Остров. Где-то... (седьмая глава)

Правитель и жрицы.

Едва слышно скрипнула потайная дверь. Правитель напрягся, но, это потому, что он ожидал прихода гостей. И всё равно, поняв, что те во дворце, удивился: «быстро как и тихо пришли». Всего и времени прошло чуть с момента, когда он, отпустив Максимилиана и надавав парню кучу наставлений, отправил ему вслед наверх, в Храм, дежурного гонца. Сегодня дежурил корзинщик Напаполли, славный малый, чудаковатый и исполнительный. Странным он был потому, что при ходьбе всегда поворачивался вокруг себя. Пройдёт шагов сто и провернётся на месте, словно оглядываясь, ещё пройдёт и снова прокрутится. Правитель говорил о нём с Верховной Жрицей, не болезнь ли, но, старуха успокаивала, мол, это ничего, звёздные карты указывают, линия рода Напаполли чистая. А его странная причуда, просто особенность, ничего более… Итак, жрицы пришли. Чувство неприязни, как обычно, возникло сразу. Это очень плохо; когда то он испытывал совсем другие эмоции. Владыка легко поморщился, но быстро натянул на лицо маску бесстрастности, впился взглядом в тайный вход – чёрный провал, образовавшийся в стене справа – и начал считать, плывущие по стене изогнутые тени. «Раз.. два… три… Это хорошо, трое, значит, обойдёмся без старухи», но содрогнулся, разглядев среди не спешно приближающихся к трону силуэтов Верховную Жрицу. «А, чтоб тебя, притащилась таки». Он надеялся, что немощь и дряхлость главной из Сестёр не позволит ей спуститься со своего холма, и она вышлет вместо себя одну из помощниц. Однако, Верховная пришла сама, презрев больные кости и слабость ног. Приблизились и выстроились в ряд жрицы совершенно бесшумно, и хотя лица их скрывали глубокие капюшоны, Правитель определил, сейчас перед ним все три главные храмовницы. Верховная жрица, Главная и Старшая. Он озадачился; только события исключительные могли заставить собраться старших Сестёр вместе. С чего бы это? С опаской, с высоты своего трона Повелитель смотрел на склонивших в приветствии жриц, застывших в полной неподвижности в ожидании позволения поднять глаза и знал, что смирённость женщин показная: они не терпят его так же, как он их.
Обоюдная неприязнь между ними появилась и потихоньку начала крепнуть лет семь-восемь назад. Без видимых, казалось бы, причин. Началось охлаждение со споров, мелких, излишних, потом они не заметно переросли в ненужные ссоры, а, дальше и пошло, и поехало. Он перестал приходить к ним на холм, жрицы прекратили посещать Дворец Правителя. Встречаться обе стороны стали крайне редко, причиной общего схода теперь служила одна острая необходимость в совместном принятии решений, касающихся напрямую жизни, общей для всего Острова. Сбор и распределение урожая орехов, проведение Праздников Стояния и Перехода или, когда случался экстренный случай. В последний раз они встретились по поводу загадочного, второго за последние полтора года, бесследного исчезновения молодого мужчины – рыбака Ийяалла. Случайно или нет, но оба пропавших оказались избранниками Сестёр на Празднике Стояния и Перехода. По окончании служения они попросту не спустились с холма. Ответа на загадочное их исчезновение не нашлось. На этот раз Правитель послал за жрицами гонца, поскольку опять поступило обращение из деревни от женщины, к которой не вернулся избранный на служение в Храм мужчина, и плюс, преподнёс загадку совсем уж загадочный Дар Моря. Он прервал необъяснимый свой обет молчания. Заговорить заговорил, но, лучше бы продолжил тихо и покойно молчать. Со слов Максимилиана, Стража порядка, выходило, что странный Посланец непостижимым образом узнал про Тайную историю острова и желает с ней ознакомиться. Желание Странника – закон, собственно он и должен знать про Тайную книгу, но откуда узнал сам, до поры до времени? Вот загадка? И что теперь делать? Для обсуждения возникшей головоломки он и вызвал столь не любимых Жриц. Тяжёлую цепь дум, одолевших Правителя обрубил сухой хрип голоса Верховной Жрицы:
-- Приветствуем и повинуемся сильнейшему, дарует небо тебе мудрость, Повелитель.
Владыка изумился: жрица нарушила этикет, обратилась к нему первой. Но он не выказал и недоумения, и недовольства. Правильно молчащий наполовину победитель. Спокойно, зычным голосом ответил:
-- И вам мир и покой, дарительницы жизни. Береги небо вас.
С высоты Владыка смотрел на согнутые в поклоне фигуры и молчал. Он отвечал на выпад. И даже испытывал что-то вроде интереса, ожидая, нарушит ли Верховная жрица ещё раз незыблемый закон – первым говорит Владыка Острова. Тишина в зале осязаемо отвердевала, когда поняв, что более жрицы не нарушат субординации и будут молчать до скончания веков, Правитель досадливо кашлянул в кулак и с облегчением встал с неудобного сидения:
-- Проходите – взмахом руки указывая на длинный старинный стол, стоящий слева подле постамента с троном и спустился сам. Проходя мимо Верховной Жрицы, заметил, как болезненно распрямила старуха спину и плечи. В глубине души шевельнулась жалость: «сколько же нам с тобой лет? Годы, годы», но сразу подавил в себе чувство сопереживания. Не след расслабляться, когда рядом хищные айры. С громким стуком отодвинул стул и сел, только тогда нарушили безмолвную недвижимость жрицы. Правитель дождался, когда прекратится скрежет отодвигаемых стульев и шорох плащей усаживающихся поочерёдно Сестёр. Вытянув перед собой сжатые в кулаки руки, он внимательно всматривался в затемнённые капюшонами, едва виднеющиеся в глубине лица сидящих перед ним женщин. Он не видел их глаз, наверняка зная, что любви в них к нему не может быть, но приказать сбросить покрывала не имел права. Женщины решали сами, как сидеть: с открытыми головами или в капюшонах. «Истуканы - досадливо подумал он – сидят перед ним, а, злобствуют или нет, не узнаешь. Ну, что делать, начинать надо».
-- Служительницы – заговорил Правитель, казалось, воздух задрожал от его гулкого баса – вопрос, по которому я призвал Вас, касается Дара Моря, что море и святой Марьятта подарили Острову.
«Зашевелились» – почти обрадовался он, видя, как дрожащая рука Верховной жрицы медленно начала подниматься, чтобы стянуть капюшон. Правителя передёрнуло при виде того, как безжалостно время расправляется со старухой. За год, прошедший с их последней встречи морщины ещё больше скомкали лицо Верховной Жрицы, сделав его похожим на скорлупу ореха изрезанную зигзагами и ломанными глубокими трещинами. Губы потеряли цвет и прятались в мягких складках синюшной, мёртвой на вид, кожи. Но совершенно страшными были глаза жрицы. Они кроваво светились вместо того, чтобы, как у любого человека преклонного возраста выцвести, приобретя водянисто – масляную незрячесть. Владыке захотелось осенить себя знамением, оградиться от не человеческого пламени, бушующего в зрачках храмовницы. Старуха пожевала губами, раздалось, прерываемое короткими паузами, сипение:
-- Что… Посланник… заговорил…
-- Именно, сестра Генриэтта – неожиданно для себя Правитель назвал жрицу её храмовым именем – так заговорил, что не знаю я, может лучше бы и не заговаривал.
-- Что хочет… Дар Моря?
-- Ген…
Правитель осёкся.
-- Сестра, прикажи жрицам снять капюшоны, негоже так вести разговор.
Едва заметно пошевелились скрюченные узловатые пальцы, и капюшоны Сестёр опали на плечи. Все высшего ранга жрицы Храма получали имена дочерей святого Марьятта, первомученниц, сообразно старшинству. Верховные жрицы носили имя Генриэтты - старшей дочери – единственной жены первого Стража. Главных награждали именем второй дочери Жаслин, великой травницы, Старшие принимали имя воительницы Марсы. Начётницы, а их всегда должно было быть в Храме двое – Элуизы и Поли. Ими становились молодые Сёстры, недавно прошедшие обряд посвящения, избранные для замены уходивших на покой высших жриц. Таким образом, обеспечивалось бесперебойное управление Храмом. Женщины ждали. Все были хороши собой. Не часто Правитель мог видеть и любоваться красотой жриц. Особенно в последние годы. Он чувствовал себя рыбаком, одолевшем в упорном поединке ката, и сидевшего рядом с морским чудовищем, не в силах отвести глаз от драгоценной добычи. Подобно ещё он мог бы смотреть на доверху набитые ценнейшими дарами - орехами - сундуки. Женские лики соревновались в красоте между собой. Жаслин – Главная жрица выглядела по простому мило; красота её цвела не броско, где-то печально – щемящее: грустная линия овала лица, чистая, розовато- бледная, утреннего облака цвета кожа, очень длинные и густые опахала ресниц бросали лёгкую долгую тень на нежные щёки. Ей в противоположность горела чёрными кудрями и жаркими глазами Марса. Тёмное сияние упругой кожи Старшей жрицы мучило мужчину, лёгкий пушок усиков над замысловатым рисунком дерзко вздёрнутых к верху кончиков губ, так полно заполненных кровью, что казались почти чёрными, заставили забыть о дыхании. Ещё миг, и его воспалённое воображение начало бы срывать с молодых жриц одежды. Но он был Владыка. С не слышимым стоном святой Марьятта - какие они красивые – Правитель перевёл взгляд на Верховную жрицу. Отрезвление настало тотчас. Необходимо давно было говорить, но он маялся, не зная, с чего начать. Внезапно Владыка решил немного соврать.
-- Дар Моря, заявляет о своём желании узнать всё об Острове. Историю, законы, нашу жизнь и обязанности его самого, статус, как он говорит. Так же он хочет произвести, научные изыскания… Что скажете, жрицы?
Ответом ему было затяжное молчание, в течение которого Генриэтта не отрывала взгляда от столешницы, а, красавицы обменивались вопросительными взглядами.
-- Ну – не выдержал Правитель – ваше слово, Высшие.
Верховная жрица заговорила. Правителю почудилось, что он ничего не разберёт в старушечьем скрипе, но нет, сухой треск сложился в слова:
-- Это законное право Посланника, ты забыл Правитель Острова? Мы обязаны ознакомить Дара Моря с нашими законами. Что особенного видишь ты в этом, Владыка?
Правитель вспыхнул:
-- Я не малый ребёнок, несмышлёныш, сосущий титьку матери, может, и ты забыла об этом, Верховная жрица?
Он тут же пожалел, что не сдержался, ответив на попрёк старой ведьмы. Пришлось повысить голос:
-- Сёстры, Посланник не желает принимать Дар.
-- Отчего бы? – совершенно неожиданно для Владыки, он и забыл, что все высшие сестры имеют право на голос, спросила Жаслин - Главная жрица.
-- Что, отчего бы? – вопросом на вопрос ответил Правитель, взглянув на жрицу и радуясь зрелой красотой женщины.
-- Отчего Дар Моря не желает принимать Дара?
-- Откуда узнал он о Праве? – вступила в разговор другая красавица, Марса – как?
-- Это мой Максимиллиан. В ночь после Праздника Страж разговорил Посланника, уж как это у него получилось, ведает одно море. Может, и сболтнул лишнего. Заинтересовал, может. Задел как-то чем нибудь, право не спрашивал. Макс мой простой, знаете сами.
О своей роли сводника Правитель благоразумно решил не говорить. В его планы вовсе не входило раскрывать секреты перед храмовницами. Не для них он приставил к дальноземцу верного Максимилиана. Ничего нет плохого в том, чтобы рядом с Посланником находился и близкий друг, и преданный соглядатай. Это его решение уже принесло очко форы. Он играл вперёд жриц.
