СУДЬБА ПОЭТА

СЕРГЕЙ МОГИЛЕВЦЕВ

СУДЬБА ПОЭТА

сказка

Одному мальчику гадалка предсказала, что он умрет, если станет поэтом. Родители мальчика отнеслись к этому предсказанию очень серьезно, и тщательно следили, как бы Сергей (так звали их сына) невзначай не стал дружить с рифмой. Впрочем, кто же в детстве не дружит с рифмой? Пытался писать стихи и Сергей, которого завораживали красоты окружающего мира, а также те чувства, которые временами переполняли его душу, но всякий раз отец или мать осаживали его, выливая на голову начинающего поэта ушат холодной воды. Они рассказывали, что ремесло поэта крайне опасно, что многие поэты всю жизнь живут в нищете, или становятся горькими пьяницами. Что их могут или зарезать, как Камоэнса, или даже повесить, как Франсуа Вийона. Что у них, даже если они останутся живы, может отсохнуть рука, как у Сервантеса, и они будут вынуждены искать покровителей, чтобы не умереть с голоду и издать свои сочинения. Что, наконец, их могут убить на дуэли, как Пушкина или Лермонтова, и что роковой возраст многих поэтов – это двадцать семь, или, в крайнем случае, тридцать семь лет. Что некоторые поэты, как, например, Байрон, гибнут в борьбе за счастье другого народа, а многие, как Петрарка, так никогда и не женятся, всю жизнь поклоняясь своей Лауре, которая на самом деле обычная земная женщина. Что, наконец, самое страшное для поэта – это описать в стихах свою собственную смерть, которая почти наверняка с ним и случится. Короче говоря, родители Сергея, люди не очень грамотные, отлично подготовились на этот раз, и на совесть проштудировали предмет!
Однажды, катаясь с отцом в лодке, десятилетний поэт стал рассказывать ему свое первое в жизни стихотворение, но тот, перестав грести и взяв в руки удочку, сказал безразлично: “Какую чушь ты несешь, давай-ка лучше займемся делом; чувствую, что сегодня будет какой-то особенный клев!” И действительно, клев в этот день был просто отменный, и Сергей с отцом вернулись домой с богатым уловом, который мать, уже с утра хлопотавшая у очага, тут же изжарила на огромных шипящих сковородах. В другой раз, спустя два или три года, Сергей написал еще одно, пока что очень слабое, ученическое стихотворение, и мать, воспользовавшись этим, жестоко его высмеяла: “Твои стихи все равно, что карканье ворон за окном, – сказала она ему со смехом. – Уж лучше я буду слушать треск этих черных вещуний, чем твои бездарные вирши. Поверь своей матери – из тебя никогда не получится настоящий поэт!” И Сергей поверил этим словам матери, на долгие годы прекратив попытки писать стихи, искренне считая, что настоящего поэта из него не получится. Да и страшилки, рассказываемые родителями, сыграли тут не последнюю роль.
Сергей рано оставил родительский дом, он долго путешествовал по разным странам и городам, переменил много профессий, некоторые из которых так или иначе были связаны со стихами. Так, одно время он был книгопродавцем и много общался с поэтами, которые на его книжном развале покупали редкие книги. Он удивлялся жизнерадостности и таланту молодых людей, которые ради удачной рифмы забывали все остальное, чем живут другие, обычные люди: нормальный быт, карьеру, семью, и жили так, как живут полевые цветы, питаемые солнцем и влагой, упавшей с небес. Несколько раз он и сам пытался сочинить что-то достойное, но всякий раз, когда очередная рифма рождалась в его голове, перед ним возникал образ отца, держащего в руках удочку и неодобрительно отзывающегося о ремесле поэта. Или даже ночью, во сне, к нему приходила мать (которая к этому времени уже умерла), и со слезами на глазах умоляла не становиться поэтом. И он вновь оставлял попытки подобрать нужную рифму, и занимался чем-то другим, дожив до тридцати лет, так и не написав ни одного удачного стихотворения. Он ничего не знал о страшном пророчестве, связанном с поэзией, и искренне считал, что жизнь его вполне удалась, или по крайней мере ничуть не хуже, чем у других.
