За собственной тенью

За собственной тенью. история одного предательства
Виталий Овчинников


ЭЛЕКТРОСТАЛЬ
2008г


О, Господи, дай силы мне себя не растерять, Не распылиться в суматохе серых буден, В который раз Судьба меняет стать, А я твержу все - Будет! Будет! Будет! Но будет что - не ведает сам Бог! В моей душе остались лишь сомненья, Опять меня застала жизнь врасплох, Опять я мчусь за собственною Тенью… Но, может, это вовсе и не Тень, А знак судьбы, ниспосланный мне свыше… Хочу поверить в мудрость Перемен – Я так устал быть в этом мире Лишним…
Андрей Орлов

«О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной…»
К.Батюшков





ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

МАЛЬЧИК ИЗ ИРКУТСКА

( ПРЕДАННАЯ ЛЮБОВЬ )




«Предать свою любовь – это тоже самое, что предать самого себя и, тем самым, переступить через морально этические барьеры, разделяющие в нашем сознании понятия о добре и зле, а , значит – потерять себя, как нравственно целостную личность. В этом случае человек становиться способным на любую подлость по отношению к окружающим его людям. Даже к самым дорогим и близким.»

Философская фраза из неизвестного источника


«Люблю тебя и ненавижу,
Спешу к тебе и прочь бегу,
Зову тебя, но слов не слышу,
Хочу забыть - и не могу...»
А.Орлов.



ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Жизненный путь Андрея не отличался ясность» и прямизной. Наоборот, ему была свойственна достаточная странность, путаность, да - же необычность в сочетании с ужасающей нелогичностью и практически полным отсутствием всякого здравого смысла в круговороте совершаемых им поступков и принимаемых в разные годы жизни от- ветственных решений.И если в начале его самостоятельного жизненного пути еще просматривалась хоть какая-то мотивация в беско - нечной цепи странных, нелепых и совершенно непонятных действи- ях Андрея, то с годами, в них начинает преобладать полнейший абсурд и абсолютнейшая необъяснимость с точки зрения нормального, здравомыслящего и уважающего себя человека.

Вся жизнь Андрея - это длинная цепь недоуменных вопросов, недоуменных «почему?» Что ни шаг, то вопрос. Почему? Зачем? Для че-го? Не жизненный путь, а какое-то сплошное кружево, замысловато-мудреное, непонятное, загадочное. Зигзаги, повороты, шараханья из стороны в строну, из угла в угол. Метания, метания, метания. Словно какой-то рок довлеет над Андреем, предопределяя его поступки и направляя его действия от одной нелепости к другой, толкая на безрассудство, на нерасчетливость, чуть ли не на глупость, уводя от выгоды, здравого смысла, перспективы и любви преданных ему женщин в обыкновенное никуда.

Такова, видно, судьба, такова - доля И можно ли винить человека за то, что жизнь его сложилась именно так, а не иначе? Не знаю Не знаю… На этот вопрос у меня нет однозначного ответа.

Тому, что быть – того не миновать, Есть время жить, но есть – и умирать, Есть время брать – есть время всем делиться. Есть время ждать – есть время торопиться. Наш каждый миг с рожденья обозначен, Мы следуем Судьбе. Но Счет уже оплачен, И радость от Любви горчит избытком Соли, И хочется кричать от Счастья, как от Боли..
И кто здесь прав, а кто нет – мне не «ведано». Хотя, порой, кажется, что ни правых, ни виноватых в этой истории нет совсем. Такова – жизнь. А жизнь всегда права.…


ГЛАВА1

Первая любовь у Андрея оказалась несчастливой. Хотя, если разобраться, у кого она была счастливой? Лишь у очень и очень немногих. Здесь уж как кому повезет. Не угадаешь заранее. И подсмотреть свое будущее еще никому никогда не удавалось. Что на роду написа- но, то оно и будет. И как здесь не крути, как не поворачивайся, ниче- го изменить не удастся. Это, вероятно, и называется судьбой.

Впрочем, если разобраться, значительная доля неудачи здесь как бы запрограммирована заранее. По принципу - первый блин всегда комом. И поэтому - не стоит заранее слишком уж обольщаться, но не стоит, однако, и слишком отчаиваться. Надо принимать жизнь такой, какая она есть, какой она у тебя получается. Если сможешь, конечно.
А первая любовь? Ну, что ж, это красивая сказка юности, первое очарование Женщиной, и не просто женщиной, как таковой, а Ее Величеством Женщиной, в романтическом ореоле Прекрасней Дамы, очарование ее красотой, ее загадочностью, ее тайной; первое осозна- ие влечений к Женщине, странное, непонятное, пугающее и в, то же время, такое волнующее, одухотворенно возвышенное и восторжен- ное; первые радости от общения с Женщиной и первые огорчения, первые восторги и первые разочарования, первое ощущение счастья от общения с Женщиной и первая боль от невозможности осущест- вления этого общения..

Любовь есть зло или добро,
Или всего лишь развлеченье,
В стволе запрятанный патрон,
Иль обстоятельств роковых стеченье?
Как для кого, а для меня - удар,
Под «дых», под «ложечку», под «сердце»,
Иль капля яда, принятая в дар,
Под музыку прекраснейшего скерцо

Разве такое забывается?! Разве такое можно забыть?! Да как сказать. Кто-то забывает, кто-то нет. У каждого свои представления о ценностях жизни. И редко кто из нас ищет их в своем прошлом, вспо- минает о нем, думает о нем, анализирует его, стараясь понять и ос- мыслить. И, как бы хорошо нам в этом прошлом не было, чтобы там с нами не происходило - все это своеобразный «плюсквамперфект», то есть, давно прошедшее время, то, что ушло в небытие и никогда уже не вернется, да и никому уже не интересно.

Прошлое - это пройденный этап нашей жизни, где первая любовь - всего лишь одно из многих событий, происшедших с нами когда-то, своего рода, очередной этап нашего взросления, пробный шаг, первая ступенька нашего долгого и непростого восхождения во взрос- лый мир. Мир новых для нас человеческих отношений, мир жестокий, грязный, продажный, бесчеловечный, с безудержным, ничем не прикрытым меркантилизмом, с цинично-пошлым взглядом на женщину, с особыми представлениями о чести, совести, достоинстве, порядочности и подлости, о добре и зле, с бесконечной чередой случайных, ничему не обязывающих связей между мужчиной и женщиной, их кратких союзов, мимолетных встреч, долгих разлук, скорых браков и еще более скорых разводов...

И где уж здесь помнить о какой-то давней девушке, от одного присутствия которой когда-то так сладко замирало сердце, что хотелось весь мир разом перевернуть и сделать его лучше, чище, радостней и счастливей. Не до того теперь, не до того. Ни к чему они нам теперь, эти бледные тени детских полузабытых сказок о принцах и принце- принцессах, о вечности их любви и вечности счастья двух слившихся воедино любящих сердец. Да и девушку ту теперь не так уж просто вспомнить. Ни лица не осталось в памяти, ни даже имени. Да и зачем теперь все это вспоминать, прошлое свое ворошить? Делать больше нечего, что ли? Надо жить настоящим, а не прошлым. Впе- ред надо идти, а не оглядываться постоянно назад. Иначе сомнут, раздавят.

Не жалей о том, что не вернется,
Не копайся в памяти с тоской…
Сколько раз тебе еще придется
Становиться к теням на постой!
В этих тенях - прожитая жизнь,
В этих тенях - преданные мною,
Все равно - кричи или молись,
Но душа ночами волком воет…

Вот именно Вот именно. Воспоминания только мешают. Они, как гири на ногах, сковывают движения, не дают нормально идти. Да и какая там разница, если уж разобраться, эта девушка или другая? Ведь незаменимых людей нет. Но есть закон природы, от которого никуда не денешься. Закон гласит: мужчине нужна женщина, а женщине – мужчина. Нужны для их нормального физиологического и психологического существования. Вот и все. Вот и все. И нечего здесь огород городить, из маленькой мухи огромного слона делать. Любовь какую-то там выдумали. Вы ее видели, любовь-то эту? Где она? .. Покажите… Вот то-то и оно…Не покажете. Нет ее в жизни, нет…И нечего голову людям морочить чепухой…

Да, в книжках она есть. И от этого никуда не денешься. Здесь приме- ров предостаточно, больше, чем нужно, как говорится, вагон и мамаленькая тележка. На любой вкус и любые случаи жизни. Ну и что из этого?! Да ничего. Просто человеку иногда скучно становится жить. И он начинает сам себе сказки выдумывать, приукрашивать окружающую его действительность и, тем самым, уходить от реалий своего опостылевшего дня в прекрасный мир чужих фантазий. От настоящей жизни в искусственную. И... поскорее., да… почаще. То есть, пользоваться услугами искусства. Как наркотиком, для балдежа и успокоения нервов. Чтобы хорошо, «кайфово» было и чтобы душа не ныла, не беспокоила…И чтобы сны хорошие снились…

Но Андрей относился к тому типу людей, у которых все в жизни про исходит не так, как у других, все иначе, все всерьез и не слишком просто. Он рано начал читать и пропустил через себя жуткое коли- количество книг, в основном мировую художественную классику. И, наверное, потому он не мог видеть в женщине только источник для удовлетворения соответствующих потребностей собственного организма. Ему надо было нечто иное. Потребность в общении с женщиной он испытывал больше психологическую, чем физиологичес- кую. В женщине он искал частицу себя, ту , недостающую свою половинку, без которой ему было очень трудно ощущать себя полно- ценней личностью и совсем невозможно было даже представить себя счастливым.

Примитивизм, грубая физиологическая откровенность сексуальных отношений между мужчиной и женщиной, внешняя убогость и неэстетизм полового акта удручала, коробила и отталкивала его, каза- залась унизительней, оскорбительной и недостойной для существа, носящего гордое звание «человек разумный».

Первую физическую близость с женщиной Андрей испытал вскоре после окончания школы во время своей работы в геологической эк- спедиции, где его буквально затащила к себе в постель одна сим-патичная замужняя «геологиня». Она была старше Андрея на це-лых восемь лет, звала его «малышом», по матерински опекала и заботилась о нем, учила его сначала премудростям коллекторного дела, а затем уже и основам физической любви.
После первой их совместной ночи у Андрея не осталось ничего, кроме чувства стыда, неловкости, горького недоумения и острого разо- разочарования. Хотелось закричать от обиды на весь мир:

И это все?! Это вы называете любовью?! Об этом пишут стихи, слагают поэмы..?! Из-за этого люди идут на подвиг, совершают преступления, кончают жизнь самоубийством?! Не ве-ерю! Не может та- кого быть, чтобы нормального человека устраивали именно такие отношения. Слишком уж примитивно для человека, слишком мелко и даже унизительно...

Однако, устраивали. Его партнерша была на вершине блаженства. Маленькая, тоненькая, гибкая с черными, как смоль, жесткими воло- сами, похожая на хорошенького мальчишку, она поражала Андрея откровенной, ничем неприкрытой ненасытностью и какой-то бес- ной изобретательностью в любовных ласках. Горячая, взмокшая,совсем вроде бы обессилившая, улыбающаяся и довольная, она снова и снова склонялась над Андреем:
-- Еще... Еще... Хочу еще...

Она пила из Андрея, как из живого источника наслаждения, пила все больше и больше и никак не могла насытиться. Андрей похудел, осунулся, возмужал. Он добросовестно отрабатывал все ее ночи, исполняя беспрекословно все, что бы она не пожелала. Но отрабаты- вал он как-то равнодушно, отстранено, холодно, не загораясь, словно выполнял тяжкую, утомительную и не слишком приятную обязанность. И месяца через три она ему сказала:
-- Ну, что, Андрюша, пора и кончать Задержалась я что-то с тобой. А ведь хорошего надо понемножку. И так чуть было не увлеклась, - И, помолчав, с сожалением добавила, - А вот зажечь тебя у меня не получилось. Холодный ты какой-то. Аморфный, что ли, -- Усмехнулась и четко, по слогам, пропечатала, - «Ледячий»…

Потом были и другие женщины. Вообще-то, надо сказать, что Андрей никогда не был обделен вниманием женщин, хотя особой активности в этом вопросе он не проявлял. Женщины тянулись к нему сами. Их привлекали его великолепные внешние физические данные в сочетании с видимой покорностью и покладистостью характера, не болтливость и нескрываемый, жадный интерес к жизни.

Однако сам он к этим женщинам ничего, кроме обыкновенного чело- веческого и мужского интереса, связанного с сексуальным пюбопытством, не испытывал. Он всегда был пассивной, мало заинтересованной стороной в своих любовных историях, хотя и никогда не отка зывался от представившейся возможности. Он пока еще тлел только, да и то в присутствии другого источника огня, а сам - не загорался и не воспламенялся еще, только зажигал других. Время его пока еще не подошло, но он уже был готов вспыхнуть и заполыхать, морально и физически вполне созрел для этого и не только жаждал открытого огня, но и начинал уже потихонечку сам искать его источник. Воп- рос заключался лишь в том - где, когда и кто? Кому же будет сужде- но остановить бездумнее кружение Андрея по поверхности жизни и наполнит его никчемное существование хоть каким-то смыслом, зна- чимостью и самой примитивной, самой элементарной «нужностью»? Кто будет она? Кого преподнесет судьба? И где это произойдет?

После завершения сезона работ в Якутии, начальник геологической партии, где работал Андрей буровым мастером, Алексей Васильевич Комаров перевелся в Европейскую часть Союза. С полным основанием можно сказать, что ему повезло. Даже больше – сверх повезло. Произошло чудо из чудес, очень редкое в среде геологов Сибири. Может, дали о себе знать семнадцать лет безупречной работы в черт-те знает каких местах Восточной Сибири, может, помогли старые Министерские связи, институтские знакомства или еще что. Кто знает, кто знает. Но, так или иначе, Москва дала добро на его перевод. И не куда-то там на задворки опять, а в ближайшее Подмосковье, в самый центр России-матушки. И Комаров, наконец-то, получил возможность для цивилизованного обустройства своей собст- венной жизни и жизни своей семьи.

Он-то и уговорил Андрея поехать с ним. Собственно, Андрея и уговаривать не пришлось. В «России», как шутят сибиряки, он никогда не был, в Москве - тем более, а желание новизны в нем долго еще будет превалировать над всеми другими желаниями.
Среднего роста, полноватый мужчина с круглой, без единого волос- ка, матово отсвечивающий и загорелой чуть ли не до черноты голо- вой, Алексей Васильевич, сам того не подозревая, оказал существен- ное влияние на становление характера Андрея. С самого начала ра- боты Андрея в геологической партии он взял его под свое личное по- кровительство.

Комаров убедил Андрея не тратить время работы в геологии даром и освоить несколько дополнительных для себя профессий, получив на то соответствующие документы. И Андрей за три года своей геологической эпопеи действительно время даром не терял. Во времена зимнего сидения на ремонтных базах он прошел курсы обучения и сдал экзамены на все виды профессий, которые использовались тогда в работе геологических экспедиций. Он заимел удостоверения мастера буревых работ, коллектора геологических работ, шофера третьего класса, дизелиста, станочника и электросварщика ручных дуговых работ. Как видите, не так уж и плохо для двадцатилетнего парня.

Комаров стал настоящим наставником и советчиком Андрея и в его «житейско-личных делах», и в его тайных литературно- историчесих увлечениях. Сам высоко эрудированный во многих вопросах литературы, философии, истории, великолепно знающий классичес- кую художественную литературу и поэзию, знающий наизусть мно- жество стихов виднейших мировых поэтов и целые страницы из произведений любимейших писателей, он буквально заставлял Андрея заниматься сочинительством, писать стихи, прозу, что придется. А потом, на досуге, детально разбирал с Андреем все написанное, ана- лизируя и доказывая необходимость постоянной работы над самим собой.

---Чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему, - говорил он Андрею, глядя на него голубыми, навыкат, добрейшими глазами и отчаянно жестикулируя руками, - надо получить ре зультат. Какой бы он ни был, плохой или хороший, не важно, но результат должен бытьобязательно. Иначе потом всю свою жизнь будешь маяться или каяться, что не реализовал себя, не попробовал. Поэтому, хочется что-то делать - делай, не сиди лопухом Хочется писать – пиши; хочется петь - пой, хочется плясать - пляши, хочется командовать - командуй, хочется вкалывать - вкалывай. Но только не сиди сиднем, не плачься, не мечтай попусту, не отнимайся мани-ловщиной, будь человеком дела, а не пустых разглагольствований. И не бойся совершить ошибку. Не ошибаясь, не совершая глупос-тей, не набивая шишек, невозможно чему-нибудь научиться, чего-нибудь достигнуть в жизни, И помни, во всем, что ты сделаешь или, наоборот, не с делаешь, успеешь или не успеешь, виноватым будешь только ты сам один и никто другой больше на этом свете.. Запомни это, пожалуйста..
.
Подобных разговоров у Андрея с Комаровым было бесчисленное множество. Их даже нельзя было назвать разговорами, эти долгие беседы и неторопливые рассуждения у вечернего костра. Обо всем, о литературе, об искусстве, о любви, о геологии, о космосе, о филосо- фии, об истории, о Сталине и культе его личности, о сложностях на- нашей современной жизни и бог знает еще о чем. Никто раньше из взрослых с Андреем так откровенна о глобальных вопросах челове- ческого бытия никогда не разговаривал и, естественно, что Андрей потянулся к Комарову всей своей открытой и не замутненной еще жизненными передрягами, доверчивой душой.

Комаров отвечал ему тем же. Хотя в его отношении к Андрею проглядывало что-то личное. Но что именно, Андрей так и не понял. Может, в Андрее он видел молодого себя? И потому он невольно пытался повлиять на жизненный путь Андрея, чтобы помочь ему разобраться в себе и избежать тех же самых ошибок, тех же самых просчетов и промахов, которые, вероятно, когда-то помешали ему самому реализовать себя в литературе? Ведь трудно было поверить, чтобы человек с такими глубокими знаниями гуманитарных наук, с такой фанатичной любовью к литературе, никогда не пробовал писать сам? Кто знает? Кто знает?

О себе Комаров рассказывал мало и неохотно, словно стеснялся чего-то в своей биографии. И Андрей о нем не знал практически ниче-го Да и не нужны ему были эти знания. Прошлое Комарова его инте-ресовало тогда мало. Он жил пока еще впечатлениями только лишь сегодняшних дней, да красочными мечтами о будущих своих встречах, делах и свершениях. Поэтому Комарову не стоило никако- го труда уговорить Андрея поехать вместе с ним
И ехал Андрей в «Россию» с целой гаммой тайных надежд и ожида- ний в душе и сладким замиранием сердца перед грядущей встречей с Неизвестностью. Он ехал навстречу своей судьбой И ничто не могло помешать случиться тому, что должно было с ним случиться.
База геологоразведочной партии, куда перевелся Комаров и куда по- том приехал Андрей, размещалась на окраине небольшого старинно- го городка Малоярославец, известного по Отечественной войне 1812 года и находившегося в трех часах езды на электричке от Москвы. Поселился Андрей в общежитии в небольшой комнате с двумя свои- ми товарищами по работе, буровыми мастерами. Соседство оказа- лось очень удобным для Андрея. Ничего более лучшего для себя он и пожелать не мог. Оба парня почти не ночевали в общежитии, жили у своих женщин в городе. И у Андрея наконец-то появилась возмож- ность для уединения.

Долгожданная, желанная, вожделенная и очень для него необходимая возможность. Побыть один на один с самим собой, с своими мыслями - об этом Андрей мечтал давно. Ему нужно было это уединение, именно сейчас, именно в этот момент, пока он не перегорел и не разуверился в самом себе. Оно ему было нужно для того, чтобы попробовать начать писать.
Взять, да и остановить этот стремительный бег времени и припод- няться хоть на чуть-чуть над обыденной действительностью собст- венной жизни, чтобы уйти наконец-то от забот сегодняшнего дня и бестолковой суеты сиюминутных проблем в чистый мир собственно- го воображения и ощутить высшую степень морального удовлетворе ния, доходившую до физического блаженства. Ведь ты создаешь мир по своему желанию, по своему усмотрению, мир, живущий и развива ющийся по твоим законам, по твоим сюжетным линиям, мир пол- ностью подвластный и подчиненный тебе. Разве не заманчиво?! Ведь ты становишься подобен богу в этом мире! И пусть этот мир всего лишь вымышленный, но он - есть! Он - существует! Его надо только зафиксировать на бумаге и тогда он будет жить по-настоящему, жить вечно, пока живут на земле люди, умеющие читать и испытывающие потребность в чтении.
Потребность в уединении стала неотъемлемой частью натуры Анд- рея уже давно, еще с детских лет, когда он частенько, вдруг, неожи- данно бросал гулять и уходил домой, предпочитая шумной компании ребятишек во дворе ласковую тишину пустой комнаты с мягкой уют ностью большого, разлапистого кресла, дополненного сонным урча- урчанием отцовского радиоприемника, желтым конусом света нас- тольной лампы и раскрытой книжкой на коленях. И бесполезно было тогда кричать, стучать или звать Андрея - он ничего не слышал и ничего не видел вокруг. Его здесь не было. Он был там, с героями своей книги, в необыкновенно красочном и увлекательном мире, рожденном фантазией человека, называемого писателем.
И с тех самых времен слово писатель стало для Андрея синонимом своеобразного божества или волшебника, творящих чудо. Ибо чудом для него всегда была книга - материализованное человеческое вооб- ражение. Поэтому, когда он начал испытывать в душе нестерпимое желание излить переполнявшие его чувства и мысли на чистом листе бумаги, он, по началу, просто-напросто испугался. Настолько неле- нелепыми и дикими показались ему такие мысли. Он, зеленый юнец, неопытный, сопливый мальчишка и - в писатели! Ишь ты, возомнил о себе!!! Да как ты смеешь! Сиди, помалкивай и не рыпайся. Туда же, с свиным рылом да в калашный ряд...Поимей совесть и побойся бога! Знай сверчок свое место, знай...

Однако, крамольные мысли не проходили. Они возвращались к нему вновь и вновь. И ночами, лежа на кровати, он прокручивал в голове целые страницы каких-то выдуманных им и почти уже готовых книг. Не вставая и не зажигая свет, он брал карандаш и записывал в темно- те в тетрадках этот сумбурный поток хаотических слов, исписывая за ночь десятки страниц. Затем днем корректировал, правил написанное и аккуратно заново переписывал в новую тетрадь. Потом внима- тельно перечитывал получившееся, сравнивал со страницами люби- мых книг и в недоумении пожимал плечами, не зная, что и думать:

-- Да вроде бы ничего... Не хуже, чем у них... Неужели, я буду пи- сателем?! Не-е-е-ет, чушь несусветная! Я - писатель? Да ну, глу-пости...Не стоит даже и думать об этом...

Он перерыл всю городскую библиотеку, выискивая биографии писа- телей, пытаясь узнать, как они начинали свой путь в литературу, когда они пробовали писать. Но, чем больше узнавал, тем больше терялся. У всех было по-разному. Никаких закономерностей не просматривалось. Кто начинал рано, кто поздно. И никто из них в детстве или юности никакими особыми качествами характера, отли- чающих их от обычных людей, не обладал. У них ни у кого не было этакого знака судьбы, этакого ореола исключительности - самые обычные, ничем не отличающиеся от других, люди. И все-таки они затем становились необычными людьми, становились писателями. Почему? Почему?

Андрей никак не мог освоиться с мыслью, которая уже витала в воз- духе и напрашивалась в качестве вывода чуть ли не сама собой. Мысль о том, что необыкновенные дела очень часто делают самые обыкновенные на вид люди. А становятся они необыкновенными, сами люди или их дела, уже потом, через некоторое время, а очень часто - уже после смерти этих людей. Поэтому надо просто делать то, что хочешь делать, к чему лежит душа, и делать так, как можешь, как считаешь нужным его сделать. И делать, не обращая внимания ни на что и ни на кого. А чтобы понять, будешь ли ты писателем или нет, надо излить на бумагу будоражащие тебя мысли и попытаться опубликовать их в массовой печати. А время покажет, интересны ли они, эти мысли твои, для других людей или же нет. Если интересны, значит, ты - писатель. Если же не интересны, значит, произошла ошибка и ты никакой не писатель, а элементарный графоман. Вот и все. И никаких тебе проблем. Правильно говорил Комаров: «Чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему». Поэтому - садись и пиши. Не ной только.
И Андрей начал писать. Начал со стихов, не с прозы. Начал неожиданна и как-то вдруг, ни с того, ни с сего, без всякой видимой при- чины. Словно кто-то Всесильный и Всемогущий: на пульте управления жизнью Андрея случайна нажал кнопку с надписью «Стихи» и Андрей, подчиняясь посланному сигналу, начал выдавать на гора за- ложенную в его памяти продукцию в виде стихав.

Эта было в восьмом классе, в дни зимних каникул. Андрей сидел до- ма, уютно расположившись в своем любимом кресле и блаженство- блаженствовал с книжкой в руках. Читал он «Американскую траге- дию» Т. Драйзера, подписку на собрание сочинений которого полу- чил в свое время отец на работе и теперь к ним начали поступать его отдельные тома. День был ясный, солнечный, морозный и на стене комнаты напротив Андрея четко отпечатывались слегка покачиваю- ющиеся тени веточек березы, стоящей в палисаднике около окна.
Андрей бездумно глянул на этот подрагивающий веточный узор, гля нул раз, другой и вдруг в его мозгу беззвучно прозвучала выплыв- шая откуда-то из глубин сознания фраза:

Рассыпал день под кронами деревьев
Дрожащих пятен трепетные блики

Фраза прозвучала настолько четко и ясно, что Андрей невольно ог- лянулся в поисках человека, ее произнесшего, хотя прекрасно знал, что в комнате никого, кроме него не должно было быть. Так оно и оказалось. Комната была пуста. И тут он опять услышал эту фразу. И понял, что фраза звучит внутри него. Откуда она взялась, он не знал. Но фраза ему понравилась. В ней была красота, поэтичность и даже некая музыкальность. Он повторил ее про себя несколько раз и тут же к ней добавилась другая:

И, словно сбросив пелену забвенья,
Вдруг ожил лес таинственный и дикий

И только тогда Андрей понял, что эти две стихотворные фразы, образующие получившееся четверостишье, не чьи иные, как его собст- венные. Что он только что их сочинил. Сочинил, сам того не подозре вая и совершенно не понимая, как это у него получилось. Он настоль ко удивился случившемуся, что несколько минут сидел недвижно, ошеломлено глядя на зыбкую мешанину теней на стене комнаты и повторяя громким шепотом сочиненное им впервые в жизни малень- кое стихотворение в одно четверостишие. И здесь он вновь услышал внутри себя вкрадчивый голос, медленно и ясно, чуть нараспев, про- продекламировавший ему еще одно четверостишье. Причем, все сразу целиком:

Лес сразу просветлел и стал необозримым ,
Взорвался гамом птичьих голосов
А меж ветвей развесил паутины
Косых лучей, изломанных в узор.

Андрей вскочил с кресла, кинулся к столу, схватил первопопавшуюся школьную тетрадь, карандаш и на последней странице торопливо, боясь забыть, корявым почерком записал свое стихотворение. Записав, прочитал его сначала шепотом, тихо, словно бы не веря самому себе, затем громко, даже не прочитал, а прокричал. И радостно, сча- стливо засмеялся, закинув голову назад и торжествующе потрясая поднятыми вверх руками. А пока он смеялся, перед его глазами вдруг словно высветилось невидимым светом третье, завершающее четверостишье. И тоже все целиком:

Легли на землю солнечные брызги,
Расплылись в жарком мареве кусты,
И над поляной радугой повисли
Клочков тумана белые холсты...

Собственное стихотворение нравилось Андрею до безумия, до невоз можности. Оно ему казалось верхом совершенства. А в некоторые фразы и словосочетания,он буквально влюбился, готов был их повто рять про себя бесчисленное множество раз. Ему даже не верилось, что вся эта красота рождена им самим, сочинена, выдумана Андреем Орловым, сотворена им из самых обыкновенных слов, который при- думал он, Андрей. Он был на вершине блаженства. Он был по насто- ящему, по-хорошему счастлив.

С этого дня Андрея будто прорвало. Стихи потекли из него непре- рывным потоком, словно кто-то открыл внутри него специальные шлюзы, потекли легко, свободно, непринужденно, чуть ли не сами собой. На любую тему, по любому поводу и престо так, без всякого повода. Андрей писал их везде, где придётся, как придется, на чем придется. На клочках бумаги, на страницах книг, на промокашках школьных тетрадей и на сами х тетрадях, на страницах школьных учебников, на всем том, что было под руками, на чем можно было бы написать только что сочиненное стихотворение. Потому что, если его сейчас же не записать, оно почему-то очень быстро, чуть ли не мгновенно забывалось. Легко приходило, легко и уходило. Но Анд- Андрей не расстраивался. Он сочинял новые.

Но потом он всё-таки завел себе толстую общую тетрадь в дермати- новом, переплете, и начал записывать все свои стихи в эту тетрадь. Однако не прошло и нескольких месяцев, как тетрадь была полность заполнена, от первого до последнего листа. Андрей купил еще одну, потом еще, еще и к концу школы у него скопилось таких тетрадей чуть ли не с десяток, полностью заполненных его стихами, аккурат- но записанными мелким, убористым, хорошо разборчивым мальчи- шеским почерком.

Однако, как ни странно, сам Андрей к этому своему творческому увлечению серьезно не относился и поэтом себя не считал. Мешал червь сомнения, глубоко запрятавшийся где-то в душе.Поэтому каж- дый раз после очередной эйфории по поводу удачного с точки зре- ния его одноклассников стихотворения, он делал просто, он доставал с полки книжного шкафа томик Пушкина или Лермонтова, или Нек- расова, или Блока или любимого своего Симонова, открывал на лю- любой странице и сравнивал. И сражу же опускался с небес на греш- ную землю. Его стихи никакого сравнения с классикой не выдержи- вали. Не тот был уровень. Слишком не тот. С теми стихами, что пе- печатались в наших периодических журналах, его стихи спокойно можно было ставить в один ряд. Здесь сравнивать можно было. Но Андрей хотел равняться на лучших, а не на средних. Поэтому он не считал даже нужным запоминать свои стихи. Зачем засорять свою память всякой чепухой? Право, не стоит. Сочинив очередное стихот- ворение и написав его в тетрадь, Андрей тут же о нем забывал. И всю свою поэтическую деятельность насмешливо называл обыкно- венным «рифмоплетством».
Однако его школьная учительница литературы имела совершенно другое мнение о стихах Андрея и она решительно бросила все свои силы на помощь молодому, растущему таланту. Именно благодаря ее активной деятельности Андрей стал желанным гостем в редакци- ях двух областных газет: «Молодой Ленинец» и «Восточно-Сибирс- Сибирская Правда», где стали регулярно печатать стихи Андрея, в основном, лирико-патриотического направления. А в десятом классе по ее же совету и при ее содействии он составил несколько подборок лучших своих стихотворений и отправил их в редакции солидных центральных журналов Союза. И оказалось, что не впустую, не зря Некоторые его стихи были напечатаны в журналах «Сибирские Ог- ни», «Смена», «Юность». Немного, правда, всего лишь десятка полтора. Но для 17-летнего парня из провинции это было большим достижением, настоящим успехом . Надо было бы идти дальше, на- чинать всерьез работать над самим собой и развивать свои творчес- кие способности. Но Андрей неожиданно потерял всякий интерес к своей поэзии. Его потянуло на прозу. Но здесь подошло время окон- чания школы, нервотрепки выпускных экзаменов и всего остального, связанного с после школьным изменением жизненного пути Андрея. И естественно, что тогда Андрею было не до поэзии и не до прозы.

Встреча с Комаровым возродила у Андрея интерес к творчеству. Он снова начал пробовать писать. И стихи, и прозу. Но больше прозу. Однако получалось плохо. Не так, как хотелось, не так, как чувство- чувствовал, не так, как мог бы. Кое-что мешало, не позволяло рас- крепоститься, расслабиться, полностью раскрыться и отдаться люби- мому делу. И этим «кое-что» оказался он сам, некоторые особеннос- ти его собственного характера, собственной натуры, не позволяю- щие ему всерьез заниматься творчеством на людях. На людях он совершенно не мог писать. Ничего не мог, даже письма. Не получа- лось, не выходило. А здесь, в тайге он был постоянно на людях, на виду, поэтому приходилось писать украдкой, наспех, кусками, пос- тоянно прерываясь и бросая начатое. Нужно было уединение, но его не было, да и не могло быть здесь. Тайга, буровая установка с зам- замкнутым пространством общения для работающих на ней людей, конечно же не место для писательства. Это было ясно. Не помогали и советы Комарова, даже его активная помощь успеха особого не имела. И в душе Андрея росло глухое раздражение к самому себе и ко всему на свете. Необходимо было принимать решение, подходить к какому-нибудь концу. Либо бросать и думать о писательстве, бро- сать до лучших времен. Либо менять образ жизни.
Либо - либо. Поэтому предложение о поездке в Далекую «Россию» пришло как нельзя кстати. Это был знак судьбы, перст божий. Так оно и оказалось.

В Малоярославец Андрей приехал в начале февраля. Огляделся и освоился быстро. И почти сразу вечерами, после работы начал пи- сать. Писал с удовольствием, даже с наслаждением. Никто не мешал, не беспокоил, не отвлекал и Андрей быстро заполнял страницу за страницей в толстой общей тетради. Получалось что-то вроде боль- шой психологической повести из жизни школьной молодежи. Назва- ние появилось сразу, без особых затруднений, пусть немного претен- циозное и малозначащее, но ему самому оно нравилось Повесть он назвал «Золотая медаль»

Писательскому делу Андрей отдавался всю неделю, а в субботу и в воскресение ездил в Москву. Москва ему понравилась и понравилась вся целиком, как старая часть города, так и новая, отстроенная при Советской власти. Он часами бродил по городу. Просто так, без вся- всякой цели, глазея по сторонам. Устав, отдыхал на лавке в сквере или заходил в кафе, кинотеатр, а, проголодавшись, шел в ресторан, из тех что находились в центре Москвы. Что-что, а деньги у него то-гда были.. Все увиденное и услышанное пропускал через себя, жад-но впитывая новые для себя впечатления.

В апреле Андрей повесть закончил. Аккуратно переписал ее на от-дельных листах писчей бумаги, тщательно проверил ошибки и отдал перепечатывать машинистке в Москве по одному из многочислен- ных адресов, встреченных на объявлении. К маю он уже держал в своих руках отпечатанную и откорректированную рукопись. Повесть получилась объемистой, свыше двухсот листов. Андрей перечитал ее и испугался. Он ничего не почувствовал. Он не смог определить сам, хорошо получилось или плохо. Вся его былая уверенность в себе ку- да-то улетучилась, исчезла бесследно. Сначала он хотел отвести ру- копись на рецензию какому-нибудь известному писателю или отос- лать в журнал «Юность», но теперь засомневался во всем. Показа- лось вдруг стыдным отвлекать занятых людей на чтение своего тру- да, своего эпоса. А вдруг там такая чушь несусветная, что люди смеяться будут? Он готов был сквозь землю провалиться уже сейчас, заранее, не подав еще рукопись на чей-нибудь суд, не узнав еще ре- зультата.

После долгих и мучительных раздумий Андрей решил отослать ру- копись на творческий конкурс в Литературный институт имени Горь кого, благо что время для подачи заявлений в институт еще оста- валось достаточно. Ну, что ж, задумано - сделано. Придя наконец-то к оптимальному вроде бы варианту решения своей проблемы, Анд- рей успокоился. Он подготовил необходимые бумаги, упаковал все в большой пакет и отправил заказной бандеролью в Москву, в прием- ную комиссию Всесоюзного Литературного института. Отправил - и как будто гора с плеч. Все! Будь оно теперь, что будет! От самого Андрея теперь уже ничего не зависело. Надо ждать.

Во время своих многочисленных поездок в Москву Андрей несколь- ко раз был около Литинститута на Тверском бульваре. Ноги сами приводили его сюда. Очень хотелось зайти в приемную комиссию, чтобы узнать результат, но он не решился. Мужества не хватило или еще чего, но Андрей так и не смог себя заставить подойти к дверям института, ноги туда не шли, не подчинялись указаниям разума, ста- новились ватными и неуправляемыми. И он решил махнуть на все рукой. Тем более, что начинались полевые работы в геологии. Анд- рей уже закончил ремонт своей передвижной буровой установки и они вскоре после майских праздников уехали в Калининскую об- ласть под город Старица, где начали цикл буровых работ

Задача Андрея заключалась в установке буровой в заданном месте и «пробуривании» скважины глубиной в 200м. В процессе бурения из недр земли доставляли образцы находящихся там горных пород, так называемый «керн» , который затем отправлялся на основную базу геологической партии в Малоярославец для дальнейшей обработки. Времени на одну такую скважину уходило не менее 2х-3х месяцев, затем буревая установка демонтировалась и переезжала на новое место, где все повторялось вновь. Работала такая установка кругло- суточно, в три смены, обслуживала ее бригада рабочих в составе: старший буровой мастер, три сменных буровых мастера, три буро- вых рабочих и один шофер, то есть, 7-8 человек.
Такая работа и такая кочевая жизнь Андрею нравилась. Постоянно новые места, новые люди, новые впечатления. Скучать некогда. А для деревенских местных жителей приезд буровой воспринимался как чрезвычайное происшествие в их довольно убогой и небогатой на события жизни. Около буровой постоянно толпился народ.

.Начиная от ребятишек и кончая глубокими стариками. Завязыва-лись знакомства, переходящие порой в чисто добрососедские, а иногда и меркантильно близкие отношения, и центр активной жиз-ни деревни частенько перемещался в район расположения буро-вой вышки геологов. Оживала и торговля в деревне, ведь буровики геологов зарабатывали очень даже приличные по тем временам деньги.

Правда, надо отметить, что задерживались они в карманах буровиков не слишком долго. Уходили быстро. Чаще всего на выпивку. Да и что еще можно было купить тогда в деревенских магазинах? Только водку, да рыбные консервы, да еще вермишель с макаронами и хлеб в почти что каменных буханках. В сибирских деревнях к этому же ассортименту товаров добавлялись еще крабы консервированные, баночная икра и печень трески. Вот, пожалуй, и вся разница между сибирской и российской деревней, если брать магазинный ассорти- имент. Во всем остальном непохожесть была поразительная.

Сибирские деревни выглядели намного добротней, солидней, богаче и хозяйственнее. Халуп и развалюх здесь не найти. Да это и понятно, в плохих домах в Сибири не проживешь Климат не позволяет. В Ев- ропейской части Союза деревня произвела на Андрея удручающее впечатление. Убогие, серые постройки, маленькие домишки, чуть ли не по самые окна ушедшие в землю, без хозяйственных построек, по-косившиеся, подслеповаты; пустыри с остатками фундаментов сто- явших когда-то здесь домов; полуразвалившиеся, полурастасканные останки домов с заколоченными окнами и дверями и грязь, грязь, грязь кругом, да запустение. Новых домов почти нет, а если есть, то очень мало и сразу видно, что это дома местного начальства: предсе- дателя, парторга, главного инженера, бригадиров.

Андрей был просто ошеломлен. Диссонанс со всем тем, что ему го- ворили, чему его учили, о чем он читал в газетах, книгах, слышал по радио, видел в кино, был жуткий. Действительность, увиденная им в натуре, никак не хотела вписываться в готовые, трафаретные формы, внушаемые с самого детства ему официальной пропагандой. И он был просто-напросто в шоке, Жизнь оказалась совсем не такой, ка- кой она ему представлялась ранее в его комсомольско-юношеском воображении. Почему? Кто виноват в том, что он так обманулся? Кто? Он сам или..? Но на вторую часть вопроса он боялся даже ду- думать, не то, чтобы отвечать.

В середине июля к ним приехал Комаров Алексей Васильевич, ны- нешний зам. начальника Малоярославской геологической партии. Он привез с собой почту Андрея, что скопилась для него в общежитии геологов. Среди десятка писем из равных концов Союза от его друзей и знакомых было одно официальное с отпечатанным на пишу щей машинке адресом. Это было письмо из Литинститута. При виде его у Андрея екнуло сердце. Он торопливо распечатал конверт, дро- жащими от волнения пальцами достал ив него небольшой листок бу- маги, отпечатанный на фирменном бланке и быстро пробежал глаза- ми текст, перепрыгивая через слова, строчки, стараясь сначала лишь уловить суть, а прочитать уж потом:
-- Уважаемый, товарищ Орлов,- - та-ак, ясно, - Приемная комис-сия… Понятно, - Вашу повесть «3олотая медаль»..,-ага, так, так,- …сообщаем.., - вот, вот , здесь,-- Вы прошли творческий литературный конкурс и зачислены в группу абитуриентов для сдачи приемных экзаменов

Андрей опустил бланк извещения и перевел дух:
-- Вот это да --а! Ситуа-а-ация! Он, Андрей Орлов, прошел творческий конкура в Литинституте и его приглашают на экзамены. Ну и ну-у-у-у! Скажи кому - не поверят! А сам-то он верит?! Или это сон?! Что же теперь делать, а-а? Ведь экзамены скоро... Когда?!

Он поднял извещение, нашел главами конец сообщения и уже внима тельно, не торопясь прочитал:--...до 31 июля Вам необходимо предо- предоставить в приемную комиссию следующие документы: 1.Заяв- ление с указанием факультета, на котором Вы собираетесь учиться. 2. Справку медицинскую по форме №286.3. Автобиографию. 4 Доку- мент об образовании: аттестат об окончании средней школы, диплом института или техникума 5.Характеристику с места последней рабо- ты иди учебы.

Прочитав это, Андрей озадаченно хмыкнул: Мнда-а-а! Задачка! Когда же это он все успеет сделать? Времени-то осталось с гулькин нос... А с работой, что делать? Воистину, не было у бабы забот, так купила себе порося... А может плюнуть на все?! Какой к черту из не- го писатель, а?!

Андрей кинулся к своему бывшему начальнику: - Александр Василь- евич, что делать?! Подскажи! Я что-то совсем запутался и не сообра- жу, как лучше?
Тот выслушал Андрея, прочитал извещение из Литинститута и рассрассмеялся:
- - Чудак-человек! С тобой, Андрюша, не соскучишься! Мне бы твои заботы! Тебе счастье в руки привалило, а ты голову ло- маешь - брать или не брать. Конечно - брать! Здесь дилеммы нет. Только одно - брать, брать и не одной рукой, пальчиками там, а сразу двумя руками, крепко, намертво, навсегда.