-- Да – сухо заскрипела Генриэтта – и что Дар вызнал про Остров?
-- Что может рассказать Максимилиан? Немножко того, немножко этого…
-- И только то – показалось Правителю, что чуть-чуть, но, мелькнула и тут же спряталась в мягкой завесе чарующего голоса, насмешка, прилетевшая со стороны черноокой Марсы – отчего тогда Страннику не принимать Дара? Он требует ознакомиться с историей, не с Тайной ли? Может Стражник сказал больше, чем нужно?
«Опасна, ох, опасна любая. Клубок змей» Придя в дурное настроение, Правитель, с грохотом отодвинув стул, вышел из-за стола и принялся мерить пустую залу грузным шагом, заведя руки за спину. Жрицы остались сидеть, не подвижные и безмолвные. Правителя разбирал ничем не объяснимый гнев. Он чувствовал, что не справляется с собой; жаркая злость копиться, набирает силу, рвется из груди.
-- Ты обвиняешь Стража Порядка в измене, сестра Марса, не больше ни меньше. Так следует тебя понимать?
Троица молчала. Мужчина остановился, он повернулся к женщинам и обращался к их спинам, так ему было легче вести разговор:
-- Конечно, Максимилиан прост и наивен, но также прям и честен. Это известно всем. Возможно, что так плохо, а, может, вовсе нет. Приказано молчать, так он и будет молчать, даже если его станут резать на кусочки. А я приказал ему молчать. Но это значить может так, что Дар Моря сам каким-то образом вызнал о Тайной истории.
Правитель ненадолго смолк, запустив пятерню в бороду, как всегда делал, когда его одолевали тяжёлые думы. Сам он знал, что Посланник высказался о желании ознакомиться именно с Тайной историей. Марса своим вопросом невольно помогла Владыке, открыв дорожку для разговора об истинной цели их сбора. Ему нужен был «разговорный» порошок, но впрямую приказать выдать его он не мог. Всё, что касалось зельев, относилось к непреложным запретам: использовать их или нет, решение принимала самолично одна только Верховная жрица. .
-- Он чрезвычайно умён и наблюдателен, Дар моря – словно размышляя, после паузы, заговорил Правитель – само по себе это хорошо. Потому я хочу как можно быстрее принять его, слышите?
-- Мы слышим тебя – заскрипела Верховная жрица – но и тебе не гоже разговаривать с нашими спинами. Вернись за стол, Повелитель. Я знаю, что тебе от нас надо. Разговорного порошка, так ли, Владыка Острова?
Гнев мгновенно улетучился, Правитель почти весёлый вернулся за стол переговоров. Сел и обвёл, любуясь, взглядом женщин: даже сморщенное лицо старухи теперь казалось не очень и жутким. «Сами предложили, но это ещё не победа». Он скрыл усмешку в плотной курчавой бороде. Пошевелился на стуле, готовясь продолжить игру:
-- Не только, жрицы, не только. Требуется и приворотное – и кинулся в объяснения, стараясь упредить проявление открытого женского возмущения. Считалось, что жрицы не имеют права заниматься приворотами - слишком умён, этот Странник. Боюсь, одного разговорного порошка не достанет.
Он рассчитывал на отказ, так и получилось, после замешательства, когда жрицы какое-то время перебрасывались взглядами, Генриэтта медленно качая головой, уставилась на него жуткими пламенеющими глазами и проскрипела:
-- Ты просишь невозможного, Владыка Острова. У Сестёр нет такого порошка, изготовить его не просто. Нужна более веская потребность, чтобы нарушить запрет святого Марьятта. Посланник, это не тот случай. Повелевай о другом, Правитель.
-- Хорошо, Сёстры. Я уяснил. Будет только разговорный?
-- Да. Когда требуется он Владыке?
-- К белому полотнищу справитесь?
-- Хорошо. Присылай гонца. Это всё?
Правитель не заметно перевёл дух. «Получилось. Теперь следующее». Каменной глыбой он сидел, сложа руки на столе, суровый и не проницаемый с виду, но в груди вновь зарождалась ярость.
-- Нет, жрицы, ещё нет. Ко мне обратилась Фрейка Бьедди. Знакома она Вам?
-- Мы знаем всех – ответила старуха - Фрейка, она «орешница». И что нужно этой женщине?
-- Андреш Репекк, назначенный муж. Он не вернулся к ней.
-- Что это значит?
-- А это Вы мне ответьте. Он не вернулся от Вас.
-- Избранный?
-- Да.
Опять показалось, или, в самом деле, неподвижные фигуры дрогнули, при упоминании имени Андреша?
-- Причём Храм? Я сама лично благодарила его за служение. Он ушёл со всеми другими мужчинами.
-- Уйти – ушёл, да, но не вернулся. Поищите в своих темницах тщательней, два дня как исчез Анреш. Если Вы не найдёте, я сам приду за ним.
Правитель резко оборвал речь, впустив в голос не много гнева, чтобы высмотреть реакцию жриц на обвинение. А он обвинял. За не полные два года пропадает третий молодой мужчина. На Острове люди гибли, не часто, но бывало. Кто в море, кто срывался со скал, кого давило в глиноломнях. Пропадали, однако, не бесследно, всегда находились свидетели, видевшие, как несчастного забирает Бездна, или израненный труп прибивало к Птичьим Скалам ночным прибоем. Чтобы вот так, абсолютно без следов, никогда. И кто пропадает? Избранные, счастливчики, победители в Празднике Стояния, отобранные на служение в Храм. Может, пропавшие уносились сразу на небо? Правитель чуял беду. Что-то в последнее время на Холме шло не правильно, схожее, как в тот раз, давно, лет с двадцать назад. Он успел позабыть. И вот снова. Смертельно заболел «кирпичник» Густо, муж «уборщицы» Милены после того, как поработал в Храме. Лучший на Острове «кирпичник». Такая славная «назначенная» семья. Пятеро ребятишек, старший Марик вчера прошёл обряд Стояния. Что-то происходит в Храме нехорошего. Владыка Острова задумался, позабыв на минуту о сидящих напротив женщинах, поэтому не видел горевших испугом, но полных злобы три пары глаз. Каждая из жриц взглядом убивала не молодого, но ещё очень сильного физически и духом мужчину. Старушечьи глаза привычно желали Владыке смерти быстрой, в глазах Жаслин гибель плескалась жалостной, она бы всё сделала так, чтобы этот могучий человек умирал сам, угасая долго, становясь с каждым днём слабее, но сам: превратился в слабоумного, ходил под себя и пускал слюни. Чтоб познал муку, какую изведали они. Ответил за всех женщин, молодых и красивых, у которых отобрали жизни. Марса полнилась жаждой самых разнообразных способов убийства. Отсечь голову или повесить, разорвать надвое, а, лучше раздавить глиняными плитами. Посадить на каменный кол… Ненависть плескалась в глазах Гренуэтты, но, она молила святого Марьятта за то, что не послала вместо себя самую младшую из Сестёр – начётницу Поли. Небо миловало, Поли была не с ними.
Владыка стряхнул обуявшую его задумчивость. Тут же в следивших за ним, пылающих ненавистью глазах потухли, словно выключились, искры ярости и желания мести. Правитель сбросил остатки морока. Сумрачно, отчего - то опять испортилось настроение, оглядел жриц:
-- Более не задерживаю Вас. К белому полотнищу доставьте порошок. И найдите Андреша Репекка живым или мёртвым. Это всё. Прощайте, пусть бережёт небо вас.
-- Тебе прощай, Владыка Острова. И тебя береги небо – проскрипело, прозвучало и прозвенело в пустой комнате совещаний. Сёстры поднялись, склонили головы перед хозяином, и бесшумно заскользили к потаённой двери. Там на немного задержались, Верховная жрица не могла справиться с поворотным камнем, ей помогла Жаслин. Дверь слабо скрипнула и три тёмные тени скрылись в темноте тайного коридора.
Несказанное облегчение испытал сидевший за столом мужчина. Он шумно дышал: долгий вдох во всю грудь и шумный затяжной выдох. Зачарованно Правитель смотрел на открытую дверь: «А, ведь так то подумать, приходи, стукни по темени, никто и не узнает, как ты умер. Тем более, досматривать будут они же. Вот времена настали. Надо Максимилиану наказать выставить ещё дверь, и чтоб с моей стороны». Мужчина встал, подошёл к открытому проёму и нажал на поворотный рычаг. Дверь плавно закрылась.

-- Где Поли? – просипела Генриэтта, не дожидаясь, когда Марса закроет дверь. Женщины заперлись в узкой длинной келье, ярко освещённой льющимся из многочисленных отверстий в потолке светом. Солнечные столбы унизали пространство комнаты, наполняя её дрожащим маревом. Жаслин успела взять и держала в руках старинного толстого стекла колбу с нанесённой разметкой. Через мутное, ржавого цвета стекло виднелся порошок на треть заполнивший бутыль.
-- Где она, дочь айры? Опять там?
Генриэтта жадно впилась взглядом в Марсу: та дёрнула за ручку, проверяя дверь и только затем повернулась к Верховной Жрице. Скрестив пальцы и прижав руки к высокой груди, молчаливо кивнула головой. Генриэтта в ярости зашипела, брызгаясь слюной:
-- Помесь змеи и ката, прокляни тебя небо. Выкидыш вонючего урода. Чтоб у тебя отсохли руки, чтоб груди волочились по земле, а лоно смердело, как мясо сгнившей черепахи. Чтобы плакали дети при виде тебя… Проклинаю.
Старуха шипела, Марса со смиренно опущенной головой ждала, когда пройдёт вспышка гнева Верховной Жрицы. Жаслин стояла неподвижно. Кое-как Генриэтта успокоилась. Устало, без надежды услышать отрицательный ответ, подняла глаза на Старшую жрицу, тихо спросила:
-- Это он?
Старуха была похожа на ребёнка, который смотрит на подарочный мешок, красиво упакованный, но потерявший свою таинственную привлекательность, потому что он уже знает, что в нём. Надежда на маленькое чудо ещё теплится в широко открытых детских глазах: вдруг окажется не то, что случайно мелькнул, когда родители прятали в него подарок. Вдруг другое..? Надежды исчезла, когда, и бледная Жаслин едва заметно качнула головой.
-- Ох – выдохнула старуха и, шаркая, мелко засеменила к столу. Опираясь на край столешницы, опустилась на низкую скамейку, наполовину выползшую из-под стола.
Жрицы находились в Храмовой лаборатории, одновременно используемой под кладовую для хранения готовых порошков и настоев. Стену одной стороны комнаты, всю, занимал стеллаж. Полки заполняли многочисленные глиняные колбы и баночки с выцарапанными или выдавленными наименованиями и номерами: теснились группками, отсортированными по отделам и назначениям. Самую верхнюю, до которой невозможно дотянуться с пола - поэтому использовалась специальная скамеечка, сейчас она стояла перед стеллажом, её выдвинула Жаслин - занимали старинные сосуды из стекла. Торец комнаты занял собой лабораторный стол. Широкий, в несколько квадратных метров, открытый для подхода с трёх сторон, он был весь завален грудами разнообразной всячины. Тут стояли или валялись многочисленные реторты, открытые вёдра, заполненные по - разному порошками, перевязанные и нет мешочки с травами, ступы для перетирания ингредиентов, перегонные аппараты – большие и малые: кисти, ложки, черпаки. Пачки дощечек для записей проводимых опытов. Столешницу покрывали островки просыпанных порошков и разлетевшихся трав. Всё указывало на то, что работа в лаборатории не прекращается никогда.
Верховная Жрица поманила Марсу. Молодая женщина подошла и остановилась в метре от сидящей старухи.
