Сказка о французских скоморохах.

Гарри Барбак

Жил да был на деревне мужичок один, сам трудящий-работящий, да не богатый. Пахал он землю, выращивал хлебушко, да только в нашей-то державе от трудов праведных не весьма разбогатеешь, а воровать он не умел. Так и трудился он честно – на себя, а больше на барина. И была у него жена – первая на деревне красавица. Мужичок тот от зари до зари все в поле работал, а жена его дома сидела, да за домом глядела. Ладно они жили, да только случилась с ними беда – повадился к жене барин ходить. Только мужичок в поле – а барин тут как тут - шасть в дом, да к мужней-то жене, да с комплиментами, слово за слово – и грех, а отвязаться от него никак нельзя было, потому как крепостное право.

Хоть и многие бабы таким-то делам рады бывают, да здесь не тот случай вышел, барин-то плюгав был да противен – посмотреть на него – так с души воротит.

Обидно было мужичку, и жену свою он крепко любил да жалел, и соседи над ним посмеиваются, да и гордость его мужская о себе забывать не позволяла.

Вот идет он как-то с поля домой грустный-грустный - глядь, а навстречу ему двое молодцев. Говорят-то все не по-нашему, оба в сапогах красных, в сарафанах вышитых, в шляпах с перьями, с дудками да гуслями заморскими, сами напудрены-нарумянены, губы накрашены, брови подведены – ну ясно кто такие!

Поравнялись они с мужичком, да так с картавинкой все, да в нос, его и спрашивают:

- А куда ты, милый-дорогой крестьянин, путь держишь, и чего это сам такой грустный?

Ну, мужичок-то все сразу смекнул, перепугался, да как даст от них стрекача, ажно шапку потерял! Только не вышло у него ничего. Взял один молодец свои гусли, да по струнам и ударил. Ноги у мужичка подкосились, дух захватило, брык он на дорогу кверху задом, и двинуться не может. Лежит бедный и думает – «Эх, судьба ты моя индейка! Мало того, что барин к жене моей ходит, так и самому мне горе-злосчастье пришло - без чести быть!»Только зря он это все думал. Подошли к нему те молодцы, взяли его под белы рученьки, на ноги поставили, пыль-то с него стряхнули, шапку на голову надели, и снова спрашивают:

- Да ты скажи, мил человек, кто тебя обидел-то? – а сами фляжку с вином заморским ему и протягивают. Хлебнул раз-другой мужичок из фляжки той, осмелел маленько, да слово за слово беду-то свою молодцам и рассказал. Переглянулись молодцы, по-своему малость погуторили, да и говорят мужичку:

- Да, господин крестьянин, нечестный у вас помещик, надо бы и тебе помочь, да и его проучить порядком. Ты, мил человек вот что: пусти-ка нас к себе переночевать, а утром спрячь нас у себя, где придется, а сам иди себе в поле работать, ну а мы с твоим барином, как снова он придет с куртуазией, сами поговорим да побеседуем.

- Да кто ж вы такие-то? – удивился мужичок.

- А мы, - говорят молодцы,- французские скоморохи, - как на гуслях своих заиграем, в дуду задудим – то какой бы ни был крепкий человек – а нам не откажет. А идем мы от городу Парижу в стольный град Москву, в самый Кремль, с дипломатическим поручением. А зовут нас Даниэль и Габриэль – то по-вашему Данила да Гаврила будет.

Подумал-подумал мужичок, да и согласился. Провел он своих гостей на деревню к себе, все задами да огородами, тайно, да в баньке-то их – от греха подальше - на ночь и устроил. Щей да каши им принес, сенца постелил – все чин-чином.

Поужинали гости да хозяева, и спать легли, а с утра вывел мужичок Данилу да Гаврилу из баньки, да и спрятал их в избе у себя, в сенцах за рогожкою, а жене наказал – как барин придет - за печку спрятаться, да уши заткнуть покрепче от гуселец тех сладкострунных. Замотал он в тряпицу хлеба крюху, и в поле пошел, на работу.

Только он со двора, а уж барин тут как тут, в сюртуке да в цилиндре с тросточкой, в модных штиблетах вышагивает, морду слюнявую скалит, да так гуняво и отвратительно, что ни в сказке сказать ни пером описать, эдакому уроду и продажная-то девка за тройную цену откажет.

Под окошком постучал, раз, другой – никто не отпирает. Обозлился барин, прямо как кот зашипел: «Ишь ты,- думает,- Никакого почтения боярину от холопьев!» Тростью-то своей замахал, калитку ногой распахнул, да так со двора в избу-то и вломился:

- Ох, ужо, будет тебе, шалава! - а двери-то за ним только хлоп – и тишина, только и слышно, как гусельцы позвякивают.

Ну, что да как там дальше с барином было – то не нам бы рассказывать, да не вам бы слушать, а только как вернулся мужичок с пашни – глядит, дома все тихо да спокойно, на столе хлеба каравай, щи да каша, а барина и след простыл. Данила да Гаврила, те тоже откланялись да ушли, а жена-то вся радостная и довольная, перед зеркалом бусы заграничные примеряет.

Тем все и кончилось, бросил к ним помещик ходить, и стал мужичок жить со своей женой по-прежнему. Только с тех пор повелось у всех бар и дворян в славный город Париж ездить, да промежду собой на французском языке разговаривать.