Немного грустный кот

Посвящаю своим любимым друзьям.
Любимым. И друзьям.

В Москве наконец пошёл снег. Ночью.
Земля была уже пропитана водой (дождь шёл весь день накануне) и снег, не вихрясь в танце, сразу покрывал землю тонким белым одеялом, закрывая грязь и асфальт.
Люди, прячущиеся под зонтами или нахохлившиеся под капюшонами, спешили по домам; ветер набрасывался на них порывами, пытаясь вырвать из рук зонты и сумки, бросая в лица снежную крошку... К обычным звукам вечернего города примешивался непрерывный чмокающий плеск тысяч подошв и шин проезжающих мимо автомобилей.
Эта была тяжёлая ночь. Моя шерсть давно намокла и я продрогла. Забраться на ночлег в моё убежище – подвал одной из закрытых в бессезонье кафешек парка Сокольники мне, как на зло, не удалось: кто-то заколотил дыру досками и я зря расцарапала о них передние лапы, пытаясь пробраться внутрь. Подушечки теперь при каждом шаге саднило в мокроте, особенно левую.
Меня зовут Гошка. Я дворняга. Чёрная и лохматая, если кому интересно.
Мне хотелось есть. Но это ничего, дело привычное, обязательно что-нибудь сыщется. Хоть и не сезон и кафешки в парке почти все закрыты - в помойках особо нечем поживиться... Да и конкуренция не маленькая. Я же одиночка (не люблю бегать в стае) и остерегаюсь приближаться к помойке, если её уже оприходовали своры таких как и я – бродяжек.
В поисках пищи я добежала до входа в метро и некоторое время покрутилась там. Люди вяло реагировали на моё присутствие. Был поздний вечер пятницы, многие были навеселе. То ли кого-то ждали, то ли в скуке просто убивали время; многие не смотря на холод и мокрую погоду не торопясь, глотали пиво...
К входу в подземку подошла группа людей и стала прощаться с одним из них – мужчиной средних лет. Затем все нырнули в метро, а он пошёл к наземному переходу через улицу Стромынку. Я решила тоже перебежать на другую сторону – у Макдональдса был шанс утолить голод, хотя, честно говоря – очень не люблю этот переход: слишком часто на этом месте лихие водители нарушают правила и, какое там собак, – людей давят!
Переход был закрыт и я догнала мужчину, что прощался с друзьями у метро. Он покосился на меня, но ничего не сказал. Чувствовалось, что он что-то напряжённо обдумывает.
Переход открылся, мы немного подождали, пропуская автомобили, водители которых проигнорировали сигнал, запрещающий им движение, и быстро пересекли шоссе, разделённое вдоль трамвайными путями.
У Макдональдса я слопала половинку раскисшей от воды кунжутной булочки с сильным запахом кетчупа и капусты. Больше ничего.
Вернувшись к переходу я увидела в числе прочих людей и того мужчину. Он стоял немного поодаль спиной ко мне и внимательно изучал подсвеченную изнутри карту Москвы в специальной рекламной тумбе. Я неосознанно подошла ближе...
– Вот смотри, Гошка. – вдруг громко сказал он и ткнул пальцем в карту. – Вот метро Сокольники, значит – мы здесь. А вот станция метро Бауманская. По прямой вроде недалеко, но из-за железной дороги придётся сделать изрядный крюк – запоминай расположение улиц. Иди туда. Там, в метрах трёхстах от выхода из станции по Бауманской улице (по ней ходят трамваи, как и по Стромынке – не ошибёшься) есть на углу одного из домов прямо в окне первого этажа маленькая пончиковая. Пахнет подсолнечным маслом, мукой и сахаром. Увидишь на подоконнике кота. Зовут его Серёга. Он немного грустный, но это специально. Скажешь, что прислал тебя Сказочник и он поможет тебе. Ясно?
– Действительно, сказочник! – воскликнула стоящая рядом женщина. – Больно мне надо переться чёрти куда на ночь глядя, да в такую погоду, да ещё пешкодралом искать какого-то взгрустнувшего кота Серёгу?! Спятили, вы, мужчина!.. Интригующий способ знакомиться с девушкой, нечего сказать... И зовут меня не какая-то там Гошка, а Надежда, вот!
– Так я и не с вами разговаривал, Надежда. – всё так же разглядывая карту, спокойно ответил человек, назвавший себя Сказочником.
– А с кем это? – немного обиделась Надежда (видно, что Сказочник её чем-то заинтересовал). – Здесь, кроме этой собачки, никто и не мог слышать ваши слова.
– Вот с этой собачкой, которую и зовут Гошка, я и разговаривал, Надежда. – и он теперь только посмотрел на меня. – Удачи тебе, собака.
Он присел передо мной, взял мою морду в ладони и внимательно глянул мне в глаза. А потом хитро сощурился и подмигнул. И на мгновение глаза его стали фиолетовыми, блеснув отражением.
– А, вот и ваша «семьсот шестнадцатая» маршрутка, Надежда. – сказал он, поднимаясь. – Вам же до Щёлковской?
– А откуда вы это знаете? – удивилась Надежда.
– Садитесь-садитесь, нам с вами по пути. Я всё вам расскажу, не беспокойтесь, будет интересно, – ответил Сказочник, подсаживая Надежду в маршрутку и даже не оглянулся.
И я решилась...