Он подошел к Андрею поближе, положил на его плечи свои руки и глянул прямо в его глаза:
-- Я очень рад за тебя, Андрюша, поверь, пожалуйста, я говорю ис-кренне. Я не знаю, какой из тебя получится писатель и получится ли вообще. Такие вещи решаются на небесах, а не здесь, на грешной земле. Но в любом случае я тебе мешать не буду. Пиши заявление об отпуске в связи с поступлением в институт, я его сразу же и подпи- подпишу. А через пару дней я буду возвращаться назад на базу, сде- лаю небольшой крюк и заеду за тобой. Приедем в Малоярославец, ты сраз у же отпуск себе оформишь, пройдешь медкомиссию и - с богом в свой Литиинститут. С одним, правда, условием ,--он посу-ровел и шутливо нахмурил брови,- первую свою книжку даришь мне со своим автографом... Договорились?
-- Договорились..! – рассмеялся Андрей и облегченно вздохнул. Все стало на свои места.

ГЛАВА 2

Экзамены Андрей сдал легко. Сказалась фундаментальность школь- школьной его подготовки. Золото в его медали не было фальшивым. Зачислили Андрея на факультет прозы к руководителю творческого семинара Константину Георгиевичу Паустовскому. Андрей рассчи- расчитался с геологоразведочной партии, выписался из общежития и перебрался в Москву, тоже в общежитие, не уже студенческое.

Этот период жизни Андрея был недолгим и Андрей не любил о нем распространяться. Только самые близкие к нему знали о том, что он учился в Литинституте, да и то без особых подробностей. Он и сам не любил ни вспоминать, ни говорить об этой своей истории. Было почему-то неприятно и даже стыдно, хотя, если разобраться, стыдно- го здесь не было ничего.

Вначале все шло хорошо. Андрей свободно, без всяких проблем во- шел в студенческую среду, легко, без усилия и даже с удовольствием начал учиться. Все было внове, в диковинку и очень интересно. Андрей был доволен, счастлив и с наслаждением опробовал незнакомый, но такой заманчивый и притягательный для него студенческий мир. Однако немного спустя он с удивлением для себя вдруг начал заме- чать, что ему не слишком-то удалось в неге вписаться, в этот мир, что он всего лишь рядом с ним, около него, но только не внутри. Что между Андреем и студентами курса всегда находится какая-то невидимая, не очень прочная стена, граница, что он лишь входит в студенческий мир, да и те лишь на правах гостя или чужого, не сво- его, поэтому никак не может слиться с ним, и стать его неотъемле- мой частью. Студенческая жизнь проходила мимо Андрея, он не принимал в ней никакого участи, он только наблюдал ее.

И дело здесь было не в тем, что студенты, по каким-то причинам, не приняли Андрея в свею среду, совсем нет. Дело было не в них, дело было в самом Андрее, в его собственных ощущениях, в собственной оценке происходящих вокруг событий. Дело опять упиралось в пре- словутую формулу, которая будет преследовать Андрея всю его соз- нательную жизнь и согласно которой человек бывает несчастлив или счастлив только тогда, когда сам в этом убежден. Андрей не был чу- жим в студенческой среде, он себя увидел в ней чужим, почувство- вал себя ненужным и неинтересным для нее, потому что не смог вписаться в круг студенческих интересов, а он, этот круг, был доста- точно широк и разнообразен. Андрей не сумел подняться до уровня студенческого общения Литинститута, который в то время был зна- чительно выше, чем у студентов обычных ВУЗОЗ Москвы, и слиш- ком уж высок для молодого человека из провинции, окончившего самую заурядную, самую обыкновенную Советскую десятилетку. А не сумев подняться до их уровня, не сумев почувствовать себя на равных с ними, Андрей растерялся, сник и запаниковал.

Настоящая студенческая жизнь Литинститута проходила не в его стенах, а в комнатах студенческого общежития после занятий, вече- рами и ночами. Студенты группами собирались в каких-нибудь ком- атах, приносили с собой еду, выпивку, кто что мог, или же сбрасыва- лись деньгами, не учитывая, кто и сколько дал, гоняли бесконечные чаи, пили вино или же что покрепче, если находились деньги,закусы- вали мягкими, самыми вкусными в мире московскими батонами по 13 коп. за штуку с вареной колбасой по 1,7 руб. за килограмм или же жаренными кильками по 50 коп. за килограмм с обязательнейшей жаренной на подсолнечном масле картошкой на огромной чугунной сковородке, похожей больше на круглый противень, и говорили, го- ворили, говорили. Говорили все сразу и зразу обо всем. Выделиться здесь, остановить на себе внимание, заставить себя слушать - такое было под силу немногим. Чаще всего общий разговор распадался на несколько отдельных, порой даже малосвязанных с собой тематичес- кие направлений. Порой разговоры переходили в ожесточенные споры. До криков, до хрипоты, до взаимных упреков, оскорблений и да- же рукоприкладств.

Господи, о чем только не говорили, о чем только не спорили тогда в 60-е годы молодые, одаренные, начитанные до невероятности, сверх- уверенные, всезнающие, все понимающие и все умеющие люди.Ка- кие только имена, фамилии, термины, понятия не звучали в насквозь прокуренных стенах студенческих комнат! Прокуренных, прокопченных до желтизны, до неистребимого табачного запаха, пропитавшего, кажется, все и вся в этих комнатах, и одежду, и белье, и даже клопов с тараканами. Курили здесь все и помногу, не разби- рая, где и чьи лежат сигареты или папиросы. И если раньше Андрей спокойно обходился одной пачкой сигарет в сутки, то здесь очень скоро выяснилось, что теперь ему не хватает и двух, и трех пачек. Не это если покупать. Но оказалось, что покупать не обязательно, мож- можно курить, не тратя деньги на сигареты. Тебе никто никогда не откажет дать сигаретку. Дадут всегда, если у кого есть. Но считается верхом неприличия стрелять курево, имея про запас деньги.

Вообще, студенчество Литинститута представляло собой некое брат- ство, точнее, коммуну людей, объединенных высокими устремления- ми духовного общения человека, и совершенно не обращающих ни- какого внимания на материальные человеческие блага. Общежитие Литинститута так и называлось в среде студентов Москвы – студен- ческая коммуна. Личных вещей, как таковых, не считая нижнего белья, ни у кого практически не было. Все было общее. И каждый мог, при необходимости, взять, что угодно в любой комнате, не спрашивая на то ни у кого никакого разрешения. Оставлялась обыч- но только записка-уведомление примерно такого содержания: «Из- вини, старик, мне срочно понадобился твой пиджак. Верну завтра вечером. Спасибо.» И подпись ставилась: «Виктор из 23 комнаты».

Точно также просто решались проблемы студенческого питания.В столовую студенты ходили редко, в основном, лишь несколько дней после стипендии, пока деньги еще шуршали в карманах потертых брюк. А затем все дружно садились на чаек с батонами, иногда с пельменями, иногда с вареной колбасой и со всем тем, что бог посы- лал в студенческие комнаты. Ведь кое-кому из дама приходили пере- воды, правда, таких было маловата. Чаще всего из дома присылали продуктовые посылки, а большинство студентов подрабатывали. Кто ночами в метре ремонтными рабочими, кто на овощных базах при- страивался и регулярно носил оттуда картошку, кто на вокзалах грузчиками, кто на мясокомбинатах раздельщиками туш или тоже грузчиками. Причем, работники различных баз на студентов- грузчи- ков смотрели сочувственно и всегда разрешали немного продуктов брать с собой. Но кое-кто из студентов уже всерьез подрабатывали своим пером в редакциях газет и журнале.

Не важно где, не важно что, не важно сколько кто достал, но все шло в общий котел, никем не контролировалось, не регулировалось, не управлялось, не командовалось, но как-то все расходилось, рассасы-валось само собой, без недовольств, обид, злоупотреблений и взаим- ного недоверия. Над студенческим общежитием витал дух бескорыс- тия, альтруизма, взаимного уважения и доверия друг к другу. Глав- ное, что ценилось, поощрялось, поднималась на щит, всячески куль- тивировалось среди студентов- это высокий интеллект, высокая раз- носторонняя образованность, глубокие знания в области культуры, неординарность мышления, профессионализм, умение спорить, до- казывать, защищать свею течку зрения в сочетании с полным беско- рыстием и полным отрицанием значимости материальных благ для творческой личности. То есть, знания, понеженные на умение и по- меченные оригинальностью, работа не ради денег, а ради самовыра- жения. Вот главное кредо студентов Литинститута. Все остальное отбрасывалось, отвергалось, считалось второстепенным, несущест- венным, низменным, недостойным внимания и вообще ненужным для творческого человека.

Такая атмосфера студенческой жизни очень импонировала Андрею и не только устраивала его, как таковая, она полностью соответство- вала как его духовным потребностям, так и его душевному состоя- нию. Одна беда - он не был здесь участником, он был только зрите- лем. И все его попытки перейти из разряда пассивных наблюдателей этой жизни в число ее активных участников терпели неудачу, жесто- ко терзая его самолюбие, внося в душу смятение, отчаяние и даже страх. Никогда еще в жизни своей он не попадал в такое унизитель- ное для себя положение.

Как же так, быть почти всегда в течении своих сознательных лет жизни на виду, быть отличником, закончить школу с золотой ме- далью, быть активнейшим комсомольцем со своей идеологической позицией, комсоргом школы, членом Горкома комсомола, перечи- тать уйму книжек, самостоятельно изучать классиков Марксизма- Ленинизма, читать в подлиннике Сталина, проштудировать чуть ли всю отцовскую БСЭ и после всего этого чувствовать себя полней- шим профаном, безграмотнейшим идиотом в сравнении со своими однокурсниками! Как же так!? Почему?! Ведь все это не выдумка, не фантазии разнервничавшегося сопляка, это действительный факт, от которого никуда не денешься и никуда не уйдешь.

Однако Андрей зря так сильно переживал и расстраивался.Пробелы в культурном и эстетическом образовании Андрея конечно же были и даже очень существенные. Но это были не его просчеты, не его упущение, это была беда всей нашей системы отечественного обра-зования с ее крайней ограниченностью, однобокостью, невероятной предвзятостью и узко классовой направленностью. Целые пласты мировой и русской культуры были признаны вредными, несущест- венными и ненужными для советского человека.

Оттепель второй половины 50-х и начала 60-х годов чуточку приот- крыла дверь в железном занавесе, отгораживающем нас от жизни мирового человеческого сообщества. Свежий ветер ожидаемых пе- ремен породил радужные надежды у целого поколения Советских людей и позволил им немного приобщиться, тайнее, лишь соприкоснуться с частицей культурного наследия всего человечества.

Волшебной музыкой зазвучали тогда новые, неведомые до того, часто запретные ранее имена: Моне, Корбюзье, Ренуар, Флоренский, Гоген, Бердяев, Хемингуэй, Гуттузо, Ремарк, Пикассо, Малевич, Та- иров. Мейерхольд, Михаил Чехов, Стравинский, Лещенко, Бабель, Булгаков, Есенин, Цветаева и так далее и так далее, а так же таинст- венные и загадочные слова: конструктивизм, авангард, модернизм, импрессионизм, сюрреализм и еще много, много всяких других «измов».

Откуда шла такая информация, каким образом она попадала в руки студентов, Андрей не знал, не имел никакого представления. Но ред- кий вечер в общежитии не раздавался восторженный крик:
Ребята, достал записи Стравинского! Дали на ночь!

Сейчас же появлялся магнитофон, ребята с благоговейными лицами рассматривают кассету, вертят ее в руках, шепчут восторженно:

Надо же, Стравинский... Вот это да-а-а..-

Затем ставили кассету в магнитофон и замирали. На лицах удивле- ние радость, блаженство... А Андрей сидит рядом с ними и чувствует себя дурак-дураком, круглым идиотом, б олваном и неизвестно еще кем. Он не только ничего не понимает в этой музыке, он и знать-то не знает, кто такой Стравинский и почему его надо сейчас здесь слу- шать.
Ребята, кричите ура! Открытое письмо Раскольникова Сталину... Дали на ночь. Давайте читать скорее...

Появляется папка с пачкой бумаг, отпечатанных на машинке и раз- множенных каким-то диковинным способом. Шрифт бледный, еле различимый, приходиться сильно напрягаться, чтобы прочитать, по- этому читают по очереди, читают о таких вещах, происходящих ког- да-то в нашей стране, что становится страшно даже сейчас.
Потом еще, но уже не крик, а шёпот, цепочкой по комнатам:
Ребята, принесли закрытое письмо Хрущева на 20-м съезде. Приходите слушать...

Маленькая комната красного уголка набивается битком. Сидят все тихие, серьезные, задумчивые. Вникают в каждое слово,стараются запомнить и понять то, что произошло с их страной, с их родиной.

Таким образом Андрей узнал и о статьях Бердяева о событиях 17го года, о письмах Короленко Луначарскому в Гражданскую войну, о дневниках Бунина, которые тот вел в 1917-18 годах, о письмах Горького Ленину по поводу красного террора и о многом другом, о чем раньше даже и не подозревал и не догадывался, но которые давали совершенна другую картину событий тех лет, картину, которая не хотела укладываться в сознании Андрея ни коим образом. Настолько она была невероятной.

Андрей не знал, где здесь правда, а где выдумка или вымысел, не его больше поражало другое, то, что основная масса ребят, его сокурс- ников, уже знала о существовании подобных документов и даже зна- ла, о чем в них пойдет речь. Но откуда?! Откуда?!
Андрей был не просто поражен и ошеломлен всем, происходящим вокруг него, он был раздавлен этой мощнейшей концентрацией ин- теллекта, скопившейся неизвестно почему в тесных, невзрачных комнатушках студенческого общежития. И самое страшное для него заключалось в том, что он, Андрей Орлов, принять участие в этом празднике мысли не мог. Он не умел интересно рассказывать, не умел спорить, не умел доказыватьи не мог заставить слушать себя и поэтому не мог на равных выступать в их бесконечно интересных словесных баталиях.

Андрей чувствовал себя дикарем, неожиданно попавшим в цивили- зованный мир. Он не имел ни малейшего представления о большин- нстве проблем, с таким жаром обсуждаемых молодыми ребятами по ночам; не знал он и фамилий большинства писателей, музыкантов, художников, мыслителей, поэтов, ученых, военоначальников Граж- данской войны, чья деятельность и чье творчество детальнейше разбиралось здесь же на импровизированных диспутах в задымлен- ных до нельзя комнатах.

Но самым ужасным для Андрея было то, что и в литературном твор- честве он, Андрей, не смог стать с ними на равных. Он был медли- телен, тугодум, работал по настроению, вспышками, озарениями, на постоянное, ежедневное сидение за письменным столом был не спо- способен. Но главное - ему нужно было уединение для работы. Здесь же надо было все уметь делать на людях, на публике, импровизиро- вать по заданиям, делать мгновенные яркие экспромты и с блеском их защищать, доказывая свою правоту до последнего, чуть ли не до потери сознания. Здесь надо было быть больше артистом, работаю- щим на публику, чем писателем. Артист же из Андрея был плохой, людские глаза его пугали, заставляли чувствовать себя напряженно, неуютно, дискомфортно.

Андрей закомплексовал и растерялся. А растерявшись, сник, поте- рял уверенность в себе, внутренне сжался, съежился, стал замкну- тым, нелюдимым и перестал посещать студенческие сходки.

Но так долго продолжаться не могло. Быть в воде и стараться не за- мочиться, можно, конечно. Но осуществимо ли это на практике? Жить среди людей и быть не с ними? Возможно ли это? Да нет ко- нечно. Жить тихо, скромно, незаметно, в стороне от основных собы- тий коллектива не соответствовало характеру Андрея. Он не мог не быть на виду. Он привык быть на виду, хотя и не лез в лидеры. Ни- когда. Даже в школе, когда был ее комсоргом. Однако он никогда не желал быть простой пешкой, подпевалой чужих мыслей и чужих идей. Он всегда хотел быть личностью, с которой считаются даже лидеры. Другой жизни он для себя не представлял. Другого не было дано, для другого не было места. Либо - либо! И никаких с собой не не может быть компромиссов. Либо все, либо ничего.

И Андрей решил избавиться от мучившей его проблемы самым прос- тым из всех существующих на земле способов - уйдя от нее. Не раз- решить проблему, не приспособиться к ней, не обойти ее, не проло- мить, а просто- напросто уйти. Раз по моему не получается, значит, тогда и совсем не надо ничего. Как у обиженного мамой мальчишки. Как у того зятя, что решил насолить теще, выколов себе глаз. Пусть, мол, теперь говорят6 - во-он пошла та, у которой зять кривой!..Коро- че, он решил уйти из института. А решив, сразу же повеселел, расп- рямился. Выход из тупика найден. Но если выход найден, значит, надо действовать. Свои дела в долгий ящик Андрей не привык откла дывать. Сказано - сделано. Не надо теперь выжидать, таиться, прис- посабливаться. Раз - и все, и никаких тебе проблем. Решительно и круто, и очень просто. Если бы все в жизни так проблемы решались просто, как легко тогда было бы жить! Ведь от того, что отмахнулся от проблемы, ушел от нее, она не исчезла, не испарилась, она оста- лась навсегда с тобой. А от себя никуда не уйдешь, не убежишь, как не старайся. И будешь ты все свои жизненные проблемы, как улитка свой дом, носить всегда с собой, а они будут все множиться, мно- житься, пока ты совсем не погрязнешь в них и не станет тогда жить тебе совсем невмоготу Решившись на ход из Литинститута, на такой крутой поворот в своей жизни и, понимая, что вряд ли кто сможет понять,а, тем более, , одобрить подобный поступок, Андрей никак не мог осмелиться на разговор со своим творческим руководите Константином Георгиеви- чем Паустовским. Ему было просто-напросто стыдно. Но уйти, не поговорив с ним, было бы верхом непорядочности. Паустовский от- носился к нему вреде бы неплохо, хотя и ничем не выделял среди других студентов. Впрочем, он никого из их группы не выделял, дер- жался со всеми одинаково, суховато ровне, сдержанно, приветливо и внимательно.

И только в конце октября Андрей решился и подошел к нему после занятий
-- Константин Георгиевич, не уделите ли мне несколько минут для разговора?

Тот улыбнулся:
-- Пожалуйста, Андрей Миронович, с удовольствием. Я вас слу- шаю...
Андрей глубоко воздохнул, как перед прыжком в воду, и сказал:
-- Константин Георгиевич, я хочу уйти из института...

Паустовский удивленно взглянул на Андрея, помолчал немного, потом встал, взял Андрея за плечо и сказал:
-- Пошли ко мне...

Они зашли в кабинет Паустовского. Константин Георгиевич за- крыл дверь на защелку, сел на небольшой кожаный диванчик, стоявший вдоль стены, занятой книжными стеллажами, посадил около себя Андрея и сказал:
-- Рассказывай, что случилось?

Андрей замялся. Он не знал, как объяснить Паустовскому все то, что с ним происходило. Было неловко и почему-то стыдно. Ведь это было бы признанием собственной слабости, собственного неумения выйти достойно из сложившегося положения. А собственных сла- бостей Андрей себе не прощал. И он сказал то, что первое пришло ему в голову, хотя об этом он тоже много думал, но не считал сущест венным и важным для себя.
-- Какой из меня писатель, Константин Георгиевич? Вы же прек- расно все видите. Ну, чему я могу научить людей, если сам в жизни ничего не понимаю? Ни в своей собственной, ни в жизни своей страны...

Паустовский усмехнулся. Но усмешка почему-то вышла грустной:
-- Видите ли, Андрей Миронович, вопрос о том, сможет ли кто стать писателем или нет, каждый из претендующих на это по- почетнее, не нелегкое звание, решает для себя сам и никто за него. Здесь советчиков нет и не может быть. И поверьте, Литера- турный институт не готовит писателей. Выучиться на писателя невозможно. Но институт помогает стать писателями тем людям которые обладают необходимыми творческими способностями. Мы стараемся создать в институте для таких людей наиболее благоприятные условия для раскрытия их творческих потенциа- ов и выбора оптимального направления для их будущей писа- писательской деятельности. Кроме тоге, институт дает его сту- дентам великолепное гуманитарное образование, позволяющее значительно расширить их кругозор, повысить культурный уро- уровень и создать необходимую почву для выработки собствен- ного мировоззрения, своего индивидуального, осмысленного взгляда на окружающую нас действительность. Вот и все, что здесь можно сказать, Андрей Миронович , - Паустовский обе- скураживающею развел руками, - а получится из вас писатель или нет, сможет показать только сама жизнь. Только она одна. Если, конечно, вы будете пытаться , будете пробовать писать. Ведь нельзя научиться плавать, не войдя в воду. Не так ли? Но, если вы засомневались в себе, если не уверены в своем призва- нии, тогда что же, все в ваших руках, Андрей Миронович, дейст- вуйте. Каждый человек сам творит свею судьбу. Имейте это в виду...

Затем он помолчал немного, глядя задумчиво на Андрея и, в то же время, как бы сквозь него, занятый своими мыслями, неслышно вздохнул и тихо, проникновенно, словно не для Андрея, а для самого себя проговорил
-- Это хорошо, что ты засомневался в себе, Андрюша, - он так и сказал,- Андрюша.

И Андрей почему-то смутился, ему стало неловко, словно он окаэал- ся невольным свидетелем чего-то личного, интимного, не предназна- ченного для других глаз в жизни этого пожилого, усталого, одино-кого и не слишком счастливого человека, волею судьбы ставшего од- ним из самых значительных писателей 20-го столетия:
Очень даже хорошо. Значит, в тебе есть эта самая, божья искра, что называется талантом. Потому что, Андрюша, сомневаться в себе могут только одаренные, талантливые люди. Им почему то всегда кажется, что то дело, которым они занимаются, может быть выполнено гораздо лучше, чем оно получается у них. Поэ- тому весь готовый уже материал с их точки зрения, уже зара- нее никуда не годится, он сделан плохо, не качественно, не так, как надо, и потому его необходимо заново переделать. И это вот неистребимое желание - заново переделывать только что сделан- ное, оно у них постоянно.И никуда от него не денешься. Оно как перст божий, как наказание. Постоянная неудовлетворенность собой, своей работой, результатами своей деятельности посто- янное сомнение в правильности выбранного тобой пути, поиски новизны, необычности там, где ничего нового вроде бы и не дол- жно быть - они -то и являются верными признаками неординар- ности личности, талантливости человека...

Паустовский поднялся с дивана и подошел к своему громадному, темного резного дерева, старинному письменному столу, на необъят- ной крышке которого среди бесчисленного множества лежащих и стоящих в беспорядке книг, папок с бумагами, отдельных листов и целых стопок писчей бумаги монументально высился сказочно кра- сивый бронзовый письменный прибор в виде средневекового замка с бастионом подставкой для массивного, тоже бронзового пресспапье. Он взял со стола пачку папирос «Казбек», вернулся назад, раскрыл пачку и протянул Андрею. Андрей взял себе папиросу. Паустовский тоже взял папиросу, закрыл пачку, постучал в задумчивости торцом мундштука по ее крышке, затем дунул пару раз в отверстие мундш-тука, сунул папиросу в рот и вновь сел на диванчик. Андрей достал из кармана куртки спички. Они закурили. Дым от папирос пластами кружил по кабинету, создавая ощущение уюта и комфортности. Па- устовский искоса посмотрел на молчавшего Андрея, чему-то усмех- нулся и продолжил все так же неторопливо и размеренно:

-- Имей в виду, Андрюша, что не сомневаются в себе только круг- лые идиоты. А если поконкретней, то недалекие, ограниченные, невежественные, серенькие люди. Парадокс жизни – чем мень- шими способностями наделен человек, чем меньше он знает, чем меньше он умеет, тем активнее и нахрапистее он в жизни,тем наглее и самоуверенней он действует, тем безжалостнее и жест- че он поступает. Наверное, потому, что такой человек не спосо- бен предвидеть и оценить последствия собственных поступков из- за своей душевной черствости и близорукости. А талант и знания обременительны. Они как бы изначально уже обрекают человека на пассивность его жизненной позиции. Слишком мно- гое становится очевидным и страшно бывает начать действовать трудно переступить через себя. Чужая боль становится твоей болью. И каждый твой шаг идет уже по живому, по твоему раскрытому сердцу. Далеко не каждому дано такое выдержать. Вот потому-то, наверное, талант и пытается найти забвение в алкоголе. Слишком часто такое бывает, слишком уж часто. По- лучается так, Андрюша, что трудно в нашей жизни талантливо- му человеку. Очень трудно. Нелегкая это ноша - талант. Ломает он людей...

Он замолчал, глядя на Андрея усталыми, в мелкую красную клеточ- ку на белках глазами, затем мягко улыбнулся и сказал:
-- Ну, ладно, Андрюша, что-то мы отвлеклись с тобой. Не о том говорим. У тебя, наверное, совершенно другое на уме. Тогда да- вай с тобой попробуем разрешить твою проблему следующим образом. Ты сейчас, прямо здесь напишешь заявление на имя ректора об уходе в академический отпуск по семейным обстоя- тельствам. Заявление оставишь у меня. Я сам тебе оформлю ака- демический отпуск на один год. Договорились?

Андрей кивнул головой и облегченно вздохнул. Разговор с Паустов- ским, которого он так в душе опасался, наконец-то состоялся. И, слава богу, все кончилось хорошо. Можно было бы теперь и порадо- ваться. Но особой радости что-то не ощущалось. На душе было смут но. Конечно, добровольный уход из такого «сверхпрестижного» ин- ститута - это, своего рода, поступок! Здесь трудно что-то возразить. Но не поступок ли это Герострата?! Сделать что-то из ряда вон вы- хо дящего только для того, чтобы на тебя обратили внимание?! Мол, все сюда рвутся, лезут любой ценой, а я вот взял, да и ушел! Вот, мол, я какой! Полюбуйтесь на меня! Да нет, вреде бы всё происходи- ло не так. О таких вещах у него никогда даже и мысли не возникало. Так что же тогда? Что он выиграл, а что проиграл, уйдя из институ- та? Что проиграл - это яснее ясного. Это потеря узаконенной воз- можности писать и публиковаться. Что же тогда выиграл? Пожалуй, что ничего... Тогда зачем все это?! Зачем огород-то было городить? Или все гораздо проще. Убоялся Андрюха Орлов премудрости жиз- ни, струсил, смалодушничал, отступил, но... Что но? Что взамен? Себя спас? Тогда от чего, позвольте вас спросить, вы себя изволили сохранить? От дурного влияния? От избытка неожиданной информа- ции? От общения с интересными ребятами, уровень развития кото- рых значительно превышает твой собственный, да?

Вопросы, вопросы, вопросы и... ни одного на них ответа. Уход из Литинститута был первым из многих в жизни поступков, отношение к которому у него у самого было очень даже неоднозначно Сомне-ния в правильности содеянного одолевали его, мучили и не давали покоя еще долгие и долгие годы после случившегося. Однако попы- ток исправить положение и вернуться в институт или же вновь поп- робовать поступить сюда учиться, он никогда больше не предприни- мал. Даже мысли такой у него никогда не возникало. Назад он ни- когда не возвращался. Правда, надо отметить, что одну такую по- пытку он все-таки попробовал сделать. Но неудачно. Желание вер- нуться в прошлое и исправить ошибку, совершенную когда-то, чуть ли не обернулась для него полной жизненной катастрофой. Но это все у него еще только будет. Потом, через несколько лет. У него все только, только начинается.

ГЛАВА 3

Ехать назад в Малоярославец Андрею не хотелось. Не хотелось по той простой причине, что было стыдно перед ребятами, перед Кома- ровым. Получалось так, что он не оправдал их надежд. Надо было что-то делать. Но что? И тут он вспомнил, что где-то здесь, недалеко от Москвы, в Липецкой области живут сейчас его родители. Отец вышел в отставку и они с матерью уехали на родину отца, в неболь- шой старинный городишко с поэтическим названием Лебедянь, рас- положенном где-то в верховьях Дона. И тогда Андрей решил съез- дить сначала к родителям, повидаться с ними, немного развеяться, отдохнуть и уж потом, успокоившись, попробовать определиться и поставить все точки над «и» на перепутье своей жизни. Спешить ему сейчас вроде бы некуда, целый год впереди. Есть время поразмыс- слить, пообдумать и наконец-то попробовать разобраться в самом себе.

Задумано - сделано. Андрей решил не откладывать дела в долгий ящик. Он был легок и скор на подъем, новизна будущего неотвратно манила его и притягивала к себе. Линия его судьбы вдруг сделала не- ожиданно крутой поворот и он летит вперед, не зная, что его там ждет, но уже зачарованный манящим блеском неизвестного, не ду- мая и но предполагая еще, что таких крутых поворотов в его жизни будет немало и каждый такой поворот будет оставлять неизглади- мые, незаживающие рубцы то в его душе, то на сердце, а то и на со- вести.

У каждого – свой выбор,
У каждого свой путь:
Кому висеть на дыбе,
Кому звездой сверкнуть…
Что «ведано» лишь Богу,
А что несем в себе,
Шагни скорей в дорогу
К зовущей вдаль Судьбе…

И Андрей шагнул. В Лебедянь он приехал ночью. Народу в поезде было много, посадка - ужасная. Люди с мешками, сумками, узлами, чемоданами лезли к дверям вагонов чуть ли не по головам друг дру- га. Слышались крики, мат, визг плач, хрип и еще бог знает что, мало похожее на человеческое. Над всеми довлело лишь одно желание, одна мысль - влезть в вагон и занять себе место. И тут уж не до сан- тиментов, не до интеллигентских штучек. Всех их скопом в сторону, подальше, чтобы не мешали. И женщин, и детей, и стариков, и инва- лидов тоже… Мешают больно уж…

Грустно и неловко было смотреть на подобнее зрелище, а, тем более, участвовать в нем. И Андрей не лез в эту людскую мясорубку. Было противно и стыдно, и унизительно. Он подождал, пока спадет основ- ная волна и втиснулся в вагон уже потом. У него был плацкартный билет на верхнюю полку, а из вещей – всего лишь небольшой спор- тивный чемоданчик. Так что особых проблем с собственным разме- щением он не испытывал. Подумаешь – десяток часов поездки в по- езде. Можно и посидеть, и постоять, какая разница! Зато какие впе- чатления! Интересного бывает сколько!

Андрею действительно было интересно. Ему до того мало приходи- лось ездить на поездах. Вокзальная суета, вокзальная людская толчея и неразбериха, сама атмосфера вокзальной нервозности, повышен- ной возбужденности, постоянной взвинченности, долгого нетерпели- вого ожидания и связанного с ними волнения - все это чрезвычайно интересовало и притягивало Андрея. Это была жизнь, вернее, та часть жизни, которая была совсем неизвестна ему. А все новое имело неодолимую власть над Андреем. Он относился к той категории не слишком нормальных по натуре людей, которые буквально пьянеют от одного запаха новизны, их влечет тайна неведомого, им требуется постоянное обновление впечатлений, в противном случае они начи- нают ощущать скуку, уныние, переходящие в сильнейший псилохи- ческий дискомфорт. Постоянство и неизменность окружающего их мира угнетает и тяготит их. Но он еще сам-то не вполне догадывался о подобной особенности собственного характера. Любопытство к жизни еще только начинало проклевываться у него в душе, не вызы- вая еще никакого беспокойства и не причиняя никаких жизненных неудобств. Он еще только наблюдал, больше присматривался, чем действовал. Впереди у него было много всякого, такого всего-всего, .что его самого порой наизнанку выворачивало от происходящего с ним в действительности. Он только переступил через свой порог…
Бесконечная белая скатерть И порог, как начало пути, Восхожденьем на древнюю паперть Никому уже нас не спасти. Груз надежд и нелепых желаний Мы несем сквозь мираж суеты. Есть на трапезе гость нежеланный, Это - он? Это - я? Это - ты? Бесконечная белая скатерть, Время новых подходит крестин, Где ты бродишь, наивный мечтатель, Опьяневший от зова стремнин

И в Лебедяни он вышел из вагона поезда последним. Лезть в толпу наравне со всеми он не стал, не захотел. Противно было давиться, толкаться, терять свое человеческое достоинство и превращаться в безликую часть амебоподобной человеческой массы, бурлящей в проходе вагона. Да и спешить-то Андрею было некуда. Он был один, без вещей, ни от кого не зависел, ни к кому не привязан. Но легко рассуждать о человечности, находясь в стороне от людей. Легко преисполниться презрением к людям, будучи не обремененным гру- зом их повседневных забот, не зная, по сути, их жизни совершенно. Воистину, не суди и не будешь сам судим. Но Андрей был молод, зе- лен, самонадеян и совсем еще не учен жизнью.
Андрей вышел из вагона и огляделся. Картина выглядела непригляд- ной. Станция была старой, платформ не имела и пассажиры прыгали с высоких лестниц вагонов прямо на землю. Моросил дождь наполо- вину со снегом и под ногами что-то неприятно чавкало, хлюпало, чмокало. Было мерзко и холодно. Андрей поежился, зябко передер- нул плечами и поднял воротник своего плаща. Головного убора он не носил и на его пышную копну темных, слегка волнистых, зачесан- ных назад длинных волос сражу же налипли мокрые снежные хлопья Здание вокзала было одноэтажным, деревянным и тускло освеща- лось двумя наружными фонарями. Там на асфальтированной пло- площадке у входа в вокзал толпился народ.
Андрей направился к ним, перепрыгивая через рельсы, разбрызгивая ботинками снежно-грязевую кашу из-под ног. «Хорошо, что я без ве- щей,- мелькнула у него мысль,- а то здесь и гробануться недолго...» Андрей подошел к вокзалу, вглядываясь в лица стоящих здесь людей Сердце его дрогнуло. Около одного из фонарей, на самом видном месте стояли его отец и мать.

-- Господи, как же они постарели, - внутренне ахнул Андрей, -отец совсем высох, стал похож на маленького щуплого подростка. Одет, как всегда, в свою извечную полувоенную форму. Сапоги, галифе, старый офицерский плащ без погон и полувоенная зеле- ная фуражка, сшитая на заказ. Очки на костистом, худом лице. Стекла толстенные, видно, со зрением плохо. Непривычно ви- деть его в очках. А мать располнела, раздалась, хотя лицо- поху- девшее, осунувшееся. Глаза тревожно бегают. Его, наверное, ищет, волнуется ...

Андрей почувствовал, как у него болезненно защемило где-то в гру- ди, в горле встал ком и на глазах навернулись слёзы. Не-ет, все-таки родители есть родители. Их, правда, не выбирают. Но их и не надо выбирать. Они должны быть такими, какие есть. Именно такими, а не другими. И не надо от них никуда убегать. Родители - часть тебя самого. У бегая от них, теряя их, ты теряешь часть самого себя. Без родителей ты не сможешь ощутить себя настоящей личностью, без родителей ты - всегда ущербный, всегда неполноценный...
Андрей вздохнул, проглотил комок в горле, шагнул вперед к родите- лям и неожиданно для себя хриплым голосом произнес:
-- Мама, папа, я здесь...

Мать вскрикнула: «Ой, сынок..! - Затем рванулась к нему, обняла его обеими руками, прижала к себе и...заплакала, запричитала навзрыд:
-- Сынок... Сынок... Сынок...

Отец неловко топтался рядом, обходя сбоку то слева, то справа от Андрея, затем хмыкнул что-то неразборчивое несколько раз себе под нос, прокашлялся и тронул мать за плече:
-- Ну, ладно, мать, хватит, хватит, что ты...

Андрей разжал руки матери, достал из кармана носовой платок, вы- тер ее лицо, глаза и поцеловал, ощутив губами терпкую соленость ее слез Спазмы сжимали его горле. Он прошептал еле слышно, чувст- вуя чувствуя, что еще не много и расплачется сам:
-- Здравствуй, мама, здравствуй, родная...

Затем решительно отстранил ее от себя и шагнул к отцу. Они обня- лись, расцеловались:
-- Ну, что, кажется я приехал подумал Андрей, - и кажется домой. Возвращение блудного сына состоялось... А, может, так и сде- лать? Хватит болтаться... Пора бы и перерыв сделать... Будущее свое обдумать...

Дом родители имели небольшой, но уютный. Терраса, маленькая кухонька с печкой, спальня и зал. Около дома палисадник, за домом крохотный сад с огородом. Андрей прошелся по дому. Мебель, обста новка, да и все остальное в доме было слишком знакомо еще по Ир- кутску. Нового здесь ничего не было. Да и старое имело потертый, не слишком привлекательный вид. Вывод напрашивался сам собой. Жили родители бедновато. Почему? Почему? Ведь пенсия у отца должна быть солидной, полковничьей. Значит, пьет по прежнему,
Стол накрыли в большой комнате. Мать постаралась от души. Туше- ная картошка с мясом, холодец, жареные цыплята, огурцы, помидо- ры, яблоки, колбаса московская, привезенная Андреем, салат какой-то, винегрет, Он пошутил:
-- Мам, да здесь добра-то человек на десять, если не больше... Куда все это..?

Мать, раскрасневшаяся, довольная, разом как-то помолодевшая и по- похорошевшая, глаза блестят, оглядела все и поставила на стол бу- тылку водки:
-- Ну, садитесь за стол... Чем богаты, тем и рады..
.
Отец взял бутылку водки со стола и протянул ее Андрею:
-- Разливай, сын. Выпьем за твой приезд...

Андрей разбил ножом сургуч вокруг горлышка бутылки, взял што- пор вытащил пробку, налил в рюмку матери, себе, затем повернулся к отцу. Перед ним стоял большой стакан тонкого стекла. Андрей во- просительно глянул на отца. Ответ был неизменен:
-- Конечно полный. По другому я не пью.

Андрей промолчал. Говорить здесь было бессмысленно. У отца была своя привычка -пить водку только полными стаканами. Пил он очень тяжело, с трудом сдерживая рвотный импульс, буквально выбрасы- вающий водку назад из горла, пил с жутким, нескрываемым усили- ем, с хрипом, с бульканьем, проталкивая каждый глоток в свой желу- док, пил зажмурясь, сморщившись, икая, пил сквозь стиснутые зубы, свирепо перекашивая лицо от подавляемого отвращения. Причем это отвращение самым странным образом перемешивалось с нетерпели- вым ожиданием первых блаженных волн опьянения, несущих с со- собой состояние умиротворенности, покоя и сладкого блаженства. И смотреть на отца, пьющего, точнее, вливающего, впихивающего в себя стакан водки было и неприятно, и больно, и стыдно.
Сам Андрей пить не любил, хотя никогда и не отказывался от стоп- ки, другой за компанию. Но особой потребности в выпивке он пока не испытывал.

Отец допил свой стакан и, не открывая глаз, протянул вперед руку. Мать вложила в его ладонь кружку с водой. Отец схватил круж- ку и торопливыми, жадными глотками выпил воду, посидел еще не-много с закрытыми глазами, словно вслушиваясь во что-то внутри себя, после чего открыл глаза, шумно выдохнул из себя воздух и до-вольно улыбнулся. Пронесло.
Андрей вздохнул, чокнулся с матерью и выпил тоже. Водка неприят- но обожгла слизистую рта, горло свела спазма. Андрей сморщился, взял кусок черного хлеба, поднес к носу, втянул в себя воздух, заби- вая вкус и запах водки. И что бы там не говорили про выпивку, но пить все-таки было противно. Ну, ладно, стопка, одна, другая. С этим иногда еще можно согласиться. Иногда, по случаю. А вот ста- кан за раз Андрей осилить не мог. Его организм бунтовал, вставая на дыбы, протестовал против такого издевательства над собой. И Андрей пока еще соглашался с точкой зрения своего организма. Она не противоречила его душевному состоянию. Пока еще не противо- речила. Мать же практически не пила. Обычно она только пригубли- вала, но сейчас храбро опрокинула в себя рюмку водки, с усилием проглотила ее, передернулась всем телом и сморщилась:
-- Фу ты гадость какая...

Отец хохотнул пьяно:
-- Во-от, а ты ругаешь меня... Жалеть надо... Видишь, какие муки принимаю... от нее... от родимой...

Он пьянел быстро, на глазах. Лицо раскраснелось, покрылось мелки- ми капельками пота, движения рук стали судорожными, неловкими. Он вяло потыкал вилкой в тарелку, пытаясь подцепить кусок колба- сы, затем бросил вилку на стол и достал пачку «Беломора». Мать взяла его вилку, надела на нее несколько кружочков колбасы и поднесла к его рту:
-- Закуси хоть немного... Опьянеешь ведь..

Отец оттолкнул ее руку:

-- Отстань... Без тебя знаю... Я не хочу есть... Я курить хочу.

Он закурил, выпустил струю дыма в потолок и, пьяно улыбаясь, по- смотрел на Андрея. А Андрей ел. Он всегда много ел, когда выпивал. У него появлялся волчий аппетит. А сейчас, вдобавок ко всему, он еще и основательно проголодался. Ведь обедал он еще в Москве,в студенческой столовой. А в поезде конечно же ужинать не стал. Вот теперь и наверстывал упущенное, уплетая за обе щеки. Наконец на- насытился и, отдуваясь, откинулся на спинку стула:
-- Ой, мама, как хорошо стало! Прямо балдеж высший...

Он достал пачку сигарет и закурил. Мать всплеснула руками:
-- Андрю-юша-а, милый, да ты что, курить стал, да?

Андрей виновато улыбнулся:

-- Стал, мама, стал... И не заметил как..

Отец пьяно вскинул голову:

-- Ну, сын, рассказывай, как жил, чем занимался все это время?

Андрей рассмеялся обескураживающе:

-- Папа, стоит ли сейчас, ночью на эту тему разглагольствовать? Утром поговорим…Ведь не даром говорят, что утро вечера мудренее

Отец тоже рассмеялся и, хитро прищурившись, погрозил Андрею пальцем не слишком уверенной руки:
-- А ты фрукт стал... Отцу перечишь... Ну, ладно, не хочешь гово- рить, давай тогда выпьем...

Он взял бутылку, налил себе опять полный стакан водки и отдал бутылку Андрею:
-- Сам себе наливай... Ты уже взрослый... Отца не слушаешь.
..
Андрей слишком хорошо знал, как трудно договориться с пьяным отцом. Он никого тогда не слушал, никого не признавал и пил до тех пор, пока не сваливался на пол и не затихал в пьяном, тяжелом забытьи. Поэтому он молча налил себе и также молча выпил. Выпил и отец. Не так трудно, как первый стакан, не все же тяжело и мучи- тельно. Выпил, поставил стакан на стол и долго сидел молча, уста- вившись невидящими глазами куда-то в угол комнаты и слегка по- качиваясь на стуле. Затем попытался поднять сваливающуюся набок голову, с трудом, но все же поднял, глянул на Андрея мутным, ниче- го не соображающим взглядом и хрипло, запинаясь, спросил:
-- Ты... кто? Что здесь...делаешь?

