Самая темная ночь - 9-я глава

-9-


-… Орест Иванович, доброе утро!
- Здравствуй, комара-де (camarade) Ожан.
- Они крепко пожали друг другу руки.
- Я снова пришел навестить моего нового брата. Как его дела?
- В сознание еще не приходил.
Но выглядит уже лучше. Ничего поправится, он крепкий парень. -
Заведующий посмотрел на часы.- Ну, что ж у меня есть еще несколько минут, я тебя провожу.
В дверях в палату они столкнулись с больничным священником.
Заведующий склонил в приветствии голову и крепко пожал протянутую руку отца Николая.

Ожан следуя его примеру, тоже почтено поклонился.
- Вот веду своего коллегу, нашего иранского друга, поближе познакомиться с тем, кому он в тяжелую минуту отдал свою кровь. –
Представил Ожана, Орест Иванович.
- Ну, что ж благое дело не останется не замеченным Всевышним. –
Батюшка с любопытством всматривался в лицо иностранца.
- Сегодня мы помолимся за ваше здоровье и за быстрое выздоровление вами спасенного. Как имя несчастного?

- Мы уже три недели это выясняем, отец Николай, но дело это не простое.
При нем ничего не было кроме денег. Следователь тоже руками разводит, мы все ждем, когда он в сознание прейдет.
- Ничего, с Божьей помощью, и с вашим умением все получится.
Пусть Божье благословение будет с вами и вашими родными.
Батюшка кивнул и направился в другую палату.
За ним последовали две еще не совсем старые женщины в белых платочках и с пакетами угощений для больных.

…Небольшая палата, в которую вошли медики, была до отказа напичкана современной аппаратурой, на кровати у окна не подвижно лежал парень с плотно забинтованной головой и лицом, рядом с ним сидела молоденькая медсестричка, она подсоединяла ему новую капельницу.
На соседней кровати лежал мужчина лет сорока с обреченным видом, он отрешено смотрел в потолок, на его груди поверх одеяла, лежала в новеньком переплете книга.
- Здравствуйте, Орест Иванович! -
Поспешила поприветствовать заведующего девушка, одновременно отвечая усмешкой и на приветливую улыбку Ожана.
- Как дела у нас, Марина?

- Все также... Антон Герасимович…-
Она кивнула в сторону соседней кровати.
- Отказывается по-прежнему принимать пищу.
С ним вот батюшка беседовал и старушки, сколько вкусного ему принесли, и Евангелие подарили. Они так пытались его успокоить и поговорить, но, он в ответ ни слова не произнес.
- А родственники объявились?
- Нет, отец у него старенький, далеко в деревне живет.
…А жене, сколько не звонили, все трубку бросает. -
Почти шепотом уже добавила совершенно расстроено медсестра.
- А здесь, что нового? - Врач кивнул на парня.

- В сознание не приходил. Все стонет и ворочается.
Иногда приходится прижимать к кровати, чтобы не свалился.
Орест Иванович, просмотрел карту назначений, висевшую на спинке кровати.
Сделал новые записи, передал её медсестре.
Та, кивнув головой, вышла из палаты.
Врач взял высокий табурет и подсел к кровати Антона Герасимовича.
- Ну, что солдат? Все в партизана играешь? Не навоевался ещё?
– Ты зачем отца Николая обидел, в молчанку играть с ним вздумал, думаешь, он ничего не понимает, в теплоте да в сытости прожил, брюшко себе на людские пожертвования наел?
Ошибаешься! Я не знаю где ты, свои шрамы заработал, а про его четырежды штопаное брюхо я все знаю, и орденов у него поболи, нашего с тобой будет. –
По лицу Антона промелькнул интерес к сказанному доктором.
– И в поповскую одежду он не просто так вырядился, теперь он свою службу в духовном звании несет, в воинстве Божьем теперь он служит. –

Антон тяжело вдохнул, но продолжал молчать.
- Ну что же дело твоё, ты сам хозяин своей жизни.
И захотеть жить, тебя ни кто не заставит.
И высокопарные речи я тебе произносить не собираюсь.
...Ты только ответь мне на один вопрос.
Там, где ты служил, ты тоже смысла жизни не видел?
Если да, тогда зачем я с бригадой двое суток боролся за твою бессмысленную жизнь? Почему когда она висела на волоске, ты цеплялся за неё?
А когда Бог даровал тебе спасение, ты отвергаешь её?
...Тебе плохо... Ты, несчастный?

