"Краб" флота российского

ОГЛАВЛЕНИЕ



- Оглавление ………………. стр. 1

- Пролог, или – на затравку… ………………. стр. 3

- Кто и где пасет белых медведей? ………………. стр. 4

- А почему полуэкипаж? ……………… стр. 9

- Белое, синее и цвет хаки. ………………. стр. 14

- Хлорка, горчица, вода и подзатыльник для
лучшего пищеварения. ..…………….. стр. 22

- Что значит «в расход», или особенности
флотской халявы. ……………….. стр. 27

- «…Запомню я сторожевые корабли…»,
или – женщины тоже люди! ……………….. стр. 32

- Сколько человек живет в шпигате? ……………….. стр. 38

- Посвящение, или – полтора литра на нос. ……………….. стр. 44

- Маслопупы, рогатые и так далее. .……………… стр. 50

- Прикосновение к истории, фрегат «Паллада» .……………. стр. 56

- Некоторые нюансы флотского шика. ………………. стр. 58

- Каплей Степанов. ………………. стр. 63

- Здравствуй море, вот и я! ……………….. стр. 68

- С чем едят «собаку»? ……………….. стр. 72

- Боцман Мунаев и истинные размеры его души. …………... стр. 77

- Экскурсии бывают разные и пособники
империализма тоже. ……………….. стр. 85

- Что общего между флагами расцвечивания
и … жареным минтаем. ……………….. стр. 91

- «Мы в кильватерном строгом строю…»! ……………….. стр. 97

- Прелести сугубо флотских забав. ……………….. стр. 103

- Послесловие к празднику, или – взамен
абстиненции. ………………... стр. 111

- Боевое дежурство – это вам, не семечки лузгать! …………. стр. 117

- На Курилы без курева. ………………. стр. 124

- Япона мама, и праздник живота в ее честь. ………………. стр. 130

- Немного про осень и осенние приятности. ………………. стр. 140

- «По первому сроку оденьтесь, братишки…» ………………. стр. 145

- Ну что, Посейдон, потрындели и будя… . ………………… стр. 152

- Синяя панацея лейтенанта Пузика и …
старший матрос Берёзка. .………….…………. стр. 157

- Ремонт корабля – дело ответственное,
но … очень приятное. ………………. стр. 162

- Вторая зимовка, или – в преддверии
выстраданных привилегий. ………………. стр. 172

- Ну, вот и поговорили…, как бы – эпилог. ………………. стр. 175






















Вячеслав Гнусарев


«КРАБ» ФЛОТА РОССИЙСКОГО

Краб – морское животное отряда Decapoda.

«Краб» - на Военном Флоте, моряк последнего года службы. То же самое, что «дед» в Армии. Только, до заслуженных привилегий приходиться потеть на год больше.



ПРОЛОГ,

ИЛИ - НА ЗАТРАВКУ…

Известно, память бывает разная. Девичья, к примеру. Или злопамятство, как особая категория. Есть и мужская память, тоже со своими особенностями. Да, да. И данный факт авторитетно подмечен психологами. Мужчина, в отличие от суженной, с трудом вспомнит даже день собственной свадьбы. Не говоря уже о столь основополагающем и трепетном, по мнению дражайшей половины, моменте, как первый поцелуй. Когда впервые сказал «Люблю!». Какой класс закончил сын – туда же. Но он никогда не забудет годы ратной службы! Ночью разбуди. Даже если отдавать долг Родине пришлось с лопатой в руках в малопочетном стройбате. Ну а вдруг появится благодарный слушатель, да под сто граммов, то и вовсе, рассказы о геройствах под присягой готовы изливаться безостановочно. Только слушай и удивляйся. Именно о геройствах, и никак иначе.
Причем у каждого воина запаса имеется в заначке собственный набор баек. Правда, похожи они друг на друга, как братья-близнецы. А если свести к единому знаменателю, получится типа: «Я самый умный и шустрый в роте (в батарее, в команде и так далее, по надобности), с отцами-командирами на короткой ноге. В силу несомненных личных заслуг и качеств». Короче, Вася Теркин эдакий. Ну, как на этой унавоженной почве, не зацвести орхидеями, самой изощренной фантазии?
Бывалые, слушая, понимающе ухмыляются. Уличать не берутся. Ибо каждый уже приготовил и ждет очереди выдать собственное. А если терпежу нет, случается и наперебой:
- Представляете, в парогазовой торпеде, девяносто литров чистейшего спирта! Так мы …
- Это что, мы с дружком один раз, танк хотели продать, но …
- А я на посту стою, гляжу, лейтенантика нашего жена, туда-сюда, шасть-шасть мимо ворот. А красивая, зараза. Я автомат, значит, в пожарный ящик с песком, и …
- А у нас на губе старшина был – зверь! Так вот …
Непосвященные только ахают, однако верить обязаны априори. Да и как проверить? Оно то и вдохновляет бывшего бравого служаку.
Только вот никто не расскажет о том, как поначалу ощущал себя голодным волчарой, готовым за горбушку выдраить всю казарму. С маминых пирожков, да на казенные харчи то! Как прятал в карман лишний кусок сахара. И это занимало сознание куда больше, чем необходимость мытья ног перед сном. Или шеи. Что там подружки, оставленные на гражданке. Впрочем, за гигиеной зорко следили старослужащие. Часто в грубой форме проявлялось, но зарастать грязью не позволяли никому. Опять же, заботясь о себе исключительно – дабы не нюхать непотребное. Что при реальности скученного жития в тесном кубрике, наверное, тоже было немаловажным.
Однако в чем стойкость подобной памяти? Видимо без психолога здесь вновь не обойтись. Был у меня знакомый. Кроме как дипломированный, еще и увлеченный на этом деле. Он то и разложил мне все по науке. Оказалось проще пареной репы – вовсе не женитьба делает из юнца мужчину. Нет! Тут родные стены. Любовь-морковь, эйфория от которой проходит быстро. И, никакой романтики. Лишь серая перспектива, остаться до конца дней своих правильным мужем и отцом. Геройство в том, чтобы приносить деньги и выносить мусорное ведро? Нет места для него. А нет места, нет и необходимости, чтобы хранить в памяти череду похожих друг на друга дней. Удел женщин, в силу их особой чувственности и способности идеализировать тебя по-своему. Против твоего же желания.
Другое дело – служба! Где, на смену явно задержавшемуся детству, не смотря на гонор, сигарету во рту и первую, робкую еще, щетину на щеках, начинает выкристаллизовываться характер. Без мамы, без папы. Без жены – о существовании кандидатки на это место, ты вообще пока не догадываешься. В мужском коллективе, где как в волчьей стае, слабостей не прощают. Выстоял – честь тебе и хвала! Вырастаешь в собственных глазах неимоверно. Оттого и память цепко держит эти моменты. А фантазия, непременно, норовит разукрасить в цвета гвардейской ленточки, даже банальнейший эпизод чистки картошки. К примеру. Хочется рассказать, хочется похвастать – вон каким молодцом я был! Не Аника–воин. Нет! Мужик настоящий, без изъянов! Был. Ну а раз был, таковым и сейчас являюсь. А что жена пилит, обыденность заела – мелочи жизни. Тем более, острее желание окунуться в то время. Где без допусков и оговорок, казался себе самоценным вполне.
Впрочем, ежели и впрямь служил честно, имеешь на то полное право.




КТО И ГДЕ ПАСЕТ БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ?

Повестка из военкомата. Клочок невзрачной серой бумаги. Ждал я ее, со дня на день. Как и остальные бывшие одноклассники. А когда пришла, когда взял в руки – опешил. На пару мгновений, не более, но все равно. Может потому, что такая честь выпала мне первому из друзей?
Прочел: «Призывник Гуров Александр, вам следует явиться в ….»
Приободрился. Потянуло на пафосную лирику.
- «Не плачь, не горюй, понапрасну слез не лей …», - заорал я во все горло, напугав Шарика у конуры.
Следом явственно ощутил, как откуда-то изнутри выползает наружу, и ложиться толстым слоем «крахмала» на физиономию, всамделишный апломб. Даже походка, и та, сама собой решила поменяться. Как же, Родина призвала! А раз так, перед вами уже не просто шкет с аттестатом зрелости, а взрослый мужчина!
Нет, если откровенно, идти служить особо не хотелось. Неизвестность пугала, рассказы о дедовщине тоже оптимизма не добавляли. Своя комната – тихая гавань, со стенами, увешанными «битлами» и «роллингами» - устраивала полностью. По сомнительной романтике не ностальгировал. Однако демонстрировать перед сверстниками бодрячка и пофигиста, требовалось. Опять же по причине: «Мол, мужик уже, не чета иным маменькиным сынкам!». Те, и кто повесток еще не получил, может и не завидовали вовсе, но смотрели с почтением. А ты «пил мёд». Да, пил – большими ложками. Времена тогда другими были – косить от армии считалось делом неприличным. А понятие «уклонист», по сути, ничем не отличалось, от презренного «спекулянт», к примеру.
По всему, слабый пол был солидарен в данном вопросе. Так как с этого момента начинал взирать на нас с особым обожанием. Вдруг, девчонки стали позволять целовать себя взасос и тискать куда основательнее. Что добавляло куража и заставляло нас, еще не нюхнувших ни пороху, ни прелых портянок, стараться соответствовать плакатному образу защитника Отечества. Подруги млели не меньше нас. Ибо, как ни крути, являлись непосредственными составляющими процесса – им предстояло честно ждать! А это, в столь юном возрасте всегда сопряжено со щемящими сердечко сантиментами и желанием крапать по ночам наивные рифмы:

«Слезы на подушке, в сердце грусть.
Ты служи мой милый, я тебя дождусь!»

Пока же, признаки мужского начала, каковыми они казались мне, продолжали множиться. Если до того покуривал, но втихаря, то теперь стал дымить в открытую. Мать покачала головой, побурчала малость, а в итоге, словно мне предстояло отбыть уже к вечеру, накормила до отвала изумительными мантами. Отец просто махнул рукой: «Мол, пусть дымит, если мозгов нет, лишь бы с башкой на плечах вернулся».
Да, великая вещь – повестка из военкомата! Будто пропуск в иное измерение. Точно, точно, знаю что говорю!
В военкомат я отправился с Лёвой Сенцовым – он тоже получил повестку. Знал его, но дружбы особой не вел. А тут, будто сроднились разом. Лёва числился в спортсменах-многостаночниках. Это когда от бокса и до футбола, всего понемногу. Был шире меня в плечах, выше на голову и уж конечно, видел собственное армейское будущее исключительно в спортроте.
- Разряды у меня имеются. Попрошусь внаглую, возьмут, куда денутся. А в бутсах или шиповках чё не служить то, - трещал он безостановочно. – Глядишь, и в само ЦСКА забуздырюсь. А чё.
На язык был остер тоже. Я больше помалкивал. Если требовалось, согласно кивал, но в отличие от него, особых планов не строил. В остальном же мы походили друг на друга. Как впрочем, все сверстники нашего, еще доджинсового, массово, времени. Оба с волосами до плеч – называлось «под битлов». Оба в широченных клешах из одинарной синтетики. Что это такое? Тогда был материал широкий – метр сорок – двойной назывался, а был одинарный – семьдесят сантиметров. Так вот, только из одинарного выходили шикарные клеши. Ежели две длинны прикупить. Внизу все тридцать пять! Не брюки – подметальные машины. Зато самый писк. Полмолнии пришил, чтобы не трепались внизу и, ширкай тротуар на зависть одним и на злобу тем, кто в годах и фасонил когда-то в «дудочках». Не смотря на жаркую, по-азиатски, весну, мы оба были в рубашках с длинным рукавом. Рисково приталенных, в «огурцах», с моднячим воротником «а ля собачьи уши».
Время было не особо ранним. Потому мы оскорблено удивились, когда у ворот военкомата не обнаружили толпу таких же «счастливчиков».
- Может в областном медкомиссия? – выдал предположение Лёва.
- Не может такого быть, - авторитетно усомнился я.
- Ты то откуда знаешь? Профессор, - закуривая, съехидничал дружок.
- Я в училище поступал в прошлом году. Здесь комиссию проходили. В областном нет помещений специальных.
Оставаться в долгу я был не намерен. Между тем взрослому разговору явно не хватало соответствующего действия. Ощущая полное право на то, мы вошли внутрь. Беленые под линеечку деревья, бордюры, рисованные солдатики на стендах. Всюду призывы служить доблестно. Короче строгая красота, плюс убедительная весомость. Однако от всего этого, хотелось наоборот, демонстрировать, что еще не под ружьем, значит свободная личность. Потому мы вразвалочку прошагали к скамеечке. Устроились на ней. Как в парке. Балагуря, цыкая слюной и соря вокруг окурками.
- Да чё они, совсем охренели, - наконец возмутился Лёва, после получасового бдения. – Вот тебе Сань и дисциплина армейская.
Он разжевал фильтр и метнул окурок в солдатика на стенде. Тот, с физиономией рьяного служаки, изображал «Стойку смирно». И надо же! – бычок приклеился бедолаге аккурат в причинном месте.
Взрыв хохота в две луженные глотки, огласил военкоматскую тишь.
- Это что за балаган мне тут развели?! – вдруг раздалось грозное сзади.
Мы обернулись. С деланной ленцой, естественно. На языке вертелся законный вопрос.
Голос принадлежал прапорщику Котеневу. Он возглавлял отдел призывников и по той причине являлся в нашем городишке личностью известной. Если не сказать – легендарной. И я, и Лёва видели его конечно не раз. Но вот так – тет а тет – никогда не сталкивались. Прапорщик был худющим, длинным, оттого походил на жердь. На которую, будто, кто-то сдуру набросил китель, а сверху пристроил щегольскую фуражку-аэропорт. И характер имел пресквернейший. С нашей братией не чванился и за словом в карман не лез.
- Что за балаган, спрашиваю? – подойдя на ногах-ходулях вплотную и встав перед нами в виде заглавной «Ф», рявкнул Котенев. – Встать, когда с вами старший по званию разговаривает! Мать вашу!
Мы нехотя поднялись со скамейки. И во фрунт, естественно, вытягиваться не подумали. Из обоих, изнутри, пёрло лишь желание попререкаться. Однако чувство самосохранения, все же заставило поостеречься.
- Кто такие? Четко, без соплей!
Мы вынули из карманов мятые повестки. А я добавил.
- На медкомиссию прибыли.
- А у вас здесь – конь не валялся, - вставил Лёва.
Прапор обдал нас взглядом, в котором словно пузырился кипяток. Криво усмехнулся. Оно и понятно – лучшего случая, чтобы поизмываться над «зеленью», да с утреца самого, придумать было трудно.
- Вы что, воины, в школе не учились? – напустив генеральского апломба на желчную физиономию, вопросил Котенев. – Там же ясно написано – один-над-цать ноль-ноль! Мать вашу!
Мы тупо воззрились в бумажки. Но, кроме коряво исполненной даты, ничего более не обнаружили. Возрадовались. Поскольку появился повод для достойной, а главное обоснованной, отповеди служаке.
- Где это написано?! – подбоченившись тоже, выдал Лёва. – Между прочим, у нормальных людей, такие ответственные мероприятия начинаются с де-вя-ти ноль-ноль. По Конституции.
Прапор зыркнул в повестки. Крыть было нечем. Пока. Но не на того мы напали.
- М-да, бардак натуральный, - изрек он. – А что удивляться – такие же охламоны как вы писали. А ты, - взгляд Котенева стал отеческим и уставился на Сенцова, - значит, Конституцию уважаешь? Ну-ну.
Казенные мозги прапора работали четко. Последнее слово должно было оставаться за ним. Незыблемость данного постулата, мы усвоили уже спустя полминуты. Котенев не торопясь, обозрел наши окурки у скамьи. Вроде даже пересчитал их. Отметил и бычок, все еще дымящийся на стенде, промеж ног рисованного солдатика. Нет, вскипать не стал. Наоборот, в его голосе появилась мягкость. До противности. Словно перед ним стояли воспитанники средней группы детсада. И по всему, не сулила ничего хорошего.
- Значит, посвинячили всласть, ребятки. Несознательные вы мои. Ну-ну. Это хорошо. Потому что веники залежались уже. Они там, за пожарным щитом. Кстати о Конституции – право на труд она тоже гарантирует.
- И что? – заподозрил скорое унижение Лёва.
- Подметать? – возроптал я.
- Да нет, что вы, - усмехнулся Котенев и в ту же секунду его голос стал металлическим. – Вылизывать!!! От ворот и до плаца! Чтобы не пылинки! Через час доложить – проверю. Мать вашу!
Он резко развернулся и зашагал прочь. Но, можно было не сомневаться в том, что проверит обязательно. Так что мы остались в замешательстве. Правда, длилось оно недолго.
- Козел, - выдавил из себя Лёва.
Однако первым направился к пожарному щиту за веником. Бушевавшее в нем сейчас, понять можно было без труда. С одной стороны пер наружу протест. Но с другой – очень хотелось попасть в спортроту. Последнее во многом зависело и от Котенева. Потому дешевле было наступить амбициям на горло, нежели продолжить дразнить гусей. Я на спортроту виды не имел, но из солидарности поплелся за ним.
Вооружившись вениками, которые на деле оказались корявыми метлами, мы стали мести. Сперва ленно, откровенно плюя на качество. Но постепенно вошли в раж. Не хуже заправских дворников – ширк, ширк – добрались до плаца. Утерли пот. Придирчиво осмотрели сделанное. Можно было докладывать. Однако решили прежде перекурить.
- Он сказал – через час. А мы за двадцать минут отмахали. Еще заставит и плац мести, - привел резон Лёва.
Я с ним согласился.
На этот раз, устроились дымить в курилке. Первая прививка от гражданской безалаберности, свои плоды дать не замедлила. Курили, правда, молча. Сосредоточенно, даже как-то. И ржать беспричинно совсем не хотелось. Да и молоть из пустого в порожнее, тоже.
- Между прочим, сегодня в «Гулистане» «Генералов песчаных карьеров» показывают, - наконец сподобился Лёва.
«Гулистан» это наш кинотеатрик. Практически единственный на весь город. Если не считать летнего – «Зеленого».
- Да иди ты?! – чуть не подавился дымом я.
Киношник я был заядлый. Жил рядом с кинотеатром и, понятно, ни одной премьеры не пропускал. А тут, откровенно дал пенку. Кино в те времена, кроме танцев, являлось основным развлечением. Потому чтобы попасть на вечерний сеанс, на пробивной фильм – стоило немалого труда. Издержки времени повального дефицита сказывались и на важнейшем из искусств. Требовались либо связи, либо сплоченная команда. Чтобы, сцепившись паровозиком, оттеснить толпу страждущих от окошка кассы и обрести заветные билетики. Даже если фильм шел несколько дней, почему-то, всем хотелось попасть на него именно в первый.
- Точняк! Я афишу видел, - Сенцов олицетворял саму уверенность. – Фильмец, говорят, что надо.
- Еще бы! – подхватил я. – Да там, Лёв, … там натурально почти, ….на пляже …
Слово «секс» мы тогда не употребляли. Как впрочем и «эротика». Да и к чему их было лепить – потребности не было. Первое было под запретом в принципе, а второе выдавалось на большом экране дозированными каплями. Трусики мелькнули – «Ах!», бретелька лифчика с плечика упала – «Ох!».
- Да ну? – теперь пришел черед усомниться Лёве. – А не туфтишь?
- Точняк, - обиделся я. – Мне Игорек сказал. А его пахан в Москве фильм зырил.
В мгновенье ока, витавший над нами фантом грозного Котенева, испарился бесследно. Лёва глянул на часы и … выдал идею.
- А чё, Санек, у нас еще полтора часа имеется … Валим на десятичасовой. Как раз и на комиссию успеем.
Мой ответ не мог не быть положительным.
Возвращались мы под впечатлением. Правда, кляли киномеханика за то, что по случаю дневного сеанса, верно, часть откровенной сцены на пляже прикрыл рукой. Котенева, стоявшего Цербером у ворот, заметили издалека. Физиономии лопатой, хотели проскочить мимо, благо народ уже толпился кругом в изрядном количестве, но … не тут то было.
- А ну, подь сюда, воины, - рыкнул служака.
Однако не ведал прапор, какой силой обладает истинное искусство. Искусство кино тем более. Собственная судьба, по сравнению с судьбой «генералов-беспризорников», сейчас казалась нам несущественной. И Сенцов, что называется, попер буром.
- Между прочим, мы еще присягу не принимали, - зло процедил он.
- Примите, куда денетесь, это я вам гарантирую, - завращал глазищами Котенев.
- Не имеете права, - внес лепту и я.
- Ах, мать честная, они о правах заговорили?
Прапорщик взвинтился в момент. И его понесло. Говорил он много. Взахлеб. Не стесняясь пересыпать пёрлы отборным матом. Наконец выдохся. Но выдал напоследок зловеще.
- Ну, в общем так, орлы щипаные, пойдете у меня теперь только белых медведей пасти. Ясно? А сейчас, шагом марш отсюда. И чтоб завтра, к одиннадцати ноль-ноль, как штык! Лахудры оставьте подружкам – черепа чтоб блестели, как у кота яйца.
Что ж, мы тоже были гордыми и горячими. По молодости то. Ушли, пока еще ничего не осознавая. Белые медведи, какие то? Кто их пасет? Зачем? При чем здесь мы, в принципе? Ведь не в цирк собрались, а в Армию, служить.
Однако шевелюры обрили. На следующий день, явились на медкомиссию минута в минуту. Обежали, в цепочке таких же голых, длинную череду врачей. Ответили на вопросы – болел, не болел. Нас взвесили. Измерили. А в конце, от председателя, майора, получили. Сперва я, следом Сенцов.
- Годен. Команда 70-А.
- А что это значит, товарищ майор? - держась бодрячком, вопросил я.
Офицер оглядел меня с ног до головы. После чего без тени иронии, серьезно и кратко, изрек.
- Подводники. Северный Флот.
- Три года?!! – ахнул за моей спиной Лёва.
- И что? Раньше все четыре служили, - отрезал майор.
Понурые, мы поплелись в раздевалку. Вот теперь то нам стало ясно предельно, что имел в виду прапорщик Котенев, говоря о пастьбе белых медведей. Подводники – еще куда ни шло, романтика все же. Но Север … После жаркого Узбекистана. Нет, это и впрямь, был удар в поддых.
- А ведь вчера в Германию набирали, - тоскливо промямлил Лёва.
- В Германию, тоже слышал, - вздохнул я.
Впрочем, оклемались мы быстро. Молодые оптимисты, еще не битые судьбой физиономией об стенку. Плюс-минус год – велика потеря. Даже отыскали в будущей службе прелести. Причем без особого труда.
- Форма какая, представляешь, Сань? Класс! Все тёлки в отпаде будут. Точняк.
- Еще бы, - эхом аукнулся я. – А Север, и хрен с ним, Лёв. Северное сияние зато увидим.
- Точно. Красотища, говорят.
- И белых медведей заодно попасем.
- Китов тогда, получается. И пусть Котенев зубы сточит, козел длинный.
- Да брось ты, Лёва, он то причем. У него тоже служба.
- И что? – Сенцов даже разинул рот.
Не ожидал дружок, столь скорой реабилитации нашего кровного врага.
- А ничего. Кто-то же должен служить и на Севере. Почему не мы? – вдруг выдал я.
Получилось несколько пафосно. Но видит Бог, душой я не покривил нисколько.




А ПОЧЕМУ ПОЛУЭКИПАЖ?

После такого, роптать на превратности судьбы было уже стыдно. Наоборот, что называется – вошел во вкус. Даже понравилось поражать воображение подружек еще несостоявшимся геройством. Север. Жуткая холодина. Гигантские волны - суровое дыхание океана. А я на подводной лодке. Естественно, морской волк, коему и эти льды нипочем, и океан по колено. Они ахали. Хлопали крашенными слюнявой тушью (потому что нужно было прежде плюнуть в коробочку с ней) ресницами. И внимали мне, затаив дыхание.
Однако пронесло. Нет, не с Флотом, а с Северами. Так как покупатели нашей команды, 70-А, прибыли из Советской Гавани. А это был уже Флот Тихоокеанский. Тоже местечко суровое – Хабаровский край, не позагораешь, но в пику Котеневу, белые медведи там все же не водились. Кроме прочего ушлый Лёва где-то выпытал еще немаловажное – ипостась бравых подводников нам тоже не светила.
Чего греха таить – мы вздохнули с облегчением. Бравада бравадой, и случай познать тайны морских глубин хоть казался притягательным, но за потенцию и шевелюру мы опасались всерьез тоже. Ведь в этом плане благожелателей и знатоков – было хоть отбавляй. Они, заразы, точно ведали, откуда только, что на атомоходах радиация имеется даже в воздухе. А раз так, то гарантия облысения, в комплекте с импотенцией, были как бы положены подводнику априори. А веским аргументом правильности вывода, являлся следующий логический изыск:
- Им же вино дают… А Минобороны не такая дура, чтоб поить каждого на халяву. Точно, радиацию чтоб выводить из организма… Винчиком… А ты как думал?!»
Провожали нас с размахом. Родня набежала – все в слезах. Подружки – тоже влаги из глаз не жалели. Друзья, все как один под шофе и явно завидовавшие мне. Им еще предстояло, а я вот, нате любуйтесь – красавец-воин, да и только! Уже! Оттого все вместе были горды несказанно. А под хмельком так и вовсе, корчили из себя черти что – я бравого гвардейца, они – будто на фронт меня провожали. Но получалось неплохо.
И поехали… Электричка до Ташкента аж гудела от наших голосов. Пассажиры же смотрели совсем не с обожанием, но призывать к порядку опасались. И уносилось за окнами вагона вместе с километрами наше несерьезное прошлое… А впереди маячило совсем неясное пока, но придававшее куражу немерено, будущее.
Только жарко у нас, в мае то. По этой причине, едва разместившись на газонах вблизи ташкентского аэропорта, в ожидании рейса на Хабаровск, спешно принялись поглощать жареных курочек, горы пирожков и прочую снедь. Коей заботливые мамаши загрузили своих чад под завязку. В самом деле – не пропадать же добру. Да и энтузиазм, хлеставший из наших молодых тел фонтаном, требовал подпитки калориями. Пока водились и деньги. Потому нескончаемое по сути пиршество, получалось непременно с возлиянием. Правда водку тогда мы не потребляли, отдавая предпочтение привычному портвешку – 53-му, 26-му. А так как случай был особый, то это только для разгона – дальше в ход, за милую душу, шел болгарский бренди «Плиска». А кто-то даже сподобился прикупить бальзам «Абу Симбел» - штуку крепкую и распалившую наши желудки похлеще солнца, что пекло нещадно стриженные под «ноль» головы. В общем, всего этого изобилия вполне хватило, чтобы предстоящая служба уже здесь, на родной земле, представилась нам полным раем.
Ночью в самолет грузились шумно, как цыгане, вновь наводя испуг на лица добропорядочных пассажиров. Поначалу малость побузили и внутри. Располагаясь по трое на двух креслах и смущая, на наш взгляд умными остротами, молоденькую стюардессу. Но шутка ли – девять часов лёту! Молодые, но измученные, сопутствующим торжеству момента, организмы, выпали в осадок задолго до пункта назначения. А тут еще часовые пояса – вылетели ночью, прилетели поздним вечером – получалось, что целые сутки будто вылетели из жизни. С бодуна, осознать данный факт, было ой как трудно. Невозможно практически.
Потому разбитые, помятые и оторопевшие, будто сомнамбулы, мы сходили по трапу в аэропорту Хабаровска. Затравленно озираясь вокруг, но все одно, по инерции, пытаясь бравадничать. Правда уже вяло и неубедительно. Еще бы! Орлы из солнечного края, мы были одеты в финки и футболки, а тут по бетону взлётки змеилась самая настоящая пороша. Коей многие из нас и в глаза не видели никогда. Как манная крупа! Противная и холодная, вмиг выветрившая из нашей крови остатки всех «портвешков», «плисок» и «абусимбелов». И небо… Свинцовое, того и гляди начнет капать дробью, давило на плечи. Уже сейчас вызывая отголоски, заползавшего змеей под кожу, сплина. Это я сейчас бы так сказал. А тогда – просто ощутил, как стало хреновато до жути.
- Ни хрена себе, Сань! – ахнул Лёва за моей спиной.
Он и вовсе после бурных проводов остался в одной майке. Да и та была разорвана в порыве былого патриотизма до самого пупа. При его торсе атлета, там у нас, такой видок смотрелся классно. Но здесь… В общем кожа на Сенцове покрылась пупырями, как на гусе, растерявшем перья и кроме – приняла синюшную неприглядность.
- А ты что хотел увидеть, Златы Пески? – буркнул я, припомнив болгарский, а потому родной почти курорт. Да и то, опять же с винной этикетки. О Лазурных берегах мы и слыхом не слыхивали тогда. – Хабаровск тоже не юга. Здесь, между прочим, год за полтора идет. Офицерам, естественно…
- Да ну? – в глазах Лёвы отразилось уважительность моей информированности, грозящая скоро повиснуть сосульками на его ресницах.
- Т-т-т-точняк! – выдал дробь зубами я.
Однако потрепать языками и хоть так согреться малость, нам не дали. Что лишний раз подтвердило факт – наша ратная служба уже началась. Звенящий, потому что жутко холодный воздух, пронзила команда: «Строиться! В колонну по четыре, станови-и-ись!»
Мы с понурыми головами образовали нечто, отдаленно похожее на строй. Больше на дрожащую гусеницу, изготовившуюся к издыханию от переохлаждения, так и не став бабочкой. Тут же, из пасмурной тьмы прямо на взлётку, въехали крытые брезентом «Уралы». Нас погрузили в них и повезли. Куда теперь? Какая разница! Сознание уже не желало заниматься осмыслением этих, еще недавно теребящих воображение перипетий. Не знаю кому как, но мне вдруг захотелось оказаться дома. В нашей уютной кухоньке, рядом с мамой. Честное слово! Мой заиндевевший нос даже изобразил нечто, будто я втягиваю им запах, исходящий от ее рук. Запах хлеба… Да, да! И других вкусностей, которые она творила этими добрыми руками. Мамсик? А нифига! Потом убедился, что чувство это вполне нормальное и присуще многим мужикам. Внешне суровым, прожженным жизнью насквозь и битым ею же до кровянки не раз. И… тем не менее…
Вновь мое сознание включилось лишь тогда, когда мы, наконец-то, оказались в тепле. Это было огромное, похожее на спортзал помещение. Заставленное сплошь двухъярусными нарами. В нем, кроме нас, вновь прибывших, квартировало еще несколько команд. Всего человек пятьсот – наверняка и без преувеличения. Где мы находимся, вопрос не стоял – к этому моменту Сенцов уже успел раздобыть толику полезной информации.
- Это база Амурской флотилии, - сообщил он. – Здесь переночуем, а по утряне дальше двинем.
- В Совгавань?
- А куда ж еще, Сань? Здесь моря нет. Только Амур имеется, а это – река. Хоть и широкая.
Настал мой черед посмотреть на Лёву уважительно. А вообще с некоторых пор, я стал ловить себя на мысли, что он переносит тяготы службы, так сказать, намного легче других. Меня в том числе. Вот и сейчас Сенцов являл собой само действие.
- Ты, Сань, шустри. Занимай нары верхние – там теплее. И крошки на башку сыпаться не будут. А я прошвырнусь, с толпой познакомлюсь. Пригодится.
Я был не против. А то, что друг возложил на меня ответственность за наше обустройство, придало оптимизма и сил. Подвести я не мог никак. Потому заработал локтями, расталкивая земляков, активно ринувшихся на завоевание более-менее комфортного пространства. Впрочем, справедливости ради, особой доблести это не потребовало. Ну кинулись все поначалу, по инерции и отдавая дань психологии толпы… А потом все быстро как-то устаканилось. Парни-узбеки, в основном из кишлаков, вели себя без претензий – было бы, куда зад пристроить, да мешок с запасами спрятать – нижние нары самое то. В отличие от нас, городских ухарей. Но таких, в команде было немного. Так что обрел я два лучших места, не пролив и капли пота.
Сенцов вернулся на удивление быстро. Злой как собака, но… как будто и пощипанный еще малехо.
- Москвичи есть. Из Башкирии вроде. И из этого… Ленинграда…, но они выпендриваются, – «из Питера!» говорят, - доложил он сходу и добавил, сперва цыкнув слюной сквозь зубы. – Сволочи!
В этом последнем отразилось многое, в том числе и причина его пощипанности. При таком скопище незнакомого и ничем не обязанного друг другу народа, включался звериный закон выживания. В который, церемония знакомств с чужаками, не входила ни коим образом. А вскоре мы познали еще один урок из того же закона. Точнее – практикум.
Объявили ужин. По всему, привычные временные рамки для того, здесь приняты не были. Оно и понятно – контингент в помещении сменялся не в связи с биологическими инстинктами, а скорее с расписанием движения транспорта, должного доставить каждого будущего воина до места назначения. Потому и процедура кормежки, как мне представилось, могла отталкиваться только от факта прибытия новых постояльцев. Впрочем – дилетант полный, я мог и ошибаться.
Как бы то ни было, к этому времени домашние пирожки успели благополучно перевариться в наших желудках. Новые впечатления будоражили сознание, но калорий молодому организму не давали. Наоборот, внутри поселился и, казалось навечно теперь, зверский аппетит. Отсюда – стоило ли говорить о том, с какой прытью мы с Лёвой ринулись на добычу этих заветных калорий.
Выдавали их в дальнем углу зала «сухим пайком». Но с первых же секунд начала действа, мы поняли так же, что не одними такими умными здесь были – добыть пищу оказалось делом не простым. В вожделенном углу в момент образовалась огромная, гудящая на манер разъяренных пчел, толпа. В которой с куда большим проворством шустрили имевшие данный опыт – то бишь относительные аборигены этого зала.
И только матросам-раздатчикам было по барабану. Они «отоваривали» особо наглых смачным матерком. В остальном же, со спокойствием слонов, веря на слово каждому, кто протягивал в вожделении свои руки к ним, безропотно выдавали паек на «честно» объявленное количество люда. В сообществе, от которого прибыл посланец. Надо думать – данное количество завышалось беспроблемно и, не моргнув глазом.
В результате, когда мы с Лёвой, наконец-то пробрались к «кормушке», нас ожидали лишь ехидные рожи кормильцев и зияющие пустотой продуктовые ящики.
- Все, шабаш, молодняк – грызите сухари. Гы-гы, - объявил один из них, на раскормленных плечах коего, терялись квадратики стармосовских погон. – А следующий раз – хлеборезками не трескайте. Тут мамы-папы нема.
Толпа за нашими спинами пороптала несмело, но стала рассасываться по щелям. Верно, доедать домашние припасы. Нам с Лёвой так же пришлось ретироваться. Правда, в отличие от других, у нас, хлебосольных по-барски там, в ташкентском аэропорту, сейчас не осталось ни крошки. И… о, превратности судьбы, хваленое узбекское гостеприимство, поставленное в суровые условия, вдруг тоже стало пробуксовывать. Наши земляки делиться благами не желали – каждый теребил свой мешок, что-то доставал оттуда и хрумтел потихоря. Столкнувшись с данным обстоятельством, я несколько сник. Но не Лёва… Ему все же удалось реквизировать чёрствую лепешку.
Запив ее водой из-под крана и ощутив счастье, кое не испытывали никогда ранее, поедая шашлыки, мы улеглись спасть. Уже успев четко уяснить один из постулатов ратной службы: «Солдат спит – служба идет!». В нашем варианте, конечно же – матрос, но суть правила от того не менялась.
Заснули мы ангелочками – без снов и презренных теперь гражданских проблем – типа: «эх, не спиться что-то сегодня…». Даром, что на почти голых досках и с недовольно урчащими желудками. А утро принесло нам еще один урок нового бытия – у Сенцова сперли кеды. Естественно, с точки зрения нормальности, оставленные у «постели», то есть внизу нар. И не мудрено, в общем-то – кеды были гордостью Лёвы и предметом зависти многих даже на гражданке. Где царствовал век повального дефицита. Они были не клееные абы как, советские, для двух кроссов, не более, а настоящие – китайские! Литая подошва и два «мячика» там, где должна на ноге выпирать щиколоточная косточка – шик короче! И стоили «червонец», из-под полы, естественно.
Обозрев, растеряно, с высоты нар шевелящийся муравейник зала, мы сразу уяснили перспективу - поиски обувки вряд ли могли пройти успешно. Горевать тоже, толку не было. Да и мичман, появившийся вскоре и зычно объявивший сбор нашей команде, подошел к проблеме философски. Расставив все точки над «И».
- Надо было под подушку класть – не дома, на печке!»
Спорить не приходилось. Потому Сенцов, в свою очередь, на правах бывшего хозяина кед, тоже подвел черту нежданному казусу.
- Да и хрен с ними, Сань, скоро казенные выдадут. Похиляли строиться.
Так то оно так, но сейчас… отправляться на ратную службу босиком, Лёве было как-то не сподручно. Причем – босиком в натуральном виде… Поскольку, как человек воспитанный, Лёва снял перед сном и носки. Разложив их – так же шикарные, красные махровые и писк тогдашней моды – поверх кед. Да и погодка за стенами не благоволила тому. Пришлось явить чудеса успевшей народиться уже и крепнущей час от часу, флотской сообразительности. Сперва посулами, непременно защищать в будущем от посягательств чужаков, а затем, подкрепив сделку последним нашим «червонцем», мы все же убедили одного из наших земляков, снять с национальных сапог-ичигов калоши. В них, остроносых, хлюпающих на босых ногах по причине глубокой старости и раздолбанности, мой друг продолжил путь за скорыми орденами и аксельбантами. Впрочем, в отличие от меня – свято верил, что добудет их непременно.
Меж тем наше путешествие за этими самыми орденами продолжилось. Почти сутки, на поезде до Советской Гавани, вновь прошли как в тумане. А как же иначе, ежели на каждой зачуханной станции, где и вокзала то толкового не было, зато на гнилых досках перронов обязательно стояла бочка с вином. Обыкновенная квасная, но что в ней может быть иное содержимое, для нас азиатов было в диковинку, потому и притягивало невероятно. Опять же – ощущение вседозволенности, как и того, что очень скоро оная рассеется на манер здешних туманов. К тому же, у каждой бочки неизменно толклись старушенции, предлагавшие на закусь пучки черемши. Дикого чеснока или лука, а для нас опять же – экзотики.
Так что девственные красоты, пробегавшие за окнами, благополучно пробежали и мимо нашего внимания. Обозрели мы их сполна лишь тогда, когда выгрузились на совгаванский перрон. Обозрели и… поёжились. Мало того, что майское небо над нами было низким и словно давило на макушку, заставляя инстинктивно втягивать голову в плечи – вокруг, куда глаз хватал, господствовала темная зелень. Ёлки, сосны. Темные, угрюмые оттого и какие-то даже зловещие, что шутковать расхотелось окончательно.
- Да-а-а, - протянул Лёва, отрыгивая борматушно-черемшиным перегаром. – Считай – в сказку попали, Сань.
- По Бабу-Ягу, - буркнул я.
- Да ладно, прорвемся, - вякнул Сенцов.
Но малость сник тоже, поскольку буркнул я, похоже, в точку. Теперь то мы разглядели еще – промеж зловещей зелени, совсем не радуя жизнеутверждающим колером, раскинулись покосившиеся, до жути серые, как арестанты-пожизненники, бревенчатые домишки. Точь-в-точь, как в декорациях, в которых и должны были бы проживать Бабы-ёжки. Но что поразило нас до самого мозжечка, так это тротуары. Они были деревянными, изрядно сгнившими и ужасно скрипучими. Однако кроме как по ним идти, не вывозившись по уши в черной грязи на прообразе дороги, было просто невозможно.
Наспех построенные в нечто типа строя и пересчитанные по головам, мы побрели. Тротуарные доски застонали на все лады, но одинаково муторно. Выворачивая душу назнанку.
А смена настроения, в нашем стаде произошла только тогда, когда мы приблизились к воротам воинской части. От свежей краски и вездесущей белёности пахнуло цивилизацией, а значит и надеждой, что не все еще потеряно.
- Это полуэкипаж! – авторитетно заявил кто-то в хвосте строя. – Часть так называется. Тут курс «молодого бойца» будем проходить.
- Да заткнись ты, знахарь, - огрызнулся Лёва.
- Да пошел ты…, - не заржавело в ответ.
- Разговорчики в строю, - по-старшински гаркнул старлей, наш провожатый.
Он тоже, похлебал горячительного за долгий путь изрядно. Теперь же, ближе к службе был трезвым, как стеклышко. Потому, верно, грозно-злющим. Впрочем, и нервишки мы ему изрядно потрепали – самая пора пристала должки возвращать.
Мне же, странное название – полуэкипаж – засело в голове не хуже занозы. А природная любознательность настоятельно требовала разъяснений. Я и сподобился.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос? – начал бодро и вполне по уставу.
- Валяй, только по делу, - вроде как снисходительно отозвался тот.
- По делу. А почему именно – полуэкипаж называется?
Ох, и наивным же я был еще… кто бы сомневался, что подобающий ответ не замедлит быть. Не сбавляя шага, старлей поправил щегольскую фуражку-аэродром и скорчив до предела ёрническую физиономию, выдал.
- А как же еще называться месту, где из гражданских по-лу-дур-ков, - последовал соответствующий акцент с растяжкой, - будут делать цельных военных моряков?
Толпа этих самых гражданских полудурков, за моей спиной, блаженно загоготала. И, чего уж тут кочевряжиться и обижаться – я тоже присоединился.




БЕЛОЕ, СИНЕЕ И ЦВЕТ ХАКИ

Линкор! Название сугубо морское, завораживающее морской романтикой, но очень уж претенциозное применительно к угрюмому, невзрачному строению. Наполовину вросшему в подернутую склизким мохом землю. Так в полуэкипаже называли барак, сохранившийся, по-видимому, с незапамятных времен. Огромный, как мастодонт, с растрескавшимися, почти черными стенами, он наводил скуку. В нем, и вновь на абсолютно голых нарах, нас и разместили. Благо хоть принимавшая сторона, в лице капитана во флотской форме, но с красными просветами на погонах, предупредила.
- Здесь только до завтра. Кормежка по распорядку, - далее возникла толика отеческого назидания. – И чтоб порядок был, мать вашу! Иначе, на плацу дурь выгонять будете. Ясно?!
Уж куда яснее…
В качестве «казенного ока» для присмотра за этим самым порядком, капитан приставил к нам трех старшин-срочников. Упитанных розовощеких жлобов. В синих робах, ушитых со знанием дела и в штанах, расклешенных снизу. Нам, еще гражданскому быдлу, они показались просоленными морскими волками. Впрочем, парни по первой оказались даже очень доброжелательными. Охочими до всяческих баек из флотского фольклора. В общем своими, что называется – в доску.
- А ничего, жить можно, - разомлев от приятия, констатировал Лёва.
- В самом деле, Лёв. А ведь пугали то как… дедовщина и страсти-мордасти всякие, - поддакнул я.
Стесняло единственное – ограниченное пространство. Шарахаться по территории части и удовлетворять законное любопытство, было строго запрещено. Вне табу оставалась лишь дорожка до туалета в двадцать «очков». Он, деревянный, но белевший известкой, пах метрах в тридцати от линкора – так что особо не разгуляешься. Хотя, пардон – это был и не туалет вовсе, а гальюн! Конечно – гальюн и никак иначе! Новые слова, будоражившие мальчишеское воображение до печенок, стремительно внедрялись в наш лексикон. Мы не противились тому, наоборот, будто сухая губка впитывали в себя всякую новизну. Еще бы – от нее пахло всамделишной, не книжной романтикой. А ежели ты уже освоил данную науку хоть на грамм, возвышался в глазах окружающих до приличных высот. Да и в собственных – тоже.
Не порог, а комингс! Не потолок, а - подволок! Растрескавшиеся, черные бревенчатые стены линкора, и те – переборки. Щелястый пол, естественно – палуба! Колченогие табуретки – баночки! Ну и никакой не туалет, а – гальюн! В общем, обретаться во всем этом, вылившемся на наши стриженные головы, как из брандспойта, было дико приятно и щекотно для самолюбия.
Иными словами, придавленные местной природой, мы несколько воспряли духом. «Прелести» же несколько иного характера, начались ближе к вечеру. Потом, спустя малое время, в каждом из нас прочно укоренился постулат, что именно после ужина, данные «прелести» имели способность расцветать буйным цветом. И «цвели» до самого отбоя – это в лучшем случае. А то, могли затянуться и до подъема. Тому способствовал уклад воинской жизни – большинство офицеров, к вечеру, закрыв «море на замок», отправлялись в лоно семейного уюта. А старослужащие, не медлили заполнить собой, образовавшийся вакуум власти и их истомившиеся от безделья души, настоятельно требовали действий. Будь то зрелища всякого рода, или разбор поведения тех, кто не выслужил еще положенного для беспечного существования.
Вот и в первый вечер нашего пребывания во флотском полуэкипаже, в линкор заявились дружки старшин-смотрящих. К этому моменту, мы уже прекрасно знали, что и они, и приставленное к нам начальство, всего то - служили во взводе обеспечения. Тут, при полуэкипаже. Потому, ежели и числились в моряках, то сугубо сухопутных, не нюхавших моря даже на почтительном отдалении. Но апломба было у них у всех – о-го-го! Нет, творить беспредел сходу, гости не стали. Наоборот выдерживали себя в градусе приторной, до противности, доброты. Мы же глазели на них раскрыв рты. Внимали, верили их россказням и повадкам и старались непременно выдать что-нибудь умное в свою очередь.
Традиционный ритуал поиска земляков прошел, что называется – на высшем уровне, но форсированно. Следом завязалась вроде бы непринужденная беседа «за жизнь», в кою постепенно, но назойливо стала вкрапливаться банальнейшая меркантильность. Пока не выяснилось окончательно, что бравых воинов на самом деле всерьез интересовали только две вещи – приличные гражданские шмотки на нас и… наши деньги. Первое, верно, чтобы ходить в самоволку. Ну а деньги – они всегда деньги.
Расстаться с любимыми штанами или рубахой, изрядно успевшими поизноситься за двое суток нашего путешествия, большинство из нас было не против. Тем более что за фактом сделки, маячил призрак гарантий авторитетного заступничества в салажьем будущем. Естественно здесь, в полуэкипаже. Что эти щедрые посулы и пшика не стоили, мы тогда еще не ведали ни коим образом. Но заручиться, как сейчас называется - «крышей» - хотелось очень. Однако – деньги…. Опять же для большинства, это был куда более реальный залог гарантий от будущих невзгод. В общем – с «кровными» расставаться не хотел никто. Даже аргументы типа: «Все равно отберут подчистую, когда в форму будут одевать!», действенности не имели. Наоборот, проснулась частнособственническая жилка и мозги всех без исключения куркулей, у кого оставался еще капитал, стали трудиться в прямо противоположном направлении.
В результате скоро, за гальюном, как единственном пространстве, куда мы могли попасть беспрепятственно, возникло нечто, похожее на «Поле чудес». Без пяти минут бравых воинов, вдруг стала мучить малая нужда. Вырвавшись из линкора, все как один, на зависть кротам и Буратино, принялись закапывать денежки. Естественно, чтобы пережив нашествие страждущих до оных, забрать их обратно.
Служаки из взвода обеспечения, и в данный момент наши гости, факту повального недержания мочи среди новобранцев не препятствовали. Являли полное понимание и даже сочувствие, типа: «Иди отлей, брат, что ж пузырь то напрягать зазря. Мы добрые…» Но на их крахмальных физиономиях без труда читалось, что данная процедура откатана здесь неоднократно и, надо думать – до зеркального блеска. Поскольку зиждилась на непоколебимом правиле человеческой сущности. Как показала практика – одинаково работавшем и для умных, и для дураков. Кто бы сомневался в том, что за гальюном не только не выросли деревья, отягощенные множеством монет, но почва оказалась столь скудной, что все «сеятели» более никогда не увидели и «семян», посаженных в нее. И хорошо, что нам с Лёвой, страдать в разрезе данной проблемы, пришлось по минимуму. Дальняя дорога, сдобренная барскими излишествами, вроде черемши на закусь, основательно выпотрошила наши карманы – прятать было абсолютно нечего.
Меж тем, время стремительно шло к отбою. Первому, почитай, в расположении настоящей воинской части. И вновь, не смотря на «удобства» в виде лишь отполированных боками тысяч, скрипучих досок нар, заснули мы поголовно, словно младенцы. Какое там бузить?! Постоянный напряг мысли от вала впечатлений, сказывался и на юных организмах. Лишняя минутка для отдохновения, уже с этого момента, становилась поистине драгоценной. А по рассказам старших товарищей, ведали, что дальше с этим делом, будет еще круче. Но все равно, хоть и подспудно, максимализм пёр. По крайней мере, за себя говорю – точно. Бередить душу, подглядыванием в щелку в будущее, не хотелось.
По всему – сновидения, в смысле нормальные, мало кого посещали в эту ночь. Сплошь какие-то обрывки. Большей частью – жуткие. Потому то там, то здесь на нарах, пахнущую гнилью тишь линкора оглашали «охи», стоны и порой – всхлипы. И еще – зубовный скрежет! Да, да! Будто бы каждый из нас обязался стереть зубы до основания. В аккурат перед здешней медицинской комиссией. Она значилась первым пунктом в распорядке следующего дня. Наверняка тоже – суматошного. И насыщенного, под завязку, самыми разными впечатлениями.
Меж тем, местные служаки мародерскую науку усвоили туго. В общей суете в линкоре это было незаметно. Но когда наутро нас построили, чтобы в очередной раз отвести на проверку здоровья, моднячего гражданского лоска, в наших нестройных рядах, стало намного меньше. Некоторые и вовсе походили на французов, отступающих из Москвы. Обряженные в живописные лохмотья, явно местного происхождения. На ногах у большинства, красовались либо рваные вьетнамки, либо стоптанные и давно забывшие свой первородный вид, сапоги. Однако смущенных данным обстоятельством, среди нас не было. Впрочем, офицерик и старшины, кои рулили нашей судьбой в тот момент, так же смущаться не собирались. Привычка, штука великая.
Медкомиссия здесь, мало чем отличалась от нашей гулистанской. Единственное различие – голышом пришлось пробежать перед эскулапами в погонах. Кои, то есть погоны, топорщились крылышками под обычными белыми халатами, придавая врачам поразительное сходство с архангелами. Вероятно потому, они особо и не чикались с нами. Как на подбор – все были по-солдафонски корректно злы. И уж конечно, никак не заинтересованы всерьез, отыскать в нас какую-нибудь болячку. В общем, обычая проформа, прежде чем переодеть бритоголовый контингент в казенные шмотки. Правда, кульминация процесса, заслуживает подробного описания. Ибо по всем параметрам, явилась для нас новшеством. Малоприятным, но все одно – удивительным.
Пробежав «сквозь строй», я влетел в последнюю комнатушку по узкому, и почему-то темному коридору. Захлопнул за собой дверь последнего кабинетика, мысленно уже ощущая себя за этими стенами, на благодатной травке валяющимся, но…. остолбенел. Нервно прикрывая ладонями, съежившееся от сырой промозглости вокруг, достоинство. Впрочем, стоявшую передо мной «мадонну», по всему – они не интересовали уж, лет эдак двадцать. Дебелая. Необъятная настолько, что кипенно-белый халат грозился вот-вот лопнуть на ее снежно-бабьих формах. Кроме прочего, врачиха была в резиновых перчатках по локоть.
Даже не глянув на меня, она рявкнула.
- Раком!!!
- Что-о-о? – отвалил я челюсть и еле выдавил из себя идиотский вопрос.
- «Очко» к смотру! – абсолютно без эмоций, в том же регистре, пояснила эскулапша.
Мое сознание и тогда ничего не поняло. Но инстинкт… И откуда ему только ведомо?! Он сработал мгновенно. Я переломился буквой «Г» и даже услужливо раздвинул ягодицы. Тут же ощутил что-то холодное «там». Следом – резкий укол.
- Ой! – пискнул я.
- Свободен! – громыхнула врачиха.
Будто реактивный самолет, с «соплом», которое нещадно жгло и зудело, я вылетел в раздевалку. Оттуда, наспех облачившись – на свежий воздух. От медицинских запахов, в глотке колом стояла противность, готовая в любую минуту выплеснуться наружу. В курилку, где ржала остальная братия, уже прошедшая экзекуцию, почему-то не поспешил. Бухнулся на травку и принялся ждать, прислушиваясь к реакциям задницы на недавнее вмешательство в нее. Полегчало, когда увидал Сенцова. Он так же, вылетел из дверей пулей, и так же с глазищами напуганного крола.
- Ну, как спецобслуживание, Лёв? – с нетерпением, корча бодрячка и пофигиста, вопросил я.
Обычно, впадать в хандру Лёва был не приучен. И тут, под моим пытливо-издевательским взором, в момент отряхнулся, на манер побитой только что собаки. Приводя себя в привычное расположение духа.
- А ладно, Сань – один раз, не пидараз! – махнул он рукой.
Другая же нервно, предательски дергалась. По всему, очень желая почесать натруженное врачихой «сопло».
- А во второй раз – как в первый раз! – сострил я, так же давя в себе непреодолимое желание, ковырнуть пальцем противное жжение.
Но обсасывать подробности произошедшего времени не было – нас ожидала другая комиссия. Она носила непривычное, оттого приятно томящее сердечко, название – военно-техническая. Ушлая молва уже успела донести, что от ее исхода зависело очень многое в нашей будущей службе. Что многое и насколько многое, мы не понимали и естественно компенсировали дремучесть бравадой. Под которой проступала дрожь напряжного ожидания. Наверное, как это бывает перед оглашением приговора.
Комиссия проходила в штабе части – изящном и ухоженном, деревянном опять же, строеньице. По этой причине, нам благосклонно позволили разместиться в офицерской курилке. Но курилка была крохотная и остальная часть ожидающих высочайшего решения, живописным табором разлеглась вокруг. Благо весна и в этих суровых краях не скупилась на шелковистую, изумрудную травку
Чинно дымили. Балагурили. Ждали очереди. Как уже упоминал, в чем суть действа, досконально не знали, но вида не показывали – вроде как, негоже моряку российского флота, суетиться на манер базарной матроны. Даром что одеты были в затрапезные обноски… Ну и что – цена всему гражданскому, теперь равнялась даже не копейке.
На этот раз Лёва «отстрелялся» раньше меня. Вышел из штаба привычно бодрый, но… информированностью особо не искрил.
- Что? – я представлял само нетерпение.
- А хрен его знает, Сань, вроде – корабли, - возник с ленцой, потому что неуверенный, ответ.
Корабли!!! Тема являлась животрепещущей. Поскольку ходили упорные слухи, что далеко не всем из нас может улыбнуться такое счастье. Да, именно – счастье! И стоило ли говорить, как мы переживали насчет того? А как же иначе – для чего тогда перлись сюда, на край земли во флотской команде? Чтобы тянуть лямку среди темных сосен, меся сапогами здешнюю грязь? Как эти ухари-мародеры из роты охраны полуэкипажа?
Только корабли и баста! Иначе – нам казалось тогда всерьез – позор перед дружками, оставшимися на гражданке, было бы не смыть никакой бравадой. А девчонки? Это вообще – особый разговор… Ведь набалаболили им в свое время и про дальние страны и про пальмы, и про шторма… А перед той, ощущаемой сейчас особо остро – единственной? Короче – проблема стоящая отдельного разговора. Но перетереть ее нам с Левой не дали – вызвали в штаб меня. Там, трое офицеров, явно уже уставшие от частой рутины, сухо побеседовали со мной: родители, где учился, трудился? Следом один из них черкнул цифирь в формуляре.
- Свободен.
Я откланялся, но краем глаза успел выхватить все же с казенной бумажки на столе, почти мистическое – 32553.
- Триста двадцать пять полста три…, - стараясь сохранять степенность, доложил ожидавшему меня Леве.
Да, да, именно – «полста три» - флотский лексикон уже укоренился в нашей речи основательно.
- Это – ВУС! Военно-учетная специальность, - авторитетно изрек Сенцов, верно успевший за это время хватить еще малость специнфы. Дальше было хуже. – А что на деле означает – ей, Богу, не знаю, Сань. У меня вроде похоже было – только – 327 сперва, кажись.
- И что? – вроде как с претензией на непозволительную скудность знаний, воззрился я не него.
- Да корабли, Сань – не переживай, - выдержал взгляд Лева.
Сам же, похоже, терзался в сомнениях. Что оставалось делать мне, стоя рядом? Хоть и закурил спешно, но помогло мало. Правда, не успели сгрызть нас эти сомнения – объявили построение. А когда мы образовали относительно приличный строй, из штаба на плац вышло начальство. Включая и командира полуэкипажа – седовласого подполковника во флотском мундире, но без нарукавных галунов и с малиновыми просветами на погонах. Встав перед строем, взглянув на разношерстную братию перед собой, но кажется, ничего не увидев, он сперва степенно откашлялся в кулак. Затем, глядя поверх голов, озвучил скромное поздравление нам. Выразил надежду, что станем достойными воинами славного Тихоокеанского флота. И ежели мы в том нисколько не сомневались, то выражение лица подполковника, никаких эмоций не отражало вовсе. На том, официальная и торжественная, так сказать, часть - закончилась.
Бодрый старлей, уже «флотский» на все сто, судя по желтому просвету на погонах, получив бразды правления в свои руки, учинил рутинную перекличку. В результате которой, недавнему единству нашего строя пришел конец. Взамен его на плацу образовались три равные группы. Вероятно уже – роты, но сейчас более походившие на одну гомонящую толпу. Только будто чьей-то дурной прихотью, поделенную тремя метрами пространства. В толпе тут же заработал во всю мощь «тряпошный телефон» и разнес из конца в конец самые разные версии происходящего. Однако ни одна из них ничего не объясняла. Требовалось ждать.
Зато бальзам на наши с Левой души пролился уже в те, наполненные суетой и туманом минуты. Во-первых – мы оказались в одной толпе, кою действительно, скоро нарекли «первой ротой». И дальше пруха не покинула нас – спустя еще полчаса, выяснилось, что мы стали бойцами одного взвода. Ввиду столь громадной радости, остальное, что происходило на плацу, стало трогать пока, уже поскольку-постольку.
Меж тем, процесс на плацу шел своим чередом. Новоявленные роты обретали ротных. Нашим - стал молоденький лейтенантик. Вроде бы в этом чине должный проявлять рвение, но судя по его меланхоличной физиономии, скорее считавший свалившуюся на плечи обязанность лишь временным недоразумением. Одновременно роты поделили на взводы и вновь мы с Сенцовым, к великой радости обоих, оказались в одном. Естественно, ко взводу приставили взводного. Им оказался низкорослый, с кривыми ногами и оттого более походивший на кочевника, нежели на морского волка, казах. Даже лихо заломленная бескозырка, щегольски торчавший из-под нее чуб и погоны старшины первой статьи, не скрашивали впечатление. Вот он то, в отличие от ротного, с первых же секунд власти, показал, что намерен компенсировать недоразумение природы, ревностным службистским рвением. Оставалось только удивляться, как такое количество злобы, умудрялось помещаться в его тщедушном тельце. Кроме прочего, взводный носил фамилию – Такырбаев. Она тоже не лезла ни в какие ворота в связи с его флотской формой. И вроде бы ничего особенного – фамилия, как фамилия, бывает - хуже. Но мы то были из Азии и прекрасно знали, что «такыры» - это самые засушливые участки степи. Правда вот соли, в виде солончаков, там навалом. Но выбирать не приходилось… А сознание, уже вполне переведенное на военные рельсы, даже заставляло смотреть на взводного с должным подобострастием. Ведь теперь, по здешним канонам, он стал для нас и «мамой» и «папой» в одном скуластом, с раскосыми чингисханскими глазами, лице.
Тем временем, инстинкт подсказывал, что в последующие полчаса следовало ожидать самого главного, способного наконец-то разрешить сомнения относительно дальнейшего места службы. В результате чего – напряг, в наших рядах, стал стремительно нарастать. И инстинкт не подвел. Все ту же разношерстную толпу, но уже четко распределенную поротно и повзводно, вновь призвали к порядку. «Р-р-равняйсь!!!» «Смир-р-рна-а-а!!!» - пронеслось зычное над плацем. Очень даже довольные, исподволь оглядывая сослуживцев рядом, кои в момент стали почти родными – из одного взвода, как никак – мы застыли сусликами. Поедая глазами начальство и улавливая ухом каждый его вздох.
Инструктаж был кратким. После чего 2-я и 3-я роты получили уставное «Разойдись!», кое следом подкрепило грозное и от души: «Кучей у забора и попробуй расползтись! Мать вашу!». Нашей же роте скомандовали «Налево!» и «Правое плечо вперед, шагом марш!», повели. Куда? Знамо дело – в баню. О предстоящей, неотъемлемой началу ратной службы, процедуре, мы были осведомлены прекрасно.
Плац рота покинула еще относительно строевым шагом – мы все очень старались печатать его рваными кедами и прочими обносками на ногах. Но когда вышли на прямую, ведущую к белевшему невдалеке зданию бани – роту охватило какое-то жуткое состояние полнейшей анархии. Взводные неистовствовали, однако их усилия были напрасными. Подчиняемые лишь стадному чувству и еще целому букету чувств, неосознанных точно, но буквально раздиравших юные души, мы стали рвать на себе одежду. Рубахи - в клочья, штаны -вдрызг! С треском! Так, что вокруг фонтаном летели разномастные пуговицы. Словно пули. При этом улюлюкали и выделывали удивительные по пластике телодвижения – папуасам на зависть. Потому к бане уже подошла не рота, а нечто шевелящееся, живое по всему, но уж больно похожее на то, что случаем провернули сквозь мясорубку.
В обширном предбаннике шабаш продолжился. Только обрел толику торжественности. Со вздохами, картинно, сознавая, что это и есть пик акта прощания с гражданкой, мы стащили с себя рванье и побросали в живописную кучу. А окрик старого мичмана: «Придурки, чё делаете то… Шмотки же по закону, домой отослать можно…», - так и остался гласом вопиющего в пустыне.
Вскоре выяснилось, что баловать молодняк банным сервисом никто и не думал – горячая вода отсутствовала напрочь. Мы удивились? Расстроились? Нисколько! В мозгу успело отпечататься за это время: «Стойко переносить тяготы и лишения воинской службы…» Мы и переносили. Поплескались из шаек холодной водицей – благо на дворе была, хоть и хабаровская, но все же весна. С писком, визгом и трехэтажным матом одновременно. Пошли бы, что называется – вразнос… Однако вволю подурачиться нам не позволили – по одному стали выкликивать из звенящего жестью шаек, гулкого пространства и, в чем мать родила, прогонять по длинному, словно слепая кишка, коридору. Где вдоль стены стояли столы, а на них комплекты новенькой формы.
В свою очередь, побежал в коридор и я. А когда в мои жадно протянутые руки, швырнули комплект белоснежной робы, едва не сподобился тут же исполнить джигу.
- «Белая роба! Корабли, значит! Точно – корабли!», - флейтой запела душа, согревая покрытую пупырями от холода, плоть.
Ей, душе то бишь, вторили восторженные Лёвины глаза, едва не выпадавшие из орбит на кафельный пол. Он следовал за мной и тоже, должен был получить свою робу вот-вот, но пару-тройку секунд, как уже обладатель «выигрышного лотерейного билета», я сполна испытал удовольствие от его вида. В коем, основное место сейчас занимала зависть. Конечно – добрая, конечно по-дружески. Но все равно – было приятно до жути.
А дальше, процесс пошел как по конвейеру. У следующего стола, в комплект к робе, мне выдали гюйс – синий, с полосками воротник. Дальше – осчастливили тельняшкой. О, Боже – по тем временам сущая ценность и предмет вожделения многих пацанов. Который, в отличие от баснословно дорогих джинсов, нельзя было купить нигде. Даже у тех же самых ушлых фарцовщиков. Кстати, понятие «тельняшка» - это привилегия для лиц, отношения к Флоту не имеющих. Ежили без рукавов – «маечка», а с рукавами – строго «тельник». Далее, едва не задыхаясь от собственной значимости, я стал обладателем бескозырки с белым чехлом, ленточки – новенькой, на которой золотом горело: «Тихоокеанский флот». И наконец, нагруженному амуницией под самый подбородок, мне повесили на сгиб свободной руки сапоги. Предварительно, без особых эмоций, поинтересовавшись размером моей ноги.
Последнее приобретение несколько смутило.
- А почему сапоги? – судорожно сглотнув слюну от распиравшего изнутри напряга, озвучил я претензию.
- Севера потому что…, - коротко буркнул хмурый мичман, восседавший за столом, уставленным этими самыми сапогами.
Впрочем они, видимо отсортированные по размерам, стояли во множестве и под столом, и вокруг него, у стены. Так что сомневаться в том, что со мной вышла ошибка – не приходилось. Легендарными матросскими ботинками тут и не пахло.
Однако по инерции захлестывающих чувств, права качать, я все же продолжил.
- И что – Севера? На флоте ведь ботинки положены, - изрек я, как самому показалось – вполне авторитетно.
И… получил! Первый, настоящий урок флотской учтивости. Мигом расставившей на свои места – кто здесь кем является.
- А ну пошел нахер отсюда, салабон зеленый! – рыкнул смурной мичман. – Грамотеи сплошь, якорь вам в задницу.
И я пошел. Стараясь не размахивать, болтавшимися на руке, как связка бубликов, злосчастными сапогами. Правда настроения, изыск про якорь в одном месте, мне не испортил нисколько. В предбаннике уже было достаточно народа – стоял смех и вообще, царило вселенское веселье. Новенькая роба топорщилась колом, однако это никого не смущало. Как и то, что вскоре мы стали похожими на инкубаторских. Зато неподдельный апломб, буквально стекал с наших физиономий.
Гордые собой, и почему-то неуправляемые нашими взводными, коих даже поблизости видно не было, гурьбой мы покинули предбанник. А там, на свежем воздухе, разместились кто где, но в пределах видимости дверей. Закурили и стали с интересом ожидать, какие метаморфозы произойдут после бани со второй ротой. Представители той, начали вываливать из дверей спустя минут двадцать. Тоже во флотской амуниции, но в робах, синих как недозрелые баклажаны. А главное, с этого самого момента, прежняя туманность ситуации, принялась стремительно обретать ясность. На всю катушку, застучал и «тряпошный телеграф», выдавая со всех концов, самые авторитетные мнения.
- Белая роба, значит плавсостав на кораблях.
- А может – подводники… Откуда знаешь? Мне вот…
- Точно Витек ляпнул – плавсостав! – раздалось справа. – У меня братан на Флоте служил.
- Да и эти, из роты охраны, тоже вроде говорили…, - поддакнул кто-то со стороны, где был жестяной желоб умывальников.
- Ой, не свисти, профессор, - это вставил Лева, поскольку ни один диспут не мог иметь право на жизнь без него. – От ранга кораблей зависит. Белая роба на крейсерах! Так что – в Африку будем ходить, робя!
- Ух ты!
- Вот класс! А синие?
Температура диспута нарастала.
- Синие – катера и всякие тазики с корытами, - презрительно цыкнул слюной Сенцов.
- А я слыхал, что здесь дивизион сторожевых кораблей есть. Так вот, на них тоже белую робу носят, - тихо произнес Дамир, парень скромный, но умный.
Он тоже был из наших – гулистанских. Потому я его поддержал, ибо тоже слышал нечто подобное.
- А сторожевики – не корыто, - примирительно изрек Лева.
- Ну а синие? – никак не мог уняться кто-то сзади.
- Фигня все – синие двухгодичники. Это охрана, артиллерия и пожарники всякие, - возникло иное мнение. – А белые – все на корабли пойдут.
- Ух ты, повезло то как этим…, - раздалось непроизвольное от умывальников.
- Закрой пасть! – не заржавел и ответ ему. – Повезло… Настоящему мореману – три года не срок!
Большинство одобрительно загудело. И с данной минуты, все разом, на синих мы стали смотреть с нескрываемым пренебрежением. Ну не завидовать же было, в самом то деле…
Однако пик эмоций пришелся на момент, когда из дверей бани повали орлы третьей роты. Они были зелеными!!! То есть одетыми в тривиальные гимнастерки и штаны цвета хаки. Что означало – «солдат обыкновенный» и согласитесь, во флотском полуэкипаже смотрелось нонсенсом.
Вот им то досталось по полной. Даже трафарет «ТФ» на погонах, в зачет их все ж таки непосредственного отношения к Тихоокеанскому флоту, никак не пошли.
- Чехи!!! – заорало с десяток глоток из стана «белых».
Эту обидную кличку для армейских, мы уже успели усвоить. Хоть и не знали откуда она взялась. Я, к примеру, много позже услыхал версию – якобы, в Чехословакии тогдашней, был род войск – военно-морские силы. А кто знает географию, знает и то, что нет там моря в непосредственной близости…
- Сапоги!!!
Эта кличка была так же общераспостраненной и в комментариях не нуждалась. Ежели не считать нюанса, что мы и сами, поголовно, были обуты в сапоги. Отсюда, видать и корни моего недавнего возмущения росли? Но ведь и мичман пояснил доходчиво – Севера. А так бы – щеголяли в ботиночках.
- Сапоги!!!
Но «сапоги» науку призывника проходили, как и мы. По праву – ущербными себя не считали. Они дружно огрызались и тоже – из запасенного заранее, и тоже – из старательно культивируемого в Армии годами. Особенно на Дальнем Востоке.
- Зато наши сапоги, короче ваших ботинок на целый год!
В этой спонтанной перепалке, самыми спокойными оказались «синие». Оно и понятно, поскольку являли собой эдакий симбиоз. Навроде русалки, что ли – ни баба, ни рыба! Естественно, с нашей, «белоробной» точки зрения. Их самих, похоже, данные обстоятельства не трогали нисколько. Наоборот, за редким исключением, «синие» не скрывали полного удовлетворения ратной судьбой: форма - флотская, а срок – солдатский… Ну чем же не пруха? Однако торжествовали с оглядкой, без демонстрации. В отличие от «зеленых». Тем терять было нечего.
И неизвестно, чем бы все кончилось, если б воздух не прорезал клич: «Батальон, в колонну по три, поротно, стр-р-ройся!!!»
Наш разноцветный муравейник пришел в движение. Распри, пока, были отложены в сторону. Кинулись строиться. Уже стараясь выдерживать равнение – как ни крути, а форма обязывала. И вскоре, по направлению к казарме, браво вышагивала вполне боеспособная с виду, воинская часть. Только малость колол глаз, с непривычки, фривольный разнобой в ее рядах – белое, синее и цвет хаки.




ХЛОРКА, ГОРЧИЦА, ВОДА И ПОДЗАТЫЛЬНИК

ДЛЯ ЛУЧШЕГО ПИЩЕВАРЕНИЯ.

Эйфория от белых одежд померкла в нас достаточно быстро. Точно так, как стремительно оказалась способна мараться наша роба. Голенища сапог, кои чистить приходилось все же не зубным порошком, а ваксой, оставляли на штанинах несмываемые черные метки. Да ладно, это хоть изнутри. А снаружи? Теранулся где нечаянно о стену – получи неприглядное пятно. А белые чехлы бескозырок, те и вовсе превратились в предмет наших мук «номер один». Иными словами – стирка каждый божий день, стала понятием привычным, необходимым, а потому и родным аж до тошноты. И никак иначе – неопрятность на утреннем осмотре, была чревата неотвратимым наказанием. Конечно же работой. Она милая, на военной службе, завсегда являлась и универсальным средством для исправления нерадивости, и инструментом для стимуляции служебного рвения. Драить ли полы, пардон – палубу! – в казарме, до зеркального блеска, вылизывать ли асфальт плаца… Да мало ли! Подобного ассортимента, в курчавой голове нашего взводного, было что блох в шерсти бродячей суки. Ну а за любой работой, словно призрак, причем неотвратимый, колыхалась малорадостная перспектива внеочередной постирушки.
И так – по замкнутому кругу. Настолько скрупулезно в повторениях одного и того же сценария, что времени на скуку и тоску по гражданке, не оставалось вовсе. Нет, духом мы не пали. Планка гордости продолжала держаться в нас на прежнем уровне. А друг друга убеждали, что вот когда попадем на корабли – многие проблемы отпадут сами собой. Ведь чистота там идеальная должна быть. На кораблях то… кругом вода – ни тебе пыли, ни грязи. В общем – блажен, кто верит и живет надеждой, а мы верили. На полном серьезе, причем. И еще млели, ощущая, как колышутся за спиной ленточки с золотыми якорями. И, ежели удавалось пройти мимо зеркала, не отказывали себе в удовольствии, хотя бы мельком глянуть на свое отражение. Отчего сердечко начинало биться чаще, а несколько потрепанный жизненный тонус входил в норму. От эдакой красоты то… Да и от сознания, что служишь не где-нибудь, а в славном Военно-Морском флоте! Что согласитесь, выпадает далеко не каждому.
Кстати, эту самую ленточку на бескозырке, требовалось носить строго по неписанному правилу. Иначе – запросто было получить от любого старослужащего «чилим» по лбу. Эдакий щелобан с оттяжкой. И ежели старослужащий являлся увлеченным профи, после подобной профилактики забывчивости, гул в голове стоял достаточно долго. А перед глазами, затмевая выступившие слезы, еще дольше, роилось целое полчище мушек. Меж тем, все дело заключалось в надписи на ленточке: «Тихоокеанский флот». В ней были буквы, шедшие подряд – «Н, С, К». Оказывается они означали не что иное, как стадии трехгодичной службы, по принципу – «Начало», «Середина», «Конец». Так вот нам – салагам, строго настрого предписывалось носить ленточку так, чтобы осевая линия кокарды сверху, указывала на букву «Н» на ленточке. То бишь – «Начало».
Начало… Для которого характерен неистовый бег дней. Они замелькали, словно цифры на табло бензоколонки. Муштра и еще раз – муштра! Начиналось это действо спозаранок – в 6-00. То есть время, когда еще какую-то неделю назад, мы имели обыкновение дрыхнуть без задних ног. Наломавшись накануне в шейке на танцах. Да испив до того, для храбрости и куража, доброго портвешка. А тут – «Рота, подъё-ё-ём!». С трехэтажным матом в придачу. И три километра дурацкого бега, по форме «голый торс». Будто не моряков флота из нас решили готовить, а непременно – стайеров. Или – гонцов. Как во многих сказках сказано – коим за плохую весть, голову с плеч.
А строевые занятия? От них пятки горели не переставая. Сапоги же – нет, не кирзачи армейские кстати, а изящные «хромачи» на кожаной подошве, разбивались вдрызг буквально на глазах. Рассчитанные щеголять по палубе, а не по асфальту – они протирались до дыр и полного отсутствия каблука.
А зубрежка Уставов и Присяги? Особая статья, коя не требовала даже толики творческого подхода – лишь тупой напряг памяти. Дабы потом воспроизвести сухие положения без запинок и в точности до запятых. В Присяге значилось, вкупе с прочим: «…стойко переносить тяготы и лишения воинской службы…» Видать кто-то умный заведомо и специально все эти тяготы и лишения напридумывал. Вот мы и старались изо всех сил быть стойкими. Хотя со стороны куда больше походили на сомнамбул, наверное, нежели на бравых мореманов. Которым бы только до подушки. И – о, чудо! – если в один из редких вечеров, наш старшина-недомерок, выдав с акцентом: «матрос российского флота должен спать мала…», не устраивал очередную дрессировку. Ну конечно – с тривиальной спичкой, должной гореть, якобы, ровно сорок пять секунд! С робой, которую следовало снять с себя – это раз… А потом сложить в брикет и аккуратно отбить с помощью табурета и собственного кулака, на этом брикете четкие грани. Чтобы уже через минуту, вновь как угорелому спрыгнуть с коечки, судорожно напяливая робу на себя. И так, пока взводному не покажется, что вверенный ему контингент усвоил науку на пять с плюсом.
Чудо случалось редко. Потому, напрыгавшись и наодевавшись-нараздевавшись вдосталь, мы даже черно-белые сны видеть, были неспособными. Лишь какие-то жуткие обрывки, в стиле Стивена Кинга.
Однако молодость брала свое и оптимизм, каким то непостижимым образом, продолжал жить в наших организмах. Когда выдавалась свободная минутка, собирались в курилке. Или чаще – на лужайке в березовой рощице, что белела редкими купами прямо на территории части. Там на изумрудной травке свободы было поболее. Вернее – ощущения ее. Все равно будто в кустах спрятался, от начальствующих взглядов, в коих завсегда сквозило единственное: «… а не устали ли вы отдыхать, товарищ молодой матрос?».
Курили. Но уже не как раньше – теперь с толком, с расстановкой, по-мужски, так сказать. Сказывалось – познали истинную цену времени, да и табака – тоже. Последний уровнял всех – причем на самой низшей точке пристрастия. Ежели на гражданке каждый был не прочь повыпендриваться яркой пачкой заморских сигарет, то сейчас, о былых болгарских «Опалах», «БТ», даже наших «Столичных», остались одни воспоминания. Исключительно – папиросы «Север». Потому что дешевле их, в военторге уже ничего не было.
Тут же делились хитростями. Кои рождались в наших головах, в противовес изощренной лютости взводного. И, что греха таить – помогали не распускать сопли. Наоборот – процесс прохождения «курса молодого бойца» превращался в некое подобие увлекательного соревнования – «кто – кого».
- А я портянки не наматываю, когда наш дурик начинает «отбой» шлифовать, - возникала затравка от кого-нибудь.
Пристальное внимание остальных было обеспечено.
- Да ну?
- Ну-ка, ну-ка?
- Чё на босу ногу, что ль? А Такырбаев разок усекет – мало не покажется. Вся рота будет до подъема самого скакать.
- Да заткнись ты, Витек, пусть человек скажет, - возникало мнение, отражавшее всеобщее желание.
Ответ не задерживался.
- А я их поверх голенищ расстилаю заранее и… прямо с коечки в сапоги – нырк! Портянки и вошли внутрь, не хуже носков.
- А что – дело. Надо попробовать.
- Портянки – херня. Больше времени – тельник напялить занимает…, - продолжал благодатную тему кто-то другой.
И ведь был полностью прав. Предмет нашего вожделения на гражданке – морской тельник – в плане одевания оказался очень привередливой штукой. В ежевечерних «скачках», пока горела спичка, ценилось время, а трикотаж тельника, как назло, прилипал к потному от усердия телу. Тянулся кишкой. Ну и – сильно снижал показатели. Потому все согласно закивали.
- А я ее не одеваю, в общем!
Кто бы сомневался, что наступившую тишину мог нарушить таким образом только Лёва Сенцов.
- Как это??? – наши рты, что называется распахивались до колена.
Кто служил на Флоте – знает, что встать в строй в робе, или форменке, где в вырезе воротника не виднеются черно-белые полоски тельника – сродни святотатству. За подобное пренебрежение к форме, можно было тут же схлопотать по первое число.
- А так! – Сенцов млел, что лихо сумел заточить всеобщее внимание на собственную персону – стал важным и назидательным в тоне. – Я ее просто, рукавами на плечи бросаю… Сверху робу, как положено… И нате, получите – товарный вид по Уставу!
- Здорово! А что, пацаны, идея!
Новшество прижилось мгновенно. Но вскоре, было разоблачено ушлым взводным. И вылилось нам в несколько лишних десятков кругов по плацу. Причем не просто – строевым, а «паровозиком». Это когда дробь печатных шагов должна была менять темп, будто и впрямь по рельсам шел железнодорожный состав. «Чух-чух-чух, чух-чух-чух…»
Но недели летели неумолимо. И ничего не оставалось делать, как обвыкаться в нашей бело-маркой шкуре казенного человека. И прелести салажьего существования, продолжали сыпаться на стриженные головы, будто из рога изобилия. А мы принимали их. Стойко, как в Присяге писано. Даже теперь – без зубовного скрежета. И уж подавно – без недавней обреченности висельника. Природа брала свое. Изворотливость, как способ выжить, становилась основным стержнем нашего хребта. Впрочем известно – голь на выдумку всегда была горазда.
Единственное, что досаждало даже пуще изысков старшины Такырбаева, так это постоянное ощущение голода. Потому, ежели когда, редко, мне и умудрялся присниться сон, то примой в нем была вовсе не моя девчонка Наташка, а мамины беляши. Без особых эмоций поедаемых в той прошлой жизни и, один вид которых сейчас, таил угрозу захлебнуться собственной слюной.
Движимые раздобыть хоть что-нибудь для постоянно недовольно урчащего желудка, в свое время мы обрыскали всю территорию полуэкипажа. Это – с подачи кого-то из нас – особо умного. Валерки Макаренко, кажется. Тоже земляка – худосочного и похожего на студента-краснодипломника. Его идея, что в березовой рощице должны были быть грибы, так и осталась сухой теорией, не принесшей радости плоти. То ли место было не грибное, то ли сезон прошел. А то, что мы все же отыскивали – есть не рисковали. Азиаты ведь сплошь, не видевшие вживую белого гриба в общем, зато наслышанные благодаря урокам ботаники о коварстве поганок. Касательно березового сока, тоже выходила полная непруха – сколько не ковыряли белые символы Родины, доиться они не желали никак. Это в песне кого-то поили от пуза – нас же, защитников этой самой Родины, не считали нужным.
Потому оазисом вожделения оставался только крохотный магазинчик военторга. Но, увы, в счастливчиках, коим все же удалось сохранить монету, никто из нашего ближайшего с Лёвой окружения, не числился. А ведь были счастливчики… Были! Но в существующих условиях, только лишний раз находил подтверждение избитый постулат: «Сытый голодного не разумеет!» Исходя из него, кучковаться получалось разными компашками. Внутри которых щедростью и желанием поделиться с ближним, даже не пахло.
На этом фоне, выдача первой зарплаты стала настоящим праздником. Три рубля, восемьдесят копеек – целое состояние! Честное слово! А купленный на них лимонад с печеньем, показался таким изыском, с коим вряд ли могла бы сравниться даже амброзия – пища олимпийских богов. Пиршество устроили в рощице. А уже сытые, блаженно отрыгивающие лимонадным газом, приободренные и будто получившие громадный стимул, терпеть лишения службы дальше с легкостью, пустились в пространные рассуждения.
- Эх, хорошо!
- Жить можно.
- Только оклад маловат все же… А, робя?
- Ничего, на корабли прибудем, там «морские» выплачивают.
- А много? «Морских» этих?
- Вроде – рубль.
- Да, тоже не разжиреешь…
- Зато кормят, говорят – четыре раза в день и до отвала.
- Морской паек – козе понятно.
Опять о еде! Поглядев на опустевшие бутылки и крошки от печенья на хрусткой обертке от пачки, все невольно замолчали. Трепаться почему-то расхотелось. Разлеглись на траве, уставившись в небо. Но – сто процентов – каждый видел лишь солнце. Часов у нас не водилось, а по положению светила на небосклоне, можно было почти точно определить – сколько оставалось ждать до ужина. Лимонад лимонадом, печенье печеньем, а перловка-шрапнель, все одно признавалась молодыми организмами штукой более надежной.
Не знаю – как и где, но в полуэкипаже поход в столовую обставлялся целым ритуалом. Осознать истинный смысл и необходимость которого гражданским лицам практически невозможно, а военным, судя по его многолетней истории – не было надобности. Уже сказано – жрать мы хотели всегда. Потому строились, едва заслышав желанную команду, с особой поспешностью. Да и шагали потом, печатая шаг, с особым чувством. Как бы тем самым доказывая, что воины мы настоящие и совсем не зря должные вскорости подкрепить силенки казенной кашей. Во благо общего Отечества, опять же.
Но все одно, не смотря на старания, редко удавалось попасть в столовую с первого захода. Как правило, взводному, то не нравился наш шаг, то бесила чья-то ухмыляющаяся физиономия в строю – да мало ли… В результате же принималось высочайшее решение: «настрой салаг не столь бодрый, чтобы с успехом переварить предстоявший обед!» Или ужин – без разницы. А так как взводные роты водили нас в столовку по очереди, и уж конечно, каждый имел собственные амбиции и взгляды на то, как надо выглядеть образцовой роте в строю – экзекуция была гарантирована всякий раз. Или экзерциция – ежели вспомнить Суворова. Штука, кто бы спорил, полезная на военной службе… Только нам, голодным, было от того мало приятности – под ложечкой шибко сосало.
В общем, спустя полчаса, наконец-то, нагулявшей аппетит посредством нескольких лишних кругов по плацу, роте позволялось подойти к заветным дверям столовой. Казалось – заходи и питайся, теперь то уже – на здоровье. Ан нет! Мудреное действо ритуала имело продолжение. В ожидании команды: «Справа по одному, бегом, м-м-марш!», мы замирали трепетными ланями. Боясь, не дай Бог, ошибиться в чем. Ведь каждому следовало не просто вбежать в двери, а еще на ходу успеть сунуть руки в жестяные тазики. Причем строго последовательно – их было три, и стояли они на табуретах в ряд, аккурат перед входом.
В первой шайке белела и издавала гальюнные ароматы хлорка. Во второй – желтым наводила тоску горчица. Ну а в третьей, естественно – плескалась относительно читая вода. Дабы мы могли смыть в ней не только убиенных до того микробов на наших руках, но и теоретически, впитавшуюся в поры вонь хлорки. Вот такая забота о санитарии и борьба с никак непозволительным на российском Флоте явлением – дизентерией.
И после команды – процесс шел по накатанной. В случае, ежели какой бедолага, в раже исполнительности, пролетал мимо одной из шаек, или же думал схитрить – тут же вступали в действие репрессивные меры. Шустряк или нетотепа у самых дверей получал в ухо. А отброшенный в сторону, ретиво утерев сопли, стремглав мчался в хвост строя. Горько сожалея о том, что за один стол со своей компашкой, он уже сегодня не попадет. А значит совсем не факт, что ему достанутся хлеб, масло и сахар.
Однако и медведей в цирке учат… Вот и большинство из нас освоило «науку» достаточно быстро. Хлорка, горчица, вода и… смачный подзатыльник отпущенный взводным, помогал тебе влететь внутрь столовке не хуже чем на крыльях. Последний, видимо, предназначался исключительно для лучшего пищеварения.
Оказавшись внутри, не теряя скорости, мы мчались к столам, рассчитанным на десять человек и, не смея сесть, застывали за ними в позе настороженных сусликов. Кося глазами на миски с дымящимся борщом. Втягивая носов ну просто удивительные запахи – что там рестораны с их изысками. И судорожно сглатывая слюну. Весь организм превращался в завидное единство органов, готовых быстро и без потерь потребить выданные калории… И только уши – вот они жили собственной жизнью – боясь пропустить даже полутон, ожидали следующей команды.
И она раздавалась.
- Головные уборы снять! Сесть! Начать прием пищи!
Если никто не замешкался, выполнил команду четко и роту не осчастливили второй попыткой, с этого момента минуты начинали уже не течь – мчаться со спринтерской скоростью. Расслабляться было никак нельзя. Что там говорить о желании познать вкус того же борща. Он вливался в желудок без ощущения приправ и температуры. Следом проглатывалась каша. А когда рука устремлялась к кружке с компотом или чаем, под сводами столовой громом разносилось.
- Закончить прием пищи! Встать! Головные уборы надеть! С первого стола, на выход, бего-о-ом, м-м-марш!
Теперь уже сытыми козликами мы неслись к выходу. Строиться. Чтобы вновь, верно уже для того, чтобы начавший завязываться было, жирок не испортил наши талии, совершить круг по плацу. Получалось – круг почета. Во славу родной Отчизны, не давшей загнуться с голодухи своему бравому защитнику.
Одна отрада – процедура теперь воспринималась не так тяжко. В желудках булькали калории. Оттого – хотелось жить с новой силой и новыми планами. А заодно и продолжать служить, достойно таща лямку казенного человека. С твердым убеждением, что с каждым днем это дело будет становиться легче.
Много ли надо матросу первого года службы для счастья? А ведь и не ответишь сходу, да чтоб в самое «яблочко»! Благо – молодость… Она еще не очень нуждалась в философских раздумьях. А чтобы напрягаться отличать здравый смысл от иного – тем более.




