Одиссея Арсения Несмелова

Одиссея Арсения Несмелова

Арсений Несмелов - поэт первой русской эмиграции, на сегодняшний день, вероятно, самый значительный из числа обосновавшихся на Дальнем Востоке и в Харбине, где была особенно многочисленная диаспора (что-то около миллиона). Что можно сказать об Арсении Несмелове, как о поэте, оставившем свой след в истории русской литературы? Что это была сложная творческая личность, яркая и самостоятельная, прошедшая через многочисленные влияния, но сумевшая остаться цельной и вполне узнаваемой. Несмелов за 56 лет своей жизни успел побыть и футуристом и акмеистом, на его творчество наложили свой отпечаток классические русские поэты, однако, прежде всего, как представляется, он был романтиком, тесно связанным с такими поэтами, как Лермонтов, Гумилев, Цветаева, Павел Васильев, Багрицкий и другие, вплоть до революционных поэтов и поэтов-романтиков гражданской войны. Вообще, этот человек абсолютно не соответствовал своей "робкой" фамилии, которая была на самом деле одним из его многочисленных литературных псевдонимов, как, например, Анастигмат, тетя Роза, Николай Дозоров.
Настоящая же его фамилия Митропольский Арсений Иванович. Родился он в Москве, печататься начал для своего времени достаточно поздно - в возрасте 23 лет, а первая публикация начинающего поэта состоялась в очень популярном тогда журнале "Нива". Собственно, как и многие другие поэты и писатели, родившиеся в то трудное и смутное время, Арсений Несмелов немного успел до начала революции. Его первая книга - "Военные странички: стихи и рассказы" была написана под впечатлением от фронтов первой мировой и вышла небольшим тиражом в Москве. Потом поэта закрутило вихрем гражданской: в 1918 году Арсений Несмелов уезжает в Омск, поступает в армию Колчака и в боях отходит вместе с ней к Владивостоку. Больше ему уже не суждено было увидеть ни Москвы, ни, чуть позднее, собственно России.
Во Владивостоке Арсений Несмелов, невзирая на свое трудное и опасное положение, активно продолжает заниматься поэзией. Здесь он издает книжечку стихов, написанную под влиянием футуристов, кружок которых в то время активно действовал во Владивостоке. К футуризму в творчестве Арсения Несмелова мы еще вернемся позднее, пока же только скажем, что это литературное направление было близко темпераментному и эмоциональному поэту, стремившемуся самовыразиться как можно ярче и, что ли, угловатей, неукротимому бунтарю и романтику по натуре. Будучи идейным противником Маяковского, он, тем не менее, учился у него как у поэта, и это вполне отчетливо прослеживается в его творчестве.
В 1922 году Арсений Несмелов издает еще одну книжку стихов "Уступы" и отдельным изданием поэму "Тихвин", где можно заметить следы увлечения акмеизмом. Что касается акмеизма, то Арсений Несмелов был "акмеистом" в той же мере, в какой им был и его коллега по романтическому цеху Гумилев, то есть, практически им не был. Но если Гумилев писал манифест нового направления в поэзии и считался одним из столпов акмеизма, то Арсений Несмелов просто прошел мимо этого короткого периода в русской литературе, едва его коснувшись.
Гораздо интереснее классический опыт Арсения Несмелова, по-видимому, как раз и воспринятый через посредство школы акмеистов. Вот замечательное стихотворение, написанное уже в Харбине, куда поэт вынужден был эмигрировать в 1924. Оно называется "Прикосновения" и хочется привести его целиком, как образчик одного из самых лучших и совершенных в творчестве Несмелова.

Была похожа на тяжелый гроб
Большая лодка, и китаец греб,
И весла мерно погружались в воду...

И ночь висела, и была она,
Беззвездная, безвыходно черна
И обещала дождь и непогоду.

Слепой фонарь качался на корме, -
Живая точка в безысходной тьме,
Дрожащий свет, беспомощный и нищий...

