Минус октябрь 17-го

Чай подали вовремя. Гость, Никодим Матвеич, урядник соседнего поместья, сапог своих новёхоньких не успел с мясистых пяток стянуть. А хозяйка дома, Забава Карловна, разрумянившись, уж к столу зовёт, салфеточки вышитые птичками райскими к бокалам подкладывает.

- Проходите скорее, Никодим Матвеич, присаживайтесь, я вам чаёк наливаю. Лимончик положить? – воркует она и бусы красные на груди поправляет.

А гость дорогой в самовар глядится, бородёнку жидкую свою гладит, и чубчик нахохлил, ну чем не пара Забаве Карловне? Женщина она видная, лицо славное и фигура ладная, как кренделёк сахарный, и средства денежные ней имеются, всей усадьбой брата своего покойного заправляет. Барышне-то, наследнице единственной, дела никакого нет до поместья отцовского, она поди и счетов банковских отродясь не видала, всё Забава Карловна, всё она, душенька, с делами управляется, калькулятор к рученьке прирос, она и спит с ним, сердечная.

Достойная невеста: сама вдовая и детей нет, а племянница, так это не в счёт, коли Никодим Матвеич с Забавушкой обвенчается, они капиталы тот час сольют, а дочери барской место укажут в доле и замуж поскорее, пусть о семье заботится, а не на шее у тётки сидит. Только вот неувязочка одна имеется, Забава Карловна ручку-то целовать даёт и разговоры разлюбезные вести мастерица, а вот намёки о будущем совместном отвергает с полуслова, аж каменеет и тогда ни любезностей, ни ручки для поцелуя неделю не дождёшься. Да и сам, Никодим Матвеич, не то чтобы к ней под подол забраться мечтал, нет, у него, молодца хоть куда, невест теперь, как урядником двадцать лет прослужил и капиталец в банке заимел через свои труды, пруд пруди. И вдовицы и молодицы, да и девки красные глаз не отводят. Каждой охота хозяйкой в его доме стать, одних подушек пуховых две дюжины, скотины полон двор и работные люди имеются. Так что, Никодим Матвеич, гордо бородёнку свою в небо дерёт.

- А что ж, барышня к нам на чай не пожалуют? – осведомился гость и присел за стол, глазёнки его по блюдам бегают.
- Ах, милый вы мой, Никодим Матвеич, я уж звала, звала их, да без толку. Заперлась в комнате с художником приблудным и по мольбертах изволит кистями мазать, натюрморт пишут они, шутка сказать, прислуга за каждым углом шепчется, - всхлипнула она, - А ещё Барышня сегодня же утром и за электрогитарой послали, и за холстами с маслами, до завтрака ещё, и вот, целый воз привезли: и гитару, и комбик и мольберты разборные. Будь они не ладны. На гитаре ещё они брянькают. Всё электричество палют и палют, счётчик крутится. Если так пойдёт - мы из бюджета вылезем.
- Да уж. Каникулы у барышни не малые. Так и по миру родительское поместье пустит, за учёбу-то взнос ещё не платили?
- Ах, Никодим Матвеич, любезный вы мой. Какую идею вы мне подали! – просияла хозяйка и руками повела, - Я сей же час пойду и напомню барышне, кто её учёбу в столице оплачивает.
А гость не будь дурак, ручку-то белую схватил и припал к запястью.
- Ах, как же вы меня конфузите, Никодим Матвеич, милый мой, - проворковала вдова и зарумянилась ещё сильнее, - Ладно, ладно уж, погожу с воспитанием… Пирожок с вишнями, ваш любимый, отведайте, гость дорогой.

- Благодарю покорно, разлюбезная моя Забава Карловна, - растягивая гласные, отвечает гость и рука его к пирожку тянется, но и ручку женскую не отпускает, - Мне так сладко только у вас кушается, дома я и чаю выпить забываю, только дела в голове с, только циферки. Барин-то, что с? Последний раз на прошлое рождество прибыли с. Кутили с … с боярами столичными, в непотребном виде своём они Аполона разбили с, горничные от них прятались в моей опочивальне. Срам один, - Никодим Матвеич из блюдца прихлёбывает и глаза от удовольствия щурит, - Крестьяне приходили, барина желали видеть, так они изволили с с лестницы, с крыльца упасть, прямо в ноги мужикам. Нос барский в валенки.

