу дал. – Улыбаясь и держа правую руку в полусогнутом в локтевом суставе положении с окровавленной кистью...
- Что случилось, Саша? – Спросил я, открывая приемную лазарета.
- Открывай, Сережа, сейчас расскажу.
Мы зашли в приемную, и я стал обмывать царапины на кисти перекисью и обрабатывать их йодом.
- Ну, как? Сильно? – услышал я за своей спиной голос капитана.
- Кисть ничего, а бедро: сейчас снимем штаны и посмотрим. – Ответил я, продолжая оказывать помощь пострадавшему.
- Почему он, вдруг напал на тебя? Не понимаю...
Не понимая, о каком нападении, они ведут речь, но занятый наложением повязки на кисть, я не стал уточнять.
- Расскажите, наконец! Что случилось? – шутя, возмутился я, опустив шорты первого помощника и увидев точечные следы укуса на бедре Саши, глядя поочередно на него и на капитана.
Пока я обрабатывал небольшие ранки йодом и делал наклейки лейкопластырем, Саша стал рассказывать, а капитан уточнял.
Оказывается,. Саша, страдая радикулитом, каждый день поясницу и по задней поверхности правого бедро натирает мазью Випротокс – со змеиным ядом.
В тот день после завтрака Саша потёр себя этой мазью, а перед обедом и в честь прохода Гибралтарского пролива капитан пригласил пропустить по стопке коньяка.
Саша зашёл в каюту капитана, сел на диван рядом со столом, и тут же закричал...
У капитана основного экипажа был мангуст, и он оставил его на судне до своего возвращения из отпуска. Видимо, когда Саша сел на диван, тот незаметно лежал на диване или где-то вблизи в углу. Как только Саша сел на диван, учуял запах змеи от мази Випротокс и уцепился за бедро Саши... Пока Саша оторвал свои шорты от зубов Мангуста и отбросил его в угол каюты, тот покусал и пахнущие змеиным ялом пальцы Саши...
Ранки были не опасны, но по инструкции я должен был сделать Саше профилактически курс инъекций антирабической сыворотки. Но, учитывая, что мангуст принадлежит прежнему капитану судна, и из последнего рейса вместе с ним вернулся из Европы, я решил рискнуть и не подвергать Сашу «экзекуции», и предложил капитану, чтобы он зверька не выпускал из каюты...
Саша после этого в каюту капитана не входил, а ранки вскоре зажили полностью, мангуст остался здоровым. Рейс прошел нормально.
На обратном пути разрешили нам зайти в порт Гибралтар, где экипаж отоварил свою валюту, и взяли курс домой...
Вечером предстоит проход через пролив Босфор, а на завтра намечено второе открытое партийное собрание с повесткой дня: «Роль членов партии и комсостава судна в укреплении дисциплины на судне», на котором Саша предложил мне выступить с докладом.
Анализируя плюсы и минусы жизни первого подменного экипажа в первом рейсе, учитывая поставленную руководством пароходства задачу перед ним: быть примером для следующих подменных экипажей, я подготовил и записал следующие тезисы моего выступления на нём
1. выполнение членами партии своих производственных обязанностей и партийных поручений, чтобы быть примером для беспартийных;
2 примеры из жизни других экипажей, где мне приходилось работать: употребление спиртных напитков в рейсе и пьянства на вахте в период стоянок в порту, и в течение нескольких дней после выхода из порта среди членов партии и комсостава, причем, иногда – с участием рядового состава; вследствие этого – отсутствие их в эти дни в столовой и кают-компании на завтраках, обедах и ужинах;
3. постоянное употребление в лексиконе похабщины и мата в курилках, в столовой, в кают-компании и на вахте, особенно в период длительных рейсах, когда на фоне напряжения нервов и моральной усталости, они могут вызвать неадекватные реакции, вплоть до конфликта.
На собрании в расширенном виде с примерами, правда, не называя никого из других экипажей, изложил свои тезисы.
Многие из выступивших следом поддержали меня, и, даже, предлагали конкретные жесткие меры при случаях нарушения дисциплины со стороны членов партии и комсомольцев.
Только не знаю, они это делали от души или потому, что, выступить иначе, значит поставить себя потенциально под подозрение...
На том судне я сделал еще два небольших рейса, но ничего особенного, и заслуживающего описания не было, а вскоре основной экипаж данного судна вернулся из отпуска, а мы ушли на берег в ожидание замены следующего уходящего в отпуск экипажа. В период ожидания очередного судна для подмены, меня направили на другое судно.
*
«ИМПОТЕНЦИЯ» У МОРЯКОВ.
Однажды, когда после очередного рейса вернулись в Новороссийск, моя жена в беседе, вдруг спросила меня, попросив, чтобы разговор остался между нами: «Это, правда, что ты в рейсе в пищу экипажа добавляешь какое-то лекарство, чтобы у членов экипажа не тянуло на женщин?»
Я знал, что на судах ходят такие слухи, но меня этот вопрос удивил тем, почему его задаёт жена, и я задал ей ответный вопрос.
- Почему у тебя возник такой вопрос?
- Понимаешь? – сделала он глотательное движение. – Я ни раз слышала такие разговоры между жёнами моряков в период ожидания швартовки судна к причалу и встречи вас, а когда они узнали, что я жена врача судна, где плавают их мужья, особенно после нескольких совместных с ними поездок, они часто задавали вопросы на медицинскую тему. В частности, задавали вопрос и тот, который я тебе задала. Но я этому не придавала значения и не спрашивала тебя, однако в этот приезд одна из жён напомнила, чтобы я это обязательно уточнила у тебя.
- А ты не спросила, кто это им сказал, и какое лекарство добавляю я в пищу? – вопросительно улыбнулся ей.
- Ты знаешь, что я на эти разговоры не обращаю внимания, поэтому не углубилась в подробности, но раз спросили они об этом повторно, я на этот раз его задала, - будто отмахнулась от мух.
Тогда я ещё раз понял, почему поливитаминные драже, которые я клал в баночках на обеденные столы для экипажа, неделями оставались не тронутыми, а от компота в длительных рейсах, даже в тропиках, многие члены экипажа на судах отказывались.
Я объяснил жене, что она как географ, должна знать, что многие морские экспедиции терпели неудачу из-за недостатка витаминов в их пище. Чтобы с нашими моряками в длительных рейсах такое не случилось, в пищу моряков в таких рейсах добавляем витаминные комплексы или даем им в виде драже, согласно инструкции по профилактике частого у моряков авитаминоза или гиповитаминоза, снижающего сопротивляемость организма к различным заболеваниям в трудных условиях морской жизни, особенно в тропиках.
Я и на данном судне, и на прежних судах, на которых работал, замечал такое подозрительное отношение моряков к витаминизации пищи. Но особого значения этому не придавал, ограничиваясь краткими беседами в судовой курилке, в кают-компании и в индивидуальных ответах на вопросы тех, кто задавал подобные вопросы, между прочим. В особых случаях читал и лекции об этом. Но то, что ложная информация о витаминизации пищи на судах уже бродит среди жён моряков, меня озадачило...
- Валечка! – обнял я жену за плечи. – Прошу тебя обязательно передать своим подружкам и попутчицам, что, наоборот, так называемый авитаминоз или гиповитаминоз моряков являются одной из причин возникновения у них не только соматических заболеваний, но и морально-физиологических проблем, в том числе и отклонений их половых функций от нормы. А витаминизация пищи, наоборот, укрепляет их здоровье, и тем самым, в какой-то степени, предупреждает и эти отклонения в лучшую сторону.
Детально и доступно объяснив необходимость витаминизации пищи моряков, я ещё раз попросил жену, чтобы она передала мои объяснения той женщине, которая задавала ей этот вопрос, и всем женам моряков, кто будет интересоваться этим. Одновременно попросил, чтобы они убеждали своих мужей, чтобы те регулярно принимали витамины, особенно в длительных рейсах, чтобы они были здоровыми и, шутя, добавил: чтобы они были и любвеобильными
В очередном рейсе перед входом в тропические широты собрал экипаж и прочитал лекцию о значении полноценного питания вообще и, особенно, в длительных рейсах, подчеркивая особое значение для моряков, и крайнюю необходимость для них витаминизации пищи. Рассказал об ошибочности мнения некоторых людей о значении витаминов для людей и, в особенности, для моряков. Привел как пример заданный моей жене вопрос одной из жён моряков, не назвав, конечно, фамилию (да и жена не называла фамилии той её подруги, которая задала ей вопрос).
Лекция закончилась шумно: с многочисленными вопросами в шутку и всерьез, и даже с приведением одним из матросов анекдотического примера применения одной из морячек витаминов, якобы для повышения своей любвеобильности в отсутствие мужа, что вызвал общий хохот. Основная масса членов экипажа лекцию слушала внимательно, не вступая в дискуссию, одни спорили, задавая вопросы, а некоторые молча под нос хихикали.
Я надеялся, что если не всех, то многих убедил в необходимости пить компот и принимать поливитамины. Но вспомнил, что в прошлые рейсы аскорбиновую кислоту в котел с компотом клал не всегда я сам, а иногда давал старшему повару, чтобы это сделал он, вспомнил и то, что в прошлых рейсах члены экипажа в одни дни пили компот, а в другие – нет...
Теперь, не доверяя хитроватому повару из Одессы, это стал делать я сам перед апробированием пищи в обед. А повар каждый раз настаивал, чтобы я аскорбинку оставлял ему, как и раньше иногда делал, и опять, мол, сам это сделает... Но я решил, хотя бы временно, не доверять повару это ответственное дело.
Тем не менее, постепенно всё большее и большее число членов экипажа стали пить компот, быстрее, чем раньше, сокращалось число поливитаминных драже в выставляемых на столы флаконах. Я стал вновь иногда доверять старшему повару витаминное дело, предупреждая его о важности этого дела, и что я факт закладки аскорбинки узнаю по вкусу компота. Тем временем по судну пополз слух, что при разговоре одного из членов экипажа со своей женой по радиотелефону та, якобы, настоятельно рекомендовала мужу, чтобы он компот обязательно пил и поливитамины регулярно принимал. А каково было моё с удовольствием удивление, когда, немного позже, жена одного из членов экипажа, не имея возможности, видимо звонить по телефону, прислала мужу радиограмму подобного содержания, и об этом тоже стало известно на судне всем...
У нас каждый вечер крутили фильмы из передвижного запаса, а перед началом фильма, пока общественный киномеханик готовил аппаратуру, остальные члены экипажа давали «морскую травлю», как было принято говорить на судах. Рассказывали анекдоты и всякие байки. Однажды, вскоре после слухов о разговоре по радиотелефону и о радиограмме по поводу витаминов наш судовой юморист второй радист перед кино объявил, не называя фамилии: «Наш доктор в агитацию за прием витаминов хитро включил жён моряков. Теперь все пьют витаминизированный компот и витаминные драже, а у доктора перерасход витаминов… Молодец! Аплодируем ему!».
- Не по адресу аплодисменты! – крикнул я и, встав, повторно рассказал о заданном мне моей женой вопросе, о моём ответе и просьбе ей.
Прошёл шум удивления и сдержанного смеха, а в результате состоялась повторная неплановая беседа о пользе употребления витаминов...
После, когда я работал на других судах, убедился, что отношение к витаминизации пищи на судах примерно одинаковое везде. Понимая ненормальность такого положения, однажды, на приеме у главного врача Новороссийской бассейновой СЭС Бавриной Клавдии Степановны, кратко рассказал ей о ситуации с витаминизацией пищи на судах, после чего родилось распоряжение, обязывающее всех капитанов судов и судовых врачей пароходства строго контролировать эту работу на судах.
февраль 1969г. Атлантический океан
*

В период прошлых рейсов прочитал книгу: «ОГНИ НА КУРГАНАХ» В. ЯН-а, в которой мне понравились следующие интересные, на мой взгляд, мысли.
«Разве трудно подарить не пойманную рыбу в воде и тень от облака?»
«Достигать совершенства можно, думая о своем несовершенстве, а также, протягивая руку тому, кто нуждается в помощи».
Я бы сказал:
Достигать совершенства можно, если видишь своё несовершенство, и помогаешь другим делать то же самое.
«У того, кто одерживает победы, объявляется много новых друзей».
Я бы слово: друзей взял в кавычки или заменил словами: подхалимов, или лицемеров, а сказал бы так:
Друзья – лишь после победы –
Не друзья, а лицемеры.
*

Особое впечатление произвела книга: «НАНСЕН» А. Таланова»
Первые 50-60 страниц одолел с трудом, а потом до конца книги не мог оторваться от неё до последней станицы... а, закончив читать, пожалел, что не описаны другие подробности из жизни такого человека, которых, безусловно, на мой взгляд, не могло не быть...
Мне кажется, о таком замечательном человеке написано мало, многое, неуместно, сокращено…
О таком человеке как Фритьоф Нансен, можно было и нужно было написать гораздо больше, даже только за его неиссякаемую энергию и самоотверженное мужество, проявленное им только в период поисков и открытий в путешествиях в неизвестные края Земли. Но Ф. Нансен в ещё большей степени заслуживает и того, чтобы написать о его самозабвенной деятельности по спасению людей и целых народов, умиравших от голода и гонений в период первой мировой войны и после неё, борясь с безразличием государственных деятелей стран Европы и Америки к судьбам этих людей и народов. Но, тем не менее, Таланов и за написанное о нем в данной книге заслуживает благодарности. Выписки из дневников Ф. Нансена.
«Линия отступления – опасное препятствие для людей, желающих достичь своей цели, так как для выполнения поставленной задачи нужно вложить всё, а не терять драгоценного времени и не оглядываться назад, когда более чем необходимо смотреть вперед»
Терпеливость и краткость гренландцев характеризует он примером:
«Как-то европеец, живший в Готхобе, послал женщин-эскимосок за сеном на луга возле фиорда Амерлик. Эскимоски долго не возвращались и когда они вернулись, на вопрос: «Почему вы так долго пропадали в Амерлике?» - ответили: «Когда мы добрались до места, трава была еще слишком низка – нам пришлось ждать, пока она вырастет»
«Очень мудрым человеком был тот, кто сказал: «Если есть что-нибудь прекраснее природы, прекраснее искусства, прекраснее науки, так это человек, который не падает духом в несчастье». Но прекраснее всего – родимый дом…»
«Страх перед чужой культурой означает не что иное, как недостаточную уверенность в самом себе…»
«Как отвратителен псевдопатриотизм и порожденное им хвастовство»
«Что, если бы обитатели другой планеты увидели, как мы ведем себя на нашей маленькой планете? Могли бы они подумать, что землю населяют интеллигентные люди? Кажется, Бернард Шоу сказал, что ему неведомо, как живут обитатели других планет, но он глубоко убежден, что они пользуются нашей землей в качестве сумасшедшего дома»
(Из выступления Ф. Нансена перед студентами.)
*
Прочитал книгу «Священный вертеп».
От жалости к заблуждениям религиозных людей перешел к возмущению обманом людей служителями церкви о якобы своей священности.
В книге хронологически описана жизнь Ватикана: уничтожение пап друг друга для занятия престола, разврат, оргии и преступления под прикрытием религии от начала папства и до конца 19-го века.
Средиземное море.
*
Сегодня начал читать книгу Новикова Прибоя «Цусима». Уже прочитал половину книги. Не знаю, выдержу ли до конца дочитать?.. Сердце щемит и будто наполняется сгустками крови за людей безжалостно посланных царскими приспешниками на явную гибель. Нет предела моему возмущению невероятно беспредельной тупостью руководства российского военного флота и страны того времени.
Несмотря на это меня тянет читать, с целью узнать судьбу оставшихся ещё в живых героев, видевших свою неотвратимую смерть, но продолжавших мужественно бороться за восстановление чести своего Отечества – России на обломках еле державшихся на плаву кораблей…
Атлантический океан.
*
Закончил читать автобиографическую повесть «… И остался в живых» Гр. Титова и А. Злобина, где описывается жизнь одного из первых попавших в плен к немцам в первые дни Великой Отечественной войны до и после его побега и перехода бельгийской границы. Повесть заслуживает внимания режиссеров для снятия фильма о правдивой, на мой взгляд, жизни в немецком тылу.
Следует посоветовать моему брату Михаилу, чтобы он прочитал, и сравнил со своей жизнью в плену…
*
Сегодня закончил читать роман «Тюрьма» французского писателя Жоржа Сименона в журнале «Иностранная литература» №8 за 1968г.
Такие романы характерны почти лишь для Франции, ибо, вряд ли, до сих пор какая-либо страна может конкурировать с этой страной в свободе «любви».
*
Сегодня закончил ранее начатую читать книгу американского ученого – математика-кибернетика Норберта Винера «Я – математик».
Эту и первую его автобиографическую книгу «Бывший вундеркинд» полезно прочитать многим, но для воспитания в себе любви к науке, к научному и творческому труду, она особенно необходима учащимся 9-10-х классов общеобразовательных школ для правильного выбора себе профессии.
Книга, конечно, не без противоречий, но очень полезная для всех…
Прочитав эту книгу, у меня вновь повторилась ранее возникшая мысль: «Ни один человек, как бы он ни был высоко и разносторонне развит и образован, не может сказать, что он всегда был и сейчас прав, что он создал окончательно правильную теорию, науку, или сделал окончательно правильный для всех времен и обстоятельств вывод».
*

ПРИЗНАНИЯ БЫВШИХ ГИТЛЕРОВЦЕВ.
С 22.02.69г. я на танкере «Мир». Направляемся на Кубу с планом идти на Восток вокруг Африки, в связи с закрытием Суэцкого канала, с заходом за сырой нефтью в Персидский залив с последующим планом взять нефть для Японии и стать в одном из портов Японии на капитальный ремонт.
До этого был дома в длительном отпуске и читал лишь газеты и журналы.
В рейсе прочитал «Катастрофа на Волге» – воспоминания офицера-разведчика 6-й немецкой армии Паулюса – Иохима Видера, живущего ныне в ФРГ и книгу «Роковые решения» – воспоминания бывших гитлеровских генералов о прошлой войне с комментариями наших военачальников.
Обе книги, на мой взгляд, интересны двумя моментами. Первое то, что сами бывшие фашистские генералы, живущие в настоящее время в ФРГ, в своих воспоминаниях вынужденно подтверждают решающее значение победы Советских Вооруженных сил в битвах под Москвой и в битве под Сталинградом, как переломные моменты во второй мировой войне. Второе то, что опровергнуто старание неонацистов и идеологов капиталистических стран, и идеологов стран – бывших союзников по антигитлеровской коалиции умалить роль народов Советского Союза и его Красной Армии в разгроме Гитлеровской Германии во второй мировой войне.
15.03.69г. Атлантический океан.
*

О ВОЛЧЬИХ ПИТОМЦАХ И ГЕНАХ.
19.05.69г. Стоим в открытом море в Тихом океане восточнее Японии. Экипаж занят дегазацией и подготовкой судна к капитальному ремонту. Сегодня в журнале «Наука и жизнь» №3 за 1968-й год прочитал статью «Снова о волчьих питомцах». Статья о том, когда и в какие сроки формируется человек как личность, как будущий полноценный член общества.
Описано много случаев, когда дети становятся питомцами диких зверей с ранних лет. Таких случаев в Мире описано 32 случая (один случай был, когда приемной матерью была леопард – самка, были случаи, когда приемной матерью были медведицы, павианы, но чаще всего были волчицы).
У этих детей при их обнаружении были все повадки тех зверей, у которых они воспитывались, и с большим трудом в течение длительного времени удавалось воспитать у них человеческие навыки: к вертикальному хождению, приему пищи при помощи рук и ложки, человеческой речи и т.д. Однако они, после даже длительного и настойчивого воспитания в течение десятков лет, сохраняли повадки зверей и с трудом орудовали руками, с трудом осваивали ограниченное количество слов (в пределах нескольких десятков и сотен).
Не эти ли примеры являются доказательством того, что в проявлении способностей и таланта человека первостепенное значение имеют не гены, а воспитание и приобретение навыков от родителей и от всего окружающего, и дальнейшее их развитие? Сколько мне приходилось спорить со многими учеными и специалистами, в том числе и с моим другом – педагогом-психологом Владимиром Гуриным, ставшим потом академиком, и с другими сторонниками теории первостепенной роли генов в успеваемости детей и в проявлении ими таланта в том или другом направлении науки и искусства? Сколько приходилось доказывать им, что для проявления таланта у нормально родившегося здорового ребенка, при наличии у него мизерной доли природного, так называемого генного таланта, основное значение имеют многие факторы внешней среды?
23.05.69г. Сегодня закончил читать книгу Марио Дрюон «Сильные Мира сего». Очень завлекательно интересная книга. Надо найти и прочитать следующие две части трилогии: «Крушение столпов» и «Свидание в аду».
Две интересные выписки из прочитанной – первой части книги:
«Молодость и радость обманчивы, они слишком быстротечны».
«При жизни Гиппократа, гласит надгробная надпись, в аду было мало обитателей; по милости современных гиппократов там наблюдается избыток населения».
Тихий океан. Восточнее Японии.
*

НА СУДОВЕРФИ «ИНИ» В ПОРТУ АЙОЙ – ЯПОНИИ.
30.05.69г. После выгрузки сырой нефти в порту Токуяма, мытья и дегазации танков судна, прибыли на ремонт на судоверфи «ИНИ» в порту «Айой». Четвертый день стоим на судоверфи.
Наблюдая за организацией труда японцами, каждый день всё больше назревала идея, хотя бы кратко, описать виденное здесь, и сегодня – 03.06.69г. уже не смог откладывать записи на потом, что я, обычно делаю, из-за занятости текущими делами.
О Японии, о её загадочности и трудолюбии японцев, о безжалостной эксплуатации трудового народа 60-ю магнатами страны я читал много. Но то, что я видел своими глазами, поразило меня больше, чем, то, о чем мне в своё время приходилось читать и слышать.
Мы подошли к Японским островам, ночью прошли по Внутреннему Японскому морю, и к полудню следующего дня подошли к бухте, где расположена судоверфь «ИНИ» и далеко в долине между сопками, покрытыми хвойным и лиственным низкокронным лесом расположен город Айой с населением, как потом выяснил, около 40 тысяч человек.
Мы ещё приближались ко входу в бухту, где расположены порт и судоверфь, как к борту нашего судна подошел небольшой аккуратный окрашенный в белый цвет с иероглифами на его бортах юркий лоцманский катер с двумя сопровождающими его быстроходными буксирными катерами. Я обратил внимание на необычную для моего зрения низкую посадку этих буксирных катеров и на их до блеска чистоту. На сопровождающих катерах прибыли 30 человек в одинаковых, аккуратно подогнанных по росту и фигуре каждого и чистых спецовках бежево-зеленого цвета. Все они были в касках со знаками на них, видимо, в соответствии специальности и должности того, кто её носит. Все они были подпоясаны ремнем с крючком (карабином) похожим на ремень с крючком (карабином), которым подпоясываются наши пожарники, но более аккуратным и, как бы, нежным. На ремне, кроме крючка, над левой ягодицей висит страховая капроновая веревка, у всех одинаково свернутая. Над правой ягодицей на ремне висит кожаная сумка со сквозными ячейками, куда вложены: отвертки, плоскогубцы (пассатижи) и пр. Некоторые из них были с приборами, как потом я выяснил, для измерения степени загазованности танков судна. Погода была штилевая, и с судна наши подали парадный трап, по которому поднялся лоцман судоверфи, и следом поднялись все тридцать человек, которые без суматохи, без специальной команды и инструктажа разделились на три основные группы, и каждый занялся своим делом, будто они давно и детально знали или давно изучили устройство судна. Даже никто не командовал, кому, к какому танку подойти. Каждый, поднимаясь на судно, шёл к определенному танку и спускался в него. Одна из трех групп собралась на корме, а другая на носу судна и начали готовиться к швартовке судна. Пока судно малым ходом двигалось к причалу, с двух катеров подали на него стальные тросы и закрепили их к кнехтам судна. А при последующей швартовке судна к причалу пользовались только своими тросами, не трогая судовые. И судовую палубную команду не допустили к швартовым операциям.
Как только пришвартовали судно, все прибывшие ранее лица, кроме двух переводчиков, которые, оказывается, были в составе тридцати прибывших ранее на судно лиц, ушли на берег, а с берега буквально хлынула другая группа. Они тоже в касках и в такой же спецовке, как и прежняя группа. Среди них была одна женщина, которая распределяла и подносила инструменты и детали. Она была в чёрных брюках и белоснежно чистом фартуке без такой спецовки, как у других. У нее, как и у всех голова под каской обмотана белым платком. На ремнях членов этой бригады мужского пола, дополнительно к описанным у первой группы мужчин деталям, сзади висела небольшая сумка из мягкого брезента. Как потом я обратил внимание и уточнил у переводчика, эта сумка предназначена для снимаемых с ремонтируемых агрегатов мелких деталей, которые не годны для дальнейшего использования и должны идти в металлолом, и если их не собирать по ходу работы, то они потеряются. Оказывается, за сдачу такого мелкого металлолома управление судоверфи платит определённую сумму. В результате не теряется металлолом и не будет захламленности территории судоверфи.
Особо обратил внимание на то, что все работники, независимо от специальности и должности обеспечены перчатками. Не однопалыми как у нас рукавицами, а настоящими мягкими кожаными или полукожанными пятипалыми, или, минимум, трехпалыми рукавицами.
Причал небольшой, длиной не больше 1/3 длины судна. По этому причалу двигается портовый кран. Этим краном подали на судно всё, что необходимо для ремонтных работ. Пока монтировали приспособления для ремонтных работ, представители завода уточняли объем ремонтных работ с руководством судна.
Наблюдая за работой и монтировкой рабочими приспособлений, я обратил внимание на то, что под места соединений и разветвлений шлангов поставлены тележки с пластмассовыми колесами или чашечками-ножками, чтобы фланцами соединений не царапали краску палубы и не вызывать ржавления металла до покраски в конце ремонта.
Как при работе первой группы до швартовки судна, так и при работе последующих групп на судне всё время была тишина. Никто из работников не звал другого криком, никто не возмущался действием другого и не кричал на него. Только была слышна трель свистка, которым давались условные сигналы крановщику или определённому лицу. Вся работа крана согласовывалась с работой на судне и на причале так, чтобы он не производил лишних – порожних движений по рельсам и для подъема на судно и спуска с него тяжестей. Если на судне есть материал для спуска с него, то крановщик ждал до тех пор, пока не подвезут материал для подъема на него, не зависимо от срочности спуска груза с судна. Как объяснил переводчик, на кране имеется электросчетчик и крановщик отчитывается за расход электроэнергии.
Все японцы работали слаженно. Над каждой десяткой работников наблюдал один бригадир. Ни разу я по их поведению или мимике не замечал признаков споров или скандала. Постоянно чувствовалась взаимная внимательность и вежливость. Они при постоянной и напряженной занятости успевали, при встрече с нами, кланяться и приветствовать нас по японским обычаям: поклон со сложенными под подбородком ладонями.
Работали как муравьи быстро и без излишней суеты так, что было трудно заметить переход с одного вида работы на другой.
Когда без 5-ти минут 18-ть часов загудел гудок верфи, абсолютно все, кроме переводчика, с судна уходили. Я обратил внимание на таблички, висящие на расширителях танков с японскими иероглифами на них. Переводчик объяснил, что на них написана степень завершения работ в данном танке и концентрация газов в нём. Если загазованности нет или она в пределах допустимой нормы, то табличка зеленого цвета, а если выше допустимой нормы, то – красного цвета. В конце первого рабочего дня только один танк был с табличкой красного цвета. В расширитель этого танка были спущены шланги, которые были подключены к вентиляционному компрессору для вентиляции танков ночью. На каждом расширителе имеется вторая табличка с указанием наличия в танке людей: их число и фамилии.
В тот же день на судне установили два телефона для связи с берегом: на корме и на спардеке. По коридорам расставили банки из-под краски, разрезанные пополам для окурков и другого мусора. Около камбуза – судовой кухни поставили специальный пластмассовый мусорный ящик, накрытый плотным целлофаном и крышкой сверх целлофана.
На следующий день продолжались подготовительные работы. Утром пришли женщины в белоснежных фартуках (почти, как хирургические халаты) с рулонами целлофана и обклеили все переборки (стены) от палубы судна до выше штормовых поручней и палубу в коридорах, чтобы все это не пачкать при ремонтных работах.
Все рабочие, в том числе и женщины на работу и с работы ездят на велосипедах, а инженеры и ответственные работники – на автомашинах. На выходе из территории судоверфи есть проходная со шлагбаумом, но пропуска никто не показывает. Проезжающие обязательно останавливаются, правой ногой касаются асфальта и только после этого проезжают. Те, которые ездят на машинах, это делают, приоткрывая дверцу машины. На мой вопрос, почему пропуска не показывают на проходной, переводчик объяснил, что охранники всех знают в лицо, а, что проходящие останавливаются и ногой касаются земли – асфальта, это ритуал уважения. Я обратил внимание на то, что их велосипеды все имеют оригинальное приспособление для обеспечения его устойчивости при остановке в виде выпускаемых на остановке ножек – распорок.
На территории судоверфи для стоянки велосипедов специального места не выделено, но на каждом причале выделено очерченное место для постановки их без выделения персонального места для каждого. Прямо на причале, рядом с участком стоянки велосипедов устроен писсуар, огороженный глухой легкой стенкой с трех сторон высотой до пояса человека.
Территория верфи чистая. Нигде нет свалки мусора и хлама. Все нужные полуфабрикаты сложены аккуратно в специально выделенных и соответствующим образом оборудованных местах. Листовое железо в процессе выгрузки и складирования окрашивают краской или антикарозинйым составом.
Везде на территории верфи и в городе написано: «На ходу не курить». Для курения на улицах и проходах выделено определенное место с урной.
На работе в судоверфи два раза в день проводится производственная гимнастика продолжительностью 5 минут по команде физкультурного инструктора по внутреннему радио. Первая – утром в начале рабочего дня ровно восемь и вторая – без пяти минут одиннадцать часов дня. Причем, выполнение этой гимнастики происходит за счет рабочего времени и строго контролируется бригадирами. Перед каждым цехом и участком имеется площадка, расчерченная на квадраты размером вытянутых рук и по числу работников цеха. Гимнастика начинается четко в указанное время по специальному сигналу по всей судоверфи. Несколько секунд спустя после сигнала по всей верфи по радио транслируются команды по комплексу гимнастики. К этому времени все должны быть на своих местах в соответствующем квадрате. Я обратил внимание на то, что некоторые лица, не успевшие к нужному времени занять свой квадрат, на пути к нему стараются выполнить все положенные движения.
Переводчик объяснил, что, если кто-то не выполнит комплекс, а потом заболеет, то ему урежут определенную сумму оплаты больничного листка с учетом пропущенных занятий и комплексов. Я спросил: «А кто же считает эти пропуски?». Оказывается, есть наблюдатели профсоюзных организаций и страховых компаний. Как потом удалось уточнить, с этим же контролем и порядком оплаты больничных связана и дисциплинированность в ношении масок при вспышках гриппа и других капельных инфекций.
Часть ремонтных работ выполнял наш экипаж, и, однажды, я обратил внимание на то, что, когда наши ребята разбирали какой-то агрегат и пытались приспособить для этого подручный материал, какой-то японец очень долго и внимательно наблюдал за их действиями, присев около них на корточки. После того дня это повторилось и в следующий день. Тогда я поинтересовался у переводчика, что за люди эти наблюдатели? Тот объяснил, что у них на верфи есть думающие люди, в буквальном смысле. Что многие крупные японские компании подбирают одаренных на изобретения людей, оплачивают их дальнейшее содержание и учебу, чтобы потом они работали в тех фирмах. Этот человек один из таких нанятых людей.
Когда мы вошли в бухту, я обратил внимание на громадный док в левом углу судоверфи по ходу судна, в котором достраивался большой танкер, о котором после швартовки нашего судна я спросил переводчика. Он с высокой гордостью и охотно дал о нем подробную информацию. Оказалось, что это был будущий самый большой в мире для своего времени танкер. Его параметры: длина – 340 метров, ширина – 54 метра, высота до главной палубы – 32 метра, с дедвейтом в 320 тысяч тонн. Строится он для греческого судовладельца с портом прописки Монровия.
В период приближения нашего судна к судоверфи, я обратил внимание на небольшое сооружение на берегу, справа по ходу к причалу в небольшом заливе, и не далеко от него в воде стояли ржавые суда. На мой вопрос: «Что это за объект?», переводчик ответил, что это – сооружение для распиливания старых судов, выведенных из эксплуатации, японских или других стран, купленных на металлолом. Тут же он сам задал мне вопрос: «Как Вы думаете, что за сооружение это? Если отгадаете, я ставлю вам пол-литра», посмеялся своему умению говорить на советский манер, и показал на замысловатый маленький завод тоже справа по ходу на противоположном берегу того же залива. Когда я задумался, он, улыбаясь, сказал, что я никогда не догадаюсь, и уточнил, что все цеха этого сооружения под землей. Я высказал предположение, что это химический завод для судоверфи. Хотел сказать и о возможном военном объекте, но всё же, воздержался. А он сказал: «Немного близко, но не точно». Когда я признался, что я не могу догадаться, он объяснил, что это очистительные сооружения для переработки фанново-сточных вод города. Признаться, я подумал, что, вряд ли, и специалист бы догадался, ибо на поверхности земли только несколько небольших сооружений. Два из них довольно высокие цилиндрической формы, а остальные одноэтажные аккуратные халупки. Меня поразило то, что для такого совсем небольшого городишка сооружено такое большое очистительное сооружение. А у нас трудно добиваться строительства таких очистительных или перерабатывающих сооружений даже для городов с несколько раз большим числом населения и наличия в них вредных производств.
В последующие дни я обратил внимание на то, что на территории судоверфи, рядом с нашим судном на стапелях собирают судно дедвейтом в 150 тысяч тонн. Я заметил, что его отдельные отсеки собирают рядом со стапелями на площадке. Там же в этих отсеках приваривают все трубы и прочие детали, предусмотренные для этого участка судна и лишь потом весь отсек со всеми приваренными мельчайшими деталями поднимают краном, прикладывают и приваривают к остову судна. Привариваются к соответствующим трубам судна и детали отсека. Для предупреждения возможного не совпадения этих деталей на переборках каждого отсека конструкторами мелом наносится точный чертеж с соответствующими цифрами и названиями. Каждый отсек на площади накрыт полупрозрачной переносной крышей из гофрированного крупнопанельного шифера. Так что, атмосферные осадки не мешают сварочным и монтажным работам по оборудованию отсека.
Рабочие по ремонту путей, кранов, станков и прочего оборудования верфи работают во вторую или в ночную смену, а иногда, видимо, при такой необходимости, работают и по выходным дням для обеспечения монтажников соответствующими условиями работы и предупреждения простоев из-за неисправности исполнительного инвентаря.
Кстати, в этих же целях стирку спецодежды тоже производится ночью. Все рабочие спецодежду меняют ежедневно, не зависимо от того, она испачкалась в текущий день или нет. В индивидуальных шкафчиках имеются отсеки отдельно: для личной и для рабочей (чистой и грязной).одежды.
В ночь с 30-го на 31-е мая у них в городе был большой праздник. Однако на судне не знали об этом, и никто на нём не был. Переводчик рассказал, что население города благодарило Бога за то, что он дал им это место и помогает им жить здесь. Переводчик сообщил, что завтра 01.06.69г. вечером будет тоже праздник, и уточнил, что праздник по существу начнется 31-го мая и будет вновь фейерверк. Пригласил в город на эти праздники. Я поблагодарил его за приглашение по-японски – «аригато». Этот праздник у них в честь начала лета.
Праздник был организован на высоком уровне. Мне показалось, что всё население города на улицах с детьми в красивой летней одежде. На улицах не было никакого транспорта. Фейерверк для меня имел фантастическую красоту. До этого я ничего подобного не видел. Каскад взрывов всех цветов радуги в небе с дополнительным освещением их прожекторами с земли…
По протекции нашего переводчика, как он и обещал при первой нашей встрече с ним на нашем судне, с группой специалистов нашего судна 04.06.69г. побывал на танкере «Юниверс Кореа» с дедвейтом в 320 тысяч тонн в вышеописанном доке. Впечатление размерами судна по тем временам неописуемо колоссальное. Выше приводил его параметры, по словам переводчика. А то, что видел непосредственно: грузовые операции, действия в машинном отделении, в штурманской рубке и другое поразили меня высокой автоматизацией.
Строители – японцы отнеслись к нам очень любезно и гостеприимно. Один из них в качестве экскурсовода, видимо, по поручению своего начальника, провел нас по всему судну, показал и рассказал всё, что нас интересовало. Никакой охраны судна нет. Нет никаких ограничений для посетителей в осмотре судна. Как на подходе к судну, так и при подъеме на него и обходе его никто не спросил у нас документов и не поинтересовался, кто мы и что хотим, но все рабочие при встрече любезно кланялись по-японски, а сильно занятые своим делом, не отвлекались, и будто нас не замечали. На судне не было заметно ни суеты и ни ажиотажа рабочих – их почти не видно.
Я обратил внимание на то, что бытовые условия для будущего экипажа, несмотря на громадные размеры судна, не только не лучше, а намного хуже, чем на наших судах. Стены-переборки всех жилых, бытовых и общественных помещений железные – без дополнительных гигиенических обшивок. Каюты для рядового состава только 2-х, 3-х и 4-х местные. Койки во всех каютах, в том числе и у капитана, железные, узкие. У рядового состава койки двух ярусные, дивана нет, имеются только два простых кресла. В каютах имеется небольшой умывальник с двумя над ним ящиками для туалетных принадлежностей. Имеется лазарет на две койки без противоштормовых подвесок. Каюты врача и каюты – кабинета оказания амбулаторной помощи больным нет. Вероятно, и врач не положен по штатному расписанию судна. Имеется салон капитана и столовая для офицерского состава, а между ними курительный салон комсостава. Буфеты столовых и офицерского и рядового состава не отделены от столовых, а устроены тут же – в том же помещении. Имеются все удобства. Столовая рядового состава на 48 посадочных мест, а офицерского состава – на 14. Салон капитана на 6 мест. Камбуз просторный, светлый, оборудован всем необходимым, имеется подводка от устройства кондиционирования воздуха, что, по-нашему СНИП-у, на камбузе не положено. Лифт удивительно быстрый. Палуба в коридорах и в жилых помещениях железная. В машинном отделении установлены четыре турбинных двигателя. Судно имеет два пяти-лопастных винта. Мощность каждой турбины для движения вперед 22 или 25 (несколько человек по-разному назвали) тысяч лошадиных сил. Высота марки: максимум 80,5 фута, а минимум – 78 футов. На бортах имеются отметки до 87-и футов. На главной палубе – густая сеть труб разного диаметра, проложенных продольно и поперек судна. Клинкетов на палубе нет. Видимо грузовые операции автоматические.
Словом размеры и автоматизация колоссальны и меня ошеломили, хотя я и до этого видел крупные суда с устройством по последнему слову техники.
Я думаю, судно выглядело бы гораздо крупнее, если бы оно стояло не в сухом доке рядом с иссечённой выше судна скалой. На днях должны его спускать на воду и провести ходовые испытания. Тогда посмотрим, как будет оно выглядеть на воде.
На форштевне между расходящимися в обе стороны – на скулах написано большими буквами «ГУЛФ» латинскими буквами.
Молодой японец, сопровождавший нас на судне, в процессе нашего обхода и ознакомления с судном спросил, с какого мы судна. Я ему назвал, но он по-английски, к сожалению, знал даже хуже меня, и я с трудом ему объяснил, что обозначает «мир» на английском языке. Он восторженно произнес: «Пиис – ис гоуд неймс» – «Пиис» – это хорошее название».
Он отнесся к нам очень тепло и приветливо. Угостил нас «кока-кола», проводил до трапа на главной палубе и мы, взаимно поблагодарив друг друга, и пожелав всего доброго, попрощались.
По дороге мы с моими спутниками Ткаченко и Зленко размышляли, за что он нас благодарил. И мы остановились лишь на том, что наше посещение и наше восхищение строящимся ими судном – продуктом их труда, которым, вероятно и сами восхищаются и гордятся, было ему приятно. Могла сыграть роль и наша непосредственность в общении и восхищение продуктом их труда.
Я, конечно, наряду с восхищением грандиозностью судна, высказал и о не совсем удовлетворительных бытовых условиях для будущего экипажа судна в сравнении с нашими судами. Но он, вероятно, или не понял, или пропустил это «мимо ушей», или принял как должное. Позже я пожалел, что не спросил, вернее, спросил, но не запомнил и не записал, фамилию того любезного молодого человека, нашего экскурсовода.
По инициативе агента фирмы и переводчика мы совершили несколько экскурсий в выходные дни по городам.
У меня создалось впечатление, что японцы любой японской фирмы, не зависимо от своего служебного и материального положения, большие патриоты и, радуются и гордятся успехом любой фирмы, даже, если она конкурирует с их фирмой. В этом я убедился в беседах со всеми лицами судоверфи, наблюдая за заинтересованным выполнением рабочими любой работы и любых требований администрации судоверфи и наблюдая за их заинтересованным отношением к любой работе. И, что, пожалуй, не менее важный факт, это их стремление в своем поведении не давать никакого повода, чтобы иностранцы думали плохо об их стране. Об этом же говорит и то, как они нас встречали и как провожали. Когда мы пришли на судоверфь, они встречали нас у причала с музыкой. Сводный: духовой и инструментальный оркестр с начала до конца швартовки играли русские и советские песни и, конечно, несколько раз повторяли «Катюшу» в разных интерпретациях. А при отходе они также торжественно нас провожали с прощальным маршем…
В то же время я убедился в том, что они молчаливо недовольны своей зависимостью от США. Рабочие судоверфи за время ремонта нашего судна дважды несколько дней каждый раз простаивали из-за того, что отпуск каких-то запасных частей для ремонта нашего судна, имеющих стратегическое значение, они не имели права отпускать из склада без санкции департамента США, а согласование длилось ни один день.
05.06.69г. Порт Айой.
*
05.06.69г. Сегодня – накануне дня моего 43-летия прочитал поэму «За далью даль» А. Твардовского.
Или потому, что я настроен на завтрашний день, или, видимо, в основном, потому что я много-много лет избегал читки поэм, или же, наконец, язык Твардовского такой – трудно читаемый…
Там же.
*