Крутились волны, и неслась река,
И слышал я, как мчались облака,
Как медленно поскрипывало днище.

И показалось мне, что не меня,
В мерцании бессильного огня,
На берег, на неведомую сушу -

Влечет гребец безмолвный, что уже
На этой шаткой водяной меже
Не человека он несет, а душу.

И, позабыв о злобе и борьбе,
Я нежно помнил только о тебе,
Оставленной, живущей в мире светлом.

И глаз касалась узкая ладонь,
И вспыхивал и вздрагивал огонь,
И пену с волн на борт бросало ветром...

Клинком звенящим сердце обнажив,
Я, вздрагивая, понял, что я жив,
И мига в жизни не было чудесней.

Фонарь кидал, шатаясь, в волны - медь...
Я взял весло, мне захотелось петь,
И я запел... И ветер вторил песне.

Первое стихотворение из классических, которое сразу приходит на память - это "Погасло дневное светило" Пушкина. Одинокий пловец, воспоминания, образ женщины - весь набор романтических образов из этого шедевра гармонично и незаметно отзывается в стихотворении поэта, живущего спустя почти сто лет. Конечно, сказано это по-другому и привнесено много других мыслей и образов, но основа все равно остается прежняя, классическая, словно канва, по которой вышивается более свежий узор. Одна из самых интересных строчек - "и позабыв о злобе и борьбе". Несмелов - очень искренний поэт и всегда был искренним на протяжении всей творческой жизни. Поэтому у него много вот таких строк, беспощадных и открытых, строк-признаний, которые попали в литературу из самой жизни. Арсению Несмелову действительно пришлось испытать много и злобы и борьбы, он бывал и озлобленным и несправедливым, но никогда не жаловался, и достойно переживал собственные ошибки, как нечто естественное и закономерное.
В 1924 году он переходит нелегально границу и становится эмигрантом. Чуть позже он напишет такое стихотворение об этом событии:

Переходя границу

Пять дней не мало вместе пройдено,
Но, вот, - не нужен я и чужд.
Ведь вы же женщина, - о, Родина! -
И, следовательно, к чему ж

Все то, что сердцем в злобе брошено,
Что высказано сгоряча:
Мы расстаемся по-хорошему,
Чтоб никогда не докучать

Друг другу больше. Все, что нажито,
Оставлю вам, долги простив, -
Все эти пастбища и пажити,
А мне просторы и пути,

Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв,
Он, изумительный, - от Тютчева
До Маяковского велик.

Но комплименты здесь уместны ли, -
Лишь вежливость, лишь холодок
Усмешки - выдержка чудесная
Вот этих выверенных строк.

Иду. Над порослью - вечернее
Пустое небо цвета льда.
И, вот, со вздохом облегчения:
"Прощайте, знаю: навсегда!"

Стихотворение очень неровное, противоречивое ("вот этих выверенных строк" - ну, какие ж они выверенные!) горячее, раздраженно-сердитое, пропитанное болью и юношеским максимализмом, с обвинениями и вежливо-галантными оскорблениями благородного рыцаря - типично романтическое стихотворение, невероятно открытое и искреннее. По-видимому, Несмелова не очень беспокоило, что скажут о нем в лагере "чистого искусства" и вообще, в каком бы то ни было лагере. Одинокий солдат и бродяга, он уходит из России навсегда и прощается с ней, не стесняясь ни слов, ни слез. Вероятно, можно было бы написать о таком событии и мощнее и эффектней, но Арсений Несмелов нашел только те звуки в своей душе, какие нашел. Без внутреннего пульса, бьющегося упруго и неукротимо, это стихотворение нельзя ни понять, ни правильно прочесть. Иначе - получится какой-нибудь Вертинский.
Наверное, наиболее полно как молодой романтик Арсений Несмелов сумел высказаться в маленькой поэме "Песни об Уленспигеле", прелестной, горячей и тоже весьма неровной. Вероятно, причина последнего - то, что она была, судя по всему, написана быстро, в короткий срок, и потом не подвергалась переделке. Это словно веселый выкрик самого озорного Уленшпигеля, душу которого так верно понял поэт. Ближе всего по духу эта поэма к "Птицелову" Эдуарда Багрицкого. Несмотря на некоторые футуристические языковые недоразумения, как "львистым пламенем" или "низколобые глаза", можно назвать "Уленспигеля" Арсения Несмелова одним из самых ярких романтических стихотворений в русской поэзии. Во всяком случае, после прочтения поэма оставляет впечатление радости, свежести, задора и какой-то вечной молодости, а многие ли русские поэты могут похвастаться подобным?