Ну, все! Цикл завершился. Больше ему никто не будет нужен до самого утра. Надо только попытаться дотащить его до кровати и уложить до утро спать. И не взбудоражить, а то обидится, вспылит, начнет буянить, бить посуду, полезет в драку. Такое, к сожалению, бывало. И не раз.

Но на этот раз кажется обошлось, получилось удачно. Отец скопы- тился быстро. Наверное, устал, ведь пить-то пришлось глубокой ночью. Они с матерью оттащили отца в спальню, уложили на кро- кровать, раздели. Он лежал трупом, не ворохнувшись. Где-то через час-другой, когда первая волна опьянения начнет проходить, станет метаться по кровати, кричать, стонать, ругаться, матом, звать в атаку проклинать кого-то. Такое впечатление, будто вся грязь его души, пропитавшись водкой, поднималась вверх и выплескивалась наружу, заполняя все окружающее пространство зловонным запахом несвер- шившегося.
Андрей с матерью вернулись назад, сели за стол, помолчали, потом мать неожиданно сказала:
-- Сынок, давай выпьем с тобой вдвоем...
Давай, мам,- сказал, удивившись , Андрей, и налил две рюмки.
-- С возвращением тебя, Андрюша, - сказала мать и залпом выпила сразу целую рюмку. Андрей тоже выпил, закусил и, закурив, спросил:
-- Сильно пьет?
-- Ой, Андрюша, лучше и не спрашивай, - сказала мать и заплакала

Она сидела, облокотившись о стол, положив голову на ладонь левой руки и плакала. Слезы текли по ее щекам и капали на стол. В ее лице в ее позе во всем ее облике была такая тоска, такая усталость, такая безнадежность и такая покорность, что Андрею стало не по себе.

Когда-то она была красивой женщиной. И Андрей, мальчишка, ниче- го еще не понимающий в женской красоте, гордился тем, что у него такая видная, такая непохожая ни на кого мать. Все в ней было нем- ножко чересчур, немножко крупновато, но очень соразмерно друг с другом и очень женственно, вызывающее чувство глубокой надеж- ности и материнской теплоты. Крупные, немного великоватые, но правильные черты лица, пышные, высоко поднятые волосы над гладким, тоже высоким лбом, ладная, крупная фигура с тонкой, гибкой талией, крепкими, округлыми бедрами и красивой грудью, карие, слегка на выкате, овальные глаза, прикрытые длиннющими ресницами с густыми, прямо-таки соболиными бровями, тоже круп- ные, четко очерченные и всегда ярко красные губы--все это нрави- лось Андрею мальчишке в матери, вызывая чувство невероятной гордости и постоянного желания нравиться ей, помогать ей и никог- да не делать больно. Наверное именно поэтому Андрея в детстве звали маменькиным сыночком, маменькиной юбкой.

Андрей сидел за столом, курил, смотрел на мать и на душе было больно-пребольно. Господи, да что же такое сотворила жизнь с его матерью Зачем? Почему? Какой во всем этом смысл? Что плохого она сделала за долгие годы своего мытарства и кому, если вынужде- вынуждена теперь расплачиваться собственной сломанной жизнью? Перед кем расплачиваться? И зачем тогда жить, если все кончается так?!

Андрей спал долго и проснулся поздно. В доме было тихо. Андрей открыл глаза, полежал немного, собираясь с мыслями, затем поднял- ся. Комната, где он спал и где они ночью застольничали, была до- вольно большая, на глаз не менее 20 м. и имела форму вытянутого прямоугольника с четырьмя маленькими подслеповатыми окошками на вытянутой фасадной стене. Около окон, закрытых кружевными занавесками, стоял овальный, хорошо знакомый Андрею стол крас- ного дерева на четырех фигурных, выгнутых ножках в виде резных львиных лап. Вокруг стола разместились несколько тоже хорошо знакомых стульев с мягкими кожаными сидениями и высокими, выг- нутыми по форме человеческого тела спинками. Справа в углу стоял громоздкий и неуклюжий книжный шкаф с откидывающейся в гори- зонтальном положении передней стенкой, за которой, как за письмен ным столом, Андрей в свое время просиживал долгие часы за уро- ками, за книгами, за чистым бумажным листом. Около шкафа, в углу комнаты стоял небольшой туалетный столик с целым набором выд- вижных ящичков, приспособленный теперь под телевизор. Слева у стены—громоздился темный одежный шкаф с большим зеркалом на одной дверце .Рядом с ним, в углу уютно расположилось большое мягкое, плюшевое кресло, любимое когда-то место Андрея для чте- ния и приятного ничегонеделания. Он всегда садился поперек кресла упираясь спиной в один из подлокотников, а на другой укладывал свои полусогнутые ноги. И в этом положении мог просиживать часа- ми. Лишь бы хорошая книжка была на коленях, да никто бы не ме- шал ему в этот момент.

Андрей постоял немного, задумчиво разглядывая такие знакомые, такие дорогие когда-то, а сейчас вреде бы уже и чужие вещи, затем подошел к книжному шкафу и отодвинул стеклянную подвижную стенку в верхней полке. Он осмотрел стоявшие там книги, подмял руку и провел пальцем по знакомым темно-синим корешкам БСЭ, издания пятидесятых годов, ощущая где-то в глубине души привыч- ное волнение, заставляющее его в свое время проводить долгие, не- забываемые часы среди библиотечных стеллажей или в книжных развалах и листать, листать незнакомые страницы, вдыхая теплый, чуть горьковатый запах печатней краски.
Андрей достал пачку болгарских сигарет «Солнышко», еще раз огля- дел комнату, усмехнулся и закурил. Ну, что ж, вроде бы он и дома и в те же время как бы и нет. Двойственное чувство.. Как будто в гос- гостях у дальних родственников. Вроде бы у своих находишься, но в то же время, нет, не у своих. Странное все-таки ощущение.

Он открыл дверь и прошел на кухню. Кухня была маленькая. Весь ее передний угол нанимала большая, до самого потолка печь-плита. Она была горячая. Задняя ее стенка выходила в зал, а одна, боковая- в спальню родителей. Таким простым, нехитрым способом происхо- дил обогрев всего дома. Напротив печки, около входной двери нахо- дился умывальник, этакое громоздкое сооружение с некоторой пре- тензией на эстетику, вроде всем известного «мойдодыра». Напротив него, около окна стоял обеденный стол, накрытый салфеткой. Свер- ху на салфетке лежала записка: « Сынок, кушай все, что на столе. Нас не жди. Мы в городе. Мама».

Андрей снял салфетку. На столе стояла сковородка с жаренной кар- тошкой, кастрюля тушеного мяса, колбаса нарезанная, селедка, ви- винегрет и графинчик с водкой.
-- Ого-го-о, - усмехнулся он, - размахнулась мать. Куда столько?!

Он докурил сигарету, потянулся так, что хрустнули залежавшие от долгого спанья кости, крякнул от удовольствия, от ощущения силы, молодости, здоровья, скинул майку и подошел к умывальнику, гля- нул в зеркало. Вроде бы пора было и побриться. Он побрился, умыл- ся, привел себя в порядок, убрал за собой постель и сел за стол Пос- мотрел, посмотрел на графинчик, потом пожал плечами,, хмыкнул себе под нос и налил стопку. Выпил, крякнул и, как будто неделю не брал крошки в рот, накинулся на еду. Насытившись, откинулся на спинку стула и с наслаждением закурил. «Не-ет,- - подумалось ему, - все-таки я дома...» И от этой мысли ему стало легко и спокойно. За- Забылось все, что было ночью, слезы матери, разговор с ней. Может, не забылось, но отодвинулось куда-то далеко, в темный, задний угол подсознания, как нечто ненужное и маловажное.

Андрей вышел в террасу. Она имела два входа. Один шел на улицу, другой во двор. На улице вчера, можно сказать, Андрей уже был, когда они шли с вокзала, поэтому он шагнул во двор.
Двор был маленький, тесный и не слишком удобный. Дверь из терра- сы выходила на небольшую заасфальтированную площадку. Справа и слева от нее тянулись хозяйственные пристройки, выполненные из серого, неотесанного камня и скрепленные глиной. Сразу за площад- кой находился огород окруженный деревянным забором. На огороде вразброд стояли несколько деревьев, незнакомых Андрею, а ближе к дому и вдоль забора расположились какие-то кусты, похожие на кры жовник, смородину, малину и что-то еще, не слишком понятное Анд рею. Андрей открыл одну дверь в пристройку. Здесь в отгороженном закутке размещался уголь. За второй дверью находились распилен- ные чушки дров, частично расколотые на поленья; за третьей, новой или недавнею отремонтированной находился крольчатник. Десятка два серых кроликов бегали по полу за низким сеточным заборчиком. Здесь же, у потолка висели на крюках две разделанные кроличьи тушки. В пристройках противоположной стороны размещались кла- довка, мастерская отца и туалет. То есть, удобства располагались во дворе. Не слишком, конечно, же удобно. Но, что поделать. На войне, как на войне. Откуда эта фраза? Не помню. Ну и бог с ней, с этой фразой. А к удобствам на улице Андрею было не привыкать. Геоло- ги в тайге теплые туалеты не делали...

Осмотрев родительскую усадьбу, Андрей, к своему удивлению, об-наружил, что она ему почти что понравилась. Было не так уж и пло- плохо. Не так, конечно, как раньше в Иркутске, но и на халупу не похоже. Оснований для паникования совершенно не было. Тем более что в Иркутске у них был не свей дом, а государственный.Конечно, большой, удобный, но... чужой. Здесь же совсем иное деле, здесь ты – полный хозяин. Что хочешь, то и делай, как хочешь, так и живи. Все в твоих руках, все в твоей власти. Был о бы только желание де- лать что-нибудь...

Правда, особой тяги к личному хозяйствованию Андрей никогда не испытывал. Скорее наоборот. Однако и та, прежняя комсомольско-юношеская нетерпимость ко всему частному у него за эти годы са- самостоятельной жизни сильна поубавилась, порастерялась, поиспа- рилась.

Андрей надел телогрейку отца и вышел на улицу. Дом стоял на углу небольшого проулка и центральной улицы города, носящей название конечно же «улицы имени Карла Маркса» Кого же еще? Ну, Ленина, ну, Энгельса. Хотя последнее - это уже редкость. Вот улица Советс- кая, улица Интернациональная, улица Коммунистическая... Эти наз- вания использовались гораздо чаще. Наверное, они, по чьему-то го- сударственному уразумению подходили нам больше, чем другие. Иначе были бы тогда в каждом городе страны с названием улиц пол- ный бардак и анархия, если не хуже...

Около дама, с обеих его сторон, выходящих на улицы, располагался палисадник, полностью засаженный деревьями и кустарником. У крыльца террасы была вкопана скамейка. Не очень ладная и краси- вая, но сидеть можно. Андрей закурил и сел на нее.
Было тепло и тихо. Вчерашний снег уже растаял и земля кое-где на- чала подсыхать. Небо постепенно светлело, плотный облачный слой на глазах истончался, прореживался и потихонечку рассеивался .В нем появились провалы, окна и полыньи, сквозь которые проблески- вало удивительно чистое синее небо.

Андрей сидел, курил и слушал гул проезжающих рядом по улице ма-шин, смех и разговоры проходящих мимо дома людей. Люди куда-то шли, куда-то спешили, куда-то торопились. Их жизнь текла своим чередом, подчинялась каким-то своим, неведомым нам законам. И согласно этим законам Андрей вдруг, неожиданно и для себя, и для других, бросил институт, и не какой-то там задрипанный техничес- кий или педагогический, а единственный в Союзе, даже в мире, эли- тарнейший по уровню развития учившихся там студентов, и очутил- ся здесь, в этом никому не известном маленьком провинциальном городке, о существовании которого до недавнего времени он даже и не подозревал. Что толкнуло его сюда? Судьба? Предчувствие? Осо- бое предназначение этого города в его жизни? Или элементарная случайность? Что движет людьми на их жизненном пути, предоп- предопределяя их решения, поступки, определяет их выбор? Что?

Так или примерно так думал Андрей, сидя на скамейке около дома родителей, в небольшом, старинном городке с поэтичным названием Лебедянь, расположенном где-то в самом центре необъятной России, Андрей сидел, курил, думал, не зная и не предполагая даже о том, что судьба его уже предопределена и предрешена и что этому, незна- комому ему городу, суждено теперь занять совершенно особое, мож- но сказать, исключительное место в его жизни, что именно город Лебедянь станет переломной вехой в его биографии, и что именно отсюда, от города Лебедяни, начнется теперь отсчет всех его буду- щих горестей и радостей, его надежд и крушений, его взлетов и паде ний, Он не знал и не предполагал, что здесь, в Лебедяни, произойдут события, последствия от которых он будет ощущать до конца своих дней, порой даже и не подозревая об этом.

Скрипнула дверь калитки. Андрей поднял голову. В палисадник входили отец с матерью. Андрей встал и шагнул к ним. Он обнял мать, отца и взял у них тяжелые сумки. Они сели на скамейку. Отец достал пачку папирос, торопливо закурил, заткашлялся, заперхал. Мать рас- стегнула пальто, сняла с головы платок, вытерла им лицо и спросила
-- Ты поел, сынок?
--Да, мама, поел, все в порядке. Обедайте без меня. Я, пожалуй, пойду, пройдусь немного по городу. Посмотрю, что, как... Куда здесь идти?

Мать рассмеялась и махнула рукой:

-- Не бойся, сынок, здесь не заблудишься! Иди прямо но улице до самого моста. Там Дон перейдешь и вверх по дороге на гору. Тяпкиной она называется. А поднимешься на гору - там и весь город. Центр его сразу. И рынок там, и магазины, и горисполком и горком... Все там вместе. Правда, в магазинах ничего нет. Мы в магазинах только хлеб да сахар берем. Ну, чай еще, макароны там, вермишель, крупы кое-какие. Рыбу иногда подбрасывают, то мороженную, а то и селедочку. На той неделе вот была. Ниче- го. Суховатенькая немножко, но есть можно...
-- Да-а, - протянул отец это вам не Иркутск. Такой рыбки, как там, больше уже не увидим он прокашлялся, сплюнул себе под ноги и добавил до самой смерти...

Андрей встал:

-- Ну, что ж, я пойду. А автобусы здесь ходят?
-- Ходят,-- сказала мать,--только редко. Да и народу всегда наби- вается, что не влезешь. Проще пешком дойти. И имей в виду, на-ша остановка называется «Райсоюз». Дальше он потом на вокзал идет и до самого машзавода. А потом назад. Маршрут здесь один: автобаза-машзавод. И туда и обратно наша останов-ка «Райсоюз».

Работа в геологии, общение со студенческой молодежью наложили существенный отпечаток на внешний облик Андрея. Совершенно равнодушный ранее к своей одежде, к тому, что ему приходилось носить, и даже бравируя этим, он быстро перенял и даже полюбил тот романтический, свободно-спортивный стиль, характерный для студентов-туристов и геологов, предпочитающих больше всего на свете удобные и практичные куртки штормовки в сочетании с толсто вязанными свитерами или клетчатыми рубашками-ковбойками и на- чинающими только входить в молодежную моду джинсами здесь он надел свой неизменный, черней вязки пуховой верблюжий свитер с серебряной искоркой, купленный им по случаю на Якутском рынке, свою любимую, немного выцветшую зеленую штормовку с капюшо- ном и такими же брюками, а на голову – толстую осеннюю клетча- тую кепку. Посмотрел на себя в зеркале, удовлетворенно сморщился и вышел на улицу. Улица Карла Маркса была широкой, извилистой и очень длинной, больше напоминающей деревенскую, чем городс- кую. Да и заасфальтирована была только центральная ее часть, доро- га, где ходили машины и автобусы. По обе стороны от дороги или улицы стояли одноэтажные дома с маленькими палисадниками и деревянными, «штакетными» заборчиками. По той стороне, где шел Андрей, около домов тянулся тротуар, вымощенный плоскими камен ными плитами, по всей вероятности, еще дореволюционной кладки. Минут через десять Андрей вышел к реке. Дон здесь был не широк.

По сравнению с сибирскими реками впечатление было конечно не «ахти». Через Дон, с низкого левого берега на высокий правый был перекинут мост. Около моста, точнее, перед мостом по ходу течения реки, на берегу стояла водяная мельница с большим деревянным во- дяным колесом и дугообразной плотиной, выложенной большими каменными необделанными глыбами. Мельницу окружали громад- ные, с толстыми стволами и густой, склоненной к реке кроной, де- деревья, совершенно незнакомые Андрею Колесо мельницы медлен- но вращалось и от падающей с лопаток воды в воздухе стоял непре- непрерывный шум, доходящий и до моста.
Андрей перешел мост. Мост был старинный, железобетонный, тон- тонкий, ажурный, чуть ли не изящный с металлическими, фигурны- ми, литыми перилами, скрепленными друг с другом с помощью больших заклепок в виде ромашек. На одной тумбе моста Андрей отметил металлическую прямоугольную плиту, на которой внизу стояли цифры 1907-1908 г.г. Сверху над цифрами раньше была ка- кая-то надпись, очевидно, название фирмы, построившей этот мост, но буквы были грубо сбиты зубило до неразборчивости. Вряд ли это было хулиганство. По всей вероятности таким простым и надеж- ным способом происходило самоутверждение Советской власти, вы- корчевывающей и вытравливающей из памяти людей все признаки своего родного прошлого до полной пустоты.

Сразу за мостом дорога круто подла вверх, огибая дугой западный, крутой склон высокого известкового кряжа, на котором размещался город. Над Доном кряж резко обрывался, создавая великолепную ес- тественную военную преграду, и на самом ее краю возвышалась, вонзаясь иглой в небо, тонкая колокольня какой-то полуразвалив- шейся церкви.
Дорога в город была когда-то вымощена булыжником, и не престо так вымощена, а выполнено художественно, этакими веерными раз- разводами. Булыжник со временем во многих местах повыбивало, ямы после него пытались засыпать щебенкой, кое-где даже заасфаль- тировали, но получилось не слишком удачно, аляповато и грубо. И дорога имела вид непривлекательный, вся в небрежных, разноцвет- ных заплатах и дырах., точнее, ямах.
Сбоку от дороги по кромке обрыва шел тротуар, аккуратно выложен- ный плоскими известковыми плитами. От дороги тротуар отгоражи- вался низеньким бордюрчиком, а от обрыва невысоким, до колен ка- менным заборчиком. Тротуар изобиловал ямами, а в заборчике зияли провалы. Следы бесхозяйственности и запустения. Старое постепен- но ветшало, разрушалось, а новое само здесь еще ничего не строило. То ли не умело, то ли не хотело. Следы этого запустения, точнее, увя дания этого некогда процветающего старинного русского провинци- провинциального города Андрей видел постоянно во время своего блуждания по Лебедяни. А ведь чувствовалось, что город был когда-то красив и своеобразен и жизнь здесь била ключом.

Очень удачно было выбрано расположение города на высоком бере- гу Дона, когда его архитектурный центр с массивными куполами городского собора и высоким шпилем колокольни были видны изда- лека и практически отовсюду при подъезде к городу, четко вырисо- вываясь на фоне неба и создавая удивительно красивый колорит. Со- бор стоял на центральной, базарной площади города, а вокруг него прямоугольным каре выстроились торговые ряди. Вдоль торговых рядов, примыкая к ним с двух сторон и пересекаясь здесь же, на цен- тральном перекрестке, шли две самые главные улицы города, застро- енные двухэтажными каменными домами старинной постройки. Сей час все это имело убогий и неприглядный вид. Собор и торговые ря- ды стояли с обвалившимися стенами, с отскочившей штукатуркой, с заколоченными досками окнами и дверями. И было непонятно, что там сейчас скрывается или лежит за толстенными стенами из красно- го, никак не желающего рассыпаться под действием времени старин- ного кирпича.

Единственное отрадное впечатление от центра города вставила у Андрея его центральная улица Советская, бывшая Дворянская. Она была широкая, длинная и прямая, мощеная булыжником, довольно хорошо сохранившемся, и обсажена с обеих сторон двумя рядами крупных, развесистых, еще дореволюционной посадки деревьев. Вдоль улицы шли тротуары, ровные, аккуратные, выложенные камен ными плитами, тоже неплохо сохранившимися. Тротуары были отго- рожены от дороги и от домов рядами деревьев, кроны которых смы- кались вверху, образуя своеобразное шатровое переплетение. Только потом Андрей узнал, что все эти деревья были липами и в конце мая здесь стоял такой густой аромат от их цветов, что буквально начина- ла кружиться голова.

Андрей бродил по городу несколько часов, осмотрел все, что можно было осмотреть, побывал даже в местном краеведческом музее и, в конце концов, просто устал. Поэтому домой он решил вернуться на автобусе.

Он нашел автобусную остановку, дождался приезда автобуса и во- шел в салон. Хотя слово «вошел» здесь совершенно не подходило. В этом городке в автобусы не входили, в них влазили, втискивались, всовывались...

Андрей потом много раз вспоминал этот автобус и эту поездку, пред решивших, в полном смысле слова, его дальнейшую судьбу. Он пы- тался найти хоть какую-то связь между этой встречей в автобусе и всей его предшествующей жизнью, искал и... не находил. Получа- лась, что сыграл свою роль самый обыкновенный и заурядный сле- пой случай. Однако никакой случайностью здесь, при более внима-тельном рассмотрении, и не пахло. Все было, как бы заранее рас-считано и предрешено. И как Андрей не противился, не сопротивля-лся, не упрямился, их встреча должна была состояться. Она была уже запрограммирована... И она состоялась, состоялась вопреки все- му и всем, вопреки всякой логике и самому элементарному, здравому смыслу.

Складывалось такое впечатление, что кто-то, всесильный и всемогущий из каких-то своих собственных соображений взял Андрея за ру- ку и выдернул его из уже сложившегося потока жизни и повел на- сильно в каком-то совершенно другом направлении, повел, не обра- щая внимания ни на что. Вел терпеливо, настойчиво, целенаправле- нно до той самой автобусной остановки, где Андрей долго стоял, ожидая автобуса, нервничал, чертыхался много раз порываясь уйти и вновь почему-то оставаясь. А тот, всесильный и всемогущий, здесь, на остановке приложил все усилия к тому, чтобы Андрей не ушел, дождался таки своего автобуса, и не только заставил его сесть в ав- тобус, не и провел его во внутрь салона как раз к тому месту, где си- дела она. А дальше, он хорошо это знал, все пойдет уже само собой, своим чередом. Ведь главнее сделано и встреча состоялась. Две по- ловинки встретились друг с другом, критическая масса превышена и начинается цепная реакция любви
Ведь самое поразительное здесь заключается в том, что Лебедянь Андрею не понравилась, что, побродив по городу, он решил здесь не задерживаться и, отдохнув немного, уехать назад к своим ребятам-геологам в Малоярославец. А подъехал автобус и... Андрей с трудом втиснулся в салон автобуса. Народу было много.

Андрей знал, что ехать придется довольно далеко и решил не толкат ся у входа, а пробраться в середину, где было как всегда посвобод- ней. Лезть, карабкаться,, протискиваться сквозь людскую массу не хотелось, но другого варианта для нормальной поездки не предвиде- лось. Андрей вздохнул, напрягаясь внутренне, пересиливая себя и решительным, подхлестывающим голосом произнес:
-- Разрешите пройти...

Он буквально ввинтился в толпу, чувствуя на себе недовольные и осуждающие взгляды стоящих у входа. Не обращая внимания на сер- дитто-возмущенные возгласы : «Куда прешь?! Не видишь, что ли?'», он всем корпусом своего крупного тела резко сдвинул с пути двух нагловатых юнцов, демонстративно не пропускавших его, мощно врезался, протискиваясь, в группу тесно стоящих, прижавшихся к друг другу и разговаривающих между собой мужчин, оттиснул к кондукторскому креслу толстую бабку с мешком на плечах, испуган- но взвизгнувшей: «Ты че, парень, сдурел, че ли?», и очутился в сере- дине автобуса, где было сравнительно свободно. Здесь он взялся ру- кой за трубу верхнего поручня, подтянул себя боком поближе к си- деньям и, немного развернувшись, сначала плечами, затем всем те- лом, остановился. Все, свое дело он сделал, он устроился.

Автобус ехал, покачиваясь на ухабах. Андрей снял руку с поручня, поправил кепку на голове и тут поймал на себе взгляд девушки, си- девшей у окна чуть сзади от него по ходу автобуса. Девушка как де- вушка, ничего особенного казалось бы в ней не было, в красном плаще с поднятым воротником, таким же красным беретом-шапоч- кой и челкой на лбу чуть ли не до самых глаз.Впрочем нет, доволь- но симпатичная. Глаза большие, темные, как пуговички с дырочками зрачков, щеки пухлые, губы сочные, яркие, чуть сжатые от сдержи- ваемой улыбки. Почему она улыбается?- подумал Андрей,- может, на лице у меня что-то не так?»
Андрей тронул себя рукой за нос, провел ладонью по щекам и вдруг почувствовал... как краснеет. Все сильнее и сильнее. И вот уже все его лицо заполыхало жаром. Девушка подняла ладонь, прикрыла свой рот и чуть слышно прыснула. Андрей сердите нахмурился, сдвинул брови, сжал губы и демонстративно отвернулся, уставив- шись в окно И тут он услышал тихий, тонкий смех. Девушка смея- лась. Андрей чертыхнулся про себя и с решительно-суровым видом повернулся к девушке. Она смотрела на него смеющимися, широко раскрытыми глазами, пухлые ее губы чуть приподнялись, приоткрыв белые, влажно блестевшие зубы. Андрей глянул на нее и понял, что пропал. Ее глаза завораживали, манили притягивали и неодолимо влекли к себе, влекли настойчиво и властно, и Андрей почти физи- физически явственно ощутил, как погружается в их темную, зыбко дрожащую глубину, погружается и тонет в этом бездонно-сладком омуте. И он знал, он чувствовал, он понимал, что ему хочется тонуть в ее глазах, хочется смотреть в эти глаза, смотреть и тонуть, смот- смотреть и тонуть... И ничего другого ему в жизни теперь больше не надо. Только смотреть в эти глаза и тонуть. И что счастье, это когда ты смотришь в такие вот глаза и они смотрят на тебя точно также и вы оба больше ничего и никого не замечаете, не видите, не ощуща-ете и не хотите ощущать.

Незнакомая Женщина,
Взгляд скользнул и прилип,
И по сердцу враз – трещина,
Я пропал, я-- погиб.
Незнакомая Женщина,
Взмах роскошных ресниц-
Мне надежда обещана,
Сердце рухнуло вниз.
Незнакомая Женщина,
Крик пропавшей души:
Пусть с другим ты обвенчана.
Но сейчас-- не спеши!
Незнакомая Женщина.
Лишь духов аромат...
В жизни все переменчиво.
Так чему же я рад?!

И здесь Андрей вдруг пенял со всей ясностью и очевидностью, что он влюблен. Влюбился вот сейчас, сию минуту, только что. Влюбил- ся окончательно и бесповоротно, на все свою жизнь. Влюбился в эту вот девушку, хотя и не знает, кто она, как ее зовут, где живет. Да это и не важно. Важно, что она есть. Появилась наконец-то, вот сейчас, сию минуту, перед ним, в этом переполненном автобусе. Он посмот- рел, посмотрел на нее и влюбился. Влюбился сразу, с первого лишь взгляда, только посмотрев, только глянув на нее. Да разве можно бы-ло в нее не влюбиться, в такую девушку?! Вы посмотрите на нее! И он смотрел и был счастлив.

Автобус ехал по городу, останавливаясь на остановках. Люди входи- ли и выходили из неге, а он ничего не замечал. Он смотрел на девуш ку. Смотрел не отрываясь. Смотрел и глупо, счастливо улыбался. Он даже не делал попытки заговорить с ней, познакомиться. Он просто смотрел. И не было на земле человека, счастливее его. Он был влюб- лен. Он полюбил. Полюбил первый раз в жизни. Полюбил, лишь взглянув на девушку. Значит, так оно и должно быть. Значит- судьба. Значит - доля.

Андрей не заметил, как проехал свою остановку. Он был, как во сне, как в трансе. Он очнулся и пришел в себя лишь тогда, когда девушка встала и пошла к выходу. Народу в автобусе было уже мало. Шофер объявил:
--Остановка «Переезд». Следующая остановка «Вокзал».....

Автобус остановился. Девушка вышла из автобуса и пошла вперед. Андрей вышел тоже. Он хотел было сразу подойти к ней, заговорить, но не смог себя заставить. Стало почему-то страшно и неловко. Сильнейшая робость и стеснительность вдруг охватили его. Единст- венное, на что он смог решиться, это пойти за ней вслед. И то лишь соблюдая определенную дистанцию. Девушка перешла переезд и оглянулась. Увидев Андрея, она удивленно, радостно вскинула бро- ви, но тотчас же ее лицо приняло серьезно-озабеченное выражение, она вызывающе передернула плечами, резко повернулась и быстро зашагала вперед. Андрей шел за ней. Как нитка за иглой, покорно и неотрывно. И радостно...

За переездом, девушка свернула перешла небольшую лужайку и вскочила на крыльцо небольшого дома с палисадником. Взявшись за ручку двери, она обернулась. Блеснули в улыбке ее зубы, глаза и она исчезла. Андрей стоял на дороге, смотрел на этот дом и не мог сдви- нуться с места. У него было сильнейшее желание подойти к дому и постучаться в дверь. Но он не мог заставить себя сделать хоть шаг к ее дому. Хотел, но не мог, не получалось. Он стоял, злился на себя, на свою внезапную стеснительность но ничего с собой поделать не мог. Робость вдруг охватила все его существо, лишила воли, иници- ативы, желания что-либо предпринимать.

Пронзительный звук автомобильного сигнала заставил его вздрог- нуть. Андрей тряхнул головой, приходя в себя. Он стоял чуть ли не по середине дороги, мешая движению машин. Мн-да-а, наваждение какое-то. Такого с ним еще никогда не бывало. Он и не предполагал даже, что такое возможно вообще, тем белее с ним. И в те же время на душе было легко и радостно. Хотелось петь, веселиться, дурачит- дурачиться и куролесить. Свершилось всё-таки! Есть она на свете, любовь, есть! Вот она и к нему наконец-то пришла, любовь, это чудо из чудес, любовь!

Назад, в дом родителей, Андрей возвращался чуть ли не вприпрыжку Он летел, как на крыльях. Теперь у неге даже и мысли не возникало об отъезде из Лебедяни, о возвращении в Малоярославец. Какой отъ- езд? Зачем? Куда? Абсурд какой-то! Чего это ему уезжать?! Чего мо- таться?! Ведь здесь, в этом городе живут его родители, мать и отец. У них есть свой дом, своя усадьба, которые могут стать и его домом, его усадьбой. Он молод, здоров, у него есть сила, есть воля, есть го- лова, руки, ноги, есть желание что-то делать, быть полезным людям. Почему надо обязательно куда-то уезжать за три девять земель, если здесь есть неплохой город, старинный, со своей истерией, город стоит на реке, и не просто на какой-нибудь безымянной речушке, а на реке Дон, типично русской реке, со своей богатейшей историей? Может, действительно, хватит мотаться, пора и честь знать, пора ос- тановиться, ведь у него целый год в запасе, а за год ему надо опреде- литься окончательно со своей судьбой? Но ведь такие вещи в суете не делают, на бегу не думают. Сначала надо остановиться и отдышаться. Вот здесь и остановлюсь, заодно родителям хоть немного помогу, все им полегче будет.

Воистину, оправдать можно все, что угодно. Под любой поступок можно подвести соответствующую оправдательную базу, практичес- кую, теоретическую или идеологическую , был бы только повод, бы- ло бы желание. Андрей крутил и так, и этак, доказывая самому себе обязательность и необходимость собственного переезда в Лебедянь. Но он прекрасно понимал уголками своего сознания, что все эти сло- весные виражи и выкрутасы, внутренние монологи, если разобраться его самообман, самоутешение. Действительная причина его неожи- данного решения гораздо проще, гораздо яснее и гораздо сложнее всех остальных вместе взятых. Причиной оказалась та незнакомая девушка, встреченная им в автобусе. Девушка, при виде которой у него впервые в жизни так сладко сжалось и забилось сердце, девуш- ка, одного присутствия которой оказалось достаточным для того, чтобы на душе у него стало тепло и радостно; девушка, о которой он думает теперь постоянна, и не может, не в состоянии не думать о ней; девушка, к которой его тянет, влечет неодолимой силой не сле- пого, тупого инстинкта, а нечто большего, хотя он о ней не знает практически ничего. Ничего, кроме того, что она есть, что она суще- ствует, что она живет в этом городе с чудным, ласкающим уши наз- названием Лебедянь, и что она ему нужна , именно она, а никто другая.

ГЛАВА 4

Через пару недель Андрей уже жил в Лебедяни и работал на местном механическом заводе электросварщиком 4-ого разряда. Устроился на работу он сравнительно легко. Ведь за время работы в геологии он получил целую кучу рабочих специальностей широчайшего диапазо- она. В отделе кадров завода только руками развели, разглядывая его квалификационные удостоверения. И право выбора оставили за ним. Из всех вариантов предложенных ему рабочих мест он остановился на электросварщике заготовительного цеха. Почему? Трудно сказать Но в дальнейшем он не пожалел о своем выборе. Работа электросвар щиком ему нравилась. Она у него получалась неплохо. И он сразу почувствовал себя на равных с остальными рабочими цеха. Что еще нужно для самоутверждения молодому двадцатилетнему парню? На работе его признали своим. Это хорошо . Но ведь наша жизнь не за- заканчивается с окончанием рабочего дня. Наоборот, для многих она именно тогда тол ко и начинается. Ее наиболее интересная и важная составляющая.

Но и здесь у Андрея все сложилось благополучно. К его удивлению и несказанной радости на заводе оказалось много молодежи. Комсо- мольско-спортивная жизнь прямо-таки бурлила. Андрей быстро впи- сался в их круг. Правда, от комсомольских обязанностей он постарал ся сразу же отвертеться, зато активно включился в спортивную жизнь завода.
В свое время Андрей был спортивным парнем. Школу он закончил с первым разрядом по лыжам, со вторым разрядом по легкой атлетике и по волейболу. Однако, на лыжи Андрей не становился практически все эти три года после окончания школы. Легкой атлетикой он тоже не занимался из-за отсутствия стадионов в тайге, а вот в волейбол играл постоянно и форму свою более-менее держал. На заводе была неплохая волейбольная команда, она являлась постоянным призером местных районных соревнований, принимала участие и в областных и Андрей после нескольких игр приняли в основной состав.

Пару раз в неделю волейболисты завода собирались по вечерам в спортзале школы №1 для тренировок и игр между собой. Причем, собирали добровольно, по принципу, кто сможет, тот и приходит. А по выходным организовывались встречи с какой-нибудь городской волейбольной командой : межзаводской, инструментального завода, какой-нибудь техникумовской или же командой местных двух при- пригородных совхозов. Играли яростно, азартно, горячо, самозаб- венно и бескомпромиссно. Каждая команда приходила со своими болельщиками, со своими поклонниками, и стены спортзалов порой чуть ли не вздрагивали от грома оваций, аплодисментов сторонников выигрывающей стороны вперемешку с недовольными воплями и криками другой, проигрывающей стороны. По своей популярности волейбол тогда в городе соперничал с футболом и равнодушия к се- бе со стороны горожан не испытывал.
Новая жизнь Андрею понравилась. Через волейбол он как-то сразу познакомился с наиболее активной и авторитетной частью местной городской молодежи, легко вписался в ее среду и быстро стал ее равноправным членом. И прозвище сразу получил не обидное какое--нибудь, не уничижительное, а некое, ласково покровительственное, чуточку снисходительное, «мальчик из Иркутска»

С его прозвищами вообще была какая-то странность и непонятность. В школе его звали комиссаром. Здесь все было ясно. И для него са- мого, и для окружающих. Идеологическая стойкость, выдержанность и цельность школьного комсорга была известна всем. Но вот после школы пошла какая -то неразбериха и малопонятная для Андрея ерунда. В геологии его прозвали почему-то «малышом». «Малыш», «малыш» и все тут, прилипло намертво. Это прозвище пришло за ним из Якутии в Малоярославец. Здесь тоже для большинства он стал самым обыкновенным «малышом» несмотря на свои, правда, «жидковатенькие» усы и бороду. В Литературном же институте у него вообще не было прозвища. Его там просто-напросто не замеча- ли и до прозвища не снизошли. Хотя у других, у большинства, проз- вища проявились довольно-таки быстро. Здесь, в Лебедяни, через пару недель после начала его работы в цехе кто-то из ребят громко спросил:
-- Ребята, вы не видели нашего нового... этого...как его... ну, наше- го...э-э-э, мальчика из Иркутска...

Сказал и сказал, мало ли что, бывает. Посмеялись и вроде бы забыли Оказалось, нет, не забыли. С тех самых пор и пошло, как по кругу: «Мальчик из Иркутска», «Мальчик из Иркутска»... Почему мальчик, откуда мальчик.?. Самым обидным здесь было это слово «мальчик». На мальчика он вроде бы совсем был не похож. Во всяком случае, внешне не похож. Но в душе, наверное, внутренне так и остался в глазах других неловким, наивным, чистым мальчиком... Сначала Андрею его новое прозвище казалось очень обидным, унизительным даже, но потом он привык, притерпелся, смирился и уже не обращал внимания. Мальчик так мальчик, что ж теперь поделать. Могло быть и похуже...
Все для Андрея в Лебедяни начинала складыватьс я вроде бы непло- хо. И на работе, и в спортзале, и на танцах в городском ДК он был своим человеком, человеком, которого уважают, с которым считают ся и с которым жаждут познакомиться многие местные девчата. Что еще можно пожелать молодому человеку, которому только недавно перевалило за двадцать и который, по существу, только начинает ак- тивно жить? Да ничего. У него и так все «о'кей». Живи, как живется.

Действительно, все вроде бы неплохо, даже дома у родителей, хотя мать уже начинает коситься на его поздние приходы домой и на частый винный запашок по выходным. Можно было бы и радоваться подобному благоприятному стечению обстоятельств в жизни Андрея если бы не одно «но». Это «но» заключалось в том, что Андрей ни- как не мог познакомиться с той девушкой, которую видел в автобусе и из-за которой, собственно говоря, он остался в Лебедяни. И не только не мог познакомиться, он ее и встретить-то нигде до сих пор не смог. И на танцах нигде ни разу ее не видел Он даже пробовал несколько раз домой к ней сходить, крутился, вертелся, торчал около ее дома часами, но подойти, к двери, постучаться мужества не хвата- ло. Сердце вдруг замирало, руки, ноги становились ватными и не хо- тели слушаться, и заставить себя подойти к ее дому было престо не- возможно. Даже «выпимши» Андрей не мог себя пересилить, не мог себя заставить сделать эти несколько последних шагов перед дверью Чем сильнее он хотел, тем труднее ему было это сделать.

Срабатывал один из многих парадоксов жизни, которые Андрей толь ко начинал постигать. В жизни всегда легко дается только то, что те- бе самому не нужно, что тобой не ценится. А что легко дается, то легко и уходит. Не потому ли все предыдущие связи Андрея с жен- щинами его не затронули, не оставили у него никакого следа? Ведь он их не искал, этих женщин, не жаждал их, не добивался их любви, не страдал, не мучился. Они сами приходили к нему, сами от него потом и уходили. Он же всегда оставался от них в стороне, был ря- дом, но не с ними.

А по девушке из автобуса он затосковал сразу, она стала сниться ему ночами. Часто, очень часто. Редкую ночь он не видел ее во сне. Ви- дел так ярко, так отчетливо, так правдоподобно, что ему порой ста- становилось даже не по себе, попахивало какой-то мистикой, чуть ли не колдовством. Он просыпался среди ночи, долго лежал, уткнувшис лицом в подушку, ощущая в груди щемящую, сладкую боль, и не знал, не мог сообразить, то ли плакать ему от этой боли, то ли радо- ваться, что она у него есть, что она у него наконец-то появилась.

Проблему надо было все-таки как-то решать.
Он «поднапрягся», приложил усилия и через ребят узнал о ней все, что можно было о ней узнать от посторонних людей. Звали ее Зина, фамилия ее была Терехова. Она только что закончила школу, посту- пала в Воронежский Университет на биологический факультет, но не добрала двух балов и ее взяли на заочное отделение с условием, что, если сдаст сессию на первый курс без троек, то может уже рассчиты- вать на перевод на дневное отделение. Она работает на инструмен- тальном заводе в раскройном цехе, где шьют сумки для инструмен- тов. Слывет в городе домоседкой, парня вроде бы нет. Но есть две сестры, старшая и младшая, и брат, старше ее...Так что полную кар- тину про нее Андрей разузнал довольно быстро. Дальше дело засто- порилось. И дело здесь было не в Андрее, в чем-то другом. Но в чем, Андрей понять не мог, потому что сам он шел чуть ли не на невоз- можное.
Узнав, где она работает, все же решился сходить к ней в рабочее время в цех. Сходил, но неудачно. В этот день она как раз и не рабо- тала Она была на больничном. Ничего страшного, простыла.

На другой день Андрей отпросившись у мастера, ушел пораньше с работы, поехал к ней домой, на ходу придумав какой-то повод о том, что он мол, от комсомольской организации цеха. Приехать-то приехал, даже домой зашел, но опять потерпел полную неудачу. До- ма ее не оказалось. Она ушла в поликлинику на прием к врачу. Было от чего запаниковать, впасть в отчаяние. Складывалось впечатление что судьба насмехается над ним, играет с ним в кошки-мышки и на- рочно оттягивает день их знакомства, ставя нелепые преграды, по- догревая и накаляя атмосферу, злорадно прикидывая, как же все это обернется в будущем. Но все обернулось просто.

Подходило время Нового года. В городе славились Новогодние моло дежные вечера в ДК «машзавода». Особенно котировался недавно организованный праздничный «Огонек» в банкетном зале дома куль- туры, куда попасть можно было только по великому блату. Себе пригласительный билет Андрей достал без особого труда, и он при- приложил громадные усилия к тому, чтобы такой же билет достался и ей от инструментального завода. Андрею пошли навстречу и все получилось так, как надо. Все дальнейшее зависело от него
Утро 31декабря выдалось ветреным, слегка мело, сыпал мелкий, су- хой снег, щеки и нос пощипывал легкий морозец. Но ближе к вечеру втер стих, небо высветлилось крупными, яркими звездами, мороз усилился. Ночь обещала быть настоящей Новогодней.
Новогодний Огонек в доме культуры должен был начаться в десять вечера. Но Андрей с ребятами решили собраться пораньше, часов в девять, в мужском общежитии «машзавода», чтобы слегка выпить перед праздником, расслабиться немного, поднять настроение и уже потом, навеселе, пойти в ДК.

