МАТЕРИНСКАЯ ЛАДАНКА

СЕРГЕЙ МОГИЛЕВЦЕВ

МАТЕРИНСКАЯ ЛАДАНКА

сказка

В одной избе, стоящей на краю села, постоянно справляли то свадьбу, то поминки. Соседи не могли надивиться на такую череду веселья и горя, и всякий раз наблюдали то разудалые гулянья, то траурный поезд, увозивший покойника на погост. У хозяев пользовавшейся дурной славой избы было три дочери, и вот постоянно, по несколько раз в год, каждая из них выходила замуж, а через какое-то время муж ее умирал, и по нему справляли пышные поминки. Край села вообще пользовался у местных жителей дурной славой, здесь с одной стороны расположилось болото, а с другой – стоял густой лес, населенный медведями, кабанами и волками, которые в последние годы ходили в нем огромными стаями и не раз заходили в село, унося каждый раз то овцу, то козу, а то даже задрав корову в хлеву. В лесу, кроме того, водились маралы и лоси, а также тьма всякой мелкой живности, вроде зайцев, барсуков и лисиц, и местные жители частенько ходили туда на охоту, справедливо полагая, что встреча с медведем и волком не так страшна, как проклятая изба на краю села.
Между тем три дочери хозяев страдной избы хорошели год от года, непрерывные замужества, казалось, шли им только на пользу. Не у одного местного парня щемило сердце и страшный жар пробирал до самых костей, когда он заглядывался на веселых и ядреных невест, лузгавших семечки на скамейке у калитки своей избы и весело хохотавших при виде смущения незадачливого жениха, случайно, а может быть и специально, оказавшегося рядом с ними. Одним из таких женихов, совсем потерявшим голову от прелестей пригожих невест, был местный охотник Иван Незлобный, влюбившийся без памяти в младшую из сестер, и целыми днями без дела ошивавшийся возле калитки, несмотря на предостережения знающих и мудрых людей. Но разве прислушивались когда-нибудь к предостережениям умных людей? Не прислушивался к ним и Иван, совсем одуревший от прелестей младшей сестры, которая умела и засмеяться в нужный момент, и зардеться невинным румянцем, и стрельнуть в охотника черным смеющимся глазом, отчего он приходил в подлинное неистовство и бежал в лес, скитаясь там целыми днями, не разбирая дороги. Кончилось же все тем, чем и должно было кончиться: младшая дочь завлекла-таки в свои сети одуревшего от любви парня, и он, упав на колени, и целуя ее руки и платье, признался ей в страстной любви. Свадьбу назначили на ближайшую пятницу, с тем, чтобы гости догуливали потом субботу и воскресенье, потому что настоящая свадьба не может закончиться в один вечер, иначе это будет не свадьба, а какие-нибудь девичьи посиделки, на которых ничего, кроме пустой болтовни, не бывает. Да и не хотели родители невесты тянуть с этим событием, справедливо полагая, что раз их дочка уже была замужем, то и нечего рассусоливать и затягивать новую свадьбу, а то как бы влюбчивый охотник не передумал, и не остановил свой взгляд на ком-то другом.
Перед самым венчаньем мать Ивана Незлобного, которая, кстати, долго уговаривала его найти себе другую невесту, при¬пала к ногам сына, и, обнимая их, и обливаясь слезали, сказала:
– Вот тебе, сыночек, старинная ладанка с изображением Девы Марии, доставшаяся мне еще от моей прабабки. Чует мое сердце, что из венчания этого и предстоящей свадьбы ничего путного не получится, и повторишь ты судьбу всех тех женихов, которые сгинули ни за что, попав в сети этой семьи. Ибо и не семья это вовсе, а притон разной нечисти, о которой да¬же вслух страшно сказать. А потому помни: лишь молитва Пресвятой Деве спасет тебя от неминуемой смерти. Нет в мире боль¬шей силы, чем такая молитва, и только на нее сможешь ты надеяться в свой смертный час!
Сказав так, она поцеловала Ивана в лоб, и отпустила его. Иван же, без памяти от близкого счастья, не помышлял уже ни о чем, как о жарких губах своей Катерины (так звали невесту), о ее пышной, страстно дышащей груди и белых пухлых руках, ласкающих его черные кудри. Он выстоял, как в забытьи, на венчании, не слыша ничего, что говорит священник, механически одевая на руку Катерине золотое кольцо и так же механически подставляя ей в ответ свою руку, а потом целуя ее в сухие горящие губы. Также не помнил он, как доехали они до дома невесты, как в испуге от свадебного поезда разбегались в разные стороны односельчане, шепчущие по углам, что этот веселый свадебный поезд окажется через несколько дней поездом траурным, и очнулся только лишь за столом, в окружении веселых гостей, кричащих: “Горько!”, и осушающих одну за другой чаши с вином. Приглядевшись внимательней, он вдруг увидел, что гости за столом были все сплошь незнакомые, что из односельчан здесь не было почти никого, в том числе и его матери (отец у Ивана погиб на охоте, когда ему было всего несколько лет), и что вели себя они очень странно. Да и не люди это были вовсе, а какие-то страшилища, с хоботами вместо носа и перепончатыми лапами вместо рук, разевающие безобразные рты, из которых торчали волчьи и медвежьи клыки. Впрочем, все это могло показаться Ивану от счастья и от волнения, и он, покачав из стороны в сторону голо¬вой, опять увидел рядом с собой нормальных, хотя и незнакомых людей, и, главное, свою Катерину, ласковую, страстную, пышущую жаром любви и ждущую с нетерпением, как и он, возможности покинуть застолье и удалиться в опочивальню.