Пончиковую я учуяла ещё за два квартала – ветер дул в мою сторону. Это позволило мне не сбиваться с направления, что было к утру весьма кстати - я очень устала, очень... По сути, я уже еле плелась по асфальту; сильно замёрзла. Ночью в Москве гораздо слабее движение автотранспорта, но я дважды едва не попала под колёса: реакция моя притупилась и только в самый последний момент успевала отскакивать от проносящихся автомобилей, сотрясаемых внутренней ужасной и громкой музыкой.
Снег к утру повалил хлопьями, ветер заметно ослаб. Коммунальные службы, видимо чуя приближение оттепели, не спешили убирать улицы от наваленного снега. И я загребала его промёрзшими лапами...
Перед немного грустным котом, всем своим видом распространяющим печаль, почти у самого его носа лежал слегка надкусанный свежий, пАрящий, распространяющий одуряюще-вкусный запах, пончик.
Казалось, что кот был погружён в свои печальные, только ему ведомые думы, и ничего вокруг, чьи-то проблемы, страсти и даже беды не могли тронуть его вселенскую грусть.
– Гав. – едва смогла я вымолвить в бессилии и улеглась прямо на грязный асфальт.
Его правый глаз приоткрылся щёлочкой и в меня вонзился молнией его острый взгляд!
– Ну-у-у... – этот сибарит даже не удосужился повернуться в мою сторону, а тем более поздороваться.
– С-сказоч-ник. – прошептала я.
Этот сноб неторопясь вытянул вперёд левую лапу, так же с достоинством положил на неё левое ухо и только тогда приоткрыл второй глаз:
– Чё-го, С-ска-азочник?.. – манерно протянул он. – Говори-и, лохма-атая... А-а-а... Извини-и – соба-ака... Да-а, соба-ака – лай. Но лай – конкретно. – и последняя фраза была произнесена чётко и ясно.
Было где-то начало девятого утра. Снег почти прекратил падать из посветлевших небес, так, отдельные снежинки кружились вокруг и ощутимо теплело (коммунальщики явно знали свою службу).
Люди, трезвые, невыспавшиеся и злые, бежали сплошным потоком на учёбу и работу, и в их лицах читалась та особая утренняя тоска.
Тем не менее, у открытой створки окна пончиковой стояла в ожидании угощения небольшая очередь человек в пять.
Впереди, пританцовывая от холода, ожидал щуплый пацан в осенней куртке, которого недвусмысленно и при этом как бы невзначай подталкивал сзади здоровенным пузом высокий улыбающийся мужчина в очках. А дальше люди стояли какие-то бесцветные, почти без запахов, сонные...
Наконец, парень схватил свой пакет и спешно скрылся из глаз.
– Здорово, Серёга! – громогласно приветствовал кота толстяк и захохотал, терзая огромной ручищей зверька, полагая, видимо, что это ласка.
– Здорово, Котов! – ответил Серёга и треснул того лапой по руке. Котов отдёрнул руку и захихикал.
– Чего, получили, Николай Николаевич, по первое число, здравствуйте! – без заминки закричала дородная тётка в поварском колпаке и засыпанном мукой халате, швыряя на ложе весов, стоящих у открытого окна, пластиковое ведёрко со свежими пончиками; пончики тут же подпрыгнули! – Вам, профессор, как обычно?
– Здравствуйте, Марьванна, как обычно – три кило и один пончик... А чё Серёга сегодня такой хмурый? Не выспался? Их-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи!.. – и объёмное тело профессора заколыхалось в такт мелко и весело. Ну и ну, впервые вижу такого непосредственного человека.
– А ты тут чего, собака? – радостно обратил и на меня внимание профессор. Похоже, ни холодное утро, ни слякотная погода, ни чего-то ещё не могло вывести его из хорошего расположения духа.
– Это ко мне, Котов. – заявил Серёга, я же осторожно махнула в ответ хвостом, ещё не решив, как себя вести со столь крупным человеком. К тому же профессор был явно не в себе - такого вообще лучше не задирать. Тот же бесцеремонно слапил пончик из-под носа кота и бросил его мне прямо в пасть: не пришлось даже прыгать. Не в себе, но добрый, это хорошо...
- Котов, не хами. – мрачно выдал Серёга и недвусмысленно провёл когтями по жестяному подоконнику. Скрежет раздался отвратительный!
- Не злись. – миролюбиво сказал профессор. – Я тебе свеженького дам, а собачка явно голодная.
- Ладно. – Серёга опять улёгся на подоконник, на котором, как оказалась, для него была постелена небольшая подстилка.
- Добрая вы душа, Николай Николаевич! – выдохнула Марьванна, подавая два огромных куля в руки Котову. Запах сдобы усилился до такой степени, что многие прохожие стали оборачиваться со светлеющими на глазах лицами, а некоторые тут же подскочили и заняли очередь.
Котов, странно закидывая в стороны ступни, уже удалялся, источая аромат пончиков - издалека доносился его жизнерадостный хохот. Люди в очереди оживились, торговля пошла бойко. Многие здоровались с Марьванной, некоторые гладили Серёгу, чего тот с видимым удовольствием принимал. На меня поглядывали с опаской, но два пончика я получила. У носа Серёги благоухал горячий пончик Котова, к которому кот даже и не притронулся.