Особой потребности в выпивке Андрей пока не испытывал, но ни- никогда не отказывался выпить за компанию. Ведь человек-- не волк одиночка. Ему необходима теплота человеческого общения, ему не- необходимо иметь место, куда бы ом мог уйти при необходимости, зная, что его здесь примут всегда, что его здесь не оттолкнут, что от него здесь не отвернуться, что его здесь выслушают, посочувствуют, поймут, помогут...
Ведь стакан водки, выпитый в дружеской компании, создавал ощущ ение праздника, необычности происходящего, уводил от опостылев- шей обыденности в красочный мир братства, солидарности, взаим- ного понимания и взаимного доверия. Этот стакан водки, выпитый где-нибудь второпях с незнакомыми или полу знакомыми тебе людь- ми, создавал иллюзию человеческого общения, взаимной нужности и взаимной значимости каждого из них для друг друга, избавляя от кошмара одиночества, окружавшего и душившего чуть ли не каждо- го из нас в трудные минуты жизни.

На вечер Андрей собирался долго и тщательно. Ему очень хотелось не упустить этот свой шанс и в полной мере воспользоваться предо- ставившейся наконец-то возможностью для того, чтобы произвести на девушку самое благоприятное впечатление и познакомиться все-таки с ней. Здесь не должно быть место никаким недомолвкам. Толь- ко полная ясность и определенность. Либо-- либо. Либо-- пан, либо пропал. Только бы не опозориться, не опростоволоситься, не сморо- зить какую-нибудь чушь и не испортить все на самом корню.
Костюма у Андрея не было. Да и не любил Андрей запрятывать себя в пиджаки. Всегда возникала какая-то неловкость, будто ходишь в чужой, а не своей одежде. Поэтому он надел свой темно-серый вяза- ный джемпер с белой шелковой рубашкой и такие же серые брюки. Долго пыхтел перед зеркалом, пытаясь пристроить к вороту рубашки галстук, но потом махнул рукой и решил обойтись без него. Так бы- ло попривычней и посвободней.
Вечер проходил сразу в двух залах дома культуры: банкетном, небо- льшом зале, где разместились столы для гостей, и танцевальном, са- мом большом зале ДК с елкой, духовым оркестром, музыкальной аппаратурой и последним шиком местных умельцев-светомузыкой.
В банкетном зале было тесно, шумно, полутемно, и не слишком уютно. Столы были небольшие, на четырех человек и стояли плот- ными рядами, так что приходилось проходить между ними с боль- большой осторожностью. Каждый стол имел свой номер, на столах размещалась только закуска, а выпивку желающие приносили с со- бой сами. С Андреем сидели его коллеги по заводу и волейбольной команде. Помимо того, что они выпили в общежитии, ребята при- принесли с собой еще пару бутылок водки и гордо поставили их на середину стола. Другие гости делали то же самое. Для тех же, кто не запасся спиртным заранее, внизу, на первом этаже работал буфет. Там можно было купить и водку, и вино, и коньяк, и шампанское. В общем, все, что угодно для вечера, для создания настроения...

Ведь праздник пришел. Никуда теперь не денешься..Такова традиция традиция. А как же иначе?! Святая традиция русского народа. Какой же праздник без меры выпитого, без скандалов, без ругани, без мор- мордобоя и крови... Душа такая у нас. Кто же празднует и веселиться на трезвую голову? Никто. Никогда.

И гуляли, и гудели. Редко за каким столом не звенели стаканы. Вод- ка текла рекой. И вот уже глаза у людей начинают лихорадочно блестеть, речь становиться излишне громкой и бессвязной, жесты рук размашисты и непонятны, а походка покачивающейся. Каждый за столом говорит, не обращая внимания на соседей, говорит в пусто ту, говорит горячо, страстно, взахлеб, спешит, стараясь выговорить- ся, излить накопившееся в душе. И какая при этом разница, слушают тебя или нет?! Праздник идет. Праздник в разгаре...

За столом Андрея ребята тоже пьют. По кругу пошла уже вторая бутылка. Андрей же пить наравне со всеми, поостерегся. Он ограничи лся всего лишь пол стаканом водки и постарался хорошенько заку- сить, что бы не опьянеть. Он ждал танцев в соседнем танцевальном зале. От волнения его даже немного лихорадило. Он с великим удо- вольствием влил бы в себя сейчас стакан-другой водки, чтобы хоть немного расслабиться и снять с души сковывающее его и мешающее ему действовать внутреннее напряжение, но понимал, что именно сейчас, сегодня этого как раз и нельзя делать. Испытанное и безотка- зное средство для облегчения контактов с девушками здесь сейчас не годилось. Интуитивно оно казалось ему слишком уж неподходящим для знакомства именно с этой девушкой, слишком примитивным, грязным и грубым для нее.
Он много раз думал, пытаясь понять, разобраться в том, почему же его влечет именно к этой девушке, а к никакой другой. Почему за двадцать с лишним лет своей жизни он ни к одной девушке, ни к од- ной женщине ничего подобного не испытывал. Почему же она, а не другая?! Почему?! Сотый раз он задавал себе этот вопрос и не нахо- дил ответа. Он знал, чувствовал понимал, ощущал каждой клеточкой своего тела, что ему нужна именно она, именно эта девушка. И все. И никакой другой ему больше никогда уже не надо будет. Это была аксиома, это была истина, которая не требовала доказательств, да и не нуждалась ни в каких доказательствах. И никакого другого пони- понимания этой истины ему уже не надо было. Он сам для себя от- вергал уже заранее любое другое понимание. Даже сама мысль о по- явлении какой-то другой девушки вместо этой была для него настол ько чудовищной, настолько нелепой, что он даже не признавал за ней права на существование. Никакой дилеммы, никакой альтернати вы, никакой замены. Или-или. Или она – или никто Сегодня должно все решиться Все...Сегодня Новый Год.. Сегодня – время чудес. А чудеса бывают только прекрасные…
Не суди – и не будешь судимым,
Не кричи – не накличешь врагов.
Счастье – миг, только необъяснимый,
Словно дар от каких-то Богов.

Что кричать, если голос негромкий?
Как судить, если сам не святой?!
Раз уж жизнь подвела к самой кромке,
Ты к любви напросись на постой.

Хмель любви не проходит с годами,
Но приносит нам мир и покой…
Не топчите сердца сапогами –
Жизнь – не только « решительный бой»…
В справедливости этих простых истин Андрею придется убедиться очень и очень скоро. И в то, что любовь – это, действительно, дар , и дар не от кого-то там малопонятного и малозначимого, а именно от самих Богов, и что хмель от нее не прогнать ничем, как бы порой этого и не хотелось, и что любовь – чувство не минутное, не прохо- дящее, а вечное, и что любовь надо холить, надо лелеять, надо бе- речь, и что сапогами по сердцам ходить- это самое страшное на свете преступление, прощения от которого жизнь еще не придумала, да, на верное и не придумает, потому что в противном случае сама жизнь теряет всякий свой смысл и превращается в унылое, убогое и самое примитивное, чисто животное существование…
Где-то часов в одиннадцать, когда хмельной гул в банкетном зале достиг своего апогея, а кое-где уже зазвучали песни и даже крики, ругань, в громкоговорителе раздалось долгожданное:
--- А теперь, дорогие товарищи, начинается самое главное торжест во нашего праздника – танцы! Просим всех присутствующих про- йти в наш танцевальный зал на елку…На встречу с Дедом Моро- зом и Снегурочкой..! Просим..! Просим..!
Двери в соседний зал распахнулись. Грянула музыка. Народ зашеве-лился, загремел стульями. Люди поднялись и двинулись к дверям.
Андрей поднялся вслед за ними. Танцзал сразу как-то и ослеплял, и оглушал, и возбуждал одновременно. В глазах рябило от мелькания огней светомузыки, уши вибрировали от жестких ритмов молодежного ансамбля, а душа замирала, настраиваясь на приятные ожидания. Каждый из присутствующих сейчас в ДК ждал чего-то от этого вечера, чего-то хорошего для себя, то ли чуда, то ли приятной встречи, то ли новых знакомств, то ли новых впечатлений…
А, в общем, танцы, как танцы, ничего особенного, все, как обычно. Уже определившиеся парочки сразу устремились в центр зала. К ним быстро присоединились наиболее нетерпеливые из женской поло-вины, предпочитающие любые формы активного отдыха томитель-ному и бесцельному ожиданию. Стоять, покорно подпирая стенку зала, ожидая, пока тебя соблаговолят выбрать, оценить и пригла-сить, делая вид, что тебе все это безразлично. Не-ет! Никогда-а-а! Уж лучше синица в руках, чем журавль в небе Нет сейчас парня, сойдет на сегодня и подруга. Поду-у-умаешь! Зато весело, зато не одна...
А музыка такая заразительная, такая зажигательная, такая необыч-ная, настоящая молодежная, твист! Одно слово-- твист. Э-э-х, дав-ай! Не очень, правда, ясно как его танцуют , этот твист. Но ничего страшного. Не боги горшки обжигают, отнюдь не боги! Как мажется, так оно и получается. Авось судить здесь некому. И танцуют, кто во что горазд. Душа играет, дуда зовет, а тело, руки, ноги, голова вытворяют не пойми чего. Все вместе и каждый в отдельности. Зато здорово, зато весело!
Меньшая женская и большая мужская часть присутствующих стол-пились у стен зала, окружая танцующих плотной, живой, шевеля-щейся стеной. Андрей медленно двинулся вдоль зала, скользя цеп-ким, внимательным взглядом по лицам стоящих и танцующих. Он искал. И вот сердце его в груди вдруг как-то сразу сжалось, словно бы наткнулось на невидимую преграду, затем отчаянно лихора-дочно застучало, и Андрей скорее почувствовал, чем увидел: «Она!» Да, она стояла с подругами у стены в чем-то бело-голубом, очень яркая, очень нарядная, красивая до невозможности и веселая. Уви-дев Андрея, она насмешлииво прищурила глаза, улыбнулась, закусив зубами нижнюю губу, отчего ее лицо приняло лукаво-загадочное вы-ражение, затем вызывающе дернула подбородком и демонстративно отвернулась.
Андрей решительно направился вперед. Но ,подойдя к ней почти вплотную, когда он уже начал ощущать запах ее духов и можно бы-ло, протянув руку, коснуться кончиками пальцев каштановых завит-тков ее волос около уха, он вдруг неожиданно для себя самого по-вернул в сторону и пригласил на танец какую-то стоящую здесь ряд-ом девушку, даже и не разглядев толком ее лица.
И начался какой-то кошмар, кавардак, какая-то жуткая неле-пость и свистопляска. Андрей ничего не мог понять. Как будто ка-кая-то злая, непонятная сила играла с ним в прятки, дергая его в нужный момент за веревочки, не давая ему возможности совер-шить давно задуманное. Андрей несколько раз подходил к девушке, чтобы пригласить ее на танец, но всякий раз в последний момент сворачивал в сторону и приглашал кого-нибудь из рядом стоящих с ней девушек. Андрей злился на себя, психовал, проклинал себя последними словами, но ничего с собой поделать не мог. Чем силь-нее он хотел подойти к девушке, тем труднее ему было это сделать. Пространство около девушки было для него заколдовано, стало для него неприкосновенным, «табу». Он настолько растерялся от всего случившегося, что уже начал хвататься за спасительную мысль о стакане водки:
-- Водка! Выпить стакан водки и тогда все получится. Пойти в буфет и выпить. Иначе все пойдет крахом, все труды насмарку, все сломается.

Он стоял, прижавшись спиной к стене танцзала и скрестивши руки на груди, стоял мрачнее мрачного, и хмурым взглядом глядел сквозь веселящихся вокруг людей. Был перерыв в танцах. Разговоры, смех, и веселые, жизнерадостные лица вокруг. Праздник был в самом раз-гаре. Скоро двенадцать часов. Скоро Новый Год.
--Андрей, ты чего такой мрачный? – рядом появилс высокий, долговязый, немного нескладный парень. Валька Камаев, или Ка-май, слесарь с их завода, партнер Андрея по волейбольной ко-манде и их бессменный капитан, - Как у тебя дела с твоей пассией? Познакомился?

Вся их волейбольная команда была в курсе сердечных забот Андрея и не без ее активной помощи Андрей с девушкой были на этом Новоглднем вечере.
--Никак, - угрюмо ответил Андрей, - ничего не получается...
--Ты что, серьезно? - удивился тот.
--Куда уж серьезней, - буркнул Андрей и в отчаянии добавил: не могу к ней подойти, чтобы познакомиться, пригласить на танец. Никак не могу, хоть тресни...
--Это бывает, Андрюш, - посочувствовал Камай, - и не только у тебя. Но ты не расстраивайся, не раскисай! Положись на меня. Я это дело сейчас мигом сорганизую...
-- И каким же это образом, - насторожившись, хмуро спросил Анд-рей, - Что ты собираешься предпринимать?
-- Не беспокойся, Андрей, все будет в ажуре, - «Камай» похлопал своей большой ладонью Андрея по плечу, - Знаешь присказку, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе..?
-- А-а, иди ты, - отмахнулся Андрей, - все тебе шуточки...
-- Андрей, я не шучу. Я - всерьез. И не беспокойся. Все будет нор-мально, без хамства. Но, имей в виду, бутылка шампанского за то- тобой, - он еще раз хлопнул Андрея ладонью, но уже по спине и ис-чез в толпе.
Вскоре затемненное пространство танцзала прорезал металичес-кий голос репродуктора:
-- Внимание! Прошу минуточку внимания! Дамский танец. Танго. Арабское. Дамы приглашают кавалеров. Кавалеров просим не упря- иться, а дам, просим проявить инициативу...
-- Вот как раз этого мне сейчас не хватает, - подумал в сердцах Андрей и тут же решил махнуть на все рукой и отправиться за под-держкой в буфет. По-другому, видать, сегодня не получится. Невезу-уха у него сегодня...

И здесь он увидел ее. Она шла одна через весь зал в его сторону. Шла серьезная, задумчивая, решительная, однако в глубине глаз яв-ственно виднелись сверкающие искорки. Она остановилась перед Андреем, слегка присела, как бы делая реверанс, и, наклонив го-лову, сказала:
-- Разрешите пригласить вас?

Андрей от неожиданности растерялся. Он побледнел, как полотно, в горле мгновенно все пересохло, язык онемел. Он хотел было что-то произнести, чтобы достойно выйти из этого положения, что-то такое, вежливо-элегантное, вроде: «Благодарю Вас!» или «Вы очень любезны!», или «Я так признателен Вам!», но смог лишь про-мычать что-то нечленораздельное. Она недоуменно вскинула брови. Лицо ее было невозмутимо спокойное, лишь в глубине глаз прыга-гали веселые чертики:
-- Вы не хотите со мной танцевать? Мне надо было привести сю-да свою подругу, да?

Андрея сразу же бросило в жар и он судорожно, хрипло выдох-нул:
--Что Вы?! Что Вы?! Как можно!!

И он скорее схватил ее за руку, словно боясь, что она вот сейчас рассердится, повернется и уйдет. Наверное, он второпях не рас-считал свои силы и слишком сжал свои пальцы, потому что ее лицо слегка сморщилось, как от боли. Андрей испуганно отпустил ее руку:
--Ой , простите! Вам больно, да?! Какой же я дурак!!! О, господи, не уходите!!!

В его голосе зазвучало такое отчаяние, такая мольба, что она улыб-нулась:
-- Да ничего, Андрюша, все нормально...
Андрей остолбенел:
-- Вы знаете, как меня зовут?!
Она развела руками:
-- Как видите, знаю... Он заулыбался:
--А я тоже знаю, как вас зовут...

Они взялись з а руки и пошли танцевать. Звучало танго. Танец влюб-ленных. Они танцевали и смотрели друг на друга. И ничего не го-ворили. Им и не надо была ничего говорить. Они понимали друг друга и так, без слов. Они танцевали и смотрели друг на друга. И не было на свете людей счастливее их.

Колесо судьбы повернулось на заданный угол и они встретились. А встретившись, полюбили друг друга. Полюбили так, как любят первый и последний раз в жизни, сильно, нежно, трепетно безог-лядно совершенно не думая о тем, что их ждет впереди, как теперь с ложится их жизнь. Две крошечные песчинки человеческого океана, родившиеся и выросшие Бог знает за сколько километров друг о т друга, не знавшие до не давнего времени ничего друг о друге и даже не подозревавшие о взаимном существовании. А, мо-жет, все-таки знали, догадывались? Подсознательно, интуитивно или как еще там... мистически, что ли? Какая же сила, чья непо-нятная воля потянули их друг к другу через тысячи и тысячи кило-метров земного пространства? Кому это было нужно? Для чего? В чьих же руках находится наше будущее, наша судьба? В наших соб-ственных? Или в руках Всевышнего?

Через много лет Андрей, раздумывая о перипетиях своей несклад-ной, нелепой жизни, напишет такие строки:
Между мною и тобою дней наперечет, Кто же ведает судьбою, ангел или черт? Иль колдуют сразу оба, только невпопад, От того любовь до гроба - это просто ад...

Говорят, что в стихах выражаются отголоски нашей генной памя-ти. Так ли это? Кто знает? Да и надо ли нам все знать? Может, вся прелесть жизни и заключается - то именно в незнании того, что с на-ми случится в ближайшее время или в далеком будущем. Ведь имен-но это незнание дает нам силы в борьбе с жизненными невзгодами, рождает наши на- дежды на лучшую долю и на будущее счастье. И мы живем, пока живут наши надежды. А надежды, как известно, умирают последними.

Естественно, что ни о чем таком они и не думали, да и не могли думать И правильно делали, что не думали. У них были другие, более важные заботы. Они наслаждались взаимным присутствием, возмож-ностью взаимного общения. Они были счастливы от сознания того, что наконец-то оказались вместе, от сознания того, что они рядом, что могут смотреть друг на друга, разговаривать, прикасаться друг к другу. Большего им сейчас для счастья и не надо было ничего.

Андрей не отходил от Зины до конца «огонька». Новый год он встретил уже за ее столом. А затем танцевал и веселился только с ней. А потом они ушли. Им захотелось побыть одним. Они оделись и вышли на улицу. Было удивительно тихо, слегка морозило, снег под ногами вкусно «похрустывал», на небе сверкали невероятно боль-шие и яркие звезды. Они даже не сверкали, они лились сверху не-скончаемым потоком острых и ломких лучей белого, обжигающего холодом небесного огня. И невольно казалось, что весь ночной морозный возду х земли заполнен их микроскопическими ледяными частицами , которые, падая вниз, ударяются друг о друга и тонень-ко, тоненько звенят, словно поют хором какой-то сказочно прекрас-ный хорал или чуть слышно разговаривают друг с другом о чем-то своем, сокровенно-неземном.

Они медленно шли по самой середине улицы. Поселок «машзаво-да» уже спал и им никто не мешал. Лишь кое-где одиноко и сиротливо светились окна домов. Они вышли из поселка и направи-лись по дороге к железнодорожной станции, недалеко от которой жила Зина. Андрей был в ударе. Он непрерывно острил шутил, дурачился, читал стихи и Зина смеялась. А потом они стояли на крыльце ее дома, тесно прижавшись друг к другу, замерзшие до невозможности, с ледяными носами и щеками, и Андрей все пытал-ся согреть ее лицо своим дыханием. А Зина жалобно просила его:
-- Андрюша, милый, хватит, а? Я совсем замерзла. Я больше не мо-гу ни капелечки. Андрей кивал ей головой и шептал окоченевшими губами:
-- Хорошо, Зина, я сейчас. Я иду. Все. Уже иду...

И все оставалось по старому. И неизвестно, сколько бы так еще про-дол жалось, сколько бы ещ е они смогли выдержать, полуживые, по-лузамерзшие и совсем уже окоченевшие, если бы в пристройке до-ма вдруг не зажегся свет и чей-то сердитый женский голос произнес через дверь:
-- Зина, что ты там мерзнешь? Не пора ли домой?
Зина испуганно отпрянула от Андрея:
--Все, Андрюша, все. До завтра. До свидания...То есть, до вечера...
Встретимся в семь у переезда. Пока, Андрюша, пока...
Она коснулась губами щеки Андрея и исчезла за дверью...

ГЛАВА 5

Так началась их любовь. Ничего особенного, ничего сверхъестест-венного на первый взгляд. Обычные отношения двух молодых людей, только вступающих на путь чувственного познания самих се-бя и окружающего их мира и делающих навстречу друг другу свои первые, пока еще робкие шаги. Странно, конечно, но Андрей не ис-пытывал к своей Зине ни пылкой страсти, ни всепоглощающей мощи физического влечения. У него не появлялось даже намека на жела-ние начать с ней интимные отношения, стать ее первым мужчиной. Никаких грешных, никаких грязных мыслей, ничего низменного, обыкновенного, примитивного, унижающего ее человеческое и женское достоинство, лишь глубочайшая, трепетная нежность в сочетании с возвышенным, чуть ли не святым благоговением.
«Да святиться имя твое..!» - молитва всех влюбленных мира. Для Андрея она оказалась не литературной фразой, не «банальщиной», не фантазией, а настоящей реальностью. Он готов был часами смот-реть на ее лицо, лишь изредка прикасаясь губами к ее губам, щекам, глазам, даже не целуя, нет, всего лишь прикасаясь...
- -Что ты так смотришь на меня, Андрюша? – шептала она, прикры-вая ладонью его глаза.
-- Не знаю, - отвечал он, пожимая плечами, -- Мне хочется на тебя смотреть... Ты не представляешь, какая ты красивая.,--Он наклонял-ся к ней, тихонько, бережно и ласково целовал ее гуы и тоже шеп-тал, - Я люблю тебя... Слышишь, люблю... Я не понимаю, как я жил до сих пор без тебя... Не понимаю... Не представляю... Я люб-лю тебя... Я люблю тебя...
-
Андрей внешне сильно изменился. Он словно бы засветился из-нутри ровным, теплым светом, делающим его лицо удивительно возвышенным и одухотворенным. Как у поэтов в периоды их твор-ческого подъема или озарения Да он и стал поэтом. Начал вновь пи-сать стихи. Писал много, заполняя листы тетради неровными, то-ропливыми строчками. Правда, стихи почему-то получались груст-ными и мало было среди записанного им в тот период стихов о любви. Писал о чем угодно, но только не о любви, которая букваль-но переполняла все его существо.

Странно всё-таки устроен человек. О самом главном для себя, о са-мом наболевшем в данный момент он будет думать и замышлять лишь потом, когда эти события уйдут в прошлое, в небытие. Если не забудутся конечно. Но это у кого как, у кого как..«Лицом к лицу ли-ца не увидать» Как верно и точно говорят порой поэты. Только мы не всегда замечаем этой их правоты. Жизнь своей будничностью и своими повседневными заботами приземляет нас, надевая на глаза и уши плотные, звуко- и све тонепроницаемые шоры. Мы становимся глухи и слепы ко всему, что не имеет для нас сегодняшней, практи-ческой пользы. Нужны мощные толчки и сильнейшие жизненные потрясения, чтобы мы прозрели и ста ли восприимчивы и к чужому горю, и к красоте окружающего мира .И тогда обычные, ничего вро-де бы незначащие строки в самых обычных, давно знакомых стихах вдруг неожиданно для нас зазвучат с невидан- ной до того силой, вновь обретают смысл и становятся вдруг настоящим откровением.
В ту памятную Новогоднюю ночь их знакомства, Андрей, придя до-мой написал такие стихи:

В дыхании зимней ночи
Я слышу шепот звезд
Звук тонкий и непрочный,
Как звон застывших слез.
Звезда скатилась с неба,
Слезой с потухших глаз...
Кому из нас не «ведан»
Судьбы зловещий глас?!
И с горстью льдистых капель,
Твоих застывших слез,
Веду себя на паперть
Под шепот белых звезд.

Стихи написались быстро, сразу, одним махом, как будто Андрей знал их уже давно, и они лишь прятались до пори где-то в закоулках его памяти. Записав родившиеся строки, он прочитал их раз, дру-гой, третий и в недоумении пожал плечами. Настолько они не соот-ветствовали его тогдашнему душевному состоянию. Андрей не стал задумываться над случившемся. Он просто-напросто махнул на стихи рукой в буквальном смысле этого слова и тут же забыл о них, как забывают о чем-то случайном, не стоящем внимания мало-значимом и малосущественном для себя. Но он ошибся. Стихи не забылись и не могли забыться Настолько они оказались пророчес-кими для их любви, что Андрей никогда впоследствии не мог спо-койно дочитать их до конца .Становилось страшно. Становилось не по себе.

Вспомнились эти стихи, всплыли в памяти через несколько лет, ко-гда весь мир вокруг Андрея, казалось вздыбился и рухнул разом, по-гребав его самого под своими обломками. И никакой надежды на лучшую долю у него уже не осталось. На душе было черним черно и жил он тогда лишь по инерции, если то его существование можно было назвать жизнью. И вот тогда, рано утром, когда он, проснув-шись, лежал недвижно без всякой мысли в усталой голове, в его сознании возникли вдруг эти строки. Андрей произнес их сначала про себя, затем шепотом вслух, не веря самому себе. Его поразило до оторопи, до ужаса, насколько точно в этих стихах было пред-сказано, предопределено будущее их отношений с Зиной, будущее их любви, их несостоявшегося счастья. «И с горстью льдистых ка-пель, твоих застывших слез, веду себя на паперть под шёпот белых звезд...» Так оно впоследствии и оказалось. Точнее и не скажешь.

Действительно , ничего кроме слез и горького сожаления о беско-не ных ошибках и потерянных по глупости возможностях их лю-бовь ни- кому из них не принесла. И если бы он хоть чуточку ве-рил в бога, то может быть паперть церковная, как символ покаяния, и могла бы его спасти. Но в бога он никогда не верил. Он был убже-денным атеистом. И ничто не могло его спасти. Ни что. Это было его судьбой, это было ее судьбой, это было их общей судьбой.

Но они сейчас ничего не ведали о своем будущем. Они даже не за-думывались о нем. Они ловили мгновения своего счастья и ста-рались продлить их, эти мгновения, продлить своими встречами.
Встречались они часто. Почти каждый свободный вечер, выпадав-ший на их долю, они старались провести вместе. Правда, жизнь их не слишком баловала и таких вечеров представляла не так уж и мно-го. Зина работала на заводе в две смены , поэтому одна неделя у них получалась свободной друг от друга. И всю эту неделю Андрей ходил сам не свой. Вынужденный перерыв лишь только усиливал его тягу к Зине. Порой он просто не выдерживал и поздно вече-ром, ближе к ночи выходил к ее дому.

Там, спрятавшись за забором, он ждал приезда последнего, ночного автобуса, на котором она возвращалась со смены. Подойти к ней, в такой поздний час, он не решался. Было неудобно. Да и устала она, наверное. Поэтому Андрей издали наблюдал за тем, как она выходит из автобуса идет через переезд, подходит к крыльцу родного дома, останавливает- ся, достает ключ, быстро оглядывается назад, всмат-риваясь в темноту ночи, затем открывает дверь и исчезает.
После этого Андрей обычно ждал, когда загорится свет в окне у них на кухне, закуривал и долго стоял, глядя на окно, швыряя окурки на землю прямо под ноги. И уходил только лишь тогда, когда окно те-мнело, когда Зина ложилась спать. Уходил довольный, удовлетво-ренный, с чувством исполненного долга и почти счастливый.

Но однажды, когда он так стоял, прислонясь к забору и курил, за-думчиво глядя в ее окно, он вдруг услышал, как наружная дверь до-ма отворилась и знакомый до дрожи в сердце голос произнес:
-- Андрюша, это ты..?
-- Я,- вздрогнул от неожиданности Андрей и направился к ней. Они обнялись. Поцеловались.
-- Глупый Андрюшка, - прошептала она, - Какой же ты у меня глу-пый еще... Ты давно здесь?
-- Угу, - кивнул головой Андрей, - Давно...
-- Тебе что, трудно было меня окликнуть, - укорила его Зина, - Я же давно уже чувствую, что ты где-то здесь. Меня ведь не обманешь Мне сердце подсказывает. И не пойму, чего ты молчишь, чего дожи-жидаешься..?
Она крепко обняла Андрея, прижалась к нему всем своим телом и прошептала:
-- Я люблю тебя, Андрюша. Милый ты мой. Единственный. Я так по тебе скучаю. Когда не вижу тебя. И думаю каждый раз, когда с автобуса домой иду, господи, хоть бы пришел, встретил бы после работы, догадался бы... А он стоит тут, рядом, за забором... и не подходит...не догадывается... Эх, ты-ы... Горе мое, недогадливое...

Они оба счастливо засмеялись. Им было хорошо. Они снова были рядом, снова были вместе. И эта их выходная неделя, былое вынужден- ое препятствие для их встреч, исчезла, испарилась, улетучилась без следа и не будет больше им мешать, не будет им препятствовать...

Они были чудной парой. Из тех мужчин и женщин, что самой природой или судьбой создается лишь только друг для друга. Как две поло- винки одного целого, некогда разделенные и потерявшиеся, а теперь вот нашедшие друг друга и наконец-то соединившиеся вновь. А соеди- нившись, неожиданно для себя и других вдруг зажглись, засияли и за- сверкали всеми цветами и оттенками радуги на удивление, радость или зависть другим людям.
Каждый из них в отдельности казался самым обыкновенным, ничем особенно не примечательным человеком, вместе они сразу станови- становились какими-то другими, особенными, непохожими ни на кого, очень заметными и резко выделяющимися из общей массы людей. Да их и нельзя было не заметить! Ведь у влюбленных особенные лица. Их выдает отрешенность затуманенных счастливой дымкой глаз: мягкая застенчивость нескрываемой, радостной улыбки: общее выражение благости, умиротворенности, покоя и горделивой уверенности в себе. Да, счастью не нужно многообразие форм. Достаточно и одной единственной - взаимной любви дорогого для тебя человека

Как это мало вроде бы для человека и, в то же время, как же это много для одного человека. Как тяжело, как трудна и как необходимо...
Ведь любить - это не только брать, полной чашей черпая удовольствие от общения с любимым человеком; любить - это, прежде всего, отда- вать себя другому, капля за каплей, полностью, целиком, безвозмездно и безвозвратно растворяя себя в любимом человеке, подчиняя собствен ные желания и интересы его желаниям и его интересам. Любить--это, прежде всего, жертвовать собой ради счастья и благополучия другого, брать на себя ответственность за счастье и благополучие другого, по- поверившего в тебя и доверившегося тебе человека.

К сожалению, понимание такой простой истины приходит к нам часто слишком уж поздно, и познаем мм ее слишком уж дорогой ценой, ког- да ни изменить ничего, ни исправить ничего мы уже не в состоянии .

Но это все будет потом, когда-то, в туманном будущем. А пока же не- бо безоблачно, жизнь прекрасна, в ней открылся иной смысл, появи- лось иное содержание и надо следить жить, пока жизнь доставляет ра- дость и приносит удовольствие. И Андрей жил, ни о чем особенно не задумываясь, довольствуясь тем, что уже имел, что есть под рукой. Утром работа, вечером два раза в неделю и в вос-кресении днем – волейбол с небольшой выпивкой в кругу друзей. Все остальное свободное время, все вечера и ночи Зина, Зина, Зина...

К такой жизни Андрей быстро привык, такая жизнь его вполне устраи- вала, никаких неожиданностей или случайностей он в своем будущем пока не ждал и не предвидел. Неожиданности начались летом. В июне Зина попросила его уменьшить их встречи. Близилась ее летняя экзаменационная сессия, а хвостов поднакопилось пре-достаточно, надо было срочно принимать меры, поднажимать и садиться за учебники. Скрипя сердцем, Андрей вынужден был согласиться на такой шаг.

А через месяц Андрей вообще остался един. Зина уехала в университет на летнюю экзаменационную сессию, на целых сорок дней. С ума мож можно было сойти! Андрей сразу же ощутил в душе такую гнетущую пустоту, что затосковал, захандрил и... запил. И дальше началось то, чему Андрей никак не мог дать вразумительного объяснения. Мотивы собственного поведения на данный момент так и остались для него самого загадкой. Потому что как раз именно этого ему было совершенно не нужно. Это было противоестественно для него, противоречило все- му его существу.

А произошло, случилось то элементарное, что наверное и должно бы- ло когда-нибудь случиться с Андреем, как случается с большинством мужчин, рано или поздно. И лучше, конечно, рано, чем потом, когда уже поздно. Андрей загулял, загудел и покатился вниз по наклонной плоскости. Он очутился в кругу молодых девиц соответствующего поведения, а затем его прочно заарканила одна из них, наиболее хват- кая. Она даже на волейбол с Андреем ходила, не отпускала его от себя и там. Андрей раз не ночевал дома, два и ... пошло, поехало.

Недели через три, в понедельник, после его очередного «закидона» с этой девицей, на работе к нему подошла группа ребят из заводской волейбольной команды во главе со своим капитаном, Валькой «Камаем». «Камай» сгреб своей мощной ладонью ворот его рубашки:
-- Слушай, Андрей, брось дурить, предупреждаем в первый и последний раз. Мы смотрели, смотрели на твои выкрутасы, но больше терпеть не будем. Хватит! Побаловался и будя! Достаточно! Хоро-шего по маленьку! Ты, дурья твоя башка, кого на кого проме-нять хочешь, а? Тебе девчонка досталась, дурище ты чертово, какой не бы-вает! Одна на тысячу! А ты?! Кре-етин! И-ди-и-о-ти-на безмозглая! Сопляк булавочный!

Он отпустил ворот рубашки Андрея и тут же, не размахиваясь, корот- ко ударил его кулаком в подбородок. Ударил сильно. У Андрея дернулась голова, на мгновение все поплыло перед глазами. Он качнулся, но устоял на ногах. Камай смачно выругался и сплюнул на пол.
--Крепок, скотина, ничего не скажешь... Так вот, наше тебе усло-вие: иди к начальнику цеха и пиши заявление на отгулы с отработ- кой. Пару дней тебе хватит. Да еще входные. Так что сойдет, я думаю. А долги потом отработаешь. Так вот, пиши заявление и сразу ночью в среду езжай в Воронеж. Четверг, пятница, суббота. Три дня, думаю, тебе хватит, чтобы исправить то, что ты тут в пьяном угаре наворочал. Езжай и проси у нее прощения. Ты, думаешь, ей уже не сообщили о твоих проделках? Чего, чего, а доброхотов у нас всегда хватает...

У Андрея ком встал в горле, а на глазах навернулись слезы. Он судо- рожно сглотнул и только смог проговорить почему-то заикаясь:
--Ре-бя-та-а... Ре-бя-та-а... Какие вы... Ох, ре-бя- та-а...

Васька Волков или «Волчек», плотный, широкоплечий, чуть сгорбленный токарь с механического цеха, их постоянный разводящий в команде, похлопал Андрея по плечу:
--Ничего, Андрюха, прорвемся! Чего в жизни не бывает. Три к носу и все пройдет... Ты - езжай. Это сейчас главное для тебя. Начцеха в курсе дела. Он не возражает.

В четверг рано утрам Андрей был уже в Воронеже. Он сошел с по-езда, не спеша направился на вокзал. Спешить ему было некуда. Было еще слишком рано, а умыться и привести себя в порядок он успел еще в по- езде. Единственное, что ему надо было сделать в первую очередь, так это позавтракать. Он зашел в здание вокзала, прошел один зал, другой, спустился вниз. Там он нашел буфет и встал в очередь. Народу, как всегда на вокзале, было много и самого разношерстного А в какой очереди бывает мало народа?
Таких очередей в своей жизни Андрей что-то не припомнил. Хотя было ему всего лишь два десятка лет.

А ведь ему было, что вспомнить! Было! Вся его сознательная жизнь- жизнь обыкновенного Советского человека, родившегося и выросшего в этой стране, победившего Социализма, была органично связана с бес численными и бесконечными очередями. Очередь являлась составной и неотъемлемой частью государственной системы потребления Господи,, за чем только и где только не стоял Андрей за свою короткую жи- знь жизнь! Ведь она, если разобраться, эта жизнь и есть его стояние в бесконечных наших очередях. В очередях мы общаемся, знакомимся, влюбляемся, ругаемся, иногда и деремся. В очередях, как нигде, чувст- вуется общность наших интересов, физически ощущается локоть, рука, плечо соседа. Мы, Советские люди с детства начинаем познавать нашу родную действительность с очередей.

Сначала обычных, повседневных, обыденных очередей за хлебом, за молоком, солью, сахаром, мукой и макаронными изделиями. Затем сю- да добавляются очереди за излишествами в виде мяса, колбасы, сала, масла, рыбы, за сладостями, сначала за простенькими, такими как пряники, печенье, халва со стойким вкусом подсолнеч-ного масла, слипщи еся подушечки конфет с цветным горошком, затем пошло что-нибудь несолидное, карамельки в бумажных обертках с расплывшимся рисун- рисунком, рассыпные шоколадные конфеты в обертках и отдельные шоколадки; ну, и уж потом, потом подошло время роскоши – шоколадные конфетные наборы в коробках, торты, пирожные и т.д. и т.п. Впро чем, этот список можно продолжить до бесконечности с разными вари- ациями в ту или иную сторону.

А потом, когда Андрей окончательно вступит во взрослую жизнь, он увидит, что диапазон очередей все растет и увеличивается. Здесь очере ди и на промтовары, включая необходимейшую одежду и обувь, на ме- бель, на холодильник, на телевизор, на пылесос, на ковры, на квартиру на машину, на дачу, очереди за здоровьем к хорошим или нужным врачам, за путевками в санаторий или на курорты, и ещё за многим и многим другим... В очередь, в очередь, в очередь. В порядке живой очереди. Ветераны, участники, лауреаты, орденоносцы, передовики и т. п.—вне очереди, в отдельную очередь, в спец-очередь, в льготную очередь . А для того, чтобы встать в очередь, чтобы тебя официально включили в очередь, нужны справки. Одна, другая, ... пятая, десятая. Чем важнее очередь, тем больше необходимо справок. А за справками снова становись в очередь. И так всю жизнь, до последнего своего дня, очереди, очереди, очереди, очереди...

Но сейчас, в настоящий момент Андрей стоит в очереди в вокзальный буфет. Стоит для того, чтобы покушать хоть что-нибудь, чтобы заморить червячка до лучших времен и избавиться от неприятного урчания в пустом желудке. Андрей, простояв с полчаса в очереди, ваял два стакана кофе с молоком, два бутерброда с каковской колбасой, и один песочник. Ничего другого, более существенного в буфете не было. Но Андрей был доволен и этим. К еде он относился с философским спо- койствием и привередливостью не отличался. Ел всегда лишь то, что было И сейчас с удовольствие, не торопясь он съел все без остатка, дос тал носовой платок, тщательно вытер губы, пальцы и вышел не улицу.
Здесь он закурил и осмотрелся.

Громадная привокзальная площадь была заполнена легковыми машинами и автобусами. Впереди за площадью, параллельно зданию вокзала проходил трамвайный путь, а за ним начиналась широкая, прямая улица, уходящая куда-то вдаль. Андрей направился туда. Надо было осмотреться немного в незнакомом городе и найти здание Университета. А потом будет все уже значительно проще. Во всяком случае, должно быть проще. И Андрею очень хотелось в это поверить. Ведь, что там ни говори, а перед Зиной он чувствовал себя очень и очень виноватым. И он сильно нервничал перед встречей с ней.

К университету Андрей подошел в девятом часу утра. Найти заочное отделение биологического факультета, узнать расписание занятий Зининой группы и найти нужную аудиторию было не так сложно. Сложнее было зайти туда, в эту аудиторию и увидеть Зину. Здесь мужество и решимость покинули Андрея и он решил подождать до перерыва.
Андрей стоял в коридоре одного из корпусов Университета напротив аудитории, где согласно расписаний занятий должна была находиться его Зина. Он стоял, опершись спиной о подоконник громадного створчатого окна, выходившего во двор, и уныло размышлял о превратностях собственной судьбы. Он действительно не понимал причины всего случившегося с ним в последнее время. Какое-то умопомрачение, иначе и не назовешь. Ведь бабником он никогда не был.

Зачем же тогда он это сделал? Почему? Что его заставило и что за всем этим может скрываться? Тайные пороки его натуры, о наличии которых он в себе даже и не подозревал до сих пор? Но ведь он любит Зину, он же себя знает. Зачем ему себя-то обманывать? Он любит Зину и никто другой ему вместо Зины не нужен сейчас и не будет нужен в последствии. На других женщин он практически и не смотрит, ему не хочется на них смотреть. Это же факт, от которого никуда не денешься. Даже если бы и захотел, все равно ничего не получится. Его Зина заслоняет всех остальных женщин для него...
Тогда зачем он все это понавытворял?! Зачем?! Зачем?! Мн-да-а.. Идиот из идиотов, иначе и не скажешь...

Раздался звонок. Погруженный в свои мысли Андрей от неожиданности даже вздрогнул. Дверь аудитории распахнулась. В коридор хлынула галдящая толпа студентов. В основном это были девушки, вчерашние школьницы. С группой девчат вышла и Зина. Лицо ее выглядело похудевшим, осунувшимся и очень бледным. Под глазами темные круги. Сердце Андрея болезненно сжалось. И тут Зина вдруг неожиданно остановилась, лицо ее напряглось и она резко повернула голову в сторону, где стоял Андрей. Их взгляды встретились. Рука Зины непроизвольно дернулась вверх и она прикрыла ладонью рот. Андрей подбежал к ней, обнял, не обращая внимание на присутствующих, поцеловал в губы. Она глянула на Андрея снизу вверх мокрыми, блестящими от слез глазами, в которых плескались, перемешавшись одновременно и радость, и боль, и обида, и горечь, и надежда, и бог знает что еще сразу вместе и порознь, и тихо, обними лишь губами, словно не веря самой себе, произнесла:

--Андрюшка приехал... Господи, приехал ко мне... Андрюша, милый. Волна теплой, мягкой нежности поднялась в груди Андрея, заполнила его сознание и он торопливо, словно боясь, что он не успеет и что его могут прервать, проговорил:
--Зина, я не могу без тебя... Слышишь, не могу... Ты мне нужна. Я не хочу, чтобы мы расставались, никогда, слышишь? - и вдруг нео-жиданно для себя, как-то по детски жалобно, умоляюще добавил, - Выходи за меня замуж, а, Зина?

