Остров. Где-то... ( девятая глава)

Девятая глава.

Леон, друг, отмечает тебя Владыка. Сегодня, с синим стягом, иди в Храм — крикнул Максимилиан, завидев приятеля издали. На утреннем докладе Правитель, не привычно мрачный, рассеянный — он забывал, о чём говорил Максимиллиан, переспрашивал, путал последовательность ответов, откровенно не походил на самого себя — распорядился, чтобы Стражник незамедлительно отыскал Дара Моря и передал волю: он может беспрепятственно посетить Тайную комнату в Храме. Максимиллиан обрадовался. Леон в конец извёл его своими «когда». И правду взять, больше месяца минуло, как Страж сообщил Правителю о желании Пришельца изучит Тайную историю. Вот и случилось., а искать Леона не было нужды. С поры, когда он привёл к Гертруде белокожего Странника, того, как и прежде можно было обнаружить или на берегу моря, на месте, где он неподвижно просидел больше полутора лет, глядя в пустой горизонт, или следовало идти к «нужной» женщине. В дом Гертруды. «Моей Гертруды» - с горечью думал Максимиллиан: он не понимал, правильно поступил, приведя в дом с деревьями в белом цвету приятеля. Гертруда не отказывала Стражнику в приёме, нет: ласки её были сильны по прежнему: обнимая, она вонзала ногти в волосатую спину, острыми зубками впивалась в мочку уха и, жарко дыша, со страдальчески-страстным придыхом выбрасывала из себя: « ещё, не останавливайся», словно молилась, твердила: « хорошо... хорошо...хорошо», откликаясь горячим скользким телом на убыстряющиеся толчки. Но, Максимиллиан чувствовал, что-то изменилось. Когда Гертруда принадлежала Правителю, всё было законно, и не приносило молодому мужчине никаких моральных ущемлений. Владыка, это Владыка, имеет право на всё, что есть на Острове, в том числе и на Гертруду. Тем лестнее для Стражника; он отмечен Правителем: самая красивая на Острове женщина - недостижимая цель одиноких мужчин - благоволит к нему до степени такой, что не нужны и подарки, дабы снискать внимание «нужницы». Иногда Максимилиану казалось, что Гертруда его любит; да, легко, да, небрежно, играючи, но её чувства, он знал, самые искренние. Теперь всё потихоньку становилось по другому. Уловить, тем паче, осознать, что означают сжимающие сердце томительно-тревожные переживания Максимиллиану было не дано, но глубинные инстинкты подсказывали: каким-то образом всё связано с Даром Моря. Новое чувство тревожило, растекалось неприятным холодом по телу. По началу он радовался, видя, как быстро менялся Странник. После знакомства с Гертрудой в глазах чужака занялся интерес к жизни. Слабый, он разгорался после каждого посещения «нужницы» всё больше и больше. Приятели подолгу разговаривали. Лидерство в беседах принадлежало Дару Моря: он выспрашивал Стражника об истории Острова, его обитателях и их не мудрёного уклада жизни. Максимиллиан не понимал для чего Дару нужны никчёмные знания, но отвечал честно, пытаясь оценивать собственные ответы — а, давались они ему ох как трудно. Попробуй найди нужные слова, чтобы чужеземец понял, какое положение в общине занимают те же «нужные»женщины. Любви обильниц не просто мало - их всего пять. По хроникам святого Марьятта явствовало, что в далёкие времена «нужниц» было гораздо больше. Но теперь? Как и уборщиц их пятеро, посему, у тех и других много власти, а значит, горемыкам, на не завидную свою долю нуждающимся в уходе за жилищем, ровно, как телом, не редко выпадало терпеть женские капризы, и, чего греха таить, прямые обиды. Когда-то давным-давно ни одна из «нужных» не приняла его. Конечно, он сильно волосатый, ну, так что же, не человек разве? На себя бы посмотрели: Саламея — толстая, как ...валун святого Марьятта, закрывающего вход в глиноломню. Клима, веселушка, всегда улыбчивая и приветливая, приятная женщина, и лет ей всего за тридцать, но росточку такого маленького, дитя и только. Интересно, как она с парнями обходится — нередко думал Максимиллиан, пытаясь представить в голове картинки подобного обхождения - получалось слабо. Клима была первой, к кому он направился, после того, как на Празднике Перехода жрицы объявили о готовности подростка приступить к выполнению мужских обязательств. Тогда он ещё едва начинал обрастать волосами. Наверное, его ввела в заблуждение весёлый нрав и полная раскрытость характера маленькой «нужницы». Единственная их встреча окончилась конфузом. Возбуждённый, мало чего соображающий, ничего не видящий вокруг себя Максимиллиан стянул штаны, «дружок» его, освобождённый из плена, потянулся в рост. Содрогаясь в желаниях, он, наконец, соизволил таки взглянуть на «нужницу»... Клима прижала к полуоткрытому рту ладошку, и не отводя глаз от его бёдер, качала головой в знак отрицания .Всё повторилось и с остальными «нужными» женщинами. Они отказали; кто не в силах принять в себя такого размера мужское достоинство; или брезгуя прикоснуться к покрытому волосами телу. Густавина, сорокалетняя, хорошо сохранившаяся женщина, молча вытянула перед собой руки, без объяснений, когда в сумерках вечера Максимиллиан возник на пороге её дома. Страж упал духом, неужели ему останется «лунная поляна», заполненной мальчишеской мелкотой? Засмеют. Не в открытую, всё же служить можно и таким образом - женщин не хватает катастрофически - но в спину зафыркают обязательно — неудачник - и начнут улыбаться сочувственно. Но внезапно появилась Гертруда; за редкими исключениями не доступная ни для кого хозяйка белого дома, «нужница» самого Владыки Острова, о которой Максимиллиан и думать не смел. Её как бы не существовала. Страж никак не мог вспомнить день начала их знакомства. Он шёл по делам, когда внезапно на его пути возникла красавица, поздоровалась, улыбнулась — у молодого мужчины присохли к земле ноги — как-то очень просто сказала: «Страж, почему ты никогда не поднимешься посмотреть цветы в моём саду. Сегодня вечером я буду тебя ждать, запомни, когда поднимут белый флаг». И засмеялась, словно по камешкам запрыгал ручеёк. Бросила призывный взгляд: пушистые ресницы вспорхнули, глаза влажно просветлели... прошла мимо, задев чем-то мягким. Плечо, грудью? Сердце Максимиллиана куда-то запропало, а, день попросту стёрся из памяти, проглоченный жаром солнца, мучительным ожиданием наступления ночи, и последовавшей затем её неправдоподобностью, первой, проведённой в доме Гертруды... Женщина разделила ложе между ним и Правителем. Максимиллиан никогда не задумывался над создавшейся ситуацией, поскольку знал, всё законно: Гертруда выбирала сама. Причины, побудившие сделать подобный выбор, её право. Теперь к ним присоединился и Пришелец. Что тут скажешь, судьба. Леон подарок Неба и Моря. Странный этот Странник. Поначалу с ним вышла сплошная чепуха. Чужеземец наотрез отказывался посещать не только «нужных», но и остальных женщин Острова, и слова его приводили в полное изумление Стража. Леон говорил о воспитании, невозможности, почему-то, «преступить» через себя: в его мире, туманил он голову Стражу, подобное поведение осуждается. Говорил и другие заумности, а, о том, чтобы выполнять свои прямые обязанности- влить свежее семя в лона женщинам Острова - слышать не желал. Горячился, махал руками, голос при этом срывался — я не бык-производитель - и уходил на пляж, где принимался истязать себя необыкновенными танцами. Стражника жутко интересовало, кто такой этот таинственный бык, но как не просил он объяснений, Леон отмахивался - «так говорится» и криво улыбался. Усмехался и Максимиллиан. Но смех обоих закончился разом, когда он познакомил Странника с Гертрудой. С «его» Гертрудой — досадовал Максимиллиан. Ему бы радоваться за друга, но вышло наоборот. Неизвестная до сей поры боль, непрекращающаяся ни днём ни ночью: щемящая, она вонзилась в грудь и дёргала, словно заноза. Максимиллиан досадливо поморщился, загоняя в закоулки растревоженного сердца неприязненное чувство, волной вскинувшееся при виде Леона. Странник легко улыбался и махал рукой. Он сидел у самой кромки прибоя, скрестив ноги. Поза «лотоса» знал Максимиллиан. Внезапно в памяти всплыли лица Высших жриц — Стража передёрнуло. Он вспомнил, как выпучила с мутными белками древние глаза Гренуэтта — Верховная служительница — когда старуха на Большом Совете услышала об отказе Странника исполнять Долг. Её лицо исказила гримаса совершенного непонимания, перешедшего в … испуг... да, испуг, но затем Верховная Жрица впала в ярость. Она жутко проскрипела, уставясь на Правителя:
- Ты должен или заставить Странника выполнить миссию, Владыка, или...