Быстро обслужив очередь (видимо, был запас готовой продукции) Марьванна, воспользовавшись минутной заминкой, облокотилась о створку и задумчиво произнесла своим сильным высоким голосом, глядя куда-то на крыши домов:
– Ах, как бы Светку мою, да замуж за Николай Николаича выдать... Вот бы жизнь началась, а, Серёга?.. Мы бы с тобой его откорми-или.
Я чуть не поперхнулась! Котов и без того весьма тучен, куда уж больше?..
– Марьванна. – процедил сквозь зубы Серёга с досадой, видимо, эта тема обсуждалась уже не в первый раз. – Сколько раз повторять – у Котова каждую осень стаи молоденьких студенточек В ОЧЕРЕДЬ записываются на факультатив. Роем! Ваша Светка ему, как вон той собаке – пятая нога... Вот скажи, собака, тебе пятая нога нужна?
– У меня никогда не было. – ответила я. Съеденные пончики меня немного успокоили. – И, вообще-то, меня Гошка зовут.
– Гошка? – удивился Серёга, и в меня опять вонзились его острые глаза. – Что за странное имя для собаки?
– Меня так одна девочка осенью назвала. Она в парке Сокольники с друзьями шашлык ела и дала мне кусочек. А потом погладила и сказала так: «Го-ошка, Го-ошка...» Уж не знаю, почему... А мне нравится моё имя. Я бы к той девочке пошла жить.
– Вижу-вижу, что бродяжка... Ну, ладно-ладно, не отчаивайся, а то – вон, и хвост повесила. Тебя ведь не зря ко мне Сказочник прислал: найду тебе хозяина.
Я аж подпрыгнула! А потом встала на задние лапы, дотянулась до подоконника и лизнула Серёгу в его остроглазую морду.
– Фу! – Серёга отпрянул от меня. – Больше так не делай, собака Гошка! В следующий раз получишь по мосе когтистой лапой!.. Я ваши собачьи нежности не люблю... – и он важно повернул голову к стеклу.
– Ой-ой-ой! Прости-прости-прости! – затараторила я, бешено виляя хвостом и вертясь на месте волчком! – Я буду-буду-буду послушной-послушной-послушной!
И тут в окне появилась жующая пончик Марьванна:
– Эй, собака!! – грозно крикнула она. – Ты нашего Серёгу-то не забижай давай тут!!
– Кто, я? – отпрянул случайно проходящий мимо пончиковой какой-то дядька.
– Ой, я это не вам, мужчина! – заулыбалась мгновенно Марьванна, ресницы её томно затрепетали. – А-а... хотите пончиков?
– Нет. – мрачно бросил тот, нахохлился и пошёл дальше.
– Ах... – неопределённо вздохнула Марьванна и вдруг неожиданно заорала в полный голос:
– Светка!! Епона мама!! Поставь песню нашу!! А то клиент у-умер!!
– Ща, мама! – жеманно донеслось из глубины пончиковой, и почти сразу оттуда на полной громкости бытового магнитофона заиграла многократно слышимая мною в Сокольниках песня, где ключевыми были непонятные для меня слова: «Ударит ветер по лицу…»
– Я-а просто ат тя-ябя-а у-уйду!! – перекрикиваю песню, в два голоса завопили из пончиковой. И тут из глубины комнаты появилась Светка в таком же одеянии и колпаке, как и у матери. Она гляделась в маленькое зеркало и старательно красила пухлые губы ярко-красной помадой. И меня потрясли её размеры! Если Марьванна была весьма крупной женщиной, Котов толст, рыхл и при этом под два метра ростом, то Светка была таких внушительных габаритов, что слова "откормим Котова" стали казаться мне уже вполне оправданными...
– Началось... – патетически-обречённо проворчал Серёга. – Этой песней достали уже по двести двадцать два раза на дню заводить... Ну почему мне до сих пор молоко за вредность не выдают?! Ведь с ума можно сойти, идиотом стать! Что за бессмыслица графоманская, чёрт бы её побрал! Увидел бы, всю морду автору этой песни расцарапал бы на фек! И ещё сетуют на падение продаж пончиков... Ясен хвост! Ведь сами же клиентуру распугивают, дурёхи: далеко же не всякий выносит попсу эту дурацкую...
– Так вроде, песня про любовь? – спросила я.
– Про морковь! – мрачно отрезал Серёга и заскрипел когтями по подоконнику. Неожиданно песня заглохла. Серёга в недоумении поднял морду к окну.
– Мам-ма!! – трагически воскликнула раненой птицей Светка, прижимая ладошки к объёмной груди, в глазах застыл вселенский испуг. – Так уже... Восемь часов тр... Тринадцать мин-нут... Николай Николаевич уже прошёл?!! И ты меня не по-озва-ала-а?!!
Они обе, раскрыв рты и глазища, уставились друг на друга с таким видом, как будто одна у другой своровала что-то самое дорогое, а другая застукала ту на месте преступления.
– О-ой, до-оченька-а-а... – затянула Марьванна.
– Ы-ый, ма-а-ма-а... – затянула Светка и из её глаз брызнули водопады слёз, она повесила голову, повернулась и пошла в глубь пончиковой, по-детски размазывая кулачищами слёзы. За ней, гладя её по плечу, засеменила Марьванна.
Серёга хмуро глядел им вслед.
– А что случилось у этих людей? – спросила я.