Она слегка отстранилась от Андрея, высвободила руки, вытерла сжа- тыми кулачками слезы на глазах и улыбнулась ему ласково, понимаю-ще и чуточку снисходительно:
--Эх, Андрюша, Андрюша, какой же ты у меня еще глупенький. Ну, совсем еще малышок. Хоть и большой уже. Во-он какой вымахал...
-- Почему малышок? - растерянно спросил Андрей. Его поразило неожиданное совпадение. Опять «малыш». В Якутии «малыш» и здесь вот то же самое. И от кого? От девчонки, по существу же...
Потому, - шепнула Зина, прикрыв его губы своей ладонью, - Выйду я за тебя замуж, а дальше что? Я за дверь, в магазин или еще куда по хозяйству, а ты – налево… к другой? Так?
--Зи-и-на.., - только и нашелся, что сказать в ответ пристыжен- ный Андрей. Он готов был провалиться сквозь землю, так ему было стыдно. Действительно, она знала все. Действительно, доброхоты постарались основательно, - Прости, а? Ну, пожалуйста, я тебя очень прошу, Зин..?

Зина поднялась на цыпочки, ваяла его голову своими крошечными, теп лыми ладонями, пригнула к себе, поцеловала в губы и очень тихо, поч- ти неслышно, прошептала:
-- Спасибо, Андрюша, что приехал. Ты не понимаешь, как это важно для меня. Особенно сейчас. И я тебя простила. Я ничего не хо- чу больше знать о твоих, - она помолчала, как бы подбирая слово для определения поступка Андрея, и закончила, - похожде-ниях. Я хочу думать, что все это случайность. Правда, «малышок»?-- Затем она реши- тельно отстранилась от него, ваяла его под руку и внушительно ска- зала:
--Пошли...
--Куда, - удивился Андрей. Он был как в трансе. Он ничего не понимал. Такой свою Зину он никогда не видел. Он и не предполагал, что она может быть такой.
--Андрюша, милый, - умоляюще проговорила она, - я ведь на занятиях Мне нельзя просто так взять и уйти. Пойми, пожалуйста. Сейчас я отведу тебя в читальный зал библиотеки. Ты посидишь пока там, отдохнешь почитаешь. У меня в десять кончается эта пара. А на следующей паре я отпрошусь. У меня хорошие отношения с пре-подавателем. И у нас с тобой будет целых два часа свободных. До двенадцати. А там у нас большой перерыв, обед и снова занятия. Лабораторные по химии. Целых две пары. Аж до четырех. С них я уйти не смогу. Никак не смогу. Понятно, Андрюша?

Андрей кивнул головой. Чего уж здесь было не понимать. Его приезд, конечно, не лишком кстати. Но он правильно сделал, что приехал. Спасибо, все-таки, ребятам. Молодцы они у него:
--Пнимаю, Зина, конечно же понимав. Ты не беспокойся, иди Я найду библиотеку. Ты делай так, как считаешь нужным. Я не хочу, чтобы ты из-за меня завалила сессию...
Прозвенел звонок. Перерыв закончился. Зина остановилась:
--Хорошо, Андрюша. Договорились. Иди один и жди меня. Сейчас иди прямо до центральной лестницы. Там спустишься на второй этаж и спросишь библиотеку. И жди меня там. Не уходи...

Читальный зал Андрей нашел быстро. Там он набрал журналов и сел у окна так, чтобы хорошо была видна входная дверь. Хотел было почи- тать что-нибудь, открыл журнал «Смена», полистал его, но не чита- лось. Трудно было сосредоточиться, приходилось сильно напрягаться. В голове был полнейший сумбур. Ни мысли свои, ни чувства он никак но мог привести хоть в какой-то порядок, чтобы самому в них попыта- ться разобраться.
Поведение Зины, его Зины, которую, как он считал, знал чуть ли не вдоль и поперек, как самого себя, удивило и поразило его до невозможности. Она совершенно неожиданно открылась ему с какой-то новой и очень даже неожиданной стороны. Она вдруг оказалась совершенно мудрее и совершенно сильнее его самого. Андрей всегда относился к ней чуточку покровительственно и как бы свысока, как более старший, более сильный и более опытный к более младшему, более слабому, бо- лее беспомощному и более уязвимому. А оказалось все наоборот. Ведь только сильный и мудрый может позволить себе простить.

Значит, Зина - не наивненький несмышленыш, снизу вверх смотревшая на Андрея восторженными глазами, как на свой идеал, на свое божество. Отнюдь нет. Она - мудрая, всезнающая и все понимающая женщи- на. Андрей в сравнении с ней - жалкий, сопливый мальчишка, возомнивший о себе бог весть что, а теперь вот получивший щелчок по носу.
Воистину, не мужчина, а женщина правит миром. Ибо она выбирает и всегда, во всем делает так, как считает нужным сделать. Женщина только позволяет выбранному ей мужчине остановиться около себя и сделать шаг к себе. Женщина управляет и направляет движениями мужчины в его жизни А он, мужчина, никогда не замечает, что идет не сам, что его ведут, как на веревочке, и что веревочка эта находится в руках женщины. И очень хорошо, если эта женщина любит мужчину и желает ему счастья, тогда их путь имеет смысл и пройдет в нужном направлении.

А ведь Зина любит Андрея. И Андрей любит ее, свою Зину. Это и есть главное в жизни. А все остальное - от лукавого, пустое, никчемное, ни- кому не нужное мудрствование, поиски черного кота в тёмной комнате, когда его там нет. Поэтому не стоит ничего усложнять. Надо просто довериться естественному ходу событий. Пусть оно будет так, как будет, в этом и должен заключаться весь смысл его жизни, как настоящей, так, вероятно, и будущей...

Зина почти влетела в читальный зал, сияющая, раскрасневшаяся, краси вая до того, что Андрей чуть было не задохнулся от радости и ощущения невероятного счастья, нахлынувшего на него. Женщины, женщины, что же Вы делаете с нами, мужчинами! Он поднял руку и помахал ей, показывая где он находится. Зина подошла к нему и села рядом на стул:
--Ну, как ты здесь?
--Я? Нормально. А ты?
--У меня тоже все нормально. Два часа я свободна.Слушай, Ан-дрюша, - она положила свою ладонь на руку Андрея и умоля юще глянула ему в лицо: -Ты только пойми меня, пожалуйста, правильно и не обижайся. Я очень рада тебя сегодня видеть. Очень. Поверь. Твой приезд для меня-- это самая большая радость, какая только возможна сейчас для меня. Но,--она судорожно втянула в себя воздух и облизала внезапно пересохшие от волнения губы, - ты только не обижайся на меня, Андрюша, милый, я тебя очень прошу. Поверь, пожалуйста, я тебя люблю очень, очень и мне невыносимо трудно с тобой сейчас расставаться. Но... тебе надо сегодня же уехать назад в Лебедянь. У меня совершенно нет на тебя времени. Я и так, как белка в колесе верчусь. Андрюша, родненький мой, давай сейчас поедем на вокзал, купим тебе билет на автобус до Липецка на ближайший рейс Я тебя там провожу и успокоюсь..
.
Пока она все это говорила, а говорила напряженно, сбивчиво, не слишском ясно, очень волнуясь и переживая за то, что Андрей может ее не так понять, Андрей смотрел на нее и любовался ею. Боже, как она была хороша! Андрей смотрел, как вижутся ее губы, причем верхняя, более полная, слегка нависала над нижней, придавая ее лицу такое наивно-милое и очаровательное выражение, что дух захватывало у Андрея; смотрел, как в такт словам забавно колышется кончик ее носа, как она морщит в озабоченности брови и на лбу при этом появляются две продольные складки-морщинки, как она розовым кончиком языка попостоянно облизывает свою верхнюю губу, как она наклоняет голову слегка набок и немного вперед, как она, не замечая того, умоляюще складывает руки на груди, нервно перебирая пальцы, как пытается жестикулировать при воем монологе руками, преимущественно правой, постоянно вытягивая ее вперед и дотрагиваясь ею то до его, Андрея, груди, то до руки или плеча: смотрел, любовался, наполовину не сознавая ее слов и не замечая, что улыбается, широко, откровенно, радостно и немного глуповато, во весь рот.

Зина остановилась, перевела дух и только тогда заметила улыбку на лице Андрея. От удивления и нее даже открылся рот, а глаза распахну- лись широко, широко:
--Ты... Ты... чему улыбаешься, Андрюш?
Андрей вздохнул и сокрушенно произнес:
--Какая же ты красивая, Зин...
--Слушай, Андрюша, я к тебе серьезно, а ты.. – голос ее задрожал, в глазах появился подозрительно влажный блеск, - Ну, нельзя же так, я ведь переживаю...
--Прости, Зина, ради бога, - Андрей наклонился к ней и поцело вал ее в губы, - И не волнуйся. Все будет хорошо. Я же не идиот, я все понимаю. Мой приезд, конечно же, не слишком кстати. Но я тебя увидел и мы хоть чуточку, но поговорили. Мне этого надолго хва-тит. И я тебе не буду мешать. Сдавай свои экзамены спокойно. Поехали на вокзал.

Андрей поднялся. Зина встала тоже. Лицо ее просияло. Она потя-нулась к Андрею и, прикоснувшись к его щеке губами, нежно, ласково поцеловала. Затем проговорила:
--Спасибо, Андрюша. Милый, хороший ты мой! Я так боялась, что ты не поймешь меня...
--А почему, собственно говоря, боялась? - вдруг неожиданно даже для себя спросил Андрей. Ведь, как не крути, не его больно задело и сильно поразило восприятие Зины его, Андрея, в качестве источ- ника обязательнейших для себя неприятностей и обязательного глухого непонимания. Почему? Неужели он все-таки дал уже повод для татаких мыслей? Значит дал, если она так себя ведет. Обидно. Обидно. Очень обидно.

И Андрей намеренно шутливым тоном, чтобы хоть как-то скрыть охва- тившее его замешательство от слов Зины, проговорил
--Хорошего же ты мнения обо мне. Или я тебе кажусь этаким,-- здесь он выразительно повертел пальцами около своего виска, - так, да?
--Андрюшенька, не надо, а? - Зина нежно и ласково провела ла-донью по его щеке, - у нас с тобой нет сейчас времени на пустые раз говоры. Надо на вокзал спешить.

На вокзале Андрей свободно взял билет на ближайший по расписанию рейсовый автобус до Липецка, откуда можно было затем также автобу- сом доехать до Лебедяни. Они с Зиной распрощались. Причем, Зина на прощание почему-то вдруг расплакалась и Андрею пришлось потом долго ее успокаивать. Они стояли на автостанции, прижавшись друг к другу и молчали. Лишь Зина иногда нервно всхлипывала и тяжело, тя- тяжело вздыхала. Тогда Андрей наклонялся к ее лицу и тихонько цело- вал в мокрые соленые глаза, шепча что-то бессвязное, малопонятное, нежное и очень, очень им обоим сейчас нужное. Так они простояли до объявления посадки на автобус. Андрей последний раз поцеловал Зину в губы, в глаза, в щеки и сел в автобус. Зина помахала ему рукой и исчезла.

Андрей ехал в автобусе, откинувшись на спинку кресла и улыбался Он был доволен и счастлив. Он вновь поверил в свою звезду, ему всерьез начало казаться, что звезда его наконец-то взошла и теперь у него впереди будет все только хорошо, что будущее его с Зиной светло и прекрасно После ее возвращения из Воронежа он всё-таки настоит на своем и они поженятся. Хватит ему мотаться по белу свету одному. Теперь они будут идти вместе и вместе теперь будут строить свою новую жизнь.

Он ехал, убаюканный мерным рокотом мотора большого «Икаруса», полный самих радужных надежд и ожиданий относительно перспектив своего ближайшего будущего. Он совершенно не ожидал и не предполагал, что будущее это окажется отнюдь не таким, каким оно рисовалось в его воображении, и что эта их встреча с Зиной в Вороне- же является их предпоследней встречей, и что очень скоро, всего лишь через месяц они расстанутся на несколько лет, а практически навсегда и их отношениям наступит конец. И виноватым в их разрыве окажется не кто иной, как он сам, Андрей. И бремя этой вины будет преследо- преследовать его неотступно еще долгие и долгие годы его непростой и путанной жизни.

Андрей потом много раз вспоминал эту свою поездку из Воронежа в Лебедянь. Настолько тогда его внутреннее психологическое состояние не соответствовало тому, что ожидало его впереди, что с ним должно будет скоро произойти. Все произошло слишком неожиданно, незапланированно, обвально быстро и практически совершенно случайно.И как же оказывается много в его жизни зависело от элементарного ,сле- пого, ничего не значащего вроде бы случая, от простой, самой обыкновенной и примитивной случайности. Случайная встреча, случайный взгляд, случайный разговор, неожиданное. случайнее происшествие и.. вот уже линия его судьбы делает резкий крутой поворот, крутой вираж и он с легкостью змеи, сбрасывающей с себя кожу, пытается отмахнутся от прежней своей жизни, перечеркнуть свой прежний опыт и вновь пытается начать все сначала, порей с самого нуля.

И все здесь поначалу идет вроде бы хорошо, все нормально, но лишь до нового случая. А там опять рывок. Куда? Кто его знает? Но только не вперед. Куда-то в сторону. И так много раз, до бесконечности, пока, наконец, не приходит понимание того, что ведь бегает он, по существу, от самого себя, и бежит-то лишь за собственной, зыбкой тенью. Правда, он пытается сам себя успокоить:

А может это вовсе и не тень,
А знак судьбы, ниспосланной мне свыше?!
Хочу поверить в мудрость перемен
Я так устал быть в этом мире лишним.
..
Но это лишь попытка самоуспокоения, попытка перелепить с себя от- ветственность на чьи-то другие плечи. На чьи? Всевышнего? Ведь, что там ни говори, а его приезд в Лебедянь является чистейшей воды слуслучайностью. И его последующий отъезд из Лебедяни также является незапланированной, никем не предвиденной и никем не подстроенной случайностью. А может, все-таки, подстроенной? Запланированной?

Так кто же тогда расставляет перед ним эти ловушки случайного? Так кто и зачем спланировал эти встречи и расставания? Какой эксперимент проводится над ним и с какой целью?! Через много лет, в минуту глубокого отчаяния, Андрей напишет такие стихи:
На беду тебя я встретил, на беду,
Словно сердцем зацепился на бегу,
Словно разом изменился белый свет,
И назад уже дороги больше нет...

Но он здесь несправедлив к самому себе. Ведь в действитель-ности не только на беду. Было у них с Зиной и немножко счастья. Пусть чуть чуть, но все же было это счастье, настоящее, неподдельное, искреннее. Другим и того в жизни не достается. И тепло от этой капельки счастья согревало его потом всю жизнь. И не было бы тогда так больно, так долго и мучительно больно, если бы за бедой не стояло бы счастье. Одну беду, только лишь беду и пережить, и забыть гораздо проще и гораздо легче. Трудно, а порой и невозможно забыть упущенное или утерянное тобой, по твоей вине счастье. Вот это и есть беда, с которой никак не хочет примириться человеческая душа. Оттого она и плачет, выплескиваясь на бумажные листы несбыточным приговором:

Я тебя забуду легко,
Память стала невыносима.
После стольких крутых витков
Поиссякла у жизни сила.

Я тебя забуду легко,
Пересилю любовь и нежность,
Пусть не видно вдали берегов,
Принимаю судьбы неизбежность

Я тебя забуду легко,
Знаю, к прошлому нет возврата,
Затеряюсь в тиши веков
И поспорю с самим Сократом.

Я тебя забуду легко,
Сам себе наступлю на горло,
Убегу в никуда тайком,
Слово жалости – не для гордых!

Я тебя забуду легко,
Стану счастлив, а может, известен.
Почему же с тех памятных пор
Не люблю я веселых песен?

Но это все будет потом, потом. А сейчас происходит другое, более прозаичное. Андрей благополучно доехал до Лебедяни. Дома он покушал отдохнул и вечером отправился в спортзал, где по четвергам собира- лись ребята и х волейбольной команды на тренировку. Ребята обрадовались, увидев его. «Камай» сказал, хлопнув его по плечу:
--Как хорошо, что ты приехал Слушай, нас в Москву на первен ство «Труда» посылают .Спартакиада там по волейболу. Из области три команды едут и мы субботу уже выезжаем. В воскресение, в Моск- ве, будет регистрация, оформление и всякая там волокита, а с понедель ника уже игры. График очень жесткий. Игры будут идти в два потока с перерывами на обед: утром и вечером. Так что, можешь радоваться, ты едешь с нами.

Действительно, это было радостное событие. Их заводская волейбольная команда в текущем году выступала довольно успешно. В районе они уверенно заняли первое место, а в области вышли на третье, пропустив вперед только две очень сильные команды из города Липецка: команду «новолипецкого» металлургического завода и команду металлургического завода «Свободный сокол».

В субботу они выехали. Ехали весело. До полночи горланили песни, по тешая и будоража весь вагон. Вино лилось рекой. Ехали спортсмены на всесоюзные соревнования. Здесь надо отметить, что на предприяти- ях спорт и вино всегда были связаны наитеснейшим образом между собой. Любое официальное спортивное мероприятие, будь то встречи по футболу, волейболу или же соревнования по лыжам, стрельбе, легкой атлетике, все они заканчивались коллективной выпивкой на общественные деньги, выделяемые «профкомитетом» завода. И деньги эти были не такие уж и маленькие.

Собирались они обычно после игр в городском ресторане или же впро сторном доме их капитана команды, Камаева Валентина. Пили обычно довольно много, долго, пока хватало сил и ресурсов. Еще державшиеся на ногах затем отправлялись на поиски других, более ярких развлечений, чаще всего связанных, конечно же, с женщинами. Остальные отправлялись по домам, если могли, конечно Чаще всего их разводили по домам. Командовал этой операцией обычно сам «Камай» с кем-нибудь из более трезвых.

Таким образом, спорт и вине являлись одним из основных, если не сасамым главным видом культурной жизни работающей молодежи это го небольшого провинциального городка. Да, пожалуй, и тысяч, тысяч других городков и городов нашей необъятной страны Советов, где обыкновенному человеку совершенно некуда было себя деть после ра- работы, некуда податься, нечем заняться и потому-то свободное время для него является просто-напросто обузой собственного существова- существования. Оставаться наедине с самим собой каждый божий день на несколько часов, я собственными мыслями. с собственными думами думами, с собственными сомнениями, с собственной совестью Н-не-ет, никогда! Что угодно, только не это! Лучше уж трояк в зубы и в родной магазин! За ней, за спасительницей! Два шестьдесят два или два восем десят семь и никаких тебе проблем. Жизнь снова становстся прекрасной и удивительной...

Так постепенно, понемножку, потихонечку водка затягивает и засасывает человека, уводя его от опостылевшей действительности в призрачный мир собственных вымыслов и иллюзии человеческого обще- ния. Воистину, человек есть животное «сверх-общественное». Кто угодно, но лишь бы только сегодня был с тобой рядом, около тебя, выслушал бы твою сбивчивую, невнятную речь, пожалел бы тебя, посочувствовал, дал бы и тебе возможность хоть на мгновение, но ощутить себя нужным, уважаемым и значительным человеком. И что там жена с детьми или любимая девушка в сравнении с вот этим мужским брат- братством, мужской солидарностью, когда все друг друга понимают и готовы друг за другом идти хоть в огонь, хоть в воду, хоть к черту на кулички...

--Ну, что, ребята, еще по стакану? Давай, наливай... Что-о-о?! Нет больше ?! Куда же это она делась-то? Коончилась?! Странно... Лад-но, сейчас посмотрим... Ага! Есть! Ребята, у меня вот еще пятерка завалялась... У кого есть еще?! Давайте, я сейчас мигом... Тут рядом магазинчик был... Я быстренько.. Ждите... Что за черт?! Улица какая-то непонятная... Полки, полки... зачем-то... Кто их здесь понагородил... Не пройти никак... Ч-ч-е-рт! Извините, я не нарочно... Пардон..Пардон. Пардон... А магазин-то где?! Куда он делся?! Эй, люди, подскажите... Ничего не пойму.. Где я?! Что?! Что?! Это не улица?! Это вагон?! Да-а?! Вот те на-а! Это что же, значит я еду?! А куда?! Не знаете? Кто скажет, куда я еду?! Что-о?! Я - шумлю-ю? Не может быть... Не может быть.. Все, все я тихо... Я очень тихо... Тс-с-с. Люди спят... Хорошо, я тоже лягу... Где моя полка? Эта, да? Здравствуй, родименькая, здравствуй... Сейчас я на тебя взберусь...Ты только не беспокойся... Я всего лишь поспать... Поспать... Мне больше ничего не надо... Не надо... Не на...

Волейбольная спартакиада проходила на базовом спорткомплексе общества «Труд», расположенном на далекой окраине Москвы, где-то за Преображенской площадью.Здесь был расположен сравнительно неплохой стадион с целым комп- лексом спортивных сооружений и четырехэтажным административно-гостиничным зданием, где разместили приехавших спортсменов. Комнаты для проживающих были, в основном, большие, рассчитанные на 10-12 и более человек, и они разместились сразу всей командой на втором этаже, что в общем-то было довольно удобно и устраивало всех.

Здесь же, на первом этаже размещалась столовая для спортсменов. Кор мили довольно хорошо, а и порции отличались солидностью с обяза- обязательней витаминной прибавкой в виде зелени, салатов, фруктов и соков. Так что жить здесь было можно, хотя физическая нагрузка и нервотрепка на играх выматывала основательно. Но их спасало надежное, испытанное и давно проверенное в боях средство - вино. Днем играли, вечером «гудели». И ничего, выдерживали. Молодость и здоровье-- великое дело!

Правда, играли они не слишком удачно. Партнеры оказались посильнее их. И уже к пятнице выяснилось, что они выбывают из соревнований. Даже первый круг пройти не удалось. Сыграв восемь игр, они только две выиграли . Правда, надо отметить, что проиграли достойно, в упорной борьбе. Это было единственное, что их утешало. Хотя, если разобраться, ни на что особенное они здесь и не могли рассчитывать. Слишком уж разнился их уровень мастерства и подготовки. Они были всего лишь любители, в хорошем понимании этого слова, и просто любили по-настоящему поиграть в волейбол. Какие уж там соревнования на всесоюзном уровне. Не-ет, в такой волейбол они играть конечное не умели!

В пятницу вечером они должны были возвращаться домой. Их ждал еще последний бесплатный обед, а после обеда уже надо было закруг- закругляться с гостиницей. Поэтому с утра все разбрелись по Москве кто куда, по своим делам. Андрей направился в центр города. Просто так, без всякой цели, немного побродить, поглазеть, помечтать.

Он вышел из метро на станции «Дзержинская», постоял немного на тротуаре у ограды площади, посмотрел на мощную фигуру железного Феликса, вокруг которого и справа, и слева тянулась, текла бесконечная вереница машин. Ну, что ж, впечатляет, ничего не скажешь. Даже оторопь берет и чувство благоговейного послушания начинает охва- тывать душу.
Андрей свернул налево от метро, прошел сквер с задумчиво сидящим первопечатником Федоровым, повернул на проспект Маркса и напра- вился вниз миме замысловато красивого, похожего на праздничный торт здания «Книжного двора», далее миме гостиницы «Метрополь» разукрашенными, как театральные декорации, стенами из цветных пли ток и наконец-то вышел на «Театральную площадь». Здесь он пересек проспект Маркса, постоял у памятника бородатого и угрюмо-сурового Островского, посмотрел на сверкающие многоцветием окна магазина «ЦУМ» и остановился у колон Большого театра. Затем нашел в скверике у фонтана свободное месте на лавке, сел, достал пачку «Солнышка» и с наслаждением закурил, поглядывая на прохожих.

Было еще рано. Не уже начинало немного припекать. Чувствовалось, что день будет жарким. Андрей был одет в серые, тщательно подогнан ные им самим на швейной машинке под собственную фигуру брюки, клетчатую рубашку-ковбойку с короткими рукавами, а в руках он дер- жал новенькую спортивную сумку с длинной ручкой и бесчисленным количеством маленьких карманов на откидных клапанах-застежках. Вид у него был вполне современно-молодежный. Настроение у него было отличное, никакие заботы, никакие проблемы его сейчас не вол- волновали и над его головой не висели, и ничто в ближайшем будущем не должно было его волновать

Он напоминал молодого, сильного зверя, ничего и никого не боявшего ся, уверенного в себе, спокойно лежавшего на поляне в сытой полудре- ме и лениво посматривающего на окружающий его мир. Жизнь нравилась ему, жизнь устраивала его в таком виде, в каком она проходила у него и ждал он от этой жизни только одного хорошего для себя.
Выкурив сигарету, Андрей неторопливо, праздным шагом человека, которому некуда деть свое время, двинулся вперед. Он прошел наиско- сок сквер, обогнул здание Детского музыкального театра, пересек Пуш кинскую улицу, постоял у знакомых по истории бело-зеленых стен «Дома Союзов», вышел к серому, холодно-внушительному монолиту вытянутого вверх прямоугольника Госплана и очутился на улице Горького, самой, можно сказать, центральной улицы Москвы. Он остановился на углу перекрестка и огляделся. Панорама отсюда откры- валась просто великолепная, как на картине художника.

Громадная Манежная площадь, ограниченная справа блестящим глян- цем импортной упаковки фасада гостиницы «Националь», а слева - черно-серо-коричневым, маловыразительным массивом гостиницы «Москва», снизу подбитым черно-красным бархатом облицовки, и далее по контуру шли красно-коричневые башенки сказочного замка «Исторического музея», органично переходящие в строгие линии крем левской стены с устремленными ввысь ее стрельчатыми башнями, а совсем уж вдалеке, на заднем плане панораму обрывала приземистая вытянутость здания манежа.

Андрей удовлетворительно хмыкнул. Москва нравилась ему все больше и больше. Особенно сейчас, утром, в первой половине дня, ког да с улиц уже схлынула торопливо-суетливая и раздраженно галдящая толпа спешащего на работу люда и тогда Москва открывалась взору вся сразу, как молодая красивая женщина на постели, только что скинувшая с себя одеяло, но не решившаяся еще вставать.

Андрею понравилось собственное сравнение Москвы с молодой женщиной. И он, довольный собой, двинулся дальше. Он пересек улицу Горького и направился дальше по проспекту. Пройдя здание гостинни-цы «Националь», он остановился около табачного киоска, чтобы купить себе сигарет и тут заметил на стене одного из зданий за киоском черную стеклянную вывеску, на которой золотыми буквами было напи сано: «Московский геологоразведочный институт имени С.Орджони-кидзе». «Интересненько-о-о» - подумал Андрей и свернул во двор. Там около ступенчатого входа в здание на постаменте стояла большая вертикально вытянутая глыба какого-то, незнакомого Андрею, зеленовато поблескивающего темного камня. Андрей открыл дверь и зашел вовнутрь. После яркого солнечного света в вестибюле казалось сумереч- но. Андрей остановился в нерешительности, не зная, что предпринять дальше. Ведь он зашел сюда просто так, без всякой цели, как только что шел по городу. Вдруг он услышал знакомый голос:

--Андрей?! Вот так встреча! Привет!

Андрей повернулся на голос. Вот это да-а! Сашка Шевченко, старший буровой мастер из их геологоразведки, его давний друг и собутыльник Они обнялись и похлопали друг друга по плечам. Встреча оказалась по настоящему радостной, ведь они не виде-лись целый год. Андрей спросил:

--Ты чего здесь делаешь?
--Я поступаю во МГРИ, на факультет техники разведки. А ты тоже поступаешь?

Андрей пожал плечами:
--Ты знаешь, я как-то случайно сюда попал. Просто шел мимо. Вижу - вывеска геологоразведочного института. Дай, думаю, зайду. Ну и зашел. А здесь ты. Вот такая история.
--Ты даешь, - изумился Сашка. Затем решительно взял Анд- рея за плечо, - Пошли посидим. Здесь буфет есть. Там пиво бутылочное свежее...

Они спустились по ступенькам вниз. Там в полуподвальном помеще-ни размещалась студенческая столовая с буфетом. В буфете действи- тельно было пиво, свежее, хорошее. Повезло-о! Они взяли по паре бутылок «Жигулевского» и сели в углу за стол. выпили. Разговорились. И здесь вновь в судьбу Андрея вмешался слепой, непредсказуемый случай, так круто изменивший его жизнь, что последствия этого изменения будут преследовать его потом чуть ли не до конца его дней.

А главным, определяющим результатом этого решения оказалась скорая потеря Зины, его первой большой любви, тот сокруши-тельный удар, который он нанес сам себе и от которого так и не смог никогда оправиться в течении долгих лет своей жизни.
Решение Андрея было просто до гениальности. Он даже удивился, почему это раньше ему не приходила в голову подобная мысль. Ведь на- до же, наконец, покончить с этой его затянувшейся до неприличия, пресловутой неопределенностью относительно Литературного института и будущей его писательской деятельности. Покончить и заняться настоящим делом. Если у него всё-таки есть писательский талант, то он ведь никуда не денется, рано или поздно, но он должен будет о себе заявить. Поэтому надо только будет свою профессию, свою специаль- ность выбрать такую, чтобы она не глушила бы его творческие задат- ки, а, наоборот, способствовала бы их развитию. Вот и все. Как гово- говорится, дешево и сердито. И волки сыты и овцы цели. И нет больше никаких проблем.

Но какая профессия способствует значительному обогащению челове- ка разнообразным жизненным опытом, дарит острые, незабываемые впечатления, учит общению со многими людьми? Конечно же, это профессия врача и...геолога. Ну, врач для него - дело всё-таки слишком необычное и не слишком понятное. Эта профессия лежит где-то в стороне от его собственного жизненного опыта. Да и не каждый сможет стать хорошим врачом, здесь множество своих тонкостей, своих нюан- сов, а он, к примеру, Андрей, не переносит вида свежей крови и откры- тых внутренностей. Он даже разделывать и свежевать свои охотничьи трофеи в Сибири никогда не решался, т.к. его начинало мутить. Поэто- му вывод напрашивался однозначный - геолог. Дело для него знакомое интересное, впечатлений - уйма. К тому же геологи много пишут уже по специфике своей работы. А получится из него писатель—что ж, хо рошо, значит, не напрасны были все его труды, не получится - тоже не плохо, во всяком случае, без проблем, останется геологом.

Минут через тридцать после начала их с Шевченко разговора, не очень внятного и не слишком понятного для окружающих, прерываемого постоянными возгласами: «А помнишь? А помнишь?», Андрей понял, что окончательно определился. Он решительно стукнул кулаком по столу и сказал:
--Все, хватит! Я тоже поступаю во МГРИ! Только не на тех- нику разведки, как ты, а на разведочный факультет. Поехали за моими документами, пока не поздно...
--Ку-уда-а?! - удивился Шевченко,- ты же не в Москве живешь А где-то в Лебедяни обитаешь!
--Документы у меня здесь остались, В Литинституте, -Андрей поднялся со стола, - Поехали, это не далеко. Заберем документы и я подам заявление во МГРИ

Ехать было не так далеко. Они ваяли такси и успели все оформить. Вскоре после обеда заявление с документами Андрея ужо находилось в Приемной комиссии МГРИ. Можно было спокойно ехать на стадион «Буревестник» за вещами, оттуда на Павелецкий вокзал и - домой, ждать вывоза на экзамены. Заявлений во МГРИ в этом году было мно- много, конкурс обещал быть предостаточным, поэтому вступительнык экзамены приводились в два патока. Андрей попал во второй. Здесь экзамены должны были начаться где-то после десятого августа Вызов обещали прислать после первого числа. Так что недельки полторы у Андрея было в запасе. Для подготовки, для раздумий. Потому что, ес- ли уж быть откровенно честным перед самим собой, то подумать Анд- ею было о чем. И даже очень...

Эйфория о т удачно завершенной поездки в Москву прошла довольно быстро и Андрей неожиданно для себя начал ощущать какое-то внутвнутреннее беспокойство. В нем нарастало и крепло чувство тревоги и надвигающейся угрозы. Что-то он сделал не так, где-то совершил ошибку, чего-то не учел... Как будет теперь с ней, если Андрей, если он поступит во МГРИ? Нельзя сказать, что все это время Андрей не думал о ней, о своей Зине. Не-ет, он думал, он мечтал, размышлял, тосковал о ней, о ней он не забывал не на минуту, она всегда была с ним, но была как-то отвлеченно, в сторо-не, где-то вдали, на заднем плане. Вроде бы и с ним, с Андреем, но, в то же время, нет, не с ним, отдельно от него. Так что ж теперь делать? Что?

ГЛАВА 6

Вскоре пришел вызов на вступительные экзамены. Десятого августа приезд и регистрация абитуриентов, одиннадцатого - консультация по литературе, а двенадцатого уже и сам экзамен, письменный, сочинение по литературе. Значит, Андрею надо будет скоро уезжать в Москву и это как раз перед приездом Зины из Воронежа. Вот так и получается, что они опять врозь. И как же долго, позвольте вас спросить, это будет продолжаться? И что оно, вообще, будет теперь дальше, если Андрей вдруг поступит в институт? Что станет тогда с ними, с их любовью? Вопросы, вопросы, вопросы...

Андрей питался отмахнуться от этих вопросов, как от назойливых мух. А-а, чего гадать, загадывать, там тогда и видно будет. Будет день и бует пища. Так, кажетс пословица говорит. А в пословицах заключена мудрость народная. Чего я заранее пытаюсь голову ломать. Ведь вероятность того, что он сможет успешно сдать вступительные экзамены и пройти по конкурсу, когда там чуть ли не восемь человек на одно место, практически нулевая. Без подготов-ки, с налета, наобум - это бессмысленная затея, идиотская аван-тюра А если так, то зачем тогда огород весь этот городить?! К чему все эти эксперименты, над самим собой, над Зиной, над их любовью?! Ведь все это абсурд, черт те что и сбоку бантик: Зина- в Лебедянь, а он- из Лебедяни. Игра в догонялки. Детский сад какой-то... «Малышок», одним словом, точнее не скажешь Не в бровь оно, а прямо-- в глаз.

Может, и действительно, плюнуть на все и никуда не ехать. Сначала попытаться решить свои личные проб- лемы, а потом уж все остальное. Господи, кто бы посоветовал, как луч- ше поступить?! Кто бы снял с души этот проклятущий груз ответствен- ности за собственные решения... Так что же, быть или не быть?! Воис- тину, основная проблема каждого человека во все времена и эпохи

Двойственность сложившегося положения, сомнения в правильности выбранного им решения и верности собственных действий в последнее время настолько измучили Андрея, что он не выдержал и выплеснул весь этот кошмар своей души, вею сумятицу и неразбериху своих мыс- лей на бумагу в письме к Зине в Воронеж. Письмо получилось длин- ным, странным, малопонятным, сумбурным, несвязным и его букваль- но пронизывало предчувствие скорой долгой разлуки. А завершало письмо небольшое стихотворение, написанное Андреем в те дни:
Бывает, улыбка вдруг сердце затронет,

Кого то любимой ты вдруг назовешь,
Но ветер придет, всколыхнет все, разгонит
И нет уже счастья, его не найдешь
Останется в сердце лишь горечь утраты,
И горечь счастливых до святости дней,
И ищешь зачем-то потом виноватых,
Как будто поможет не думать о ней…

Почему Андрей завершил письмо именно этим стихотворением, он не знал. Он вообще потом очень смутно помнил содержание этого своего письма Он написал его поздно ночью, спешно, не перечитывая, положил в конверт, заклеил и, быстро одевшись, не дожидаясь утра, отнес его через дорогу к почтовому ящику. Опустил письмо и облегченно вздохнул, как будто сделал что-то хорошее и важное для себя. Скорее всего, это был всплеск изболевшейся, измучившейся души, прорыв своеобразного душевного гнойника, после чего наступало облегчение. Правда, он не учел тоге факта, что содержание гнойника выплеснулось на близкого и дорогого для него человека и причинило ей сильную боль и страдания. Он вообще ни о чем и ни о ком тогда не думал. Он был в таком смятении, в такой растерянности, что даже к спасительному стакану не решился, не рискнул прибегнуть. А свою поездку в Мос кву на экзамены воспринял уже как своеобразное спасение.

Ведь Москва – это какой-то совершенно другой мир, другая, не похо- жая ни на что планета с совершенно особыми законами взаимоотношений между людьми. Здесь можно было спокойно расслабиться и полностью забыться, отключившись хоть на время от своих надоевших забот, тревог, сомнений, страхов и угрызений совести. Здесь можно бы ло легк о исчезнуть и затеряться, растворившись среди тысяч и тысяч людей, и хоть немного, хоть чуть-чуть пожить в собственное удовольствие, не думая ни о чем серьезном и беспокойном, подчиняясь лишь потребностям текущего дня и сиюминутных интересов. И Андрей с удовольствием погрузился в этот мир легких, ничего не значащих вза- имоотношений, ярких незабываемых впечатлений, захватывающих ин- триг и секундных наслаждений.

Поселили его в студенческом общежитии Доргомоловского студгород- ка в комнате на третьем этаже с тремя такими же, как он абитуриента- ми. Ребята все были уже взрослые, отслужившие армию, уверенные в себе, умудренные жизненным опытом и хорошо знающие, чего они хоят от жизни. Причем, все они еще до армии ухитрились закончить геологоразведочные техникумы и успели поработать в геологоразведочных экспедициях. Так что, среда для Андрея была очень и очень знакомая. Он попал в свой, родной для него и всегда такой притягательный мир.

Напротив их комнаты поселились четыре девушки абитуриентки, тоже взрослые, тоже умудренные жизненным опытом, тоже успевшие уже закончить техникумы и поработать немного в геологии. Как-то сразу получилось, что они сблизились и все свободное время проводили вме сте. Вместе готовились к экзаменам, вместе ходили в столовую, вместе ездили на пляж в Фили или Серебренный бор, вместе по вечерам гоняли чаи, пили вино и пели студенческие песни. Причем, ребята оказались основательно подготовленными к экзаменам, преимущественно в материально-техническом отношении. У них были неплохие шпаргалки по всем предметам, причем, не примитивно кустарного производства, а высококачественные, отпечатанные на машинке краткие изложения основных тем учебников, уменьшенные затем до карманного размера. Были также образцы сочинений по литературе, варианты решений задач, примеров и даже готовых ответов на билеты.

Где и как все это доставалось, Андрей не знал, да и не особенно интересовался. Зачем? Ведь он единственный из всех оказался здесь совершенно случайно, по воле прихоти или иронии судьбы и практически полностью неподготовленным к экзаменам. За душой он ничего не имел, кроме школьной золотой медали, полученной когда-то, аж четыре года назад, да остатков школьных же знаний, запрятанных где-то в закоулках его памяти. Поэтому он, Андрей, всерьез к этой экзаменационной сессии никак не мог относиться и был абсолютно уверен, что, если и сдаст экзамены, то в лучшем случае на тройки. А проходной бал в этом году был не маленький целых 23 из 25. Задача не простая, задача наитруднейшая...
Но к своему удивлению, Андрей первый экзамен сдал на отлично. Сочинение он писал сам, писал с удовольствием, тем более что тема ему была очень и очень знакомая, про Павку Корчагина, а сам роман он читал много раз и знал его чуть ли не наизусть. Все остальные из их компании, за сочинение получили по четверке. Это можно было считать большим успехом, потому что после сочинения по литературе обычно сразу же треть абитуриентов получала неуды и начинали собирать чемоданы для возвращения домой. А успехи нигде не принято скрывать. Их всегда и везде отмечают. По такому поводу вечером было дружно решено устроить солидный, коллективный выпивон для жильцов обеих комнат. В сервировке стола особенно не мудрствовали. Купили несколько бутылок водки, вина, колбасы, сыра, кое-что из фруктов. картошки там, консервов разных. Сдвинули два стола в комнате ребят, уселись на кровати и... поехали.

К этому времени в их компании образовались три вполне сфомировавшиеся парочки и Андрею волей-неволей пришлось играть роль кавалера с оставшейся девушкой. Это была невысокая, плотная, словно литая брюнетка с короткой под мальчика стрижкой, темными навыкат глазами , матово белым, словно фарфоровым лицом с несколько тяжеловатым для нее, мясистым носом и четко очерченными, полными, выразительно- чувственными губами. Фамилию она имела Бунина, чем очень гордилась, а звали ее Рита. Она считала себя утонченной, творческой натурой, писала стихи, мечтала, стать поэтом и, узнав, что Андрей учился в Литинституте, буквально «заобожала» его и ходила за ним по пятам, как тень.
Ничего особенного к ней, как к женщине, Андрей не испытывал, она была, как говорится, не в его вкусе и совершенно не волновала его. Но и противиться ее натиску он не стал, воспринимая все, как должное .И не было ничего особенного в том, что эту ночь они провели вместе. Да и не только они. С той поры их раздельному женско-мужскому существованию пришел конец. Двое ребят из комнаты Андрея на ночь уходили в женскую комнату, а на их место приходила Ира с подругой. Так продолжалось всю сессию. И ничего в этом распутного или крамольного не было. Просто жизнь и молодость уверенно, властно брали свое.

Между тем подошло время второго экзамена, по математике письменно. Андрей шел на него абсолютно спокойным, если не сказать безразличным. Ведь ему действительно было все равно, каков будет итоговый результат А раз так, те чего волноваться, чего переживать. Правда, перед экзаменом он все-таки успел пробежать, пусть даже и галопом, имеющиеся в комнате вариант решений задач и примеров и убедился, что его былая математическая подготовка не так уж и плоха, и что его голова работает все еще достаточно уверенно.
Без намека на какое-либо волнение или суету Андрей в числе первых вошел в аудиторию и сел, не выбирая, за ближайший стол, на котором уже лежала стопка бумаги с печатью в углу . Прямо перед ним, на сдви нутых вместе столах, покрытых красной скатертью, разместилась экзаменационная комиссия. Пожилой, седоватый, прямой мужчина в очках, одетый несмотря на жару, в строгий темный костюм и белую рубашку с галстуком, вероятно, председатель и три женщины неопределенного возраста, члены комиссии.