Однако, до сих пор не получилось ничего. Леон ходит только к одной женщине. К Гертруде. «Сколько можно-то, напасть какая» - Максимиллиан ускорил шаги. При одних мыслях о жрицах у него всякий раз портилось настроение; в придачу не хватает ещё рассориться со Странником. Чистый и прямой ум Максимиллиана долго не мог фиксировать внимание на чём-то неопределённом и, особенно, неприятном. Мысли Стража быстро перепрыгнули на иную, волнующую его тему. Совсем мало, не больше трёх месяцев прошло с поры, когда Странник заговорил, а сколько всего изменилось на Острове. Появилось колесо. Из фолиантов хранящихся в Тайной комнате Максимиллиан знал, что это такое, но действительность превзошла ожидания. Тяжёлое, не ровное, оно появилось и покатилось, предвещая необычайные перемены. Действительно, скоро в деревне не осталось двора, где малые дети не играли бы в новые игрушки — «машинки». На таких, только гораздо больших, рассказывал Леон облепившим его со всех сторон мальчишкам и девчонкам, в его в мире ездит большинство людей. Только машины там гораздо больше в размере, и значительно вреднее для окружающей природы. И ездят они с сумасшедшей скоростью, не все, конечно, но многие. Поэтому, столько много аварий. И даже со смертельным исходом. Неужели, настолько быстро — спрашивали дети? Вы не представляете, насколько — отвечал Леон. Быстрее, чем летает альбатрос? Быстрее — рассмеялся Леон. Ребята восхищённо визжали и не верили. Чужеземец посмеивался, а Максимиллиан думал - «кто знает, может, действительно быстрее». Дар Моря рассказывал, что в его странном мире существуют намного более быстрые ездящие и летающие машины. Например, «самолёты», что обгоняют птиц, ещё «ракеты»: те вовсе долетают до звёзд. Он бы рад не верить, но реально действующая «кран-балка» ( определение Леона), которая уже больше двух недель как заменяет Максимиллиану «корзинщиков», служила самым сильным доказательством правдивости его речей. Леон вылепил и обжог на солнце в просчитанном им самим заумном режиме громадное колесо с ручками. При первом взгляде на получившийся не ровный овал не верилось, что получившийся гигантский чудо-обруч сможет просто сдвинуть себя, не то что бы что-то однять. Шестеро вдохновлённых новшеством «корзинщиков» под руководством самого изобретателя подтащили громадину к краю утёса, установили на большую сдвоенную рамку, насадив на внушительную «втулку» — ужасно умную «конструкцию», состоящую из коротких прутков, изготовленных из особым способом закалённой глины, и помещённых внутри отрезка трубы, четырёх «зубчатых валков» и двух «шестерён», запутанно соединённых между собой — машина Леонардо, пыхтел довольный «инженер» ( новое слово из неисчерпаемого словесного багажа пришельца); когда выбросили «поворотную балку с блоком» и «гаком» - (очередное слово и изобретение Леона) над пропастью, и сам «инженер» лично «травил» верёвку, Максимиллиан уверовал во всемогуществе Пришельца. Сто тридцать ступенек, ведущих от подножия Утёса в его дом наверху - кошмар для «корзинщиков» и «уборщиц» - остались в прошлом. Отныне пищу и бельё Максимиллиан поднимал лично. Тяжёлое колесо удивительно и не понятно податливо откликалось на любые усилия. Дела, однако. Сколько нового узнал Страж за короткий срок. Состязания - «спорт» - для деревенских мальчишек и девчонок. Казалось бы всё знакомо: кто быстрее бегает, плавает, дальше прыгнет или кто сильнее (изготовили гору гирь — шар с ручкой — разных весов), но когда Леон ввёл «планку рекордов» всегда известные игры превратились в захватывающие соревнования, на которые поглазеть собирался и взрослый люд. Новоявленные «чемпионы» днями упражнялись в выбранных ими «дисциплинах». В деревне начали считать Леона за бога, подаренного морем. Сам Максимиллиан третью неделю занимается в свободное время познанием «техники единоборства», теми странными танцами и прыжками, за которыми столько времени он наблюдал издали. Теперь Страж понимал, что на любую физическую силу существует сила противостоящая - «техническая подготовленность». И кто одолеет в реальной схватке — вовсе неизвестно. Ему по крайней мере своя сила ещё ни разу не помогла справиться с увёртливым и всякий раз ускользающим из захвата Леоном. Зато сам валялся на земле бесчисленное количество раз. Максимиллиан злился, но его и восхищала «натренированность» Странника. Стражник хотел стать таким же. Леон, правда, предупредил, что нужны годы тренировок. Что же, годы у него есть. Всё хорошо, казалось, но вот, Гертруда. Да и не Гертруда, а он сам. Дар Моря может брать всех женщин Острова, способных зачать новую жизнь. Естественно, «нужных» тоже. Всё по закону Отца, но отчего лично ему так не хочется, чтобы Гертруда делила ложе с Даром Моря? Непривычное состояние измучило, и Максимиллиан не выдержал, отважился обратиться к собственно виновнику душевного расстройства, хотя придумал, что говорит от имени другого. Набрав в грудь побольше смелости и воздуха, спросил... Дней десять прошло, а при воспоминании о разговоре сердечная маята только усиливается — как такое может быть? Леон тогда внимательно взглянул на него, помолчал, затем, устремив взор поверх плеча друга, тихо заговорил:
Это ревность, дружище. Банальная и всесокрушающая; сильнее её только любовь, да и то не всегда. Передай своему другу, что я его понимаю. Но пусть и он поймёт, ревность к добру не приводит. Нужен компромисс. Очень... иначе — Дар махнул рукой. А потом сказал странное — Максимиллиану врезались в память жёсткие и обидные отчего-то слова; мол, в мире Леона ни мужчине, ни женщине в голову не придёт делить любимого человека с кем-то третьим. Сколько крови было пролито из-за, «фигурально» выражаясь, не отлаженных отношений между полами. Максимиллиан запомнил красивое словцо. Внезапно Пришелец высказался, что если ему, Стражнику Порядка больно оттого, что он посещает дом «нужной» женщины, он готов прекратить немедленно провоцирующие «рандеву». Максимиллиан встревожился. Это прямое нарушение Закона. Почему, главное, каким образом он может запретить своему другу приходить в дом «нужницы», если, всё по тому же Закону решает женщина. Никто не в силах принудить её поступать вопреки собственной воле и желанию. Подчинение — право мужчины при посещение уютных домиков на вершине малого холма. Любое другое поведение — не приемлемо и преступно, и наказуемо. Но пошатнувшиеся отношение с Даром Моря это ещё половина беды. У Максимиллиана в последнее время появилась проблема существенней. Марьяна. Волшебство. Произнесёшь имя девушки и перед глазами возникает образ обнажённой, залитой лунным, не светом — серебряной лаской — девушки. Она как упавшая на Остров небесная красавица, ночная звезда, прекрасная и не доступная. Девушка находилась под охраной акта об «объявленной» любви между ней и Агроном, что означало, если любой иной мужчина, кроме выбранного девушкой посмеет только думать о самой прелестнице, не говоря о том, чтобы желать её, он становится преступником. В отношении Марьяны закон ещё тяжелел - нарушение считалось прямым кощунством. Задолго даже до зачатия жрицы высчитали появление будущей новой Верховной Жрицы, на плечи коей нынешняя Верховница, мудрая, но престарелая, переложит груз ответственности о благополучие Острова. Девочкой оказалась Марьяна... Снова храмовницы. Максимиллиан вспомнил, как скрипел голос Верховной Жрицы, когда она не сводя глаз с каменно-спокойного лица Правителя, плевалась ядом чудовищных слов:
– Такой Дар Моря не нужен. Звёзды не видят его, наши карты чисты. Убей его, Правитель.