И вот неожиданно в тридцать лет он влюбился. Он уже знал многих женщин, и даже один раз был недолго женат, но сейчас все было другое, такое, чего ни разу в жизни он не испытывал. Сергей парил в облаках, он жил в фантастическом мире, в котором существовали лишь двое: он и его возлюбленная. И нет ничего удивительного в том, что он все же начал писать стихи. Первое стихотворение было посвящено предмету его обожания, ставшей вскоре его женой, а второе, третье, и четвертое... Короче говоря, стихи посыпались из него, как из рога изобилия, и он не успевал дописывать предыдущее стихотворение, как вынужден был писать уже следующее. Он словно бы восполнял тот пробел, ту пустоту, в которой жил долгие годы, не имея возможности сочинять. Сдерживаемый некими тайными запретами, некими табу, наложенными на него неизвестно кем. То ли родителями, то ли судьбой, то ли вообще самим мирозданием. Родителей его к этому времени уже не было в живых, хотя покойная мать, все реже и реже, но продолжала приходить к нему во сне, уговаривая оставить поэзию. Сергей не понимал этих снов, страшился их и, поощряемый женой, женщиной восторженной и романтической, продолжал сочинять дальше. В короткий срок он выпустил несколько книжек стихов, отрастил длинные волосы, и теперь сам в компании собратьев-поэтов ходил на книжные развалы и рылся там, отыскивая редкие книжки классиков. В одном из стихов, названном им “Судьба поэта”, он описал собственную смерть, которая, как ему представлялось, должна случится на Рождество. В этом стихотворении он оказывался замурованным в огромную глыбу льда, которая стояла на улице города, блестя в лучах зимнего солнца. К этому времени ему как раз исполнилось тридцать семь лет.
– Роковое время для поэта! – сказала, улыбаясь, жена. – Надеюсь, ты не покинешь меня в этом возрасте?
– Я собираюсь жить вечно, – сказал он ей, и ушел на книжный развал в поисках одной редкой и никак не дающейся ему книги Камоэнса.
Через несколько дней пришло Рождество. Сергей отправился на благотворительный утренник, где должен был в компании своих собратьев-поэтов читать детям стихи. Он шел по кривым, мощеным булыжником улочкам своего города, и поражался красоте старых извилистых переулков, кирпичных башен с часами, устроенными на самом верху, небольшим церквушкам с настежь открытыми дверьми, в которых шла рождественская служба. Проходя мимо одной такой церкви, он вдруг обратил внимание на странную, нереальную картину: молящиеся внутри храма словно бы застыли, повинуясь какой-то незримой команде, – застыли их тела, застыли жесты, застыли лица, обращенные в его сторону, и только глаза молящихся и священника, глядящие из освещенной свечами темноты на него, словно бы призывали зайти внутрь, и срочно присоединиться к ним. Сергей остановился на мгновение, словно бы раздумывая, не зайти ли ему внутрь храма, поддавшись этому мгновенному и непонятному чувству, но потом внутренне рассмеялся, и пошел все же вперед, ибо опаздывал на рождественский утренник. Он был преуспевающим модным поэтом и не верил таким предчувствиям.
Дойдя до угла улицы и завернув с нее в небольшой переулок, он вдруг опять ощутил в себе непреодолимое желание вернуться назад, и опять удивился ему, а в следующее мгновение огромная ледяная глыба, висевшая на крыше старого кирпичного дома, медленно, словно во сне, соскользнула вниз и упала ему на голову. Последнее, что он видел, это парящий в воздухе кусок синего льда, неотвратимо надвигающийся на него, после чего все звуки и краски исчезли, и наступила полнейшая тишина. В этой тишине он вновь увидел своего отца и свою мать, которые призывали его отказаться от занятий поэзией, бросить город, семью и друзей, и вновь отправиться странствовать, как некогда в юности, потому что только таким способом он может вновь воскреснуть из мертвых. Сергей подивился таким настойчивым просьбам родителей, но все же согласился с ними, ибо опять увидел молящихся в церкви, стоящих в неестественных позах и глядящих на него умоляющими и полными слез глазами. “Да, решено, – весело подумал он, – я больше никогда не буду поэтом, потому что люблю жизнь, и хочу, чтобы она продолжалась как можно дольше!” В следующее мгновение огромная ледяная глыба, упавшая ему на голову, осыпалась вниз рыхлым снегом, и он, отряхнувшись, остался один посреди узкого переулка, живой и здоровый, как будто ничего страшного и не случилось. Он не пошел на благотворительный утренник а, завернув за угол, вошел в церковь, мимо которой только что высокомерно прошел, и долго молился Богу, благодаря за свое чудесное воскрешение. Потом вернулся домой, и был подчеркнуто ласков с женой и детьми, которым сказал, что вновь отправляется странствовать, и просит их не винить его за это неожиданное решение. К его удивлению, домашние отнеслись с пониманием к такому поступку и не очень горевали, наутро расставшись с ним. Сергей после этого никогда не писал стихов, но, заходя в очередной город, всегда по привычке посещал книжный базар, почти всегда находя там томики собственных стихотворений. Они были изданы в те баснословные времена, когда он еще был поэтом и рифмовал с утра до вечера, искренне считая, что занятие это самое мирное и самое безопасное для человека.
А про страшное пророчество, некогда поведанное его родителям, он так никогда и не узнал.