Неизвестно, как досидел Иван до конца свадьбы, ибо несколько раз пелена словно бы спадала с его глаз, и он опять видел вместо людей оскаленные медвежий и волчьи морды, а вместо рук и ног лягушачьи лапы и плавники, висящие под столом до самого полу. У некоторых из гостей были драконьи туловища, а вместо лиц – жабры и плавники, венчающие лягушачьи морды, и они, крича “Горько!”, и осушая заздравные чаши, издавали такой неистовый рев, лай и клекот, что, наверное, вся деревня забралась в страхе в самые дальние концы своих изб, ожидая мрачной развязки этой бесовской свадьбы. Мать и отец невесты, сидящие на другом конце стола напротив Ивана и Катерины, тоже выглядели теперь, как самые настоящие демоны, а вовсе не как люди, у которых еще недавно Иван просил руки их дочери. Они сладострастно смотрели на жениха, от нетерпения подпрыгивая на месте, и облизывая кровавыми языками большие толстые губы. Ивану совсем стало дурно, голова у него закружилась, и он бы непременно упал, потеряв сознание, но в этот миг Катерина взяла его за руку и ласково произнесла:
– Пора, милый! Пусть гости пируют здесь до утра, а наше с тобой время пришло. Пойдем, милый, пойдем, ибо полночь близка, а мне еще надо показать тебе то, чего ты не видел ни разу в жизни! – С этими словами она взяла его за руку, и увела за собой из-за стола.
Очутившись в опочивальне наедине с Катериной, Иван сразу же позабыл про лягушачьи морды и рыбьи плавники, и ждал только возможности обнять молодую жену, но та, ласково отстранив его руку, сказала:
– Подожди немного, мой милый Иван, выпей сначала вот эту чашу любви, которая соединит нас навеки, и после которой ты не будешь принадлежать уже никому, кроме меня.
С этими словами она подошла к столу, и, взяв с него большую бутыль, наполненную красноватой мутной жидкостью, налила из нее в высокий бокал, который и поднесла к губам Ивана. Ивану показалось, что это была кровь, но, попробовав на вкус красную Дикость, он понял, что это вино, только очень терпкое, отдающее запахом трав, от которого тело его сразу же стало легким и непослушным, а от горла к ногам пробежала судорога озноба, похожая одновременно и на любовь, и на смерть. Иван упал на пол к ногам Катерины, и лежал, словно мертвый.
– Вот теперь, миленький, ты действительно стал моим мужем, и не будешь принадлежать никому, кроме меня! – ласково сказала ему Катерина, и, встав на колени, поцеловала Ивана в холодные губы.
Странно, но Иван видел все, что происходило вокруг. Он видел, как Катерина поцеловала его в холодные губы, видел, как после того она вышла из комнаты, и вскоре вернулась со всеми гостями, которые едва втиснулись в небольшую опочивальню, и начали исполнять рядом с покойником (никто не сомневался, что Иван стал покойником) страшный танец. Они приплясывали, притопывали, хохотали, визжали, рычали по-медвежьи и по-волчьи, хрюкали, лаяли, мяукали и мычали, то приближая к лицу Ивана свои страшные морды, гребни, лапы и плавники, то отскакивая назад, чтобы дать место другим. Ивана перенесли в горницу и положили на праздничный стол, среди блюд с разносолами, дичью, вареной рыбой, тушеным мясом и огромных бутылей с тем самым красноватым напитком, который Катерина дала выпить ему в опочивальне. Вокруг него высились горы фруктов и лежали пучки болотных трав, а некоторые особенно игривые молоденькие ведьмы даже подскакивали к Ивану и украшали его со всех сторон этими травами, превращая в одно из блюд, которые в изобилии стояли вокруг. Веселье продолжалось до самого утра, и все наперебой поздравляли Катерину со смертью Ивана, говоря, что теперь у нее есть в запасе целая жизнь, и что она снова стала невестой, краше прежнего, и может опять выйти замуж. Катерина смущалась, краснела, и закрывала лицо руками. Внезапно раздался крик петуха. Гости в испуге вскочили, и, опрокидывая стулья и чаши с вином, вмиг попрыгали кто куда: кто вылетел через трубу, кто прыгнул в окно, кто нырнул в подпол, а кто и просто растворился в воздухе, оставив после себя облако ядовитого смрада. Миг, и вот уже в горнице не было никого, кроме трех неразлучных сестер да их отца с матерью, которые из чудовищ опять превратились в людей. Они принесли откуда-то заранее приготовленный гроб, поставили его на столе и привычно, ибо делали это уже много раз, положили в него Ивана, оставив лежать в неприбранной горнице.