-- Подойди ближе, сестра.
Марса сделала шаг вперёд.
-- Сейчас ступай и выведи оттуда Поли, как хочешь – упреждая сопротивление, Генриэтта подняла ладонь – как хочешь, но выводи. Сделаешь это, посмотри, можем мы исправить то, что проклятая успела причинить Андрешу. Когда не поздно, везите его в лечебницу. Поли направь ко мне, я буду у себя. Поспеши, сестра, поможет нам святой Марьятта. Ступай. Скорее.
Марса поклонилась, и поспешила выйти из лаборатории, но её остановил окрик.
-- Стой. Жаслин – повернулась старуха к неподвижно стоящей Главной Жрице – ты тоже иди. Сама посмотришь, если ли надежда. Ступайте.
Жрицы поклонились и поспешили выйти. Оставшаяся одна старуха облокотилась о край стола, подперев подбородок, и уставилась на закрытую дверь. По дряблой щеке покатилась одинокая слеза…
«Что пошло не так»? – размышляла Генриэтта. Всего два, три месяца и ненавистное, презренное бремя мужского всевластия пало бы. Сколько лет она дожидалась этого. Сотни, десятки сотен раз грубые, твёрдые, сильные, вонючие каты, заросшие волосами, всегда потные возложились на неё и сестёр, чтобы заражать их новой жизнью. Краткие периоды беременности только оттеняли унижение. И всё во имя Острова, для блага людишек, мурашами копошащихся внизу, в деревне. Ничего, кроме презрения Верховная жрица давно не испытывала ко всему роду людскому. Всем нужно одно: чтобы кто-то заботился об их презренных жизнях, а сами они только то и будут, что работать во имя процветания общины. Глупцы, если бы не Храм, ни от кого из них давно не осталось бы и пылинки праха. А ведь было время, когда она, прочитав Тайную историю, тогда ещё молоденькая послушница с именем Сифлана, прониклась коварным ядом долга служения островному народу. Она восхищалась и боготворила святого Марьятта и всё его семейство, за подвиг ими сотворённый. Теперь она знает, лучше бы Великий Дон умер, прежде убив свою семью, когда ещё существовала такая возможность. Сколько раз она спускалась с Холма, выбирала мужчину, чтобы зачать. Отдав ребёнка воспитателям, спешила оправиться, и опять спускалась вниз. Не она одна, все сёстры. Зачем? Рожать, рожать, рожать. Раз за разом, год за годом. Глупышки, высокие идеалы туманили им головы. Запущенная два столетия назад святым Марьятта бесконечная лента по производству новых жизней работала бесперебойно, не давая времени остановиться, задуматься. Долг покорил разум. Освободила Сифлану от чар любовь. К тому времени, когда её поймало в свои сети новое чувство, она была в возрасте и порядком, он тоже. Проживал её возлюбленный в назначенной семье в деревне, а в Храме работал приходящим «кустовщиком» три раза в неделю. Растения тянулись к мужчине. Кусты, цветы, деревья, всё, за чем ухаживал «кустовщик», (как его звали? Марко?) цвело и мощно росло. Большую часть рабочего времени он посвящал прополке колючего кустарника, что в незапамятные времена был высажен перед Храмом, являя естественную преграду для тех, кто бы мог напасть на обитель Сестёр. Вот и она, подобно цветам потянулась к этому светлому человеку. Но её любовь, в отличие от деревьев, была скрытой, закопанной глубоко, гнездившейся на самом донышке сердечка. Только и можно было, что пробежать лишний разок мимо тайной своей любви. Бросить украдкой взгляд на работающего в саду мужчину, вместо того, чтобы обнять, прижаться к широкой груди. Залиться слезами счастья. Но прижимала её ночью другая широкая грудь. Исполняя долг жрицы, она терпела горячие, залитые потом спины мужчин, входящих в неё. Боролась с отвращением честно и неистово. Молила святого Марьята о силе. Ничего не помогало. Вскоре она возненавидела потных самцов и саму храмовую жизнь. То, что было ясным и понятным превратилось в свою противоположность. Затем Сифлана и вовсе задумалась: зачем это нужно, ложиться в постель не с тем, кого любишь, рожать против желания? Хорошо, она согласна, это было необходимостью, чтобы выжить, это одно дело, но, сейчас зачем? Через сомнения, горячие мольбы о прощение Сифлана познала не правильность и неправомочность заветов и постулатов святого Марьятта. Не сразу, но жрица пришла к выводу, что обязана жизнь быть другой. Пусть не для себя, она не успела, но для других молодых женщин и девочек она сделает так, что их жизни не повторят её горестный путь. Надо только найти новые правила.
Горестные воспоминания жрицы перескочили на Поли. Начётница появилась и убеждённость Сифланы - Генриэтты, в правоте собственных мыслей улетучилась. Мало того, она боится молодой красавицы. Давно, наверное, с момента, когда всё случилось в первый раз. Сразу после того, как Генриэтта рухнула без сил на полати в своей келье, а перед её пылающим взором плыло искажённое мукой лицо молодого мужчины (его имя она запомнила навсегда, в отличие от имени садовника – Апуп, так звали их первую жертву). Жестокость Поли напугала её, а последующие пытки, придуманные Поли для пленённых мужчин, терзали Генриэтту денно и нощно. В голове не укладывалось, что юная красавица, на которую возлагались такие надежды, рождена извергом. Пришлось признать, что будущая Верховная Жрица опасно больна и её власть, как Верховной Жрицы принесёт Острову страдания. Одержимость Поли болью ставит под сомнение выполнение тайных замыслов по изменению существующих порядков на Острове. Правитель что-то заподозрил, она это чувствует. Удивительное дело, когда молодой начётницы нет рядом, всё становится ясным и понятным. То, что они делали, а Поли в потаённой комнате продолжает делать по сей час, отвратительно и бесчеловечно. Тогда отчего она приходит в себя, лишь, подобно мышке, прячась в своём уголке – келье Верховной Жрицы? Какой морок охватывает её, когда Поли рядом? Что будет, если Правитель обнаружит пытошную?
Генриэтта плыла по реке памяти. Она ясно помнит не день и не год, мгновение, когда её озарило, вспыхнуло, подобно лучу солнца, что в серый день пробивает толщу туч, как можно и нужно сделать, дабы преобразовать существующие на Острове порядки. Случилось это спустя несколько месяцев по исчезновению «кустовника». Для Сифланы померкло небо, когда она поняла, что никогда больше не увидит Марко (точно его так звали?). Окружающее перестало её интересовать. Храм, служение, сама жизнь. Зачем всё, если нет рядом единственного, ради которого можно было стараться переносить унижения чужими телами? Для чего терпеть физическое страдание, если знать, что больше уже не будет того, при одном взгляде на которого в благости растворяется сердечко? По слухам, что приносили деревенские уборщицы, садовник подал прошение о переводе его в рыбаки, без каких - то причинных объяснений. Просьба пожелавшего законна, если не противоречит общим правилам или не идёт во вред Острову. Просьбу Правитель, нынешний, принял. Марко отпустили в море. Только много позднее она узнала причину ухода «кустовника»: дело оказалось в самой ней. Сифлана случайно подслушала разговор двух уборщиц. Оказалось, что её страсть для окружающих не была чем-то секретным. Многие сёстры сочувствовали ей, кто-то завидовал. Ничего подобного она представить себе не могла. Ей, глупышке, казалось, что светлую печаль она несёт в себе глубоко – преглубоко, так, что то не ведает про то ни одна душа, а, всё оказалось ровно наоборот. Владыка Острова вызвал к себе «кустовщика», и они долго о чём-то беседовали. Вскоре Марко исчез из Храма. «Когда же это было?» Почти сорок лет прошло, а помнится так, будто вчера случилось. Словно не минули годы, и она не превратилась в ведьму, которой воспитатели пугают не послушных сопляков. Слышала своими ушами. Ведьма, это точно. Генриэтта горько усмехнулась. Когда Верховная Жрица проходила по запруженному людьми двору, перед ней образовывалась свободная дорожка, хотя Храм был заполнен до отказа; тут всегда суетились разносчики, принёсшие корзины с провизией: уборщицы, стиравшие порты и рубахи не женатых мужчин из деревни. Носились поварята из чуланов на кухни и обратно с баками и кастрюлями, воспитательницы, воюющие с детьми среди ора и слёз. Храмовые стиральщицы наряду с уборщицами мылили бельё и простыни в чанах. Слонялись без дела избранные мужчины, дожидаясь обеда и ночи. Калеки, больные. Подростки, пришедшие в школу, и ещё люди, ещё и ещё. Храм, это целый мир. И правила им она - Сифлана, теперь Генриэтта, Верховная Жрица. Великая грешница и преступница. Люди всячески избегали с ней встречи, только бы не увидеть цвета глаз старухи. Она даже не знает, когда они у неё заалели жутким пламенем. Наверное, давно, раз она позабыла, когда в последний раз пробивалась сквозь толпу, как обычный человек. Теперь перед ней путь всегда свободен. По делом им, мелким людишкам, из-за которых она и сотни остальных сестёр потеряли здоровье и красоту. Из-за этих ничтожных тварей страдают Сёстры? Тьфу. Вспомнить противно, что были времена, когда она любила толпу, а люди тянулись к ней… Время безумия, её, так называемого, «прозрения» следует отсчитывать после внезапной кончины предшественницы, когда Сифлана, согласно порядка заняла место Верховной Жрицы, приняв имя первомученницы сестры Генриэтты и получив всю полноту власти над Храмом. Ещё когда она потеряла Марко, Сифлана дала обет, что, если настанет такая возможность, она станет помогать всем влюблённым. Заняв пост Верховной Жрицы, трепеща от желания, как можно быстрей исправить несправедливость, Генриэтта приступила к осуществлению выстраданных сердцем планов, благо никто её не мог теперь контролировать. Ей хотелось стать незримым ангелом добра в память утерянного возлюбленного. Сифлана - Генриэтта решила: никакие звёздные карты, никакие родственные линии не могут мешать счастью влюблённых. Это несправедливо и жестоко. В своей келье Верховная Жрица принялась подтасовывать карты, сводить линии рода девушки и юноши, если выяснялось, что молодые люди полюбили. По Острову торжественно объявляли «священную» любовь для новой пары. Соединённые «оказывались» пригодными не только для совместного строительства семьи, но и по счастливому расположению звёзд, им позволено было рожать детей. Сначала всё шло хорошо. Генриэтта радовалась у себя в келье и горячо молилась небу и святому Марьятта за счастье молодых. Но гром грянул, не заставив долго ждать. Мало, что «объявленные» по любви пары разбежались, но, в наказание свыше, появились, сначала один, потом другой, а скоре на Острове уже пищали пятеро слабоумных детёнышей, рождённых от пар в браке, сведённом Верховной Жрицей. Правитель собрал срочный Совет. Присутствовали все пять высших жриц и Страж порядка. Заседали долго, пытаясь разобраться, что происходит. Никому в голову не приходило, что