... А ну, давай-ка я отвезу тебя в ОнкоЦентр.
В детское отделение. Где матери рвут на себе волосы, и готовы убить себя, лишь бы не видеть, как угасают их дети!
Они-то крошечные и не видели и не познали еще жизни.
Но они борются, они терпят, не выносимые муки переносят.
Разве сравнишь их страдания с твоими?
А как ты думаешь, их матерям жизнь тоже кажется бессмысленной?
Ты хочешь с этими матерями местами поменяться?

...Отвечай? Трус! ...Уйти из жизни много геройства не надо.
А вот выжить и дать еще возможность пожить своему отцу...

– Антон продолжал молчать, глядя в потолок, но кулаки сжимал до хруста в суставах, а доктор продолжал:
- Посадить еще возле хаты его вишню, накормить голодного, бездомного ребенка. Слабо!?
Ты ведь крепкий солдат, бывалый.
Оловянный солдат можно сказать! И ты, именно ты, как никто другой знаешь, что больше счастья нет, чем помочь несчастному сироте?
Так помоги! Вставай и помоги! –

Лицо Антона дернулась как при конвульсии, и до сих пор сухие его «оловянные глаза» утонули в горестном озере. - Может это будет смыслом твоей жизни.
Может тот несчастный ребенок, которому ты сможешь, стать отцом, ждет тебя и только на тебя надеется.

И тут солдат вцепился обеими руками в книгу и заскрежетал зубами, и из глаз его сначала проступила, а затем и выкатилась вибрирующая капля, и застыла, словно крупный шарик ртути, и дрогнуло и смягчилось от этой слезы его окаменелое не чувствием сердце, и потекли жгущие слезы, и оросили душу зачерствелого солдата…
Ожан стоял как столб, он был потрясен, но боялся нарушить тишину, воцарившуюся вдруг в палате.
Антон плакал все сильнее и сильнее, прикрываясь по-мужски рукой.
Доктор достал газету развернул её и показал ему.

- Вот, лежи и смотри не в потолок, а смотри на эти детские лица!
Найдешь в них то, что сам потерял, скажешь!-
Заведующий уже говорил спокойно по-отцовски ласково.
- Я обещаю, что все, для тебя устрою. Слово боевого офицера.
Антон не отворачивался уже и не прятал своих мокрых глаз, он с большим уважением пожимал протянутую руку врача, и, взяв газету задрожавшей рукой, попытался рассмотреть, хоть что не будь в ней, но только влажные брызги расплывались по фотографиям бездомных детей.

В палату тихо вошла медсестра, с лотком наполненным шприцами и лекарствами.
-Марина, этого накормить! –
Орест Иванович жестом словно пригвоздил Антона.
- И хватит ему капельницы ставить и панькаться с ним. Он, пошел на поправку.
Девушка чуть не подпрыгнула от радости.
- Антоша, какой ты молодец! Я знала, что ты справишься.
И у меня для тебя подарок! - Медсестра достала из кармана конверт;
- Вот письмо от твоего отца!
- Откуда он…? - Произнес Антон первую фразу за несколько недель;
- Я, ведь ему столько лет... –
И он взял руку девушки и поцеловал ее в теплую ладошку, прижал к своей щеке, а затем, прикрыв ею свои глаза по-детски всхлипнув, заплакал, но это уже были слезы благодарности.

- Это я ему написала Антоша. – Девушка годилась ему в дочери, но она с такой любовью, мягко по-матерински гладила седую голову боевого офицера, ворковала и тоже незаметно плакала.
– Ну…, это когда ты еще без сознания был.
Спрашивать то не у кого было.
А теперь ты ему сам напишешь, правда, Антоша… -
Он посмотрел ей в глаза и она, смутившись, поправила себя.
– Герасимович. А, вот здесь я сложила все твоё богатство. -
И Марина показала ему коробочку с письмами, и фотографиями, медалями и значками, он принял из ее рук пахнувшую еще сладостями коробочку, понюхал ее и улыбнулся.