Слух о смерти незадачливого жениха вмиг облетел все село, и не один раз по углам шептались, что дело тут нечистое, и что просто так люди на свадьбах не умирают. Многие оплакивали Ивана, в том числе и его безутешная мать, но сделать ни¬чего уже было нельзя, и после отпевания в той же самой церкви, где еще два дня назад происходило венчание, его похоронили на церковном кладбище, а после отгуляли положенные поминки. Поминки справляли в той самой горнице, где была и сама свадьба, и никто из села, в том числе и мать Ивана, на них опять не пошел. Все предпочли проститься с ним тихо, по-своему.
Самое же странное, как выяснилось позднее, заключалось в том, что Иван вовсе не умер, а только окостенел, и не мог говорить, а также шевелить никакими частями тела. Отрава, которую поднесла ему Катерина, словно бы ввела его в летаргический сон, и он из-под полуприкрытых век видел все, что совершалось вокруг. Он видел, как его положили во гроб на вершине праздничного стола, как исполняли вокруг него страшный танец, видел, как после пения петуха выпрыгивали в окно и в трубу страшные гости, видел, как оплакивала его на кладбище безутешная мать, видел отпевание в церкви, и, самое страшное тот жуткий миг, когда крышка гроба упала сверху ему на лицо и последний луч осеннего солнца навсегда погас в его полуприкрытых глазах. Он слышал, как забивали в гроб гвозди, как опускали его в глубокую яму и закидывали сверху комьями мерзлой земли. Потом звуки исчезли, и он остался один под землей, ощущая всей кожей кромешную тьму, которая царила вокруг, как беспросветная ночь. Ужас охватил Ивана. Он хотел пошевелиться, и не мог, хотел закричать, но язык не повиновался ему. Быть заживо погребенным глубоко под землей, быть живым и не иметь возможности об этом сказать – может ли быть что-либо страшнее этого?!
В тот самый миг, когда ужас Ивана достиг, кажется, высшей точки, он внезапно вспомнил о ладанке, которую повесила ему на шею старая мать. Иван начать неистово молиться Пресвятой Богородице, и чем больше он молил о спасении, тем больше повиновались ему онемевшие члены. Через какое-то время он уже мог двигать руками, стучать в стенку гроба ногами, и даже кричать о помощи, умоляя поскорее его раскопать и вытащить из-под земли. Однако что толку? Люди, хоронившие его, давно разошлись, и вокруг никого, кроме покосившихся крестов, да галок, кружащих в небе над обрушенным церковным куполом, не было. Иван понял, что помочь ему не сможет никто, одна¬ко продолжал усердно молиться и кричать что было сил, с каждым криком сознавая, что сил этих становится все меньше и меньше.
Крики Ивана, совсем слабые, были услышаны церковным сторожем, который, против обыкновения, не уснул в эту ночь, а зачем-то вышел во двор и пошел через кладбище к соседней избе. Злые языки потом утверждали, что он шел к старухе Мироновне, которая гнала у себя самогон и снабжала им круглые сутки всю округу, беря в ночные часы большую плату, чем обычно. Услышав крики Ивана, сторож сначала перепугался и подумал, не нечистая ли это сила куролесит на кладбище, но потом все же догадался в чем дело и вызвал на подмогу людей. Сразу же прибежали кто с чем: кто с факелом, кто с фонарем, и вырыли из-под земли Ивана, который уже почти задохнулся, но продолжал молиться, сжимая в руке материнскую ладанку. Он сбивчиво, тут же на кладбище, рассказал про бесовскую свадьбу, и про то, как его отравили. Люди, давно уже имевшие зуб на хозяев страшной избы, ибо не один Иван был закопан в землю после веселой свадьбы, сыгранной там, побежали на край села, однако были вынуждены отступить. Страшная изба пылала синим огнем, вздымавшимся на необъяснимую высоту, и в его адских отблесках слышался хохот и мелькали страшные морды, увенчанные клыками, хоботами, жабрами и плавниками. Люди в ужасе крестились и отступали назад, и никто не стал заливать водой страшный пожар. Молча стоял народ во¬круг горящей избы, а наутро, когда все прогорело, бросился разбирать еще дымившийся жар, в надежде найти в нем останки страшной семьи. Но где там, даже косточки никакой не нашли! И мать с отцом, и все три дочери бесследно исчезли, не оставив по себе никакого следа. Люди испуганно крестились и божились поставить в церкви лишнюю свечку, лишь бы не было у них больше в селе такой нечисти, какая была здесь долгие годы.
Иван же, благодаря чудесной ладанке да заступничеству Пресвятой Девы, долго еще не мог прийти в себя. После того, как он очутился в гробу совершенно живой, волосы его поседели, как снег, и он не был уже тем бесшабашным красавцем, которому черт не брат и ни к чему предостережения умных людей. Он больше не ходил на охоту, и через какое-то время уехал в город, где, как говорят, устроился сторожем при храме, и охраняет теперь церковное кладбище, надеясь, что и ему как-нибудь ночью удастся вызволить из-под земли невинную душу.