виновница рождения идиотов - сама Верховная Жрица. Вердикт Совета был суров – слабоумных младенцев скрытно утопить; создать постоянный состав, возглавляемый Верховной Жрицей за контролем расчётов звездных карт и совместимости линий родов. Как же отказывался старый Страж Порядка и Закона исполнять постановление Совета. На коленях стоял, просил, умолял. Обязали, а он, как в воду глядел, Стражник - то. Утопил в Бездне слюнотекучих младенцев и вскоре сгинул сам. Израненное тело нашли у Птичьих скал. Наверное, оттуда и сиганул. Имя того Стражника забылось. На его место Правитель, вопреки Закону, запрещавшему юношам занимать руководящие посты, выбрал подростка Максимилиана. Напуганные жрицы не посмели возразить. Сама Генриэтта дни и ночи корпела над испорченными карточками, сортируя, пересчитывая и исправляя собственную ошибку. Пришлось взять в помощницы совсем ещё молодую тогда сестру, начётницу Жаслин. На удивление девица оказалась умной и наблюдательной. По тому, как помощница, заглядывая в испорченные карты, смотрела на неё, Генриэтта поняла, она подозревает. После долгого колебания Верховная Жрица решила открыться. Долго говорила о том, что считала несправедливым лишать молодых людей лучших дней в их жизни, что, вообще, правила жизненного устава на Острове нуждается в пересмотре. Если не все, то уклад, отписанный для жриц, обязательно. Почему они обязаны, подобно животным, о которых написано в тайных книгах, совокупляться с мужчинами не по любви. И рожать, рожать. Для чего? Людей на Острове и так достаточно. Между, прочем, добывать пропитание становиться всё труднее. Поэтому, она с чистым сердцем пошла на подлог, ради любви и достоинства. Не получилось. Значит, путь не верный. Но отчаиваться не стоит. Нужно изыскивать другие решения. К огромному облегчению Жаслин жарко поддержала её. Она, как, когда-то сама Генриэтта, хотела любить. Жриц объединила мечта. Они запирались в келье и предавались фантазиям: разговаривали, представляя ту, другую, наполненную радостью и светом, любовью жизнь. Измученные души и тела отдыхали во время этих долгих посиделок. Постепенно мир придуманный, для них стал выпуклее окружающей действительности, дела дневные теряли материальность. Шли годы. Минуло десять лет со дня попытки Генриэтты изменить реалии. Волнения по поводу появления уродцев забылись, и всё на Острове покатилось по наезженной колее. Генриэтта сжилась со своим новым именем и превратилась во властную, решительную правительницу Храма. Её уважали и побаивались даже мужчины, хоть она и прятала своё презрение к ним, но, видимо, не до конца, что-то выходило наружу, мужчины чувствовали это. Презрение и ненависть к вонючему «скоту» (полюбившееся слово, подчерпнутое из тайных книг) овладели сознанием Генриэтты. Как Верховной Жрице и просто пожилой женщине ей не часто приходилось выполнять служение и принимать избранных. Но бывало, и всякий раз после подобных «скотских» соитий свет мерк в её глазах. Ненависть, словно вода в стакане, колыхалась внутри изнасилованной души Генриэтты. Она знала: многие жрицы в возрасте принимали особые зелья, позволяющие перетерпеть насилие, мужчинам же подавали другие составы, от которых тем казалось, что они возлежат с несказанными красавицами, дарящими утончённые ласки, какие и во сне не приснятся… Так и плелась жизнь в Храме по раз и навсегда заведённому порядку. Молодые жрицы, только посвящённые в сан, повиновались с охотой – молодая плоть требовала своего; жрицы постарше выполняли служение с привычной скукой, дожидаясь прихода ежемесячных «небесных» дней «очищения», во время которых можно немного отдохнуть от исполнения долга, и мечтали, чтоб в организме наступил переломный момент: тогда они заслужено отправятся на покой. Годы шли, ненависть к мужчинам в сердце Генриэтты превратилась в привычную тянущую боль. Ночные посиделки с Жаслин самым естественным образом наполнились физической близостью и стали неотъемлемой частью жизни двух высших жриц, не смотря на существенную разницу в возрасте. Планы по преобразованию жизни окончательно перешли в область несбыточных мечтаний, но, как показали дальнейшие события, никуда не делись, ожидая своего часа. Словно потухшие угольки костра их раздуло появление начётницы Поли. Эта жрица была особенной. Её рождение высчитали заранее, поскольку именно ей было суждено стать будущей Верховной Жрицей. Она должна была заменить Сифлану. Появление не выбранных, по рождению, жриц для островитян сулило хорошие перспективы. За всю историю на Острове только дважды произошло подобное уникальное событие. Важны были не сами женщины, а их кровь. Чистая, свободная от родственных примесей, она гарантировала появление новых генеалогических ветвей, что вело к расширению возможностей для создания здоровых браков. С момента появления на свет малышку окружили неотступным вниманием. Назвали её сразу по имени одной, самой юной из первомученниц - Поли. К будущей жрице прикрепили лучших травников и воспитателей. Девочка росла весёлым жизнерадостным ребёнком и абсолютно здоровой. Красота её поражала окружающих. Однако, уже к девическим годам из озорного, хохочущего ребёнка Поли превратилась в сосредоточенную и замкнутую в себе молчунью. Генриэтта могла только гадать, что происходит в душе девочки. Она обеспокоилась и посоветовалась с Владыкой. Решено было как можно скорее девочку передать в Храм, под неотступный присмотр, но так, чтобы она думала, что это решение её самой. С Поли поступили, можно признаться, коварно. Генриэтта и Жаслин организовали «объявленную» любовь, подобрав для девочки подходящую кандидатуру. Юношу заприметили в семье кирпичника Норьегга и орешницы Слаты. Намешать любовного зелья труда не составило. Вытребовав для мальчика работу корзинщика, решили проблему с подсыпкой трав в его обеденную трапезу, собственно, как и с Поли. С девушкой забот было ещё меньше, так как она ежедневно посещала храмовую школу. Девушка расцвела необыкновенно, пленяя всех своей красотой. Она буквально светилась. Юноша, (как звали бедолагу… совсем выпало… не Уит ли… нет… ну, ладно), ходил ошарашенный, сверстники завидовали его везению. Травки своё дело сделали и по Острову объявили «священную» любовь. Молодые торжественно сошлись. Им выделили дом, а спустя не долгое время в пищу стало поступать всё меньше и меньше «любовных» трав. Результат не заставил себя ждать, пара распалась. Детей, естественно, у них не было, жрицы и тут постарались. Поли, угасшая и потерянная захлопнула за собой двери Храма и для неё начались долгие тяжелые годы послушания. Вместе с другими направленными в жрицы девушками дни Поли до краёв заполнились повседневными заботами. Она занималась хозяйствованием и уходом за детьми, училась принимать роды и навыкам врачевания. Тёрла травы, составляя лекарственные композиции. Её обучали читать звёзды и составлять карты, по которым определялась родовая ветвь каждого островитянина. Отпевать покойников. И ещё много всего, что необходимо было знать жрицам. Но самое главное, её и других новичков учили читать, писать и считать. Все жрицы были грамотные. В четвёртый, последний год обучения пришло время изучать тайны любви телесной - «соль» призвания жриц. И только в конец всему послушниц допускали к прочтению Тайной истории Острова, дабы проникнуться всей важностью и ответственностью предстоящего долголетнего служения во имя блага и процветания общины…
Генриэтта качнулась и … проснулась. «Опять уснула». Она чертыхнулась; собиралась ведь только немного посидеть, прежде чем идти в свою келью. Стеклянную колбу с порошком Жаслин перед уходом выставила на столе. Жрица встала, подошла к полкам, достала маленькую чашу с плотно притёртой крышкой и вернулась. Отсыпала из стеклянной колбы в чашку на палец толщиной порошка, плотно закупорила. Колбу она оставила на столе, дотянуться до верхних полок она не могла, а передвинуть тяжёлую скамейку – давно уже не по силам. Прижимая к животу чашку, Верховная Жрица медленно зашагала к выходу…

Вот – говорила Генриэтта стоявшей с ней рядом Поли, положив руку на створку деревянной двери, с оббитыми железными полосами краями и перекладинами. На старинных железных петлях висел громадный замок. Генриэтта достала из нагрудника длинный ключ:-- сейчас ты войдёшь в сию комнату, дочь моя. Ты знаешь для чего, но я напомню. Там хранятся священные книги, написанные самим святым Марьятта. В них собраны все знания, коими теперь владеешь и ты. Тебе остаётся одно – прочесть Тайную историю. Острова. Знать её могут не многие. Готова ли ты, дочь моя, познать последнее таинство перед тем, как вступить на стезю служения народу Острова?
Поли, склонив голову, кивнула, едва слышно прошептав:
-- Да, Мать Острова.
Генриэтта довольная улыбнулась; молодая послушница хорошо усвоила уроки воспитания: покорна, выказывает уважение к старшим.
-- Дщерь моя. Прошу проникнуться великим почтением к тому, что предстоит прочесть тебе. Оцени великий подвиг душевный и телесный сотворённый отцом нашим основателем и его непорочным семейством. Пусть сии вознесения духовные послужат тебе путеводной звездой, твёрдой опорой, ежели, когда случиться так, что устанет твоё тело и дух от бремени служения Храму. Ступай, храни тебя небо. Не покидай кельи три дня и три ночи, пока не поймёшь, что духовно готова к служению. Еду тебе будут приносить раз в день - лепёшки и воду. Ступай, дочь моя и пусть святой Марьятта осенит и поддержит не зримо тебя во всём. Ступай.
Жрица вставила ключ в замок. Хорошо смазанный ореховым маслом он раскрылся легко. В одной руке держа замок, другой Генриэтта толкнула дверь. Осенив знамением сначала Поли, затем себя, она, молча посторонилась, пропуская девушку. По прежнему со склонённой головой послушница скрылась в глубине не ярко освещённой комнаты. Верховная Жрица поспешно захлопнула тяжёлую старинную дверь и вывесила замок. Что-то не громко пробурчал ключ, проворачиваясь в запорном механизме…

Гренуэтта вздрогнула, она опять уснула. На этот раз у себя в келье. Чаша с порошком стояла на прикроватном столике, на раскрытой толстой книге расхода и учёта. Всё хозяйство Храма и деревни заключено было в этом фолианте. В книгу постоянно подшивались листы пергамента: они никогда не отдыхали - книга и её хозяйка. Сведения по учёту, запись всего необходимого для жизни произведённого в деревне и распределяемого строго по справедливости, всё заносилось в книгу. Каждая выловленная рыбина, собранный, самый малый орех, взбитый кусок масла или сотканная простынь отражались на серых листах фолианта. Отмечался даже подшитый лист в саму книгу - бумага была редкостной вещью.
