В рваных, выцветших снах все стою у черты...

В рваных выцветших снах все стою у черты -
Силюсь высмотреть свет, но лишь отблеск косы.
И в застуженных потом, сырых простынях
Жжет удушливым комом свинец тошноты.
Рвусь из тлена, из омута. Где же ответ?
В сотый раз "За" и "Против" кладу на весы
И считаю, считаю слепые часы.

На три века отравой завьюжил с лихвой,
Таял, сыпался край: только шаг – и в аду.
Я стоял перед бездной, едва ли живой,
За три тысячи дней - первый раз не в бреду.

Как ушел на неверных ногах в никуда?
Все твердил: "Доползу… да поставлю свечу!.."
Хуже этой беды, только та же беда,
Я смогу, пусть от боли хриплю да кричу.

Сил достанет. В прах! О стену, вдребезги муть!
Я успел, я вскочил в свой последний вагон?
Где ВЫ!? Кто?!... Кто помог мне в тот час не шагнуть?
Вы, как крысы, бежали с моих похорон.

За спиной миражи, глухомань по кривой,
Пепелище пожарищ, как пыль не смахнуть.
И озябшею ночью, с больной головой,
Все смотрю в пустоту и опять не уснуть…

Что ни день, то близнец: все похожи, как снег,
Грязный мартовский снег на пустых площадях.
Безразличья венец, да тоска – на ночлег,
Я успел, но забыл, как мечтать о дождях.

Жмет до хруста в груди, душит липкая мгла,
Суетится старуха, колдует в тиши.
Уж освоилась здесь и давно б прибрала,
Только, видно, Господь ей шепнул: "Не спеши".

Мне неведом ответ, мне ль гневить Небеса…
Я не смею судить, даже если невмочь.
Ни вчера, ни теперь… пусть моя полоса,
Превратилась из серой в полярную ночь.

Пусть в кармане дыра, сто недугов, что яд,
Пусть друзья оказались, увы, напрокат,
То озноб, то жара, то зеро невпопад…
Я не смею судить ни рассвет, ни закат.