Единые — в три сердца восковые...

Мир полупризрачный, жизнь — об ином.
Покуда дни накатывают валуном,
перетекая из сердец пространствам.
А мы врастаем духом Божьим Царствам,
Питая порослью. — И ты в иных руках.
И срок настал. — И ты в иных Устах.
Как агнец чистый в Божией ладье-ладони,
и прорастают, замирая в небо, корни.
И уж сочатся ветви винограда
одной крови, а там — Небесным градом.
Уж гроздья зрелые одной грудинной клети,
и птицы райские их пьют уже — и дети.
А среди них — о, волоокие, и — больше рая —
глаза ребенка — ангела того земного края,
где прорастали и ступали мы, босые,
единые — в три сердца восковые.
Текли артериею виноградною, лозою
до Длани в полумесяце. И ангелом покоя
явь оборачивалась. И мы проступали
светло друг в друге. Лозами играли
не ангел — мальчик крутолюбый в Длани.
Тот, волоокий — тихо пьющий ланью
жизнь от источника, струящего колодца.
И уж он трогает иное небо и иное солнце.
Он пьет зрачком иной рассвет. Дыханьем
троих сердец в груди перемыканьем
или то — крови ход пуская вспять.
И потому — на той земле и мы ...
Встаем опять...
А виноградину, жемчужно налитую,
берет он детским ртом. И ветвь витую
лозы, тот большеглазый, пробует на взмах.
А там — стожарые и о шести крылах…
Уж над ребенком крутолобым наклонясь,
листают будущность…
— Светло и не дивясь.
Они читают как-бы в наших книгах близких,
где мы сроднились и проснулись в списках
живых и сущих. Там переродились.
А после уж и нам открылось,
какому небу от подножий проступали.
И, сухожильями переплетясь, врастали
сердцами треснувшими, надсеченным духом —
бутоном, лопнувшим вселенною. И слухом —
как зреньем осязали, что сокрыто,
давно над головами — уж «водой пролито»…