Пройдя сквозь толпу во дворе - путь перед ней расчищался, как если бы старуха представляла собой врезающуюся в ком серебристых гуний зубастую хищную уркуду, что одна только смеет противостоять самой айре, королеве глубин – Генриэтта добралась до своей кельи. Она приготовилась ждать прихода Поли, но уснула. Сказывались годы; её утомило путешествие ранним утром во Дворец Правителя: узкий потаённый ход и пыль, забившая нос и заставившая путешественниц нещадно кашлять, но более мучило её другое. Андреш Репекк. Избранный, мучаемый сейчас Поли в пытошной комнате. Удастся Жаслин с Марсой вырвать несчастного из рук мучительницы? Смогут жрицы восстановить здоровье жертвы? Придётся тратить порошок небытия для истязуемого, а, его не просто, совсем не просто приготовить. Точность развеса должна быть филигранной, иначе или не будет достигнут нужный эффект, или, что ещё хуже, человек лишится разума. Поли, Поли, нешто придётся идти в камеру самой? Старуха попыталась было встать, но сил не хватило. Она решила подождать ещё не много. Вытянув по краю стола руку, машинально оглаживая листы книги, Генриэтта задумалась. Мысли не произвольно перенеслись во время, когда началась болезнь Поли. Только ли у неё одной, вот вопрос? Чего греха таить, она и Жаслин тоже поначалу поучаствовали в пытошных оргиях. Околдовала их, что ли начётница? Сейчас Генриэтта вовсе не ходит в страшную камеру, да и Жаслин всё чаще и чаще отказывается под любым предлогом. Зато в Поли неукротимо с каждым таким посещением разгорается не человеческая, звериная жестокость. Как остановить Полино заболевание, прекратить пытки ни в чём не повинных мужчин ни она, ни Жаслин не знали. Да, Генриэтта ненавидит вонючих катов, но для неё это никакой не повод, чтобы мучить, а, для Поли именно, что повод. Всё случилось само собой, случайно, а виноват один из избранных. Имя у него было странное... Анпупопп, нет, просто Анпуп, даже без двойной «п» в конце имени. По честному, этому поделом досталось. Молодые жрицы, девочки совсем, только – только приступившие к служению, все, как одна жаловались на молодого самца, они боялись его приходов. Анпупу, наверное, исполнилось тридцать лет, но голова молодого мужчины оказалась забита мусором. Его занимало по жизни одно желание, иметь женщин. Само небо отметило парня всем необходимым для «собачьего» дела. На руках Генриэтты много пальцев, для того чтобы можно было пересчитать моменты, когда у юноши опускалась его отметина. Красив Анпуп был невероятно. От неба ему досталась фигура и внешность, каких не описать. Водопад чёрных волос на голове. Но, главное достижение, конечно, его мужское достоинство. Сколько их, достоинств этих, Генриэтта видела на своём веку: сотни раз приходилось держать мужские тяжести в руке, оценивая: сколько раз впускать в себя. У Анпупа мужская гордость была безупречного размера и формы, твёрдой, как камень. Такое богатство жрицам только в радость, особенно молоденьким, но… У парня был страшный недостаток. Оружие Анпупа не опускалось никогда. Он мог часами лежать на жертвах своего дара и безостановочно наносить сумасшедшие толчки. Хитрый бестия после первого Стояния смекнул, что с его способностями ему и вовсе нет надобности спускаться вниз. Сильнее, чем он, на Острове не было никого. Генриэтта знает это точно. Пару раз она и сама, подавая пример молодым жрицам, вызывала Анпупо в свою келью. Даже сейчас она без содрогания не может вспоминать об этих посещениях. Сначала соитие с парнем вызывало дикую радость, целую серию содроганий, выливание из тела вод и слизей, крики и стоны потрясения. Вначале, действительно было так. Потом соитие оборачивалось жесточайшей пыткой. Жрица кричала от уже невозможности выносить боль. Но долг обязывал терпеть. Все жрицы, готовясь принять Анпупо, пили настой обезболивающей травы – дурмана. Генриэтта искренне переживала за изнасилованных девушек и молодых женщин. К зрелым жрицам гадёныш страсти не испытывал, оно и понятно. Зачем, в его власти столько молоденьких красавиц. Среди жертв оказалась и Поли. Особенно Поли. С её чистой красотой она превратилась в добычу для пса. Не в силах терпеть издевательств Поли обратилась за защитой к ней, Генриэтте, причём, сама придумала план избавления. Генриэтта дважды сама почти умерщвлённая ненасытностью молодого мужчины охотно согласилась. Она позвала в помощь Жаслин - первую помощницу и верную подругу. План казался тогда единственно верным. Они подсыпают в питьё Анпупа сонный порошок, запирают в потаённой комнате, благо их в Храме любое множество, и держат там столько времени, сколько надо для того, чтобы с помощью зельев успокоить, а лучше и вовсе убить болезнь, поселившуюся в юноше. Первая часть плана прошла более чем успешно. Ах, почему я тогда не придала значения огонькам, прыгающим в чистых глазах Поли? Настолько мне хотелось, наверное, решить раз и навсегда проблему с Анпупо. Юноша примчался по зову Поли, не придав особого значения, что желанная красавица принимает не в своей келье, как принято, а в неведомой пустующей каморке, в удалённом от жилищ сестёр месте, в котором единственным предметом человеческого присутствия служила застланная простынями полать. Он не знал, что спальное место появилось в каморке прошлым вечером: заговорщицы едва сумели притащить тяжёлое ложе, протискивая её по узкому коридору, усеянному бесчисленными поворотами и массой ложных лазов. Потаённый коридорчик выходил на центральный ход, но был мастерски скрыт глиняной дверью. Девушка блестяще справилась с отведённой ей ролью – подозрений у мужчины не возникло никаких. Через долгие, очень долгие часы насилия, стонов девушки и рычаний Анпупо, изверг свалился со жрицы, поражённый двух кратной дозой сонного порошка и чаши с настоем дурман – травы. На превышение всех мыслимых показателей «отравы возмездия», по словам Поли, настояла Жаслин. Когда в убежище Поли стихли крики и раздался стук упавшего на пол тела, ждавшие в коридоре Генриэтта и Жаслин, до предела изведённые криками, ворвались к Поли. Девушка одевалась, стоя над распластанным на полу Анпупо . Мужчина лежал на спине, раскинув широко руки и согнув одну ногу в колене. Простыни на постели смяты, на полу валялись опрокинутые чаши. Невольно женщины покосились на выставленное для всеобщего обозрения боевое снаряжение Анпупо: они все перенесли атаки его грозного оружия.
-- Готов – мерно сказала Поли. Девушка скручивала свои дивные длинные волосы в кичку. Генриэтте заподозрить бы, что голос красавицы совсем уж звучал мёртвенно, но, надо было спешить. Никак не ожидалось, что свалить с ног Апупо не получалось так долго. Если бы не предусмотрительность Жаслин… Генриэтта приблизилась к Апупо, разглядывая, она в очередной раз удивилась могуществу, заключённому в этом красивом теле. Насильник спал, рот его расплылся в довольной улыбке, а внутренняя сила даже через сон жила и заставляла подёргиваться изумительное, распаренное, налитое кровью мужское совершенство. На мгновение непрошенным гостем в Генриэтту вошло желание, но она тотчас справилась с волнением. Может ещё и поэтому не придала значение мрачному, решительному выражению проявившемуся в лице Поли.
-- Быстрее, сёстры – приказала Генриэтта. Она согнулась и ухватилась за мужские пятки. Анпупо перетащили в потаённую комнату, о которой Поли вспомнила из книги Тайной истории. Они заранее отыскали это изолированное помещение, отрытое во времена святого Марьятта и служившее надёжным укрытием для несчастных в дни отчаяния, когда судьба Великого Дона и семейства висела на волоске. Подобно вчерашнему путешествию с тяжёлой полатью, снова они тащили уснувшего человека, неожиданно набравшего вес, по лабиринту ходов. Последние метры преодолевали ползком по тесному и узкому лазу, более похожим на нору. Только, достигнув конечной цели, жрицы смогли выпрямиться. Тяжело дышащие, мокрые, растрепанные и в перемазанных жирной пылью одеждах они посадили Апупо на старинный стул, оставленный в комнате святым Марьятта. Ещё в комнате стояли две скамьи, служившие, как явствовало из Книги, местом для ночного отдохновения семейства и стол для трапезы. Из - под скамей торчали ручки ночных горшков. Убежище, словно, приготовилось к встрече нового узника. Припасёнными ремнями, скрученными из кожи айры, они накрепко привязали мужчину к спинке кресла, опутав для надёжности и крепкие волосатые ноги. Кляп Поли засунула так глубоко, так, что Генриэтте пришлось его вытаскивать, иначе мужчина мог задохнуться. Вот и ещё один упущенный момент, в который надо бы было остановиться и присмотреться к Поли. Не до того было, спешили. Справив дело, жрицы сгрудились вокруг пленника. Они отдышались, зато сильно потели: в помещении стояла страшная духота, а в воздухе зависла тонкая пелена пыли. Прерывисто всхрапывал Анпупо. Жрицы растерянно смотрели на привязанного, не зная, что делать дальше. Сложность придуманного ими способа избавления жриц от ненасытности пленённого самца только сейчас пришла в голову Генриэтты. Сколько времени потребуется, чтобы вылечить Анпупо никто не знал, а человека надо было кормить, поить и убирать за ним. Потом, в Храме столько народу, что существует возможность того, что как удалось им, точно так и ещё кто-то может набрести на потаённую комнату. Это во времена святого семейства она считалась удалённой. Теперь внутренние границы Храма расширились, и убежище оказалось лежащим ровно по краю границы. Они стояли и молчали, а потом всё и произошло. Если вернуть время назад, Генриэтта никогда бы не допустила того, что случилось. Первой неловкость затянувшегося молчания нарушила Поли. Она сказала с ненавистью, словно плюнула:
-- Сидишь, тварь, смирный, покорный. Не шевелится, дружок твой…
Словно в насмешку над горячим презрением девушки, «дружок» внезапно сильно дёрнулся, качнулся и, вдруг стремительно вознёсся. Анпупо и в бессознательном состоянии не хотел выпускать жертв из своей власти. Это было настолько невероятно и оскорбительно, что Поли сорвалась и с визгливым рыком бросилась на пленника. Она рвала волосы на голове связанного, щипала и выворачивала его соски, яростно била кулачками в лицо. Гнев, ярость обрушились на Генриэтту. Одновременно ликование; месть, жажда её – всеохватывающая, казавшаяся несбыточной, вдруг обрела реальные черты. Объект запредельной ненависти, мужчина, вот он беспомощный, совсем близко, протяни только руку. Самообладание покинуло Верховную Жрицу. Столько долгих мучительных лет она терпела. Генриэтта подскочила к избивающей Анпупо Поли, краем глаза отметив, что следом двинулась и Жаслин, и обеими руками принялась щипать мужчину. До предела сдавливая пальцы, она словно освобождалась, сбрасывая ненавистные путы. Каждый щипок, причинение боли порождали в сердце её немыслимую прежде радость. Она освобождалась от мерзости опустошения души. Женщины кричали, но не слышали себя. Почему мы обязаны отдаваться – щипок, удар, вырванный клок волос: всю жизнь рожаем – почему? Удар, разорванное ухо, оторванный кусочек кожи под ногтями. Почему нам отказано в любви – удар; жизнь в семье не для нас – щипок, мы хотим иметь своих детей, мы можем – порванный рот. Скажи, вонючий помёт, почему ты насилуешь нас. Почему? Это «почему», вопрос, произнесённый десятки раз заколдовал Генриэтту. Он разросся, заполнил собой всё пространство «пытошной», и, словно бы, давал разрешение на мучительство. В Генриэтту вошла долго ожидаемая свобода… Жрицы прокусывали Апупо кожу, его порванные уши свисали, кровь сочилась с неисчислимых ран. Внезапно всё кончилось; гнев, слепивший Генриэтту, исчез, пропал, канул: она очнулась. Её руки, как две тонкие былинки, безвольно упали вдоль тела и дрожали, но она совсем не чувствовала их своими, видела только как капают чёрные капли крови с кончиков пальцев. Сознание отделилось, вознеслось над истязаемым и его мучителями. В полной тишине Генриэтта сверху видела, как улыбается Поли, почему – то совершенно голая, подходя к связанному Апупо. Вот она берёт за изорванные уши упавшую на грудь голову мужчины, поднимает и со страшной силой бьёт коленкой прямо в лицо. Девушка беззвучно смеётся, блестят белые зубы и белки глаз, она оглядывается на застывшую в безвольном параличе Верховную Жрицу, и, не отрывая от неё взгляда, ещё раз бьёт мужчину. Внезапно в поле зрения Генриэтты появляется Жаслин: она одета, но в её руках… ножницы. Старые, глиняные, с тупыми кончиками. Откуда у неё ножницы? Жаслин тычет ими в грудь Апупо, но ножницы не могут проникнуть в тело. Поли нетерпеливо выхватывает их из рук Главной Жрицы, зажимает в кулаках, высоко-высоко заносит над беспомощным человеком и вонзает ему в ключицу, вытаскивает, замахивается вновь и бьёт в бедро, ещё раз, и ещё, и ещё. И тут сознание возвращается к Генриэтте. Извне вторгается шум: она слышит страшный смех Поли, тонкое завывание Жаслин и мерные стоны Анпупо. Генриэтта раскидывает в стороны руки; у неё такое чувство, что на самом деле, это не она, кто-то другой вместо неё бросается между жертвой и палачами. «Остановитесь, сёстры, прошу Вас, стойте». Она увидела, как приближаются, наплывают – ближе, ближе – красивые глаза Поли, а в них плескались волны надвигающейся беды. Она быстро зачастила: «Поли, сестра, Остановись, прошу тебя. Мы убьём его так. Опомнись, начётница. Я говорю тебе». Поли совсем рядом, защищаясь, Генриэтта не произвольно бьёт рукой, наотмашь, по лицу молодой жрицы. Поли замирает. Верховная Жрица видит, как постепенно разум возвращается к красавице. Жрица недоумённо смотрит на окровавленного мужчину, себя, окровавленную не меньше жертвы, и голую. Снова смотрит на Генриэтту, оглядывается на Жаслин. Возможно, что-то ещё можно было бы предпринять в дальнейшем для излечения Поли, подобрать травы, отстранить девушку от исполнения долга, что-то всегда можно придумать, но у судьбы на всё имеются свои карты. Ровно в тот момент, когда взгляд возвращающейся в себя Поли начал движение от Жаслин, стоявшей рядом со стулом, на котором вис на путах изуродованный Анпупо, мужская гордость и, как оказалось, его смерть, внезапно вновь ожила. Невероятно, но у замученного поднялся, окреп и издевался, вызывающе показывая мучителям свою красоту знак мужчины. Глаза Поли, наполовину прояснённые, затянула поволока бешенства, и она с визгом прыгнула к Анпупо. Схватило оскорбительное мужское совершенство и переломило его. Странный, пугающий хруст пронзил голову Генриэтты, она потеряла сознание.