ЧТО ЗНАЧИТ «В РАСХОД»,

ИЛИ ОСОБЕННОСТИ ФЛОТСКОЙ ХАЛЯВЫ

Уже говорил, но повторюсь – следует признать, что из всех нас наиболее беспроблемно вживался в службу Лёва Сенцов. Будто родился именно для того. Мы старались следовать за ним в кильватере, но куда там… Где умудрялся проскочить он, большинство из нас обязательно имели сомнительное счастье набить незапланированные шишки.
И вот однажды, Лёва раздобыл где0то бутылку вина! Да, да, настоящего, с этикеткой даже. Труда не составит и вообразить нашу реакцию на то. Восторг! Впрочем – нет, словами обычными, охватившие нас чувства и главное – восхищение пронырливостью Сенцова, описать невозможно. Потому что труд неблагодарный.
Приободренные несказанно перспективой, соблюдая предельную осторожность и придавая событию таинственность не хуже масонов, мы распили бутылку за гальюном. Перед самым отбоем. Старательно зажевали лавровым листом, дабы взводный не унюхал амбре. Стало хорошо. Кровь побежала по жилам. Тут же вспомнилась гражданка. Девчонки – впервые, наверное, за все это время. Оттого мы стали смотреть на благодетеля – Лёву – с обожанием. Естественно, на малость развязанном языке завертелись и вопросы: Как? Где? И вообще… Тогда-то и выяснилось, что крепкий и густой, похожий на кровь напиток, он выменял у одного местного за бритвенный станок. Правда тот, с перламутровой ручкой и шикарный по тем временам всеобщего дефицита, принадлежал Валерке Макаренко.
Естественно, узнав о подобной наглости, худосочный Валерка сделал попытку поднять бузу. Благо забродившая от вина кровушка, тому способствовала. Только у Сенцова аргументов, имелось всегда вдосталь.
- А что тебе брить то, Макарыч? – даже не поперхнувшись претензией, изрек Лёва.
Но в тоне его – ненавязчиво проскрежетал металл. Валерка в момент скис – крыть было нечем. Действительно, при его нежном пушке на щеках, вполне можно было обходиться вафельным полотенцем. А что хорошей вещи пропадать? Ради общего блага опять же.
- То-то и оно, - меж тем, как бы подвел черту Сенцов. – А так – все оттянулись малехо.
- Так подарок, ведь…, - только и промямлил Макарыч.
Над компашкой повисла попахивающая близким гальюном тишина. В которую жуткой и конечно не облагораживающей составляющей, примешивался винный, пополам с лавровым листом, дух из наших ртов. Ситуация и впрямь оказалась скользкой. Крысятничество? Вряд ли… А что тогда? В общем – прояснение требовалось незамедлительное. И я сподобился, встав на защиту студента-недоучки.
- Лёва, в самом деле, неудобно как-то получается…
- Да? – вроде как искренне удивившись собственной наглости, поскреб затылок Сенцов, но тут же, со свойственной ему простотой, сделав рожу серьезной, выдал. – Ты прав, Саня, я – подонок. Прости, Макарыч. Тогда всем – вино обратно в бутылку – пойду поменяю на станок.
Мы оторопели. Еще бы! А следом и загоготали. Однако инцидент оказался исчерпанным до донышка и более не заслуживал даже крохи внимания. Хотя бы потому, чтобы не разбазаривать зазря последствия драгоценных трех глотков на суету суёт. Испитых недавно и безо всякого преувеличения, подаривших каждому самое драгоценное на данный момент – толику возможности окунуться в недавнюю гражданскую беззаботность. Все претензии Макарыча, просто бледнели перед этим. Да что там – похоже, он и сам это прекрасно понимал. Теперь широко и пьяненько улыбался и никак не страдал желанием хранить в себе обиду на мародера Лёву.
Нет, Сенцову - не было равных среди нас! И по части добычи информации – тоже. А поскольку та являлась пищей, питавшей надежды на лучшую долю в скором будущем, авторитет моего друга обретался в ранге непререкаемого.
- Это еще нам повезло, - как-то изрек Лёва, со значением оглядев собеседников, и удовлетворившись, что мы навострили уши, продолжил, - что на Русский не попали.
В редкий час выпавшего досуга, мы валялись на траве в рощице. Бескозырки предупредительно развесили на стволы берез. А сами сполна предавались возможности полентяйничать безнаказанно. Об этом острове, рядом с Владивостоком, где находились флотские учебки, среди нас не знал, возможно, только Облёша – затюканный таджик, Облоев Хаёт, из кишлака под Бухарой. Да и то по причине, что успел освоить по-русски лишь: «Пошел на х…». Остальные - легенды о таинственном острове заучили назубок. Но, тем не менее – изобразили всеобщее заинтересованное внимание. Сенцов же, с тенью великого знания на челе, продолжил.
- Да-а-а, повезло… Там салабонов шесть месяцев дрючат. И так дрючат – у нас здесь, по сравнению – рай сущий.
- Да ну? – больше ради проформы, усомнился Хаким – вполне цивильный узбек из Ширина, имевший в зачете заслуг, диплом электромеханического техникума.
Лёва испил бальзама должного внимания. Покомфортнее расположился на травке и стал живописать страсти-мордасти на неведомом острове далее.
- Точно, у нас здесь – курорт! Золотые Пески, короче!
Уж да, тоже неведомые нам Золотые Пески в братской Болгарии, являлись в ту пору для нас верхом шика. Какие Багамы, или Лазурный берег – о них слыхом не слыхивали. А ежели и слыхали, воспринимали как учили идеологи – буржуйские, мол, это заморочки все. Нам, советским, непотребные вовсе.
Сенцов же рёк.
- Или Чимган!
Кстати тоже курорт, но уже в наших узбекских горах и естественно в те времена – местного пошиба. Но фантазии, возомнить себя счастливым несказанно, нам хватало – за глаза!
- Да и два месяца, курса молодого бойца – разве срок? – Лёва презрительно цыкнул слюной, вынул папироску, продул ее обстоятельно, закурил неспешно. Выдохнул дым. – Не срок! Точно, робя? А с Русского на корабли, говорят – сущие доходяги приходят. Зашуганные до ужаса – от слова громкого шарахает в сторону. Точно.
- Я тоже слыхал, - поддакнул Антон.
Он был из Бухары, но главное – имел дядьку моряка, а значит и право на веское слово.
- И не сбежишь – кругом вода. Остров ведь, - в унисон Антону, добавил Лёва.
- А ты что, никак бежать собрался? – внес толику бесшабашности в смурной разговор я.
- Да ты что, Сань! – в момент взвинтился мой друг. – Да я, да ты ж знаешь, о Флоте можно сказать – с самого детства мечтал! Блин.
Я не стал уличать его в неискренности. Хотя, труда б не составило – стоило лишь напомнить о недавнем еще, в военкомате, желании перекантоваться пару лет в какой-нибудь спортроте. Зачем? Что имело ценность вчера, сейчас не стоило ничего. В свете приобретенного жизненного опыта, хотя бы. К тому же – на плацу объявили построение. Пятнадцатое, а может и двадцать пятое за этот день. Который, как и череда других его близнецов, благо – уже заканчивался.
Ведь строили на этот раз на вечернюю прогулку. Продолжительность этого действа, всегда, без исключений и сносок на непогоду, зависела напрямую только от двух факторов. Первый – настроения старшины. Второй – качество наших вокальных стараний и голосовых связок на текущий момент. Правда, чаще превалировало – первое. Убеждая всерьез, что хорошее настроение для любого старшины, штука жутко дефицитная. А «…По морям, по волнам …» мы горланили из вечера в вечер, приблизительно с одинаковым упоением и рвением. Ибо привыкли ощущать кожей – за этим ждет, чуть ли не самое приятное в воинской службе – вожделенный отбой. Пусть даже предваренный сперва традиционными скачками с раздеванием, под зажженную спичку.
В наряды мы не ходили. Так как не приняли еще Присягу. Даже на «тумбочку», то бишь – дневалить, нас пока не ставили. Зато по очереди от каждой роты комплектовалась команда и направлялась на камбуз. На целые сутки. Прописанный четко регламент наряда, отсутствовал напрочь. Потому каждый раз состав команды целиком зависел от того, в кого ткнет пальцем старшина. Называлась повинность - «Идти в расход». Страшновато для непосвященного – что-то расстрельное вроде, но на деле означавшее просто «расходное подразделение». Кормить то такую ораву, кою собрали в полуэкипаже, надо? Даже картошки только начистить. Хлеба опять же нарезать. Как-то на досуге прикинул, объединив наши желудки в один, мысленно – большой получился резервуар. Одного супа требовалось две ванны сготовить – никак не меньше. А продукты разгружать из автофургона? Да и горы посуды за этой оравой потом вымыть. Так кому же это было делать, как не нам – главным едокам, да и виновникам перенаселения тихой, в обычные, непризывные времена, части.
Отношение к «расходу», среди нас, салаг, сформировалось самое разное. Были те, кто изо всех сил стремился попасть в него. Поскольку работа на камбузе, сама по себе, как бы гарантировала возможность урвать приварок, вечно бурчащему с голодухи, желудку. И это не смотря на то, что про самодурство здешнего кока, ходили жуткие рассказы. От одного вида – шкаф под два метра ростом – уже мурашки по коже.
Может поэтому, наша компашка в «расход» не стремилась. Пожрать – оно хорошо, конечно, но и не выветрившиеся до конца крупицы памяти о вольной гражданке, видимо тоже претили тому. Благо, конкуренция позволяла без проблем избегать подобной радости. Но однажды на этот счет возникли сомнения. Их озвучил, естественно все тот же Лёва.
- Скучно что-то… Каждый день одна и та же бодяга. А что, браты, может хором в «расход» попросимся?
- Сдурел?! Там кокша – зверь же! За ночь ни секунды покемарить не разрешает, козёл, - в мгновенье ока отреагировал Антоха.
И… над сообществом повисла тишина. Оно и понятно – кушать хотелось всем, а вот как здесь быть с самолюбием? Наконец сподобился Сенцов – отступать он не привык.
- Да и хрен с ним, с этим кокшей. Ну не поспим ночь… и что? Зато кишку натрамбуем на халяву.
- В гробу я видел такую халяву – тыщу мисок в горчице полоскать, - пробурчал Хаким.
Со своим техническим образованием, напару с Макарычем, он слыл среди нас интеллигентом.
- Да вряд ли Лёва, там что серьезного дадут пожрать, - усомнился и я.
- А тушонька, - вдруг вякнул Облоев.
- Да, раззъявь хлеборезку, щас тебе туда тушенку и засунут, - возникла реплика.
Но тихий таджик оказался парнем упертым. К тому же, еще кое что освоил по-русски.
- Пустой банка, тоже можна хлеба макать, - судорожно сглатывая слюну, изрек он.
При этом смотря на Лёву глазами преданной собаки. Еще бы – его бы никто не послушал, а Сенцов, получается, озвучил самое сокровенное.
Вот тут-то и взъярился Хаким.
- Какая тушенка, придурок, - возопил он, - Во-первых, она свиная! Во-вторых…
- Пошел на х…, - вякнул Облёша то, что у него получалось с самого начала хорошо и, сделал попытку спрятаться за спину благодетеля.
Лёва его не предал. Прикрыл – союзники ему требовались сейчас. Затем продолжил разговор.
- А потом опять же, браты, распихают вскорости по кораблям, а там…., - он сделал паузу. – Там столовых уже нет. Верно ведь?
- И что?
- Ничего. Просто интересно. Потом будет что вспомнить. На гражданке, хотя бы.
Далее следовало ожидать экскурс в наше далекое будущее, где возможно внукам можно было бы и похвастать, как ходил в «расход». Лёву мы знали прекрасно. Как знали и то, что раз его проняла какая идея – спорить с ним было бесполезно. А обособляться из стаи и вносить в нее раскол, тоже, не хотелось никому. Слово «изгой» у нас было не в ходу, но инстинкт самосохранения безошибочно подсказывал каждому, что в данных условиях это чревато. Таким образом, общим молчанием вопрос оказался решенным. И Сенцов, со свойственной только ему энергией, не откладывая в долгий ящик, принялся улаживать чисто «техническую» сторону дела. Высокая конкуренция требовала изощренности в пронырливости.
Что Лёва наплел ротному – неизвестно. Но вопрос без задержек спустился на уровень взводного. Тот долго теребил свой кучерявый чуб, верно набивая цену высочайшему решению, должному излиться из его тщедушного тельца. В конечном итоге «Добро!» было получено. И на следующий день, вернее вечером, когда все население полуэкипажа готовилось к отбою, наша компашка отправилась в «расход». И прав оказался Сенцов – предвкушение нового, в кое вот-вот должно было окунуться, приятно покалывало где-то на уровне селезенки. Пока – прав…
Известно – легенды склонны к преувеличениям. Но тогда получилось обратное. В сверкающем кафелем пространстве, в белом колпаке и куртке с закатанными по локоть рукавами, кок предстал пред нами сущим атлантом. Только злым. И видимо, был злым всегда. Даже когда спал или справлял нужду в полном одиночестве. Не смотря на то, что кок был старше нас всего-то года на два – выглядел мужиком без изъянов. Уже успевшим устать от обрыдлого бытия. Он построил нас. Оглядел презрительно. Будто мы являлись, как минимум, дизентерийными палочками, надумавшими угрожать его стерильным владениям. Сказал тихо и даже как-то с ленцой. Но, право неограниченной власти здесь, среди котлов, мисок и поварешек, только что не капало с каждого его слова.
- Первая рота? Почему раньше не видел? Проштрафились?
Мы со значением глянули на Лёву. Но того подталкивать не требовалось – он зачастил.
- Да нет, что вы – мы сами попросились. По личной инициативе, так сказать.
Похоже эта версия здесь тоже принималась. Кок хмыкнул, не спеша выковырял пальцем из зубов нечто съедобное. Оглядел. Без сожаления стрельнул с ногтя на пол. И приступил к инструктажу. Суть которого заключалась в тривиальном до обидного. Шерстить предстояло пчелками. Мытье котлов, мисок, палубы, переборок и прочего – чтобы ни жиринки потом, ни микроба дохлого! Но, что окончательно повергло нас в уныние, так это обещание жестокой кары, в случае, ежели прихватят за несанкционированным поеданием какого либо продукта. Будь он даже сырой, нечищеной картошкой. В завершении хозяин камбуза сделал многозначительную паузу. Дабы сказанное им успело не только устаканиться в нашей памяти, но и проникнуть в кровь, кожу и кости. После выдал концовку.
- И заложите в свои две извилины, караси, на флоте есть только один вид халявы – через семь потов и пар из задницы!
Что ж, после такого напутствия, Лёве вновь досталась добрая порция наших «дружеских» взглядов. Только хомут на наших шеях оказался не просто одетым, но и крепко завязанным.
И…. началось! Под недремлющим оком помогалы кока – костлявого, но юркого хлыща. Статью его природа обделила явно, однако он с лихвой компенсировал брак лютостью. Благо, было с кого пример брать… А что за ученик, ежели не переплюнет в талантах учителя? Его стараниям, запуск нас в «расход» грозил стать почти натуральным. Впрочем, как и гласили легенды. Сперва нас поголовно загнали в комнатушку. Тесную до жути, что пришлось размещаться буквально на головах друг у друга. Кроме прочего, до слез из глаз, в ней пахло гнилью. Следом, на кроху свободного пространства в середине, отозвав Антоху с Облёшей для того, распорядились принести и высыпать приличную гору картошки. Раздали ножи. Вернее, разномастные обломки от них.
Чистили «второй хлеб» мы большую часть ночи. Поначалу даже весело было. Хотя нет чего уж там – бодрили сами себя… Не признаваться же кислой рожей, что в дерьмо вляпались. Да и спать хотелось до жути – требовался адреналин в крови, чтобы тут же не завалиться набок и не захрапеть. Даже песни попели малость. «Самоцветов», «Пламя» и прочих кумиров-ВИА того времени. «…Прощай, со всех вокзалов поезда…» Или – «… Звездочка моя ясная, как ты от меня далека-а-а…»
Но через пару часов однообразия и неудобства, лирический настрой в нас уступил место угрюмости. Росла и злоба на весь мир. Только спать хотелось так, что выплескивать ее друг на друга, не оставалось никаких сил. Стали отрываться на бессловесной картошке, безжалостно кромсая добрую треть ее в отход. Чтобы быстрее закончилась, проклятущая. А тут еще и желудки начали предательски урчать. А что им оставалось делать, если вокруг, как ни кинь – пахло пищей. Пусть и с кислым привкусом гнильцы в комнатушке. Да и перед нами все же – лежал продукт по сути. Который только пожарь в масле и объеденье уже. Это фантазия работала. А сырая – она доводила до исступления.
Однако борьбой с количеством корнеплода у наших ног, получилось, что мы обманули сами себя. Явился хлыщ и, крысой обследовав гору жирных очистков, сделал нам первое внушение. Да ладно бы оно только – проглотили бы, не впервой – так добавил еще целый мешок. В общем под утро мы выглядели довольно жалко – дохлые куры и те бывают бодрее. На автопилоте разгрузили фургон с хлебом. Вот тут-то пришлось пострадать по настоящему – хоть и спали на ходу, а слюна, от вида и запаха румяных буханок, начала выделяться во рту массово. Впору захлебывайся ей.
Благо хлыщ, дело управления такими как мы, знал четко. Не только на уровне физиологии, но и психологии. По окончании разгрузки, словно шубу с барского плеча, он выделил две буханки на артель. По братски разделенные и поглощенные враз, без ощущения вкуса, бодрости они не придали – только малость энергии и тепло животу. Однако эту незадачу кардинально решил грозный окрик. Это на камбуз явился его Величество кок. Значит – близился завтрак. Значит на расслабуху, времени нам никто давать не собирался.
И день завертелся. Замелькали секунды, абсолютно потерявшие значение и незамечаемые. Но что удивительно, часы наоборот, стали будто резиновые. И к исходу дня мы ощущали себя так, как наверное ощущает себя белка, набегавшаяся до одури в колесе. Причем при условии, что колесо это, было подключено к электродвигателю. Одно счастье – «расход» почти подошел к завершению. Но… еще предстояло сдать смену орлам из другой роты. То бишь – выдраить огромные котлы и сам камбуз чуть ли не до потолка. И это не говоря о штабеле грязных мисок, оставшихся после ужина.
Помогала же кока, спуску не давал и бдел процесс в оба. К примеру – он брал своими костлявыми пальцами перевернутую миску… Верхнюю, в только что вымытом и выстроенном на жестяном столе штабеле... И… ежели та не удерживалась в его руке, чуть соскальзывала – весь штабель с грохотом летел на кафельный пол. Тут же, эхом от стен отражаясь, гремела и команда, без права на апелляцию.
- Перемыть, мать вашу – живо!!!
То же происходило и на других участках расходной повинности. Вытирались ли столы в столовой, мылись ли полы… Всюду вдогонку, а скорее вперемешку, несся и забористый мат-перемат. Казалось, этому дурдому не будет конца. Но он все же пришел. Пришел, милый, никуда не делся. Под вечерок, как и положено по расписанию нарядов.
А главное – принес нам приятные ощущения, кои не получишь, даже если слопаешь втихаря один, целую банку тушенки. Потому в роту мы возвращались совсем не понурые. Усталые – точно. До степени, когда уже и определить эту степень не в состоянии. Однако желчь на инициативного Сенцова более не изливал никто. Как ни крути, а он был прав – взялся служить, стоило попробовать на зуб и «расход». С чем его едят на самом деле. Хотя, что греха таить, плоть порадовать нам все же удалось тоже. С легкой руки Облёши и банки из-под тушенки полизали, да и так – кто-где, смачную крупинку от оставшегося или лишнего перехватил.
Теперь, когда наш опыт в ранге салабона пополнился новым знанием, а «прелести» остались позади, можно было открыто и поёрничать над собой. Беззлобно – наоборот, с юмором. Ибо это тоже помогало служить дальше. А про то, что служба не «сахар» нам рассказывать совсем не требовалось. Кожа под тельняшкой и та данную аксиому знала прекрасно.




«…ЗАПОМНЮ Я СТОРОЖЕВЫЕ КОРАБЛИ …»,

ИЛИ - ЖЕНЩИНЫ ТОЖЕ ЛЮДИ!

Два месяца в полуэкипаже, похожие на симбиоз летаргического сна, сомнамбулизма и бега с препятствиями в режиме нон-стоп, все ж таки промчались. Сам бег времени мы узрели слабо, зато зримо ощутили, как изменились сами. Те пацаны, что прибыли сюда еще не так давно, выпендрежные и с наивным посылом покорить все и вся – остались в прошлом. Навсегда. В настоящем же были мужчины. Знающие толк во многом. О чем там, на гражданке и не догадывались даже. Познавшие цену вещам из разряда настоящих. А не дутых напыщенностью и бутафорских по сути, котировавшихся опять же там, в прошлом.
Чего стоило одно понятие дружбы. Настоящей, без условностей и обид ради каприза. Но главное – без меркантильного привкуса, по большому счету. Нет, ты мне, я тебе существовало и процветало, но по-честному, как было принято и уважаемо в рядах ратников всегда – махнем не глядя. И никаких сожалений.
А чувство долга? И вновь – не пустые слова, наполненные мыльным пафосом. Теперь оно зиждилось вовсе не на ветреном романтизме и желании лишь пустить пыль в глаза, но на чем-то глубинном, осознанном. Причем впитавшемся, наверное, в кровь, безо всякого преувеличения. Хотя, что нового то открыл? Этим всегда был славен моряк Флота российского.
Вот такими, мы подошли к процедуре принятия Присяги. Правда, процедура эта, почему-то четкой картинкой в моей памяти не запечатлелась. Все прошло по наезженной десятилетиями. В фильмах видел, по телеку - не раз. Фасадную сторону дела – шик, блеск, сияние меди и сапог. И наших глаз – то ли с хронической голодухи, то ли и впрямь – от счастья. Теперь же еще знал и то, что предшествует тому – муштра до мушек в глазах, и выдраивание всего вокруг почище, нежели если б надвигалась эпидемия тифа. Запомнилась только жара – хоть и дальневосточный край, но все одно, на дворе стоял июнь. Оттого стоять на плацу битый час, вытянувшись в струнку, было не очень комфортно. Ремень автомата тер шею, глаза от постоянного недосыпа смеживались и жутко хотелось только одного, чтобы эта приторно- казенная торжественность поскорее завершилась. Нам она была нужна по необходимости, так сказать, а тем, кто рулил нами – тоже не более того.
- «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…», - многократным эхом летело над прожаренным солнцем плацем.
Я тоже читал с выражением. А когда дошел до «…если же я нарушу…, то пусть меня постигнет… кара…. и презрение народа…», вдруг четко представил этот самый народ. Он явился мне разномастной и разновозрастной толпой. Которая в одночасье бросив дела – работу ли, учебу, любовь, в конце концов – примчалась сюда и воззрилась в меня тысячами пар глаз. Причем почему-то взглядом, коим смотрят на кусок дерьма, некстати прилипшем к подошве новеньких туфель. Мол ты, щегол, со стриженой головенкой на тощей шее будешь охранять наш покой? Оч-ч-чень сомневаемся доверять!
Стало малость обидно. И одновременно – смешно. Ведь старался, грудь выпячивал колесом, да и служить, дал слово себе – честно. Потому концовку Присяги выпалил на едином дыхании. Даже со слезой в глазу. Дабы убедить этот народ, что ли… Наверное. Оч-чень хотелось соответствовать. Очень! Это сейчас – ткнись в Интернет, и тебя научат, как откосить от военной службы и сколько кому заплатить. А тогда – нет, стыдно было не соответствовать. Жалко страну, которая нуждается в героях? Ой ли… Это смотря что понимать под геройством. Ежели бездумное самопожертвование каждый день ради чего-то глобального, то возможно – да. Ненормально немножко. Но ведь государство – это люди. Маленькие люди. Не всем же на дзот бросаться, или Вселенную спасать, как Шварценеггер нынче. Геройство их в другом должно заключаться… Чтобы не сподобиться сподличать, не соблазниться поучаствовать в сволочном. Пришел черед служить – так служи от души и по правде. Вот и вся мудрость. Однако – расфилософствовался…
Дочитал Присягу. Расписался в бумаженции. Печатая шаг, вернулся в строй. Полегчало в момент, среди знакомых теперь уже до боли физиономий. Но время… Оно будто спрессовалось в бульонный кубик. А потом – я как бы отстрелялся, а некоторые – только должны были. Но дисциплина военная не предполагает эгоизма.
Наконец, в верности Отчизне поклялись все. Поздравленные начальством с особым пиететом, прошлись перед ним же парадным строем. Опять же – мол, не зря поздравляли-старались – вон мы какие молодцы! Любо-дорого поглядеть. Орлы! Только жрать хочется все равно. Но и этот момент сегодня был учтен – нас ожидал праздничный обед. Жареный минтай, с картофельным пюре – объедение. Потому ощущение праздника, как бы катализировалось в нас еще и потребленными калориями. Мы стали чуть вальяжнее, борзее – присягу ведь приняли, да и желудок не урчит привычно – воины и впрямь настоящие теперь!
Даже вояки из взвода обеспечения, стали приторно-вежливыми в общении с нами. Чувствовали пройдохи, что могли получить «по рогам», на прощание, так сказать – нам терять стало нечего. Потому что молва разнесла, будто к вечеру нас должно было ожидать распределение по частям и кораблям. Что же касалось нас, к этому дню, мы не в пример больше знали о дальнейшей судьбе. Опять же, благодаря проискам вездесущего Сенцова. Да в общем-то и особых трудов для того не требовалось, ежели знать надводные силы совгаванской военно-морской базы. Не самой большой на Тихоокеанском флоте. Все они располагались в единственном заливе, почитай, что на ладони. Отсюда, как ни кидай, нашу первую роту предполагалось раскидать всего-то по трем точкам. Ими являлись дивизион рактно-торпедных катеров, на полуострове Меншикова. Дивизион вспомогательных судов – это у доков. Ну и дивизион сторожевых кораблей. Последний базировался в самом конце залива – в бухте Постовая. Впрочем, сам залив, мы еще и в глаза не видели. Не видели даже кусочка моря. Но понятиями – залив, бухта и прочими – оперировали смело.
По многим признакам, большинству из нашей закадычной компашки азиатов, светил дивизион сторожевиков. Кроме Валерки Макаренко и еще двоих-троих, цифры ВУСа которых, значительно отличались от остальных.
ЭСКАЭРЫ – так здесь называли сторожевики. Впрочем, ежели аббревиатурно и чащеупотребительно – СКР. Однако так или иначе – название будоражило фантазию. Было новым для нас, а новое, оно всегда содержит в себе элемент таинственности. Желание идеализировать непонятное и незнакомое. Если пожелать того, конечно… А мы – желали. Как же иначе, ведь на гражданке слышали лишь о крейсерах, эсминцах, тральщиках. Пусть даже сюда отнести и канувшие в Лету броненосцы, линкоры и фрегаты, наконец. А тут – эСКаэР!!! Дух захватывало, селезенка ёкала – хотелось срочно отписать родным и друзьям-подружкам. Но не лишь бы похвастать, а размеренно, серьезно и без выпендрежа, как и положено морскому волку. И заранее уже представлял себе, как округлялись глаза у них. Дыхание учащалось, являя свидетельство гордости за тебя – бравого уже по определению. А то!!! Кому еще из обозримых вокруг поблизости, такая пруха и почет выпали?!
Из дивизиона за нами прибыли перед самым ужином. Видно было, что спешили, но вызверяться не стали – дали в последний раз вкусить пищу в ставшей почти родной столовке. И правильно сделали ведь – приятно было входить в нее в этот раз. Ой, как приятно. Именно входить, а не вбегать сломя голову, как еще вчера. И никакой тебе хлорки и горчицы в тазиках. Нет – растворы по-прежнему красовались у дверей. Но мы демонстративно их игнорировали. Причем – безнаказанно, от чего было приятнее во сто крат.
Только потом, сытых и довольных собой, нас построили. Пересчитали – не по головам, а солидно по казенной бумажке. Что тоже значило немало – ты теперь не хрен на блюде, а боевая единица, не за красивые глазки внесенная в положенные реестры. Затем скрупулезно, опять же по бумажке, проверили соответствие аттестату, содержимого наших вещевых мешков. Те были под завязку нагружены выданным нам имуществом и походили на неподъемные баулы нынешних челноков. А как же иначе, ежели смогли вместить в себя весь, причитающийся матросу гардероб, начиная от зимней шапки, шинели и бушлата и кончая летними кальсонами.
Удостоверившись в соответствии, наконец, скомандовали «налево» и повели. Пехом. С громадными вещмешками за спиной. Оттого, походивших на груженых мулов. Но удивительно – запыхавшиеся уже скоро, не в пример трудолюбивым животным, мы продолжали оставаться в приподнятом настроении. Сыпали сальностями. Корчили из себя прожженных вояк. И только внутри у каждого – у меня точно – трепыхалось единственное: «эСКаэРы!». За этим, непонятным и таинственным, перед глазами вставали картинки – известные хотя бы по фильмам… Бескрайнее, синее-синее море. Полоска земли на горизонте. А там – пальмы и желтый-желтый песок. И ты, с развевающимися за спиной ленточками. Вроде как на вахте, но почему то стоящий на самом носу корабля. У фальшборта. Впрочем, где же было еще стоять, ежели премудрости флотской жизни, нам были неведомы пока даже приблизительно. Опыт полуэкипажа в счет не шел – шагистика до одури и остальной дурдом. Никакого отношения, казалось, к морской службе не имевший. Потому – только на носу корабля! Смело крушащем форштевнем тугую волну. Назло соленому ветру. Вцепившись побелевшими пальцами в зыбкое ограждение. Ограждение… Что оно называется «леера» - еще было не в ходу среди нас.
Первую воду мы увидели спустя полчаса пешего хода. Когда, преодолев лесополосу, по хрустким деревянным ступенькам, спустились к крохотному пирсу. Тоже деревянному и скрипучему до неприличия. Увы, но ни пирс, ни вода не произвели на нас впечатления. Пирс и пирс – двоюродный брат здешним полусгнившим тротуарам. Вода и вода – ни тебе бескрайности – на противоположном берегу маячил все тот же хмурый и наводящий тоску, лес. Ни пенного прибоя. Лишь нос ощутил пьянящий с непривычки ветерок – будто в сладкий чай кто-то бросил горсть соли, немного йода и позволил этому коктейлю малость прокиснуть. А глаз отметил у самой кромки берега, ну просто непозволительную и обидную для предмета мечты, неприглядность – бурые космы преющих водорослей и слизь дохлых медуз на них. И все же сознание, где-то внутри зудело, стараясь спасти ситуацию: «А что хотел? Не ванна ведь стерильная – живая природа. А потом – залив это только, не открытое море. Потерпи и будет тебе и прибой, и синь лазурная…»
Благо, было и то, что действительно нас поразило. Это корабль, да, самый настоящий корабль, пришвартованный у пирса! Большинство из нас видели подобное впервые в жизни. Потому – челюсти отпали. Над толпой, будто встревоженные кем-то чайки, заметались восклицания. Во все глаза стали рассматривать чудо. Но чем больше смотрели, тем больше проникало в мозг разочарование. Как и в случае с дохлыми медузами у кромки воды. Было от чего – впрямь, пришвартованная посудина выглядела уж очень неуклюжей. Безрадостно-серой, какой-то. Ни тебе ракет, ни пушек. Деревянные и на вид очень несерьезные борта. Короткий по длине и широкий в середине – уродец более походил на утюг. Да и мачтой особо не выдавался. Палуба корабля была пустынной – лишь на юте, размытая вечерними сумерками, маячила одинокая фигура вахтенного.
В общем, на смену восторгам, пришло разочарование. Первым его озвучил технически подкованный Хаким.
- И это СКР такой? – сплюнув презрительно, выдал он.
Следом, растерянным взглядом, окинул нашу толпу. Верно, прикидывая в уме, как мы все сможем разместиться на данном корыте.
- Баран ты Хаким, это тральщик минный, - авторитетно изрек Лёва. – Вон тралы на корме, видишь?
Ай да Лёва! Откуда только ведал? Впрочем, хоть и попадал он в истину полста на полста, мы привыкли верить ему безоговорочно. Тем более, что в данный момент, похоже, он был прав на все сто. Мы же вздохнули с облегчением – раз уродец не СКР и служить на нем не придется, принялись разглядывать тральщик пристальнее. Пусть нескладная посудина, но все одно – военный корабль. Посыпались и мнения, выковырянные из глубин памяти – кто-то что-то читал, кто-то что слышал ранее.
- А борта деревянные, это защита от мин, - сказал Антоха.
У него дядька служил на флоте и мы безоговорочно согласились с доводом. А я даже счел необходимым дополнить.
- От магнитных мин. Это которые на магнитное поле корабля срабатывают. А тут – дерево, потому не опасно тралить эти мины.
- Смотри, смотри, робя, а там на носу, кажется пулемет имеется.
- Сам ты нос – это баком называется. И не пулемет, а зенитная пушка малого калибра.
Ажиотаж мнений нарастал. Но вскоре вынужден был сойти на нет. Потому что всеобщее внимание переключилось на другой объект – к пирсу подходил катер. Не в пример неуклюжему тральщику, он был изящен, стремителен в совершенных формах. Приблизившись - гуднул солидно. После чего, вводя нас в трепетный транс, лихо причалил правым бортом к пирсу.
Нас тут же построили. Опять пересчитали. На этот раз по головам. И, наконец, благосклонно позволили ступить на палубу. Что мы сделали с замиранием сердца. А когда ощутили покачивание на волнах, то и вовсе, захотелось заулюлюкать от счастья. Кто устроился на баночках, кои на вместительном юте были специально предназначены для пассажиров, кто повис на леерах. Но все, как один – стали серьезными. Для пущей важности, казалось - будто надо поступать именно так, стиснули зубами трепещущиеся на ветру ленточки бескозырок. И с удовольствием подставили лица пахнущему солью и йодом, бризу.
Взрезав темную воду винтом, катер отвалил от пирса. Стал стремительно набирать скорость. Берег, уже кое-где подсвеченный огнями, плавно отплыл. Словно его откатили на невидимой тележке. И, отделенный широкой полосой воды, побежал назад, как бежит за окнами мчащегося поезда ландшафт. Воздух наполнился мелко взбитой водяной пылью. Естественно, соленоватой на вкус. Мы затаили дыхание. Окаменели истуканами, вперившись глазами в пространство пред собой. Как же – почитай настоящие моряки теперь и по полному праву, а не чтобы лишь прокатиться, находящиеся на данном катере.
- «Эх, на бак бы пробраться, - мелькнула в моем мозгу мысль, навеянная еще недавними мечтаниями. – Да встать там, на самом носу. Подставив лицо ветру. Неплохо было бы…»
Я глянул на Лёву. Похоже, того одолевал тот же соблазн. Вместе, ни говоря друг другу ни слова, мы посмотрели на короткий трап. Поднявшись по нему и пройдя мимо капитанской рубки, можно было без проблем попасть на бак. А там… Там по самую макушку окунуться в ощущение самой настоящей морской романтики. Не то, что здесь на юте, оборудованном длинными скамьями баночками, как обычный вагон электрички. Да еще забитом себе подобными, как селедками в бочке. Требовалось только решиться. Однако – не срослось. Вряд ли крепыш-мичман, один из сопровождавших нас, мог читать мысли, скорее имел большой опыт транспортировки салабонов. Едва мы с Лёвой закопошились в намерениях, пришлось испытать на себе его жесткий и острый, не хуже китобойного гарпуна, взгляд. Его вполне хватило, чтобы наши соблазны рассеялись туманом.
Впрочем, долго сожалеть о неудавшемся не пришлось – впечатлений в этот вечер хватало и без того. Вскоре катер обогнул небольшой мысок и, взору открылась просто удивительная панорама. Мы глянули, охнули разом и замолкли, очарованные такой красотищей. Еще бы – на фоне темнеющего неба и свинцово бликующей глади залива, рельефно, вырисовывались серые контуры боевых кораблей! Уходили ввысь мачтами, щетинились орудиями и уж конечно – ни в какое сравнение не шли с недавно виденным трудягой-тральщиком. Эскаэров, пришвартованных кормой у длинного металлического пирса, было четыре. В ряд. А слева от них, красавцем-исполином, но, нисколько не умаляя воинственной грации сторожевиков, главенствовал крейсер. Это потом мы узнали, что крейсер был законсервирован – то бишь в моря не ходил уже лет десять. Стоял на почетном и, видимо, вечном приколе – на случай: «Если завтра война, если завтра – в поход…».
Однако сейчас, мы как охнули, как раззявили рты, так и не смогли их закрыть очень долго.
- Вот это я понимаю!!! – наконец выдохнул кто-то.
Вмиг палуба катера превратилась в галдящий табор. Причем галдящий исключительно в спектре превосходной степени.
- Красотища какая!!!
- Ты глянь, глянь – три орудия! Правда, по одному стволу…
- Зато на крейсере – башни с тремя стволами. И смотри – огромные какие. 150 миллиметров, не меньше! Прикинь, если разом изо всех стволов жахнет… Мало не покажется.
- А крейсер – громада?
- И СКРы, тоже не маленькие…
- Раза в три меньше – точно!
- Зато глянь, как смотрятся – ничего лишнего!
Коротким молчанием, все подтвердили безусловное согласие со сказанным. Действительно, силуэты сторожевиков выглядели просто потрясающе. Приподнятые, будто устремленные в полет, фортштевни. От них круто, но лишь подчеркивая грацию линий, отходили скулы бортов. Капитанский мостик, а за ним ажурная, усаженная всевозможными антеннами, мачта. Даже чуть наклоненный цилиндр трубы за ней, и тот прекрасно вписывался в продуманный ансамбль. В общем – ежели и существовало в мире совершенство, то без сомнения, в данный момент, оно находилось перед нами.
- Класс, Сань! – в моих ушах возник Лёвин голос. – На таком корвете, совсем не западло будет три года отбухать. Прикинь, фотку домой оправим – все тёлки офигеют.
Я был согласен с ним на все сто. И не только я.
Меж тем, один из сопровождавших нас мичманов, пронаблюдав нашу реакцию и вволю испив гордости за родной дивизион, решил осчастливить салажат коротенькой лекцией.
- Что, красиво? – выдал он затравку и, получив толику бальзама на душу от разумеющихся восторгов, продолжил. – Между прочим, эти сторожевики проектировала женщина.
- Да ну?!
- Быть не может!
Посыпались отовсюду искренние удивления.
- Точно говорю! Сторожевой корабль «полсотого проекта», называется! Мы же зовем – «полтинниками».
- «Полтинники» - здорово!
- Блин, никогда даже мечтать о такой прухе не мог!
- Да заткнись ты, дай послушать, счастливчик хренов.
Это была наша реакция. И молодого мичмана, уже откровенно пьющего мёд от собственной значимости в плане осведомленности, что называется – понесло.
- А остойчивость, знаете какая у «полтинника»? Ни один штормяга не страшен. Точно говорю!
Что такое «остойчивость» мы не ведали, но расписываться в дремучести не пожелал никто. А звенящая тишина, повисшая над еще недавно неугомонной толпой, только придала рвения рассказчику.
- Я уже пять лет на СКРах служу и не в одной передряге побывал. Знаю, что говорю… Его на бок волна кладет, а он – Ванькой-встанькой, в обратку! Точно! И ход приличный – 26 узлов, выдай и не греши! И все – благодаря особому профилю корпуса. Женщина проектировала. А у них с этим, со вкусом и обстоятельностью, сами понимаете – порядок полный. Нам, мужикам, еще до того…
Кто бы спорил? Впрочем, можно было бы вякнуть, из мужского эгоизма, хотя бы, или походя, ради хохмы просто. Но никто не отважился. Смазывать впечатление от увиденного было глупо. И потом, на самом деле, придраться к контурам СКРов было практически невозможно.
- Талантливая баба была, - подал голос Лёва.
- А еще говорят, что они на кораблях - к несчастью, - добавил кто-то.
- Это раньше было, когда пираты на морях хозяйничали.
- Ой и знахарь… Это было во все времена. И сейчас есть – мне дядька говорил.
- И я читал где-то в книжке…
- Да ладно, браты, что привязались, - изрек с серьезным видом интеллигентный Хаким, поскреб под бескозыркой затылок и, превозмогая смущение, довел свою мысль до логического конца. – Женщины – тоже люди, ведь.
Может впервые за все это время, мы не заржали. У каждого в карманах уже хранились заветные письма. Оттуда. От тех, кто ждал. И кто для нас сейчас, возможно, был самой родной душой на свете. Женской душой, естественно.
Тем временем, ветерок отчетливо донес со стороны дивизиона, бренчание гитары. Кто-то старательно выводил под эти нехитрые аккорды: «…Запомню годы я служебные свои, запомню я сторожевые корабли…». Мы загордились. И мысленно, каждый дал себе слово, сделать спустя время, тоже самое – запомнить! Уже с этой минуты начав откладывать в памяти, достойный по всем статьям, материал для того.




СКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ В ШПИГАТЕ?

ОДПК – отдельный дивизион противолодочных кораблей, как официально именовалось соединение сторожевиков, принял молодое пополнение без помпы. Ни тебе оркестра, ни команды «Смирно!», по такому знаменательному случаю. Очень даже обыденно, вновь нагруженные своими неподъемными вещмешками, мы попрыгали с палубы катерка на пирс. Металлический и отражавший топот ног гулким, жестяным эхом. Обыденно построились. Час был вечерним – время личное – потому на нас с ленивым любопытством взирали только вахтенные на ютах.
Правда, довольно скоро, явилось дивизионное начальство. Придирчиво оглядело новоявленный контингент. В целом, мы старались глядеться орлами. Под спудом вещмешков, даже пытались выпячивать колесом грудь. Однако стоптанные вдрызг сапоги, значительно портили шарм. Измочаленная в строевых занятиях, несчастная обувь, и по металлу пирса издавала не бравое «цок-цок», а лишь шлепанье разбитых лаптей.
Как овец, нас сперва пересчитали по головам. В который раз, за столь короткий отрезок времени. А уже потом, убедившись, что никто не сбежал с катера по пути следования, сверившись со списками – перекликнули. Разбив тем самым, на четыре обособленные группы. Вот тогда-то мне пришлось испытать сложное чувство. Как впрочем и Лёве Сенцову – другу моему закадычному. Потому что оказалось – мы попали на разные корабли. Я - на 75-й, а он – на именной, носивший название «Иркутский комсомолец».
- Херня, Сань, не хандри, - сказал Лёва, спешно обнимая меня и, чего уж там выпендриваться – глотая подступивший к горлу ком. – Дивизион то – один! Видеться будем, считай каждый день.
- Конечно будем, - поспешил заверить я, тоже – не совсем своим голосом. – Служба, брат, а ее место не выбирают.
- Точно! Родина сказала – надо!
- Комсомол ответил – есть!
Здесь, на этой строчке, я немного забегу вперед. Ладно? Сенцову все же удалось воплотить свою мечту в жизнь. Не прослужил он и полугода в комендорах на «Иркутском комсомольце», как его откомандировали в спортроту. Где Лёва стал гонять мяч, за футбольную команду совгаванского гарнизона. Да видимо, Пеле из него оказался хреноватый – вновь вернулся восвояси. Тем не менее – год проваландался, не хуже чем на гражданке. А потом и на корабле – кто б сомневался – дорос в чине до командира второго орудия.
Но, вернемся в тот вечер. С Лёвой пришлось расстаться. Однако верно – нет худа, без добра – и Антоха, и Хаким остались рядом. Даже более того – все трое оказались в одной команде, что иначе, как крупную пруху, воспринимать было никак нельзя. На наш сторожевик, в комендоры, распределили и Облёшу. К его чести следует сказать, что он уже успел освоить кроме «иди на х…», еще множество пёрлов русского языка. Понятно, в основном того же характера и свойства. По всему – должно было хватить для беспроблемной службы. Ибо по-уставному, а тем более – политесно, на флоте практически не разговаривают.
Меж тем, нас стали разводить по кораблям.
Флаг на корме, по причине позднего времени, был уже спущен. Но наслышанные, хотя и не знавшие еще – что к чему досконально, все как один, пробегая по трапу, отдали честь пустому флагштоку. Выстроились на юте. Озираясь по сторонам затравленными зверьками. Все интересно, все впервые в жизни… И страшновато малость. Даже марку держать особо не удавалось. Да и зачем было фасонить напряжно, ежели нормальное пацанское любопытство требовало законного удовлетворения. Боевой корабль – шутка ли!
Похоже нас ждали. Потому что сразу, откуда-то из-за кормового орудия вышла группа старшин. Что это старшины, было ясно даже без взгляда на их погоны… Уверенные в себе – одна походка чего стоила – настоящие морские волки. Все при усах. А форма… Такая же белая роба, что и на нас была одета, но как сидела на них… Мы, по сравнению, казались лишь жалким, бесформенным подобием. И вновь, уже знакомое чувство охватило – ведь знали, что парни ненамного старше нас. Два года разницы – максимум. А вот глаза видели перед собой совсем иное… Таким попробуй не подчинись. Или вякни что невпопад – ежели сперва язык от нёба сумеешь отлепить.
- Это всегда такое ощущение поначалу, Сань, - словно прочитав мои мысли, шепнул сзади Антоха. – Мне дядька рассказывал. Потом сами «крабами» станем, не хуже этих. Вот увидишь.
«Крабы» флота российского - они были сейчас перед нами. Во всей красе и стати. Что там «деды» Советской Армии - блеклая тень и не более того. Да простят меня армейские.
Следом за старшинами, оттуда же, из-за орудийной башни, на ют вышел офицер и сходу принялся руководить процессом принятия молодого пополнения. Это потом мы узнали, что он состоял в должности старпома. Пока же для нас это был просто старлей. Обладавший особым чувством юмора. В чем стало возможным удостовериться моментально, с первых же его слов. Сперва старпом по-хозяйски, не чинясь, оглядел нас. Будто барышник кобыл на конском базаре. Пожевал губами. И непонятно было от чего… То ли наш вид ему показался непрезентабельным? То ли старпому положено быть всегда недовольным? Наконец, произнес.
- Прибыли, значит… Ну, ну… Тогда – здрасьте.
Мы напыжились, набрали воздуха в легкие и спустя отведенное по уставу время, выдохнули. Относительно стройно.
- Здра… жла… товарищ старший лейтенант!
- Но, но, - поморщился старпом, - не в Большом театре. На флоте не глотки луженые нужны, а жилы потолще, - сделал паузу и добавил с ехидной улыбочкой. – И шкура… Гы-гы…, как у слона… Гы-гы… Шоб солью морской не разъедало.
Заложив руки за спину, он обошел небольшой строй. Вглядываясь в лицо каждого. Вроде – пристально. Но что-то незримое в его движениях, указывало на то, что старпом не располагал сегодня достаточным временем. Дабы еще тратить его на такую пустяковину, как прием молодняка. Много чести… Корабль – у стенки. Море – на замке. А дома жена ждет… Борщик наваристый, под сто граммов… Какие тут новобранцы, нафиг!
Потому, пройдя вдоль строя, вернулся на прежнее место – перед строем. Покачиваясь с пяток на носки и все так же, держа руки за спиной, загнул пару цветистых пёрлов-кренделей. Кои дословно приводить здесь несколько неудобно. Ну а ежели перевести приблизительно на общечеловеческий, должные были означать, наверное: «Добро пожаловать, дорогие новобранцы, на наш доблестный корабль! Оч-ч-чень надеюсь, что вы достойно вольетесь в наш сплоченный коллектив. Команду, в смысле. И будете служить честно, преумножая славу российского Флота. В смысле – советского, конечно. Блин!».
Завершив речь, старпом пронаблюдал реакцию. По нашим съежившимся рожам понял, что цели достиг. Удовлетворенно хмыкнул. И, оставив нас на попечение непосредственного начальства, бодро сбежал по трапу. А там, не оглядываясь, пошагал по пирсу в направлении дивизионного КПП.
На юте же, недавний официоз, плавно перетек во вполне свойское общение. Обычное в таких случаях, повсюду во всех войсках.
- Корефаны, из Челябинска есть?
- Из Узбекистана? Ну-ка, ну-ка… Земели!!! Ну, как там хлопок? Еще растет?
- А куда ему деваться…
- Мы из Башкирии.
- А Норильск? Норильск имеется? Нет? Жалко…
И так далее, в тех же выражениях. Стало понятно, что мир не столь тесен, оказывается, чтобы здесь, на его краю, встретиться с соседом по улице. Однако и понятие «земели» на службе имеет совсем иной смысл. Достаточно нескольких общих знакомых названий – рек, городов, поселков – и уже не беда, что между родными местами его и твоими, на деле, пролегали иной раз сотни километров. Земляк и все дела!
Что говорить, от такого радушия, первоначальный напряг в нас, как бы рассосался малость. Стал почти неощутимым. Даже закралась мысль, будто даром пугали в полуэкипаже – наслушались вдоволь о разных жутких историях про корабельные нравы. А ту – ничего особенного. Ужели зря пугали? Старшины – просто добряки. Только с виду грозные. А так – ну родные просто. Панибратски хлопают по плечам, улыбаются, шутят. И ежели дальше пойдет подобным образом, можно было констатировать – начало флотской службы на корабле, складывалось очень даже неплохим.
- Жить можно, - улучшив минутку, шепнул я Антохе.
- Можно, - согласился он.
- А пугали, что крабы – это звери, - вставил Хаким.
Может и не звери, но их превосходство ощущалось зримо. Да что там – зримо – кожей чувствовали то. Не смотря на широко разлившийся по юту сейчас, климат неформальности. Одновременно, шло разделение нас по командам. Согласно военно-учетной специальности – ВУСу – присвоенному походя в полуэкипаже. Тогда-то я и узнал, что мои мистические 32553, означают не что иное, как визирщик-дальномерщик. Понятие завораживающее, но нифига не объясняющее. Что мерить? Что визировать? И вообще – что такое визиры и визировать? Полный мрак! Правда, не задержался и светлый лучик в этом хаосе – у Антохи оказались те же 32553. Следовательно, и он являлся визирщиком-дальномерщиком. А вдвоем, прозябать в дремучести и неизведанности, казалось уже не так тошно.
Хаким же, выяснилось, был артиллерийским электриком. Хотя, кем еще мог стать человек на флоте, окончивший электро-механический техникум? Не коком ведь… Впрочем, непонятки имели место и здесь – зачем электрик на пушке? Представлялась какая-то белиберда – Хаким ставит столбы и, лазая по ним на «когтях», тянет провода к орудиям. Но все это были мелочи сущие - главное, как уже говорил, всех троих нас причислили к одной команде. Одно название которой, звучало на все сто – Группа Управления Артиллерийским Огнем. Серьезно! Здорово! Дух захватывало! И под стать этой серьезности, пред нами предстал старшина этой команды.
Звали его Валерой Кохановым. За глаза, и мы тоже, чуть позже, освоившись, называли – Коханом. Причем произносили это с непременным пиететом в тоне., а он, ежели и засекал кого на том, принимал кличку вполне благодушно. На его широченных плечах красовались погоны с широкой «соплей» главного старшины. И вовсе не то, что он был моим старшиной – Коханов без натяжек, по всем статьям, являл собой эдакий эталонный образ настоящей «морской души». Даже не плакатный, а именно – по жизни существовавший. С каким шиком он умел носить форму… А стать? Нынешний Ван Дам – отдыхает точно. При небольшом росте – Кохан имел атлетическую фигуру, на зависть многим. Ни жиринки! Лишь горы мышц, которые нельзя было не заметить, даже под брезентухой робы.
Характерец старшина команды имел жёсткий. Но был справедливым. Как все неслабые и волевые люди. Не в пример дутым, словно мыльные пузыри, авторитетам. Ежели провинился всерьез – получи сполна. И ничего даже, когда в рожу, а иной раз и до кровавых соплей. Хотя последнее крайне редко и проштрафиться надо было основательно. Мы не обижались. Потому что четко знали другое, куда более важное в салажьем положении – Кохан никогда, и никому не позволял обижать своих подчиненных! Зазря когда и ради форса творилось. На той почве легко мог замутить драку с любым крабом. Что при его мышцах, добра не сулило никому. Правда, в обычные прихватки, кои салагам на корабле грозят буквально на каждом шагу, он никогда не влезал. Понимал – право краба, дело святое и нас уму-разуму учить, тоже требовалось.
Не только в артиллерийской боевой части – БЧ-2 – на всем корабле главный старшина Коханов пользовался огромным авторитетом. И офицеры всерьез жалели о том, что служить ему оставалось всего полгода.
Ну вот и забежал вперед. Однако по праву – такая личность, как Кохан стоит того. Честное слово! А пока на юте завершался процесс распределения по боевым частям, командам и отделениям.. Другие старшины, отобрав своих, увели их в кубрики. Кохан же отвел нас в сторонку и тут же решил дать первые, важные установки. А место выбрал, видимо не зря – аккурат у третьего орудия. Верно для того, чтобы оно послужило наглядным пособием серьезности его слов.
- Значит так, корефаны, имена я ваши запомнил. Вы, надеюсь, мое - тоже, - начал он степенно. – И вообще, можете гордиться, что попали не в какие там маслопупы, а в группу управления артиллерийским огнем. Сокращенно – ГУАО. Я просмотрел ваши формуляры – парни вы все ученые. По 10 классов за каждым. И вроде, даже техникум имеется.
- Да, это я закончил, - вякнул Хаким.
Нет, Кохан не взвился, хотя налицо было явное нарушение дисциплины. Но с оттяжкой, тягучим будто смола взглядом одарил того так, что наш бедный интеллигент съежился в момент. А возможно, даже покрылся пупырями. Как бывает, когда окатят ледяной водой. Или кипятком – без разницы. Да что там Хаким – мы все невольно втянули головы в плечи, ожидая, словесного внушения следом. Или чего покрепче. Только напрасно – на этот раз более ничего не возникло. Главный старшина просто продолжил экскурс в наше настоящее.
- А раз грамотные, должны понимать, как вам подфартило. Без нашей команды, вот эти пушки, - он ткнул пальцем в броню артиллерийской башни, - только слепое железо. Ясно? А кто, спрашивается, делает это железо зрячим? Мы – группа управления! Вон, Антон и Саня визирщики. Я тоже…
Мы с Антохой зарделись. От Кохана данный факт не ускользнул и по всему – пришелся по душе.
- Да, да, - продолжил он с еще большим вдохновением. – Вся оптика корабля – это наше хозяйство. Дальномеры, визиры. Это наш боевой пост и по тревоге мы занимаем место в нем. Выше всех на корабле. Видите…
Главстаршина воздел руку и стал очень похожим на хрестоматийного бронзового Ильича. Мы естественно повернули головы в указанном направлении. Там за ажуром мачты и, получалось – над самым мостиком, различался на фоне звездного неба серый шар. Идеальной формы.
- Видите? – требовательно вопросил Кохан.
- Видим, - хором ответили мы.
- Так вот, этот шар называется – СВП. Или – стабилизированный визирный пост. Ну, что в нем находятся визир и дальномер, будете потом учить подробно. А пока вкратце, так сказать, самую суть. Визирщики находят цель и берут ее на прицел. Я за дальномером, определяю расстояние и передаю данные в ЦАП.
- Центральный артиллерийский пост, - вновь вякнул Хаким.
И надо же, попал в точку. За что уже получил не порицание, а кусочек похвалы.
- Точно! – довольно осклабился Кохан. – Масло в башке есть, чувствуется, что техникум закончил.
Пришел черед зардеться Хакиму. От нежданно выпавшего счастья он хотел еще что-то вставить, но Коханов, подойдя к концовке лекции, был не настроен, отвлекаться на чьи либо сомнительные триумфы.
- Артэлектрики в ЦАПе обрабатывают информацию и уже готовенькую передают на орудия. А комендоры что – их дело только ручки крутить… Вертикальная наводка, горизонтальная, но один хрен, лишь стрелки на приборах с нашими данными совмещают. А цели и в глаза не видят. Сечёте расклад? Вот и выходит, что мы, группа управления, эти, как его…
- Элита, - набравшись смелости, подсказал я.
- В самое то попал, Гуров, молодец, - возникло высочайшее удовлетворение. – Именно – элита! А потому зарубите на своих салажьих носах – я не позволю…, - он хотел ввернуть нечто, способное достать нас до печенок, но только махнул рукой. – Ясно?
Куда уж яснее. Нежданное попадание прямиком в элиту грело самолюбие. Вселяло оптимизм. Однако сознание подсказывало, что и при таком раскладе, уповать на особые привилегии, было глупо – салага, он и на Полюсе - салага! И «…трудностей и лишений военной службы…» все равно придется хлебнуть по самую макушку.
Третий кубрик. В нем жила команда группы управления артогнем. То есть в нем предстояло жить и нам. В третий кубрик, после окончания лекции и повел нас Кохан. Кубрик располагался под вторым и попасть в него было возможным, преодолев два длинных трапа. По которым мы сползли, как пьяные от дихлофоса тараканы – враскарячку и судорожно цепляясь обеими руками за поручни. Латунные и надраенные кем-то ретивым, до солнечного блеска. Но в момент потускневшие от прикосновения потных ладоней. И тут же получили первый урок.
- По трапам на флоте ходят пулей! Поручни грабками не лапают – не для того они! – громом, отражаясь эхом от переборок, прогремел за нашими спинами голос главстаршины. Следом возникло и резюме. – Лады, корефаны, будем учиться. По трапу, шматом, бегом, м-марш!
И мы рванулись. С грохотом. Вверх – вниз, вверх – вниз… Пока после двадцатой, или тридцатой попытки, сложная наука не была изучена досконально. Вжик пулей, не касаясь поручней. Включая возглас «Прошу добро», то бишь обязательная дань учтивости: «Разрешите присутствовать здесь?», когда по балясинам трапа, кубарем скатываешься в кубрик. И не только – в любое помещение на корабле, где имеет честь находиться его Величество Краб флота российского.
- Добро, суши весла, - удовлетворенно изрек Кохан. – Вот так и впредь, корефаны мои.
Дыша не лучше лошадей после дерби, мы застыли сусликами, ожидая новых сюрпризов. Заодно стали озирать кубрик – флотские заморочки, оно понятно, но элементарное любопытство пока превалировало.
Кубрик был небольшим – потом удостоверились – самым маленьким на корабле. Как же иначе – в нем жила элита! Сразу от трапа, вправо, он изгибался буквой «Г». Судя по коечкам, в нем обитало человек четырнадцать. А коечки… На цепях! Это было что-то! Не знаю, как кому, но именно с ними – на цепях, да с тельняшками, у меня и ассоциировалась флотская служба. Еще не так давно.
Тем временем, старшина команды определил нам места. Выделил рундуки и рундучки. Велел располагаться. Это стало сигналом членам команды, для знакомства с нами. Нас обступили. Вновь возникло обычное в таком случае: «Откуда, кореша? Земляки есть? Я из столицы. В общем вновь, под подволоком завитали сама вежливость и благодушие. Мы отвечали. А глаз, уже опытный достаточно, невольно отмечал статус каждого вопрошавшего. В плане отслуженных им лет. Причем безошибочно. Правда, возникали и нестыковки. Как когда промеж нас, закрутился назойливой мухой некий стармос. Усы под его носом свидетельствовали о принадлежности к когорте «крабов». Но уж больно неопрятен был. И повадки имел какие-то крысиные.
- Земели, кореша, ну как вам служба? – тарахтел он без устали. – На корвет попали, радуйтесь. Тут своя наука. Освоили уже малость? Ну-ка, ну-ка… Сколько человек живет в шпигате? Кто ответит?
Этот легендарный флотский прикол мы знали. Да нисколько! Потому что шпигат, это всего лишь дырка у ватервейса, для слива воды. Но сейчас требовалось изображать корректность. Ежели вякать, то впопад. Дабы не нарваться.
- Щас про запасный якорь будет трепать, - услышал я шепот Антохи. – Будто его точить надо, чтобы лучше в грунт входил. Вот увидишь.
Однако беседе не дано было продолжиться. Ее, в зародыше, прервал голос Коханова, долетевший с его коечки из-за угла кубрика.
- Медведев, предупреждаю, урвешь у моих ленточку или тельник – голову оторву. И вообще – двигай в свой кубрик. Дай карасям освоиться спокойно.
И этот стармос с усами, оказавшийся Медведевым, залебезил. Вкрапливая в речь, бледные потуги на исконное право.
- Так Валер, я ничего… Беседу просто веду с корефанами. А что, нельзя? Крабу то?
А? Право имею…
Ответ, из старшинской шхеры за углом, чуток задержался. И возник спустя выверенную паузу. За которую, на лбу у краба Медведева выступила нервная испарина.
- Беседуй, Медведь, на здоровье. Но, я предупредил…
И все! Желание общаться, у стармоса пропало напрочь. Зыркнув злыми глазенками и демонстрируя важность индюка, он поднялся с рундука. Буркнул.
- Лады, братаны, завтра побазарим.
После чего стал подниматься по трапу в свой кубрик. Нарочито лениво. Скользя потными ладонями по надраенным только что вахтенным, поручням. Так ходить было позволено исключительно старослужащим. Мы же застыли, немало удивленные. А вскоре услыхали короткое, презрительно брошенное нашим старшиной во след гостю.
- Крабулька хренов…
Из чего я тут же сделал вывод, что в верхах корабельной иерархии не все гладко и идеально. Есть крабы, а есть и крабульки. Даром, что выслужили положенное для привилегий. Первое – олицетворение всего мужского и мужественного, что есть на военном флоте. Ежели суровы бывают, то без напраслины, а лишь ради поддержания должного порядка. Без которого и всему флоту – кранты. А вот вторые – не блещут ни умом, ни статью. По первой причине, гоняют их в пору салажничества, более всех. А потом и они стараются оторваться на молодых. Крабульки, одним словом. Благо, что таковых мало на Флоте. А где случаем, разводятся излишне, там неизбежно возникает прецедент беспредела. Моё мнение – личное, так сказать.
А пока нам предстояло усвоить еще один урок корабельного бытия. Скомандовали построение на вечернюю поверку. Проходила она на юте. Что ощущали мы, встав в строй и чувствуя себя полноправным членом единой команды – вместить в слова и строки почти невозможно. Лучше – об уроке… Он был преподан чуть позже, когда над ютом раздалось: «Разойдись!» Толпа рысью понеслась по левому шкафуту. Мы же – опешили. Но, получив по паре чувствительных тычков, моментально уяснили: «Матрос обязан передвигаться по кораблю только бегом!». Естественно, постулат не касался крабов. Они расходились с построения чинно и неспешно. Походя раздавая презенты зазевавшимся салагам.
Заснул я мгновенно, едва коснулся подушки. И, о чудо – впервые с начала службы, увидел нормальный сон. Да еще – в цвете! Факт можно было принять за хорошее предзнаменование. Хотя потом, долго подобное уже не повторялось. Оно и понятно – роскошь сновидений – привилегия свободной личности. Мы же были на три года повязаны долгом. Править который в шкуре салаги, совсем не просто. Но можно и нужно. В этом меня трудно переубедить.




ПОСВЯЩЕНИЕ, ИЛИ - ПОЛТОРА ЛИТРА НА НОС.