Чудовищные слова были сказаны в первое сошествие храмовниц во Дворец Владыки. После их визита Правитель наказал ему выставить дверь на потаённый вход....

...жрицы скрылись в темноте лабиринта, Правитель вскочил с трона и, заложив руки за спину, наклонив голову, принялся мерно вышагивать от одной стены к другой, пересекая зал наискось. Гулко звучали каблуки сандалий. Озадаченный услышанным Страж молчал и ждал, когда Владыка заговорит. Наконец тот остановился рядом, порывисто схватил Максимиллиана за руку:
– Слышал? Убей! Страшно мне, сынок.
– Кого?- поражённый этими словами Стражник в изумлении уставился на могучего мужчину, в чёрных завитках бороды которого едва начинали блестеть первые нити седины.
– Храмовниц наших. Ведьм, что ушли. Чувствую беду я, сынок. Убей... такое ляпнуть... Самих не мешало бы...
Максимиллиан не знал, как реагировать. Запинаясь, он промямлил:
-- Владыко, это жрицы. Как без них?
– Знаю, сынок. То-то, что жрицы. Однако... Сорок лет я управляю Островом и никогда не случалось, чтобы Жрицы вели себя подобно.
Что не правильного...
Не пойму — Правитель перебил— ничего, кажется — вздохнул — а сердце чует беду. Что-то неправильное движется к нам. Веришь, Максимиллиан, сорок лет не боялся я никого и ничего, а сейчас вот трясусь, как младенец, оставшийся без присмотра.
Он замолк, запустив в густую бороду громадную пятерню свободной руки, и не замечал, как больно, сильно, словно в тисках, сжимает запястье Стражника. Парень терпел. Правитель поднял голову:
Сынок — он выпустил руку Максимиллиана, с удивление посмотрел на побелевшую от напряжения ладонь, медленно покрывавшуюся розовыми пятнами, пошевелил пальцами — сынок — повторил — вход этот — он указал на чёрный квадрат проёма, ведущего в подземелье — заложи. Сам. Возьмёшь в помощь кирпичника Зеилиона. С кончиной Густо он единственный, на кого можно рассчитывать. Чтобы никто ничего не знал, понято? Знаю, поставить дверь, заданье ещё то, потребует много времени и сил, посему сейчас выставь времянку. Возьми у «одежниц» полотно, да скажи, чтобы не метили его, дабы жрицы не раскричались, и затяни проём. Это неотложно. Оставишь заявку от имени Зиелона на кирпичи, пусть гадают, что я задумал.
Не обращая внимания на кивки Стража Правитель продолжал распоряжаться:
— Отыщешь Странника. Немедленно организуешь доступ ему в Тайную комнату. Не препятствуй ничему, чтобы не просил странный этот человек, и чтобы ни одна храмовница не препятствовала, понятно?
Так, повелитель. Но...
Не перечь. Далее. Самое сложное и... противное. Доверяю... тебе токмо... один ты... сын мне, так что слушай — голос Правителя давил — Максимиллиан, прошу, присмотрись внимательней ко всему, что творится, может быть, в деревне, а особенно в Храме. Знаю, простой ты и честный, за то и люб, и не по душе, знаю, быть тебе соглядатаем, но надо. Ни как отец, Правитель тебя просит; где ящеркой юркой, где невидимой тенью подберись, вслушивайся в разговоры деревенских. Народ многое знает и понимает нас лучше. Попробуй в Храме что подсмотреть. Что-то там происходит... тревожно мне. Тебе по делам службы положено бывать. Да ты бываешь ли у них?
Вопрос застал Максимиллиана врасплох, но он бы и не думал скрыть от Правителя, что уже давно не поднимался к жрицам. Чувствовал он в Храме себя не очень хорошо. Из-за вечной тесноты и суеты, что всегда встречали его на широком храмовом дворе, или в чём другом было дело, он не знал, но идти наверх каждый раз ему становилось всё не охотней. Пока решался признаться Владыко махнул рукой:
Вижу сам, не желаешь... понимаю. Но придётся. Надо. Люди стали пропадать.
На то море, жизнь...
Когда в море, да, а когда в Храме исчезают ? Это как? Нет, что-то близится на нас, не хорошее. Болит оно — Правитель похлопал по груди— болит. Ступай, сынок, святой Марьятта нас не оставит.
Марьятта приступил к исполнению воли Правителя. Он, как полагается послушному исполнителю добросовестно пытался узнать что-нибудь из ряда вон выходящего, но кроме привычных и знакомых событий, в деревне ничего не происходило. По заведённому истари порядку ранним утром первыми из работников на длинных верёвках запускали в море плоты рыболовы. Следом появлялись и шли на плантации разгонять устоявшуюся за ночь тишину из-под душных крон деревьев подвижные и весёлые «орешницы». За ними «корзинщики», прыгающей походкой спускались с храмового холма. Жизнь на Острове дышала миром и покоем. Естественно, что основная тема разговоров крутилась вокруг урожая орехов и ново введений Странника. Дар ореховых плантаций во второй раз за этот год обещал быть не большим, и это обстоятельство тревожило каждого взрослого. Зато подарки Посланника Моря потрясали всех. «Кирпичники » осваивали круг- «гончарный». Те же рыбаки теперь не вытягивали тяжёлые намокшие канаты вручную, а наматывали их на «бобины» - специальные облегчённые, со «спицами», колёса - придуманные Леоном. На Пришельца потоком лилось восхищение людей. Ребятня на полном серьёзе спорила: он молодой бог, присланный Морем или всё — таки просто человек, только очень умный. Ничего подозрительного Максимиллиан выведать не смог. Единственная странность, на которую он обратил внимание и о чём доложил, это, что из двух последних групп избранных на служение в Храм, но спустившихся в неполном составе, никто не смог вспомнить пропавших товарищей. Ни как выглядели, ни имён. Мало того, когда он расспрашивал самих счастливцев, как всё было наверху, те мямлили непонятное, в глазах появлялась растерянность, они мучительно пытались вспомнить, но... не получалось. Это казалось очень странным. Максимиллиан вспоминал хвастовство «избранных» прошлых лет. Парни неделями рассказывали о наслаждениях, смаковали подробности, мечтали о том, чтобы ещё разок подняться в Храм. Выявленная им странная потеря памяти у мужчин из двух последних групп избранных - единственный улов Максимиллиана в порученном ему деле. Более ничего. Про свои невзгоды Максимиллиан сообразил, что распространяться не стоит. Потому как невзгода имела личико наполовину взрослой девочки, светящийся взгляд плутовских глаз и юные, но сформировавшиеся формы женского тела. Тело это, залитое лунным серебром затмевало для Стражника свет самого солнца и носило имя Марьяны. Стражник забывал дышать, когда встречал её. В последнее время всё чаще. По простоте собственного характера он не задумывался, что девушка появляется всякий раз, когда рядом вышагивает или сидит Дар Моря, напротив, ему было легче, ведь кроме носков своих ног он в эти минуты не видел вокруг ничего. Поднять глаза на Марьяну было выше всяких сил. Вязкий душный воздух полнился звоном девичьего голоска, а Максимиллиан в это время внезапно глох. Словно игнорируя Дара Моря девочка обращалась только к нему, однако Страж слышал один шум крови в ушах и барабанную дробь сердца, которое почему-то оказывалось тоже в голове. Выручал его всякий раз Леон. В отличие от приятеля он давно разобрался, что происходит, но никоим образом не показывал знания. В опасной игре отношений он оставил себе роль третейского судьи, старавшегося не попасть в зону бушующих страстей. Третий лишний. Леон видел в какую ловушку угодил его друг, как играет его сердцем красивый бесёнок: молодая девица откровенно забавлялась, зная, что она и есть источник мучений Стражника. Не мог он понять другого, зачем ей всё это? Порой мелькала мысль, не он ли сам виной безобразию? Но в поведении девушки не угадывалось интереса к собственной его персоне: с вопросами обращалась она исключительно к Максимиллиану, хотя отвечать приходилось как раз ему, поскольку друг впадал в ступор при одном только появлении красотки. Только тогда, когда он вынуждено отвечал вместо терявшего дар речи Максимиллиана, девушка смотрела на него. В красивых глазах Леон видел интерес к ответу, не более. Всё это как-то не сочеталось, не склеивалось между собой. Было над чем помозговать...