ВО ВЛАДИВОСТОКЕ И НА САХАЛИНЕ.
После капитального ремонта в Японии мы пришли во Владивосток. Порт и город Владивосток поразили меня своей величавостью, и, на мой взгляд, не преступностью для врагов. Они расположены в довольно большой бухте на оконечности полуострова, вдающегося далеко в Амурский залив, окруженный нашими берегами и прикрытого с моря большим островом Русский. А в самой бухте со многими ответвлениями, вдающимися далеко в берега полуострова и большими и малыми скалистыми и высокими островами. Так, что, чтобы врагу добраться до порта морским путем, надо пройти сквозь многие проливы между этими островами, каждый из которых может стать крепостью и сильным препятствием до достижения самого порта.
В порту нас встретили наши долгожданные жёны. Увидев Валю на берегу ещё с борта судна, я заметил, что у неё со здоровьем ненормально. Оказалось, что побаливал желудок. Видимо сказалось вынужденное в длительном пути нарушение диеты, которой она придерживалась уже много лет после заболевания язвой желудка. Пока мы стояли в порту три дня, я её полечил, но кардинального улучшения не наступило. Из Владивостока мы должны были идти в порт Москальво на северно-восточной оконечности острова Сахалин за сырой нефтью. Все члены экипажа начали готовить своих жен к отправке домой, но, вдруг, о!.. Радость какая... Сообщили, что после порта Москальво возвращаемся во Владивосток за бункером, значит, жён можем взять с собой... Однако, разрешение и на это пришлось оформлять долго, хотя судно переходило из нашего порта в наш порт, но через международные воды.
Разрешение, всё же, дали. Но, учитывая состояние здоровья Вали, я ей предложил уехать домой самолётом, чтобы вовремя начать лечиться, от чего она отказалось, и, чтобы организовать ей в пути, хотя бы приблизительно, нужную диеты, я закупил в городе продукты, дополнительно к имеющимся на судне, и согласился взять её с собой.
В Москальво порта, как такового, как я представлял, не было. Причал для нефтеналивных судов размера нашего находился далеко в море, а маленький городок Москальво находился далеко от берега на расстоянии около километра. Берег у поселка Москальво песчаный желтого цвета без единого камня, поэтому было очень приятно по берегу ходить босиком, что многие ребята и делали, несмотря на наступившую прохладу.
Дома в городке были барачного типа финской конструкции. Между ними были проложены дощатые слани высотой до 20 и боле сантиметров, что говорило о том, что в период дождей и мокрого снега земля покрывалась водой и снежной слякотью. Из торговых точек был один, так называемый, смешанный продуктово-промтоварно-хозяйственный магазин.
Между Москальво и райцентром Оха была такая же примитивная, как в нашем поселке Черниговском бывшего Армянского района Краснодарского края, описанная мной в прежних книгах, узкоколейная железная дорога. По этой дороге дизельный тепловоз с двумя вагонами курсировал два раза в сутки.
В райцентр я не ездил, так как Валя продолжала чувствовать себя неважно, а я не хотел туда ездить без неё.
Когда мы вернулись во Владивосток, поступило распоряжение выгрузить сырую нефть и вернуться в порт Москальво, и взять опять сырую нефть для Японии. В связи с этим, некоторые члены экипажа вновь взяли своих жён с собой во второй рейс на Сахалин, но я этого не сделал, ибо, во-первых, ей надо было как можно раньше вернуться и начать серьезное лечение, и, во-вторых, ей бы пришлось из Сахалина лететь в Хабаровск, и только оттуда лететь или ехать в Москву с пересадками. По этим же соображениям я отправил с ней домой из приобретенных за границей вещей лишь легкие предметы.
Во второй приход в порт Москальво я решил побывать в райцентре Оха, вместе с группой поехали на тепловозе. Поездка заняла не более часа. Колея узкоколейки шла в низкорослом, почти как кустарник густом однородном лесу. Прилегающие к колее обочины от растительности не очищены и не облагорожены. До городка Оха было всего одна или две остановки. Сам городок Оха мне показался небольшим, но в тот момент был чистеньким.
За время пребывания в городе Оха со мной произошёл потешно-поучительный случай. Некоторые ребята, узнав откуда-то о резком повышении цен на материке на золото, кинулись в ювелирные магазины и подчистили все остатки этих изделий после местного населения, а мне ничего не досталось. Но я вспомнил, что утром в Москальво перед отправкой в Оху в местном магазине видел свободно лежащие золотые часы, и с нетерпением ждал возвращения, чтобы успеть приобрести хотя бы их. И, как только вернулись, я кинулся туда и купил последние часы: одни мужские и двое женских часов, обрадовавшись, что хоть что-то купил такого, на что резко подскочили цены. Но каково было моё разочарование, когда вечером, читая судовую почту, узнал, что повысились цены на все золотые изделия, кроме золотых часов... Я, конечно, не расстроился, а ещё раз убедился в том, что «рожденный ползать летать не умеет», а «за деньги праведные не построишь дома каменные» – для этого надо крутиться... и крутиться умеючи...
На обратном пути, не заходя во Владивосток, вновь зашли в Японию, где выгрузили нефть, затем: в Сингапур, в Персидский залив, вокруг Африки в Европу и домой. Вновь в отпуск на длительное время.
В период прошедшего рейса, одного из наиболее длительных из всех проделанных мной до этого, произошли несколько интересных эпизодов из судовой жизни, но предлагаю вам, уважаемый читатель, только два из них. Это: «Человек привыкает ко всему» и «Талисман любви».
*

ЧЕЛОВЕК ПРИВЫКАЕТ КО ВСЕМУ.
Танкер «Мир» один из первых танкеров, приобретенных нами у Японии. На нём не была предусмотрена установка кондиционирования воздуха в жилых помещениях кормовой надстройки, предназначенных для рядового состава экипажа, и на одном из первых текущих ремонтов нашими инженерами она была установлена. Но компрессоры были установлены на крыше каюты судового врача и лазарета. Когда включали эту установку, в каюте врача и в лазарете постоянно стоял кошмарный грохот, и, чтобы прослушивать больного, мне приходилось его вести в кают-компанию или в чью либо каюту комсостава в средней надстройке.
Как только через две недели вошли в тропики, включили эти компрессоры, и они непрерывно днем и ночью работали до нашего прибытия в порт ремонта. Я так привык к грохоту, что стал его не замечать. А когда прибыли в Японию и на ремонте выключили все двигающиеся агрегаты судна, в том числе и компрессоры кондиционирования над моей каютой, вдруг, у меня возникла бессонница. Мне чего-то не хватало, чтобы уснуть и ночью и днем...
Часть не квалифицированных работ во время ремонта выполняли члены экипажа судна. В частности, очищали корпус судна от ржавчины снаружи каким-то инструментом, название которого забыл, назовем его «электрорашпилем», который при работе издает резкий скрип и грохот. Обычно, после обеда я отдыхал на диване в своей каюте у борта судна. Это время однажды совпало с тем, что ребята стали зачищать борт судна от ржавчины на уровне моей каюты, и под этот грохот зачистки я уснул так, что чуть не проспал ужин. А на следующий день, когда ребята стали работать далеко от моей каюты, опять началась у меня прежняя бессонница... до конца ремонта, а вновь он нормализовался, когда после ремонт заработали компрессоры установки кондиционирования...
*

ТАЛИСМАН ЛЮБВИ.
На обратном пути, где-то перед проходом Гибралтарского пролива, на судне начался скандал. Сначала некоторые члены рядового состава экипажа стали отказываться от чая. При попытке разобраться, в чем дело, один из них старший электрик заявил: «спросите доктора». Это заявление «беспроводным телефоном» дошло до моего слуха. Я подумал, что опять это касается известной витаминизации пищи, и провел соответствующую беседу о значении витаминизации пищи в длительных рейсах с теми, кто отказывался от чая. Но те ребята, которые отказывались пить чай, так и продолжали отказываться, а некоторые хихикали под нос. Тогда я того старшего электрика, который заявил: «спросите доктора» вызвал на откровенность один на один.
- Почему вдруг о причине того, что вы не пьете чай, надо спросить доктора? Думаете, что я что-то кладу в чай? – спросил я его, улыбаясь.
Он, наклонив голову, косо посмотрел на меня, задрав свои пышные брови. Я почувствовал, что он собирается мне сказать что-то важное, и решил сделать выдержку, чтобы он ответил без дополнительного вопроса.
Вдруг, на моё удивление, таинственно шепнул: «Доктор! Разговор пока между нами». Эта таинственность меня удивило и насторожило
- Неужели это розыгрыш?.. – подумал я, но постарался не выдавать своё подозрение.
- Разумеется! – заявил я твердо. – Врачи обязаны и умеют сохранять тайну.
- Вы, когда делаете обход камбуза, в электрокипятильник хоть иногда заглядываете? – задал он неожиданный для меня вопрос.
- Иногда заглядываю, – ответил я коротко и, замолчав, посмотрел на него пристально и вопросительно, пытаясь таким образом вынуждать его на откровенность.
- А надо бы, оказывается, каждый день заглядывать! – он косо и многозначительно посмотрел на меня и предложил пройти с ним в его каюту.
Меня это ещё больше озадачило, но, ухмыльнувшись, поднялся и пошёл за ним.
Когда мы зашли в каюту, он закрыл дверь, предложил мне сесть на диван, а сам открыл тумбочку и достал оттуда газетный свёрток и брезгливо раскрыл его
- Как вы думаете, доктор, что это такое? – показал на скомканную тряпку,
- Так не возможно определить. Можно развернуть?
- Если развернуть, любой мужчина определит, тем более доктор. – Он ехидно улыбнулся, – я её обнаружил в электрокипятильнике посудомоечной.
- Что это? Она в электрокипятильнике кипятит тряпки, которыми моет посуду что ли? – удивился я.
- Если бы так, доктор? – старший электрик, продолжая ехидно улыбаться, развернул палочкой сложенную комком тряпку.
О, ужас... настоящие, обычные дамские трусы не первой свежести...
- Вы ей показывали их? – спросил я электрика.
- Нет. Она, видимо, вложила трусы туда давно и о них забыла. А я неделю назад в ночную смену вспомнил, что электромеханик давно говорил, что надо электрокипятильник камбуза очистить от накипи, ибо он стал плохо греть воду, и, чтобы днем не делать помеха работе пищеблока, решил заняться этим ночью. Утром она, видимо кинулась, и спросила меня, не обнаружил ли я что-либо в кипятильнике?
- И что вы сказали ей? – прервал я его.
- Я сказал, что была там какая-то тряпка, которую выбросил за борт.
- И что вы собираетесь делать со всем этим? – спросил я, зная, что он председатель судового профсоюзного комитета.
- Капитан в курсе дела. Разберемся в Черном море. – Сложил он трусы палочкой опять, завернул в газету и спрятал в тумбочку.
Когда прошли пролив Босфор, капитан собрал в кают-компании своих первого, старшего и второго помощников, меня и старшего электрика, он же председатель судового комитета профсоюза. Оказалось, что все собравшиеся были в курсе дела. Сначала обговорили тактику беседы и пригласили дневальную.
Сначала она отпиралась, доказывая, что там не могло быть никаких тряпок. Она продолжала доказывать свою непричастность ко всему и тогда, когда ей показали трусы, вытащенные из электрокипятильника, заявив, что они не её. Но старший электрик оказался предусмотрительным. Обнаружив трусы в электрокипятильнике прилипшими к тэну, не трогая их, пригласил и показал второму помощнику капитана, пришедшему на завтрак после вахты. И когда тот подтвердил это, она опять заявила, что их, наверно, кто-то подкинул.
Я, чувствуя в какой-то степени и свою вину за слабый санитарный контроль, до этого молчал, надеясь, что она после стольких фактов признается и извинится или еще, что, но, раз она этого не сделала, решил включиться в разбор.
- Имейте в виду, - сказал я ей, - есть много способов для доказательства принадлежности этих трусов вам. Если вы отрицаете факт принадлежности их вам, то это можно подтвердить лабораторно по прибытию в порт. Там в СЭС есть лаборатория, где могут определить принадлежность этих трусов. Поэтому, если они ваши, лучше признаться сейчас, чтобы это не вышло за пределы судна.
Она сникла и начала переступать с ноги на ногу.
- Если действительно это сделали вы, и вы честно расскажете нам, с какой целью сделали, - обратился к ней капитан, - то можем ограничиться административным наказанием, а, если будете отрицать вашу причастность, но будет лабораторно доказано, что эти трусы ваши, то вам дальнейшее плавание на судах не видать.
Она села на край дивана, закрыла лицо ладонями и разрыдалась.
Я встал, взял стакан, налил с графина воды и дал ей.
- Успокойтесь и расскажите всю правду. Никто вас не собирается за это казнить, но нам надо знать правду, и, если это сделали вы, то с какой целью? – взял я из её рук стакан с остатком воды, поставил его на стол и сел на свое место.
- Я что? Виновата, что, - стала она навзрыд плакать, вытирая и облизывая потекшие слезы на щеках и, продолжая рассказ, - мне уже двадцать восемь, а жениха нет. Я и плавать пошла, чтобы выйти замуж, а никто на меня не обращает внимание. Во время отпуска соседка сказала, что есть верный способ для того, чтобы парни обращали на тебя внимание. Дл этого надо свои одёванные трусы кипятить и эту воду давать парням, они тогда будут тянуться к тебе...
Я заметил, что все растерянно замерли, и был только слышен плач той женщины с периодическим всхлипыванием и фырканьем носом.
Мне так стало жалко эту, не очень то красивую, но, как в рейсе я видел, порядочного поведения женщину, что так и хотелось сказать, закончим разговор и разойдемся. Никто же не отравился... Но она, опередив меня, вскочила...
- Решайте, что хотите, я больше плавать не буду! – вытирая слезы и рыдая, выбежала из кают-компании.
Я выскочил следом, боясь, что она выбросится за борт или, что ещё сделает с собой. Следом вышел на палубу и старший помощник капитана.
Когда мы вышли на палубу, дневальная уже спускалась по трапу на переходной мостик, держась за поручни.
- Вернитесь, пожалуйста! – позвал её старпом и показал мне, как я понял, чтобы я остановил и вернул её.
- Так нельзя поступать! Успокойтесь и пошли назад! – догнав, взял за локоть.
Она не стала сопротивляться, и вернулись вместе в кают-компанию.
- Мы решили так, – спокойно обратился к ней капитан, когда дневальная, отпущенная мной, села на своё прежнее место. – Мы не будем афишировать этот случай, но и оставаться вам на нашем судне нельзя. Вы напишите мне заявление об отпуске по семейным обстоятельствам, и я вас отпускаю, чтобы не указывать причину списания вас с судна. А потом вы пойдете на любой другой танкер. Надеюсь, это будет вам уроком, и не будете слушаться глупых бабских советов. Вы согласны?
Дневальная кивнула головой, вытерла последние слезы, сказав спасибо, встала и медленно вышла из кают-компании...
*

КАТАСТРОФА У МЫСА «ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ».
Я не помню, на каком судне это было, но помню, что это было около года тому назад, и капитаном на нем был мой старый знакомый Ткаченко, с которым я ходил в первый рейс на танкере «Ливны» в годы Карибского кризиса. И он, и я на том судне делали первый рейс, заменяя: он – капитана, а я – судового врача, и шли по уже неоднократно пройденному мной пути по треугольнику: Куба – Персидский залив (вокруг Африки) – Европа. Был зимний период года для Южного полушария. В первые разы во время прохода мимо «Мыса Доброй Надежды» я старался больше находиться на палубе судна в любое время суток, чтобы разглядывать в бинокль берег и достопримечательности на нём, но на этот раз я спокойно спал, зная, что погода плохая и будем проходить мыс глубокой ночью.
Утром около 6 часов проснулся от шума под моим иллюминатором. Члены экипажа: матросы и мотористы под командованием штурманов и механиков и с непосредственным участием последних растаскивали по палубе швартовые концы, предлагая друг другу варианты их расположения....
Я подумал, что на судне что-то случилось, и была объявлена по судну тревога, но я спал на своем левом, здоровом ухе, и не слышал ни объявления по принудиловке, и ни боя электро-звонка о тревоге. Вскочил, оделся, надел спасательный жилет, схватил сумку скорой медицинской помощи и выскочил на палубу… Было пасмурно и дул холодный ветер. Непонятно было идёт дождь или летят морские брызги от шторма. Спросил ребят, что случилось?
- Ничего! Доктор! Иди, спи... – кто-то сказал и добавил. – Британца спасаем. Это пока тебя не касается...
Только оглядев горизонт, во мраке рассвета, усиленном брызгами мелких капель морской воды, отрываемых шквальным холодным ветром от пенящихся волн океана, я заметил большое судно с двумя надстройками. Было видно, что оно – нефтеналивное и сидит низко – значит с грузом, значит шёл навстречу, подумал я. Оказывается, у него двигатель вышел из строя и, потеряв ход, несло его ветром к берегу на рифы...
Медицинскую сумку отнёс в каюту и, не снимая спасательный жилет, включился в посильную помощь экипажу, но поняв вскоре, что ребята не нуждаются моей помощи, стал в стороне в качестве наблюдателя.
С верхней палубы единственной кормовой надстройки нашего судна уже который раз наши ребята линемётом подавали на английское судно линь, чтобы они при его помощи подали нам свой спасательный трос, но тем никак не удавалось его поймать. Когда, наконец, поймали, подали трос, мы начали британца тянуть подальше от берега, но вскоре их трос оборвался. Наш капитан предложил коллеге подать свой линь, чтобы подать на их судно наш спасательный трос, но они не смогли это сделать, а через некоторое время сообщили, что из-за отсутствия пара не работает их лебедка, и не могут принять наш трос.
Тем временем мы видели, что довольно быстро англичанина несло ближе к берегу... Тогда, посоветовавшись с экипажем, капитан запросил у коллеги согласие на высадку на борт его судна нашей спасательной группы, объяснив ему, каким образом они собираются спасти его судно. Я мало имел представление о методах работ в таких случаях, но капитан английского судна отказался от предложенной помощи. Тем временем мы в бинокль и простым глазом видели, что с того судна спустили два спасательных бота, один из которых направился к нам, а второй прямо у борта терпящего бедствие судна перевернулся. Тогда первый бот развернулся назад и стал подбирать вывалившихся с бота людей, а часть из них начали подниматься обратно на свой танкер по штормтрапу. Сохранившийся на плаву бот немного покрутился около борта своего судна и направился в нашу сторону, то пикируя в воду, то становясь на дыбы, и кренясь то на один, то на другой борт. Наконец, добрались они к борту нашего танкера. Наши ребята тут же подали им конец, чтобы бот не унесло от борта судна. По выброшенному штормтрапу англичане стали один за другим карабкаться по нему, а наши ребята, ловко хватали их и перетаскивали через фальшборт на палубу судна. Как только на боте остались двое британцев наши ребята подали им уже приготовленные тросы от блока подъёмника шлюпок. Те, поняв без слов, что надо делать, с трудом приспосабливаясь к качке, закрепили тросы к крюкам. Только они один за другим оказались на штормтрапе своего бота, заработал подъемник и вскоре бот англичан оказался на палубе нашего судна.
Спасённые англичане были мокрыми до последней нитки, и одежда была облеплена мелкими ракушками и всякими водорослями. Наш боцман предложил им переодеться в сухую одежду, но они, почему-то отказались, а я настаивал, объясняя им, что они могут заболеть. В ответ один из них открыл бутыль и начали они поочередно глотать из него. Я догадался, что это спиртное, принес из камбуза несколько стаканов. Одни воспользовались ими, а другие глотали содержимое бутыли непосредственно из его горлышка.
Боцман, всё же принёс чистые робы, англичане переоделись, а мокрую одежду они сами сполоснули, повесили в сушилку, и несколько часов спустя, переоделись в свою одежду.
Мы около терпящего бедствие британца простояли до полудня, ибо как наш капитан объяснял, по морскому праву, до прибытия какого-либо другого судна не имели права уходить без добра капитана терпящего бедствие судна, а на нём ещё оставались люди, в том числе и капитан.
Вскоре один за другим, через небольшой промежуток времени к месту катастрофы подошли три небольших судна, одно из них большой буксир из Кейптауна, и мы, наконец, ушли. Спасённых Англичан сдали в порту Порт-Элизабет на рейде.
Перед заходом в Персидский залив наш капитан собрал весь экипаж и сообщил, что тот английский танкер, всё же, сел на подводные скалы и обломался, а его капитан подал в международный арбитраж иск к нашему капитану с какими-то претензиями в вопросе выполнения спасательных мероприятий. Всех нас предупредил, чтобы, если в порту прибытия будут нас допрашивать, лишнего не говорить, а сказать, что каждый из вас четко выполнял распоряжения командования судна. Собственно так и было.
В порту назначения в Персидском заливе никого из нас не допрашивали, копии всех радиограммам между ним и капитаном английского судна наш капитан отдал нашему представителю, а на обратном пути из радиосообщений мы узнали, что международным арбитражем иск капитана того английского танкера к нашему капитану отклонён.
*

СКОРАЯ ПОМОЩЬ В АТЛАНТИКЕ.
Когда на обратном пути, обогнув Африку с юга, и, пройдя «Мыс Доброй Надежды, мы завернули на северо-запад, и шли на траверзе Западной Африки, во второй половине дня капитан судна срочно вызвал меня к себе.
- Доктор, в этом рейсе нам везёт. Правда, теперь по твоей части. – После паузы добавил, - вам приходилось делать аборты? – спросил он меня, предложив сесть, слегка и многозначительно улыбаясь.
- Приходилось. – Ответил я, теряясь в догадках: неужели речь идет о женщинах нашего экипажа?
- Нет, не бойся, не нашим женщинам... – видимо заметил моё недоумение и протянул мне радиограмму, которая, как уточнил он, только что поступила.
Радиограмма была от капитана одного из наших рыболовных судов под грифом «СОС». В ней капитан того судна обращался ко всем капитанам судов, находящихся вблизи, где есть врач-гинеколог, с просьбой оказать неотложную медицинскую помощь члену его экипажа – женщине с кровотечением.
Прочитав радиограмму, я спросил: где находится «рыбак?»
Капитан сообщил, что рыбацкое судно находится от нас на расстоянии сутки хода восточнее от нашего курса. Это, если идти друг другу на встречу, почти 12 часов хода, учитывая волнение моря.
- За это время без остановки кровотечения женщина может погибнуть, – сам себе вслух я сказал и попросил капитана разрешения связаться с капитаном рыбака по радиотелефону.
Пошли! – сказал капитан, вставая, и, мы направились в радиорубку судна.
Пока радисты устанавливали связь, штурмана рассчитали и доложили капитану, что мы сойдемся с тем рыбацким судном в темное время суток, что волнение моря в настоящее время около 3 балов, и оно усиливается, что будет затруднен переход с судна на судно.
Но, тем не менее, организовали двустороннюю радиотелефонную связь. Разговор начали два капитана. Из их разговоров я понял, что на рыбаке есть медик, но почему тогда капитан обращается за помощью к другим судам? Подумал я.
Тем временем мой капитан дал радиотелефонную трубку мне.
Оказалось, что доктор – молодой фельдшер, выскабливание полости матки делать ему не приходилось. Кровотечение у женщины скудное, но продолжается со вчерашнего дня, и оно, как ему кажется, усиливается, а он не знает, как его остановить. Беременность у себя женщина отрицает, но доктор думает иначе. Набора инструментов для выскабливания на судне нет. Выяснилось, что доктор о тампонаде в таких случаях понятия не имеет. Выяснил, какие имеются у доктора медикаменты, после чего предложил ему уложить женщину в постель, внутривенно ввести раствор хлористого кальция, подкожно или внутримышечно ввести питуитрина по 1 кубику через 5-6 часов, на низ живота положить пузырь со льдом по 15-20 минут с промежутками по полчаса. Рассказал, какие инструменты простериллизовать к нашему приходу или к приходу другого судна раньше нас, и, попрощавшись, передал трубку радисту.
- Уже доктор распорядился идти на сближение! – рассмеялся капитан, а я понял, что я, в заботах о больной, забыл о субординации.
- Извините! Но мне показалось, что мы уже идем на сближение, – ответил я, смутившись
- Всё правильно. Идём! – поднялся Ткаченко, немного попыхтев под образующимся уже брюшком. – Готовься доктор.
Особо изменять курс нашего судна нам не было необходимости, ибо рыболовное судно находилось впереди чуть в стороне справа от нашего курса а мы шли на северо-запад почти по меридиану. Поэтому они, взяв курс на юго-запад, а мы – ровно на Север по меридиану, шли навстречу друг другу, а я начал готовить свой инструментарий и подчитывать медицинскую литературу... однако на ужине капитан меня обрадовал.
- Доктор, американцы нас опередили, – сообщил он, поздоровавшись и, набирая суп из суповницы, – они на вертолете забрали женщину на свой корабль, и повезли на берег. Словом лишили тебя практики. – Улыбнулся он мне.
- Вообще небольшая такая практика у меня давно есть, но было бы интересно испытать и такой случай в условиях океана, – я ответил, тоже улыбаясь.
- Ничего, доктор, поживешь и без этой практики, - успокоил он меня.
Я, успокоившись, чемоданчик скорой помощи из каюты вернул в судовой лазарет и вошел в обычное русло судовой жизни... но она вновь прервалась к утру...
Когда я утром пришёл в кают-компанию на завтрак, капитан и несколько членов командного состава судна уже завтракали. Поздоровавшись, пожелав всем приятного аппетита и попросив у капитана разрешения, сел в соё кресло за обеденным столом. Как только я сел, зашёл начальник рации, попросив разрешения, подал капитану половинку стандартного листа бумаги, а тот, дожёвывая пищу, молча просмотрел поданную бумагу, положил её рядом и необычно пристально посмотрел на меня, но ничего не сказал. Однако я почувствовал, что в бумаге что-то написано, касающееся меня, но промолчал, чтобы не нарушить правила этики… Позавтракав и уходя, предложил мне после завтрака зайти.
Когда зашёл к нему в каюту, он, предложив мне сесть, протянул мне тот листок бумаги и, не дожидаясь пока я прочитаю, произнёс безадресно.
- Мы превращаемся в скорую океанскую медицинскую помощь, готовься, после обеда встречаемся с нашим танкером «Очаков» (это – один из наших серийных танкеров).
Тем временем я успел прочитать радиограмму. В радиограмме было сказано, что мне разрешают оказать мотористу танкера «Очаков» хирургическую помощь. Но не было сказано, какую, и её объем. Для того, чтобы соответствующим образом подготовиться к ней, мне надо было знать диагноз. У судового доктора танкера «Очаков», шедшего нам навстречу на расстоянии 5-6 часов хода, по радиотелефону я уточнил, что у моториста судна сильные боли и небольшая припухлость в крестцово-копчиковой области. Больной не может сидеть, вынужденно лежит на животе, но боли продолжаются и при такой позе, поэтому кричит, как сказал доктор «благим матом». На мои уточнения доктор объяснил, что опухоль плотная, но податлива, над ней небольшое покраснение, пальпация очень болезненна. Полагая, что у больного копчиковый абсцесс, доктор попытался вскрыть, но гноя не оказалось. Последнее уточнение меня озадачило, и спросил, доктора, на какую глубину сделал разрез, на что он ответил: разрез сделал глубиной около двух миллиметров. Глубже разрезать побоялся. Оказалось, что доктор недавно окончил институт, проходил интернатуру по терапии. Я предложил ему не бояться, обезболить кожу и подкожную клетчатку вокруг припухлости и смело сделать скальпелем продольный разрез глубже - до сантиметра.
- Нет! Доктор Язычьян (ему была известна моя фамилия из копии распоряжения главного врача бассейновой больницы), я боюсь! – Заявил коллега. – Он и так всё время кричит от боли.
Я объяснил коллеге, что сильные боли у больного, видимо, из-за того, в основном, что гной в плотных тканях и растягивает их, вызывая такую боль. Предложил доктору продолжить инъекции пенициллина, увеличив дозу в два-три раза, (он применял лишь среднюю дозу пенициллина), простериллизовать инструменты к нашему сближению.
К моему счастью к нашей встрече океан успокоился, и погода была почти штилевая. К полудню оба судна сблизились на минимальное расстояние без происшествий. С нашего судна спустили на воду, заранее подготовленную шлюпку, и я вместе со вторым помощником капитана нашего судна и двумя матросами отправился на «Очаков».
Капитан «Очакова» оказался мне знакомым, и, я заметил, что встретил он меня без особого удовольствия. Такие ситуации в то время со мной иногда происходили, когда на судах встречал старых знакомых. Дело в том, что за период моей работы на берегу заведующим санитарно-карантинным отделом СЭС порта Туапсе, многие моряки меня знали как строгого санитарного врача, не зная, что, кроме основной должности, я работал еще и хирургом больницы порта. Тем не менее, Капитан, встретив и поздоровавшись со мной за руку, поручил меня судовому доктору, а сам ушел к себе в каюту, как мне показалось, в разочарованном настроении, мол, кого прислали к хирургическому больному?
Почти весь экипаж находился на переходном мостике и на палубе судна. Они поприветствовали меня, а я, ответив им общим поклоном, поздоровался со вторым механиком, который представился мне, за руку. Мы с судовым доктором направились в судовой лазарет, а за нами последовали к лазарету все, кто наблюдал за моей высадкой на судно. Ещё на палубе на подходе к лазарету было слышно, как больной продолжал кричать и ругать всех словами «на чем свет стоит»...
Я поздоровался с больным, а он промямлил что-то так тихо, что мне показалось, что он не мне отвечает, а продолжает стонать, не поворачивая головы ко мне, то ли из-за боли, то ли от неуверенности получить облегчение.
Осмотрев место боли, даже без ощупывания, убедился, что у бедного парня абсцесс копчиковой области. Но трудно было сказать – банальная или - нагноившаяся киста. Но техника операции, по существу, одна и та же. Надо было сделать довольно глубокий разрез с рассечением апоневроза над гнойником, независимо от его характера, а доктор еле рассёк дерму, не достигнув даже подкожной клетчатки. Предложив больному еще немного потерпеть, и, пообещав, что через несколько минут всё будет хорошо, приступил к операции, параллельно, объясняя молодому коллеге, почему ему не удалось вскрыть гнойник.
Из глубокого разреза вывалилось, как из затухающего вулкана густая, как молозиво, гнойная масса в количестве около четверти стакана. Больной притих и замер... Я даже испугался, не впал ли он в шоковое состояние... и посмотрел на его повернутое в мою сторону на подушке лицо. Убедившись, что цвет лица нормальный, и он моргает глазами, продолжил операцию. Очистил как пещера полость гнойника тампонами до сухости, промыл её тампоном, смоченным в раствор пенициллина, вложил в «пещеру» большую дренажную марлевую турунду, смоченную в гипертонический раствор. Рядом с марлевой турундой вложил глубоко в «пещеру» и резиновую турунду для лучшего оттока гноя, когда подсохнет марлевая турунда, очистил кожу вокруг раны, и обработал её раствором йода. После некоторого высыхания йода, чтобы не было ожога кожи, наложил повязку с гипертоническим раствором, укрепил её лейкопластырем.
После выпуска гноя и до окончания операции больной лежал спокойно, не простонав ни разу. Доложив больному, что операция окончена, помыл руки и сел против лица больного, посадив доктора рядом, повторно рассказал ход операции, который объяснял по ходу, и как надо действовать далее.
Больной спросил, можно ли ему сесть? А когда я ответил, что скоро можно будет, но сейчас нельзя, он, пытаясь приподнять голову над подушкой и, положив свою левую руку на мое колено, сказал: «Большое вам спасибо, доктор!», и руку держал там до тех пор, пока я не закончил объяснения. Затем, осторожно сняв руку больного с моего колена, стал прощаться с ним за ту же левую руку, осторожно переложив её на подушку.
Я взял свой чемоданчик скорой медицинской помощи и вышел из лазарета в сопровождении молодого доктора. На палубе нас ждал почти весь экипаж судна. Хором и в одиночку все они приветствовали и благодарили меня за помощь их одноковчеговцу...
Попрощались мы у трапа судна с сопровождающими меня судовым врачом, старшим и вторым механиками, старшим помощником капитана. Я еще раз помахал провожающим на переходном мостике членам экипажа и взялся за леерное ограждение палубы, чтобы вступить на верхнюю площадку сходни судна и спуститься на свою шлюпку, но меня остановили.
С ходового мостика сообщили, что капитан просит меня зайти к нему...
Я понял, что, заметив недоброжелательную по отношению ко мне реакцию капитана, сам сделал служебную оплошность, не доложив ему об оказанной больному помощи, и о возможности следования ему далее в рейс.
Провожающие остались у сходни, а я пошел к капитану. Он встретил меня у входной двери в его каюту на второй палубе средней надстройки судна, поприветствовал меня за руку еще раз, рукой дал не понятный для меня знак провожавшим меня у трапа и предложил мне зайти в каюту... Следом за мной зашел и сам, и предложил сесть за небольшой, в отличие от стола в каюте нашего капитана, мне давно знакомый за период работы на берегу обеденный стол в каютах капитана наших серийных небольших танкерах. Стол был накрыт всякими яствами, вином и коньяком.
Мне показалось, что стол накрыт в честь меня, и я хотел поблагодарить и уйти, но тут же подумал, что возможно стол накрыт не для меня и моё благодарение может выглядеть как навязывание себя в компанию. Но, всё же я поблагодарил его, сел на край дивана у стола и стал докладывать о состоянии больного. Кратко доложил объем оказанной больному помощи и что их доктору я объяснил всё, как надо далее лечить больного. Объяснил, что рана вскоре заживет и парень будет работоспособным. Поэтому нет необходимости списывать его с судна. Однако если он – капитан решит сделать это, то я могу его взять к себе, учитывая, что мы идем в Европу и потом домой, но, что в таком случае должна быть санкция пароходства, подтвержденная соответствующей радиограммой.
Пока я докладывал капитану о больном, поднялись в его каюту и приглашенные им его помощники.
- О списании моториста с судна разговора нет, раз не считаете в этом необходимости. – Ответил капитан, и предложил мне пересесть на центр дивана, чтобы, видимо, могли с обеих его сторон сесть и остальные гости, но я, поняв, что речь идет о подготовке к угощению, отказался выполнить его предложение, встал, поблагодарил за внимание и стал прощаться с каждым за руку.
Не отпуская мою руку, капитан настаивал задержаться, упрекая меня в нарушении морских традиций. Тогда я сел на свое место, с позволения капитана налил в одну из пустых рюмок армянского коньяка из одной уже открытой бутылки, пожелал присутствующим и всему экипажу здоровья и семь футов под килем постоянно, но выпить мне капитан не дал.
- Товарищ Язычьян, ей богу вы не изменились! – Остановив меня и наполняя рюмки остальных тем же коньяком, пытался дополнить им и мою рюмку, но я не дал ему это сделать. – Я ведь вас знаю хорошо, но знал как строгого карантинного врача, а теперь знаю и как хорошего хирурга. Спасибо вам за помощь, вам здоровья и успехов!
Я еще раз поблагодарил за прием, за признание меня как хирурга и пожелания, ещё раз повторил свои пожелания, чокнулись рюмками, выпили, стоя закусили бутербродами с красной икрой и я, еще раз попрощавшись за руку с каждым, ушел.
Капитан вместе со всеми его гостьями проводил меня до трапа. Там он через вахтенного матроса передал на катер пакет, еще раз попрощались, и я спустился по трапу. На нижней его площадке вахтенный матрос помог мне переступить на катер, помахали мы друг другу руками и разошлись «как в море корабли» в реальности...
Вернувшись на своё судно, я сразу пошел к своему капитану, чтобы доложить об оказанной помощи. Вместе со мной второй помощник капитана, который сопровождал меня на катере, передал капитану пакет. После того, как я рассказал капитану об объеме оказанной на «Очакове» помощи я ушел к себе в лазарет, потом в каюту отдохнуть...
Не знаю, сколько я спал, зазвонил телефон. Посмотрел на часы, было около 18 часов. Подумав, что звонит шеф-повар на апробирование ужина, вскочил и схватил телефонную трубку... но в трубку послышался голос капитана. Он пожелал доброго вечера и попросил зайти к нему.
Он встретил меня с радостной и приветливой улыбкой. Когда по его предложению сел на диван у стола, он поставил на стол тот пакет, который ему передал капитан «Очакова».
- Доктор это тебе. – Сказал он и протянул записку на его имя, вложенную в пакет, и предложил прочитать.
Там было написано, обращаясь к капитану по имени и отчеству (цитирую по памяти): «Спасибо за помощь вам и доктору Язычьяну. Данный пакет, предназначенный вам и доктору, передаю вам, ибо я знаю его из опыта в прошлом, что он отказался бы от него, если бы я попытался его вручить ему у меня. Еще раз спасибо вам и ему! Он молодец! Оказывается не только санитарный врач, но и хороший хирург. Счастливого вам плавания!».
В пакете оказались две бутылки армянского коньяка в пять звезд и баночка икры. Я был польщен. Предложил капитану оставить всё у себя до первого праздника.
- Что ты доктор! Лучшего праздника для тебя не найти! – Стал он звонить по телефону.
Вскоре собрались у него: его первый помощник, старший механик и начальник рации. С участием всех по нашей морской традиции раскрыли стол коллективно. За столом в течение несколько минут до ужина я услышал в свой адрес в цейтноте много хвалебных и шуточных тостов и все вместе пошли на ужин...
*