Сон был сладким. На настоящей флотской коечке на цепях! И не беда, что от носа до кабельтрассы, тянувшейся по подволоку промеж стрингеров, было всего то сантиметров двадцать. А как приняли нас… Не даром поется: «Экипаж – одна семья». А пугали, как пугали в полуэкипаже. Ну что – поскакали по трапу, пару затрещин получили, когда медленно бежали по шкафуту. Но жить можно, а устои постигать, все одно надо.
Расслабился. Команды «Подъем!» не услышал. Да и как ее услышишь, ежели в отличие от скаженного крика старшины в полуэкипаже, на корабле она подавалась цивилизованно – по внутренней трансляции. И голос вахтенного, не как будто ему кол в задницу воткнули, а степенный, но со значением: «Команде вставать. Койки убрать. Приготовиться к построению…»
Даже тогда, когда почти у уха, как сквозь вату, возникли признаки главстаршины Коханова, разлеплять веки не хотелось до жути.
- Е-еще, с-секундочку, л-ладно, - промямлил, блаженно улыбаясь в теплых остатках сна.
Надо же! Как когда-то говорил, всегда готовой на компромисс, добрейшей маме. Однако – попутал берега. Еще как попутал. Только ощутил, что коечка чуток приподнялась. Цепи, на которых висела – звякнули. Миг… и уже летел вниз. Позже узнал, процедура воздействия на малость зарвавшихся, носила название «Срубить коечку». Сон испарился мгновенно. А вместе с ним, туманом развеялись и дурацкие иллюзии относительно всеобщего корабельного братства.
- «Нет, браток зеленый, заслужи еще это право, сполна потаскав и до дыр, салажью шкуру…», - быстрой молнией мелькнула в голове мысль.
Громовой рык Кохана явился весомым аргументов в пользу правоты ее. Мысли, то есть…
- Оборзели, караси! Нет, у меня такие дела не проканают. Коечки срубить! Шматом на построение! Считаю до «трех»! Раз…
Ползая на карачках по палубе, в проходе промеж рундуков, я принялся лихорадочно собирать разбросанную постель. Было тесно. Потому что рядом, тоже с выпученными, как у окуня зенками, ползал Хаким. Краем глаза отметил – Антоху сия участь миновала.
- Эх, прокололся малехо, блин… На радостях то… Сам виноват, - пробурчал себе под нос, пулей вверх, как учили вчера, проносясь по трапу.
Во втором кубрике тоже царили суета и вавилонское столпотворение. На порядок большее, нежели в нашем. Что объяснялось просто – молодняка в комендорские команды, вчера прибыло с десятка полтора. Да и сам кубрик был не в пример третьему, где обитала группа управления – огромадный. Со множеством причудливых шхер, в которых одна над другой, в три, а то и четыре яруса, лепились узкие коечки. Были крабовские шхеры – тесные, так же, но облагороженные в плане комфортности. На остальном же пространстве, в данную минуту вовсю шел процесс воспитания. Трап, ведущий на верхнюю палубу, гремел от десятков пар ног. В грохот, будто изюм в сдобное тесто, примешивался терпкий мат. Я ощутил себя частичкой в этом омуте страстей. Влился без проблем – иначе никак. И помчался рысью, с остальной толпой, по шкафуту. Где свои, где остальные – сейчас было не до того.
Построились на юте. Форма одежды – голый торс. Спортсмены! Отметил – народу собралось гораздо меньше, нежели выстраивалось вчера на вечерней поверке. Вывод явился сам – не крабье это дело, растрясать достоинство по физзарядкам. Они имели право, еще почивать в теплых постельках. Кроме того, время у них бежит по-другому – день, ночь – без особой разницы. На то они и привилегии. Эх!
Вахтенный офицер оглядел нас. Что-то буркнул кому-то. Тот скомандовал. И мы побежали. По одному по трапу. Затем – относительно стройным стадом по пирсу. Не смешиваясь с «олимпийцами» с других кораблей. И Лёву узреть никакой возможности – сумерки предрассветные еще не рассосались. Да и народу – тьма. Все бегут. Сквозь ворота КПП. А там – по дороге, засыпанной гравием, вдоль хлюпающей и пахнущей гнилыми водорослями, прибрежной черты. Здесь уже – явным стадом. Кто во что горазд. Не то, что в полуэкипаже недавно, где требовалось «в ногу» и с заданным ритмом.
По привычке, исследовал причину столь явного анархизма. Ладно – крабов нет поблизости, некому форс держать. Это – ясно итак. Только напрашивалось и другое. Позже понял – физзарядка, как впрочем, и обязательные строевые, на кораблях были не в чести. Типа – солдатское это дело, бегать, да плащ сапогом мутузить. Но, в распорядке есть – исполним, и не более того. Наше дело – моря бороздить. А там не до кроссов и не до шагистики.
Улучшив минутку, вновь сделал попытку отыскать Лёву. Бесполезно. Тогда мельком, на ленивом бегу, оглядел наших. Да, похоже, не всем удалось поспать эту ночь сладко. Хотя у всех рожи одинаково помятые, будто их только что вытащили из-под пресса, но глаза… Кое в чьих уже успели отразиться признаки безнадеги. То ли еще будет.
С мысли сбил Антоха.
- Наших много, оказывается. Вчера не до того было – считать. Это – хорошо.
- Чем?
- Когда «годков» много – хорошо.
Поверил. Во-первых, говорилось уже – у Антохи дядька служил. Во-вторых – не видел пищи в том, чтоб голову ломать. Хорошо и хорошо. Все одно понимал – революции в устоявшихся десятилетиями, корабельных отношениях, не сделать никак. Хотя, когда на одном корабле много людей одного призыва – годков – по логике, доля беспредела должна была бы доставаться каждому меньшая. Ежели, как в математике, эти тяготы службы способны бы делиться на количество. Однако – поглядим…
А сейчас – вокруг была красотища. Строгая, хмурая, и раньше видел то, и тоску она наводила ужасную… Теперь почему-то, вроде как появилась изысканная красота. Сопки, утыканные остроконечными елями. И туман на сопках… как живой, ползет куда-то неспешно, рваным одеялом. А воздух – хоть кружкой его пей! И запах хвои в нем, и гниющих медуз, и йода с солью… И багульника. Что цвел – руку протяни и сорви. Даром, что еще недавно даже строчка из песни: «… где-то багульник, на сопках цветет…», опрокидывала с головой в бездну желаемого романтизма. Вот они – и море, и багульник, и романтики с ними – валом. Кабы не подавиться только.
Меж тем процедура оздоровления заканчивалась. Добежав до положенной точки, там, где залив изгибался крутой дугой, мы повернули обратно. Продрогшие и остро возжелавшие вновь тепло кубриков – рванули резвее. По пирсу, по трапу, по шкафуту. Дальше – умывание, приборка и завтрак – пронеслись в темпе быстрого фокстрота. Завтрак оказался так себе. Мало ли что трепали о том в полуэкипаже… На поверку, особенностей морского продаттестата, наши желудки никак не ощутили. Тем более изысков. Если не считать кружки жидкости, имеющей отдаленное родство с кофе и куска хлеба, с чуть большим кубиком масла на нем.
А вот о приборке следует рассказать поподробнее. Известно – флот на чистоте помешан. Скученность людей на единицу пространства большая, оттого необходимость в санитарии особенная. Сюда плюс и потребность шика – чтобы медяшки горели, и палуба сияла, как у кота яйца. Потому ежедневно приборка проводилась четыре раза. И не как Бог на душу положит, а почти по науке. У каждого отделения или команды имелся собственный кусок корабля, за который неслась ответственность головой соответствующего старшины. Что следует понимать – головенками его подчиненных салаг. Впрочем, цена их оптом даже, была невысокой.
Группа управления драила правый шкафут. Кто не знает – это такой коридор, соединяющий ют и бак. И ежели по левому бегали мы, то правый считался офицерским. То бишь только им было можно по нему ходить. Оттого сохранять его в чистоте было, в общем-то, не сложно. В отличие от левого. Но опять же – ответственность была слишком высокой. Командир этим путем ходил. Начальство высокое, всякое.
Летом палубу, а она была металлической, драили шваброй. Нет, не как у тети Мани-уборщицы, а особенной. Делали ее сами, распушив кусок старого каната. Получался длинный, метра в три, хвост, укрепленный на черенке, как от лопаты. Толщина хвоста напрямую зависела от наших стараний. Шлангуешь малехо – получи такую, что мокрую, едва поднимешь обеими руками. Длинную и толстенную. Мочи ее за бортом, отжимай и маслай палубу, качай мышцу, доколе железо не приобретет благородную вороненость. В случае супершвабры, получалось, что не ты ее мотал по палубе, а она тебя. Называли швабру ласково - Машка. Отсюда рождались всякие пёрлы на любой счет. И жили во флотской среде с незапамятных времен. Передаваясь из поколения в поколение, что и технология изготовления данного чуда уборочной техники.
Это – летом. А зимой – забегу немного вперед – все Машки отправлялись в заслуженный отпуск. При здешних морозах замерзали, бедолаги, и полезными быть не могли. Что палубе было по барабану – она по-прежнему требовала пиетета к собственной персоне. Тогда мы натирали ее суконками. Да, да - с сапожным кремом! Встал ногами на две суконки и вперед твиствовать! До тех пор, пока блеск палубного железа не приобретет качеств яиц мартовского кота.
По субботам же, корабль поголовно охватывала большая приборка. Даже не действо, а священнодейство! Полдня мы обязаны были трудиться в поте лица. Строго следуя незыблемому, как чугунный кнехт на причале, принципу: «Мыть и драить сверху вниз, из углов в середину!». Пены и воды не жалели – лили полными обрезами. Кстати, обрез – посудина особенная и на Флоте – универсальная. Патронный цинк, с обрезанным верхом и самодельной ручкой из подручного материала. Тривиальных ведер на кораблях не признают!
Отдраив свой участок сверху донизу, мы получали возможность помыться самим. Заодно и постираться. Это отдельная история и о ней, возможно, расскажу подробнее позже. Вот так-то.
А пока нас ожидал первый в жизни подъем флага. Сперва залился соответствующей трелью ревун. Соответствующей, потому, что трели были разными – малый сбор, большой… А еще – означавшие тревоги разные и авралы. Следом ожил динамик внутренней трансляции.
- Команде построится по Большому сбору… Форма одежды…
Мустангами, напялив бескозырки, мы понеслись по левому шкафуту на ют. Зазеваться – ни-ни! Иначе так и будешь катиться до самого юта почти кубарем. Подгоняемый вальяжно вышагивающими последними, старослужащими. Выстроились по боевым частям, командам – чин чинарем. Вахтенный офицер гаркнул «Смирна-а-а!». Встретил, объявившегося с правого шкафута кэпа. Доложил, со звоном в голосе.
- Здравствуйте, товарищи…, - это уже кэп, принявший доклад, развернувшийся на 180 и, не отнимая ладони от козырька фуражки-аэропорта.
- Здра… жла…, - возникло в ответ из, более чем ста, луженых глоток.
Показалось, что от торжественности момента, даже сердце в груди, и то перестало биться.
Кэп доволен. Занимает свое место в строю. По внешней трансляции знакомое пиканье – значит вот-вот грядет 8–00. Пи-и-ик, в последний раз…
- Флаг поднять!
Сине-белое, звёздно-серпасто-молоткастое полотнище, колышась на ветру, резво побежало к верху флагштока.
- Тру-ту-туту-ту-туту, тру-ту-туту-ту-ту, - смачно вывел руладу горнист.
- Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, - мелко рассыпались по водной глади залива склянки.
Правда, тут я немного пофантазировал. Потому что не было команды кэпа: «Поднять гюйс!» - красное со звездой полотнище, развевающееся при стоянке на носу корабля. Что означало – наш СКР является лишь кораблем третьего ранга и кругосветки нам вряд ли светят. Да и горнист дудел, и склянки били, по той же причине – на крейсере, пришвартованном по соседству. Однако для нас, особой беды в том не усматривалось. Ведь морская душа не могла измеряться ни водоизмещением, ни рангами. Это мы чувствовали. Да что там чувствовали – знали наверняка, на уровне инстинкта. И гордость оттого, что выпало служить на СКРах, вовсе не страдала.
Далее по распорядку, последовал внешний осмотр. Нашим видом Кохан остался доволен. Наше довольство первым успехом в службе, вообще не поддавалось описанию. Еще бы, ведь извечная полуэкипажская проблема с белизной бескозырок, по прибытии на корабль стала не столь острой. Потому что бескозырки тут было положено одевать только по Большому сбору. Остальное время, наши стриженные макушки, теперь покрывал берет. Им хоть палубу драй – грязи не заметишь. Пока темно-синяя фланель, сама по себе «кожаной» не станет. А бескозырки в рундуках практически не пачкались.
Тем временем, внешний осмотр сменился следующим действом. Для нас оно было в диковинку. Как и положившая ему начало, команда: «Начать осмотр и проворачивание оружия и технических средств!». Позже вникли в суть – ритуал имел вынужденную и сугубо практическую подоплеку. Техника боевого корабля обязана быть в полной готовности – ясно и безмозглой медузе. Проворачивание же, неотъемлемая составляющая того и в условиях стопроцентной влажности, штука первостепенная. Дабы не дать ржавчине не малейшего шанса.
В общем, обученная команда горохом рассыпалась по боевым постам. И в одночасье, корабль словно ожил – завертелось и задвигалось все, что было обязано вертеться и двигаться. Орудийные башни, зенитные автоматы, антенны локаторов. Ну а мы в этом слаженном спектакле, пока еще своей роли не имели. Проворачивать и осматривать кроме собственного хозяйства, дарованного с рождения, нам было нечего. Посему, просто рекомендовали ждать окончания штатной процедуры в кубрике. Так как согласно распорядку дня, далее должны были последовать занятия по специальностям. О-о-о, спецами мы являлись, конечно, великими. С серьезными физиономиями, едва сдерживали нетерпение – мол, наконец-то, средь беспросветной и не всегда логичной муштры, а то и просто самодурства, запахло вкусом истинной ратной науки.
Только наши надежды не оправдались. По крайней мере в артиллерийской боевой части, изучение техники было решено отодвинуть на потом. На негласном совете крабов, верно. Оно и понятно – то являлось обыденной рутиной, а вот салабоны прибывали на корабль редко. Всего два раза в год. Короче, время употребили для не менее важной процедуры – посвящения нас в моряки.
Главный старшина Коханов выстроил свою команду, и умело нагоняя торжественности в процесс, приступил к творению ритуала. В первую очередь мы узнали следующее: Да, сапоги нам были положены, по вещевому аттестату, так как регион службы числился в «северных», а вот портянки – ни, ни! По причине принадлежности к сугубо солдатской атрибутике, коя настоящим морякам, никак не могла быть потребна. Вторая причина табу на портянки зиждилась на неизбежном их спутнике по нелегкой жизни – слишком специфическом аромате. Прописка ему в тесных кубриках была строго запрещена – итак вони хватало. В итоге, изрядно испревшая за время «Курса молодого бойца» и впрямь, не озонировавшая воздух материя, нашла свой последний приют за бортом. Мы же не без удовольствия, напялили на ноги носки. Которые кстати тоже, Кохан настоятельно рекомендовал стирать почаще.
Судьба новеньких кальсон – летних и зимних – что новенькими лежали в вещмешках, оказалась куда благоприятнее. К носке они были запрещены строго настрого – сверкать подштанниками, есть удел солдат и позор для Флота! Моряка же в зимнюю стужу обязана была согревать только березентуха робы. Ну а ежели стужа оказывалась такой, что кое что скукоживалось до размера пупырышка, а нечто начинало звенеть, тогда не возбранялось пользоваться подручными средствами типа спортивного трико. Как вида одежды не только нейтрального, но даже и престижного.
- Эту хренотень зашхерить. По осени будете сопливчики подшивать, - распорядился главстаршина. – Одна польза с нее.
«Сопливчиками» назывались суконные ошейники, очень смахивающие на детские слюнявчики. Носили их на шее, под бушлат или шинель. С белой полоской подворотничка, смотрелась эта деталь формы вполне прилично. По крайней мере – шея не болталась стебельком в широком вороте.
Наконец, очередь дошла и до наших многострадальных сапог. Они были обязаны подвергнуться экзекуции согласно неписанных корабельных правил. Впрочем, мы уже успели заметить, что носили их на корабле либо отрезав голенища напрочь, либо свернув голенища раза в три. А что – действительно удобно… Формально это запрещалось, но на деле, рушить традиции, никто из офицеров даже не пытался – глядели сквозь пальцы, так сказать. Я свои, 45-го растоптанного, обрезал не раздумывая. Получилось нечто, смахивающее на бабушкины чоботы. Из укороченных, по причине старости валенок – выбрасывать кои жалко, а шмыгать по двору, еще сойдет. Антоха, аккуратист по духу, отрезал минимум, а остаток завернул красиво и по максимуму. Вышли вполне приличные боты, как бы даже фабричные и специально задуманные мастером в стиле «ретро». И только Хаким – азиат, знающий истинную цену хорошим сапогам – достаточно долго испытывал моральные муки. Ну не поднималась у него рука творить подобное варварство. Наконец, под взглядом старшины, он сподобился. И все равно – резать не стал, а лишь завернул. Да и то - самую малость.
Теперь по всему, предстояло перейти к главному – собственно, посвящению нас в мореманы. О традиции мы были наслышаны. А как же! Знали, что придется пить морскую воду. Естественно настроились, стараясь выглядеть бравыми пофигистами: «Мол, выпьем хоть ведро и не поперхнемся...» Потому что так же знали, что грозит поперхнувшемуся – пить порцию заново. И до тех пор, пока гольная соль, не будет проходить в глотку освежающим лимонадом.
Кохан напустил на себя особо торжественного флера. Мы не хуже молоденьких жеребцов, в предвкушении скорой возможности проявить геройство, только что не запрядали ушами. Внутреннее естество, не в пример глуповато-бодрым улыбочкам на рожах, так же насторожилось – предстояло принять в себя явную гадость.
- Калина! - шаркнул поставленным баритоном, по спертому воздуху кубрика, старшина. – Шматом за водой! Полный обрез тащи!
Последнее больше предназначалось нам… Троим то и чайника бы хватило, но заявленный расчет на обязательно поперхнувшихся, нервишки пощекотал изрядно.
Витка Калинин, тоже визирщик, выскочил из вольного строя. Верткий как угорь, схватил обрез и пулей взвился по трапу. Без грохота балясин – высший пилотаж! Но объяснимо - он уже цельный год учил корабельную науку.
- Да из глубины черпай… Чтобы говно не зацепить, - напутствовал его Кохан.
Может и сказал без задней мысли, зная по опыту чистоту вод у корабля на стоянке и опять же о нас заботу проявляя… Но пробил огромную дырищу в нашем настрое. Мы беспомощно переглянулись. Прекрасно понимая, что пить все равно придется, а взывать к соблюдению санитарных норм – глупо. Это уже было сделано старшиной в полном объеме. Тем более что, судя по характерным звукам, доносившимся из второго кубрика, там процесс посвящения шел вовсю. Элите боевой части - 2 отставать не пристало.
Наконец воду принесли. На первый взгляд, ничего подозрительно в обрезе, вроде бы, не плавало. Кохан самолично отвинтил с подволока один из плафонов. Зачерпнул им водицы. Сознательно – чтобы до краев получилось. Первому протянул Хакиму.
- А сколько здесь? – поинтересовался тот, судорожно сглатывая слюну.
- В самый раз – полтора литра.
- Это на всех? – ничтоже сумняшеся, выдал наш интеллигент.
- На нос! – гаркнул Коханов. – На всех - только «очко» в гальюне бывает.
После чего процесс пошел, словно его салом смазали. Хаким, я , Антоха – никто не поперхнулся. К вящему удовольствию Кохана и явному неудовлетворению остальных. Приготовившихся поржать вдосталь.
- Молодцы, братуханы! Значит, и служба как по маслу покатит, - подвел итог действу старшина. – Баста! Все свободны.
Знал, что говорит. Мы поверили безоговорочно. Загордились, правда скромно, про себя. И только Калина, тоже не получивший наслаждения от спектакля, состроил страдальчески-презрительную рожу. Понятно – ему надлежало вновь тащить почти полный обрез воды обратно. Зато нам было плевать на всякие экивоки. Полтора литра морской воды булькало в животе, норовя выплеснуться наружу. Горло саднило от горькой соли. Но душа пела! И грудь распирало буквально. Ведь теперь мы были не просто пацанами в тельняшках, а моряками флота российского. Натуральными. По всем канонам и без изъянов. Что штормов не нюхали – к изъяну не клеилось нисколько. Все еще было впереди.
- Принципы у нас на Флоте простые: не можешь – научим, не хочешь – заставим…, - тем временем, продолжал звучать под подволоком кубрика голос Кохана. – Потому старание, еще никому поперек горла не вставало костью. Наоборот…
Голос звучал… Однако, не знаю – как у кого, но в моих ушах в данную минуту, его перекрывал шум моря. Не хилого здешнего прибоя, изгаженного всякой дохлятиной и прелью… Нет. А бескрайнего. Которого пока и в глаза не видел. С пенными стадами волн. Впрочем, удивительного в том не было ни грана – оно, в полном смысле слова, плескалось сейчас в моем желудке.




МАСЛОПУПЫ, РОГАТЫЕ И ТАК ДАЛЕЕ

Не можешь – научим! Не хочешь – заставим! Избитый постулат, прозвучавший и из уст главного старшины Коханова, имел под собой реальную основу. Уж насчет «заставим», сомневаться не приходилось. А учиться всерьез, и впрямь – предстояло многому. И по специальности, и в житейском плане. Прежде чем влиться в живой организм корабля полноценной его частью, оказалось недостаточно выхлебать без запинки полтора литра морской воды. Мы обязаны были сдать экзамен на самостоятельное управление заведованием. Заведование имеется у каждого моряка на корабле. Это – боевой пост, с положенным количеством приборов, оборудования и помещений. У кого-то это была просторная рубка, у кого – просто шхера – мышиная нора поболее будет. А кто и вовсе, обязан был тащить службу на свежем воздухе. Сигнальщики к примеру. Или те же комендоры, которым дом родной – орудие, продуваемое всеми ветрами. Боевой пост являлся звеном в цепочке из других постов. Что вкупе и составляло боевые части.
Наша, значилась артиллерийской – уже упоминал, а попросту – БЧ-2. Командовал ею сталей Михайлов. По прибытии молодняка, он имел счастье лицезреть нас только на третий день. В личные дела глянул с безразличием, привычно застывшем на его костлявом челе, украшенном хрящеватым, хищным носом. Да что там, одарил взглядом таким, будто мы были чурками, присланными для растопки печи – типа, один хрен сгорят, а там смолистые, сучкастые, кривые – не важно. Потому что офицером оказался очень даже своенравным. И похоже, в ущерб прославленной морской душевности, зацикленным лишь на проблему карьерного роста.
Так что припиской нас к боевым постам, занялся по сути Коханов. Что неудивительно, при его незыблемом авторитете. В результате, Антоха обрел должность вертикального наводчика СВП. Кое значилось первым постом, в артиллерийской БЧ. Мне достался второй. А еще, я сразу же стал командиром его, с единственным подчиненным, правда – Володькой Устьянцевым. Хоть он и отслужил на полгода больше, но бездарем успел зарекомендовать себя в глазах старшины, основательно. Зато вместе с Устьянцем, в хозяйстве имелось целых два визира зенитного целеуказания. Двенадцатисильные, на стационарных основаниях, со всеми электрическими причиндалами. Располагались они, на слегка прикрытых фальшбортом по периметру, площадках. По правому и левому бортам. Аккурат под СВП. Там и нес службу мой подчиненный. Мое же место по тревогам, авралам и вахтам, значилось ни где-нибудь, а на самом капитанском мостике. Поскольку в обязанность входило поддержание связи между командиром корабля и командиром БЧ. Выдача целеуказаний по целям и еще многое, связанное не только со стрельбами, но и со швартовками, постановками на якорь и снятием с него.
Что я возгордился поначалу – не то слово. О прелестях поста узнал чуть позже, и не с первым выходом в море. Расскажу, а пока вкратце – тот самый вариант, когда дыши свежим воздухом, хоть до захлебу. Особенно в шторм и в трескучий мороз. Удовольствие редкое. Однако по порядку. Кроме прочего, чтобы стать полноценной боевой единицей, требовалось изучить две важные вещи – тактико-технические характеристики корабля и книжку «Боевой номер». Чуть не забыл – Корабельный Устав – тоже. Даром, что чтили его, со значительными коррективами в пользу неписанных правил. На всё, про всё, естественно, отводился жесткий срок – месяц. И ничего бы, но в процесс с самого начала ввели дух соревнования. Инициатором столь привычной штуки при социализме был, конечно же, наш бычок старлей Михайлов. Кстати, «бычками» на кораблях называют командиров боевых частей, и обидного в кличке нет ни крупицы. Производная от БЧ – боевая часть, и только.
С кем соревноваться, было ясно как день. Впрочем и вариантов просто не существовало – с двумя командами комендоров из второго кубрика. Мы люди подневольные, не могли знать – радоваться тому, или нет… Но Кохан ждал этого момента с нетерпением. Любил службу до самозабвения, что говорить. Потому буквально, принялся «рвать подметки». Начав с установки-просьбы нам.
- Ну что, корефаны, покажем этим «рогатым» чего стоим? А? Надерем жопы этим тупоголовым? У нас же один Хаким почти Эйнштейн – техникум в загашнике целый имеет. Да и у Сани с Антохой в башке масла, хоть подшипники смазывай. А у них… Ну? А?
Его глаза фанатично горели. Руки демонстрировали решительные жесты. Казалось что все сбитое, сплошь из мышц тело, превратилось в один нервный кулак. И тут попробуй усомнится… Попробуй не показать этим рогатым. Конечно, покажем! Какой разговор, товарищ главный старшина.
Вообще-то «рогатыми» именовались мы все – корабельные артиллеристы. БЧ – 2. Так как на штате – круглой нашивке на рукаве бушлатов у нас значились перекрещенные пушечные стволы. Стволы торчали кверху и действительно походили на рога. Но Кохан когда-то решил, что «рогатыми» являются только комендоры – у них пушки, у них стволы – вот и пусть носят неблагозвучную кликуху на здоровье. Упоминая, старался внести зримую долю презрительности. А все потому, что опять же самолично, придумал название наше группе управления. И какое – тигры! Элита – должно звучать и поражать воображение! Правда, кроме главстаршины, данным термином не пользовался никто. Его же факт не смущал нисколько. Ему хотелось, нравилось и баста! Вот и сейчас, вдохновение рьяного служаки перло через край.
- Мы же тигры! Мы просто обязаны держать марку! Да, или нет, я спрашиваю?! – гремел он.
- Конечно, обязаны! Конечно, будем держать марку! Мы же – тигры, а как тиграм ее не держать?! Стыдно! – хор наших голосов хоть и был разнобойным, но интонации отражали солидарность с мнением начальства.
Иначе – нельзя. Впрочем в мозгу, все же предательски вертелось недоумение. У меня – точно.
- «А почему именно – тигры? Есть львы, леопарды, тоже звери не промах. Видимо, в аббревиатуре дело – ГУАО – Кохану в ней слышался только тигриный рык? Наверно – иным такую буйную фантазию объяснить невозможно… И голову не стоит забивать – наше салажье дело исполнять. А там – тигры, кузнечики, да хоть мухи, по барабану, марку бы выдержать и не обделаться при том. Тогда то точно – на звериную классификацию не глянут, найдут рога, по ним и получишь».
Но установка была дана и… началось. Тактико-технические данные корабля мы изучили быстро. Количество водонепроницаемых переборок, шпангоутов, длина, ширина, водоизмещение… От киля до клотика – 26 метров… Вооружение – 100 милиметровые орудия, спаренные зенитные автоматы 37 и 25 мм… Торпедный аппарат – трехтрубный… Реактивные бомбовые установки… Радиолокационные станции… Все это – в почти мистических буквах – Б34-УСМА-1, Веди – 11М, 2М-3М… И достаточно романтических названиях – «Дон», «Фут», «Бизань»… И еще – знакомые метры, тонны и незнакомые - мили и кабельтовы… Ну и незнакомые ранее понятия – клюзы, ростры, барбеты, кранцы – нет, всего не перечислить. Но молодая память справилась – впитала в себя вал информации и разложила по полочкам. Кохан, экзаменующий нас ежевечерне, пил мёд. Едва не пускался в пляс от наших успехов. И с трудом сдерживал себя, чтобы не побежать в тот же момент с докладом к бычку Михайлову.
- Ай да тигры! Вот это я понимаю! Молодцы, корефаны!
Следует отметить, что от наших успехов нам была прямая польза. Ощутимая очень, в салажьем то положении. Коханов сказал - Коханов сделал - этого у главстаршины было не отнять. Знал толк в наставничестве. В отличие от начальства второго кубрика. Дабы мы не отвлекались от главного, собственной властью, по сути – неограниченной, он запретил гонять нас беспочвенно. Освободил от всего, отчего можно было освободить. Кроме ежедневной четырехразовой приборки, естественно. Да и просто оказывал внимание никак не хуже примерной клушки. Но и требовал – не криком, нет – взгляда было достаточно… Шланговать – даже будучи наедине с самим собой, становилось как-то совестно. В результате – кто бы сомневался – все лавры от старлея Михайлова достались только главстаршине Коханову. Ну а запах от них – перепал и нам. Что в нашем ранге, можно было засчитать и за манну небесную. Вполне.
Потому в следующий этап становления моряка, мы вошли уже изрядно гордые собой. Следовало изучить «Книжку Боевой номер». Да так, чтобы от зубов отскакивало – ночью разбуди. Дело серьезное и в укладе корабельной жизни – основополагающее. Суть –каждый член команды имеет личный боевой номер. Его носили на груди, оттрафареченным и нашитом на верхний срез кармана робы. В нем имелась вся информация о тебе, но лучше подробнее… Первая цифра свидетельствовала от твоей принадлежности к той или иной боевой части или службе. Через дефис от нее значился номер твоего боевого поста. А еще через дефис, стояла всегда двухзначная цифра и определяла номер боевой смены и тебя в ней по счету.
Мне был положен такой: 2 – 2 – 21. Красиво, ничего не скажешь – любители блатных автономеров сейчас, завистью бы изошлись. Так вот к этому номеру прилагалась «Книжка Боевой номер». Где подробно до неприличия, расписывался каждый твой шаг. По тревогам – разным – от боевой и до химической. Практика дела – одно. Но и теория тут была важна очень, ежели спросят. И спрашивали, с удовольствием и желанием отыскать еще один повод для выдачи презента за нерадивость. И тогда, как Отче наш обязан: «… прибегаю на боевой пост. Снимаю чехлы с… Привожу тумблеры такие-то, в положение такое-то. Включаю прибор N в режиме… Аппарат Х, на подогрев в режиме… Докладываю – боевой пост 2 к бою готов!» И так – по всем видам тревог.
Подобным же образом, скрупулезно регламентировались авралы и даже обыденность. Пример – тривиальная и обрыдлая всегда, приборка: «… Отвечаю за чистоту переборок от 5-го до 7-го шпангоута… Ватервейсов от…» Все расписано, по страничкам соответствующим. Да еще – мелким почерком от руки. А книжка сама – кроха, в четыре спичечных коробка размером. Люди – «Капитал» назубок, а тут… Короче, мы справились, кто бы сомневался в том. Досрочно. Вновь оставив рогатых в заднице и со злорадством взирая, как там, во втором кубрике, идут нешуточные битвы на этот счет.
Коханов получил от бычка новую порцию благодарностей и сияющий, будто удостоился «Георгия» первой степени, торжественно ввел нас в право быть самостоятельными и самодостаточными на все сто. Без оговорок. Что в первую очередь отразилось в единственном – спросе с нас, только уже на все сто двадцать. В чем радости, на поверку, поместилось очень мало. То поручни на твоем участке не так горели, как требовал глаз боцмана. То приборы на боевом посту оказывались вылизанными не до последнего микроба. А поведенческих моментов – не то сказал, не так пошел – не перечесть. Но мы не роптали. Кроме всякой пасмурности, интересного вокруг тоже хватало – не заскучаешь.
О флотской терминологии я уже упоминал краем. Большинство освоили еще в полуэкипаже. А корабельное житие привнесло в лексикон новые изыски. Думаю, поделиться с читателем будет не лишим. Ибо ничто не отражает так истинную, невидимую постороннему глазу суть любой службы, как ее язык. Ну а флотский…
Итак, на боевом корабле имеется пять боевых частей. Ежели не считать появившейся в последнее время – шестой. Летунов. Но это как исключение – один-два авианесущих крейсера на весь тогдашний Союз всего было. А так – пять БЧ, существующих испокон века. Плюс службы – химики, снабженцы, радиометристы и прочие.
Боевая часть–1 называлась штурманской, но обитали там еще и рулевые. Она была самой малочисленной и, как правило, самой сплоченной. Ежели в ней и пахло навязшей в зубах дедовщиной, то не сильно. И лишь на уровне – старший-младший. Потому что являли они собой истинную элиту, имеющую самое непосредственное отношение к Флоту со времен парусников. Убери пушки, торпеды, котлы, в конце концов, оставь одно весло, все равно, даже барже ржавой без штурманов – никуда. Специалисты – что тут скажешь, за плечами как минимум, мореходка имелась. Отсюда и кличек смачно-звучных не знали. В худшем случае – «штурманцы». Но не более того.
Далее артиллеристы – боевая часть–2. Рогатые. Почему? На этот вопрос я уже ответил. Но он не исчерпывает всех особенностей данного БЧ. Внутри себя, рогатые делились на подвиды. У нас на корабле, Группа управления артогнем, стараниями Кохана именовала себя – тиграми. Как к этому относились остальные – известно. Однако справедливо и то, что «рогатыми» нас почему-то, тоже не называли. Вся «слава» в этом плане доставалась орлам средней зенитной артиллерии – комендорам СЗА. Оно и по праву – ведь стволы их пушек красовались на нарукавном штате у нас. А вот тех, кому угораздило стрелять из зениток – комендоров МЗА – малой зенитной артиллерии, именовали китайцами. Опять же – почему? Вопрос сложный и вряд ли зиждется на даже подобии логики. Китайцы и все тут. Правда, на СКРе вся эта команда ютилась в тесной шхере, отгороженной во втором кубрике почти капитальной переборкой. Настолько тесной, что коечки висели друг над дружкой строго по четыре яруса. Ну, чем не Шанхай? К тому же, свою тесную автономию, китайцы блюли очень ревностно. Не хуже чем Коханов стерег права ГУАО на элитарность.
Ладно. Происхождение «рогатых», «китайцев», ну и «тигров» - до кучи, хоть как-то можно было объяснить. А вот почему торпедисты и минеры из БЧ–3 получили кличку «румыны» - сколько голову ни ломал, так ни одного путного посыла и не придумал. Солдат с ТФ на погонах называли чехами – это ясно и чуть ранее приводил причины. А тут? Ну какое отношение могла иметь жизнерадостная нация, близкая по духу к цыганам, к военно-морскому флоту в целом и к торпедам с глубинными бомбами, в частности? И в атрибутике ни намека – в эмблеме все та же глубинная бомба и торпеда изображены. Ан нет – румыны и баста! Причем все скопом – хоть он электрик в противолодочном посту, хоть наводчик реактивных бомбовых установок.
Однако перейдем к радистам. Это уже боевая часть-4, и радисты в ней были разные – в общем все, так или иначе причастные к связи. Просто радисты, стучавшие тривиальные точка-тире, ЗАСовцы-секретчики, просто секретчики и сигнальщики, конечно. Непосредственно в БЧ входила служба – РТС (радиотехническая). Операторы радиолокационных станций, от огромного «Фута» и до скромного «Якоря». Был и «Пегас» - это гидроакустики. У каждого отделения имелась своя рубка. Да и дело они делали каждый свое, друг от друга независящее. Потому население БЧ очень походило на пассажиров ковчега ветхозаветного Ноя – вроде все на одной посудине, но, каждой твари, по паре. Отсюда и общее название этому «лоскутному одеялу» никто не сподобился придумать. Именовали по названиям локаторов и роду занятий – сигнальцы, засовцы, якористы. И ежели штурмана считались элитой, эти – бесспорно носили статус корабельной интеллигенции. Еще бы, служба высокотехнологичная, с кнопочками, тумблерками, ключами. Уютные рубки – чисто, тепло и мухи не кусают. Правда, особняком в данной когорте, просто обязанной поголовно, казалось, носить роговые очки, стояли сигнальцы. Зимой на открытом мостике им доставалось сполна и морозца и всего остального, связанного с непогодой. Оттого продубевшие их физиономии, малость смазывали общую картинку. Но не портили. Да и работы в море хватало всей боевой части.
А у тех, кто в РЛС обретался – наоборот. Подваливала полная шара. Сыграли тревогу – рогатые по пушкам, сопли морозить. Кто за ход отвечает – к котлам и турбинам, в жарищу, получается. А интеллигенты – в рубки свои. Но ясен коленкор – все станции разом включать, надобности никогда нет… И ежели не задействован пока, то и тревога – сущая формальность. Доложил о готовности и дрыхни, сны наблюдай. Впрочем, даже бегать никуда не требовалось – многие в рубках так и жили практически. Благодать…
На этой ноте переходим к БЧ-5. Машинисты, турбинисты, мотористы и кочегары – всех мастей. Трудяги, одним словом. Усилиями которых нагромождение стальных конструкций, собственно и становилось кораблем – обретало ход и маневренность. Почетная служба. Только одна беда – мазутом припахивала изрядно. Оттого и название они получили соответствующее, бывшее в ходу и на гражданском флоте – маслопупы. Впрочем, всегда и везде это произносилось с непреложным пиететом. Ибо многое от них зависело даже тогда, когда корабль стоял у стенки. Вода, пар, для приборок, стирок и помывок – без всего этого, служить бы пришлось тяжко любому. Тут волей неволей на дифирамбы потянет.
Кроме прочего, в корабельном укладе взаимоотношений, маслопупы являли собой как бы государство в государстве. Где существовали свои суровые и вовсе не надуманные законы. Нас же, верхнюю команду, они презрительно именовали «пассажирами». Что ж, имели на то полное право. Да и мы не обижались. Большая доля истины в том была. А утверждать постоянно, с пеной у рта, что без нас, артиллеристов хотя бы, корвет лишь баржа самоходная, не хотелось. Зачем? Каждый волен считать, что когда Бог лепил Адама, глядел исключительно на его фотографию.
Лучше двинемся далее и упомянем тех, у кого боевой номер начинался не с цифры, а с буквы «С». Службы и команды! Или, как писалось сокращенно всегда – «Сл. и К.». Отсюда не заржавело родиться и название – «Слоны и Кабаны». Экзотично, но что удивительно, по сути верно. Блатная команда состояла из коков, боцманов, вещевых, продовольственных баталеров… Короче, из людей, которые в отличие от остальных, распоряжались реальными ценностями. Даже маслопупы с их водой и паром – несколько бледнели. Краска, хлеб белый, новые простыни – да мало ли – все было у них. Потому дружбы со слонами и кабанами искали многие. Ежели не сказать – все. Часто в ущерб жесткой корабельной иерархии и не менее жестким неписанным законам. Те прекрасно сознавали собственную значимость. Естественно, вели себя соответствующе – рано, не по годам службы, слонели и кабанели.
И в жизни обычной ведь так… Распоряжается человек хоть крохой, потребной всем – Иван Петрович, с поклоном. Только знание имеет, или же просто честно службу бдит – такого и в упор не разглядеть, и на глотку наступить ненаказуемо. Яркой иллюстрацией их неподдельной значимости, являлся кубрик, где обитало это «зверье». Первый. Но не в том суть. Располагался он аккурат над кладовой провизии. То есть Службы и Команды, в прямом смысле слова почивали на ящиках сгущенки, тушенки, бараньих тушах и прочем, способном вызывать обильную слюну. Даже будучи не на ратной службе.
Вот такие интересности, оказывается, существовали во флотском бытие. Однако было бы неполным и несправедливым, ежели б я еще не упомянул о других, не меньших интересностях. В статусном разрезе, так сказать, существа корабельного братства. Крабы – понятно и комментарии тут излишни. Отслужил два года – получи законные привилегии. Главная из которых звучала: «Не кантовать, при пожаре выносить первым!» Кроме нее и трех нашивок на рукаве, имелись другие. Право завести на плече шикарную татуировку – адмиралтейский якорь, спасательный круг, рассекающий его контур СКРа и полотнище военно-морского флага сверху. Внизу – извивалась ленточка с годами службы. Красотища, в общем, и предмет тайной зависти нас – салабонов. Кроме того, только краб имел право на ношение усов. Даже не право – скорее обязанность. Недоумок, рискнувший позволить себе данную роскошь, рисковал очень… Вплоть до того, что его растительность, могла быть выщипанной по одной волосинке пинцетом. Отговорки типа – у меня вторичные половые признаки такие, что с щетиной сладу нет – в расчет не принимались. Хоть по три раза на день, но скреби рожу станком.
Так же в разряд привилегий входили деревянные шлепанцы. Сработанные на манер китайских колодок – подошва и ремешок на ней. Дабы крабьи ноги не потели и не томились в, даже обрезанных под самый каблук, сапогах. Нет, на построение в них не ходили. Однако в остальное время пользовались постоянно и без нареканий со стороны начальства. Остальные же блага подразумевались сами собой – лучший кусок, и прочее, исключительно из той же категории.
Ну а теперь касательно салажьей планиды… Да простят меня армейские ребята – служба, она везде служба – но у них градация статусов разбита мелковато. Только что не по месяцам. Духи, черпаки всякие… На Флоте проще – кто не краб, тот салага, и кончай канитель! Баста! Даже если ты уже командуешь отделением, но положенного не выслужил, во внутреннем укладе жизни – привилегий тебе никаких. Ни наколок, ни деревянных колодок, ни усов. Хотя, что греха таить, опыт – штука, которую не отодвинешь и с плеч не сбросишь… Служить по второму году много приятнее. Знаешь уже, где не нарваться, да и молодняк подоспел – у тебя в тылах отирается. Есть с кем «по-братски» поделиться львиной долей тягот и забот.
А имен, для обозначения салаги на флоте множество. На любой вкус и настроение. Тут и «карась» и «чилим», часто с приставкой «пестрожопый». Или - кнехт. Правда, это уже чуток больше качественная характеристика, когда кто соображает туго. Поскольку кнехт, не что иное, как чугунная чушка для швартовых концов. Неопрятен – «чуханом» обласкают. В остальном же – кто во что горазд, в зависимости от воспитания и способностей образного мышления. Одно гарантировано – всегда без скучности, заведомо цветисто и смачно на слух. Это точно.
Но были моменты, были, когда на поверхности отлаженного годами, похожего на устоявшееся болото бытия, возникала тонкая пенка ощущения всеобщего корабельного братства. Не по прихоти чьей то, а тоже, входящая в состав давних традиций. Когда салагам, среди беспросветности обязанностей, демонстрировали, что у них имеются и права. Побыть даже с замшелыми крабами, как бы на одной ноге. Так, под Новый год, в дивизионе существовал ритуал – все старослужащие собирались в одном кубрике и ночь напролет лепили пельмени. На всю команду. Что с того было карасям? О-о, словами не передать. Во-первых, занятые, общественной по сути, работой, в предвкушении праздника, да и общаясь друг с другом неформально, крабы становились добрыми. Можно сказать аж до приторности. Ведь лепили пельмени в том числе и для последнего корабельного чухана. Как уж тут было обижать остальных? Во- вторых – сами пельмени… Их возможно было налопаться от пуза. Ну чем не элементы благополучной коммуны пацифистов?
Еще признаки коммуны возникали после выхода очередного приказа об увольнении в запас. Тогда каждый, кому предстояло скоро отбыть на гражданку, обязан был выложить в общий рундучок определенное количество пачек папирос. Традиция регламентировало процедуру строго. Дослужился до матроса всего – выложи 5 пачек. Ну а ежели умудрился главстаршинские погоны заиметь – тут уж на целых 25 раскошелься. В итоге рундучок набивался куревом доверху – дыми, не хочу! Мы и дымили. Но главное, крабам это доставляло огромное удовольствие. Даже в сантименты кидало многих, до скупой слезы. А где сантименты, там уже, известно, тяжко отыскать место для беспредельной суровости.
В результате чего, в жизни карасей возникал передых. Короткий, оттого приятный и ценимый вдвойне. Это точно. Можно было курить вдосталь и мечтать о тех временах, когда и пред тобой возникнет обязанность выложить в рундучок положенное количества курева. Для салаг! Сколько положенного? Пока на погонах значилось только ТФ. Сколько лычек должно было принести на них время? Как знать. Впереди его, спрессованного в месяцы, дни, минуты и секунды, оставалось еще очень много.




ПРИКОСНОВЕНИЕ К ИСТОРИИ,

ФРЕГАТ «ПАЛЛАДА»

Память только успевала закреплять в себе, раскладывая по полочкам, новшества. Сленговые, бытовые – всякие. О существовании многих, даже и не подозревал доселе. Все это, проникая в тебя, укоренялось. Казалось тогда - на всю оставшуюся жизнь. Так оно и получилось в принципе. И уж конечно – служило на пользу романтике. Коя, не смотря на разные перипетии салабонского существования, захлестывала нас от байкового берета на стриженной макушке и до стоптанных всмятку, безжалостно секвестрированных сапог. А тут еще оказалось, что служить выпало рядом с живой историей. По соседству практически. Отчего, восстановить ее мысленно, имея натуральный антураж – утыканные елями хмурые сопки и темные воды бухты – труда не составляло. А дух захватывало. Это точно! Словно выпало, в прямом смысле, рукой, прикоснуться к одному из многочисленных таинств Его Величества Времени.
Речь идет о фрегате «Паллада». И сперва об истории этого легендарного парусника. Нет, особой доблестью в боях «Палладе» отметиться не довелось. Но тем не менее символом мужества русских моряков она стала. Однако - по порядку. Руку к тому, чтобы слава фрегата стала известна стране, приложил Иван Александрович Гончаров. Да, да тот самый, который жуть как любил называть свои романы на одну единственную букву – «О». «Обыкновенная история», Обломов», «Обрыв». Оказалось, и буквой «Ф» не брезговал – создал к прочему, вошедшему в золотой фонд русской литературы, еще удивительное творение – «Фрегат «Паллада»». Имел на то право, имел – полное. Даже более того, как классик, прекрасно владеющий пером, обязан был. Ведь волею судеб, пришлось принять непосредственное участие в миссии, возложенной на фрегат. От начала и почти до конца.
А миссия «Палладе» была поручена архиважная - добраться до самого края Империи, в целости доставив сюда специальную делегацию. Которой предстояло провести переговоры со Страной Восходящего Солнца, о разграничении зон влияния на Дальнем Востоке. Зная самобытный характер японцев, не приемлющий категоричных понятий «да» или «нет», переговоры предполагались заведомо тяжелыми. Были и иные причины того – одни амбиции императорской Японии чего стоили. Что объяснимо впрочем – жили тут на островах испокон веку, все в округе за свое считали… А тут явились из какого-то Санкт-Петербурга и делиться предлагают… Потому не зря руководить миссией доверили адмиралу Путятину. Оставившему в этих краях память о себе, в том числе и в названии скалистого мыса у входа в залив Советская Гавань. Когда-то именовавшуюся – Императорской.
Разве не прикосновение к истории? Одно упоминание имен и названий, уже бередило юную кровь. Заставляло вглядываться в окружающее пристальнее. В те же ели – ведь возникала мысль, что возможно какая-нибудь из них, почерневшая от множества прожитых лет, являлась свидетелем тех событий. Или неподъемный валун у КПП дивизиона? Они обретали причину для благоговейного отношения. Однако – далее…
Фрегат вышел из Кронштадта 7 октября 1852 года. Путь ему предстоял нелегкий – через моря трех океанов. Где в Индийском, кроме бушевавших штормов, еще и безнаказанно хозяйничали морские разбойники. До начала строительства Суэцкого канала оставалось целых 7 лет. А до пуска в эксплуатацию и премьеры «Аиды», специально написанной Верди к торжеству - еще плюс 10. Так что русским морякам под парусом, предстояло обогнуть мыс Доброй Надежды. Место неласковое, даже по нынешним, турбовинтовым меркам. Но «Паллада» с честью вышла изо всех испытаний. И спустя неполный год, 9 августа 1853 года бросила якорь на рейде японского Нагасаки.
Как и предполагалось – переговоры с самураями превратились в тягомотную процедуру. Бесконечную, вялотекущую но главное – абсолютно безрезультатную. Пока наконец, адмирал Путятин не принял сугубо русское решение – смачно плюнул на все экивоки с высоты капитанского мостика и демонстративно увел «Палладу» к берегам Кореи. Возможно правильно поступил. Зато занялись делом не менее полезным – к ранним работам по картографии добавили описание здешнего побережья. Включая залив Петра Великого, с бухтой Золотой Рог. У которого спустя время, раскинулся красавец Владивосток. А 22 мая 1854 года фрегат вошел в Императорскую Гавань. Ту самую, где сейчас квартировал наш бравый дивизион СКРов.
Вот тут то и наступил для «Паллады» и ее экипажа, что называется – момент истины. Грянула война. Ну не понравились французам с англичанами русские физиономии, видимо, решили попробовать съездить по некоторым. А ежели серьезно, не понравились успехи России в этом суровом, но богатейшем крае. Достигнутые опять же, стараниями и мужеством русских моряков. В числе которых, без преувеличения, числилась и команда «Паллады». Фрегат мог бы постоять за себя в случае – имелось вооружение и не плохое. Даже если пришлось погибнуть всем – Андреевский флаг вряд ли позволили бы осрамить. Да и «один в поле воин» - для наших завсегда до боли родное. Не впервой.
Однако, на высоком уровне было принято решение – переправить корабль в Амур. А там – в устье мелководье. Пришлось не только пушки снять, но и ютовую надстройку срезать начисто. Но не срослось. Жуткий шторм на переходе, изрядно потрепал фрегат и его покалеченного, сперва людьми, а затем стихией, отбуксировали в бухту Постовую. Той же – Императорской Гавани. Правда в те времена она называлась покрасивее – Константиновская. Хотя какая разница, известно – не название красит… Тут другое, вы слышите – бухта Постовая!!! На спокойные воды которой, я смотрел сейчас ежедневно. Да что там смотрел – пил эту воду при посвящении. И вдруг – паруса легендарного фрегата. Казалось – вот они, рядом – пробуй историю на ощупь. Здорово! И ведь это не фантазия какая, не признаки паранойи – останки «Паллады» действительно покоились на дне бухты. Ежели прикинуть чисто арифметически, получалось, что всего то в пяти сотнях метрах от форштевня нашего СКРа.
Так уж вышло – пришлось затопить славный фрегат. Дабы врагу не достался. Произошло это 31 января 1856 года. А до этого команда уже успела пережить здесь одну зиму. На скованном льдами полуразрушенном корабле. Практически в окружении врага, яростно осаждавшего Петропавловск, до которого по морским меркам, было рукой подать.
Спустя годы, в канун первой мировой войны, «Палладу» потревожили водолазы. Дважды. Однако только в 1932 году, при Советской власти уже, было принято решение поднять судно со дна. Да не тут то было – морская вода и время постарались прилично. Затею пришлось оставить. Но вернулись к ней в 1947-ом. Достали лишь два чугунных клюза. А еще через девять лет – якорь. Который установили в память о фрегате на острове Русский.
Это касательно официальных исследований останков затопленного парусника. Однако по дивизиону постоянно ходили разговоры о том, что находились удальцы, кои умудрялись доставать со дна бухты обломки деревянной обшивки корпуса «Паллады». Затем мастерили из них модели фрегата и продавали с неплохой выгодой. Может оно и правильно, получалось как бы продление жизни легендарного судна. Пусть в другой, но опять же в сугубо морской ипостаси. Правда с годами, вероятно и в этом поделочном бизнесе произошло то, что всегда происходить в любом сходном. Моделей натворили столько, что невольно возникал и законный скепсис – на такое количество и обшивки «Титаника» не хватило бы… Будь он деревянным. Впрочем, это были уже мелочи и, скорее всего, мучавшие лишь мои извилины. Все равно, прикасаться к почерневшему от времени дереву было трепетно. Будто оно и впрямь излучало нечто. Нематериальное, но густо пропитанное духом героизма и примером подлинного служения Отечеству.
С некоторых пор я полюбил в одиночестве, по редким свободным вечерам постоять на баке. И всматриваться до боли в глазах, в дрожащую под ветерком, темную рябь. Что иногда мне начинали видеться гордые контуры «Паллады»… При пушках и под парусами – даром, стояла на рейде в небольшом заливе. Наваждение стряхивать не спешил. Любовался иллюзией, сотканной из обрывков тумана, бликов от мелких волн и редких сосен на противоположном берегу, профессионально игравших тогда роль мачт. А когда иллюзия исчезала, почему-то не испытывал сожаления. Останки легендарного фрегата все одно – находились рядом. Пусть без парусов, пусть разрушенные временем – радовало, что не подвержена тлению истинная слава. Заслуженная тяжким трудом, мужеством, а порой и ценою жизни. Как было с «Варягом», «Азовом»… Да что там - пальцев не хватить перечесть всех. Оттого и душу, тоже не высыпающуюся в салабонской плоти, задерганную надуманной или необходимой муштрой, захлестывала радость. Что волею судеб оказался причастным к величайшему из братств – Флотскому.




НЕКОТОРЫЕ НЮАНСЫ ФЛОТСКОГО ШИКА.

Скажите, кто при виде бравого морячка, не провожал его восхищенным взглядом? Особенно в городах и городишках, далеких от портов и морей? Знакомая картина… И чувства – сам испытывал не раз. Вообще все военные удостаиваются подобного внимания, но моряки в особенности. Тут уж ничего не попишешь…
А все потому, что флотский шик – статья особенная в действительности. Дело это блюдется со скрупулезным тщанием, а послабления в том не приветствуются. И не беда, что Устав строго регламентирует даже сантиметры клёшей в зависимости от роста… Что патрули иной раз лютуют, рьяно защищая каждую запятую того Устава, а на деле – просто дуркуя от свалившейся, на погоны с мелкими звездами, власти. Слаб человек… Настоящий моряк был, есть и будет нацелен на достижения идеала в облике. Во-первых – флотская форма не вольное тряпье, на тебя напяленное – она уважения к себе требует. Это сейчас, любой сторож в камуфляж влезет – мотня до колен висит, а он и рад – воин при исполнении, блин. Ну а потом, ведь именно подобными стараниями и создан тот эталонный образец бравого молодца с ленточками за плечами. Столь знакомый и любимый всеми. И смотреть любо и внутри приятность щекочет – мол, вон каким орлам поручены морские рубежи страны стеречь… Можно спать спокойно.
Это касательно сторонних моментов. Что же морской души, то ей тоже куда комфортнее существовать в условиях, разумно скорректированных в лучшую сторону от казенной точки зрения. Бывают излишества – кто спорит. Всякий бархат, эполеты. Не всем служивым, к сожалению, дано от природы чувство меры. И я подобную клоунаду не одобряю. Но в целом… Когда сидит на тебе форма, как влитая, когда твоими стараниями она стала выглядеть много эстетичнее – разве плохо?! Нет. И скрупулезность оправдана и немалые затраты труда. Часто – очень даже немалые. А знания соответствующие – портняжное дело, хотя бы одно, взять?
Короче, создание элементов флотского шика – целая наука. И начинается познание ее с того душещипательного момента, когда впервые получил в руки грубую робу. Уже есть желание – тут подогнуть, там подтянуть. А попал на корабль, то и вовсе, хочется соответствовать аж до колик в печенке. Хотя и понимание ясное имеется – сразу на все сто не получится. Чревато. А потом, времени думать про то в обрез – как бы не проштрафиться вне очереди – пока главнее. Тем не менее и в этих условиях каждый салага жив мыслью о том, как когда-то предстанет перед родными и знакомыми. Красавцем и морским волком одновременно. И впитываешь секреты, как сухая губка. Откладывает про запас, на будущее. Дабы в обязательном порядке воплотить в реалиях. Ведь и впрямь – наука!
Однако – по порядку и неспешно. С необходимого предисловия. Кроме главного старшины Коханова, нас с Антохой, в отделении визирщиков-дальномерщиков на тот момент состояло еще двое – Витка Калинин и Вовка Устьянцев. Упоминал, но сейчас – чуть подробнее. Калина, успев отморячить на год больше, форсил неимоверно. И при малейшей возможности, корчил из себя крабульку. Сам верткий, хрупкий – вьюноша в общем эдакий, из тех кого на гражданке, можно было одной плюхой в торец угомонить… Но служба дело иное – тут правила, кои нарушать не моги. Впрочем, характерец Калина имел соответствующий – ртутно-едкий. И толику крахмального апломба на физиономию накладывал грамотно. Обстоятельство тому способствовало – как ни крути, исполнял обязанности командира отделения. А что именно – исполнял только – вопрос шестнадцатый. Официальной властью обладал все тот же Кохан, но отягощенный обязанностями командира команды, снисходительно позволял Калине ощущать себя начальством. Стармосовская сопля на его погонах, апломба прибавляла тоже. Казалось, на корабле он знал все и про всех. А главное, не терпел поделиться с нами салагами, столь ценным знанием. Делал это в назидательном тоне, правда. Мы же мотали на ус не противясь, сознавая, что пригодиться.
А теперь об Устьянцеве. Устянец, или Усть – был совершенно другой натурой. Туповатый, забитый, с вечной ухмылкой сонного сатира на физиономии, и водянистыми, будто вылинявшими глазами, он прибыл на корабль после учебки с Русского острова. Чуть ранее нас. Остатки итак скромных мозгов ему выбили, видимо, уже на Русском. Но корчить из себя перед нами, ему тоже – хотелось очень. Их отношения с Калиной обрели константу без проблем и точно в соответствии с характерами обоих – по типу «барин-холоп». Чем довольствовались оба. Чего нельзя было сказать о вливании в коллектив нас с Антохой. Поначалу отношения с данной парочкой складывались напряжно. Те ходили вокруг павлинами, распушив хвосты и, не упускали возможности поёрничать. Выставить как бы напоказ гипотетические ракушки, коими обросли уже их задницы, пока мол, кто-то на гражданке прохлаждался. Мы же – присматривались, на рожон не лезли. Чаще отшутковывались, держа дистанцию. Однако после блестящей сдачи экзамена на самостоятельность, когда наш вес в глазах Кохана заметно вырос, ситуация кардинально изменилась. Да и двое нас было все же. К тому же земляки и Бог здоровьем не обидел. Мягко и кстати, как-то, намекнули о том новоявленным старшим «братьям». Ставка на пацанские инстинкты, со скрипом, но сработала и обстановка в отделении визирщиков-дальномерщиков относительно устаканилась. Нет, лямку салаги, со всеми вытекающими, мы с Антохой продолжали тянуть исправно. Однако в плане «поизгаляться всласть», тема оказалась исчерпанной до донышка.
Но, буду справедлив – Калина имел и полезность для нас. Никакой педагог, тем не менее его стараниями, нам выпало познакомиться с азами флотской службы… В том числе и касательно сложной подноготной флотского шика. Первое, что узнали от него, это абсолют шхеры! Шхера – укромное местечко на корабле, которое просто обязан был иметь каждый, уважающий себя моряк. А корабль – удивительная штука – шхер в нем видимо не видимо. Практически на каждом боевом посту. При желании слона спрятать можно и никто не отыщет. Пока добровольно не протухнет там и запахом себя не выкажет. Изобилие шхер можно было отыскать в барбетах. Это основания орудий, гигантские конусы, которые проходили через все палубы и помещения, до самого киля и изобиловали причудливыми ходами. Устраивать шхеры можно было просто в ЗИПовых. Это своего рода кладовые для хранения инструмента и запасных частей. Они так же имелись при каждом боевом посту – от крохотных нор и до приличных, считай – апартаментов. Да мало ли… К примеру один шустряк из РТС, устроил гардеробную в силовом щите самого большого локатора. Даже умудрялся спать там. Правда, облысел потом малость, бедолага. Сумел ли дать потомство по окончании службы? Большой вопрос.
В общем, по шхерам бережно хранилось самое дорогое. Что отыскивалось повсюду, копилось годами. Дабы, когда неизбежно придет час демобилизации, послужить единственной цели – что бы все ахнули от вида тебя в парадной форме. Кстати о демобилизации. Вновь, не хочу говорить об армейских плохо. Однако мундир есть мундир, свой, к телу ближе – его и славить хочется. И кулик, который свое болото, в сравнение не лепится. Судите сами – армейский «дембель». Несерьезно как-то звучит. Что-то от собачьей клички в том имеется. То ли дело на Флоте – ДМБ! Произноситься отчетливо, по буковкам, должную уважительность демонстрируя. А ежели пишется, то непременно заглавными. Солидность, одним словом.
А с этого мостка, теперь можно и к иным конкретностям. Известно, что флотские клёши, как и тельник, предмет не только особой гордости, но и часть формы, с которой принято ассоциировать истинного моремана. Так сложилось с незапамятных времен. И что с того, что наличие широких штанов диктовалось необходимостью – дабы скоро снять с себя в случае ежели окажешься за бортом. Практика показала – и красиво тоже. Вкупе с характерной походочкой, клёши самое то – по тротуару ширк, ширк… Знать душа широкая тоже, как море. Ширк, ширк – окружающие в отпаде – мореман идет, любо-дорого глянуть.
Только похоже, наших интендантов подобные моменты не заботили ни сколько. Есть Устав, есть разработанные каким-нибудь дядей Ваней пошивочные фабричные стандарты и баста! В результате, то что мы получали из вещевой баталерки, можно было назвать лишь суконным безобразием. Мотня до колена. Штанины даже без намёка на подобие клёшей. И уродливые складки от задницы, висящей мешочком и вниз – точь в точь что голенища у сапог «в гармошку». Срамота, одним словом. Ну, разве возможно было в таких штанах нести славу российского флота? И «безобразие» подвергалось кардинальной переделке. Мотня безжалостно иссекалась. Срезы карманов, торчавшие ушами приснопамятного «Запорожца», ушивались до минимума. А низ штанин наоборот – расширялся по максимуму.
Каким образом? О-о-о, для этого существовала особая, обкатанная годами до зеркального блеска, технология работы с сукном. Именовалась она – «натянуть на торпеды». Нет, боевое оружие здесь не причем. «Торпедами» назывались две матрицы, в форме усеченных конусов. Вырезали их, как правило, из толстой фанеры или – верх совершенства – из листового текстолита. Основания конусов варьировались по ширине. В зависимости от того, какие клёши ты хотел получить. Лимит на то, определяемый возможностями сукна растягиваться, имелся, но многое зависело и от мастерства выполнения. Обе штанины тщательно распаривались. И потом, горячие и мокрые, с помощью мыла натягивались на «торпеды». В таком состоянии просушивались «до сухариков». Оставалось удалить матрицы, подшить, отутюжить… Тоже с мылом с изнанки, чтобы обрезаться об стрелку было можно. И… пожалуйста, мети тротуары, на зависть иным гражданским лицам!
Думаю, уместно здесь будет привести и байку, касательно происхождения флотских брюк. Они ведь особенные еще и в том, что не имеют ширинки. Отстегнул клапан с двух сторон у карманов и хоть нужду справляй малую, хоть просто проветривай хозяйство. А то и… В связи с последним, знатоки и увязывают происхождение байки… Шел, мол, как-то Петр I по набережной своего детища – Санкт-Петербурга. Душа пела. Да и как ей не петь, ежели такой город отгрохал. К тому же еще и Флот российский создал. И тут, на тебе – заметил, в канаве матрос с девкой гулящей милуется. Казалось – и на здоровье… Петр и сам это дело любил дюже. Другая неприглядность настроение испортила Государю – по голой заднице морячка ползали мухи. Императорский вердикт последовал незамедлительно: «Не гоже срамить матросское звание перед Европой! И на радость мухам тоже! Изготовить такие штаны, чтобы и инструмент для амуров использовать было можно и, зад при том был прикрыт».
Вот такая история о рождении флотских штанов без гульфика. Правда, нет – не знаю. Но переходит она из уст в уста и на современном флоте. Меж тем, самое время перейти в матросской форменке. Тоже, не менее важной составляющей морской формы. К тому же, к легендарным штанам, непосредственной частью, как бы, гарнитура предназначенной. Еще форменку именуют – голландка. По всему, появлением ее, мы опять обязаны Петру I. Известно, ездил царь в Голландию под чужой личиной, да привез в Россию образчик для новоявленных матросиков – не в кафтанах же было моря рассекать. То что широкой обязана быть форменка по предназначению – ясно. Но времена изменились, и эстетическое в нашей жизни, заняло подобающее ей место.
Только похоже нашей легкой промышленности, и опять же интендантам-модельерам, сей факт был до лампочки. Сукна для того чтобы одеть нас в парадку не жалели. Рукава пузырились теми же неприглядными складками. Подол топорщился, что старообрядная юбка на тете Мане – шиш в штаны заправишь. А умудришься – получи груду суконных комков, вместо точеной бы талии. И это образчик защитника морских рубежей? В общем, необходимость вмешательства корабельных портняжек в существующие ГОСТы, даже не могло оговариваться – оно являлось насущным априори. Дабы приструнить необъятный подол, голландки приталивали. Складки на рукавах удаляли начисто. В результате добивались желаемого – любо дорого становилось глянуть.
Оставалось пришить на рукав «штат», на плечи погоны и хоть на парад, хоть на демобилизацию, сводить с ума девок. Кстати, об аксессуарах… Все они подбирались с особой тщательностью, или изготавливались самими, причем с трепетной любовью. Касательно штата – круглой штуковины, указывавшей твою принадлежность к определенной боевой части – их существовало два вида. Обычный, где на черном сукне, посредством красной резины была оттиснута эмблема. Для БЧ-2 - перекрещенные орудийные стволы, с отходящими в стороны зигзагами молний и резиновым же кругом по периметру. И страшно дефицитный, на котором вместо резины, атрибуты были выпукло вышиты по сукну красной шелковой нитью. Ежели предоставлялся случай раздобыть второй, его хранили как зеницу ока, исключительно, чтобы украсить рукав ДМБовской голландки.
А вот погоны, каждый себе изготавливал сам – казенные ни в каких вариантах не котировались. Обязательно с пружинистыми вставками внутри. Чтобы форму держали и подчеркивали крутизну плеч. Лычки правили, как кому по нраву. А они, по третьему году службы, считай – имелись у каждого. Ежели не старшинские, то стармосовская – точно. Одни вырезали их и шитого «золотой» канителью, офицерского погона. Обернул целлулоидом, пришил – шик, блеск! Другие, кого данная эстетика не устраивала никак и хотелось чего-то железобетонно-основательного – вытачивали лычки из рандоля. Сплав такой, называемый еще «техническим золотом», кое можно было без проблем «намыть» из манометров различного калибра.. Впрочем, ежели надраить рандоль, сияла она совсем не хуже золота и практически не окислялась.
Ну вот, брюкам и форменке привлекательность выдана сполна. Можно переходить к обуви. К парадной форме прилагались ботинки. Хромовые, добротные, с острыми носами – хромачи. Казалось, не сапоги – ни голенища погладить утюгом, ни подковы прибить, чтобы искры из асфальта высекали при шаге, как это делали армейские – что можно было усовершенствовать? Можно. И еще как… Каблук, конечно! Его увеличивали в два раза, лихо срезали под грациозный конус и, казенная обувка становилась похожей на туфли танцора фламенко. Что вкупе с хорошим клёшем, смотрелось очень даже достойно. А вот подковки были не в чести – неприлично цокали на металле палуб и пирсов. В чем имелось нечто от ослика – не гоже. Да и искра из асфальта мореману без надобности – его походочка испокон веку, обязана была быть совсем иного свойства.
Однако подобрались к бескозырке - беске. Важный атрибут формы – спорить не приходиться. Даже без учета изрядно заезженного на воинской службе: «К пустой голове, руку не прикладывают!» Только мало кто из нефлотских знает, что и бескозырка бескозырке бывает рознь. В те времена когда я служил, факт имел место точно. И цена вопроса заключалась в следующем – раньше, в 50-е, 60-е, бескозырки пошивали из сукна. Но к 70-м почему то решили работать их из безликой «диагонали». Но и это полбеды – форма головного убора… Возникало впечатление, что «диагональ» в отличие от сукна, экономить было неудобно. В результате нам выдавали натуральные «аэропорты» - напялил на башку и грибок грибком. Потому желанием всех абсолютно, становилось добыть беску из старых запасов – суконную и аккуратную. И ведь получалось… Не имею представления о флотских вещевых складах, однако к ДМБ, каждому удавалось добыть этот предмет мечтаний. Опять же благодаря баталерам из Служб и Команд – людям предприимчивым. И ежели случалась проруха у кого – шили бескозырки сами. А что? Это дело было поставлено на поток - на любом корабле имелся свой мастер.
Офицеры же, наоборот, предпочитали громадные аэропорты. Сплошь шили свои фуражки в ателье. Это был их шик. Мы не спорили, но перенимать моду не спешили. Ибо разница в размерах оправдывалась необходимостью эстетики. В нашем конечно, понимании. Сами посудите, при большом верхе и отсутствии козырька, бескозырка становилась похожей на шляпку гвоздя – где ты выступал в роли последнего. Срам гольный. А так, бескозырочку на затылок, чуб из-под нее морскому ветерку – красотища! Ленточки развеваются… Кстати, в ДМБовском варианте, подвергались усовершенствованию и они. Возможно, тут уже превалировала в нас элементарная дурь – ну никак не устраивала стандартная длинна. Потому сшивали ленточку из двух – надпись «Тихоокеанский флот» брали от одной, якоря – от другой. В результате трепыхание шелка за спиной, ощущалось много приятнее.
И наконец, несколько слов по поводу страстей вокруг меди. Известно – медь исконно морской металл! Окислился поручень, рында, допустим, что невозможно на практике – надраил его суконкой с пастой ГОИ и вновь, радостный блеск аж режет глаз. Приятно. И гордости за родной флот есть на чем зиждиться. Да и салагам не скучно, всегда есть чем заменить ненужные думы и тоску по дому. Знали мы и еще одну особенность меди – тоже говорящую, что это флотский металл. Был у нас на корабле пёс – дворняга обыкновенная вообще-то, но в том случае, с заслуженной приставкой «морской». Так вот, даже он рассекал по юту шкафутам, баку и рострам, в шикарном медном ошейнике. Иначе никак! Ибо с любой живностью, начинает творится нечто непотребное, хотя и объяснимое наукой – теряется координация движений. Удивительно другое – что человеку хоть бы хны. И здесь, более совершенная скотина получается.
Касательно отношения меди к флотской форме, это статья особая и непреложная. Когда-то медными были пуговицы, кокарды и знаки, обязанные украшать молодецкую грудь моремана. Однако прогресс, глазом не моргнув, до неприличия упростил традиции. Отдав повально бразды правления в том анодированному алюминию. Хороший металл тоже, но применительно к флоту – несерьезно все же. И мы устраивали настоящую охоту. В основном за пуговицами. По одной добывали. Покупали, выменивали. Прятали надежно в шхере, чтобы ожидали своего звездного часа. Регалии же – значки Отличник ВМФ», «Классный специалист», «За дальний поход» - мастера на все руки, гоношили сами. Из медной фольги. Поучалось здорово. Надраишь, и глаз отрывать не хочется. Гордость толстым слоем крахмала ложиться на физиономию. Грудь распирает от счастья. Моряк флота российского, это тебе не партизан какой!!! Шик! А в нем неучтенностей и натяжек быть не должно. Традиция, одним словом!




КАПЛЕЙ СТЕПАНОВ

Капитан-лейтенант Степанов – командир нашего доблестного сторожевика. Каплей… Так принято говорить на флоте. Как и последующие звания – капитанов всех рангов - именовать особо: кап-три, кап-два и кап-раз. Ясен колер, личность кэпа, априори обязана быть для экипажа чуть ли не легендарной. Не знаю, как на других корветах с этим, а у нас каплей Степанов и был таковым. Без преувеличений. Хотя внешне, ни на эталонного красавца, ни на хрестоматийного морского волка со шкиперской бородкой и трубкой в зубах, не походил вовсе. Вот ростом его природа не обидела. Но на бицепсы-трицепсы явно поскупилась. И фигуру вообще. Оттого форма на нем всегда сидела несколько мешковато. Нет, не до безобразия, никоим образом, только и на плакат в качестве образчика, его бы тоже - не взяли. И хрен с ним, с этим плакатом. На флоте, среди прочих, имеется незыблемое правило: «Старшим в задницу не заглядывают!» Мы и не пытались даже. Степанов был нашим кэпом и этим одним, было уже сказано все.
Каплей имел круглое, исконно русское лицо. Даже с эдаким выраженным, рязанским «шармом». А белесые брови, которые не то что насупить грозно, разглядеть было сложно, в купе с фривольным румянцем на щеках, придавали ему вид абсолютного добряка. Вверх от сократовского лба, лицо плавно переходило в необъятную лысину. Тоже румяную, словно только что распаренную и выдраенную мочалкой. Ежели, по данным некоторых исследователей, принимать за критерий ума, количество квадратных сантиметров голого черепа – он у командира обязан был быть просто недюжинным. Впрочем, без ёрничества – ум у кэпа имелся и очень даже острый. Удивительно сочетавший в себе как аналитико-технарьские качества, так и склонность к гуманитарному. Философии - конкретно. Без чего на флоте – труба полная.
Кроме прочего нас, молодых и измученных спермотоксикозом, лысина каплея наводила и на несколько иные размышления – от народной приметы отталкивающиеся. Да и сам Степанов пуританина из себя никогда не корчил – любил слабый пол страстно. Оттого посудачить - мол поистер шевелюру, бывшею некогда, верно – рыжей и буйной, на чужих подушках, становилось интереснее вдвойне. На Флоте наличие страсти не предосудительно. Наоборот – предмет зависти, но больше гордости, особенно когда в роли Казановы выступает твой непосредственный начальник. Ведь прежде, следовало даму сразить флотским шармом… Получалось - у каплея, только с виду рязанского парня, его имелось в избытке. Наряду, как сейчас бы сказали – с харизмой. Впрочем, кто бы из нас сомневался в том?
Забегу немного вперед, дабы чуток проиллюстрировать сказанное парой-тройкой примеров. Опять же, испытывая исключительно чувство законной гордости. Действующая боевая единица – ходили по морям мы много и часто. Ежели просто болтались на боевом дежурстве, или же выполняли стрельбы – это одно. Кэп являл собой образчик собранности, взвешенной жесткости и требовательности. Но когда сторожевик целенаправленно шел в Корсаков, скажем, или во Владивосток, настрой Степанова приобретал несколько иные качества. Он даже процедуру швартовки производил с особым шиком и страстью – одновременно. Его круглое лицо буквально излучало отеческую доброту, пополам с нетерпением самца в брачный период. И даже самый зачморенный карась на корабле знал, что должно было произойти дальше. А вы, верно, уже тоже догадываетесь. И ведь на правильном пути, живем то на одном шарике… Точно, в каждом, более-менее значимом порту, без исключения, у нашего кэпа имелась пассия. А может и не одна – душа у него уж слишком широкая была, любой многоспальной кровати на зависть… Едва ютовые успевали кинуть трап, как Степанов, испросив у далекого начальства «добро» на сход, стремительно исчезал с корабля.
Правда, бывали и другие случаи. Редко. И верно по причине того, ежели кэп был уверен, что «добро» на сход не дадут. Тогда на пирсе, наш сторожевик ожидало прекрасное создание. Степанов перевоплощался на глазах. Сама галантность, на крыльях всамделишной любви он слетал на пирс. Плевать хотел, что за процессом наблюдают десятки глаз – решительно брал пассию под локоток и, не теряя ни минуты, сопровождал в свою каюту. Мы же получали возможность лицезреть вкус кэпа. Находили его отменным. Завидовали? А как же, и нечего тут выкаблучиваться – мужиками ведь были тоже. Инстинкт работал. Млели, на полную катушку включая фантазию. Становилось до жути приятно, словно и сам участвовал в будоражащем кровь и воображение, действе. При том рейтинг командира, в тот момент, невозможно было бы измерить никаким прибором – безнадежно зашкалил бы.
Однако я увлекся… Ибо не в том все же состоит смысл службы морского офицера. Характер должен наличествовать, в полном смысле этого слова, а не так, лишь бы в какую категорию отнести. Чувство долга. Причем ярко выраженное – обязательно. Шутка ли – служить у черта на куличках, как правило. Да еще семью видеть по великим праздникам. Когда в море, хоть не так обидно. А у стенки? Даст «добро» на сход вышестоящее или, плохо выспясь, надумает объявить боевую готовность. Тогда гляди с тоской на одну из сопок, за которой домашний уют тебя дожидается.
И характер, и чувство долга, наличествовали у нашего кэпа в полном объеме. Ежели в обыденности и каждодневной рутине службы – с его круглого лица практически не сходила улыбка. Но в море, да когда еще и задание было ответственное, характер проявляться не медлил. Спуску не полагалось никому. И себе в первую очередь. А мостик на сторожевике открытый, продуваемый всеми возможными ветрами. Тем не менее ни зимой студеной, ни летом, Степанов со своего места не сходил ни на час. Даже спал тут же, в неудобном кресле. Может, единственную слабость в этот момент имел – вызовет продбаталера и попросит принести ему воблы вяленой. Вобла и вобла – соль, кости и чешуя. Но кэп хрумтел ее с превеликим удовольствием, предвкушая кульминацию процесса. Это когда добирался до рыбьего пузыря. Бережно подпаливал его на спичке и как истый гурман, закрыв глаза и смакуя каждый нюанс, клал в рот.
А ежели шторм? Сколько их было… Разных по лютости. Был и такой, когда лишь небесам и оставалось молиться – расскажу о том обязательно. А пока, без того, в стойкости характера нашего кэпа, не дано было усомниться никому. Особенно запомнились картинки из наших походов по зимним, неприветливым морям. И он – кэп – в просоленном, потому не черном уже, а сплошь белом полушубке, являл собой как бы квинтэссенцию всего достойного, что было на военном флоте. И не казалось, а зиждилось на монолитной уверенности, что никакая эктраординарная ситуация была неспособна поколебать его дух. Не то что там – сломить. А в том, от которого застраховаться на морях невозможно – тьфу, тьфу, тьфу – как и положено настоящему командиру корабля, Степанов бы последним покинул борт.
Кстати, касательно флотского характера – каким он обязан быть – у каплея имелась собственная доктрина. Кою он холил и совершенствовал в плане формы, дабы лучше доходила до наших мозгов. И не упускал случая выдать основополагающие тезисы «на гора». А случаев, когда кто из нас подавал повод для того, будьте уверены – находилось предостаточно. Тогда провинившемуся, бывало и перед строем, на юте, кэп сперва читал зажигательную лекцию. Рассчитанную естественно, в большей степени, для ушей остальных. От слов которой, а еще от четко выверенной страсти, с коей они произносились, даже прожженному пофигисту хотелось тогда лишь одного – провалиться сквозь палубу. Пусть в темень мазутных трюмов, но с пронзительных глаз командира, долой. Заканчивалась лекция всегда одинаково – пред очи начальства призывался боцман. Мужик опытный, он уже прекрасно знал, ради чего его беспокоят, и был готов проявить в свою очередь, собственную власть. Немалую, кстати. Однако ждал рекомендации и вид имел, будто впрямь, впитывал сухой губкой каждое слово. Суть их, ежели свести к общему была – устроить нарушителю такое, чтобы служба более раем не казалась. И непотребные мысли из дурной головы, выветрились бы, вместе с потом. А лучше еще и с паром из задницы. Который обязан был появиться от скорого усердия.
Тут же, Степанов пояснял причины своей суровости. Причем, с удовольствием, ценя момент и возможность продемонстрировать нам основное положение личной доктрины о флотском характере.
- И запомните, на всю оставшуюся жизнь – на Флоте лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер! – как правило он делал паузу, неспешно осматривал строй, наблюдая, как проникает смысл изыска и в нашу память и в самую печенку, после чего озвучивал концовку. - Иначе – всему Флоту хана настанет! Все! Разойдись!
Вот таков был наш командир, капитан-лейтенант Степанов. Однако будет несправедливым, ежели я не дополню портрет кэпа иными чертами. Свойственными его цельной натуре и размещавшимися в ней достаточно гармонично, без видимых проблем. Кстати, нам матросам, на большую радость. Любил пошутить каплей, ох любил… За словцом, отточенным не хуже бритвы, никогда в карман не лез. Употреблял к месту, для лучшей образности, так сказать, но никогда не с целью лишь обидеть. А что часто граничило с добро перченой сальностью, так на флоте служили, а не в пансионате для благородных девиц.
Короче, в общении с ним ухо требовалось держать востро – не ровен час, попадешь впросак. Только бесполезно – попадали всякий раз исправно. Пыжились, лукавили, корчили грамотеев и… вновь попадали. На ровном месте, бывало. Делаешь, допустим, что-то на боевом посту, небрежно чуть, или не так как положено, а тут вдруг Степанов. Настроение шикарное, румяная физиономия прямо таки излучает добро. Слуга царю, родной отец матросу – ни дать, ни взять. Ты, естественно, браво докладываешь, мол службу правлю, стараюсь, товарищ капитан-лейтенант. И действительно в этот момент суетишься больше обычного… Но, просоленный морской волк, он только мельком глянул и сразу отметил твои огрехи. А улыбается.
- Трудимся, Гуров? Молодец!
Гуров – это я к примеру. А вообще, кэп каждого в экипаже знал даже по имени.
Ты – ухо востро, не раз уже вроде нарывался. Однако какое там – расслабляешься на манер медузы беспозвоночной. Все опасения, вмиг, будто киселем в штаны стекли. Приятность на роже залоснилась – что вазелином смазали.
- Рад стараться! – гаркнешь на радостях.
Мало покажется, жуть как добавить хочется еще чего-нибудь. Дабы лучше соответствовать собственному представлению об истинном моремане. Которому и служба не в тягость, и на острое словцо тоже горазд. И… добавляешь.
- Так не пальцем ведь деланный, товарищ капитан-лейтенант.
Вот тут-то ты и попал, не хуже бедолаги-креветки в обрез с паром. Сваришься не сваришься, а покраснеть до последнего суставчика клешни, придется. И точно, пёрла от кэпа, что прожжет до самих пяток, ждать оставалось недолго. Степанов усмехнется. Хотя и до того хмурым не был, но теперь в его улыбочку, как бы кто-то льда добавил. Сощурит глаза. И из них, вернее из зрачков, будто две молнии в тебя стрельнут.
- Не пальцем, говоришь? – переспросит. – Тут твоя губа правильно шлепнула – такое чудо пальцем сотворить – постараться сильно надобно. Чем надо тебя делали… Да видать папаша торопился – недоделал. Или мамаша не доносила.
И все – уходил. Зато к тебе, покрасневшему не хуже той креветки в обрезе с паром, в мгновенье ока возвращался положенный пиетет к службе. И тщание появлялось, и извилины начинали работать, как им природой назначено.
Хотя, справедливости ради, следует отметить, что могла бы возникнуть с кэпом и задушевная беседа. Кэп был не чванлив и доступен. Даже иной раз, когда в раздрае чувств пребывал. Но на «поболтать малехо» был отзывчив. А фишкой было – поразглагольствовать и пошутковать на сексуальные темы. Те, что и в Армии, и на Флоте – да в любом мужском коллективе - завсегда привлекательны. Сам – котяра еще тот – ведал что говорил, и что делал – нам только подавай. Поржать в компашке с начальством – лестно, но это одно… И тема, говорил уже – животрепещущая. Молодым то, да здоровым. Женских ног, и не то что стройных – любых, не видевшим по много месяцев. Тут единственное отступление уместно – не знаю, подсыпали ли нам в компот что-либо, сны эротического характера нас не донимали.
Кэп же компоты пил вряд ли. Потому, чаще после вечерней поверки, Степанов с удовольствием приступал к обучению нас секретам. По его мнению, тоже составляющих флотскую науку. Благо – времени было немерено и благодарные слушатели имелись в избытке.
- Что должно занимать мозги русского матроса в первую очередь? – спрятав лукавинку в глубине глаз, пускал затравку кэп.
- Служба, - с готовностью горланили мы.
Степанов расцветал. Но давил фривольность в облике и на полном серьезе, якобы продолжал. С чего его начинало нести уже безостановочно.
- Верно – служба. Она, родимая – штука первоочередная, - делал паузу, убеждаясь, стрижем ли мы ушами, чего по задумке требовалось. Мы конечно – стригли, и экскурс во флотские секреты продолжался. – А какая нахрен может быть служба, ежели матросу сперма на уши давить?
- Никакой – возникало над ютом.
И еще – как правило, несколько мнений в придачу. От необходимости открытия публичного дома при дивизионе, до увеличения количества увольнений, желательно с ночевками у окрестных вдовушек. Все это благополучно скользило по командирской лысине, сливалось видимо за борт, и в памяти не откладывалось. У него имелся собственный рецепт. А раз от командира, значит и самый верный.
- Когда сперма на уши давит, ты уже не матрос, а бешеный кобель на привязи. Что плохо для флота в частности и для обороноспособности страны – в целом. Отсюда – выход… Чувствуешь задавило – шматом в гальюн и «Маньку Кулакову» в ход. Пока в мозгах не прояснится.
Дружный гогот оглашал ют. Призыв решать проблему онанизмом, может и был единственным верным, но из уст уважаемого кэпа, звучал не хуже буржуазной порнокрамолы. Оттого удовольствия нам, впору захлебнуться было. Кэп же, от абстрактного переходил к конкретному.
- Матрос Облоев! – гремел он.
- Я! – орал в ответ опешивший Облёша, к этому времени вполне сносно освоивший русский.
- Головка от торпеды. Ты когда в последний раз дрючил свой прыщ? А?
Бедный Облоев – он краснел и бледнел одновременно. Надо думать – все тело его покрывалось пупырями. Терял дар речи. Пока наконец, под строгим взглядом старшины, тщательно отбирая русские слова от таджикских, как назло сейчас лезущих на язык, не лепетал.
- Никак нет, товарища капитана-лейтенанта, матрос Облоев дрючить не делай.
Вновь гомерических гогот захлестывал ют. Степанов же, воодушевленный, играл спектакль дальше.
- Не делает он, - разочарованно махал рукой кэп. – Что, руки не тем концом папа вставил? Ты кто?
- Вертикальная наводчика первая орудия, матрос Облоев, - на едином дыхании, выдавал заученное назубок, Облёша.
- Ну вот, наводчик, - довольно расслабляется кэп, но тут же придав тону нарочитую строгость, озвучивает резюме. – А как ты можешь навести свою пушку прицельно, ежели у тебя в каждом глазу, по две «кунки» мохнатые только и стоят? Как, спрашиваю?
Бедолага-наводчик готов был хоть сейчас, прямо на юте, дабы умилостивить начальство, свершить факт облегчение. Только Степанов, сорвав очередной взрыв смеха, как и положено уже переключился на другой объект. В качестве положительного примера, так сказать.
- Вон, гляньте на Шеффера… А теперь скажите, почему его торпеды всегда в цель ложатся?
Старшина второй статьи Шеффер командовал торпедным аппаратом. Был небольшого роста, подвижным, как ртуть, а кроме того и прослужил прилично. За ним полагающийся к месту ответ заржаветь не мог.
- Так точно, товарищ командир, – вытянувшись в струнку, рапортовал торпедист, - ежевечерне проводим в отделении профилактику. Как вы и рекомендуете.
- Вот это я понимаю… Вот это…
Слова командира тонули в очередном, взрыве хохота. Который заставлял даже воду за бортом пойти рябью. Довольными были все.
Касательно крабьего сословия, с ним Степанов общался без панибратства. Не в пример некоторым офицерам. Но и без крахмального апломба. Прекрасно понимал, что порядок на корабле, прежде всего – держится на старшинских плечах. На что-то смотрел сквозь пальцы. Но когда дело касалось вещей серьезных, спрашивал по полной. И никакой уценки в требованиях, в связи с регалиями, ждать не приходилось.
Сколько лет пробежало… Где он сейчас, мой кэп – капитан-лейтенант Степанов? Дорос ли до больших чинов? Может и дорос. Не смотря на то, что и на Флоте присутствовала плесень всеобщего кумовства. Есть связи – быть тебе в чинах и при теплом местечке, скажем – в Арбатском военном флоте. Нет – тяни лямку среди сопок в багульнике. Хлебай романтику на здоровье и хоть ложкой, но без претензий на регалии особые. Впрочем по любому, должен быть уже в заслуженной отставке. Семь футов под килем вам, товарищ командир. И спасибо. За то, что научили иначе ощущать себя в этой жизни. Быть настоящим мужиком. Защитником. А это дорогого стоит, да и купит невозможно… Ни на рынке, ни даже и тем более, в презентабельном бутике.