Труп они потом долго растворяли в кислоте – прямо здесь же, перетаскивать убитого не было сил. В основном заметала следы Поли. С момента смерти мужчины молодая жрица начала стремительно меняться. Внешне всё выглядело обычно. Начётница исполняла возложенные на неё обязанности беспрекословно, но Генриэтта чувствовала, что девушка ускользает из её власти. Верховная Жрица попыталась разобраться, когда произошёл момент перерождения надежды и радости Острова, юной ослепительной Поли в красивого, ужасного монстра, охваченного жаждой крови и пыток. Неужели, её мозг поразили три дня, проведённые в комнате святого Марьятта за изучением Тайной истории. Если да, что, конкретно служило причиной? Они ведь вели тогда же беседу за бутылкой ROMA и выяснили отношения. Казалось, рождённая совершенно чистой по крови, Поли должна была сильнее полукровок прочувствовать заветы Отца-основателя. Сейчас в свои более чем зрелые года Генриэтта совершенно отчётливо понимала прозорливость, мужество и невиданные страдания, которые взвалил на плечи святой Марьятта, послав на заклание свою семью. Великий человек и великий грешник, искупивший вину страданием, он превратил себя в святого, и абсолютно справедливо утаил правдивую историю от потомков. Он всё прозревал, смотрел через века и, введя запрет, оградил потомков от множества бед. Но даже такой великий человек, всё только человек. У него должны быть продолжатели его дела. Он надеялся на потомков. На умных избранных, поэтому и оставил знания и Тайную историю им, жрицам. А она его подвела. Возмечтала изменить существующее положение дел. Перестроить жизненный уклад на новый лад. Её может оправдать только то, что она действовала во имя любви. Чтобы вернуть людям любовь. И что получила? Перетасовывая карты, она могла одна прервать цепочку жизни, с такими муками взращенную Отцом Острова. Слава небу, Правитель, тогда ещё молодой, проявив недюженный ум - мудрость, волю и бесстрашие - сумел в кратчайшие сроки справиться с проблемами, возникшими по её только вине. А она ещё его и винила потом. Сколько бед я одна принесла всему Острову? Ведь, что получилось с Поли? Предвидя возможность появления среди людей Острова скрытых монстров, святой Марьятта потому и выстроил иерархическую цепочку в Храме, чтобы на каждом этапе движения вверх по лестнице власти существовала возможность пресечь отклонения, коль случится подобное. И случилось-таки, а она скрыла, второй раз скрыла от Правителя всё, что произошло. После убийства Анпупо, боялась гнева Владыки и потакала Поли, тайно надеясь, что сможет искоренить спрятанное в девушке безумство. Время было упущено и стало поздно, ибо страх перед Правителем вытеснил ужас, который Генриэтта начала испытывать перед силой начётницы. При встречах с Поли Верховная Жрица теряла силу воли, во всём подчиняясь желаниям молодой жрицы. Когда Поли указала ещё на одного мужчину, выбранного ею для пыток, она не отказала, хотя сердце кричало. Мало того, по велению Поли и сама не единожды приходила в проклятую комнату. Все её духовные силы теперь уходили на противостояние с силой начётницы. Следовало понять давно, что она проиграла схватку. Сила Поли превосходила её собственную. Многократно. Она мало думала теперь о первоначальных своих устремлениях, изменить жизнь во благо любви, зато думала Поли, но не о любви, а мести. Приговор Правителю ясно читался в её глазах. Она же и составила план восстания, каким – то образом заставив её поверить, что это всё тот же старый план и принадлежит он самой Генриэтте, только применяться будет в новых обстоятельствах. Они, Жрицы сменят Правителя и всё. Пытать его не будут, он умрёт безболезненно. Порядки на Острове останутся прежними, пересмотру подвергнуться малое количество законов, в основном тех, что касаются облегчения жизни жриц. Первое, это добровольность. Никаких направлений по звездным картам. Второе, роды по желанию, а не по закону. Третье, свободный уход их из Храма. И всё. Малость, правда? Генриэтта сделала вид, что согласна, хотя уже твёрдо знала, всё идёт не так, а в освобождение Поли от терзающих мозг девушки чудовищ и вовсе не верилось. «Добровольным» согласием она смогла вытребовать для себя привилегию, не посещать страшную комнату. Жизнь под старость лет превратилась в кошмар вздрагиваний при появлении Поли и жуткую тоску ожидания её появления. Но сегодняшний вызов к Правителю настолько её встревожил, что она решилась на разговор с начётницей. Андреш Репекк нужен живым. Или мёртвым, если надежды нет никакой - как искусно может пытать Поли, она знает. Почему та не идёт? Посмотрев на свет в маленьком оконце, жрица отметила, до белого полотнища достаточно времени. Правитель может и подождать. Но отчего задерживается Поли? Всё-таки, можно было помочь Поли или нельзя? Тогда, когда девушка без сил сползла по косяку открытой двери Тайной комнаты…
Генриэтта ясно помнила день, который можно считать точкой отсчёта всех произошедших в дальнейшем изменений, что привели к запутанному клубку противоречий и самых что ни на есть прямых преступлений. Тогда стояла середина лета. Жара в это время года, как обычно, мучила всех. Генриэтта только отпустила казначейшу Храма, молчаливую, согбённую годами трудов женщину, никогда не поднимавшую головы. Её глаза всегда были устремлены в землю, губы, по старушечьи, беспрестанно шевелились, будто она всё время что-то не слышимо подсчитывала, и её никто не видел без книги учётов, толстой и тяжёлой, вечно прижатой к худой груди. Создавалось ощущение, что пергамент кожи её рук мало чем отличался от пергамента самой книги. В день выхода Поли из тайной комнаты она с учётницей целый день занимались подсчётами. Год задался не очень и ореха уродилось мало – слишком много солнца и очень мало пролилось дождей в сезоны. Всё утро и день Генриэтта и казначейша просчитывали меру распределения скудного урожая, голодных ртов в Храме ого сколько. Раскладывали и решали; какую часть выделить на изготовление орехового масло, главного поглотителя веса и сколько пустить на муку. Скорлупа вся шла на пудру, которую использовали в качестве наполнителя. Когда урожая не хватало, как в этот раз, в тесто добавляли пудру. Главным в процессе являлось соблюдение пропорций: слишком много и лепёшки становились не достаточно сытными, а значит, люди не наедались. Хотя и намучились, но они пришли к обоюдному согласию. С ужасом Генриэтта вспомнила о Поли, быстро выглянула в окошко взглянуть на флаг – вывешен жёлтый – она успевала, если поторопится…
Запыхавшаяся Главная Жрица подоспела к двери в потайную комнату в момент смены вымпела на белый, отмечающий наступление вечера и который провисит над Храмом всю ночь. Утром его сменит чёрный - призыв к началу работ; висеть он будет до полудня, затем его место займёт жёлтый - вымпел жары: предупреждение островитянам об опасности нахождения на открытом пространстве, а для рыбаков сигнал о скорейшем прекращение вылова. После ухода жары вывесят белый знак – возобновление работы. Генриэтта лихорадочно возилась с замком, её подстёгивало нетерпение, она соскучилась по любимице, кроме всего прочего трёхдневное заточение наедине с толстым фолиантом: прочтение на его страницах новых знаний, так сильно изменяющими видимый мир, это серьёзное испытание для не окрепшей души. Она помнит, как сама входила в охранную комнату, все помнят. Тайная история не сказка на ночь. Входили они все наивными начётницами, а вот, кто и какой выходила из схрона… Радостно-тревожная улыбка Верховной жрицы застыла, затем вовсе сошла с лица, уступив место выражению настоящего страха. На пороге стояла… не совсем «их» Поли. Сходство было, да, но эта «не Поли» мало чем напоминала юную красавицу, за кем она три дня назад закрывала дверь. Перед Генриэттой едва держалась на ногах молодая женщина со смертельно бледной кожей, огромные обесцвеченные глаза скрылись в тёмных пятнах глазных впадин. Выражение страдания преобразили черты лица Поли, сделали похожими на лик, одарив красотой ангела скорби. Глядя на дрожащую в нервном припадке женщину, Генриэтта поняла, ещё миг и та упадёт. Преодолев ступор, Верховная Жрица бросилась навстречу… как оказалось судьбе.
-- Что случилось, Поли, деточка? – Генриэтта склонилась над начётницей, осторожно уложив её на земляной пол рядом с открытой дверью, и склонилась, поднося ухо к губам Поли.
-- Как.- услышала она даже не шёпот - шелест, дыхание. Поли совсем не дышала.
-- Что, девочка моя, что как, я не слышу? – плакала Генриэтта.
-- Как… мог он… с-с-с…
-- Ну что мог, что мог, кто? – гладила мокрое от собственных слёз лицо начётницы Генриэтта..