ГЛУХИЕ РЫБАКИ.
Сегодня слышал анекдот:
«Два рыбака на противоположных берегах речки.
- Аким! Ты рыбу ловишь?
- Да нет! Я рыбу ловлю!
- Ааа? А я думал, рыбу ловишь.
*
В рейсе прочитал книгу «КАРАВАНЫ ЕЩЕ ИДУТ» С. Капутикян.
Армянская поэтесса Сильва Капутикян, побывав в ряде стран Европы, Ближнего Востока и в Египте, собрала некоторые данные об антифашистской деятельности армян этих стран. Записи о некоторых из них я перенес в свой дневник в краткой форме.
1. «Сашка (Герминэ Розгалян) – партизанка в Болгарии, казнена гитлеровцами 02.06.1944-го года».
2. «Писательницы во Франции: Лас (Луиза Асланян), и Сема (Гегам Атмаджян) в борьбе с фашистами погибли в концентрационных лагерях в 1943-м году».
3. «Поэт Мисак Манушян стал во главе «Интернациональной группы», которая уничтожила ряд гитлеровских главарей во Франции, группа взрывала поезда и склады. Он расстрелян немцами в тюрьме. Французским правительством ему посмертно присвоено звание национального героя Франции, его именем названа одна из улиц Парижа».
4. Луи Арагон писал: «Потрясенные страданиями армянского народа, интеллигенты Франции пролили немало чернил, чтобы содействовать его освобождению. Армянский же народ, вместо чернил, пролил свою кровь за свободу Франции. Никогда не забуду, как в годы войны во всех уголках Франции были расклеены на стенах огромные объявления, извещающие о расстреле бойцов «Интернациональной группы». Их командиром был Манушян».
5. «Шовинизм и космополитизм опустошают человека. А совершенство именно в том, когда гармонично сливаются два великих чувства – страстная, облагораживающая любовь к родному народу и возвеличивающая любовь и уважение к другим народам».
Армянский народ, имевший бесчисленных врагов, как утопающий, хватаясь за соломинку, с надеждой протягивал руку дружбы, и эту руку отрубали прямо во время рукопожатия».
6. «Другое дело сейчас….»
«Французский арменовед, находясь в гостях в Армении, сказал: «Из всех известных мне языков армянский удивляет своей логичностью, гибкостью, легкостью новых словообразований».
На вопрос: «Даже по сравнению с французским?» ответил: «Да, и с французским».
7. «Патриотизм – это тот младенец, который не может жить без материнского молока. Бездушно смазывать грудь матери желчью, заставить ребенка отвернуться от нее лишь для того, чтобы с лихвой сбыть залежавшийся в собственных магазинах молочный порошок…».
Прочитав книгу С. Капутикян, я узнал о существовании исторического романа австрийского писателя Франца Верфеля: «Сорок дней Муса-Дага» Надо найти и почитать…
ПРИМЕЧАНИЕ. Эту книгу, спустя много лет, в восьмидесятые годы, когда я уже по морям не ходил, нашёл. Купил несколько экземпляров и подарил родным и друзьям… Книга большая в 49, 4 печатных листов. Прочитал я её залпом безотрывно. Эта книга о борьбе небольшой группы армян за свое выживание на горе «Муса-Даг» на побережье Средиземного моря в годы геноцида армян в Османской империи с 15-го по 22-ой годы 20-го века. Автор глубоко и реально описывает трагедию армянского народа в Османской империи. В лице небольшой группы армян показывает свободолюбивый и героический дух армянского народа, готовый каждого из них к борьбе за свою свободу и к самопожертвованию даже в условиях отсутствии общего руководства ими из центра страны и предательства их руководством мировой общественности…
*

Выписки из книги: «РАНЫ АРМЕНИИ Х. АБОВЯНА.
«У волка над головой читали евангелие, а он и сказал: скорей заканчивайте, стадо уходит».
«Ты покажи народу любовь, и посмотрю я тогда, как народ тебя не полюбит!?».
«Один дурак разбил кувшин, так, сто умников потом слепить не могли».
*
Прочитал книгу Стефана Цвейга «МАРИЯ СТЮАРД».
Перевод сделан, мне кажется, не удачно, и поэтому читается роман не во всех отделах легко.
Так, например, предложение: «…. Елизавета больше не борется, наоборот, она не жалеет стараний, чтобы завязать с соперницей, которую устранить бессильна, дружественные отношения».
На мой взгляд, лучше бы читалось в таком варианте: «…. Елизавета больше не борется, наоборот, она не жалеет стараний, чтобы завязать дружественные отношения с соперницей, которую устранить бессильна»
*

ПОЕДИНОК С АКУЛОЙ.
Февраль 1972г. Этот мой рассказ о произошедшем случае на судне в период стоянки нашего судна в бассейне Карибского треугольника, нашёл в своей тетради и решил его поместить в данную книгу. Кстати в те годы, будучи внештатным корреспондентом туапсинской городской газеты: «Ленинский путь», предложил редакции поместить его на её станицах, учитывая, что рассказ связан с моим туапсинским земляком, но там посчитали, что для нашей небольшой газеты он большой, а я был против того, чтобы его печатать в сокращённом виде, ибо тогда потерялась бы, на мой взгляд, художественная ценность рассказа. Ниже привожу его в данной книге в полном объеме и без изменений.
Работая врачом подменного экипажа, я однажды случайно второй раз был направлен в рейс на танкере «Ливны» По указанию Новороссийского пароходства наш танкер, после выгрузки сырой нефти в Гаване, должен был там же на Кубе грузиться сахаром-сырцом – патокой, для чего надо было тщательно помыть и очистить танки. Капитан судна Оробинский В.М. выбрал для производства этих работ нейтральную международную зону в открытом океане на «Банке Педро» у берегов острова «Ямайка» и там мы стали на якорь.
Уже третий день в условиях тропиков, при высокой температуре и влажности воздуха весь экипаж с участием и командного состава (в счёт будущих отгулов или дополнительной оплаты) занимался мойкой танков судна. Свободные от моечных работ члены экипажа занимались текущим ремонтом судна. Причем, работы по мойке и очистке танков шли непрерывно круглые сутки в три смены, чтобы разогретые паром танки в период перерывов не остывали, и не затруднялась выборка вновь застывших остатков сырой нефти.
После тяжёлой работы на солнцепеке днём, ночью я спал мертвецким сном. Вдруг почувствовал, как кто-то меня усердно толкает. Видимо, я лежал на здоровом левом ухе и не услышал голос и стал он будить меня таким путём.
- Дорогой доктор! Подъем! – услышал я знакомый голос судового токаря Саши Игнатьева из Туапсе. – Сидрак Агопович, извините! Есть для вас работа, - сказал он, когда я поднял голову.
Понимая, какая для доктора бывает работа, когда его будят глубокой ночью, я автоматически включил надкоечный светильник на переборке, включил светильник и потолочный и… увидел, как Саша держит свою окровавленную левую кисть со стекающими по предплечью кровяными подтёками, поддерживая её правой рукой на уровне своего мужественно крепящегося лица без признаков растерянности.
- Вот тебе и наа! – вырвалось у меня, то ли как вопрос, то ли как удивление. – Как ты, Саша, так умудрился, дорогой? – задал я уже прямой вопрос, одеваясь и стараясь быть спокойным.
Повёл я его в судовую амбулаторию, одеваясь и застёгиваясь на ходу.
Начав в амбулатории оказывать раненому помощь, попросил рассказать, как это у него получилось. А это было необходимо для истории болезни, но я стал делать это сейчас и для того чтобы отвлечь внимание Саши от неприятных его ощущений…
Оказывается предыстория этого «ЧП» началась, ещё в день нашего прибытия на «Банку Педро». Не прошло и часа после отдачи якоря, как у кормы судна появилась акула средних размеров. Она близко от борта нагло дефилировала под самой поверхностью еле волнующейся голубой воды.
- Почуяла гадина запах человека, – сказал тогда моторист Левченко, наклоняясь через леер, чтобы лучше разглядеть под кормой морского зверя – врага моряков.
- Осторожно! А то она человеческое мясо любит, и ест даже в сыром виде, без приправ – пошутил я тогда, и взял за руку Левченко, отстраняя его от леера.
- Что вы смотрите? – возмутился практикант Ваня Сагайдак, опоздавший на зрелище. Надо же поймать её! – воскликнул он, увидев зверя прямо под кормой, тоже наклонившись через леер. – Она злейший враг моряков. Больше половины погибших моряков с терпящих крушение судов становятся жертвами акул. Да! Я читал это в журнале. – Стал он доказывать, как бы оправдываясь, хотя никто ему пока не возражал.
- Правильно! Надо её поймать. Хоть на одного врага моряков будет меньше, - услышал я чей-то призыв.
Надо! Я тоже говорю – надо, но не руками же её ловить, и не кинжалом в зубах броситься на неё?
- Крючком обычным, конечно
- А где он? Давай!
- У меня нет.
- Обычным не поймаешь
Начались бурные дебаты среди собравшейся на корме судна почти половины свободных от работ и вахт членов экипажа
- Надо сказать «точиле» (так называют на судах судового токаря). Он у нас хоть чёрта с рогами выточит и посадит под гвоздь подковы блохи, – похвалил я Сашу – моего земляка. А он, оказывается, давно уже в токарне мастерил, и вскоре на воде далеко от судна появился поплавок – доска, привязанная нейлоновой выброской к лееру судна, а от доски свисал длинный отрезок проволоки с громадным куском мяса, наживленным на оригинальный самодельный крючок
Но уже третий день акула к приманке не подходила. Два дня любители поспорить в свободное время проводили на корме судна дебаты: почему акула приманку не берет и, и что надо делать, чтобы её поймать?
Я считал, что поплавок – доска окрашена в оранжевый цвет, а акулы этого цвета боятся. Поэтому предложил его заменить обычной, некрашеной доской, но начальник рации Жуков возразил.
- Нет! Не правда. Я недавно прочитал в журнале опровержение этого мнения. Наоборот, акула идет на этот цвет. Лучше скажите шеф-повару, чтобы он отрубил кусок свежей свинины.
Группа участников спора разделилась на подгруппы, и каждая предлагала свои варианты.
- Во-первых, так не пойдет, – помахал я рукой, чтобы прервать пустой спор, – свежей свинины на судах дальнего плавания не бывает, она у нас может быть только свежеоттаенная.
- Какая разница? – Жуков не понял мою шуточную ремарку.
- Во-вторых, – уже серьезно, не замечая его вопроса, я продолжил, – хватит за счет желудка моряков кормить их врага. А, если совсем серьезно, то, придерживаясь мнения автора той статьи, надо наши спасательные жилеты выбросить акулам на съедение, а самим спасаться вплавь.
- Да, Жуков, наверно, не то или не так читал, - крикнул сидящий в тени под тентом боцман, - у радистов это бывает, - хихикнул он.
- Я не боцман, чтобы морские байки травить, - ответил радист и ушел.
- Ребята, она, наверно, мусульманка? Давайте привяжем на крючок кусок говядины.
- Они до такой глупости еще не развились и ни в какого бога и черта не верят.
- А лучше всего – баранину! – крикнул кто-то.
Проходила каждодневная морская травля на корме, то, угасая, то вновь, по чьей-то инициативе, разгораясь. Но никто не брался менять ни поплавок и ни приманку под ним.
В конце третьего дня стоянки кто-то вытащил оранжевую доску-поплавок из воды, но никто его не поменял. Он лежал рядом с леерами у фальшборта судна. А Игнатьев, по характеру – молчаливый, стоял в стороне и в спорах не участвовал. Но, видимо, прислушиваясь к дебатам, соображал, планировал и делал своё дело. Он смастерил два больших разных размеров крючка со всеми деталями рыболовной премудрости. Наживил их мясом и выбросил далеко от судна без поплавка. Но приманка, из-за течения, не опускалась в глубину. Акула не шла и на эту приманку…
Это было вечером – накануне той тревожной ночи, когда Игнатьев меня разбудил.
Все «рыбаки» и любители вечерних дебатов и «козла», насладившись поздней вечерней прохладой, давно уже спали. А Саша Игнатьев и матрос Лазарь Багдасарян – два самых заядлых любителя рыбалки, продолжали дурить рыбу с противоположных бортов кормовой части судна, используя подвешенные с судна светильники как приманку, но не видели друг друга. Игнатьев дурил с того борта, где была прикреплена к лееру выброска, предназначенная акуле. Он, как и другие члены экипажа, даже забыл о ней, конец которой с приманкой, выходя за пределы освещенной иллюминацией судна части поверхности океана, терялся в густой тропической темноте. Но, вдруг… нейлоновая выброска натянулась. Вода где-то в темноте зашумела и забурлила. Игнатьев бросился к выброске и начал выбирать слабину по мере изменения натяжения канатика выброски, подтягивал добычу, еще не видя её в темноте. Но добыча не шла, а нейлоновая выброска резала ладони всё больше и больше, натягиваясь, прижимала Игнатьева к леерам судна. У Игнатьева мелькнула мысль: уйдет гад… а потом – вдруг… леера похудели и погнутся или... еще хуже… поломаются и… мысли шли у него всякие. Тогда он передвинулся к швартовым кнехтам и ногами уперся о них, на леера особо не налегая.
Вдруг Саша почувствовал, что его рукам стало легче, и, оглянувшись, увидел, что чуть дальше его рук чьи-то руки, схватив выброску, помогают ему... Это второй заядлый рыбак из противоположного борта судна, услышав шум барахтанья в воде, прибежал, на помощь Саше матрос Гарик Багдасарян родом из Алтайского края (его на судне звали и Лазарь, и Гарик): тоже, как и Саша, молчаливый парень с добродушным характером.
- Гарик, – не крикнул, а тихо сказал Саша, – давай сачок
Постепенно, то, подтягивая, то, ослабляя выброску, они измотали добычу, еще не зная, кто на крючке и кого они подтягивают к борту судна. Неизвестный сопротивлялся отчаянно, но всё меньше и меньше, а когда близко под кормой судна показалась извивающаяся в бурлящей воде громадная акула, охотники, даже эти – самые молчаливые на судне ребята, в восторге или в страхе громко «ахнули», но не растерялись. Подхватили акулу сачком из капроновых веревок, перебросили конец выброски через ролик лебедки, и вскоре гигант около трех метровой длины барахтался на палубе, опутанный сачком. Долго они обозревали чудовищную добычу, размышляя как с ним поступить. На палубе никого, кроме них двоих, не было.
У Игнатьева назрела роковая мысль. Решил сохранить зверя живым до утра, чтобы показать всему экипажу, а для этого надо было освободить его от крючка и бросить в плавательный бассейн судна.
- Дурак я. Не подумал, что эта – громадина, а не рыба, и даже не щука. – Стал бичевать себя Саша за свою наивность, когда я возился с его рукой на операционном столе, – понадеялся на сачок и вот... надо было мне – дураку... Говорят: «Из-за дурной головы ногам нет покоя», а у меня часто бывает, что из-за дурной головы нет покоя и ногам и рукам. А на сей раз, и вам не дал спать.
- Ничего, Сашенька, ничего, – бодрил я его, прервав напев песни: «Наверх вы, товарищи…», который я тихо напевал, одновременно слушая обрывками, рассказ Саши с дополнениями Гарика, который мне помогал. – Руки и ноги бывают в покое у человека, у которого голова не соображает, а такая голова, как у тебя, Саша, дает им работу всегда, и они всегда благодарны своему хозяину – голове. А у тебя руки и ноги головой не обижены. Ты видишь, какого зверя обезвредил? Ты даже меня развеселил. Давно я соскучился по работе, и вот пришла мне на помощь твоя светлая голова. – Шутил я, заканчивая операцию.
- Ну, как там, сильно? Можно посмотреть? – приподнял Саша голову.
- Не торопись. Досказывай, что было дальше? – предложил я Саше, показав ему на миг кисть с висящим с нее крючком.
Чтобы вырвать крючок из пасти акулы они вдвоем сели на акулу, обхватив её ногами, чтобы зафиксировать её голову. Это им удалось, видимо временно. А когда Саша взялся за крючок в пасти акулы и задвигал им, чтобы его вырвать, акула встрепенулась так, что, Багдасарян и Игнатьев отскочили от неё. Саша отдернул руку, чтобы кисть не оказалась в пасти зверя. Но… рука задержалась у её пасти, и кто-то дернул его кисть… они оказались с акулой связанными гибким тросом. Оказывается, чтобы акула не могла перегрызть выброс. Крючок к выбросу был прикреплен через гибкий железный трос, а второй крючок меньшего размера, прикрепленный в отдалении от основного, и предназначенный для более мелкой добычи, вонзился в большой палец Игнатьева...
Багдасарян, видя беду, вновь кинулся на зверя всем телом, чтобы дать Саше возможность освободить палец от крючка. Но казавшийся спокойным зверь вновь стал биться с большим остервенением. Сбивал он Гарика со своей спины то в одну, то в другую сторону, и чем больше Гарик пытался его удерживать, тем больше он барахтался, дергая и ведя за своими движениями руку Саши.
Все попытки освободить руку Саши от крючка ни к чему не принесли, а крючёк всё больше вонзался в ткани пальца…
На удивление Саши Гарик куда-то побежал.
- Неужели Гарик оставляет его в беде, - на миг подумал Саша, но вслед ему ничего не сказал.
Игнатьев барахтался с акулой один на один, маневрируя рукой за движениями её головы, как бы ведя её за узду на расстоянии 20-30 сантиметров от пасти зверя с остротой бритвы зубами. Он уже не пытался удерживать несколько успокоившегося гиганта, а лишь лавировал своими движениями за уже ленивым дёрганием головы акулы.
- И долго тебя акула вела за руку? – пошутил я.
- Да. Наверно, долго.
- Нет. Не очень долго. – Виновато заговорил, молчавший до этого Гарик. – Но время, конечно, прошло, пока я нашёл вахтенного механика. А он говорит ключи от токарни у Игнатьева.
- Ну, как же ты раньше не подумал, что токарь на привязи у акулы? – попытался я рассмешить ребят.
- Я думал там открыто. Но всё же быстро нашёл электрика, взял у него кусачки и бегом назад. – Продолжал оправдываться Гарик.
- Гарик, тебе нет необходимости оправдываться. Все знают, как ты быстро ходишь, – сказал я, зная, о его медлительности, но, не желая лишний раз подчеркивать это, а он понял комплимент правильно...
- Нет, нет. Гарик молодец. Он хороший друг. Помахал головой Саша, держа уже с повязкой руку в косынке, подвешенной на шее.
- Да я знаю! Доктор шутит. – Виновато улыбнулся Гарик, помня, видимо, как я часто его, медлительного, шевелил. – Доктор знает, что я всё делаю медленно, но тогда я быстро вернулся.
- Гарик всё делает медленно, но уверенно и аккуратно, уточнил Саша.
- Почему ты сразу не пришел ко мне? – спросил я Сашу, показывая ему крючок, вытащенный из его кисти.
- Не хотели Вас беспокоить, и мы ч Гариком пытались плоскогубцами вытащить крючёк сами, но не смогли, – ответил за Игнатьева Гарик.
- Вы уж извините нас! – Посмотрел Саша на Гарика, а потом на меня, поднимаясь с кушетки, служащей операционным столом.
Когда после окончания операции в пятом часу утра пришли мы втроем на корму судна, морской зверь был кем-то заколот и порублен на куски. А кто-то из ребят ночной вахты вытащил из пасти уже мертвой акулы большой крючок, наживил его акулиным мясом, и бросил в море, привязав выброску за ножку стойки леера у самого фальшборта, видимо, надеясь поймать ещё одну акулу.
Мы собирались уходить, когда несколько ребят из ночной смены вышли из камбуза и направились в нашу сторону.
- Доктор, это мясо уже свежее, и не за счет желудка членов экипажа, – сказал моторист Пиваков, показывая в сторону выброски с крючком на конце, наживленным куском мяса акулы, желая, видимо, съязвить или сказать в мой адрес комплимент. – Теперь ловля морского зверя пойдет веселее.
- Ребята, – обратился я к Саше и Гарику, – всё уже в прошлом. Но скажите, пожалуйста, а разве нельзя было акулу с крючком в пасти бросить в бассейн, не рискуя своей рукой?
- Пожалел гада. – Игнатьев покрутил пальцем здоровой кисти у своего виска. – Главное – хотел крючки освободить, чтобы ещё половить акул.
Мы ещё несколько дней стояли там, но до конца нашей стоянки акулы к судну больше не подплывали.
*

СЛЕДЫ «ЧУЖОГО» НА СУДНЕ.
Это случилось в марте 1972г. на танкере «Гдыня», первом из серийных танкеров отечественной постройки этого типа с водоизмещением в пятьдесят тысяч тонн с двумя надстройками: средней и кормовой.
Вышли мы в рейс из Одессы и шли в Эгейском море. Экипаж мне ещё не знаком. Но заметил, что, как и на многих прежних судах, первые двое-трое суток не все члены экипажа приходят на прием пищи в кают-компанию и в столовую рядового состава, допивая спиртное и закусывая привезёнными их жёнами к приходу судна в советский порт и дополнительно приобретёнными в порту продуктами.
И сегодня на завтраке в кают-компании было очень мало командного состава. Поэтому, после завтрака, не задерживаясь в кают-компании на обычную короткую утреннюю морскую травлю, пошел в судовой лазарет знакомиться с документами и медицинским оснащением судна.
Только зашел я в лазарет, как по внутренней принудиловке объявили, чтобы всем членам экипажа, кроме вахты, собраться у входа в помповое отделение.
Я подумал, что это обычная учебная тревога и, как полагается в таких случаях, надел спасательный жилет, взял медицинскую сумку неотложной медицинской помощи и прибежал к указанному месту. А когда прибежал, там уже полно было членов экипажа. Но не все были в спасательных жилетах. Я подумал: наверно необычное – военное учение, и, став в стороне, на всякий случай, стал проверять наличие в сумке всего необходимого для оказания помощи в таких случаях, наблюдая одновременно за действиями остальных.
Старший донкерман рассказывал о каком-то своем подозрении, а первый помощник капитана, жестикулируя руками, расставлял экипаж по «боевым» точкам, разъясняя каждому его задачу. Боцман с нейлоновой сеткой, растянутой обеими руками, стал у двери помпового отделения, чтобы накинуть её на «диверсанта», а старший донкерман своей левой рукой держал ручку входной двери того отделения, а в правой руке держал дубину, чтобы оглушить «диверсанта», если он выскочит в дверь... Первый помощник распорядился мне вернуться в лазарет и быть готовым для оказания медицинской помощи, и я ушел... Мне навстречу попал второй донкерман с заспанными глазами и, удивленно спросил: что случилось? Но я побежал дальше, не зная, что ему ответить…
Прибежав в лазарет, только успел оставить сумку и надеть халат, как объявили по судну: «Отбой тревоге!».
Оказывается, первый донкерман накануне в конце рабочего дня покрасил трапы и верхнюю площадку в помповом отделении, закрыл входную дверь и ушел. А когда утром туда пришел, обнаружил на наружной палубе у входной двери громадные следы от краски на обуви человека. Он знал размер ноги второго донкермана больше, чем у него, но не настолько же... значит, в помповое отделение вошёл кто-то другой, может диверсант – чужой?.. В таком случае положено доложить руководству судна, начиная от вахтенного помощника и выше по инстанции. Утром на вахте был, как обычно старший помощник капитана. Тот доложил капитану, капитан дал распоряжение своему первому помощнику, а сам пошел на свой боевой в таких случаях пост. Решили прежде, чем объявить тревогу, разобраться: вызвали свободных от вахт членов экипажа к помповому отделению, расставили по палубе и на выходы из помещений судна посты.
Когда второй донкерман, прибыв на место, спросил матроса, стоявшего по распоряжению первого помощника капитана на своём посту с дубинкой наготове оглушить «диверсанта»: «Что случилось?» тот, держа дубинку в боевом положении, лишь повернув голову к донкерману, ответил: «Ловим чужака». Донкерман, продолжая подходить ближе к двери помпового отделения, громко безадресно спросил: «Откуда знаете, что на судне чужак?». Тогда первый помощник с таинственным взглядом показал на следы огромных ботинок у входа в помповое отделение…
- Ну и чудаки!.. – взялся за живот второй донкерман... Отбой тревоге! – объявил он сквозь заразительный смех...
Тогда только обратили внимание, что новый второй донкерман выше всех ростом, посмотрели на ботинки на его ногах, они громадные: видно было, что они больше даже его ног ещё на два размера…
- Извините, пожалуйста! – он обратился к первому донкерману. Я эти ботинки вчера получил у боцмана, сразу не обратил внимания, а когда вечером надел, заметил, что они на моей ноге болтаются, но не стал его на ночь беспокоить, планируя их обменять сегодня. Не снимая их, пошел в помповое отделение, и, не заметив, что там только что покрашено, зашел, и… ноги прилипли… я задом вышел и снял ботинки, чтобы дальше не пачкать палубу. Хотел утром всё перекрасить... не успел. Простите, пожалуйста! - он обратился ко всем ещё раз. – Я сейчас всё перекрашу.
Несколько дней спустя, перед демонстрацией в столовой команды кино первый помощник капитана провел беседу о бдительности в деле охраны границы страны и похвалил старшего донкермана, подчеркнув, в то же время, что получилась хорошая тренировка, близкая к реальности...
*

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ.
Эта история произошла на другом судне, а слышал я о ней на танкере «Луганск, куда я был направлен на период отпуска основного судового врача.
На то же судно, как и я, перед рейсом прибыл новый второй помощник капитана, и он однажды в рейсе, когда после ужина в кают-компании давали «морскую травлю», рассказал эту историю.
На том судне, где произошла эта история, рассказчик работал старшим помощником капитана, а после того случая его понизили в должности до второго помощника капитана и прислали на данный танкер. Сразу в тот же вечер у себя в каюте я постарался по свежей памяти записать основные моменты рассказа, а позже отдельные детали уточнил в личной беседе.
Для удобства изложения, с позволения читателя, изложу от имени третьего лица. Итак…
В один из августовских дней судно возвращалось в Новороссийск из заграничного рейса с грузом спирт в танках. Согласно общей установке пароходства: проводить всякие собрания на судах после их захода в Чёрное море, сразу после прохода пролива «Босфор», в конце рабочего дня, проводили заседание профгруппы судна. На нём старший помощник капитана отметил ряд недостатков в работе экипажа, в том числе и обслуживающего персонала. Сделал он несколько серьезных замечаний и в адрес буфетчицы Раисы, отмечая неаккуратность в работе, случаи употребления спиртных напитков вместе с членами экипажа.
Буфетчица промолчала, но, сказав соседнему матросу что-то на ухо, вышла…
Если бы старпом услышал, что та сказала матросу на ухо, то он бы, возможно что-то предпринял, и дальнейшие события развернулись бы иначе, но он эти слова не слышал, а буфетчицу никто не остановил, а та так и не вернулась на заседание.
После заседания профгруппы старпом зашел в кают-компанию и обнаружил, что там посуда после ужина не помыта и не убрано. Он пошёл к ней в каюту, но там её не оказалось. Не было её и в столовой команды, где готовились крутить фильм. Тогда старпом спросил: «Никто не видел буфетчицу?» Все промолчали, а матрос, кому она шептала на ухо, между прочим безадресно заявил: «Да она, наверно спряталась. Уходя, она сказала мне на ухо, что старпом её ещё будет искать...»
Объявили тревогу и начали досмотр судна. У леерного ограждения по правому борту судна обнаружили её босоножки и привязанную за леер её косынку, о чем сообщили вахтенному на мостик, где находился и капитан.
- Человек за бортом! – Объявили по принудиловке тревогу.
Уточнили максимально приблизительное время выброса утопленницы, развернули судно на обратный курс, и пошли на средней скорости. Уже темнело, поэтому включили все бортовую иллюминацию и прожектора. Когда дошли до предполагаемого района события, выбросили световой буек, и на самом малом ходу дефилировали вдоль и поперек курса. Искали, гудели, кричали через мегафон, периодически останавливали машину, чтобы слышать ее, возможный зов о помощи. Не нашли и уже легли на обратный курс. Вдруг…
- Эй! На судне! – Услышали на судне недалеко от борта носовой части, и передали на мостик. Машину остановили, направили прожектора на голос и недалеко от светового буйка обнаружили самоубийцу в спасательном жилете.
- Дура! – вырвалось у старпома, когда подняли её на борт.
Буфетчицу повели в лазарет, осмотрел её доктор, накинул на неё халат, и вместе со старпомом привели её к капитану…
Когда зашли к нему, тот раздраженный прохаживался по каюте.
- Почему вы так поступили? – спросил он буфетчицу, не предлагая никому садиться, как только старпом и доктор её ввели в каюту.
- Хотела проучить старпома, – ответила она с нахальной улыбкой, как ни в чем не бывало, даже не посмотрев на старпома.
- За что? – переспросил капитан.
- За постоянные придирки... – ответила она в том же тоне.
- Придирки или требования?
- Какая разница? Почему только ко мне так?..
- Вы же живете по левому борту. Почему ваши туфли оказались не там, а у правого борта? – капитан задал ещё вопрос, шутливо улыбаясь.
- Я же оттуда и прыгала!
- А почему же не с левого, где вы живете? – продолжал капитан допрос в том же шутливом тоне.
- Ветер же с левого борта и меня могло затянуть под винт…
- Почему же не с кормы?
- Но там же водоворот. Могло затянуть в глубину и можно не всплыть.
- Почему же туфли сняли? – Уже зло улыбнулся капитан.
- Они бы мешали плавать.
- Не всё ли равно? Утонуть в туфлях или без них?
- Я же не собиралась утонуть. Потому и жилет надела – Удивленно ответила буфетчица. – Я хотела только проучить…
- Кого?
- Ясно, кого!
- Почему вы считаете, что кого-то проучили бы? Вы бы утонули, если бы мы не заметили ваше исчезновение и не вернулись?
- А я знала, что вы за мной вернетесь. А что удержусь на воде и дождусь вашего возвращения, была уверена. Я же живу на берегу Черного моря и имею 2-й разряд по плаванию. Я всегда заплывала далеко, и пограничники не раз меня возвращали на берег. Если бы вы не вернулись, дождалась бы другого судна или доплыла бы до Турецкого берега.
Убедившись в неуравновешенности буфетчицы и её наглости, капитан распорядился изолировать её в судовом лазарете, и выставили постоянную охрану до прихода в Новороссийск. Борьбу же с пьянством усилили вплоть до сухого закона на судне...
- По приходу в Новороссийск капитан списал её с судна, а карантинные врачи отвезли в психдиспансер. Приказом начальника пароходства капитана понизили в должности до старпома, а старпома до второго помощника...
Атлантический океан.
*