ЗДРАВСТВУЙ МОРЕ, ВОТ И Я!

Ревуны в кубриках залились неистовым звоном, не прошло и получаса после отбоя. Причем без обычного «Слушайте все». Вынырнув из вожделенного сна и, даже соскочив с коечек, но ничего не соображая еще, рискуя уронить широко раскрытые глаза на палубу, мы принялись озираться по сторонам. Мы, это конечно же, салаги.
- К-к-кажется т-т-тревог-га, - почему-то заикаясь, выдавил из себя Хаким.
Его азиатские глаза-угли, казалось – занимали добрую половину лица. Но по прежнему, никто из нас с места не сдвинулся. И только грозный рык главстаршины Коханова, включил в нас «скрытые батарейки», принудив к суетливому действию.
- А ну, кончай зенки лупить… По боевым постам – шматом!!! Не приведи Господь, кто после меня прибудет.
Гурьбой, мы кинулись к столу. Где складываемые на ночь аккуратными конвертами с гюйсом-воротником сверху, лежали наши робы и стали одеваться. От усердия и рвения, не попадая в штанины с первого раза. Тем временем звон смолк. А голос вахтенного офицера в ожившей трансляции, объявил: «Боевая тревога!» Трапы уже вовсю гремели от десятков спешащих по ним ног. Нам оставалось только вклиниться в эту суматоху. На первый взгляд – суматоху. На самом деле все это броуновское движение было расписано в «Книжках боевой номер», что называется – пошагово. Нам с Антохой, как впрочем и Калине с Устьянцем, предстояло преодолеть на порядок трапов больше. Мне на мостик. Остальным еще малость выше – к визирам и дальномеру. Не сбавляя скорости и чувствуя, что кто-то сзади буквально дышит в затылок, умудрился перекинуться парой-тройкой слов. Ведь сердечко норовило выпрыгнуть из груди от напряга и нестандартности ситуации. Предчувствовало – вот-вот должно было произойти нечто важное, в жизни любого моряка ощущаемое так трепетно и остро лишь единожды. Пока ново и не заезжено бытием. Потому хотелось ясности прямо сейчас. И желательно завязанной мало-мальский авторитет. Им, дышащим мне в затылок и едва не наступавшим на пятки, оказался Калина.
- Калина, - прохрипел я, грохоча по очередному трапу, получалось – как бы играя с ним в догонялки. – Слышь, Калина… Чё, в море пойдем?
Тот, пройдоха до кончиков оттопыренных локаторами ушей, нутром почуял мгновенный рост его ценности в моих салажьих глазах. На бегу скорчил презрительно-знахарскую рожу.
- Нет… Сейчас котлы разведем… и… парную с пивком устроим… А потом на танцы махнем…, - с передыхом, в четыре приема, но главное – с явным ехидством, прокричал тот.
- Гы-гы-гы… Шейки там бацать с телками будем. Гы-гы-гы, - это не замедлил втиснуться в разговор Устьянец.
Что ж, остроумие Калины требовало должного признания. Даром, что дыхалки едва хватало. Но лизнул верный оруженосец вовремя и нужное место. В результате чего Калина тут же выдал еще нечто, поцветистее.
- Да в море, в море, Сань, - слышал я сбоку, тоже с хрипом, голос Антохи. – По трансляции же слышал… Раз боевая тревога…
- «Да слышал, не глухой…», - это я уже мысленно.
Наконец, последний трап. Короткий, в пять балясин всего и я на своем боевом посту. В спешке, но прокричать «Прошу добро», не позабыл. Напялил на голову шлемофон. В памяти всплывают сухи строчки инструкции из «Книжки боевой номер». Так… это…. Есть…. Щелк-щелк – прибор в норме. Среди хаоса звуков, в шлемофоне раздается первое членораздельное: « Главнокомандный, первый боевой пост к бою готов». Это отчитался Калина.
- Есть…, - отрепетовал я, как учили.
Глянул на Устьянца. Его глаза снулой рыбы поблескивали метрах в десяти, за фальшбортом у правого визира. Визир на станину он уже прикрепил.
- Второй боевой пост к бою готов, - доложил я в микрофон.
Теперь можно было перевести дух. Осмотреться пристальнее. На мостике только я и вахтенный офицер. Еще сигнальщики, с серьезными физиономиями наводят порядок-приготовления в своем флагово-прожекторном хозяйстве. Это чуть выше, но тоже – рядом.
- «В море, точно в море… Дождались… Сколько мечтали о том… А разговоров сколько было…»
Скакали в голове, наталкиваясь друг на дружку, табуны мыслей. Хотелось исполнить джигу. Но нет – это салабонские закидоны – отказался от соблазна на грани риска. Как и сигнальщики напустил на себя серьезность. А душа, все одно – поет. И сердце продолжает бухать, от переизбытка адреналина в крови.
- В море! В море! Гип-гип – ура-а-а!
Бросил взгляд вверх. Там, натуральным пауком, по обшивке СВП ползает Антоха. Протирает окуляры дальномера фланелькой. Мне подмигивает. Но серьезен и тоже видно, удается с трудом – на джигу тянет не хуже меня. Меж тем по связи идут доклады с боевых постов. Последними отчитались «китайцы». Сразу же возник голос «бычка» Михайлова.
- Артиллерия готова. Гуров, докладывай.
- Есть!
- Саня, только четко, как учил. Смотри мне… голову оторву! – ворвался в эфир баритон Валеры Коханова.
- Боевая часть – 2 к бою готова! – вытянувшись в струнку, на всякий случай, выпалил я.
- Добро, - принял доклад вахтенный офицер.
Им был командир БЧ-3 старлей Лачугин. Мужик свойский, во всех отношениях. И ежели касательно апломба и характера – полный антипод нашему Михайлову.
- «А может у него поинтересоваться?» - возникла предательская мысль.
Но нашел силы, похерить и этот соблазн на корню. К тому же горохом, стали поступать доклады о готовности от других частей и служб. Лачугин принимал их, говорил неизменное «Добро!». Наконец, заявили о себе и маслопупы. По всему – корабль к бою был готов. Что дальше? Я напрягся. И не даром – по левому офицерскому трапу, на мостик легко взбежал каплей Степанов. Опыт, ничего не скажешь – знал до минуты, когда следует появиться.
- Смирно! – рыкнул вахтенный, лихо приложил ладонь к пилотке. – Товарищ командир, корабль к бою готов!
- Добро, - изрек кэп.
Сказал как-то обыденно. Совсем не в контексте с моим нервным напрягом. Чем несколько обескуражил. Неспешно расположился в неудобном, реечном кресле. И добавил.
- Давай экстренное.
Удивительно, но вахтенный тоже отреагировал без всплеска эмоций. Взял коричневый микрофон и по внутренней трансляции объявил: «Корабль экстренно к бою и походу приготовить».
Экстренно! У меня от этого слова аж дух перехватило. Значит точно – в море. Но еще захотелось разъяснения причин столь неординарного момента. До жути. Навострил уши. Даже «ухо» шлемофона, чтобы не мешало, оттопырил. Услыхал.
- Что стряслось? – спросил Лачугин.
- На траверсе Монерона лодку засекли. Американцы опять, наверное, шалят, - ответил кэп.
Оба-на! Монерон! Это же остров у юго-западной оконечности Сахалина. Аккурат перед выходом из Татарского пролива в Японское море. Что-что, а по географии у меня всегда была «пятерка». Что предстоит поход, сомнений не осталось ни капли. А еще – американская подлодка! Ну, как тут остаться при холодном рассудке? Впервые в жизни если… Воображение мигом отринуло все лишнее – и суетящихся сигнальцов, и вахтенного, и даже фигуру кэпа, спокойно дремавшего в кресле. И явило мне удивительный калейдоскоп из картинок… Конечно – бой! Конечно – огонь и дым! Почему-то, коварный янки поражают наш корвет торпедой… И…. опять конечно – далее почти хрестоматийное: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…». Правда, длились эти видения самую малость – их рассеял голос капитана. Впрочем, не столько сам голос, сколько то, что он сказал, адресуя вахтенному.
- Да мудистика опять какая-нибудь, Лачугин… Акустики флотские, как всегда, кита засекли, а начальство решило подстраховаться. Сутки проболтаемся, и назад…
Как мне показалось, прозвучало это даже с некоторым сожалением. Хотя понятно – кэпа из дома вытащили тревогой. А ночь – значит – из постели, получается – из-под теплого бока жены. Чему ж тут радоваться было особо?
Однако моя душа все одно – продолжила выводить про себя бравурные рулады.
- «Ну и фиг с ними, с американцами… Пусть неведомые мне акустики ошиблись в очередной раз… Зато – море! Долгожданное!»
Тем временем зримо ощущалось, как начинал оживать корабль. Из трубы за мачтой повалили клубы черного дыма. Кстати – сущая напасть для нас, верхней команды. В зависимости от того куда дул ветер, та часть ее еще долго потом ходила с метками мазутной копоти под носом и словно подкрашенными тушью, ресницами. О должной белизне робы, говорить не приходиться. Обо всем этом я узнал попозже, приобретя опыт. А пока впитывал в себя происходящее вокруг. Извилины работали лихорадочно – не даром экзамен по тактико-техническим данным сдал на «отлично».
- «Так, ежели обычное приготовление к бою и походу должно занимать 3 часа, то экстренное – полтора. Лады… Маслопупы котлы уже развели. Нормалек… сейчас раскочегарят, пар на «марку» и… вперед!»
Однако по всему, целый час еще предстояло томиться в ожидании. Дабы убить время, принялся с остервенением, неведомым доселе, надраивать всю медь на приборах. Но все равно, приготовление, хоть и экстренное, по ощущениям приобрело качества тягучей резины. Хотелось быстрее, нетерпение досаждало теперь, как недавно голод и хронический недосып. И наконец, из котельного доложили: «Пар на марке». Моментально на мостике произошли метаморфозы. Кэп, откровенно дрыхнувший до того, развалившись в кресле, стал сосредоточенным и энергичным. Отдал распоряжение.
- Радиорубка, запросить «добро» и опознавательные.
Ждать ответа пришлось самую малость.
- Ну что, с Богом?! – произнес Степанов, проводя рукой по румяному лицу.
Лачугин кивнул. Заодно подмигнул и мне. Почему-то с усмешкой. Видимо рожа моя имела соответствующее выражение. Следом стал отбивать ручкой ревуна сигнал «аврала».
- Баковым – на бак, ютовым – на ют. По местам стоять, с якоря и швартовых сниматься.
И действо, удивительное по слаженности и отработанности, началось. На ют и на бак высыпались и построились там авральные команды. Обряженные в оранжевые спасательные жилеты, сейчас они смотрелись вполне прилично. А вот зимой – вновь чуть забегаю вперед – замерзшие и нахохлившиеся, точь-в-точь походили на пингвинов. Только особой породы – черно-оранжевых.
Мое место по авралу тоже было на мостике – я являл собой номер на связи с авральными командами. Потому без преувеличения, оказался в самом центре развивающихся событий.
- Отдать кормовые, - распорядился кэп.
- Отдать кормовые, - с придыханием от важности момента, репетнул я на ют. – Правый кормовой отдан, - это уже предназначалось кэпу. – Левый – отдан.
Следующая команда полетела ютовым. Шпиль завращался и якорная цепь, гремя звеньями, ленивым удавом поползла из клюза по палубе. Проходя через шпиль и исчезая в отверстии цепного ящика. Махина корабля дрогнула. Плавно двинулась вперед. Полоска темной воды между кормой и пирсом, стала увеличиваться на глазах. Вскоре с бака доложили.
- Правый якорь встал.
Я бойко отрепетовал. Еще спустя несколько минут – новый доклад.
- Правый якорь чист.
- Правый якорь чист! – во всю мощь своих легких, выдал я.
Ибо ощутил каждой клеточкой, что данный факт означал не что иное, как начало плаванья. Как тут было оставаться бесчувственным истуканом в шлемофоне – хоть так выплеснул, буквально захлестывавшие эмоции. Лачугин понял мое состояние – вновь подмигнул.
- Правый якорь к отдаче приготовить. Шар до середины, - распорядился Степанов.
Последнее предназначалось сигнальщикам. Фанерный черный шар, до того маячивший на мачте и указывающий что корабль стоит на якоре, пополз вниз. Кэп вздохнул. Поправил пилотку. Было заметно, что волновался будто школяр перед экзаменом. Сколько ходил в моря, а вот нате вам… Волнение всамделишное – не игра на публику. Впрочем, наверное, для настоящего моряка так и должно быть. Как для артиста неподдельного каждый выход на сцену. Тут разница – в родную стихию направлялись. Коя хоть и любимая, но оплошностей не прощала никогда. И фальши – ежели корчить из себя покорителя без должных оснований на то. В общем – особенное чувство, ни с чем не сравнимое. Ежели только с выходом в открытый космос? Не выходил. Но поверьте – говорю чистую правду.
- Обе машины вперед малый.
- Есть, обе машины вперед малый, - репетнул вахтенный, перемещая рычаги телеграфа.
Тот звякнул. Привычно доводя до сведения, что турбинисты исполнили команду.
- Обе машины вперед малый, - не замедлил перевести телеграф на человеческий язык Лачугин.
- Курс …, - подсказали из штурманской.
- Ложиться на курс…
- Есть курс… - это уже рулевой из рубки. – На курсе …
- Вот и добро, - изрек кэп, усаживаясь в свое кресло.
Темные сопки, подсвеченные кое где редкими огнями, поплыли мимо. Я как завороженный не уставал вертеть головой. Туда – сюда, туда – сюда. Напрочь забыв про степенность и даже рот раззявив почти до колена. Благо вахтенному и сигнальцам было не до меня – фарватер узкий и к советам из штурманской требовалось прислушиваться со скрупулезным тщанием.
Вот проплыл по левому борту причал дивизиона подводных лодок. Следом, за мыском, подсвеченный жидкой иллюминацией, появились контуры парадного пирса. Дальше, в открывшейся взору бухте Северной, ограниченной с одной стороны материком, с другой полуостровом Меншикова и узкой песчаной косой меж ними, угадывались силуэты кораблей. Это был дивизион эсминцев. Громадные, похожие на утюги, они давно отслужили свой срок. Надо думать – достойно и честно. Но сейчас, бывшие боевые единицы именовались несколько грубовато – «консервами». Поскольку были законсервированными, так сказать – на случай. На деле же безропотно ожидали скорой резки на металл. Напротив них, у пирсов на Меншикове, хорошо просматривались четкие ряды катеров. Ракетных и торпедных.
Вскоре по правому борту обозначился острый мыс, очень похожий на водораздел. А за ним, в глубине бухты Хаджи возник щедрый розлив огней Совгавани – единственного города на сотни здешних километров. Тем временем, фарватер залива несколько сузился и по правому борту опять же, отчетливо различимые, стали проплывать конструкции доков. Да ладно доки – в одном из них красовался кровный братец нашему сторожевику – СКР «Иркутский комсомолец». Тот самый, на котором служил Лёва Сенцов. Может и провожал сейчас нас взглядом? Кто знает. Так вот получилось, что пасти, нет не белых медведей, а китов как бы, я отправился раньше. Я даже мысленно попросил у друга прощенья. И дал слово, что когда-нибудь, возможно скоро, встретимся… И помянем добрым словом прапорщика Котенева, чьими стараниями мы и оказались среди этих сопок. Ну не попали в команду, отправляемую в Германию и что? Много потеряли? Да нет, конечно, туда и так, при желании съездить можно. По путевке. А вот пусть попробуют те, кто сейчас там служит вместо нас, оказаться в море. Вряд ли получится.
Пока я рассуждал, залив заметно расширился и перед кораблем распростерлась широкая панорама. Слева на мысе полуострова Меншикова, указывая путь бороздящим море, трудился проблесковый маяк. Справа, темной и неприветливой массой нависли скалы мыса Путятина. А между ними распростерлась водная гладь. Уже заметно волнуемая близким дыханием открытой воды. Я слышал про боновые ворота. Но сейчас, движимый инерцией привычного мышления, оказался очень удивленным, что не мог узреть их явных признаков. Как ежели бы обязаны были стоять в этом месте самые натуральные створки. Еще и нещадно скрипящие при открывании. Поспешил вытряхнуть из головы всякий вздор – ситуация не располагала. Сторожевик чуть прибавил ход. Минут десять и проблески маяка, вкупе со скалами противоположного мыса, остались позади.
- Прошли боновые ворота, - доложил из штурманской, командир БЧ-1 лейтенант Желточенко. – Предлагаю курс…
Я же, до боли в глазах принялся вглядываться в пространство перед кораблем. Даже привстал на цыпочки. Но увидел мало – лишь темную, колышущуюся под звездами бескрайность. И только молоточки в висках, отбивали почти по буквам: «Море, море, ведь это же море!»
- Правый якорь на место, стопора наложить. Ложиться на курс… Обе машины вперед полный, - распорядился кэп.
Репетнули из рулевой рубки. Дзинькнули телеграфом из машинного. И СКР, оставляя за кормой пенный след, понесся по волнам. Я перевел дух. Приосанился. Показалось, настало самое время, чтобы торжественно засвидетельствовать выдающееся событие. Для самого себя. Потому набрал полную грудь воздуха – по ночному прохладного, напоенного водяной взвесью с привкусом морской соли – и вслух, но шепотом, произнес.
- Ну, здравствуй море – вот и я! Заждалось, наверное? Я – точно… И очень рад встрече.




С ЧЕМ ЕДЯТ «СОБАКУ»?

«Ну, здравствуй море…». Выдал то я бодро. Хоть и шепотом, но с изрядной долей пафоса – ежели не в голосе он отложился в тот момент, то на физиономии точно. Толстым слоем. Однако уже ощущал внутри себя некий дискомфорт. Неведомый доселе абсолютно. Слюна заполонила рот, а постоянно подкатывающийся к горлу, противный ком, приходилось ежесекундно судорожно сглатывать. Какие там окружающие красоты? Недавний пафос со щек сдуло ветром, а мозги вдруг стали отказываться концентрировать внимание на чем либо. Попутно романтический настрой, тоже еще недавно норовивший выплеснуться, казалось – даже из ушей, теперь затаился. Похоже, противной тяжестью где-то внизу живота. И только желудочному соку вкупе с остатками ужина, стало явно тесно в желудке – они настоятельно просились наружу.
От вахтенного метаморфозы произошедшие со мной не ускользнули. Лачугин подмигнул мне. Улыбнулся. А улучшив минутку, решил и подбодрить.
- Что, хреновато, Гуров? Ничего, по первой со всеми так бывает. Пообвыкнешься –пройдет…
В ответ я смог изобразить лишь единственное – подобие улыбки висельника. Поскольку открывать рот было небезопасно. А обалдевшие вмиг и не подчинявшиеся извилины, все же сообразили – пресловутая морская болезнь! И я стал ее жертвой. Меж тем мои ощущения стремительно усугублялись в худшую сторону. Приму в этом букете, естественно, играло содержимое желудка. Оно будто стало отдельным организмом во мне – то, булькая и обжигая глотку кислым, взлетало вверх. Грозя «осчастливить» собой решетчатые деревянные «рыбины», устилавшие палубу мостика. То – проваливалось вниз. Казалось – до самой прямой кишки. Что согласитесь – приятным тоже, назвать было трудно.
Взглядом обреченного на заклание крола, я заставил себя посмотреть на темную массу воды, кою дерзко рассекал наш сторожевик. Волнения на море особого не было… Так, редкие барашки белели пенными лбами кое где на глянцево-агатовой поверхности. Нос корабля, смотревшийся с мостика прекрасно, вовсе не думал зарываться в волну.
- И это еще не шторм – штиль натуральный, - еле провернулась в черепной коробке невеселая мысль. – А что будет когда море разыграется? Баллов эдак на 5 – 6? А на 8 – 9?
Помню, стало еще хуже. Но вообразить себе печальную перспективу во всех предполагаемых подробностях не удалось. Потому что ожила трансляция, и вахтенный объявил.
- Отбой боевой тревоге. Первой боевой смене на вахту по-походному, заступить.
Отмобилизовавшись насколько это было возможно, я стал припоминать казенные инструкции на этот счет, касательно меня. Тяжко, память словно отшибло и проблема оказалась почти неразрешимой. Если бы не мой подчиненный – Устьянец. Его рыбьи глаза появились у трапа, ведущего на мостик. Прибыв на корабль после учебки чуть раньше, морем он тоже избалован не был. Однако кое какой опыт имел в загашнике. Потому сейчас его, скорее распирало законное любопытство – глянуть на мою зеленую рожу и получить толику сомнительного счастья. Мне же задумываться над нюансами было невмоготу, а списать на обострившееся вдруг чувство долга у Устя – получалось проще.
В отличие от меня, он выглядел полным «огурцом». Возможно, что умел обходиться минимумом извилин и вестибулярный аппарат имел в зачаточном состоянии? Впрочем, ёрничал я может и необоснованно. От злости. На самого себя. Это тогда. Но и сейчас, едва память покажет пыльные картинки того дня – зубы непременно начинает сводить оскоминой.
Натуральным орлом Устьянец взлетел по короткому трапу. Пробурчал под нос: «Прошу добро». Подошел ко мне и без слов схватился за ухо шлемофона. Что оставалось мне – одарил его благодарным взглядом. Во-первых - было уже невмоготу. Ну а во-вторых, откуда мог знать, что и в вахтенных делах могут иметься свои хитросплетения. Узнал потом, о чем чуть ниже. Пока же, безропотно отдав шлемофон и не в силах вымолвить даже междометие, стиснув зубы, я пулей помчался по трапам вниз. Подальше от мостика, пока в никуда – лишь бы не опозориться поблизости. Движение пошло на пользу. Немного. Очутившись на правом шкафуте попробовал мыслить. Со скрипом, но получилось. А потом – успокоился малость… Ведь ежели бы оконфузился сейчас, это не стало уже предметом прилюдной лажи – шкафут был абсолютно пусть. Да и борт – вот он, перегибайся и … выворачивайся хоть наизнанку – без проблем. В общем – приободрился. Внутри вновь встрепенулось прежнее любопытство. Стараясь вышагивать ровно, что с непривычки даже при полном штиле на море оказалось сложновато, пошел. Но не в кубрик – потянуло на ют.
Здесь так же, не было ни души. Только на кормовой надстройке, на дежурной зенитке, подавал признаки жизни расчет «китайцев». Внизу, под палубой, содрогая ее мощью работали турбины. Я обошел кормовое орудие. Грозно ощетинившееся стволом, одновременно оно будто пребывало в полудреме. Дальше – выдающийся над палубой вход в мичманский отсек. За ним – кормовой шпиль. Сапоги цеплялись за рельсы минных дорожек. Вот и флагшток… без привычного флага – тот по ходовой обязан был реять на мачте. Он и реял. Оперся на флагшток, стал глядеть со среза кормы в убегающую даль. Описывать ощущения словами – сложно и неблагодарно. Нет таких слов, кои могли бы описать красоту пенного буруна, превращающегося в кильватерный след. Мистика! Сказка! А воздух? Гонимый неистовыми порывами ветра, насыщенный водной пылью, что и дышать было трудно, принялся рвать гюйс на моих плечах. Соленая взвесь прошлась наждаком по щекам. Мол, явился, салага, щас задубим тебе физиономию, под стать настоящему морскому волку станешь быстро.
Пока же «морской волк» и впрямь, напрочь забыл о тошнотной противности в организме. Стоял завороженный. Вцепившись во флагшток и, нисколько не боясь этой бешеной стихии, выталкиваемой винтами под срез кормы. Жаль, что вернуться в реалии пришлось скоро. Услыхал, как крышка люка ведущего в румпеля отдраилась и будто из громыхающего чрева, на ют выпрыгнул некто в синем комбинезоне. Впрочем, почему некто – представитель когорты маслопупов. В отличие от меня занятый серьезным делом – обеспечением движения корабля. Потому злой. Под его носом топорщились завидные усы и данный факт хорошего мне обещал мало. Опасения сбыться не замедлили. Едва маслопуп выпрямился, как уставился на меня злющими глазищами.
- А ты чё, карась вяленый, здесь делаешь?
Ну вот, словно у меня действительно красные плавники с боков торчали – салагу за версту видно. Что было ответить? Красота, сказка – о них? Нет уж, питаться иллюзией, что тебя поймут и тут же рассопливятся в сантиментах за компанию, был опасно.
- Обрез выливал, - соврал я.
Ляпнул, а потом сообразил – ничего в руках не держу. Но трюмный оказался озабоченным чем-то по горло – моей наглости не узрил.
- Вылил? А теперь двигай отсель по быстрому, - прорычал он.
Я и двинул, незамедлительно. Рысью по шкафуту. Мимо камбуза – запахи из которого сейчас почему-то не будили аппетита. Скорее – наоборот. С грохотом спустился по трапу во второй кубрик. Тут и остановился – невольно, но как вкопанный. В нос ударил резкий запах, от которого едва не вывернуло наизнанку. Происхождение его стало понятным уже через пару секунд – мимо меня, зажав рукой рут и утробно урча, промчался кто-то из комендоров. По направлению к гальюну. Забыв, конечно, задраить за собой дверь. Оттуда то и несло прелестями, производными от морской болезни. Хотя и на палубе кубрика оказалось предостаточно подозрительных лужиц. А по самому кубрику, будто сомнамбулы с рожами зеленого цвета, бродили такие же салаги как и я. В их выпученных неестественно глазах читалось единственное: «Скорее бы закончилась эта мука». В гальюн они бегали поочередно, но систематически.
Стиснув зубы до противного скрипа, дабы не составить им компанию, я помчался дальше – по трапу в родной третий кубрик. Здесь, по причине малого количества проживающих и потому, что кубрик не был проходным, обстановка была не в пример лучше. Ясен расклад – элита квартировала. Чистота. Тишина. Лишь глухо различаемый плеск воды за бортами. Свет в кубрике был приглушен. Я заметил сладко дрыхнувшего Калину. Еще двоих из артэлектриков. У Кохана имелась своя опочивальня в закрытой шхере – туда я заглянуть не отважился. Антона и Хакима не было – видимо несли вахту. Или же тоже дрыхли, но на боевых постах – у них в отличие от меня эта возможность была.
Не раздеваясь по примеру других, лишь скинув сапоги-обрезки, я взгромоздился на коечку. Приятность заключалась в том, что никто тому не препятствовал – мы были в походе, а практика уже показывала мне, зеленому, что в этот период времени на корабле вступали в действие несколько иные правила жизни. Ни тебе обрыдлых приборок, ни другого, не менее обрыдлого. Только вахты, тревоги, авралы и короткий сон между ними, ежели умудришься. Растянулся блаженно. Закрыл глаза, с твердым намерением прикорнуть. Да не тут то было… Вновь, к горлу подступила муторность – ощутил себя канистрой с кислотой, которую положили на бок. Оказывается покачивало прилично. И куда ни шло, ежели б как в гамаке. Так нет – то ноги взлетали вверх, то голова. Причем на многие метры – ведь ты был в единой связке с корпусом корабля. Отчего содержимое желудка то неистово рвалось за пределы брюшины, то наоборот – превратившись в тяжелый камень, норовило сквозь позвоночник излиться на палубу. Что-то похожее уже испытывал в юности. Когда впервые перепив портвейна, безуспешно пытался совладать с уплывавшей из-под тебя постелью.
Пришлось срочно соскочить на ноги. Стало ясно, почему во втором кубрике из угла в угол слонялись бедолаги с зелеными физиономиями – переносить качку в вертикальном положении казалось легче. О еде даже не думалось. Более того, стоило представить себе непрезентабельный сухарик даже – норовило выполоскать. Да что сухарик - и хорошо прожаренный бифштекс, истекающий аппетитным соком, вряд ли бы вызвал желание его употребить. Впрочем, маяться мне пришлось недолго. Вскоре трансляция ожила и объявила: «Второй боевой смене приготовиться к заступлению на вахту». Я оторопел. Следом перед взором возникла хитрованская рожица Устьянца. И… стал понятен смысл его нежданной заботы обо мне. Во всех нюансах. Конечно, легче было достоять на вахте часок всего, а мне салабону, подсунуть следующие – все четыре. Да еще из тех, которые на флоте именуют «собакой». И поделом ведь, потому что вахта с четырех ночи и до восьми утра – самая тягостная из всех. Даже ежели исходить лишь из нормальной человеческой физиологии – вынужденно бодрствовать тогда, когда организм приучен видеть самые сладкие сны. Однако люфта для выпендрежа в наличие не имелось – только исполнять.
- Лады. Поглядим, с чем едят эту самую «собаку», - пробурчал я.
Заставил себя выглядеть бесшабашным оптимистом, что при физиономии мученика и постоянных позывах к рвоте, выглядело наверное комично. Тем не менее, показалось, что убедил себя – нашел в ситуации положительный аспект. В самом деле, почему было бы не испытать на собственной шкуре прелести знаменитой «собаки» сегодня? Все одно – когда-никогда – придется… А так уже по всем статьям – в бывалых числить себя будет можно. Я лихо взбежал по трапу. Еще по одному. Ночная прохлада, под завязку напоенная йодом и влагой ударила в лицо. Кислотное амбре, кое в изобилии поставлял гальюн, выветрилось из сознания в момент. Оттого заметно полегчало. И остальной путь до боевого поста, я проделал уже почти с вдохновением.
Устьянца, хоть в линялых его глазенках колом стояло неприкрытое торжество, упрекать не стал. Молча принял шлемофон, напялил на голову и доложил по связи о заступлении на вахту. После – огляделся. На мостике так же сменились действующие лица – сигнальщики, надо думать – рулевой в рубке и оператор ходового локатора. А старлей Лачугин передал сине-бело-синюю повязку вахтенного нашему бычку Михайлову. И только каплей Степанов так и продолжал подремывать в своем жестком креслице.
В отличие от Лачугина, Михайлов к сантиментам был не расположен никогда. Какое там – подмигнуть, подбодрить… Он придирчиво осмотрел меня с ног до головы – как же, ведь я был единственным здесь, являвшимся его непосредственным подчиненным. Однако никакой зацепки для внеочередного разноса «за просто так», не обнаружил. Возможно время глубокой ночи посодействовало тому? Не ведаю… Только пожевав тонкими характерными губами под хищным носом, бычок принялся править обязанности вахтенного офицера. Мне же, представлявшим собой артиллерию, но поскольку корабль не подвергался неприятельскому нападению, оставалось стоять у приборов недвижимым столбиком. Поначалу еще, интерес ко всему новому, не позволял особо тяготиться немудреной обязанностью. Но вскоре главной задачей для меня стала исключительно борьба со сном. Дабы не оконфузится на первой же «собаке», я стал рассматривать звезды. И не прогадал с уловкой, поскольку вдруг, совершенно нежданно для себя, увидал над головой совершенно удивительную, незнакомую по сути, картинку. Нет, не картинку – панораму. Не ту, привычную с детства. Здесь звездное небо было иным. Знал, что звезд много, но, даже подозревать не мог, что столько… яркие, крупные, они висели гроздьями. Казалось – протяни руку и срывай, сколько душе угодно. Как виноград у нас в Узбекистане. А сколько их было падающих… Умирающих, стало быть. Однако напоследок совсем не печально-скорбно, а с достоинством и даже шиком, прочерчивающих иссиня-черное пространство. Или это были метеориты? Не силен. Но все равно, ежели по поверью – загадывай желания – не хочу! Самым счастливым будешь.
Впрочем, я и был им уже. Без сомнения, натяжек, тошноту и тяжкопреодолимое желание уснуть немедля. Имея возможность глядеть на подобную красотищу то… Потом больше нигде и никогда не видал такого. Может повзрослел, растерял что-то в процессе, как ненужное? Иные заботы одолели? Голову в небо стало некогда задирать. Да и романтики в ней, в голове, поубавилось заметно. Или впрямь, в небесах тоже перестройка произошла? На манер нашей недавней… Когда только гробить да разрушать все оказались гораздыми. И воровать… Тогда жаль. Искренне.
Меж тем на Востоке, за невидимым пока Сахалином, забрезжили первые признаки скорого рассвета. Раннего, потому что летнего. А значит, до конца вахты оставалось еще добрых три часа. Следует отметить, что к этому моменту я стал ощущать себя довольно сносно. В плане морской болезни. То ли привычка стала вырабатываться, то ли давний ужин, миновав критические участки кишок, успел добраться туда, откуда было уже никак нельзя вернуться к глотке. Легче выпростаться привычным образом. Пустой желудок лишь урчал недовольно, но иной раз все же, выдавал порцию едкой кислотности. Кою, судорожно глотнув, впихнуть обратно было, не в пример проще.
Правда, спать по-прежнему хотелось неимоверно. Звезды исчезли, созерцать стало нечего. Ежели только море, которое распростерлось, насколько глаза хватало. Чуть подсвеченное рассветом оно стало разнообразнее. Но им пока, я был сыт по горло. Потому просто стал считать в уме минуты. Предвкушая, как после смены завалюсь на коечку и…, пусть хоть девятый вал грянет! Только благие намерения так и остались – благими. Дальнейшие события показали, что свою первую «собаку» мне не просто придется «доесть» полностью, но присовокупить к «блюду» еще изрядное количество «гарнира». Ежели считать за него, никем не мерянное время. Солнце уже малость поднялось над горизонтом, когда до того благочинно дремотная обстановка на мостике заметно оживилась. Первыми внесли лепту в оживление сигнальщики.
- Слева тридцать – вижу землю, - доложил один из них.
Я встрепенулся, вытянул шею, как если б доклад сигнальца касался меня лично. И увидел в указанном направлении, затянутое дымкой, темное пятнышко. Наверное, это и был остров Монерон – горстка земли у юго-западной оконечности Сахалина.
Спустя минуту и из штурманской раздалось.
- До расчетной точки пять минут хода.
Не ожидая пока вахтенный отрепетует информацию, кэп Степанов преобразился. Вскочил с кресла. Энергично размял члены. В его глазах появился азарт. Как у охотника за редкой дичью. А он сам стал являть собой само Его Величество Действие.
- Давай, Михайлов, - бросил он коротко, тоже подобравшемуся вахтенному.
Тот нажал рычажок ревуна и по низам сторожевика, битым стеклом, рассыпался сигнал боевой тревоги. Что означал сей факт для меня лично? Единственное и малорадостное – мой предполагаемый и вожделенный сон, накрывался медным тазиком. А вахта, уже по боевому расписанию, могла теперь продлиться, как говорят – до второго пришествия. Сходить с боевого поста по тревоге – не имел право никто!
Так оно на поверку и вышло. Целый день мы мотались по морю в пределах видимости Монерона, прослушивая гидроакустической станцией глубины. Сторожевик ученым псом-ищейкой, рыскал по волнам, ложась то на один галс, то на другой. Кэп не находил себе места – кипучая энергия буквально выплескивалась из него. Не доверяя переговорному устройству, частенько, он сбегал с мостика на левое крыло сигнальной площадки и перегнувшись через фальшборт кричал в рубку акустиков, что располагалась чуть ниже. По случаю жары, а может и для удобства командира, дверь в нее держали незадраенной.
- Лазарев, ну что там? Мать твою! Может ОГАС опустим?
Лазарев, старшина команды акустиков, высовывал голову из рубки, не глядя кэпу в глаза, виновато, оттого кратко докладывал.
- Пока пусто, товарищ командир…
После чего вновь спешил скрыться в рубке. И оттуда, как бы в знак того, что акустики трудятся в поте лица, доносилось: «Трынь – тр-р-р-р, трынь – тр-р-р-р». Это посылала сигналы и ловила их отражение станция. Звалась она очень даже поэтично – Пегас. А ОГАСом был небольшой шар, тоже станция, которую по необходимости, когда Пегас не справлялся, опускали на тросе в самые глубины.
- Так может ОГАС опустим, Лазарев, мать твою?! Что молчишь? Гляди, найдешь америкашек, в отпуск поедешь – я говорю! Лазарев!
Старшина высовывал голову с напяленными на ней наушниками, бормотал что-то про плохую температуру воды и вновь спешил занять место у экрана радара. Степанов же возвращался на мостик. Удовлетворенный, но ровно на последующие полчаса. Затем перепалка с акустиками возобновлялась. Обидно, солнце грозило опять закатиться за горизонт, но ни американской подлодки, ни даже дохлого кита мы так и не обнаружили. Единственной отрадой, и надо думать не только для меня лично, явилось то, что с первыми сумерками радистами был получен приказ – возвращаться на базу.
Как бы то ни было, свою первую «собаку» я съел не подавившись. Оттого хотелось думать, что с этого дня мне не будет страшен и сам морской дьявол.





БОЦМАН МУНАЕВ И ИСТИННЫЕ РАЗМЕРЫ ЕГО ДУШИ.

Боцман! Заявить, что боцман на корабле – фигура значимая, это считай ничего не сказать. Он, скорее – часть корабля! Безо всякого преувеличения. Как якорь, форштевень, мачта с клотиком, винты, наконец. Даже винтов когда не было – под парусами ходили – боцман на каждой захудалой посудине уже имелся. В общем, как нельзя представить московские дворы 30-х без дворника-татарина, точно так невозможно представить корабль без боцмана. И корабль любой – будь он ходовой, или же стоящий на вечном приколе. Как, к примеру – стоящий рядом с нами законсервированным, грозный крейсер. Лет десять в моря не ходил, наверняка… Откуда там быть капитану, в полном смысле этого слова, конечно? А команде полноценной? Так, с базы консервации приходят матросики береговые, в большей части своей списанные с боевых кораблей за ненадобностью им, или же по причине неладов с дисциплиной. Да, они смазывают матчасть, драят медь…, однако понятно – без души все и лишь по обязанности. Но боцман настоящий, и на таком корвете имеется обязательно. Точно! Иначе кранты будут любой «консерве». Начнет ржаветь потихоньку, гнить начнет… А там и под жало бензореза, на расчленение – путь прямой. Нет корабля! Что говорить о ходовых и боевых единицах – ответственность в постоянной боеготовности, на порядок большая.
Ясен расклад – имелся боцман и на нашем доблестном сторожевике. Мичман Мунаев. Вычислять его истинные годы тогда, мне даже в голову не приходило. Сейчас же – задумался. Похоже, младше и намного, был меня теперешнего. Но, как ныне модно выражаться – харизму имел исключительную. Хотя, ежели честно, когда впервые увидел боцмана Мунаева, я испытал некоторое разочарование. Как и в случае с личностью кэпа – прочными были хрестоматийные закладки в мозгах, рисовавшие сознанию эдакие образчики из прочитанных ранее книжек. А тут на тебе – ни прокуренной трубки в зубах, ни расхристанной бороды с усами, делавшими оскал зверским. Ни даже брюшка – для солидности, типа, сколько рома могло вместить оно, ни разлапистой походочки, будто только что слез с хребта необъезженного мустанга. Боцман был высок ростом, что можно было вписать в достоинство, но и тощ одновременно и немного – до неприличия. Чем сильно напоминал приснопамятного прапора Котенева. И только лицо – задубленное ветрами, словно отлитое из бронзы и успевшее покрыться благородной патиной, выдавало в нем морского волка.
А еще – глаза…, это статья особенная. Они какой-то особенной стальной серости, колючие и глубоко посаженные, казалось – прожигали тебя насквозь. А ежели проштрафился небрежностью и неподобающим рвением в морской службе, то могли и испепелить. Спуску ждать не приходилось и долго еще потом, самоощущение было, какое верно имеет отбивная после положенной процедуры перед жареньем. Впрочем постепенно, с опытом, мы научились различать в этой колючести боцманских глаз, и мягкие, почти отеческие искорки. Спрятанные в глубине и выдаваемые строго дозировано и нечасто. Дабы не расслаблялся никто – «краб» ли заслуженный ты, или «карась пестрожопый». Разница в том для Мунаева была небольшой и четко размеренной в относительности. Потому что сам он морячил, похоже, уже второй десяток лет. А это, как ни крути «крабство» возведенное даже не в куб, а по полной – в пятую степень. С высоты которой заслуги старослужащего-срочника смотрелись пшиком.
Следует отметить, что крабское сословие относилось к Мунаеву с должным пиететом. Точно – права качать не отваживались – значит уважали всерьез. Да и за глаза тоже – не ёрничали. В отличие от отношения к другим мичманам, новоиспеченным. Этим, служба срочная в зачет, почему-то, не зачислялась, а иной было – кот пока наплакал.
Как и положено боцману, Мунаев за перченым словцом, никогда в карман не лез. Оно будто всегда пряталось за его впалой щекой, ожидая своей минуты. Именно – минуты, а не часа – матросов на корабле хватало и каждому полагалось для профилактики толика приправленных остро существительных. Когда и прилагательных с глаголами, но выдавал их боцман всегда с видимым удовольствием. А поскольку склад ума имел тоже философский, то неизменно, за смачной грубостью, следовало житейское наблюдение. Вроде морали и претендующее на истину в последней инстанции.
На других ссылаться и говорить, в общем – не буду… Личного опыта общения с Мунаевым было предостаточно. За три года службы то… А начну с того, когда впервые имел сомнительное счастье побеседовать с боцманом тет-а-тет. Выскочил как-то на бак, перекурить. Спешил очень – по первому году службы, состояние всегдашнее и родное до скрежета зубовного. А на баке – ни души. Расхрабрился одновременно и, присмолил папироску еще не доходя до волнореза. Тогда как салагам, строго настрого полагалось глотать дым только за ним. Впрочем формально, казенная инструкция касалась всех, но исключительно крабы имели на данный счет послабление. Усаживались дымить чинно, развалясь на волнорезе, как на диване. Так вот, не успел я затянуться, как за спиной сущим приведением возник мичман Мунаев.
- Стоять, матрос! – гаркнул он.
Я в момент застыл. Руки сами вытянулись по швам. Но папироска зажатая в кулаке и не выброшенная за борт в виду экономии, выдала меня с головой. И похерила уставные старания напрочь – моя лихо исполненная «стойка смирно» не тронула боцмана нисколько. Хоть бы и щелкнул еще, для пущей бравости, изрядно стоптанными каблуками. Сверля во мне колючими, серыми глазами дыры, он подошел вплотную. Заложил руки за спину. Оглядел еще. Только уже не сверля, а эдак, будто поливал карболкой ловко пойманную вошь.
- Фамилия? – прозвучало во влажном воздухе.
- Матрос Гуров! – отчеканил я с придыханием и, пожирая глазами начальство – как учили.
Только вот папироска…, она предательски продолжала дымить в моем кулаке. Однако Мунаев будто не замечал этого – его творческая натура не приемлела простых методов воспитания, типа: «Брось сейчас же курево и на тебе подзатыльник за нарушение…». Он мастерски выдержал паузу. Чем заставил меня сполна прочувствовать противный холодок, который не замедлил пробежать по позвоночнику. От затылка и до самого копчика. Только что не осыпался с копчика изморосью.
- Гуров, говоришь? – наконец протянул боцман. – Ну, ну…
- Так точно, - выдохнул я.
Мунаев усмехнулся. Кольнул взглядом – сперва вновь словно шилом, насквозь и до дрожи в коленках. У меня, естественно. Затем сменил «пластинку» - колоть не перестал, но уже много мягче, как ежели б пучком репейника по голой заднице кто водить надумал. И не больно вроде, но нервишки неприятностью потенциальной напрягает изрядно.
- Гуров, значит, - повторил боцман, и тон его стал почти ласковым. – Э-э-э, нет, дорогой, ошибаешься ты тут малехо… Фамилию человечью, ее еще заслужить требуется. Не два уха с носопыркой, что Богом за так данные. Потому Гуров, это фамилия твоего отца, матрос. Покамест…
От столь неожиданного посыла у меня отвисла челюсть.
- А у меня в военном билете записано, - вякнул я, не особо надеясь на вескость аргумента.
И точно, Мунаев усмехнулся. После чего озвучил тривиальное.
- У меня на сарае «хрен» написано, а там дрова лежат. И что?
- Но…, а…
Со все еще отвисшей челюстью возражать было трудно. Только очень скоро она вынуждена была захлопнуться. Повинуясь, сократившимся от скрытого негодования, мышцам лица. Потому что боцман, смакуя каждый слог, выдал резюме. Мало привлекательное как на слух, так и в иных планах.
- Повторяю – Гуров, фамилия твоего отца! А твоя фамилия, матрос, пока что – жопа! Вот…
Не ожидал… Ох, не ожидал подобного поворота. Иерархия – иерархией… Уставы – уставами… Однако за род стало обидно до печеночных колик. Храбрость, несколько забитая салажьим бытием, появилась.
- У меня имя есть! Зато! – выпалил я.
Только что в позу бойца на ринге не встал. Однако по глазам Мунаева, которые вдруг, перестали даже легонько колоть репейником, понял, что основательно заглотнул наживку. Подсунутую к самому носу, как если бы и впрямь был пресловутым «карасем пестрожопым». Боцман не стал танцевать джигу - он вновь выдержал томительную для меня паузу. При этом довольство от перспективы блеснуть философским изыском скоро, едва не стекало с его худосочной, задубленной штормами, физиономии.
- Имя, говоришь, есть? – изрек он для начала, но с претензией на сократовскую глубину мысли и многозначительность ее. – Это хорошо, когда имя наличествует. Хорошо… Однако к твоему сведению, товарищ матрос, отмечу, что получить имя, потенциально, имеет возможность каждый сперматозоид. Даже самый уродливый, или дистрофичный.
Я добросовестно попытался вникнуть в смысл сказанного. Напряг извилины максимально. Оттого, видать, рожа стала выглядеть идиотской. К вящему удовольствию боцмана – ему то и требовалось. Но ржать тупо он не стал. К чести мичмана сказать, никогда не опускался до того, за ради лишь жлобской потребности поизгаляться. Наоборот, посерьезнел. После чего со значением и гордостью за себя-любимого, произнес концовку этого архиважного жизненного наблюдения.
- По прошествии девяти месяцев, естественно. Или же – семи, как повезет.
Что оставалось мне? Только поаплодировать. Тем более, что папироска моя, успела благополучно истлеть невыкуренной, освободив ладонь для того. Однако Мунаев вдруг куда-то заспешил. Потому, не дожидаясь заслуженного «Браво!», но не забыв выдать мне подзатыльник для бодрости духа, исчез в тамбуре шкафута. Я же почесал стриженный затылок, достал новую папироску, но прикурил ее уже, только ступив за волнорез. Наука пошла впрок. Да и как ей было впустую аукнуться, ежели авторитет боцмана на нашем сторожевике был совсем не дутым пузырем, а самым что ни на есть – кондовым. В смысле – настоящим. Оттого и обида в памяти держаться не могла – испарилась, оставив лишь полезную зарубку на будущее.
Вот таким был боцман Мунаев. Справедливым, но без елейности. А частенько даже, если не каждый раз - это проявлялось через изощренную грубость, заставлявшую и зубками скрипеть и краснеть до корней волос, одновременно. Но всегда поделом. Данный момент понимался нами четко, хоть и иной раз не осознавался сразу мозгами. По прошествии времени доходило – прав боцман! Нарушил незыблемый флотский постулат – получи, браток сполна. В лучшем случае – выслушай очередную житейскую мудрость и ощути всем мясом и кровушкой чувство, когда хочется провалиться сквозь палубу в мазутные трюма. Со стыда. А то и потрудись до кровавых мозолей, ежели естественным путем, через уши, прописные истины не доходят. Но однозначно, и то и другое, шли тебе же в несомненное благо… Если век свой остатный, не кисейной барышней намерился прокуковать, а исключительно настоящим мужиком прожить. Ответственным за других – за семью хотя бы свою будущую – прежде всего.
Меж тем о боцмане еще чуток – достоин он того… Как-то, отслужив уже год, или даже более того, отправился я в шкиперскую кладовую. Располагалась она в глубокой, до самого киля, шахте. На том же баке. С одной стороны эту узкую вертикальную щель ограничивал форштевень, а с другой – ящик для якорной цепи. Другое главное – заведовал кладовой мой корешок и погодок по службе – боцманенок Венька Соболев из Норильска. Не смотря на молодость – 19 лет возраст пацанский – был он хозяйственным до неприличия. И по боцмански – прижимистым. За что непосредственное начальство, в лице мичмана Мунаева, его очень ценило. Правда меня патологическая скаредность Веньки не касалась ни коим образом. Красивые глазки здесь не причем. Как и тяготение друг к другу характеров. Просто к тому времени я успел зарекомендовать себя в команде неплохим специалистом. Кто-то профессионально ушивал голландки, кто слыл спецом по натяжке штанов на «торпеды», кто-то классно подбивал каблуки «хромачей». А я, поскольку неплохо рисовал, научился лихо творить татуировки на плечах сослуживцев. Штаты с якорями, парусники – да все по потребности… Технологию особую придумал и от желающих приукрасить собственную шкуру, отбоя не было. А это, как ни кидай, являлось неплохой статьей для бартера. Что в условиях корабельного братства, завсегда было штукой почитаемой.
Потому и в шкиперскую кладовую, с банкой в руке, дабы беспроблемно добыть немного шаровой краски, я полез смело. Ведь Венька числился в моих клиентах уже тогда, но непременно желал стать в скором будущем и с моей помощью, еще красивее. Однако едва я спустился до первого уровня, заставленного всевозможными бочками, как столкнулся нос к носу совсем не с боцманенком. С кем? Ясен колер и закон пакости тут как тут – с боцманом без изъянов и оговорок, с мичманом Мунаевым. Первое, что мелькнуло в извилинах: «Ну вот, попал под «танки»». Кстати, грозная бронетехника здесь не причем – танками назывались цистерны для мазута, во чреве корабля. Отсюда и «танкер». Попасть под них, значило серьезно провиниться и быть отправленным в трюма черпать то, что накапало из цистерн. Жуткое местечко, надо сказать. Малоприятное даже просто для праздного времяпровождения.
Но далее… Оконфузился – одно, вторая мысль малорадостная возникла – Веньку же подставил. Тут, для уяснения сути щепетильности проблемы, требуется небольшое отступление. Да, в моменты, когда на корабле шла плановая покраска, а то и просто прихорашивание перед праздником или посещением высокого лица – боцмана свои обязанности выполняли четко. Обеспечивали и краской шаровой и суриком, хоть пей их. Однако в обыденности существовал неписанный закон – свое хозяйство каждый был обязан содержать в надлежащем виде сам. Для чего все мы, без исключения использовали любую мало-мальскую оказию, чтобы пополнить собственные запасы необходимого для того. Стояли в заводе, к примеру – как крысы тащили в шхеры и припрятывали там всякую полезность – краску, куски финской фанеры и прочее. Обменять можно… Да и над любым ржавым пятном, некстати вылезшем на переборке твоего заведования, оказывался властен и был во всеоружии. Автономия, в общем, своеобразная и поощряемая как боцманом, так и старпомом. А тут на тебе, среди обычного, ничем не примечательного дня, поперся к Веньке с баночкой… Ее, предательски еще и звякающую о балясины трапа, попытался спрятать за спину. А роже поспешил придать признаки дебиловатости, с вящей надеждой – авось выслушаю пару матюгов, да пронесет. Только ушам, завернуться в трубочки, было не суждено. По всему, боцман пребывал в элегическом настроении.
- А-а-а, Гуров? Каким пассатом задуло? Вот радость то, якорь тебе в клюз, - чуть с ехидством, отмечая тоном словечко «пассат», поинтересовался он.
Я напрягся еще более того. Одно дело – не ожидал, а нарвался на самого грозного человека на корабле. Другое – срочно требовалось отвечать, а это завсегда являлось задачей непростой. Короче, я стал лихорадочно соображать, в каком слове боцмана мог быть заключен пролог скорого подвоха. Слишком неординарной показалась его доброта, следовательно и просак обязан был стать адекватным. А тут еще банка, кою я безуспешно пытался спрятать за спиной – хоть в штаны засовывай, проклятущую. Но промямлил… И уж конечно – малопригодное к ситуации и непотребное.
- Можно?
Кто бы сомневался – тут же получил в лоб, естественный для флотского бытия, ответ.
- Можно Машку за ляжку, Гуров… И козу на возу, тоже не возбраняется, а кому может и по вкусу даже. К тому же ты уже вперся со всей требухой… Так что глаголь по уму, но в конкретностях.
И поделом мне. Надо было срочно исправлять последствия идиотского прокола.
- Да вот, Соболеву хотел кое-что сказать, - придав голосу максимум бодрости, сказал я и добавил, для пущей убедительности намерений. – По личному, так сказать.
- Даже по личному? Тогда серьезно, - усмехнулся Мунаев. – Только нет Вениамина, я его на шкиперские склады отправил.
Сверля меня глазами, впрочем – почти добрыми, боцман выдержал свою коронную паузу. А когда я созрел, дабы внять и отдать должное его проницательности и чувству юмора, выдал.
- А банку чё припер? Никак в подарок ему? А ты – оригинал, Гуров! Или придуряешься?
Признаваться во втором было небезопасно. Подписываться на первое – тоже, хорошего сулило мало. Ведь известно, военная служба – штука консервативная и оригиналов в ней быстро ставят на место. Оставалось лишь, сущим бараном, забекать нечто малоразборчивое. Что Мунаева удовлетворило вряд ли – его прямая, как вымбовка для шпиля, натура требовала незамедлительной ясности. Кстати – вымбовка, это толстый металлический дрын, окрашенный в оранжевое свинцовым суриком. Они лежали в специальных креплениях за волнорезом. Вообще-то шпиль, вытягивающий якорьцепь, работал на электричестве. Но на случай отсутствия его, предусматривалось, что шестеро матросиков, вставив в специальные гнезда вымбовки и упершись в них осликами, могли бы вытянуть якорь и вручную.
- Не финти матрос, никак краска понадобилась срочно?
- Да вот, товарищ мичман, … на шкафуте… у входа в офицерский отсек…. Подкрасить бы было неплохо. Ржа выперла – шматок, а неприятно все ж, - вновь проблеял я, теряя всякую надежду на пощаду.
Однако ошибся. Удивительно, но Мунаев подобрел еще больше. Верно, просоленному волку стало приятно, что краска мне, ежели и понадобилась, то не для того, чтобы облагородить личную шхеру за казенный счет. Для общественной надобности исключительно. А при том, что ремонтные работы на корабле в тот период не велись – мой благородный порыв смотрелся очень даже прилично. Потому следом, в тесной шкиперской, возникло и вовсе неожиданное.
- Да ты расслабься, Гуров и сидай сюды, - вполне свойски предложил боцман, указывая на бухту каната. – Поговорим… раз уж в гости к нам задуло.
Он пожевал губами, будто выверяя линию дальнейшего поведения и степень открытости, дабы не свалиться ненароком в банальное панибратство. Видимо определил меру крайнюю к риску - поговорить за жизнь хотелось до жути. Продолжил еще чуток ласковее.
- Ну, не Венька я Соболев, не корешок твой забубенный… Однако тоже – человек… Нормальный во всех отношениях, хоть и мичман. И не переживай – краски тебе дам, какой требуется, и сколь хочешь, не хуже твоего Вениамина.
Я сел. Положил банку на колени. И приготовился добросовестно внимать каждому слову боцмана – догадаться было не трудно, что сейчас стану потребителем его очередных пространных рассуждений. Очень претендующих на философскую глубокомысленность. Так оно и получилось. Мунаев тяжко вздохнул, для пущей значимости будущих фраз степенно откашлялся, после чего выдал затравку.
- Это хорошо, Гуров, что ты о корабле заботу решил проявить. Хорошо. Каждый бы так старательность проявлял, и проблем бы не существовало.
Я счел нужным зардеться. Но промолчал. Боцману же моя скромность понравилась, и его понесло дальше.
- Корабль, он ведь живое существо, Гуров. Да, да – тут даже сомневаться не надо. У него и органы все имеются в наличие… Как у человека. Точно говорю.
Мне пришлось выдержать испытующий взгляд колючих глаз. Благо в шкиперской было темновато, потому экзамен я сдал на «отлично». Хотя по правде мечтал лишь об одном – поскорее смыться. Однако, похоже, до конца лекции касательно сравнительной анатомии корабля и человека было еще ой как далеко. Пришлось мобилизовать терпеж максимально, а рожа моя итак являла собой саму заинтересованность. В памяти же, получается к месту, всплыло заглавие стиха Маяковского из школьной программы: «Товарищу Нетте - пароходу и человеку».
- Вот маслопупы, скажем – кто они? – тем временем вопросил Мунаев и сам же спешно озвучил ответ. – Мотор! Значит – навроде сердца они… Так ведь? Правильно говорю?
Я с готовностью кивнул головой. А боцман внезапно задумался – видимо сказанное показалось ему недостаточно четко выраженным. Или не все отразившим, что желалось бы. С умным видом, поразмышляв с минуту, Мунаев добавил.
- Ну и ноги, конечно, они… Маслопупы, то есть. Верно ведь, Гуров?
- Так точно, товарищ мичман, - сам не поняв с чего, молодецки гаркнул я.
Наверное, постоянно лишь кивать головой, показалось невежливо. Лицо Мунаева аж залоснилось от удовольствия – любил службу, со всеми ее положенными прибамбасами, но вслух сказал иное.
- Да ладно тебе Устав то мусолить… у нас же, так сказать, по душам беседа. Вещь тонкая – ору не приемлет. Или как?
- Точно – ни дать, ни взять, - выпендрился я.
- Вот и ладненько, совсем другой колер левкаса получается. Тогда дальше едем, - осклабился собеседник. – С маслопупами разобрались, теперь вы, «рогатые». Это, натурально – руки. По мордасам дать кому, ежели что, чтоб мало не показалось. Ну и «румыны» туда же, со своими торпедами, бомбами. Вы – правая, они пусть – левой будут. Верно?
Я кивнул. Следом решил внести лепту в разговор - раз уж по душам он считался, негоже было сидеть бессловесным турком.
- Радисты, локаторщики, ну и сигнальцы со штурманами – получается глаза и уши…
Мунаев тщательно проревизировал сказанное мною. После чего внес авторитетную поправку.
- Про РТС и связь – оно самое, правильно сказал, Гуров. А вот штурманцы, это скорее воля корабля. Они ж курс держат и ведут, куда ему требуемо. Так точнее будет.
Я спорить не стал. Главное, вроде всех разложили по полочкам – можно было и дух перевести. А там, получив заветную краску и смыться. Оказалось – нет… Не для того завел этот разговор боцман, чтобы так скоро подвести черту.
- Вот и ладненько у нас сложилось, - не скрывая удовлетворения, потер он ладонь о ладонь, словно и впрямь только что было свершено нами великое дело. – А вот теперь скажи, брат, чего не хватает?
Я добросовестно изобразил саму задумчивость. Жаль, Родена рядом не было – классный бы довесок к его «Мыслителю» бы получился. Боцману мой видок понравился очень, ведь отцом-родителем его, завязав умную тему, считай был он, мичман Мунаев! Испив всласть мёду и немерено, он с важностью изрек.
- Души, Гуров, души не хватает! – боцман приосанился. – А кто душа корабля, по-твоему?
Я раззявил рот. Но спохватился и тут же старательно изобразил состояние, что заведомо благодарен за скорую ликвидацию пробела в моих ущербных знаниях сущности флотского бытия.
- Мы, боцмана, конечно! – надул пузырем грудь, Мунаев. – Мы порядок на корабле держим! Мы ему ржаветь и курвиться не даем! А это – главное, брат – почитай, жизнь ему продляем достойную. Ясен колер?
- А то…, - сыпля из глаз восхищение, выдал я.
И ведь был искренним – никогда не сомневался в важности института боцманов на Флоте. Только, похоже, моему собеседнику стало без разницы особой – согласны с ним, или нет. Его мысли, будто взобравшись на гребень завидной волны, на манер удалого серфингиста, помчались далее с завидной скоростью.
- А душа у боцмана, просто обязана быть широкой. Да, да! Чтобы ее на каждого захудалого матросика даже хватало, без дефицита. Да что там матросика – на каждый кнехт чугуниевый…
- Чугунный, в смысле…, - осторожно поправил я.
Надо же, дёрнуло – видимо расслабился непозволительно и берега попутал. Естественно, вмиг, глазищи Мунаева стали не просто колючими – превратились в пучки острых шил.
- Я сказал – чугуниевый, значит оно и есть – чугуниевый! – рыкнул он. – И люминий будет люминием! А ежели скажу, бурундук – птичка…
- …значит – летает! – поспешил реабилитироваться я.
И теперь попал в самое «яблочко» - боцману подобная сноровистость пришлась по душе.
- Точно! – ухмыльнулся он. Подобрел и не замедлил вернуться к прерванной теме. – Так вот, Гуров, душа широкой обязана быть. Очень широкой. У настоящего боцмана. Хотя, ежели не настоящий, то этот и не боцман вообще – так недоразумение. Ракушка на днище прилипшая. Не можно таких иметь на Флоте. Понял?
Я кивнул. Однако к этому моменту уже явственно ощущал внутри себя дискомфорт – мое стоическое терпение стало стремительно иссякать. Потому, дабы приблизить окончание лекции, меня дернуло отважиться на сознательное ёрничество. А там, подумалось – будь что будет, пусть и взамен краски получил бы лишь смачный подзатыльник.
- Так сколько же ей места надо? Душе, о-о-чень широкой? – скорчив серьезную мину, вопросил я, откровенно оглядывая отнюдь не атлетическую фигуру визави.
Нет, он не взвинтился. Даже наоборот, обреченно как-то махнул рукой и произнес тихо.
- Причем здесь место, Гуров… Речь ведь не о размере натуральном… Душа – не печенка, не сердце даже. Качество ее важно…, - он тяжко вздохнул. – Хотя, в чем-то ты прав, матрос. С гулькин хрен когда будет – тоже хреново. Ежели чтоб и из задницы выглядывала – опять не дело…
По всему, Мунаев и сам запутался в россыпях собственных посылов. Хотел блеснуть, а на тебе… Опечалился пуще. А тут я еще, вновь невпопад, вякнул.
- Вот, вот, и я тоже говорю…
- Что – вот-вот? – встрепенулся боцман. – Эх, Гуров, Гуров, моряк вроде умный… На всю голову даже вроде, а не только на ту ее часть, что за «Дай» и «Пожрать» отвечает… А ни хрена в душевных делах не смыслишь! Бери краску, и вали отсюдова… Якорь тебе в клюз!
Я только и ждал того. Поспешил наполнить банку до краев. Попутно, под молчаливым взором Мунаева, урвал щедрый кусок губки, коя у нас использовалась вместо кисточек. И только когда полез по трапу вверх, снизу меня догнало боцманское указание.
- Переборку хорошенько отдрючь, чтоб до металла чистого. Чтоб ни ржинки. Слышь, Гуров? И суриком потом… Хорошенько, как мазь в рану втирают. Но не свинцовым, железным…
- Да знаю…, - буркнул я.
И… получил вослед до боли знакомое уже.
- Заруби на своем носу прыщавом, салабон – все знает один Бог! Я, боцман, потому знаю половину из того. А ты, креветка зеленая, вообще знать не могешь ни хрена! Ясно? Раскудрит твою огоном на пал!
- Так точно!
Чего уж там было неясного. Креветка, так креветка – зато краску раздобыл, почти – без проблем особых. Чуть уши завяли, правда, но и уважительности к боцману прибавилось. Не смотря на недавнее нетерпение, сознавать это было приятно – не оскудел флот настоящими мужиками. Умеющими и трехэтажным загнуть и чувствовать тонко всякие душевные нюансы.




ЭКСКУРСИИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ

И ПОСОБНИКИ ИМПЕРИАЛИЗМА ТОЖЕ

Овладение флотской наукой – дело сложное. Кто б сомневался в том, и по первому году службы, тем более и особенно. Когда малоприятные неожиданности подстерегали буквально на каждом шагу и в каждом закутке корабля. «Дедовщина» - явление на ратной службе устоявшееся не за одно десятилетие и деться от нее, даже в элитно-показательной части, нет никакой возможности. Впрочем применительно к нам, точнее будет говорить «крабовщина». Только разницы в сути практически никакой. Если не считать, что в первом случае, над твоей стриженной «под нуль» головой главенствует три призыва, а во втором – аж целых пять. Разница ощутимая. Тяжко, но не смертельно. И по прошествии лет ежели вспомнить, часто становится даже весело.
Касательно каждодневных моментов службы, известно, все они ложатся на плечи молодняка чувствительным спудом. И главное – законность данного спуда объяснить можно. Без напряга и претензий на несправедливость. Приборки ли это, с вылизыванием всего и вся до зеркального блеска. Бачкование ли - то бишь доставка с камбуза пищи, последующее мытье посуды и прочее – вещи непреложные для любого человеческого сообщества. А кому их выполнять, как не молодым и лямкой казенной еще не измученным? Плюс, очередные наряды. Правда тут следует отметить, имелась претензия на относительное равенство. Относительное по причине того, что «краб», отстояв свою вахту, мог дрыхнуть столько, сколько желала его заслуженная душенька. Салабона же, не смыкавшего глаз сутки напролет в том же амплуа, прежде, чем обрести право коснуться подушки, ожидала куча иных обязанностей.
Потому прикемарить будучи дневальным по кубрику, или даже вахтенным у арсенала, являлось «привилегией» почти каждого салаги. Каковы были последствия? Как правило, сперва вынимали у сладко посапывающего при исполнении, штык-нож. Прятали. Затем смачным чилимом в лоб, приводили в чувство бедолагу и, настращав дополнительно чуть ли не небесной карой за утерю боевого оружия, запускали потешный спектакль. Где исполнитель главной роли, с выпученными глазищами начинал метаться в замкнутом пространстве, как головастик в стремительно сохнущей луже.
Прием действовал безотказно, но лишь в качестве накопления полезного опыта – совладать с Морфеем все одно, удавалось редко. Да и против здоровой физиологии попереть, не представлялось возможным. В итоге, в следующий раз уже, ежели дураком полным не числился, а сон одолевал, как и ранее – штык-нож прятался предварительно и самолично. Посыл же замысла, был прост до неприличия… Но зиждился на приобретенном рефлексе и сравнительном анализе – лучше получить от дежурного «по низам» сразу и по полной, нежели потом, в ходе лихорадочных поисков злополучного ножа, тех же подзатыльников в десятикратном размере. Известно – голь на выдумки…, но что интересно – вариант себя оправдывал полностью. Виноватым и так, и иначе становился, но шишек обретал на порядок меньше.
Одним словом, процесс вычленения из глыбы «мрамора» фактуры настоящего мужчины-защитника, это штука многосложная. Особенно когда каждый, кто прослужил поболее, непременно ощущал себя скульптором и норовил внести свою лепту. Частенько вместо профессионального резца – заурядным кайлом. Только помню – мы не обижались особо. Принимали как необходимость и должное, ну и конечно, если получалось с юмором. Даже когда воспитательно-облагораживающая компания несколько выходила за рамки простого внушения с подогревом. Было и такое… Верно повсеместно на Флоте, самым нежелательным наказанием для салаги являлась экскурсия. И я ничуть не оговорился – выпало узнать, наконец, что они бывают, оказываются, разными. И не только с целью получения эстетического наслаждения, по музеям, театрам и местам историческим. На нашем доблестном сторожевике, данным понятием обозначался поход в трюма.
Организационно это выглядело следующим образом. После отбоя, старшина–дежурный по БЧ зычно объявлял: «Экскурсантам построиться на среднем проходе!» Всегда, действо вершилось во втором кубрике. А вот варианты команд, конечно, бывали разными. Экскурсанты, они же штрафники, ждали момента с трепыханием сердечка, до последнего надеясь – авось и пронесет. Всякий раз и всякий раз даром – отлаженный механизм экзекуций сбоев не терпел. Потому бедолагам ничего не оставалось делать, как выползти из-под одеял и с понурыми головами, выстроиться в кривую шеренгу. Старшина начинал разбор полетов за минувший день – кто, когда и где дал пенку или, возможно, прокололся грубо. За что поимел счастье услышать краткое резюме: «В трюма!». Бывало, по доброте душевной кого-то отсеивали – позволяя вновь, мышью серой и бессловесной юркнуть в теплоту жесткой постели. Лишь извилинами посылая благодарения морскому божеству. Ну а тех, чей грех по всем статьям признавался смертным, вели в хозяйство маслопупов. Как баранов на заклание. Впрочем их глаза и впрямь, глядели на мир взглядом висельника – приятного предстояло мало.
Касательно трюмов – расклад ясен и без приукрас. Где механизмы, мазут и прочее, там всегда что-то травит, капает и свищет. Куда? Конечно под пойолы – металлические щиты, кои и прикрывали чрево тех самых трюмов. Там постоянно имелся достаточный запас мазутной жижи, смешанной с тривиальной грязью. Что ну никак не соотносилось с понятием образцового флотского порядка. Потому бедолагам-экскурсантам и надлежало его навести – вылизать темные недра ветошью до зеркального блеска. Коего хватало ровно на сутки, не более. То, что это будет сделано, сомневаться не приходилось – маслопупы, стоявшие вахту у вспомкотла и дизелей, науку принуждения знали туго. К тому же, относясь к верхней команде, как к пассажирам и позлорадствовать-полютовать были горазды.
К полуночи трюма приобретали должную стерильность. Чего нельзя было сказать о белой робе штрафников – она наоборот, становилась будто сшитой из аспидно-фрачного шевиота. Правда, были ухари, которые опираясь на богатый опыт экскурсий, предпочитали лицезреть трюмные «красоты» исключительно в трусах. Только на поверку, ухищрение оказывалось бесполезным – «загар» с характерным углеводородным амбре, был слишком далек от природной белокожести. А на подъеме флага, в 8 – 00, требовалось соответствовать не только букве Устава, но и нормам элементарной гигиены. Так что стирка робы и отмывка себя, занимали остальную часть ночи. И хорошо, ежели у вспомкотла вахтил какой-нибудь добрый земеля – воды и тепла навалом, стирайся и сушись на здоровье. А ежели нет… Тогда – труба и перспектива следующую ночь провести с тем же комфортом.
Вообще, о цене пресной воды на корабле – разговор обязан быть особым. Из особого почтения, хотя бы. Без нее – никуда, нужд в ней навалом, а отыскать - проблема огромная. Нет на корабле кранов, чтобы открыл и потекла в ладошки родимая, хоть запейся, хоть замойся. Утром-вечером – четко, минут на 15 дадут, дабы рожи все умыть успели и баста! Не успел – гуляй с грязной. А ежели что течет или капает где – имей в виду, это забортная. В ней ни мыло не мылится, и вкус, известно, специфический. Так что в остальное время – добывай, салага, милую, потом и кровью. Так бы вроде и незачем тебе лично, но потребности возникали с постоянством и часто от тебя независимо. То «краб» какой решил себе внеурочный банный день устроить. Опять же – посуду мыть чем-то требовалось. А постираться после трюмов? Водой на корабле ведала команда трюмных. Это была особая команда служивых, отличавшихся свирепостью даже среди маслопупов. Оно и понятно – продыху им не было никогда… Стоял корабль у стенки – большая часть экипажа проводила времечко в вяло-ненапряжном симбиозе, а они нет. Никак нельзя! То трубы протяни, то кишку брезентовую – наполни водой цистерны. А то и буксиром доставь черти откуда – потом опять – перекачивай. А мазут? Тоже ведь являлся их непосредственной заботой. И тоже – шланги, трубы, принимай, качай. Да так, чтобы клапана всех танков были в порядке – на палубу пролить – ни-ни! Летом взвоешь от подобной радости… А зимой? И потом, ежели экскурсанты время от времени посещали трюма, то для трюмных это была и родная стихия, и в целом, способ существования. Все они, без исключения, всегда ходили чумазыми, пахнущими мазутом, оттого пребывали в свирепости постоянно. А чтобы добыть бак воды, требовалось покланяться кому-либо из них. Вот и судите - какие последствия, ожидали бесправного салабона… Кому, зачем – это полбеды… Редко не заставят отработать каждый литр влаги. Ну а когда состояние души индивида в промасленном комбинезоне находилось в особой степени пасмурности, можно было запросто получить вдобавок и пару ощутимых оплеух. И ни обидеться, ни словечка в собственное оправдание вякнуть – тебе дороже и обойдется. Безысходность полная… Останется крабулька, что тебя за водицей послал, немытым – перспектива та же – оплеуха. А посуду не вымоешь после обеда? Нет, последствия того вообразить невозможно даже фантасту. Вот и получается – вода пресная на корабле самая дорогая штука, а кто при ней обретается, в самом натуральном виде - Его Величество Трюмный!
Однако вернемся к послеэкскурсионным радостям. Когда лето – выкрутиться еще получалось кое-как. На крайний случай в соленой воде робу можно было пожамкать малехо, высушить. А потом на подъеме флага, с убедительностью цыгана-барышника в глазах, попытаться доказать старшине, что ее кремовая расцветка есть не что иное, как особый спектр от кипенно-белого. Иногда номер проходил… А ежели за бортом зима лютовала? Даже и выстираешь, сушить – ни времени, ни места. Так и напяливали на себя мокрую. Выскочишь на ют и чуешь кожей, покрытой гусиными пупырями, как она, роба в смысле, на тебе деревенеть на морозце начинает. Зато чистая! Значит, внушения не поимеешь сегодня – что грело даже лучше чем обмундирование. По крайней мере, не припомню, чтобы кто-то, хоть единожды слег с воспалением легких.
Справедливости ради следует сказать, что нас – «карасей» группы управления артогнем – трюмно-мазутная юдоль коснулась лишь скользом. И причин тому, думается, существовало две… Первая, это то, как упоминал уже – наш главстаршина Коханов относил себя к артиллерийской элите. По сути – был помешан на собственном величии. Ну а мы, как его непосредственные подчиненные, сполна ощущали производную от той благодати на себе. Позволяли себе понежиться в ее сени. Не гоже элите по трюмам темным и вонючим шастать! Не «рогатые» комендоры какие – труд умственный предполагает и отношение к нему соответствующее! Баста!!! Ну разве можно было против того переть? Мы и не перли – сопели в две дырочки, когда во втором кубрике шли приготовления к очередной экскурсии.
- Кохан, у тебя есть сегодня кандидаты? – кричал, иной раз оттуда, дежурный по БЧ.
- Свободен, - отзывалось наше начальство, ежели в настроении пребывало. – Тиграм черпать мазуту не рекомендуется международной конвенцией.
А когда настроения не имелось, вопрошавший мог даже напороться на смачную грубость. Откуда и до демонстрации силы было не заржаветь. Непредсказуем был Кохан в настроениях. Но при том, жутко любил проводить воспитательные моменты лично, а не перекладывать их на замаслено-комбезные плечи трюмных. В этом заключалась вторая причина нашего относительно незапятнанного мазутом существования. Хотя бывало, бывало, однако и проступок обязан был случиться из ряда вон выходящим. Что на практике получалось довольно редко. Без бахвальства, но действительно, в команде мы подобрались толковые. Кохану за нас влетало по первое число мало – больше и не в пример – сплошь благодарности валились на голову.
Комендоры не роптали против подобного расклада дел в БЧ, против нарушения традиций, тем паче – побаивались Коханова нешуточно. Но у себя в хозяйстве отрывались по полной. Благо кубрик был большим. Народу тьма, салаг тоже. И на каждого карася, начальства имелось, что щук в реке. Шутка ли – командиры трех орудий, четырех зениток, опять же – целых двое старшин команд. Ну, как тут было не нарваться на прокол даже самому шустрому и исполнительному. Однако и там, со временем и до прихода нового пополнения, состав экскурсантов становился все малочисленнее. Подавляющее большинство обретало драгоценный опыт и впредь лихо обходило моменты, когда всерьез грозило нарваться на «прихват». Но, что нормально с точки зрения естественного отбора, постепенно вычленялись и постоянные «клиенты». Для которых трюма становились, что называется – домом родным. Бывают подобные особи в каждом воинском коллективе – непробиваемые по причине, наверное, особенной дубовости извилин. Кстати, из таковых позже, по выслуге и получались слишком заумные и слишком амбициозные крабульки. Типа описанного выше уже, стармоса Медведева.
Из состава нашего пополнения в боевой части – 2, в когорте вечных штрафников прочно застолбили себе место двое – Славка Потапов и Леха Платонов. Пусть не обижаются ребята – где они сейчас? – но уж больно их манера служить Отчизне, являла собой хрестоматийный просто, образчик всех возможных видов разгильдяйства. Ежели воедино суметь свести оные. Потому расскажу подробно. Итак – Славка и Леха… Впрочем, ими они числились на недавней гражданке. Для мам, друзей-подруг и прочих. Попав же на корабль, они моментально превратились просто в Потапа и Платона. Более того, вскорости эти производные от фамилий стали практически понятием нарицательным. Когда требовалось обозначить предельную степень бестолковости. И все «стараниями» обоих друзей.
А «старания» эти, впрямь, были удивительными. К примеру, книжку «Боевой номер» они учили дольше всех и мучительнее. Буквально по слогам, но и то полбеды – абсолютно без понимания сути того, чего от них требовалось в итоге. Чем доводили своего старшину – сказать – до белого каления, значит не сказать ничего. Что ж, касательно свойств памяти – лады, можно было хоть чем-то объяснить данный феномен – не у всех она блестящая. Либо с рождения, либо уже в юности – прокуренная, пропитая… Только Потап с Платоном обладали и сонмом иных удивительных «способностей». Чего стоила одна их способность спать. Где угодно и в любом положении. Стоя, будучи дневальным по кубрику… Или, забравшись в кранец первых выстрелов… В обнимку с зенитными снарядами, где и кошке-доходяге было бы не разместиться. Лишь на этой почве в их салажьей жизни возникали горы самых идиотских сложностей – то на построении кого-либо из них нет, то обед на всю команду принести из камбуза кто-то проспит. Ну как тут зуботычинам ради профилактики было ржаветь? Или же путевкам для походов в трюма быть горящими? Только эффекта было, как если бы марганцовочными клизмами лечить застарелый триппер. Бесполезно!
Когда кто из них заступал дневальным, дежурный по БЧ выл белугой. От безысходности. Что понятно – кэп, допустим спустится в кубрик нежданно, а какая на дрыхнувшего у трапа охранника надёжа? Кипела злость, предпринимались меры… Лично видел, как Потапу, дабы глаза не мог сомкнуть, меж нижней и верхней веками вставляли спички. И стоял он добросовестным столбиком, с выпученными зенками, будто с детства и безнадежно страдал базедкой. Глянешь со стороны – бдит службу парень рьяно… Но при этом, к самому носу можно было подносить другую спичку – зажженную – реакция на ожог последовала бы с солидным опозданием. Точно. И это у стенки. В море же для друзей-товарищей наступало нечто типа школьных каникул. Вахты, вахты, каждый занят своим делом.
Платону правда, повезло меньше – он числился в составе расчета 37-ми миллиметрового автомата и вахтил на кормовой надстройке не один. Заряжающие, наводчики, командир зенитки. А вот Потап, состоял в штате какого-никакого, а начальства – представлял собой единолично весь расчет другого автомата, 25-ти миллимитрового. И располагался он на рострах, а не под носом старшины команды. Тут рядом имелась корабельная труба. Так что зимой, Потапа можно было обнаружить исключительно под ней. Где от вентиляшек из котельного отделения дул теплый воздух, и ерундой сущей являлось то, что сверху, время от времени, щедро сыпались хлопья копоти. Спать можно было сурком натуральным. Что он и делал. Но пройдоха, соображал все же и до того, пристраивал на прицеле автомата пустой шлемофон, что смотрелось с кормовой настройки, ничуть не хуже его собственной головы. Стоит ли говорить о том, что после вахты к нему присосеживался и закадычный дружок Платон.
По этой причине, да и по другим тоже – видок у парочки всегда был соответствующим. Раньше бы сказали – затрапезным. И дело здесь не в бедности одеяния – форму разгильдяи носили точно такую, как и все. Но белизна их роб всегда имела несмываемый и малоприятный глазу сероватый отлив. Украшенный еще и множеством подтеков подозрительного происхождения. Верно совсем не зря, для подобных особей на флоте и придумана смачно-звучная кликуха – «чухан». Что родич захудалого поросенка – однозначно ясно. Но и с годами ежели что вырастит, то непременно не менее приличный свинтус – тоже понятно априори.
Кстати сказать, Потап и Платон были из одного городишки. Верно учились в одной школе… А что вместе закончили морскую школу при ДОСААФ – точно. Однако самое смешное заключалось в том, что старшина их команды – «китайцев»-зенитчиков – являлся им стопроцентным земелей. Только из области, но эта мелочь на военной службе не имеет никакого значения. Звали старшину Юра Чванов. Он был классным парнем, можно сказать – даже свойским. Не кичился попусту выслуженными годами, зазря никого не обижал. Не обижал в общем-то - в смысле по прихоти и дури не изгалялся – Потапа с Платоном. Но они состояли в штате его непосредственных подчиненных, и Чванову очень хотелось, чтобы в его «китайском» хозяйстве царствовал образцовый порядок. Нельзя сбрасывать со счетов и факт, что за малую родину, из-за столь нерадиво-непробиваемых землячков, взращенных ею, было обидно. Опять же львиная доля шишек от их выкрутасов, доставалась ему. Да и наш Кохан являлся примером для подражания.
За воспитательный процесс Чванов взялся не только с особым рвением, но старался творить его по собственной методе. Так, прихватив Потапа с Платоном в очередной раз, он лично отводил их на экскурсию в трюма. Часто лично присутствовал там до окончания работ. А потом, обеспечив водой, строго контролировал их отмывку себя, вкупе с нормальной, а не лишь бы абы как, постирушкой. И последнее являлось насущной необходимостью. Ибо, ничтоже сумняшеся, парочка вполне могла отчубучить номер – выйти на подъем флага в робах с которых обильно капала мазута. Чтобы вновь получить право и в следующую ночь посетить чрево корабля. Это им и как веслами по воздуху… А Чванову? Он, как начальство непосредственное, получал «чоп в задницу» от «бычка». Ярился неимоверно. После построения уводил команду на кормовую надстройку и не в силах более сдерживать распиравшее негодование, натурально орал.
- Потап!!! Платон!!! Нет, нет, вы не моряки российского флота… Нет!!! Знаете вы кто?
Он задумывался. Краснея и отдуваясь от напряжения лихорадочно искал в своем лексиконе то обидное, чтобы могло пронять нерадивых подчиненных до печенок. Наконец находил самое подходящее, по его мнению, и выдавал, вкладывая в каждое слово по пуду презрительности.
- Вы… Вы пособники империализма!!! Вот вы кто!
Что и говорить – по тем временам это было жутким оскорблением. Все мы воспитывались в стойле Комсомола и заучили уже, как «Отче наш», что империализм это очень плохо. Даже при его жвачках и джинсах, одно упоминание о которых действовало на нас не хуже, чем взгляд удава на бандерлогов. И «Кока-кола» их, о которой только что слышали мельком – дрянь. Наш лимонад – лучше. И пусть из залежалых, а потом разведенных водой карамелек состряпанный. Империализм враг и источник войн! Ежели по Ленину, и сомневаться – ни-ни. Друг – это Анжела Девис, Леонард Пэлтиэр. И другие бедолаги, которых этот проклятущий империализм тиранил несказанно. Сволочь, короче, самая последняя.
После тирады, как правило, Чванов переводил дух. Может и сам, не ожидал от себя столь идеологически выдержанного пёрла… Довольный собой, делал попытку увидать в глазах «пособников империализма» искреннее раскаяние. Только вновь обнаруживал лишь знакомое до истерики, баранье безразличье. Потому продолжал с куда большим пафосом, но уже не забывая пересыпать речь отборным матерком. Это все ж было надежней и испытанней, чем уповать на цитаты из политзанятий.
- Паскуды! Караси пестрожопые! Мать вашу, в аллюр три креста, триста лет хором! Нет, никак не могу допереть, никак – из какого же дерьма вас слепили обоих? Все им по барабану, хоть вымбовку в кумпол вбивай! Или в задницу, да чтоб до гланд… Лишь бы кранцы натрамбовать и харю подавить за трубой. Ну, я устрою вам сегодня…. Мать вашу!
Пока Чванов переводил дух, я сподоблюсь на небольшую сноску. Кранцами на флоте называют разные и непохожие друг на друга вещи. Это и плетенная из штерта чушка всяких размеров. Которую при швартовке, дабы борта не покорябать, вставляют эдаким амортизатором-подушкой, где требуется. Многие наверное видели буксиры, обвешанные старыми автомобильными покрышками? Так вот, эти покрышки и есть примитивный аналог настоящего флотского кранца. Еще кранцами называют различные ящики-шкафы, без разницы, хранятся ли там снаряды для первых выстрелов, или просто швабра-машка. Ну и конечно, кранец – это желудок. Что имел ввиду Чванов. О «подавить харю за трубой», я уже говорил.
Однако далее… Тоже описывал, что шхера, где обреталась команда «китайцев» была крохотной. По четыре яруса коечек, на манер ласточкиных гнезд висели повсюду, на восьми квадратных метрах площади. Естественно в такой скученности живых существ, претензии к чистоте воздуха имели значение непреложное. Одно дело – кто «ветер» пустит… Продуло, и нет его. А потом – естественно все же, как ни крути, и ни возмущайся – каждый горазд и не ангел небесный. Но другое – когда специфические ароматы выдавали немытые ноги и тело в целости.
Да, да, речь опять идет о Потапе с Платоном – про Мойдодыра и пользе мочалки, в детстве им вряд ли читали. Или они забыли, по причине полного отсутствия памяти. Только блюсти атмосферу в китайской шхере, все одно – требовалось. Потому часто, с подачи того же Чванова, чуханов приводили в соответствие санитарных норм приличествующих человеку, всей командой. После чего, некоторое время, «братья-близнецы» очень даже становились похожими на Гомо Сапиенс. Но радость лицезреть их такими, длилась не долго. Скоро, прикорнув за корабельной трубой, оба приобретали родной цыганский загар. Кокетливо подчеркнутый, практически никогда не отмываемыми добела – вследствие элементарной невозможности – мазутными разводами.
Кстати, воспитательный процесс, в поте лица проводимый Юрой Чвановым в отношении злополучных земляков, не ограничивался лишь трудовыми и гигиеническими составляющими. Ему очень хотелось видеть своих неблагодарных питомцев еще и настоящими орлами. Осанистыми, с бравой выправкой. Эдакими морскими гвардейцами. Даром, что предрасположенностью к подобной ипостаси, Создатель их одинаково и явно обидел. Но Чванов всерьез вознамерился исправить брак, допущенный в небесной канцелярии. Потому, ежели выпадала такая возможность, старшина выводил неказистую парочку на пирс. Там строил и, приосанившись сам, приступал к преподаванию азов экзерциций. Да так, чтоб железо пирса звенело под каблуком.
- Носочек тянуть! Четче шаг… Левой, левой… Четче, я сказал! И-и раз, и-и раз… Равнение…
Разбитые вдрызг сапоги с обрезанными голенищами лишь хлюпали по железу старыми калошами. Но пособники империализма, коим предстояло стать вскорости вполне нашинскими гвардейцами, старались изо всех сил. Пожирали глазами начальство. Ибо тут соображали прекрасно, что от их усердия напрямую зависела длительность данной процедуры. Коя им, ежели по чести, нужна была, как адмиралтейскому якорю третья лапа.
- Матрос Потапов!
- Я! – орал Потап и выпячивал цыплячью грудь.
- Ко мне!
- Есть!
Далее следовали четыре утробно хрюкающих шага и скрюченная сухим стручком рука к берету. Последний, еще недавно стиранный собственноручно Чвановым, уже изрядно лоснился, норовя вновь выглядеть «под шевро».
- Товарищ старшина первой статьи…, - летело над пирсом и водной гладью, пугая чаек.
Физиономия Чванова поначалу серьезная, под стать ответственному моменту, вдруг начинала покрываться красными пятнами. Следом, искажалась в праведном негодовании.
- Пота-а-ап, мать твою-ю-ю… Ну кто так честь отдает? Что у тебя с рукой? Переломал в нескольких местах, что ли? А ноги, ноги, ты погляди – расставил, как каракатица. Яйцам тесно? Отставить!
После чего технику подхода к начальству начинали отрабатывать, что называется – до посинения. Потап… Платон… и далее – поочередно, но без особых успехов. Оттого первым синеть начинал сам Чванов.
Однако хватит о них – привел как образец имеющего место явления на Флоте, и достаточно. Только чуть забегу вперед – Чванову так и не удалось сделать из подчиненных что либо похожего на путное и удобоваримое для корабельной службы. Время прошло, он благополучно, к вящей радости «близнецов» уволился в запас. Пробежал еще один год. Платон с Потапом заматерели, но справедливости ради, в настоящих «крабов» так и не превратились. Хоть и стали носить ушитую и подогнанную форму. Верно сказано – не одежда красит человека, а все же – он ее. Применительно к флоту данный постулат верен тем более.