- Ох, и страсти с вашим барином, - вздохнула душой Забава Карловна, - да наслышаны мы о нём. Брат мой покойный при жизни не жаловал его, и к себе не звал. Говорят, - нос хозяйки заострился, - что барин ваш, - перешла она на шёпот, - к барыне нашей покойной похаживал, когда братец мой, Царствие ему Небесное, в город с какой-нибудь нуждой уезжал. Говорят, - она перекрестилась, - через весь этот срам барыня наша на тот свет ушла. Вот ведь, как грех всю жизть испоганить может, - вернула хозяйка свой голос и платок на плечах теребит, никак место ему найти не может.
- Что-то беседа наша не в то русло убежала, - кашлянул гость и чаю отпил, - Мне так сладко только у вас кушается.
- Может, колбаски желаете, или блинка? – встрепенулась Забава Карловна, - Кушайте, милый мой сосед.
- Благодарю с, разлюбезная моя, Забава Карловна. А скажите мне, что вы только что художника приблудного какого-то помянули с?
- А, - сморщила лоб хозяйка, - вы мне о неприятном напомнили. Этот художник пока бога смалюет – чёрта съест! Приблудился нищий, босой, оборванный… солома в волосах. Степан собак на него хотел спустить, а я возьми да и заступись, за это пугало огородное, - сбросила платок с плеч хозяйка и скомкала его, - приказала на кухне его покормить и денег с собой дать на дорогу. Думала, что Богу угождаю, а вот ведь как вышло, это пугало кинулось к барышне в ноги и ну умолять. Художник, мол, известный, столичный. На гитаре ещё играет, и на саксофоне.

А эта, малохольная, поверила и переодеть его приказала, да не в платье Степана, а в новое, из лавки, сама ездила выбирала, примеряла ему.
- Да уж, огорчительно с, благодарность такую от племянницы принять.
- Ох, как огорчительно, милый мой, Никодим Матвеич. Ох, как огорчительно, - всхлипнула хозяйка и шею вытянула, - Этот ирод, как заколдовал её, голубку нашу. За ножницы схватился и на джинсах своих, на таких новых, дорогих! дырок нарезал, на самых коленях. Я бы Степану ни за что такие штаны не купила бы! Так это Степану! Дворнику. Служит безупречно. Человек порядочный.

- Может художник ваш душевнобольной? – осведомился Никодим Матвеич, перекатывая кубик сахара во рту, и глаза опять прищурил.
- Да проходимец он! – вспылила хозяйка, - Он оболванил её. Ах! Если бы отец её был жив, разве такое было бы? А так, не слушает никого, одно слово, барышня, - всплакнула она, - Он и ей джинсы порезал, новые, столичные, и на блузке её бахрому настриг, вот ведь ирод! Весь пол, паркет дубовый, синей краской залили, а теперь музицируют.
- Что-то тихо для электрогитары, - заметил Никодим Матвеич, обостряя свою учёность.

- Да это я уж, рубильник на втором этаже того, вырубила. Мочи не было вой слушать, мурашки по телу от этой музыки бегут. Паскудство одно. Разве отец её допустил бы такое, - погрозила хозяйка второму этажу через потолок, - паскудство.
- Что-то с каждым новым приездом Варвары Антоновны, атмосфера в доме всё, - Никодим Матвеич глаза к потолку поднял и рукой вращает, слово научное подыскивает, необычное, чтобы на хозяйку впечатление произвести, - всё … на новый уровень оранжевой угрозы.

Забава Карловна задышала порывами, бусы на груди перекатываются:
- Как же вы, разлюбезный мой, Никодим Матвеич, слово нужное подобрать умеете, вот ведь, грех сказать, атмосфера невозможно оранжевая. Барышня всё строптивее характер проявляет. Слова ни скажи – всё поперёк, всё змеюкой жалится.
- Замуж им пора, - провозгласил гость и новый пирожок с вишней откусил, да и колбаской не побрезговал, с ускорением колечко сальное в рот забросил.
- Если бы, - заговорчески сказала хозяйка и голос понизила, - Я как рыба об лёд бьюсь, всё без толку. И что за крест мне такой! Даже знакомиться с женихами не хочет, мне уж два барина отписали, предложение Варваре Антоновне делают, а она, угроза оранжевая, даже на фото смотреть не хочет, - утопила Забава Карловна свой нос в платке кружевном, - Что за девица переформатированная.