ИЗ ПРИЗНАНИЙ КАПИТАНА.
16.,03.73г. Атлантический океан. На танкере «Комсомолец Кубани» типа «Гдыня» нашей постройки грузоподъемностью в 50 тысяч тонн.
Ввиду того, что Суэцкий канал был ещё закрыт, шли с сырой нефтью на Кубу с планом в очередной раз совершить круг по треугольнику: Куба – Персидский залив вокруг Африки – Европа.
Обычно после прохода пролива Гибралтар капитан и часть командного состава судна, чувствуя себя в океанских просторах свободнее, после ужина больше проводили время в кают-компании, и давали морскую «травлю». И вот, однажды при такой «травле» слышал признания капитана о любовных похождениях своих и других членов экипажей судов, на которых он ранее работал. И вот, что он рассказал.
РАССКАЗ ПЕРВЫЙ.
«Как-то к нам на судно прислали молоденьких поваров-практиканток. Среди них была буфетчица лет 20-ти, стройная, красивая, грудастая, с горящими как фары и бегающими глазами с длинными ресницами. Словом, она была такая, какой я не до и не после не встречал. Я очень жалел, что она такая родилась поздно, когда я уже в возрасте и женат...
В рейсе она ежедневно, согласно своим обязанностям производила у меня уборку. Каждый раз я с трудом удерживал себя от глупостей, боясь, встретить отпор и возможных служебных и семейных осложнений. Боясь, что когда-либо могу сорваться, когда она приходила убирать у меня в каюте, я, при любой занятости неотложными делами, уходил на ходовой мостик. Она убирала долго, а когда я возвращался к себе, она вновь забегала в каюту и делала вид, будто где-то забыла убирать... и долго возилась... пока я не уйду... Я почувствовал, что она тоже неравнодушна ко мне…
И вот, перед приходом в Гавану она заболела. Доктор заподозрил у неё аппендицит, и по приходу в Гавану мы её списываем.
Когда мы с доктором проводили её и она села в машину нашего представителя в Гаване, мы стояли в стороне, машина, тронулась... но вдруг она остановилась. Та девушка вышла из машины в мини юбке и почти побежала в нашу сторону так, будто она что-то очень важное забыла. Подбежала ко мне вплотную и…
- Разрешите, товарищ капитан, вас поцеловать, – сказала она, покраснев.
Меня аж передернуло. От сердца по телу пошёл приятный перекат волнения. Я растерялся, и не успел что сказать, как она, почти повисла у меня на шее, подтягиваясь на шпилевых каблуках к моему лицу. Поспешно, но горячо дважды меня поцеловала в обе щёки…
- Я вас люблю! – она сказала полушепотом, медленно удаляя своё лицо от моих щёк, и побежала к машине.
Я был ошеломлен таким, неожиданным признаньем, и еле удержался от объятия её, и взаимного поцелуя, опомнившись, что я не один... Остолбенев, стоял, пока она не добежала до машины. А перед раскрытой дверью машины обернулась и, помахав рукой, села в машину... Лишь тогда, когда дверь машины захлопнулась, а машина тронулась и повернула за поворот, я пришел в себя, и, обернувшись, заметил, что все остальные провожающие, в том числе и наш доктор, уже на середине причала, а я стою один. Я шёл на судно с испорченным настроением. До сих пор жалею, что не проявил нахальства тогда, когда она не раз бывала у меня в каюте один на один и ни... – Он жалеючи поерзал в кресле. – Если бы я знал тогда, что она втрескалась в меня, то меня бы не сдержал и целомудрие её, о чем я знал из её медицинской книжки. Я бы пошел на всё, и она бы уже была моя…»
С цинично ехидным сожалением закончил капитан своё признание.
Я же подумал. Какая пошлость! Какая хамоватая самоуверенность, спекулируя своим положением, что часто бывает на судах.
Я думаю, этот поцелуй был не признанием в плотской любви, а лишь выражением признательности за проявленное к ней внимание на чужбине. А может, я ошибаюсь?..
Такая оценка рассказчиком поведения девушки, почти вдвое моложе себя, я бы сказал, по своим меркам – пошлая, поразила меня. И я хотел у него уточнить о последующей судьбе их отношений, но… он уточнил сам: «Я бы женился на ней, рискуя разводом с женой и потерей должности, но позже с той девушкой не встречались...»
Мне было ясно, что у рассказчика к той девушке была не настоящая любовь, а тяга к удовлетворению своей плотской похоти. И захотелось мне задать ему разоблачительный вопрос: если он влюбился в неё настоящей любовью, и был готов ради неё пойти на любые жертвы, почему не использовал свои возможности найти её через отдел кадров пароходства? Но, подумав, решил не вступать в бессмысленную дискуссию…
Как вы думаете, уважаемый читатель: хорошо или плохо, что они больше не встречались?
*
РАССУАЗ ВТОРОЙ.
«Мужчина, влюбившийся в женщину и допустивший возникновение у себя чувства привязанности к ней, глупеет, и чем больше потом пытается выйти из неловкой ситуации, тем больше запутывается, как муха в паутине, и к первой его глупости добавляется вторая, третья и бесконечно. Поэтому, мужчина должен быть мужчиной всегда, делать своё мужское дело, не допуская своей привязанности к женщине».
Такое предисловие капитан предпослал своему следующему рассказу при очередной травле в кают-компании после ужина.
«Извини, доктор. – Начал он, обращаясь ко мне. – Эта история об одном из твоих коллег».
Его извинение, да еще после его недавнего первого, на мой взгляд, пошловатого признания, меня насторожило, и сказал: «пожалуйста, мы врачи не обидчивы», хотя можно было сказать: «Врачи на больных не обижаются», но я не хотел его обидеть.
Его второй рассказ убедил меня в его умении передавать тонкости чужих переживаний, если даже он фантазировал.
«Так, вот. – Начал он пересказ признания того судового врача. – Года два назад к нам на судно прислали врача средних лет с хорошо сохранившейся внешностью ростом чуть выше нашего присутствующего доктора, но такой же брюнет, но по паспорту русский. – С улыбкой он уточнил, глядя на меня. – Словом, был он средний мужчина. А для женщины мужчина чуть красивей обезьяны – красавец, если, конечно, он – мужчина. – ехидно ухмыльнулся рассказчик. – Он был хорошо эрудирован и общителен, но в течение двух прошедших рейсов не проявлял интереса к женщинам, хотя на пищеблоке, можно сказать под его опекой работали, примерно его возраста и моложе довольно симпатичные женщины. Двое даже заигрывали с ним, но он выдерживал с ними дистанцию. Мы ему завидовали и, в шутку, упрекали его в не использовании им своего права на медосмотры. Он каждый раз уходил от таких разговоров, заявляя, что «Белый халат – надежный барьер от необдуманных шагов».
Но вот в третий рейс к нам прислали буфетчицу. Симпатичная женщина 35-ти лет, но выглядела значительно моложе своего возраста, среднего роста блондиночка с правильными чертами лица и всегда с приветливой улыбкой, стройная, не полная, но, как в таких случаях говорят, женщина в лице и теле.
В начале рейса у нашего доктора всё шло как прежде, но вскоре стало заметно, что он чаще стал бывать в буфете комсостава, стал более разговорчив и приветлив. Он и ранее был опрятным и всегда подтянутым, но у него появилась ещё большая подтянутость и ласкательная вежливость ко всем членам экипажа, ежедневно брился, одеваться стал более аккуратно, чем в прежние рейсы. Но во второй половине рейса появилась у нашего доктора ещё и задумчивость. Он стал менее разговорчив и в кают-компании мало задерживался.
Безусловно, многие члены комсостава судна заметили эти изменения у нашего доктора, но вряд ли кто-то подозревал, что причиной тому женщина... Тем более, что он о женщинах говорил высоко идейными словами как об идеале природы, не всем понятном. Всегда, когда в кают-компании шёл мужской разговор о женщинах, он всегда их защищал и со скрежетом зубов осуждал тех, кто рассказывал о них циничные вещи и давал им пошлые характеристики. А когда мы вступали с ним в спор и доказывали ему обратное его мнению, он, чаще, поднимался и уходил.
Через некоторое время ко мне попала его исповедь к нашей новой буфетчице, содержание которой меня поразило. Мне было непонятно такое выражение признания в любви к чужой женщине. Да и своей жене я никогда не изливался. – Заключил он, иронически улыбаясь и доставая листы из кармана, и «Вот слушайте». – Сказал он.
Я был поражен таким кощунством и подлостью. Я его ранее, даже после «первого признания» высоко уважал, а теперь стал опасаться за его репутацию среди экипажа, думая, что в признаниях моего коллеги будут указаны фамилии. Тогда огласка их была бы вдвойне подло. Но ни имен и ни фамилий не оказалось, и я, несколько успокоившись, остался слушать, полагая, что, возможно, это его личное сочинение, или переписано из какого-то романа.
- Так вот. Имени возлюбленной нет. – Сказал рассказчик, разворачивая листы. - Но условно её назовем, Екатерина Петровна, – и начал читать.
Я знал, что они без меня несколько раз после ужина в кают-компании дискутировали о каком-то письме и продолжали и сегодня. Я попросил капитана письмо, чтобы самому прочитать, чтобы я тоже мог принять участие в дискуссии предметно. Он согласился. Я всю ночь и следующий день прочитал это письмо моего коллеги.
Признаюсь, я читал немало романов с описаниями любовных излияний мужчин и женщин друг другу, но такого откровения, мне показалось, не встречал, и у меня возникла идея переписать это письмо моего коллеги и на его основе написать повесть в будущем.
Привожу содержание этого письма.
«Екатерина Петровна, сегодня вы, почему-то, на очередную процедуру, не пришли. Я удрученный за свой недавний необдуманный поступок, ещё раз прошу извинить меня.
Не надеясь, что я в состоянии волнения смогу всё объяснить вам последовательно и убедительно словами, приготовил свою исповедь письменно. Ни устного и ни письменного ответа не жду. Лишь хочу, чтобы вы не были обо мне превратного мнения. Прочтите, пожалуйста, её внимательно про себя здесь в амбулатории и верните мне, а я скоро вернусь.
Семейный человек, допустивший признания в возникновении чувства привязанности к чужой женщине, глупеет. И, чем больше старается он после первой невольной не осознанной глупости выйти из неловкой ситуации и восстановить свою репутацию, тем больше, как муха в паутине, запутывается. И, если не найдет в себе мужества остановиться, забыть этот внезапный в себе порыв и… удалиться от неё, то он за первой глупостью повторит вторую, третью… и затрудняюсь сказать, к чему приведёт всё это в конечном счёте, ибо тут стандартов нет. Согласны ли Вы со мной? Я думаю, от Вас отрицательного ответа на это не будет.
Ну вот, Екатерина Петровна, одним из таких глупцов стал я.
Я не верующий человек, но женщина для меня божество. Я считаю, что женщины – розы жизни. Но к ним, в отличие от роз, надо относиться не как к временному украшению для временного наслаждения обаятельно пышной притягательной красотой и благоухающим ароматом. Мужчина должен относиться к женщине не как кусту роз, с которого он мимоходом, при случае срывает самый красивый бутон и, упоённый наслаждением его красотой и ароматом, не замечает слезоточивого горя куста о потере лучшего своего украшения... Мужчина должен относиться к женщине так, чтобы она всегда оставалась как вечно свежий и цельный куст ароматных цветов роз.
Мужчина должен быть для женщины не как солнце после полудня, когда под его палящими лучами вянут лепестки цветка, а как утреннее, когда под его нежно ласкающими теплыми лучами бутоны распускают свои лепестки готовые к нежному объятию. И тогда куст сам со всеми своими бутонами потянется к нему, гонимый неудержимой клокочущей как родник силой любви, готовой подарить любой бутон и всего себя благоуханьем, превращая свои защитные шипы в пуховые подушки.
Мужчина должен относиться к любой женщине нежно и внимательно, оберегая её здоровье, честь и достоинство, если даже преследует он цели «сорвать лишь бутон» и тем более, если эта женщина – его жена. Тогда, даже неизбежно приходящие с возрастом морщины на её лице, будут бутонами роз в новой форме, но с прежним, притягательным ароматом и живительным маслом для затухающего костра.
Многие люди, в том числе и некоторые ученые, доказывают, что любовь к женщине со временем исчезает, и взамен приходят привычка и уважение к ней. Я еще до женитьбы теоретически не соглашался с этим, а теперь, на практике почти за двадцать лет семейной жизни убедился, что я прав. За это время и у меня появились привычка и высокое уважение к ней, но они появились не взамен неудержимой прежней юношеской любви, а наряду с ней и, дополняя друг друга взаимно. Любовь, привычка и уважение удвоились. Именно поэтому за это время я сохранил свою кристальную верность ей. Верите Вы в это? Я убеждён, что не верите. И, действительно, не все верят в это. Но, тем не менее, если у вас осталась хоть мизерная частица веры в мужчину, то поверьте, что это кристальной чистоты правда.
Извините за такое (возможно, по-вашему) неуместное признание. Но я не могу об этом не говорить, чтобы Вы меня правильно поняли. Хотя, почему я прошу извинения? Такая верность разве осудительна? Этим надо гордиться и я этим горжусь. Но разве об этом можно говорить во всеуслышание без риска быть осмеянным массой мужчин-циников. Я ни раз бывал осмеянным отдельными мужчинами, когда я говорил не о себе, а о необходимости такой верности между супругами вообще.
Чувствую, Вы устали от читки исповеди, возможно кажущейся Вам бредом сумасшедшего. Но, прошу Вас, наберитесь терпения и почитайте её до конца, чтобы понять, к чему же она.
Общеизвестно, что у любого физиологически полноценного человека, независимо от того, этот человек мужчина или женщина, всегда имеется тяга к человеку иного пола. И, когда в длительное время нет рядом жены или мужа, то это влечение проявляется к приглянувшемуся лицу иного пола. Я не собираюсь осуждать кого-то и идеализировать себя. Такое состояние у меня в жизни бывало ни раз. Но я на женщину никогда не смотрел как на субъект утоления своей похоти. Я не мог больше, чем чисто товарищеские и, даже, дружеские отношения строить с женщиной, если она внешне, душевно и своим поведением не была мне привлекательна, и, во всяком случае, если нравилась она мне меньше, чем моя жена. А если она даже соответствовала моему вкусу в этом отношении, то и тогда я не шел на большее сближение, пока не познавал ее всесторонне: характер, кругозор, мировоззрение, отношение к людям чужим и своим, внешнюю и внутреннюю опрятность и т.д. Если что-либо из всего этого мне не по душе, не мог (да и сейчас не могу) проявлять к женщине внимания больше, чем человеческая вежливость и уважение.
Но вот, по стечению обстоятельств, мы с Вами оказались на одном судне.
Мы встретились с вами не тогда, когда я длительное время был далеко от жены, когда возникшую у меня симпатию к вам как к женщине можно было бы объяснить физиологическим голодом. Но до того, как Вы принесли мне свои медицинские документы, мы с моей женой уже три дня были вместе и достаточно хорошо провели время, чтобы возникновение симпатии и тяги к женщине объяснять лишь физиологической потребностью.
При короткой беседе с Вами в Вашей внешности, в обаятельном выражении лица, в свободно смотрящих умных глазах, в манере держаться и разговаривать и много того приятного и привлекательного для меня я увидел в вас, чего я не видел ранее ещё ни у одной женщины, кроме моей жены. И сейчас я теряюсь в определении, у кого этих достоинств больше у Вас или у моей жены. Я надеюсь, что моя жена не обидится за мои эти сравнения, ибо она достаточно культурная, образованная и эрудированная, чтобы понять, что этим она может только гордиться, что она для своего мужа является образцом в характеристике и в оценке других женщин.
Вы с моей женой с точки зрения художника внешне не похожи, но в манерах общения с людьми, в поведении, в рассуждениях и т.д. у Вас с ней что-то трудно уловимо общего очень много. Но, пожалуйста, не подумайте, что я влюбился в Вас, как говорят: «С первого взгляда». Если последующее мое поведение по отношению к Вам дало повод подумать об этом, то её можно назвать лишь платонической любовью. Поэтому, пусть будет спокойна и моя жена. После встречи с Вами ни на миллионную долю мои к ней уважение и любовь не уменьшились, и свою жену люблю, как и прежде, кристально чистой любовью…
Но вот через день после нашей с Вами встречи мы с женой расстались, а наше судно вместе с Вами в составе экипажа вышло в длительный рейс: на Кубу – вокруг Африки – в Персидский залив – в Европу, по треугольнику, как мы тогда «окрестили» эти рейсы. Я в такие рейсы ходил не впервые, и представлял, каким он будет тяжелым и нудным. Но одно то, что в данном рейсе будет человек, который произвел на меня столь приятное впечатление, предвкушал относительную легкость данного рейса. Тем более, что это впечатление с начала рейса время от времени мелькает на судне, в вашем лице, которую я могу сравнивать, хотя и, пока, не полностью, с моей женой.
Пусть не обижаются другие женщины. Я ни в коей мере не хочу умолять их достоинства. Хороших, красивых, обаятельных, культурных, умных и порядочных с духовным благородством женщин много. Их подавляющее большинство. Даже мало, кто из женщин лишен этих достоинств, хотя не всегда достойно их оценивают мужчины. А я говорю, исходя из своего вкуса, своего понимания женщины, о своих чувствах и отношениях к ним.
Мне и ранее встречались женщины, производившие на меня сначала приятное впечатление, но в последующем оно не перерастало в обаяние и симпатию или удавалось найти в себе силу, чтобы не давать своим чувствам развиться до привязанности. Возможно, этим бы закончилась и наша с Вами необычная для меня встреча, всколыхнувшая мой внутренний мир больше, чем все прежние. Но вышли мы с Вами в длительный рейс на одном судне, где не встретиться и не поговорить, хотя бы, на официальную тему, даже с не привлекательным для тебя человеком невозможно. Тем более нельзя избегать встречи и беседы с человеком, который тебе симпатичен и, к которому тебя тянет и невольно, и особенно, если этот человек – женщина, и ты опасаешься перерастания симпатии в нечто большее в отношениях между мужчиной и женщиной...
Я ведь не только не избегал Вас, а наоборот, искал всякий, хотя бы маленький, повод для встречи, хотя бы мимоходом, и возможности обменяться несколькими словами. Я не боялся этих встреч, уверенный в своей испытанной за много лет стойкости характера и в умении не давать своим душевным чувствам перерасти в большее, чем эстетическое удовольствие…
Однако с каждой, даже мимолетной, встречей и взаимным обменом взглядами, не говоря уже о тех двух-трех словах, высказываемых иногда Вами так ласкательно мягко, что, будто они ложатся в душу как бальзам, вызывающий трепет души.
Иногда между обедом и ужином, когда в течение нескольких часов я не видел Вас, я обдумывал происходящее со мной, и временно мне удавалось взять себя в руки. Тогда я намеревался отнестись к вам сухо и лишь официально, даже строже по службе, чтобы остановить в себе, уже клокочущее пламя… нет! Не пламя любви! Я не допускал и мысли об этом, ибо разделять любовь мужчины между двумя женщинами невозможно. Да и боялся, что победителем в этой бескровной, но в невольно беспощадной борьбе выйдете Вы. Даже, выходя из каюты и, направляясь к Вам на опробование пищи, искусственно напускал на себя излишнюю серьезность и, даже, суровость. Но, пока доходил до дверей пищеблока, все это исчезало, и, открывая дверь, помимо моей воли, мой первый взгляд, взгляд, ищущий, направлялся в Вашу буфетную. Если Вы оказывались там, то моё первое приветствие с неудержимо нежной улыбкой назначался Вам. Вы отвечали тем же, и у меня вновь в сердце клокотало, и, как правило (возможно, Вы замечали), я спасался «бегством» – быстро от Вас уходил…
Вначале я думал, вы вежливы и ласковы только со мной, и это понимал как выражение взаимной симпатии. Признаюсь, это интриговало меня и подогревало моё сердце, и всё это вызывало у меня тревогу возможными последствиями. Но потом я заметил, что Вы почти также вежливы и ласковы в своих отношениях со всеми, кто и не заслуживал этого, даже не был вежлив с Вами. И это у меня вызывало не только неосознанную ревность к этим лицам, но и обиду за Вас. Однако вскоре убедился, что это связано с тем, что Вы, кроме необычных положительных черт, еще и по натуре добрая, выдержанная, высококультурная и порядочная женщина.
Чем больше я замечал у Вас положительные черты, тем больше старался бороться против разгоравшихся у меня к Вам чувств. Как правило, моё сознание побеждало, брало верх над сердцем. Но я же не мог свои отношения к женщине довести до невнимательности и черствости к ней лишь с той целью, чтобы возникшие в себе притягательные к ней чувства превратить в чувства, отталкивающие от неё, которые бы обидели её. Тем более что она не обычная для меня женщина, и заслуживает, поэтому, не черствого к ней отношения, а особого внимания.
Стараясь не давать своим чувствам воли, и держать себя в рамках приличия, я оставался к Вам лишь внимательным.
Однажды, я в Вашем буфете Вам объяснял, (да, именно объяснял, ибо я не мог вам делать замечания) что и как надо делать, чтобы не нарушать санитарный порядок. Для большей убедительности, и, стараясь, как бы, смягчить тон своих объяснений, слегка невольно коснулся Вашего плеча. Возможно, сами тоже обратили внимание и помните, как я быстро после этого ушел, заканчивая фразу на ходу…
Когда моя ладонь коснулась вашего упруго-мягкого, и опьяняюще теплого плеча, мне почудилось, будто передо мной моя жена. Вы и в этом схожи с моей женой. Меня ударило «током»… сердце забилось так, словно, сейчас выдавит мои ребра. Мне почудилось… я, чуть было, не обнял Вас… и быстро опомнился и ушел...
После этого (вы не могли это не заметить) долгое время, продолжая к Вам быть внимательным, я старался четко выдерживать дистанцию, если даже рядом не бывало никого. Но я заметил, что, если случайно я оказывался рядом и я, невольно, касался любой части вашего тела, то мне было заметно, что это Вам не безразлично. Однако и в таких случаях мне удавалось держать себя в рамках.
Жизнь на судне продолжалась. И однажды, на обратном пути, на Вашем лице появилась злосчастная болячка, и Вы пришли на прием в судовую амбулаторию…
Возможно, если бы я знал, что вы придете на прием в тот день, то я бы собрал всю свою волю, взял бы себя в руки, и не произошло бы со мной то, что удивило Вас. Но, когда Вы зашли в кабинет внезапно, когда я занимался документацией, меня затрясло. Мне чудом удалось остановить дрожание рук, предотвратить заплетание языка и предложить Вам сесть в кресло. Потом я собрался мыслями и надел халат – верный барьер в таких случаях. Вы сидели в кресле с откинутой головой с закрытыми глазами, а я обрабатывал болячку. Мне представилась возможность спокойно наблюдать Ваше обаятельное лицо, не стесняясь Вашего взгляда. Передо мной было божественное для меня лицо, будто блаженно спящей необыкновенно дорогой для меня и близкой мне женщины…
Пусть меня извинят мои коллеги за нарушение профессиональной этики, пусть простит моя нежно любимая жена… ничего подобного со мной ранее не случалось… но, тогда в моей наклоненной над Вашим милым лицом голове все затуманилось, начало меня качать над Вашим лицом как над волнами моря блаженства… Пока я обрабатывал болячку, между моим разумом и моральными устоями с сознанием необходимости соблюдения врачебной этики с одной стороны и тягой с клокочущим сердцем к Вам другой… К концу обработки болячки, всё же, победило сердце и оно победно затрепетало… в глазах потемнело… как магнитом меня потянуло к Вам и мои губы нежно… еле коснулись Ваших… сомкнутых двумя полумесяцами, покрытых нежного цвета помадой губ… Не обижайтесь, Екатерина Петровна, за новое сравнение Вас с моей женой. Но она является для меня эталоном моего идеала, и Вы можете гордиться таким сравнением…
Магнетизирующая мягкость и пронизывающее сердце теплота и в то же время сдержанно не протестующая скупость ваших губ вновь напомнили мне мою жену... и я вмиг опомнился…
Вы не дали мне пощечины, чего я вполне заслуживал, хотя мои губы коснулись Ваших губ в течение лишь мгновения, и Вы не стали меня отталкивать, но в то же время не поощряли мою вольность. Вы не иронической улыбкой… нет, а добрым, мягким, как мне показалось, сочувствующим взглядом отвели свои губы, не отталкивая, а лишь мягко слегка задерживая своей нежной ладонью мое лицо, казалось, преследовавшее за Вашими, удаляющимися от меня губами…
Я, чувствуя свою вину, еле выдавил из себя: «извините» и отошел от Вас, и, тут же овладев собой, попросил забыть о том, что произошло. Я мельком кинутым взглядом на Вас понял, что Вы отнеслись к допущенной мною вольности с удивлением, но в то же время, с пониманием и без осуждения. Вы подтвердили мои догадки, тем, что спокойно поднялись с кресла, подходя к зеркалу и, поправляя свои, покрытые косынкой волосы, сказали: «Ничего. Бывает. Я же не девочка? Понимаю, что значит два месяца одиночества» и, поблагодарив за помощь, и, видимо, заметив мое продолжающееся волнение, добавили: «…Не волнуйтесь, я молчать умею, и это останется между нами», нежно улыбнулись и, поклонившись, ушли. А я остался в глупом – раздвоенном положении. Я терялся в догадках о том, что это значило Ваше нежное, не протестующее и в то же время и не поощряющее отношение к проявленной мной вольности, а потом, на прощание – клятва в сохранении в тайне того, что произошло? Что это? Сдержанное выражение взаимности? Дань за неразделенную внимательность и, выражение чувств невольным поцелуем? Или… о, ужас, это – жалость ко мне? Потом… эта – гарантия?.. Не намек ли на поощрение проявления нежностей к Вам с моей стороны в будущем?..
В последующем я старался быть сдержанным, и некоторое время мне это удавалось. Но, не помню, после которой процедуры, я еще раз попросил извинить меня за ту проявленную несдержанность, и, невольно моя ладонь оказалась на вашем плече… Меня затрясло… как материк перед вулканом… вновь моё сознание оказалось во власти трепещущего сердца… не помню, как Вы оказались в моих объятиях?! В оцепенении я прижимал Вас к себе, стараясь не причинить Вам боль. В полуобморочном состоянии мои губы, не находя Ваших, слились воедино с Вашей шеей, а потом – с плечами… Я был на грани нарушения моей многолетней верности моей жене… но и это блаженство было лишь мгновением…услышал я у самого своего уха Вашу умоляющую полушёпотом, но настоятельную просьбу отпустить Вас. Ваши ладони, сложенные на мою грудь, не грубо, но настоятельно стремились удалить меня от себя…
Моё искреннее уважение к Вам и, теперь ясно можно сказать – испытание платонической любви к Вам, заставили меня не обидеть Вас, беречь Вашу честь и достоинство, не допуская малейшей грубости к Вам, малейшего унижения Вас и насилия над вашей волей. Я постепенно, приходя в себя, и под мягким давлением Ваших ладоней, с усилием над своим душевным порывом, удалился от Вас, преодолевая жгучую боль в своем сердце за возможную Вашу обиду…
Я понял, что это – уже не просто симпатия, а любовь, и, уже не платоническая…
Нежно, по мере постепенного преодоления усилий Ваших ладоней, я Вас отпустил… и, не помню, кажется, Вы ушли, молча. Ушли, молча, но, мне думается, остались обо мне дурного мнения. Эти мои подозрения усилились после того, как вы стали пропускать процедуры, стараясь избегать встречи со мной вообще. Болячка на Вашем лице уже зажила, но в моем сердце, наряду с пламенем чувств, появился нарыв возможной потери Вашего доверия ко мне. Я уже много ночей не сплю, мучаясь в зажженном Вами в моем сердце сомнении, и в неведении, почему Вы подумали обо мне дурно?..
У некоторых женщин, к сожалению, как правило, превратное мнение о мужчине и неправильное отношение к нему. Многим девушкам и женщинам больше нравится у юношей и мужчин проявление ими по отношению женщин смелости, вероломства, даже иногда грубости и нахальства при интимных приближениях. И это часто ошибочно называют решительностью. У таких девушек и женщин, вследствие духовной ограниченности, порой – дурного воспитания в семье, чрезмерные плотские чувства затеняют природную потребность женщины или девушки в нежной ласке, внимания и элементарного уважения к себе.
Такие девушки и женщины чрезмерную, на их взгляд, вежливость, ласковость и тактичность мужчины или юноши во всех стадиях любовных отношений без проявления вероломства часто оценивают превратно. Они это часто оценивают как физическую и физиологическую их слабость и при выборе будущего мужа. К сожалению, вскоре у таких девушек и женщин наступает разочарование. Ведь уважение и любовь никак не могут быть совместимыми с грубостью и вероломством. Они – взаимно исключающие друг друга явления без всяких условностей.
Ведь без внешней привлекательности при кратковременной встрече и без познания в последующем внутреннего мира в течение какого-то периода совместной работы или иных контактов не возникает истинной симпатии. Лишь после возникновения такой симпатии начинается любая душевная тяга друг к другу, в отличие от обычной внимательности культурного человека к любому человеку и к женщине – в особенности. Лишь при совпадении вкусов и отношений к жизненным вопросам рождаются особые уважения между мужчиной и женщиной, допускающие и ласки. А только ласка и вызывает потребность близости и ощущения тепла. Все это является необходимой примерной эволюционной увертюрой любви. И она должна предшествовать сексуальной физиологической близости между мужчиной и женщиной. Физиологическая близость мужчины и женщины никак не должна быть вероломным, а следствием духовно подготовленной взаимной тяги, чтобы она приносила им обоим, кроме физиологической потребности разрядки, и эстетическое удовольствие. Любое иное отношение в сексуальной близости – не естественно, вероломство, грубость, насилие. Да, смотрите отношения животных. Даже они без предварительной ласки и взаимного согласия не спариваются…
Мое искренне осознанное уважение, мои кристально чистые чувства и возникшая душевная привязанность к Вам не разрешают относить Вас к категории выше указанных, дурно воспитанных, на мой взгляд, женщин. Но, если у Вас возникла хоть крупица превратного мнения обо мне, прошу Вас в сердцах, откажитесь от неё. Я прошу Вас не столько потому, что такое мнение обо мне обижает меня, сколько потому, что я не хочу, чтобы к Вашим, возможно, имевшим прежде место ошибкам не добавилась ещё одна. Ещё раз повторяю, я не хочу, не могу верить, что у женщины, которая стала для меня вторым, после моей жены, эталоном в оценке других женщин, было превратное – иное, чем у меня, мнение…
Если же я ошибся, то это для меня большое разочарование в своем умении разбираться в людях. Нет! Ещё раз, нет! Я не допускаю такой мысли…
Но тогда, что же Вас обидело? Неужели эти два порыва, вырвавшиеся помимо моей воли, и, даже – вопреки моему постоянно сдерживающему поведению, Вами воспринято как вероломство и непорядочность?.. Я боюсь положительного ответа… и не требую разъяснений…
В последние дни я несколько успокоился. Этому помог, как я почувствовал, еле заметный холодок в Ваших отношениях ко мне. Это мне понято и, возможно, с Вашей стороны правильно. Но я по-прежнему люблю Вас, и теперь уже мне неважно какой назовете её: платонической, разделенной, односторонней, неразделенной, наконец, безответной или ещё, какой. По-прежнему меня тянет к Вам и жажду видеть Вас, видеть Ваш ворожительный взгляд, проявить внимание к Вам, но, оберегая Вашу честь и достоинство…
Если мне удастся до конца совместного с Вами рейса сохранить свои благородные к Вам чувства, не обидев Вас вновь, то это будет очередной победой проявления мной силы воли над моими внутренними чувствами, но она будет трудной победой…
Трудно сейчас сказать, что в настоящее время во мне превалирует, желание победы или поражения в этой борьбе. Последующие дни покажут…
Сумел ли я высказать Вам всё, что накопилось у меня, сумел ли убедить Вас в чистейшей искренности моих к Вам чувств, неудержимо тянущих меня к Вам всё ближе и толкающих меня на всё и вся, я не знаю. Но у меня нет больше запаса слов, чтобы полнее выразить всё происходящее во мне… Мне кажется, их нет и во всех языках мира, вместе взятых… Может, знаете их Вы? Скажите! Где?… Какие?…
Если Вы меня поняли правильно, то, я убежден, Вы не будете судить меня за эту исповедь. В ней я хотел объяснить Вам чистоту моих отношений к Вам. Хочу убедить Вас в том, что мои теплые отношения, и сближение с Вами, приведшие к тем, двум неудержимым порывам, не преследовали никакой предварительно обдуманной корысти, никакой эгоистической и низменной цели. Что всё мое отношение к Вам исходило и исходит из моей необычной симпатии к Вам, из стремления делать для Вас всё лишь то, что для Вас приятно…
Если Вы что-то не поняли частично или полностью, то я готов ещё и ещё раз разъяснить устно или письменно, в любой желаемой Вами форме.
Но если эта исповедь Вам безразлична, если меня нет в Вашем сердце, и если нет, хотя бы в размере ионической частицы, взаимности… нет! Ни любви! Это было бы слишком. Я хочу лишь постоянной тяги друг к другу, желания ощущения тепла друг друга, хочу, хотя бы, готовности обменяться взглядами и мысленно раствориться в бесконечных глубинах глаз друг друга... Но, если мое безмерное внимание к Вам безразлично Вам, то я не упрашиваю Вас, не хочу насилия над Вашим сердцем… и боюсь услышать подтверждения на все эти «если». Поэтому, вместо подтверждения, прошу, молчите. Лучше я сам – один в своем сердце попытаюсь нести эти чувства к Вам, как к таковой, существующей где-то…
А если Вам и знать о моих чувствах к Вам было неинтересно, и не интересовали мои объяснения о том, чем были вызваны те, допущенные мной вольности, то извините меня за то, что я отнял у Вас так много времени своей пространной исповедью…»
На третий день после ужина в кают-компании, поблагодарив капитана, листки вернул ему.
- Ну, как, доктор? – Спросил он, положив их во внутренний карман морской куртки. – Правда, кажется, он не с нашей улицы? Как вы думаете как врач?
- Нет, я думаю не совсем так, – ответил я. – О человеке говорить отрицательно с ходу, да еще не поговорив с ним непосредственно, тем более, лишь по его письму своей исключительной симпатии, заочно я не привык. Но письмо написано сильно, откровенно, и думаю, такое письмо мог написать честный и порядочный человек.
- Но почему он не объяснился устно, рискнув, что письменная исповедь станет предметом суждений о себе? – Включился старший механик судна.
- По-моему, какой-то размазня, наверно, хотя он на вид был солидным и серьезным человеком. – Как будто сам себе рассуждал капитан.
- Судя по содержанию исповеди, – возразил я капитану, – мой коллега, наоборот, на мой взгляд, вполне порядочный, сильный, кристально честный и высокой морали человек.
- Об этом я не спорю. Но он, я думаю, какой-то, все же, не рыба не мясо. – Капитан сбил пепел с сигареты в пепельницу. – Что это за мужчина? Женщину поцеловал, не встретив, по существу, ее сопротивления, отпустил. А второй раз он её уже обнял и расцеловал в шею и плечи, и тоже не встретил ее сопротивления, даже она отнеслась к нему, по его описанию, ещё мягче. А он опять её отпускает... Это же для неё оскорбление. – Я покачал головой, а он продолжил. – Слушай, доктор, слушай опытного человека. Женщина не может не сопротивляться мужчине, хотя бы, для блезира. Такое же мягкое отстранение, хотя и решительное, как он пишет, равносильно согласию. Так, что, если он в течение многих лет действительно не изменял своей жене, то это, по всей вероятности, за счет своей нерешительности и не понимания психологии женщины. Да ещё боится с нею поговорить с глазу на глаз, а пишет ей исповедь.
- Нет! – решительно я прервал длинный монолог капитана, надеясь, что он закончил свою «рецензию». – Вы, вероятно, эту исповедь читаете не меньше десяти раз, но сути её не поняли. И о женщине, я думаю, судите обывательски, так, какое суждение о них доктор осуждает и отвергает. Минутку, дослушайте. – Не дал я ему прервать себя. – Я думаю, что Вы эту исповедь не показывали своей жене. Если бы это сделали, то она бы дала ей противоположное вашему мнению толкование. Потом, вас удивляет тот факт, почему он не говорил с ней, а написал эту исповедь, следовательно, вас интересует средство и способ, а не суть объяснения. Отсюда, я думаю, односторонние суждения на основе лишь отдельных практических отношений многих мужчин к женщине. А, исходя из сути исповеди моего коллеги, я восторгаюсь его высоко моральным поведением по отношению к женщине, и, главное – перед его смелостью открыто объяснить ей причину своего такого отношения к ней. Я рад, что он не только мой коллега по профессии, но и мой единомышленник в вопросах отношений между мужчиной и женщиной.
- Нугугу, доктор! – Ехидно улыбнувшись, откинулся капитан на спинку кресла. – Что? В медицинских институтах готовят идеалистов что ли?
- Верность к жене и внимательное, вежливое отношение к чужой женщине, чувство долга не унижать её честь и достоинство, не идеализм, а обычные, необходимые черты нормального человека, отличающие его от животных. Хотя, что я говорю? Ведь мой коллега об этом пишет: даже животные не проявляют вероломства вопреки желанию самки...
- Ну, дает наш доктор! – Вы, надеюсь, нас, всех здесь сидящих не относите к ненормальным. – Прервал меня старший механик.
- Я никого не считаю ненормальным. Просто меня удивляет то, что вы осуждаете идеалы, которых придерживается мой коллега. Он же не навязывает их вам. Но в то же время, я убежден, если бы, хотя бы, половина человечества придерживалась его идеалов, то жизнь на Земле была бы гораздо спокойнее и красивее...
- Доктор, все же, прав. – Коротко заявил первый помощник капитана, сидевший до этого молча.
- Но это – утопия. Агрессивность мужчины к женщине – естественный процесс. – Включился в спор начальник рации Виталий.
- Вы не правы! – парировал я и ему. – Если бы в подобных беседах и, вообще, в обычных мужских разговорах люди невзначай, поддаваясь моде, как и вы, не поддерживали друг друга в пропаганде предпочтительности вероломства у мужчин по отношению к женщинам, то в отношениях между мужчиной и женщиной превалировали бы более красивые, на уровне высокой морали отношения. Вообще в вопросах морали и воспитания есть такое понятие: «Если не умеешь правильно воспитывать, лучше вообще не воспитывать». Ведь, смотрите. Вопросами воспитания морали сексуальных отношений среди животных никто не занимается, однако, у них без соответствующей увертюры ублажения самки и без её согласия самец не идет на вероломное спаривание с нею. Я не проповедую возврат человека к первобытному обществу, но и разум человека не должен приводить к извращениям и вероломству в сексуальных отношениях, независимо от того с чьей стороны оно проявляется со стороны мужчины или женщины. Кстати, к вашему сведению, в жизни имеют место и такие факты, когда женщина проявляет вероломство к мужчине. О них, будет время, я вам расскажу в другой раз.
- Ну, ладно! Скажи, доктор, – обратился ко мне капитан, с ехидной ухмылкой и хихиканьем. – Ты ни разу не изменял своей жене?
- На подобные нетактичные вопросы, обычно, не отвечают. – В ответ улыбнулся я ему. – Но, чтобы попытаться примитивно дикое у вас мнение о мужчинах изменить, с гордостью, как и раньше, заявляю, что я в вопросах отношений к женщине последователь мнения моего коллеги.
- Не верим! – Бросил капитан.
- Вы обратили внимание, – спросил я, – на то, что мой коллега не задумывался, пользуется ли сам у этой женщины взаимной симпатией. Благородство доктора украшается именно тем, что его чувства и отношения к этой женщине не обусловлены её отношением к нему. Поэтому здесь исключаются подозрения на спекуляцию её чувствами для соблазна. Она ему нравится такая, какая она есть. Он её уважает, мысленно ласкает и ждет её близости, радуется каждой встрече с ней. В то же время старается не допускать даже повода для разговоров на судне. Ведь он не собирается разводиться со своей женой и не ведёт, во всяком случае – пока, речь о женитьбе на ней. Ни это ли чистая, неосознанно чистая юношеская любовь у этого, уже в солидном возрасте, человека. Разве это заслуживает осуждения или осмеяния?
- Ну, вы и философ! – Выпятил капитан свой подбородок, пристально глядя на меня и, пересаживаясь в кресле удобней.
- Нет! – уточнил я. – Я говорю не словами прочитанных по философии книг, а из жизни. Хотя труды философов тоже рождались из данных наблюдений за жизнью. – И тут же задал ему давно «зудящий» мою душу вопрос. – Откуда эта исповедь попала к Вам? Ведь, исходя из содержания исповеди, он её дал ей только читать?
- Это – военная тайна. – Ответил капитан с загадочной мимикой, гася очередную сигарету в пепельнице
- Все же? Извините! Но с вашей стороны не честно по отношению к моему коллеге. – Я встал и вновь обратился к нему. – Если можно, дайте, пожалуйста, исповедь коллеги. Мне захотелось после нашего диспута ещё раз её внимательно прочитать.
- Но с условием, что мы ещё вернемся к диспуту.
До сих пор я теряюсь в догадках, как это письмо попало к этому циничному человеку? Неужели та женщина, столь благородно описанная моим коллегой, передала капитану, а тот своими нечистоплотными способами завладел им. Неужели эта женщина, ослепленная своими плотскими наслаждениями, согласилась оставить это письмо этому цинику, предав человека, так обожествлявшего её как идеал для всех женщин?.. Всё же, почему он не потребовал у неё назад свою исповедь сразу, как только она прочитала её? А, может, она переписала, а подлинник вернула? Для уточнения надо бы знать их почерки, но, к сожалению, где они…
В любом случае, если мои подозрения правильны, то, какая ужасная ошибка допущена моим благородным коллегой? Трудно это представить и верить…
Прошло несколько дней. У меня назрела идея о сюжете повести, но для её полноты, надо было кое-что уточнить, и я пришел к капитану, вернул ему тетрадь и попросил его, если он знает, рассказать о дальнейшей судьбе героев исповеди. Мне это было важно и для характеристики моего капитана, и уточнить как, всё же, эта исповедь попала к нему?
Об этих намерениях, конечно капитану не рассказал. Сказал лишь о своем намерении написать морскую повесть.
- Огого! – Воскликнул капитан. – Вы, оказывается, не только философ, но и писатель?
- Нет. – Ответил я. – Философствовать могут все мало-мальски образованные люди. Но я не философ и не писатель. А такие записи о своих наблюдениях – мое второе занятие – моё хобби, как говорят. Но, кто его знает, возможно, когда-либо что-то и получится вроде писательского…
- Хорошо. – Согласился он. – Только меня не называть и не включать в свои сочинения.
- Гарантирую! – Приложил свою ладонь к сердцу. А про себя подумал: «оказывается ты еще и трусливый». – Не будет указана Ваша, а их фамилии и так не знаю, но вы можете себя узнать, если мне удастся их издать, и если вам представится, когда-либо, их читать.
- Ладно. – Изучающе посмотрел он на меня. – Только фамилию доктора не скажу. Всё же, не хорошо выдавать мужчину. – Криво улыбнулся капитан.
- Все-таки, порядочность, хотя и лишь сословная – мужская, не совсем потеряна, – подумал я и пообещал ему. – Конечно, согласен. Мне, собственно, нет необходимости беседовать со своим коллегой. Он всего себя и своё мировоззрение описал в своей исповеди. Меня будет интересовать итог их отношений. Хотя, конечно, интересно посмотреть на этого благородного человека, как он выглядит в жизни, какие ещё у нас с ним общие мнения в разных областях жизни? Единственно, с чем из ваших мнений об исповеди моего коллеги я могу согласиться, это то, что он мог всё, что он изложил в мог высказать ей и устно. Но в таком случае ему потребовалась бы ни одна встреча с той женщиной в уединении. А как и где на судне это сделать, если всё на виду? Сразу бы обратили на это внимание, и пошли бы всякие кривотолки, а он, как порядочный человек, этого боялся больше всего…
- Молодец, доктор! Умеешь защищать коллегу…
- Это их профессиональная обязанность. – Постарался помполит подтвердить слова капитана и поддержать меня.
Капитан назвал имя, отчество и фамилию буфетчицы, и название судна, на котором, якобы она сейчас плавает, но предупредил, что это было около года назад, и не знает, на том ли судне она сейчас.
К сожалению, вскоре меня направили в длительный рейс на другом судне, и я прекратил поиск моих героев, решив написать повесть с условными фамилиями и без уточнения их судьбы…
*