По затихшим фландрским селам,
Полон юношеских сил,
Пересмешником веселым
Уленспигель проходил.

А в стране веселья мало,
Слышен только лязг оков,
Инквизиция сжигала
На кострах еретиков.

И, склонясь на подоконник, -
Есть и трапезе предел, -
Подозрительно каноник
На прохожего глядел.

- Почему ты, парень, весел,
Если всюду только плач?
Как бы парня не повесил
На столбах своих палач!

Пышет. Смотрит исподлобья.
Пальцем строго покачал.
- Полно, ваше преподобье! -
Уленспигель отвечал.

Простачок я, щебет птичий,
Песня сел и деревень.
Для такой ничтожной дичи
Не тревожьте вашу лень!

Кажется очевидным, что, если бы судьба Несмелова сложилась более благоприятно и дала ему возможность нормально развиться, он вполне мог бы вырасти в сильного, ровного, прекрасного поэта, особенно интересного для молодежи.
Однако время не благоприятствовало Арсению Несмелову. Он жил в обстановке тяжелой и нервной, в атмосфере постоянной опасности и душевного напряжения, хотя литературные дела его шли достаточно успешно: в Харбине и Шанхае он довольно быстро завоевывает популярность среди таких же как он изгнанников, а кроме того, пробивается и на европейскую литературную сцену: появляются публикации его стихотворений в "Воле России", "Современных записках", "Русских записках", "Вольной Сибири" - пражских изданиях, а также в антологии "Якорь". Стихи Несмелова появляются и в эмигрантских изданиях в США: в альманахе "Земля Колумба", чикагском журнале "Москва", альманахе "Ковчег", а также, посмертно, в лучшем эмигрантском журнале послевоенного времени - нью-йоркском "Новом журнале".
Очень скоро Арсений Несмелов завоевывает репутацию мэтра и первого поэта русского Китая. Его публикации в соответствующей периодике многочисленны и постоянны, он регулярно печатается в популярных альманахах "Багульник", "Врата", журналах "Рубеж" и "Понедельник". Кроме того, издаются книги, - в общей сложности восемь книг Арсения Несмелова: поэтические сборники "Кровавый отблеск", "Без России", "Полустанок", "Белая флотилия", поэмы "Через океан" (1934), "Протопопица" - про жену Аввакума, книга прозы "Рассказы о войне" (1936). На сегодняшний день все это, к сожалению, достаточно сложно где-либо достать и прочитать. Арсений Несмелов пишет роман "Продавцы строк" и публикует отрывок из него в печати, однако сам роман по каким-то соображениям, видимо, профессионального характера, в печать не попадает.
Нужно немного представлять себе атмосферу среди тогдашних изгнанников из России, чтобы понимать, где приходилось жить и работать и дышать Арсению Несмелову. Человек горячий и довольно порывистый, он сходится с ультрапатриотическим эмигрантским движением и в 1936 году издает сборник соответствующих стихов под названием "Только такие". Социальный заказ всегда приводит в искусстве к плачевным результатам. Столь же провальной оказалась и вышедшая в 1936 году, предположительно в Берне, поэма "Георгий Семена" с титульным листом, где была изображена нацистская свастика. По счастью, обе книги были подписаны псевдонимом поэта - Николай Дозоров, поэтому многим почитателям таланта Арсения Несмелова не пришлось встретиться с любимым поэтом в такой неудачной роли.
Одним из самых заветных поэтов для Арсения Несмелова, невзирая на огромную человеческую и литературную разность, был Александр Блок,. Поэтому, когда в Харбине готовилась к изданию книга избранных стихов Блока, Несмелов охотно написал к ней развернутое и теплое предисловие. Это, пожалуй, - полный список изданного поэтом в Китае.
В начале своей эмиграции, в 1924 году, стихи Несмелова еще обнаруживают тесную связь с футуризмом. Вот, к примеру, стихотворение "Тишина":