Подождав, пока аудитория успокоится, мужчина объяснил, как заполнить экзаменационные листы, после чего женщины прошлись по проходам между рядами столов и раздали экзаменационные билеты с индивидуальными вариантами задач и примеров. Прочитав свой билет, Андрей с удивлением и радостью отметил, что ничего трудного и сложного здесь для него нет. Все было более-менее ясно и знакомо. Он удовлетворительно хмыкнул про себя и не спеша принялся за работу. Решив все сначала на черновике, он тщательно проверил и выверил ход решения каждой задачи и каждого примера, выискивая неточности и ошибки, затем аккуратно, без помарок переписал все на чистовик, еще раз проверил и сдал комиссии.
На другой день в списке абитуриентов, сдававших математику письменно, Андрей против своей фамилии увидел оценку «отлич-но». Такой результат его и обрадовал и озадачил. Два экзамена, самых трудных, таких, которые всегда служат своеобразным барьером или фильтром для грубой, первичной, оптовой очистки поступающих от балласта путем массового отсева недостаточно подготовленных абитуриентов, он проскочил на отлично. Что здесь можно сказать, кроме одного – неплохо, очень даже неплохо! Но что это, удача, везение, случайность или же его старые знания сработали? Наверное, всё-таки и то, и другое и третье, вместе взятое. Короче, просто напросто повезло. Вопрос только - для чего?!
Однако, положение Андрея на сессии теперь коренным образом изменилось. Имея за спиной две пятерки за первые два экзамена, идти дальше на следующие просто так, наобум, неподготовленным было уже полнейшей нелепостью, было неудобно и стыдно не только перед преподавателями, но и перед самим собой. Надо было срочно что-то делать. Во всяком случае, свою экзаменационную тактику необходимо было менять полностью. Это--очевидно. Ведь одно дело, когда ты сидишь наедине с чистим листом бумаги, надеясь только на самого себя, на собственное умение и собственные знания, и совершенно другое, когда тебе придется вести открытый разговор с экзаменатором, один на один. Здесь ты весь на виду, открыт полностью и все твои огрехи, пробелы, промахи гораздо виднее и очевиднее, и мизер собственных знаний прикрыть очень трудно.

Поэтому вывод напрашивается только один - садиться срочно за учебники и начинать «активнейше» готовиться к следующим экзаменам. Времени, конечно, совершенно нет, но все же можно успеть хоть пропробежать в темпе все глазами и попытаться освежить свою память, которая никогда еще его не подводила. И Андрей срочно сел за книги. Сидел день и ночь, отрываясь только на еду и сон. Даже выпроводил за дверь Иру.
--Извини, не до тебя...

Голос его был тверд и решителен. Ира испуганно глянула на него, съе- жилась и покорно подчинилась. Встречались теперь они только за столом даже ночи совместные теперь были отменены. А расслабиться он себе позволял только лишь в дни самих экзаменов.
И усилия Андрея не прошли даром. Экзамены он сдавал успешно. Он получил еще две пятерки, по физике и немецкому, и одну четверку, по химии, что позволило ему спокойно рассчитывать на зачисление на первый курс разведывательного факультета в группу поиски и съёмки полезных ископаемых. Так оно в итоге и получилось. Он стал студентом. Второй раз в своей жизни. Из всей их женско-мужской компании поступил в институт только он один. Андрей даже не знал, радоваться ему или огорчаться. Здесь пряталась какая-то несправедливость, от которой ему было не по себе. Он не готовился, а поступил, ребята готовились - и не поступили. И как же теперь дальше быть? Андрей чувствовал себя виноватым перед ребятами, как будто перешел им дорогу, забрал себе нечто им предназначенное.

Но ребята восприняли случившееся спокойно, как должное и основательно отметили успех Андрея, его поступление в институт. Гудели в ребячьей комнате, пили основательно, а потом ночью опьяневшая Ирина, плакала на груди Андрея, целуя его мокрыми, распухшими от слез и поцелуев губами:
--Андрюша, милый, как же я теперь без тебя буду? Я же не смогу теперь без тебя жить... Андрюша, что мне теперь делать, а?!. Что..? Скажи!

Она целовала его, говорила ему что-то торопливым шепотом, а Андрей молчал. Ему было абсолютно все равно, что будет делать Ира после их расставания. Ее дальнейшая судьба его совершенно не интересовала. Она ему было безразлично. Его волновало другое. Точно такие же воп- вопросы он задавал сейчас и себе. Но относил их не к этой, лежащей с ним молодой женщине, а к другой, находящейся сейчас далеко от него, в маленьком, захолустном городишке с красивым, сказачно-поэтичес- ким названием Лебедянь. Он не забывал все это время о своей Зине. На оборот, в минуты близости с Ирой тоска по Зине захлестывала его на- мертво, заставляя порой чуть ли не отталкивать от себя силой прижима ющуюся к нему женщину. И только мощным усилием воли он застав- лял сдерживать себя. Зачем? Он и сам не знал, зачем ему з десь Ира. Андрей был к ней совершенно равнодушен и воспринимал ее чисто по товарищески, даже жалел и сочувствовал ей. Однако спать с ней не переставал и позволил ей полюбить себя. Зачем ему это нужно было? За- чем? Ведь у него была девушка, которую он сам для себя уже называл своей невестой. Да Ира и сама очень скоро поняла, какое незначительное место занимает она в жизни Андрея. Всего лишь попутчица, случайный человек, с которым временно разделили постель. И то лишь потому, что сама этого захотела, сама напросилась. Ей просто позволи- ли, ей разрешили, снизошли, соизволили... Какое еще здесь слово можно применить для объяснения? Слова разные, смысл один. Как в чьих-то стихах:
Она его любит, он ее нет,
Песенке этой тысяча лет...

Или там по-другому: «Он ее любит, она его нет..» Какая разница! Суть то одна! Нет ее, взаимности, нет... И почему, почему он любит ту, ее, а не меня. Ведь я сейчас с ним, а не она. А разве я не красивая? Или у меня фигура плохая? Или ему со мной скучно, неинтересно? Или я в посте ли холодная? Нет, нет, нет и еще раз нет! Тогда почему она, а не я?! Почему? Почему?

Они сидели за длинным, уродливо-вытянутым овальным почтовым сто лом в центральном зале московского Главпочтамта и читали письма из дома. Вернее, читал Андрей, а не она. Ей не читалось.Она смотрела на письмо, но ничего не видела. Буквы и строчки плясали, расплывались перед глазами. Ее охватило отчаяние. Со всей очевидностью она поняла, точнее интуитивно ощутила, что с Андреем у нее ничего не плучит- ся, что сердце его прочно занято и для другой женщины там места нет и вряд ли когда будет.
Она поняла все это как-то сразу и вдруг, наблюдая по привычке за Анд реем у почтового окошка Главпочтамта, когда он получал письме из Лебедяни. Письмо было от нее, от его девушки. И она увидела, как он вдруг побледнел до синевы в губах, как нервными, торопливыми движениями почему-то задрожавших рук никак не мог разорвать конверт, как внезапно вдруг обессилел и, не глядя, опустился на стоящий рядом стул, как жадно впился глазами в исписанные листочки бумаги.

Она хотела спросить его: «Андрюша, а как же я..?» но поняла, что спрашивать бесполезно и бессмысленно. Ответ был и ясен и так. И ответ был прост до ужаса. Она здесь не нужна, она здесь лишняя. Андрей ни когда не был полностью с ней, с Ирой, даже когда спал с ней. Он всегвда был с той, с другой. И вряд ли когда ей, Ире, удастся занять в сердце Андрея место той девушки. Для нее это место не предназначено. Поэтому ей, Ире, лучше будет оставить Андрея и уйти. Как можно скорее. Вот только как это сделать, уйти от дорогого для тебя человека? Как?

Сказать--спасибо, а затем--прости,
Поняв, что правда жизни только в счастье,
И в ночь уйти, свой крест нести,
Наш общий крест не спетой страсти.
Любовь нельзя рассудком победить,
В любви нельзя рассчитывать на милость,
Нам не дано: поверив- полюбить,
Пока сердца в одно не слились…

Ведь нам любовь не Богом отдана, Она есть все, что мы зовем Судьбою. Любовь нам дарит только Сатана, Чтоб никогда не знали мы покоя !

Андрей же тем временем читал письмо от Зины. Это был ответ на то памятное письме Андрея, которое он написал ей ночью перед отъездом на экзаменационную сессию в Москву и ночью же тогда отправил, а потом, утром ругал себя последними словами. Он даже хотел срочно послать вслед другое письмо, с извинением, но не послал . А надо бы. Ведь не мужское это дело, перекладывать свои болячки и свои сомне- ния на сердце женщины. Свой крест изволь нести сам, не подставляй под него других, тем более тех, кого ты любишь.

Поэтому Андрей первым делом глянул на конец письма, где должна быть подпись Зины. Увидев желанное: «Целую, Зина», он с облегчением перевел дух. Слава те Господи, пронесло! Главное, что простила, остальное не так важно, остальное утрясется как-нибудь потихонечку, устроится помаленьку, наладится...

Андрей читал письмо медленно, тщательно, по несколько раз пробегая некоторые слова и выражения. Он вглядывался в буквы, строчки, напи санные таким знакомым, таким родным и милым для него, чуть-чуть витиеватым, похожим на готический шрифт, почерком и радостная, счастливая, глуповато блаженная улыбка не сходила с его лица .Он был по-настоящему счастлив и так ясно представлял себе, как его Зина сидит в комнате за столом, хмурит сердите брови, покусывает от напря жения губы и пишет ему эти слова, такие взволнованные, полные та- кой нескрываемой горечи и бели, что сам смысл этих слов не сразу до- ходит до Андрея.

« Андрюша, здравствуй!
Зачем ты прислал мне такое письмо? Ты что, хотел передать мне свое отвратительное настроение или, может быть, ты это сделал для того, чтобы раз и навсегда рассориться? Но, мне кажется, лучше сразу ска- зать правду. Так ведь будет лучше для нас обоих, честнее, а я уж постараюсь как-нибудь понять тебя. Да, конечно, может быть я тогда что-то лишнее сказала тебе в Воронеже, в читальном зале. Я об этом сейчас очень жалею, но ты можешь не брать во внимание те мои слова, забыть о них. Но, Андрюша, милый, неужели за это можно так жестоко обидеть человека? И почему ты за все хорошее стараешься платить мне только злом? Андрюша, пойми, ведь ты своими дурацкими этими выражениями и этой мерзкой стихотворной цитат кой несчастной хотел мне напомнить слова, которые ты когда-то мне говорил, а я просто не придала им значения, и это очень глупо с моей стороны. Ты мне говорил что, мол, я тебе нужна здесь, в Лебедяни, а там, где нибудь, в другом месте ты, мол, не знаешь. Почему же ты не повторил эти слова еще раз и не заставил меня подумать серьезно о нас с тобой? Ты что, просто хотел весело провести время, да? Твое письмо подтвердило те твои слова, что я тебе нужна буду только в Лебдяни, я так это понимаю. Андрюша, ты меня извини уж за назойливость, я только хо- чу знать, за что ты так обидел меня? Уж тебе-то кажется пора бы научиться отличать плохое от хорошего. Зачем ты все это делаешь? Неужели я достойна такой насмешки с твоей стороны? Андрюша, я хочу ясности наших отношений. Для меня это сейчас очень и очень важно, можно сказать, как никогда! Нет, тебе не понять сейчас, что творится со мной. Я не знаю, может быть действительно сейчас решается моя судьба, а потому я хочу хоть на этот раз услышать от тебя правду, Ан- дрюша, слышишь!
Ты пишешь, что не рад тому, что узнал меня по-настоящему, а почему? Почему? Пойми же ты наконец, что в мою голову приходят всякие дурные мысли, которое сами могут служить ответом на этот вопрос. Мне так много хочется сказать тебе наболевшего, но я кончаю свою писанину. Я хочу пожелать тебе успеха в твоей Москве. И, между про- чим, я завидую тебе немножко. У тебя все сложные вопросы решаются очень просто. Я, наверное, несчастлива потому, что ты всегда очень счастлив. Даже Воронеж забыл обо мне, не говоря уж о ком-то.
Ну, что ж, всего хорошего, Андрюша. Прежде, чем ответить, подумай серьезно. До свидания. Жду ответа. Целую. Зина Т.»

Андрей несколько раз перечитал письмо и задумался. Радость от того, что все обошлось, быстро прошла. На душе было так скверно, так скверно, что сквернее и быть не могло. Как говорится, надо бы хуже, да хуже некуда. А некоторые фразы письма просто обжигали его своей болью. «Почему ты за все хорошее стараешься платить мне только злом? - «пишет Зина. Действительно, почему? Неужели он такая «распоследняя сволочь, что ему доставляет удовольствие делать ей постоянно больно, причинять страдания? Ему хотелось закричать на весь мир:

--Да нет же, Зина, не-ет! Не так оно все, как тебе представляется! Не так! Я не хочу, чтобы тебе из-за меня было плохо! Слышишь, не хочу! Наоборот, я хочу тебе только радость доставлять, только радость и ни что другое! Поверь мне, пожалуйста! Поверь!

Но она была далеко, кричи, не кричи, не услышит. Да и не в крике дело, в поступке. А ведь больше всего зла мы почему-то причиняем именно тем, кого любым и кто любит нас. За что такая несправедливость? Хотим одного, а получается совершенно другое...
Андрей сидел неподвижно. Лицо его было задумчиво-печальное, глаза невидящие. Мысленно он был не здесь, в Москве, а где-то далеко далеко отсюда.
Ира поняла, что все происходящее здесь сейчас предназначено не для ее глаз. Ей здесь сейчас явно не место. Она вздохнула, поднялась и нанаправилась к выходу. Андрей ничего не заметил. Слёзы набежали на глаза Иры. Она всхлипнула, закрыла ладонью рот, задавив тем самим рвущийся из горла отчаянный крик и ускорила шаг.
Вечером Андрей спросил ее в общежитии:
--Слушай, Ир, ты куда это делась на Главпочтамте? Я тебя там битый час искал. Извелся весь. Ира неопределённо пожала плечами:
--Я ушла...
Андрей недоуменно развел руками:
--Надо же было сказать... Неужели это так трудно?
Ира внимательно посмотрела ему в глаза:
--Андрюша, ты ее сильно любишь?
--Кого? - Андрей попытался сделать изумленное лицо.
--Не надо притворяться, Андрюша, - Ира укоризненно покачала головой, - Не надо... Я же все видела...
--Ну, если видела, тогда зачем спрашиваешь? - пожал плечами Андрей и демонстративно отвернулся.

Он не хотел с Ирой говорить о Зине. Было в этом что-то сальное, грязновато-пошленькое и оскорбительнее не только для него самого, но и для Зины. Как будто муж со своей любовницей обсуждают достоинства и недостатки собственной жены. Подло! Мерзко! Не-ет, на такое он никогда не пойдет! Его Зина - это не тема для посторонних разговоров, для двусмысленных ухмылок. Зина - это навсегда запретная тема, постоянное «тера инкогнито» для всех, для любого, кроме них самих. И никогда он, Андрей, не унизится до подобных разговоров. Ни-ког-да-а-а..! Ни за что..!

Так оно впоследствии и вышло. В любом своем состоянии, даже слегка выпивши, даже в стельку, вдробадан пьяный Андрей никогда ни с кем свои сердечные дела не обсуждал. Все носил в себе. И хорошее, и плохое. Даже в самые черные минуты своей жизни, когда становилось совсем уж невмоготу, когда ему всерьез начинало казаться, что жизнь его окончательно сломана и он уже никогда не сможет подняться, встать на ноги, даже тогда он не позволял себе оскорбительных выпадов против своих женщин и никогда не винил женщин, тем белее Зину, в своих бедах. Он мог написать, как написал в Казахстане через несколь- ко лет о своей Зине, такие строки:
Люблю тебя и ненавижу,
Спешу к тебе и прочь бегу,
Зову тебя, но слов не слышу,
Хочу забыть - и не могу.

Каким дурманом я опоен?
Каким вином я опьянен?
А, может, безнадежно болен,
Распят на дыбе и казнен?!

Как дальше жить мне, я не знаю, Восторг любви давно угас: Кого люблю, того и проклинаю… О, боги, боги, пожалейте нас!
Так он мог написать, не указывая ее имени, так он мог даже думать, на конец, но скатиться до оскорбительно-унизительных разговоров с кем попало о своих любимых женщинах, плакаться кому-то в жилетку, проклиная женщину, сломавшую его жизнь, такого с ним не случалось никогда. Любимая женщина для него всегда была слишком личным, слишком интимным, а потому святым и неприкосновенным делом, ку- да никому постороннему хода он не давал никогда.

Это качество его натуры являлось и достоинством его, и недостатком. Потому что нельзя всю свою жизнь носить в себе. Слишком уж непереносимой бывает ноша. Под такой тяжестью, под бременем такого груза можно ведь и сломаться. И тогда единственным твоим спасением ста- новиться бутылка. Скорее оглушить себя стаканом, другим, третьим, чтобы поскорее забыться, уйти в небытие и только не думать о своем проклятом прошлом, о бесчисленном количестве совершенных когда- то ошибок и непоправимых глупостей. О, если бы... если бы... Как бы- ло бы тогда в жизни хорошо, как было бы тогда здорово..! И совесть бы тогда не мучила по ночам, не мучила бы, не теребила душу:

И вновь рассудок прошлое лопатит, А память снова рвется в никуда... Так наша жизнь становится расплатой За всю ту ложь, что метили года!

Но ты не поддавайся, держись, ты загони свои воспоминания куда-ни- будь подальше и поглубже в закоулки своей памяти и не позволяй им оттуда выходить, не давай им воли, держи в узде. Тогда будет легче. Но они, проклятущие, вырываются на свободу по ночам, во сне:
И тени прошлого всплывают перед нами, Черты ушедшего так ясны и светлы, Что память просыпается ночами И ставит в ряд и мертвых, и живых.

И тогда из горла спящего вырывается душераздирающий крик отчаяния... А, может, мольбы?! Ведь не может душа молчать, когда ей невтерпёж:

Но если крик под горло подступил, Как промолчать, когда душа распята?! И никаких не хватит в жизни сил Нам задержать грядущий час расплаты...

Но будет ли когда этот час, кто знает! А, может, он уже есть, настал? И он, этот час уже в тебе, в твоей кричащей и дергающейся от боли измученной душе?

Домой Андрей вернулся 26 августа. Время поджимало, а дел было нев- проворот. Необходимо было рассчитаться с работы, выписаться с мес- тожительства. Как всегда при спешке начинают возникать проблемы, одна за другой, которые сражу же, схода, с налета никак не хотели раз решаться. С одним бегунком или обходным листом пришлось помучит ся, побегать основательно. Семь потов с Андрея сошло, пока все подписи собрал.

А там отвальную ребятам! Святое дело! Иначе нельзя, иначе жизнь на новом месте не наладится. Да и не красиво как-то игнорировать сложи вшиеся обычаи и традиции. Тем более что с ребятами у Андрея были прекрасные отношения. Никак нельзя отмахнуться, никак. А билеты в Москву?! Ведь это же настоящий кошмар, тихий ужас - вопрос с биле- тами! Конец августа, кончаются каникулы у всех тех, кто учится. Вся страна приходит в движение. Вокзалы забыты, поезда переполнены. Как уехать?? Проблема из проблем! Слава богу, ребята помогли. И чтобы он здесь делал, в Лебедяни без своих ребят?! Ни-иче-его-о...
Ну, слава богу, все это теперь позади. Все! До свидания, Лебедянь До свидания! До свидания незабываемый период жизни Андрея, до свида- ния мать, отец, этот маленький, тихий, незаметней городишко с таким удивительным названием Лебедянь. Лебедянь, лебедь, лебедушка, до свидания... А, может, прощай?! Не дай бог, не дай бог! Но, кто знает, кто знает. Недаром ведь говорится, что человек предполагает, а бог располагает... И неисповедимы твои пути, Господь,.! Ой, как неисповедимы… Это уж точно…

ГЛАВА 7

В Москву Андрей ехал с очень даже непростым чувством. Радость от своего поступления в московский ВУЗ, да не какой-то там молочный или экономический, где вечные недоборы, а в один из самых популярных в стране, Московский геологоразведочный институт, МГРИ, радость от предстоящего вхождения в притягательный и загадочный мир студенческой жизни накладывалась на острейшую боль от расста- вания с Зиной. А, наложившись, переплеталась с ней таким теснейшим образом, что не только не смягчала эту боль, а, наоборот, усиливали её и создавали в душе и сознании такой мучительный дискомфорт, что от него не было покоя ни днём, ни ночью. Встревоженная совесть бунто- бунтовала и не хотела успокаиваться. Что-то здесь было не так, Где-то он опять совершил ошибку. А вот где, Андрей никак не мог понять. Вокруг все было, как обычно, небо чисто и безоблачно. Откуда же тог- да эта тревога, это явственное ощущение надвигающейся на него от- куда-то черной катастрофы, заглушить которое не могут даже бесчис ленные стаканы водки, вливаемые в эти дни Андреем в себя.
На вокзале Андрея провожали лишь ребята. Мать он уговорил остаться дома, а с отцом у него к тему времени настолько испортились отношения, что они друг с другом уже не разговаривали и даже не общались. История четырехлетней давности повторилась. Он вновь ушел из дома без отцовского напутствия, без отцовского благословения. Ничего вроде бы страшного. Подумаешь ! Но на душе остался слишком нехоро- ший осадок. Как будто подлость совершил. Всё-таки отец, родной тебе человек. И никуда от такого факта своей биографии не денешься. Роди телей ведь не выбирают.
Зина Андрея на вокзале тоже не провожала. Не провожала по той простой причине, что ее в Лебедяни к этому времени уже не было. Она уехала в Воронеж утрясать свои дела с переводом на дневное отделение. Уехала она в день приезда Андрея из Москвы. Андрей приехал, а Зима уехала. Судьба торопила ход событий. Ей не терпелось завершить эту историю. Ей все было уже ясно и так. И чего тогда резину-то тянуть? Подумаешь, трагедия! Еще одна любовь умирает! Ну и что?! Погаснет еще одна звездочка в необъятном небе. Ничего странного. Жизнь все равно ведь продолжается. А звезд на небе и так много. Одной больше, одной меньше, какая разница. Никто и не заметит, что на небе стало на одну звезду меньше. Никто, и это действительно так. Никто, кроме них самих. Ведь они-то сами уже почувствовали неладное, леденящую близость конца и тревога прочно поселилась в их сердцах.
Приехав из Москвы, Андрей хорошенько выспался и отдохнул. Затем, встав и позавтракав, привел себя в надлежащий порядок. Он тщатель- но выбрился, отутюжил свои парадные брюки, начистил до зеркально- го блеска туфли, погладил свою любимую, зелено-красную ковбойку и почти новую, редко им надеваемую штормовку. Дел впереди было много. Надо было съездить на завод и подать заявление на расчет в связи с поступлением в ВУЗ, повидаться с ребятами, узнать новости и мало ли что там еще. Наверняка они захотят отметить его приезд и поступление в институт, а денег у Андрея осталось, ой, как не густо.
Но сначала, естественно, он сходит повидаться к Зине и договориться с ней о вечере. Не виделись они практически целей месяц. Еще с Воронежа, с той коротенькой их встречи в Университете и прощания на автовокзале. Неужели, месяц прошел?! Андрею порой казалось, что це- лый год.
Андрей собирался и чувствовал, как учащенно начинает биться его сердце. Точно перед первым в жизни свиданием. Он не спал и не предполагал, что эта их встреча окажется последней. И встретятся они вновь лишь через два с воловиной года. И встретятся уже как получу- чужие, полузнакомые, но с тем же острым, не затухшим со временем интересом и непреодолимой тягой друг к другу.
Настроение у него было отличное. Он не предвидел впереди никаких неприятностей и огорчений для себя. И тот факт, что ему самому скоро придется уехать в Москву и они теперь будут жить далеко друг от друга, в разных городах, не имело пока серьезного значения. Он был где-то там, этот факт, сзади, на дальнем плане, на вторых пока ролях. А главным было другое - открывающаяся с сегодняшнего дня возможность быть вместе. Пусть не много, всего несколько дней, но всё таки вместе, вместе, вместе. И это слово дело у него в груди, пока он неторопливо шел к ее дому.
Он прошел через железно дорожный переезд, пересек дорогу и очу- тился перед низеньким, одноэтажным кирпичным домом, закрытом со стороны дороги небольшим палисадником, густо заросшим кустами вишни, а с другой, стороны, где находилось крыльцо, имеющим не- большую, заросшую травой лужайку , соседствующую с другим домом улицы. Дверь дома внезапно открылась. На крыльце появилась длинноногая худенькая девушка в спортивном, плотно облегающем ее фигуру голубом костюме. Девушка была круглолицая, круглощекая, немножеч ко курносенькая и имела две задорно торчавшие в разные стороны,не- большие тоненькие косички, перевязанные красной лентой. Это была младшая сестра Зины, Валя. В руках она держала два пустых оцинко- оцинкованных ведра. Увидев Андрея, она от неожиданности вскрикнула и почему-то всплеснула руками, уронив при этом ведра. Ведра загрохотали по ступенькам крыльца. Андрей кинулся ей на помощь. Но она опередила его и, быстро соскочив с крыльца, очутилась у ведер раньше, чем успел подбежать Андрей.
--Андрей, а ты разве в Лебедяни? - спросила она его, поднимая вед-ра и удивленно глядя на него
--Да, сегодня ночью приехал, - ответил он, - Зина дома?
--Ой, как хорошо, что ты приехал, - неожиданно и непонятно сказала она, - а Зина в саду. Ты проходи туда. Хотя нет, подожди здесь. Я уж сама. А то не дай бог...
Она поставила ведра на землю, погрозила Андрею для чего-то пальцем и убежала за дом. Оттуда послышался ее крик:
--Зи-ина-а-а! К тебе пришли-и-и...
Андрей достал сигарету, закурил, глубоко, глубоко затянулся и, при- слонившись спиной к штакетнику забора, выпустил изо рта густую струю дыма. Он почувствовал, как быстро-быстро застучало егосерд- це и неожиданно вспотели ладони рук. Он усмехнулся про себя. Как это ни странно, но получается так, что он волнуется. Но это было сладкое волнение. Он ждал, он жаждал появления своей девушки, своей мечты, своей принцессы, своей любви, своей надежды на счастье.И вот она появилась из калитки. Она тоже была в спортивном костюме. Это было, пожалуй, единственное, что успело зафиксировать его сознание. А потом он увидел ее лицо, на котором дрожали, искрились и сияли от счастья громаднейшие, широко распахнутые Зинины глаза. И больше он уже ничего не видел и не слышал. Глаза звали, манили, притягивали его к себе, заволакивая в свою дымчато- пьянящую глубину и он, засмеявшись от переполняющей его радости, подбежал к ней и крепко, крепко обнял.
Я жить, наверно, не умею,
Витаю вечно в облаках
И по мальчишески краснею,
Держа ладонь твою в руках.
Я утонул в твоих глазищах,
Где зыбкой дрожью синева.
Но на разбитом пепелище
Остались лишь одни слова.
Готов безмерно любоваться
Движеньем тонких рук твоих,
Готов еще в любви признаться,
Но мир не создан для двоих.
Мне не нужна твоя взаимность,
Я полон радости другой,
Но за какую же провинность
Мы так наказаны судьбой?!

Когда потом, через несколько лет, Андрей писал эти строки, он, к своесму удивлению, никак не мог вспомнить цвет ее глаз. И не потому, что успел уже забыть ее, не-ет, забыть ее он не мог. Как ни хотел, как ни старался порой. Просто, он воспринимал Зину всю сразу, целиком, без отдельных, мешающих взгляду деталей. И воспринимал он ее уже сразу, заранее восхищенно и восторженно. Смотреть на нее равнодушно, отстранено, оценивающе он не мог. От одного ее присутствия у него начинала кружиться голова, все расплывалось и он ничего не видел, ни чего не слышал, ничего не сознавал, кроме одного - она рядом, она с ним. И заметить при этом, как она одета, какой цвет ее глаз, волос, какие губы, нос, особенности фигуры был просто не в состоянии. И не надо его за это винить.
Очнулись они оба и пришли в себя только от слов Валентины, которая толкала Андрея в спину:
--Господи, ненормальные какие-то... Да идите вы в сад. Люди же здесь. Невтерпеж вам, что ли?
Они пошли в сад, сели в беседку и крепко обнялись. Андрей целовал ее губы, глаза, щеки, нос, уши, шею, целовал мягко, нежно, ласково, чуть касаясь губами и тихо, благоговейно шептал:
--Зина... Зина... Зина...
Она также тихо отвечала ему:
--Андрюша... Андрюша... Андрюша... ...
Что еще могут сказать друг другу влюбленные после долгой разлуки, когда уже сами звуки произносимого имени начинают звучать нежней- шей музыкой? Что может сравниться с этой музыкой?! Да ни что! Может быть только совместный стук сердец этих двух влюбленных. А стучали они сейчас в полнейшей гармонии, в полнейшем согласии
Сколько они так просидели, трудно сказать. Ведь у влюбленных свой, непохожий на наш мир и свой, особенный счет времени. Для них секунды разлуки кажутся вечностью, а мгновения счастья заменяют годы обыденной жизни. У влюбленных все особенное. Только вот жизнь наша не любит ничего особенного. Ее проза груба, откровенна, а порой и просто беспощадна к хрупкой трепетности взаимной любви.
Зина отстранилась от Андрея, глянула на него снизу вверх тоскливы- ми, претоскливыми глазами, как-то обречено безнадежно вздохнула и негромко сказала:
--Слушай, Андрюша, а я ведь сегодня уезжаю...
--Как уезжаешь?! Куда а?! - поразился Андрей.
--В Воронеж, Андрюша. Я же перевожусь на дневное отделе- ние. У проректора мое заявление лежит, - виновато пояснила Зина.
--Вот это да-а-а, - ошарашено протянул Андрей, - А как же я, Зина?- Голос его неожиданно для него самого прозвучал жалобно. Зина всхлипнула, подалась к нему и, уткнувшись лицом ему в грудь, расплаклась
--Ты что это, Зин, ты что? - растерянно бормотал Андрей, прижимая ее к себе и гладя ладонью по волосам, по плечам, по спине.
--Ой, Андрюша, если бы ты знал, как тяжело у меня на сердце, шептала она сквозь слезы, - что-то все вокруг против нас... Ну, все, буквално всё-о...
--Ты кончай тут мне причитать, - попытался приструнить ее Андрей, - Что это ты нас уже хоронишь? Подумаешь, событие какое, расстаемся на немного. На учебу уезжаем. Нашла проблему...

Андрей говорил какие-то слова, говорил, а сам гладил Зину по голове, покачивая ее как маленького ребенка, пытаясь убедить и ее, и себя в том, что действительно ничего особенного в их жизни не произошло, что все со временем устроиться и утрясется, что это самое обычное дело, когда молодые люди уезжают учиться в разные города, и что лю- бовь и в этих условиях можно сохранить, если есть желание у обоих, а у них такое желание есть и всегда будет.
Он говорил, говорил, а на душе у самого было черным черно и ни одно из сказанных им только что слов не показались самому ему достаточно убедительными. И тут впервые за все время их знакомст-ва, их любви у него появилась чудовищная в своей откровенности мысль о том, что у них с Зиной, по всей вероятности, ничего хорошего в будщем не предвидеться, что будущего у их любви нет.
Он попытался прогнать эту дикую и нелепую мысль и она, повинуясь его желанию, исчезла, испарилась без следа. Но она все-таки была, она все-таки появилась. И это нельзя назвать случайным, ой, нельзя. .И сердце что-то так ноет…Даже не но-ет, а стучит, так оглушительно, аж в ушах отдает…Не к добру все это… Не к добру…
От дома послышался знакомый голос Вали:
--Зи-ина-а, обеда-ать!

Зина встала, вытерла слёзы, поправила прическу и попыталась улыб- нуться. Но улыбка у нее получилась невеселой:
--Андрюша, мне пора. Папа пришел на обед. Давай до вечера. Хорошо? На нашем месте...
Андрей кивнул головой. У него сердце сжималось, когда он глядел на Зину. Вид у нее был совершенно потерянный.
--Хорошо, Зина. До вечера. Как всегда в семь. Пока...
Он наклонился к ней, осторожно поцеловал ее в губы и прошептал:
--Все будет хорошо. Честное слово. Я обещаю тебе.
Они прошли до калитки и здесь распрощались. Впереди у них еще был вечер. Последний их совместный вечер. И у каждого из них зрело предчувствие, что вечер этот для них в самом деле будет последним. И если у Андрея это предчувствие было еще смутным и неопределен-ным, только что народившемся, то у Зины оно было уже окончательно сформировавшимся. Женщины мудрее мужчин. У них есть средство, помогающее им в трудные минуты жизни, в тех случаях, когда пасует разум. Средство это простое, но надежное. Называется оно женской интуицией. А женская интуиция никогда не ошибается
Бежало счастье по дороге, Роняя слезы на песок, Сбивая в кровь больные ноги Как будто вышел его срок
Куда бежало это счастье? Зачем, стремглав, летело прочь? И в чьей окажемся мы власти, Когда на сердце ляжет ночь?
И что такое наше счастье?
Что ищем мы порой всю жизнь: Тепла, надежды или страсти, Или любви, зовущей в высь?
Так что спугнуло мое счастье?
Что погнало его в бега?
Мир раскололся вдруг на части,
И враз – исчезли берега.

Андрей шел на свидание к Зине с очень сложной мешаниной чувств. Здесь была и радость от предстоящей с ней встречи, грусть от наме- тившегося впереди расставания, и много еще всякого, не очень понятного, но явственно вызывающего ощущение надвигающейся какой-то катастрофы, Ощущение смутное, неопределенное, но довольно-та-ки назойливое и тревожное.

Место, где обычно они встречались вечерами , находилось в скверике около автобусной остановки, где жила Зина. Как всегда Андрей прихо- дил немного пораньше и, присев на лавочку, ждал Зину. Отсюда хорошо был виден дом Зины. И Андрей любил смотреть, как она сбегает с крыльца, пересекает лужайку и по тропинке направляется к переезду. Заметив Андрея, она поднимала вверх руку, всегда почему-то левую, приветствуя его, и ускоряла шаг. Здесь Андрей обычно не выдерживал, вставал и направлялся к ней навстречу. И уже отсюда, от переезда они затем направлялись куда-нибудь отдохнуть или просто погулять. Их маршрут не отличался особым разнообразием. Да и откуда быть разно- образию в таком небольшом городке.
Маршрут их был уже окончательно сложившимся и выверен до мело-чей в зависимости от времени года, настроения, погоды и даже дней недели Сегодня же они просто прощались. Прощались друг с другом, прощались с городом. Они не спеша, потихоньку направились по улице вниз до моста через Дон. Затем, также не спеша, поднялись в гору и свернули направо к скверу около «горбольницы». Прошли сквер с па- мятником «Победы» в виде стандартного солдата, стоящего со снятой каской в руке на пьедестале и покрашенного в бронзовый цвет. За сквером находился высокий, обрывистый берег Дона. Вид отсюда был великолепный.
Внизу холодной сталью блестело изогнутое лезвие реки с узорчатой перекладиной моста, похожей издали на изящный эфес рукояти хищного ятагана с налета врезавшегося в тело известкового кряжа, на вершине которого стояли сейчас Андрей и Зина. Перед мостом в густых зарос- лях ракиты и ивняка просвечивала темная крыша бывшей водяной мельницы с остатками разрушенной плотины, а от самого моста тянулась вверх дорога, сначала прямо, затем сворачивая влево и далее шла куда-то вдаль аж до самого горизонта. Дорога эта или улица была с обеих сторон заставлена небольшими одноэтажными домиками, окру женными садами, огородами и палисадниками.
На этой когда-то дороге, а теперь дороги-улицы города жили Андрей с Зиной. Жили недалеко друг от друга, всего лишь в десяти минутах ходьбы или через одну автобусную остановку. Но их домов отсюда, совсем не видно. Зато хорошо виден противоположный берег реки, опушенный редкой зеленью кустов акаций и ивняка. Там было любимое место купания Андрея и его друзей. Место было низкое, ровное, с пес- чаным чистим дном и большими травяными площадками, где лежали, загорали, отдыхали, выпивали и играли в волейбол представители мест ной молодежи. Сейчас там было пусто. Лишь кое-где на пшеничном по ле местного зоотехникума, занимавшего все свободное пространство от реки до жилых домов бродили чьи-то пасущиеся коровы да козы.
Странно устроена жизнь человека. Год назад Андрей и знать не знал, и слышать не слышал о таком городке, как Лебедянь. А сейчас ему тоск- ливо и грустно от предстоящего с ним расставания. И вряд ли он те- теперь сможет когда-нибудь забыть этот тихий, невзрачный городок И всего лишь потому, что жила здесь одна девушка, самая лучшая в мире и самая красивая на свете. И расставаться ему с этой девушкой никак не хочется. Ему будет без неё очень и очень трудно. Потому что только с ней он чувствует себя счастливым, нормальным человеком, настоящим мужчиной, способным на нечто большое, чем обычное, унылое, физиологическое существование. Без нее ему плохо, неуютно, нерадостно, потерянно. Жизнь теряет всякий смысл и он начинает оступаться, падать и катиться вниз. Но если всё это так, тогда почему же они рас- стаются? Почему? Почему? Кто скажет?
Мне на ладонь Звезда упала –
Так падают снежинки по весне,
Она лежала и сверкала,
Мне показалось – я во сне.
Я в это Чудо не поверил,
И я смахнул Звезду с руки.
Она блеснула – и сгорела
Под тихий плач моей строки…
Андрей глянул на Зину. Она была тихая, молчаливая, поникшая, будто съёжившаяся. Андрей обнял ее за плечи и они медленно пошли по тро- тропинки вдоль берега. Тропинка вильнула раз, другой и вывела их к памятнику Ленина, поставленному недавно на новой площади около только что построенного городского дома культуры, похожего на плохую копию Большого театра в Москве.
ДК строили долго, нудно, чуть ли не десять лет и лишь год назад это эпохальное для Лебедяни строительство было наконец-то закончено. Ну, а уж выровнять напротив ДК пустырь, заасфальтировать его и пос- тавить трибуну с типовым памятником Ленина, вождя мирового проле тариата для городской администрации после ДК было уже делом не слишком хитрым и хлопотным. Несколько общегородских субботников, да пару статей в городской и областной газетах сделали свое дело. Город получил свой политический центр, где проводили различные митинги и демонстрации
Около ДК толпился народ. На громадном фанерном щите, закрепленном между центральными колонами фасада здания висела афиша. На ней был изображен лихой ковбой в широкополой шляпе и с револьве- ром в руках, сидевший на вздыбленном коне. Внизу наискосок, черны- ми буквами было написано название фильма: «Великолепная семерка» С поверхности букв крупными, ярко красными каплями стекала кровь. Об этом нашумевшем американском боевике Андрей уже слышал в Москве, но посмотреть его тогда не удалось. В Москве этот фильм уже не шел. Андрей наклонился к Зине:
--Зина, может, в кино сходим? О нем много говорят хорошего..
Она неопределенно пожала плечами:
--Не знаю, Андрюша. Как хочешь. Но вряд ли получится. Би- летов ведь не достать...
--Подожди, не тушуйся, -сказал Андрей, - если сегодня кино крутит Валька Чуйков, то билеты будут. Ты постой здесь, подожди меня. Никуда не уходи. Я быстренько смотаюсь, гляну, кто там...

Андрей оставил Зину у входных колонн, а сам кинулся к служебному входу.
Вальку Чуйкова, киномеханика ДК он знал еще с зимы. Познакомились они в местном городском ресторане «Лебедь», что находился в центре города, напротив его основных культурных достопримечатель- ностей: кинотеатра «Комсомолец» и городского парка культуры, по местному «Горсада», где размещались различные детские аттракционы и танцевальная веранда. Местное острословы назвали эту площадь «Бермудским треугольником» или местом гибели молодых талантов города Лебедяни. Из трех соблазнов или трех зол, обычно выбирались два: ресторан и горсад, точнее, сначала ресторан, а затем уж горсад с его «танцверандой».
Как-то в выходной, Андрей с ребятами отмечали в ресторане свою по- беду над командой «Машзавода». Зина приболела, они в этот вечер не встречались и Андрей гудел во всю. И вот, когда все ребята были уже в основательном подпитии, к их столику подошел невысокий широко- широкоплечий, крепкий парень с короткой жилистой шеей и выбритой наголо головой. В руках у него была непочатая бутылка «Столичной». Он сел рядом с Андреем, подал ему свою руку и представился:
--Валентин, киномеханик с ДК. Зовут «Чуйком».