СТРАСТИ В ВАННОЙ ЛАЗАРЕТА.
Июнь1973г. на танкере «Луганск». Идём в Атлантическом океане. Капитан судна К. – весёлый балагур, однажды, когда после ужина в кают-компании давали обычную морскую травлю, рассказал следующую потешную историю, связанную с отношениями между судовым врачом и шеф-поваром в одном из прежних рейсов того судна.
«Прежний судовой доктор и прежний шеф-повар пришли на это судно одновременно. – Начал свой рассказ капитан. – Судовой врач сразу произвел впечатление серьезного, сдержанного характера культурного человека, среднего роста, сухопарый, возраста средних лет. По его рассказу он был женат, у них с женой двое детей: мальчик и девочка. Он на берегу работал хирургом, пошел в рейс в период своего отпуска и говорил, что не намерен долго плавать, но, если ему отпуск продлят, то он сделает еще один рейс. Шеф-поваром была молодая женщина, выше среднего роста, полноватого, но правильного, атлетического телосложения. Производила впечатление спортсменки по метанию диска, копья или толканию ядра. Вскоре на судне о ней пошли легенды. Она, будто, в судовой артели брала в подмышки два мешка муки и поднимала их по ступенькам трапа на камбуз судна. Работала она виртуозно, пищу готовила вкусно и отлично пекла хлеб. С экипажем была общительна и вежлива. Но в обратном рейсе, будто подменили её. Она стала капризной, неаккуратной. Доктор начал жаловаться, что она стала нарушать санитарные требования и на его замечания, как не старается он это делать тактично, она дерзит. И, как казалось доктору, она допускает повторные нарушения санитарных требований ему назло. Напряженными стали взаимоотношения между ней и её подчиненными. Стали поговаривать, будто, члены экипажа крутят с её подчиненными любовь, а на неё внимания не обращают. Шутили, что боятся её... Однажды она внезапно заболела и после обеда на работу не вышла. С подозрением на почечные колики доктор положил её в лазарет...
На прием пищи в кают-компанию доктор обычно приходил первым, а в тот день на ужине его не было. Мы, любители травли, поужинав, Остряки, зная о болезни шеф-повара в этот день и о занятости доктора ею, до его прихода шутили, что «он занят коликами шеф-повара...». К тому же, до ужина пошел слух, что кто-то видел, как доктор выбегал из лазарета в мокром халате и побежал к себе в каюту...
На ужин он пришел с опозданием, но всё же пришел. Но, обычно словоохотливый, в тот день, приходя на ужин, молча, лишь тихо пожелав доброго вечера и, попросив разрешения, сел за обеденный стол, а поужинав сразу стал уходить, что не было на него похоже. Я спросил его как шеф?
- Ничего. Я к вам зайду. – Сухо ответил он и ушёл.
Видя его озабоченность, я поднялся и пошёл за ним, и, выходя из кают-компании, пригласил его к себе, направившись в свою каюту.
У двери моей каюты, остановившись, попросил он разрешения зайти. Я пригласил и предложил сесть на диван у стола, но он не сел, а стал переступать с ноги на ногу.
- Товарищ капитан! – обратился он ко мне, не глядя мне в глаза, а наклонив голову, уткнувшись взглядом в стол. – Я хотел к вам зайти позже, но раз пригласили, скажу сейчас. Недавно я пообещал вам сделать с вами еще рейс, но я по приходу в советский порт уйду…
- Что случилось, доктор? – не успев сесть, выпрямился я.
- Да, ничего особенного. Но я семейный человек, и не хочу, чтобы обо мне шли всякие слухи и кривотолки...
- Что за слухи и кривотолки, доктор? Морской закон такой: всё, что происходит на судне, капитан должен знать. До прихода в советский порт капитан на судне единоначальник: он и ЦК, и Совет Министров, и Верховный Совет, и ЦК Профсоюза. Так что я должен знать даже о слухах и любых кривотолках. – Решил я вызвать доктора на откровенность этой шуточной информацией.
Это связано с шеф-поваром… - посмотрел доктор, наконец, на меня мельком.
- Ладно. Садитесь – Предложил я доктору повторно, а сам достал из подвесного шкафа бутылку армянского коньяка и рюмки. – Давайте выпьем по рюмочке, – сказал я, подняв свою рюмку с коньяком и предложив ему сделать то же самое, с намерением сначала снять его заметную озабоченность, разрядить напряженную обстановку, будучи в курсе о их с шеф-поваром натянутых с недавнего времени взаимоотношениях.
Когда выпили по второй рюмке коньяка, доктор, не допив вторую рюмку и, поставив её на стол, глубоко вздохнул... Я, заметив его нерешимость, с чего начинать, попросил рассказать, что случилось, а он, будто ждал этого толчка, начал рассказывать, покручивая рюмку между пальцами и глядя в иллюминатор мимо меня.
Я знал, что на судах между работниками обслуги, особенно – пищеблока и судовым врачом, обычно бывают иногда напряжённые отношения. Это связано, обычно, с тем, что доктор требует от них строгого соблюдения санитарных норм и порядка, а те не всегда всё это соблюдают. А иногда дело доходит до конфликта, что и происходило в последнее время между шеф-поваром и доктором, о чём я был в курсе и думал, что доктор будет уточнять причины этих отношений и этим хочет обосновать своё решение об уходе с судна. И я стал внимательно слушать его, не перебивая его. Но, вдруг он начал рассказ о других событиях. И каждая деталь рассказа вызывала у меня смех, но я старался сдерживать себя, чтобы не сбивать мысли доктора, и некоторое время это мне удавалось, а доктор продолжал:
«Уважаемый Петр Федорович! – начал он. – Сегодня, после обеда шеф-повар обратилась ко мне с жалобами на внезапно возникшие ужасные, как она говорила, режущие боли в левой половине живота и в поясничной области. Осмотрев её и, заподозрив на наличие у неё левосторонней почечной колики, я уложил её в лазарет. Как полагается в таких случаях, сделал ей укол атропина, положил грелку на область болей и предложил полежать, а сам вышел в приемную лазарета. Как полагается в таких случаях, оставил открытой двери между приемной и комнатой лазарета с койками, где лежала больная, чтобы наблюдать за ней, оставил открытой дверь и между приемной лазарета и внешней палубой, как полагается при приеме больной женщины врачом-мужчиной в отсутствии третьего лица. Несколько минут спустя, она стала стонать больше. Когда я подошел к ней, она своей рукой указала на опущение болей книзу живота и позывы на мочеиспускание. Я вновь прощупал живот по ходу мочеточников. Она взяла мою кисть в свою руку и… продвигала её книзу живота, повторяя движения моей руки, проделанные до этого... При форсированном глубоком прощупывании по ходу левого мочеточника она резко дергалась, указывая на острые колющие боли…
Заподозрив опускание камня по мочеточнику, я дал ей обильное питье, повторно сделал укол атропина, дополнительно внутримышечно ввел кубик промедола, налил в ванну горячей воды, предложил ей раздеться и лечь туда, а сам опять вышел в приемную, опять оставив все двери открытыми...»
Капитан – рассказчик истории, сдержанно хихикнув себе под нос, через некоторое время продолжил признания доктора:
«Я сидел в приемной и заполнял только что заведенную историю болезни больной. – Глубоко вздохнул доктор. – Это так положено. Вдруг больная закричала: «доктор, мне плохо»... Я с озабоченными мыслями о том, что камушек мог опуститься по мочеточнику и произойти ущемление проталкивающегося по мочеточнику камня, и что в таких случаях в условиях судна могу я еще предпринять, подскочил к ней…»
- Бедный доктор... – Вновь рассказчик рассмеялся, прослезившись. Все ждали продолжения истории, а я пытался оценить правдивость рассказа с точки зрения действий доктора как врача, а капитан продолжил рассказ доктора.
«Не успел я подойти к ванне и протянуть руки к больной…»
Вновь стал рассказчик хохотать и вытирать слезы вытащенным из кармана платком. Посушив слёзы, продолжил рассказ доктора, держа платок уже в руках, готовый вытирать слёзы при следующем смехе.
Так вот, доктор сказал: «Я не понял, как я оказался... в ванной в объятиях больной... я только услышал у моего уха: глупенький! – прошептала «больная» мне в ухо, вздыхая, и пытаясь крепче прижать меня к себе. – Мне нужен ты, а не твои бесполезные уколы...»
Теперь уже вместе с рассказчиком все присутствующие расхохотались до слез, в том числе, и я, а капитан, насмеявшись, продолжил свой рассказ.
- Доктор! – Сказал я, посмеявшись в шутку. – Ты действительно глупенький. И ты от такого удовольствия отказался? Ты должен был догадаться в «болезни» повара ещё до ванной... Тогда бы не пришлось вымокнуть и опаздывать на ужин, меняя мокрую одежду... –
но доктор возразил мне.
«Нет! Товарищ капитан! – Заявил мне доктор в категорическом тоне. – За кого вы меня принимаете? Я же вам сказал, что я семейный человек...»
После заключительных слов капитана одни стали серьезными, а другие продолжали ехидно хихикать.
- А как вы оцениваете действия своего коллеги? – неожиданно для меня, обратился капитан ко мне.
Вдруг все притихли и уставили свой взгляд на меня.
- Действия моего коллеги как врача правильные, – твердо заявил я, будто капитан задавал вопрос для уточнения правильности действий моего коллеги как специалист, – а что касается всего остального, я считаю, что в этих делах стандарта не существует. Каждый придерживается своих принципов. А точнее, как говорят «Каждый сходит с ума по-своему»
После паузы я спросил капитана о судьбе доктора и повара, на что он ответил, что по приходу в порт он ушел в отпуск, а когда вернулся, на судне не было тех: ни доктора и ни шеф-повара.
*

ПОЧИН ОБУВНОЙ ФАБРИКИ.
Однажды, в рейсе в Индийском океане у южных берегов Африки на выходе из Мозамбикского пролива капитан судна получил радиограмму из управления пароходства с предложением обсудить в коллективе экипажа судна и поддержать инициативу обувной фабрики по экономии кожсырья. На берегу такие вопросы решались на профсоюзных или открытых партийных собраниях с приглашением комсомольцев. На судах же партийные собрания за рубежом не проводили, а если и возникали серьезные вопросы, то для их рассмотрения партийные собрания проводили после захода судна в Черное море. Поэтому, по предложению первого помощника капитана решили поставить обсуждение данного вопроса на профсоюзном собрании...
Председателем собрания избрали старшего механика Петренко, секретарем – меня. Я заявил, что я не член их профсоюза, но собрание зашумело, сказали: ты пиши, кто-либо подпишет, и мне пришлось сесть в президиум. Первым вопросом повестки дня была: «Поддержка инициативы (какой-то, названия не помню) большой обувной фабрики по экономии кожсырья».
Докладчиком был назначен старший помощник капитана. Он зачитал радиограмму из пароходства, где предлагалось экипажу судна: «Обсудить инициативу работников передовой обувной фабрики, победительницы во всесоюзном соцсоревновании за звание «Предприятие коммунистического труда» по экономии кожсырья, наметить план мероприятий, и итоги его реализации сообщать в отдел снабжения пароходства радиограммой в процентах для их учета при подведении итогов и распределении премии в честь предстоящего юбилея пароходства». Тут же он сделал несколько замечаний боцману по повестке дня и по экономии других расходных материалов, вскользь упомянул и чрезмерные расходы в машинном отделении, а в заключение предложил подготовленный план мероприятий для его утверждения.
Боцман, высокого роста полноватого телосложения, одессит Константин, постоянно серьезный, встал без разрешения и заявил: «Сначала надо иметь кожу, чтобы экономить её. Чепуха, какая-то».
- Да! Идея! – Тоже с места крикнул третий помощник капитана Серов, постоянный затейник-юморист, тоже из Одессы. – Предлагаю дать заявку в отдел снабжения пароходства, чтобы доставили кожсырье нам на судно по приходу в базовый порт для его экономии в следующем рейсе…
- Может меньше тереть диваны и кресла, сидя на них? Хотя они и из кожзаменителя – съязвил молодой четвертый механик.
Поднялся общий хохот. Грозила опасность превращения обсуждения вопроса в балаган. Но хохот постепенно притих, как только поднялся со стула и, не спеша, направился к трибуне первый помощник капитана.
- Товарищи! – Он сделал затяжную паузу, доставая из внутреннего кармана пиджака блокнот, раскрыв его, положил на стол и, придерживая страницы его пальцем, чтобы они не закрылись, стал читать: «Товарищи! Вопрос очень серьёзный… он имеет очень серьёзное государственное и международное значение...
Не отрываясь от страниц блокнота, прочитал краткую информацию о международном положении СССР, об итогах уборки урожая на Кубани, и в заключение сказал: что касается повестки дня, товарищи, то требуется от нас поддержка в очень важной и своевременной патриотической инициативе в таком серьезном и важном вопросе. Суть не в том, сколько мы сэкономим кожсырья. Мы не можем не поддержать патриотическую инициативу. Иначе получается, что мы против всякого почина. Нас неправильно поймут. Ведь от нас в первую очередь требуют поддержки инициативы. Это и надо нам сделать, а вопрос реализации плана мы рассмотрим в рабочем порядке. Так что давайте решать вопрос в принципе, конкретно и по существу. Давайте инициативу поддержим. А если кожа будет поступать, тогда начнем реализацию уже готового плана... у нас же в стране плановая система ведения хозяйства. В верхах же сидят думающие специалисты. Ведь не тогда же составлять план, когда поступит кожсырье?..
Послышались аплодисменты, но трудно было определить, они сатирическим или одобрительным умыслом.
- Ну, это другой табак. – Тихо под нос пробурчал, будто сам себе, обычно молчаливый второй механик Шишкарев.
- Я за такой вариант. – Поднял руку для голосования боцман, хотя обсуждение вопроса ещё продолжалось, и о голосование предложения еще не было.
Я старался, как можно подробнее записывать выступления и реплики.
Решение приняли единогласно. А через два дня оформил протокол собрания, как полагается, и сдал его первому помощнику капитана для передачи его в пароходство…
Весь рейс эта тема «обсуждалась» в различной форме и в курилке, и в кают-компании и на корме…
*

ПЕРВОАПРЕЛЬСКАЯ ШУТКА В ОКЕАНЕ.
20.01.1973г. Атлантический океан. Несколько дней спустя, будем пересекать Экватор, и состоится самый весёлыё праздник моряков – крещение «Владыкой морей и океанов» новичков, кто ещё не бывал в Его владениях – на Экваторе..
Представьте себе, уважаемый читатель на время, что было бы, если бы вышел закон, запрещающий шутки? Рождение самого закона было бы непонятным, и вызвал бы и возмущение и смех. А если бы такой закон утвердился в обиходе, то жизнь стала бы скучной. Следовательно, жизнь без шуток неполноценна. Однако, и в шутках, в том числе и первоапрельских, нельзя переступать порог меры. Такого мнения я был и ранее, но в опасности несоблюдения в этом меры убедился я в период моей работы на одном из судов дальнего плавания. И вот, почему?
Я заметил, что нервы моряков дальнего плавания особенно ранимы во второй половине рейсов, длящихся больше месяца. Ни раз я был свидетелем даже драки между членами экипажа на обратном пути судна по поводу острых шуток, на которые в начале рейса они бы лишь взаимно улыбнулись.
Об этих моих размышлениях я однажды рассказал комсоставу судна после ужина, когда мы в очередной раз шли по треугольнику Чёрное море – Куба – Персидский залив – Европа, после ужина в кают-компании перед подготовкой к предстоящему пересечению экватора и к обычному при этом празднику Нептуна. Однако не все собеседники со мной согласились, доказывая, что у моряков нервы на шутки должны быть привычны. Но когда я привел несколько примеров неадекватной реакции моряков в конце длительного рейса, капитан меня поддержал.
- А доктор прав, ребята, – сказал он, и предложил мне рассказать всему экипажу случай, связанный с первоапрельской шуткой, произошедшей в подменном экипаже год с лишним назад, который чуть не привел к трагедии на судне, на котором он был старшим помощником капитана, а я – судовым врачом.
На следующий день вечером перед началом первый помощник предоставил мне слово «Я сегодня буду рассказывать вам о взаимоотношениях моряков в длительных рейсах. – Начал я беседу. В частности об одной первоапрельской шутке, на одном из судов, где я подменял штатного судового врача на время его отпуска, и чуть было не привела она к тяжёлой трагедии.
На том судне Старший механик был острословом-юмористом, и почти каждый день устраивал злые шутки то с одним, то с другим членом комсостава. После длительного рейса вокруг Африки мы возвращались на Родину. Капитан судна и его первый помощник решили за это ему «отомстить». Для этого они выбрали самую болезненную, на их взгляд, точку из жизни злого шутника. Зная, что со своей первой женой больше года назад тот разошелся, а со второй женой перед рейсом в конце отпуска повздорили, капитан сочинил следующего содержания радиограмму: «Коля я тебя искренно любила но ты меня не понял после случившегося дальше так не могу встретила человека ухожу прости»
Отпечатали радиограмму по всей форме, и после завтрака, когда старший механик ушел в машинное отделение, положили её ему на стол...
Когда около десяти часов стармех вернулся в каюту и, обнаружив на столе радиограмму, и прочитал её, ему показалось, что его облили сначала холодной, а затем горячей водой... Он остолбенел и рухнул в кресло. Через мгновение, придя в себя, ещё раз прочитал радиограмму и со зла решил сделать в настольном календаре отметку, и... только тогда обратил внимание на то, что сегодня первое апреля.
- Ну, хорошо, - прошептал он про себя, - я вам устрою шутку...
Когда я пришёл обедать, капитан и его первый помощник сидели в креслах и покуривали. Я, подумав, что они уже пообедали, хотя они, обычно, садились за стол после меня, попросил разрешения капитана, сел, пообедал и пошёл к себе…
Не прошло и двух минут, как я пришёл в судовой лазарет, когда по принудиловке объявили: «Доктора срочно в кают-компанию!»
Я схватил сумку неотложной медицинской помощи и побежал…
Оказалось, что капитан и его первый помощник перед обедом потому и не садились в кают-компании за стол, что ждали «Деда», чтобы понаблюдать его реакцию на их шутку, а потом, посмеявшись, подняться к капитану и отметить итоги шутки по рюмочке коньяка перед обедом... Остальные члены комсостава, заходя в кают-компанию и, видя капитана не за обеденным столом, а в стороне, удивленно, как и я просили у него разрешения, и садились за стол. Вдруг... заглянул в кают-компанию моторист с растерянным видом и бледным лицом.
- Дд-дед пповессился! – еле он выдавил из себя.
Все расхохотались... а моторист, удивленно смотрел на капитана, чуть ли со слезами, а старший помощник, сидящий за столом, зло посмотрел на моториста.
- Другой формы шутки для «покупки» нас сегодня не нашли? Идите к себе!
- Ээя пправду гговорю! – закричал моторист, плача...
У капитана голова свалилась набок, руки повисли как плети. У первого помощника капитана завязался язык, но с трудом крикнул: «ггдее?» и кинулся к мотористу с вытянутыми руками и побежал за ним, бегущим уже по переходному мостику, а потом, отвернувшись, выдавил: «Ддоктора!»
Часть комсостава осталась в кают-компании, пытаясь приводить в себя капитана, а остальные выбежали следом за первым помощником.
Меня удивило: почему меня вызывают в кают-компанию, а люди бегут мне навстречу... я приостановился, но мне подсказали: «туда», показывая рукой на среднюю надстройку.
Пока я прибежал в кают-компанию, капитан был уже в сознании, и пахло там нашатырным спиртом и корвалолом…
- Доктор, как там стармех? – спросил он меня, а я опешил: о чем он ведет речь? Не свихнулся ли он?
Я раздумывал, что ему ответить, чтобы его успокоить, как объявили: «доктору в каюту стармеха!»
Капитан вновь рухнул в кресло. Ребята начали опять подсовывать ему под нос смоченную нашатырным спиртом вату, а я сделал ему инъекции: кофеина, кордиамина, и побежал в каюту стармеха.
Тем временем в каюте стармеха происходили события следующим образом. Моторист, прибыв к каюте стармеха, пропустил вперед в открытую дверь первого помощника. Тот зашел, осмотрелся и направился в спальную стармеха... Он сначала обеими руками взялся за боковины дверной коробки и... сполз на палубу. Моторист и забежавшие следом в каюту стармеха ребята подняли помполита и положили на диван рядом с рабочим столом стармеха. Когда я зашел в каюту он уже был в сознании, а в каюте пахло нашатырным спиртом...
- Что же ты наделал, Николай Никанорович? У меня же дети, прохрипел помполит, приходя в сознание и поднимая уроненную ранее на грудь голову.
За мной забежал в каюту стармеха второй механик Шангелия, только что поднявшийся из машинного отделения и пробежал в спальную, и, видя висящего рядом с потолочным светильником стармеха и, вытащив из ножен свой постоянный спутник-нож, разрезал веревку, на котором висел самоубийца... и разразился смехом горца... а на полу лежало чучело стармеха. В это же время открылась дверь ванной комнаты стармеха, и с хохотом вышел оттуда сам любитель злых шуток.
Второй механик со злостью ещё раз поднял и бросил чучело на пол в кабинете стармеха, не дав его в руки «мастеру» чучела, и, медленно повернувшись, вышел из каюты.
- Ну, что? Чья взяла? Вашу маму ... кочерыжкой, – завершил свой смех стармех, протирая руки и садясь за свой рабочий стол. – Правда, похож? – показал он на чучело
Помполит молча поднялся, и, обойдя стол, направился к выходу.
- Куда уходите, Дермидон Иванович? – обратился «шутник – мститель» к спине помполита. – Пошутили и ладно. Садитесь, выпьем по рюмочке, обмоем шутку.....
- Хороша шутка! – процедил сквозь зубы помполит, отвернувшись, – здесь ложный труп, а там может – настоящий, - и ушел сквозь толпу собравшихся на внешней палубе членов экипажа.
- Доктора в кают-компанию! Послышалось с внешней палубы сквозь иллюминатор.
Я уже шёл туда, а услышав тревогу, побежал. но ещё на внутренней палубе услышал стук падающего тела в кабинете стармеха, обернулся, а там, второй механик, зашедший туда после моего выхода, приводил в себя «Деда» нашатырным спиртом. Он мне махнул рукой, и я побежал, поняв, что здесь он справится сам.
Часть людей, узнав, что упал стармех, хлынули назад, а я первого помощника догнал на средине переходного мостика. Заметив, что я бегу, и он ускорил шаги.
Я прилично помотался между кормовой надстройкой и спардеком, но к счастью всё обошлось, благодаря активной помощи мне части комсостава...»
После того, как я закончил рассказ, дискуссия об уместных и неуместных шутках, в том числе – первоапрельских на судах в длительных рейсах ещё долго продолжалась.
Отвечая на вопросы, я разъяснял, что Врачами и психологами изучена и установлена динамика изменения психики у членов экспедиций, экипажей судов дальнего плавания и замечено, что для сохранения нормальной психики членов этих людей имеет значение соблюдение, хотя бы приблизительно, всех сторон особенностей обычной «земной» жизни, включая питание, спорт и культурные развлечения.
Я буду говорить о нас – моряках.
Замечено, что в начале любого рейса или не бывает конфликтов, или, если и бывают, то они разрешаются мирно, без их перерастания в скандалы. А во второй половине или в конце рейса, даже при незначительных несогласиях между тем или другим членом экипажа, которого в начале рейса даже не заметили бы или разошлись бы с улыбкой, то в конце рейса может привести к конфликту и, даже к серьезному столкновению, вплоть до рукоприкладства. На тех судах, где досуг членов экипажа организован правильно, командный состав не изолируется от рядового состава, мероприятия культуры, спорта и других развлечений проводятся совместно, организованно и регулярно, там, как обычно экипаж дружный, нормальная морально-психологическая обстановка и нет серьезных эксцессов.
На всех судах, где мне приходилось быть, я проводил беседы и объяснял, что если даже все вышеперечисленные мероприятия будут проводиться, необходимо и в личных взаимоотношениях на судах учитывать, что, в отличие от береговых условий, мы находимся на ограниченной территории, почти как в лагере заключенных, только не по приговору, а добровольно.
Дело в том, что если в условиях суши кто-то поссорился с кем-либо на работе, то до следующей смены он, не встречаясь с ним, или до следующей встречи забудет об этом, или отойдет от зла. А на судне изо дня в день люди в ограниченном пространстве, и в течение суток они ни один раз встречаются с тем же человеком, с которым недавно повздорил, не успев ещё отойти от недавней или вчерашней обиды, и на фоне непогасшей обиды могут нанести друг другу новую, или повторить прошлую. Поэтому моряки в походах, особенно – в дальних рейсах, должны избегать злых шуток друг к другу, могущих вызвать обиду. Вообще я советую в любых условиях, даже на берегу, прежде, чем затеять шутку над любым человеком, надо выяснить его культурный уровень, его национальные традиции и, наконец, его морально-психическое состояние в данный момент. Однако, к сожалению, даже и на тех судах, где правильно организован досуг моряков и на берегу, не всегда учитываются эти моменты. В своём лексиконе вольно применяют всякие колкости, подначки и другие обидные слова и шутки, которые зачастую и являются первопричиной натянутых между людьми отношений, перерастающие, при повторении их, в конфликты вплоть до разборок кулаками.
Я заметил, что в вопросе взаимопомощи и взаимовыручки, вплоть до самопожертвования, наши моряки, да вообще наши советские люди, во многом превосходят моряков и иных людей других стран, но, к сожалению, в вопросах колких и злых шуток, подначек и насмешек, они непревзойденны. А всё это на судне не только не помогает, а вредит здоровью моряков, сохранению нормальной морально-психической обстановки на судне, и без того в трудных условиях в отрыве от семьи, друзей и всех отвлекающих и успокаивающих факторов на берегу...
По всему этому я советую, друзья, научиться культуре беседы при тематических дискуссиях и в других повседневных разговорах, быть сдержанными, и не скупиться в просьбе прощения, если заметили, что товарищ, почему-то, по вашему мнению, неуместно обиделся, и подтвердить это, если надо, рукопожатием. Этот метод взаимопрощения – испытанный метод для успеха примирения...
Особо хочу подчеркнуть вопрос отношения старослужащих к новичкам на данном судне, и к совсем молодым морякам. Они, как и любой новый человек в любом коллективе очень чувствительны ко всяким, на его взгляд, даже незначительно неуважительным отношениям к ним.
Нам предстоит провести традиционный праздник Нептуна. Я ни раз в таком празднике принимал участие. Это красивый и интересный праздник моряков. Причем каждая свита «Владыки морей и океанов» устанавливает свои порядки на каждом судне с целью, как можно краше и интересней провести его. Мы еще не знаем, кто будет на данный раз Нептуном, и кто будет входить в состав его свиты. Это решает «Морская канцелярия». Но, кто бы из вас не входил в состав этой свиты, предлагаю, в свете вышесказанного, быть предельно культурными и щадительны к тем, кого будем крестить и посвящать в сыновья или в дочери «Владыки морей и океанов»...
Я, работая подменным судовым врачом, на каждом судне, где бываю, провожу подобные беседы, и об этих принципах взаимоотношений между моряками рассказываю и в частных беседах. К сожалению, не все соглашаются со мной.
Наш, нынешний капитан с моим мнением согласен, и, собственно данную беседу накануне праздника я провожу по его предложению.
Уважаемый читатель, наверно вы догадались, что я не сказал, что старшим помощником капитана на том судне, где из-за необдуманной первоапрельской шутки, вследствие которой чуть не произошла на судне трагедия, был наш теперешний капитан, а радистом – начальник рации данного судна, но выступить им здесь или нет, я оставил на их совести...
А капитан, слегка улыбнувшись, встав, подтвердил рассказанное и заявил, что праздник Нептуна мы проведём, и не сомневаюсь в том, что он пройдёт у нас без «ЧП», а в нашем экипаже новичков, кому надо представиться «Владыке морей и океанов» не мало…
*