– Вишней пахнет… Домом…
- Правильно! – Обрадовалась Маринка.
– Там была вишня на коньяке. Но тебе Антошенька, нельзя.-
Она щебетала без умолку, все, ему показывая и рассказывая, и про то, как его привезли, грязного и оборванного и что происходило с ним во время операции, и про то, что случилось с ним, когда он был без сознания.
Помогла ему сесть, поправив ему подушку.
Принялась его кормить фруктами и соком.

Понаблюдав за её суетой, доктор пожал руку ординатору и тихо вышел.
Ожан наблюдая такую картину со стороны, слегка смущался, поэтому пересел к окну, и уже оттуда с улыбкой следил за радостными хлопотами молодой медсестры.
Антон, как ребенок открывал рот, с удовольствием ел то, что клала туда ему Марина. Улыбался, слушая, как она читает письмо, и время от времени вытирал навернувшиеся слезы.
А девушка все говорила, что-то показывала, кого-то изображала, то, надувая щеки, то, выпячивая губы. И при этом сама заливалась радостным смехом.
Голос у неё был громкий, и смеялась она заразительно.

Внезапно Ожан вскочил, он увидел открытые глаза парня, что внимательно за ним наблюдали, от такой неожиданности, перс заговорил на своем родном языке, и жестами стал указывать на своего "крестника".
На секунду в палате снова воцарилась полная тишина.
Все смотрели на парня, а тот сквозь узкие щели бинтов настороженно смотрел на них, хлопая ресницами и не чего не понимая.
Марина, ойкнула, положила фрукты в руки Антону, не глядя на него, тихо произнесла:

- Сам, теперь сам Антоша... Герасимович.
Ты уже большой. Сам кушай! - Подлетела к очнувшемуся парню, наклонилась, слегка коснувшись его руки нащупывая пульс.
Заглянула в глаза, улыбнулась.
Ей в ответ тоже попытались улыбнуться.
Но, ощутив боль, парень застонал.
И Марина еще раз ойкнула, спохватившись, выскочила с палаты.

Ожан от переполняющих его эмоций, вел себя неадекватно, он продолжал, что-то восторженно парню объяснять, переходя с фарси на французский и на оборот, при этом эмоционально пожимая ему то, одну то, вторую руку, наклонялся и, заглядывая ему пристально в глаза, одаривал его своей белозубой улыбкой.
Вскоре в палату быстрым шагом вошел заведующий в сопровождении других врачей.
Он наклонился над парнем, подмигнул ему и тихо сказал:

- Все в порядке, сынок. Ты в больнице, я твой врач.
Теперь все будет хорошо. Ты можешь говорить? -
Больной попытался качнуть головой, но застонал.
Орест Иванович посмотрел на Марину, но та уже без его распоряжения, готовила обезболивающую инъекцию.
Никита, сделав усилия, прошептал:

- Мне снилось, что я летел в самолете, и он взорвался.
Я упал в воду и меня подобрали люди, и они говорили на чужом языке.
Я их не понимал, мне было страшно.
Я так рад, что понимаю вас, доктор.
- Ишь, какой разговорчивый. Как тебя зовут парень?
- ... Я думал, вы знаете? Я... не помню. -
Парень сделал усилия всколыхнуть свою память, но не чего не вспомнив, устало прикрыл глаза, и прошептал:

– Ничего не помню. Словно я только что родился…
- Ну, вот и хорошо, что заговорил, а остальное дело времени.
Даст Бог, вспомнишь. Сейчас тебе Марина сделает «вливание», ты опять поспишь, а потом обсудим, кто есть кто? -
Доктор дал новые указания медсестре и, подхватив разгорячившегося иранца под руку, направился к выходу. Настроение у него было приподнятое, он улыбался.