Леон увидел приятеля — тот крикнул, но он не разобрал что — помахал рукой в ответ. Вид спешащего Максимилилана заинтриговал: «разрешение»- вдруг забилось сердце, но он успокоил себя — «что, если, наоборот». Леон не прервал тренировку: ассану «лотос» необходимо высидеть. Ни Леон, медитирующий на берегу, ни торопливо шагающий Максимиллиан не знали, что в это время во Дворце Правитель ждал прихода Верховной Жрицы...

...запыхавшиеся и взмокшие под тяжёлыми балахонами, наклоняя головы, чтобы не удариться о нависший косяк, жрицы скользнули мимо Правителя, державшего в руках поднятый полог установленной Максимиллианом временной преграды. Правитель впустил женщин, подождал пока те выстроятся в ряд и только затем подошёл к ним. Капюшоны скрывали лица.
Приветствую служительниц Храма, да благословит море присутствующих в этом доме— соблюдая этикет обратился к Жрицам Владыка.
Тебя благослови море — проскрежетала Верховная Жрица, затем, неожиданно пожаловалась — пошто, Правитель, делаешь с нами недостойное?
Не дожидаясь реакции мужчины на высказанное обвинение, зашаркала к полке для сидения, тянущейся вдоль стен, опираясь на посох. Дорожные палки в руках жриц служили отличительным признаком — обладатель её принадлежит к высшей касте, ибо посох предмет истинно бесценен - на его изготовление тратился целый ствол орехового дерева. Знак власти обладал к тому же секретной особенностью — конец его, точка опоры, представляла собой железное лезвие, смертельное оружие в умелых руках. Правитель всякий раз глядя на грозную палку, представлял, как вонзается в грудь жуткое остриё. Вот и сейчас он незримо поёжился про себя: «спаси святой Марьятта, и укрепи». Следом за повелительницей поспешили к скамье наперсницы. Правитель молча проводил каждую тяжелым взглядом. Не успели служительницы культа устроиться на не удобно узком седалище, он спросил:
О чем толкует Верховная Жрица, говоря о недостойном, исходящем от меня?
Но Верховная храмовница оказалась искусной противницей. Она тяжело, по старчески долго устраивалась на узкой полке, дождалась пока обе сопровождающие её Сёстры не заняли места по левую руку, трудно огляделась, стреляя белёсыми зрачками по стенам, и только затем повернулась к владыке Острова — захрипела:
Сам знаешь, Владыко, не младенец или отрок, понимаешь всё ты...
Старуха закашлялась. Тщедушное тело содрогалось в приступе, Правитель ждал: он нервничал. Генриэтта выкашлялась, вытерла выступившие на глаза скупые старческие слёзы:
Пошто, Владыко, шлёшь нас в удушье, самую смерть? Знаешь, что нет в ходе воздуха, если закрыть край. Зачем закрыл? Мы не одного племени? Зачем всё?
От неожиданности Правитель расправил плечи, об этом он действительно не подумал. Но проигрывать в самом начале схватки не собирался. Досадливо крякнув в кулак, шагнул вперёд:
– Отвечу тебе, мать. Говоришь, я Вас обижаю? Позволь спросить, как? Тем, что повесил полог? Ничего, я дверь велю поставить — капюшон Жрицы склонился, словно правительница Храма только что услышала подтверждение тому, о чём догадывалась, но остановиться и подумать об этом Владыка не мог, спеша высказаться - ходите, как все, не ползайте, уподобляясь червям .Чтоб народ видел Вас в обличье человечьем, не три, слышишь Мать, не три раза в год, а чаще. Отродясь, сколь живу, не помню, чтоб кто пользовался этим лазом. Вы во второй раз приползаете по нему. Не строил его святой Марьятта ни в годину тяжкую, ни во времена благостные. Не было его, и впредь не будет. Я сказал — взволнованно повторился - ходите поверху, по земле, а не под, как подобает людям, чтоб народ видел...
Твоя воля — прервала горячечное, сбивчивое выступление властелина Верховная Жрица - что надо от нас Владыке Острова? Что гложет твоё чело? Нет причин нам для столь частых посещений Дворца Владыки.
Ошибаешься, мать Генриэтта...
Три согбенных капюшона медленно совершили движение вверх, в глубине теней сверкнули белки глаз. Холодок пробежал по спине мужчины. Он внезапно рассердился, голос наполнился гневом, необъяснимым и неизвестно на кого направленным:
Ошибаешься, храмовница. Очень много есть причин. Дар Моря знает про Тайную комнату. Кто сказал...?
Он знает про Тайную историю, не комнату — перебил его низкий голос: бархатный, чистый. Это подала голос Поли, жрица-послушница, которая, знал Правитель, уже в этом году, сразу после второго Праздника Стояния и Перехода, сменит Верховную Жрицу. Временно, до поры, когда Марьянна, рождённая Верховной Жрицей, достигнет возраста. Правитель замер. Кого-кого, но молодую послушницу он бы хотел видеть в последнюю очередь; его бросало в дрожь при одном её только появлении: что-то было страшно неправильное в неправдоподобной красоте этой жрицы, словно за прекрасной оболочкой таился мрак.
Ты привела послушницу? - Владыка в упор смотрел на капюшон Генриэтты — во Дворец? Мало, что звал тебя одну, а пришли втроём, так ты привела послушницу. Я не собирался устраивать ещё один Совет,. Ответь мне, чего боится главенствующая мать Храма, что смеет нарушать законы? Я звал Верховную Жрицу. Одну.
Закон не нарушен — Верховная Жрица сидела каменно — в исполнение заветов Отца я и взяла послушницу. Ты забыл, что Отец сам повелел в стародавние времена спускаться жрицам с холма в сопровождении защитников, количеством не менее двух или же, если таковых не имеется то быть самим жрицам всегда втроём, дабы в случае опасности имели они шанс отбиться...
Не нужно пенять меня незнанием Законов , но ведь нет войны, ни мора, ни болезней — прерывая речь старухи, поднял руку Правитель — и я не спрашиваю, почему втроём, а почему послушница? И кого ты забыла взять: сестру Жаслин, или сестру Марсу?
Сестра Марса занята неотложным делом по Храму...
Какому?
Владыко — голос старухи звучал глухо — говори, за чем позвал, ибо много дел у нас, и мало времени. Касаемо того, чего боюсь.. отвечу, коль страдаешь ты сам не домыслием. Солнца боюсь, оно убьёт меня, как мог убить и недостаток воздуха в подземелье...
Старуха сдёрнул капюшон: тонкая ниточка бесцветных губ кривилась червяком, слезящиеся глаза уставились в пол. Глядя на седой пух редких волос мокрым нимбом облепивших голову Верховной Жрицы, Правитель подсчитывал очки первой дуэли: «старая ведьма, отбилась». Он решил прощупать старуху: примирительно спросил:
Как, жрица, ты узнала, что я хочу ставить дверь?
Раздался странный звук: клёкот надсадного смеха... Владыка было вскинулся, но смог справиться с негодованием, теснящимся в груди. Дождался, пока старуха надсадно от смеётся. Жрица вытерла выступившие на глаза слёзы:
Глупый Правитель, что дитя малое... думаешь, я не поняла, что задумал ты, когда читала заявку от славного кирпичника Зиелоона на доставку глины. Он не обучен грамоте. И потом, двое «корзинщика»? За чем бы это ему— и она снова рассмеялась, затряслась в отвратительном бульканье.
Правитель досадовал: «забыл, действительно, айра тебя разорви». Каждый вечер на стол Верховной Жрицы ложился список дел, необходимых для исполнения на следующий день. «Сам отдал волю, не подумав. Что на Острове удержишь в тайне?» Он встряхнул головой, прогоняя не прошенные думы: «не время»; быстро подошёл к троице и властно сказал:
Отправь своих... товарок обратно наверх. Остаться надобно наедине мне с тобой, а — видя, как навстречу метнулся старческий взгляд, досадливо взмахнул рукой — коли не подчинятся мне, то и пусть ждут снаружи, слышишь, Верховная Правительница.
Гертруда вздрогнула:
Не смей. Солнце убьёт их.