ЖЕНА МОРЯКА.
В конце сентября 1973г после очередного краткосрочного отпуска меня направили на танкер «Лубны», идущий на Кубу. Прибыв на него, и приняв дела у уходящего в отпуск доктора, сидя за столом в лазарете, приводил в порядок принятое медицинское имущество и раскладывал по местам принятые и вновь полученные на данный рейс медикаменты, когда в дверь лазарета тихо постучали.
- Да! Входите! – Сказал я громко, повернув голову к двери.
Дверь открылась и, еще раз спросив разрешения войти, остановившись на миг у открытой двери на внешней палубе, после моего повторного разрешения, переступила через комингс дверного проема и вошла женщина.
- Проходите! Садитесь, пожалуйста, – показал я ей на кресло, рядом со столом, отложив текущую работу. – Слушаю Вас.
Она поблагодарила и села только на край кресла, как бы одним бедром…
Я врачебной интуицией попытался, обозревая её, определить цель визита и оценить внутренний мир и психику вошедшей потенциальной пациентки. Она – женщина средних лет с моложавым лицом без обильного макияжа. На ней не застегнутая на пуговицы импортное синтетическое манто длиной чуть ниже колен. Из-под воротника его выходят концы белого вязанного, тоже, чувствуется, импортного шарфа с концами, лежащими поверх воротника манто.
- Да, извините! Сидрак Агопович! Я не надолго. – Она медленно накинула на колени свисающие полы манто, и осторожно положила правый локоть на свободный край моего рабочего стола.
- Ничего, ничего. Пожалуйста! Я слушаю вас, – я отодвинул документы и другие предметы от края стола, чтобы освободить больше место для её локтя, продолжая изучение посетительницы.
- Доктор! Может, вы сейчас заняты, и я потом зайду? – Слегка задвигалась она, поправляя полы манто на своих коленях.
- Совет и помощь врача, чем раньше, тем они эффективнее для пациента. Тем более, что потом я пойду на берег, ещё много работ для подготовки судна на длительный рейс, а завтра вы будете в пути домой, а мы далеко в море…
- Извините, доктор! Я не больная, – сняла она руку с края стола, слегка выпрямляясь. – Я пришла по другому поводу. Только я вас очень прошу, чтобы разговор наш остался между нами. Вы можете это сделать? – стала она серьезнее и, пытаясь, будто ещё раз размещаясь в кресле.
- Я вообще приучен с детства, не передавать другим чужие тайны, а как врач обязан это делать по профессии, кого бы ни касалась тайна, пациента или его родственника. Если доверяете, я готов выслушать вас и в пределах своей компетенции помочь вам.
- Я верю вам. Я вас знаю давно, и я так обрадовалась, когда узнала, что на этом судне врачом будете вы. Я знаю, что вы честный человек, но, извините, я должна ещё раз просить вас, чтобы о нашем разговоре не узнал никто, даже мой муж. Я вас прошу, не обижайтесь на меня, что я отнимаю у вас время с моей настоятельной просьбой о сохранении тайны. Мне это очень важно. Ой! Как я рада, как я рада, что вы оказались на нашем судне… Я не верующая, но, наверно, бог есть, что вы будете работать на этом судне…
Пока пациентка продолжала, как мне показалось, льстивую прелюдию к своему обращению, я пытался угадать, что же хочет пациентка просить, что же привело её ко мне, если она не больна, хотя и знал из опыта, что редко удается предугадать цель прихода пациента, особенно, когда заботится не о себе…
Меня больше всего озадачивало её заявление о том, что она меня знает. Но откуда она меня знает? Почему она так благодарна богу и рада нашей встрече? Чья она жена? Как её фамилия? Хотя её лицо, будто знакомое, но я не мог рисковать ошибиться, и не спрашивал, боясь показаться склеротиком или упрека, что забываю старых знакомых. Но и без уточнения этих вопросов я не мог. Поэтому, внимательно слушал её, не задавая вопросы, надеясь, что она сама до этого дойдет…
- Вы, Сирдак Агопович, постоянно будете плавать на этом судне или только на один рейс? – вдруг посетительница от дифирамбов перешла на конкретный вопрос.
- Это зависит не от меня, а от моего руководства, – ответил я, стараясь не выдавать свое удивление до сих пор неясностью повода её обращения. – Ведь предстоит довольно длительный рейс, – уточнил я, надеясь этим уточнением дать знать, что надо перейти на конкретный разговор.
Вдруг губы посетительницы зашевелились в сжатии, зашмыгала носом, а глаза увлажнились. Она достала платочек из кармана манто, вытерла глаза и нос, хотя, как показалось мне, вытирать нос было не к чему.
- Ну! дорогая! – вырвалось у меня. – Слезы тут, по-моему, ни к чему. вы лучше не плачьте, а расскажите суть вашей просьбы, и чем я могу вам помочь? – чтобы чем-то занять свои руки, я взял стетофонендоскоп, лежащий на столе, не отрывая взгляда от пациентки.
- Вы извините, пожалуйста, доктор, что я распустила свои нервы, но я вся извелась, я больше так не могу, – зашмыгала она своим носом опять и приложила платочек к нему. – Вы, вот меня видите второй или третий раз, а для утешения сказали «дорогая». А знаете, как мне обидно? – Я чуть, было, не извинился, но она тут же продолжила. – Я забыла, когда я от Коли слышала подобные слова. Доктор, милый, я больше не могу. Мы на грани развода. Знаете, как завидно? Люди живут как люди, а я…
- А… простите, чем конкретно обижает Вас Коля? – осторожно оборвал излияние ею своих переживаний с целью укоротить беседу и добраться до истины. Тем более, что по лежащей на столе судовой роли, быстро просмотрев, определил, что там числятся трое Коль, но я до сих пор не мог определить, о каком по должности из трёх по судовой роли Коль идет речь. Спросить же я не мог, ибо она говорила со мной как со знакомым и о знакомом мне её муже.
Я догадывался, что речь идет о старшем помощнике капитана, которого я ранее знал, и сегодня его видел на судне перед принятием дел у прежнего судового доктора, но где гарантия, что она не говорит о другом Коле.
- Доктор, у меня уже двое детей, старшая в этом году заканчивает десятый класс. Коля меня ничем не обижает, но у меня нет сил, дальше с ним жить. У меня хорошая специальность, я могу прокормить себя и семью без посторонней помощи, но мне нужен муж…
- Не в любви ли собирается объясниться пациентка? – подумал я, вдруг, представляя комичность своего положения, если пациентка начнет свои признания…
Мысли у меня стали скакать со скоростью – куда до них счётной машине? Надо было немедленно конкретизировать разговор пациентки и предупредить, возможно, уже предрешенный ею, глупый шаг. Я вспомнил, что Колю – теперешнего старшего помощника Капитана я знал давно, а встречал его несколько лет назад на другом судне такого же типа сначала вторым помощником, а потом – уже капитаном. То, что он когда-то ранее злоупотреблял спиртным, я знал, но его понижение в должности на данном судне связывал с категорией судна а не с продолжением им злоупотребления спиртным. Я решил рискнуть и задать прямой вопрос о том Коле, хотя боялся обидеть её. Но моя выработанная годами интуиция подсказывала, что маловероятно, чтобы и те остальные двое Коли пользовались у своих жён репутацией трезвенника.
- Что? Коля разве продолжает пить? – спросил я, отложив документы на дальний край стола.
- Доктор! – Оживилась она, положив платочек в рукав манто. – Извините, Сидрак Агопович! Вы золотой человек. Помните, как вы его спасли от большой неприятности? Вы тогда ещё не плавали. Коля часто о вас вспоминал. Помните, ещё, как мы с Колей в порту Туапсе вас встретили на набережной около морвокзала. Тогда Коля хотел вас отблагодарить, и пригласил в кафе «Радуга», а вы вежливо отказались? Мы с Колей ушли. Он тогда промолчал, но обиделся, подумав, что вы считаете его алкоголиком, и не хотите с ним выпить чашку кофе с коньяком, хотя вы свой отказ объяснили тем, что вы тогда были очень заняты и спешите на приём судна.
Я уже понял, что её мужем является старший помощник капитана данного судна, и вспомнил, за что он тогда собирался меня отблагодарить. Тут же восстановилась в подробностях вся страшная картина с возможными трагическими последствиями в ту ночь. Это было около 8-ми лет назад. Тогда я работал заведующим СКО. Однажды ночью, обходя причалы на нефтепирсе, заметил, как из горловины танка стоящего у причала судна фонтаном выливается на палубу бензин. Сливщики на берегу в будке-теплушке спят, а на палубе судна никого нет. Быстро разбудил сливщиков и они перекрыли насосы, но вся палуба судна была покрыта бензином. Я крикнул: «На судне!» несколько раз, но никто не вышел. Поднялся на судно. В это время по трапу с переходного мостика между средней и кормовой надстройками на главную палубу по трапу почти покатился матрос, еле удерживаясь за поручни. Было заметно он не трезвый. На мой вопрос: «Где» вахтенный помощник?», матрос не обратил внимания и пошлепал в сапогах по бензину со специальным клинкетным ключом в руке. Поняв бесполезность разговора с пьяным, я, старясь обойти поток бензина, пошел на спардек. Старший помощник капитана на стук в дверь не отозвался. Дверь каюты второго помощника капитана была настежь открыта, но в каюте никого не оказалось. Тогда вновь пошел на внешнюю палубу и прошел на переходной мостик, надеясь встретить кого-нибудь из членов экипажа трезвым. Обычно в таких ситуациях должна быть поднята тревога на судне и на причале, но всё было тихо…
Когда в растерянности я вышел на внешнюю палубу увидел поднимающегося по трапу с главной палубы на переходной мостик мне знакомого пожилого флегматичного дежурного пожарного инспектора и пошёл к нему. Мы, поздоровавшись и кратко посоветовавшись, пошли вновь пытаться разбудить старшего помощника капитана. Но безуспешно. Когда мы стояли у входа в кают-компанию в раздумье, как быть, вдруг в коридоре появился человек в бушлате без головного убора, который, шлепая мокрыми в бензине туфлями, держась, то за одну, то за другую переборку коридора и, пошатываясь, ввалился в каюту второго помощника. Он с трудом отвернулся и пытался за собой закрыть дверь, держась одной рукой за ручку двери, а второй, упираясь о переборку каюты. Только теперь он заметил нас. Узнав пожарника (меня он видел впервые), пытаясь выпрямиться и держаться ровнее, подошел и протянул ему руку, но никак не мог найти в ответ протянутую руку пожарника.
- Ззд..здр..асте! – Промямлил он одновременно с зажатием, наконец, найденной кисти пожарника. – Почччему пррекраттили поддавать груз?
- Потому, что у Вас перелив. – Спокойно сказал пожарный инспектор.
- Нет! У ннасс всё в ппоррядке! – Продолжая попытку держаться ровнее, пьяный стал доставать из кармана бушлата сигареты, а потом, посмотрев на пожарника, сунул их обратно в карман – Мы уже ссдделалли пперехход. Можно грруз поодавать. Еея ппошёл спать. – Повернулся и пошёл он в каюту.
Убедившись в бесполезности разговора с пьяным человеком в той степени, решили разбудить капитана. Но, когда мы подошли к каюте капитана, нам не пришлось стучаться к нему. Он уже выходил из своей каюты. Видимо, или кто-то уже успел его предупредить о нахождении нас на судне или он профессионально чутко спал и услышал громкий разговор на палубе.
- Что там случилось товарищи? Пойдемте в кают-компанию. – Произнес капитан, не дожидаясь нашего к нему обращения и, не поздоровавшись с нами, первым начал спускаться по трапу.
От капитана тоже достаточно несло спиртным перегаром, но он на ногах держался и слова произносил внятно, правда, не без усилий.
- Товарищ капитан, у вас на судне перелив бензина, погрузка прекращена и пока бензин с палубы не будет убран, грузовые операции не будут возобновлены. – Заявил пожарный инспектор в спину капитана, следуя за ним в кают-компанию.
– К тому же, товарищ капитан, вся вахта пьяна. Для предупреждения пожара надо их немедленно заменить. – В тон инспектору заявил и я.
- Садитесь, товарищи. Я сейчас разберусь. – Сел капитан в кресло за столом и крикнул: «Вахтенный!».
Но прежде чем появился вахтенный, ему пришлось несколько раз повторить вызов.
- Сслушаю Ввас! – Услышали голос у входной двери, а потом зашел в кают-компанию вахтенный матрос, безуспешно пытаясь на ходу, застегивать пуговицы бушлата, чему мешала ему его неустойчивая походка.
- Где вахтенный помощник? – Гаркнул капитан, пытаясь дать своему вопросу внушительный тон, и матрос тут же исчез с ещё не застегнутым бушлатом.
Все замолчали в ожидании выполнения непонятного, то ли вопроса, то ли распоряжения капитана. Через некоторое время в дверях кают-компании показался вахтенный второй помощник капитана с небрежно напяленной на голову шапкой и в неправильно застегнутой куртке.
- Я ссушаю ввас. – Представился вахтенный, остановившись в дверях.
- Я вас снимаю с вахты! Разбудите старшего помощника и сдайте ему вахту. – Резко приказал капитан.
- Зза ччто, Александр Николаевич? У мменя на ввахте всё вв ппорядке. Погрузка продолжается, – пытался держаться ровнее второй помощник. – Йесли они гговворят. – Он показал на нас. – Я-я-я ппьяный. И-и-и-я раззве ппьяный? Ппусть они ззаннимаются сссвоим дделом и нне мешшают ггррузить ссудно. – Пытался он перестегнул куртку правильно.
- Потому, что вы пьяны и не способны нести вахту. Выполняйте приказание. – Встал капитан из кресла, а я подошел к пьяному вахтенному и, пытаясь давать своим словам дружеский тон, взял его за руку выше локтя, и сказал ему как можно мягче.
- Дорогой мой, сейчас не в ваших интересах продолжать разговор. Выполняйте то, что вам сказал капитан. Чем раньше и чем быстрее вы это сделаете, тем легче будет завтра разобраться в случившемся сегодня.
- Ччто Вы ххватаете мменя за руку? Ччто Ввы меня угговарривваетте? Ччто ййя пьяный ччто ли? Ввы, ччто? Ввы Ппили ссо мной? Ввиддели, сссколько ййя ппил?
- Я как врач советую вам сейчас пойти спать и выспаться. А были ли вы сегодня выпивший или пьяны, завтра сами поймете.
- Рудаков, кончайте базар и марш в каюту! – Распорядился капитан, и пошел будить старшего помощника сам.
- Я нне пьян! Ввахту не сдам. Ччем ддокажете это? – Будто протрезвев, кинулся вахтенный помощник на меня кулаками.
- Если хотите доказательства этого, то это очень просто, но оно не в вашу пользу. – Поднял я свою ладонь перед кулаком нападающего. – А если вы хотите доказательства, что вы пьяны, то вот, кстати, идет дежурный водной милиции. Там даже и степень опьянения определят. – Съехидничал я, показывая на подходящего милиционера.
- Ттовварищ сстаршшина! – Повернулся второй помощник капитана к милиционеру. – Мможете ввзять этто... аана... аннализы?
- Я анализы не беру, но если есть желание и необходимость, то можно поехать. – Спокойно сказал старшина.
- Ппожжалуйста, ппойехали. - Помощник махнул рукой и пошел к выходу, а капитан предложил старшине выполнить просьбу своего помощника.
Старшина вызвал вахтенную машину диспетчера порта, а когда она подошла, попросил он меня составить им компанию, чтобы ускорить процедуру в приемном покое больницы, где брали пробу на алкоголь. Пока прибытие других судов не ожидалось, я решил с ними поехать. В пути пьяный продолжал браваду, доказывая свою абсолютную трезвость и, пытаясь унизить меня и докторов, вообще.
- Ввы ввот сказзали, что Ввы врач. А Ввы ссаниттарный вврач, а ээтто не вврач. Ппаннимаешь? – Наклонил пьяный голову к старшине. – Онни ккроввоппийцы, а не вврачи. – Бубнил около уха старшины. – А я гговворю ввам я нне пьян. – На повороте он упал телом на меня.
- Во-первых, санитарные врачи – тоже врачи, а во-вторых, Сидрак Агопович работает не только СЭС. Он работает и хирургом в поликлинике порта. – Возразил пьяному старшина.
Мне, почему-то стало жалко пьяного, и решил ещё раз попытаться поговорить с ним, чтобы вернуться на судно, а разбираться завтра, и постучал по крыше кабины…
- Товарищ Рудаков. – Обратился я к пьяному, когда остановилась машина – Хотя вы стараетесь меня всячески унизить, но я хочу ещё раз попытаться вас спасти от более серьезных неприятностей. Давайте вернемся на судно, а завтра вы сами поймете, что к чему, и неприятность минует.
- Ннет! Ппоехали! – Он сам постучал по крыше кабины. – Я ддоккожу, что я не пьян. – Махнул Рудаков оглядывающемуся в кабине шоферу, и, пытаясь сесть на своё место, упал на пол кузова на четвереньки.
- Куда? – спросил шофер, отодвигая стеклянный засов окошка между кабиной и кузовом, обращаясь взглядом то к старшине, то ко мне.
- В больницу. – Сказал старшина, и машина тронулась.
В приемном покое Рудакову дали пробирку с раствором розового цвета. Он взял её с дрожащей рукой и взял в рот как профессионал. После второго выдоха в пробирку раствор полностью обесцветился.
- Достаточно. – Сказала медсестра, но Рудаков успел ещё раз выдохнуть, пока та взяла с его рук пробирку.
- Ддокктр, йя ннепьяный, кклянусь, йя ниччего нне пил. – Выпалил скороговоркой Рудаков, вдруг, почти без заикания, приняв медсестру за врача.
- Молодой человек! – Обратился к исследуемому пациенту дежурный врач, сидящий за столом, глядя на него сверх своих, приспущенных на кончик носа очков. – То, что вы пьяны изрядно, и без пробирки нет сомнения, в этом, я уверен, не сомневаются и старшина, и мой коллега, а что степень вашего опьянения максимальная показывает проба. – Показал он Рудакову пробирку с обесцвеченным раствором в нем, приблизив его к настольной лампе на столе.
Дежурный врач подписал справку с заключением о сильной степени опьянения и дал, почему-то мне, а я передал её старшине. А я, незаметно для остальных, дал знак дежурной медсестре, и она в стакан накапала 20-ть капель нашатырного спирта, дала стакан Рудакову, и, моргнув ему, предложила выпить всё, сказав, что это очень хорошее лекарство. Тот безотказно выпил стакан воды до дна. Нам пришлось на улице ждать минут тридцать, пока дежурная машина не вернулась со второго задания, и мы уехали.
До половины обратного пути Рудаков молчал. Мне показалось, будто он даже вздремнул. А когда до проходной Нефтепирса оставалось около 100 метров, вдруг, он ожил и начал себя колотить по груди и по голове кулаками и стал плакать. - Я вас прошу, не губите меня! У меня двое детей. Доктор, я вас прошу! – Будто Рудаков совсем протрезвел и стал нормально говорить. – Вы же врач, гуманный человек. – Упал он на колени передо мной. – Чем я могу искупить свою вину? Прошу Вас. Что вам дать? – Повернулся он к старшине и стал шарить по своим карманам. – Пойдемте на судно. Я вам отдам всё, что у меня есть. На этот раз жена не приехала встречать, и всё, что привёз с прошлого рейса, отдам вам. – Обнял он меня и старшину, сидя между нами.
Я отстранил от себя руку протрезвевшего, и, не отпуская её, чтобы Рудаков не упал в очередной раз, постучал по кабине машины. У меня созрела мысль, попробовать использовать такое состояние раскаяния человека для отучения его от спиртного.
- Успокойтесь. – Сказал я Рудакову властно, решительно и резко, как только машина остановилась вплотную у тротуара.
Мы все вышли из крытого кузова машины, машину отпустили, прошли чуть дальше и сели на скамейку в беседке у проходной на нефтепирс
- Теперь слушайте меня внимательно! – Начал я осуществление своего замысла. – Когда холодный ветер несколько остудил вашу голову и выбил дурь из неё, а шум машины не мешает нам слушать вашу исповедь, повторите свою просьбу внятными словами. – Прочеканил я каждое слово, став перед ним, сидящим на скамейке. – Но будьте мужчиной, а не мямлей на коленях, и имейте мужество не прятать свои глаза, когда заверяете людей в том, что вы осознали свою ошибку и проступок, и непременно, в любых условиях, чего бы это ни стоило, выполните то, что вы им обещаете. – Я сделал паузу. Старшина, сидевший тоже на скамейке, будто, поняв мой замысел, тоже встал, и приблизился ко мне. – Ну! Слушаем Вас! – продолжил я. – Если вы готовы к этому! – произнес я намеренно жестко и резко.
Рудаков снял свою шапку с головы, неуверенно встал, и стал передо мной более устойчиво, чем недавно. Я понял, что лекарство хорошо подействовало отрезвляюще, но решил разрешить ему продолжать разговор сидя.
- Сидите! Вам пока трудно устоять на ногах. – Я властно посадил его обратно на лавку, надавливая на его плечо.
- Нет! Я буду говорить стоя. – Он опять встал. Вы можете меня спасти, доктор, товарищ старшина? Прошу Вас.
- Это зависит от вас самого. Вы должны сами себя спасти. Мы можем только помочь вам в этом, если убедите нас в том, что вы действительно эту помощь заслуживаете.
- А если будете продолжать пить, никакая помощь вам со стороны не поможет. – Уточнил мои слова старшина.
- Я никогда пить не буду. Только не губите меня, доктор, старшина… извините, если я вас оскорбил. Я вас отблагодарю. Честно говорю. Не забуду. – Рудаков переступил с ноги на ногу, и, обращаясь, то ко мне, то старшине, стал повторять свои обещания до этого.
Мы со старшиной обменялись взглядами, и молчаливо поняли друг друга. Я кивнул старшине головой и обратился к Рудакову.
- Хорошо! Будем надеяться, что сегодня вы не добавите спиртного, а завтра, когда протрезвеете совсем, яснее представите, на грани какой катастрофы вы и экипаж судна были сегодня, и полнее оцените пагубность пьянства. Считайте, что вас выручили ваши дети. Мы идем на не совсем правильное с нашей стороны решение ради них. Учтите, что справка врача с заключением о степени вашего алкогольного опьянения остается у нас и, если, когда-либо мы узнаем, что вы где-то опять допустили подобное этому, то её перешлем для приобщения к делу по поводу нового вашего проступка, где бы это ни происходило.
Старшина протянул мне ту справку.
- И еще. – С особым нажимом на каждое слово я завершил. – Вы сказали, что дадите нам всё, что мы захотим. Советую не бравировать своим нынешним материальным положением, а не повторять проступки, надеясь откупиться, или, надеясь на то, что каждый раз попадутся вам такие гуманные и доверчивые люди. Причем, если повторите подобный проступок, то тогда будет представлена не только данная справка, но будет описана и ваша клятва.
- Извините, доктор! Но я не верю, что вы после того, как я вас так обидел и причинил зло, вы не дадите ход этой справке. – Вздохнул и начал он закуривать, предложив нам тоже сигареты.
- Мне тоже трудно поверить, что вы выполните своё обещание. – Выразил сомнение старшина, взяв предложенную сигарету и закурив. Но я нашего доктора знаю, он оптимист.
- Время покажет. Но давайте доведем товарища до судна и сдадим своему капитану. – Взял я Рудакова слегка под руку и пошли на судно.
На судне бензин был уже убран, и погрузка продолжалась.
Я раздумывал, что сказать капитану. Я знал, из опыта, что любой капитан, как правило, не заинтересован в раздувании конфликта на судне. Поэтому решил эту особенность морской службы использовать. Со старшиной договорились, что объяснять капитану буду я. Когда пришли на судно, капитан уже спал. Мы не стали его беспокоить. Рудакова оставили в каюте, и ушли, договорившись утром перед сдачей дежурства зайти на это судно ещё раз.
Когда утром рано мы вместе со старшиной зашли на судно, капитан уже был на ногах. Он нас принял с настороженностью, но доброжелательно. Мы капитану рассказали всё, что происходило вчера с его помощником после больницы, сообщили ему и о принятом нами решении: попросить капитана не списывать с судна своего второго помощника, ограничившись его административным наказанием и для проверки твёрдости данной клятвы. Тем более, что авария устранена без последствий. Не вступая в полемику, капитан подписал протокол, составленный пожарным инспектором за разлив бензина.
- Нет сомнения, штраф уплатите не вы, а ваш помощник. И это будет для него тоже наукой, – постарался я смягчить обстановку.
- Штраф, конечно, уплачу я, и никак ни капитан. – Раздался за моей спиной голос Рудакова у двери кают-компании.
- Ну, как? Голова не болит? – отвернувшись на его голос, спросил я.
- Ничего! – Сказал он, и, попросив разрешения у капитана, вошел в кают-компанию, подошел и поздоровался с нами за руку, вновь поблагодарил нас за отношение к нему с пониманием и за доверие. Он попытался меня обнять, но я, взяв его за оба плеча, чтоб не обидеть его, посоветовал хорошо выспаться после шумной ночи и перед предстоящим авралом оформления отхода судна.
Судно в следующий раз пришло в наш порт спустя месяц или два. Его приход оформил другой дежурный врач, а я после обеда через приморский скверик шел на прием больных в поликлинику. Кто-то меня сзади слегка обнял и повернул к себе. Это был Рудаков. Он представил меня жене, стоящей рядом, и стал характеризовать меня, напоминая ей о своём рассказе обо мне, а жена в процессе его дифирамбов неоднократно благодарила меня за доброту. А Рудаков, закончив дифирамбы, заявил, что он обещание выполняет, а жена, на мой вопрос, подтвердила это.
Я заметил, что от Рудакова несет легким перегаром, но я не стал возвращаться к нотациям, ведь это могло быть и от кружки пива, тем более что я спешил на прием больных.
Я пожелал им всего хорошего – «сем футов под килем», попрощался и ушел. Но, вдруг я услышал свое имя отчество с искажениями…
- Извините, пожалуйста, Сирдак Акопович!
Я оглянулся и увидел, что жена Рудакова копается в открытой дамской сумке, Рудаков ей что-то говорит.
- Извините, Сидрак Агопович, женские нежности. – Помахал Рудаков мне рукой и взял жену под руку…
Я тоже тогда помахал рукой и поспешил в поликлинику…
Вскоре я оформился на работу судовым врачом на судах СССР дальнего плавания и впервые, выходит, после того случая, я встретил Рудакова сегодня на данном судне, но сразу его не опознал по причине, то ли своей забывчивости, то ли его изменения в лице. Но я ранее слышал, что Рудаков стал капитаном, а теперь он старшим помощником капитана…
- Выходит, наша со старшиной милиции мягкосердечность и попытка помочь тогда, более 8 лет назад, Рудакову пошли не впрок. Видимо тогда надо было наказать его на всю катушку и тогда, возможно, помогло бы лучше? – Стал я рассуждать про себя.
Я теперь вспомнил, как утром, когда, ввиду отсутствия капитана на судне, я зашел и вручил выписку из приказа о моем назначении на данное судно судовым врачом старшему помощнику, он, здороваясь со мной за руку, слегка улыбнулся, и пунцово покраснел, а разговор официальный произошел без воспоминаний. Я не узнал его, а он, видимо, не захотел дать знать о себе… и… вот…
- Значит, Коля всё же свое клятвенно данное тогда мне и старшине милиции обещание не выполнил? – произнес я безадресно.
- Доктор, после того случая он долго держался. – Всплакнула посетительница, и вновь достала платочек из рукава манто и приложила к носу. – Но, как только стал старшим помощником капитана, начал опять напиваться. С каждым приходом в порт и с каждым отпуском всё больше и больше. Ему уже давно быть капитаном, а он всё время отбывает наказания. Вот около полгода как разрешили опять идти в рейс, а до этого год был на берегу, то лечился, то был на ремонтирующихся судах. Он работник очень аккуратный и знающий, как говорит руководство пароходства, но как начнет пить, меры не знает. Я очень прошу вас, доктор, вы добрый человек и грамотный доктор, вы тогда очень помогли ему, помогите ещё раз. Полечите его в рейсе. Ах! как я рада, что вы будете с ним в рейсе! – Вдруг она ожила и, будто пытаясь лучше разместиться в кресле, сказала. – А как он рад, что вы пришли на данное судно, если бы вы знали. Я вернулась в каюту после того, как вы вышли оттуда, а он, вдруг такой радостный и мне рассказал, как вы встретились, но прошу вас, не говорите ему о нашем с вами разговоре и не говорите капитану о его прошлом. Ой, как я рада! Как я рада нашей встрече, и что вас направили на это судно!..
- Хорошо. Постараюсь сделать всё, что в моих силах, как только выйдем в рейс.
- Пожалуйста! Помогите! Я вас очень прошу! Ой, какое счастье! – Она подалась в кресле вперед, комкая платочек под подбородком.
- Но вы не находите, – продолжил я свой ответ, прерванный ею своими повторными выражениями своей радости нашей встрече, – что и вы сами тоже виноваты в судьбе вашего мужа?
- Дорогой Сирдак Акопович! – Она продолжала искажать моё имя и отчество, а я, на сей раз, прервав её, уточнил, и она продолжила. – Извините Сидрак Агопович! Вы его не знаете, потому так говорите. Что только я не предпринимала: и ругалась, и прятала водку от него, и грозилась разводом. Ничего не помогло. Вот, после лечения немного стало лучше, но он курс не закончил, и его направили на это судно. Лекарства у него есть. Доведите, пожалуйста, курс лечения до конца.
- Я это обязан делать и сделаю. Но речь не об этом. – Я, наконец, встал со своего стула для внушительности своих слов, и, чтобы размять ноги после долгой беседы, сидя. – Успех лечения алкоголика зависит не только, и не столько от применения лекарств, сколько, и больше всего, от самого больного и его окружения. И, в первую очередь – непосредственного его окружения. Т.е., семьи. Поэтому, без вашего активного участия в этом процессе результата может не быть, или будет минимальным и не постоянным. Поэтому, без вашего активного личного участия эффективно помочь вашему мужу я не смогу, а для того, чтобы вы приняли в этом участие, должны знать, в чем ваши ошибки и вина в прошлом. Без этого, вы не обижайтесь, успеха в лечении вашего мужа не будет. А ошибки, на мой взгляд, были не малые…
Я не сомневаюсь в том, что Коля выпивал ещё и до того, как вы поженились. Тогда, я уверен, он не был алкоголиком, и вполне мог бы стать трезвенником, или, хотя бы – умеренно пьющим, если бы вы перед замужеством поставили ему условие: «Или я, или спиртное», а в последующем, если бы строго придерживались этого условия. А вы этого не сделали, не использовали его пылкую тогдашнюю любовь к вам, ради которой, безусловно, он был готов идти на всякие жертвы. Вы этого не сделали потому, что он тогда пил мало, а вам казалось, что он и далее будет придерживаться, так называемой, норме. Больше того, вам в то время нравилось, что, когда он выпивший, более веселый, откровенный и более ласковый. А, возможно, да я уверен, вы и сами не отказывались от рюмки и поддерживали компанию. Даже тогда, когда участились его выпивки, вы свой протест, если и выражали, то выражали весьма робко. Ведь вы недавно сказали, что у вас хорошая специальность, и вы в состоянии содержать семью сами, что у вас отношения на грани развода, но вы на это не идете, потому что вам его жалко. В этом я вашу позицию поддерживаю. Но, помните, когда мы с вами и Колей встретились в Туапсе, я вас спросил, выполняет ли Коля своё обещание, вы кивнули головой утвердительно. А ведь он тогда тоже был выпивший.
- Он тогда только две рюмки «армянского» выпил.
- Нет! Не оправдывайтесь, пожалуйста, - прервал я её. – Ведь речь шла о выполнении обещания. Данное мужское слово должно выполняться твердо. А Коля его нарушил, вы же не придали этому значение, хотя знали о данном им слове, о чём, я надеюсь, он рассказывал вам?
- Да. Рассказывал. – Кивнула она, шмыгнув, и приложив к носу платок.
- А вы тогда попытались его выгородить, хотя это было ни к чему. И после, вероятно, не упрекнули его в клятвонарушении, хотя бы в шутку. Что касается его товарищей по судну, то они, я уверен, не только не удерживали его от выпивок, а наоборот, даже ругая его, при злоупотреблении, по долгу службы, практически ему составляли компанию в пределах, так называемого, «разумного». Когда он выпивал в пределах «разумного» «ЧП» не случилось. Значит, он подумал: можно рискнуть… «ЧП» же не каждый раз бывает, а если и случится, то не всегда инспекторы вовремя бывают на месте… потом еще раз… еще раз... вы не обижайтесь на мою прямоту, но я не сомневаюсь в том, что и вы так рассуждали. Но вот и получается: у каждого свой «предел разумного», а потом получается «ни предела, ни разума». В конечном счете, если даже нет «ЧП» на производстве, то может получиться «ЧП» в виде болезни в самом организме того, кто «соблюдает предел». И… конечно, «ЧП» и в его семье…
К сожалению не одна вы в таком положении. Во многих семьях мужья пьяницы. И в большинстве случаев, я считаю, виноваты в этом и их жены, особенно, если эта привязанность мужа к спиртному началась в период их знакомства или совместной жизни. Подавляющее большинство женщин, обрадовавшись, что появился, наконец, поклонник, не думает о том, как сложится у них с данным парнем или мужчиной семейная жизнь, не используют период страстной любви своих потенциальных мужей к ним в благородных целях, в целях предупреждения или борьбы против вредных их привычек еще в их зачаточной стадии. А многие даже радуются их веселью и раскованности под воздействием спиртного, даже поощряют это и сами принимают в этом участие. Такая жена бьет тревогу лишь тогда, когда муж стал алкоголикам, и это отражается на её личных интересах или на интересах семьи. Т. е., тогда, когда помочь беде гораздо труднее или невозможно.
- Нет! Сирдак Акопович, я тревогу бью давно. – Она опять исказила моё имя, но я промолчал.
- Дело в том. Тамара Николаевна, – я продолжил, – что у людей подверженность к спиртному разной степени. У одних тормозная система в коре головного мозга превалирует над, так называемой, подкоркой, которая, практически, не имеет тормоза. Поэтому, у кого тормозная система слаба, у них в деятельности превалируют инстинкты, т.е., реакции, возникающие в подкорковых центрах. А спиртное имеет особенность угнетения тормозной системы. Когда человек выпьет, вследствие угнетения тормозных процессов в коре раздражения в подкорковых центрах становятся бесконтрольными. А так как спиртное в первую очередь поражает нервные клетки, то постепенно они требуют своего раздражения и раздражения спиртным, к которому они привыкли. Постепенно человек оказывается в «плену» раздражителя своего головного мозга – спиртного. Это происходит не у всех людей. У части людей, у которых тормозная система в коре головного мозга превалирует от природы или же натренирована с детства особым воспитанием воли, то у таких людей труднее наступает привыкание к спиртному, ибо эти люди могут себя, в какой-то стадии, ограничивать – сдержать. А те люди, у которых тормозные процессы по наследственным причинам или вследствие отсутствия нормального воспитания с детства, или же, вследствие раннего контакта со спиртным, когда у людей возбуждения вообще превалируют над тормозным процессом, у них тормозные процессы под воздействием спиртного быстрее угнетаются. Такие люди нуждаются особой помощи и контроля. Тем более, тогда, когда началось их привыкание к спиртному. А вы, даже в тот период, когда ваш муж, не просто привыкал, а стал явным пьяницей, не вели, и не ведете борьбу за возвращение его в нормальную жизнь. В подтверждение своих слов напомню вам. Вы сказали, что он, не окончив курс лечения до конца, ушел в рейс.
- Я согласилась, так как ему было уже хорошо. Почти год он спиртного в рот не брал. А тут предложили хороший рейс, и я надеялась… – Прервала она мой монолог.
- Во-первых, скажем честно. Не хорошо было, а лучше. А, вообще, возможно, это ваша не вина, а беда – ваше незнание сути самого алкоголизма. – Я не дал ей продолжить попытку необоснованно оправдывать себя. – Но факт остается фактом, что вы старались, и сейчас стараетесь скрыть истинное состояние Коли от его товарищей по работе, от администрации и общественности судна. А это не только не помогает, а наоборот, мешает избавлению Коли от недуга. Ведь он лечился, я уверен, подпольно по вашему настоянию или согласию, учитывая, что иначе бы отдел кадров его в рейс не послал, пока бы не закончил он курс лечения. Ведь было бы достаточно вам дать сигнал отделу кадров, что Коля лечится от такого серьезного недуга, и его бы в рейс не направили, а Коля спокойно закончил бы лечение. Вы этого не сделали. А на судне некому будет контролировать его лечение и соблюдение им режима. Хорошо сделали хотя бы то, что вы от меня не скрыли состояние Коли.
- Я боялась, что начнут вспоминать старое, а он обозлится и вновь начнет пить. А ему давно быть капитаном. Мешает то, что он пьет. А ведь, как было хорошо: после того случая, даже на приход после рейса он не пил. Я так была рада. Но, вдруг… – Переложила она складки платочка.
- Вы ищете себе оправдание, хотя вы не перед судом. Я хочу лишь показать на ваши ошибки, чтобы вы их не повторяли в будущем. Скажите, пожалуйста, с чем вы приезжаете к мужу, когда он возвращается с рейса?
- Как и все! – Удивилась вопросу собеседница.
- Ну, всё же. Что бывает в вашем чемодане и сумках? Меня в первую очередь интересует, сколько бутылок спиртного привозите?
- Я вижу, многие по четыре-пять бутылок водки привозят, но я только две бутылки «армянского» коньяка.
- А иногда, и три и четыре. – Я съехидничал, зная истинное положение.
- Нет! В последнее время больше двух не привожу.
- Соглашусь. Возможно, в последнее время так, но прежде, я уверен, вы делали так же, как и все остальные. Но учтите, что моряки, как правило, из рейса без спиртного не возвращаются, правда, если его не допивают до прихода в порт. Теперь определите, сколько спиртного у них на стоянку?
- Нет. Я в последнее время вообще не привожу ему водки, а двух бутылок коньяка хватает на стоянку.
- Нет, дорогая, так не годится. – Я намеренно, обычное в таких случаях слово «уважаемая», заменил более душевным словом: «дорогая». – Вы все время ищете себе оправдание, хотя, я уже говорил вам, вы не перед судом, и я не собираюсь вас обвинять ни в чем. Я хочу, чтобы вы поняли, как надо действовать, чтобы помочь освободиться Коле от своих страданий. Кстати, вы в порядке самоуспокоения сказали, что когда приезжаете встречать мужа из рейса, привозите мужу не водку, а коньяк. Причём, подчёркиваете, что «Армянский коньяк». Вы думаете коньяк – не спиртное? Или считаете, что, если он называется коньяк, да ещё «Армянский» не вызывает алкоголизма?..
- Я коньяк привожу Коле для угощения портовых властей. – Она вновь попыталась оправдываться.
- Тамара Николаевна! Многие любители спиртного, обычно ссылаясь на это, угощая, сами пьют больше, чем тот, кого угощают. А ему вообще не надо и глотка спиртного брать в рот.
- Но, доктор, подскажите, что мне делать? – стала что-то искать в сумке. – Я готова помочь во всём, Только подскажите.
- Скажите, пожалуйста, Тамара Николаевна. Ведь вы говорите, что у него с собой лекарство для продолжения лечения в рейсе. А, когда я заходил к нему, у него на столе стояли: бутылка коньяка, бутылка водки и бутылка шампанского, все они уже не полные, правда, Коля сам не пьяный, но от него отдавало спиртным. Этот стол, я не сомневаюсь, накрыт и сервирован не без вашего участия?
- Да коньяк и шампанское привезла я, а водку купил Коля, чтобы угостить представителей портовых властей. Без этого нельзя. Ведь все морячки едут к мужьям с полными сумками и водки, и коньяка, и шампанского. Мне же стыдно ничего не везти. Скажут скряга, мужа не любит, а только за привезенными им шмотками и едет.
- Извините! Тамара Николаевна, – я постарался, как можно мягче сказать, чтобы не обидеть её. – В том-то и беда, что слабохарактерные люди часто оказываются в плену течения, моды, лжетрадиций и тогда, когда им эти традиции не нравятся, и, даже, если им и вредят. Вы сказали: все своих мужей встречают с сумками полными продуктами и напитками, а вам неудобно выглядеть, как бы, «белой вороной». Вы не обратили внимания на то, что казуистически редко, или вообще не бывает, чтобы в сумках морячек при встрече мужа из рейса были: зубная паста, зубная щетка, туалетное мыло, паста для бритья, одеколон, бельё, носки и прочие туалетные принадлежности, запасы которых в рейсе могли иссякнуть? Ведь не всегда их мужья возвращаются в свои порты с заходом в другие свои или чужие порты. Вы видели когда-либо, чтобы жена встречала мужа – моряка со свежими газетами или журналами, с прочитанной интересной книгой?
Она поёрзала на стуле, и будто хотела что-то сказать...
- Не надо возражать. – Сказал я ей. – Если и видели, то их так мало, что не будет ошибкой, если сказать – нет. А вот жену моряка, которая бы мужа встречала без спиртного, точно не могли и не можете встретить и назвать. И моя жена, которая знает, что я не любитель спиртного однажды, сказала: «Ты как хочешь, но я после этого без коньяка к тебе не приеду. Мне неудобно. Я как белая ворона среди морячек. Вижу, что они смеются надо мной, мол, скряга-скупирдяга, копит деньги, жалея мужу бутылку коньяка. Видите, как течение мутной воды захватывает всех скопом в коловорот дурных традиций всех? А вы, даже зная от лечащих врачей о том, что Коле нельзя пить никакого спиртного, и даже пива, вместо того, чтобы удерживать его от соблазна, поддаетесь «традициям» и, ослепленная ложным понятием уважения, везёте ему спиртным. Не замечаете вы, что совершаете двойное преступление. Ведь ваши дети с вами, правда ли?
- Нет, доктор. Мои дети и пиво в рот не берут.
- В вашем присутствии – я согласен, в вашем отсутствии – сомневаюсь. А если так, то – пока. Но потом они запомнят ваш и мужа – их отца пример, и это – готовая почва для продолжения традиций, а при таких условиях до детского алкоголизма – рукой подать…
- Выходит, доктор, во всем виновата я? – Заложила Тамара Николаевна кончик шарфа за воротник манто.
- Да, милая. Я вижу, вы в какой то степени, наконец, поняли, что одной из первых виновников привязанности Коли к спиртному (я не хотел назвать слова «алкоголизм», чтобы не обидеть её) являетесь вы. Но кроме вас есть и много других факторов и виновных, одним из них, частично, являюсь и я, поверивший тогда его клятве. Но сейчас идет речь о вас и обо мне, к чьей помощи вы обращаетесь. Мы с вами должны признать свои ошибки и взяться за лечение Коли. Для этого, возможно, пока нет необходимости прибегать к крайним мерам, но и повторять старые ошибки недопустимо.
- Сидрак Акопович! Милый доктор! – Вдруг она правильно назвала мое имя. – Помогите, пожалуйста. С чего мне начать? Ой! Голова кругом ходит…
- Начать с того, – сел я на свой стул за столом, – что Коля даже догадываться не должен о данной нашей беседе. Вы должны удерживать его от употребления даже пива. А это надо делать не грубо, но и не потакать его ненормальным прихотям. Надо быть с ним ласковой всегда: в период встреч между рейсами на стоянках и в период отпусков, днем и, извините, в постели. Кстати, у алкоголиков часто появляется половая слабость, и это сама по себе отражается на их психике: они очень болезненно реагируют на малейшее изменение поведения жены, обвиняя в своих неудачах и в постели её. Извините меня, пожалуйста, у вас с ним, возможно, всё в порядке и я заговорил об этом без надобности. Но я как врач не мог умолчать и об этом, – на щеках жены Коли появился румянец смущения и силуэт сдержанной улыбки, а я продолжил, – но об этом – потом, более подробно, если будет необходимо. – Сделал я паузу, чтобы она могла ответить, если желает.
- Нет, доктор, в этом отношении пока, можно сказать, почти нормально. Правда, до лечения был он слаб, но после, даже неполного курса лечения, пожалуй, ничего. У него с собой есть полный комплект лекарств. Может, и Вы кое-что выпишете, и проведете в рейсе полный курс лечения? Ой! – Глубоко вздохнула она. – Как я Вам благодарна, доктор! Как я рада, что встретила вас…
- Значит, договорились, Тамара Николаевна. – Встал я со стула. За Колей я в рейсе понаблюдаю. Мы с ним подробно побеседуем, продолжим лечение, после прихода из рейса мы с вами наметим план наших дальнейших действий.
- Сидрак Агопович, я всё же еще раз прошу вас, не говорите капитану и мужу или кому-либо на судне о нашем разговоре. Лечение его проведите незаметно для остальных. – Собеседница встала с кресла.
- Хорошо!. Я всё сделаю, соблюдая врачебную этику. Но заранее предупреждаю, что, если проведенные мероприятия не дадут результата, то в его и в ваших интересах, я вынужден буду включить, конечно с вашего согласия, в помощь и капитана, других моих береговых коллег и общественные организации. – Глаза Тамары Николаевны забегали…
- Итак, договорились?
Тамара Николаевна поняла, что разговор окончен, поблагодарила ещё раз, и на прощание протянула руку. Я её слегка пожал, и она, дважды поклонившись чуть ли не подтанцовывая, пошла к выходу, а проводил её до двери и вернулся за свой рабочий стол.
Рейс прошел нормально. Лечение Коли провел и наблюдал за ним весь рейс. В рейсе мы с ним часто беседовали на разные темы. Я убедился, что он очень хочет освободиться от своей привязанности к спиртному, но не понимает сути его вредного влияния на организм человека. Его знания об этой проблеме ограничены «понятиями» базарных и застольных баек. У него нет решительности, и твердости характера. Поэтому поддается он обстановке. После откровенных разговоров с ним у меня возник к нему ряд дополнительных вопросов в этом плане и к его жене, которых я мог уточнить только при повторной встрече с ней. Но, к сожалению, в следующем советском порту жена Коли встречать мужа не приехала, основной судовой доктор этого судна вернулся, а меня направили на судно, идущее к китобойцам в Антарктиду…
На ум пришла мысль в четверостишье:
Сколько вина, водки выпьет муж,
Столько жена, дети слез прольют.
*