– Скажу тебе одну вещь, собака Гошка. – Серёга опять уткнулся розовым носом в остывающий пончик. – Люди... Они существа такие странные; вы – собаки, этим на них похожи... – кот, похоже, грустил искренне. – Так вот, люди и многие собаки тешат нередко себя ложными надеждами, выдавая желаемое за действительное, не желая глядеть правде в лицо, принимать, искренне соизмерять и оценивать свои возможности...
– А как это?
– А давай я тебя сам кое о чём спрошу: как ты думаешь, чем я здесь занимаюсь? Может, возможно рассуждаешь ты – нашёл себе Серёга хлебное местечко перезимовать? И еда и тепло под боком. Что ж, логика очевидна... Но знай: я нахожусь на этом месте не по собственной прихоте или стечению благоприятных обстоятельств. Я здесь, собака Гошка, будет тебе известно, на государственной службе и занимаюсь весьма важным делом. Я – брачный коммутатор.
– Гав! – я так и села. – А... Как это?
– Ну-у... – Серёга хитро прищурился и потянул лапы вперёд. – Как бы это объяснить тебе попроще, мя-а-а-а... Вот, слышала небось: «Нокиа – коннектинг пипл?» Слышала? Рекламой этой все уши прожужжали... Так вот эти в «Нокии» – лохи блохастые по сравнению со мной...
Серёга замолчал, как бы ожидая вопроса: стало понятно, что ему доставляет удовольствие говорить на эту тему.
- Про «Нокию» слыхала, – виляю я хвостом. – А блох у меня сейчас нет – холодно.
- Ду-уры-ында-а... – вытянул морду Серёга и вдруг вцепился зубами в пончик! Некоторое время он так сидел, держа его в пасти и закрыв глаза. Потом медленно открыл их и разжал зубы.
– Ладно... – как бы извиняясь, пробормотал он пончику. – Она молодая, глупая... Не зря же Сказочник прислал, так тому и быть... А вот скажи мне, собака Гошка, сколько тебе лет?
– Не знаю. Помню, щенком была, очень холодно было и снегом всё завалено. Братья и сёстры мои замёрзли, пока мамка поесть бегала, а я в серёдке лежала, потому и выжила.
– Да, в прошлом году зима не в пример нынешней была... Значит, тебе где-то с год или чуть больше. И своих щенков у тебя, судя по всему, ещё не было...
– Ну-у, я как-то ещё и не думала...
– Хе, не думала она... Подумаешь – весна близко. Ну, так вот: мы, животные, видим не только глазами, как люди, но и (ты сама прекрасно знаешь), нюхом, чутьём. Запахи нам передают несравненно больше информации, нежели глаза и уши. Как-то само собой мы чуем, с кем будут здоровые котята, щенки... С высокой степенью выживаемости; естественный отбор, дери его хвост! И мать-природа, заложив в нас этот механизм, избавила от лишних рассуждений, а иначе бы наш род давно вымер... А у людей всё по другому.
Серёга опять замолчал, пристально изучая следы своих зубов на боку пончика.
– И самое печальное, – продолжил он, – чем дальше, тем хуже. Сама человеческая цивилизация, во многом решив проблему собственной выживаемости, вносит в человеческую жизнь множество условностей и стереотипов, подменяя и изменяя жизненные понятия: «что – самое главное?» И люди не спешат обзаводиться семьями, детьми, обустраивать свои дома. Это уже чуть ли не лишнее, мешающее, во многом неинтересное, даже убогое. Гораздо интереснее быть героем или героиней вымышленных жизней, где не надо заморачиваться по поводу воспитания детей, они уже сразу почти взрослые и самостоятельные, не надо заботиться о хлебе насущном, раз – и с неба упал мешок денег или сдох богатый дядя, не надо думать о конечности всего сущего, я буду жить вечно или около того и у меня будет ещё тысячи возможностей и случаев... Спасать людей надо. Ведь чем меньше людей, тем меньше и доброты. Злой-то всегда наверх вылезет, придавив другого... Стая. Эти лохи в «Нокии» не поймут самого главного: прежде чем законнектиться, надо иметь хотя бы одну человеческую душу в друзьях или подругах, чтоб с ней и коннектиться, а если нет этой души у тебя, то хоть все кнопки отдави! Вот в рамках Президентской Программы по увеличению народонаселения нашей страны я здесь и поставлен знакомить людей всякими способами. Потому что для нынешних человеческих существ самая глобальная проблема – это именно познакомиться, представиться, протянуть первые друг к другу ниточки... К тому же, собака Гошка, – тут Серёга приосанился и строго оглядел улицу. – Я обладаю неким особым и редким даже для котов даром...
– Каким-каким-каким? – заплясала я в нетерпении.
И вдруг глаза Серёги сощурились в тонкие острые щёлочки, он припал к подоконнику, весь подобрался в единый комок, как перед прыжком, уши его прижались к голове!
– Гав! Что случилось?
– Тс-с-с-с-с... – прошипел он.
Я испугалась! Серёга чего-то видел или чуял, чего я в потоке людей и автомобилей не могла разобрать и эта неизвестность страшила ещё больше чем конкретная опасность! А опасностью для меня были другие собаки, автомобили, трамваи, маршрутки и некоторые люди, особенно та пьяная тётка с палкой! Но я не успела толком чего-то сообразить, как кот принял свою обычную позу задумчивой печали, скосил на меня правый глаз и прошептал:
– Ничего не бывает случайным, о, собака Гошка, в который раз я удивляюсь Сказочнику... А теперь слушай меня внимательно и не перебивай. Ты сейчас увидишь, в чём состоит моя работа и в чём заключён мой дар. Но строго выполняй все мои команды. Я помогу тебе, а ты – мне, и заодно поможешь соединиться двум одиноким сердцам, которые, на самом деле, давно уже связаны меж собою. Понятно? А теперь гавкни!