Андрей с удивлением глянул на него и подал свою руку:

--Андрей. Сварщик с линейно-механического.
Ладонь у Валентина были маленькие, изящной, но на удивление креп- пкой. Он сжал руку Андрея с неожиданной силой. Андрей сморщился, крякнул и с уважением покачал головой:
--Ого-го-го! Ты что, кисти качаешь?
--Да нет, бокс, - коротко и небрежно бросил Валентин и, поста- вив на стол бутылку водки, добавил, - Ставлю тебе. Ты выиграл. Мо- лодец. Поздравляю!
-- Чего я выиграл? - не понял Андрей.
--Сейчас поясню, - ответил Валентин.
Он открыл бутылку. Взял стаканы, налил Андрею, себе, поднял свой стакан и кивнул Андрею:
--За тебя...
Они выпили. Вечер был уже в полном разгаре. Закусывать теперь уже не закусывали. Только пили. Андрей достал пачку сигарет, вытащил сигарету, закурил, предложил Валентину. Тот, поколебавшись было, веял сигарету, тоже закурил и пояснил:
--Я курю редко. Сигарета дыхалку в боксе сбивает.
--У тебя что, разряд? - спросил Андрей.
--Не-ет, - усмехнулся Валентин, -это я так, для себя тренируюсь. Соревнований не люблю...
Затем он смял сигарету в грязной тарелке:
--Ну, ладно. Поясню все сейчас. А то ты, я вижу, весь в недоуме нии. Так вот, я на твою девушку в свое время глаз положил. Еще с осени, как увидел. Собирался познакомиться. Да протянул время. А тут ты появился и опередил. Молодец. Ничего не скажешь. А я лопух. Рот раззявил и ждал чего-то. А она хорошая девушка. Жаль, что упустил,- увидев, как напряглось лицо Андрея, миролюбиво положил ладонь на его плечо:
-- Успокойся. Не горячись. Я тебе все это от чистого сердца гово рю. Без всякой задней мысли. Просто, я рад за тебя. Она и в самом деле хорошая девушка Ты ее не обижай. Уж поверь мне, я не ошибаюсь в женщинах. У меня глаз верный. Тебе повезло, парень. Очень повезло.
Бутылку водки они тогда уговорили быстро. А так как Андрей уже на взводе, то его сильно развезло, и Валентину пришлось провожать его до самого дома. С тех пор они крепко подружились и Валентин часто снабжал Андрея билетами на хорошие фильмы. Поэтому Андрей и ре- шил воспользоваться его услугами в этот раз.
Он влетел на второй этаж ДК и открыл дверь операторской, на которой виднелась предупреждающая надпись: «Посторонним вход воспре- щен». Валентин был на месте. Увидев Андрея, он радостно улыбнул- ся и поднял над головой две сжатые в кулак руки, их приветственный жест:
-- Привет Андрей! Я слышал, ты в институт поступил?
-- Есть такое, - кивнул Андрей.
Они обнялись и похлопали друг друга ладонями по плечам.
--Слушай, Валь, дело есть, срочное. Мне нужна твоя помощь. Прямо вот сейчас, - сказал Андрей.
Видно, тон Андрея был нешуточным, потому что Валентин внимательно посмотрел в лица Андрея, затем показал рукой на стул:
--Садись, рассказывай. За мной не заржавеет, ты же знаешь. Что смогу - сделаю. Располагай мной.
Андрей объяснил суть дела. Валентин рассмеялся:
-- Тьфу ты, черт, напугал прямо. Я думал, что серьезное у те-бя...А это мы сейчас мигом. Я тебе из брони сниму на девять часов. Сойдет?
Андрей просто развел руками. Еще и спрашивает! Лучшего и придумать нельзя. Воистину, когда есть друзья, мир становится более податливый на радости. Через несколько минут он получил два билета в 12-м, самом удобном и престижном ряду зала, отделенного от предыдущего ряда поперечным сквозным проходом. Времени да начала фильма было еще много, больше чем предостаточно и они отправились к центру города, на самую кра- сивую и популярную среди горожан Советскую улицу. Этой улица более всего подходило бы название «Улицы влюбленных», потому что вечерами ее оккупировали, в основном, влюбленные парочки. Местная молодежь называла ее, конечно же,нашим Бродвеем. Андрей с Зиной медленно шли по своеобразному шатровому тоннелю,образованному с обеих сто рон от тротуара мощными стволами липовых деревев, а сверху - их смыкающимися кронами. Народу было много, несмотря на пасмурную погоду и рарабочий день недели, в основном молодежь в возрасте до тридцати лет. Кто парочками, кто группами, кто целыми компаниями. Большинство ребят здоровались с Андреем и Зиной. Особенность небольших городов Союза. Их преимущества и недостатки. Здесь все друг друга знают и всё друг о друге известно. Здесь ни от кого ни что не скр оешь, как не пытайся. Здесь жизнь каждого на ви ду у всех. Хорошо это или плохо? Для кого как Кому-то нравится такая жизнь, кому-то – нет.
Благодаря волейболу Андрей довольно быстро вошел в наиболее авторитетную и влиятельную часть городской молодежи и получил известность Такое положение дел, естественно, не могло ему не нравиться и даже, в какой-то степени льстило его самолюбию, хотя и стало несколько раздражать. Всё-таки нормальному человеку иногда хочется побыть и в тени, не на виду у всех. Но именно сегодня Андрея тянуло к людям, он не хо тел прятаться». Он прощался с городом, прощался с ребятами, прощался с целым периодом своей жизни, который, как потом выясниться, останется самым светлым, самым счастливым и самым не- понятным периодом в его жизни. Истоки отчаянн ых, бесконечных вопросов, задаваемых Андреем самому себе в равные критические минуты его жизни, находились и зарождались, как ни стран- но, именно здесь и именно тогда. Ни что в жиз- ни не бывает зря, не проходит бесследно и за все, рано или поздно, но приходиться платить. И за горе, и за счастье, и за глупости, за подлости, волею-неволею причиненных тобой самому себе или близким тебе людям. Уж чего-чего, а глупостей Андрей на своем веку понаделал больше, чем достаточно. И рассчитывался потом за них всегда очень тяжело, а порой и жестоко. По тому и стихи у него чаще всего получались каки ми-то жутковато-мрачными, безрадостными:

И снова плачут окна,
И снова ветра всхлип,
А мир как будто проклят
И загнан в один клип.

Все спутано до жути,
Последний тонет круг
Скажи, что с нами будет,
Кто враг мне, а кто друг?

И пляшут чьи-то тени
В коре безмолвных стен,
Не я ли здесь расстрелян,
И глух с тех пор и нем.

Андрей с Зиной вышли к площади «Бермудс-кого треугольника» и свернули к «горсаду». Вход был платный. Андрей купил два билета и они не спеша прошли во внутрь. Горсад был старый, еще дореволюционный закладки, сравнительно небольшой, но зато компактный и очень уютный... Его окружала старинна, из красного кирпича, с башен ками и кованой фигурной решеткой ограда. Вход в «горсад» был возможен только через центральные, тоже кованые и тоже фигурные ворота. Как ни странно, но и ограда, и ворота были еще це- лы, без обычных сегодняшних проломов, дыр и ис куственных лазов.
Сразу за воротами шла широкая,вымощенная из вестковыми плитами центральная аллея, заканчив ающаяся большой, крытой танцевальной верандой. От центральной аллеи шли многочисленные боковы ответвления, засаженные с обеих сторон густыми кустами сирени, а потому всегда полутемные,ин- тимные, обожаемые многочисленными любовными па рочками, ищущими места уединения. Боковые ал- леи выходили на кольцевую аллею, проходящую по периметру вдоль ограды забора и заканчивающиеся у центрального входа, где в низеньком деревянном павильоне размещался неизменный буфет с вино водочными изделиями в разлив. Все пространство «горсада» было засажено старыми липами в тени которых размещались различные культурны ые аттракционы в виде беседок, качелей, карусе каруселей, детских горок и песочниц с гипсовы- ми фигурами персонажей народных сказок.
Ну, буфет сегодня Андрея не интересовал.Хотя без Зины, с ребятами он сюда заглядывал час тенько. Главное развлечение молодежи здесь по вечерам - это танцы. На танцах знакомились, общались, развлекались, отдыхали. А какое же знакомство, какое общение на трезвую голову, когда язык скован, слова кажутся глупыми и корявыми, а собственные руки постоянно мешают и ты не знаешь, куда их деть? Вот и идёт в ход глав ное средство от застенчивости, от многочислен- ных, собственных, да и не только возрастных ко мплексов - бутылка. В магазин не всегда сообразишь, в ресторане дорого, да и время нужно, а здесь самое, что надо, как говорится, дешево и сердито. На стакан ведь всегда можно наскрести. Влил в себя и порядок, в голове лег кость, ясность, мысли быстрые, четкие, а слова самые нужные. К кому захочу - подойду, что захочу, то и скажу, что посчитаю, то и сделаю. Никто не ухмыльнётся, обидно не съехидничает, не засмеется, не схамит. Все в порядке, все в норме, все «оккей»...
Андрей с Зиной медленно, беспечно прогулочным шагом двинулись по центральной аллее в глубину «горсада», уже заполняемом людьми. Знакомых было много. Андрей не успевал со всеми здороваться, только кивал головой.Зина с удивлением заметила:
--Андрюша, а ты здесь стал уже совсем своим.
--А, может, и не стоит никуда отсюда уезжать, а, Зина? - сказал вдруг Андрей, сам не понимая, в шутку он это произнес или всерьез. Просто пришла в голову мысль, вызванная словами Зины. Мысль, как возможный вариант действия, а не как призыв к действию. И он ее высказал, совершенно не задумываясь над тем, как ее может сейчас воспринять Зина, - останемся здесь, будем жить, работать, детей растить...
3ина внимательно посмотрела на него. Взгляд был снизу, немного наискось, серьезный и недоверчивый. Помолчала, как бы раздумывая, затем вздохнула и неопределенно пожала плечами:
-- Не знаю, Андрюша, ничего я не знаю и ничего не понимаю. Я даже не знаю, сейчас ты сказал эти слова в шутку или всерьез или просто так, чтобы не молчать...
В словах ее прозвучала такая нескрываемая горечь, что Андрей от неожиданности остановился и у него больно сжалось сердце С Зиной что-то происходило, а что именно, он никак понять не мог. Он растерянно протянул к ней руки и дрогнувшим голосом произнес::
-- Зи-и-ина-а, ты что так, а?
Она взяла его под руку, улыбнулась и даже подмигнула ему, хотя глаза ее подозрительно блестели и странно дрожали в свете фонарей:
--Ничего, Андрюша, это я так. Не обращай внимания...

Но Андрей ничего этого и не заметил. Мужчины не так чувствительны как женщины. А Андрей очень стремился стать и бить мужниной, на- стоящим, в его понимании, мужниной. И у него этот процесс становления получался в общем-то , не так уж и плохо. Если не считать того, что кое что он при этом и терял. Главным образом - свою наивно детскую способность понимать близкого человека и сопереживать ему. Кто это первым и первым же от этого процесса пострадал, была его Зина, самый дорогой и близкий для нега на свете человек.
Странно, не правда ли? Очень даже странно. Но таких странностей в отношениях между Андреем и Зиной в дальнейшем наберется столько, что под их суммарной тяжестью любовь не выдержала и рухнула, похоронив под своими обломками все их мечты и надежды на взаимное счастье.
Они долго бродили по «горсаду», заходя в каждый из его укромных угол ков, где провели вместе столько счастливых часов. Они прощались а некоторой частью своей жизни, вдруг неожиданно ставшей уже их прошлым и серьезные, задумчивые, молчаливые, словно придавленные грузом случившегося направились в ДК.
А дом культуры просто кипел под натиском желающих посмотреть эта чуда американского кино, засиявшее на нашем небосклоне В вестибюле пришлось буквально продираться сквозь плотную толпу неудачников, остававшихся без билетов. Что они здесь делали, чего ждали, на что надеялись, ведь билетов не было и быть уже никак не могло?. Трудно сказать. Но, как всегда надеялись, наверное, на чудо. А вдруг повезет! Чем черт не шутит, когда бог спит. А вдруг он, действительно, сейчас спит? И тогда может быть... может быть... мне-то и посчастливится?!
Кинозал ДК был набит битком. Даже в проходах стояли дополнительные стулья. Такого ажиотажа, такой давки на просмотре кинофильма Андрей в своей жизни ещё не видал, не встречал. Ну, что ж, тогда с полным основанием можно считать, что им с Зиной крупно повезло. Благодаря Вальке «Чуйку», конечно. Они стали участниками великого просмотра.
А просмотр действительно оказался великим. Фильм прошел по стране с ошеломляющим успехом. Молодежь ломилась в кинотеатры. Фильм смотрели по 5-10 и более раз. Мальчишки играли в героев фильма, благородных защитников слабых и обиженных, переделывая отцовские шляпы в ковбойские, и шили себе умопомрачительные джинсы из не- понятно какого материала.
Андрея фильм захватил сразу. Поражало все: необычность сюжета, необычность ситуации, необычные герои. Он увлекся и смотрел взахлеб позабыв про все на свете, даже о сидящей рядом Зиной. Опомнился и пришел в себя он лишь тогда, когда услышал рядом с собой чье-то ти- тихое всхлипывание. Ом повернулся и увидел мертвенно белое застывшее ее лицо, громадные, ничего не видящие, неподвижные ее глаза и мокрые дорожки слез на обеих щеках. Она нервно комкала в руках смятый, мокрый насквозь платок и пыталась неловкими и какими-то судорожными движениями рук вытереть свое лицо, не у нее ничего не получалось. Слезы лились, лились и лились. Чувствовалось, что она на пре- пределе, что еще немного и она сорвется и разрыдается прямо здесь, в этом тёмном и душном зале дома культуры.
У Андрея оборвалось сердце: Он наклонился к ней:
-- Зина, милая, что с тобой?! Почему ты плачешь?! Зина вздрогнула и виновато улыбнулась:
--Ничего, Андрюша, ничего... Это сейчас пройдет. Не беспокойся...
Андрей взял ее за руку, поднялся. Единственное, что он понял, это то, что Зине сейчас не до кино:
--Пошли отсюда...
Сзади зашумели:
--Кто там встал?! Не мешайте смотреть..! Безобразие..!

Андрей пригнулся, и так, пригнувшись, двинулся к выходу, потянув за собой Зину. Она, не сопротивлялась пошла за ним. Кино для них закончилось. Они вышли из кинозала, спустились вниз на первый этаж и очутились в вестибюле ДК. Здесь было пусто, тихо, сумрачно и полу- темно. Андрей остановился, прижал к себе Зину и стал целовать ее мок рое, залитое слезами лицо. Нервы ее сдали она не выдержала и распла- калась, уткнувшись лицом в грудь Андрея. Плакала долго, навзрыд, вздрагивая всем своим тоненьким, хрупким, еще совсем девичьим те- лом.
Андрей был растерян и ошеломлен. Только сейчас до него со всей очевидностью дошло, что его собственное понимание сущности происходящего в настоящий момент между ним и Зиной коренным образом отличается от точки зрения самой Зины, что ее взгляд, пожалуй, будет глубже, острее и значительнее, а, значит, и мудрее его, Андрея представления. Поэтому, она, его Зина, видит вокруг нечто такое, особенное и пугающее ее, что ускользает от взгляда Андрея. Отсюда, видно, и идет эта ее нервозность, эти резкие смены настроений, доходящие иногда, как сейчас, до настоящей истерики.
Но тогда выходит, что она, Зина, предвидит конец их отношениям, конец их любви? И она сейчас просто-напросто в панике, а он, идиот, кретин, дубина, ничего не соображая, потащил ее в какой-то ДК на дурацкий фильм! До кино ли ей сейчас?!
Но почему, почему она так думает? Не верит ему? Но какие основания у нее для того? Она же знает, что Андрей ее любит, любит и будет лю- бить всегда... Или это из-за того идиотского случая, когда она уехала на сессию в Воронеж? Но он же осознал, он сам приехал к ней в Воронеж, чтобы повиниться и попросить прощения. И она встретила его. Тогда что же еще Случай в Москве с Ириной? Но она же не знает о нем? Догадывается? Не может быть! Но ведь даже тогда он, Андрей, не забывал о ней никогда и всегда тосковал о ней. Всегда! Это же факт Но, неужели она подсознательно, интуитивно, женским своим чутьем ощущает в нем эту его потенциальную способность к измене? И что он там, в Москве, всегда будет ей изменять с другими женщинами? Снача ла будет просто изменять, а потом, привыкнув к какой-нибудь другой, и совсем ее тогда о ней позабудет. Но это же совсем не так, Зина, не так. Он здесь совсем не виноват. Ведь женщины сами к нему лезут. Он то здесь причем? Что же ему теперь, как идиоту, от всех отмахиваться? Мол, не трогайте меня, я занят, у меня девушка есть, она в другом горо де живет...
Чушь какая-то идиотская! А почему чушь?! Ведь это, если разобраться самое элементарное, самое примитивное предательство, предательство любящей тебя девушки, и она, Зина, наверное, интуитивно чувствует в нем эту его проклятую способность к постоянному предавании ее, Зи- ны, любимой девушки и просто близкого человека. Но ведь он же не забывает ее, не может и не хочет забывать! Тем хуже! Тем хуже! Пом- нить, любить и, тем не менее, делать любимому человеку плохо. Это уж на грани подлости, если не сама подлость. Уж лучше забыть или влюбиться в другую, чем вот так, по тихому. Не так обидно и не так горько было бы тогда ей, Зине... ну, и скотина же ты ,Андрей, если Анд откровенно. В морду бы тебе за твои делишки, в морду...
Наконец Зина успокоилась и затихла. Андрей достал свой платок и осторожно вытер ей глаза, щеки, нос, губы. Чувство глубочайшей нежности любви, жалости, тревоги и непонятной какой-то своей вины перед этой маленькой, тоненькой, хрупкой и такой сейчас беззащитной на вид и такой дорогой для него девушки, почти девочки, переполняло его сердце. Хотелось сделать для неё что-то хорошее, доброе, чистое и очень, очень важнее, хотелось обнять, обнять ее крепко, крепко ,приприжать к себе и защитить от враждебности окружающего мира. Но как все это можно было бы сделать, Андрей не знал Поэтому он просто поцеловал ее и сказал:
-- Все будет хорошо, Зина, милая. Поверь, пожалуйста, и выброс выбрось ты эти свои дурные мысли из головы куда-нибудь подальше. Ради Бога, я тебя очень прошу. Ладно, а?
Она кивнула головой и улыбнулась. Вообще, выплакалась, она. как-то сразу успокоилась и изменилась, словно бы внутренне подобралась и привела себя в полный порядок, решительно настроившись на другую линию поведения. Она сказала:
--Все в порядке, Андрюша. Не беспокойся. Если хочешь, давай вернемся в кино. Досмотрим. И извини меня, пожалуйста, что я тебе весь вечер испортила своим хныканьем.
Андрей шутливо закрыл ей рот ладонью и прошептал внушительно суровым тоном, не допускающим никакого возражения:
--За-мол-чи-и! И слушать не хочу. Какие тут в болото извине- ния! Это ты меня извини! За то, что тупоголовый слишком. Не всегда соображаю что делаю. Не до кино сегодня, Пойдем лучше домой...
Она двинула головой и согласилась:
--Как хочешь, Андрюша. Домой так домой. Тебе виднее. А впро чем, если признаться, я действительно устала сегодня.

Они вышли из ДК и направились домой. Зина внешне была совершен- но спокойно, даже чуточку, напоказ, весела. Андрей же, наоборот, больше молчалив и задумчив, хотя и пытался изо всех сил быть как всегда, шутил, острил, что-то, смеясь, рассказывал. Но у него все сегодня получалось не очень. Но душу легла черная тень надвигающейся разлуки. Лежала и отравляла сознание своим смрадным дыханием. И Андрей никак не мог избавиться от навязчивой, как липучка мысли, что все теперь напрасно и бесполезно, что впереди конец. Наконец Зина не выдержала, остановилась, повернула Андрея к себе лицом и сер-дито, но с явной ноткой отчаяния в голосе произнесла.:
-- Андрюша, милый, нам сейчас так нельзя. Неужели ты этого не понимаешь?! С какими мыслями в голове, с какими чувствами в серд- це мы сейчас с тобой расстаемся? С теми, что между ними все уже кончено, да?! Если так, то давай-ка лучше уж по домам... Ты - налево, я - направо. Вот и конец, вот и все. И хватит друг другу нервы трепать, головы морочить! Ты этого хочешь? Да? Тогда скажи мне об этом пря мо, сейчас, вот здесь, в глаза. Скажи - и мы разойдемся...

Голое ее звучал решительно, строго и буквально звенел от сдерживаемого напряжения. Андрей с нескрываемым восхищением смотрел на нее . Она опять удивила и поразила его. И на душе у него сразу же от- легло. Камень, душивший его, куда-то сразу исчез. Боже, что это за девушка! И не чья-то там, а его девушка. Она еще раз доказала, что гораз до сильнее и гораздо мудрее его. Да разве можно такую девушку за- быть, променять на какую-то другую! Да ни за что на свете!
Они дошли до дома Зины, укрылись в беседке и потеряли счет време- ни. Время перестало для них существовать. Да и весь остальной мир в этот миг тоже куда-то исчез и растворился в пространстве. Во вселенной остались только двое, он и она. Влюбленные друг в друга, любящие друг друга, желающие друг друга, Молодые люди, юноша и дедевушка. ЕЙ девятнадцать, ему двадцать один. И впереди у них только разлука и надежда на то, что разлука не будет вечной. И они изо всех сил старались продлить, растянуть до невозможности эти последние, незабываемо прекрасные моменты, выделенные им судьбой напосле- док, перед расставанием. Им некогда было думать, некогда было раз- мышлять, они спешили в последний раз насладиться друг другом. Вре- мени у них оставалось в обрез.
И вот от дома донесся женский крик:
--Зи-и-на-а! Где ты-ы? Пора-а-а!
Зина отпрянула от Андрея, встала, поправила одежду, волосы и обречено сказала:
-- Все, Андрюша. Мне пора. Надо собираться.
-- Как это пора! - удивился Андрей, - я же тебя провожу...
-- Нет, Андрюша, - покачала она головой и вздохнула, - меня папа с братом проводят. Не надо тебе с ними встречаться. Они тебя не любят...
-- Почему?! - поразился Андрей, - они же меня не знают...

С родителями Зины Андрей не был знаком. Он даже их в лицо никогда не видел, не то, чтобы разговаривать или общаться.
-- Не надо сейчас об этом, а, Андрюша? - жалобно попросила Зи- на, - потом когда-нибудь объясню.

Она подошла к Андрею, крепко обняла и исцеловала несколько раз. Здесь у нее нервы не выдержали, и из ее груди стоном вырвался приг- лушенный, сдавленный крик, даже не крик, а короткий вскрик:
-- Господи-и! Неужели я тебя больше никогда не увижу..!

Затем она оторвалась от Андрея, резко оттолкнула его от себя и, прик- рыв лицо руками, побежала к дому. Андрей долго стоял на месте, оглушенный и буквально придавленный случившемся. Он стоял и курил, жадно затягиваясь, выкуривая одну сигарету за другой, затем медленно, нехотя, опустив голову, двинулся домой. Дома он разделся, лег в постель, но заснуть никак не мог, лежал, тупо глядя в потолок, и снова курил, курил, курил безостановочно, пока не кончились все его сигаре- ты. И заснул он только под утро, заснул тяжелым, нервным, кошмарным сном. И он, глупец, не знал, не ведал, что очень, очень даже скоро подобных снов у него станет так много, что он, порой, начнет даже жалеть о том, что не страдает, к сожалению, бессонницей…
Мгновенья Счастья не рождают Вечность, Как не рождает пламени вода. Я жил наивно, глупо и беспечно, Летел, стремглав, в слепое «никуда». Летел, не видя ничего на свете, Пером «жар-птицы» освещая путь, Трепал мне кудри ошалелый ветер, Я жить хотел не только «как-нибудь». Я жить хотел размашисто и сильно, Мне улыбалось Солнце в небесах, А Бог мне дал отчаянные крылья, И я не ведал, что такое Страх. Но страх пришел в обличии Надежды, Мгновенья Счастья обращая в лед, И все, что делал я когда-то прежде, Вдруг предъявило мне кошмарный счет…
Глава 8

А вечером случилось непоправимое. Андрей поднял руку на отца. Случай «дичайший», так непохожий на Андрея и в то же время закономерный, итоговый, поставивший окончательную и бесповоротную точку в их сложных, очень даже непростых отношениях друг с другом. Теперь исход был единственный – уезжать из дома, из города. Потому что жить Андрею после этого в таком небольшом городке будет просто невозможно. Общественное мнение всегда будет направлено против него. Сын, ударивший отца – это уже образ, образ всеобщего осужде- ния, всеобщей неприязни. Такому здесь не место. Правда, Андрею и так суждено уезжать из города. Как говорится, одно к одному. Но с ка- кой же тяжестью в сердце приходится ему это делать, если бы кто знал Он покидал город, с названием которого связаны самые светлые, са- мые чистые и самые радостные минуты его жизни с таким ошущением будто за спиной у него остались одни дымящиеся развалины.
А случилось следующее. Андрей пришел вечером с работы злой и растроенный. Выяснилось, что расчет с работы затягивается и придется основательно побегать, побегать с обходным листом, чтобы собрать все необходимые подписи. Недаром же в народе этот листок назвали «бегунком». В полном смысле слова, он оправдывал свое название.
Войдя в террасу, Андрей у увидел такую неприятную сцену, что сначала даже не поверил своим глазам. Отец бил мать. Она стояла в углу, пригнувшись и выставив вперед руки, пытаясь защитить от ударов лицо и грудь А отец, сопя и отдуваясь, прыгал перед ней и был ее то руками, то ногами, стараясь попасть в лицо и живот. Мать молчала, лишь иногда вскрикивая от ударов и умоляюще шептала:
--Не надо, не надо... Перестань...

Андрею кровь ударила в голову. Он швырнул на пол свою сумку, ки- нулся к ним, схватил отца за шиворот, развернул его к себе и коротко ударил в подбородок. Отец обмяк и рухнул на пол к его ногам. Мать охнула и бросилась в дом, захлопнув за собой дверь. Андрей в растерянности стоял посреди террасы, опустив ставшие вдруг непомерно тяжелые руки, не зная, что дальше теперь предпринять. Потом он шагнул к двери дома, чтобы узнать, как там с матерью. И тут он услышал за спиной дикий, нечеловеческий крик, даже не крик, а звериный рев:
-- А-А-А! Сволочь!. Отца би-и-и-ть!

Он обернулся. Отец был сзади в метре от него. В руках он держал табуретку, высоко подняв ее над головой. Лицо его было безумным, рот широко раскрыт:
--Убью-ю-ю сво-о-олочь..!
Андрей вскинул вверх левую руку и перехватил табуретку, а правой ударил в лицо отца, прямо в его раззявленный, дышащий перегаром рот. Отец резко оборвал крик, колени его ног подогнулись и он неловко, бесформенным мешком свалился на пол, гулко стукнувшись головой о доски... Изо рта хлынула кровь. Андрей постоял над ним, кусая губы. Ему хотелось плакать, хотелось кричать от обиды, горечи и боли.
Он, Андрей Орлов, молодой, здоровый парень, почти никогда не пускавший руки в ход, которого практически невозможно было заставить ударить кого-нибудь всерьез, он, Андрей Орлов, гуманист по натуре, только что избыл своего отца. И не просто избыл, а избыл до крови, хладнокровно и безжалостно. В такое даже сейчас ему самому верится с трудом. А ведь можно было просто-напросто скрутить его и связать веревкой, как он это раньше всегда делал, и дать ему проспаться. И ничего бы страшного тогда не произошло. Боже мой, что такое с ним происходит, если он становится способным на подобные поступки! Не-ет, надо бежать, бежать отсюда как можно скорее и никогда сюда больше не возвращаться. Но как же тогда мать?! Бросить ее на произвол судьбы?!
Андрей тяжело вздохнул и зашел в дом. Мать сидела на кровати в сво- ей комнате, уткнувшись лицом в сжатые вместе ладони. Андрей подошел к ней, сел рядом, обнял и прижал ее к себе. Мать вздрогнула и напряглась всем телом, словно хотела отстраниться, но Андрей ее не отпускал и еще сильнее прижал ее к себе. Они сидели так и молчали. Говорить им было не о чем. Все и так было яснее ясного. Потом Андрей спросил:
--Часто он тебя так?
Мать коротко, быстро глянула на него и отвернулась:
--Да нет, сынок, не беспокойся. Ничего страшного. Это же одна видимость. Ты не додумай, ничего такого здесь нет. Я ведь, если захо- чу, сама легко могу с ним справиться. Он же хлипкий, слабенький у меня. Зря ты его так, сынок. Право зря...
Андрей слушал мать и ничего не понимал. Выходит, он, Андрей, защитив свою мать от побоев отца, сам во всем и виноват! Жизнь, жизнь, как в тебе разобраться?! Андрей наклонился к матери, поцеловал ее в лоб и сказал:
-- Ладно, мам, ты уж извини меня за все, если сможешь. Не су- дья я вам. Живите, как хотите. Я не буду вмешиваться. Мне осталось немного здесь быть. .Скоро уеду. А без меня вам гораздо проще будет

Андрей встал, вышел в большую комнату, постоял там немного в недоумении, не зная, что теперь делать, что предпринимать, потом махнул рукой и вышел. Дом был для него уже и чужой, и враждебный. Хоте- лось поскорее покинуть его.
Отца в террасе не было. Андрей взял свою сумку и вышел на улицу. Скорее отсюда и подальше куда-нибудь. А вечером Андрей напился и ночевать домой не пришел. Лебедянский период его жизни начал под- ходить к концу. И конец этот складывался не слишком удачно для Анд рея. Город, так тепло и охотно принявший его в свое лоно, город, по- даривший ему любовь чудной девушки и давший столько незабываемо прекрасных мгновений за такой короткий период жизни, вдруг неожиданно отвернулся от него, лишил своей благосклонности и никак не хотел отпустить от себя по добру, по здорову, ставя одну преграду за другой. А сам город, словно охотник, терпеливо, настойчиво и упорно ожидал, когда же Андрей, его жертва, не выдержит, сорвется и, махнув на все рукой, загудит в пьяном загуле. Ведь сорваться было от чего. По водов оказалось больше, чем достаточно. Не успел Андрей приехать в Лебедянь из Москвы после экзаменов и хоть чуть-чуть порадоваться постигшей его удаче, как на него, как из рога изобилия посыпались неприятности, одна за другой. И неожиданный отъезд Зины , и разрыв с отцом, и затянувшийся до неприличия расчет с завода, и невозможность достать билеты на поезд в конце ав- густа и т.д. и т. п. и еще целая куча всяких там, разных неприятностей по мелочам. И все как-то сразу, вдруг, неожиданно, валом. Как будто кто-то невидимый специально их копил для Андрея, ждал подходяще- подходящего момента, нужного для того случая и вывалил все скопом в последние дни пребывания Андрея в Лебедяни, злорадно наблюдая, как барахтается в этом дерьме Андрей, выдюжит он или сломается.
Андрей действительно сначала сник, впал в депрессию, а потом при- пришел в ярость. Да что же это такое, господи! За какие это грехи его так наказывают? Что же он, самая распоследняя сволочь, если с ним так подло поступают?! И снова одни и те же вопросы, которые будут преследовать Андрея всю его сознательную жизнь. Почему? Почему все происходит с ним именно так, а не по другому? Кто за всем этим стоит? Кто? А может что?! А неприятности продолжали прибывать. Не все их удавалось решить сразу и просто, как, например, с отъездом Зины, или же при разрыве с отцом и натянутости отношений с матерью. Здесь делать нечего не пришлось, здесь все решилось само собой и Андрею пришлось просто законстатировать эти явления своей жизни в уголках собственной памяти и собственного сердца. И примириться с их существованием, как а неизбежным фактом новой своей действительности. Что есть, то есть и никуда от этого уже не денешься. С осталь ными же неприятностями решалось по разному. Ребята помогли достать билеты на поезд в Москву. Пусть в общий вагон, пусть сидячий, но все же билет. Утряслось потихонечку все и с обходным листом, и Андрей наконец-то получил официальный расчет с завода.
Ну, что ж, вроде бы и все. Можно теперь и вздохнуть с облегчением. Ан -нет! Не тут-то было! Есть еще у судьбы кое что и про запас! Есть! Е-есть! Вот это, например, товарищ Орлов, деньги! Да, да, деньги! Сколько вы получаете под расчет с завода? Ах, почти что ничего-о-о..! Во-от оно как! А почему? Да, действительно, вы же в августе месяце почти не работали. Та-ак, недельку всего. И те деньги, что причиталис под расчет, почти все вычли за недостачу по обходному. Инструмент, книги там и другая всякая ерунда. Что ж, бывает, бывает. Раньше надо было думать, раньше. Кто же тут спорит. Все мы задним умом богаты. Знал бы, где упасть, так соломки бы туда положил, да побольше. А вот на что теперь в Москву ехать и на что там целый месяц до стипендии жить – это уже вопрос из вопросов. И как теперь из этого положения выкручиваться, Андрей представления малейшего не имел. Впереди был мрак... Полнейший...
Удар для Андрея оказался сильнейшим. Положение усугублялось еще тем, что Андрей совершенно упустил из вида материальную сторону своей теперешней жизни. Зарабатывал он неплохо. Большую часть своих денег он сразу же отдавал матери. Остальные деньги лежали у него в ящике шкафа. При необходимости оттуда мать брала на хозяйствен- ные расходы. Если у Андрея кончались деньги, он брал у матери. Естественно, что без отдачи. Иногда он занимал у ребят. Но это бывало ред ко. Денег, в общем-то, на жизнь, на хозяйство хватало. Тем более, что на себя лично Андрей почти ничего не тратил и из одежды за год жиз- ни в Лебедяни себе он ничего не купил.
А вот теперь денег не было. И взять их было неоткуда. Задача казалась Андрею совершенно неразрешимой. Помощь родителей отпадала сра- зу. Она была просто невозможна после всего случившегося недавно и давно. Мать конечно же дала бы сотни две-три на дорогу, если бы Анд рей у нее попросил. Утаила бы от отца и дала бы ему, выручила. Но нет, у нее Андрей денег никогда не сможет попросить, язык не повер- повернется. Как же тогд а быть? К ребятам обратиться? Конечно же, они без колебаний его выручат. Соберут между собой и дадут Андрею кругленькую сумму без отдачи. Но к ним обращаться Андрею почему-то было стыдно. Стыдно, и все тут. Надо срочно искать другой выход Но какой? Продать чего-нибудь? Но что? У него же ничего ценного нет и никогда не было. Хотя, стой, почему же нет? Есть! Конечно же есть, есть у него ценная вещь, очень даже ценная, очень – ружье Пожалуй, это будет как раз то, что нужно. Это - выход!
Ружье было ижевское, «безкурковое», заказное, шестнадцатого калиб- ра, двустволка горизонтального боя. Отец заказал ее лет десять назад в бытность свою депутатом Облсовета. Однако сам практически не охо- тился, не имел особого желания. Старший брат Андрей, Юрий, тоже оказался равнодушным к охоте. И ружьё, естественно, как-то само собой, досталось Андрею. Он не выпускал его из рук еще со школьных времен, наверное с класса седьмого, когда впервые съездил на групповую охоту в тайгу с ночевками месте с членами их охотничьего клуба. Съездил - и заболел романтикой тайги. После той поездки он повесил ружье на ковре у себя над койкой и полностью принял на себя все заботы по уходу за ним.
А ружье было прекрасное, великолепной внешней отделки, строго аске тичной, без излишеств и легкомысленной вычурности ширпотреба. Ружьё не на показ, а для практического назначения, для охоты, не для выставочных залов. Оно стало для Андрея родным и он не расставался с ним никогда. В тайге оно висело у него в головах над раскладушкой, на специальном крючке, сделанном из рогов оленя. Висело всегда заряженным, на всякий непредвиденный случай. Мало ли что может случиться в тайге, когда на раздумывание порой времени не бывает совсем. А после того, памятного для Андрея случая, когда из этого ружья в Андрея стреляли буквально в упор. с расстояния всего лишь в три-четыре метра, оно стало для него больше, чем родным. Оно стало частью его самого, его вторым я...
Случай был странным, непонятным, даже загадочным. Попахивало мистикой, чуть ли не колдовством. После него Андрей, по натуре своей прагматик, правда, больше романтический, чем какой-либо другой, не верящий ни во что такое или этакое, что нельзя было бы увидать или потрогать собственными руками, всерьез начал задумываться о некой предопределенности или заданности событий в собственной жизни. Он начал задумываться о собственной судьбе, о своей линии жизни, о том, насколько эта его судьба зависит от его собственных уси лий или желаний, и что в этой судьбе происходит не зависимо от него, вопреки его желаниям и воле. Не то, чтобы он стал фаталистом, нет, но червь сомнения проник в его мозг, заставил более внимательно вглядываться в окружающий мир, ища связи и закономерности или хотя бы логические объяснения в происходящих вокруг событиях, искал, но чаще всего не находил. И это его настораживало, беспокоило и увлекало. Он начинал потихонечку становиться мыслящим существом, пытающимся понять и разобраться в окружающей его действительнос- ти и найти там свое законное, одному лишь только ему предназна- ченное место.
Они стояли тогда на реке Вилюе, притоке Лены. Место было изумител ной красоты и прелести. Широкий, могучий, полноводный Вилюй с крутым обрывисто-скалистым одним берегом и пологим, состоящим из волнистых, слизанных до округлостей и покрытых густым лесом со- пок, другим. Между сопок – живописный распадок, переходящий в по логую низину, спускающуюся к берегу реки. По дну распадка протека- ла небольшая безымянная речушка с каменистым, галечным дном и удивительно чистой, прозрачной и вкусней водой. Берега речушки густо поросли кустами багульника, переходящими далее в мощнейший, бронзово-светлый «листвянник», заполненный ягодами и грибами.
Здесь и расположился их лагерь с буровой установкой, доставленной сюда еще зимой транспортным поездом по льду Вилюя. Лагерь вклю- включал в себя саму буровую установку ЗИФ-1200, три вагончика-балка для размещения людей и две большие армейские палатки, в которых размещалась кухня со столовой и «хозблок». Всего десять человек: ст. буровой мастер, геолог, три буровых сменных мастера, три помощника бурового мастера, дизелист и повар. Все работники отряда - кадровые работники геологоразведки кроме трех «помбуров» и пова- ра. Это были временные рабочие из местных. Повар - пожилая, мало- привлекательная на вид якутка, готовящая грязно и убого, так что по- порой ребята сами замещали ее на кухне. Чему она, впрочем, не слишком-то и противилась. Из трех «помбуров » один был из студентов-романтиков, находившийся во временном «академотпуске», а двое-мест ные лица без определенных занятий, так называемые «бичи».
Один- угрюмый, малоразговорчивый мужчина лет 50-60-ти, низкий, коренастый, очень работоспособный, с густой, черной, как смоль, бородой, покрывающей его лицо чуть ли не до глаз. Второй – верткий парень неопределенных лет с маловыразительным, плоским лицом, хитрыми, вечно бегающими, водянистыми глазами, спрятанными под припухшими, красноватыми, точно воспаленными веками и визгливо-крикливым, нагловатым голосом. Парень был ленив, труслив, с подленькой, мелочной душонкой, способной на любую гадость по отношению к окружающим.
Достался этот парень Андрею в смену. И с первых же дней их совместной работы он доставил Андрею столько неприятностей, что Андрей, вспылив однажды ночью, когда тот смотался со смены и спокойно завалился у себя в балке спать и тем самым чуть было не сорвал Андрею всю его работу, подошел к старшему мастеру и решительно потребовал убрать этого тунеядца от него куда-нибудь подальше. Ст. мастер проявил понимание и перевел к Андрею в смену студента, с которым Андрей ладил неплохо.
А тот парень затаил на Андрея злобу и стал мстить, цепляясь к каждому его слову, к каждому его шагу, доводя мелочными придирками порой до самого бешенства. Так продолжалось довольно долго, пока однажды Андрей не выдержал, сорвался и не врезал ему хорошенько по челюсти за одну гадкую выходку. Удар оказался сильным, удачным и внешне очень эффектным. Парень перелетел через стол, опрокинув его на землю вместе со стоявшей на нем посудой, а сам картинно распластался рядом, потеряв даже сознание Приводя его в чувство, кто-то вывылил на него ведро воды и когда парень наконец-то очухался и начал соображать, вид у него был довольно комичный и нелепый. Хохоту было много. Все были довольны. Все-таки бесплатное развлечение. Паре- нь поматерился, поматерился, потом куда-то исчез. Все начали расхо- диться по своим делам.
Андрей же от удара рассек себе пальцы правой руки и, замотав руку носовым платком, направился в свой балок, где у них находилась аптечка В этот момент дверь балка распахнулась и на пороге появился парень. В руках у него было ружье Андрея. Андрей сразу узнал его, даже не успев хорощенько рассмотреть. Увидев Андрея, парень вскинул ружье, направил его на Андрея и щелкнул предохранителем. Лице его было перекошено от бешенства, рот искривлен, на губах желтоватая пена:
Убью-ю-ю, свола-ачь..!

Андрей замер от неожиданности. Не от испуга, нет. Испугался он попотом, значительно позже, когда прокручивал в сознании сцену проис- ходящего. А сейчас он смотрел на парня, на вскинутое ружье, на два ствола с черными отверстиями, из которых должна была вылететь смерть. Его смерть, смерть Андрея Орлова, молодого парня, не прожившего на свете и двадцати лет. Мыслей в голове не было. Все произошло слишком быстро. И было слишком уж неправдоподобно, и слишком неестественно, как будто бы относилось не к Андрею, а к какому-то другому человеку. Единственно, о чем успел подумать Андрей в тот момент, это прикинуть варианты спасения. Да и то мысль была какой-то вялой, нерешительной, словно он сам сомневался в серьезности про исходящего и исходящей отсюда необходимости чего-либо предпри- нимать:
Упасть на землю? Или кинуться резко в сторону? Или же, нао- борот, прыгнуть немедленно к нему, но только пригнувшись...
В этот момент он услышал два коротких, сухих щелчка курков ружья, четких, оглушительных. Услышал и удивился:
А почему это выстрелов я не услышал? - И тут у него промель кнула удивительная в своей нелепости мысль, - А ведь убитые и не дол жны слышать выстрелы, - затем появилась другая мысль, ее опровергающая, - да, но щелчки курков-то я слышал... Что же тогда?'
Он инстинктивно глянул себе на грудь, как бы ища следы зарядов.Ничего там не увидел. И только потом до него дошло:
--Гоподи-и! Да осечка же! Не заряжено ружье-е-то-о...

Эти мысли появились в сознании Андрея как-то сразу, вдруг, причем, все вместе, единым блоком, не разделяясь по отдельности, как бы высветились на информационном экране его мозга. Работа в геологии многому научила Андрея и он довольно четко прореагировал на ситуацию, мгновенно оценив положение, и не только зафиксировал в тайниках памяти появившейся внезапно фактор смертельной для себя опасности, но и тут же прокрутил возможные варианты своего дальнейшего поведения. Однако полученная информация показалась самому же себе столь неправдоподобной, что он просто не рискнул в нее поверить и сигнала к ответным решительным действиям не последовало от его мозга. Гонг не прозвучал. Поэтому внешне Андрей оставался совер шенно спокойным и невозмутимым, даже с некоторой долей внешнего, холодного, насмешливого любопытства, как будто происходящее здесь сейчас никакого к нему отношения не имело. Но это спокойствие и эта невозмутимость не являлись свидетельством завидного хладнокровия Андрея, его стальных нервов и отчаянной смелости в критических си- туациях, как посчитали коллеги Андрея, невольные свидетели той чу- довищной сцены.
Нет, в действительности все оказалось гораздо проще, а потому гораздо страшнее по своим возможным последствиям. Андрей не испугался направленного на него ружья не потому, что был уж очень смелым парнем, а просто потому, что ничего не понял, не успел понять, и пото- му воспринял все поверхностно, не всерьез, как фарс, как комедию, а не как реальный образец той, порой жуткой действительности, в кото- рой жили, работали и даже отдыхали Советские геологи. Ведь основной контингент наемной рабочей силы в геологоразведочных экспедициях и партиях - это люди с сомнительным прошлым, сомнительным настоящим и совершенно непредвиденным, совершенно непредсказуемым будущим.
В основном это бывшие «зэки» и выселенные люди, т.е.лица без определенных занятий, т.н. «бичи», люди без паспортов, без документов, без прописки, но зато с четкими, совершенно нескрываемыми, определенными наклонностями: равного рода алкоголики, наркоманы, «чефи- ристы», «нюхачи», люди пьющие, жующие, сосущие, нюхающие, курящие, колющиеся, пичкающие себя всем, чем угодно, дающим хоть ка- кой-то шанс на забвение, на кайф, на уход от действительности в тума нный мир теней и зыбких сновидений. Ну, а с такими людьми нужно и вести себя соответствующим образом. Ведь, если с волками живешь, то по волчьи-то и выть надо.
Нажав на курки и не услышав выстрелов, парень замер в изумлении. Затем он грязно, смачно выругался, перехватил ружье за стволы и поднял его над головой. Но в этот момент в проеме двери балка появилась мужская фигура. Это был второй буровой мастер, Игорь Якунин, молодой, чуть постарше Андрея парень из Ростова на Дону, сосед Андрея по балку. Он отсыпался после ночной смены на своей койке и прозевал начало событий. Услышав шум, крики, Игорь проснулся, вскочил с койки и особенно долго раздумывать не стал. Он вырвал ружье из рук парня и сделал ему подсечку. Парень загремел вниз по ступенькам. Андрей подскочил к ним, схватил ружье, откинул стволы. В казеннике масляно блестели желтые донца патронов с янтарными зрачками капсулей. У Андрея остановилось сердце:
--Значит, осечка?! Вот те на-а-а-а..
.
Андрей закрыл стволы, поднял ружье вверх, нажал один курок-раздался выстрел, нажал второй – раздался выстрел. Андрея бросило в пот и он, на внезапно задрожавших ногах, без сил опустился на ступеньки балка, обхватив руками голову. Ведь его ружье до сегодняшнего дня никогда осечек не давало. Никогда, кстати, их не было и потом. Как хочешь, так и объясняй, как хочешь, так и понимай. Но... значит, все-таки не судьба. Кому суждено сгореть, тот никогда не утонет. Смерть это знала, потому и ушла ни с чем. А через несколько лет Андрею придетя убедиться, что и сгореть ему не суждено. Смерть второй раз посмотрит на него, подойдя очень и очень близко, и снова уйдет восвояси одна. В книге судеб, видимо, ему уготовлено что-то совершенно другое...
А дальше произошло то, что обычно бывает в подобных ситуациях. Сбежались ребята и уделали парня крепенько, не дай боже. Ребята были не только взбешены, они были разъярены. Это был уже не первый случай в их экспедиции. Месяц назад «пырнули» ножом геолога на соседней буровой. И ребят можно было всё-таки понять, хотя оправдать конечно трудновато. Но ведь мы такие, какие есть. И против темной силы ничего другого, кроме такой же силы использовать не научились. Не доросли еще. Да и не просто остаться человеком в нечеловеческих условиях. Ой, как не просто!
На другой день к ним на буровую прилетел вертолет и парня увезли в больницу, где он провалялся почти месяц. На этом его дело и заглохло. Все на буровой о нем скоро позабыли. Все, кроме Андрея. Забыть эти два темных отверстия ружейных стволов, из глубины которых на Андрея посмотрела смерть, было невозможно. И еще долгие, долгие ночи потом Андрей видел один и тот же сон: ружье в чьих-то руках, направленные на него стволы с черными безжалостными отверстиями, глазами смерти, стальные, мертвые щелчки курков, от звука которых бросает в дрожь, сердце начинает ходить ходуном и становиться так страшно, что все тело покрывается холодным, липким потом . И ничего с этим страхом поделать не можешь, он проникает в глубь твоего тела, доходит до каждой клеточки, до каждой жилочки и оттуда, из глубины твоего нутра вырывается нечеловеческий, звериный крик ужаса и отчаяния:
--Жить..! Жить..! Жить..!