ЧТО ОБЩЕГО МЕЖДУ ФЛАГАМИ РАСЦВЕЧИВАНИЯ

И … ЖАРЕНЫМ МИНТАЕМ?

Последнее воскресенье июля – День Военно-Морского Флота! Праздник! Да еще какой – самый главный, считай, для моряка. Новый год ежели и бледнеет в этом плане - чуточку, да и зимой он все же. А тут лето – последнее воспоминание о праздничном обеде к майским относится. По ощущениям казенного человека – прорва времени прошла. Короче, ждали праздник все. А мы, первогодки, с особым нетерпением. Оно и понятно – до жути хотелось приобщиться к торжеству уже не в качестве стороннего зрителя, а на полном основании. По праву особи, имеющей неформальную причастность к вековым традициям. Опять же, огромное желание имелось вырядиться по «форме три», первого срока. «Форма три»…, для непосвященного малопонятно, но именно так называют на флоте то, что в Армии – «парадкой». А «первый срок» - значило новое абсолютно. Или, как на кораблях говорят – «совновое». Это ежели не считать иного понятия для констатации новизны, более смачного – типа: «муха на нем еще не трахалась». Впрочем, когда служишь по первому году – все твое обмундирование и есть – «первый срок».
Однако раз уж затронул «тряпошную» тему, думаю, будет не лишним галопом пробежаться по всему вещевому аттестату моряка флота российского. Повседневная, известно – роба. Синяя, носимая на судах небольшого водоизмещения и береговыми. И белая, из грубой брезентухи, в кою посчастливилось облачаться мне. Роба для моряка по сути – вторая кожа. И причины на то имеются веские… Плавсостав боевых кораблей увольнениями не балуют, а праздники, когда можно пощеголять в «парадке», не так уж часты. А ежели в море в этот момент, то и вовсе – считай пролетел с «пофасонить» - жди следующего года. Потому к «форме три» у моряка завсегда отношение с придыханием. Пиететное, так сказать. Кстати, она и есть самая ходовая и привычная большинству гражданского сословия. Поскольку массово тиражируется в иллюстрациях и плакатах. Черная бескозырка, темно-синяя голландка, черные брюки и хромачи. Правда бескозырка могла быть и белой – летом.
Но по порядку – начало отсчета, естественно, следует вести от «формы один». В этом варианте моряк обязан был быть обряжен во все белое. Даже ремень и хромачи - и те кипенные. Только не на всех наших Флотах было популярно ее ношение. По причине суровости климата в большинстве их мест дислокации. Так что правом облачаться на манер латиноамериканских плантаторов, обладали морячки исключительно Черноморского флота. Может и потому тоже, считавшегося привилегированным. Далее – «форма два». Это уже симбиоз «первой» и «третьей» - ясен расклад, в зависимости от погоды стоящей за бортом. Белыми были только голландка и бескозырка. Забегу вперед и скажу, - пару раз пофорсить в том виде мне удалось. Но не более того, отсюда и судите о ее популярности на Тихоокеанском Флоте. Лишь Владивостокской базе в этом плане перепадало чуть больше солнышка.
Наконец – «форма четыре». Тоже популярная. Так как включала в себя бушлат, поверх «формы три». Согласитесь, вполне по привычно-морскому и смотрится не менее шикарно. Ежели не более. А вот к «форме пять» у нас бытовало отношение с прохладцей. В самом деле – шинель и шапка, хоть и черные, но уж слишком смахивали на армейскую амуницию. Еще имелся вариант «тропической формы» - легкомысленные шортики, курточка и панамка, очень смахивающая на головные уборы китайских хунвейбинов. Все это ярко-синего цвета. Удобно, ничего не скажешь… Однако шара походить по теплым морям выпадала далеко не каждому, а следовательно для большинства подобный наряд являлся и экзотикой, и предметом тайной зависти - одновременно.
Ну, вот и разобрались – пора возвратиться к событиям ожидания грядущего праздника. Итак, трепыханье салажьего сердечка было связано в том числе и с возможностью вырядиться в «форму три». До того, лишь на присягу пришлось. Хотелось вновь ощутить то незабываемое состояние одухотворенности, тем более – на фоне уже многомесячной беспросветности. Когда душа не просто начинает выводить рулады – обязательно шпарит где-то внутри нечто маршевое. «… Прощай, трам-тарам, не горюй, трам-тарам, понапрасну слез не лей….». Плечи сами собой расправляются будто крылья. Значимым себя чувствуешь, важность эдакая появляется. Даже походка, и та меняется… Хочется и шаг печатать и в туже минуту вышагивать так, чтобы разлапистость морского волка проглядывалась. Конечно, невольно присматривались к крабам, дабы перенять срочно повадки. Только получалось карикатурно. А умишка, дабы понять, что приходит это с годами само, как-то не хватало. Или не хотелось, чтобы хватало…
Где уж там хватать – когда желание, хотя бы одним глазком глянуть на себя-красавца в крохотное зеркальце для бритья, затмевало разум напрочь. Инстинкты властно перли наружу. В связи с обязательно приятным грядущим, в смысле – праздником – каждый городил и лелеял в потаенных уголках мозга самые разные мечты. Естественно разнились они в зависимости от личных моментов и пристрастий. По принципу – кому чего не хватало более всего. А нашему брату не хватало многого. Но понималось и то, что получить в одни руки разом и гамузом, вряд ли случится. Потому приноравливались – вычленением особо заветного. Кто-то старательно и потихоря утюжил на ночной вахте клёши. С мылом, чтобы «до режущего лезвия» были. Грезя, что осчастливят увольнением. В самом деле, а вдруг…, праздник все же намечался и не ординарный какой… И не беда, что те самые «клёши» были ими очень условно. На деле являли собой просто суконные штаны. С мотней – по колено. Так как пока к «торпедам» и ушиванию доступ нам запрещался. Однако охота пофорсить даже в «чем богат», все равно оставалась огромной. А главное – гражданские лица увидеть. И уже среди них, ежели подфартит, сполна порадовать себя лицезрением какой-нибудь очаровательной особы женского пола. Тут сердечко учащенно стучало заранее и уже явственно виделось, как она улыбается тебе в ответ на проявление галантности. Счастье безбрежное, кое и сравнить то было не с чем.
Меж тем, вопрос являлся вовсе не праздным. Наверное не только я заметил, что с какого-то момента, все девчонки стали казаться Богинями. Обретавшимися где-то далеко, на недосягаемых небесах, верно, и сходящими оттуда изредка. Впрочем, лучше Афродитами, выходящими из морской пены. К которым даже просто прикоснуться, теперь казалось и счастьем великим, и боязно одновременно. Оттого кураж распирал грудь вдесятеро, а желание любить, становилось способным зашкалить любой прибор. Если бы таковой существовал на свете.
Другие жили исключительно предвкушением скорой возможности «натрамбовать кишку до отвала» праздничным обедом. И ведь тоже - непредосудительно. Пусть приземленное донельзя желание. И напрочь лишенное книжного романтизма. Но не менее важное, в условиях бытия на казенных харчах, по первому году службы. Меж тем обед, просто обязан был быть необыкновенным. Не обрыдлая перловка, с размазанными по ней признаками тушенки, а самое настоящее картофельное пюре! И смеяться тут не след… Обычное для столовок пюре, для нас являлось сущим деликатесом. Причина же не во вкусности вовсе особенной, а в том, что сие блюдо подавалось очень редко. Оттого изрядно подзабытый вкус становился вожделенным. Почему редко? Причина на поверхности, ведь прежде, расходному подразделению, требовалось начистить гору картошки… Куда сподручнее было коку засыпать в котел готовой крупы. Или сухой порошковой картошки из мешка. Из которой получался склизкий синеватый клейстер, роднившийся с истинным пюре только названием.
К гарниру пренепременно подавалась жареная рыба. Тоже радость желудку. Ибо в остальное время, по четвергам, приходилось потреблять ее лишь в виде разваренных голов и хребтов, плавающих в мутной водице под громким названием «уха». Еще глаза попадались, вернее – зрачки, кои при наличии фантазии, можно было именовать икрой. Одно непреложно – кальция и фосфора молодые организмы получали как раз по прописанной инструкцией норме. В общем, предполагалось объедение. И что с того, что «рыбой жареной» звалась заурядная спинка минтая. Который, бедолага и почем зря, даже близко не числился среди ценных пород своих хвостатых собратьев. В те годы это был самый дешевый морепродукт. Даже там, где морей и в помине не было. У нас в Средней Азии к примеру, трескать минтая можно было от пуза, потому что стоил 50 копеек за кило. А здесь, по слухам, на фермах им даже свиней кормили. Только мы не роптали, что не осетриной нас баловали. Скажу более того, в защиту особи-дворняги, высоких чинов от гурманов не удосужившейся – очень вкусная штука!
И следует заметить, постепенно, с годами службы, в нас невольно вырабатывался стойкий инстинкт. На манер, который приобретали собаки Павлова. Ежели сигнальщики приступали к натягиванию тросов для флагов расцвечивания, это означало еще и то, что вскорости будет радость полакомиться жареным минтаем. Взаимосвязь удивительная, но отлаженная годами система работала безотказно. Однако вернемся к обеду того, первого моего праздника подобного масштаба. У ожидаемой трапезы имелась еще одна, очень приятная для нас сторона. По будням, бак с борщом и вторым к нему, с непреложным постоянством сперва доставлялся к столу, за которым насыщались крабы и лица, дозревавшие вскорости ими стать. Отсюда – кто бы сомневался – судьба сахарных косточек, просто мослов, да и всего остального, мало-мальски удобоваримого оказывалась предрешенной. На стол, за которым в вожделении клацали зубами вечно голодные салаги, попадала лишь юшка со шматками квашеной капусты, вываренной до состояния старой тряпки. И гарнир, серьезно секвестрированный от признаков подливы.
Праздничный обед был исключением из правил. Имея завязки и немалый опыт, крабы заранее составляли себе меню на этот день. В меньшей степени казенное. Потому праздничный бак прямиком доставлялся на стол салаг девственно-нетронутым – отводи душеньку, не хочу! Кроме прочего, баталер, демонстрируя щедрость самого Господа Бога, выкатывал на бак целую бочку с солеными помидорами. Тоже – объеденье! И вот тут можно было пронаблюдать во всех подробностях суть теории естественного отбора. Первыми из бочки стремительно исчезали красные помидоры. Правда, их было как истинных талантов в нашем бытие. Следом наступал черед тех, кто умудрился слегка и добровольно порозоветь на грядке. И так до тех пор, пока в соленой жиже не оставалось плавать несколько уродцев ядовито-лягушачьего цвета. Коими даже голодный салабон, и тот – брезговал. Однако достаточно об аппетитном – пора и далее двигаться…
Праздник! Воля-неволя – команда начала жить им уже за неделю до него самого. Причем, в прямом смысле слова. Ведь не секрет, венцом любого торжества на Флоте является режущий глаз блеск меди и поражающие воображение чистота с порядком. Потому дни напролет, потея изрядно и отдуваясь в напряге физических сил, стали выдраивать корабль от трюмов и почти до самого клотика. Результаты сказаться не медлили, да и попробуй не скажись… Медь запылала, ватервейсы запламенели свинцовым суриком, а на переборках, похоже, не рискнул остаться ни единый микроб. И все это – под чересчур пристальным взором старшин. Что придавало процессу особую тягостность – в обыденности доверия нам бывало куда больше.
Наконец возникла прореха в пристальном надзоре и мы, для заслуженного отдыха, обустроились за фальшбортами площадки визиров. Мы, в смысле те из ГУАО, кому по штату пока было положено «машкой» елозить и на ком зиждился весь этот блескучий предпраздничный марафет. Он был на финише. Дело оставалось за малым – оттрафаретить на дверях, броняжках, кранцах и прочем соответствующую атрибутику. А поскольку это являлось сродни искусству и доверялось не всякому, основная тягомотность минула. Заодно с отдохновением, сам Бог велел и языком помолоть, касательно непосредственно грядущих торжеств. Интересности в том нам, коим по первой предстояло торжествовать, было немерено. Аж уши зудели. Естественно трепом, а значит - процедурой релакса - взялся рулить Витька Калина. По праву – прошлый День Флота в опыте имел. А потом над нами в тот момент, в приборке ответственной, был поставлен старшим. Можно сказать – головой отвечал перед Коханом за степень блеска каждой медяшки на правом шкафуте. Как было не принимать его приоритета всерьез? Мы и принимали – приготовившись впитывать треп Калины с благоговением. А ему – только подавай дармовые уши…
- Ну шо, корефаны, вроде как нехило управились, - начал Витька, основательно, по-крабьи, обосновавшись на почетном месте – кранце ЗИПа. – Шкафутик совновячим глядится. Саня трафаретики наляпает и ваще смачно будет.
Да, забота о трафаретах всяких, коих на корабле в любой команде требуется всегда великое множество, как-то изначально легла на мои плечи. Сказалось, что рисовал не плохо. А потом и их научился резать лихо. Я кивнул.
- Сделаем. С Антохой вместе. В лучшем виде.
Только заверение фантиком пролетело мимо оттопыренных ушей Калины. На него взирало несколько пар глаз, ожидавших речей куда более значимых – требовалось соответствовать. Изобразив вальяжность, Витька закурил папироску. Мы все, бессознательно, лишь подчиняясь успешно выработавшемуся инстинкту стада, дернулись. Каждый полез за своим куревом. Но каждый и напоролся на ехидный взгляд Калины. Что ясно – салагам полагалось курить за волнорезом. Вольничать же было возможно личностям привилегированным, к коим Калина решил отнести себя безотлагательно. Мол, хоть и пахал с вами только что почти наравне, но все одно – вам не ровня.
Осечка заставила стушеваться. А Витька, довольный состоявшейся задумкой, покатил процесс разбухания собственной значимости в нашем сознании далее. Уж больно случай выпал благоприятный. Он затянулся со сладострастным чмоком. Будто смолил не дешевый «Север», а по меньшей мере – раритетную «гавану». Выпустил струйку дыма прямо в рожу близсидящего Устьянца. Соблаговолил.
- Лады, курите, караси, - возникла пауза – мол, зацените доброту несказанную, на вас свалившуюся. – Только по очереди. И чтоб бычки в шпигат не пихать.
Первым продул мундштук папироски Устьянец – верный «оруженосец» Калины. Кому первым, кроме него. Но и получил тут же от благодетеля хорошую порцию словесного дерьма. Своих жалеть Витек не привык.
- Ты чё, Усть, нюх потерявши? – скривив физиономию, но смакуя удовольствие, изрек Калина.
- Так, Вить, я ж…, ты ж…, ты ж сам сказал, - заблеял тот, едва не проглотив курево. - Ты ж… Кхе, кхе…
Калина и вовсе разомлел от счастья немедленно явить высочайшее нравоучение.
- Чё я? Я сказал – по одному!
- Ну?! – напрягшись сусликом, раззявил рот Устьянец.
- Хрен гну! А я, по-твоему, не человек?
- Так Вить, я ж… Я… Не подумалось, как-то…
Остальные на площадке, ждавшие от Калины откровений, захихикали. Дружно и в меру услужливо. Потрафляя самолюбию остряка. И не зря – он стал добрее и словоохотливее в момент. Снизошел.
- Хрен с вами, дыми кто хошь. Только в рукав. А ты, Хаким, секи горизонт. Чуть что – «полундра»!
Хаким сидел выше всех, на продуваемой площадочке чуть ниже СВП. Он с готовностью закивал и добросовестно изобразил надежного фраера на стрёме. Касательно Устьянца, этот встрепенулся, как только что потоптанная курица и поспешил сгладить недавний конфуз. Вопросом. Заодно направить тему посиделки в нужное ему русло.
- Вить, а завтра увольнения на берег будут?
И… застыл. Не являлось секретом, что он как раз и был из тех, кто спал и видел шару заполучить увольнительную по случаю праздника. Наглаживал штаны на вахте по ночам. Кои уже были чуть ушиты и расклешены. Что логично – Усть служил второе полугодие. Но День Флота на его памяти был первым. Что ж, имелся бзык у парня такой. Нам же, годкам последнего призыва, исследовать причины того было недосуг. Об увольнении не мечталось, но тут интересно – уши навострили. Шеи вытянули. Даже дыхание, в ожидании авторитетного ответа затаили. Загрузиться знанием на будущее не мешало. Калина и мечтать не мог о подобном внимании к собственной тщедушной персоне. Словно в ту минуту от него зависела обороноспособность страны, он приосанился. Откашлялся солидно и посерьезнел. Только в глазах прирожденного проныры-балабола остались прыгать чертики. И уши, оттопыренные и тонкие, налившись кровью, на фоне заката стали почти прозрачными. От предвкушения скорого удовольствия.
- Увольнение, говоришь? – одарил он Устьянца взглядом, каким заботливый отец, под шофе, глядит на любимое чадо. – А как же, будет увольнение… Праздник ведь… И не пальцем деланный какой – наш кровный.
Умение плести словесные кружева, так же являлось чем-то вроде хобби Калины. Устьянец напрягся еще более. Всем телом, будто сквозь позвоночник протянули тросик и теперь, кто-то натянул его предельно. За колечко в районе копчика. А вылинявшие глаза, выкатились из орбит так, что казалось превратились в два самостоятельных организма.
- Я сам видел списки, - продолжил экзекуцию Калина. – Я в них есть – точно! А как же – положено по заслугам! Антоха имеется – точно знаю…
Над визирной площадкой хрустальным куполом, звеня, застыла тишина. Готовая в любую секунду обрушиться осколками на головы восседавших и внимавших под ним. Ежели конечно, из уст Калины вылетело б нечто непотребное. И оно вылететь не заржавело – обязано было по сценарию.
- А тебя, Усть, тамочки не наблюдается в упор…
- К-как это…. Н-не наблюдается? – физиономия Устя вытянулась дыней, а глаза снулой рыбы отразили испуг.
Мы же, в ожидании развязки, только что не задрыгали ногами в нетерпении. Ведь не страдая увольнением, и память имели – знали на все сто, что никто никаких списков не составлял даже. Иначе о том на сторожевике ведал бы каждый кнехт. Только Усть, судя по всему, напрочь растерял ориентиры – повелся что карась последний, на голый крючок. Заглотнул его, и Калине оставалось лишь дернуть гипотетическое удилище. Он и сделал это без промедления.
- А у тебя, Усть, потому что яйца квадратные.
Пёрл был древнее затертого дирхама. Плоским. Впрочем – удобно, в башке Калины умещалось подобных множество. Другое дело – успех. Но тогда он полностью зависел от нас, зрителей, коим дармовой спектакль предназначался. И мы не подвели… Заржали хором и громко, точно в контексте с требованием негласной договоренности. Получилось прекрасно – счастливый Калина заерзал на ящике ЗИПа, засучил ножонками. Тем более что его подопечный, похоже, впал в стойкий ступор. Его глаза, итак стеклянные, стали вовсе неестественными – словно потерли песком. Не трудно было представить, что творилось у Устя в мозгах, а главное – в душе. Так продолжалось с минуту. Мы успели наржаться вволю. Калина получил бальзама сполна. Когда наконец, шестеренки в черепе обиженного сцепились зубьями. Со скрипом провернулись разок… Осознавая – положение скользкое. Скорчить оскорбленное достоинство было можно и к месту, но и чревато. Калина, как ни крути – являлся благодетелем. Потому инстинкт подсказал единственно верный ход – любитель увольнений загыгыкал тоже. Утробно и с пузырями на губах от усердия. Чем не только огранил плоскую остроту почти до бриллианта, но и явно продлил ей жизнь на визирной площадке.
- А ты чё, Вить, проверял что ли?
- А как же, помнишь…, - принял игру Калина.
Далее обязана была последовать словесная перепалка. Пустая, как барабан. Слышанная неоднократно и успевшая изрядно обрыднуть. Благо расцвести ей во всей примитивной изощренности оказалось не дано – с верхнего трапа подал голос наш дозорный, Хаким.
- Пацаны, буксиры идут.
Ответом ему было полное отсутствие интереса пацанов – эка невидаль, буксиры. Их по заливу шастало всякий день, что головастиков в пересыхающей луже. Но Хаким не зря окончил электро-механический техникум. Присовокупив к наблюдению аналитику и верно вычленив, что совсем неспроста, выстроившись в кильватер, будто вражеская армада, буксиры приближаются к дивизиону – он вновь воззвал к нашему вниманию. Его возбуждение, переданное не хуже вируса гриппа, все же заставило нас вытянуть шеи над фальшбортом. Пища для размышлений и впрямь появилась. Каждый поспешил озвучить предположение. И только Калина, приклеив гримаску сатира и, даже не приподняв задницы, решил воздержаться от комментариев. Удивительно? Отнюдь… - ведал пройдоха прекрасно, что спустя недолгое время и взоры и новые вопросы опять окажутся обращенными к его многоопытной персоне.
Однако не срослось. Не выпала шара на этот раз выдать, как задумал – с крахмальным апломбом великого всезнания, густо приправленного ехидством. Поскольку почти одновременно на нашем и двух соседних сторожевиках ожили ревуны. И дробя тишину истово принялись выстукивать сигнал «аврала». Приобретенный инстинкт сработал в нас мгновенно – засуетились. Помимо желания, но глаза выпучились сами, дабы физиономия лучше соответствовала ответственности момента. Подгоняя друг друга, стали разбегаться по местам, прописанным инструкцией.
- На бочки!!! На бочки!!!
Показалось – явственно прозвучало рефреном во всеобщей суете. Или – внутренний голос сподобился. А может и Калина, оказавшись без зрителей, пробурчал во след. Я не стал заостряться на поисках источника – обретенный опыт уже безошибочно подсказывал, что «великий секрет» должен был разоблачиться до полного неглиже в считанные минуты.




«МЫ В КИЛЬВАТЕРНОМ СТРОГОМ СТРОЮ …»

- На бочки! На бочки!
Рефрен, определяющий суть начавшегося действа, казалось, охватил каждую шхеру корабля. Мостик, где по авралу находилось мое место – точно. Бак с ютом – и говорить нечего. Что значило «стать на бочки» я в принципе представлял себе. Видел на примере других судов. Но в личном плане было впервые. Оттого, хоть изо всех сил старался сохранять степенность, сердечко в груди трепыхалось воробушком. Как тогда – при первом выходе в море. Опять же – праздник надвигался. Первый в жизни такого масштаба. А с ним – ясен колер – сонм неизведанного и страстно желаемого, чтобы стало приятным.
Напялил на голову шлемофон, установил связь с ютом и баком. Одновременно зыркал по сторонам, не упуская возможности отслеживать деловую суету на мостике. Однако сигнальщики являли собой хоть и сосредоточенных малость, но все одно – ленивцев. А объявившийся рулевой, тот и вовсе не имел на заспанной роже ни капли романтических признаков. Да и процессом в целом – выяснилось вскоре – стал рулить не кэп, а дежурный по кораблю. Выходило, что происходящее было делом рутинным. Потому невольно расслабился и я. Соображать и адекватно реагировать стало полегче. Даже расхрабрился заговорить с дежурным – старлеем Лачугиным.
- На бочки, товарищ старший лейтенант?
- На бочки, - ответил тот, сосредоточенный и ответственный.
Я представления не имел, где эти бочки находятся, но ляпнул, тоже излучая деловитость.
- За час управимся, как думаете?
Лачугин принял тон. Только в ответ привнес толику раздражительности. Впрочем, меня не касавшуюся. Видать имел собственные планы на сегодняшний вечер, после скорой смены с дежурства, а тут – на тебе, авралить пришлось.
- Желательно бы… От этих зависит, - он махнул рукой в сторону буксиров. – Но у них парад не первый… Думаю, прошустрят резво, ребята.
Парад! Слово хлестнуло по ушам, насколько можно было по ним хлестнуть, спрятанным под шлемофоном. В одночасье в памяти всплыли обрывки разговоров, слышанных до того – за неделю и за месяц даже. Парад кораблей! Ну конечно! Оттого и рожа у Калины была таинственной. А мы, как караси натуральные, и повелись гурьбой, развесили губешки с ушами. Могли б и сами расклад грядущий сообразить. Не зря же корвет чуть ли не языками вылизывали.
Только тут в мозгу возник сбой. Или провал какой. Ведь со словом «парад» всегда ассоциировался чеканный шаг. Движение. А ежели к кораблям применительно? Тоже – легче легкого… Кильватерный строй и… на «полный вперед!», мимо каких-нибудь трибун.
- Смир-р-р-на! Р-равнение напра-а-во!
Картинка представилась мне во всех красках. Ведь по опыту прежней жизни, насчет военной торжественности, была почерпнута исключительно из телевизора. Оттого казалась вполне логичной. Только слово «бочки» смущало и никак не желало вписываться в понятие «парадности». Выяснять конкретности постеснялся. Вытряхнул из памяти все что знал про это до того. Вроде обнаружил нечто удобоваримое. Размытое и нечеткое. Однако – что делать – принял за основу и, набравшись терпения, стал ждать развертывания дальнейших событий.
А они разворачивались. По всему, у буксирного люда времени дармового и безразмерного в наличие не имелось. Отдали кормовые. На баке начали вытягивать якорь-цепь. Махина сторожевика, дрогнув, пошла вперед. В эту минуту, привычно бодро, на мостик взбежал каплей Степанов.
- Смирно! – рявкнул дежурный.
- Вольно, - буркнул кэп.
Осмотрелся по-хозяйски.
- Ну что, Лачугин, идет дело?
- А куда оно денется, - ответил старлей, чуток помялся и все же озвучил давно мучившую мысль. – Что со сходом, товарищ командир?
Тем временем с бака доложили: «Правый якорь чист». Буксирчики пыхтя от напряга – один с носа, другой - страхуя с кормы – потащили корабль к выходу из бухты. Следом готовились тронуться в тот же путь еще двое его железных собратьев нашего бравого дивизиона.
Подзуженный вопросом Лачугина, я навострил уши. Кэп в ответе был краток и по многому тоже, особой радости от предстоящего торчания на бочках, не испытывал.
- Сход? – Степанов сделал паузу, почмокал плотоядно губами. – Первый день на Флоте?
Лачугин замялся.
- Так вроде разговор был, что без нас в этом году обойдется.
- Я и сам надеялся, - махнул рукой кэп. – Нам же на неделе на боевое дежурство заступать… Но…
- Наверху решили массовость создать, - усмехнулся старлей.
- Во, во, массовость, едрёна вошь, - скрипнул зубами Степанов.
Настал момент, когда мне стало делать абсолютно нечего. Ют и бак молчали, с мостика им распоряжений тоже не предвиделось. Буксиры сами справлялись с задачей. Стал вслушиваться в интонации диалога, возникшего рядом. А по окончании его вдарился в аналитику. То, что наш выход на парад оказался штукой спонтанной, было понятно. Мысли высокого начальства, волею которого мы авралили, тасовать не хотелось. Опустил, как непредсказуемое, значит – малоинтересное. Другое – открыл для себя, что вся эта катавасия, с салютами, иллюминацией и прочей парадной мишурой, офицерам тоже – серпом по одному месту. Куда приятнее пропустить рюмочку – другую в приватной обстановке, в семье, кою итак приходится видеть редко. Но служба! «Прелести» с ней связанные, отодвинуть, как пустой стакан было невозможно. Только – исполнять!
Тогда, для кого весь шик, блеск и радость немереная? Вопрос свербил извилины. Но торопиться с выводами не хотелось – завтрашний день обязан был сам высветить ответ. В подробностях и иных нюансах. Вместо - представил себе Устьянца, с его истовым желанием получить увольнительную. И ответ ему возник после услышанного, как на подносе… Какой дурак, возьмется в праздник возить с рейда всех достойных проветриться. Но главное – обратно. Это с одной стороны. С другой – корабль на рейде, или бочках тех же – совсем не тот же корабль, что у стенки. Вахта по-походному, без изъянов. Потому – кому и праздник, а кому – натуральное продолжение службы получалось, как ни крути. Только – по парадной форме. Офицеры при кортиках непременно. И вся радость на том. В отличие от береговых… Когда «море» на замок в пять, короткая суббота и полноценный выходной. Впрочем, обижаться на них – детство. Без береговых частей ходовым соединениям тоже никак. Единый и отлаженный флотский механизм. И еще – хоть и прослужил крохи, но уже успел понять – мечтой почти каждого офицера является, заполучить теплое местечко на берегу. Лучше при складах. Но и при штабе неплохо. Романтика странствий, она только в книгах, да фильмах хороша.
Однако пока я размышлял, Буксирчики успели протащить нас достаточно. Слева открылся вид на пирсы дивизиона подлодок. Буксиры там пока не сновали. Но авральная нервозность ощущалась. Верно тоже, некоторой части «черных сигар», предстояло занять место в почетном парадном строю. Только чуть позже, когда высвободятся трудяги тащившие нас.
Вскоре за мыском возникла панорама парадного пирса. Кстати, сам пирс не являл собой ничего помпезного и даже просто примечательного. Обыкновенный деревянный и относительно небольшой. Потому громкое название относилось скорее к холму. Он – зеленый, но безлесый, лишь утыканный кое-где купами кустов, поднимался вверх от самой воды, на манер трибун стадиона. Или – римского амфитеатра. При наличии фантазии, место можно было назвать и парком. Правда, без привычных качелей-каруселей.
На холме кипела работа. Шар солнышка уже успел завалиться за Совгавань, что угадывалась на противоположном берегу залива. Потому действо на парадном пирсе, еще в жидкой чернильности надвигавшихся сумерек, очень походило на встревоженный муравейник. Солдатики, в большинстве своем, и матросики с базы консервации, трудились слажено. Тащили провода будущей иллюминации. Устанавливали скамейки для зрителей. Сколачивали трибуну для начальства и подобие лож, для почетных гостей.
- «Чтобы на нас поглазеть», - возникло в моей голове, не без толики ехидства.
После чего, все что происходило на берегу, стало восприниматься в ином ракурсе. Под суфлерство вдруг проснувшегося внутреннего голоса. Его комментарии были конечно едкими.
- «Ух, как пашут, как пашут, мыши береговые. День Флота – праздник. И для них, блин, тоже. Потому стараются, предвкушают, как завтра оттягиваться будут. Кто в увольнение, кто – в самоход… Без разницы и легко им – земля везде, иди куда хошь. А тут – торчи, как вошь на черепе Фантомаса. На всеобщее обозрение и любопытство. И леера – граница, не хуже государственной! За – ни-ни! Блин! Да и как? Не вплавь же, кролем…
Надо же – и откуда только взялось… Верно – недавно подслушанный диалог сподобил. Развил посылы в максималистско-юношеском сознании. Обидно стало за своих офицеров. За Устьянца того же – до кучи. А от обиды и до поисков правды – рукой подать. Известно. К тому же – делать было нечего. Хорошо, что недолго – вскоре сонная пауза вновь сменилась авральной суетой. Прибыли в пункт назначения – требовалось становиться на эти, треклятые бочки. Они во множестве, в два ряда, чернели точками Морзе, аккурат напротив строящейся трибуны на холме. Наш сторожевик был не первым, «изъявившим желание» пришвартоваться к паре из них. В крайнем ряду ближе к фарватеру залива, на левом фланге, ежели смотреть от пирса, уже стояло несколько судов. Нам предстояло встать за ними – получалось почти по центру парада.
Интерес во мне напрочь затмил, отодвинул недавнее желание искать справедливость бытия. Разинув рот, я принялся вглядываться в контуры корабля по соседству. Странные контуры – ажурные от множества антенн. К тому же линии бортов очень походили на бабушкин утюг. Однако особого вооружения, на палубах и надстройках судна не наблюдалось. А за металлическим лесом из антенн, далее по ряду рассмотреть что-либо не представлялось возможным.
- Что за уродец? – буквально выпало у меня изо рта, с изрядной долей раздражения. – Блин, все загородил.
- КВН – корабль воздушного наблюдения, - расслышав, усмехнувшись, ответил Лачугин. – А за ним – катера стоят. Ракетные, торпедные. С кормы – наши встанут.
- А там? – осмелев до неприличия, я ткнул рукой в направлении пока пустых бочек первого ряда.
- Там – подводников место.
- А…
- Что – «а»? Вот и весь парад! – опередил мой следующий вопрос офицер. – Это во Владике – большие противолодочные, крейсера… Стрельбы завтра устроят… Толпе на радость… А у нас в базе с этим не густо – сам знаешь. Вся мощь тут и разместится, как на ладони.
- Ясно, - вздохнул я.
Далее, демонстрировать любознательность базарной матроны было неудобно. Да и связь авральную требовалось обеспечивать.
На бочки стали быстро и без проблем. Лачугин дал отбой авралу. Затем без энтузиазма сменил на рукаве красно-белую повязку дежурного на бело-синюю вахтенного и вновь включил трансляцию.
- Команде – ужинать.
Ужин получился поздним – сумерки, даже если учесть, что летние, успели сгуститься основательно. До того о еде как-то не вспоминалось. За впечатлениями. Однако едва напомнили, в момент пустой желудок отозвался недовольным урчанием. Сложив шлемофон, я резвым сайгаком понесся по трапам в кубрик. Трафаретил двери и кранцы на шкафуте уже ночью. Потому и отбился после сущей канистрой, без претензий на сновидения и маломальский комфорт. Но организм жил праздником – проснулся по подъему бодрым и вполне готовым торжествовать. Впрочем, не только я – признаки необычности случившегося утра блуждали по физиономиям большинства. Все суетились, наводя последние штрихи лоска на парадную форму. Словно и впрямь предстояло массовое увольнение на берег. И что интересно, в этой занятости и желании выглядеть на все сто, казалось разом рухнули жесткие иерархические устои.
Меж тем, время тянулось резиной. Для меня лично – впервые. Строго по распорядку, но вяловато, произвели утреннюю приборку. В основном довели до кондиций медяшки, да сдули штучные пылинки с итак безупречно стерильной палубы. Заодно обозрели пространство. Плохо скрывая рвущееся наружу любопытство. Холм у парадного пирса, еще вчера просто зеленый, теперь походил на лоскутное одеяло – цвел всеми цветами радуги. Колыхались на ветру многочисленные флаги. Рдели транспаранты. Разномастная, но в большинстве веселая одежда уже собиравшихся к зрелищу, добавляла в картинку живого колорита.
Естественно, на столь густо унавоженной впечатлениями почве, буйно заколосились пёрлы комментариев.
- Ты глянь, глянь, вон там, где трибуна кончается – две кадры…
- Где?
- Да вон, одна в синем сарафане, другая…
- Дерёвня!!!
- Сам ты – дерёвня… Ты секи, корма у обеих какая… Класс!
- У которой в синем, посолиднее будет…
- Тоже мне, спецы по корме. У нас и своя имеется. Вы лучше вон позырьте – прямо на пирсе.
- Это с микрофоном что ли?
- Причем здесь микрофон – в джинсе телка! «Фирмá», сразу видно. Тёртые…
- Ха, нашел «фирму» на чилимé – краю света… «Урлá» натуральная.
- Сам ты – «урлá». У меня братан из Болгарии настоящие «левайсы» привозил. Я сразу вещь вижу.
- Из Болгарии? Тоже мне – нашел загранку… Да там тоже, кроме «Рилы» дешевой ни хрена нет. Раз постирал и – ветошь… Палубу драить.
- А причем – чилимá? Владик рядом. А там, торговые, «фирму» мешками из рейсов привозят. Фарцуют потом. И не дорого, говорят.
- Да ну?
- Точно!
- Будем во Владике, куплю.
- Слышь, браты, давайте о бабах, лучше…
В общем, разговор тек бойко и вполне современно, по тем временам. Кто запамятовал, повторюсь – настоящие фирменные джинсы были жутким дефицитом и владелец подобного счастья, воспринимался не иначе, как поцелованный самой Фортуной. А ежели – владелица? Тут ясен колер – уже ни «корма», ни физиономия, роли играть не могли – телка на зависть и баста! Ну а «урла» - информации ради – тоже джинса или другая модная шмотка, только сварганенная нашими кондовыми, но разворотливыми цеховиками. И не хило сварганенная, кстати. Что иные штаны и было возможно отличить лишь по хвостику бегунка на молнии гульфика. Буковка другая значилась, нежели на фирменных «Монтанах» или «Левайсах» - всего делов то.
Однако – далее… Итак – парадный пирс и холм-амфитеатр за ним, буквально излучали праздничный настрой. Только и мы не лаптем щи хлебавши – парад кораблей так же был готов включиться в этот радужный водоворот. Причем – примой! Правда пока сиял лишь надраенной медью и вылизанными бортами. Корабли и катера – серо-шаровыми, подлодки – аспидно-черными. Флаги расцвечивания должны были серьезно вкрапить праздничности в эти казенные колера ровно в 8-00.
Пока же – позавтракали. В отличие от будней, запив традиционный хлеб с маслом чем-то более похожим на настоящий кофе. Мы, салаги, увидели в том хороший признак, но обрадоваться толком не успели – трель ревуна возвестила о построении по «большому сбору». На этот раз помчались выстраиваться на ют с несравненным удовольствием. Выстроились, посерьезнели в одночасье. Исподволь принялись оглядывать друг друга. Ну и насколько это возможно – каждый себя, красавца писанного. Еще бы – ленточки за спиной колышутся, грудь колесом, плечи непроизвольно, сами в косую сажень норовят вытянуться – впрямь красотища. Это – снаружи. Что творилось внутри, о том и говорить не стоило. Трепет всех молекул – ежели двумя словами.
Офицеры тоже, выглядели шикарно. Что логично – военная косточка. Ведь пришли на Флот по велению души, а не волею какого-нибудь военкоматского прапорщика. Все при кортиках. Козырьки фуражек-аэропортов дубовыми листьями украшены. Погоны и шевроны нарукавные, золотом сияют. Но главное – все органично – будто родились со всем этим золотом и кортиком в придачу. Важность и торжественность момента, будто в самом воздухе разлилась. Как и в будни, с правого шкафута появился кэп. Тоже при параде, сияющий. В том числе и гладко выбритой оттого - еще более розовой физиономией.
- Р-равняйсь! С-смирна-а-а! Р-равнение….
То ли в честь праздника, то ли потому, что вахтенный обязан был торчать на мостике, рапортовал старпом Мармышев. Выслушав и не отрывая ладони от козырька, Степанов поздравил нас. Мы ответили гортанно-радостным троекратным «Ура!». После чего, кожей ощутилось, весь рейд буквально замер в напряжном ожидании. Благо – не долгом, иначе от обуявшего счастья можно было и задохнуться. С непривычки то… Сигналы точного времени хрустальными осколками рассыпались по водной глади. Раздался зычный рык кэпа: «Флаг, флаги расцвечивания, поднять!» И с обеих сторон – с бака и с юта – к клотику поползли разноцветные полотнища. Одномоментно акватория залива стала празднично-радужной – под стать веселому спектру холма-амфитеатра.
В этом мы убедились, когда по команде: «Правый борт, к-круг-гом!», развернулись на 180 градусов. Кроме прочего стало ясно, что самая важная сцена праздника, вершилась непосредственно на парадном пирсе. Обилие бликов, отсвечивающих оттуда, от орденов, погон и прочих регалий, свидетельствовало – высокого начальства и заслуженных гостей там собралось предостаточно. Только вот что происходило в конкретностях, в деталях, разглядеть не представлялось возможным. Как ни пялили глазищи из орбит. Не знаю, как другие – я вышел из ситуации… Припомнил, что в подобных процедурах может происходить в принципе. И надо же – картинка чуть приобрела осмысленность – как ежели б с балкона галерки взирал на знакомый спектакль. В микрофон говорил командующий базы. Поздравлял, естественно. Затем долго отмечал заслуги нашего Флота. И вроде нам ни к чему – итак знали тему прекрасно, но уши оттопыривались сами собой. Жутко хотелось уловить хоть слово. Однако ветер на рейде упрямо уносил их куда-то за боновые ворота. От безысходности внутри зудело: «Что же будет дальше?»
Каплю ясности в перспективу внес Калина.
- Усть, - зашипел он ужом, но с фирменными ехидными интонациями. – Ты, кажись, на берег собрался шибко? Устьянец все еще тешил себя надеждой на увольнение – отреагировал незамедлительно. К тому же длинно и утратив нюх напрочь.
- Конечно! А кому неохота… Вон там, гляди, сколько людей гулять будут. Как нормальные… Праздник ведь.
В его голосе сквозили интонации точь-в-точь, как у дитяти, которого строгая мамаша не пускала покопаться в песочнице.
- Да ладно тебе, Вова, - изобразил жалостливость Калина. – Так и быть, будет тебе сход. Я распорядился – щас сам адмирал за тобой прикатит… На катерке. И с караулом почетным.
- Калина, в трюма захотел?! – вдруг возникло шипение.
Но совершенно иного свойства. Не ужа, нет – анаконды натуральной! Это Кохан, разом внес должный порядок в ряды непозволительно расслабившихся подчиненных.
Меж тем вскорости действительно, от пирса отвалил катер. Будто впрямь, заботой Калины, высокое начальство решило ублажить Устьянца. Катерок был шикарный – легкий, грациозный и кипенно-белый. Надраенная медь резала глаз. На его крохотных баке и юте, вытянувшись в струнку и застыв изваяниями, стояли два матроса. В руках, в положении «на караул», словно это были карабины, они держали багры. Острия которых тоже, горели медью. В центре, за крохотной рубкой, стоял адмирал. Верно, тот самый, кто еще с пирса слепил нас рядами орденов на груди.
Увы, но до сих пор, я не видел ни одного из них вживую… Потому забыв, казалось – даже собственное имя – вперился взором. Впрочем, и по Уставу обязан был это сделать: «Пожирать глазами начальство!» Катерок лихо принялся обходить парадный строй. Сперва – ряд подлодок. Затем, сделав широкий круг по бухте, вырулил к правому флангу шеренги надводных кораблей. На траверсе каждого, он останавливался, как вкопанный, будто и не по воде вовсе бегал. Адмирал, приложив руку к козырьку, штатно поздравлял команду. Та, вдыхала в легкие положенное количество воздуха и, едва ль не со свистом, выдыхала его. Вкупе с троекратным «Ура!». Его подхватывало ветерком и уносило в открытое море. Обидно, хотелось оглушить начальство, показать, что истинно бравые ребята выстроились у борта тут… Но катерок уже нес адмирала к следующему кораблю.
И так, пока вновь не вернул драгоценного пассажира на парадный пирс. Следом оттуда, щедро рассыпав по водной глади «медь», грянул духовой оркестр. На том, похоже, официальная часть праздника обязана была завершиться. Она и завершилась… Оставив мне, на весь день, назойливый рефрен, который, как ни пытался, не получалось скинуть с языка: «Мы в кильватерном строгом строю…»




ПРЕЛЕСТИ СУГУБО ФЛОТСКИХ ЗАБАВ

Не секрет, что любое празднество имеет право развиваться и существовать лишь в рамках придуманного заранее сценария. День Флота – не исключение. Правда, в те времена понятие «праздник» было как-то не в ходу, чаще употреблялось казенно-помпезное – культурно-массовые мероприятия. Отчего суть, в общем-то не менялась. А план имелся – точно. Утвержденный на самом верху. Где лишнее, ежели ненароком очутилось в нем волею иного продвинутого ума, отсекалось и херилось безжалостно. Что оставалось «можно» - и каждому из нас было знакомо еще с октябрятско-пионерских времен. Более того – стало, чуть ли ни основной поведенческой составляющей. С годами разнились размах, иной раз антураж и средства. Однако цель оставалась всегда неизменной – народ обязан был продемонстрировать радость жизни! Естественно под крылом родной партии и Комсомола. О всевидящем оке оных, скромно умалчивалось. Адреналин в кровь был обеспечен. Но так же скрупулезно были продуманы и способы выхолащивания его – коих в идеологических загашниках имелось в избытке. Факельные шествия до одурения, пока сам с ног не свалишься. Забеги, в честь юбилея какой-нибудь отрасли промышленности. Или наоборот – против голода в африканских пределах. Да мало ли… Главное, чтобы массы не поперло за пределы означенных стойл, от избытка чувств. Но и нарадовались что б по самое – не хочу.
Применительно к воинской службе, конечно, планом мероприятий ведал замполит. На нашем сторожевике должность идеологического начальника правил лейтенант Климашевский. Мужик он был умный, но своеобразный. В отличие от других офицеров, отслужил срочную сперва, а уж потом закончил военно-морское училище. Потому возраст имел далеко не юный, а звёзд на погонах – не густо. По причине чего частенько дурковал и страсть как любил побеседовать на тему судьбы-злодейки - в частности. И на всеобщую несправедливость в устройстве мира – в целом. Ежели случай выдавался. А нет – сам его ловко подстраивал. Но свое дело знал прекрасно – видать в отличниках ходил в училище. Бакинском, на Каспии. Где специализировались исключительно по замполитам. Что объяснимо, в общем – моря то настоящего рядом с гулькин нос.
Впрочем, ломать голову в поисках культурно-массовых изысков к профессиональному празднику, Климашевскому особо и не требовалось. Из года в год, и так – десятилетиями, но все одно – на «Ура!», прокатывался единый набор развлекухи. Джентльменский, так сказать. Непритязательной, зато вроде, идейно выдержанной. Применительно к Флоту, набор включал в себя шлюпочные гонки, перетягивание каната и, как правила – старый, затертый фильм, на сон грядущий. Кроме – еще мелочи, типа завязывания морских узлов или конкурса рыболовов – ежели у боцмана настрой соответствующий наличествовал к моменту.
Ну, а кому чего недоставало для полного счастья, на скромной территории из металла, со всех сторон ограниченной водой, каждый добывал себе сам. По мере опыта и следственно – возможностей. Но тоже, получалось – в русле традиций, отшлифованных до жирного блеска поколениями предшественников. Ибо с исходным материалом на рейде было не густо и почти всегда одинаково.
А теперь – по порядку… На СКРах-«полтинниках» наличествовало две шлюпки. Обе – обычные шестивесельные ялы. Располагались они на рострах, по правому и левому бортам. «Левая» находилась в ведении «румын». А вот «правая», волею инструкции, числилась в хозяйстве Группы управления артогнем. То бишь именно мы обязаны были ее драить, холить и содержать в должном соответствии. Тем более, что по установленному неведомо кем правилу, именно наша шлюпка являлась, что называется – расходной. По ходовой мы ее вываливали на шлюпбалках. Так было положено на случай экстрима, чтобы воспользоваться без проволочек. В обыденности, у стенки – кэпа ли свозить куда, еще кого из офицеров и другая надобность возникала – все ложилось на плечи нашей бравой команды. Ведь мы же и представляли собой ее экипаж. Я, к примеру, согласно сухим строчкам «Книжки боевой номер», состоял при означенном яле – правым загребным. Кто что-либо смыслит в морских делах, тот понимает – правый загребной, среди прочих пяти гребцов, фигура самая ответственная. Чем я гордился очень даже.
Касательно плановых и прочих прогулок на шлюпке, мы их вовсе не считали трудом. И тем более – повинностью тягостной. Наоборот – испытывали радость, когда вдруг трансляция объявляла: «Правую шлюпку к спуску!» Ведь это была реальная возможность отдохнуть от корабельного железа, проветриться. Хоть и скопом опять же, и под жесткой командой штатного рулевого – того же Валеры Коханова. Меж тем, правя ответственную должность, продыху гребцам, Кохан давать, не любил. Полная отдача, чтоб форштевень резал волну, как горячий нож масло! Кроме – зорко бдел, как гребет каждый. Ежели кто топил лопасть весла, снижая темп, не медлил «поощрить» словцом. От которого к копчику, вместе с потом, но опережая его, пробегало противное стадо мурашков. И наука, ничем не отличающаяся от подобной у кандальниках на галерах, постигалась мгновенно. Сломал в истовом раже весло у валька – получи по рогам по полной. Потому что ни ума, ни силы особой для того не требуется. Только дурь от неумения – значит, утопил лопасть непотребно, налег быком, зенки выпучив, а весло не бревно – хрясть и готово! Вот когда лопасть саму сломаешь об воду – честь и хвала тебе будет. И пускай это было из несбыточного – старание поощрялось. Но тут другая крайность – черпанул по воздуху, по инерции свалился позорно с баночки на гребущего сзади, вновь зверская физиономия у старшины – шлангуешь, карась!
Однако воротимся непосредственно к празднику… Итак, поздравления были приняты, флаги расцвечивания вывешены, замполит зачитал план мероприятий и… возникла команда: «Разойдись!» Долгожданная? Конечно! Только где-то внутри царапнуло чувство досады. Потому что старослужащие, без признаков мук на лицах, сменили парадку на тривиальную робу и вновь высыпали на палубу. Дабы сподручнее было культурно отдыхать и воплощать в жизнь озвученное лейтенантом Климашевским.
- «А как же – дань торжественности? Ленточки за плечами? Золото якорей? Блин…»
Эти, и другие мысли подобного ряда, заколготились в моем сознании, того и гляди – норовя попасть на язык. Благо рассудок, более чуткий к инстинкту самосохранения, быстро нашел целесообразность в произошедшем. Тем самым, оградив от перспективы нарваться загривком на приключения, со столь идиотскими, наверное, вопросами. Оставалось лишь включить себя в водоворот событий, верно, совсем не благоволящий любому ревизионизму и критиканству. Кто бы сомневался в том, что этот водоворот, первым выплеснет на поверхность главное украшение дня – шлюпочные гонки. К вящей радости праздношатающихся, кои собрались во множестве на холме напротив. Для нас же встала задача – не оскорбить их чувств и ожиданий.
Впрочем, и на борту, по той толпе, что собралась на юте, напрашивался вывод – экипаж не с меньшим вожделением ожидал начало зрелища. Дефицита в советчиках не было. Даже возникло подобие штаба. Нам гребцам, обряженным в новенькие спасательные жилеты, оставалось только млеть под лучами всеобщего внимания. Что, скажу вам – приятно, хотя бы потому, что случалось не часто. Внимать, кивать и корчить из себя почти пилотов «Формулы – 1». Рулить приготовлениями взялся старлей Лачугин. Что было логичным, наверное – по слухам, имел какой-то спортивный разряд в гребных делах. Или парусных. Нам было по барабану, а наш «бычок», хоть и числился в штатных командирах правой шлюпки, пальму первенства оспаривать не стал.
Выработанная - почитай на бегу – тактика, оригинальностью не отличалась и, уж точно, на ноу-хау не претендовала никак. Грести на совесть, блюсти темп и слушать рулевого – когда следует, по возможности, «поддать пару».
На «старт» нас отправляли, как национальных героев. Ну а мы, изо всех сил старались соответствовать – улыбались скупо, на баночках усаживались с солидной основательностью, весла в руки брали, сперва смачно поплевав на ладони. Как истые профи, ежели не за «золотым руном» собравшиеся, то за лаврами – точно. Хотя подспудно – во мне определенно – ворочался червячок серьезных сомнений относительно будущих успехов. Решил вытащить его наружу, когда под шквал забористых напутствий, наконец-то, отвалили от борта сторожевика.
- Товарищ старший лейтенант, так ведь не тренировались же ни разу, толком?!
Ляпнул… Хотя конечно, шестым чувством предполагал, что получу в ответ. Однако уже сподобился. Оставалось ждать. Лачугин поправил на голове щегольскую пилотку, ухмыльнулся.
- А настоящим морякам, тренировки без надобности вообще-то, Гуров.
- Это как Устя, ложкой учить орудовать, - не замедлил встрять в интересный разговор вездесущий Калина.
Официально он являлся старшиной шлюпки, но волею старлея, пришлось грести в первой паре по левому борту. Справа старался и не преминул утробно загыгыкать его закадычный друг, Устьянец. А место старшины, кстати, рядом с рулевым, пустовало. Валера Коханов настоятельно рекомендовал себя, но Лачугин жестко постановил: «Лишний вес на борту, в гонках, роскошь непозволительная!»
- Или папку, мамке ляльку делать, - сострил еще кто-то.
- А ну, навались… И-и-и раз. И-и-и раз, - враз похерил наметившийся на борту бардак, старлей. – И-и-и раз. Весла не топи… Хорошо.
Шлюпка резво побежала по водной глади. Показалось – слишком резво. Отчего приободрились. И наивные, каждый себе, верно, решил, что на гонках будет работать веслом на порядок мощнее. Значит, чем черт не шутит, может и покажем «козу» остальным участникам. Тем временем, их на старте собралось уже предостаточно – шлюпок 20, не менее. Похоже, свои команды прислали не только от кораблей и подлодок, что логично, как ни крути, но и от береговых частей. Что нелогично – море не нюхали в принципе, а в лишние конкуренты – нате, пожалуйста! Явились.
- Густо ныне, - изрек Лачугин, лихо выруливая на позицию, отведенную нам. – Табань, браты.
Мы, не менее лихо отработали веслами в обратку - шлюпка стала. Огляделись. Горохом посыпались мнения.
- Ничё, робя, прорвемся!
- Ясен расклад, все спецы нашего разлива. Думаете, тренировались когда? Можно попробовать и обставить.
- Обставим!
- А вон, гляди, корефаны, на пятой отсюда… Вроде как ваще «сапоги» прикатили. А? Глянь, глянь, как на баночках сидят.
- Как гуси на насесте…
- Да ладно, «сапоги» - невидаль. Ты вон туда позырь… Вот это, я понимаю…
- Спортрота, - сказал Лачугин.
Просто сказал, без эмоций абсолютно. Зато мы все, буквально вперились глазами в шлюпку, стоявшую на «Старте» третьим номером. Сидящие в ней молодцы, впрямь отличались от остальных участников. Как нахально-снисходительными взглядами, так и грудами бицепсов-трицепсов, выпиравших из-под тонких шелковистых футболок, верно – импортных. Кроме прочего, и сидели они как-то по-другому – выше над бортами.
- Это у них на баночках специальные сиденья имеются. На роликах… И по полозьям, взад-вперед бегают…, - авторитетно изрек Калина.
- Конечно, так и грести удобнее… Разложение сил, изменение длины рычага…, - искренне, заодно припомнив, чему учили в техникуме, возмутился Хаким.
- Профессионалы, блин, - сплюнул Антоха.
- А чё нам тогда ловить, товарищ старший лейтенант? Не честно же, - заголосил Устьянец.
- Честно – не честно…, - устало вздохнул Лачугин. – Где ты вообще, честность то видел? Их с правдой, на этом свете – меньше золота, Устьянцев.
- И у каждого своя она, Вова, - не преминул случаем пофилософствовать, я. – От совести зависит… А это, штука, вообще – из разряда редкоземельных…
Но старлей не оценил мои потуги на просветленность – не время было. Рыкнул, и довольно жестко.
- А ну – хорош базары разводить! Ваше дело, вёслами отмослать без позора явного и – баста!
Он вздохнул. Хотел, видимо, добавить, но раздумал. Что сам бы сейчас с удовольствием, пригубил рюмочку другую в кругу друзей. Как и положено, первую – «За тех, кто в море!» Взамен же, приходится демонстрировать удаль и мощь неведомым, но многочисленным зевакам на холме.
- Как на Олимпиаде – главное участие! – блеснул эрудицией, польщенный вниманием Устьянец.
Невпопад, может. Но тем самым, окончательно подвел черту спору. К тому же вскорости надо было стартовать. Мы и стартанули.
- Весла-а-а, на воду! И-и-и раз, и-и-и раз! Держать темп. И-и-и раз! Дружнее!
Моментально весь недавний скепсис остался за кормой. Словно зацепился за незримую стартовую черту, да и ко дну пошел. Дух соревнования охватил нас всех без остатка. По ощущениям, казалось, проник даже в кишки.
- И-и-и раз, и-и-и раз, и-и-и раз…, - грамотно стал увеличивать темп Лачугин. – Поднажми! И-и-и раз!
Мы старались… Не жалея ни кожи на ладонях, ни жил. Но какое там – превосходство спортивных особей, над курящими пофигистами, хоть и в тельняшках, сказалось сразу же. Шлюпка спортроты без особых усилий вырвалась вперед. Не оставив остальным, даже призрачных шансов на победу. Лишь милость посоревноваться друг с дружкой, ежели только. Однако это было уже не принципиальным – плотной кучей, где никто и не старался определять вторых, третьих и так далее, гонка финишировала.
Наверное трибуны сполна прочувствовали ажиотаж азарта. Продолжали ликовать. Нам же было не до того – дышали не хуже лошадей, после изнурительного конкура. Хоть пристреливай. Побросав весла, тупо стали взирать на ладони. Где, как по мановению волшебной палочки, появились набухшие кровью мозоли.
- Шабаш! - с облегчением произнес Лачугин. – Погнали восвояси.
- Эх ма, житуха… А спортсменам щас поросенка жареного отвалят…, - сплевывая за борт, пробурчал Калина.
- Может, подавятся, - не менее зло, отреагировал кто-то.
Что ж, традиция награждать и встречать с плаванья жареными поросятами – сугубо флотская. Позже – убедился в том и неоднократно. Но два вопроса мучают до сих пор: где их брали, таких синюшных и кто их ел потом. Самому не пришлось ни разу, даже от дистрофичного, обгоревшего в духовке хвостика, откусить.
Мы молча пожелали заведомо неравным, откормленным на иных харчах и тренированным чемпионам, того же. Сил, поржать в придачу, в нас не осталось ни грана. Потому до корабля гребли ни шатко, ни валко и тоже – молча. Благо старлей и не подгонял. А куда торопиться было – миссию, возложенную на нас, мы выполнили, а на борту толпы, ликующей в приветственной эйфории, уже не наблюдалось. Что понятно – чествовать стало вдруг некого. Потому, рьяно отболев за «своих», личный состав, ведомый замполитом, приступил к осуществлению следующего пункта, в плане праздничных мероприятий.
На юте были срублены столы. Обычные, обеденные из кубриков – впрочем на корабле иных и не существовало. За каждым столом стояло по два человека от всех боевых частей и с упоением вязали морские узлы. Естественно – на скорость и естественно, чтоб качество должное наличествовало. Даром, что времена парусников, вместе с насущной необходимостью данного умения, канули в Лету - традиция осталась. Лелеялась. Почему-то упрямо продолжалось считаться, что и в век повальной электроники, моряк все равно обязан был знать эти булиньные, гафельные, шкотовые и многочисленные прочие хитросплетения. Хотя, справедливости ради – специальные занятия по обучению «концевым мудростям», в планах боевой и политической – не значились никогда. Отсюда выходило - освоение обязано было быть, как бы само собой разумеющимся… Как «машкой» орудовать, к примеру.
Так, или иначе – главный идеолог корабля знал, что творил… Вокруг соревнующихся колыхалась завидная толпа из яростно болеющих за своих. Сочувствующих и просто убивающих время. Потому конкурсанты старались очень. Пытаясь укротить упрямые в неприученных руках концы, кто-то от усердия высовывал язык, кто – нещадно потел, а кто, полагаясь на проверенную годами действенность оного – откровенно помогал себе соленым матерком. Отслеживал процесс, конечно же, сам боцман Мунаев. Выглядел он важно-интеллигентно, был при полном параде – с парой медалек на груди и кортике. Оттого верно, чинно обходя столы, даже говорил иначе, чем обычно, почти на «Вы». Правда, когда узревал откровенное головотяпство, без напряга особого, спроваживал интеллигентность «куда подальше». Временно. И на весь рейд гремел его голос, в привычных интонациях и выражениях.
- Ну что ты… Ну что ты творишь, раскудрит твою, … огоном на пал! Ну что ты делаешь, мудак малосольный?! И кто же тебе так показывал «прямой штык» вязать? Это ж «концы»! Концы!!! А не веревки бельевые, какие, у бабушки на балконе… Они ласку требуют… Ласку! И ума! Что, мама с папой доделать его не сподобились?
Как правило, отгавкиваться, никто не смел. Было чревато… Наоборот, стараясь вникнуть в суть ошибки, добросовестно морщил лоб: «Мол, имеются мозги, товарищ мичман, поднапрягу только малость». На что реакция Мунаева была непредсказуемой. Мог похвалить. Но чаще вновь соскальзывал на пространную речь.
- Ну, и что ты мне рожу медузью скорчил? Тьфу, с детства не люблю эту тварь сопливую. Мозгой, говорю, шевели. И нежно, нежно. Ты морской «конец» уважать обязан! Коль на Флот российский призвали, дурака. А не только свой исключительно, якорь тебе в клюз!
По итогам соревнований победили боцмана. Может, и заслужено – кому еще стричь лавры в этом, сугубо профессиональном деле. Только все равно, обиженные пристрастным судейством, апеллировать не отважились. Дабы не узнать от боцмана, о себе, много нюансов, о которых ранее даже не подозревали. Впрочем, и время поджимало – комкать план мероприятий, было еще более опасным занятием. Почти поползновением на корабельный бунт.
Столы спешно срубили. А на ют, вдохновленные победой боцманята, вытащили приличный шмат новенького каната, перехваченного точно посредине красной тряпицей-марочкой. Ежели шлюпочные гонки обозвать главным блюдом любого праздника на Флоте, то «перетягивание каната» вполне претендовало на ранг «любимого десерта». Вот уж воистину – забава… Родилась на Флоте, без сомнения. Но позже с успехом распространилась всюду – от пионерлагерей начиная и санаториями для пенсионеров, наверно, заканчивая. Когда возникла? Мне и сейчас кажется, что вместе с изобретением этого самого каната. Особо напрягать извилины не пришлось – суть непритязательная, а успех был гарантирован самою человеческой натурой. Как бы ее потом не облагораживали «высоким штилем» - была, есть и будет зиждиться на неуемном желании вытянуть для себя любимого, поболее. Пусть – канат обыкновенный, но представить себе, что это вязка сосисок, к примеру – не сложно. Отсюда – раж особенный, а вкус победы - упоительный. Даже ежели пуп надорвать придется и жилы в клочья превратить.
Но, к событиям непосредственно… И, чуток о технологии забавы. Вряд ли ошибусь, когда скажу, что на каждом корабле имелась своя команда перетягивальщиков. Крейсер ли флагманский, или буксир захудалый – без разницы. Традиция, штука серьезная! Количественно, состав оговаривался всякий раз по-разному. А вот качественно, он всюду формировался примерно одинаково, по стандартному разумению тех, кто был ответственен за «единоборство». Ослиное упрямство требовалось иметь всем членам команды. Наглость – тоже. Импульсивность, на грани холерической, ежели у пары-тройки будет наличествовать, уже хорошо. Они, как червяк в заднице, не позволят остальным быть вяловатыми. Однако существовал еще один момент, в подборе кадров. Можно сказать – основополагающий. В каждой команде, чтобы не облажаться на первых же секундах, просто обязан был быть эдакий увалень на центнер с гаком. Жир ли его составлял, мышцы ли, разница была не принципиальной – главное вес! Гиганта ставили последним, предварительно обвязав канатом на поясе. Упираться он был обязан тоже, но больше, проявлять в лучшем виде щедро данное природой – быть недвижимой колодой. Оттого, у кого колода оказывалась натуральнее, тот, как правило, и выигрывал.
Одна беда – Гаргантюа, на манер тараканов, плодиться и водиться не могут. В масштабах экипажа еще можно было сыскать самородка. А вот во внутрикорабельных соревнованиях, с «колодами» было туговато. Потому чисто по БЧ делиться не удавалось – пропадала зрелищность. Приходилось так – маслопупы и все остальные. То бишь – «пассажиры». Зрительский ажиотаж, произраставший, в том числе и на почве далеко не пылкой любви друг к другу, принципиально, был обеспечен. Хотя и исход предрешен. Дело в том, что с некоторых пор, точнее – с предпоследнего прихода молодого пополнения, маслопупы стали побеждать всегда. Да и как было не побеждать им, имея в наличие «секретное оружие» - восьмипудовое и двухметроворостое чудо, рожденное в каракалпакских степях. Оттого черное, как головешка, даром, что состояло в штате кочегара. И это тоже работало на маслопупов – факт устрашающий и вызывающий у противника невольную слабость в коленках.
Меж тем с левого шкафута, от камбуза, все отчетливее потягивало жареной рыбой. Венец дня приближался неминуемо. Что радовало куда более остальных прелестей праздника. Так что когда подоспела приятная команда, слюны во рту набралось – хоть кита переваривай. Сам обед прошел, как и предполагалось – «крабов» румяная спинка минтая прельстила мало, перекочевав почти в неприкосновенности действительно страждущим. Оттого в свободное время, объявленное после, мы вошли благодушные, как комары, коим выпала шара обнаружить в лесу заблудившегося нудиста. Выползли на бак перекурить – и калории, и впечатления за полдня.
Там было – не протолкнуться. Салаги блаженствовали строго за волнорезом. На волнорезе, как на диванах, в позах пресыщенных патрициев, предавались отдохновению крабы. Те, кто заслугами чуть пониже, отирались близ и тоже, старались соответствовать моменту. В меру снисходительности, конечно, истинных хозяев положения. Впрочем, никто никого особо не прихватывал и не демонстрировал возможности непомерной власти. Что мне даже взбрендило сдуру: «Как ежели б вдруг, коммунизм наступил, блин!» Тот, о благах которого столько талдычили на политзанятиях, потому – вожделенный без скепсиса, где человек человеку, хотелось верить очень, действительно – друг, товарищ и брат!
В общем – праздник складывался неплохо. Правда, куда канонически соответствуя смыслу понятия, он вершился на берегу. Даже буйствовал. Вызывая в нас плохо скрываемую зависть. Оттуда долетали звуки музыки, а невооруженным глазом, в пестром муравейнике, заполонившим холм можно было различить и отдельные парочки. Гуляющие просто, поедающие мороженное… Флиртующие, конечно – молодость ведь! Каждый из нас, как верно застоявшийся жеребец глядит на завидную кобылу в чужом стойле, косился на этот праздник жизни. Вздыхал, яростней затягивался папироской. Возможно, тайно строил фантазии. Но, что делать – реалии приходилось принимать такими, какими они существовали в природе. Впрочем, попытаться подкорректировать их, было бы не самым худшим.
И вскоре, идея завитала в воздухе. А еще спустя минуту, получила озвучку устами нашего технаря и аналитика – Хакима.
- Сань, у тебя ж визиры в заведовании имеются… Позырить можно… Потихоря, конечно… А?
Идейка, будто лекало наложилась на мою собственную мысль, мучившую давненько. В самом деле – иметь в хозяйстве классную оптику и отказать себе в удовольствии в 12 крат приблизить праздник? Не хватало малого – толчка со стороны. Он явился… И…, какое там, думы о возможных последствиях, может и жестких даже – они мигом выпали в осадок. Бодро, и откровенно смакуя, что подфартило вдруг стать центром внимания, я скомандовал:
- Так что же сопли жуем… Вперед!
Физиономии корешков замаслились от предвкушения скорого удовольствия. И от моей решительности, конечно. Что добавило бальзама мне на душу. Разомлев в чувствах, даже успел мельком, и как бы наново взглянуть на себя со стороны. Оно понятно – радары и прочая электроника – прекрасно. Да только оптика, как встарь, так и ныне, позволяла лицезреть жизнь во всех, приличествующих ей красках. А весомой частью ее на корабле, совсем не в шутку, заведовал именно я. Стало приятно до нескромности.
Многочисленные трапы мы преодолели вдохновенно… На едином дыхании. Однако, оказавшись на визирной площадке, запыхавшиеся, вынуждены были констатировать факт. Немудреный, но весомый, как двухпудовая гиря – ушлые на Флоте имелись и кроме нас! Калина с Устьянцем с успехом и по всему, не один час уже, превращали нашу идейку в практикум. Оба визира трудились без простоев, а отбоя от желающих поглазеть на берег не предвиделось. Кстати сигнальцы тоже, под напором жаждущих зрелищ, сдавали все имеющиеся бинокли в безвозмездную аренду. Но, что удивительно, прибытие конкурентов, на все ж считанные окуляры, не было воспринято ни рыком, ни иным недовольством. Наоборот, влиться в процесс потребления визуальных радостей оказалось просто. Верно потому, что хотя цветистых комментариев итак хватало, от «новеньких» ожидалось внесение свежих красок во всеобщую палитру ощущений. Ведь человек хоть и «венец творенья», но существо – общественное. Ожидания не подвели.
- Ё-моё! – охнул всегда сдержанный Антоха, едва глянув на холм. – Ты глянь, глянь, да там танцы натуральные!
- Шейк выламывают, точно. Эх, мать моя - женщина…, - внес лепту я, когда подошла очередь.
- А кадров, кадров сколько…, - едва не задохнулся в нахлынувшем вдруг почти экстазе, Хаким.
«Кадрами» тогда именовали тех же, кого сейчас куда циничнее – «тёлками», «мочалками» и прочей непотребностью – особ противоположного пола. Еще у нас было – «чувиха». Только это чаще, когда кадра уже обреталась в статусе законной возлюбленной конкретного чувака. Тема животрепещущая, что говорить… А тут вдобавок, с берега донесло знакомые до боли ритмы. Что еще недавно, на гражданке, при наличии рядом прелестной особы, непременно вызывали эрекцию. Тогда, на визирной площадке получилось – как наждаком по распаренным ностальгией душам…
«…Остановите музыку, остановите музыку…
Прошу вас я, прошу вас я –
С другим танцует девушка моя-а-а…»
Ощутили, будто внутри где-то, стало противно першить. До слезливости буквально – того и гляди, из глаз закапает. Но – общество… Более того - сугубо мужское, от своры мало отличимое. В нем – слабость казать не моги! А уж сопли разводить, с сантиментами… Потому не сговариваясь, выплеснули напряг в комментариях, пропитывая их скепсисом насквозь.
- Глянь, глянь, вон матросик… Что выделывает… А сам, небось, море только в детстве и видел, да и то – в собственных пелёнках.
- А брючата на нём, глянь какие.
- Шаровары бульбовские… Хоть бы постеснялся, перед бабами то, в таких заруливать.
- Флот позорит, щегол!
- А кадра у него – ничего… Сисястая.
- Как Буренка у моей бабки! И дура полная – видно, без визира даже.
- Ну и хрен ей на плечи. Мне что, беседы о политике с ней разводить? Под мышками разок нюхнуть бы, и то шара… Забыл уж как пахнет.
- А ты у меня нюхни. Думаю, разница небольшая будет.
- Не-е-е, робя, пусть у Потапа лучше… Там смаку погуще, наверное.
- А ты что, пробовал?
- Корефаны, а «под ножкой» - никто не желает?
Смех, похожий на ржание застоявшихся жеребцов… Сальности, вперемешку с доморощенными заумностями - дикими пчелами роились над площадкой. Кто-то узревал на берегу колышущиеся кустики, яркое пятно платья – всего-то... Следом включалась буйная фантазия, с подетальным разбором происходящего там. Как нам хотелось, естественно. И вновь удивительно – языками то мы мололи без устали, а вот дрожи в коленках, обязанной просто быть при виде прекрасных созданий, как-то не ощущалось. Видать, наш начальник медсанчасти не зря ел свой хлеб, и брома у него в загашниках имелось в избытке.
- Эх, щас бы СВП развернуть… Там дальномер тридцатишестисильный…, - мечтательно вздохнул кто-то.
- Ага, Кохан тебе развернет… До ДМБ, как на бабу глянешь, так пупырями до задницы покрываться будешь! – урезонил мечтателя Калина.
- На параде же, не положено, - возник еще один серьезный резон.
- Ты б еще пушки на берег развернул… Там тоже кстати, на прицелах оптика не хилая.
- Эх, а жаль!
Ну а время летело незаметно. Оказалось, что и праздничный день, как любой другой, подчинен его законам. Наступившие сумерки стали тому неопровержимым доказательством. На кораблях зажгли иллюминацию. Под стать ей, разноцветными огнями, отражаясь в воде многократно, расцвел и парадный пирс. Наблюдать чужие радости стало сложнее. На щедро освещенных участках холма ничего интересного не происходило, а темноту – всегдашнего друга молодежи – оптика не осиливала. К тому же, под спудом эмоций, навалилась усталость. Не знаю, как кто, а я стал желать о единственном – поскорее завалиться в коечку. Однако многое говорило о том, что торжество для нас, грозило затянуться еще надолго.




ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПРАЗДНИКУ,

ИЛИ – ВЗАМЕН АБСТИНЕНЦИИ

Праздник продолжался. Правда, ужин, подоспевший вскорости, изысками уже похвастать не мог – ни тебе жареного минтая, ни соленых помидоров даже, лишь родная, до скрежета зубовного, перловка. Может, чуть подлива к ней получилась понаваристее. Но опять, исключительно потому, что крабы предпочли напитаться припасенным спецпайком. После - объявили демонстрацию кинофильма. За неимением специального помещения, кино у нас казали в 5-ом кубрике – маслопуповской епархии. В одной из шхер, самой большой, но все равно – мало походившей на кинозал. Однако страждущих приобщиться к «великому из искусств», всегда набивалось изрядно. Устраивались – кому как повезет – гроздья стриженных голов свисали с коечек, торчали над рундуками. Даже узкий проход оказывался сплошь заваленным расслабленными телами. Но роптать на неудобства, никому в эти головы даже не приходило. С первыми кадрами на простыне, возникало ощущение всеобщего братства. А когда допотопный шестнадцатимиллиметровый аппарат рвал пленку, орали слажено и не глядя на выслугу лет:
- Сапо-о-ожник!!!
Я был одним из немногих, кто полностью игнорировал данное мероприятие. Тупо, но с завидным постоянством, с самого начала службы на корабле, причем. И хоть на гражданке числился в заядлых киношниках, тут, сам не знаю, что нашло. Может и бзык просто, но факт остается фактом – все три года фильмы не смотрел! Кстати, не многое потерял – в основном демонстрировали залежалое старье, виденное не единожды, в куда лучших условиях. Как правило, использовал эти полтора часа абсолютной воли, чтобы уединиться где-нибудь – в ЗИПовой, чаще, ежели зимой. А летом, то и на визирной площадке было комфортно вполне. Читал письма из дома. И от той, единственной, как тогда думалось. Более никогда потом не испытывал подобной дрожи в руках, когда вскрывал конверт. Приятность казалась несравнимо большей, нежели если б лицезрел чужие страсти на самопальном экране. Да еще промеж навостренных ушей десятков сослуживцев.
Должное кинематографу отдал позже, когда уволился подчистую – едва сошел с корабля, первым делом помчался в местный кинотеатр. Тогда они, даже в таких провинциальных дебрях, были приличными. Рисковал опоздать на самолет до Хабаровска, но фильм – «Женщина, которая поет», с блистательной Аллой Пугачевой – досмотрел до самых последних титров.
Вот так! И вновь, к реалиям остатков того, праздничного дня… В очередной раз проигнорировав мероприятие по воспитанию в нас чувства прекрасного посредством узкопленочного киноаппарата, я устроился за фальшбортами визирной площадки. Послужив сполна во благо днем, она пустовала. Было тихо. Лишь ветерок с моря с ленцой поигрывал флагом на мачте. На мостике одиноко маячила фигура сигнальщика. Но вахтенного офицера не наблюдалось – видно предавался отдохновению в ходовой рубке. Я достал письма – их пришло накануне аж четыре штуки! Оттого уже заранее обрел массу «удовольствия», получая корреспонденцию в руки. От традиционных щелчков по носу – одним конвертом еще терпимо, четырьмя – было чувствительнее. Прочел неспешно, смакуя каждую строчку. Благо иллюминация позволяла не напрягать глаз. Как будто побывал в раскаленных степях малой родины. Время от времени, невольно косился на огни парадного пирса. Получалось классно – не хуже путешествия в пространстве. И во времени, наверное… В результате чего констатировал, что не смотря на ноющие мышцы и саднящие от гребли ладони, по совокупности если, ощущения ото дня, сложились не самые худшие. Грянувший салют и вовсе взбодрил, умаслил душу радостным многоцветьем. Жизнь показалась просто прекрасной, а издержки салажьего бытия – несущественными.
Меж тем топот ног по металлу палубы внизу возвестил, что фильм завершился. Спрятав письма и скомкав эйфорию, подчиняясь выработанному уже инстинкту, безропотно поплелся на правый шкафут – праздник праздником, а штатную приборку никто не отменял. Затем попив вечерний чай, отправились на вечернюю поверку. Тоже – штука штатная, но здесь на рейде, выглядела действом нерациональным. Ежели только с целью определить – не взбрендило ли кому в башку, вплавь рвануть в самоход? И вроде далее должно было прозвучать вожделенное всегда, по первому году службы: «Отбой!». Инстинкт, пресыщенного радостями организма, взывал к тому настоятельно… Однако команды не последовало.
Нет, кто желал, мог безнаказанно прикорнуть на рундуках. Только в воздухе будто витало нечто, не благоволившее к расслабухе. Что именно? Приставать с расспросами к старослужащим было чревато. К таким всезнайкам, как Калина – не солидно. Решил понаблюдать за офицерами. Они, в большинстве своем, пребывали в сосредоточении. И лишь глаза выдавали нетерпение. Однако ни то, ни другое ничего не объясняло, а при наличии фантазии, можно было прилепить к чему угодно. Благо, ближе к полуночи, прояснение явилось само – покоробив аспидную, чуть подсеребренную Луной, гладь бухты, из-за ближнего мыса вынырнули буксиры.
- Все, кранты празднику – щас авралить будем… И, до дому, до хаты! – авторитетно изрек Калина.
От безделья и ввиду невозможности отдать себя во власть Морфея, мы дымили на баке. Что греха таить, завидев буксиры, ощутили толику разочарования – типа: ждали, ждали, а истинное веселье вроде, как и мимо прошло. Только забот лишних по горло наелись уже, и еще предстояло. Правда одновременно с тяжким вздохом пришло и облегченье – наконец-то! Возможность вновь окунуться в обрыдлые будни показалась благом. Пусть они были не всегда радостными, зато достаточно предсказуемыми.
Ревуны рассыпали над тихим рейдом звуки аврала – фарватер залива требовалось освобождать. С бочек снялись споро. А вот обратный путь, по ощущениям, занял как будто времени поболее. Верно оттого, что спать хотелось до жути. И еще отметил себе – железо привычного пирса показалось столь родным, словно прибыли из кругосветки. Повеселели и офицеры. Зашутковали. Сосредоточенность и напряжное ожидание в глазах, сменилось предвкушением – похоже, благополучно канувший в Лету День Флота, для них начинался только-только. Уж не знаю, какими принципами руководствовалось начальство в этот раз, но едва завели швартовы и подали трапы, в дивизионе начался массовый сход. Офицеры спешили к домашнему очагу, где наверняка их ждали за накрытыми столами.
Дежурным по нашему кораблю был оставлен командир БЧ-1 – лейтенант Желточенко. Скорее всего, данное «счастье» досталось ему вне очереди, так как бравый штурман числился еще и в упертых холостяках. Впрочем, женоненавистником не был, наоборот – самцом успел зарекомендовать себя, на зависть многим. Что легенды ходили по гарнизону, одна другой забористее. А тут, получалось – незавидная участь выпала? Вряд ли! По всему, лейтенант имел в кармане договоренность с кэпом, за уступку – наверстать упущенное после. А уж в том, что с толком это сделает, можно было не сомневаться.
Местные матроны, фигуристые и не очень, липли к штурману, будто ракушки к днищу. Видать, шарм и обаяние имел он, классическому Донжуану не уступят. Впрочем, и службу Желточенко нес, как-то отлично от некоторых ярых службистов – никогда не дурковал. Что объяснимо, верно – ведь являл собой элиту Флота. Потому знал и ценил, что первично на нем должно быть, где спуску давать нельзя, а на что можно было и сквозь пальцы глянуть. Вот и в ту ночь не стал надоедать въедливыми инспекциями по кубрикам. К вящей радости крабовского сословия, у которого насчет остатков послепраздничной ночи, так же имелись планы. Так сказать - по возмещению моральных издержек от парадов, гонок и прочих показушных штук.
Делалось это испытанным русским способом, лишь чуть адаптированным к флотским условиям. Заранее по укромным шхерам ставили бражку. Немудреную – черный хлеб и сэкономленный на салагах сахар. Посуда – все, что мало-мальски подойти было способно. Однако более всего ценились футляры от радиобуев – цилиндр, точь-в-точь в каких чертежники ватманы носят. Вместимость их была приличной, но главное, замок-защелка надежно удерживал крышку до часа «Ч». Давая возможность бурде благополучно перебродить и не выдать доморощенных винокуров специфическим амбре.
Салагам, подобная перспектива «возрадоваться» и скинуть напряг, не светила ни коим образом. Лишь даровалась на ночь целую, вольница. Хоть и полная, но варианты ее получались на практике мизерными – хочешь, дрыхни без задних ног, а хочешь – глазищи лупи до самого подъема. Проводив Кохана и иже с ним на «мальчишник», мы не преминули воспользоваться первым. Только не смотря на усталость, что-то не позволяло провалиться в бездну сна. Что? Скорее всего, спуд впечатлений, реанимировавший в памяти похождения на гражданке. Нет, алкашами мы не были, но портвешок по кругу, являлся обязательным атрибутом любых праздников. Даже – революционных. Вот и тогда, в матросской шкуре проснулся нормальный мужик - затребовал.
Не сговариваясь, соскочили с коечек. Сели на рундуки. Молча, лишь глазами друг на друга. И то недолго - общее желание быстро перетекло в практическую область. Появилась кружка… А к ней, из рундучков – все, что имелось там в наличие… Классический «Тройной», «Шипр» - кстати ни чем не хуже - и даже фривольные «Жасмин» с «Ландышем». Никто никогда до того не пробовал. Но авторитетные советы возникли. Как же… Бросили в кружку сгоревшие спички, сунули газетную полоску, разбавили водой. И молочно-белая жидкость пошла по кругу. Что называется – как встарь и за милую душу! Ввиду несерьезности количества, не обещая наутро жестокой абстиненции, лишь наверняка – ароматные ветры.
- С Днем Флота, корефаны!
- Семь футов под килем!
- За тех, кто в море!
- Дай Бог не последнюю…
Съестного в кубриках было всегда – с собачьим нюхом не сыскать… Не положено крыс подкармливать! Только беда ли - закусили рукавом. Теперь можно было и поспать всласть. Ведь утро вряд ли задержалось бы наступить. Оно и наступило точно в срок. Для нас – в 6-00. Обычное и, как однояйцовый собрат, похожее на другие. Словно и не было вчера отступления от правил. Только одно напоминало – сигнальщики снимали тросы, сворачивали флаги и шхерили свое хозяйство до следующего года.
Как всегда вышли на приборку. Натаскавшись «машку» вдоволь, выстроились на «подъем флага». Тогда то и выяснилось, что большая часть офицеров успела вернуться на борт. По их лицам было заметно, что недавние, строго считанные часы они провели весело. И сейчас кое-кому рассольчику было бы в самый раз, да отлежаться малехо на цивильном диванчике… Но служба – времени на опохмелку и отходняк она не предполагает. Организму тошно, а стой и козыряй, как положено! Весь протест несправедливости – пасмурностью на физиономиях отпечатан. Не в пример нашим, кстати. Что логично – наши погончики, даже с серьезными лычками – было явлением временным, и потерпеть три года было можно. Их же, со звездочками, до седых волос, почитай прикрепленные – ни стряхнуть, ни игнорировать. Впрочем, по той же причине и амбре из наших ртов – бражно-жасминное – кардинально отличалось от их дыхания, надо думать – выдержанно-конъячного. Что ж – кесарю кесарево, а нас более устраивало, когда – по барабану.
Кэп на построении отсутствовал. Видать, не пример другим, удалось выклянчить у дивизионного начальства сходную на поболее. В остальном, как всегда, инструктажем на грядущий день разруливал старпом, старший лейтенант Мармышев. Мужик интересный и удивительно сочетавший в себе качества напыщенного сибарита с простецкостью портового забулдыги. Шуткануть мог запросто. Трехэтажным присыпав, действительно имевшую место быть, совсем нешуточную начитанность. Проблема у кого возникала? Решит! Легко и не гнушаясь, что первогодок перед ним. Но не переусердствуй тут и палец в рот не пытайся положить, заумностями и пустого пафоса ради... Откусит, не поморщится. Выплюнет. А тебе улыбнется, интеллигентно так… Поджав пунцово-пухлые губы сознательного гедониста. «Мол, сам брат виноват – лишку в оборзелости дал. Извиняй». Почему гедониста, да еще сознательного? Да потому что Мармышев, даже свою тесную каютку умудрился обустроить никак не хуже будуара арабского шейха. Только кальяна не хватало… А может и наличествовал даже – кто знает.
Меж тем флаг подняли, инструктаж выслушали. И разбежались сайгаками по боевым постам – осматривать и проворачивать оружие и технические средства. Дабы не заржавели ненароком. Следом в распорядке дня значились политзанятия. Мы, молодежь, любили их очень. И не потому вовсе, что тяга к политике и идеологии одолевала, или - по причине комсомольской сверхсознательности. Просто воспринимали, как одну из форм разрешенного отдохновения. В самом деле – сиди себе чистенький, слушай вполуха, что речет «бычок» и записывай, ежели требуется в тетрадке. Что-либо типа: «Империализм – источник войн!» Не напряжно. А то, что лабуда гольная, о том, во-первых, не задумывалось как-то. Во-вторых, все же воспитаны и вскормлены были в среде, где подобное, как сироп к газированной воде, прилагалось обязательно.
Политзанятия проводились по боевым частям. Как правило, вели их «бычки». А когда им недосуг было, толкать агитпоезд в светлое будущее, перепоручалось старшинам. Вот и в тот день, честь изложить нам нюансы непростых международных отношений, возложили на могучие плечи Валеры Коханова. А Кохан обожал всякие степени доверия. Потому взялся за просветительство рьяно. Хотя и без методических изысков – посадил Антоху читать с выражением статью из «Красной звезды», а остальных обязал записывать ее слово в слово. Что-то о взаимоотношениях с Китаем. Соседом нашим ближайшим. Только беда, мозги наши, по молодости лет видимо, вникать в суть никак не желали. Нет, ручками по бумаге мы водили исправно, на деле же – механически. И экономно, безжалостно сокращая слова. Прослужили всего ничего, однако уже успели познать, что за исписанные тома, орденов никто не выдаст.
Ясен расклад, что столь важным процессом в целом, на кораблях и в частях руководили замполиты. А наш лейтенант Климашевский не просто руководил – отслеживал ситуацию системно и в оба глаза. И ведь не от природной стервозности и злобы на всех и вся, приобретенной позже – похоже всерьез верил в оптимистический коктейль из бравых рапортов и благих желаний. Что щедро лили с высоких трибун и печатали в передовицах. Даже последствия вчерашнего схода не были способны притупить его классового чутья и большевистского рвения. А ведь выпить был не дурак, совсем не дурак. По причине, прежде всего, вселенской несправедливости к собственной персоне, бескорыстно отдавшей Флоту и партии всю себя, до последнего чиха. Если каюта старпома являла собой апартаменты шейха, то замполитовская вполне могла бы сойти за филиал «красного уголка».
К нам в кубрик Климашевский впорхнул эдаким чертиком из табакерки. Как всегда, впрочем, демонстрируя честную спонтанность. Хотя не исключено, что до того, с минуту-две подслушав сверху, уже оценил обстановку досконально. Властным жестом он остановил «Смир-рна!» и должный быть после доклад Кохана. Обшарил тренированным глазом пространство – вроде ничего, подрывающего престиж политучебы не обнаружил. Но не расслабился.
- Хорошо, хорошо, так, конспекты… Хорошо, - процедил одними губами, никогда не расплывающимися в улыбке. – А тема важная, очень важная… Кстати, вопросы имеются?
- Имеются.
Вдруг раздалось от нашего стола. К вящему неудовольствию Валеры Коханова. Он буквально просверлил взглядом Хакима. Но Климашевский неудовольствия не выказал. Наоборот – приосанился, поскольку до самозабвения обожал, когда возникала нужда в нем. Что по вольной воле случалось редко.
- Ну-с, слушаю вас внимательно, матрос Холназаров.
- Я о Китае…, - начал тот, по привычке легко изыскивая заумности. – Вот в статье этой несколько раз повторяется, что он для нас сейчас враг номер один! Не Америка, которая ввергла Советский Союз в гонку вооружений, изнуряющую экономику. Которая имеет на Тихом океане могучий флот. Не мир империализма, в общем, а именно Китай…
- Так, так, слушаю внимательно.
Замполит стал походить на магнитофон, будто впрямь записывал вопрос на магнитную ленту внутри себя, боясь пропустить даже запятую. А из глубин стальных глаз уже выползало наружу предвкушение удовольствия от своего грядущего ответа.
Ничтоже сумняшеся, Хаким продолжил.
- А ведь дружили когда-то с Китаем… Еще пели даже: «Братья китайцы, мы с вами…» - мне отец рассказывал.
Мы раззявили рты. Да что там мы… Впечатлился даже Кохан – служака до корней волос, он мигом определил, что на этом деле можно будет хапнуть толику водицы и на собственную мельницу. Сменив гнев на милость, он одарил питомца теперь отеческим взглядом. И Хакима растащило – важно почесав стриженую репку, он выдал на гора еще один умный пёрл.
- И потом, они ведь тоже, как и мы, строят светлое будущее – коммунизм. А как же тогда: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»?
Климашевский торжествовал. Но марку продолжал держать. Солидно откашлялся. Вопросил скромно.
- Все? Можно отвечать?
Впрочем, разрешения ему вряд ли требовалось – хоть рот заткни чопом, все равно нашел бы способ выдать знатную речугу. Его буквально распирало от нетерпения.
- Хороший вопрос. И требует обстоятельного ответа. Потому, думаю, будет не лишним немного истории. Итак, да будет вам известно, Китайская Народная Республика была образована в 1949 году. Советский Союз, разгромив милитаристскую Японию, а затем пагубный для Китая, режим Чан Кай Ши…
Замполита понесло. Фразы, щедро сдобренные деталями, не горохом, целыми стручками посыпались из его рта. Глаза приобрели неестественный блеск, внося свою лепту в дело убеждения нас. Ну а мы…, мы были не против. Писать не заставили, и то ладно. А слушать? Да пожалуйста и даже с умной рожей. Ведь многие уже в совершенстве постигли науку – дремать с открытыми глазами.
- Так вот, начиная с 1966 года руководство КПК, возглавляемое Мао Дзе Дуном встало на путь ревизии марксизма-ленинизма. Губительный путь, скажу я вам. Культурная революция, развернувшаяся в Китае следом…
Лекция вошла в стадию, когда, успев приноровиться, можно было слушать ее уже бесконечно. Или до обеда, как минимум. Однако не прокатило. Балясины трапа громыхнули и в кубрике объявился мичман Царегородцев, с повязкой дежурного на рукаве. На корабль он прибыл недавно. Потому авторитету его, требовалось еще расти и расти. К тому же, комплекцией его Господь обидел явно – щуплый, будто подросток, может потому, он не имел пиетета даже от нас, салаг. Тем не менее, лекторский раж Климашевского оказался прерванным. Вызверясь в меру – типа, интеллигент, как ни крути - замполит вопросительно воззрился на дежурного. Тот сперва покраснел сущей девицей, но при исполнении, все же взял себя в руки – объяснил свое несвоевременное появление.
- Товарищ лейтенант, велено отправить шлюпку за капитан-лейтенантом Степановым. Срочно!
- Какую еще шлюпку? – с трудом возвращаясь на грешную землю, не сразу сообразил Климашевский. – Политзанятия ведь идут!
- Не могу знать… Приказ комдива, - выдохнул Царегородцев и вновь покраснел.
Слово «комдив» произвело впечатление. К тому же и мы засуетились, ведь как раз и состояли в штате гребцов означенной шлюпки. Даром что мышцы болели после вчерашней гонки. Климашевский, наконец понял, что его ораторские усилия пошли прахом – махнул рукой и не скрывая раздражения направился к трапу. Но видать зуд прошел не совсем – с трапа озвучил концовку скомканной речи.
- А потом, населения в Китае – миллиард! Об этом забывать нельзя!
Только что нам теперь были какие-то китайцы. Хоть и размножающиеся, словно кролики. Спрятав конспекты, мы помчались на ростры, спускать шлюпку.



БОЕВОЕ ДЕЖУРСТВО –

ЭТО ВАМ, НЕ СЕМЕЧКИ ЛУЗГАТЬ!

Когда я говорю, что служил в Совгавани, то лукавлю малость. Нет, залив в самом деле носил название Советская Гавань и на его южном берегу действительно раскинулся одноименный городишко. Только воинскими частями он похвастать не мог. Имелся большой судоремонтный завод, доки – это да. Боевые же соединения квартировали в основном по поселкам. Их было множество, разбросано по периметру берега залива, к Северу. И разделяла некоторые часто, лишь скромная лесополоса. Монгохто, Майский, Заветы Ильича – и так до крайнего, на полуострове Менщикова. Наш дивизион стоял в Заветах, а кэп жил в Майском, что располагался в самой оконцовке залива, где в хорошую погоду даже дно просматривалось. Туда мы и погребли… Ни шатко, ни валко, а лишь в удовольствие. Насколько это, конечно, позволял Кохан, восседавший на руле и жутко любивший понукать.
Степанов ожидал на берегу. Бодрый и без явных признаков последствий праздника на круглом лице. Лишь небольшие мешки под глазами говорили о том, что день в кругу семьи был проведен им не впустую.
- Что на корабле? – спросил он Кохана, устраиваясь рядом на банке.
- А что может быть, товарищ командир – как всегда, полный порядок, - ответил главстаршина, для солидности пущей, выпячивая грудь колесом. – Подковываемся политически.
- Отподковывались, - усмехнулся Степанов.
Как-то промежду прочим сказал. Но Коханов понял его. Мы, конечно же – нет, опыта не хватило. Лишь мне припомнился разговор, подслушанный недавно на мостике, а уж версия по поводу, не заржавела.
- В море пойдем, - шепнул я Антохе.
Он загребал слева. То ли не расслышал, то ли не поверил – во всяком случае, промолчал. Зато сзади подал голос ушлый на слух и досужий до всяких новостей, Хаким.
- В море? Откуда знаешь, Сань?
Теперь вынужден был промолчать я. Ибо в упор наткнулся, на далеко не ласковый взгляд рулевого – Кохана. Впрочем, долго мучиться догадками нам не пришлось. Вскоре за хлюпким мысиком открылся вид на дивизион. А в нем, грандиозно дымя трубами, готовился к «бою и походу» наш сторожевик. Однако факт оживления в шлюпке не вызвал. Показалось несолидным трещать сорокой, по каждому подобному поводу – ведь как ни кидай, в том и была суть службы. Лишь сами по себе, вдруг загребли шибче. И только когда поднимали шлюпку на штатное место, дали волю давно зудевшим языкам.
- В море, наверное, пойдем, - бросил затравку Устьянец.
За Калиной не задержалось, воспользоваться столь идиотской констатацией очевидного.
- Ну и головастый же ты, Усть! Как медуза… Уж не брательник ее? Я б хрен догадался, - затрясся он в мелком, ехидном смехе.
Устьянец незлобиво огрызнулся. А Калина, отсмеявшись, на правах самого служилого, выдал авторитетную версию.
- Стрельб вроде не предвидится… Торпедами шмалять – тоже не катит, учебных не загружали… Выходит – просто прошвырнемся за боны и назад.
- На боевое дежурство идем, - сказал я.
В одночасье на рострах возникла тишина. Показалось, стало слышно, как корабельные трубы изрыгают в небо шматки копоти. Каждый, в меру личной информированности, занялся осмыслением услышанного. А откуда ей было взяться? Только из прочитанных книжек, ну – из фильмов. Не густо. На ум приходили одни ракетчики, почему-то. Сидящие в бункере глубоко под землей и следящие за пультом, мигающем сотней лампочек. Физиономии серьезные – шутить не моги! Потому что ответственность огромадная – голову сносит от одной мысли. Еще – атомная подлодка, лежащая в полной боевой готовности на грунте. Где-нибудь у берегов США. Шесть месяцев кряду. Но наш сторожевик и… боевое дежурство… Склеивалось с трудом. Тем не менее, комментарии вскорости возникли.
- Здорово, робя!
- Погуляем по морям. Может на юга сходим?
- Ага – на юга! Нашему корвету, до Владика дойти мазуты хрен хватит.
- Какие прогулки… Боевое дежурство - дело серьезное!
- Тревогами задолбают.
- Ну и что, лучше, чем у пирса торчать… Боевой корабль ведь… Не баржа какая…
- Месяц целый. Прикинь. Опупеем по волнам болтаться.
- Откуда знаешь?
- Так кэп в шлюпке сам сказал. Глухой что ли?
- Точно… И я слыхал.
Ясности комментарии не принесли. Да и не могли - всем, включая Калину, было по первой. Однако вдохновленные очень, поспешили скорее развязаться со шлюпкой. Сразу вывалили ее, укрепили «по ходовой», оградили сеткой, как положено. И разбежались по боевым постам. Еще необъявленное вступление в неведомое пока, но априори серьезное, как никогда не бывало, обязывало соответствовать уже.
Гаркнув заучено: «Прошу добро!» я взбежал на мостик. Напялив шлемофон на голову, застыл истуканом у приборов. Но глаза и уши, будто собственной жизнью стали жить – отслеживая каждое слово и каждое действие вокруг. Каплей Степанов был уже тут – привычно расположился в командирском креслице. Время от времени к нему подбегал секретчик. Совал прочесть шифровку и вновь убегал к себе в рубку. По сути ничего особенного не происходило. До поры, пока после прочтения очередной бумажки, кэпу не понадобилось соотнестись со штурманской.
- Желточенко, ну-ка, выдай мне расклад по квадрату ……, - буркнул Степанов в раструб латунного переговорника.
Ответом ему сперва стала непривычная тишина. Потом труба все же изрыгнула из себя нечто малоразборчиво-булькающее. Как если бы из штурманской, вдруг надумали пускать мыльные пузыри.
- Желточенко!!! Мать твою! Ты что там, соплями подавился? – взревел кэп и его, всегда потная лысина, залилась под пилоткой багрянцем.
На что труба, наконец-то, выдала вполне человеческое. Только почему-то голосом старшины команды штурманов.
- Товарищ командир, а лейтенанта Желточенко на борту нет…
- Как нет? – Степанов едва не подавился фразой. – Где-е-е? – большее он выговорить не смог.
- На сходе, - бесстрастно пробубнила труба.
- Кто дал «добро»? Мать вашу!
- Вы.
- Я???
Кэп дико завращал глазами. Следом, просто обязана была сотрясти воздух на мостике смачная тирада. В которой бы досталось сполна не только пропавшему штурману, но и всем его даже дальним родственникам. Однако Степанов лишь остервенело хлопнул себя по колену. Верно вспомнил, что впрямь, самолично выдал Желточенко «добро» на сход. В награду за внеочередное послепраздничное дежурство.
- М-да, втюрился, как щегол последний, - вздохнул кэп с усмешкой и тут же превратился в само действие. – Вахтенный, а ну – вестового сюда, шматом чтоб! Кто за Желточенко закрепленный по оповещению.
Вахтенный офицер потянулся к микрофону «громкой». Однако кэп яростно поскреб лысину и озвучил иное целеуказание. Предварив его житейским наблюдением из собственного холостяцкого опыта.
- Стоп, старлей… Этого котяру, дома наверняка хрен застанешь сейчас. Уж точно – на диване не дрыхнет в одиночестве гордом… Мичмана Божика сюда давай!
Мичман Божик старшинствовал в радиотехнической службе. Красавцем был писаным, но притом – холостяковал принципиально. Хотя на любовных нивах трудился регулярно и добросовестно. Правда особой дружбы на этой почве с Желточенко не водил – как и тот, предпочитал гулять «сам по себе». Однако и поселок Заветы Ильича не претендовал на конкуренцию ни с Лас-Вегасом, ни даже с Владивостоком. Все мало-мальски приличные и безотказные дамы здесь, и их будуары, соответственно, были учтены досконально. Не хуже баз потенциального врага на секретных картах.
Постановка задачи мичману много времени не заняла. Подойдя к исполнению творчески, Божик быстро справился с ней. Спустя каких то полчаса, штурман был доставлен на корабль в самом лучшем виде. В каком и обязан быть флотский офицер на сходе, аккурат после профессионального праздника. Естественно с учетом издержек той миссии, от которой его оторвали только что. В общем – имел изрядную помятость физиономии, притом, что глаза излучали блаженность, а рот то и дело норовил расползтись в улыбке. Коей верно улыбаются коты на исходе марта. Следовало думать – спермотоксикоз, в ближайшее время ему уже не грозил.
Степанов не стал юродствовать в нудных нотациях. На опытный глазок определил степень профпригодности подчиненного. Не усомнился, конечно. Но… командир все же… Значит власть выказать обязан – спросил строго.
- Зюйд от Норда способен то отличить?
- Как два пальца…, - жестом помог себе штурман.
- Ну, насчет двух пальцев – не сомневаюсь. Ладно, иди. Минут через сорок снимаемся и чтоб, как огурчик мне был!
- Есть! – картинно вытянулся во фрунт Желточенко. – Б-будем огурчиком!
Продолжая сиять улыбкой пресыщенного Сатира, он почти лихо развернулся. Сделал шаг – тоже, почти строевой. Когда кэп поинтересовался вслед.
- На Краснофлотской барствовал? Не у Верки ли?
- У Вероники Дмитриевны!
Съёрничал штурман, но в его тоне проскользнули жесткие нотки – мол, чины чинами, а баб касательно – тут все ровня. Степанова этот рыцарский жест тронул мало – вернее, никак.
- Жива еще? – произнес он и его глаза, может под спудом давних воспоминаний, замаслились.
- И даже хороша собой!
- Да ты что… Хотя, что ей сделается – не жизненно важным органом на хлеб зарабатывает. А эта штука инфарктам не подвержена, точно. Только ежели поистрется малехо с годами, так беда ли…
Желточенко напрягся, но Степанов был не расположен пикироваться на пустом месте. Пронзил его насмешливым взглядом и гаркнул, нарочито строго.
- Свободен! И смотри, чтоб огурцом!
- Не в Саргассово идем, - буркнул штурман.
Подмигнул мне, навострившему уши. Сбежал по трапу и исчез за дверью штурманской. А приготовление к походу продолжилось своим чередом. В скором времени благополучно отдали концы и, следуя рекомендациям штурмана, без проблем прошли сложным фарватером залива. Ну а за бонами, в широченном Татарском проливе, как мне казалось, прокладывать курс кораблю смог бы и не «огурчик» вовсе.
На переход в назначенный квадрат Японского моря, мы затратили оставшуюся часть дня и добрую половину ночи. Все это время кэп с мостик не сходил. Однако и активности не проявлял – просто подремывал в креслице. До тех пор, пока из штурманской не доложили о прибытии в расчетную точку. Степанов ожил тот час же, вскочил, обозрел пространство. Словно визуально пожелал убедиться в точности доклада. Справа по борту мелко колготились аспидно-серебристые волны, до горизонта и там почти сливаясь с ним. Слева, милях в двух мрачно темнело нечто похожее на скалы таинственного, по крайней мере - для меня, берега.
- Ладненько, - констатировал кэп, потирая руки. – Стоп машины!
Сыграли аврал. Тихий плеск воды нарушил лязг якорцепи отдаваемого якоря, и сторожевик послушно застыл среди блесток серебра, скудно разлитого вокруг ущербной Луной. Еще не улеглась авральная суета – ревуны сыграли «боевую тревогу». Кэп, приняв доклады от боевых частей, поспешил самолично в рубку секретной связи, для доклада начальству о готовности корабля заступить на боевое дежурство. А когда вернулся на мостик, здесь служебное рвение в соответствии с важностью момента, вовсю проявлял замполит Климашевский. Обычно Степанов не любил делить властные полномочия, с кем попало. Но на этот раз, проигнорировал покушение на его епархию и даже вроде обрадовался наличию под рукой нужного заместителя.
- Замполит, объяви народу задачу, у тебя это хорошо получается, - распорядился кэп. – Только подушевнее - боевое дежурство, мол, это вам, не семечки лузгать… Штука ответственная. Постоянная боевая готовность. Ну и далее тем же колером. Лады? А я пойду, покемарю. Надеюсь, до утра новых установок не будет.
Климашевский артачится не стал, да и смог бы вряд ли – любимое дело предложили. С печатью великой ответственности на челе, он потянулся к микрофону трансляции. Говорил долго и вдохновенно, на всем протяжении. Даже с надрывом в иных местах. Упомянул последний съезд партии… Отдал должное сложной международной обстановке в мире… Коснулся проблемы апартеида в Южной Африке… Оттуда без труда перескочил на личное – вспомнил матерей наших, нуждавшихся в защите от проклятых агрессоров-империалистов. И жен… Хотя эта категория, тоже жуть как страдавшая без надежного плеча воина, имелась в наличие даже не у каждого из офицеров экипажа. О нас, «народе» и говорить было нечего. В заключении, замполит сравнил боевое дежурство с высшей степенью высочайшего доверия. Доставшегося нам, скромным охранникам морских рубежей великого Отечества. Потому, мы обязаны были быть вдохновленными на честный ратный труд очень.
Кто б спорил… Только меня лично, куда более вдохновил, последовавший сразу после речи «отбой боевой тревоги». Сдав вахту Устьянцу, я поспешил в кубрик. В надежде, так же как кэп, хоть пару часиков поякшаться с Морфеем. На тесном правом крыле, у дверей штурманской рубки, буквально столкнулся с лейтенантом Желточенко. Склонившись над гирокомпасом, он «стрелял» ночным визиром, по одному ему известным точкам, уточняя место положения корабля. Под спудом ответственности, штурман был сосредоточен, но по-прежнему – за улыбкой в карман не лез. Вот и завидев меня, вновь подмигнул. Мне же показалось, что заговорщически. Ведь, как ни кидай – я был один из немногих, кто являлся непосредственным свидетелем его недавней проработки «на ковре» за любвеобилие. Потому расхорохорился непозволительно и, напустив солидности, поинтересовался.
- Что за земля, товарищ лейтенант?
- Земля? Сахалин, брат. А это, перед тобой – его юго-западная оконечность. Мыс Крильон. Мы обязаны стоять аккурат на его траверсе, - обстоятельно, без выпендрежа, пояснил штурман.
И опять подмигнул. Отчего счастливый несказанно, я и вовсе, что называется – берега попутал… Ляпнул.
- Что, попало от кэпа?
Однако Желточенко и не подумал отправлять зарвавшегося салагу на его исконное место. Оторвался от прибора, усмехнулся и ответил. Вспомнив, верно, свою реакцию на мостике вчера, что мужской разговор, впрямь - не может предполагать ни чинов, ни рангов. Поскольку учитывать то, равно как заниматься любовью в парадном мундире, со всеми анодированными лаврами, аксельбантами, звездами на погонах и кортиком в придачу.
- Такая наша планида, Гуров… Мужская! Сунул-вынул – полдела. А вот «ноги» вовремя не сделал – уже чревато. Не муж рогатый повяжет, так начальство. Тоже, завсегда гораздо на морализмы в чужом палисаде. Как будто сами, строго почкованием размножаются.
- А жениться если, не лучше? – сморозил я очередную глупость.
- Жениться? – лицо Желточенко вдруг стало хмурым. – Чтоб ты понимал в том, салага! – хотел, было продолжить еще резче и по праву, уж слишком я разухабился, но передумал, махнул рукой. – Лады, Гуров, мотай на ус, пока я жив, может и сгодится когда… Морскому офицеру жениться надо, пока на последнем курсе училища учится. Амбиций хоть и много, да мозги все – в головке умещаются. Потом, слишком много претензий к жизни возникает…, - штурман вздохнул, - Служить то, видишь, где получается – либо порт задрипанный, либо дыра, как наша. А дамочки в таких местах, существа особенные очень. В каком плане – сам понимаешь…
- Все что ли?
Я был зачарован и уже не следил, что несу – губкой впитывал, как казалось – жутко важную инфу. Что понятно – не часто выпадало вот так, запросто пообщаться с человеком знающим. И кроме – много выше стоящим от тебя на иерархической лестнице. Да и просто приятно было ощущать себя полноправно-полноценной особью. А не лишь карасем пестрожопым.
- Ну, не все, конечно… Скажем так – часть! Подавляющая. Специфика среды делает свое дело – известно, из моряка муж, как из корыта катер. А счастья хочется всем. Им, лучше, с кем посолиднее, конечно. С круизных лайнеров, или с торговых. Но и наш брат, на безрыбье, за милую душу прокатывает.
- Так я и говорю…
- Что, говоришь? Срастается редко. Любовь-морковь, это поначалу, бывает. А как в комнатенку обшарпанную в общаге приведешь, да сам через неделю на месяц в моря – воздыхания-пиететы сразу и заканчиваются. Задница об задницу – кто дальше. Ты по новой в поиск, и она – с тем же рвением. Молодость ведь, она свое требует. Только постепенно в привычку входит – независимость бдишь ревностнее. А может и лучше так – как переходящее знамя… Зато всегда, как новое. Оттого гордость, будто первым завоевал.
- Да, тяжко, - с рожей благодарно-понимающего слушателя, вздохнул я.
Чем подвиг лейтенанта продолжить. Видать, он и сам – давненько желал выговориться по животрепещущей, среди мужиков всегда, теме.
- Тяжко? Труба полная! Нет, по молодости, да с голодухи мысля довлеет, непременно ячейку общества сбацать. Потом пропадает напрочь. Жизнь, брат – штука суровая!
- Суровая, - поддакнул я, словно за плечами имел уже, как минимум – полвека.
От нежданно выпавшей беседы я совсем потерял и нюх, и чувство времени. Какое там спать… А надо было бы давненько отчалить. Ведь не заря, совсем не зря, на службе бытует примета: « Не желаешь проблем - держись подальше от начальства, поближе к камбузу». Пренебрег, за то и нарвался, познал вскорости на практике, что жизнь действительно – штука суровая. Ежели уши развешиваешь не там, где следует. В общем, прервав наше задушевное общение, с мостика послышалось призывно-настоятельное, голосом замполита.
- Рассыльный, ко мне!
Я машинально огляделся вокруг. Обычно рассыльный, по ходовой, торчал у трапа на мостик, именно здесь, на правом крыле. Однако его не наблюдалось в упор. Скорее всего кемарил где-нибудь в укромном месте. Опыт подсказал, что и мне пора было сматываться. Но не успел – Климашевский возник на трапе и не оставил никаких шансов.
- Гуров, как хорошо, что хоть ты здесь, - обрадовано воскликнул он. – Вечно этих рассыльных где-то носит… Бардак! Никакой дисциплины! И это на боевом дежурстве, когда каждый матрос должен проникнуться ответственностью…
Мне, застывшему столбиком, пришлось покорно впитать гроздья праведного гнева от первого и до того, пока замполит не выдохся. Что случалось с ним крайне редко. После чего было дано ответственное задание – слетать пулей в мичманский отсек и вызвать на главнокомандный начальника медсанчасти. Лихо козырнув, я помчался, той самой, веленой пулей. Но лишь скрылся с благодарных глаз начальства, скорость сбавил. А далее и вовсе поплелся вразвалочку. В голос смачно костеря и разгильдяя рассыльного, и гораздого на просьбы типа: «не в службу, а в дружбу», замполита и себя, конечно. Ведь если бы не дурацкое любопытство, мог уже блаженно дрыхнуть в кубрике, а не тащиться в мичманский отсек. Который, по корабельным меркам, располагался у черта на куличках – аж на юте.
Впрочем, известно – худо с добром, хоть и разнояйцевые особи, но все одно – двойняшки по жизни. Друг без дружки – никуда. Вот и моя печаль, вскорости легко обратилась в свою противоположность. Быстрый летний рассвет подкрался незаметно. Правда, солнце еще не выкатилось из-за Курил, однако его лучи уже осветили пространство. Осветили, и щедро раскрасили. Берег, в двух милях от нас, оказался совсем не угрюмым, как гляделся ночью. И не скальным. Был покрыт изумрудной зеленью сплошь, уходящей по крутому взгорку вверх. Джунгли, да и только. Внизу же, буйную, без вкраплений иных цветов, зелень, отделяла от лазурного моря удивительно желтая песчаная полоса. Она очень походила, на элитный пляж, что приходилось видеть, редко правда, на картинках из иностранных журналов. В общем, передо мной открылась такая красотища, что я невольно раззявил рот. Подобрел на порядок по отношению к нерадивому рассыльному. Забыл и про сон, и про важное задание, выданное мне внеурочно и не к удовольствию.
А тут еще – разглядел у берега в воде, странных существ. Их было множество. Одни качались на мелкой волне, лежа на спинке и с аппетитом что-то грызли, крепко удерживая его передними лапками. От других, на поверхности, виднелись только головы, удивительно походившие на собачьи. Только без ушей. Потом узнал, что это были каланы. А поедали они морских ежей и крабиков. Которых на мелководье, среди зарослей ламинарии было, что тараканов в квартире у алкаша – колонии целые. Кстати и морской капусты этой росло, как на опытных плантациях специализированного института. Удивительно? И я поначалу удивился. Только тоже после узнал – флора и фауна в этом кусочке Эдема, так вожделенная на кухнях наших восточных соседей, уцелела от ушлых браконьеров лишь потому, что входила в охраняемую погранцами зону.
Меж тем, с новым днем, боевое дежурство для нас обрело должные реалии. Нет, не настолько суровые, как мы, салаги, представили себе до того… Да и райские виды вокруг, просто обязаны были компенсировать любые тяготы. Однако реалии предполагали постоянную готовность и скрупулезную исполнительность. Вне зависимости от погоды, времени суток и настроения команды. Не скажу, что я знал их суть досконально, хоть и волею должности обретался на мостике почти безвылазно. Поступали шифровки – сторожевик снимался с якоря и принимался бороздить воды. Без разницы – штилевыми ли были они, волновались ли, а то бывало и бесновались изрядно. Чаще это были воды японского моря. Реже, уходили по проливу Лаперуза почти к Курилам. Там ожидали кого-нибудь в заданной точке – потом сопровождали, как правило, под покровом ночи. Подводные лодки. Но случалось и вполне гражданские суда – сухогрузы и прочее - верно, чем-то очень ценные государству.
Если флотские акустики обнаруживали вражеские происки рядом с нашими берегами – тоже, выходили на поиски… Когда подозревали в подобной наглости подлодку противника. И – попугать… Когда нарушителями значились надводные суда и суденышки. А то и просто, сутками, ложась с лага на лаг, априори демонстрировали, кому следовало, военно-морскую мощь Союза.
В общем – корсарская жизнь получалась – по всем параметрам. И радовало, что без дивизионного и прочего начальства в непосредственной близости, сама обстановка на борту, обрела несколько иные черты. Семейственности, что ли… И большего здравого смысла. Нет, флотский порядок и на боевом дежурстве никто не отменял – четыре раза в сутки приборка, как штык! Но стало ненужным суетиться излишне-показушно, драя медь и палубу, чтобы лишь понравилось товарищу, отягощенному регалиями. Может и заслуженно отягощенному… Только, на мой взгляд, неоправданно, когда мерилом считается принцип: «Я в свое время драил зубной щеткой шкафут, чтобы «как котовы яйца блестел!», и тебе положено! Целесообразность, все ж таки, куда более к лицу существу из породы Homo sapiens.
В ранге не секвестрированных полномочий – по рации указания, не в счет – изменился и кэп. Гляделся на все сто – и командиром экипажу, и отцом каждому отдельному матросу.
Ну а родным домом для нас стала причальная стенка в порту Корсакова. Жаль, что в нашем случае, дом выбирать было нельзя. Стенка в порту была очень уж неуютной. Во-первых – бетонная. Во-вторых – высоченная, предназначенная для громадин сухогрузов и рефрижераторов. Мало того, что на фоне их мы смотрелись пигмеями – пригодилось трап задирать чуть ли не на сорок пять градусов. По верху стенка была утыкана громадными чугунными палами, на которых будто свернувшиеся змеи, покоились огоны от причальных канатов. Дабы крысы не меняли места прописки, на каждый канат одевали металлические диски. Чуть поодаль, уродливыми журавлями-переростками ажурились портовые краны.
Здесь, в порту, мы пополняли запасы. Мазута, воды… Продуктов – тоже. Более всего из них, нам – салагам - по вкусу пришлись сухари. Их, в отличие от родной базы, доставляли навалом в тривиальных бумажных мешках. А собирали, верно, по местным кафешкам. Попадались белые, черные… Но на «ура» шли сотворенные из сдобных булочек – процесс выковыривания из них изюма, доставлял истинное удовольствие.
Касательно каплея Степанова, он и на боевом дежурстве не изменял себе. При первой же возможности схода с корабля – брился, гладился, одеколонился и исчезал. В неизвестном направлении, но якобы по делам сугубо служебным, потому – важным и неотложным. Может эти дела, и имели место порой… Только чаще после рандеву с «начальством», кэп возвращался с сардонической улыбкой на челе, плотоядно причмокивая губами. Явно натруженными где-то недавно, очень. Мы прекрасно понимали расклад и не осуждали. Наоборот, испытывали законную гордость, словно сами нацеловались до одури – ведь командир наш! Впрочем, и корысть наличествовала – послабления в незатейливом бытие, становились как бы – гарантированными. Оттого переживали всерьез, когда очередной поход кэпа, по каким либо причинам, срывался. Тогда приходилось собственной шкурой познавать факт влияния избыточного давления гормонов в молодом организме на его настроение. А в итоге и на настроение всех остальных, кто «ниже ростом» на корабле.
Однако вновь, непосредственно к боевому дежурству… Месяц пролетел – за вахтами, постоянными тревогами и авралами – глазом моргнуть не успели. Впечатлений набралось – по стриженую макушку. Теперь, в редкие часы ничегонеделанья, на баке, уже не просто дымили – делились ими, достаточно эмоционально. Стоило рот открыть любому из нашей братии, тут же возникала интересная тема для разговора. А то и для отчаянного спора. Одно то, что прошлись несколько раз ввиду берегов Японии, чего стоило…
Далековато было, правда… Но, голь на выдумки… - разглядели сквозь подручную оптику. Кому что требовалось и кого что больше интересовало. Одни – технари в основном – фонарели от вида легковушек. На родных просторах то, с этим добром тогда было жидковато – от «Жигулей» до жалкого «Запорожца» лишь. Ну и «Волга», как предмет несбыточной мечты для подавляющего большинства.
Когда шли ночью, поражала на японском берегу россыпь разноцветных огней. Жировали буржуи… Нашим городам, и столичным в том числе, подобная расцветка не снилась даже. Но скрежета зубовного от классовой ненависти мы не издавали. Глазели просто, вздыхали и почитали за счастье, когда в окуляре мелькнет представитель противоположного пола. Пусть японского… Оно и лучше! Прелести и возможности наших то были известны, как «Моральный кодекс строителя коммунизма». Потому к забугорным у нас в державе, завсегда пиетет огромный имелся. Будто у них и впрямь что-то между ног по иному было устроено. Наверное – пропаганда виновата – вдолбили по самые гланды: «Загнивающий капитализм! Падение нравственности!» Ну а с молодой фантазией, долго ли представиить на этом хилом стволе пышную крону? Нет! Раз падение нравственности – то с делом размножения у них, которое чаще, почему-то, называют любовью, обязано было быть запросто. Это и притягивало. Хотя слово «секс» тогда не употребляли - инстинкты работали исправно и без того. Не желая сдаваться заезженному, как сапожная щетка: «Человек человеку – друг, товарищ и брат»… С ними троими, по-прежнему как-то - хотелось не очень.
Но все проходит, пробежали и последние деньки боевого дежурства. Осталась одна единственная проводка атомохода через Лаперузу. Думали, надеялись, после того – здравствуй родная база! Не смотря на окружающие прелести и диковины, на вольницу, соскучились все же – что нормально, наверное, для моряка. И «радости» вроде те же там, но все одно – пирс и сопки вокруг уже свои, без изъяна. Кроме, дома ждала куча писем. А некоторые, допущенные к сходу по служебной надобности, уже стоили нехитрые планы. Однако всех, без исключения, ждал очередной сюрприз.




НА КУРИЛЫ БЕЗ КУРЕВА

Подлодку мы встретили в назначенной точке, у мыса Анива. Она была огромной, будто кит, которого с усердием и заботой откормили на специальной ферме. Так же, аспидно-черным, блестели ее мокрые борта-бока. И, не поверите, мне она показалась еще смертельно уставшей. Совсем как человек, недавно завершивший тяжелую работу. Может потому, что подводники шли с боевого дежурства, и мы это прекрасно знали. Кое, верно, с нашим было не сравнить. Хотя – служба, есть служба и всякая – почетна! Ее, как и маму – не выбирают. Лишь правят и желательно – честно.
Без проблем, чинно и, конечно, ночью, мы провели атомоход до Крильона. Тут, шедшая проливом в подводном положении, лодка вновь всплыла. Теперь можно было идти, кому куда потребно – нам в Совгавань, им, скорее всего – во Владивосток. Только вдруг, подводники засемафорили. Кэп первым среагировал на проблески. Полагая, что братья по оружию решили отблагодарить нас, дал команду сигнальщику.
- Глушенков, отбей им тоже – семь футов!
- Так они…, они вроде другое…, - помогая себе шевелением губ разбирать точки и тире, оторопело произнес старшина. – Они…, они вроде просят что-то…
Степанов, уже предвкушая скорую встречу с родными, незлобиво взъярился.
- Глушенков, ну что ты заладил: «вроде, не вроде…» Ты сигнальщик, или – хрен на блюде? Что просят? Что можно просить – у нас, по сравнению с их обеспечением, как у латыша…
- Хрен да душа! – поддакнул вахтенный офицер.
- Во, во, - буркнул кэп. - Читай, мать твою!
- Вроде – курево. Точно – курево! Говорят, кончились запасы за полгода.
Сам кэп не курил. Однако тут, сочувствие к страждущим проявил мгновенно, хоть и своеобразно.
- Оп-ля! – хлопнул он себя по ляжкам и сбацал короткую джигу. – У водяных уши, видать опухли. Что ж, подсобить коллегам – дело святое. Вахтенный, а ну, Климашевского сюда – это по его части. Сирых и нуждающихся ублажать.
Замполит на мостик явиться не замедлил. Задачу уяснил слету. После чего, глядя вдаль, будто уже видел там светлое будущее, основанное на взаимовыручке и уважении к себе подобным, схватился за микрофон трансляшки. Последовала пламенная речь, завершившаяся железным доводом, с точно выверенными вкраплениями панибратства.
- Братцы, все равно сейчас на базу пойдем! Надо проявить сознательность…
И мы проявили, чего уж там – щедро отдав все, что у кого имелось в загашниках. Хотя загашники не ломились вовсе – сами вахтили по морям уже давненько. Однако сообща набрали немало – две авоськи, более походившие на чехлы для танков. Доставили к атомоходу на шлюпке. Очень гордые возможностью проявить мужскую солидарность и нежданно выпавшей радостью, побыть малехо в шкуре спасителя. Приятной, когда особых усилий с тебя не просят. Подводники не подвели – показалось, возрадовались до беспамятства. Тут же принялись смолить, выскочив из отсеков на вольный воздух, похоже – всей командой. Только потом, задраившись, ушли в глубину.
А мы, пережив сладкие минуты причастности к чужому счастью, с чистой совестью взяли курс на Совгавань. Только не дошли и до Монерона, когда по кораблю, будто эпидемия гриппа, распространился слушок. Пущенный, конечно же, из радиорубки. Что не видать нам родной базы в скором времени, как собственных ушей. Кстати, уже начавших пухнуть на голодном табачном пайке. К нашему неудовольствию, скоро слух стал реальностью. Развернувшись широкой дугой на сто восемьдесят градусов, сторожевик вновь пошел в направлении Лаперузы. А там, взял курс на Курилы. Где у острова Итуруп, взывал к экстренной помощи малый десантный корабль. На мель сел, бедолага.
Кто же был против помощи? Еще разок, проявить себя в благой ипостаси спасителя, приятно даже. Да и морской закон неписанный велел. Только без курева, благая миссия, скорее всего, просто обязана была превратиться в муку адскую. Тем более что миссия эта, учитывая нешуточное расстояние, грозила затянуться на неопределенное время. Правда, слабенькая надежда в нас все же тлела, скудно подпитывая подобие оптимизма – затариться куревом в Корсакове. Однако когда заветные огоньки стали проплывать по левому борту – надежда издохла первой – за ней скисло и остальное.
Конечно, в адрес братьев по оружию мы высказали много лестных слов. Даже кто-то припомнил ветхозаветное: «Дружба дружбой, а табачок – врозь». Согласились все, с удивлением констатировав, что народная мудрость и впрямь, из пальца не высасывается. «Ах, ежели б знать!» - стенать было поздно, а деваться – точно, некуда. Пришлось довольствоваться псевдободрой установкой самому себе, типа: «Служба, есть служба, а она, как и вся жизнь, впрочем – сослагательного наклонения не предполагает». В моральном плане, может, и легче стало чуток, но уши исправно продолжали пухнуть.
Отчасти помогла исконно русская смекалка – приспособились курить чай. Дрянь, конечно… И что французы когда-то выпендривались, выдавая такое курение за признак аристократизма? В лорды нам не хотелось ничуть… Но на безрыбье не только рак, склизкая жаба за осетрину прокатывает - известно. Правда, в этом плане тоже, не все было гладко – кок лютовал жутко, когда кто нагло обращался к нему за вожделенной щепоткой. Даже старослужащим иной раз перепадало матюгов – «король черпака» сам ходил в привилегированных. К тому же – некурящий, не мог постичь глубины мук иных. Касательно нашего сословия, естественно, на камбуз было лучше не соваться. Приходилось изыскивать окружные ходы, налаживать связи с теми, кто волею должности, обретался поблизости от чайных коробок. Ну а ежели не выруливало ни то, ни другое – цедили заварку из чайников, сушили и… дымя самокрутками, плевались и матерились нещадно.
Так и жили. Хоть и тужили, но службу несли. Только взгляды имели тоскливые, не лучше чем у голодного волчары, вдруг оказавшегося на острове, где водились одни мухи. Но бодрились, при любой возможности рьяно заверяя друг дружку, что возникшие трудности – явление временное и внимания настоящего моряка недостойное. Одна беда – некоторые «крабы», из самых рафинированных, чайным форс-мажором никак не желали удовлетворяться. Тогда их салагам приходилось сильно напрягать извилины, призывая на помощь и дедукцию, и интуицию, и чудеса изобретательности. По десятому, а то и сотому разу они перетряхивали шхеры. Обшаривали кабельтрассы, стрингера и прочее, что мало-мальски походило на полочку. Чтобы добыть хоть чуточку пригодный для курева бычок. И ведь находили! И жизнь, разделенная вахтами на сонно-бодрствующие отрезки, текла своим чередом далее.
Пройдя мимо мыса Анива, оставили позади пролив Лаперуза. Хоть и являлся этот мыс родным братом Крильону, но походил на него мало. Угрюмый и неприветливый, ощетинившийся ломано-скальной оконечностью. Да и Охотское море, по свинцовым водам, которые перекатывала с ленцой, вряд ли было пригодно для пляжных удовольствий. Летом, а дышало каким-то жутким, вызывающим лишь озноб, холодом. Итак без курева мы не пребывали в особой радости, а тут совсем затосковали.
Настрой резко поменялся, когда меж двух островов Курильской гряды, проливом Фриза, вышли к океану. Щедро подсвеченная восходящим солнцем, бескрайняя колышущаяся синь, казалось, буквально поглотила нас без остатка. Грандиозность предстала, будто на ладони. Совершенно не нуждаясь словесных изысках, рождаемых человеческим разумом, из рода: «А что хотел, Тихий океан ведь!»
Оставив за кормой остров Уруп – самый крупный в гряде – пошли ввиду берега другого – Итурупа – к Югу. Одна из его многочисленных бухт и была конечной целью нашей экспедиции. Меж тем, океан не отпускал – заставлял глазеть на себя, заворожено. Даже опухшие уши уже не отваживались стать помехой. Словно только нас и поджидали, сторожевик принялись сопровождать стада дельфинов. Резвые, они ходили исключительно парами – один крупный, другой чуть поменьше. Вернее – грациознее и изящнее. Знатоки среди нас, тут же озвучили легенду, касательно этих милых созданий и, говорят - разумных тоже. Естественно, адаптированную к флотским потребностям, хотя и взятую целиком из изрядно затертой поэтами темы «лебединой верности». Прошло на «ура», ведь каждого почти, дома ждала благоверная.
- Тот, который меньше – самка.
- Ясен колер. Дамы всегда грациозными обязаны быть!
- И любовь у них – до смерти самой.
- Да ну? Такого не бывает.
- Это у людей не бывает. Потому что мозгов больше, чем нужно для нормальной жизни. А у них бывает – точно говорю. Вишь, друг от друга – никуда!
- Вижу, все действительно – по парам. Холостяков и разведенок что-то не видать.
- И не увидишь! У них же говорю, любовь до гроба. Ежели кто погибает, другой тоже в глубину уходит.
- И что?
- Ничего, баран – кранты полные. Там же давление бешеное. Вишь, любовь какая, говорю…
- Здорово!
Еще бы - после такого, уважения к лаково-аспидным тварям заметно прибавилось. Стали глядеть на них иными глазами, а в голове собственные думки, конечно, закопошились. Очень захотелось, чтобы и у тебя так было, как у дельфинов.
Вскоре ажиотаж был подогрет еще одним событием – на горизонте, кто-то глазастый, разглядел спины китов. Далековато. Однако вполне хватило для нового витка споров и разговоров. Что не смогли ухватить зрением, без проблем домысливали посредством богатого юношеского воображения. Главное – очень нравилось, что ответственный поход, хотел он того, или нет – превращался в увлекательный круиз. Ладно мы, еще не так давно – сплошь сухопутные особи… Похоже, океанская синь расслабила даже кэпа. Он благодушествовал. Впрочем, и об обязанностях не забывал – когда, пройдя пролив, легли на новый курс, распорядился.
- Желточенко, а ну, вруби эхолот, глянь глубины.
- А что их эхолотить, я и по карте могу сказать, - бесстрастно ответили из штурманской.
На что Степанов, удивительно, вызверяться не стал. Не расплескивая благодушия, будто настырный дитятя, требующий положенный ему кус хлеба с маслом, повторил лишь.
- А я тебе сказал – вруби эхолот.
Минут пять в латунной трубе прозябала только тишина. Наконец она, утробно хрюкнув, изрыгнула из себя.
- Около четырех…
Вот тут то кэп взвинтился не на шутку.
- Желточенко, мать твою! – возопил он. – Ты что, на рынке гнилую картошку взвешиваешь?
- Ну, 3827.
- А вот это уже - хрен иного калибра, - осклабился Степанов. – Глубоковато, однако.
- Так Марианский желоб неподалеку… Левее несколько миль, и все шесть тыщ будут, - пояснил штурман.
- Бабушку свою поучи… Географии, - незлобиво рыкнул кэп.
Казалось, он потерял всякий интерес к местным примечательным глубинам. Вновь стал обустраиваться в креслице - подремать, а заодно и позагорать под ласковым солнышком. Меня же цифры впечатлили очень. Я лишь представил себе эти километры под собой… И тут же ощутил, как от макушки к копчику пробежало целое стадо противных мурашков. Нет, определенно, недавнее желание, назойливое просто маниакально - искупаться в притягательной лазури - исчезло напрочь.
Увы, искомая бухта не обрадовала нас ничем. В смысле возможности проявить благородный порыв по отношению к терпящим бедствие. Не знаю – то ли команда десантного корабля сама как-то сняла свое корыто с мели, то ли кто подсобил – по любому – невзрачная бухточка пустовала. Лишь на песчаном берегу сиротски, однако вполне по-нашински, валялись жутко ржавые остовы чего-то, верно очень давно бороздившего эти воды.
А вот красоты вокруг были просто замечательные. Крутые сопки были покрыты удивительно изумрудной зеленью. Какая бывает только в местах, еще не загаженных присутствием и деятельностью «венца природы». Деревья и кустарники росли так густо, что казалось – продраться сквозь эту стену, не было никакой возможности. Вкупе с лазурью океана и небом, без единого облачка, получалась завораживающая картинка. По привычке, поискал в памяти, с чем бы сравнить. Красоты Крильона недавно, походя, уже уравнял с райским Эдемом… Тут почему-то поостерегся кощунствовать – остановился на крымских здравницах. Знакомых по цветным иллюстрациям из журнала «Здоровье». Впрочем, остроконечные ели на склонах, впрямь, удивительно походили на крымские кипарисы. Не хватало только панамок оздоравливающихся, степенно гуляющих по тенистым аллейкам с фонтанчиками, меж белоснежных корпусов.
Душа отдыхала, глядючи. И злорадствовала, может немножко, что этим самым «панамкам», добраться сюда было – кишка тонка. Однако весть о том, что пора трогаться в обратный путь, все-таки, была воспринята с огромной радостью. Первозданная природа – прекрасно, однако привычная суетная цивилизация оказалась роднее. Тянула к себе, как магнитом и манила сомнительными радостями. Да хотя бы той же вожделенной папироской, коя в те минуты казалась, чуть ли не высшим достижением за всю историю человечества.
Вновь пошли на Юг, вдоль кудряво-изумрудных берегов Итурупа. Намереваясь теперь, вернуться в Лаперузу проливом Екатерины. Это у острова Кунашир и почти ввиду японского Хоккайдо. Как только легли на курс, кэп соотнесся по телефону с машинным.
- Матвеев, что у нас там с мазутой?
Не знаю, какую цифру назвал командир БЧ-5 капитан-лейтенант Матвеев – мужик он был серьезный. А спокойный, как слон, даже в подпитии. Только Степанов посерьезнев значительно, призвал к себе штурмана. Объяснил, почти на пальцах. Воззрился в упор испытующе, ожидая, конечно – ответа положительного. Ну а Желточенко – он криво усмехнулся. После чего выдал. Тоже, вроде как – на полном серьезе.
- Нет, товарищ командир, как курс не клади – до Сахалина не дотянем. Я ж не волшебник.
- Что-о-о? – круглая физиономия кэпа вмиг стала овалом и пошла пятнами. – Ты соображаешь, что мелешь?
- Что есть, то и мелю, - штурман был невозмутим.
- Так ты ж мне, еще у Монерона доложил, что укладываемся!
- Ну, доложил… И укладывались… Только почему я стрелочник, если у Матвеева котлы в полтора раза больше положенного жрут? – Желточенко сделал паузу и явил, наконец, видимо заготовленное заранее, ради чего и затевал весь этот цирк. – А в чём проблема то, командир? Шикотан рядом, заскочим и, нет головной боли.
Степанов оторопел. Принялся мучительно осмысливать услышанное – верно ушлый штурман озадачил его не на шутку. Потому, думаю, стоит сказать несколько строк об этом чудесном острове Курильской гряды. Шикотан – самый южный остров, расположившийся прямо под боком у Японии. Вернее островок даже – горстка земли, не более того. А может и скалы гольные. По крайней мере обжитый он был лишь по той причине, что на нем успешно функционировал единственный вид производства – переработка рыбы. Однако главное и самое интересное заключалось в том, что рыбу эту перерабатывали сплошь особы прекрасного пола. Завербованные с материка. Уж по воле, или неволе – не знаю. Только слухи ходили, что красавиц всяких, на Шикотане получилось собрано, прямо таки непотребное количество. При полном отсутствии мужского начала.
Отсюда по Флоту, не один год уже, бродили легенды, что якобы мужикам на судне, стать у стенки Шикотана – было смерти подобно. Что даже экипажи сейнеров сдавали отловленную рыбу исключительно на рейде. Потому что жительницы рыбного государства, изголодавшиеся по запаху прелых мужских носков, и не только – оказывались гораздыми на всякие ухищрения. Дабы скрасить свое растительное, почитай, существование. И… пропадали морячки, бывало. Из тех, кто не мог совладать с инстинктом, и все же приставали к острову. Польстившись на, верно пропахшие рыбой, и в рыбьей чешуе, прелести.
Некоторые, опять же из слухов, на борт все же возвращались потом. Выдоенные настолько, что их качало из стороны в сторону даже легким бризом. И уж точно, новый приступ похоти у них, вряд ли уже мог проявиться в обозримом будущем. Ежели вообще мог. Вот таков, говорят, был неприметный островок, на который, как на возможность там подзаправиться, сослался штурман.
Меж тем Степанов наконец управился с волнением. Понятным вполне – сам был «ходок» еще тот. Загремел в неистовом возмущении – иному пуританину на зависть.
- Я тебе дам Шикотан… Я тебе такой Шикотан устрою! До гробовой доски, как на рыбу глянешь, так рыгать будешь.
- А рыба то причем?
- При том, что я сказал! – с чувством саданул по подлокотнику кресла кэп. – Хозяйством он задумал потрясти, мать твою! Нет, дорогой, ты мне такую прокладку сотворишь, чтобы горючки кило в кило уложилось. До Корсакова. Ясно?
- Попробуем, - легко согласился Желточенко.
- Попробуй, попробуй… А зависнем где в Лаперузе, так я тебя мазутой ссать заставлю.
- А что я? Пусть Матвеев, маслопуп главный и ссыт, - отрезонировал штурман.
Похоже, разговор, начавшийся как серьезный, перетекал в шуточную перепалку. Но кэпу, как начальству непререкаемому, требовалось поставить эффектную точку. И за ним не заржавело.
- Всех на весла посажу, к едреной фени! И тебя, и Матвеева. И Лачугина с Михайловым, в придачу. Всех! Помослаете веслами сообща… До кровавых мозолей… Тогда, думаю, они тебе скажут, кто и за что ответственен. Надерут задницу – не сомневайся. И ведь правильно сделают… А я поддержу!
По мостику, сдуваемый ветром к юту, прокатился общий смех.
- А загребным – лейтенанта Климашевского, - внес лепту в спектакль наш бычок Михайлов.
Он как раз вахтил. Представляя артиллерию, ни к мазуту, ни к штурманским делам отношения не имел, но, будучи включенным кэпом в потенциальные гребцы, остаться безучастным не смог.
- Не-е-е, Климашевский все же руководящую и направляющую здесь представляет – не гоже, как-то… Мы его на руль посадим. А заодно и лекции читать будет, о пролетарском происхождении бедуинов, допустим… Все веселее, - осклабился кэп.
Замполит тоже находился на мостике. Внимательно слушал треп, но стоически терпел, не вступая в него. Лишь когда Степанов упомянул о партии в непозволительном контексте и о нем лично, поиграл желваками. Да так, что присутствующие прекрасно поняли – заходить в этом плане за рамки дозволенного, на боевом корабле, тем более – было чревато очень. В результате над ГКП повисла зыбкая тишина – иметь проблемы с политотделом базы, как минимум, не желал никто. Под «аккомпанемент» этой тишины, зло зыркнув глазищами, Климашевский и покинул главнокомандный. Однако веселая и бесшабашная пикировка более не возобновилась - служба вновь вынуждена была войти в привычно-рутинную колею.
Так мы и дошли до Корсакова – без проблем и на хорошем ходу. Мазута хватило. Там, наконец накурившись до одури, ощутили себя самыми счастливыми существами на свете. О том, что не выпала радость зайти на легендарный Шикотан, не сожалели точно. Впрочем, имевшийся в нас бром, располагал к подвигам подобного рода, как-то не очень.