– Чего?
– Гавкни, немедленно!
Я звонко гавкнула и, на всякий случай, подпрыгнула и крутанулась волчком.
Рядом замедлил шаг молодой мужчина.
– Подойди к нему, – шёпот кота. – Не бойся!
Я сделала три собачьих шага вперёд.
– Посмотри на него.
Я подняла глаза.
Парень глядел на меня, я махнула ему хвостом. Лицо его было абсолютно бесстрастным, застывшим, но мне показалось, что это лишь видимость, то, что видят глаза, а чутьё, о котором только что вещал кот, рисовало мне совсем другую картину. И я, даже сама не ожидая этого, сделала ещё один шаг, и лизнула его левую руку, опущенную вдоль тела.
Он присел передо мной, как совсем недавно Сказочник, и в его поначалу пустых глазах вдруг вихрем пронеслись отблески мыслей, воспоминаний и чувств, что были до этого долгое время запрятаны где-то глубоко-глубоко. И лицо его неожиданно стало живым, подвижным и тёплым. В глазах что-то заблестело, он как-то странно сжал губы и его правая рука вылезла из кармана куртки и оказалась за моими ушами.
– Чернушка... – прошептал этот человек и сглотнул.
– Не цепляйся за прошлое, старик. – пробормотал с подоконника Серёга. – Не виноват ты в смерти Чернушки, век собачий короткий, не кори себя. Ничего ты всё равно не смог бы сделать тогда...
– Нет, не Чернушка. – как бы отвечая словам кота, прошептал парень. – Похожа, просто похожа.
Он выпрямился и решительно встал в очередь за пончиками. Перед ним была лишь худенькая девушка, как раз расплачивающаяся за кулёк.
– С-су-упер! Наконец-то! – Серёга аж затрясся, хвост его нервно замолотил туда-сюда! – Она увидит его первым после всего!..
– Что это котик ваш сегодня так нервничает? – спросила девушка у Марьванны, ссыпая сдачу в маленький кошелёк.
– Так кто ж его разберёт, чего у него там на уме? – охотно откликнулась продавщица пончиков. Ей явно хотелось поговорить с кем-нибудь: обиженная Светка куда-то скрылась, музыку не заводили. – Вот, бывало, пончиков обожрётся, что ты пивом, и ка-ак вдруг – прыгнет! На прохожего! И давай драть когтями!
– Ой, что вы говорите! – заулыбалась покупательница, слова Марьванны она приняла за шутку. – Да и пиво я не пью.
– Э-э-э? – Марьванна высунулась из окна почти по пояс и бесцеремонно оглядела девушку с головы до ног. – И зря, погляжу, не пьёшь! Сама погляди на себя, сИротка – худюшша, сил нет! Кто ж из нормальных-то мужиков на твои карандаши позарицца по нонешним временам? А? Бедная ты моя, бедная! А вот, на-ко... – и она кинула в кулёк обалдевшей девушке своей немаленькой пятернёй ещё три пончика. – Кушай деточка, на здоровье!
– А вот мне худенькие нравятся, Марьванна. Доброе утро.
– А-а! Пашка, здравствуй и тебе. Опять, смотрю, в командировке был, отощщал весь... Дык, а чего там, раз нравицца – так женись давай! Я вас обоих и откормлю! Ых-хы-хы-хы-ха! – и кулачище Марьванны с жизнеутверждающим грохотом бухнулся на ложе весов.
Худенькая девушка с ошалевшей улыбкой обернулась и встретилась глазами с Пашкой... И что-то белое-белое едва заметными пёрышками заплясало меж ними, а тёплый ласковый ветер на мгновение окутал их мягким коконом и... всё исчезло!
Опять было серо-зимнее промозглое московское утро. Глаза мужчины, только что вспыхнувшие светом, быстро гасли, застывая, а у девушки интерес и радость на лице, на миг превратившие её в красавицу, заплывали в маску безжизненной обречённости. И она уже поднимала ногу в первом шаге отсюда...
– Мя-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – истошно заорал Серёга и по какой-то странной дуге сверху вниз воспарил в воздух и всей своей немаленькой тушей обрушился прямо на затылок и плечи девушки!
И ВСЁ ОСТАНОВИЛОСЬ...
Марьванна с выпученными глазами и распахнутым ртом, Светка за её спиной с неизменной помадой у бантища губ, пончик, падающий в ведёрко, позади девушки парень Пашка, с растопыренными ладонями – он тянул руки к Серёге, но не успел, и она сама с недоумением в глазах... Улица, прохожие, дома, трамваи расплылись в невнятные пятна серых оттенков.
Серёга сидел на плечах у девушки и внимательно обнюхивал её левое ухо. Глаза его были неестественно полузакрыты.
– Видишь, Гошка, – голос его был какой-то глухой и вибрировал, распадаясь на отдельно тянущиеся звуки. – За каждым ухом как будто прозрачные серые наросты-присоски, связанные через затылок как бы жгутиком?