-- Сделать… с нами такое…
Выхаживали Поли всем Храмом. Девушка сгорала на глазах. Она металась в постели в горячечном бреду, подвывала. Растрескавшиеся, запеченные губы покрыла чёрная корка с белой лохматой каёмкой. Распухший, с бурым налётом язык не давал сомкнуться губам, при этом дыхание больной не стало зловонным, напротив, оно благоухало детским, медовым запахом. Блестели в страшном оскале жемчужно-белые зубы. Жрицы осеняли себя оберегающими знаками. Первые две недели болезни Поли оказалась поистине страшными – её жизнь висела на волоске. Девушку, не переставая ни на миг, бил озноб. Судороги то и дело вытягивали тело в струнку, и тогда дежурившие лечительницы мяли, растирали, кололи постоянно подогретыми иглами закаменевшие мышцы, обкладывали горячими мокрыми простынями холодные ноги Поли. Начётница кричала, дико, так, что становилось страшно всем. Но ужаснее всего был горячечный бред, когда девушка внезапно становившимся чужим тонким голосом маленькой девочки начинала взывать о помощи, умоляя кого-то: «маменька… папенька… где вы… не надо, пожалуйста, прошу… Элуиза», но совсем жутко становилось, когда Поли начинала завывать, призывая на помощь: «Генриэтта… Жаслин… помогите, ради Исамухаидина, всего святого ради, помогите… а-а-а, уходи… Генриэтта, Жаслин… не надо, не надо, прошу вас… не надо», при этом она сильно дёргалось, будто пытаясь сбросить навалившуюся сверху тяжесть. Стоявшие рядом Генриэтта и Жаслин опускались на колено и, прижав сцепленные ладони к груди, неистово молились святому Марьятта и небу о даровании исцеления.. Искусство врачевания храмовых лечительниц оказалось сильнее напасти. Поли как-то сразу пошла на поправку. Нервная горячка пропала, а судороги перестали ломать гибкий девичий стан. Горячее прерывистое дыхание, долго терзавшее слух ухаживающих за Поли храмовниц, выровнялось. Землистый цвет лица сначала покрыли обширные пятна белил, быстро, в два дня они слились, а скоро на ввалившихся щёчках девушки появился нежный румянец. Он ещё прятался от внимательных глаз целительниц, но опытные сиделки уже начали довольно улыбаться друг другу. Главное, они не дали уйти их подопечной в другой мир, а лечить на Острове умели всегда. План лечения составляла сама Главная Жрица – Жаслин. Настои, травы, притирки были тотчас составлены, изготовлены и пущены в дело. Измученных сиделок сменил целый сонм молодых жриц, терзавших больную днями и ночами, вливая почти поминутно ей в рот свежеприготовленные капли. Молитвы об исцелении не заканчивались. Медленно, очень и очень медленно к Поли начало возвращаться сознание. Она ещё не шевелилась, а исцелять её уже допустили рукоприкладниц. Они садились у изголовья, накладывали руки на лоб Поли и сидели, молчаливые и сосредоточенные. С каждым их уходом на глаз было видно, как стремительно улучшается состояние больной. Ежедневно в лечебню заходила и Генриэтта. Получив молчаливое согласие от Старшей рукоприкладницы, она занимала освободившееся место и начинала разговор ни о чём и про всё. Так велела делать Жаслин. Генриэтта заполняла мозг начётницы пересказом бытовой мелочёвки, наполнявшей её день, стараясь, однако, следить, чтобы в речь не проникло случайно ни одного упоминания о мужчинах, даже имён их. На исходе второго месяца исцеления Поли впервые открыла глаза. По этому поводу Владыка объявил праздник. В последующий месяц Поли окончательно пришла в себя. И всё было бы хорошо, но Поли не заговорила. Отвечала, если спрашивали, соглашалась или отрицала, когда было необходимо; она приступила к выполнению мелких хозяйственных поручений – подмести, вынести, но, ни с кем со дня выздоровления самостоятельно не заговорила. Старшая рукоприкладница вышла на разговор с Генриэттой:
-- Нельзя ждать Мать Острова. Я уверена, сестра Поли выздоровела, но, повреждён её мозг. Мы, может быть, и сможем помочь, но молодая начётница не идёт навстречу, а настаивать не можно. Решать тебе, Мать Острова, необходимо найти путь к голове начётницы через её сердце. Можно как быстрее, времени не осталось. Мозг начётницы может умереть, а кровь остыть. Поспеши, Мать Острова.
Генриэтта переполошилась. Она чрезвычайно доверяла Старшей рукоприкладнице. Сестра Лиллья была по годам на треть моложе её, но выглядели они примерно одинаково. Особенно безобразили прежде красивое лицо женщины не здорового серого цвета набухшие мешочки под глазами, отличительный признак принадлежности к клану рукоприкладчиц. Размер и форма таких мешочков были очень важны. Чем больше и серее, тем ценнее был дар, полученный от неба. Лицо сестры Лилльи «украшали» самые набухшие и длинные среди рукоприкладниц мешочки. Дар её был очень силён. Верховная жрица решилась. В очень красивый вечер, когда окно её кельи украсили медно-золотые , сияющие, вытянутые в одну линию, словно нанизанные на невидимую лесу причудливых форм облака, а лазурная грудь моря расцветилась неисчислимыми искрами вспышек от падающих на гребни волн лучей угасающего солнца она вызвала дежурившую по жилому помещению Храма молодую жрицу. Когда в келью вошла трепещущая послушница, низко опустившая голову пред могущественной повелительницей, Генриэтта приказала:
-- Сейчас, милая, пойдёшь ты в келью чистой сестры Поли, передашь, что я велю ей явиться ко мне незамедлительно. Пусть отложит свои дела, чем бы ни занималась она. Понятны слова мои, сестра?
Дежурная закивала головой, скрестив раскрытые ладони на груди:
-- Понятно, мать Острова. Можно мне поспешить выполнить поручение.
-- Поспеши, милая, ступай с небом.
Молодая жрица выскользнула, а Генриэтта спешно принялась готовиться к встрече с Поли. Она отыскала на связке ключей нужный, глубоко вздохнула, представив, через что предстоит пройти, но решительно направилась к маленькому чуланчику, хоронившемуся в дальнем от дверей углу кельи. В тесном помещении сгрудились на небольшом стеллаже с два десятка старинных стеклянных колб и сосудов, чаши из железа и деревянные кубки. Негласное богатство, принадлежащее только ей. Запас лабораторной утвари. Вынесение одного такого сокровища в лабораторию приравнивалось ей к святотатству, но иногда приходилось это делать. Стекло лопалось при нагреве во время изготовления снадобий, просто раскалывалось, не выдержав давления времени. Железные чаши и кубки непостижимым образом истончались и тоже требовали замены. Среди этого богатства Генриэтта хранила заветные три пузатых бутыля с таинственным напитком. На стекле отчётливо читались выдавленные буквы – ROMA. Из старинных письмён явствовало, что сей напиток может применяться в лечебных целях, снятие усталости, например, но это в меньшей мере. Основная направленность горячительного напитка – в записях его ещё называли «огненная вода» и «разговор с богом» - есть увеселение самого принимающего. Письмена предупреждали, что чрезмерное употребление приводит к нежелательным последствиям, связанным с изменением состояния всего здоровья организма на целый день, и больше. Генриэтта знала это наточно, проверяла. Она дотянулась до верхней полки, ухватила крепко длинное и очень удобное для держания горлышко - пришлось вытянуться на носках - и осторожно стянула пыльную бутыль. Утвердив добычу на груди, Верховная Жрица вышла из чуланчика. Было почти не жаль расставаться с бесценной влагой наполовину заполнявшей старинный сосуд, её цель благородна, жертва необходима. И всё-таки чуть – чуть где-то в самом уголке сознания шевелилось сожаление о предстоящей потере. То, что ROMA посодействует исполнению её намерения, она не сомневалась, а уж результат будет зависеть от её способности использовать уникальные свойства напитка в предстоящем разговоре. Сняв с вешалки старое в бурых и желтых разводах полотенце, Генриэтта протёрла стекло и выставила ROMA на стол. С хозяйственной полки забрала два квадратных кубка, из прикроватной тумбы – остатки утренней лепёшки с ореховым маслом и сушёное мясо гуиньи. Села и приготовилась ждать. Почти сразу в дверь постучали.
-- Входи, сестра – Генриэта затаила дыхание, но не обернулась. Лёгкий скрип объявил, что Поли у неё в келье.
-- Проходи и закройся.
Начётница аккуратно закрыла за собой дверь. Только в трёх кельях имелись двери – самой Верховной Жрицы, Главной и Старшей и ещё в священной комнате, дерево которой хранило реликвии святого Марьятта. Двери в кельях Высших жриц все были изготовлены из обожженной глины.
-- Как себя чувствуешь, милая? Не болеет голова?
Генриэтта, наконец, позволила себе обернуться: она впилась взглядом в потухшие глаза молодой начётницы, пытаясь увидеть маленькую, пусть одну, хоть намёк, но искорку жизни. Напрасно. Перед ней стояла безжизненная кукла. Красивая кукла, похожая на те, что изготовляет для малышей деревенский искусник Варпангуалл. Генриэтта только сейчас сопоставила эти обстоятельства: черты лиц у кукол, приносимых снизу от глинщика – копия несравненной красоты Поли. «Очень интересно, надобно подумать» - заинтересовалась, было, жрица, но отбросила размышления, не до этого: Поли отвечала:
-- Спасибо, Мать Острова. Со мной, слава небу и… Отцу нашему, всё в порядке. Желаю и тебе здоровья.
«Неужели - прищурила глаза Генриэтта – спотыкнулась начётница при упоминании имени святого Марьятта? Ладно, всё потом». Она поднялась:
-- Возьми стул и садись подле меня – не дожидаясь исполнения повеления, повернулась к столу и принялась бороться с тугой пробкой, забитой в горловину бутыля, отмечая ухом грохот за своей спиной. Поли подтаскивала тяжёлый стул. Пробка не поддавалась. Когда каменный стук прекратился, Генриэтта повернулась, устало выдохнула, сказала просто, по домашнему:
-- Помоги старухе, доченька.
Она подвинула ROMA к начётнице, подождала, пока та справится и присела только после успешного завершения трудоёмкой операции:
-- Спасибо. Садись, сестра Поли. Это – она наложила обе руки сверху, обхватила горлышко бутыли пальцами - лекарство. Необычное, ты никогда такого не пробовала. Оно освещёно святым Марьятта. Его принимают во время головного расстройства. Эта рома утешит на краткое время тебя, поможет забыть про горе. Слышишь ли меня?
Генриэтте показалось, что её не слышат, что девушка витает где-то далеко. Но нет, начётница ответила сразу:
-- Слышу, Мать Острова. Мне не надо утешения, я здорова, и во мне нет горя...
Генриэтта повелительным жестом руки прервала:
-- Сядь – подождала, пока Поли опустится на стул.
-- Милая девочка, это не простое лекарствие, поймёшь сама. Сравнить его можно с ореховкой ил пьяной лебедой, но только эта рома не они. Пить следует одним глотком. Оно безвредно. Чтобы ты не сомневалась, я буду принимать его вместе с тобой. И мне не нужны твои не хочу. Ты взгляни за окно, какая сегодня красота на море. Послушай, как оно дышит. Крик чаек послушай. Какой воздух сегодня, ах. А ты заперлась в темнице болезни, отрицаешь благодать. Пелена пала на твои красивые очи. Мы все переживаем. Вот это – Генриэтта подняла бутыль – последнее, что есть у нас против твоей болезни. Я старше тебя много, говорю прямо. Тебя вылечили, но ты не излечилась: в смертельной опасности твоя голова и сердце. Я не знаю, целительницы не знают, никто не ведает, что с тобой случилось там? – Верховная Жрица, следуя наставлениям Старшей рукоприкладницы старалась не горячиться, говорить мерно, в один тон, но выказывая определённое сопереживание
-- Не знаем, и не хотим мучить, достаточно того, что ты мучаешь себя сама. Напиток этот призван помочь. Тебе сейчас в своём горе хорошо, ничего не хочется менять. Но это не так. Вот когда ты выпьешь его – жрица ткнула пальцем в бутыль – поймёшь, что твоё хорошо – это плохо, что жизнь может быть хорошей по - другому. Доверься, девочка моя. Доверься.
Замолчав, Генриэтта аккуратно разлила по чашам остро, особо пахнущую жидкость примерно на два пальца. Один кубок подвинула Поли, другой подняла. Взглянув на начётницу, поняла, девушка заинтересовалась. Поли смотрела на бутыль. «Вот и хорошо, дай небо удачи».