Владыко усмехнулся:
Я не звал сестёр, только тебя. Отошли их в Храм.
Повелитель видел, как переглянулись жрицы; догадался, что в краткий миг служительницы веры сумели обсудить приказ и прийти к согласованному решению; балдахины склонились в поклоне, затем повернулись к Верховной Жрице и застыли в ожидании. Владыка с плохо скрытым облегчением застучал каблуками сандалий по камню пола, сильно вытянул край полога, открывая потайной ход, чёрный словно раскрытый рот морского гиганта - ката. Жрицы ещё раз поклонились и скользнули в проём. Владыка смотрел служительницам вслед, пока те окончательно не пропали в темноте, постоял, вслушиваясь в затихающие звуки шагов, потом выпустил из рук полотнище и почти подбежал к Верховной Жрице, застывшей на высокой, не приспособленной к длительному отдохновению скамейке и молча смотрящей в его сторону. Не доходя шага, мужчина, внезапно для самого себя, как от неведомого толчка, опустился перед старухой на колени, схватил маленькую сухонькую ладонь и поднёс её к губами.
Сифлана — шепнул он, содрогаясь в нервном ознобе — любовь моя, счастье жизни, Сифлана...
Старуха окаменела; не шевелилась и, казалось, перестала дышать - в тишине пустой залы не слышалось клокочущего дыхания — лишь слабое шевеление балдахина на груди:
Ты путаешь, Правитель, я Генриэтта, Верховная Жрица...
Знаю — перебил её мужчина — но обращаюсь я сейчас не к женщине, носящей имя первой жертвеницы, а к Сифлане, девушке, которая любила и была любимой. Вспомни, радость моя.. Я прошу не Верховную Жрицу, хотя, нет, именно что Верховную, но ту, другую, что жаждала подарить всем свободу в любви...
Он замолк, молчала и старуха. Молчание затягивалось, уничтожая внезапный порыв откровения Владыки, сводя его на нет, и и чем больше длилась пауза, тем больше наполнялась она настороженность людей. Правитель вдруг вздохнул, он словно сбросил с себя тяжёлый груз:
– Ты думала, что я не догадался, не сообразил, как на Острове вновь стали появляться на свет имбицелы?
И рассмеялся - отвратительно - отбросил от своей щеки старушечью ладонь:
-- Стало быть, ты до сих пор думаешь, что я ничего не понял? О, женщина? Подумай, как это, вот этими — Правитель выкинул перед собой раскрытые ладони — руками утопил пятерых, слышишь, Матерь жриц, всех пятерых — споткнулся на полуслове - младенцев. Их было пять, они пускали пузыри... а ты приказала, сказала... звёзды. Почему ты убиваешь всех, кто не угоден. Чем не мил тебе Дар Моря? Сифлана... или Генриэтта? Кто ты? Сама ли знаешь? Ответь.
Мужчина поднял голову и вздрогнул. Сверху на него глядели глаза не живого человека: зашипело:
А ты, Правитель, думаешь, что и я не знаю, как исчез мой возлюбленный? Я любила, как все... как... ты...

... он даже не вскрикнул — я запретил. Правитель помнил всё, словно это произошло вчера, а не тридцать лет назад. Как взбирались на Утёс, как подошли к краю, и рыбак помертвел лицом, когда он заговорил. Говорил Владыка долго, горячо убеждённый в собственной правоте... рыбак слушал... святой Марьятта, как его звали? Короткий кивок головой... толчок...

– Знаешь... всё время знала — Правитель осунулся, весь, не только лицом, посерел. Тяжело поднялся с колен, высоко вскинув руки, выставив вперёд локти, поправил гриву волос, огладил курчавую бороду, глубоко вздохнул и направился в другой конец комнаты. Он ходил вдоль стены и, не глядя на Верховную Жрицу, наполовину презрительно, но с плохо скрытой болью в голосе, говорил:
-- Прощения за содеянное, надеюсь, просить не будем, Сифлана?
Я Генриэтта...
Конечно, но ты и Сифлана, Мать Жриц, та, что когда-то решила подарить людям любовь. Не получилось, пусть, но хотела ведь, Сифлана?
Генриэтта...
Неважно. У тебя было сердце, и оно плакало. Ум искал решений, а отвага заставила нарушить запреты Отца. Ты была живым человеком. И что с тобой стало...
Замолчи, Владыка...
Голос раздался рядом, очень близко. Правитель быстро обернулся. В двух шагах от него стояла высокая — согнутая спина исчезла — статная женщина, очень пожилая, но, ни как не развалина, какой была только что. Она властно подняла руку, Правитель потрясённо смотрел на ставшее красивым лицо. Начала речи Правитель не слышал, настолько он был потрясён внезапным преображением Генриэтты, но постепенно смысл слов стал проясняться и в него полетел град упрёков:
… знаешь, каково это, быть Сифланой в Храме? Откуда тебе? Когда ты в последний раз поднимался на Холм? Был в этом аду, в этом хлеву? В обители народу больше, чем во всей твоей деревне, сёстры спят по очереди...
Правитель молчал, не сводя глаз с Генриэтты. Конечно он знал, что обитель переполнена, но расширять Храм, означало, сбить налаженный график жизни Острова, а этого не хотелось. И он откладывал решение о строительстве новых построек, всякий раз находя причины; год ли выдался необычайно урожайным и людей следовало посылать в помощь «ореховым» бригадам, или, наоборот, в срок не пришла рыба и всех свободных работников отправляли к рыбакам. Строительство дома сулило множество забот — накопать одной глины только что значило, а доставка, а сушка. Кого и главное откуда, с какого рода занятия снять людей в помощь; каждый работник на своём месте был ценен. Вклад в общехозяйственную копилку любого человека учтён и незаменим: таким образом поддерживалось благополучие жителей Острова. Как найти в сердце решимости и приказать, в первую очередь себе, нарушить привычный ритм жизни?
Хорошо, Матерь Жриц — удивился Правитель, осознав, что сейчас скажет.
Завтра я отдам распоряжение о начале строительства в Храме двух домов... больше не получится — заторопился , видя, как «незнакомая» ему Верховная Жрица собирается возразить - составь список необходимых работников. С благословения Отца начнём потихонечку, охо-хо-хо-хо.. столько дел, столько дел — покачал головой. Тень торжествующей улыбки тронула кончики обесцвеченных разрушительным временем женских губ:
Благодарю тебя, Владыка Острова, да покроет тебя тень святого Марьятта — жрица склонила голову, вовремя, ибо то, что она услышала следом прогнало радость с её лица:
Беспокоит другое. Объясни, Мать, отчего у меня на душе не хорошо? Почему мужчины, которых вы забираете на Служение не помнят о времени, проведённом у Вас. Речь идёт не об одном забытом дне, всего не упомнишь, но деревня на половину года отдаёт Вам лучших юношей и молодых мужчин, а возвращаются с Холма непонятно кто, имбицелы, которые, ох, как долго ещё не могут начать полноценно работать. Ходят полоумками, улыбаются и всё. Отчего? В каждом последнем потоке пропало по одному из них, а никто не помнит. В деревне помнят, а эти нет. Как такое может быть? И я ещё не спрашивал тебя, почему единственный найденный из пропавших мужчин труп был настолько изуродован. Только не говори, что этого, как его...Апопулло что ли, море изранило о камни. Утонувшие такими не бывают. Ответь.
Тишина в помещении оставалась тишиной. Правитель остановился, и обернулся:
Молчишь, Сифлана? Не хочешь что сказать?
Он увидел, как женщина расправила плечи и горделиво приподняла подбородок, заблестели глаза, но когда заговорила, голос её был горек:
Сифлана, меня называешь? Я так похожа на неё, ту. Посмотри на меня внимательнее. И на себя. Ты в цвету зрелый и сильный мужчина, а я? Не отводи взгляда, Правитель. Перед тобой дряхлая старуха. Моя кожа дряблая, как белая глина, сосцы увяли, волосы превратились в космы, а лет нам с тобой одинаково. Сифлана, называешь? А знаешь ты, каково это быть Сифланой. Ложиться под не любимого, обнимать ненавистного и... рожать, рожать, рожать. Всю жизнь. Каким был твой любимый Апопулло, ты знаешь? Его не могли остановить никакие зелья. Сёстры плакали и искали защиты у меня. Что я могла сделать? Ведь я пыталась говорить с тобой, Правитель, забыл?