– Да, Серёга, вижу. – мой голос такой же странно глухой и идёт не из пасти, а откуда-то из-за глаз. – Что это?
– Это порча, наведённая злым словом зависти. Всего одним единственным словом. И уже довольно давно. Люди называют такое «Венец безбрачия», а, по сути, это некая разрушительная психопрограмма, кодирующая образ мышления и поведения в определённых жизненных ситуациях. А отсюда и конкретное восприятие (без вариантов) окружающего мира и себя самой. Девушка, живущая по такой программе, и, естественно, о ней не подозревающая, стремится к некому навязанному ей идеалу, достичь которого невозможно в принципе. На этом ложном пути она, следуя программе, отказывает самой себе, своим желаниям, жизненным потребностям, своему естеству и уникальности. Всё в угоду того, «как должно быть, для того, чтобы стать счастливой». И это есть великий грех.
– Так что же делать, Серёга?
– Снимать будем... Гляди в оба!
И Серёга обнял затылок девушки передними лапами и вонзил ей свои здоровенные когти прямо под уши, там, где вихрились присоски! Всё поплыло перед моими глазами, а может, уже и не глазами, а перед чем-то тем, что видит во снах...
Как из тумана появляется большая квадратная комната. Я никогда в такой не бывала, но почему-то знаю, что это школьный класс. Три ряда парт, я почти у стены между первым и вторым. Я как бы парю в воздухе чуть выше сидящих за партами детей и не чувствую своего тела. Учительница у доски что-то пишет мелом, заглядывая в листок у лица. Третьеклассники старательно переписывают задание к себе в тетрадки. Катя сидит во втором ряду за второй партой слева. Какой-то мальчик за третьей партой, но в первом ряду, пишет ей записку. Катя незаметно улыбается, косит глаза в его сторону.
За ними обоими пристально наблюдает ещё одна девочка, которая сидит прямо за мальчиком. Ведь он ей нравится, даже очень. А Катьку она ненавидит...
Выскочка! Приехала в нашу школу! Косички ей надо обрезать ножницами на переменке! Дурацкие косички! Пошлые косички! Кто сейчас такие носит, детский сад прямо! Приехала тут! Он теперь смотрит на неё и на её идиотские косички и улыбается, как полоумный! А всё потому, что она постоянно улыбается, сама полоумная, как таких в школу-то принимают?! Не иначе, как за взятки! Все теперь её называют Смайл! Идиоты! Идиоты!! Никто не видит, что она глупая! От того и лыбится, сумашедшая! Губы-то прибери, раскатала! На моего мальчика! Потому что он мой! Мой!! А он теперь лишь на тебя смотрит, гадина! Я накрасила розовым лаком нокти, спёрла у старшей сестры, так он и не заметил, как я ни крутила руками перед его глупым лицом, как мельница крутила, всю перемену! Мальчишки смеялись! Надо мной! А он смотрел, как она уставилась через окно на снег! Да она психованная! Смотреть столько время на снег, это же быть не в себе, точно! А обернулась - так расцвёл весь и хвост распушил, павлин недоделанный! Идиот, как и она... Чего это он там строчит?.. Ведь явно не задание к контрольной... Записку пи-иш-ш-шет!.. Змей! Змей!! Предатель! Пригласил на Новогоднем празднике меня на медленный танец, все ноги оттоптал, неуч, дрожал весь! И забыл теперь это?!! Изменник! Предатель!! Ты разбил мне сердце! Ты испортил мне жизнь!.. Но это всё из-за неё... Если бы она не приехала... Если бы она... Прие-ехала тут... А кто тебя звал? И кто тебя здесь ждал, с твоими косицами? Жила бы и дальше у чёрта на рогах... Ш-ш-ш-ш-ш-ш...
Девочка прижимается грудью к парте, упирается в неё ладонями и подбородком, как-будто изготовившись к прыжку... Гримаса ненависти тянет её губы вниз. Что-то шевелится в её пышных волосах, скручивается, подёргивает ей голову... Змеи! Клубок чёрных змей ползут откуда-то из-за воротника ей на макушку, тянут ужасные морды вверх, стрекают раздвоенными языками, разевают в противном шипении пасти, с огромных клыков капает яд; змеи вьются, переплетаются между собой...
У мальчика в правой руке маленьких белый квадратик сложенной бумаги.
– Катя! – тихо, но настойчиво говорит он. Катя поворачивает к нему голову и вопросительно вскидывает брови - чего тебе?
Рука мальчика медленно отрывается от парты и начинает плавное медленное движение. На губах у Кати появляется улыбка, её левая рука так же неторопясь движется навстречу белому квадратику...
Чёрные змеи, раскрыв пасти, взмывают в прыжке вверх и бросаются на перехват искусать, растерзать, раскромсать, уничтожить!!!
Я силюсь залаять! Почему все остальные дети в классе ничего не видят и не слышат?! Учительница всё также чиркает мелом по доске. Я прекрасно слышу каждый шорох, каждый скрип, каждый вздох, а они ничего не слышат?!
И перед змеями вдруг вырастает фигура странного существа - получеловека-полукота, в руках-лапах он держит две блестящие сабли - я такие видела на стене в одной из кафешек Сокольников. Да это же Серёга! Тело человеческое, а морда кота!
Серёга бросается на змей и с ходу срубает двум головы! А потом и ещё двум!