В АНТАРКТИКЕ.
Третья декада октября 1973г. Меня направили на серийный танкер «Жданов» советской постройки водоизмещением в 10000 тонн с двумя надстройками: кормовой и средней – спардеком. Я знал их устройство. Знал и о суровых бытовых условиях на них для экипажа. При каждой постановке любого судна из этой серии на капитальный ремонт руководством судов, Туапсинского судоремонтного завода и пароходства по предложению работников СЭС порта выполнялся ряд работ по улучшению на них бытовых условий экипажа, но на базе первоначально примитивной их конструкции это мало изменяло их. Поэтому предстоящий рейс меня не особенно обрадовал. Однако я не был приучен к неподчинению, да ещё и потянуло меня на экзотику. Хотя полярные условия за время моей военной службы за Мурманском – далеко за заполярным кругом мне были знакомы, но Антарктида… я считал, это совсем другое…
Мы должны были доставить китобойной базе «Юрий Долгорукий» дизельное топливо, а оттуда взять продукцию обработки китов, в том числе – муку из китового мяса.
Вопреки моему ожиданию рейс мне показался не таким уж тяжёлым. Несмотря на отсутствие на судне установки кондиционирования воздуха, при пересечении тропиков с севера на юг особого дискомфорта не чувствовалось, так как северную часть тропиков пересекали в условиях глубокой осени для Северного Полушария, а в Южном Полушарии в Атлантическом регионе, как я заметил, прохладней и летом.
Вначале рейса экипаж мне показался как-то разобщенным: палубная команда себе машинная себе, командный состав отдельно рядовой отдельно. В период плавания на других судах такого я не видел, хотя и там на каждом судне была своя специфика отношений. Однако такого резко подчёркнутого разделения каст на судне я видел впервые, и это мне не нравилось…
Я с собой брал в рейс самим смастерённые «Нарды», и любители этой игры приходили ко мне в лазарет играть в эту игру, а в хорошую погоду этим занимались на открытой палубе кормовой надстройки. Во время этой азартной игры вокруг собиралось много любителей. Оказалось, что некоторые из них не умели играть в эту игру и пожелали научиться, а научившись, стали азартными игроками. Создалась очередь. Из судового материала я сделал вторые «Нарды», и стали на корме собираться любители этой игры из всех структурных отделений судна. Но, всё же коллективности не ощущалось.
Ещё до пересечения экватора я высказал своё мнение при совместной беседе капитану и старшему механику. Они молча посмотрели друг на друга. А на второй день подошёл ко мне первый помощник капитана и предложил организовать матч на первенство судна по игре в «Нарды»… объявили призы на первые три места, я написал правила игры, судовой плотник сделал третью партию «Нард», назначили судей и… пошло…
К празднику «Нептуна» коллектив «ожил»… и матч прошёл весело, шумно и в духе морских традиций.
*

НОВЫЙ ГОД В ТИХОМ ОКЕАНЕ.
Мы давно минули Фолклендские островов и прошли пролив Дрейка. Начали встречаться наши рыболовные суда. Некоторым из них давали топливо, а они нам – рыбу и на судне на начались рыбные дни: наелись и ухи, и жареной, и пареной рыбы вдоволь, и рыба даже начала надоедать.
Подходил конец декабря, и стали усиленно готовиться к организации новогоднего праздника. На судне кружка самодеятельности не было, и первый помощник предложил каждому готовить свои номера для вечера. Я на скорую руку сочинил следующие «Новогодние стихи-радиограммы «Деда Мороза» в адрес отдельных членов экипажа нашего судна.
1.Первому помощнику капитана.
Дедмороза долго ждали
Но его мы не дождались.
От начальства пришёл отказ:
Неужели нет среди вас?

Вы все, знаем, заняты там.
Обойдемся мы здесь без вас.
Благодарны, что дали шанс
Дедмороза выбрать сред нас.

Не прислали Снегурочку –
Отдел кадров тож дал отказ
Всех заменит Верунечка –
Наша повар – аж высший класс.

Поздравленья тож заждались
Уже кто-то готовит тост.
Вы на вечер опоздали,
Но желанный и важный гость.
Не ищите оправданья,
Лучше сами прочитайте,
Сочиненные вмиг нами,
Наши все радиограммы

2. Капитану т/х. «Жданов»:
После отдыха вы у нас вновь у штурвала,
Как всегда не ходите мимо Гибралтара.
Разрешенья если нет – изменят судну курс,
Не забудьте, что по ходу есть порт «Санта-Крус».

3. Вере и Наташе:
Вы на Дедушку Мороза
Не кладите много надежд –
Вам не надо вешать носа –
Женихов простынет и след…»

4. Третьему помощнику капитана:
Человека аппетит – здоровья признак.
Но и помнить надо предков мудрый совет:
Кусок хлеба лишний даже лишь огрызок
Жизни даже молодого приносит вред.

Вам всего в жизни желаем мы доброго
В делах ваших личных, службы в морском деле,
Чтобы должностью помощника второго
Отмечался вскоре в новой судороли.

5. 4-му механику:
В Новом году вам желаю
Тысячу рук отрастить,
Старые чтоб успеть кряду
Клапаны все заменить.

6. Токарю Белых Г.Ф.:
Не горюй, наш соплеменник!
Так бывает у нас часто:
Летят жёны в понедельник,
А наш танкер уже снялся.
Мы с тобой как всегда рядом,
И в другой раз, когда придём,
Мы посыпимся все градом,
И задержим наш отход.

7. Старшему повару Шевчук В.Д.:
Весь Новый год ежедневно подряд
Борщи вкусно с ароматом варить,
Всегда праздничный держать свой наряд,
Ко всем быть с душой, и сытно кормить.
На празднике было весело, каждый из членов экипажа старался не отставать от других в демонстрации своих способностей, я бы сказал, своего таланта в зачатии. Это была традиция наших советских моряков…
На том же вечере я прочитал своё сочинение «ИЗВЕЩЕНИЕ». Привожу его полное содержание.
«Доводится до сведения всех алкоголиков и собутыльников, что первый съезд алкоголиков и начинающих собутыльников состоится в новом ресторане: «Голубая забегаловка»
Дата проведения съезда будет сообщена дополнительно, однако отделы оргкомитета и повестка дня уже определены и для предупреждения возможного нарушения принципа демократии проект решения съезда уже выработан и утвержден избранным заблаговременно президиумом.
Состав президиума съезда следующий: председатель – Бочкин; ответственный секретарь – литров; члены президиума: – Литров, Бутылкин, Шкаликов, Рюмкин, Фужеров. Бурдюков и Рыгалин.
Повестка дня: 1. Отчет Комитета по организации Союза Алкоголиков и расширение сфер его влияния, выработка программы по розыску и своевременному повсеместному уничтожению алкогольных напитков любой формы путем подъема сознания любителя этого дела до уровня сознательных и зрелых алкоголиков 2. Довыборы состава организационного Комитета за счет уже показавших себя в условиях подполья, скрываясь от принудительного отлучения и преследования нас нашими идейными противниками на пути к обществу «Зеленого Змия».
На съезд прибыли: от Украины – Штопор, Наливайко, Горилко, Выпивайко и Блевко; от Белоруссии – Бутылкович, Виноводич, Стаканич и Стограмович; от Грузии – Бочидзе, Недопитзе, Перепидзе, Чачешвили, Похмелидзе и Чачуа; от Армении - Сутрапьян, Перепьян, Конячьян, Реганян и Винопьян; от Литвы – Нематюкайтис, Похмеляйтис, Неспотыкайтис, Неваляйтис и другие; От Узбекистана – Портвейнбеев, Арахбеев, Аракаев и Бутылбаев; от Кубани – Самогонкин, Горылкин, Крышкин, Бурячкин, Пробков и другие; от Японии – То яма, То канава, То куда-то, То Болдато; от Франции: То Лье, То Пье, Где Пье, Там Лье и Там Же Блюе; от Китая – Чи-Я-Пью, Чен-Лей-Пей, Лей-Пей-Сам; от Кореи – Пер-Ва-чок, Арак-Пей, Ким-пей-Сам, Чис-Сто-Ган. Представители от остальных стран на пути к нам
В прениях на съезде выступят в качестве консультантов практики, закаленные в боях против алкоголя в подполье знаменитые борцы за идеи «Зеленого Змия», удостоенные бесплатной путевкой в профилакторий «Пятнадцать суток» и в дом суточного пребывания: Бражкин, Рыгалкин, Рогошвили, Бокалов, Рассолкин и другие.
В перерыве между заседаниями съезда будет дан концерт ансамбля ветеранов общества «Зеленый Змий» под управлением ведущего вездесущего тамады Прожигалина, конферансье Виначерпина и концертмейстера Мерзавчика.
Ввиду того, что нас преследуют наши будущие конкуренты в борьбе с «Зеленым Змеем» – врачи-психиатры, которые ещё не вовлечены в наши ряды и ищут материал для своей диссертации за наш счёт, съезд будет проходить в условиях глубокого подполья. Поэтому, чтобы мы могли оградить делегатов от задержания, по прибытии в город для получения пороли позвонить по телефонам: 2 по 50, 2 по 100 и, при длинном звонке… 2 по 200. После этого вы услышите глухой звонок в тумане. Только тогда назвать себя и страну, откуда прибыли, а при ясном ответе после звонка, вешайте трубку и позвоните повторно…
Все справки получить и регистрироваться можно делегатам также по адресу: ул. Московская особая, 40, ул. Столичная, 40, или ул. Солнцедарная, 20.
Рекомендуется ходить по три человека, чтобы третьего не искать. Но, если, все же, придется искать его, сообщаем отличительные черты наших единомышленников: малиновый нос, одутловатое лицо с отечными веками и с красной конъюнктивой глаз, неровная походка, трясущиеся руки, навязчивость, непонятное бормотанье на любой вопрос, а иногда – с песнеподобными выкриками вперемежку с сальными выражениями и шутками. Они бросаются в объятия и шарят в своих карманах, если покажете им три пальца, но не кукиш, а веером.
При вовлечении новых членов в наши ряды не допускайте поспешности: новичков обрабатывайте исподтишка и лучше начинать вдвоем одного… перед первой рюмкой и после неё критикуйте алкоголиков, но подчеркните целебное действие небольших доз спиртного, особенно – сухих и крепленых вин…
Не попадайтесь на глаза организации Вышибалина и их покровителей с дубинками в руках. А, если попадетесь им в руки, то тут же признайтесь, что вы член общественной организации по уничтожению всего спиртного, чтобы люди им не травились…
Над котловиной Беллинсгаузена.
*

РАССКАЗ В КУРИЛКЕ.
29.01.74г. Море Беллинсгаузена. Вопреки моей традиции не бывать в помещениях, где курят, сегодня забрёл курилку, где шла жаркая морская травля и задержался, услышав начало интересного рассказа одного из курильщиков.
«На судне «Н» первый помощник предпенсоинного возраста снискал себе на судне прозвище «придира». Он как сыщик ночами не спал и следил, кто, чем занимается, особенно после ночной вахты. Однажды он усёк, что второй помощник капитана после вахты «заглядывает» к буфетчице. Преследуемые тоже заметили, что они попали на «крючок» и за ними следят. Решили его проучить, и усилили бдительность. Предусмотрев себе алиби, если будут пойманы.
Первый помощник решил поймать «Ромео и Джульетту» поличным на месте преступления. После вахты в 4 часа ночи второй помощник покушал и зашел к буфетчице, свет не включил, а дверь оставил приоткрытой и стал за ней в углу. Буфетчица, лежа на койке с затянутыми шторами, произносила «охи, вздохи». Первый помощник «кошкой» прошел в каюту и прошел к койке. Второй тихо проскользнул из-за двери и вышел на внешнюю палубу. Первый, подошёл ближе к койке. Буфетчица притихла.
- «Ага! Голлубчики! Поппаались?! – злорадно произнес первый, не касаясь штор.
- Ой! Кто тут! – откинув шторы, крикнула буфетчица.
Первый помощник опешил, видя на койке только буфетчицу и, норовя заглядывать за штору в надежде увидеть там и второго помощника.
- Вы ччто? Ччто хотите, Петр Иванович? – громче, но в таинственном тоне спросила буфетчица.
- Что тут происходит? – раздался громкий голос второго помощника в коридоре. Аа! Петр Иванович? Что случилось? – мягче спросил он первого помощника.
Этим временем из соседних кают повыскакивали другие члены экипажа в постельном белье, спрашивая удивленно, что случилось?
Создалось персональное дело первого помощника. Буфетчица написала, что первый помощник приставал к ней не один раз, а у того не было никакого алиби, ибо многие члены экипажа были свидетелями, что они в пятом часу ночи его застали в каюте буфетчицы. Дело дошло до обсуждения вопроса в комиссии парткома. Там не столько обсуждали вопрос, сколько хохотали.
- Поймите же, товарищи, - оправдывался «проказник», - что мне уже под шестьдесят, Мне ли заниматься такими делами. Понятно, что она устроила всё это в отместку за пресечение её неблаговидное поведение.
- Петр Иванович! Мы знаем, что любви все возрасты покорны, тем более, что вы ещё не так уж стары, даже не на пенсии, и не только по возрасту, но и, я думаю, по мужским возможностям. – Улыбнулся председатель комиссии, но, тем не менее, первый помощник на судне не должен руководствоваться методами Шерлока Холмса, тем более что, видно, вы не владеете ими. Да и не нужны они первому помощнику.
Серьезный тон завершающих слов председательствующего погасило начавшееся, было, осторожное хихиканье членов комиссии, не переходя в хохот.
Всё же, учитывая прежние заслуги и возраст первого помощника, поверили ему и оставили его на судне, ограничившись предупреждением. А буфетчицу и второго помощника направили раздельно на другие суда…
*

ОТКУДА БЕРЁТСЯ ДЕЛОВИТОСТЬ?
02.02.74г. В районе острова Петра 1. Прочитал книгу «Без языка» В.Г. Короленко и я стал яснее понимать давно волновавший меня вопрос, откуда общепризнанная деловитость американцев, отражённая в понятии о целесообразности объединения в советском человеке черты «Американской деловитости, немецкой точности и русского революционного размаха».
Ниже приведу свои суждения об этом.
Я думаю, американская деловитость сложилась исторически. Таковыми факторами, на мой взгляд, являются следующие обстоятельства.
В Америку уезжали:
1. люди из многих европейских стран, в том числе, даже из России, которые были наслышаны о возможности в новом мире лёгкой добычи золота и обогащения или те, кому надоела нищенская и бесправная жизнь, бесперспективное и бесшабашное безразличие окружающих к своей будущей судьбе а своей исторической Родине, и они стремились к чему-то новому;
2. уезжали сильные, решительные и рискованные люди, готовые идти на всё, чтобы зажить там по-новому, приложив к этому максимум своих умственных и физических способностей;
3. уезжающие в неизвестность были готовы ко всему, вплоть до самопожертвования ради создания для себя и близких новой, лучшей жизни;
4. этот процесс происходил на пустом месте, где надо было всё делать самому – своими руками, выжить в кровавой борьбе с аборигенами и не одномоментно, а повседневно и непрерывно годами;
5. уехавшие ранее и уже обосновавшиеся там и обогатившиеся быстро в кровавой борьбе и безжалостной эксплуатации неграмотных аборигенов люди организовали во всем мире пропаганду о фантастической возможности там быстро обогатиться, чтобы привлечь дешёвую рабочую силу. А когда невольно поддавшихся этой пропаганде стало недостаточно для создания избытка рабочей силы, новые местные богачи стали привозить из Африки обманутых и купленных рабов негров, создавая избыток дешёвой рабочей силы на отобранных у аборигенов землях. В то же время, обманутые пропагандой и приехавшие в Америку позже люди из кожи вон лезли, стремясь показать на деле своё умение трудиться, чтобы получить работу в условиях избытка рабочей силы вынуждены были показать нанимателю, что он умеет делать много, быстро и качественно, т.е., показать свою деловитость.
6. эти черты деловитости в условиях постоянного избытка рабочей силы и жестокой конкуренции, в первый период становления капитала Америки при отсутствии профсоюзов и защиты человека труда каждый человек был вынужден сам добиваться признания себя, вынужденно становясь деловитым человеком. Эта черты, передаваясь из поколения в поколение, становились характерной для американцев и в условиях появления профсоюзов. Причем и конституция и профсоюзные законы были выработаны этими людьми с учётом тех условий.
7. каждый следующий иммигрант был из числа людей, смелых, рискованных и готовых на преодоление любых трудностей, а, попав на новом месте в жесткие условия, вынужден был приспосабливаться.
8. не маловажным фактором приучения к деловитости, я считаю, является и то, что в условиях жестокой конкуренции людей к выживанию, как уже обосновавшиеся американцы, тем более новые иммигранты, вынуждены были приучать к посильному труду своих чад с детства. И, со временем, и во взрослом возрасте эта черта стремления к выживанию и к лучшей жизни становились для него привычной нормой жизни.
Так, герой книги иммигрант Нилов, имея юридическое образование, на лесопилке работал рядовым – подавал лес на зубчатые колеса, зарабатывал также, читая лекции и работая в адвокатуре. Разумеется его зарплата на лесопилке, была, видимо, меньше, чем зарплата коренных американцев, но он готов был работать и за эту зарплату, ибо это, всё же, больше, чем в своей стране (в царской России). Кроме того, при его отказе от этой работы за эту сумму, его место готов был занять любой из многочисленной армии безработных. По этой же причине он работал честно, качественно в любых неблагоприятных условиях, да бы пользоваться доверием хозяина лесопилки, судьи города Добльтоуна мистера Дикинсона, которому прислуживал в адвокатуре… Этот Нилов и Матвей Лозинский вышли счастливцами из многочисленных иммигрантов, многие другие из которых ушли из жизни в первый период пребывания в «свободной» Америке, так и не обретя своей второй Родины.
А что же у нас?
У наших людей черта характера в отношении к своей судьбе отражается даже в поговорках: «Бог даст день, бог даст пищу!», «Ничего с собой в могилу не унесешь», значит:
Того хватит, что есть сегодня,
Нам особо нечего мудрить –
Проживем мы и без чего-то,
Что не можем с собой унести.
Поэтому душа нараспашку смиренность с тем, что имеет каждый человек сегодня, не думая о перспективе. Это было из самых давних периодов времени существования России вплоть до настоящего времени. Стремление к чему-то новому, лучшему и большему появлялось лишь у тех людей, кто выезжал куда-то и видел всё это там. Только, возвращаясь, начинали перенимать, изобретать и внедрять у себя. Но часто многие из уезжающих оставались за рубежом.
Кто-то из читателей может сказать, что это так было когда-то, а сейчас, мол, иначе. Нет, уважаемые мои оппоненты! Сейчас у нас продолжается то же самое, только они происходят в новых условиях в новой форме. Попытаюсь показать на примерах.
1.Первый пример касается законодательного ограничения у нас прав человека стараться жить лучше даже своим личным трудом. До Великой Отечественной войны, мы всей семьей в 9 человек, включая дедушку и бабушку, вырабатывали в колхозе трудодней в год больше всех среди колхозных семей. Жили мы в самом старом небольшом и разваливающемся временем доме, но мы строить новый дом без специального разрешения правления колхоза и сельского совета не могли. А разрешили нам строить новый дом только, учитывая, что отец и мама были стахановцами, а мама была удостоена участия в первой Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки. Тогда не разрешалось строить дом более трех комнат, а нам, лишь, принимая во внимание вышеуказанные заслуги, разрешили построить дом из аж… четырех комнат. Я уже не говорю о таких ограничениях, как разрешение иметь только одну корову и ограниченное число домашней живности, независимо от состава семьи.
2. Второй фактор – законодательный запрет допуска к посильному труду подростков и на этой основе излишняя их опека со стороны родителей в подавляющем большинстве семей. Основываясь на эти законы и научные рекомендации, подавляющее большинство родителей не нагружают своих детей даже домашней легкой работой, считая, что они для этого «ещё малы». Родители берут на себя выполнение даже той работы, которую в данном возрасте ребенок должен и свободно может выполнять сам: обуваться, одеваться, чистить свою одежду и обувь, заправлять свою постель и прочее и прочее и тогда, когда давно пора ему всё это делать самому.
3. Где излишняя опека детей, там и недоверие к ним, как родителей – дома, так и преподавателей – в специальных средних и высших учебных заведениях к учащимся этих заведений. Это испытал я сам, видел и слышал от учащихся этих учебных заведений. К сожалению, это продолжает происходить с молодыми специалистами на производстве и в настоящее время.
В результате, молодой человек, начиная с детств и самого творческого юношеского возраста до зрелости, не приучается к активному творческому мышлению и к самостоятельному труду, а осваивает только трафаретное исполнение установленных стандартов и догм
В конечном итоге, постепенно, незаметно как для родителей, так и для преподавателей у ребенка с самого детства вырабатывается иждивенческое чувство, а позже у него это чувство постепенно перерастает в убеждение в том, что родители и старшие в семье обязаны за них делать всё. А сами приучаются к праздной жизни с юношеских лет, а где праздная жизнь, там и спиртное. Потом с горем пополам с помощью опять же родителей оканчивают школу и институт, а раз у него диплом, он должен не работать, а командовать… и требовать выполнения установленных догм, а это делать тоже есть кому – «замесник». К сожалению, такая эволюция выработки «деловитости» чаще всего происходит среди мужской части детей, а потом они и становятся руководящим ядром предприятий, министерств, их отделов и главков страны. Откуда в такой ситуации взяться деловитости, инициативе и новаторству?
Мне могут возразить, ссылаясь на многих наших передовиков науки и производства. Но они не большинство…
Руководство нашей партии раскритиковало и осудило так называемый «Югославский путь к социализму». Но в период моего пребывания там я убедился, что в вопросе воспитания трудолюбия и деловитости молодых людей они ближе к истине, чем мы. Там поощряется дополнительная работа и дополнительный заработок, как взрослых, так и подростков. С такой целью и переведен у них рабочий день на производствах на два часа раньше, чтобы каждый работник предприятия или учреждения имел, при его желании, возможность во второй половине дня заниматься производством в своем хозяйстве: в огороде или в мастерской при условии уплаты налогов от дополнительного заработка. Я видел, как та или другая семья имеют свои кафе, ресторанчики, буфеты и т.д., и видел, как их несовершеннолетние дети до или после школьных занятий и между подготовками к ним помогают там родителям, получая за это сумму на карманные расходы. То же самое делают в частной мастерской. Ни этот ли путь воспитания подрастающего поколения к трудолюбию, к проявлению инициативы и деловитости? Разве это плохо? Разве из-за этого посильного труда здоровье молодежи у них страдает? Нет, конечно. Больше того, я бы сказал, наоборот, средний рост югославской молодежи значительно выше роста нашей молодежи. Значит, посильный труд не вреден в любом возрасте человека.
Да, и я помню, как мы тоже в детстве помогали родителям: по дому, в приусадебном участке и в колхозе (правда, нам никто за это не платил). Ничего плохо с нашим здоровьем не случилось.
Мне часто приходится спорить с моими знакомыми и друзьями, в том числе – ставшими учеными и академиками на тему воспитания детей. Многие из них считают, что приучение ребенка к зарабатыванию денег с детства за выполненные работы по дому приводит к развитию у него меркантильных чувств, поэтому деньги на карманные расходы ребенку должны родители давать, не связывая это с выполнением им домашних работ. Я с этим не согласен. Ребенок, выполняя лишь отдельные поручения, будет считать, что он свой долг по оказанию помощи семье выполняет, а деньги от родителей требует по потребности. А, как известно, нет предела потребности, так как она у человека растет непрерывно по мере постоянного роста материальных возможностей, и у вашего чада появится меркантилизм с потребительским уклоном, а не путём оказания семье большего объема и лучшего качества помощи. Преимущество второго варианта очевидно, ибо молодой человек для лучшего удовлетворения своих постоянно растущих материальных потребностей будет стремиться зарабатывать больше денег путем выполнения большего разнообразия и объема работ по дому и вне дома, лучше и быстрее их выполнять, чтобы оставалось время на развлечения. В результате у чада выработается потребность к труду без словесных нотаций о долге перед родителями… в то же время приучиться к расходованию денег по возможности, к экономии и регулированию своего бюджета.
Некоторые оппоненты бросаются в другую крайность: детям платят за полученные в школе оценки, что, я считаю это категорически нельзя делать. Тут лучше убедить чада в том, что это нужно в первую очередь не родителям, а лично ему для познания Мира и обустройства своей жизни в ближайшем будущем.
Однако вернемся к оценке прочитанной книги.
Книга очень интересная, и во многих вопросах в деле воспитания подрастающего поколения в лице автора я нашел своего единомышленника. В своё время я советовал своим детям прочитать, но результата не помню…
Привожу отдельные предложения и отрывки из неё, характеризующие американскую жизнь.
«… В этой Америке никто не должен думать о своем ближнем… Всякий знает только себя, а другие – хоть пропади пропадом в этой жизни и в будущем…» (Слова барыни – еврейки, приехавшей в Америку ранее).
«Америка – такая страна… Она перемалывает людей, как хорошая мельница» (Слова старого иммигранта еврея Борка).
«Америка такая хитрая сторона, она не трогает ни чьей веры. Боже упаси! Она берёт себе человека, ну, а когда человек станет другой, то и вера у него станет другая… Собрались мы в синагоге слушать этого Мозеса, а он и говорит: «Слушал я, что многие из вас терпят нужду и умирают, а не хотят ломать субботу». Мы говорим: ну это и, правда. Суббота святая! Суббота царица, свет Израиля! А он говорит: «Вы похожи на человека, который собрался ехать, сел на осла задом наперёд и держится за хвост. Вы смотрите назад, а не вперёд и потому все попадаете в яму. Но если бы хорошо смотрели назад, то тогда бы могли догадаться, куда вам ехать. Потому что, когда сынов Израиля стали избивать язычники, а было это дело при Маккавеях, то ваши отцы погибали, как овцы, потому что не брали меча в субботу. Ну, что тогда сказал господь? Господь сказал: если так будете дальше, то из-за субботы всех моих людей перережут, как стадо, и некому будет праздновать самую субботу… пусть уж берут меч в субботу, чтобы у меня остались мои люди. Теперь подумайте сами: если можно брать меч, чтобы убивать людей в субботу, то почему не взять в руки станок, чтобы вам не умирать с голоду в чужой стране?» Это был очень умный человек, этот Мозес» (Слова того же Борка).
*
05.02.74г. В районе острова Петра 1.Мы по заявке китобойцев двигаемся в регион, где они бьют китов, чтобы они не выходили из своего района охоты. Ещё вскоре после прохода пролива Дрейка стали встречаться фонтаны – признаки наличия под пологой синей гладью океана громадных китов, но там они встречались редко. А здесь они иногда появлялись один за другим. Я с большим интересом наблюдал за гонкой гарпунёров с готовой к выстрелу пушкой на носу судна вдогонку за уходящим от них фонтаном, указывающем на наличие гиганта под ним.
Я вначале не знал технологию охоты за китами, и не понимал, почему после попадания гарпуном в цель китобойный катер ещё долго продолжает преследовать добычу. Но потом вспомнил «поединок с акулой» у острова Ямайка, когда наши ребята, поймав гигантскую акулу, прежде, чем поднимать её на судно, изматывали её силы (читатель должен помнить рассказ «Поединок с акулой). Тогда я понял и без объяснения, что гигантское животное, пока не обессилится, тянет за собой сравнительно маленький катер, а экипаж катера подбирает только слабину, приближаясь постепенно к добыче. Только тогда, пришвартовавшись к телу уже неживого гиганта, как к причалу в портах, потащит его к китобойной базе, где тело кита пройдет полную обработку, вплоть до крови, вытекающей на палубу базы при обработке туши…
Когда мы прибыли к базе китобойной флотилии, она была облеплена громадными тушами китов на всю длину обоих бортов. Для того, чтобы наше судно могло пришвартоваться к её борту, растащили гигантов, после чего только мы пришвартовались к свободному борту базы и стали откачивать в её ёмкости дизельное топливо.
Нам сообщили, что на базу подниматься без разрешения нельзя в целях личной безопасности. Нас это несколько сначала удивило, но потом, в первой же экскурсии убедился в обоснованности такого требования. На главной палубе базы была до предела удручающая обстановка. Нам разрешили наблюдать процесс обработки туш китов со второй или третей (не помню) палубы надстройки базы. На главной палубе в два и больше ряда вдоль судна лежали туши гигантов. Мне вряд ли удастся передать вам, читатель, удручающую картину в полной мере, но постараюсь. Рабочие (подчеркиваю, они назывались не моряками, а рабочими) в резиновых сапогах и в прорезиненной робе темно-серого цвета с длинными рукавами и капюшонам одновременно обрабатывали несколько туш конвейерным способом: при помощи специальных электропил типа лесопильной пилы «Дружба» с более метра длины ножами-секирами. Отсюда – с верхней палубы отдельные части туш через соответствующие люки спускались в специальные отделения в трюмах базы.
Понаблюдав этот фантастически кошмарный процесс, я даже как врач перестал удивляться некоторым сообщениям о том, что, как правило, один из десяти работников китобойной базы в процессе или после работы там заболевает психическим заболеванием. И его отправляют домой для лечения в психиатрической клинике в период путины или попадает туда на длительное время по прибытию домой.
Побывали мы и в цехах переработки частей туш китов в различные виды продуктов в трюмах базы. Каждый из многих цехов в разы был больше нашего Туапсинского – среднего размера рыбообрабатывающего завода.
На базе флотилии видел я нескольких японцев, и на мой вопрос к работникам базы, что они тут делают, объяснили, что это представители японской китобойной флотилии. По договоренности такие же представители нашей флотилии находятся на базе японской флотилии. Они контролируют соблюдение квот охоты на китов по возрасту, видам и полу, по срокам беременности самок. Тогда только я понял, почему, когда я наблюдал за китобойными катерами, заметил, что они часто, проходя даже на близком расстоянии от китов, в них не стреляли. Оказывается, гарпуньёры по размеру и ещё по каким-то признакам фонтана определяют: возраст, пол и срок беременность кита. И вспомнил, как японец всё время крутился на верхней открытой палубе штурманской рубки нашей китобойной базы и тщательно оглядывал каждого кита прибуксованного к базе.
Кстати, в те дни я услышал от наших китобойцев следующий интересный и весьма поучительный анекдот, а, возможно – быль. Он заключался в следующем.
Наши китобойцы спросили у представителя Японии: «Мы китов бьем в одном регионе, наши китобойные катера не менее мощны, чем ваши, не говоря о самих гарпунёрах, среди которых тоже наши даже мощнее, но ваши бьют китов больше, чем наши. Как это вам удается? А представитель Японии ответил: «Да потому сто, когда китёв нет, ми их иссим, а ви собирете совессание и ресаете, как их найти!..».
После выгрузки топлива в топливные танки базы, мы отшвартовались от базы, отошли и легли в дрейф для чистки, мойки и дегазации танков нашего судна, и подготовки их под прием готовой продукции флотилии.
В период нашего дрейфа я наблюдал такие фантастически красивые пейзажи вокруг, что пожалел отсутствию у меня с собой видеокамеры или, которые к тому времени кое-где уже появились, хотя бы – цветного фотоаппарата, чтобы запечатлеть эту красоту, которую вряд ли смогу передать словами.
Судя по тому, что я наблюдал в те дни в Антарктиде, здесь климат намного отличается от знакомого мне климата Арктики. Там были частые ветры, перепад температуры и влажности, а здесь была в те дни штилевая сухая погода, при температуре до 20 градусов минус, но холод не ощущался. Я, как всегда, по утрам делал утреннюю зарядку на открытой палубе. Делая зарядку, невольно видел красоту пейзажа, образующегося от переливания из одного цвета в другой в различные цвета радуги от ледяных глыб и айсбергов разной величины и состава, в зависимости от плотности льда в каждом его слое, примесей в нем и угла падения солнечных лучей. Боясь, что это больше не повторится, я часто останавливался и любовался той изумительной красотой. Причем, всё это происходило в динамике по мере дрейфа судна и айсбергов по отношению к Солнцу, и я часто не мог отрываться от наблюдения, в ожидании новых вариантов чудной красоты… Часто это происходило в присутствии на айсбергах или на берегу потешных пингвинов. Тогда же я видел гигантских размеров айсберг. Он был от судна на расстоянии не менее 5 миль. Будто громадный многоэтажный дом длиной в до 2 – 3 милей и высотой в третью часть его длины с высокой аркой посредине, похожей, как ассоциировалась у меня, на арку между зданиями дворцовой площади Ленинграда, но в гораздо больших размеров. Так, что под этой аркой мог пройти любое морское судно. Больше всего меня удивило то, что я в бинокль увидел на нем две или три большие группы пингвинов. Обратил внимание на то, что эти группы, почему-то не объединялись, во всяком случае – пока в течение дня я наблюдал за ними.
Не менее впечатлительным было то, что мне посчастливилось наблюдать сползание с суши в море один за другим двух громадных льдин и превращение их в громадные айсберги вместе с пингвинами, сидящими на них…
*
В период подготовки танков судна под груз прочитал много книг, в том числе книгу А.Ф.Хацкевича «Солдат великих боев» из жизни и деятельности Ф.Э. Дзержинского. Считая, что читателя заинтересует моя оценка содержания книги в то время, приведу дословно часть мною написанной рецензии для направления когда-либо в какую-либо газету.
«Книга написана интересно с приведением многих фактов и факторов становления Дзержинского как революционера и о его беспощадной борьбе с контрреволюцией. Читая книгу, ещё и ещё раз убеждаешься, что Феликс Эдмундович действительно был рыцарем революции. Какая была преданность революции!.. Он даже сожалел, что анархисты его не убили. Он считал, что это было бы полезно для революции. Какая была фанатическая преданность делу революции и скромность!.. Он наказывал подчинённых ему работников, кто в своём кабинете вывешивал его – Дзержинского портрет. Он допускал лишь вывешивание коллективных снимков, картин.
Где остались эти большевистские скромности сейчас? Где только нет портретов руководителей страны? Кто-либо из высоких руководителей пресекает хвалебные речи и возгласы в свой адрес? Все стали уже говорить, что авторитеты всё же нужны, но ведь скромность является первым условием укрепления авторитета. Разве авторитет, раздуваемый хвалебными речами подхалимов, пусть даже основанными на объективных фактах заслуг, более ценен, чем авторитет на основе ленинской скромности при кипучей деятельности? Разве авторитет, заслуженный преданностью партии и народу не более стоек и не более высок, чем авторитет, раздуваемый хвалебными речами подхалимов и прихлебателей?
В книге, наряду с заслугами описаны, вероятно, объективно и отдельные ошибки и Дзержинского, и Сталина, и Орджоникидзе. В то же время в ней допущена неприкрытая необъективная, видимо, под влиянием перегибов в разоблачении культа личности Сталина. Так на 256 странице книги сказано: «В годы гражданской войны всей обороной страны непосредственно руководил Центральный Комитет партии во главе с В.И. Лениным. Вокруг В.И. Ленина сплотился коллектив таких выдающихся партийных и государственных деятелей, как Я.М. Свердлов, М.И. Калинин, Ф.Э. Дзержинский, Г.К. Орджоникидзе, М.В. Фрунзе, С.М. Киров, В.В. Куйбышев и другие».
Нисколько не сомневаясь в заслугах перечисленных лиц, возникает вопрос к автору: где же был И.В. Сталин в те трагические и героические для народа России дни и годы? Почему он не перечислен наряду с указанными революционными деятелями в то время? Автор может сказать, что он имеет в виду Сталина среди других. Тогда возникает вопрос, не является ли это способом самозащиты от гипотетически возможной критики автора как со стороны противников, так и сторонников разоблачения культа личности? Или – не под давлением ли цензуры это сделано?
Ведь в те времена, как в книге автором отмечено, И.В. Сталин был одним из ведущих руководящих деятелей партии: он был председателем (или одним из руководителей) Военно-революционного центра по руководству Октябрьским восстанием. В.И. Ленин постоянно опирался на Сталина, и всегда направлял его туда, где создавалась самая опасная для революции – для республики обстановка. Сталин это доверие всегда оправдывал. Признанием таких заслуг Сталина не только самим Лениным, но и всей партией было его избрание в 1922 году генеральным секретарем партии. Ведь в то время о каком-либо культе личности речи не могло быть, и мы, как сказано в Постановлении о культе личности, к деятельности И.В. Сталина за период до 1937-38 годов претензий не предъявляем. Тогда, почему автор указанной книги, книги исторической, должной быть лишь констатацией фактов, сознательно искривил исторические факты? Всё просто. Это ещё один факт приспособленчества некоторой части творческой интеллигенции к текущему моменту, кривляние душой и, больше того, забота о себе, о своей шкуре, стремление к признанию себя руководством страны в текущем моменте.
Какие ещё варианты мы почитаем и услышим о наших прежних лидерах по мере прихода к власти очередных культов, культов без личности?..
*
09.02.74г. Тихий Океан. Антарктика. С подготовкой танков судна экипаж справился быстро и относительно легко, так как предыдущий груз был дизтопливо, после которого танки поддаются мойке легко.
Я как санитарный врач высоко оценил соблюдение санитарных норм и правил при обработке продукции. Обратил внимание и на соблюдение поточности. Так для принятия продукции с базы наше судно пришвартовали на уровне цехов к её борту на стороне, противоположной борта, через который поднимали на палубу базы туши китов.
Несмотря на то, что двери и иллюминаторы нашего судна, как правило, были закрыты, и внешний воздух был холодный, во всех помещениях судна стоял отвратительный запах муки и другого полуфабриката обработки китов.
Там узнал, что многие члены экипажа нашего судна в обмен на спиртное и другие продукты приобретали у работников базы высокоценную продукцию, вырабатываемый в специальной капсуле под головным мозгом кашалотов – спермацет. Его называют и амброй.. Он себя зарекомендовал у врачей и в народной медицине как отличное средство при лечении ожогов, и, как правило, не остаются рубцы, а, если и остаются, то становятся очень мягкими и нежными. В свое время я слышал, будто, какой-то одесский врач защитил диссертацию об успешном применении очищенной жидкой части спермацета при лечении язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки. Применяют его и для добавления в различные мази в косметологии. Приобрел его и я.
*
Читая многие книги различного жанра, связанных с прощанием героев друг с другом, да и в жизни часто слышу, как в заключение прощания говорят: «Не скучай!»?
Ведь, не скучай, значит – гуляй, развлекайся, не замечай, что меня нет рядом…
Разве не вернее было бы сказать: «Я буду скучать по тебе…»? Конечно, можно говорить не скучай товарищу, брату, сестре, хотя и здесь не совсем уместно это выражение. Но, когда так обращаются при прощании с любимой девушкой, с любимым парнем, с женой, с мужем, извините, это или результат незнания смысла сказанного, или это не говорит об их духовной близости друг с другом. Я думаю, здесь могут быть уместны варианты: «Я буду скучать без тебя (вас)», «Мне будет скучно без тебя (вас)», «Я всё время буду скучать по тебе (вас).
*
Вскоре вновь мы отшвартовались от базы и стали в дрейф, в ожидании полной загрузки танков. Не помню, незаметно передвигаясь в дрейфе за базой, или просто оторвались от неё, вдруг мы оказались между Антарктидой и Новой Зеландией. И капитану поступила команда, следовать к другой флотилии Советского Союза и дополнить танки её продукцией. При таком варианте мы должны были возвращаться не на Черное море, а во Владивосток. Во втором варианте все члены экипажа нашего судна получили бы специальную медаль с глобусом как знак кругосветного путешествия, так как мы уже почти обогнули Антарктиду, а, возвратившись домой через Владивосток, мы бы круг вокруг Земного Шара завершили. Хотя такое продление рейса было бы довольно изнурительным, экипаж уже радовался, предвкушая такому исключительному случаю для моряков – стать в ряды кругосветчиков. Однако, не было нам суждено получить такую медаль отличия… не доходя до Новой Зеландии, нас завернули на обратный курс и, догрузившись на той же базе, вышли в Атлантический океан через тот же пролив Дрейка и вернулись домой.
*