Красный сентябрь на осинах высох,
В кленах багровый и пятипалый.
Думает путник о рыжих лисах,
Пахнут печеным хлебом палы.

Осень - достаток. И ватой лени
Облако лепится на стропиле,
Этой тропой прошли олени,
В этом болотце воду пили.

Вечер придет, на вершины ляжет,
Небом багровым, дальневосточным,
Что-нибудь смелое мне расскажет
В травах запутавшийся источник.

Право, не знаю, зачем я нужен,
Все же сегодня, скажу по чести,
Мне не добудет разбойный ужин
Мой поцарапанный злой винчестер!

Ритм этого стихотворения - дольник, близкий к использовавшемуся именно футуристами, хотя и не повторяющий "лесенку" Маяковского. Однако подобный дольник использовался широко и акмеистами, и символистами. Что же здесь, в таком случае, напоминает о футуристической традиции? Вероятно, все-таки, романтический дух и романтическое содержание. И еще - ощущение на глазах совершающегося языкового эксперимента. Что-то подобное происходило на определенном этапе и с поэтикой Цветаевой, когда ее первоначальный отроческий романтизм жадно впитал в себя футуристические ритмы и резкую угловатость.
Вот еще пример: стихотворение под названием "Солдат".

У ветра единственный клич - прочь!
У ночи единственная защита - ужас.
Какая удивительная ночь.
Какая озорная свистящая стужа!

Домик съеживается, поджимает бока,
Запахивает окна надорванным ставнем...
Сладко втягивает дым табака.
Выдох длительный. Верста в нем!

Натягивает одеяло до подбородка,
Вспоминает бой, спотыкаясь в сон...
...тогда поле трещало, как перегородка,
На которую задом пятится слон.

И в последний миг, почти во сне,
Теряя кровли грохочущий бубен,
Думает о женщине, ее - нет,
Но она - будет.

Это еще больше напоминает Цветаеву - фактически, первое четверостишие можно было бы ей смело "подарить". И здесь еще больше языкового эксперимента, сильно приближающегося к формальному, замысловатый и авангардный синтаксис (чего стоит хотя бы третья строка третьей строфы), неожиданная концовка, к которой, как будто, вовсе не стремилось это стихотворение. В принципе, можно сказать, что это и есть футуризм в полном смысле слова. Таких стихов немало у Несмелова, например, стихотворения "Шесть" или "Лось", - словно выкованных четким угловатым размером, с отрывистыми строками - футуристических, либо романтико-футуристических, но, в принципе, сильно не выделяющихся из множества подобных же, писавшихся в те годы. Однако есть здесь маленькая индивидуальная черточка, все-таки брезжущая в этих, достаточно стандартных произведениях, - это ощущение Судьбы. Судьбы Поэта. Трудной и, вероятно, обреченной трагически оборваться. Арсений Несмелов, словно тихо внушает читателю, что перед ним не просто формальные поиски в слове и ритме, а все-таки отголоски большой и нелегкой биографии. И это внушение невозможно вычленить и показать на ладони: оно рассеяно между строк, оно в подтексте, - так сказать, в подсознании этих стихов.
Со временем стихи Арсения Несмелова делаются все самостоятельней. От сборника к сборнику крепнет его индивидуальный и самобытный голос, отрываясь от подпорок модерных школ, и все больше и больше приближаясь к классической традиции. Особенно индивидуальным и независимым делался тон стихов поэта, когда писалось о самом заветном и наболевшем: Родине и чужбине, русской истории, эмиграции. Часто Несмелов не был тогда чужд и горькой, даже ернической иронии:

"Русская мысль"

В сундуках старух и скупердяев
Лет пятнадцать эти книги кисли...
Сочно философствует Бердяев
О религиозной русской мысли.

Тон задорный, резвый. Неужели
Кто-то спорил, едко возражая?
Критик дерзко пишет о Муйжеле,
Хает повесть "Сны неурожая".

О, скрижали душ интеллигентских,
Ветхий спор о выеденных яйцах.
Темнооких не пугает Ленских
Занесенная над ними палица.

А не в эти ль месяцы, - шершавый
От расчесов, вшив до переносиц,
Медленно отходит от Варшавы
Наш народ, воспетый богоносец.

Мы влюблялись в рифмочку, в картинку,
Он же, пулям подставляя спину,
Смрадный изверг, светоносный инок, -
Безнадежно вкапывался в глину.

И войны не чувствуешь нимало, -
Нет ее дымящей багряницы:
Прячут череп страусы журналов
Под крыло иссусленной страницы.

Распуская эстетизма слюни,
Из трясины критик стонет выпью:
- Как кристален академик Бунин,
Как изящно ядовита Гиппиус!

Кроме неточных рифм и некоторой языковой небрежности здесь уже очень мало футуризма, но есть явное тяготение к классической ясности и глубокой простоте. Думается, что к последним и шел Несмелов в своей работе. Добиться же необходимого и желаемого ему было, безусловно, трудно после стольких лет словесных экспериментов. Что же касается самой сути стихотворения и затронутых в нем вопросов, то можно сказать, что прозрения Арсения Несмелова здесь звучали согласно с прозрениями других замечательных поэтов и умных людей, многих из которых эмиграция заставила очнуться от духовной летаргии: Георгия Иванова, Дона -Аминадо, Ходасевича, Адамовича, Поплавского, той же Гиппиус... И вот еще одно стихотворение Несмелова, - вообще, одно из самых сильных, с нашей точки зрения, написанных на тему гибели России:

В этот день.

В этот день встревоженный сановник
К телефону часто подходил,
В этот день испуганно, неровно
Телефон к сановнику звонил

В этот день, в его мятежном шуме,
Было много гнева и тоски,
В этот день маршировали к Думе
Первые восставшие полки!

В этот день машины броневые
Проползли по улицам пустым,
В этот день... одни городовые
С чердаков вступились за режим!

В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.

В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки.
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.

В этот день... Довольно, Бога ради!
Знаем, знаем, - надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.

Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днем начался русский гон, -
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбированный вагон.

Вопрошает совесть, как священник,
Обличает Мученика тень...
Неужели, Боже, нет прощенья,
Нам за этот сумасшедший день!

Кроме некоторой наивности, чрезмерно лирического взгляда на царицу и легкого привкуса черносотенства (вспомним, что Несмелов в конце-концов поупражнялся в поэзии бессмысленной ненависти) - эти стихи абсолютно безупречны, а две последние строчки, невзирая на их детскую наивность (поскольку совершенно ясно, что не один день решил судьбу огромной страны, стремившейся к нему упрямо годами) - можно вписать золотыми буквами на скрижали. Ком стоит в горле, когда читаешь эти горячие и горькие стихи. Кстати, здесь уже нет и тени футуризма.
Арсений Несмелов написал немало таких вот искренних и открытых стихов. Можно представить себе, с какой жадностью читала их эмигрантская публика, и сколько тайных и явных слез капнуло на страницы с этими строками. Но Несмелов все-таки был не только романтиком, но и где-то большим реалистом. Если вспомнить жизненный девиз другого романтика - двадцатого столетия - Эрнесто Гевары, то можно сказать, что "живя в реальном мире", он "стремился к недостижимому". Прекрасные стихи "Потомку", "Ламоза", "Тихвин", "Стихи о Харбине" - отлично иллюстрируют это состояние.
В стихотворении "Потомку" Арсений Несмелов откровенно высказывает свое неверие в понимание потомками сложной судьбы нынешних изгнанников. Вот один из них спрашивает у теней давно умерших эмигрантов:

Горек путь, подслеповат маяк,
Душно вашу постигать истому.
Почему ж упорствовали так,
Не вернулись к очагу родному?

Арсению Несмелову есть что ответить, хотя он и не сильно стремится оправдаться. Он делает это словно нехотя:

"Лишь дотла наш корень истребя,
Грозные отцы твои и деды
Сами отказались от себя,
И тогда поднялся ты, последыш!"
Мы - эти самые последышы, потомки тех, кто гнал и уничтожал людей, подобных Несмелову. Это стихотворение напрямую обращено к нам. Как бы мы ни хотели, нам не отвертеться от справедливого приговора: мы - наследники "победившего пролетариата", пожинающие теперь посеянное ими для нашего "светлого" будущего. Из этого будущего были огульно и жестоко выброшены многие другие люди, без суда и намека на справедливость казнены, истреблены, стерты с лица земли только за то, что имели свои убеждения или просто не зависевшее от них социальное происхождение... Однако Арсений Несмелов ошибся в следующем своем пессимистическом убеждении:

Не поняв друг в друге ни аза,
Холодно разъединим глаза,
И опять - года, года, года,
До трубы Последнего суда!"

Все-таки они вернулись к нам, - и мы смогли понять друг друга. Вернулось даже их творчество как неотъемлемая часть русской литературы, и почти всех их вспомнили поименно. В том числе и поэта-эмигранта Арсения Несмелова, чье творчество, без сомнения, еще станет объектом серьезных научных работ и литературоведческих исследований.
Однако хочется сказать еще несколько слов об этом поэте и привести его стихи.
Несмелов написал много поэтических зарисовок тогдашнего Китая: "Около Цицикара", "Хунхуз", "Похитители", уже упоминавшееся стихотворение "Ламоза" или "Стихи о Харбине". Они так же интересны, точны и зримы, как стихи неутомимого путешественника Бунина и так же продолжают прекрасную традицию классической русской литературы: Радищева, Фонвизина, Карамзина, опять-таки Пушкина. Но по-своему оригинально и своеобразно.

Похитители.

Бессилие окраин. Скользких троп
Скрещение на пустырях. Крапива.
Заводской вышки облысевший лоб
С громоотводом тонким, как рапира.

Корчма. Ступени. Нависает свод.
Слоистый дым. Колючих взоров наглость.
Письмо, печать... И на печати - под
Лобастым черепом - две кости накрест.


Безжалостность окраин. Главаря
Рычащий шепот... Дотлевает запад.
Показывает ночь у фонаря
Двоих бродяг в широкополых шляпах.

И - "ах!" (как в пропасть). Хладная гроза.
Причмокиванья, смакованья сдула.
Как шпага, устремляется в глаза
Гипнотизирующий палец дула.

По пустырям. Из бесфонарной мглы
Навстречу мчат строенья и ограды,
И двое в масках, опустив стволы,
Над жалкой жертвой скрещивают взгляды.