- Замуж не хотят? – разгневался гость, - Что же они хотят?
- В Париж хотят, на распродажи, учиться хотят теперь во Франции, столица российская ей маловата, на европейский уровень вышла наша барышня. А там, известное дело, – срам один, одни мужики меж собой женятся. А люди нормальные в блуде живут.
- Как так? – округлил глаза гость, - Про ихних мужиков и мы тут наслышаны, это цивилизационное развитие такое ихнее, - он опять рукой в воздухе восьмёрки выписывает, научности в речь добавляет, - Стадия сдвига с. Это укладывается в научные рамки. Ну вот, чтобы замуж девки не хотели! Философско-антропологическая парадигма вырисовывается! Как же дитё народить? И когда с?

- Милый вы мой, Никодим Матвеич, как же вы высказались мудрёно, я вас так уважаю, мнение ваше, - восхитилась хозяйка, - Только они теперь в Париже детей не рожают. И наша барыня туда же втопиться желают.
- Как так?
- А вот так! Биоматериал сдать, заморозить в клинике ихней цивилизационной, а потом курить они собрались и коньяк французский локать. А может и того хуже, за наркотики возьмутся. Свободы барышне подавай, ветра европейского. Не хотят нашу землю топтать. А замуж, они как все в Париже, в пятьдесят годочков собрались. Биоматериалы свои и мужа в пробирке размешают, помешают, и матери суррогатной подсадют, чтоб самим не рожать, фигуру не портить. Тьфу! Вот ведь паскудство! Говорила я брату, нельзя девку одну в столицу отсылать, без присмотра родительского. Так нет, престижу захотелось, диплома столичного с гербом. Приставил к ней чернавку и охранника, а толку? У них что, за барышню сердце болит? Охранник тот из запоев не выходит. Я уволила его, а чернавка спит как кошка, и есть не в свой дух.

- Вы меня разволновали, очаровательная Забава Карловна, аппетит пропадает, - нахмурил гость лоб, - Как это с мужем через пробирку. У меня дар речи … того. Это чтоб бабы не рожали? – перекрестился он, - это как? Чтоб меня не матушка моя родила, а баба чужая? Или, выходит, не чужая? А родная, а матушка что, биоматериал сдала и привет, но я-то не слизь в пробирке! Я человек!
- Вот и поняли вы меня, Никодим Матвеич, какое у меня в душе … мира нет. Сна нет. В Париж барышня собрались, учиться там хотят. Слизь в пробирке сдавать хотят. В цивилизацию хотят. В Берлин ещё хотят, тусить.

- Да как так? Бабы не рожают? А кто? – не унимается гость.
- Да бабы, бабы, упокойтесь, Бог с вами. Только не сами. Они в Париж индусок для этого навезли. Теперь гражданки Индии рожают парижан. Община целая за городом для этого, теперь на ихних улицах беременную не встретить, некультурно считается. Поэтому Варвара Антоновна культурной быть хотят, замуж не хотят. У них теперь французский фэшн в трэнде.

- Вы это безобразие прекратить обязаны, Забава Карловна. Барышню дома надо оставить. Пусть перебродит муть её. Ненадобно девкам науки столичные, книги пусть отцовские читают до замужества. И в Париж не пущать! А если они против слова вашего голос драть будут, дык выход один. Средств финансовых больше не отпускайте, ей быстро под зад дадут в столице без средств. И чернавку пороть!
- Да порки запретили давно. Закон приняли. Уж братец мой покойный не порол никого, только Ваську облезлого, что девицу попортил.
- Да что нам в России-матушке их законы столичные? Так и до пробирок дело дойти может. И художника этого гнать в шею, - подскочил Никодим Матвеич, - я сегодня же его на станцию отвезу, свяжем с мужиками, а коли баловать вздумает, плетей ему горяченьких! И джинсы драть не будет!

- Пойдёмте, милый друг, Никодим Матвеич, у самой руки чешутся спустить с лестницы этого проходимца.
По лестнице заговорщики забрались с лёгкостью, взявшись за руки, а Никодим Матвеич успел даже со своими мужиками по телефону переговорить. Из глубины штанов достал экран глянцевый и придушенным голосом своему охраннику Макару команду отдал, чтоб тот, не мешкая, на "Волге" к усадьбе Поливановой мчался и чтоб плети захватил. Вот так, чувствуя за спиной, плечи Макара, широким шагом закатил Никодим Матвеич в опочивальню барышни, а следом и хозяйка прошмыгнула, челом бледнее луны, румянца её игристого как ни бывало.