Лицо той, что извергла этих монстров уже не лицо, а морда кобры, из загривка которой появляются всё новые и новые полчища змей! Теперь они гораздо толще и страшнее! Серёга неутомимо размахивает саблями и рубит, рубит, рубит! Змеи появляются уже не только чёрные, но и красные, жёлтые, в кольцах, пятнах, шашечках такси! Серёга молотит их без устали! Поначалу перевес был за ним, но змеи лезут нескончаемым потоком всё крупнее и крупнее и Серёга начинает уставать, ему приходится постепенно отступать к белому квадратику всё ближе и ближе!..
А белый квадратик вот-вот достигнет цели, только плывёт он уж очень медленно, слишком медленно! И не важно, что в нём написано, совсем-совсем не важно, я это знаю наверняка. А важно, необыкновенно важно, именно то, чтобы он достиг рук Кати, и Катя почувствовала своей ладонью тепло и любовь другого человека.
А змей всё больше и больше! Существо, бывшее две минуты назад человеком уже сама огромная кобра! Она раскрывает капюшон с двумя белесыми кругами-очками и поднимается над партой, раскрывает колоссальную пасть, где я бы могла легко поместиться! Сейчас она бросится и сожрёт Серёгу!
Кобра изгибается, примериваясь, взмахивает капюшоном, мигает очками... Очками! Я вспомнила!!!
Это было где-то в середине июня. В Сокольниках было весело и сытно – масса кафешек оставляли каждый вечер множество свежих отбросов на помойках. Кто поленивее, там и крутился, особо не беспокоясь о завтрашнем дне. Мне же нравилось подбегать к людям, отдыхающим за столиками и всяческими способами обращать на себя внимание, выпрашивая кусочки прямо с их столов. Как-то само собой я освоила для этого несколько нехитрых приёмов, которые с успехом и применяла. Я крутилась волчком, высоко прыгала, гарцевала лошадкой или прижималась брюхом к асфальту и ползла, стуча хвостом и повизгивая. Люди в большинстве своём почти сразу начинали смеяться и щедро угощали меня. Многие гладили и чесали за ухом.
– Ну, прям, цирковая собака! – восхищались они, и я страшно гордилась этим! Это было весёлое, беззаботное время. Я хорошо откормилась и выглядела просто прекрасно. И казалось, что это лето, зелёные деревья, музыка, добрые люди, всякие вкусности будут всегда...
Я услышала, как плачет ребёнок... Это было весьма необычно – дети, случалось, капризничали, но это был именно плач, горький плач страдающего маленького человечка и я, не раздумывая, бросилась навстречу!
Он, поджав ножки, сидел в открытой прогулочной коляске, прижав сжатые в кулачки ручки к груди, и тихо плакал. И плакал, видимо, давно и безутешно. И меня шокировал и потряс плохой запах его тела - дети, приходящие в парк, всегда были чистыми и благоухали, как цветы.
И воняло от его матери. Она с силой толкала его коляску вперёд, от чего головёнка её сына откидывалась назад к спинке кресла, как мячик на верёвочке, как будто мать выполняла какую-то неприятную, навязанную ей кем-то нехорошим, работу. В зубах она держала дымящийся окурок, в руке – бутылку с остатками пива. И эти очки... Теперь понятно, почему я запомнила эти очки: змеиные – нечеловечьи глаза смотрели сквозь них! Она толкала от себя коляску, кривя рот в презрительной усмешке, как будто весь мир был ей должен чего-то, чего она, несомненно, заслуживала, но вот обман – обнесли при раздаче!
И она источала флюиды злобы, обиды и ненависти! И была пьяна. И хотела выпить ещё. И остатки пива на дне бутылки, которую она едва удерживала слабыми пальцами, ярили её ещё больше!
Сердце моё преисполнилось жалостью к обделённому любовью маленькому человеческому детёнышу и, если бы я умела, разрыдалась бы только от его вида! Но ведь я цирковая собака! Я умею забавлять и веселить людей, и совсем не обязательно за подачку, можно и в собственное удовольствие и на радость зрителям.
И я высоко подпрыгнула, и звонко гавкнула, и крутанулась волчком, и сумела перевернуться через бок в первый раз в жизни: до этого никак не получалось, как ни старалась; видела часто, как это делает один знакомый хозяйский мопс.
И человечек, может впервые в своей жизни, заулыбался, разжал пальчики и потянул их мне... И я подбежала к нему, улыбаясь во всю пасть, гарцуя и виляя бешено хвостом, чтобы лизнуть маленькое лицо, вытереть слёзки...
И страшный удар обрушился мне на голову!.. И небо поменялось с асфальтом местами!.. И свет померк в моих глазах...
Потом, через много часов, когда я как-то смогла успокоиться, прийти в себя, когда жуткая боль в затылке сменилась гулом и звоном, а лапы шли туда, куда надо, хоть и с трудом, я так и не смогла всё точно вспомнить. Какие-то обрывки, ошмётки видений... Наверно, я бегала, не соображая, кругами... Личико ребёнка, с глазами, полными слёз, вот он выгнулся дугой, глаза уже закатились, рот в беззвучном крике с пеной вокруг, ручки в растопырку... Очки... Палка в её руках... Она опять замахивается... Бранные слова, и мне и малышу, которых не слышу... Кусты... Деревья... Забор... Стена... Забилась в какой-то подвал... Скулю... Скулю... Свет фонаря, больно глазам... Какой-то мужчина, пахнущий хлебом, видно, привлечённый моими стонами, берёт меня на руки... Затем белая-белая комната и человек в ней в белой одежде, сильный и резкий незнакомый запах. «Сдэлай, дарагой, чего-ныбудь. Жал, харощий сабака, – да».