ЯПОНА МАМА, И ПРАЗДНИК ЖИВОТА В ЕЕ ЧЕСТЬ

Корсаков… Может, и хороший был город… Веселый, наверное, как и все портовые. Только видели мы его, как будто с изнанки. Бухта, очерченная широкой и удивительно правильной дугой берега – сплошь застроенного, скорее всего – промышленными предприятиями. Грязные воды бухты непрестанно бороздил убогий мусоросборщик, но с благородной целью он явно не справлялся. От береговой черты, верх, будто карабкался, сам город – однообразные коробки хрущоб, чуть пересыпанные зеленью деревьев. Вот и вся панорама, кою мы имели счастье лицезреть. Издали.
Ну а вблизи был лишь бетонный пирс, у которого швартовались лагом. Благо, что сугубо гражданский – справа-слева сплошь цивильные суда. Глазей на вольную жизнь - уже радость. Краны что-то грузят, выгружают – живет народ, трудится. И нам, рядом, тоже, не так тошно казенную лямку тянуть. Даже форсить стараешься – мол, ничем не хуже вас, тоже в заботах, кои кстати, посерьезнее ваших будут.
В Корсакове мы застряли недели на две, или даже три – не помню точно, за давностью лет. У кочегаров проблема с трубками в котлах случилась – мелко ремонтировались. Ну а остальным, честно – было без особой разницы, где торчать. Ведь что в Совгавани, что тут, ареал обитания оставался один и тот же – ограниченный леерами. Меж тем приближалась осень и данный факт, от утра к утру, заявлял о себе все категоричнее. Акваторию залива частенько стало затягивать плотным туманом, еще и мерзким по ощущениям. Он непременно вызывал хандру. Вослед – тосковалось очень. Тогда тянуло «домой», хотя знали, что в родных пределах, осенние выкрутасы природы были куда суровее.
Наконец маслопупы доложили кэпу, что не зря едят положенное по продаттестату – лопнувшие в котле трубки заглушены и мы вновь не баржа, а вполне боевой корабль. Можно был идти восвояси… Да опять не срослось – как и тогда, перед Курильской эпопеей, наверху пошевелили извилинами и нашли в нашем пребывании в данных водах полезную целесообразность. Поставили задачу. Как потом догадались, по просьбе Владивостокского пароходства. Проблема у них вскрылась малоприятная. А суть ее заключалась в следующем – неподалеку проходил морской путь. Наезженный и пользуемый годами. На Сахалин тот же… А ежели через Лаперузу, то и далее – в обе Америки. Без проблем, десятилетиями, возили по нему разные богатства Отчизны всем, кому потребность в том имелась… А тут, на тебе – сложности возникли и боль головная! Какой-то ушлый «японец» донимать стал… Выследит сухогруз, или рефрижератор по радару и, из тумана, как черт из табакерки – поперек курса ему. Причем рисково – у самого форштевня норовит проскочить. Приятного в том, конечно же, было мало – любому капитану и даже асу рулевому.
Провокация? Как пить дать! И слухи подобных фортелях, со стороны наших недругов-империалистов, ходили по Флоту. Но мне то - было впервой. Оттого жутко захотелось докопаться до истинных целей провокаторов. Вовсю полыхала «холодная война» и в ней, видать, все средства были хороши. Дабы Союз оконфузить на мировой арене. Рыскнет сухогруз в сторону, от столкновения уходя, а туман – кромешный и территориальные воды, чужие, рядом… Влезет хоть на один шпангоут в них – уже можно было вой подымать о нарушении государственной границы. А там и факт агрессии приляпать – дело нетрудное. О давлении на психику гражданских мореходов, я уж не говорю.
В общем, снарядили нас, проучить зарвавшегося соседа. Показать, что наш военный флот, совсем не пальцем деланный и по сусалам дать, способен и готов любому. Кто он был конкретно, этот «японец», мы не знали. Сведений таких у начальства в наличие не имелось, у нас – тем более. Однако догадывались, и не без оснований, что на утлой рыбацкой лодчонке, улыбчивые потомки самураев, вряд ли решились бы так нагло шутковать. Потому, предстоящую задачу восприняли серьезно. Даже напыщенную речь замполита выслушали без ёрничества и привычных зевков. После, пацаны в общем-то восемнадцати-двадцатилетние – в одночасье стали немногословными, сосредоточенными и скупыми на лишние движения. Удивительная метаморфоза, очень поразившая меня. И где-то внутри стало томиться нечто, не ощущаемое никогда ранее. Верно из той же категории, что заставило когда-то моряков «Варяга» не раздумывать в выборе между позором и смертью. Высокопарно? А ведь абсолютно без тени иронии пишу эти строки… Да и откуда ей, было взяться, иронии, если кэп распорядился заведомо – орудиям и автоматам иметь в казенниках боевые снаряды! Многоопытный, куда более нас ведал, что впрямь, случиться может всякое.
В заданный район шли, как в молоке, полагаясь исключительно на радары. В точке легли в дрейф. Сыграли «боевую тревогу».
- Желточенко, дай расклад по территориальным, - распорядился Степанов, кстати, не присевший в свое кресло еще не разу.
Расклад штурман принес на мостик лично. Вышло, что до непосредственно японских вод было рукой подать – несколько миль.
- Н-да, тут как в балете надо – на цырлах! – резюмировал кэп, ознакомившись с картой.
- Ничего, сбацаем этим косоглазым фуэте в лучшем виде, - отозвался штурман, почему-то сияя ничуть не хуже только что надраенной рынды.
- Тоже мне, балерон хренов нашелся… Лучше еще раз течения и ветры проверь. Вляпаемся, мне твои погоны, до одного места… А с моих – точно, кое что сдуют мигом. Совсем нелишнее и потом с кровью заработанное.
В голосе кэпа скрипнули льдинки. Мог отшутиться всегда, но тогда, очень уж обстановка не благоволила. Что-то требовалось предпринимать… А что? Не каждый день подобным делом он занимался. Решил собрать на мостике военный совет.
Я совершенно не знал, каким чином подобное творят. Исключительно ежели только по картине, где Кутузов в Филях – сам на барабане восседает, строг, а перед ним «эполеты» в струнку. Стало любопытно жутко, даже подумалось сдуру, а вдруг тоже, на историческом действе выпало присутствовать – весь превратился в слух и зрение. Только пришлось разочароваться чуток – совет изначально пошел в русле, более походившим на общение курилке. Офицерской, правда.
- Ну, что делать будем, воины? – вопросил кэп, утирая платочком обильно вспотевшую лысину. – Мысли имеются у кого? Но толковые, лабуду пороть я и сам гораздый.
- Что делать – ждать! Когда этот корсар гребаный рыпнется, - изрек всегда невозмутимый старпом.
- Ждать? А вы уверены, что в следующий раз, он устроит провокацию именно в данной точке? – излишне эмоционально усомнился замполит.
- Гражданские сообщили, что всегда здесь шалит «японец». Плюс-минус, но погрешности, один ляд – в пределах видимости радара, - озвучил резон штурман.
- Кстати, а что у нас на горизонте? – встрепенулся кэп.
- Горизонт чист, - тут же откликнулись из рубки «Бизани».
- Ладненько. Ну, так что имеем?
- …Не храним, - буркнул Желточенко. На секунду картинно скукожился под взглядом Степанова, так же картинно встряхнулся бравым воробьишкой и заверил авторитетно. – Здесь надо ждать, товарищ командир! По карте, если, ему удобства здесь полные, бяки творить.
- Нет, товарищи, давайте взглянем на проблему с точки зрения тактического аспекта всерьез. Стратегия ясна – системные провокации. Что нужно для успеха их? Отвечаю – необходимо постоянное место дислокации, где можно дозаправиться и так деле. Однако насколько я знаю, Йокосука, Куре, Сосебо…
Да-а, по всему Климашевский подготовился к совету основательно – сто процентов, листнул заранее «Военно-морской вестник». Но сорвать лавры толкового военного спеца, у него получилось не очень. Кэп не замедлил продемонстрировать, что тоже, вскормлен не едиными пустыми щами.
- Майдзуру, Омината – все пять военно-морских баз Японии, дислоцированы южнее.
- А мы на траверсе порта Вакканай стоим, аккурат, - встрял в умную беседу штурман. – Ему что, проблема великая, перевести дух среди своих же рыбаков?
- Да. И мы, кстати, тоже не на рейде совгаванском болтаемся…, только отощавших шибко в упор не наблюдаю, - вдохновился кэп.
На мостике воцарилась тишина. Но по всему, Степанов уже принял решение. Оно, к удовлетворению большинства, прозвучало спустя минуту.
- Все, суши весла и кончай базар… Будем ловить падлу на живца!
- Правильно, только с поличным. Иначе, ни хрена не предъявишь потом, - сказал старпом.
Ну а сказано – сделано. Сторожевик развернулся и отошел значительно мористее. К этому времени туман малость посинел. Нет, не рассеялся, но будто в молоко, кто-то плеснул изрядное количество чистой воды. Вновь легли в дрейф и как бы – затаившись в засаде, стали ждать. Похоже инстинкт охотника, генетически хранимый со времен облав на мамонта и дремлющий в каждом мужчине, проснулся в каждом. О кэпе и говорить не стоило – его глаза загорелись лихорадочным огнем, а движения невольно стали походить на кошачьи. Даже матюгаться он стал шепотом. Казалось, только тирольской шляпы ему и не хватало. С пером соколиным. И дробовика посолиднее.
Однако… бездействие. Оно угнетало более всего. Благо, не так долго – вскорости получили весть, что из Находки идет контейнеровоз. Давненько идет – следовательно обязан был быть неподалеку. Задумка кэпа стремительно входила в стадию активного действия. Он связался с капитаном судна и накоротке перетер с ним суть предстоящего взаимодействия. И чтоб готовы были к любому повороту событий. Касательно нас – мы были готовы, что твои пионеры – объявленную ранее тревогу, никто и не удосужился отменить. Только теперь увеличилось напряжение нервов. Глянул невзначай на Потапа – его автомат проглядывался от меня прекрасно. И поразился – даже он, хоть и по-прежнему чумазый, стал чем-то походить на былинного богатыря. Или мне просто захотелось, чтоб так было… Не скажу. Только на душе стало тепло и приятно за свое, в общем-то, совсем не пропащее, на поверку, поколение.
А Степанов уже действовал.
- «Бизань», следить горизонт и, о каждой мухе – мне! Машинное, Матвеев, будь готов дать «полный» экстренно. Да, да, щас будем драть задницу кое-кому, - кэп вставил трубку в держак, в предвкушении потер руки и пробурчал, – Клюнет, сука, как пить дать!
- Йокосука, - поправил его торчавший на мостике замполит – верно не расслышал.
- Да мне до болта, какая он там сука! – озверел кэп.
Но выплеснуть эмоции до донышка ему не дали – от РТС поступил доклад.
- Главнокомандный, справа по курсу вижу цель – пеленг двести, дистанция девять кабельтовых. Курс …., скорость ……
- Идет живец, идет, милый… Теперь - все внимание на сектор …., - распорядился Степанов.
Некоторое время, резиновое, как и всегда в подобных случаях, из рубки молчали. Наконец, раздалось.
- Есть! Есть цель, товарищ командир! Пеленг ….. Движется прямо на нас. Только скорость, что-то…
В последней фразе оптимизма было заметно меньше. Однако кэп и не дослушал ее толком – уже самолично рванулся к телеграфу, дернул ручки и тот заученно послал машинистам к немедленному исполнению: «Полный вперед!» В эти минуты Степановым можно было любоваться – стремительность и решительность стали главными составляющими его облика. Как у фигур, которые некогда крепили к форштевням боевых парусников. Впрочем, это я так постановил, под впечатлением.
Сторожевик, дрожа всем корпусом, казалось тоже - от охотничьего азарта, помчался вперед. Разрезая волну, будто горячий нож масло. Благо туман стал превращаться в рваные ватные клочья, давая возможность меж ними, хоть что-то видеть. Увлеченные, мы едва не врезались в громадину контейнеровоза. Отвернули лихо. Он добродушно гуднул, приветствуя ретивого защитничка и… никем не обиженный, продолжил следовать своей дорогой. В то время как точка-цель на экране радара, демонстрировала завидные признаки жизни. И странноватые одновременно – то и дело, меняя курс с румба на румб.
- Наверное, нас засек. Сдрейфил, естественно. И кренделя выписывать принялся, - предположил кэп, злорадно усмехнувшись.
- А я говорил – бесполезно, - подал голос Климашевский.
- Да он это, он. Сдрейфил только. Он!
Адреналин, выплеснувшийся в кровь, делал свою работу исправно – Степанов и не подумал снизить скорость. Тем же курсом, будто галопом, мы проскочили еще более мили. А потом – оторопели… Ибо в разрывах тумана взору предстал вовсе не грозный противник – по волнам, таская за собой бредешок, моталось утлое рыбацкое суденышко. Но с кипенно-белыми бортами и черной надписью по ним «Идзу-мару». А как оторопели японцы… глазенки всех троих, копошившихся с сетями на крохотной корме, разом превратились в плошки. Бедные их веки – им, верно, пришлось вынести существенное насилие над собой. За кого они могли нас принять? За бравых корсаров? Вряд ли, такие в этих водах не водились со времен самураев. И до того, вероятно – тоже. Оставалось очень малоприятное для нас – за идиотов. Эти уж точно, гуляющие по морям – явление примечательное.
- Приплыли! – скрежетнул зубами кэп. – Руль «право на борт»!
Сторожевик совершил вокруг шхуны широкий «круг почета» и поспешил спрятаться от позора в рваном тумане. Степанов плюхнулся в креслице и от дальнейших комментариев воздержался. Решил оторваться на вобле – принялся лущить ее, с каким-то садистским остервенением. Зато открыл рот Климашевский, поспешая на конфузе урвать таки себе лавров.
- Я же настаивал, что надо было тщательнейшим образом проанализировать все имеющиеся в информации точки провокаций. Отследить до кабельтова. Составить карту. Вычленить…
Замполит воззрился на кэпа, однако того, похоже, интересовала исключительно вобла.
- Будешь? – он протянул тощую рыбешку запнувшемуся заму. – Только пива нема, извиняй, брат.
Климашевский скривился, будто ему предложили вяленую жабу. Хотел сказать что-то обидное и наверняка – идеологически выдержанное, но не получилось – на мостик взбежал радист. Запыхавшийся, как скаковая лошадь, но заорал во всю глотку.
- Товарищ командир, радиограмма, срочная!
- Ну, чё орешь то, чё орешь, как скаженный. Всю рыбу мне тут распугаешь, - незлобиво ругнулся кэп, бережно кладя остатки воблы на подлокотник.
Он со смаком облизал пальцы, и только после принял бланк. Принялся читать. Читал долго. Очень долго. Угловым зрением наблюдая за метаморфозами, происходящими с его заместителем. А замполит изнемогал, не хуже иного чересчур ответственного пса, настороже. Наконец радиограмма была прочитана, но и тогда – поспешать кэп не стал. Старательно, с нежностью даже, подсмолил на спичке рыбий пузырь, вкусно схрумкал его. И только потом сподобился ознакомить присутствующих с содержанием казенной бумаги.
- Объявился крестничек… С лесовоза «Приморье» сообщили, что минут двадцать назад… Но… южнее, десять миль отсюдова.
- Я же говорил, говорил, - едва не задохнулся от праведного возмущения Климашевский и стал чопорным, как на официальном приеме. – Товарищ командир, думаю, не будете отрицать, что я полностью разделяю с вами ответственность…
- Разделяй – кто против… Бабу жалко делить, а этого добра – чем на горбу меньше, тем потенция лучше, - отозвался кэп и посерьезнел. – А пока – баста! И, «…отговорила роща золотая…» - делом заниматься будем.
Он резво сбежал с мостика и исчез в штурманской. Туда же, не менее резво устремился и замполит. О чем они договорились, мы узнали уже на практике. Похоже, было принято решение – выступить в роли «живца» самим. Лишь бы к тому времени не рассеялся туман. За ночь, совершив переход почти до материка, СКР чинно лег на проторенный гражданскими транспортами курс. Вновь пошли к Сахалину. И точно – наглый «японец» оказался рад обмануться. Из тумана, как из крынки с молоком, он выскочил почти перед форштевнем. Да-а, тут было, отчего посочувствовать пароходским… Стресс для рулевого – это понятно. Кроме, японский корабль вовсе не гляделся задрипанной шаландой. Это был корвет, то бишь – нашего класса, только новейшей постройки. И ежели мы щетинились грозно, но допотопными пушками, то он – не менее грозно – ракетными установками.
Завидев, что дал пенку и может получить по загривку отнюдь не вымбовкой – кстати, единственным серьезным «оружием» на сухогрузах – «японец» резко отвернул вправо и пустился наутек. Так нам показалось, по крайней мере. Ну а мы? Естественно, в раже охотничьего азарта и, подгоняемые жуткой просто обидой за державу, припустились вслед за ним. Только «догонялки» завершились быстро – до обидного. Корвет вдруг застопорил ход и, невидимый нам из-за тумана, верно беззаботно закачался на волнах. Степанов отреагировал на нелогичный факт мгновенно.
- Стоп машины! – заорал он.
Сторожевик будто наткнулся на стену, подработал винтами чуть назад и тоже – закачался на волнах. По радару, между нами и противником пролегало каких-то полмили – рукой подать. Однако все говорило за то, что в пылких поначалу отношениях, наступила пауза. Насколько долгая? Эх, кабы знать. Но обсудить ситуацию, было самое время.
- Вот, вот, в этом и кроется суть изощренности провокаций, - горячо начал Климашевский. Еще немного, и мы бы стали нарушителями государственной границы. Отчего до международного скандала – один шаг!
- Ясен хрен, - скупо отозвался кэп.
В отличие, он был не прочь просто расслабиться. На что и подал недвусмысленную заявку – вновь принявшись с остервенением лущить воблу. Но замполита уже понесло – он покатил речь, нашпигованную идейно-выдержанными изысками, далее. Честно старался не менее получаса, пока не выдохся. После чего на мостике возникла почти дремотная обстановка. Прикорнул стоя, лишь надвинув шлемофон на самые глаза, и я. Потому не знаю, сколько прошло времени. Отметил себе только, что ветер заметно покрепчал. И как следствие, будто ватное одеяло с койки, стащил с водной поверхности весь туман. Что активизировало нас в момент – скинув дремоту, принялись с любопытством рассматривать «японца». Они нас, естественно.
Вскоре, удовлетворенное с лихвой любопытство, породило кучу мнений. Даже командир оживился, оставил в покое воблу и выдал в адрес японских «товарищей» пару-тройку соленых реплик. Перемежая их густо, верно полюбившимся рефреном: «Япона мама, мать твою!»
От безделья и оттого, что кемарить нагло стало неприличным, я принялся за сравнительный анализ. И, надо сказать, сподобился сгоношить на данной ниве, маленькое открытие для себя. Ведь когда читал ранее о Японии, через страницу натыкался буквально: «Дисциплинированная нация, щепетильная в отношениях…» и прочее в том же духе. Однако то, что видел перед собой, слишком мало соответствовало книжным истинам. Команда корвета вела себя очень даже расковано. Гроздьями, они висли на леерах и надстройках. Что-то выкрикивали, отчаянно надрывая самурайские пупки. Корчили рожи, и без того – как мне казалось тогда – едва ли претендовавшие на эталон красоты. А самое обидное, старались демонстрировать жестами – языке международном почти.
И все это, в отличие от нас… Разительном, причем. Не вру и не делаю попытки идеализировать, на манер известного кулика – но наши ребята на боевых постах проявляли завидную выдержку. А время шло… Противостояние затягивалось и из интригующе-интересного, грозило скоро превратиться лишь в тягомотную обязанность.
Тогда-то японцы, односторонне, решили привнести в него «перчику». Сначала до нас донеслось, как на корвете истошно заголосили ревуны. Будто сдув с палубы всех беснующихся, орущих и жестикулирующих. После чего, ничтоже сумняшеся, две ракетные установки стали медленно разворачиваться в нашу сторону.
- Ну вот, на вшивость решили проверить, - вздохнул кэп. – А зря, ребята, зря… Русский моряк не любит, ой как не любит, когда ему бздежь потихоря, за гром небесный норовят пропихнуть.
- Не поддаваться на провокацию! Не поддаваться на провокацию!
Это возопил замполит. Впрочем, без шанса на маломальский прок - оскорбленное самолюбие, может чуточку пацанское, но оттого не менее праведное, уже окрасило лысину Степанова в пурпур. Он ринулся к трансляции. Схватил микрофон и, включив громкую в том числе и для верхней палубы, чеканя каждое слово, произнес.
- Орудия, правый борт 90… Цель – неприятельский корабль… На прямую наводку!
Не знаю, был ли на японском корвете переводчик… Или же вид разворачивающихся орудий, кои на том расстоянии были куда более эффективным средством, нежели ракеты «земля-воздух», повлиял отрезвляюще… Но эффект оказался потрясающим. Ракетные установки тут же были возвращены «по нолям». А на открытом мостике появилась тщедушная фигурка, ослепительно блещущая галунами и стеклами очков-велосипедов. Но главное – фигурка принялась приветственно размахивать ручонками. И, как увеличили бинокли – широко улыбаться.
- Вот это – хрен иного калибра, - удовлетворенно изрек кэп.
Пока он напрочь игнорировал старания противной стороны. Особо вальяжно развалился в кресле, и все внимание отдал процедуре подпаливания на спичке рыбьего пузыря. Съел его, как обычно – со смаком. И только после, вопросил сигнальщика.
- Ну, и что там наш банзай кажет?
- Улыбается. И ладошками хлопает.
- Ладошками хлопает, говоришь? Аплодирует стоя! И правильно делает… А то ишь, напугал своими «пукалками».
Как бы то ни было, стало очевидным, что напряг между сторонами, рассосался. А на вакантном месте, похоже, не прочь была возникнуть иная стадия контакта – общение. Они свое желание демонстрировали уже минут пятнадцать. Нам было достаточно лишь, благосклонно принять предложение. Тем более что умно выдержанная кэпом пауза, сполна позволила испить «мёду». Единственное - общаться, размахивая руками на расстоянии полумили, вряд ли было продуктивно.
Вахтенный офицер выдал идею.
- А может по «Международному своду…» попробовать?
- Да, таким Макаром, думаю посподручнее будет, - согласился кэп.
Ему принесли солидный, правда, изрядно потрепанный том «Свода международных сигналов». Он долго и старательно принялся его перелистывать. Пока, наконец, не пробурчал, крайне недовольно.
- И какой мудак его только составлял, блин. Нет, все имеется – эпидемии, бедствия, а поговорить с человеком по душам – хрен что путное отыщешь. Лады, набирайте вот это.
Спустя минуту, на рее мачты заколыхались три полотнища, означавшие в тех реалиях полную ерунду: «Какая у вас погода?». И японцы ответили, точно такой же ахинеей. Однако процесс пошел и вскоре обрел все признаки азартной игры. Не знаю как это было у новоявленных друзей – у нас, после обмена очередной «любезностью», на мостике возникал натуральный дискуссионный клуб. Где каждый на свой лад старался интерпретировать послание, но не менее важно – сгоношить адекватно-остроумный ответ.
Что говорить, в результате такой беседы, многое мы узнали о сынах страны Восходящего солнца… И то, что тайфун в их районе не намечается, и что бедствие не терпят, и даже то, что на борту нет заразной эпидемии. Они о нас – то же самое и в том же ключе. Со стороны, верно, забава казалась идиотской, но удивительно, вскоре возникло ощущение - будто сроднились вдруг. Впору, хоть за один праздничный стол садись и… гуляй душа – не хочу!
Кэп первым похерил и ощущения всякие и фантазии на этот счет.
- Эх, не серьезное это дело – флагами махать. Коньячку бы накатить, за «здравия желаю!» - иной расклад бы пошел. Да нельзя… С потенциальным противником – штука наказуемая. А лясы точить - ни душе, ни телу никакой радости с того. Эх…
- А что если гонки устроить? – предложил кто-то.
Может и сумасбродная идея, но в наступившей тишине она долго в воздухе не провисела. С молчаливого согласия кэпа, активно приступили к ее реализации. Опять посредством флагов стали договариваться. В ход пошли и красноречивые жесты. И надо же, японцы поняли суть идеи, лишний раз доказав, что не зря слывут нацией смышленой. А потом и согласились. Радости кэпа не было предела. Поначалу то он скептически отнесся к переговорам и участия в них не принимал. Но теперь изменился кардинально – глаза вновь заблестели азартом, а в действиях появилось столько энергии, что запросто бы хватило сдвинуть с места даже гору Фудзи.
- Матвеев!!! – заорал он в машинное. – Обеспечишь «самый полный»?
Осторожный главный маслопуп заартачился. Стал ссылаться на какие-то сугубо технические причины. Сыпать заведомо мудреными терминами. В результате просто получил приказ, который, как известно, на военной службе обязан лишь исполняться. И эффектный довесок к нему, так сказать - в качестве точки их разговору. Чисто по-степановски.
- А мне, хоть сам ластами дрыгай за кормой, Матвеев, но «самый полный» дашь! Негоже русскому флоту перед головастиками этими, самурайскими, пасовать. Баста!
И международная гонка вскоре началась. Чин чинарем, с общего старта. Но без финиша – в море его выставлять специально для нас было некому. Договорились по-пацански, мчаться до издыхания одного из соперников – второму доставались лавры. Стартовали резво, под истошное улюлюканье болельщиков, коими сами и являлись на обоих бортах. СКР напряг силы. Его пожилой уже корпус затрясло, будто в лихорадке – казалось еще чуть-чуть и он рассыплется на составляющие
Степанов ни на секунду не выпускал из рук тяжеленной трубки, держа связь с машинным постоянно. Так и метался по мостику, насколько позволял шнур, что собачонка на привязи. Хотя нет – даже расхристанный, в раже отчаянного соперничества, он все равно тянул, как минимум, на благородного добермана.
- Матвеев, поднажми, дорогой! Еще кроху, ну хоть пол-узелочка… Матвеев, мать твою!
- Не могу, командир! – неслось из рычащих глубин корабля.
- А ты смоги через не могу, едрена вошь – престиж государства на кону! Блин.
И, о чудо! – невероятными стараниями маслопупов, уж не знаю, какими веревочками, тряпочками и проволочками они заделывали появляющиеся прорехи, резервы в стареньком корабле обнаруживались. Поначалу мы шли с японцами, что называется – «ноздря в ноздрю». Потом потихоньку, на считанные метры, но стали вырываться вперед. Судя по ощущениям, минуты через три, гонка достигла своей высшей точки – сторожевик летел по волнам так, как я доселе еще ни разу не видел. Казалось, что не касался их даже. Но одновременно – трясся и скрежетал металлом, как тоже, никогда не слышал. Уж не знаю, как чувствовал себя японский корвет – вряд ли боролся вполсилы… И хваленый рационализм восточных соседей, взял верх – они сбавили обороты.
Кэп самолично исполнил на сигнальном мостике джигу. Правда по моему мнению, более походившую на запорожский гопак. После чего выдал проигравшим, оставшимся далеко за кормой, трепетно любимый в нашем народе жест – ладонь левой руки на сгибе правой. Сопроводив его приличествующей моменту речью.
- Ну что, съели?! Якудзы тонконогие!!! Это вам – за Порт-Артур! За Цусиму! И – за Варяга, персонально! Япона мама, мать вашу!
Несказанно гордые собой, отсалютовав, честь по чести, флагами слабакам, мы легли курсом на родную базу. Верно разрешение на то, от высокого начальства, уже наличествовало.
- Больше не сунутся, - подвел итог эпопеи и кэп, подкрепив уверенность неплохим знанием. - У них память генетическая отличная – где задницу надрали раз, туда более ни ногой! Ежели только потявкают от себя, с островов своих, как шавка из подворотни… Но нам данный лепет, что банный лист к заднице прилипший – высохнет, сам отпадет.
- Точно. Это у нас традиция, на те же грабли наступать вековечно… Без разбитого в кровянку лба жить тошно, - вставил, правивший вахту Лачугин.
Климашевский оставил комментарии при себе. Лишь исподволь, зачем-то метнул из глаз пару молний в сторону разговорчивого старлея.
И все, казалось, что в этом походе японская тема была закрыта. Однако нет, она вновь возникла… Ближе к вечеру, явившись в самом неожиданном ракурсе. Я только-только заступил на очередную вахту, когда на мостике объявился боцман Мунаев. Серьезно-озабоченный, гораздо более чем мы привыкли видеть, он прямиком направился к кэпу. И страстно зашептал что-то тому на ухо, отчаянно помогая себе жестами. Кэп, уже благополучно переваривший и мёд, и бальзам недавнего триумфа, блаженно подремывавший до того, проявил интерес. Заерзал в креслице. В его глазах опять запрыгали чертики. Только в тоне чуть просквозило сомнение.
- Краболовки, говоришь японские? А где ж я тебе их искать буду?
- Так что их искать то… Япошки ведь эти, якорь им в клюз, что креветки по нашим водам шастают. Им ни границы, ни конвенции всякие – не указ, - вдохновению боцмана позавидовал бы профессиональный оратор.
- Ну, и…
- Ну, я и засек! В прошлый раз. Ну и Желточенко попросил, чтоб на карте своей отметил. Просто так, про запас…
- И…
- А щас, аккурат, вскорости рядом пойдем, - Мунаев заранее, в предвкушении потер руки и, не чинясь более, вывалил перед командиром еще целую кучу аргументов в пользу собственных доводов. – Я ж не для себя стараюсь, товарищ командир… И не для тещи – здоровьица, грешной… Для корабля, опять же! А у них, у япошек, на этих краболовках, больно уж штерт завидный. И много… Тыщи метров будет – не вру! А то ж – валюта натуральная… Хоть на краску меняй, хоть – на что душеньке угодно.
Я, естественно навостривший уши, наконец-то постиг суть странного диалога. И впрямь, неоднократно, нам на глаза попадались рыбачьи шхуны японцев. Утлые корыта, по большому счету… Но все, как одна – аккуратненькие, с белыми бортами обязательно. Завидев нас, потупив бесстыжие зенки, а может и нет, рыбаки норовили смыться. В тумане ли, или просто – отойдя на безопасное расстояние. Ведь ясен колер – сплошь добывали морепродукты незаконно. Почем зря сбегали – нам, задачи ущучить их, не ставилось никогда. Бывало, правда, что греха таить – припугивали. А потом, удовлетворив любопытство, шли дальше, по своим делам, согласно полученного приказа.
И вот теперь боцман предлагал глянуть на ситуацию иначе. Во-первых, с пользой для себя. А во-вторых, во имя торжества справедливости. Резоны в обоих случаях имелись веские.
- А что, действительно у них штерт такой замечательный? – меж тем поинтересовался Степанов. – Особенный, что ли чем? По мне конец, он конец и есть. Веревка, и финским сервелатом один хрен не станет.
Мунаев едва не задохнулся – то ли от возмущения, то ли от энтузиазма. Захлебываясь, принялся доказывать, что он не только профи, но еще и самоотверженно трудящийся на боцманской ниве, кадр. В поте лица, зачастую и исключительно из пламенной любви к флоту. Потому знающий проблему досконально.
- Да как не особенный… Да он, хоть в палец толщиной всего, а на разрыв держит похлеще каната любого, - здесь боцман перешел на шепот и даром, что замполита поблизости не наблюдалось, приставив ладонь ко рту даже, добавил. – У нас такого и в помине не делают. Точно! Как и колбасу путевую, кстати – жрать невозможно… А эти капиталисты клятые, якорь им в клюз, что сервелат тебе, что конец – нате, пожалуйста, - затем сделал паузу и привел последний аргумент, просто обязанный перевесить все остальные. – И потом, товарищ командир – задарма же!
Степанов и сам на аргументы был гораздым. Но и действие любил, когда оно того стоило. Здесь – стоило. А раз так – последовали незамедлительные распоряжения. После чего кэпа сподобило на небольшое заявление в тему… Следует думать, родившееся в его извилинах, в качестве оправдательной меры к предстоящей экспроприации.
- Лады, боцман, не колготись – сделаем, как по писанному. Якудзам ведь задницу надрали? Надрали! А с призом, промашка вышла. Факт! Или – контрибуцией оформим?
- Так это-о-о ж, ну-у-у, - замычал Мунаев, отчаянно соображая.
Кэп пришел ему на помощь.
- Да не труди репу, боцман… Без разницы – будем брать!
Мунаев счастливый, каким, верно, не бывал уже с первой брачной ночи, сайгаком помчался готовить авральную команду. А я пока, постараюсь описать эту воистину удивительную штуку – японскую краболовку. Хотя сугубо технологически – ничего примечательного. Штерт, в зависимости от глубин, но длинный очень всегда – тот самый, на который и позарился Мунаев. По штерту, на равных расстояниях друг от дружки прикреплены сетчатые корзины – почти родные сестры нашим мордушкам. Принцип тот же. Только японцы – аккуратисты. Не нам чета – кто любую драную авоську готов приспособить. У них на каждый конец цветная марочка наложена любовно. Ни узелка лишнего, ни прорехи, ни тем более мохров неприглядных. На поверхности воды конструкция завершается бамбуковым шестом – метра в три. На шесте, обязательно – красный пластиковый флажок колышется. Ну и что с того – другим видно, зато рыбакам удобно. Во народ, даже браконьерничают по-другому – наш брат, какое там флажки развешивать – весь шест притопил бы, с глаз долой. И нырять за ним каждый раз было бы не лень. А тут удерживают шест, в строгой вертикали причем, стеклянные поплавки – шары. Они же фиксируют свободный конец штерта-основы. Утонуть не позволяют – подцепил и тяни всю конструкцию с уловом. Каждый, не менее приличного арбуза и тоже – все в трогательных сеточках цветных. Короче, любо-дорого взглянуть только. А уж потрогать, разглядеть досконально – и не говорю. Интерес жуткий проснулся в нас.
Желточенко навигацкую науку знал туго. Не прошло и получаса, когда сигнальщик истошно прокричал.
- Лево десять, дистанция три кабельтова, вижу объект.
Остальное стало делом техники и матросской сноровки. Уж чего-чего, а последнего у нас было – хоть взаймы давай. Краболовку подцепили. Отрезали от шеста с флажком. Оставив его за ненадобностью в свободном плаванье. Чтоб глядели хозяева в бинокли и потирали ручонки в предвкушении богатой добычи. А потом и утешились им. Заветный штерт, под пристальным контролем боцмана, стали вытягивать осторожно. Намотав на шпиль, малой скоростью. Боцманята, вооружившись ножами, бойко срезали корзины. Швыряли их в сторону, а «валюту» аккуратненько сворачивали в бухты.
Действительно, штерта набралось изрядно. И отличного качества. Одновременно и корзинами-мордушками оказался завален весь ют. В боцманском хозяйстве особой цены им не было, потому ожидала судьба тривиальная – бесславно почить за бортом. Ежели бы кто-то ушлый своевременно не выдал вполне разумную идею, касательно их содержимого.
- Робя, а японцы ведь это жрут, как деликатес. Что мы – хуже?
То, что корзины были буквально забитыми живностью, знали с самого начала экспроприации. Но до того как идея повисла в воздухе, экземпляры морской фауны вызывали в нас ли живейший интерес сугубо любознательно-натуралистического характера. Чего только не налезло в сети на запах приманки - куска гнилого мяса… По сути все, что вероятно ползало по дну и плавало в этих водах – начиная от приличных крабов и заканчивая ракушечной братией. В основном из по вида витых, будто бараний рог, рапанов. Попадались морские ежи и еще нечто, очень походившее на земных пауков, только волосатые очень. Ну и конечно креветки – их было немерено.
Гастрономический взгляд на эту грандиозную кучу и впрямь ценнейшего белка, в мгновение ока изменил обстановку на юте. До того – сплошь ротозейскую. Нет, нашлись те, кто демонстрировал брезгливость, приправляя ее едким словечком… Однако подавляющее большинство данной хворью не страдало и принялось с завидной ретивостью освобождать корзины. Попутно извлекая из недр памяти и озвучивая все, что когда-то было слышано, читано и видено по теме. Об устрицах, омарах и прочей экзотике. И хоть наша добыча мало походила на те изыски, почти вся нашла временный приют в срочно принесенных из кубриках обрезах. Разного калибра.
Приготовить себе дополнительный ужин, труда не составило. Вода, шланг с паром и гуляй душа, радуйся желудок – до отвала по личному хотению. Попировали всласть. Вполне обойдясь не только без мудреных ананасовых соусов, но и приличной посуды – с рук показалось даже вкуснее. Заодно и как бы приобщились к элите, почитающей себя изысканными гурманами. Кстати задолго до того, когда города и веси необъятной родины накрыл бум супермодных «Суши-баров». Ну как после, было заикаться о тяготах похода… Удался на славу! «Зрелищ» получили – на хорошую книжку хватило бы, «хлеба» тоже – от пуза. Потому и за тем, чтобы ощутить себя счастливыми римлянами периода расцвета империи, дело не встало. Спасибо япона маме…



НЕМНОГО ПРО ОСЕНЬ

И ОСЕННИЕ ПРИЯТНОСТИ

Лето - хоть и длинные, порой до бесконечности дни - на поверку оказалось, пролетело юрким стрижом. В заботах и походах. В делах, которые обязан был делать, согласно данной присяги и в тех, на порядок больших, которые – должен был, согласно прихотям или дурному настроению старших товарищей. Глазом моргнул, а уже суровая зелень на сопках стала ржаветь местами. Вода залива, итак особо не радовавшая нас черноморской лазурностью даже в разгар лета, поспешила приобрести еще более бескомпромиссную свинцовость. Осень… А зима в этих краях, по разговорам, дружила с ней очень. Впрочем, это было заметно и без охочих пофорсить бравым опытом рассказчиков… Она уже, запросто, заявлялась в гости, всякий раз норовя преподнести очередной сюрприз. Особенно по утрам.
Мы, азиаты, к грядущей зиме относились с понятным пиететом. И немудрено – тут наслышались всякого о ее лютости, и до того еще, в военкомате, прапор Котенев изрядно поизгалялся, касательно данной темы: «… двенадцать месяцев зима – остальное лето!» Наврал насчет всех двенадцати, служака гребаный. Но все равно, ждали прихода ее, пусть и в положенные сроки, настороженно, как пуганый жеребец шенкелей. Благо что в том отрезке времени присутствовали и огромадные радости. Одна - впервые для нас, начался отсчет ста дней до очередного приказа! А он, известно, автоматически обязан был перенести нас – карасей бесправных абсолютно – в разряд чуть более значимый.
Устал за лето и корабль – получил заслуженную толику профилактики. Тут же, у дивизионного пирса. И вновь впрягся в ратную лямку на равных – пришел черед осенне-зимнему этапу боевой и политической подготовки. Правда, в море стали ходить редко – пару-тройку раз всего случилось, не более. И то ненадолго и исключительно с целью обучения. Постреляли по морской цели из главного калибра. Из автоматов, по ней же. Однажды – по воздушной. Скажу без прикрас, когда бахают залпом все три орудия – это что-то! Дрожь пробирает до пяток, перед такой силищей. С непривычки то и по первой. И гордость тут как тут – что этой силищей управляешь и ты тоже. А так как «пострелять» - дело завсегда мужское, к коему еще с пацанства, всегда тянуло жутко, ходили на стрельбы с удовольствием. Сетовали, что редко.
Однако знали уже, что основной вал учений был расписан на зиму. Кроме артиллерийских стрельб – постановка глубинных бомб, стрельба реактивными… И пуски торпед. Почему отдельно о том? Да потому что с ними, кроме законного интереса, пестовалась еще и корысть. Опять же, под спудом услышанного от бывалых… Да от того же Калины, гораздого вселенские знания явить темному народцу. Что якобы торпеды терялись после стрельб с завидным постоянством. Ну, совсем как малые и бестолковые дети. И тогда их рьяно начинали искать. Предварительно поставив на уши весь экипаж. Ценность ведь материально-техническая, рукой не отмахнешься – спросят за потерю, и вряд ли мало покажется.
А попробуй, найди… Ежели ночью еще, да море чуть штормит… И днем проблематично. Она ж только головку свою на поверхности воды кажет, когда ход выработает. Торчком встает, будто взлететь вознамерилась. А головка – не более мячика, около сорока сантиметров в диаметре всего. Хоть под арбуз и расписанная, бывало. Вот тут то и крылась соль всеобщей корысти. Поскольку счастливчику, обнаружившему пропажу первым, непременно обязан был быть объявлен вожделенный отпуск. Это бодрило нашего брата очень. Заставляло лелеять надежду и свято верить, что повезет в очередной раз именно тебе. Даже тот факт не смущал, что бывшие счастливчики, на кого ссылались свидетели, все как один почему-то, успели уже уйти в запас.
Хотелось удостовериться лично. И для того требовалось совсем немного – дождаться декабря и уйти на зимовку. О ней немного подробнее. Про лютость зимы в хабаровских пределах упоминал уже – государство не заставишь, за просто так, считать офицерам выслугу там - год за полтора. Естественно, морозная лютость распространялась и на благословенный залив. Уже с ноября, а то и с конца октября, он начинал покрываться ледяным панцирем. Сначала, похожим на кашу, легко разгоняемую хорошей волной. Позже становился все капитальнее и капитальнее. Пока вовсе, не заковывал водную гладь с арктической основательностью.
И все бы ничего, казалось – стой себе, до весны следующей. Как эсминцы законсервированные неподалеку. Неси службу – ни мят, ни клят. Ни тревог, ни авралов. И не твоя вина в том - в Небесной канцелярии распорядились как бы. Вспоминай по вечерам в теплом кубрике былые походы и подвиги. Только негоже – боевыми единицами числились и по праву! Потому обязаны были блюсти и постоянную готовность.
В связи с чем, в конце декабря ежегодно, нам предписывалось отбыть в залив Владимира, свободный ото льдов во все времена. Так как географически принадлежал, не в пример более теплому краю – Приморскому. Вытянутый аппендиксом залив, оканчивался бетонным пирсом. Небольшим, метров 50 по фронту, но нам вполне подходящим. Неподалеку приютился гражданский поселок Тимофеевка. Как и все подобные в этих дремучих краях – три избы на полутора улицах. Зато имелась почта – уже не так тошно. Мы звали точку на карте ласковее – Тимоха. Касательно антуража вокруг – он был знакомым уже, как собственная ладонь… Те же сопки, утыканные елями. Вправо от залива, если по ходу в него, словно отпочковывалась бухта Ольга. В ней, отдельной республикой, зимовали наши же, совгаванские подводники.
Однако до ухода на зимовку было еще порядком – целая осень. Она шла, как и положено ей - по календарю. Исправно отщелкивая день за днем, строго через каждые 24 часа и попутно, почти ежедневно преподнося не только температурные сюрпризы. Всякие разные, так или иначе сопряженные с жизнью в рамках инструкций, Устава и Присяги. Но следует отметить, позитивных стало поболее. Взять хотя бы процедуру отсчета ста дней до приказа. Достаточно долгую, но продуманную до мелочей. И обязательно содержащую в себе изрядную долю помпезности. У нас она вершилась так – для наглядности в кубрике, на видном месте вывешивался портняжный метр. Очередной бачковой, каждый день перед ужином, придав физиономии выражение должное соответствовать важности момента, отрезал сантиметрик и громогласно объявлял.
- Товарищи крабы, до приказа осталось (столько-то) дней!
Следом в кубрике возникала звенящая тишина, чтобы каждый прочувствовал непреложность свершившегося факта. И вдохновившись уже, приступил к потреблению плотских радостей – пище. Готовящиеся в запас, становились покровительственно-добрыми. Кто в крабы переводился вскорости, отставать в том от истинных небожителей, тоже не желали – подражали, насколько кому хватало наглости, фантазии и воспитанности. Привыкали, так сказать, к вожделенной ипостаси. Пребывавшие посередке и должные стать «годичниками» и «полуторагодичниками», особой радости не демонстрировали. Махали ложками как обычно, сосредоточенно потребляя калории, но рупь за сто – каждый в уме подсчитывал, сколько таких портняжных метров осталось до их праздника.
Касательно иерархических пигмеев, нашего племени то есть – и они в накладе не оставались. Получали полное право помлеть в предвкушении близкого, теперь уже, дня, когда на корвет пригонят молодняк. По неписанным законам службы, просто обязанный взвалить на свои плечи львиную долю каждодневных тягот.
Впрочем, портняжный инвентарь и без ежевечернего официоза привлекал взгляды постоянно. По себе знаю. Приятно было наблюдать, как он неумолимо укорачивается, так же неумолимо приближая один из самых трепетных моментов в жизни любого воина-срочника. И момент настал. Как положено – в середине ноября. После чего приятности пошли плотной стайкой. Сперва, обстоятельно выфрантившись во все ушито-расшитое и блестящее надраенным медным «золотом», сошел с корабля наш бравый главстаршина Валера Коханов. Сошел навсегда и, кто бы сомневался в том – в первой, небольшой партии таких же рьяных служак из других БЧ.
Остальным, как правило, везло меньше… Как сейчас бы сказали – следовало пройти фейс-контроль в составе сводной команды «дембелей», на плацу штаба базы. Где каждый сантиметр на ДМБовских клешах не ленились измерять линейкой. Считали складочки на рукавах голландок. Нещадно заставляли выпарывать вставки из погон. В общем – творили беспредел, тупо кивая на букву Устава. На самом деле – просто дурковали, упиваясь сомнительной властью, кою просто употреблять, видно, было некуда.
А тут, все как положено – «Прощание славянки», речь кэпа, или, на худой конец – старпома. И прочие, вышибающие слезу моменты. После, Кохан и иже с ним, распрощались со всеми, обойдя строй по обеим бортам – тепло и с претензией на панибратство. Валера со своей командой, вовсе – особенно горячо. И надо же, сантименты чертовы – забылись напрочь обиды от незаслуженных зуботычин. Как мелкое, а значит – непотребное к долгой памяти, в жизни мужчин. Наоборот, чувства обрели искренность неподдельную. И… даже взгрустнулось.
Закономерно, что со сходом Кохана, в команде произошли изменения. В кадровом плане и на неформальной иерархической лестнице. Полноценных крабов в нашем кубрике и команде соответственно, теперь стало двое. Женька Герун – артэлектрик и Серега Шатский – старшина первой статьи. Последний, будучи командиром отделения артэлектриков, вынужден был взвалить на себя еще и честь управления командой. Скорее всего - временно, пока не отыскался бы достойный преемник на отделение. Им до ДМБ оставался ровно год. Далее шел Калина, имевший за хилыми плечами полтора года службы, однако упорно претендовавший числится хотя бы в крабульках. Что при его талантах, удавалось без труда. Кроме, после ухода Кохана, Витька Калинин, наконец-то, обрел неограниченные полномочия командира отделения визирщиков-дальномерщиков. Устьянец, отметивший годовщину, пребывал при нем неотлучно. Завершали парад статусов мы, кого прошлой весной, перековав в моряков по ускоренной программе, поставил в дивизион совгаванский полуэкипаж.
Мы, это – я, Антоха и Хаким – земели-азиаты. И еще двое, из Башкирии – Рафаэль Саяхов и Валерка Разбежкин. Но общая судьба успела сроднить крепко. И ясно без напряга, что ежели не заслугами то числом, мы были сильны, точно. Помогало, особенно отбивать наскоки таких одиночек, как Калина с Устьянцем. Кстати сказать, на ноябрьские большинство из нас выросло в звании. Я тоже. А старший матрос, между прочим, это совсем не то, что обладатель одной лычки в Армии. Присказка: «Лучше иметь дочку проститутку, чем сына ефрейтора», применительно к Флоту, никогда не была в ходу. Потому что за три года подавляющая часть экипажа успевала пощеголять в этом амплуа, являвшимся лишь признаком старшего спеца. Или, командира боевого поста. Многие обретали данный статус, едва ступив на корабль. Для чего особых качеств от тебя не требовалось, а происходило как бы автоматом, по факту наличия БЧ вакансий, согласно твоего ВУСа.
Теперь чуток о новом непосредственном начальстве… Ибо оттого на службе, все знают, во многом зависит твое самоощущение «по молодости лет». Как уже упоминал, старшиной нашей доблестной команды стал Серега Шатский. Москвич, образованный и воспитанный на столичной эстетике, он значительно отличался от Кохана. И повадками, и пристрастиями, и методами воздействия на подчиненных. Нет, не буду возводить напраслину – и тот попусту не бузотерствовал. Ну, любил выслужиться, пыль в глаза начальству пустить. Оттого уважал ценности, базирующиеся на неуемной силе, как стопроцентном методе, помогающем обойти нежелательные проколы. Шатский исповедовал другое – предпочитал полагаться на способность человека мыслить и чувствовать. Сам читал много. На гитаре играл неплохо, бывало и песни собственного сочинения. А от нас стал требовать не рутинного, а досконально-осмысленного знания вверенной техники. Неудивительно, взаимоотношения в команде поменялись кардинально. Стали такими, какими наверное, и должны были быть в подразделении, претендующем на звание элитного.
Притом, что кучу салажьих обязанностей никто и не думал отменять. Но теперь каждый из нас четко разделял, что первично обязано было быть, а что – лишь как дань флотским традициям. Часто надуманным и лишенным здравого смысла.
Вторая по значимости приятность текущей осени, тоже – реализоваться не замедлила. Еще не рассосались в памяти воспоминания о главстаршине Коханове, еще не привыкли толком к новым реалиям, когда в дивизион прибыло молодое пополнение. В нашу команду подкинули троих – все артэлектрики. Только истинной радости нашему брату обломилось с того гораздо меньше, чем ожидали. Все потому, что молодое пополнение хоть и называлось молодым по привычке, однако прибыло из учебок Русского острова. Из чего следовало – парни уже отслужили по полгода и по всем параметрам являлись нашими кровными годками.
Одного взгляда на них хватило вполне, чтобы воочию убедиться в том, что слухи о порядках на Русском, не досужие домыслы. Молодняк, все как один, были затравленными и дистрофично-грациозными. Первое – от жуткой муштры, второе, без сомнения – от скудного харча. Однако сразу стало ясным и то, что понукать ими, не получиться… Суровые условия прежнего существования, научили их, к прочему, еще и зло отгавкиваться. Что оставалось нам, уже аборигенам, почитай? Понюхавшим море, в отличие… Чем, кстати, не упускали возможности побравировать. Увы, единственное - довольствоваться малым благом. Иными словами – лишь по-братски разделить с прибывшими приборки, бачкования и прочие «радости» службы по первому году. Впрочем, в свете пробежавшего по дивизиону слуха, будто этой осенью пополнения из полуэкипажа не предвидится и такой прок от прибывших, гляделся сущей благодатью.
Думаю, следует рассказать еще об одном событии, случившемся той осенью. Правда напрямую, оно нас не касалось вроде бы… Однако приятность от его последствий, обязана была обломиться и нам. Ежели логике следовать и даже просто – обычным человеческим инстинктам. В виде уменьшения злобного дуркования на человеко-день политической подготовки. И вот почему…
На ноябрьские подкинули лычек не только личному составу – упали звездочки и на погоны замполита Климашевского. Новоявленный старлей, воспринял факт спокойно, лишь довольно сверкнув глазами и скупо улыбнувшись. Вытанцовывать публично джигу не стал. Наоборот, посерьезнел еще более. И когда пришел черед выслушивать многочисленные поздравления, отвечал скромно: «Спасибо». Тогда как за этим сиротским, явственно сквозило: «А восторги то к чему, будто звездочку в лотерею выиграл! Нет, товарищи, получил заслужено… Но к начальству претензии – могли бы и гораздо раньше подсуетиться.»
Скромности замполита хватило на пару дней. После чего его натура властно затребовала свое. Ну не могла она комфортно ощущать себя вне масс и пламенных речей! Да и обстоятельства сошлись, как нельзя лучше – сторожевик стоял вне дивизиона, на рейде. Размагничивались. Замполит правил вахту – любил это дело, хоть и по должности не полагалось. А на борту офицеров – раз, два и обчелся. Главное – кэп отсутствовал. Тогда то Климашевский и решил дать волю бунтующей натуре. Предварительно, верно чтобы легче было изживать скромность, наклюкался в зюзю. Потом, уже ничтоже сумняшеся, сыграл учебно-боевую тревогу.
Впрочем, основоположником в том не стал – метода была затерта до жирного лоска. Наш бычок Михайлов тоже, очень любил практиковать для БЧ-2 проверки боеготовности по ночам. Когда скучно вахтилось, или настроение приличное отсутствовало. Старлей Лачугин иной раз применял подобное для дрессировки своих «румын». По тем же причинам. Только масштабы у них были мелкопоместными, так сказать. Замполит, естественно, по праву положения, претендовал на стопроцентный охват подчиненного контингента.
В позе Наполеона, с горящим взором, Климашевский выслушал доклады от боевых частей. Ухмыльнулся сущим сатиром, будто подфартило хлебнуть на халяву. И… обмяк малость. Эдаким барином, потянулся к рычажку ревуна. Усердно считая нужное количество точек и тире, отбил «Слушайте все!» На большее его не хватило. С трансляцией, приручая непослушные тумблеры, провозился еще дольше. То и дело, вдобавок, спотыкаясь на решетчатых рыбинах. Наконец осилил технику и принялся, по возможности с выражением, говорить в микрофон.
- Отбой учебно-боевой тревоге. Команде построиться по малому-у-у-у, - тут замполита замкнуло. Усердно соображая, он напыжился и вскоре буквально выплюнул. – Отс-с-ставить! По большому сбору!
Что ж, приказ есть приказ, обсуждениям подлежать не имеет права! А мы и не собирались этого делать… Лишь смачно посылая небу отборные матюги, поскакали в кубрики, за бескозырками. По большому сбору обязаны были иметь их на головах, едрена вошь!
Климашевский явился на ют относительно твердым шагом – человека ведающего, что творит. Кобура эффектно похлопывала по его короткому бедру. Встал у шпиля. Удовлетворенно оглядел строй, хотя многие в нем откровенно терли глаза и позевывали в кулак. Профессионал, выждав паузу, выдал в ночную тишь первый спич. Щедро сдобренный нотками отеческого довольства своими не самыми худшими, как оказалось на поверку, сыновьями.
- Молодцы! В норматив уложились вполне. Я доволен вами. Так держать!
И понес далее… Все, о чем мечтала его, изнуренная ложной скромностью, натура. Говорил он вдохновенно, умно насилуя пафос и классиков. О чем? Ах, ежели бы нужда была вникать – спать хотелось на порядок больше. По прежнему опыту только – без сомнения о чем-то важном. С его, замполитовской, читай – официальной и самой правильной, точки зрения. И о себе, естественно – для чего, собственно, вся каша и заваривалась. Но не напрямую, а с фортелями хитрыми, типа: «Стыдно, братцы, спустя рукава Отчизне служить, имея перед глазами столь положительный, во всех отношениях, пример!» Иными словами – повезло нам убогим, несказанно!
Мы не возражали… Тем более что минут через пятнадцать, оратор стал заметно запинаться. А еще через пять и вовсе – замолк. Навострили уши, в ожидании вожделенной команды. Однако страдающая от сушняка глотка замполита сперва прохрипела другое: «Комсорги боевых частей, остаться!». И только потом, спустя резиновую минуту: «Остальным, р-р-азойдись!». К вящей радости большинства. В кое мне попасть не получилось. И вот почему. Вообще-то комсоргом у нас в БЧ числился Женька Герун. Мужик он был не особо идейный, скорее балабол из треплющихся всегда, как бы на полном серьезе. Однако в отличие от других являлся женатиком. И не просто - на Сахалине возвращение папочки ожидало собственное чадо ползункового возраста. Отсюда, ярлык кадра ответственного, прилип к Женьке сам собой. А там и до ипостаси комсомольского вожака оставалось рукой подать.
Но «краб» уже, едва заслышав о страстном желании замполита пообщаться еще и с «товарищами», Герун ткнул меня в бок. Следом прошипел – уважительно-просительно, но и безапелляционно.
- Сань, дуй за меня. Он все равно не въедет – ему сейчас, лишь бы уши были.
И я подул – что оставалось… И ведь не пожалел потом – возникшее вскорости представление вполне стоило похеренного сна. Однако – по порядку…
Выстраивать нас во фрунт, на опустевшем юте, Климашевский не стал. Демонстрируя демократа, признающего исключительно неформальное общение, предложил сгрудиться кружком сподвижников. Тогда скользнул по лицам - в кружке оказалось большинство моего пошиба – делегированные в добровольно-принудительном порядке. Но замполит не возмутился – уши наличествовали, а чьи они, по большому счету было не важно. Повел разговор, претендующий на задушевность. Только не рассчитал – силы потратил уже изрядно. Да и состояние не благоволило. Потому быстро добрался до тривиального: «Вы меня уважаете?» Мы китайскими болванчиками, дружно закивали головами. Кто-то даже ляпнул нечто, полагающееся столь ответственному и важному, для любого исконно русского человека, моменту. Однако Климашевский не удовлетворился и решил перейти от сухой теории к животрепещущей практике. В мгновенье ока он снял с ноги ботинок и, размахнувшись, швырнул его далеко за борт.
Мы ошалели. И только истошно-бескомпромиссное: «Ловить! Гуси лапчатые! Знаю я вас!», вновь вернуло нас на грешную землю. Вернее - на палубу. Стремглав кинулись врассыпную, в поисках кошек и багров. Ловили обувь по всем правилом рыболовного искусства, плюс к тому, еще и с пацанским азартом. Конечно же, поймали. Преподнесли хозяину, в знак доказательства, что уважаем его очень. Однако узнать, доказали ли, не получилось… Схватив злополучный ботинок, Климашевский поспешил удалиться с глаз долой.
А вот теперь о приятности, которую ожидали, и о которой я упоминал ранее. Она все ж таки на нас свалилась. По всему, наутро замполит проснулся несколько иным человеком. Стал менее занудным. Хотелось верить, что надолго.




«ПО ПЕРВОМУ СРОКУ ОДЕНЬТЕСЬ, БРАТИШКИ…»

Среди ожидаемых радостей и огорчений, кои тоже мимо не ходили, не заметили, как теперь уже пробежала осень. Наступила зима. И до того не потели особо, а тут вовсе – сполна ощутили себя неграми, вдруг заброшенными на Чукотку. Снегопады – еще куда ни шло… А вот участившиеся бураны, с леденящей душу поземкой, навевали исключительно тоску. Залив покрылся ледяным панцирем и стал походить на слепящую глаз пустыню. Закопченный и несуразный, похожий на беременную блоху ледокольчик, еще колол исправно лед на фарватере. Однако у пирсов непосредственно, панцирь толстел с каждым новым днем.
Потому теперь, вместо физзарядки, нас стали выгонять на лед. С ломами, лопатами и прочими железяками, лишь бы поувесистее. Даже вымбовки пошли в ход. По периметру корабля, у бортов, лед кололи до чистой воды. Прогалину шириной в полметра. От форштевня, по оси метров на пять в длину, прорубали эдакую иордань. А чтобы смотрелась не хуже, чем у соседей, то есть – в обязательном порядке эстетика четких граней наличествовала, тут трудились в основном пилами типа «Дружба-2». И все старания для того, чтобы корпус корабля не раздавило. Силища то какая, у льда и мороза, оказывается имелась! От осознания одного этого, уже становилось не по себе.
В общем, без дела мы не оставались. А работенка эта, надо сказать, была не из легких. Ежели даже не брать то, что дрогли в процессе, как цуцики и сопли поморозить успели изрядно. Впору – хоть завистью было изойти по отношению к другим флотам. Черноморскому, Балтийскому – само собой. Но даже в Североморске, по-моему, и то, вряд ли так страдали ото льдов, как мы здесь. Их Гольфстрим обогревал. Потому резонно, разговоры о предстоящем походе на зимовку, стали возникать меж нами чаще. Ведь в заливе Владимира не было льда! Оттого и богом забытая Тимофеевка казалась, почти тропическим раем. И чем дальше разворачивалась зима, тем более хотелось поскорее уйти из этих, промороженных насквозь, мест. Едва дни не стали считать, когда наконец-то, свершилось.
Ранним утром, 26 декабря, на всех трех, ходовых к этому моменту, кораблях дивизиона сыграли «Приготовление к бою и походу». В одночасье дружно задымили трубы. Густо припорашивая жирной аспидной копотью белую простынь окружающих льдов. Невесть откуда на подмогу уже знакомому брюхастому ледокольчику, пришли еще двое столь же уродливых собратьев. Натужно пыхтя, они принялись крушить ледовую целину в непосредственной близости от нашего пирса. Вскоре путь к чистой воде стал возможным. Отдав концы, кильватером, сторожевики направились к бонам. Шли самым малым, осторожно, словно на ощупь. Раздвигая бортами внушительные льдины. Нам выпало замыкать строй.
В Татарском проливе ледовая обстановка не улучшилась ничуть. Потому сигнальщикам, не смотря на жуткий холод, пришлось трудиться в поте лица. Всем отделением, разбив пространство на сектора, они блюли обстановку. То и дело оповещая о грозящей бортам нешуточной опасности. Так, черепашьим темпом мы прошли несколько миль и застопорили ход. На мостике вахтил замполит. И надо было ему это… Ан нет – мужик идейный до самого копчика, он просто не мог не обозначить начало серьезного перехода личным примером.
Когда кэп скомандовал: «Стоп машины!», Климашевский послушно репетнул. Но после недоуменно воззрился на командира – мол, как так – он зам полный и без изъянов, а в курс обстоятельств не введен.
- Подводников будем ждать, - обыденно произнес кэп, плотнее запахивая полушубок, крытый черной брезентухой. – Этот раз приказано идти вместе.
Замполит удовлетворился. Как и согласился с тем, что добрую часть вахты ему придется, по сути, пробездельничать. Сесть ему было некуда, да и не положено, раз уж по доброй воле напялил на рукав сине-белую повязку и он решил использовать выпавшую паузу по назначению основной должности. Завел разговор со мной и сигнальщиками на тему, прошедшего недавно, Ленинского зачета. Выбора у нас не было, кроме как внимательно слушать и согласно кивать. Позже даже вякать начали. Одна беда - делать умными, задубевшие на морозе физиономии, получалось как-то не очень. Да и соображать, зачем Ильич хотел реорганизовать Рабкрин – тоже.
Благо подводники не заставили себя долго ждать. Заумная беседа уже грозила перерасти в страстную лекцию, когда старший из сигнальщиков, счастливый тем, что именно ему выпала честь пресечь ее в зародыше, заорал во се горло.
- Право 160, дистанция 5 кабельтовых….
Все, кто был на мостике, вперили взгляды в указанном направлении. Климашевский принялся рьяно вахтить. Кэп встал из кресла. Чтобы разогнать кровь в членах, сделал пару ленивых гимнастических пасов.
- Ну, вот и ладненько… Сейчас двинемся.
Подлодки шли стройным кильватером. Четыре черные сигары с наростами рубок, они четко прорисовывались на белесом фоне колотого льда. Впрочем насчет сигар я приврал малехо… Не атомоходы – почтенного возраста дизелюхи, они скорее походили на двуострые кайла без черенков, вдруг вздумавшие еще и плыть по воде. Бригада заняла позицию правее нас, ближе к береговой черте. С нашего флагмана поступила команда: «Всем кораблям, вперед малый… Дистанция…»
И мы отправились зимовать. По-прежнему черепашьим темпом пока. Очень надеясь значительно прибавить ход по выходу из пролива. Эдакой скромной, но все же – армадой.
- Сила, блин! – улучшив момент, шепнул я одному из сигнальцов.
- Сила, - согласился тот.
- Попадись щас янки гребаные, вот бы шороху им навели.
- Ага… Навели бы…
В видавшей виды, засаленной до кожаного блеска канадке, таких же штанах и растоптанных за многие годы жизни до бесформенности валенках, вряд ли мы оба смотрелись чудо-богатырями. Тем не менее, гордость за родной флот буквально распирала грудь, а издержки амуниции, казались сущей мелочью.
Меж тем, походное бытие уже устаканилось в привычных рамках. Сменилась первая боевая смена. По-прежнему шли малым. Однако миля за милей, исправно оставались за кормой. И с каждой пройденной, льдины у бортов мельчали. Пока вовсе не превратились в паковое месиво. Месиво лопалось на волне, обнажая свинцовую воду. Тогда становилось заметно, как гребни волн курчавятся барашками. Что означало единственное – близкое море было неспокойным.
Впрочем, данный факт сполна ощущался уже и организмом. А по мере приближения к выходу из залива, противная качка лишь усиливалась. Вдобавок крепчал ветер. Не стремительно, но похоже, на достигнутом останавливаться не собирался. Вслед за ветром, с Севера, стала наползать темно-серая, почти черная мга. Тяжелая даже на вид, она будто вознамерилась непременно догнать нас, застя горизонт угрюмой непроглядностью. Догнать и… Мерзкой, холодной жабой в душу вселялась тревожность. Пока неосознанная до конца. В самом деле, что могло случиться сверхъестественного с нами? Ну, угодили бы в шторм… Сколько их, всяких, пережил на своем веку трудяга СКР. Однако даже мне, первогодку, ощущалось, что грядет нечто более страшное. Верно, проснулся инстинкт чутья опасности, дремавший даже в предках последние века. Чтобы убедиться, или наоборот, опровергнуть сомнения, стал ловить взгляды присутствующих на мостике. Увы, в первом же встретившемся, обнаружил те же признаки – тревога! Однако озвучивать ее публично никто не решался. Оставляя исключительное право на то, старшему по должности и званию.
Наконец, кэп отреагировал на неординарность складывающейся ситуации. Он встал с кресла. Внимательно оглядел даль. Затем потянул носом ледяной воздух. Будто пес, желая визуальное подтвердить еще и обонянием. Оставалось только наслюнявить палец и выставить его ветру… Но кэп не стал этого делать - крикнул в переговорник.
- Желточенко, что там у нас с погодой было?
- Нормально… Море – до двух баллов… Ветер …, - пробубнила труба.
- До двух баллов?! – скептически пробурчал Степанов, вновь нюхая воздух. – Насчет штормового что?
Вопрос то он задал, но тут же резко отодвинул от себя раструб. И без ответа из штурманской было ясно, что в случае штормового предупреждения, нам бы никто не дал «добро» на выход. Однако из увиденного и вынюханного кэпом, вытекало другое и, по большинству признаков, малоутешительное – флотские синоптики опростоволосились.
Прошло еще пару часов. Наполненных ожиданием и смурными предчувствиями. Нашпигованный льдом Татарский пролив остался позади. Теперь, во всей буйной неприглядности, нам являла свои, по-зимнему темные воды, Японское море. В них, еще недавно ровный как струнка кильватерный строй, стал ломаться. Сторожевики зарывались в волну форштевнями, их швыряло то вправо, то влево. Совсем как пустые спичечные коробки. Естественно, братьям-подводникам тоже приходилось не сладко.
Кэп продолжал сидеть в кресле недвижно. Казалось, абсолютно не ощущая мерзкой, пронизывающей насквозь холодрыги. Что мучило его внутри – неизвестно, но внешне он демонстрировал абсолютное спокойствие. До тех пор, пока на мостик не взбежал штурман. В легкой тужурке, с непокрытой головой, не чувствуя ни ветра, ни мороза после жаркой рубки, Желточенко выпалил.
- Передали, вроде тайфун идет.
- Какой еще тайфун? – дернулся Степанов.
- А я знаю…
Кэп вскочил на ноги. Просверлил старлея взглядом насквозь. Будто возжелал непременно узнать, как там чувствует себя измученная излишествами печенка подчиненного. Но тот, пройдоха и оптимист беспредельный, даже не поёжился. Бросил в порыв ветра, не забыв при этом любовно поправить чуть порушенную им прическу.
- Да они сами там, толком не знают ни хрена.
- Ладно. Что у нас на траверсе? – махнув рукой, устало произнес Степанов.
- Мыс Олимпиады.
- До Тимохи много осталось?
- Порядком…
Кэп вновь взорвался. Но воспитательный момент, касательно точности, необходимой штурману при докладе, оказался прерванным радиограммой с флагмана. Приказывали значительно прибавить ход.
- Может, убежим? – выразил слабую надежду кэп.
- Да запросто…, - плеснул скепсиса Желточенко и поспешил ретироваться в свои теплые, заваленные картами пределы.
Ход мы прибавили. Только тот, кто повелевал природой, видимо тоже, принял подобное решение. События вдруг стали развиваться стремительно. Волны, итак до того не маленькие, буквально на глазах принялись превращаться в натуральные горы. Ветер – в шквал. Подводники не пожелали испытывать судьбу далее. Отсемафорив нам, они погрузились в пучины. Верно, относительно тихие. Увы, нашему брату, возможность последовать их примеру, светила лишь в единственном случае. Только думать о печальной перспективе, пока не хотелось.
Однако думай - не думай, или просто бодрись паяцем, первый сигнал о том, что эпопея имеет шанс превратиться в полноценное бедствие, возник скоро. Из рулевой рубки раздался крик. При том напряге нервов, показалось – душераздирающий.
- Товарищ командир, рули не отвечают!!!
Возникшие тут же разборки подтвердили печальный факт – рули похоже вошли в жесткий клин. Но самое печальное – искать истинные причины случившегося, в той жуткой обстановки было невозможно. Попытка рулить непосредственно из румпелей, в ручном режиме, так же не увенчалась успехом. Срочно связались с флагманом. Комдив, кап-три Иванов, был мужиком резким – выдал целеуказание не моргнув глазом.
- Машинами маневрируй, Степанов! Путь то прямой… Вот и шуруй, как по калмыцкой степи!
- Ни хрена себе степь – тут Гималаи целые, - пробурчал кэп.
Без сомнения, он и сам прекрасно знал, что делать в подобных случаях. Но, субординация, штука значимая очень. Даже не смотря на то, что к этому моменту дивизион продолжать являть собой единое соединение чисто формально. О кильватерном строе уже, говорить не приходилось. Более того, мы перестали наблюдать визуально идущих впереди. Только беснующееся море. Только оно, бескомпромиссно заняло все, малообозримое пространство вокруг.
Спустя полчаса вновь пришла «депеша» с флагмана. Поинтересовались успехами. А заодно объявили – обстановка ухудшается, всем кораблям с проблемами справляться самостоятельно. Но продолжать держать курс в вожделенный залив Владимира. Что было вполне логичным, в общем-то… Все сторожевики находились приблизительно в одинаковом положении. А о помощи друг другу, в том аду, и думать не приходилось.
Меж тем ад стал кромешным. По всему - тайфун входил в пору зрелости. Море ревело, бесновалось, будто ему вдруг стало тесно в означенных природой берегах. Порывы ураганного ветра заставляли невольно втягивать голову в плечи. Свистом, в диапазоне близком убийственному, он нещадно хлестал по ушам. Даже сквозь капюшон канадки. Не отставало от моря и небо. Еще недавно свинцовое, оно сплошь превратилось в аспидное и казалось, срослось в единое целое, с аспидной же водой. Этот клокочущий, без конца и без края монстр, похоже не желал знать компромиссов. Милосердия не ведал – точно! И верно всерьез настроился, непременно обрести нынче завидную жертву.
Горы черной воды обрушивались на сторожевик ежесекундно. Корабль швыряло, притапливало, иной раз рисково клало на борт. То возносило на пенный гребень, как на постамент. То сущей игрушкой, надоевшей вдруг, низвергало с него в пучину. Но самое страшное заключалось в том, что очередной вал, накрывавший нас, почитай – с головкой, не скатывался обратно в полном объеме. Значительной частью вода превращалась в лед. Потому скоро привычные контуры сторожевика, обрели уродливые и совсем не нужные ему детали. Орудия, под толстенной шубой, стали походить на доисторических мастодонтов. Торпедный аппарат приобрел черты натурального айсберга. Лед налипал на переборки, скапливался торосами на палубе, нависал на леерах, превращая их в канаты. А потом легко обрывал, будто канаты эти, на деле оказывались сотворенными лишь из рыхлого снега. Даже мачта и та, потеряв ажурность, высилась теперь громадным сталагмитом.
Чем грозило обледенение? Увы, законы механики объективны – изменение центра тяжести корабля, могло привести к единственному исходу. Да, да – вверх килем и… привет родные, с любимыми! Потому все свободные от вахты, были отправлены на скалывание льда. Под личной командой боцмана Мунаева. Чтобы не унесло за борт, обвязывались концом. И кололи, кололи, до кровавых волдырей на ладонях. Однако уже первые полчаса отчаянной борьбы за живучесть показали, что дело это – бесполезное на все сто. Мартышкин труд! Только сопряженный с огромным риском. Очередная волна вновь восстанавливала статус кво на палубе и переборках. А следующая, уже норовила его нарастить.
Время будто перестало существовать. Не знаю, сколько его прошло с начала эпопеи, когда на мостик примчался боцман. Лед коростой облеплял его с ног и до головы. Но, почему-то делая похожим не на снежного человека, а скорее на лешего, вздумавшего искупаться в проруби в одежде. Впрочем, и мы на мостике выглядели ничуть не лучше. Та же короста на канадках, те же, мокрые вдрызг валенки. Поскольку под ногами, поверх рыбин, хлюпала соленая снеговая каша. Дико вращая воспаленными глазищами, стараясь перекричать ветер, Мунаев прохрипел.
- Командир, с левого шкафута…, печку… Якорь ей в клюз! Печку, говорю, унесло!!!
- Какую еще печку? – воззрился на него кэп, тупо соображая – его сейчас занимали совсем иные мысли.
- Так хлеб печь, чтобы. У камбуза… Хрен его знает, как вышло. Махина же была – ого-го! Кругом – фальшборт… И укрепленная, вроде прочно... Как получилось? Мать честная, что делается…
Похоже многословным негодованием в адрес стихии, боцман желал малость скостить степень собственной вины. Ведь крепление по штормовому таких объектов, как печка, являлось непосредственной обязанностью его бравой команды. Но Степанов воздержался от неуместного внушения. Прохрипел.
- Ладно, не гоношись… Хрен с ней, с печкой. В вахтенный журнал впишем.
- И шлюпку, тоже. Левую, – поспешил напомнить Мунаев. – Эту на моих глазах сорвало. Только что, когда сюда шел… Как ножом срезало.
- И шлюпку впишем. А ты вот что, боцман, людей с верхней палубы убери. Железяку новую поставим, - Степанов вздохнул, - а закавыка иного свойства приключиться, не приведи Господь…
Он не договорил. Однако итак, все было предельно ясно.
- Так лед же! – возопило в боцмане чувство профессионального долга.
- Исполняй, я сказал! – тихо произнес кэп.
Тихо. Но тем самым сказал многое, ежели не все. Кроме затертого: «Надежда умирает последней!» Не было причин нашей надежде даже хворать! Жить, и баста! Ну, рули в клине… Так шли же, назло все чертям водяным! Правда, куда шли? На этот вопрос не смог бы ответить даже штурман Желточенко.
Прошли сутки… Или чуть более. Тайфун и не думал угомоняться. Потому очень хотелось поверить в то, что мы свыклись с ним уже… А дело осталось за малым - выждать, когда он сам растеряет силы и признает свое поражение перед человеком. Хотелось… Однако главные испытания, как оказалось, были еще впереди. Начало им положил звонок из котельного отделения. Захлебываясь в понятных чувствах, старшина кочегаров сообщил, что левый котел, не выдержав бешеной нагрузки, погас.
Это был, конечно же, удар. Прежде всего, по нашей бодрящейся из последних сил надежде. Удар коварный, в поддых. Теперь, по логике вещей, да и по закону пакости тоже, следовало ожидать следующего – нокаутирующего апперкота. И он не замедлил себя ждать. Прошли считанные часы, когда на мостик лично явился командир БЧ-5 каплей Матвеев. Раньше подобного по доброй воле он не делал никогда. Предпочитая безвылазно находиться в своей гремящей шестеренками и пропахшей мазутом вотчине. Изможденный бессонницей и ответственностью, но спокойный как всегда, он даже не успел открыть рта… Степанов понял все - трубки единственного, остававшегося действующим котла, приказали долго жить. То ли мне показалось, то ли впрямь, в этот самый момент над мостиком повисла гнетущая тишина. Как будто и ветер на секунду стих.
- Все, кранты, Сань, - буркнул мне сигнальщик из последнего молодняка, с неподдельной печалью в голосе.
Зря буркнул. Его командир отделения оказался острым не только на глаз, но и на слух.
- А ну прикуси язык, салабон - оторву! – зловеще прошипел он.
Я молча, глазами лишь, поддержал его. Вдаваться в панику, было делом последним. Однако, как ни строй из себя героя-пофигиста, следовало констатировать честно - в одночасье боевой корабль превратился в бесславную баржу. Вряд ли в том была вина командира, экипажа и вверенной техники. Просто случаются по жизни такие ситуации, которые невозможно просчитать наверняка, ни умными формулами, ни предельными допусками.
В эфир полетели нескончаемые SOS. Спасите наши души! Что стало верным вдруг, без малейших натяжек – корабль оставался жив исключительно ими. И каждая душа, без различия в званиях и выслуги лет, наверное понимала, что в таком море, шансы на скорую помощь, были минимальными. С воздуха нас было не засечь – черное небо к тому не благоволило. А собственные координаты мы не ведали даже приблизительно.
В общей сложности три дня и три ночи, неуправляемый и обездвиженный корабль носило по гигантским волнам. Внешне, уже и не корабль вовсе – айсберг! О чем думалось все это время каплею Степанову? Почерневший лицом, осунувшийся, он не единым мускулом не выказал малодушия или слабости. Не знаю. К какому решению склонялся кэп, тщательно взвесив наши шансы на спасение? Тоже не знаю. Только похоже, по истечении третьих суток, принял его. Оставалось озвучить.
Прежде, собираясь силами, или решив таким образом оттянуть чуть, наступление момента истины, кэп обратился к вахтенному офицеру.
- Лачугин, а ты знаешь, что означает слово «матрос»?
Тот оторопел… Лингвистические изыски в такое время? Но лоб добросовестно наморщил, поискал в памяти подходящее и ответил.
- Что-то из французского, вроде.
- Из французского, точно… Товарищ по жребию!
Я стоял продрогшим до костей цуциком на шлемофонной привязи. Не чувствовал своих ног, верно примерзшим уже изнутри к валенкам. В голове тоже царил полный кавардак – казалось, извилины с ледяным скрежетом трутся друг о дружку. Однако услышал и…. челюсть отвалилась сама собой. Не знал до того, к стыду своему. Теперь узнал и поразился глубине смысла привычного слова. Окружающий печальный антураж, но более всего перспектива, тому поспособствовали очень.
Меж тем кэп поднялся с кресла. Взял в руку микрофон трансляции. Вздохнул пару раз глубоко, будто отогревая его дыханием. Было заметно, принятое недавно решение, тяжелым спудом давило на него. Заставляло горбиться. А отступать было некуда. Командир, он единственный среди нас знал истинное положение, в котором мы пребывали. Потому и ответственность будущую, не желал делить ни с кем, тем более – перекладывать на чужие плечи. Не в его принципах было такое.
- Команде, одеться в первый срок…
Фраза, означавшая по сути страшное, прозвучала как-то обыденно. Не отягощенная ничего не стоящим тогда пафосом, она походила на множество слышанных ранее и неоднократно. Наверное, так и надо было… Не знали мы тогда песни Розенбаума – не написана была еще. О традиции флотской, слышали, конечно… Но то, в рассказах бывалых, казалось слишком далеким, хотя, кровь подогревало и адреналин в нее впрыскивало исправно. А тут, когда коснулось самих, непосредственно…
Тоже обыденно… Без показушной героики и иного лишнего, мы просто приняли к сведению. А потом и к исполнению. Поверили своему командиру без тени сомнения… Иначе – даже не мыслили. Привыкли, как к ежедневному борщу на обед - каплей Степанов всегда знал, что говорил. Но главное, всегда был готов отвечать за свои слова и действия. Значит большего сделать, было невозможно. Значит, следовало было принять неизбежное, по возможности достойно. Ведь экипаж, понятие не пустое, приспособленное лишь когда возникает: «Наших бьют!»
Спустя десятилетия, вспоминаю те страшные сутки частенько. В подпитии когда – обязательно. Но не для того, чтобы изумить слушателей… Вопрос себе задать чтобы. В очередной раз… И ведь добрую сотню раз уже. Что чувствовал тогда? Кем ощутил себя? А ответить не могу! Героем, готовым порвать на груди тельник и загорланить «Врагу не сдается…»? Нет, такого не припоминается. Цуциком, посиневшим от страха? Тоже – не было, как на духу! Это сейчас принимаю спокойно, что страх – нормальное чувство для нормального человека. Ничего не боятся лишь идиоты круглые.
Только мы тогда, двадцатилетние, верно мало опыта еще имели в загашниках. На относительно коротком жизненном пути еще не успели повстречаться с той, которая с косой бродит… Оттого и бояться ее не научились. Оставалось – являть спокойствие. Компенсируя не успевшую толком оформится мужскую волю, тем что имели в наличие – юношеским пофигизмом.
Позже воля обрела должную жесткость. В том числе – благодаря тому декабрю. И как оказалось, сантименты ей совсем не чужды. Ежели меня конкретно взять, и вовсе – даже на стихи сподобило …





Морзянки писк: «Спасите Наши Души» -
Летит из-под ключа замерзший слог…
Его бы прямиком, да Богу в уши,
Но только где он, всемогущий Бог?!

Вокруг лишь злобных волн многоэтажье
И шквальный ад. Меж тем у корабля,
Котлы уж больше не гудят напряжно –
Погасли… В мертвом клине румпеля…

На палубе - ледовые торосы…
Но жив корвет, презревший круговерть,
Теплом сердец отчаянных матросов –
Ведь в двадцать не пугает слово «смерть».

И дьявол нам не брат и третьи сутки,
Еще не ведом мужества предел…
А шторм на этот раз отбросил шутки -
И гоношит единственный удел.

Ужель?!! По «громкой» голос капитана:
«Братишки, видно мы пожили впрок…
Русалки, блин, конечно не путаны,
Но бабы все ж - оденьтесь в «первый срок»…»




НУ ЧТО, ПОСЕЙДОН, ПОТРЫНДЕЛИ И БУДЯ…

В радиорубке было промозгло, как никогда ранее, с момента спуска корабля на воду. Хотя не в пример теплее, чем в других помещениях сторожевика. Даже в котельном теперь, с успехом можно было морозить пельмени про запас. Рация работала от резервного источника питания - от аппаратуры и шли эти живительные струи тепла. Оно скупо распространялось вокруг, делая переборки волглыми. С подволока так же, свисали крупные капли. Но все равно, рты при дыхании парили. Радисты меняли друг друга постоянно – мерзли на ключе пальцы. И каждый, с энтузиазмом висельника, принимался выстукивать в эфир одно и тоже – три точки, три тире, три точки.
И надо же, нас наконец услышали. Что было удивительным – большинство антенн порвало вдрызг налипшим льдом и шквальным ветром. А на самодельные растяжки, хоть и уповали, но верили в их действенность слабовато. Еще более удивительным стало другое – нас отыскали все ж таки, на просторах не перестающего бушевать ни на секунду, моря. И пришли на помощь!
Это был военный корабль – большой противолодочный, по-моему – водоизмещением в несколько раз поболее нашего. Оттого гигантские волны, были ему аккурат во столько же раз меньшими. В плане живучести, он конечно, мог чувствовать себя увереннее. Однако тоже, БПК швыряло нещадно. По этой причине первое время спасатель ходил в отдалении. Приноравливался, как подойти к нам. В условиях почти нулевой видимости и при таком волнении, простейший казалось маневр, таил в себе огромную опасность. Любой набежавший вал мог подхватить нас и сухой щепкой выбросить ему на палубу. Либо его многотоньем накрыть сторожевик. Тогда точно, последняя надежда выжить в этом аду, для нас была бы окончательно похерена.
А время тянулось томительно-неспешно, будто отмеривалось засорившейся клепсидрой. Наконец, подрабатывая винтами, БПК осторожно пошел на сближение. Максимально достаточное, чтобы можно было закинуть бросательный конец. Внушительные контуры корабля, вскоре прорисовавшиеся в серой мге, не могли не вызвать уважительности. Что дало нашим рахитичным ожиданиям ударную дозу своеобразного витамина. Правда картина встречи двух кораблей имела слишком мало благих красок. Куда более получилась пропитанной жуткостью, в каждом миге. Громада БПК то вдруг легко взмывала в черную хлябь, должную именоваться небесами. Тогда мы имели сомнительное счастье лицезреть в работе два грозно вращающихся винта. То наш СКР оказывался на самом гребне. И тогда мы получали уже, тоже редкую возможность, разглядеть в деталях клотик спасителя.
Прошло несколько часов, пока наконец, корабли смогли относительно зафиксироваться корма к корме. Но все одно – получалось, как на взбесившихся весах. Стали бросать лини. С обеих ютов. Только вручную, это оказалось занятием бесполезным. Тогда боцман Мунаев достал из заначки специальное устройство – на вид, странную помесь ружья для подводной охоты и ручного гранатомета. Заряжалась базука особым патроном. А роль пули выполнял обычный швырок – свинцовое яйцо оплетенное каболкой и прикрепленное к концу бросательного линя. По всему, на БПК тоже вооружились подобным оружием.
Кто бы сомневался в том – выполнять ответственное дело у нас взялся сам боцман. Однако первые же выстрелы показали, что многолетний опыт службы и снайперские качества – суть вещи далеко не одного порядка. Мы глазели, переживали. Советы вертелись на языках, да только чувство самосохранения, каждый раз брало верх. Под горячую руку рычащего в ярости, аки раненый лев, боцмана, лучше было не попадать. Даже замполит, тоже бывший на юте, и тот получил порцию отборных матюгов – обстановка не благоволила к почитанию субординации. К тому же, Мунаев промазал в очередной раз.
Похоже на БПК робингуды тоже были в дефиците. Их швырки ничуть не лучше наших, плюхались в воду не долетая. А то и вовсе – улетали в сторону. Что впрочем неудивительно – цели мотало почище, нежели мишень «бегущего кабана» на стрельбище. После каждого «молока» боцман рычал на ютовых и они споро вытягивали линь из воды. На морозе он мгновенно превращался в несгибаемую палку – его приходилось мять руками, отогревая чуть ли ни собственным дыханием. И не мешкая вновь укладывать аккуратной вьюшкой у ног стрелка.
- Заряжай! Целься! Пли!
Казалось, конца этому не будет. Но нет, после более чем часового соревнования в меткости, швырок с БПК достиг нас. Наконец-то! Схватили крепко, как ценность огромную. Упираясь осликами, не щадя ни жил, ни кожи на ладонях, потащили конец. Тяжеленный, однако на одних себя только и надежа – обесточенный шпиль торчал бесполезной железякой. Через кормовую кницу, на кнехты. Для пущей надежности лишнюю «восьмерку» накинули. Все! Движение сторожевика моментально обрело рациональную направленность. Робкую еще… Будто первые шажки малыша, которого держит за ручку надежная мама.
- Порядок в танковых войсках! – потирая руки и умываясь потом изрек Мунаев.
- На Флоте же, какие танки, товарищ мичман? – вякнул рядом кто-то из авральных.
- Боцман и есть – танк на Флоте, салабон! – огрызнулся мичман.
- А говорили, что вы - душа, - встрял в разговор еще кто-то.
Понятно, окрылились, берега стали путать. С огоньком захотелось поиграть. Только боцман и сам был не прочь почесать язык, на радостях то. Ответил обстоятельно, но как всегда, не распыляясь на реверансы.
- Что бы ты ведал вообще, в делах жизненных, щегол… Душа, она у всего имеется! И у танка, и у кнехта этого, и даже у тебя придурка, раздолбай твою мать! Разглядеть не каждому дано… А многим и лень просто. Потому и живем, почитай – тыщи лет уже, а все – как первый день… В дерьме по уши. Возражать будешь?
Все кто был на юте, возражать не посмели. В эйфории пребывали – портить ощущения не хотелось. Плохо – не долго пришлось праздновать воодушевленное безделье. Очередной вал, может и тот самый – девятый, накрыл сторожевик по самый мостик. Затем поднял в небеса и с остервенением швырнул в бездну. И буксирный конец лопнул! Будто был не в руку толщиной, а лишь тонкой паутинкой. Сквозь рев ветра и моря вновь возник рык боцмана. Сплошь состоящий из непечатных пёрлов. В адрес стихии, конечно… Но не только – досталось горячего и боцманам БПК. Вряд ли они передали нам канат с гнильцой… Однако самолюбие Мунаева взыграло – известно, штука тонкая, а у настоящего морского волка и вовсе – нерв оголенный. Рассыпая словесные молнии он вооружился базукой и надо же, верно испугалась его капризная Фортуна, повернулась личиком – первый же швырок угодил в цель!
Дабы не оконфузиться вновь, а заодно и утереть нос коллегам, боцман отправил за линем сразу два конца. До того выбрав их лично, с неспешной скрупулезностью. Хотелось верить, что на том, противоборство с очумевшими в злости силами природы, для нас завершилось окончательно. И действительно, будто впрямь почуяв, что жертва ускользнула из пенно-ледяных лап, море начало успокаиваться. На что мы, вымотанные предельно, даже не могли достойно отреагировать – ни шуткануть толково, ни загнуть соленый матюг, ни даже просто изобразить подобие улыбки. Только боцман Мунаев, который словно не ведал устали, подошел к флагштоку. Сняв меховые варежки бережно расправил смерзшиеся лохмотья – все что осталось от флага. Некоторое время он молча смотрел на волны. Верно настраивал себя для какого-то важного заявления. А когда настроился, тоном человека вольного в своих желаниях и действиях, даже чуть с ехидцей, произнес.
- Ну что, Посейдон, потрындели и будя. Извиняй, брат, нам домой пора.
Правильно сказал – пора было. Изменились ли мы за эти трое суток? Наверное. Повзрослели – точно. И еще, пришло осознание, что везение за просто так, ежели и бывает – малоценно. И тратится мелочью. Истинное способно возникнуть лишь в трудах, испытаниях, часто через не могу – оттого дорогого стоит. А фейерверки, по поводу, разводить уже неохота.
29 декабря, в полдень многострадальный СКР пересек створ бон между мысами Ватовского и Балюзек. БПК тащил нас по-прежнему, за корму. Так, как удалось изловить в беснующемся море. По кораблю прошелестел слушок – мол, по флотским канонам подобное считается позором великим. Спорить и оправдываться, колотя себя в грудь, не буду. Скажу единственное - умный, глянув на эту бесформенную ледяную глыбу, на порванные леера и антенны, понял бы без труда, что ребятам и кораблю пришлось испытать нечто запредельное. Точить лясы стал вряд ли. Ну а дурак – так с него и спросу никакого.
Воды залива Владимира были тихими. Впрочем, наверное как всегда. Щедро подсвеченные солнцем, они ласкали взгляд мирной лазурью. Только нам, пока еще, не верилось в собственное счастье. Смотрели, видели одно, а память недавнего заставляла напрягаться в ожидании. Что благодать эта, может в одночасье закончиться и мелкие, даже для шлюпки волны, вдруг вновь превратятся в ревущие горы.
Вскоре открылся вид на пирс дивизиона. Два сторожевика из нашей доштормовой армады стояли у него. Было заметно, тоже потрепанные. Но уже отдраенные и облагороженные, от нашего корвета они отличались разительно. Да и по иным моментам можно было констатировать, что им, похоже, выпала чуть лучшая доля. Нас ждали. Грязноватая белизна пирса чернела от шинелей. Среди этого, кое где, курчавились каракулем адмиральские шапки. Оживляло черно-белую картинку обилие бликов от множества погон, кокард и прочего форменного золота. Никогда, ни до, ни после я не видел больше такого количества высоких чинов, собранных вместе. Целый взвод! По их лицам, кои мы успели с любопытством разглядеть в оптику, ничего информативного прочесть было невозможно. Все тоже пасмурно-таинственное, с признаками величия в поджатых скорбно губах, выражение, так свойственное всякому начальству высокого полета.
- Мать честная! – оценив общество на пирсе, охнул вахтенный, старлей Лачугин. – Командир, никак весь штаб Флота нам честь решил выказать!
- Думаю, даже из Министерства Обороны кого-нибудь прислали, - вставил Климашевский.
- А как же, у них это дело скорое, - буркнул кэп.
Я слушал внимательно, но не в силах был вникнуть в чувства офицеров. Действительно, зачем был нужен такой эскорт? Чествовать нас как героев? Однако особой радости никто на мостике не выказывал. Тогда что? Я принялся рисовать себе картину предстоящих событий. До швартовки – получилось прекрасно. А вот далее, что ожидало нас после – тут явно не хватало должного опыта. Благо кэп вскорости, выдав в никуда короткую реплику, частично освободил меня от мук прогнозирования.
- Щас, вдуют по самые гланды!
Выходило, горячие дружеские объятья и фанфары нам не светили. Ну а вдувать то за что было? И как это могло выглядеть в принципе? Впрочем, заниматься гаданием на кофейной гуще стало некогда. Наш спаситель БПК похоже выполнил свою миссию – честь ему и хвала! А команде – поклон низкий! Он передал нас под опеку услужливых буксирчиков. И те пыхтя, все так же – за корму, потащили сторожевик на швартовку.
Вскоре убедились – прав оказался кэп в предчувствиях… Фанфары на пирсе отсутствовали, традиционного жареного поросенка тоже, никто преподносить не собирался. Более того, скорбные физиономии собравшихся, делали черношинельное общество похожим на похоронную процессию. Едва бросили трап, Степанов сбежал на пирс. Как был – в ставшем сплошь белым от соли тулупчике и с трехдневной щетиной на впавших щеках. О воспаленных, красных, как у крола, глазах, уж не говорю. В остальном – гвардеец, да и только… отчеканил положенные три шага перед дородным вице-адмиралом… Лихо вскинул руку в приветствии. Доложил. Мы на корабле затаили дыхание. Ведь наблюдали все, как могли оставаться безучастными. Это для тех кто собрался на пирсе, каплей Степанов, возможно, был провинившимся. А для нас как есть – отцом-командиром, еще недавно на равных делившим и прелести жуткого штормяги, и печальную перспективу покормить крабов. Из всех щелей и шхер поблескивали пары настороженных глаз. Настороженных, но в глубине лелеявших рахитичную надежду – а вдруг, пожурят нашего кэпа, да и скажут потом, хлопнув братски по плечу: «А все таки молодец, Степанов!»
Однако вице-адмирал не сказал ничего. Лишь пожевал брезгливо породистыми губами. И руку не пожал, как водится в таких случаях, не глядя на чин. Развернулся и пошагал куда-то. Позже выяснилось – в кают-компанию флагмана. За ним, будто стая ворон, потянулись остальные. И даже тут – белой, ежели сравнение с пернатыми уместно, смотрелся в этой стае наш кэп. Изгой – не изгой, герой – не герой… Только известно, во все времена с одинаковой легкостью отдавали на заклание и тех, и других.
Более двух часов прошло в нервном ожидании. Степанов вернулся, на первый взгляд целым и невредимым – таким же как и ушел. Лишь круглое лицо, отогревшись в тепле, вновь приобрело знакомую розоватость. А по нему, сбивая всех с толку, блуждало нечто среднее, между улыбкой человека удовлетворенного и ухмылкой сатира. Следом семенил замполит Климашевский. Вот по его смурной физиономии – будто только что сдохла любимая коза – можно было прочесть многое. Но все из категории: «Плохо, еще хуже!»
Офицеры в полном составе ждали командира в рубке дежурного. Завидев, обступили на шкафуте.
- Ну? – по чину первым вопросил старпом.
Кэп, не снимая с лица улыбки-ухмылки потянулся мартовским котом. Размял косточки. Крякнул. И только после, ответил.
- Сказали – в плечах не вышел. Ну, и маму вспомнили, по поводу…
Недоумение было всеобщим. Что греха таить, разные варианты исхода перелопатили уже, сидя в рубке, а тут – плечи какие-то. Каждый поспешил отыскать скрытую подоплеку. Но Степанов томить не стал.
- Узковатыми оказались, для четырех звездочек, - став на секунду серьезно-печальным, произнес он.
- Разжаловали!!! - ахнул старлей Лачугин.
Остальные застыли пока с выпученными глазами и отвисшими челюстями. Осмысливали. Наконец шустрый Желточенко аж запрыгал от возмущения.
- Во дают, во дают! Так что же они творят, командир?! Чинуши! За что???
Однако кэп и в звании старлея теперь, так нежданно сравнявшись со многими тут, оставался строгим командиром.
- Не на речном флоте служишь, штурман, - осадил он подчиненного.
- Так с прогнозом то, они прокололись…, - выдал последний резон тот.
- А это… Это апелляцию в небесную канцелярию следует подавать, - кэп вздохнул, глянул на чистое, без единого облачко, небо. – Только сдается мне, ответа долго придется ждать.
Уверен, знаю, чего хотелось командиру более всего в ту минуту. Однако продолжение «разборов полетов» планировались и на следующий день. Чтобы успокоить нервы, средств оставалось мало и Степанов, к счастью не секвестрированной вкупе со слетевшей звездочкой властью, предложил закончить стенания. Как дело непотребное для боевого офицера. Махнув рукой, произнес, все с той же улыбкой.
- Ладно… Тошно было когда представил, как краб меня жрать будет. А это – это переживем как-нибудь.
Подчиненные приняли посыл. И впрямь, лучше было посмеяться над жуткими страстями, кои пришлось пережить недавно, нежели продолжать плакаться на вселенскую несправедливость. Мужики пожившие, знали – еще никому не удавалось переломить ей хребет. Значит и шашками махать – выходило себе дороже.
- Это в смысле – с какого места начнет? – первым ввязался в треп старпом Мармышев.
- Ясен хрен – с филейного.
- А у командира самое лучшее филе где? – с претензией на многозначительность вопросил ловелас Желточенко.
- Ладно прибедняться, у тебя там тоже не хуже… Знаем. Только по-моему, ты крабов с бабами чуток попутал, - не остался в долгу кэп.
- Ежели чуток только. А так – и те, и другие от удовольствия краснеют.
- Тоже мне, возомнили. Да крабам, если хотите, ваши парные прелести без надобности, - внес толику научности повеселевший Климашевский.
- Провонять нужно сперва как следует?
- Желательно. Привередливые твари – гурманы все сплошь. Иначе даже взглядом не удостоят.
- Да ну?
- Точно! Ввиду отсутствия наличия обусловленного пристрастностью, якорь им в клюз, членистоногим! - ввернул подошедший боцман Мунаев.
Правый шкафут потряс взрыв ядреного смеха. И тянуть далее, неблагодарную ратную лямку, стало уже не так муторно.