- Доброго здоровия, барышня, Варвара Антоновна, - поклонился урядник наследнице угодий покойного барина Поливанова и взглядом полоснул по художнику косматому, - а ты, холоп, чьих будешь?
Художник от страха палитру выронил, а барышня возьми да и подскачи с кровати, волосы над головой вздыбились, из глаз молнии.
- Какое обращение некультурное! Да кто позволил вам с моим бойфрэндом будущим так разговор вести, как с холопом? – возмутилась барышня.
- Это что это, за "бойфрэнд"? луковая голова, которая пробирки размешивает? – осведомился Никодим Матвеич, прищурившись одним глазом.
- Вы, Варвара Антоновна, сами непочтение проявляете, систематическое, - вышла из тени родная тётка и окну подплывает, - Никодим Матвеич, наш гость и человек в округе известный, его и в жандармерии и прокуратуре с уважением принимают и к мнению прислушиваются, не говоря уж об голове.

При слове "прокуратура" будущий "бойфрэнд" пожелтел лицом и как-то голову в плечи втянул, а Никодим Матвеич приободрился и кашлянул с удовольствием.
- У меня и оружие имеется и разрешение и всё с собой, - провёл он ладонью по заднему карману шаровар и глаза пылающие гневом на художника выкатил, - так что документики предъявите, если вам общение с барышней дорого.

Племянница и тётушка онемели, им в голову не пришло проверять документы у приблудившегося художника, сколько таких по дорогам российским бродит, хлеба просят и ночлега иногда. Варвара Антоновна никого не обижает, даже пропойц горьких, а в прошлом году пришла немая девушка крестьянского сословия голодная, на сносях, так её барышня пожалела сердечно, в доме оставила и работу дала, ни одного документика не спросила у неё. А дитё родилось – тут уж Забава Карловна и купала, и пеленала, и за доктором посылала. Девушка теперь бельё тельное барышне стирает и руками в роднике полощет.

- Вы это представление в моём доме прекращайте! – неожиданно усилила голос барышня, оглядывая то пожелтевшего бойфрэнда, то почтенного гостя, - Я здесь одна хозяйка. И моё здесь слово у власти. Как скажу, так и будет. Лео – мой гость, - с любовью произнесла она, касаясь понурой головы художника, - Мне с ним хорошо. И точка. Мы решили не расставаться и вместе отправиться в Париж.
- На ваши деньги, естественно, - процедила Забава Карловна, - Отец уже в могиле перевернулся.
- А вы, тётушка чужие деньги не считайте! – выпалила барышня, - Свои-то средства спустили с муженьком. Ловко он вас облапошил. Если бы отец не пригрел вас – скитались бы, как Лео. Да ещё хуже. Он хоть и художник, и музыкант от Бога, люди слушают его и умиляются. А вы? У вас и образования никакого. Вот, к господину уряднику устроились бы чернавкой, - с пренебрежением она кивнула в сторону Никодима Матвеича.

То хохолок вздыбил к потолку и в долгу не остался:
- Рано, вы засияли, Варвара Антоновна. И по девичьей памяти наказы родительские запамятовали. Он, батюшка, что перед смертью вам наказывал? Тётушку свою, Забав Карловну во всём слушать и волю её исполнять и так до вашего замужества. Так что слово ваше поберегите до времени… и честь девичью, - прошипел он и добавил, - Отродясь такого не было, чтобы в роду Поливановых девицы бродягам отдавались.
Варвара Антоновна как фамилию свою услышала, так и встрепенулась, пятнами розовыми пошла и шея и щёки, сама глядит изподболья и дышит порывами.
- А ты, художник от Бога, чего расселся то? при дамах? Документы где твои? – наседает Никодим Матвеич на приблудившего в дом Поливановых.

