АПОКАЛИПСИС ОДИНОЧЕСТВА. Цикл стихов, ч. 4

ПРОТРИ ГЛАЗ, ЦИКЛОП-ЧЕЛОВЕЧЕСТВО!

Протри глаз, Циклоп-Человечество!
Вокруг произвол цивилизации.
Прогресс (в гроб Его величество!)
Производит эрзацы.

Поэты пробуют свои силы
в стихах-мини,
В стиле ши или цы,
хокку или танка.
А желтолицые
смертники
прут – на мины,
Прокладывая путь – танкам!

Затерялись в джунглях храмы и пирамиды,
Алтари затонули в песках пустыни...
От какой же такой обиды
Человек покидает святыни?


* * *
Мы все чужие на дорогах.
Кто там в знамёнах боевых
Лежит на похоронных дрогах?
Мы все чужие на дорогах...
Мы помним древних римлян в тогах,
Не вспоминая о живых.
Мы все чужие на дорогах.
Кто там в знамёнах боевых?


* * *
Луна... Спешат в её сиянье
Монахи-тучи в дальний скит...
Мечта на ближнем расстоянье
Нас не прельстит!

Нам бы проникнуть в те чертоги,
Где за чертой земных идей
Мечтают ангелы о боге
Не для людей!

О, если б удалось подслушать,
О чём поёт их тайный клир!
Открылась бы за небом суша,
Где вечный мир.

Никто тебя на осмеянье
Там не предаст: людей там нет.
Мечта на дальнем расстоянье –
Надзвёздный свет.


* * *
Греется Вечность на солнышке, скука-служанка – под боком.
Что им подлунная жизнь, миг, воплотившийся в боль!
Космос косится на Землю чёрным бесчувственным оком,
Хочет слизать с неё всю животворную соль.

Самое страшное время, когда ничего не случается.
Ночи и дни – что блины в сахарном липком песке.
Губы с губами, а зубы с зубами за чаем встречаются.
Преет язык-одиночка в сладкой слюнявой тоске.


КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Баю-бай, малышка.
Светит месяц в небе.
Пусть скребётся мышка,
Думая о хлебе.

Ну а ты спокойно
Спи, лапуля-лапка.
Горевать на кой нам:
Мамка есть и папка.

Приведут дороги
В райские палаты –
Подведёшь итоги,
Ангел мой крылатый.

Скажешь: было влажно
В колыбели, тесно,
Очень невальяжно
И неинтересно.

Скажешь: стал я ростом
С папу и румяный,
Жил на свете просто –
Трезвый или пьяный.

Скажешь: было мало
Счастья в той сторонке.
Я хочу сначала!
Я хочу с пелёнки!..

Баю-бай, мой милый.
За окошком ночка.
Господи, помилуй
И спаси сыночка!


* * *
Его могли в пелёнки кутать,
загнать за изгородь детсада,
упечь в застенки интерната
(с отсидкой будущей не путать!).
Пелёнкам он сопротивлялся,
в учебных заведеньях дрался,
с указкой старших не считался,
а взрослым стал – вот и дождался!
Как ни люби Отчизну пылко,
бараки коммунизма строя,
судьба опального героя –
аресты, каторга и ссылка.
Наивность, право же, свята.
Он и в тюрьме слыл оптимистом:
«Неправый суд хоть и беда,
я перед Совестью! был чистым.
Верь, расцветёт, как никогда,
однажды жизнь – под небом ясным...»
Мой друг не мог сказать тогда:
«Под флагом бело-сине-красным!»
И точно: десять лет спустя
жизнь изменилась... Даже боле,
чем он – наивное дитя
с крылами ангела в неволе
и с норовом волчонка в поле.


ПЕСНЯ НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА

Они идут... Щетинятся штыки...
А я один, один залёг с гранатой.
Мне командир сказал: «Ты жизнь побереги...
Но отстоять квадрат нам этот надо!»

А воздух был хрестоматийно свеж
И чист, как поцелуй ребёнка...
Я знал, что дышит им, как я, бригада СМЕРШ, -
Нельзя мне отступать: придушат, как котёнка.

Сужается мой жизненный квадрат.
Штыки ведут к трагической минуте.
А мне бежать никак нельзя назад!
Штыки блестят уж на моём редуте...

Когда горит за мной последний мост,
Какое в жизни может быть значенье?..
Гранату поднял я и во весь рост
Отдался жажде самоотреченья.

Идут... Штыки вонзаются в меня...
Я дёрнул за кольцо и, оглушённый взрывом,
Увидел я лицо в объятиях огня,
Кроваво-синим взбухшее нарывом.

Штыки прошли, свой продолжая путь
Сквозь дым и неразборчивое пламя,
Через мою подставленную грудь
И красную, как полковое знамя.

Не знаю: отстоял ли я рубеж?..
Я никогда не доверял гранатам.
По-прежнему был воздух чист и свеж,
Когда растаял дым над роковым квадратом.


* * *
Ночи и дни (рассыпавшийся сет
Наборщика, от альфы до омеги)
Расстроили задуманный сюжет,
В единый сплав слились в безумном беге.

Скудеет сталь, ржавеет на глазах.
В руках даёт росток ржаное семя.
Не стрелки, а пропеллер на часах...
Куда тебе такая скорость, Время?

Торопится и современный Вечный Жид
В зигзагах бесконечных ожиданий.
И звёзды сыплются, и небосвод дрожит
От фейерверка шатких мирозданий.


* * *
Хотел Он выплакать всю Землю
Слезами собственной судьбы;
Как пайкой хлеба, благодатью
Делился с другом и врагом.
И, постигая совершенство,
Он строил храм в людских сердцах,
В которых разрушал границы
Держав, любви и бытия.
«Испей из моего колодца,
Изгой, кочевник, пилигрим...» -
Мне говорят его глаза
С доски, иссохшей от молитвы.


ОН СТОЯЛ, УЛЫБАЯСЬ…

Он стоял, улыбаясь без всякого повода.
Вот рукой помахал стайке серых ворон,
горделиво смотрящих с карниза и провода,
мол, «слабо тебе каркать, двуногий пижон!»

Проходил тут мужчина наружности строгой.
Ухмыльнулся в душе: «Не смешно, весельчак!»
Проходила и женщина: «Лишь бы не трогал!..
Нет... не пьяный… Похоже, блаженный чудак».

Проходила девчушка с большущей собакой:
«Видишь, дядя умеет по-птичьи, а я
говорю тебе «Фу!» бестолковая бяка!
А тебе только б носом в помёт воронья!»

Проходил мальчуган с рюкзачком за плечами:
«Сигаретки не будет?.. Пятёрку не дашь?..»
Ну, а Он? Птиц летящих коснулся очами,
Улыбнулся – и следом, в обратный вояж.


* * *
Следы копья, следы гвоздей Ты смоешь,
Дабы неузнанным к рабам войти,
И праведникам в должный час откроешь
Дыхание второе на Пути.

Дома в Твои преобразятся храмы.
Но и тогда, непризнанный в толпе,
Ты смоешь с грешников рубцы и шрамы
И скроешься на солнечной тропе.