СИНЯЯ ПАНАЦЕЯ ЛЕЙТЕНАНТА ПУЗИКА

И… СТАРШИЙ МАТРОС БЕРЕЗКА

Следующий день прошел сплошь в суете и напряге. Впрочем по иному сложиться и не мог – слишком много собралось больших звезд на небольшом пирсе дивизиона. Разборки продолжились. Военные чиновники с лицами, будто вершили мировую историю, шныряли по кораблю. Вынюхивали что-то, в сотый раз перелистывали вахтенный журнал. И беседовали конечно. Сперва с экипажем. Потом отдельно с офицерами. Зачем? Когда все уже было решено. Находились храбрецы из нас, вякали что-то… За кэпа было обидно. Их внимательно выслушивали, а если удостаивали ответами, то такими, что больше раскрывать рот уже не хотелось.
Наконец адмиралы и иже с ними, удовлетворившись, разъехались по своим уютным кабинетам. Тогда то кэп и нарезался вусмерть. По разным причинам люди пьют. И по разному тоже. В зависимости от того, что из себя представляют как личность. Тихушники, потихоря от жены – колузают. Алкаши законченные, те нажираются для поправки или бухают по черному, ежели буйные. Не прочь дербалызнуть и пройдохи бесшабашные. А Степанов именно – нарезался!
В то время с удовольствием любили мусолить присказку – якобы раньше флотский офицер был до синевы выбрит и слегка пьян, а нынче его признаки – слегка выбрит и до синевы пьян. Ерунда это полная! Не время определяет достоинство человека, а исключительно его личные качества. Они у кэпа наличествовали. Как впрочем и у других офицеров экипажа. Говорю ответственно и плевать, что кто-то в том углядит избыток непотребного пафоса. Нет, дурковали некоторые бывало. Так ведь люди же… Тут и кнехт бездушный сподобился, когда каждый кого от власти пучит, только доить горазд. А сено – сам себе добывай. Будто смысл ратной службы исключительно в тяготах и лишениях заключаться обязан.
Однако далее… Мы, в свою очередь, никак не могли не проявить солидарности с кэпом. Тоже глотнули. За его здоровье, в первую очередь. За общее спасение – непременно, после. Ну и «за тех, кто в море!» - обязательно. У кого что имелось в загашниках из парфюмерии. И не дожидаясь Нового года, который обязан был явиться уже на следующий день. Праздновать совсем не хотелось – не к месту как бы получился любимый с детства праздник.
А ведь готовились к нему… Словно бурундуки копили и шхерили запасы всякие. Немудреные, но для матроса, и не только первогодка, значимые очень. Случалась оказия кому в Совгавань смотаться – непременно заказывали привезти лимонад. Увы, большая часть лакомств пришла в негодность. Бутылки не выдержав шторма – покололись вдрызг. А те что умудрились выдержать, все одно, от холодрыги полопались. Печенье размокло. Даже сушеные вьетнамские бананы – жуткий деликатес в нашем тогдашнем понимании – и те, куда более стали походить на кусочки пересоленной воблы.
Восстановить приварок к новогоднему столу в убогой Тимофеевке, было делом из области фантастики. Это сейчас в любой Пырловке фанты-колы – хоть купайся. А тогда в 70-е, ситро и мороженое, к примеру, являлись исключительной привилегией лишь относительно значимых городов.
В общем грядущим праздником в кубриках почти не пахло. Так, в разговорах ежели только проскальзывало, от скуки и по привычке – Новый год все же. Кто-то надежды со сменой лет связывал, но втихаря. Кто – вспоминал как на гражданке гужевал уже, начав по традиции с католического Рождества, чтобы нашим закончить. Это в прошлые годы, по свидетельствам старослужащих, уже самодельные гирлянды развешивали. А наиболее шустрые даже настоящую ёлочку умудрялись раздобыть. Касательно меня лично, и вовсе – настроение получилось дрянь. Заболел я. Слег в считанные часы. Потому новый 1977 год встретил в полубреду и при жуткой температуре, на своей коечке. Сказалось трехсуточное стояние по колено в ледяной каше. Даром, что в валенках. Нет, ноги можно сказать не обморозил – лишь пальцы малость прихватило видать. Кожа на них полопалась и лущиться стала. Ну, ступни чуть мокли, будто потели и иголками их покалывало. Ерунда сущая, день-два и прыгал бы как козлик, никуда не делся - да другая беда приключилась. На левом колене, аккурат на чашечке выскочили аж целых четыре чирья. Будто по линейке кто разметил – четким квадратом.
Нога распухла очень, стала походить на носорожью. Не то что наступить на нее – желание пошевелить пальцами отдавалось сумасшедшей болью, пронизывающей до самой макушки. Вот и лежал я – бревно бревном. Страдал, скрипел зубами. Но осторожно, внимания стараясь не привлекать. И не мешать людям хоть как-то, пусть не привычно весело, но все же отметить знаменательный факт прихода следующего года.
А потом, к этому моменту уже успел усвоить четко – мужской коллектив, это далеко не пансион благородных девиц. В нем, никто не придет к твоей постели попричитать слезно. Подбодрят только ежели, но тоже своеобразно. Как Калина например однажды.
- Торчишь, Сань? Пруха! У меня когда температура, я тоже – дурею… И водяры не надо. А нога… До ДМБ заживет. Не бзди Капустин – отлюбят, отпустят!
Требовалось демонстрировать бодрячка. Но слабину явить – ни, ни… Заклевать морально могут. Так же и со стонами – не мешай отдохновению большинства. Особенно – «небожителей». Болеешь, болей в меру! А мера эта, у каждого своя, строго завязанная на количестве прослуженных лет. Чем более, тем меньшей напастью кажутся болячки и похлеще. А тут – чирьи какие то. Эка невидаль! Не голову же оторвало. Да и в том случае, уверен, глазом бы никто не моргнул – флотские народ находчивый… Отыскали бы, отдраили суконкой и на место постарались бы пришить.
Шутка, но доля истины в ней имелась громадная. Потому терпел как мог и как получалось. Соображал ежели, язык закусывал. А когда, по причине жуткого жара соображалка отказывала – даже лучше, и боли не чувствовалось, и страх пропадал. Спросу то - никакого. Ждал утра. Наверное так же, как застенчивый девственник ждет первой брачной ночи. С нетерпением и опасением одновременно. С нетерпением – это понятно. По всему, без санчасти мне было не обойтись, а она, как ни крути, для того и существовала, чтобы избавлять таких бедолаг как я от боли. Но - с опасением… На этот счет имелись основания. А чтобы понять, что они не из пальца высосаны, небольшой экскурс в существо и особенности медико-санитарной службы нашего СКРа.
Заведовал службой лейтенант с чудной фамилией – Пузик. На мой взгляд к Флоту она, ну никак не лепилась. Только представьте себе на секундочку – допустим прославился наш медик на службе Отечеству, дослужился до высоких чинов и решили назвать в его честь корабль. Крейсер «Генерал Пузик»! (С красными, как и положено медикам, просветами на погонах, адмиральская перспектива ему не светила). Не солидно как-то. И даже - смешно? А известно – «как судно назовешь…». С таким «лейблом» кафешкой бы заведовать. «Стекляшкой», кои тогда в Союзе имелись в любом захудалом райцентре и все назывались почему-то одинаково – «Голубой Дунай». А тут на тебе – офицер! Еще и флотский.
Внешностью, на гвардейца Пузик тоже не тянул. Небольшого росточка, он был лишь упитан прекрасно. Потому куда более походил на Колобка, с простецкой физиономии которого не сходила широченная улыбка. Кстати, вечная как Рим, она не говорила ни о чем. Балагуром-анекдотчиком лейтенант считался посредственным, а сердобольностью Айболита не страдал вовсе. На Флот Пузик пришел из запаса, из тех, кто военное звание получал по окончании мединститутов. До того успев полечить, и не один год, гражданский контингент. В связи с чем, возрастом был старше кэпа. Однако на манер Климашевского, по причине малых звезд на плечах, не комплексовал. Что его привело на море? Может романтика странствий. А может и то, что пользовать пациентов, находящихся под присягой, было не пример проще. Да и зарплату со счетов не сбросишь – врачам райбольниц, ни пайковых, ни «за звездочки» не полагалось.
С нами начальник медслужбы общался все с той же фирменной улыбкой, но притом – жестко. Стараясь сократить прием до минимума и при этом обойтись еще минимумом средств. Не удивительно, что захватывающие истории о победах Пузика над болезнями, по кубриками не ходили. Их, побед в смысле, просто не существовало в природе.
А уж уболтать доктора на послабление по причине настоящего недомогания - легче было салаге выклянчить завидный мосол у кока! О симулянтах и не говорю – эта порода перевелась на корабле сразу по пришествии его на корабль. Не секрет, что сокровенной мечтой каждого служивого является – возможность поваляться пару недель в госпитале. Однако за все три года моей службы, я не разу не слышал о подобном факте касательно членов нашего экипажа. Получалось, тщанием Пузика, все были здоровы на зависть.
Скажите так не бывает? Еще как бывает. Более того, на почве личных наблюдений, я даже сподобился сделать пару открытий. Первое – чтобы человек ощутил себя больным, собственно – болеть мало. Нужно чтобы врач удостоверил тебя, и что немаловажно – окружающих, в том. Выставив диагноз и выписав кучу лекарств. Тогда – статус возникает. Можешь стонать и охать, на законных основаниях и себе в удовольствие. Что иногда очень приятно. А нет удостоверения, с вытекающими из него, значит нет и больного. Будь добр, товарищ, на все мероприятия, согласно распорядку дня, как штык! И второе – касательно расхожего, но на полном серьезе употребляемого в медицине… «Абсолютно здоров!» - еще понятно. А «относительно здоров»? Относительно кого? По Пузику выходило, что шанс попасть в госпиталь имела лишь та особь, которая не могла быть вписана ни в одну из категорий.
Да что там – госпиталь… В хозяйстве начальника медслужбы наличествовал лазарет. Аккуратненький такой, стерильный естественно и даже – чуть с перебором. Мухи и те не выживали. Четыре коечки – простынки, наволочки белоснежные. Тоже предмет мечтаний, прекрасно подходящий для отдохновения от ратного усердия. Но и туда Пузик никого и никогда не допускал. Свято оберегая кипенно-крахмальное пространство исключительно для грядущих проверок.
Кроме прочего, дипломированный военврач лейтенант Пузик обладал, и похоже – единолично, просто удивительной панацеей. Не думаю, что запатентованной, однако эта штука была способна излечивать все болезни, существующие на свете. Допустим, пожаловался кто на боли в животе… Или голова раскалывается… Или – тот же чирей… Да мало ли! Пузик с улыбкой выслушает жалобы. Иной раз даже, для придания пущей важности процедуре приема, воспользуется стетоскопом. Может и термометр предложить поставить – ежели в очень хорошем настроении пребывал. Только потом однозначно, с торжественной физиономией вручал синюю лампу. Да, да, обычную синюю лампу с рефлектором. И иди, лечи ей, хоть живот, хоть голову, а хоть и задницу – без особой разницы. При этом, доктор не забывал вписать фамилию пациента в потрепанную общую тетрадь. А рядом – нет, не диагноз – день и час, когда следовало было вернуть панацею. И ведь помогало безотказно… Даже включать в розетку не требовалось – лишь получить в руки.
Во благо здоровья экипажа и строго в соответствии с солью клятвы Гиппократа – не навреди! - Пузик трудился не один. При медсанчасти имелся медбрат – единственный непосредственный подчиненный лейтенанта с чудной фамилией. И надо же было так сойтись обстоятельствам – он тоже носил фамилию далеко не расхожую. Не Иванов, Петров, Сидоров - старший матрос Березка! Скажите привираю? А если добавлю, что этот самый Березка окончил ветеринарный техникум, то и вовсе – трепло? Однако – как на духу! Жизнь, кроме как суровая штука, еще и гораздая на закавыки похлеще. Иначе откуда было бы анекдотам родиться.
В отличие от своего начальника, Березка являлся личностью незаурядной. Да и по другим параметрам разительно отличался. Обладал завидным ростом и статью гвардейца. На язык был остер – фору бритве даст. И ежели Пузика без труда можно было представить ярмарочным Петрушкой с балалайкой, то медбрат на деле лихо наяривал на баяне. Пел песни, травил байки – равных просто не существовало. Потому не глядя на то, что отслужил всего полтора года, уже обрел заслуженную легендарность и успел изрядно оборзеть. Еще бы - с крабами на короткой ноге, с офицерами тоже – всюду свой и желанный. Да и редкая должность благоволила тому.
В общем – медслужба имела место быть. А раз так, потенциальная надежда излечиться, у меня наличествовала. Наконец, дождавшись утра, я побрел в санчасть. Испросив предварительно разрешения у старшины Шатского. Тот был не против и даже поддержал парой-тройкой фраз, придавших оптимизма. Впрочем «побрел» лепилось к моей походке точно так, как верблюду кобылий хвост. Пополз – тоже не отражало реалий. Скажем – пошкандылял. Стеная и матерясь, на чем свет стоит, что шкандылять придется на самый ют. Там, соседствуя беспроблемно с мичманским отсеком и располагалась епархия Пузика – каюта доктора, крохотный кабинетик, и при нем, вызывающий только зависть, лазарет.
А тут еще бесчисленные трапы. Я страдал. Откровенно и махнув рукой на условности. Да что там – в эти резиновые минуты лейтенант Пузик представлялся мне самой родной душой. Надеждой. Пусть даже ежели последняя, вновь как и для многих, обрела бы очертания пресловутой синей лампы.
Однако «надежды» в кабинетике не оказалось. Зато, развалившись барином в кресле, благодушествовал старший матрос Березка. Кресло почему-то сильно напоминало гинекологическое. По всему Новый год медбрат встретил достойно. Что неудивительно – наверняка неучтенный спирт в загашниках имелся. Заценив меня мутным взглядом Березка простонал.
- Чё надо, салабон?
- Д-да вот, з-заболел, - в ответ простонал я, сильно смущаясь, что вперся в чужую комфортную беспроблемность со своими болячками.
Одновременно исподволь я обозревал небольшое пространство. Сам не знаю зачем – Пузик тут спрятаться не мог точно. Скорее всего заучено отыскивал глазами знаменитую синюю лампу, подспудно связывая именно с ней освобождение наконец-то, от дикой боли. Впрочем, как подсказывала мне память детства, в моем случае панацея могла оказаться как раз кстати. Но лампы не наблюдалось – верно кто-то уже искоренял с ее помощью свои недуги.
Тем временем, из-под набрякших век Березка изучал меня.
- Б-больно очень, - вновь проблеял я, еще более смущаясь.
Однако зря конфузился – с медбратом вдруг произошла разительная метаморфоза. Он оживился. На его холеной физиономии запечатлелся неподдельный интерес, а глаза под щегольски сросшимися бровями стали наливаться плотоядным огнем. Еще немного и муки абстиненции оказались поверженными, страстным желанием немедленно явить незаурядные лекарские способности. Уж коли такая редкая оказия выпала. Да еще в первый день новоявленного года – не иначе, как за дар небес положено было принять.
- На что жалуетесь?
Соскочив с кресла, Березка стал предупредительно-приторным. Впрочем, стармос талантами обладал сполна и разными – потому изображать многоопытного эскулапа у него получалось здорово. Я повелся… Да и что оставалось – простонал, точь-в-точь как самый настоящий, страдающий пациент гражданской поликлиники.
- Н-нога… Н-нарывает. З-застудил, н-наверное…
После чего был тут же, ласково усажен на мягкие кожаные подушки, еще не остывшие от задницы моего целителя. Но как только расположился в них, вдвое более чем требовалось изображая страдальца, сразу дошло, что на том елейности закончились. Что далее следовало было ожидать лишь нечто, исключительно из затертого до псевдошелкового блеска – хирург делает больно, зато – во благо! Только ретироваться было поздно – процесс моего исцеления уже пошел. Причем – завидными темпами. Березка самолично закатал мне штанину. Обстоятельно осмотрел и ощупал колено. Почесал затылок. Было от чего – коленка и нога в целом, представляла собой внушительное зрелище. Точно – не для слабонервных. Багровая, в синюшных разводах, она была таких размеров, каких у нормального человека быть не может. Однако медбрат в слабонервных не числился. И похоже – уже с пеленок. Наоборот – обрадовался. Ведь, как показал осмотр, я не придурялся вовсе. Чего тоже исключить было нельзя.
В общем, разочарования для Березки не случилось.
- Будем резать! – вынес он вердикт, после непродолжительного консилиума с самим собой.
- Как резать?! Не дам! – возопил я, напрочь забыв, что по сути являюсь существом с очень небольшими правами, даже на собственные чирьи.
- Скальпелем! – рыкнул новоиспеченный хирург, нисколько не смущаясь.
- А а-не-сте-зия?
Мне ничего не оставалось, кроме как принять неизбежное. Стуча зубами, чтобы не глядеться совсем уж маменьким сынком, я решил прикрыться осведомленностью.
- Щас! Может тебе еще закись азота дать нюхнуть? Или опиумчика в венку? – осклабился Березка и повторил тоном, заведомо херившим любое подобие апелляции. – Будем резать!
Не мешкая он выбрал на столике рядом скальпель. Прицелился им, будто следовало попасть в «десятку» в дартсе. И… с хрустом вонзил холодную сталь в одну из лоснящихся белесым головок на моей коленке. Я взвыл. Даже не белугой – скорее кастрируемым тупым ножом кабанчиком.
- Молчать, щегол!!! – заорал и Березка, дико вращая глазищами.
Я стиснул зубы. Вцепился пальцами в подлокотники кресла. Но уже через миг с удивлением осознал, что боль пронзившая меня оказалась совсем не такой, какой я ее ожидал. Это взбодрило, призвало к жизни любопытство. Я открыл глаза и увидел как из разреза потоком изливался гной. И главное – почти не было крови. Меже тем Березка, похоже вошел во вкус – принялся с садистским упоением кромсать скальпелем оставшиеся чирьи. Затем что-то скоблил никелированной железякой внутри коленки. Заливал раны чем-то отчаянно шипящим в них. После стал пихать туда и вытаскивать спустя время бинты, пропитанные чем-то вонючим. Наконец, щедро вымазав истерзанную плоть бальзамом Вишневского, наложил шикарную, по всем канонам десмургии, повязку.
- Все, жить будешь!
Я с благодарностью посмотрел на благодетеля. Но Березка и не подумал зардеться. С той же, сугубо деловой физиономией, всадил мне в ляжку шприц. Прямо через штанину. Следом пояснил – подробно и с видимым удовольствием..
- Антибиотик. Лошадиная доза – сколько в шприц влезло. Заодно и триппер вылечим, ежели застарелый имеется.
Застарелого триппера у меня не было и я промолчал. А Березка отправился мыть руки. Уже оттуда крикнул.
- Ну, а чё расселся, щегол? Пшёл вон, жить дальше! Каждый день на перевязку.
- А наряды? Приборки? – расхрабрившийся, затребовал причитающихся благ я.
- Так и быть, денька три пошлангуешь. Я рапорт подам, - покровительственно изрек Березка. – Свободен!
Вдохновленный несказанно вдруг открывшимися радужными перспективами, я пошел с чистой совестью шланговать. Впрочем, так же – пошкандылял, как и сюда явился. Только теперь изнуряющая боль не столь остервенело терзала организм. Уже прекрасно. И даже то, что возможность пофилонить безнаказанно, на деле оказалась сильно секвестрированной, не испортило настроения. Поправился быстро – зажило как на собаке. Говорят так… Только я отмечу авторитетно – на матросе заживает ни сколько не хуже!
Зимовка, так печально для меня начавшаяся, пошла своим чередом – только успевай дни отщелкивать и фиксировать сознанием. Увы, по понятным причинам, ходить в море нам было заказано. Ни стрельб, ни поисков подлодок, ни других учений. С завистью взирали на дружков служивших на других кораблях дивизиона – те из морей буквально не вылезали. Однако скучать не приходилось, и у стенки забот было по горло. Маслопупам – разбираться с котлами. Всем прочим – устранять последствия декабрьского приключения на верхней палубе. А они зияли на каждом шагу.
В пылу рутинного энтузиазма даже не заметили, как вышел очередной приказ. Еще и потому, что в нашей команде претендентов на ДМБ грядущей весною не было в наличие. Значит и легендарный портняжный метр не вывешивался. Но отлаженный годами механизм флотской жизни сработал четко и без усилий со стороны. Передвинув всех соответственно на очередную ступень негласной иерархической лестницы. Откуда нам конкретно, уже стало проглядываться, хоть пока и смутно еще, самое заветное в службе срочника – заслуженный покой и лучший мосол в баке с борщом.




РЕМОНТ КОРАБЛЯ - ДЕЛО ОТВЕТСТВЕННОЕ,

НО … ОЧЕНЬ ПРИЯТНОЕ

Благословенный залив Владимира, а в месте с ним и затерянную среди сопок Тимофеевку, дивизион покинул в середине апреля. Моя первая зимовка, напрочь лишенная романтики морских походов, закончилась. Когда проходили боны, маяк на мысе Балюзек подмигнул нам привычно. Но я разглядел в том другое: «Не отчаивайся, брат, до встречи в будущем декабре». Впереди ждала родная, как ни привередничай что тоже, не бог весть какая жирная точка на карте, Совгавань. Наш сторожевик, не хуже пса зализавшего раны и оклемавшегося за зиму, вновь был в строю. Шли своим ходом. И ни в чем другим кораблям не уступали.
Впрочем апрельское Японское море, это совсем не то что зимнее Японское море. Но – море! Тем не менее до мест постоянной приписки дошли без проблем. Однако пристать к знакомому пирсу было не суждено. Хотя и не сюрприз – заранее знали, что предстоит становиться в завод – взгрустнулось. Скорее сдуру – как же без нас церемония встречи с традиционными жареными поросятами. Известно – такого рода приятностей на ратной службе не густо. Но «волосы» рвали на себе недолго – впереди по всему, ожидали лучшие времена и мероприятия.
О предстоящей постановке в ремонт, нам официально сообщил старпом. Аккурат накануне перехода. Чин чинарем, прежде выстроил экипаж по «большому сбору». Что само собой стало свидетельством важности момента. Под пытливыми взорами двух сотен пар глаз, как минимум, Мармышев напустил на себя наисерьезнейший вид. Накрутил сперва кое кому хвосты, по мелочи и более ради разминки. А уже потом, разродился речью. Густо сдобренной «пряностями» из исконно народной словесной кухни.
Сибарит по убеждениям, в иные моменты он итак очень походил на важного индюка. А тут и вовсе - чувство ответственности, кое по его задумке просто обязано было передаться нам, буквально распирало его. И не только – казалось вот-вот материализуется и закапает со лба, покрывшегося от усердия испариной, крупными каплями. Мы добросовестно внимали и в доказательство того, что прониклись сполна, готовы были уже порвать голландки на груди, когда старпом дал, таки, слабину. Выпер наружу, никуда не делся его истинный настрой.
- Значит так, охламоны, повторяю, а вы запомните как… Как таблицу Менделеева! Ремонт корабля - дело ответственное! - старпом плотоядно пожевал пухлыми губами, будто ему предстояло отведать истекающую соком отбивную и махнув рукой, поставил эффектную точку. - Но, очень приятное, мать ее за ногу!
По нашим рядам мгновенно прокатилась расслабуха, куда более соответствующая предстоящему житью-бытью. Не секрет великий - каждый салабон знал истинное положение вещей, касательно прозвучавшей только что темы. Прослужившие – тем более. Однако и краб самый замшелый и карась самый зачуханный пребывали в одинаковом положении – ведали о том понаслышке. Наш сторожевик не стоял на серьезном ремонте в заводе давненько. То, что дело предстояло ответственное, никто не сомневался. Но и воля возникала попутно, почти безбрежная. Как ни равняй тамошнюю ВОХРу с бравыми гвардейцами, даже при наличие серьезной пропускной системы – завод оставался заводом. И порядки в нем существовали соответствующие, с порядками в любом боевом дивизионе никак не сравнимые.
Офицеры и мичмана – статья особая. Они еще до речи старпома, за неделю уже, стали походить на именинников. А на переходе и вовсе – в отцов родных превратились. И все на почве предвкушения. Как скоро, ни чем не хуже людей живущих нормально-размеренной жизнью, будут в 17-00 закрывать «море на замок» и полноценными мужьями-отцами следовать к своим семьям. Ну дежурство по кораблю раз в неделю, а то и реже… Опять же без фортелей дивизионных - тревог, проверок и прочих, всегда экстренных почему-то, «радостей». Значит мало отличимое от бдения сонного сторожа у затрапезного сельмага.
Касательно нашего брата – предвкушение от офицеров передалось быстро и обещало в накладе не оставить. Ведь тоже – ни строевых, ни учений, ни нарядов, в полном смысле этого слова. Только корабельные работы – обдирка, покраска и прочие дела, с коими хоть частично, но приходилось сталкиваться и дома. Однако теперь лишь по результатам их обязана была складываться цена каждому. И спрос. Почитай, как с заводских работяг – чем не гражданка?
А еще, наконец-то можно было помечтать об увольнениях. И не только исключительно ради самой мечты, без шанса реализации. Как в дивизионе. Не поверите, но прослужив почти полный год, я ни разу не был в увольнении. И такой был не один – большинство экипажа лишь знали, что такая штука существует. Формально увольнения существовали и в дивизионе. Только сопровождалась редкая процедура огромной тягомотиной. На КПП досконально проверялось у тебя все – начиная от трафарета номера военного билета на поясном ремне и заканчивая замерами линейкой сантиметров штанин. Проскакивать сквозь такое сито удавалось единицам. Отсюда большинство предпочитало лучше не травить душу. Да и куда было увольняться в поселке, умещавшемся на одной единственной улице? В заводе – дело другое, он располагался в непосредственно в Совгавани. А это, как ни привередничай – город районного масштаба.
Но пока, пойдя в общем кильватерном строю развилку, делящую совгаванский залив на два рукава, наш СКР, прямиком направился к Угольному пирсу. Предварительно волею кэпа и руками сигнальщика отсалютовав кровным братьям «Счастливо оставаться!». Деревянный, размером в половину футбольного поля, пирс находился в самом конце северной бухты. Здесь нас ожидала обычная, перед постановкой корабля в док, процедура. Почему док? Это являлось непреложным обстоятельством и условием во все времена, перед вожделенной швартовкой непосредственно у заводской стенки. Скажем так – чистилище. Где уже можно было попривыкнуть и отчасти освоиться в ипостаси трудяги-ремонтника. А ежели серьезно - требовали ремонта румпеля, винт, да и днище надо было очистить от налипших ракушек. И мало ли еще – без дока ходовому кораблю никак нельзя.
Забегая самую малость вперед, скажу – пребывание в доке мне не понравилось. Понятно - в ратной службе обязаны присутствовать тяготы и лишения… Только в доке длиннющий список их удваивался. Единственная отрада – не по причине самодурства иных, а лишь исключительно в связи с объективными обстоятельствами. Безопасностью – в первую очередь! Отчего тривиальный перекур и тот превратился в жуткую тяготу. Даже за волнорезом – и не пробуй присмолить папироску. Прихватят – получишь, мало не покажется. Причем касалось табу абсолютно всех.
Потому когда «опухали уши» приходилось чесать вниз, а это не один трап. Да и внизу, дымить где душа желала не полагалось. А гораздых на внушение по пути, наоборот, попадалось изрядно. Естественно возникало непреложное: «Что шарахаемся, карась? Служба медом показалась?». Впрочем и без того, за каждой затяжкой было не набегаться. На почве чего возникала лишняя нервозность, легко переходящая в незапланированные стычки. Кроме, в такую же тяготу превратилась необходимость справлять малую и прочую нужды. Вниз! В сколоченную наспех из горбылей коробку. Мало того, что громко называемую гальюном - еще и единственную на весь док. Та же история – чтобы воду раздобыть. В результате - ни рожу умыть толком, ни постирушку устроить. Ладно, это тебя хоть лично касалось – на ремонтных работах, похоже, не возбранялось ходить с немытой рожей. А бачковым было каково? Благо – все преходяще.
Тем временем, пока пришвартовались к Угольному пирсу лагом. Боцмана споро навели сходни – три штуки кряду. По всей поверхности пирса уложили канаты – полосами по два в каждой. И начался аврал. Действо очень походившее со стороны на работу муравьев. Вся команда – кочегары, коки, радисты – все были привлечены переносить боезапас. Его по элеваторам извлекали из артиллерийских погребов и потом трапами и переходами несли на пирс. Осторожно, по одному и с рожами, будто это дитя малое. На пирсе стомиллиметровые снаряды укладывались аккуратными рядами на приготовленные канаты. Реактивные бомбы таскали по двое – тяжеленными оказались, заразы.
В результате все пространство громадного пирса оказалось буквально заваленным начиненной совсем не ватой, сталью. Скажу – завораживающая картинка очень. Ранее как-то и не думалось, а тут как на ладони, вся мощь выставилась. От одного взгляда на это страшное «великолепие» холодело вдоль позвоночника. Правда и гордость одновременно грудь распирала: «Мать моя - женщина! И впрямь не на корыте каком служить выпало! На боевом корабле, без изъянов! Пусть и не крейсер…» Боезапас бережно запаковали в ящики и свезли на грузовиках на артсклады.
Следом, практически без перерыва на продых, приступили к другому авралу. Не менее важному, но на несколько порядков менее приятному. Нежели даже таскание взрывчатых веществ. Однако неизбежному при постановке в док. Предстояло выдраить все существующие на корабле мазутные цистерны. Именно – выдраить! Для чего каждую закрепили за определенным отделением или командой. Без работы не остался никто. И вроде ничего особенного – ну грязь, ну мазут. Приятного мало, но и не смертельно… Ежели бы не момент, что понятие «цистерна» имеет на Флоте несколько иное значение. Точно не то, что привыкли лицезреть на автомобилях – с надписями «Хлеб» и «Молоко». Цистерна на корабле это пространство не имеющее четкой геометрической формы. Сотворенное прежде всего из принципа экономии места. Где-то в цистерне, можно было хоть «камаринскую» выплясывать. Однако в большинстве – возможно было только на брюхе проползти. А еще ребра, чтобы мазут не болтало на волне меж ними изворачиваться приходилось ужом.
Вымазанные как черти и пропахшие нефтью, казалось – до зубов, трудились мы с энтузиазмом. Даже подобие соцсоревнования возникло. Сперва требовалось вычерпать, ползком вынести на поверхность и утащить в специально вырытую неподалеку от пирса, густую и липучую грязь. То что годами не выкачивалось насосами, а собиралось по закоулкам. Потом наступала следующая стадия – ветошью, в буквальном смысле слова, принимались вылизывать стальные внутренности цистерн. И не просто, промокнул и дальше – чтоб как яйца мартовского кота сверкало! Чтоб ни капли, ни крохи того, что могло бы, даже гипотетически, вдруг полыхнуть в доке.
Результат проверял «бычок» маслопупов каплей Матвеев. Педант и неторопыга по жизни, он не поленился лично излазить все ёмкости. В каждой, в присутствии ответственного старшины, шоркал по металлу кипенным носовым платочком. Причем в месте, куда и таракану пробраться было бы проблемно. Потом, при свете переноски долго и скрупулезно изучал материю. И не приведи Господь, ежели где замаралась самую малость – от ответственного за цистерну, полученный втык не задерживался переместиться на загривки подчиненных. После чего – но ли, день стоял в округе – неизбежно начиналось повторное вылизывание. Как правило до третьего, дело уже не доходило – внутрь цистерны можно было без опаски вливать хоть молоко.
В течении всей последующей недели мы отмывались, отстирывались и проветривались. А процесс подготовки к вольготной заводской жизни шел своим чередом. Командование приступило к процедуре прореживания личного состава. Для большинства состава, это явилось неприятным сюрпризом. Хотя вполне объяснимым логикой вещей – присутствие на ремонтируемом корабле полного экипажа, вряд ли целесообразно. Потому наша братия, принялась следить за ходом прореживания с придыханием – чур не меня!
Заклинания помогли мало – с корабля списали наверное четверть душ, из должных наличествовать на нем согласно штатного расписания. Коснулось прореживание и нашей элитной команды. Однако – ура!!! – дружная компашка годков прошла через сито отбора в полном составе. Частично на другие корабли, частично на берег – на базу консервации кораблей – оказались списанными двое артэлектриков из последнего пополнения. И, к великой печали Устьянца, его дружок и командир непосредственный Витек Калинин. Верно пронырливость и всезнайство по верхушкам в основном, коими обладал Калина в совершенстве, оказались не самыми нужными.
Посему, не успели распрощаться с бывшими сослуживцами, в отделении визирщиков-дальномерщиков встал вопрос о командире отделения. Разрешился он быстро… Как-то, едва мы отмылись от мазута, но еще изрядно попахивали, к нам на боевой пост прибежал запыхавшийся рассыльный.
- Гуров, Дмитриев – к старпому! – выдохнул он, с предельно серьезной рожей.
Не домогаясь «зачем?», мы поплелись в офицерский отсек. Догадок вслух, тоже строить не стали. Лишь подспудно… Впрочем «подспудно» на Флоте срабатывает редко и полагаться на то не следовало. Так и не перекинувшись даже словом, дошли. Вежливо постучали.
- Входите, - пророкотало изнутри.
Мы вошли. Не забыв заученно буркнуть, каждый себе под нос: «Прошу добро». Слышали о каюте старпома много. Но оказавшись впервые в ней, поразились еще больше. В таких апартаментах можно было жить. И минимум пространства тут не причем - каждая деталь в нем была на своем месте, служа единственной цели – благополучному тонусу и настроению хозяина. А хозяин сидел за столиком, спиной к нам – черкал какие-то бумажки.
Оправившись от впечатлений, я рявкнул.
- По вашему приказанию прибыли!
Почему я? И сам не понял. Но пауза, вызванная разглядыванием удивительного интерьера затягивалась, а моего дружка, похоже и вовсе застопорило.
- Кто? – возникло короткое, но требовательное от стола.
- Мы…, - малость смешался я.
- Кто – мы? Ты и триппер? – резануло воздух каюты так, что показалось звякнули толстые стекла иллюминатора.
- Старший матрос Гуров! – вытянувшись в струнку, поспешил отбарабанить я.
- Старший матрос Дмитриев! – гаркнул Антоха следом.
- Вот так оно будет лучше, охламоны, - обмяк Мармышев.
Потирая пухлые ухоженные руки он развернулся в кресле. Не большой знаток подобных вещей, но мне показалось – кресло было неплохой и уменьшенной копией трона магараджи. Меж тем старпом оглядел обоих так, будто определял жирность каждого перед закланием. И какими в шашлыке будем после. Верно не определившись – особой курдючностью мы с Антохой не обладали – Мармышев повел разговор. Как всегда, поначалу пустопорожний, изобилующий лишь напыщенными пёрлами. Вперемежку с вопросами и личными комментариями к ответам. Как спим и какие сны видим? Нет ли проблем с потенцией? И даже – чем болели в детстве?
Наконец перешел к существу.
- Значит – бесхозные?
- То есть? – вякнул я машинально, не успев переключиться на серьезный лад.
- То оно и есть – вашу честь не по чести чествую! Калинин то списан.
- Ну…
- Головку мну! Тоже мне, «нукер» хивинского хана… У отделения на Флоте, командир обязан наличествовать! Иначе – бардак полный и анархия – мать ее по порядку!
Мы с Антохой переглянулись – смысл вызова в изысканные пенаты стал ясен. «Бычок» Михайлов еще не вернулся из отпуска и кадровый вопрос, в нашем отделении, старпом взялся решить самолично. Чтобы в заводе уже иметь спрос с конкретного человека.
Откровенно говоря, ни я, ни Антон желанием продвинуться по служебной лестнице особо не болели. Точнее – в тот момент не болели вовсе. Лишняя забота – зачем… Собственные едва впихивались в 24 часа суток. А потом – до крабьего возраста все равно еще не дожили. И тут, хоть по макушку лычками обвесься, до соответствующего приказа, реальной значимости твоей персоне во внутрикорабельном бытие, это не прибавит ничуть.
Теперь первым сориентировался Антоха. Впрочем отмазка у него имелась. Может и не железобетонная – но, смотря как преподнести… Дело в том, что когда Шатского назначили старшиной команды, Антоха сменил его на должности арсенальщика. Имелась такая на корабле. Правили ее по совместительству к основной согласно штата, а была она, что называется – не бей лежачего. Хозяйство – арсенал, представлял собой крохотный погреб. Вся забота – смазывай, да храни в нем табельное оружие соответствующе – пистолеты, карабины и автоматы. Только что их было не хранить, ежели нам в руки оружие выдавалось раз в году. Ну, заступающему «Дежурным по кораблю», отнеси ежевечерне пистолет – так не мешок с картошкой за тридевять земель. Зато арсенальщик, верно чтобы всегда был под рукой на случай вдруг разыгравшейся войны, освобождался напрочь от всех дежурств и вахт.
Впрочем, командиром отделения мог быть вполне – ведь Серега Шатский тянул эту лямку в придачу к арсеналу до того, и сильно не страдал. Тем не менее Антохе получилось озвучить аргумент против своей кандидатуры, похоже достаточно веско. Или скорее, старпому на деле было по барабану. Он выслушал. Пожевал губами. И выдал вердикт, обсуждениям не подлежащий.
- Заметано! Принимай хозяйство, Гуров. Приказ я дам. А потом на Русский поедешь, в школу старшинскую.
- На Русский???
У меня отвисла челюсть. И было от чего… Ребята в завод, на вольные хлеба, а я как проклятый, на строевой плац. Только возражать было глупо – не в детском саду разговоры вели. Потому лишь обреченность висельника отразилась в моих глазах. Факт развеселил старпома. Выдав пару смачных анекдотов в тему и насладившись ситуацией сполна, он откатил назад.
- Ладно, рожу гамлетову себе оставь, я не Бог весть какой театрал. Поедешь, но… после завода! Бог даст… А пока в стармосах побегаешь.
Вмиг меня обуяло истовое чувство благодарности. Недавние переживания показались сущей мелочью. Был готов броситься на шею благодетеля и облобызать его холеные щеки. Да что там облобызать, в ту же секунду, как по мановению волшебной палочки, стал согласным взвалить на плечи все, чтобы не предложили еще. Благо старпом в моих объятьях не нуждался, а запланированную миссию уже выполнил.
- Свободны, охламоны! – нарочито строго изрек он и вернулся к бумагам на столике.
Мы откозыряли и чинно удалились. Рысить было – мне теперь не солидно как-то, а Антохе – уже вроде и незачем. Только обоим жутко захотелось присмолить папироску – прямиком, не сговариваясь, пошагали на бак. Там, вдохнув дыма, мое «Я» обрело прежние параметры и моими устами пробурчало.
- Не было печали, купила бабка… Свинью цельную!
- Да ладно тебе Сань, пузыри пускать. Все равно эта должность твоя была. Не Устьянцу же рулить! – успокоил меня Антон.
- А ты? Хорошо при арсенале задницу греть! – не нашел глупее, чем возразить я.
Мой дружок усмехнулся. Выпустил колечко дыма. И не подумав обидеться, произнес.
- А это, брат, извини – служба. В ней, как и в жизни – каждому свое.
- Тоже мне, фашист нашелся, - взвился я, заодно решив блеснуть эрудицией. – Это у них над воротами одного из концлагерей было написано… Освенцима!
- Бухенвальда, - спокойно отреагировал Антоха, но смутиться меня заставил. - Только не они это придумали.
- А кто?
- Наверное тот, кто и продолжение: «Богу богово, а кесарю – кесарево». Давненько это было правда, но точно - тогда о фашистах твоих еще слыхом не слыхивали.
Я был сражен наповал. После чего оставалось лишь смириться и принять покорно новую планиду. Раз уж получалось, что мне дали именно мое. Да и ластиком было уже не стереть, а продолжать винить других – по меньшей мере глупо. Тем более и время для разборок похоже кончилось – к Угольному пирсу приближались два буксира. Значит с минуты на минуту должны были объявить аврал.
В доке мы простояли недели три. После чего корабль, с отдраенным, засуриченным и вновь покрашенным днищем, вернули в родную стихию. И не мешкая отбуксировали к бетонной стенке завода. С этого момента служба у нас потекла по иному руслу. Справа и слева от нас стояли ржавые и тоже ремонтирующиеся гражданские посудины. Нам в этом обществе, особо отличаться нравами было как-то негоже. Нет, все основные составляющие военного флотского распорядка сохранились – подъем флага по большому сбору и прочее. Но не пережить на себе влияние извне, просто не имели права.
Уже упоминал – завод имел статус режимного объекта. КПП, пропуска, охрана и серьезное ограждение по периметру. Однако так же, имел и огромную территорию – почти город. Хоть и небольшой, но для нас за столицу-миллионник прошел без скепсиса. Цеха, мастерские, склады. А сход у нас стал свободный – так что гуляй, сколько душа желает, пока ноги не собьешь. По надобности, естественно. Только и надобностей этих, сразу возникло великое множество. Причем не из пальца высосанных, чаще действительно по делу.
Ладно маслопупы – у них моторы, турбины. Забот, хоть захлебнись. Но и у всех остальных ведь наличествовало вверенное хозяйство. Боевые посты. Опять же – участки верхней палубы, с переборками, подволоками, стрингерами, ватервейсами и прочим. Все это требовалось отодрать до металла. В первую очередь. И тут неизбежно возникал вопрос – чем? Ответ бродил рядом, в лице боцмана Мунаева – да хоть ногтями! А чтобы обрели верные курсы изначально, боцман уже после швартовки озвучил более чем прозрачный намек: «Завод перед вами, шевелите извилинами».
Свою лепту в процедуру смазывания наших извилин, внес и старпом. Чуть позже. Дав боцману, при всех, ценное указание. Но вновь – не в лоб, а начав с хитрого вопроса.
- Мунаев, стихи пишешь?
- Так… это… я? – ошарашено завращал глазищами тот.
Мармышев углядел в том категоричное «Да!» и выдал концовку.
- Вот и рифмуй, когда просить повадится кто. Тем же, только корень меняй на, что по жизни тремя буквами обходится. И пусть учат наизусть, как… Как таблицу Менделеева. Кисточку – х...источку. Впрочем, и белым стихом можешь шпарить!
- Так и я о том же – шевелите, говорю. Завод же…, - наконец выдавил из себя боцман.
За нами не заржавело – понятливость на флоте умеют вколачивать прекрасно. Принялись за добывание всего необходимого с энтузиазмом Павки Корчагина. Что, как вы уже догадались, порождало даже не безнаказанную, а выходило – вполне законную надобность пошляться по цехам. Поначалу пытались заводить знакомства. Однако дело это оказалось трудным. Рабочий люд – народ серьезный. И подозрительный. Второе вполне объяснимо – повидали на своем веку таких особей как мы достаточно. Квартиранты – что взять… И повадки соответствующие – ни тебе пиетета к цеховым стенам, ни зачатков рабочей культуры в принципе. Только на «Дай!» и горазды. И это – в лучшем случае.
Ошибались чуть – мы еще извилинами шевелили. Когда не получалось завести в цеху ценного корешка, ничтоже сумняшеся начинали клянчить. Все подряд – пневмотурбинки для обдирки переборок, кисточки, краску и любой другое, на чем глаз остановился - про запас. Но чаще, что греха таить, брали что «плохо лежало». На наш взгляд. Благо в те времена всякого добра именно так лежало на каждом шагу навалом. Страна была богатой и могучей до неприличия, чтобы каждому гаечному ключу счет вести.
Первым результатом нашего шляния по цехам стало поголовное переобмундирование. В самом деле – работать в белой робе было крайне нерационально, а спецодежда служивым похоже по Уставу не полагалась. Пришлось прибегнуть к экспроприации. Делалось это так – после работы компашками шли мыться. Тоже кстати, несомненное благо службы в заводе – в каждом цеху имелась очень приличная душевая. Надо ли говорить о том, что мы специально выбирали время, когда рабочий день уже заканчивался и в цехах было – шаром покати. В душевых тоже – хоть замойся. Мы и блаженствовали. А потом распаренные, с розовыми физиономиями, приступали к поискам подходящего комбинезона. Индивидуальных шкафчиков в раздевалках было немерено. И в каждом – заветный комбез. Синяя курточка и такие же штаны – точь-в-точь как у подводников. Выбирали естественно поновее. Далее шло по накатанной – пришил погоны, на карман – боевой номер и хоть переборку обдирай, хоть просто щеголяй на здоровье. В этом плане заводские на нас не обижались. Проблемы не было – иди к завскладу и получи новенький комплект. Говорю же – страна богатая была.
В общем адаптировались мы к новым условиям в момент – к хорошему привыкаешь быстро! Служить стало интереснее и не так напряжно. Работали с упоением. Потому что знали – после можно было и отдохнуть. Ну и что с того, что все составляющие отдыха заключались единственно в шастанье по территории… Пусть даже без пользы иной раз, а лишь ради любопытства. Всё не томиться в тесном кубрике, где уже знал каждый прыщ на физиономии любого. Иными словами - после ужина корабль пустел. Поводы к срочной надобности отыскивались беспроблемно. А офицеры, дежурившие по кораблю, установку старпома блюли - препятствий не строили. Впрочем и сами пребывали в эйфории от выпавшей воли. Посему корабельные шхеры стали стремительно заполняться полезной всячиной. Нам все было впрок – будь то фляга приборной эмали, страдающая в сиротстве в углу цеха, или лист шикарной финской фанеры, оставленный наивным плотником у дверей мастерской до завтра.
Однако, дальше – больше. Освоив заводские цеха и склады мы стали распространять любознательность за их пределы. Забота о корабле – прекрасно, но души требовали индивидуального счастья. И возникло поразительное открытие – оказывается на территории завода функционировали прекрасные столовки. Обед там стоил копейки, а обстановка вполне соответствовала тогдашним меркам дизайнерского изыска. Чего еще требовалось – сиди как человек, отдыхай, трескай рыбные котлеты, запивая лимонадом. Ну не деликатес великий, да и лимонад не портвешок, а все равно – приятность возникала огромная. И еще, тоже немаловажное – когда чинно восседали за столиком покрытым крахмальной скатеркой, вспоминалась уже изрядно подзабытая гражданка. И пускай скатерка пестрела подозрительными пятнами, а крахмала для ее хрусткости явно пожалели, даже получасовой побег от рутинных реалий, стоил дорогого.
Открытие породило новый вид деятельности. Хоть и стоили рыбные котлеты копейки – даром их все же не давали. Отсюда возник вопрос – как заработать на удовольствие? Пытливые умы мучались недолго. После чего у дверей заводских складов, которые стояли на отшибе, с завидным постоянством стали появляться наши. Из особо прожорливых или тех, кто просто был не прочь скоротать несколько часов службы в несравнимо лучшей обстановке. Нет, там первых не подкармливали, а вторым апартаменты для отдохновения не предоставляли. Однако работенку, как правило пыльную, подкидывали с удовольствием. Разгрузить, перетащить… Потом расплачивались – натурой, по профилю склада. Дело оставалось за малым – продать заработанное на гражданские суда. Брали. Век всеобщего дефицита диктовал и правила жизни. Пусть по дешевке, но мы и не знали тогда кто такой Крез. Что есть - бизнес и тем более – олигарх. Завистью не болели. А ощутить себя даже Буратино – уже было приятно до невозможности.
Меж тем приятности продолжили множиться. Однажды, верно за стахановский труд, замполит решил обрадовать нас увольнением. И не просто, а с щедростью невиданной до того. С трудом, но все же поверив выпавшему счастью, мы принялись скрупулезно готовиться к выходу в большой свет. Многие впервые в жизни ведь! Потому штаны наглаживали с особым тщанием, подбривали друг другу шеи как никогда придирчиво. И уж конечно, по возможности взяв на прокат где только было возможно, запаслись регалиями на грудь. На своем сторожевике сделать это было проблематично – покорять погрязшую без нас в скуке Совгавань, предстояло чуть ли не всему экипажу. Благо неподалеку на вечном приколе стояла допотопная плавбаза. А по причине службы «не бей лежачего», матросики на ней служили отзывчивые – подсобили. И даже ценные советы дали.
Вооруженные ими, советами, из ворот завода мы вышли густой толпой, вдохновленные очень. И сразу рассосались привычными компашками – кому куда больше понравилось направить свои стопы. Увы, выбор оказался жидковатым – все равно то и дело натыкались на знакомые физиономии. И как в песне не получилось – каруселей Совгавань не ведала со дня основания. Попить кваску, похоже так же, было негде. А вот квасные бочки наличествовали. Их в изрядных количествах стояло в лесополосах, на замусоренных ржавыми жестяными банками полянках. Только дородные тетки, оседлавшие бочки, разливали черпаками страждущим исключительно вино. В страждущих недостатка не было – слетались будто пчелы на мед. А хлебнув, у кого какая норма, уже не пчелами, а тараканами расползались по окрестным кустам.
Ну как тут было не приобщиться, в отсутствие иных радостей… Приобщились. Только умеренно – перспектива проспать в кустах первое увольнение не устраивала никого. Да и молодые были еще – инстинкты на то не заточились еще и тормоза работали исправно. Но кроме, и это главное – уже навострились непременно осчастливить честью присутствия, местные танцы. В клубе Дома офицеров флота. О существовании этой единственной развлекухи для совгаванской молодежи, знали заранее. Потому собственно и надраивались с особым тщанием. Заодно тайно лелея трепетные фантазии и непременно раскрашивая возможную удачу в радужные цвета дамских нарядов. В самом деле – какие танцы без прекрасного пола. Даже в Совгавани!
К вечеру у Дома офицеров вновь, словно капельки ртути, мы воссоединились в почти полный экипаж. По понятной причине все пребывали в приятном расположении духа. Оттого густо рассыпали респекты девчонкам, попадавшим в зону внимания. И уже казалось, недавние фантазии начали сбываться – шаг сделай и… Только совсем не требовалось быть оракулом, что бы предсказать чем, просто обязано было закончится культурное мероприятие. «Самоцветы» из динамиков не попели и получаса, когда в дальнем углу танцзала раздалось до боли знакомое еще с пацанства: « Братцы, наших бьют!!!»
На корабль возвращались в разной степени расписано-подранными, но естественно не побежденными. Оглашая округу – кто сбивчивым рассказом о личном геройстве, кто сочным матюгом, утирая кровавые сопли, а кто лишь скрипом зубов и не отнимая бляхи от подбитого глаза. Но все едино – щедро добавляя в вечернюю прохладу винного амбре. На заводском КПП с нами решили не связываться, пропустили. Зато ступив на бетонный пирс, уже издали узрели фигуру замполита Климашевского, маячившую у трапа. Данный факт вряд ли мог сулить хорошего И точно, по мере приближения убедились - замполит был злой как черт. Похоже весть о наших геройствах опередила нас. Но что оставалось делать – не вплавь же до якорцепи…
Пришлось остудить пыл, понурить головы и покорно предстать пред его, мечущие молнии, очи. Состояние наше было очевидным. Однако Климашевский не поленился обнюхать каждого поочередно. Наверное получил массу удовольствия. А еще, будто возрадовавшись, что не ошибся в подозрениях, выстроил провинившийся контингент в подобие строя и понес по кочкам. Жесткий разнос растянулся на добрые полчаса, напрочь выхолостив из нашей крови и адреналин, и остатки винных паров. Наконец пристыженным и осознавшим было разрешено подняться на борт. Легко отделались? Возможно. Только и со средствами наказания у замполита было не густо. Наряды вне очереди большей части экипажа не объявишь. Изнурить каторжным трудом – мы итак пахали не хуже крепостных на барщине. А вычленить привычно козлов отпущения и на них отыграться по полной, так тоже беда – на гарнизонную гауптвахту с ходовых кораблей не брали. А мы это прекрасно знали. Почему? Мороки возникало много.
Однако чуть подробнее, потому что интересно на самом деле… Мало что было известно о начальнике гарнизонной гауптвахты, но старшину кичи знали все. Пусть даже заочно. Прапорщик Петухов являлся в базе личностью легендарной. По сути, он и рулил безраздельно процессом перевоспитания заблудших. Петух – так привычнее – отличался свирепым нравом и садистской изобретательностью. Допустим покажет подопечному, чья рожа вдруг не понравилась, растопыренные пальцы – указательный и средний, следом спросит: «Сколько?». Опешивший арестант начинает лихорадочно соображать. «Два» это, или римская «пять». Только любой ответ заведомо неправильный. Петух наржется вдоволь, вызверится следом и, вспомнив всех родичей бедолаги, объявит существенную «добавку» к его почти истекшему сроку.
Потому кича не пустовала никогда. Что было Петуху на руку. Ведь днем арестанты превращались в тривиальных работяг – пахали на всевозможный складах базы. Под конвоем, естественно. Но дармовой неучтенный труд, ушлый прапор блестяще научился использовать еще и себе в непосредственное благо. Начальства разного в кабинетах восседало достаточно, а у каждого имелся садик-огородик, а то и дачка. Отсюда и росли ноги просто удивительного могущества старшины кичи. Со строптивыми он боролся просто, но эффективно – бунтаря определяли в одиночку, а на пол выливали ведро жидкой хлорки! Мозги прочищались мгновенно. На этом фоне строевые «паровозиком» и «ловля карасей» в выгребной яме – смотрелись детскими проделками. Исключительно удовольствия ради владыки. Говорю не понаслышке, сам имел сомнительное счастье наблюдать его методы. Благо что не в качестве арестанта, а лишь с вышки – бывало снаряжали от нас караул в эти зарешеченные пределы.
Новоявленных штрафников прапорщик Петухов предпочитал принимать лично. И вот тут, сопровождающего офицера, при любых звездах на погонах, мог довести буквально до белого каления. Скрупулезностью, конечно, и наглостью запредельной. Только Петуху было по барабану – выдай положенный вещевой аттестат матросику и баста! Ежели уж такое страстное желание возымел, чтобы его кардинально исправили тут. А у нас в дивизионе, как известно, кальсон тех же, с факелами было не сыскать. Да и голенища у сапог – сплошь порезаны. Потому и не брали нашего брата на гарнизонную гауптвахту – это по первой. А потом и наши, кому власть дадена объявлять сутки ареста, дабы нервишки в целости сохранить, просто перестали туда возить провинившихся. Даже пугать позабыли – и сутками и кичей самой.
Вот и Климашевский не стал питать себя иллюзиями на этот счет. Ввиду отсутствия маломальского выбора, просто зарубил на корню впредь, всякое упоминание об увольнительных. Только страданий нам, тем самым, доставил сущие крохи. Точнее – вовсе никаких. В заводе мы успели обжиться основательно и уже знали, что за пустырем, превращенным в свалку, в ограждении из колючки имелся прекрасный лаз. А за ним, стоило пересечь лесополосу, чернел замшелыми бревенчатыми бараками поселок – Окоча. Где и дамский пол проживал тоже, и вино из бочек на разлив продавалось, практически в любое время суток.
Народец в Окоче проживал особенный. Верно как и всюду по Дальнему Востоку в подобных, жуть похожих на убогие шанхайчики, поселках. И чем далее к Северу, тем гуще было их натыкано прошлой эпохой. Народец молчаливый, глядящий на мир с характерным прищуром и не ожидавший от него благости. Бывшие ссыльные, кандальники или их потомки – все равно, на генном уровне успели характеры сложиться таковыми.
Туда в Окочу мы и повадились в самоходы, для удовлетворения духовно-эстетических потребностей. Простота общения с местными аборигенами умиляла. Принес что выпить с собой – хорошо. Не принес – тоже не смертельно… Посидим просто. Но разговоров за жизнь не ожидай – бесполезность их в поселке нутром прочувствована. Только в нас морячках куда более гормоны колобродили. Однако и с возможностями усмирения их, в Окоче был полный порядок. Тоже немудреный – вся меркантильность умещалась в паре банок тушенки, кои смог выменять у баталера. И гуляй душа, хоть сутки напролет. А там… Как бы не срослось – никто не в претензии, что Ромео из тебя вышел хреноватый. Будто в самом воздухе промеж черных бараков висло: «Все мы в этом пространстве существа временные – глотнул каплюшку и будь доволен. А назавтра нет – так беда разве?»
Меж тем, лето приказало долго жить. Вновь пришла осень. Нашими стараниями корабль преображался. Обшарпанным, отдрюченным до металла, гляделся сперва жалковато. Покрытый суриком – посерьезнел словно. А когда окончательно ублажили, выкрасив переборки и борта свеженькой шаровой, снова приобрел былую горделивость. Впрочем, далекую от просто кокетства, а боевую – по всем статьям!
В середине октября вышли на ходовые испытания. Мерная миля и прочее полагающееся процедуре, прошли успешно. Что означало для нас единственное – следовало готовиться к прощанию с заводом и вольготной жизнью. Только мы и не подумали печалится – удивительное все же существо – человек… Теперь всеми фибрами души желали поскорее окунуться в боевые будни.




ВТОРАЯ ЗИМОВКА,

ИЛИ – В ПРЕДДВЕРИИ ВЫСТРАДАННЫХ ПРЕВИЛЕГИЙ

Для воина-срочника все времена года важные. Однако осень и весну ожидают с много большим придыханием и нетерпением. А как же – очередной приказ, а за ним и очередной призыв. И то и другое несомненное благо для существа в погонах, должного считать дни. В тот год осень пришла по расписанию, не задержалась. Принесла с собой и погодные прелести, к коим нам азиатам, видимо было привыкнуть не дано. Мечты о родном солнышке стали досаждать чаще. Оттого скука по дому обретала иной раз пронзительность волчьего воя. Но с отпусками в боевых соединениях Флота, похоже было напряжно. Нет, чествовали по праздникам обязательно. Только следом сразу возникала куча сопутствующих обстоятельств – не оступись сдуру и не проколись ненароком. За тем следили с особым пристрастием. А человек не робот – не многим получалось, дотянуть без нареканий до вожделенного часа «Ч».
Я тоже не стал исключением. Объявили отпуск – чин чинарем перед строем. А потом, тем же чинарем и зарубили… Лично «бычок» Михайлов. Обидевшись кровно, когда я взял да и ляпнул ему в лоб, что негоже тягать БЧ ночными тревогами исключительно по причине скуки во время дежурства. Справедливости захотел… И получил сполна. Зато иллюзиями о существовании абсолютной правды перестал питаться окончательно. И то ладно…
Малость забежал вперед – пока же шла осень. По выходу из завода экипаж сторожевика вновь нарастили до штатного количества. Частью, чуть служилыми из учебок Русского, частью – из местного полуэкипажа. Последние вообще - представляли из себя «зелень натуральную». Но и те и другие были уже нам не ровня – призыв весны 76-го прочно обосновался в середке статусного табеля. Успев за полтора года обрасти не только должностями, лычками и бесценным опытом, но и соответствующей толикой заслуженного апломба. На молодняк глядели свысока и не упускали возможности поржать над их неуклюжестью.
Полтора года – срок ли? И секунда – срок… Только все в мире относительно и в сравнении познается. К примеру дружки-одноклассники упоенно писали из Армии в письмах, как дырочки иголкой прокалывают в календаре, до дембеля деньки последние отсчитывая. Как альбомы дембельские варганят. Как привилегии причитающиеся – полной ложкой хлебают. Нам флотским до того было рановато, но и от зависти не зеленели. Каждому – свое, а нас наше устраивало вполне.
Тем временем уволилась в запас следующая партия крабов. Из нашей команды ушли Серега Шатский и Женька Герун. И так вышло, что самыми бывалыми остались мы. Заняв к прочему - все командные должности. При таком раскладе единственный больший старожил – Устьянец – естественно в серьезный расчет идти никак не мог. Да он и не рыпался, валандая службу ни шатко ни валко и за глаза довольный ипостасью крабульки.
Разумеется – подобная наша скороспелость оказалась по нраву не всем. Ежели в масштабе корабля брать. Что объяснимо и непредосудительно – традиции, штука особенная… Коррозии, как и нововведениям не поддающаяся. Единственное чем мы могли ответить иным ревнителям - это не высовываться. Ушиваться не рисковали, усы не растили, штаты на плечах не кололи. Служили как служили. Терпеливо выжидая момента, когда факт легитимности прав станет субстанцией неоспоримой. Главное – самодурство разного рода, итак в нашей команде бывшее дозированным, теперь практически сошло на нет.
Ну а природа свои обязанности знала туго. В декабре залив затянуло льдом и вновь, как уже не раз, дивизион стройным кильватерным строем отбыл на зимовку в залив Владимира. В отличие от прошлого года дошли без проблем. Даже в относительно приличный шторм не попали. Зато рассказов хватало… И что отрадно – уже были те, кто слушал нас с завистью, раззявив рты. Что ж, сказать нам было что.
Зимний период боевой и политической подготовки пошел своим чередом и строго по плану, до предела насыщенному всевозможными учениями. Не проходило дня, чтобы мы не выходили в море. А там, то громили из орудий морские цели. То искали подводные лодки условного противника, атакуя торпедами и реактивными бомбами. Ставили минные заграждения. И уж конечно – не обходилось без казусов сродни анекдотам.
Один приведу… Как-то отправились стрелять главным калибром по воздушной цели. Роль цели выполнял настоящий военно-транспортный самолет. Поначалу все шло как по маслу… Противника обнаружили вовремя, еще на подходе к зоне видимости. Стали сопровождать. Отработали по нему данные курса, скорости. И приступили к уничтожению – залпами сразу из трех орудий. По легенде учения, разрывы от дистанционных гранат должны были появиться аккурат на половине высоты. В виде трогательных кипенно-белых облачков. А уже потом на схемах, вооружившись мудреными формулами, спецы-наблюдатели обязаны были вычислить дальнейшую траекторию снарядов и вынести вердикт – сбили мы самолет противника, или нет.
После первого залпа облачка появились где следовало. Но только два. А третий расцвел почти под брюхом самолета-цели. Это было ЧП. Кэп отреагировал мгновенно и соответственно моменту. А момент был серьезным очень – будь наши комендоры чуть пометче, летунам пришлось бы хреновато.
- Мать вашу-у-у! Что же вы творите, рогатые?! Отставить стрельбу! Михайлов!!!
Командир БЧ-2 появился на мостике скоро, будто только и ожидал вызова у трапа, рядом с рассыльным. С выпученными по-рачьи глазищами он что-то протараторил. Вряд ли в оправдание – факт разгильдяйства его непосредственных подчиненных был очевидным. Потому следом, получив ебуков полную запазуху, рысью помчался к первому орудию на разборки. Секрет прокола оказался простым на первый взгляд – салабон на подаче, забыл споловинить на головке снаряда высоту. Всего то делов – повернуть кольцо с риской и установить риску напротив положенной цифры. И ключ в руках держал, да по первой верно, позабыл прямые обязанности. Или прикемарил малехо. Тоже – не исключено.
Хотя проштрафившийся салабон, клятвенно заверял, что споловинил высоту. Не переставая трындеть о том, даже в момент получения очередной оплеухи. Выходило – виновата дисграната. Не сработала как положено. Только поди проверь теперь. А факт свершившийся. И этого факта хватило бы за глаза, чтобы породить совсем не крохотные последствия. Шикарная вздрючка от начальства, кэпу была обеспечена. И ежели б только вздрючка… Но терять еще одну звездочку с погон - было бы уже явным перебором в его карьере.
Потому Степанов опрометью помчался к радистам. Уж не знаю, как он увещевал летунов… Что сулил в качестве компенсации морального ущерба. Скорее всего ящик коньяка – тогда подобные расчеты были в ходу. Но похоже авиаторы оказались ребятами со здоровым чувством юмора. И выпить на халяву – не дураки. В результате, к вящему удовольствию кэпа, проблема рассосалась сама собой.
Служба, встряхнутая анектодичным обстоятельством покатила далее, в привычных рутинных берегах. В запале постоянных учений дни походили на сплошную полосу. И чтобы сориентироваться во времени, требовалось заглянуть в календарик. Кроме, это доставляло еще и несравненное удовольствие. Ведь приближались к знаменательному событию – очередному приказу. Для нашего призыва – по всем параметрам крабьему! Портняжные метры в кубриках развесили точно в срок. И началось ожидание, с каждым отрезанным сантиметром, все более напряжное. Будто и не приказ обязан был выйти вовсе, а произойти с его явлением нечто сногосшибательное – Северное сияние в полнеба, или звездопад, каких не бывало доселе. В редкие часы досуга теперь с особой страстью бренчали на гитарах и в особой душещипательной тональности голосили.

«… В календарь посмотри
Отслужили все три –
Нам домой возвращаться пора….»

И не беда, что между тем о чем пели и существующим реально, во всей своей нешуточности, возлежал еще целый год.
И приказ вышел – Министр Обороны не зря носил свои самые большие звезды. Не помню конкретностей, лишь одно – шли в ночном, немного беснующемся море. Уставший, только что сменившись с вахты, я с ленцой сбегал по трапам. Предвкушая как покемарю сейчас в кубрике всласть – тревог не предвиделось, а кантовать уже было некому. Когда на рострах, нос к носу, столкнулся с секретчиком Лехой. Годок мой, хоть по причине щуплости более походивший на подростка случайно забритого во Флот, Леха сиял не хуже надраенной рынды.
- Приказ вышел, Сань!
Выпалил он разом. Будто боялся не донести важную инфу и позорно расплескать по пути. Получилось, как балабол на базаре – даром что состоял при серьезных секретных делах, где почиталась сдержанность на язычок. Впрочем, ему и знать было новости первому. А тут – такая! Какие к чертям экивоки…
- Да ну? – отчего-то войдя в ступор, пробубнил я.
При этом нутром ощущал – правильные мысли витали рядом. Но чтобы вот так с маху, и принять на веру… Наверное сознание само решило подстраховаться. А вдруг подкол просто. Коих на каждом шагу друг дружке творили под настроение немерено. Сбацаешь джигу на радостях и… получишь в рожу лишь счастливый смех и заслуженные аплодисменты.
Меж тем Леха превратился в заговорщика.
- Точно говорю, Сань, без балды.
Прошептал он. Хоть на рострах не было ни души, еще и по-волчьи оглядевшись. После чего сунул мне под нос казенный квиток. Естественно в потемках я ничего не разобрал. Но казенный квиток! Уж ему не поверить, было никак нельзя. Более не опасаясь подвоха, я с удовольствием отчубучил на мерзлой палубе завидную дробь. Обнялись с Лехой… И разбежались – он по делам к кэпу, а я к ребятам в кубрик, спеша передать благую весть.
Однако у двери, ведущей в офицерский отсек притормозил. Потоптался в нерешительности, отчаянно соображая – чего это вдруг пронзительно захотелось? Ведь в кубрик торопился… Грудь распирала невысказанная информация. Наконец, перелопатив в мозгах возможные посылы, сообразил – до жути захотелось увидеть себя со стороны. Да, да, вот такая прихоть возникла – лично глянуть, как он выглядит краб флота российского!? Теперь уж в собственном, по праву, исполнении. А в офицерском отсеке, перед входом в кают-компанию, как раз висело зеркало в полный рост.
Более стало раздумывать не о чем – решительно шагнул в отсек. Прошел несколько шагов по коридору, направо, мимо шхеры гарсона… И вот он я – во всей красе и стати! Хоть и в затрапезной канадке, промерзший до зубовной дроби. Залюбовался… Мысли потекли в соответствующем русле.
- А ничего себе экземпляр. Ушью голландку – плечи зарисуются. На левое - татуированный штат. Обязательно! Усы отпустить. Непременно, можно уже сейчас и начать отращивать…
Однако помешали… Дверь кают-компании отворилась и оттуда, дожевывая на ходу, вышел старлей Лачугин. Мои благие мысли вмиг превратились в шмат спутанной пакли – стало неловко. Лишь по лицу продолжала блуждать улыбка именинника. Возможно со стороны и вполне идиотски выглядевшая в данной обстановке. Но старлей понял все прекрасно и главное – правильно.
- Можно поздравить, Гуров?
- Можно, - выдохнул я, следом расслабился, а тону придал чуть вальяжности. – Теперь и служить дальше можно.
- Служить, брат, всегда нужно, - сделав акцент на последнее, произнес Лачугин, впрочем, без претензии на менторство.
- Конечно – нужно, товарищ старший лейтенант. Дело ясное – как день и сугубо мужское!
Многословнее чем обычно ответил я. И как показалось – должен был ответить настоящий краб. Правда после этого поспешил ретироваться – ощущать себя в новой ипостаси, пока еще было непривычно.




НУ, ВОТ И ПОГОВОРИЛИ…,

КАК БЫ – ЭПИЛОГ

Иной раз, под настроение, полистаешь ДМБовский альбом. Калечки между листами самолично вклеенные и с любовью разрисованы парусниками, якорями… В рамочках приказы – о призыве и о демобилизации. И фотографии, фотографии. Наш красавец СКР на полном ходу. Другие корабли, с коими взаимодействовали на учениях, сопровождали или просто встречались на морских дорогах. И лица, лица… Друзья закадычные, корефаны – сколько испытано вместе. И те, кто в кадр влез за компанию, имена которых память увы стерла. Немудрено – лет то прошло изрядно.
А сам альбом – просто шик! Предмет зависти многих годков тогда, в век повального дефицита. Большинство – гоношили их в ручную из картона. А мне одноклассник аж из Польши прислал! Служил там. Я ему «червонец» в письме, но так чтобы не просветили и не вытащили – аккуратненько в сгиб листа вложил. А он мне – месяца не прошло – этот альбом. И мало того – в пустом альбоме вырезок из эротических журналов – видимо невидимо. По нашенским реалиям вообще – жуткая антисоветчина. А поляки, получалось, ничего страшного – и коммунизм с нами строили, и сексом при этом не брезговали.
Листаю альбом… Вот Хаким с двумя «Макарами» в руках. Ковбой! Только что секретчика Леху с пакетом в штаб сопровождал. Потом решил сфоткаться – для родичей прежде всего, подивить их в кишлаке. Мало своего пистолета показалось, Лехиным еще вооружился. Вот Антоха… В центре, а мы толпой вокруг. Сразу видно – Антоха хозяин арсенала… В руках ручной пулемет и рожа предельно ответственная. А вот Аблёша, сосиской повисший на орудийном стволе – придуряется. Может себе позволить – по-русски отлично только матюгаться научился, но уже по всем статьям – краб! А это…, это портреты парадные. Грудь у всех в регалиях, форма подогнана. Взгляды соответственно – будто высматривают на горизонте прецедент для проявления геройства. Здесь и сейчас! Орлы – сплошь!
Фотки, фотки… Лица, лица… Матросы – товарищи по жребию… Как говорят французы. И как, стиснув зубы, задумчиво произнес кэп, в канун того памятного и печального одновременно перехода. Фотки… Часть жизни, как ни крути. Пусть небольшая, ежели по времени прикинуть и во вселенском масштабе. Но ёмкая по содержанию, безо всяких сомнений и натяжек. И по последствиям – тоже.
Много споров сейчас – есть ли в ратной службе польза? Отвечу за себя – есть! Кто-то, уперев рога в землю, доказывает обратное – мол, напрасно потерянные годы. Что ж, у каждого свои резоны и понятия. Только честное слово, за всю жизнь еще не встречал из «откосивших», выбившихся в новые Эйнштейны. А меж тем сэру Уинстону Черчиллю, к примеру, военная служба никак не помешала застолбить своим именем целую эпоху в истории.
Да что говорить – с сыном родным разговоры такого же свойства случаются. Не служил, не понимает, что иной раз говорю. И почему именно на внимание акцентирую на том или другом… В его понятии – сущей ерунде. И вина не его – время изменилось… Романтика туманов и запахов тайги стала штукой неликвидной. Не модной. А потом и распад государства поспособствовал. В одночасье стало некому присягать. Вернее немереное количество самостийных вождей вдруг возжелало, чтобы непременно им.
А жаль… Жена бывало:
- А у нас годовщина скоро… Ты хоть помнишь?»
- Помню, не амнезийный…
Куда деваться и на поцелуй сподобишься. А сам каждый раз, с гораздо большим трепетом ожидаешь День Флота. Так уж получилось – рядом две даты на всю жизнь присоседились…
Ну вот и поговорили. Можно мусорное ведро вынести – заждалось, блин.
- Холодно. Горло шарфиком прикрой… И шапку обязательно надень, - являя искреннюю заботу кричит жена из кухоньки.
Прикрыл. Одел. Чуть замешкался. Скинул нервно и то и другое, закинул на вешалку подальше. Взгляд невольно метнулся в направлении кабинетика, где на книжной полке, вот уже третий десяток почетно возлежит бескозырка. Ощутил, будто и впрямь заколыхались за спиной ленточки. Приободрился. Следом – взгрустнулось… Эх, были и мы рысаками!
- Это разве холод! Ты еще холодов не видала, едрена вошь! - пробубнил себе под нос, но адресуя жене.
И эдаким гвардейцем, ну может быть малость потертым только неумолимым временем, шагнул на лестничную площадку….