Тот сильнее голову в плечи вжал и по-собачьи на барышню смотрит.
- Или ты паспорт показываешь или я тебя с лестницы спущу. Уразумел? – провозгласил урядник и рукава своей рубахи шёлковой закатывает.
А барышня тот час между бойфрэндом и урядником стеной встала, руки заламывает.
- Не посмеете, Никодим Матвеич, не посмеете…
- Вы меня, барышня, совсем не знаете, у меня по струнке все помещики в губернии, и барин мой, шагу не ступит без слова моего. Разжидилось ваше племя дворянское, страсти и пороки силу вашего рода съедают. Вы-то разум свой Поливановский когда последний раз включали? И я не помню. В детстве, при тятеньке, всё с щенятами и котятами по двору ползали, барыня бегала за вами, как нянька простая. Уму разуму вас гувернантка немецкая учила, да чему научила не знает никто, всё по своему, по собачьему лопотала. Вот, Забава Карловна вернулись в поместье, - посмотрел урядник на хозяйку полным почтения взглядом, - так вы на дочь боярскую походить стали, стать в спине появилась. Взгляд благородный. Что ж вы первому бродяге честь свою девичью доверили? Да за честь эту девушка крестьянская, сословия простого, жизни не пожалеет. А вы? Слову его поверили? А сколько слово это стоит не проверили?

- Я всё одно уеду отсель! – воскликнула барышня, - В Париже жить буду! С людьми культурными общаться, а не вами, - бросила она гневный взгляд на тётушку и урядника, - деревенщина. И повсюду одна деревенщина! Что здесь, что в столице. Лица злые, речь грубая, в глазах зависть одна, да спесь.
- Что же вы говорите такое? Варвара Антоновна! – возмутилась её тётушка, - вы же в МГУ, на телевиденье учитесь. Там же отбор какой, все дети сословные, чистокровные. Ни одного простолюдина.
- Это вы, тётушка, сказок по телевизору насмотрелись. Есть у нас простолюдины, только они и люди. Учатся, пашут как наши кони в страду, преподаватели с них три шкуры дерут. А как же, бесплатное для них обучение. Они силами своими поступили на места, который Царь-Батюшка определил. Только им работа на главных каналах не светит, никого из люда простого не возьмут, разве что на войну отправят репортажи вести под пулями. А "чистокровные" ваши, читают с трудом, но машина у каждого – дороже, чем наша усадьба вместе с садом. На лекциях - то в айфоны пялятся, то обсуждают, какой крем для заднего прохода, пардон, лучше подойдёт для их приятных скотских свиданий. А вы, тётушка, всё на запад пеняете. Только что на других пенять, коль у самих рожа крива?

Художник, наконец, встал с кровати, плечи расправил, волосы косматые обмякли, на лице улыбка появилась.
- Вот, господин, - протянул он уряднику паспорт, - я не заметил сразу. Вы так закатили с наездом, а сума моя за тумбочку свалилась, - заикаясь, произнёс он, - Москвич я, прописка столичная, художник и Акадэмию закончил. Ещё в группе играю. Отстал от ребят, а телефон и кошелёк менты изъяли. Говорят улики. И сапоги новые, - покраснели щёки художника, - по-пьяни, правда. Перебрали на гостином дворе у китайца местного.
- Так ты ещё и алкоголик! – выпалила тётушка, - Так я и знала! Все вы, художники, одним миром мазаны. Мой вон, допился до белой горячки и повесился. Олух! Не желаю я такой доли своей племяннице. Никого у меня, кроме неё, кровинушки. Никуда не отпущу, ни в Париж, ни в столицу. Ад один. Дома оставайся, душа моя, у нас хоть и деревенщина, но родные все, люди добрые, совестливые, работящие. А учиться и дома можно, включай по интернету лекции из МГУ и речей пахабных не услышишь, только голос преподавателя. А книг-то сколько у тятеньки твоего! Целый зал! Никодим Матвеич даже пристрастился, всё по книжице берёт, читает, вон как просветился. Поумнее любого барина будет.

Урядник тут же осанку выправил и кашлянул тихонько.
- Нет, - качнула головой барышня, - Скучно мне с вами. И в столице теперь скучно. Одно и тоже.
- И в Париже без дела скучно будет. Ты же, Варварушка, телевиденье здесь открыть хотела, канал свой. Так давай! Я помогу с доброй душой.
- Тёмная ты, женщина, Забава Карловна, - почернела лицом барышня, - Мы, бояре русские, давно ничего не можем, только в Париж уехать