Ножом полоснула горячечная речь Верховной Жрицы. Правитель прекрасно помнил, как отсмеялся на просьбу забрать Апопулло в деревню и запретить ему участвовать в Праздниках Стояния и Перехода. Жрицы готовы дать молодому насильнику любые зелья для успокоения его взбесившейся плоти. Он отмахнулся тогда. Генриэтты гневно продолжала:
Если его кто-то изувечил, туда и дорога извергу. Сёстры не станут оплакивать, душа его достойна мук...
– Довольно, Мать — Правителя накрыла волна гнева: разговор не состоялся - велю, Верховная Жрица, к завтру подготовить Тайную комнату к приходу Дара Моря. И к завтрашнему дню составить список необходимых материалов и людей для строительства помещений в Храме. Ступай. И ещё одно, сестра Генриэтта. Чтобы не пропал более ни один из избранных...

– Приветствую, друг — Максимиллиан опустился рядом с Леоном, выдохнул воздух - услышал, что кричал тебе я?
– Могу посетить Храм.
– Правитель передал волю. С синим флагом.
– Полдень...
– Да
– Сегодня?
– Когда сможешь.
– Очень хорошо. Меня будут ждать? Кто?
– Не знаю. Жрица. Первый раз в Храм попадёшь, не завидую, если честно.
– Почему?
– Увидишь сам, Странник.
– Что там особенного?
– Увидишь.
– Заладил: увидишь, лучше бы и не говорил... А книги, они где?
– В Тайной комнате...
– В тайной? Ты не говорил...
– А ты не спрашивал.
– Вот, что мне в тебе нравиться, Макси, это твоя говорливость. Не спроси, ничего не скажешь сам.
– Чего говорить?
– Про тайную комнату, к примеру. Почему ? А-а, верно, я не спрашивал?
– Не спрашивал.
– Тьфу, напасть. Ты, брат, даёшь... Ого, смотри, кто это к нам идёт?
У Максимиллиана спёрло дыхание. На опушке ореховой рощи появилась Марьяна, девушка направлялась к ним. Длинную рубашку опоясывал тонкий ремешок под грудью, как носят замужние женщины и девушки в «объявленной» любви, но волосы она не собрала в узел, не заплела и косу. Свободно распущенные они взлетали и опадали тяжёлой волной в такт мягким, мелким шагам. Марьяна улыбалась, за приоткрытыми в улыбке полными губами, резными, но ещё мягкими, наполовину детского рисунка, отчего лицо её выглядело невыносимо красивым, белела ниточка жемчужных зубов. Походкой девушки напоминала неуклюжего баклана, выходящего на берег, но, внешняя умилительность: лицо маленькой девочки и волнительные линии тела молодой вызревшей женщины, порождала эффект ровно другой — у мужчин включался механизм порождения фантазий. Марьяна остановилась от впавшего в ступор Стража и напрягшегося Леона в двух шагах, заложила руки за спину, — наполненные желанием груди с выпирающими сосками с готовностью явили себя мужским глазам— сказала:
– Приветствую, дяденька Максимиллиан и доброго здравия желаю тебе, Дар Моря. Хорошего солнца всем нам, пусть славится имя святого Отца. Агрона не видели моего - и, не дав мужчинам время усвоить смысла слов, попросила — можно мне с вами посидеть, я так устала искать. Ну, где он может быть, поешь его жук- древоточец? Не видели?
Девушка опустилась рядом с Леоном, но, выглядывая из-за его плеча, обращалась к Стражнику:
– Не пойму, куда мог деться Агрон? Его к нам на «орех» определили. Странно. Должен был сын «кирпичника» Густо, не давно умершего, Престо, а выделили моего Агрона. Дяденька Максимиллиан, не видел ты его?
Леон видел, как глотает что-то застрявшее в горле приятель, безнадёжно вперивший взгляд в песок себе под ноги, и поспешил на помощь:
-- Извините, уважаемая Марьяна, я занимаюсь с раннего утра, и могу уверить Вас, что пока ещё никто не прошёл по пляжу ни в ту, ни другую сторону. Вот лично Вас и Ваших приятельниц я имел счастье наблюдать, когда Вы шли на посадки, с тех пор никого, Страж пришёл сюда только что.
Девушка бросила взгляд огромных поразительных глаз на Леона; в груди молодого мужчины подозрительно что-то всколыхнулось. Страж прокашлялся в кулак: он сощурив глаза, смотрел теперь в море, отыскивая в голубой дали не что страшно интересующее его в эту минуту. Марьяна махнула рукой:
--Ну и пусть, прячется, ему хуже.
– А вдруг у него живот … заболел — внезапно пробубнил Максимиллиан, не отрывая глаз от навсегда выбранной точки созерцания горизонта — он и пошёл...
– Может — легко согласилась девушка — ой, слушайте, дяденька Максимиллиан, что я сейчас скажу. Представляете, вчера Криомегенния рассказывала, дурочка наша...
– Почему она дурочка - попытался встрять в щебетанье Леон, но девушка не слушала:
– Все знают, что ненормальна она. Так вот, Криомегенния заявила, будто в Храм вернулась Белая Жрица, которая жила здесь со дня творения, но, когда Остров нашёл святой Марьятта, она спряталась в Бездне и поклялась, что, как её саму Отец изгнал из дома, то и она уничтожит всех, кто разрушил её жизнь. И вот вернулась, чтобы исполнить проклятье. Она — девушка понизила голос — ест мужчин. Одного ей хватит на три года, а до этого два года Белая жрица будет высасывать у всех них души и пить их память. Когда ей захочется мяса, она выберет жертву и прямо руками разорвёт ему грудь, вот так — девушка накрыла ладонями холмики на своей груди и потянула руки в стороны — Леон увидел искоса брошенный взгляд Максимиллиана и, как он молниеносно отпрыгнул от восхитительного предмета соблазна — голос девушки опал до едва слышимого — она ест, кровь течёт между пальцев, она спешит и громко чавкает, отрывая огромные куски, потому что сердце нужно съесть пока оно бьётся. И самое жуткое, что покуда Белая Жрица съедает сердце, мужчина влюбляется. С каждым отъеденным куском всё сильнее, и не чувствует никакой боли, только любовь. Вот здесь — опять рука красавицы указывает на место, на которое приятели не смели смотреть - дяденька Максимиллиан, на самом деле, такое разве может быть? Я говорю, Криомегенния, ты спятила…. Вы куда, дяденька Максимиллиан?
Страж внезапно вскочил. Он замахал рукой, хрипя:
– Забыл совсем, мне пора идти к... ну... надо... короче надо мне. Не забудь, с синим стягом, слышишь, Странник .
Стражник, игнорируя удивлённый взгляд Леона, устремился в сторону рощи, откуда только что пришла Марьяна. Девушка в недоумении смотрела вслед убегающего Стража Острова. Растерянно пожала плечами, хмыкнула и повернулась к сидящему рядом Леону. Улыбка осветила её лицо:
Что с ним, Дар... – девушка легко осеклась — Моря. Что с дяденькой Максимиллианом случилось, как... думае... ете? Куда он такой взъерошенный помчался?
Марьяна откинулась назад, заведя руки: упруго обрисовались опоясанные ремешком груди, демонстрируя твёрдые, борющиеся с тканью налитые соски: материя топорщилась, от конусообразного мыска разбегались складки. Леон напрягся. То, что приятель «запал» на юную красавицу видно было не вооружённым взглядом. При встречах с Марьяной он тушевался, попросту становясь телёнком: не смел поднять глаз, в разговоре практически не участвовал, попадая всякий раз не впопад, если всё-таки пытался что-то говорить. Но нынче переплюнул самого себя, сбежал, не сказав пол-слова. Однако, девушка тот ещё фрукт. Совсем не гоже играть с человеком намного старше по возрасту. Максимиллиан не виноват, что влюбился. Леон остерегался Марьяны с самой их первой встречи. Почему, сказать не мог, но, кажется, сейчас ответ нашёлся сам собой. Он переживал, видя, как взбалмошная красотка с детской наивностью мучает друга, поэтому отношение его самого к ней можно было бы назвать осторожной защитой, но, признаться следовало, чертовка была аппетитной штучкой.