Прекрасное стихотворение, маленький приключенческий роман в духе Майн Рида или Луи Буссенара. И в то же время, - подлинный документ.
Мы уже говорили о том, как ощущал свою неординарную судьбу Арсений Несмелов, как он ее гордо и достойно нес, и ненавязчиво внушал ее своим читателям. Поэты недаром считаются пророками. Одно из поздних стихотворений Несмелова называется "Моим судьям". Вот оно:

Часто снится: я в обширном зале...
Слыша поступь тяжкую свою,
Я пройду, куда мне указали,
Сяду на позорную скамью.

Сяду, встану, - много раз поднимут
Господа в мундирах за столом.
Все они с меня покровы снимут,
Буду я стоять в стыде нагом.

Сколько раз они меня заставят
Жизнь мою трясти-перетряхать.
И уйдут. И одного оставят,
А потом, как червяка, раздавят
Тысячепудовым: р а с с т р е л я т ь !

Заторопит конвоир: "Не мешкай!"
Кто-нибудь вдогонку крикнет: "Гад!"
С никому не нужною усмешкой
Подниму свой непокорный взгляд.

А потом - томительные ночи
Обступившей, непроломной тьмы.
Что длиннее, но и что короче
Их, рожденных сумраком тюрьмы.

К надписям предшественников - имя
Я прибавлю горькое свое.
Сладостное "Боже, помяни мя" -
Выскоблит тупое острие.

Все земное отжену, оставлю,
Стану сердцем сумрачно-суров,
И, как зверь, почувствовавший травлю,
Вздрогну на залязгавший засов.

И без жалоб, судорог, молений,
Не взглянув на злые ваши лбы,
Я умру, прошедший все ступени,
Все обвалы наших поражений,
Но не убежавший от борьбы!

Можно, безусловно можно, с большим основанием уличать романтиков в некоторой театральной позе и гордыне - однако именно так, или почти так, как описано выше, закончили свое земное бытие романтики Гумилев, Павел Васильев, да и не далеко от них в этом смысле ушли Цветаева или Лермонтов. Чувство изгоя и близко дышащей травли не оставляло и Мандельштама. О "злые лбы" расшибся умный и тонкий Пушкин. Есть все же закономерность и печальная "традиция" в судьбах поэтов, особенно романтиков...
...В августе победного 45-го у злопамятной Советской власти наконец появилась возможность свести давние счеты с отщепенцем и бунтарем Несмеловым. Он был схвачен контрразведкой в Харбине и насильно отправлен в товарном вагоне "домой". Там его, безусловно, ожидали суд и приговор, описанные им самим в стихотворении "Моим судьям". Однако, здоровье немолодого уже поэта не выдержало нечеловеческих условий каторжной пересылки, и осенью 1945 поэт Арсений Несмелов в мучениях скончался в камере пересыльной тюрьмы около Владивостока. Можно только гадать, какими тяжкими были последние минуты этого человека. Его судьба, как он пророчески и предчувствовал в стихах, оказалась уникальной по своему исходу и драматизму.
До конца своих дней Несмелов сохранял в себе юношескую дерзость и свежесть. Одним из последних его стихотворений хочется завершить эту работу. Оно словно выкрикнуто молодым и непокорным романтиком, вечным бродягой в этом мире...

Бедность.

Требуй, Бедность, выкупа любого
Из твоих когтей,-
Отбирай из самого святого,
Что всего святей!

Отнимай, как победитель грубый,
Все и навсегда:
Приказания твои, как трубы
Страшного Суда!

Вымогай заимодавцем грозным,
Ставь на правежи!
Чахлым недугом туберкулезным
К койке привяжи!

Наклоняй негнущуюся спину,
Бей кнутом по ней;
Укажи холопство дворянину
Голубых кровей!

Вкладывай топор тяжеловесный
В руки батраку;
Шествуй вместе с девушкой чудесной
В спальню к старику...

Что еще... С покорностью какою
К алтарю припасть?
Не себя ли собственной рукою
Пред тобой закласть?

О, Богиня, грозным повеленьям
Внемлет все кругом:
Пред тобою все мы - на колени
И о землю лбом!


Валерий Коростов