Кто-то светит мне в глаз острым лучом. «Ничего, обойдётся...» Укол в ляжку и, наконец, чёрный омут сна...
Две недели я жила в подвале кафешки дяди Рубена. Потом потихоньку стала выходить из своего убежища. Меня подкармиливали, относились хорошо... Но я боялась. И пряталась, убегала от любого резкого звука, движения. Прошло ещё немало времени, прежде чем я решилась выйти к посетителям и хоть немного их повеселить. А потом пришёл ноябрь, сезон закончился, и почти все из парка разъехались кто куда. Я осталась одна...
И вот я вижу тебя перед собой, моя обидчица! Вижу твою настоящую нечеловечью сущность! Всё вокруг для тебя – лишь твоя пища, которую ты готова пожрать без разбора! Но насытить твою бездонную утробу не может ничто! И пришло время тебя остановить, да – пришло! И у меня теперь не слабые собачьи лапы, нет. У меня – руки! Человечьи, сильные руки! Руки Котова, Марьванны и Светки, руки Пашки и Кати, руки дяди Рубена и Сказочника и всех остальных добрых людей, что повстречались мне в моей жизни, не дали сдохнуть от голода и холода. Руки тех, кто помог мне выжить, проявив такую малость, как жалость, что есть участие, сострадание, а значит милосердие и любовь. И пусть это участие и выразилось в кусочке того или этого, короткой ласке или просто в добром слове – не важно. Совсем-совсем и не важно! А важно, что эти люди своими искорками, как по кирпичику, мозаикой сложили теперь во мне то, что и зовётся душой, то, что и несёт обратно им, сплетаясь из отражений их искорок, свет моей любви.
И в моих человечьих руках большая тяжёлая палка. Побольше и потяжелее чем та, которой ты едва не убила меня, которой ты едва не убила испугом своего сына. Я поднимаю палку высоко-высоко и изо всей своей силы бью кобру прямо по загривку!!!
Вспышка!! Грохот!!! Вой!!! Всё мелькает, бешено крутясь вокруг...
Катя падает в обморок, Пашка подхватывает её, присаживая на своё колено и обнимая. Я лаю, кручусь вокруг них. Марьванна истошно зовёт Светку. Серёга на подоконнике...
А потом всё как-то быстро успокаивается.
Катя открывает глаза и смотрит на Пашку, а он на неё. И в их глазах что-то очень важное, как будто тот белый квадратик коснулся их обоих одновременно...
– А ты молодец, – бурчит немного грустный кот. – На вот, держи. – И лапой, как клюшкой шайбу, бросает мне пончик Котова. Я подпрыгиваю и ловлю его на лету!
– Вот так собака! – восклицают одновременно Марьванна со Светкой, потом переглядываются и смеются весело и открыто.
– Какой умный у вас кот, – говорит Катя продавщицам пончиков, а те, кивая, улыбаются с таким видом, что, мол – знай наших! А Пашка смотрит на меня.
– А чья это собака? – вдруг спрашивает Катя.
– Это моя собака, – отвечает Пашка, глядя мне в глаза. – Я её очень долго искал. И вот нашёл. Её и тебя...
– Эх... – вздыхает по привычке кот. – Ну, Сказочник, завернул... Ну и сюжет.
– Но ведь ты и сам мог справиться, да? – спрашиваю я его.
– Мог или не мог, теперь незачем это обсуждать, собака Гошка. Всё хорошо, что хорошо кончается, хотя мне и немного жаль, что так быстро всё закончилось... Удачи тебе, собака.
– Спасибо тебе, Серёга! – говорю я ему. – Огромное тебе собачье спасибо!.. Только... Только вот что мне теперь делать? Я же собака обыкновенная, никакого дара, как у тебя, у меня и в природе нет, и если бы не ты... А вдруг чего случится, у меня же не руки, а лапы.
– А ты просто охраняй. Ты для этого и создана, обыкновенная собака Гошка, хоть я и поспорю с любым, обыкновенная ли ты... В этом и состоит природная функция собаки на службе у человека. Охраняй. И ты знаешь, от чего и от кого.
– Понятно... И ещё... Последний вопрос: а эта кобра, ну, девочка та... Что с ней теперь будет? Как же она?..
Серёга помолчал малость, стрельнул привычно правым глазом и ответил тягуче:
– А об э-этом, соба-ака Го-ошка, можеш-шь и не беспоко-оиться... – а потом голосом Джигарханяна добавил хрипло. – Ну ты, если что, заходи...
Я бежала по мокрым московским улицам в серый зимний день, ставший для меня самым счастливым и светлым. Как бы случайно, я попеременно касалась слегка ног то Пашки, то Кати. А они шли, поглядывая друг на друга, и держались за руки. И ничего и никто теперь не смог бы их разлучить, я была в этом абсолютно уверена.
Я бежала с ними рядом, завернув хвост колечком, и думала о Сказочнике. Интересно, получилось там у него чего-нибудь с Надеждой?
Я бы хотела, чтобы получилось...


20-30 января 2007 года.

Новый Городок – Москва – Балашиха