– Чего молчишь ты, Странник? - пробился в сознание голос девушки.
– Не знаю — медленно протянул Леон, вдруг обозлился, но подавил эмоции — послушай, Марьянна, ты бы не баловалась со Стражем, он как ребёнок.
К его удивлению, девушка весело рассмеялась:
Ещё какой, поэтому с ним легко. Дядя Максимиллиан хороший...
А ему — не удержался Леон?
Что ему? - нахмурилась Марьяна
Легко взрослому человеку, когда играют с ним, терзают? Задумывалась? - Леон чувствовал, что легкомыслие девушки его злит, медитирование испорчено, а сидеть неудобно, но позы не переменил, и глядел по прежнему прямо перед собой, словно вёл разговор с морем, а не с девушкой, сидящей рядом — у Макси жизнь и так -то не сложилась, в плане, что нет семьи, детей, ни назначенных, никаких. В моём мире таких называют «бобылями и жалеют.
А у Вас есть жена?
Нет.
Значит, и Вы «бобыль»?
Речь сейчас не обо мне. У нас, там — Леон кивнул подбородком - много больше возможностей встретит свою половину. Парень влюбился в тебя, знаешь?
Знаю, Странник —Леон непроизвольно повернулся, реагируя на резкую, почти грубую интонацию в голосе девушки, и увидел в упор направленный взгляд: глаза Марьяны — прекрасные тёмно-карие - потемнели, казались ещё красивее - откуда только появилась дополнительная краска — а знаешь, ты, как это быть рождённой Жрицей? Мне тоже отказано иметь семью и детей...
Но у тебя с Агроном «объявленная любовь», если я правильно понимаю?
А-а — махнула рукой Марьяна — видала я такую любовь. Что я дура, не понимаю, что к чему? Это Агрон верит, что всё взаправду. Парень есть парень. Расскажи — девушка вдруг расслабилась - Странник, как в Вашем мире любят?
Леон распрощался с любимой ассаной, опёрся руками о песок, вытянул ноги и приподнялся на руках, сел:
Ох, вопросики ты задаёшь. Дай помозгую... Любят люди, думаю, всегда и везде одинаково. У кого как получится, тут рецептов не может быть, но любовь одна для всех, это точно. Другое дело, как выходим мы из ненормального состояния. Здесь полное разнообразие. Кому везёт, и он несёт любовь до гробовой доски, но таких мало, уверяю, и в моём мире. В основном, привыкают жить вместе, понимаешь, любовь не бывает вечной. Да, ну вопросик у тебя? А ответь лучше ты. Вот, твой Агрон? Ты что же, не любишь парня?
Никогда.
Тогда почему...
«Объявили» нас?
Да
Мужики все глупые такие. Сам думай.
Ни фига себе. То есть, ты даже и не думала его любить... так-так, давай-ка расставлять точки... Ты согласилась на «объявленную любовь» ...
Я её сама сделала, Странник...
...потому что рождена Жрицей и знаешь, что...
простой жизни у меня не предвидится. Поэтому и решила пожить, как люди, пока есть возможность.
Так, и что?
Что что?
Получилось, понравилось?
Не-а
Отчего?
Агрон глупый
А-а-а...
Да нет, он обыкновенный, добрый, но дальше носа своего ничего не видит.
То есть тебе не хватает интеллектуального общения...
Чего?
Поговорить.
Ну, да. Так-то он хороший, ласковый, тёплый. С ним спокойно, но...
Скучно?
Да.
Со Стражем, значит, не будет так-то?
А ты видел, какой он волосатый? Глядеть страшно.
Понятно, волосы, это главное.
Странник, я считала, что ты поумнее, вон сколько всего придумал. А ты такой же. Как все. При чём здесь волосы? Я пожить хочу, прежде чем меня уведут в Храм, не что не понятно. Эх, ты...
Девушка попыталась встать, но Леон остановил, тронув её обнажённое плечо. Необычайная гладкость и мягкость девичьей кожи поразила, он отдёрнул руку:
Извини, подожди, пожалуйста, я не хотел обижать тебя никак. Просто переживаю за друга, он мучается...
Успокойся, Странник, не нужен мне дяденька Максимиллиан, забирай себе. Только скажет он спасибо за такое твоё участие, подумал? Эх, Странник. Мне год всего и остался...
Она поднялась и стояла, высясь над Леоном. Освещённые со спины, просвечивали сквозь рубашку тёмные очертание стройных ног:
Скоро синий стяг, Странник, не опоздай в Храм. Храни тебя море.
Девушка зашагала к роще, откуда неслись крики: «Марьяна, Марьяна, ты где»?

...Леон остановился у раскрытых настежь ворот Храма. Задолго ещё, одолевая нескончаемый подъём, и приближаясь к колоссальному по масштабу Острова сооружению, его заинтриговал, и он напряжённо стал вслушиваться, неуловимо возникший шум, слабо нараставший с каждым десятком пройденных вперёд шагов. Вначале незнакомый звук не был похож ни на что. Леон вслушивался, определяя для себя, что мог бы он обозначать.. Постепенно посторонний звук обретал форму - скороговорка быстрой речушки на фоне мерных низких вздохов моря - постепенно превращаясь в плавающий шум, а у самых ворот став гулом: сплошным, ворочающимся, со всплесками человеческих голосов. Мимо недвижно стоящего Леона заскользили неповторимой походкой «корзинщики». Они кивали в знак приветствия - упёртый в грудь подбородок на мгновение отрывался от своего постоянного места нахождения— сверкали частые улыбки. Люди склонялись под весом заполненных доверху высоких корзин, возникали в гигантском открытом проёме стены, тяжело ступая, ввинчивая пятки в жаркий песок, направлялись по белой дорожке вниз, в деревню; другие наоборот, прыгающей, на грани непристойности походкой исчезали в квадратной полутьме входа в Храм. Высящаяся перед ним преграда привела Леона в изумлённое восхищение. Оглядывая стену он оценил мощь ритуального сооружения. Снизу, из деревни, Храм виделся в меру пространным, относительно высоким. Но сейчас, вблизи его размеры подавляли. То, что с побережья казалось природной линией вершины холма на деле ею и оказалось, однако не совсем. Склон был полностью изрыт. Сегменты, пчелиные соты, объёмные, не выровненные пазлы, не до оконченные кубики... Леон подбирал определения. Что ещё напоминала стена? Боле всего она походила на склеенные в беспорядке под разными углами спичечные коробки. С оценкой трудностей, с которыми строился Храм — доставка десятков тысяч блоков и кирпичей от самого моря, приготовление сотен тонн известь-соединяющего раствора, затраты человеческого времени и здоровья на воплощение в жизнь архитектурного колосса, культовое сооружение, к которому приблизился Леон не имело сравнений ни с чем в его прошлой жизни. Но главной особенностью Храма оказалось, что он не был окружён стеной, и рос не ввысь, как полагается зданию, а «уходил в землю». То, что снизу казалось и стеной, и фасадами домов превратилось в глубоко изрезанный склон холма. В Храме вовсе не оказалось зданий — все дома были вырыты, но они не были пещерами. Помимо чернеющих входов внутрь, жилища, которые Леон видел через сквозные, никак не прикрытые ворота, обозначались начатыми, но будто специально брошенными вырезаться прямо в холме углами долженствующих быть в будущем стен. У Леона, чем дольше он вглядывался в подобное новаторство, тем больше создавалось ощущение, что задуманное первые строители Храма не успели довести до конца, а в последствие неизвестный гений от архитектуры решил использовать обычную не достройку в целях чисто дизайнерских. Получилось странно, но взгляд притягивало: не что футуристическое, сплав рационального кубизма и приспособленческой необходимости. Впрочем, на том стоит и строится любая архитектура при недостатке финансовых и материальных средств. Удивительно, но даже крыши храмовых сооружений оказались тоже лишь наполовину делом рук человеческих: сам склон служил защитой от непогоды. Единственными до конца доведёнными оказались водоотводы, видимо служившие направляющими руслами, по которым вода с небес направлялась скорее всего в скрытые внутри помещений резервуары. Траншеи этих каналов рисовали сложный орнамент, и помимо прямой задачи, собирать воду, являлись ещё и декоративным элементом, единственным художественно-прикладным украшением проекта. Леон восхитился мастерству зодчих; ни одним неверным вмешательством они не разрушили цельность природного ландшафта. По другому, сразу сообразил он, и быть не могло, ведь для прочих, не относящихся к функциональной необходимости целей, расходного материала у людей не было. Зато изящество связки - рациональность и минимизация внешнего оформление культового сооружения - оказались выше любых похвал. Открылась и природа шума — она оказалась звуковой завесью, порождённой деятельностью большого количества людей в ограниченном пространстве. Привыкнув к полной тишине в деревне, когда шумовую картину создавали исключительно свист ветра, дыхание моря и смягчённая расстоянием жалобная перекличка чаек над далёкими скалами, редкие человеческие переклики, сопровождавшие неторопливую хозяйственную деятельность, здесь на Леона обрушился ком звуков, в котором мешались выкрики и детский плачь, ввысь взметались женские голоса: чистые, высокие и пронзительные. Не прекращались странные — бубух-бубух- гулкие объёмные удары. Кто-то кого - то звал; воздух резало: «инетта, инета, инетта». Звяканье, громыханье, какой-то дребезг, другие, абсолютно не опознаваемые звуки напомнили Леону характерную палитру гула суматошной жизни городов родной …........ с той разницей, что на Острове отсутствовал чемпион по выработке шума — автомобиль. Но ассоциативно похоже было очень. Леон ждал, полагая, что к нему выйдут. Но время шло, мимо сновали «корзинщики», а его не звали. «Что же — решился он — если гора не движется, надо идти самому». За носильщиком с пустой корзиной он направился в проход, ведущий за стену, где его удивление возросло ещё больше. Со стороны виделось, что вход внутрь есть самый, что ни на есть обыкновенный. Дверь, толща стены и всё. Но учёный оказался не прав - попал он в самый настоящий туннель. Пять, шесть, семь... девять шагов в ограниченном и тёмном коридоре с низко нависшим над головой арочным потолком. «Если хорошенечко подпрыгнуть, рукой достану» — оценивал высоту прохода Леон, стараясь сильно не отставать от раскачивающейся впереди спины «корзинщика». Вслед тому выбрался на яркий свет, где благополучно и потерял своего проводника из виду, так как встал, остолбенев от новой неожиданности, возникшей перед глазами. Влево и вправо от входа уходили, опоясывая границу Храма... «ежи». Самые что ни на есть противотанковые, шагнувшие сюда из книг и фильмов о войне. Заострённые к верху каменные стволы широкой лентой непреодолимой преграды для всего, что могло бы посягнуть на границы Храма - «шагов пять» на вскидку прикинул Леон, выходя из неожиданной прострации - ползли вдоль «вырытой» стены в обе стороны, скрываясь за поворотами, а над его головой висла поднятая тяжёлая дверь, выполняя, по видимому, дополнительно роль гигантского козырька - защита от солнца. Он внимательно осмотрел заградительную фортификацию. Каменные столбы, схожие на вид с банальными зубочистками, только в человеческий рост, были скреплёны между собой классической «чашечкой» - паз в паз - полностью аннулировали любую возможность атаки с вверху, хотя сама «вырытая» стена была не очень высока, два его роста и всё. Но наличие «колючих» каменных заграждений гарантировали не проницаемость. «Граница на замке- качал головой Леон - интересно, от кого они таким образом защищались, или... готовятся к защите. Не так всё просто в здешних краях, оказывается» До него дошло, что и колючий кустарник растущий в круг всей вершины холма, а стало быть и Храма, та же защита, иначе сколько можно было бы высадить на их месте орехового дерева. Дорога, соединяющая Дом Стражника с Храмом, и та заключена под охрану терновника. Леон не раз видел, как садовники чистят и поливают кусты и не придавал значения — местные обычаи — но вот он миг истины - ощетинившийся «ежами» и колючками от неизвестной угрозы Храм. «Дела» - повторил Леон и вышел из тени подвешенных ворот. Заинтересованный феноменом — висящие в воздухе ворота - попытался найти крепёж, на котором держалась гигантская дверь, но не увидел ничего, хотя, судя по толщине, вес её должен был быть чудовищным. Однако, висели ворота, словно сами по себе. Лингвист в очередной уже раз качал в восхищении головой; механизм крепления спрятан от любопытных глаз: секрет, военная тайна. Леон прошёл полосу заграждения с «ежами» и... резко, будто на что-то наткнулся, остановился: его накрыло невероятной силы шумом - это бурлила мощённая булыжником площадь, на границе которой он оказался. Профессор оторопело «забегал» глазами по сторонам, пытаясь зацепиться за что - нибудь неподвижное, напрасно, шевелилось всё. Просторная площадь кипела. Вся правая её сторона спряталась под навесы, где и протекала бурная деятельность представителей рода человеческого — родителей звуковой какофонии. Леону открывшаяся перед ним картина тут же ассоциировалась с муравейником, и первое, что сразу выделилось, бросалось в глаза, это присутствие в человеческом океане огромного, подавляющего сознание, детей. Их было несколько десятков и существовали они везде. В песочницах под присмотром служительниц ползали совсем карапузы, занимаясь тем, что утаскивали друг у друга лопатки и ведёрки: здесь властвовал всеобщие рёв и слёзы, на которые стоически не обращали внимания воспитательницы. Вокруг и через песочницы бегали детишки постарше, возвращавшиеся на свои места лишь после неоднократных грозных окриков надсмотрщиц. В глубине навесов, ближе к жилищам расположилась, насколько мог судить Леон, самая настоящая школа. На низеньких скамеечках сидели ребятишки учебного возраста, перед ними расхаживали жрицы, объясняя и вычерчивая на закреплённых на тонких столбцах досках невидимые знаки. Но, не смотря на вселенский шум и движение, хаоса профессор не обнаружил. Перемещения людских масс было дисциплинированно, места под навесами разбиты на сектора. Носильщики ходили по предназначенным для них проходам. Поражало другое, все детишки, включая зрелых: подростков и вполне сформировавшихся девушек играли или учились будучи совершенно голыми, не мало не смущаясь данным обстоятельством. Хмыкнув, Леон перевёл взгляд на другую половину площади, залитую полуденным потоком свирепого уже в этот час солнечного света. Перед ним лежало открытое и совершенно пустынное пространство. Три колодца, подобных тому, что стоял во дворе дома Гертруды, но много больших в размерах. И всё. Дальняя граница «пустыни» контактировала с «вырезанными» домами, из чёрных дыр входов которых постоянно кто-нибудь выходил, для того только, чтобы скрыться в соседних, таких же чёрных проёмах. В основном это были жрицы и корзинщики. Но явился миру и совершенно голый молодой мужчина. Выйдя на солнечный свет, какое-то время он стоял, подставляя лицо солнцу, обхватив себя за плечи, покачиваясь и почёсывая подмышки. Его, казалось, никто не замечал, а он сам, похоже, вышел для того лишь, чтобы согреться, поскольку, спустя короткое время мужчина зевнул, разомкнул и расслабленно потряс руками, повернулся и исчез в тёмном зеве, из которого появился. Леон ещё раз внимательно окинул взглядом открывшуюся картинку, отметив с интересом, что между соединяющимися водотоками на каждой «крыше» вырыт маленький бассейн, заполненный водой. Подумал - « запас воды для ежедневных нужд». Более ничего примечательного не заметил. Голая площадь без каких-либо материальных — памятников, стел, других монументов - признаков, указывающих на то, что здесь находится молильный дом - сердце Острова. «Надо искать Верховную Жрицу» - досадовал Леон.
Внимание привлекла одиноко стоящая жрица, стройная и, хотя фигуру её прятал просторный серый балахон, ощущалось, что служительница весьма молода. Девушка стояла спиной к Леону, наблюдая за самыми маленькими карапузиками, что копошились в песочнице возле, поскольку сразу направлялась к начинавшему плакать малышу, склонялась над нарушителем спокойствия и, о, чудо, плачь тут же прекращался. Едва ли не самая спокойная песочница во всём детском саду. К ней и направился молодой учёный.
Извините, уважаемая — обратился он к обладательницы серого балахона — где мне можно найти...
Монашка медленно — киношный приёмчик - успел подумать Леон, перед тем, как сердце ухнуло вниз, а стеклянный звон заложил уши...


Конец девятой главы.