-- Возьми, Поли – казалось, молодая жрица не заметила нарушения: запрещалось называть друг друга просто по именам. Красавица механически взяла чашу. «С небом» - про себя выдохнула Генриэтта, поднесла напиток к губам и одним глотком опрокинула его в себя. Острым ножом, полыхнув по горлу, ROMA зажёг костёр внизу живота. Через мгновенье безвременья тепло тяжёлым валом наполнило Генриэтту, в голову ударило увесисто мягко. Генриэтта мужественно боролась с подступившим приступом отторжения пищеводом напитка, стараясь не напугать Поли, которая внимательно наблюдала за происходящим.
-- Пей, Поли, как я – не удержалась и сморщилась Верховная жрица, её передёрнуло. Красавица, как прежде сама Генриэтта, поднесла чашу к лицу, прелестным носиком потянула аромат, и тотчас выпила одним большим глотком. Не дыша, Генриэтта наблюдала, как у девушки перехватило дыхание, брызнули слёзы из глаз. Начётница раскашлялась. Верховная Жрица с улыбкой ждала, она знала, когда красавица придёт в себя ROMA примется за дело, коль сразу не вылетела наружу.
-- Хорошо, главное мы сделали. Выпили его. Успокойся, сестра, скоро станет легче. Внутри будет хорошо, а в голове легко и приятно. Чувствуешь..?
Внезапно Поли расслабилась. Раскрылся капкан мёртвой хватки, накрепко сжавший мышцы и лишившей её необходимой свободы движений. Что там движений, после болезни вздохнуть полно, вот как сейчас, она не могла. Удивительное чувство уюта овладело девушкой. Она нежилась в спокойствии и тепле, с умилением осмотрелась. Напротив сидела очень пожилая женщина с изрезанным клинком времени лицом. Подперев кулаком голову, почти старушка смотрела на неё. « Мать Острова» - слабый ветерок нового узнавания овеял сознание Поли. Она вдруг поняла, что старая женщина ей приятна. Во всех отношения: она мудра, заботлива и… любит её. Дала выпить такую вкусную штуку. Вот, опять наполняет чаши. Протягивает. Поли втягивает носом чудесный аромат божественного напитка – запах цветов и что-то совершенно ей не знакомого – они чокаются. Огненная жидкость льётся в горло, обжигает, но гораздо мягче, чем в первый раз, почти безболезненно. И снова от живота вверх поднимается тёплый вал. Голова закружилась и, отчего то, захотелось поплакать. Губы Верховной Жрицы шевелятся, но она не слышит. «Что, о чём ты говоришь» - хочет спросить Поли? Она встаёт, пытается подсесть ближе к собеседнице, и падает… на руки подскочившей старухи, с удивительной для своего возраста юркостью оказавшейся рядом...
Очнулась Поли от ощущения мокрой прохлады на лице. Она открыла глаза – Верховная Жрица выравнивала мокрую тряпочку на её лбу. Встретив в упор смотрящие глаза начётницы, Генриэтта вздрогнула:
-- Как чувствуешь себя, моя девочка – зашелестел старческий голос – это моя вина, плохо рассчитала. Ну, ничего, от ROMA ещё никто не умирал. Мы станем осторожно, да? По чуть - чуть…
-- Что было со мной?
Верховная жрица улыбнулась:
-- Мне старой надо было подумать, что ты голодная. А это снадобье принимают с едой. Вставай, моя девочка, надо поесть.
В животе у Поли заурчало, громко, не красиво. Для чего то, она попыталась вскочить со стула, успела привстать, но сразу упала обратно, голова кружилась.
-- Не надо, Поли, деточка. Ты сиди, я всё сама сделаю. Вот здесь у нас с тобой закусочка…
Верховная Жрица суетилась над горкой снеди, выставленной на стол. Вяленая рыба, морской салат, кувшин с квасом и коврига ореховой лепёшки. Генриэтта плеснула в чашки, на самое дно жидкость и одну протянула Поли. Девушка отвернулась, скривив губки.
-- Не кивай, сестра, надо выпить, иначе разболится голова, а разговор у нас будет длинный…
Поли не переставала удивляться; стены вокруг качались, и хоть девушка и не считала выпитые чашки, но понимала, это потому, что прикладываются они с Верховной Жрицей к ROMA часто. Плыли и прыгали ласковые глаза Матери Острова, старушка всё время чего-то требовала от неё, выговаривая:
-- Не таи в себе, деточка, выскажись. Будет легче, ты могла умереть, согласна?
Поли кивнула.
-- Видишь сама, не терпи боли внутри, расскажи старой, что случилось тогда там, комнате святого Марьятта?
Поли страстно захотелось выговориться, она, было, попыталась, но слова не шли наружу. Внутри её всё клокотало, а нужных, чтобы передать переполняющие её ощущения не находилось Удивительное дело, ROMA лишила её дара речи. Поняв, что она больше никогда не сможет говорить, Поли заплакала. Шмыгая носом, она едва смогла выговорить три коротких словца:
-- Как… мог… отдать – а потом завыла, градом посыпались слёзы и её прорвало:
-- Скажи, милая сестра, как он мог отдать их всех на заклание тем страшным людям. Почему не убил и сам не умер. Какой он отец и муж, чтобы сделать такое, видеть, как на глазах насилуют дочерей. У-у-у, ненавижу его.
-- Что ты, что ты – Генриэтта встала, шагнула к Поли, и прижала голову подвывающей девушки к своей груди – не гоже нам гневить небо.
Оглаживая волосы, вздрагивающие плечи плачущей Поли Верховная Жрица молчала. Она готовилась к подобному развороту в предстоящем разговоре. Обдумывала ответ, и не находила его. Одно время и сама, как сейчас Поли, озабочивалась этим вопросом. Как мог отец и муж так поступить со своей семьёй. Не лучше ли, действительно, что б ничего и не было. Ни Храма, ни деревни, не Правителя (при чём Правитель?), ни её. Пустой не обитаемый Остров. Не найдя ответа, со временем смирилась, что есть, то и есть. Её захватило противостояние с Владыкой Острова, но, кажется, проиграла она и здесь. Всё означало одно, ей не по уму менять правила. Однако сейчас раздумья, подобно жёсткому червю, что грызёт нежную мягкость юного ореха, оставили её и внезапно, сам собой пришёл ответ на вопрос – почему? Генриэтта поцеловала девушку в затылок:
-- Всё любовь, деточка – выпрямилась, замерла, устремив взгляд в никуда – не спрашивай, почему, а спроси, как смог… он? Любовь заставила его так поступить…
-- Разве такая она, любовь? Даже птахи малые сражаются за выводок свой и гибнут.
-- Именно, гибнут. В этом всё дело. Безрассудно, поелику подчиняются токо зову сердца и крови, но не разума. Святой Марьятта не птах малый. Он, подобно неведомому нам Великому Исамухаидину, пошёл наперекор плотских чувств, зная о том, что защищая семью, погибнет, тем самым уготовив судьбу для женщин своих гораздо горше и мучительней…
-- Их он спрашивал, что они хотят? Наверное, не то, что он для них выбрал?
-- Поли, деточка, как не поймёшь ты. Какой отец сможет убить малых деток своих, жену…
-- Он всё равно потерял двоих, Элуизу и Лоуренсу…
-- Ты не права. Не двоих он потерял, супругу и дочь, а всех. Защищая, потерял их всех. Никто не простил ему того, что он сделал, да и он сам, думаю, в первую очередь не простил себя. Вот так и прожил, с таким грехом на душе, прости ему Небо.
-- Мать Острова, сама ты себе противоречишь. Говоришь, что грех…
-- Потише, дочь моя. Что можно святому Марьятта, на то нам не дано права, не гневи Небо. Давай-ка, лучше выпьем ещё по чуть – чуть.
-- Не хочу более…
-- Надо, дочь. Мало осталось в бутыли, пропадёт ROMA.
Гериэтта плеснула напиток в чаши, её изрядно покачивало. Она стукнула дном своего кубка по каёмке кружки, зажатой в руке Поли и решительно запрокинула голову. Девушка поколебалась, но последовала примеру Верховной Жрицы. Когда схлынула очередная, теперь, приятная волна жара и просохли нежданные слёзы, а любовь друг к другу, одолевшее их сердца, наросла неимоверно, женщин неудержимо потянуло признаться в этом, новыми красками заигравшем, чувстве. Верховная Жрица начала первой:
-- Я люблю тебя, дочь моя…
-- Я тоже, Мать Острова, тебя люблю.
-- Послушай поэтому, что я хочу… чтоб ты знала. Если бы святой Марьятта погиб, защищая дочерей и жену, то ничего на Острове не было бы сейчас: ни нас, ни Храма…
-- Совсем, совсем… ничего… ик?
-- Именно. Сестра… выслушай. Нешто можно представить себе мир … без… внас… нас… без всех, тьфу ты. Сейчас… Перевторю, не так… п-ере-по-вто-рю. О, получилось. Нешто можно представить мир вокруг … нез… без нас. Нет меня, тебя нет, Храма…
-- Только чайки?
-- Только…
-- Одно море
-- Да.
-- Не хочу.
Поли снова заплакала. Сначала тихо, затем не в силах удерживать горячие слёзы, зарыдала сильно. Плакала она долго. Давно стемнело, в окне глубокой синью темнело море и слившееся с ним небо. Генриэтта зажгла светильник, по стенам кельи заплясали тени. Верховная Жрица села подле постепенно стихающей рыдать девушки и покорно ждала. Когда Поли, наконец, успокоилась, она подала слегка намоченное полотенце. Девушка обтёрла лицо, припухшие глаза. Глубоко, удовлетворённо вздохнула. И затихла. Генриэта немного подождала, затем устало сказала:
-- Давай закончим, Поли, наш разговор о святом Марьятта. Мы его потомки, понимаешь. Как можно нам не любить и не чтить Отца своего? Ведь это он возжёг огонь жизни, засеял этот брег. Посмотри вокруг – она взмахнула рукой, тень от её руки стремительно выросла во всю стену и спряталась – я хочу сказать, на Остров, нас. Это всё он, святой Марьятта. Понимаешь, о чём я?
-- Да – тихо согласилась Поли – кажется, да.
Женщины не смотрели одна на другую, они и так чувствовали объединившую их силу. Сила звалась любовь к Острову, их дому, такому, каков он есть. Она, эта сила, словно сор, вычистила из души Поли весь сонм подозрений, неприятий и отрицаний, поранивших её неопытное сердечко во время трёхдневного общения с Тайной историей; девушке кристально чисто виделись могучесть и величие святого Марьятта, сумевшего подвигом своей души подняться до славы святого. Дышалось легко, она парила, сидя в тесной келье Верховной Жрицы, летала высоко- высоко, где так много простора и ветра, а внизу шевелится море: живое, оно дышит шумно, всегда бормочет, разговаривает само с собой. О чём? Храм погрузился в ночь. Его беспокойная деятельность на краткое время стихла. Одиноко светился огонёк в оконном проёме кельи Верховной Жрицы. Только скоро пришедшее утро загасило крохотное пламя свечи, мотыльком трепыхавшееся над уснувшими за столом жрицами…

Дверь кельи скрипнула. Генриэтта встрепенулась - снова она уснула. На пороге стояла Жаслин. Она нервно сжимала пальцы поднятых к груди рук. Верховная Жрица поняла, поздно: Андреша Репекка не спасти. Генриэтта опустила голову, с трудом нашла сил, чтобы, оцепенело, смотря в пол, спросить:
-- А Поли?
-- Её нет.
Генриэтта вскинулась, её вдруг обуяла злость:
-- Что это значит? Найди, пошли Марсу.
-- Я послала…
-- И что?
-- Поли исчезла…

Начётница скользнула в укрытие. Улыбка тронула губы. Она дома. Наступил великий судьбоносный день. Время пришло…

Конец седьмой главы.