- Ты что Ожан, русский язык забыл? Чуть больного до смерти не напугал. Придется психиатра ему вызывать.
- Я не хотел это от радости. Док, а с чего вы обычно начинаете реабилитацию таких больных? А, Эмерте ему делать будем?
- Ну-ну, вижу уже твою хватку.
Кое-что ему сделают уже сегодня.
Завтра ты все увидишь сам, потому, что сам этим и займешься.
А, психиатр ему по любому нужен.
Они направились в кабинет заведующего, обсуждая как вкуснее приготовить завтрак. День начинался удачно, и врачи решили отметить это чем-то вкусненьким.
Марина отсоединила не нужную аппаратуру и, сделав не обходимые процедуры парню, выпорхнула за дверь.

А, Антон, повернув голову к соседу, дружелюбно ему сказал:
- Твой диагноз, парень, как и мой: "длительное бессознательное состояние", только ты три недели в нем находился, а я с тех, пор как вернулся с войны…
Ну, сейчас вокруг тебя забегают.
…Слушай друг. Вот гляжу я на них, и удивляюсь.
Молодые, здоровые ребята. Ведь столько соблазнов, столько перспектив заниматься более доходным делом.
А они возятся с нами. И притом, делают это от чистого сердца.
Я видел их лица, как они искренне радуются за каждого выздоравливающего.
И как они страдают, по настоящему, когда им не удаётся, кого-то спасти.
В нынешнее время, когда милосердие задушено жаждой наживы...

…Никита слушал размышления соседа, и чувствовал, что его собственное тело, куда-то уноситься.
Сначала, возник гул в голове и постепенно он усиливался, а тело вяло покачивалось. Затем палата закачалась, но сильнее, и вскоре понеслась вращаться уже вокруг тела. Слова говорившего звучали то тише то громче.
Затем звук в голове стал нарастать, а его тело стало вдавливаться в кровать от сильных вращений, и нестерпимо громкого звука.
А сосед, молчавший долгое время стремился рассказать ему все, что знал о персонале.

... Маринка, такая славненькая, когда дежурит, ни на минуту не уснет, все вокруг нас порхает.
Я видел. Я ведь не сплю по ночам. Не могу.
Так лижу, притворяюсь. Думал, что меньше бегать вокруг меня будут.
Ага, она, то ко мне подбежит, подушку поправит, то к тебе, капельницу проверит, ладони тебе разотрет.
На секунду выскочит за дверь, и снова возится с нами.
Думаю, зачем ей все это? Все равно никто не видит, ляг себе поспи. Так нет...
Они все тут такие чудные.
…Орест бы других и не держал.
А сегодня праздник у них будет. Ты, к жизни вернулся....

...- К жизни... К жизни... -
Повторялись слова с нарастающим звуком.
Никиту уже крутило как в центрифуге.
Вибрация была такой силы, что он схватился за края кровати.
Хотел пошевелиться, но тело вжалось в кровать, а голова налилась свинцом.

...-И ты думаешь, им за это хорошо платят?
Нет, им подолгу зарплат вовсе не платят или гроши, эти ребята за нами ухаживают из милосердия.
Словно мы им близкие или родственники...
Наступившая пауза немного облегчила состояние Никиты, но вибрация не прекращалась.

- ... Им конечно пациенты и деньги дают и подарки.
Так что ты думаешь, они их раздают таким как я.
Таким, к которым некто не приходит или ни чего не может принести.
Больница эта бедная. Но ребята тут работают мировые.
Вон и письмо вместо меня написали.
И туалетные принадлежности купили и бельё.
Меня с улицы сюда доставили. Практически мертвого с помойки привезли.
Гангрена у меня на обеих ногах была...

Вибрация и боль, была не выносима, тело Никиты судорожно дергалось, а завершилось все приступом тошноты. Запищал какой-то прибор, и в палату мгновенно вбежала Марина.
Быстро повернула парня на бок, из-под кровати выдвинула таз.
Звук, которого, взорвался громом в мозгах Никиты.
Он слышал уже много голосов суетившихся возле него.
Затем его руку оголили, сделали укол.
От чего вращение потихоньку прекращались, голоса стали слабее.
И вскоре вовсе исчезли.
Тихое покачивание перешло в сладкое убаюкивающее движение.
Парень крепко уснул...