ДВА РЕЙСА В БОЛГАРИЮ.
После возвращения из Антарктики судно поставили на длительный ремонт, а меня пригласили в Новороссийскую бассейновую СЭС и вручили мне грамоту Министра Торгового Морского флота. А заведующий отделом кадров, по-свойски сказал, что меня они представляли к награде орденом трудового красного знамени, но, представляя меня к такой награде, они исходили из фактически проработанных на судах 10 лет. Но когда проверили по приказам, то одного года не хватает, так как первый год я работал судовым врачом на время своего отпуска, числясь на работе СЭС порта Туапсе. Он меня успокоил, мол, одного года ждать не долго осталось... хотя меня это не волновало, и от души поблагодарил и за такую столь высокую оценку моей работы.
Я хотел уйти в отпуск после такого изнурительного рейса, но тут же меня направили на танкер типа «Ливны» как тогда называли десять серийных судов японской постройки дедвейтом в 60 тысяч тонн, на пару рейсов в порты Болгарии, пока основной доктор с того судна побудет дома по семейным обстоятельствам. Я заподозрил, что доктор просто в такой рейс не хотел идти, ибо он материально невыгодный, но я молча согласился.
Из двух рейсов в Болгарию мне запомнился второй в порт Варна. Город такой же чистый, как и Бургас, но мне показался более цивилизованным, народ приветливый, но той теплоты, которую я ждал, исходя понятия шестнадцатой республики СССР, как, в шутку, говорили в народе, не почувствовал и здесь. В разговоре в процессе знакомства в порту один из собеседников, узнав мою фамилию, заявил, что у них тоже есть Язычьян, но отказался мне дать его адрес или показать дом. Мелочная невнимательность, но оставил неприятный осадок.
В Варне я видел больше различных развлекательных и культурных центров. В памяти остались несколько объектов.
Один из них - группа из нескольких отдельно расположенных кафе «Кошарицы». Они были устроены в естественных условиях, применительно к особенностям ландшафта данной местности с сохранением природных растений и вулканических валунов. Некоторые из них использовались как стулья или столы. Они напоминали мне загоны для овец, которых я видел в наших горах Лаго-Наки, но здесь, понятно, не был той грязи и специфического овечьего запаха, хотя недалеко от каждого кафе в отдельном загоне стояло несколько овец.
Второй объект это театр. Собственно, не сам театр, а событие в том театре. В период нашей стоянки под выгрузкой в порту там гастролировали наши артисты Ленинградского Мюзик-холла. Руководство комитета Советско-Болгарской дружбы нас пригласило на их выступление. Нам были предоставлены лучшие места. Выступления наших артистов оставили в моей памяти неизгладимое впечатление на всю жизнь. Мне и ранее приходилось смотреть спектакли различного жанра и в Москве, и в Ленинграде, но такого разнообразного репертуара с четким изобретательно артистически красивым исполнением с синхронно плавным переходом в слиянии с сопровождающей мелодией от одного номера к другому ранее видеть и получать такого удовольствия не приходилось. Все места в зрительном зале были заняты, переполнены до предела проходы между рядами и у стен. При исполнении особо сложного номера в зале появлялись вздохи опасения, а после его успешного завершения он взрывался бурными аплодисментами и овацией, приветствуя исполнителей стоя…
Не заметил, как закончилось представление, а, посмотрев на часы, убедился, что оно продолжалось 2 с лишним часа…
*

РЕЙС В АНГЛИЮ И НА БАЛТИКУ.
После второго рейса в Болгарию данное судно направлялось в Японию по пресловутому треугольнику вокруг Африки с заходом в Персидский залив и с последующей постановкой на ремонт в Японии. Рейс предстоял очень тяжёлый, но я был готов к этому, однако штатный доктор вернулся из краткосрочного отпуска, и мне ничего не оставалось, как освободить его основное место работы, и уйти самому в отпуск.
После отпуска меня направили на танкер типа «Сплит» Югославской постройки «Генерал Кравцов», капитаном которого оказался туапсинец мой земляк и сосед Богданов.
Вышли мы в рейс из Одессы и направились в Англию с сырой нефтью. С самого начала рейса я предвкушал радость возможного пребывания в Лондоне, если направят нас в порт Саутенд у устья реки Темза, откуда до Лондона «рукой подать», но в середине рейса получили распоряжение направиться в порт Сандерленд на восточном побережье северной половины Британского острова. Город особых впечатлений на меня не произвел, кроме ощущения сохранения там старых консервативных традиций в моде одежды и степенности отношения людей друг к другу. После выгрузки капитан получил указание из пароходства направиться в порт Клайпеда. Вышли мы из порта, так и не получив удовольствия от пребывания на берегу и сразу попали в сильный шторм, который прекратился только в проливе Скагеррак между Данией и Норвегией.
Но зато высокое впечатление оставил проход по проливу Эресунн между Данией и Швецией. Этот пролив я в первый раз проходил на танкере «Ливны» в первом моем морском рейсе в ненастную погоду и трудно было разглядеть берег. А на этот раз проходили мы его при хорошей ясной погоде, и всё время прохождения по проливу я «торчал» на палубе и на ходовом мостике, разглядывая оба берега пролива в бинокль и без него. Местами создавалось впечатление, будто наше судно в проливе движется не по морю, а по широкой улице, которая с обеих сторон застроена разной конструкции жилыми зданиями и крупными корпусами заводов с высоченными трубами от них. С макушек этих труб, под углом вверх, как из вулкана вываливались густые клубы светло-серого дыма, создавая сплошную дымку над почти сплошными строениями на всем протяжении обоих берегов всего пролива.
Ввиду сильного шторма при нашем следовании в Северном море, запланированный наш приход в порт Клайпеда задержался, а когда рано утром мы прибыли туда, приехавшие на судно жены других членов экипажа сообщили мне, что у моей Вали в течение двух дней ожидания нашего прихода наступило обострение язвы желудка. Поэтому, не дождавшись нашего прибытия, она вернулась домой.
У меня появилось свободное время на период стоянки судна под погрузкой, и я решил попытаться разыскать своих институтских друзей: Иду Вячеславову и Сашу Бутенко, которые после окончания Краснодарского педагогического института работать поехали сначала в одну из станиц Краснодарского края, а потом – в Литву, но их адресов я не имел. Решил начать их розыск с Министерства просвещения Литовской ССР. Я из переговорного пункта недалеко от порта заказал разговор со справкой в отдел кадров министерства. С первых же ответов работницы на мои вопросы был поражен её таким исключительно участливо вежливым отношением к моей просьбе. После того, как я представился и изложил свою просьбу, она, записав их анкетные данные, предложила позвонить через полчаса. А на мой второй звонок она сообщила, что Ида и Саша работают в городе Клайпеда, где я нахожусь, и дала номер телефона отдела кадров ГОРОНО Клайпеды. Моей радости не было конца не только от высокого внимания ко мне, но и тем, что мои старые друзья здесь рядом и нет необходимости куда-то ездить по республике. Не менее внимательно отнеслась к моей просьбе женщина и в ГОРОНО: любезным голосом она сообщила адреса Иды и Саши: домашние и места работы. Она даже, уточнив место моего нахождения, рассказала, каким городским транспортом мне лучше пользоваться, хотя я сообщил ей, что я возьму такси.
Квартира Иды оказалась ближе к порту, и я нашёл её раньше. Ида была дома с матерью. Мать её очень постарела, но в лице изменилась мало, а сама, как была круглолицая вечно улыбающаяся в институте, такая и осталась. Даже левый первый зуб верхней челюсти, как был сине-серого цвета, и портил красоту её лица, так и остался таким, хотя мы с моим другом Владимиром Гуриным ещё в институте предлагали ей наложить на него коронку. Трудно было определить, кто больше был рад нашей встрече, но, мне показалось, для них моё появление у них было большой неожиданностью. И мать, и дочь вначале были в растерянности, а потом Ида, видимо, уже собранная в школу, кинула сумку на кресло и, крикнув «Серёжа!», бросилась ко мне, обняла меня и многократно расцеловала в обе щеки. Потом я подошёл к её матери, которая с чисто китайской сдержанной любезностью улыбкой стояла недалеко в ожидании, когда мы с Идой оставим друг друга. Поздоровался я с ней и слегка обнял, а расцеловала меня трижды в обе щёки. Ида пунцово покраснела, попросила прощения трехкратно, и, чуть не плача в поисках, как ей быть, сообщила мне, что она спешит на урок. И, как бы найдя выход, предложила посидеть и побеседовать с мамой, а сама вернется через два часа, а, может, поменяется уроками и тогда – через час. Но я, поблагодарив и успокоив её, отказался, объяснив, что стоянка судна короткая, а я хочу ещё найти и Сашу, выразив надежду на задержку отхода судна, и возможную повторную встречу в конце их работы…
Ида пообещала мне по пути показать дом, где живет Саша. Тем временем я попрощался с её матерью, пожелав ей здоровья, и мы с Идой «побежали», играя на ходу блиц: «вопросы и ответы». Я узнал, что она до сих пор не замужем, болеет сахарным диабетом, её брат, как и прежде, служит на военном корабле, уже капитан второго ранга, женился. Сообщила данные и о Саше, что она замужем за капитаном рыболовного судна и у них два сына, хотя об этом я знал давно.
Рассказывая о своих новостях на ходу, она запихивалась, и, чтобы могла отдышаться, я прерывал её и рассказывал о себе и о моём друге Володе, в которого она была безответно влюблена в последние годы учебы в институте…
Наконец она показала дом Саши через улицу, поцеловала меня щёку, и, выразив надежду на встречу вечером, побежала, а я направился к Саше, которая была безответно влюблена в меня, как выяснилось потом, ещё со школьных лет…
На звонок открыла дверь сама Саша… Она сразу растерялась, а потом сумку с книгами и тетрадями, с которой она выходила в школу на уроки, как и Ида, уронила… и кинулась ко мне, обняла меня за шею, и стала многократно целовать в обе щёки, а два сына, сидящие на коврике на полу и пытающиеся что-то сконструировать из игрушечных деталей, прекратили «работу» и с удивлением и укором, как мне показалось, стали разглядывать меня – чужого мужчину, которого их мама, вдруг так эмоционально целует, правда не так, как их папа – только в щёку…
Поцеловав Сашу в ответ тоже в обе щёки, я повернулся к мальчикам и поздоровался, присев к ним, обратил внимание на их почти белые шевелюры и… сразу подумал, какими бы они были, женись мне на Саше…
По стечению обстоятельств наша встреча с Сашей оказалась ещё боле короткой, чем с Идой. Саша кинулась к телефону, видимо, чтобы с кем-то договориться о замене себя, чтобы остаться дома, но никто трубку в школе не брал. Она на ходу поправила свои волосы после нашей бурной встречи, попрощалась с детьми, дала им распоряжения, и мы с ней пошли…
Я даже не успел осмотреть комнату. Только успел обратить внимание на то, что у них квартира была без всякой мебели, и подумал, что они её только что получили, но, не стал это уточнять, чтобы не отнимать дорогое время от более важных разговоров за столь краткое время встречи.
Школа, где работала Саша, оказалась недалеко, и мы быстро оказались около неё. Постояв минуту у входа в школьный двор, выразив надежду на встречу вечером, как и с Идой, пожелав, на всякий случай, друг другу успехов и счастья, как бывало во время войны при встречах на полустанках, поцеловали друг друга в щёку трижды, и она побежала. У входа в школу она отвернулась, и помахала мне рукой, а я, ответив ей тем же, сам прошагал в сторону центра города… в предвкушении и надежде на обстоятельную встречу вечером…
Вечером по судну объявили подготовку к отходу, и повторная встреча со старыми друзьями Идой и Сашей осталась лишь желанием... Мне пришлось с ними попрощаться лишь по телефону, выразив им надежду встретиться в следующий приход, зная, что нам предстоят ещё несколько рейсов из Прибалтики в Швецию.
Из Клайпеды направились в Стокгольм. Мне помнится, мы дошли туда меньше, чем за двое суток, и там стояли больше, чем шли. В городе с моей группой в три человека были на нескольких центральных улицах и площадях (к сожалению, их названия не записал и не запомнил). Исходя из виденных улиц и площадей, город мне очень понравился. Пожалуй, он самый чистый из всех городов, где приходилось мне бывать. В городе мы были в вечернее время, но освещение улиц лампами дневного освещения было таким ярким, что почти не ощущалось, что ночь, и свободно можно было читать без дополнительного освещения. Фасады зданий, мостовая и тротуары были одинаково чистыми, и без выщерблин. Даже здание туалета, если бы не было надписи, нельзя было отличить от остальных зданий. Кстати с туалетом мы попали впросак: всей группой в три человека зашли туда по малым делам, но мужчина в чистой форме нас остановил и потребовал плату, а мы деньги еще не получали, и в растерянности хотели уйти, одновременно советуясь между собой, как быть. А он, поняв, что мы из СССР, воскликнул: «Аа! Рашен? Корош!» воскликнул он и пропустил нас. Внутри туалета была такая неукоризненная чистота, что, признаюсь, неудобно было делать свои дела, чтобы вдруг не нарушить эту чистоту…
В магазинах, как и в других европейских странах продавцов больше, чем покупателей. Обычно продавцов не видно, но не успеешь перешагнуть порог магазина, как продавец тут как тут, и изысканно вежливо предлагает услуги. Хотя мы денег не получали и не собирались что-либо покупать, но они спрашивали сначала по-шведски, а, догадавшись, что мы из СССР, пытались перейти на русский. А мы молчали или, поблагодарив, проходили дальше.
Хотя чистота, освещение и порядок на улицах и тихая погода побуждали к отдыху и гулянью, на улицах и на площадях, но народу было не много, а кто и был, больше казалось, будто, идут куда-то целенаправленно. Вольно шатающиеся, наподобие нас, были единицы, и они, возможно, были такими же, как и мы, иностранцами…
Никаких приобретений и посещений достопримечательностей мы не совершили, ибо заранее знали сравнительную с традиционными для моряков портами дороговизну в Швеции и по приходу туда валюту не заказывали.
Из Стокгольма мы вернулись в порт Вентспилс, и вновь намерение о повторной встрече с институтскими друзьями осталось неисполненным…
После Вентспилса направились на самую северную оконечность Ботнического залива Балтийского моря в Шведский порт Карлсборг почти на границе с Финляндией. Перед прибытием туда сутки шли во льдах следом за ледоколом. Всё время наблюдал за ледовым горизонтом в бинокль и без него в надежде увидеть белого медведя, гренландского тюленя или нерпу, но так и не посчастливилось мне видеть ни тех и ни других. Ввиду сильных морозов в город не выходил. На обратном пути для выгрузки части груза зашли в маленький порт Шеллефтео и вернулись вновь в Вентспилс, а оттуда вновь с сырой нефтью направились в Английский порт Дувр, но ввиду короткой стоянки и большого расстояния, и на этот раз в столицу Англии не поехали. После Дувра зашли в долгожданный порт Гибралтар, для отоваривания валюты, и после прибытия на Черное море я ушел в отпуск и отгул выходных дней.
*

ПОСЛЕДНИЙ КАШМАРНЫЙ РЕЙС.
По окончании отпуска меня направили серийный танкер «Жданов» водоизмещением в 10000 тонн, как и тот, на котором ходил в Антарктиду. На нём предстоял длительный рейс из порта Новороссийск вокруг Африки с заходом в порт Санта-Крус-Де-Тенерифе на Больших Канарских островах – Персидский залив – Япония – Владивосток – Тикси в море Лаптевых в Северном Ледовитом океане. А затем возврат в Черное море Северным Морским Путём, если успеем до ледостояния в Северном Ледовитом океане вокруг Европы или обратным путём – вновь вокруг Африки. Рейс предстоял очень изнурительный с неоднократным переходом из одной климатической зоны другую в Северном, Южном, Западном и Восточного полушариях Земли. Причем – всё это на судне, на котором отсутствует кондиционер и минимальные бытовые условия.
С учетом продолжительности и условий предстоящего рейса в Новороссийске судно снабдили медикаментами и другим медицинским имуществом в полном объеме.
На следующий день после выхода из порта утром меня вызвали в каюту одного из мотористов, который не пришёл на завтрак и не вышел на вахту. Старший механик, посчитав, что тот заболел, вызвал меня в его каюту. Когда пришли к нему, у него в каюте всё было разбросано, постель лежала на полу, а он то ложился, то вставал и мотался по каюте и ворошил вещи. На мой вопрос, что с ним, что его беспокоит? Он невнятно бормотал, а потом взял палочку, и стал шарить под диваном. Выяснилось, что он искал крыс и мышей, которые, якобы, не давали ему спать всю ночь…
Я понял, что у моториста, так называемая «белая горячка», и начал проводить дезинтоксикационные мероприятия, но в то же время доложил капитану Хрусталеву о необходимости списания моториста с судна. Второй механик был против списания моториста с судна и доказывал, что это у него через день пройдет, а старший механик, который только что пришел на судно перед выходом в рейс, молча поглядывал то на меня, то на капитана и второго механика. Я предложил второму механику не вмешиваться в мои сугубо медицинские дела и повторил капитану свое мнение. Я не мог рисковать оставлять на судне на такой длительный и суровый рейс с алкогольным психозом, начавшимся ещё в Черном море. Он запросил пароходство для решения, как и где это сделать: вернуться в порт, сдать больного на берег в Стамбуле или передать на встречное советское судно, если таковые есть. Не прошло и часа, как получили распоряжение пойти на сближение с идентичным с нашим танкером судном и передать больного на него.
Через два часа мы сблизились с тем судном. Погода была солнечная, а море без малейшего признака волнения, поэтому суда легли в дрейф на близком расстоянии одно от другого, мне показалось – не более двух сот метров. У меня заранее были заготовлены необходимые медицинские документы с подробным описанием состояния больного, и на катере встречного судна его отправили на него для доставки обратно домой…
Но, говорят, беда не приходит одна…
После того, как больного подняли на борт встречного судна, суда дали друг другу прощальные гудки и стали разворачиваться каждый на свой курс. Многие члены экипажа нашего судна, в частности дружки больного на палубе кормовой надстройки рассуждали о случившемся с их товарищем, а я шёл в свою каюту…
Я только переступил комингс входной двери во внутренний коридор, как, вдруг, что-то заскрежетало. Услышал тревожный гвалт экипажей обоих судов, я тут же выскочил обратно на внешнюю палубу, и… о!.. Ужас… оба судна своими бортами кормовых частей сцепились друг в друга…
Наш танкер был с полным грузом, а тот в балласте и стоял над водой повыше, чем наш, поэтому тот своей кормовой частью корпуса ниже лееров лишь коснулся верхней части трёх стоек под верхней палубой кормовой надстройки нашего судна. Благодаря этому он, лишь погнул верхние части этих стоек, не зацепив на нашем судне ничего. Серьёзных повреждений не было и на том судне. Была лишь поцарапана бортовая краска в местах касания стоек нашего судна. Во время столкновения некоторые смельчаки из экипажа нашего судна даже пытались отталкивать встречное судно руками…
Оба судна отошли один от другого, теперь на большее, чем ранее расстояние, штурмана и механики побывали взаимно на обоих судах, доложили пароходство об отсутствии серьёзных повреждений на обоих судах, и по разрешению главного диспетчера пароходства мы продолжили свой путь.
На Канарских островах мы зашли не в Санта-Крус-Де-Тенерифе, а в Лас-Пальмас, где сдали груз и взяли снабжение: воду, продукты и расходный материал дополнительно к принятому в Новороссийске снабжению в полном объёме. Хотя после выгрузки набрали достаточного объема балласта, но без полного груза на судне всё же стало ощущаться малейшее волнение моря, что усугубляло и без того отсутствие на данном судне нормальных бытовых условий. Кондиционера у нас заменял лишь настольный вентилятор с большими резиновыми лопастями в каждой жилой каюте и в служебных помещениях, который гонял лишь горячий воздух, а иногда нам помогал и встречный ветер.
Рейс прошел скучно. Весь рейс шли негласные молчаливые кулуарные трения между капитаном, помполитом и стармехом с одной стороны и вторым механиком и его сторонниками мотористами с другой. Никаких культурных самодеятельных и спортивных мероприятий не проводили. Единственным развлечением было ежедневное перекручивание множества кинофильмов, полученных перед выходом в рейс в большом количестве. Даже праздник Нептуна не стали проводить, ибо оказалось, что все члены экипажа ни раз ходили к китобойцам в Антарктиду, и все они имеют «Свидетельства» от Владыки морей и океанов Нептуна.
Пребывания в Персидском заливе, в Сингапуре и в Японии прошли для меня как давно знакомые события, которые читателю известны из моих прежних рассказов.
Перед прибытием во Владивосток состоялось собрание командирского состава судна, где разбирали поведение второго механика судна, который, как оказалось весь рейс выпивал со своими подчиненными, в том числе и с тем мотористом, которого списали с судна в начале рейса в состоянии белой горячки. На основании разбора и решения совещания капитан судна списал второго механика с судна и запросил ему замену.
Несмотря на усталость, после изнурительного рейса, мне хотелось ещё раз побывать в условиях Арктики, но, в связи с ухудшением моего здоровья, пришлось запросить себе замену и уехать домой.
Мне очень хотелось проехать поездом по всему Дальнему Востоку страны и по Сибири, но состояние здоровья не позволяло задерживаться, и полетел в Москву самолетом «ТУ-112» без промежуточных посадок, и пришлось удовлетвориться наблюдением пейзажа Сибири с высоты 10000 километров…

РЕЙС В БОЛГАРИЮ
В полёте, поспав и, проснувшись, стал вспоминать совершённые рейсы и особо запомнившиеся встречи с людьми в иностранных портах, и, почему-то, вспомнил пребывание в Болгарии.
Не помню, на каком судне, но помню, что это было тогда, когда я был судовым врачом подменного экипажа.
Первый рейс после перестоя был в Бургас. Нефтеналивной причал этого порта был за пределами города (как помню, на противоположной от города стороне бухты). Но, так или иначе, из порта в центре города на судно приходилось добираться на рейдовом катере. Без оформления особых формальностей произвольными группами, в нашей «шестнадцатой республике», как тогда называли Болгарию, как наши люди, так и сами болгары. Город мне понравился: компактно расположенный чистенький богатый зеленью. Отношение горожан к нам при наших обращениях к ним ничем не отличалось от отношений к нам людей в наших портах. Но в одном эпизоде, вопреки моему ожиданию, теплого отношения к нам, во всяком случае, со стороны тех, с кем общался я, не замечал. Чтобы не быть голословным расскажу два случая.
Первое. Как-то наша группа вернулась из города в порт с опозданием – рейдовый катер по расписанию уже ушел, а до нашего судна из порта не больше полутора – двух километров через залив. В порту были два рейдовых катера, один ушёл, а второй стоял у причала. Я попросил молодого капитана последнего катера подбросить нас на судно через залив, а он с легкой улыбкой спросил, кто мы такие? Я по памяти моих дружеских встреч с болгарскими моряками в Туапсе и в ожидании такого же отношения к нам со стороны молодого человека сказал, что мы из Туапсе, не повезёт ли нас на наше судно вне расписания? Неожиданно для меня он сразу стал серьезным и отвернулся. Я переспросил, повезет ли? Он небрежно заявил, что не повезет. Тогда я предложил ему плату, но он опять отказался. Тогда, подумав, что он не знает порта Туапсе, сказал, что мы из Советского Союза.
- Ну и что? – спросил он и, не глядя на нас, перестал с нами разговаривать.
Мне захотелось напомнить ему и Шипку, и освобождение Болгарии от Османской империи, и в Великую Отечественную войну. Но я хотел это сделать не, потому что капитан отказывался выполнить нашу просьбу, а за пренебрежительное отношение к нам, узнав, из какой мы страны, но решил не ввязываться в скандал. Однако и без этого в разговор включились другие моряки с соседних катеров и шлюпок, и каждый из них начал вспоминать свои претензии о недоброжелательных, якобы, отношениях к ним со стороны наших людей в период их пребывания в наших портах или вообще в стране. Хотя они кое в чем были правы, но за многие годы моего плавания ни в одной стране, даже в Германии и даже в остающейся в то время ещё Франкойской Испании, такого отношения к моей стране не встречал. Жаль, что позже мне не пришлось встретиться с несколькими моими друзьями из болгарских судов, в том числе и с капитанами за время моей работы в СКО, чтобы у них выяснить истоки такого отношения к нам советским морякам. А может те лица, которые выражали недовольство, были болгарские турки, и так поступили, узнав, что я армянин? До сих пор я теряюсь в догадках…

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ РЕЙС.
После выздоровления и длительного отпуска вновь направили меня на танкер «Луганск» японской постройки, который должен был выйти из Туапсе и идти по треугольнику: Куба – Персидский залив – Япония и там – на капитальный ремонт.
Я принял дела у судового врача, получил медицинское снабжение, дома попрощался с женой и детьми, к концу рабочего дня пришел на судно и готовился к отходу в рейс... вдруг один из работников Нефтепирса позвал меня к телефону в их рабочей будке.
Я подумал, что я что-то забыл дома или что-то важное забыла сказать жена, однако, на моё удивление, у телефона на другом конце провода оказалась первый секретарь горкома КПСС Самушкова Ксеня Владимировна.
Я работал внештатным инструктором горкома, когда она стала работать инструктором орготдела горкома по здравоохранению, и мы знали друг друга продолжительное время. У нас были деловые встречи и в период моей работы судовым врачом. Но звонок для меня был неожиданным.
- Что вы, Сергей Агопович, на этот раз не зашли и не позвонили, и уходите в рейс? – упрекнула она меня, поздоровавшись.
Я не нашел, чем оправдываться, и сказал, что звонил несколько раз, но её не было на месте… собственно, как и было.
- Ты можешь сейчас зайти ко мне? – спросила она.
- Я на судне, оно час за часом на отходе, - ответил я.– А по какому вопросу, Ксеня Владимировна? – растерянно спросил я.
- Зайдешь – скажу, судно пока не уйдет. Жду! Пора приземлиться… - пошел зуммер.
Я предупредил капитана и вахтенного помощника капитана судна, чтобы меня не забыли, и побежал.
- Столько лет мы вместе работали и, почему-то ни разу не говорили, что вы заканчивали не санитарный, а лечебный факультет. – Будто упрекнула она меня, вставая мне на встречу и протягивая руку, как только я зашёл в кабинет.
- В моем личном деле в горкоме это указано, Ксеня Владимировна, – сказал я, но, заметив, что, это выглядело упреком, решил смягчить моё заявление, и добавил, - я не считал нужным это афишировать, тем более что параллельно с санитарной работой всегда я работал и лечебником.
- Словом, кончать надо хождения по морям и океанам и заняться более серьезным делом – у нас положение с городской больницей тяжелое, надо помочь выправить там положение. Я уже договорилась водздравотделом. Вы вещи с судна снимите, вам замена придет в Одессе, там дела сдадите и вернетесь домой…
Я понял, что вопрос решен, как говорили, в партийном порядке без меня, и подумал: если категорически откажусь, могу лишиться и визы, и уважения, и доверия к себе со стороны уважаемого человека…
- Ксеня Владимировна! Вы знаете, что я не умею отказываться от доверия и поручений партии, хотя, честно признаться, я хотел ещё несколько лет ходить по морям и океанам, как вы сказали.
- Сергей Агопович! Ни мне Вам объяснять долг коммуниста в таких случаях, – улыбнулась она, глядя мне в глаза…
Таким образом, мой последний рейс оказался самым коротким: от Туапсе до Одессы, где сдал дела прибывшему на смену новому судовому доктору и вернулся домой.
Вновь началась для меня суетная береговая текучка. Об этом периоде своей жизни, не менее, думаю, интересном и поучительном, опишу позже, если успею…
При перепечатывании полного текста или части его, а также при использовании содержания в других целях, ссылка на автора обязательна. Контакты для желающих: sidrak26@mail.ru
Язычьян С.А.. 01.05.2008г. Г. Туапсе.
******

ОПИСАНИЕ ФОТОГРАФИЙ.
7. По пути «Титаника» в 7-8 бальный шторм идём из Квебека в Гдыню..
8. Свидетельство Нептуна о крещении автора.
9. Обмывание после крещения Нептуна.
11. Катание на слоне в Коломбо.
14. Я – автор после крещения в купели Нептуна
15. На «Малой Земле»
20. Во втором рейсе в Рио-де-Жанейро наблюдаем за ритуалом крещения Нептуна новичков вместе с капитаном..
13. «Обхаживает» нас американский корабль у базы Гуантанамо.