Этот образ отверстий стволов, глаз смерти, долго еще будет преследовать Андрея и отравиться в его стихах.
Как часто мы категоричны,
О людях судим лишь сплеча,
И все, что взгляду непривычно,
Мы отвергаем сгоряча.

И сразу взгляды исподлобья,
Разящей ненависти всплеск,
Как будто каменным надгробьем
На сердце пропечатан крест.

И тянет холодом могильным
От разом суженных зрачков,
И хочется бежать уже с повинной,
И каяться, неясно только в чем.

Гляжу в разверзнутую бездну
Два глаза, словно два ствола.
Как ни крути - конец известен
И гаснут жалкие слова...

И лишь только месяца через два-три Андрей начал отходить от пережитого кошмара. Проклятый сон снился все реже, реже, а потом и совсем куда-то пропал. Андрей полностью забыл об этой давней истории, но теперь вот пришлось вспомнить И опять ледяной холод ужаса пробежал между лопатками. Мн-да-а, не так-то, видать, легко отвязаться от собственного прошлого. Не все, оказывается, забывается. Да и забывается ли совсем? Просто, наверное, прячется до поры где-то в глубинах памяти. А приходит время, все вновь возвращается на круги свои. И ни куда ты от себя не денешься, не убежишь. Ведь человек, как улитка раковину, тащит с собой все свое прошлое, всю свою уже прожитую и непрожитую еще жизнь.
.Моя память, как странная книга Из обрывков листов, перепутанных глав, Где смешались в одно: и любовь, и интрига, Судьбы близких людей и далеких держав.

Моя память, как тяжкое бремя, Гнет потухших надежд и запрятанных слез... Я во власти страстей уходящего времени И не вырвусь из плена несбывшихся грез.

Моя память, как крест, как беда,
Как болезнь, от которой нельзя излечиться.
Здесь навеки со мной, неизменно всегда
Все, что было, что есть и что может случиться...

В справедливости этих слов Андрею придется в дальнейшем убеждаться много и много раз. Его память действительно скоро станет для него настоящим проклятием. И он вынужден будет постоянно носить в себе как беременная зачатого ребенка, весь этот тяжкий груз своего непростого прошлого, порой буквально изнемогая от его непомерной тяжести.
Ружье Андрей продал быстро, хотя и очень дешево, всего лишь за две с половиной сотни, хотя настоящая цена такого ружья была в три-четыре раза больше. Покупателей был о несколько человек, но они все как будто сговорились или же знали о фактическом положении дел у Андрея и держались стойко. А Андрей торговаться не любил, ему было почему-то стыдно устраивать торги, сам процесс торга его коробил и вызывал отвращение. Поэтому он очень быстро согласился на указанную цену, лишь бы прекратить это, с его точки зрения, форменное безобразие.
Полученных денег хватало и на дорогу, и на отвальную ребятам, и на первое время жизни в Москве. А остальное Андрея пока не слишком интересовало. Правда, с ружьем Андрею расставаться было жалко, очень даже жалко. Было такое впечатление, будто он, Андрей, продал часть себя самого, совершил подлость по отношению и к ружью, и к своему прошлому, к самому себе. С утратой ружья из его жизни уходи ло что-то очень светлое, хорошее, романтическое и одухотворенное. Поэтому вечером Андрей напился у «Камая» и, не выдержав душевноого дискомфорта, расплакался. Впервые за все годы своего юношеской и взрослой жизни. Он был себя в грудь кулаком и с надрывом, со липами твердил «Камаю»:

==Ты знаешь, Валь, я- сволочь! Ведь оно не захотело тогда в меня стрелять! Отказалось. Оно считало меня своим другом... Потому и не захотело... Оно - живое... Оно все понимает и потому сделало осечки.. Ведь ни разу до этого, ни разу потом, оно осечек у меня не давало. Ни разу, никогда-а... Ни до, ни после... Ни летом, ни зимой, ни в жару, ни в холод, ни в дождь... Ни-и-и-когда-а... А я его продал... Да еще но дешевке...Господи-и, какая же я сволочь... Прощенья мне нет...

И он плакал обильными пьяными слезами, размазывая мокроту по щекам, испытывая к себе такую жалость, такую жалость, что хотелось плакать еще сильнее. «Камай» сидел напротив него со стаканом в руках и молчал. Он не мешал Андрею. Он понимал, что даже мужчине иногда надо просто прорваться и излить накопившуюся внутри горечь. Иначе жить становиться слишком уж невмоготу. Мужчине и то надо бывает иногда выплакаться. А здесь молоденький, еще совсем зеленый парень, и то уже сколько на него всякого навалилось. Ничего, пусть выплачется, хуже от этого не будет...

Москва встретила Андрея ярким солнечным утром, гулом просыпаю- щегося громадного города. Было еще рано. Метро еще не работало и надо было подождать до его открытия, приткнувшись где-нибудь по- поудобнее. Андрей зашел в здание вокзала, прошел один зал, другой, следующий. Народу везде было много. Люди сидели, стояли, лежали, где придется. Кто на длинных, вокзальных лавках с высокими массивными спинками, на которых в черной рамке, черными же буквами бы- ло выведено «МПС» , Министерство путей сообщения, кто на полу, подстелив под себя газеты, кто на узлах и чемоданах. Перевалочный пункт человеческих судеб. Люди, люди, люди... Что их сорвало с насижен-ных, родных мест и погнало в неизвестность? Или кто? У каждого свой путь, своя судьба, своя история..

Наконец в зале для транзитных пассажиров Андрей нашел себе свободное место на одной из лавок около стены. Рядом живописно расположилась молодая пара. Она спала полулежа, полусидя, согнувшись на лавке в три погибели, поджав под себя ноги и положив голову ему на колени. Он спал сидя, опустив руки к ней на плечи и уронив на них голову. Здесь же под лавкой лежали их вещи. Подходи, забирай, никто и внимания не обратит, не закричит, не позовет милицию.

Андрей сел, достал из сумки книжку. Это был Александр Грин. Избранное. Первое издание шестидесятых годов. Заказ времени. Писатель но вый, в полном смысле этого слова и для Андрея, и для его сверстников Хотя жил и творил писатель в 20-30 - е годы о нем Андрей впервые услышал и узнал еще в геологоразведке от ребят студентов. И первую вещь, которую успел тогда прочитать, была «Бегущая по волнам». Анд рей прочитал ее залпом и обомлел. Роман очаровал его. Ничего подобного он не встречал и не предполагал даже, что так можно писать. Это было как раз то, что нужно, в чем нуждалась душа Андрея, да и не только его, а практически всех его сверстников. Это было то, что они искали в жизни, ее смысл, причем, смысл одухотворенный высокой мечтой, высокими идеалами служения обществу, стране...

Книги Грина являлись в буквальном смысле слова, глотком свежего воздуха из открытой форточки. Здесь же все было не то и не так, непохожее ни на что известное и в то же время так близкое, такое узнаваемое и такое знакомое. Необычная, никогда и нигде не существующая страна с такими загадочными, странными и звучными названиями городов: Зурбаган, Лисе, с такими необычными, ни на кого не похожими ге роями, с удивительно-загадочными, авантюрно-реалистическими сюжетами, с такой яркой, возвышенно-романтической любовью, что захватывало дух и заставляло ошалело биться сердце.

Имя Александра Грина, наравне с именами Хемингуэя, Ремарка стало невольным символом той эпохи, символом тех людей, презревших домашний уют и обменявших его на запах дальних дорог, на дым таежных костров, на неустроенность и неудобства первопроходцев. Недаром же именно в 60 - е годы пошел в Сибирь, на новостройки мощнейший поток наиболее лучших, наиболее цельных, и наиболее чистых в своих устремлениях молодые добровольцев-романтиков, строителей Новой жизни, страны Советов. Последняя отчаянная попытка воплотить Светлую Мечту человечества о строительстве Невой жизни без торгашеского стяжательства, без чиновничьего равнодушия, без партийного пустозвонства, без материально-бытовых неудобств и постоянных утилитарно-практических устремлений. Последний, неудачный рывок в Мечту, после которого Советский государственный строй, оставшийся без цементирующей единой идеи о Светлом будущем Советского человека, начал изнутри потихонечку разлагаться, разрушаться, пока в одночасье не рухнул через два десятилетия без каких-либо усилий со стороны, точно ковылял на глиняных ногах.

После романтиков шестидесятников пошли в жизнь поколения голых прагматиков, людей, не верящих ни в черта, ни в бога, ни, том более, в какой-то там туманный, расплывчатый, непонятный Коммунизм. Государство лишилось своей общей национальной идеи, объединяющей ее граждан прежде, делающей из них единый, мощный монолит, способный противостоять воздействию любых попыток агрессии как снаружи так и изнутри. После провала шестидесятников время уже перестало работать на Советское государство и его будущее оказалось предопределено. Хотя, конечно, никто тогда об этом еще даже не только не догадывался, не даже и подумать не был способен.

Андрей открыл книгу, попробовал читать. Он любил читать на людях: где-нибудь в читальном зале, в сквере, в парке, в электричке, в поезде, на вокзалах. Он читал и наблюдал за происходящим вокруг одновременно, и внимание свое , при этом, он концентрировал на том, что, в данный момент было более интересно: либо на книжке, либо на окружающих его людях. Это было простое, безобидное, по-детски наивное любопытство человека, замкнутого по своей натуре, но всегда открытого для общения и жаждущего новых впечатлений.

Однако сегодня Андрею не читалось. Не получалось. Никак не мог сосредоточиться. Даже Грин сейчас не увлекал его. Голова была занята совершенно другими мыслями. Не давал покоя отъезд из Лебедяни. Было в нем, в этом отъезде, нечто постыдное, постоянно царапающее душу, точно торчащий гвоздь в ботинке, воткнувшийся в подошву. Слишком уж похоже на паническое бегство, бегство, сломя голову, очертя, любой ценой, лишь бы вырваться... Очень даже похоже, чересчур похоже. Вопрос только в том, от кого бежал, от кого пытался вырваться? И почему же так погано на душе? Чего еще надо, если вырвался, убежал? Чего скрипеть-то? Что сделано, то сделано и нечего теперь душу себе травить. Надо жить дальше. Труба зовет... Вперед. Там новая жизнь. И пыль прошлого нам не помеха...

Действительно, труба звала. И впереди Андрея ожидала новая, очень даже интересная и увлекательная, с незабываемыми впечатлениями, студенческая жизнь. И пыль прошлого он решительно пытался стряхнуть со своих плеч. Он не знал и не предполагал тогда, что эта пыль-то в сердце, а не на одежде, и как сильно, как мучительно начинает потом болеть раненное сердце. И нет лекарства от этой боли. Не придумало человечество за тысячи лет своего существования:

О, память сердца, ты сильней
Рассудка памяти печальной...

Он потом много раз вспоминал свой отъезд из Лебедяни, проигрывая в голове каждое мгновение тех дней. И к своему удивлению, к своему стыду вынужден был признать, что внутренне он оказался готов к случившемуся, к предстоящему разрыву отношений с Зиной. Он как будто бы ожидал этого разрыва, искал повода и с невольным облегчением затем констатировал, что, мол, ничего не поделаешь, все идет к тому. И ничего не сделал, чтобы воспрепятствовать надвигающемуся разрыву, чтобы изменить ход событий. А ведь кое-что было как раз и в его силах. Но он оказался не готов к подобным испытаниям. И в первую очередь духовно, нравственно. Он по своей молодости еще не знал об одной элементарной, «банальнейшей» истины, что не все в нашей жизни проходит бесследно, и что за все свои ошибки, за все свои грехи ,про- махи, ошибки приходится потом расплачиваться. И самыми страшны- ми судьями себе мы тогда становимся сами, когда наша больная со- совесть начинает нам не давать покоя ни днем, ни ночью. И рады бы порой мы забыть кое-что из своего прошлого, обрубить напрочь концы, но ничего не получается. Хоть плачь, хоть кричи, хоть проклинай –ничего не получается. Не даром ведь говорят, что рад бы попасть в рай, да грехи не позволяют. Отсюда вывод - не греши, не ошибайся! А как же не ошибиться, ведь живем-то мы всего лишь один только раз! Опыта прежней жизни у нас нет! Тогда что же, принцип «неваляшки»? Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. Греши и кайся, греши и кайся, и все тогда будет хорошо в твоей жизни. А совесть-то куда тогда деть?! Куда ее, в корзину на мусор?! Не получается И совесть потом выливается на бумаге кричащими от боли стихами:
Я не сказал тебе прощай, Я думал, счастье, повторится, Лишь что-то долго обещал, А сам привычно торопился.
Я торопился жить взахлёб,
Летел вдогонку за удачей,
Я знал одно-- идти вперед,
Не рассуждая и не плача...

И что там - милое лицо,
Глаза, подернутые тенью,
До слез знакомое крыльцо,
Тоска полночных сновидений.

Но вот теперь шепчу - прости!
Прости за то, что так случилось,
За то, что счастья упустил,
За то, что жизнь не получилась.
ГЛАВА 9

В группе поиски и съемка ( группа ПС ), куда был зачислен Андрей, оказалось 22 парня и 8 девушек. Из девушек трое были после технику мов, остальные – школьные медалистки. Среди ребят большая часть была ровесниками Андрея, уже отслужившие армию и закончившие в свое время техникумы. И лишь четверо - вчерашние школьники, тоже медалисты. Так что среда для Андрея оказалась сверх родной, сверх знакомой и он очень быстро стал в их группе своим парнем.
В общежитии его поселили на втором этаже с двумя парнями. Один -с факультета геофизики, белобрысый высокий парень из Волгограда, Юрий Бубнов. Опытный парень, успевший после школы поработать на Северном Урале в геологоразведке и теперь решивший окончательно связать свою судьбу с геологией. Второй парень приехал аж с Дальнего Востока, где закончил Уссурийский горный техникум и год отработал в экспедиции. Звали его Анатолием, фамилия была Завьялов. Не высокий крепыш с косой челкой на покатом лбу, вечной тельняшкой под раскрытым воротом белой рубашки, которые он носил в сочетании со странным серым пиджаком без воротника и карманов и потому всегда выглядел этаким франтоватым пижоном с претензией на необычность и на оригинальность.
Их общежитие было смешанным. В здании или корпусе жили и ребята и девчата. Девушки занимали верхний, пятый этаж, а четыре остальных - ребята. В общежитии имелись красный уголок с телевизором на 3-м этаже и читальный зал для занятий, оборудованный несколькими кульманами для выполнения чертежных работ. А на первом этаже был большой вестибюль, где каждую субботу и воскресение устраивались танцы под радиолу и куда стекались студенты и студентки со всего «студгородка». «Студгородок» назывался Доргомиловским. Он считался одним из самых лучших, если не самым лучшим в Москве. Построен он был еще до войны и являл собой образец Советской молодежной де- мографической политики.
«Студгородок» окружала бетонная стена с двумя проходными и бесчис- ленным множеством сквозных дыр и проходов, через которые-то и ходили-то в основном студенты. «Студгородок» имел свою, хорошо оборудованную столовую и свой студенческий клуб, славящийся по всей Москве своими фестивалями студенческой песни и своей самодеятельностью. Был также в «студгородке» и свой спортзал с отдельной большой открытой спортплощадкой, оборудованной несколькими волей- больными и баскетбольными площадками. Так что, скучать в «студгородке» оснований никаких не было. Жизнь не просто била ключом, она кипела и бурлила от избытка молодости, здоровья, силы, задора. И Андрей сразу же с головой окунулся в самую ее гущу и быстро нашел там свое законное место. Здесь он действительно был свой, в полном смысле этого слова, свой среди своих.
Только вот что-то слишком уж быстро он начал отвоевывать себе жизненное пространство в студенческой среде. Слишком быстро и слишком уж активно. Подозрительно даже. Как будто он был совершенно свободен и не держал ни перед кем никаких таких обязательств. Хотя, если разобраться, так оно и было. Подумаешь, Зина! Он что, обещал ей что-то сверхъестественное перед отъездом?! Да ничего подобного! Да и кто она ему? Жена невеста, подруга? Ни первое, ни второе. Просто знакомые. Ну, любили некоторое время друг друга. Там, в Лебедя- ни. Крепко любили, ничего не скажешь До сих пор Андрей никак отой ти не может. Но это было там, в Лебедяни. А вот что теперь с ними дальше будет, кто знает? Никто. Время само покажет. И он, Андрей, ведь не забывает о ней. Не может забыть. Как только устроился - сразу письмо ей написал. И еще одно потом, хотя ответа еще и не получил. Правда, письмо получилось очень сдержанное, немногословное, чисто дружеское, как пишут друг другу друзья, а не влюбленное. Но ведь он пишет на домашний адрес, где родители, братья, сестры, а не к самой Зине. Еще неизвестно, куда эти письма потом попадут, в чьих окажутся руках. Ведь ее родители и родственники Андрея не слишком уж жалуют, если не сказать большего. Вот получит он ответ от Зины, узна ет ее новый адрес, если она окажется в Воронеже, успокоится и тогда он спокойно изольет ей свою душу. напишет ей откровенно обо всем, что у неге так наболело. Потому что правда, как ни крути заключается в том, что он, Андрей, по Зине скучает невероятно. Редкую ночь во сне ее не видит. И без нее ему, Андрею, если уж быть откровенным, очень и очень тоскливо. Так тоскливо, что порой выть волком хочется. И на всех девушек вокруг он теперь смотрит как бы через ее лицо .И она, его Зина, заслоняет их всех и никто из них ему, Андрею, не толь- только не нравится, но и не привлекает его, как женщина.
Отбрось сомнения и страхи,
Забудь про верность и любовь,
Тогда останется на плахе
Лишь нами пролитая кровь.

Надежней я не знаю платы
За все, что не было и есть,
Идем по жизни, как солдаты,
Забыв про совесть и про честь.

Но, просыпаясь на рассвете,
Вдруг обрываю в горле крик,
Как будто тень от чьей-то смерти
Меня накрыла в этот миг...

Но Андрей лукавил перед собой, когда писал эти строки. Он прекрасно знал, чья это смерть. Это была их с Зиной смерть, смерть их любви Ибо со смертью любви умирает тот человек, который любил. Не физически умирает - духовно. Поэтому что он теперь становится другим человеком. Лучшим или худшим - это вопрос. Главное – другим человеком, непохожим на прежнего, пустым, бескрылым и не способным на счастье. В чем Андрею пришлось потом убеждаться много и много раз
Ведь любовь - это не только удовольствие, не только радость. Это еще и ответственность за человека, доверившегося тебе, поверившего в тебя, любящего тебя. Любить - это значит добровольно взвалить на свои плечи определенные обязанности за судьбу и счастье любящего тебя человека.
Готовы ли мы принять эту ответственность на себя и нести ее потом безропотно долгие годы? Слишком часто оказывается, что нет, не готовы. Зыбки и непрочны наши представления о чести, о совести, о порядочности, о собственном достоинстве, о добре и зле, если дело касается наших отношений с женщинами. Здесь мы на многое смотрим сквозь пальцы, многое можем себе позволить, если разговор идет о нас сасамих, о наших поступках и наших действиях Себя в этом случае мы всегда готовы оправдать и простить. Себя, но не любящую нас женщину. Странно, не правда ли? Двойная философия нашей жизни Диаметрально противоположная по отношению к ним, женщинам и к нам, мужчинам. Двойной капкан, избежать которого удается далеко не каждому из нас. Споткнулся здесь и Андрей. Пока еще только споткнулся, зацепился, но еще не попал в него. Пока еще. Но время работало уже не на него. Андрей, сам того не подозревая, подсознательно начал подводить черту под Лебедянским этапом своей жизни, ставя крест над сво ми отношениями с Зиной, над своей любовью.
Он не понимал и не сознавал еще, что детско-юношеский, наивно-романтический период его жизни закончился, ушел безвозвратно в прошлое, в никуда, и что он теперь вступает в совершено иной для себя, более суровый и более серьезный мир, мир взрослых отношений между людьми,
И он оказался нравственно, духовно неготовым к вхождению в этот мир, неподготовленным для решительной борьбы за собственное мес- то под солнцем, за реализацию собственного права на мечту, на счасть на взаимную любовь. Перед первыми же трудностями, вставшими на их пути, он спасовал, сник и сдался практически без борьбы, отказавшись от своей Зины, от своей любви. Наивный глупец, он не знал, на что себя обрекает в будущем, он думал, что все в жизни можно изменить, сделать так, как пожелаешь, если сильно захотеть, и что собственную судьбу можно при желании кроить как угодно. Лишь бы иметь перед собой реальную цель. Ведь человек - творец своей судьбы, хозяин своей судьбы, она в полном его подчинении. Неплохо звучит эта фраза. Даже красиво. И как было бы тогда легко жить, если бы оно в действительности было так. И пройдет не слишком много времени, когда Андрей со всей очевидностью поймет, что он сам, собственными руками за губил свое счастье, замахнувшись на невозможное.
Все было так: Рассвет туманно белый, Отбросил тень с погасшего окна И свежий ветер, пьяно оголтелый, Хватил с утра, до самого, до дна .
Все было так
И будет так навеки: В пустой квартире запертая дверь, Свинцом налитые, тяжелейшие веки, И никому не нужный вдруг апрель.
Все было так,
Здесь спорить неуместно, Теряя счастье, мы теряем жизнь, Бросаться снова в «омут-неизвестность» Не торопись, прошу, не торопись
Все было так,
А быть могло иначе.
Своей судьбы утраченную нить
Не воскресить раскаяньем и плачем,
Так, умирая, продолжаем жить…

Просто, жить бывает тогда слишком уж невмоготу, слишком. И еще вопрос – можно ли назвать подобное существование жизнью? Но Андрей этого еще не знает. У него все еще впереди. Все…

Однако проучиться им долго не дали. Сентябрь - особый месяц в системе Советского образования. Сентябрь - это колхозы, колхозы и еще раз колхозы по всей громадной стране, в любом ее уголке с Востока на Запад или с Юга на Север. Миллионы школьников и студентов, не считая солдат и работников промышленных предприятий, расположенных в городах, весь сентябрь, а то и октябрь проводили в колхозах, помогая убрать выращенный урожай. Практически весь потребляемый картофель, свеклу, капусту, огурцы, помидоры, морковь, яблоки, груши, цитрусовые и еще многое, многое другое убиралось в колхозах силами горожан. Да и не только убиралось, а во многих случаях и сажа- лось, и обрабатывалось в течении лета, и убиралось осенью, и склади- ровалось или сдавалось на переработку не колхозниками, а горожанами, школьниками, солдатами и студентами. Дело доходило до того, что предприятиям, госучреждениям в городах, школам, ВУЗам и техникумам прикрепляли участки колхозной земли, и давали план по уборке и сдаче государству сельхозпродукции. И за выполнение этого плана Горкомы и Обкомы партии спрашивали с руководителей гораздо более строго, чем за все остальное, вместе взятое. В колхозы на работу посылали всех, и здоровых, и больных. Освобождения по состоянию здоровья от работы в колхозе получить было практически невозможно. И очень часто в сентябре на некоторых предприятиях городов в отделах оставались только дежурные.
Все остальные - в колхозе. Можно было смело вешать на дверях лозунги: «Отдел закрыт. Все ушли в колхоз!». Как в Гражданскую войну. Сколько лет прошло со времен Революции, а все воюем, без боя, без штурма, без атаки ничего не можем. Только на «Ура», только на энтузиазме, на героизме или же, наоборот, на имитации работы. Потому что ехать в колхоз на работу за сотню километров в автобусе и возвращаться к вечеру назад домой - это не просто глупость, это абсурд, это «идиотизм» высшей меры. И не видеть этого, не замечать было просто невозможно. Если только стараться не видеть.
Автобусы из города обычно выезжали часов в семь полвосьмого. Пото му что большинство посылаемых - женщины, а у них дети, которых не обходимо отвести в садики. В колхоз приезжали часов в 9-10 и начина ли потихонечку работать. Затем часов в 12-13 работа заканчивалась. Перерыв на законный обед. Обед - час, полтора. И обязательно с выпивкой. После обеда все потихонечку начинают выходить на поле. Начинается вновь работа. Но все делают вид, что работают. Зачем пахать то - скоро автобус. Часа в три приходит автобус и все начинают собираться домой. Здесь медлить особенно нельзя. Ведь в город необходимо вернуться до пяти часов. Опять-таки дети, дети, дети....
И так каждый день, месяц, два. До тех пор, пока колхозная эпопея не закончится. А через год - все сначала. Точно также. Результат? Как ни странно, но он есть! Все поля вроде бы убраны. Урожаи собран. Можно кричать «ура» и получать награды. Что в общем-то и делается. И благодарности получают, и грамоты, а кто и что-нибудь посолиднее. Ну, а это уж начальство решает, кому по каким серьгам. Начальству-то вид нее всегда. Оно у нас ведь самое умное. Лучшие люди страны выдвигаются партией в начальники, самые, самые. Лучше и не бывает и не может быть... Естественно, что Андрей со своими товарищами о подобных проблемах и не задумывались, когда горланили песни в автобусе, везущем их куда-то под Загорск для работы в колхоз. Ведь для Андрея работа в колхозе была естественной связанностью еще со школьных времен, чуть ли не с пятого класса, когда они ходили пешком за три с лишним километра на поле копать вручную лопатами картошку, морковь, турнепс или же убирать капусту. Ходили, тоже горланили песни и были довольны до невозможности, считали себя чуть ли не героями. Потому что другого образа жизни не знали и не представляли, что в жизни может быть как-то иначе, по другому. Сравнивать им было не с чем. А колхоз что, колхоз - эта часть жизни Андрея. Причем, надо отметить, что далеко не самая худшая. Все какое-то разнообразие в их серой, тягучей и нудной повседневности. Поэтому они сейчас были довольны, радостны и веселы, сидя в автобусах, которые вез ли их куда-то в «тьмутаракань» и пели песни. И не какие-то там песни советских композиторов, рекомендо-ванные коллегией Минкультуры для массового и самодеятельного творчества, а свои, собственные, студенческие, туристические, геологические, начавшие свое триумфальное шествие по молодежным аудиториям. Анд- рей впервые их услышал еще в геологоразведке в Восточной Сибири от студентов-практикантов . Группа бородатых студентов-москвичей сидела вечером у костра и тихо, проникновенно пела под гитару странную песню:

Жил один студент на факультете,
Об аспирантуре он мечтал,
О жене столичной,
О карьере личной,
Но в аспирантуру не попал.

Раз ты не попал в аспирантуру,
Собирай свой тощий чемодан.
Поцелуй мамашу,
Поцелуй папашу
И бери билет на Магадан
Песня была длинной-предлинной и наполнена такой тихой и светлой печалью, что сердце начинало сжиматься от тоски и непонятной жалости, то ли к самому себе, те ли к этому неизвестному тебе парню-студенту, у которого почему-то не сложилась жизнь и который вдруг неожиданно стал для тебя родным и близким человеком. Заканчивалась песня такими строками:

Быстро пролетят разлуки годы,
Молодость останется в годах.
Инженером старым,
С чемоданом полным
Ты в Москву вернешься при деньгах

Ты возьмешь такси до «Метрополя»,
Будешь водку пить и шпроты «жрать».
А когда к полночи
Пьяным будешь очень,
То начнешь студентов угощать.

Будешь плакать пьяными слезами
И стихи Есенина читать,
Вспоминать студентку
С карими глазами,
Что могла твоей подругой стать...

Песня понравилась Андрею. В ней не было той, «корябующей» душу фальшивой патетики и дешевой слезливости блатных песен, которые создавали основу эмоционального фона блатной романтики, неодолимо влекущей к себе незрелые молодые души. Волна увлечения блатным фольклором, широко распространившаяся в среде Советской молодежи в конце 50-х и начале 60-х годов, не затронула Андрея. Трудно сказать почему. Но, наверное, всё-таки потому, что он был слишком уж самостоятелен в выражении своих вкусов, взглядов, привязанностей и мало поддавался чужому, тем более массовому влиянию. Чувство стадности ему было чуждо. Но вот студенческая песня его поразила сразу и он стал ее страстным поклонником на долгие годы, если не ска зать, что на всю жизнь. У него самого был неплохой баритон, приятной, задушевной тональности, правда, немного слабоватый, чтобы петь со сцены. Но Андрей всегда с удовольствием принимал участие в молодежных песнопениях под гитару. Солировал, правда, редко и в основном, лишь подпевал, поддерживая кого-нибудь из солистов. Тем более, что в студенческой среде, практически в каждой группе обязательно находился такой запевала с гитарой, вокруг которого сразу же образовывался круг единомышленников, любителей попеть и послушать.
Вот и сейчас он сидел вместе с Анатолием Козенком, их старостой, парнем из подмосковного Бескудниково, бывшим технарем- геодезистом, а теперь студентом их группы, будущим геологом поисковиком, большим любителем студенческой песни. Тот достал из чехла свою видавшую виды потертую до белизны старенькую гитару, осторожно пальцами струны, пробуя их звучание, пробежал несколько торопливых аккордов, внимательно прислушиваясь к звучанию струн, недовольно сморщился, крякнул, подкрутил несколько струн, снова по- пробовал пальцами струны. Лицо его прояснилось, глаза стали невидяще-задумчивыми, он вобрал в себя воздух, с шумом выдохнул его из грудной клетки, озорно, разухабисто улыбнулся и быстрыми дви- жениями кисти руки грянул по струнам знакомую мелодию вступления. Андрей подобрался, немного подождал и они вместе начали, быстро, резко:
Все перекаты, да перекаты...
Послать бы их по адресу.
На это место уж нету карты,
Плывем, плывем по абрису

Весь автобус дружно подхватил конец куплета:
На это место уж нету карты,
Плывем, плывем по абрису..

Дальше снова Анатолий с Андреем, опять быстро и энергично:
А где-то люди живут на свете,
Друзья сидят за водкою,
Играют волны, играет ветер
Моей дырявой лодкою.

И снова весь автобус дружно и громко повторяет последние две строчки. Затем опять Анатолий с Андреем начинают новый куплет, а автобус их поддерживает и так до конца песни:
К большой реке я на утро выйду,
На утро лето кончится.
И подавать я не должен вида,
Что умирать не хочется.

А если есть там на свете кто-то,
Не надо долго мучиться.
Люблю тебя я до поворота,
А дальше, как получится...

Песня нравилась Андрею. Да и не только ему. С нее начинались практически все посиделки студентов-геологов. Песня была про них, про геологов, про их непростую, такую трудную, но, в то же время, такую интересную, увлекательную, ни на что не похожую жизнь. Жизнь веч вечного бродяги, вечного странника, человека, больше всего на свете ценившего простые, истинные и искренние чувства: дружбу, товарищество, взаимопомощь, любовь; человека сурового, неразговорчивого на вид, но такого чуткого мягкого и доброго в душе. Поэтому естественно, что следующей песней обязательно была своя родная песня, считавшаяся среди студентов негласным гимном МГРИ. Песня называлась: «Люди идут по свету» и написал ее свой парень, студент 4-го кур са группы РМ, разведка месторождений, Валерий Герасимов. Андрей видел его, разговаривал с ним и у них нашлись даже общие знакомые, так как Валерка проходил практику как раз в Якутской геологоразве- дочной экспедиции, где работал когда-то и Андрей:
Люди идут по свету, Им вроде немного надо: Была бы прочна палатка, Да был бы нескучен путь, Но с дымом срывается песня, Ребята отводят взгляды, И шепчет во сне бродяга Кому-то: «Не позабудь…» Они в городах не «блещут» Манерами аристократов, Но в чутких высоких залах, Где шум суеты затих, Страдают в бродячих душах Бетховенские сонаты, И светлые песни Грига переполняют их. Люди идут по свету, Слова их порою грубы: Пожалуйста, извините… С усмешкой они говорят. Но грустная нежность песен Ласкает сухие губы, И самые лучшие книги Они в рюкзаках хранят. Выверен старый компас, Получены карты и сроки, «Выштампован» на штормовке Лавины предательский след, Счастлив, кому знакомо, Щемящее чувство дороги, Ветер рвет горизонты И раздувает рассвет
Ну и какая же студенческо-геологическая компания может обойтись без такой памятной: «Песни Американских геологов». Песни, от кото- рой неожиданно сладко-сладко сжимается сердце и слезы начинают наворачиваться на глазах. Такая грустно-романтическая, такая возвышенно печальная, такая трогательная и такая родная, своя до мозга костей. И почему именно песня американских геологов? Не-ет, это же про нас, про Советских геологов. И причем здесь Американцы.
Анатолий начинает задумчиво, негромко, проникновенно:
Словно глупый ребенок
Я за сказкой пошел

И здесь вступает Андрей, вкладывая в незатейливые, но такие близкие слова свою, но тоже грустную интонацию:
Золотой самородок
До сих пор не нашел

И вот здесь подключается уже весь автобус, все остальные, но не кри- крича, не горланя, но тоже негромко, почти шёпотом, вполголоса:
Никого не осталось,
Ни друзей, ни врагов,
Моя жизнь затерялась
Среди вечных снегов

Ах, как здорово, как хорошо! Вот за эту искренность, за чистоту, за проникновенность, за глубину человеческих отношений и любили тог- да студенты свои собственные песни. А не те, фальшиво-бодряческие, барабанно-комсомольские, чужие, навязываемые извне официальной идеологией. А дальше пошло, поехало, закрутилось. И песни были все разные, непохожие одна на другую. И здесь конечно же не мог не быть недавно появившийся, чистый, как утренний снег в горах, грустно-серьезный «Домбайский вальс» Юрия Визбора:
Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой,
Месяц кончается март,
Скоро нам ехать домой.

Здравствуйте, хмурые дни,
Южное солнце прощай,
Мы навсегда сохраним
В сердце своем этот край.

Что ж ты стоишь на тропе?
Что ж ты не хочешь уйти?
Нам надо песню допеть,
Нам надо меньше грустить.

Снизу кричат поезда,
Вправду кончается март.
Ранняя всходит звезда,
Где-то лавины шумят.

Ее сменяет невероятно-озорная, задорно-веселая Есенинская:
Грубым дается радость,
Нежным дается печаль,
Мне ж ничего не надо,
Мне ж ничего не жаль

Затем идет сурово-романтическая, Киплингская, неизвестно как появившаяся в нашей стране:
День и ночь, день и ночь
Мы идеи по Африке,
День и ночь, день и ночь
Все по той же Африке.

Лишь только пыль, пыль, пыль
Из-под шагающих сапог...
Отдыха нет на войне солдату.
Пыль, пыль, пыль, пыль..

А потом грохнули «полублатную, полуматершинную», шутливо искрометную, на мотив одной, очень даже известной песни:
Крутится, вертится шкив копровой,
В шахту спускаюсь со сменой ночной,
«Самоспасатель» по боку стучит,
В горле от пыли и пота свербит

Взял я лопату, кайло и топор,
Сплю я пока не придет комбайнер,
Рушится лава и стойки трещат,
Волосы дыбом на ж..... стоят.

Аккумулятор садиться как б....
В вахте темно, ничего не видать,
Не отличишь тут людей от б....
В ж..... у негра и то посветлей.

Вдруг раздается е............мать,
Долго ль ты будешь как сука лежать, На хрен мне нужен работник такой, Не шевельнет ни рукой, не нагой!
Мама, маманя, зачем родила,
Лучше б до гроба ты .ц...... была!
Нету на свете несчастней людей
Кроме шахтеров и прочих ......

Ну и как же можно обойтись без этой, популярной до сумасшествия, сдержанно--строгой, возвышенно - романтической, пропахшей солью, как утренний ветер с моря, Когановской «Бригантины»:
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза,
В Флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись дня,
На прощанье поднимай бокалы
Золотого, терпкого вина.
Пьем за яростных, за непохожих,
За призревших грошовой уют,
Вьется по ветру веселый «Роджерс»,
Люди Флинта гимн морям поют.
И в бою, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза.
В Флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.

Андрей знал бесчисленное множество подобных песен, хотя и не пытался никогда их записывать или специально выучивать. Они запоми- нались как-то сами, само собой, без всяких усилий с его стороны и укладывались где-то в тайниках памяти, откуда затем при необходимос- ти выплывали уже сами и выстраивались в ряд. И пел он всегда с удовольствием, немного да же актерствуя. Приятно всё-таки чувствовать себя в центре внимания, ощущая на себе взгляды девичьих глаз, удивленных, ласковых, восторженных, одобритель-ных, заинтересованных. Приятно, если тебе всего два десятка лет, если ты полон сил, здоровья, и ты не безразличен к обычным знакам земных радостей жизни.
Вот и сейчас Андрей ловит на себе заинтересованный взгляд одной чернявой, симпатичной девушки с задорно приподнятым кончиком маленького, точеного носика над пухлыми, чувственными, очень подвижными, ярко красными без помады губами. Андрей знал ее. Это была Саша Кондратьева или Сандро, как ее звали ребята, девушка из их группы, москвичка, очень живая и кокетливая, обаятельная, легко идущая на контакт, тоненькая, гибкая и грациозная в движениях, похожая на какого-то маленького, хищного зверька. Она сразу выделила Андрея из общего числа ребят группы, и Андрей это чувствовал, но не подходила сама, приглядываясь, изучая и чего-то ожидая. Андрей тоже не решался к ней сразу подходить, держался на расстоянии и тоже выжи- дал, не форсируя событий. И нельзя сказать, чтобы ему не было приятно внимание, оказываемое ему этой броской на вид и довольно эффект- ной девушки. Наоборот, он был очень даже польщен. Ведь она выде- лила его, Андрея, хотя вокруг нее постоянно вьются ребята. И не толь- ко из их группы И это уже было что-то!
И как-то сразу получилось, что в колхозе Андрей и Сандро всегда ока- зывались вместе или же рядом друг с другом и во время работы в поле и вечерами, на отдыхе. Андрей с удовольствием шагнул навстречу этой девушке, почувствовав ее молчаливый призыв к действиям. Поначалу они престо общались, разговаривали и проводили время вместе. Андрей очень долго не решался обнять и поцеловать ее. И не потому, что опасался отказа, нет отказа как раз он-то и не опасался, он чувство вал, что нравится Сандро и знал, что она ждет от него более решительных действий. Мешало другое, мешало ощущение вины перед Зиной, сознание непорядочности своих действий по отношению к Зине, которую, как ни странно может это показаться, он не забывал ни на минуту. И совесть его была неспокойна. Андрей понимал, что предает Зину , предает свою любовь. Любовь именно с Большой буквы, самое светлое и дорогое в его жизни. Ведь даже намека на что-то подобное, что у него было с Зиной, к Сандро он не испытывал. Самое простое самое элементарное любопытство, симпатию, интерес к красивей девушке, не больше. И все же он сейчас являлся активной стороной, он делал сам сознательно делал первые шаги на сближение с Сандро. А это уже совверршенно другой «коленкор», дело иного пошиба, с другим, не слишком-то приятным ароматом в отличии от тех его загибонов, что были у него тогда в Лебедяни и в Москве. Тогда его совесть молчала, она была почти чиста, потому что инициатива шла не от Андрея, а от тех девушек. Андрей тогда, можно сказать, сам был потерпевшей стороной, жертвой, соблазненным молодым человеком, поддавшимся чарам и любовным натискам тех активных женщин.
Теперь же все не те и все не так. И очень часто Андрей, глядя на Санд- ро, видел перед собой Зину и порой ловил себя на том, что вместо име ни Саша пытается произнести Зина. Однако молодость, здоровье, свежий, чистый деревенский воздух, физическое влечение и время в конце концов сделали свое дело. Запреты пали. Живая жизнь взяла свое .А совесть, что? От нее ведь можно и отмахнуть-ся, не обращать на нее внимание. Если, конечно, получится. У Андрея же долго не получалос Хорошо хоть деньги за ружье еще остались. А в местном сельпо водка никогда не переводилась. Тем более, что основная масса мужской половины студенчества в колхозе гудела вечерами напропалую, дай боже как, и Андрей заявлялся к Сандре всегда изрядно выпивши. Она терпела, терпела, потом однажды ее брови недоуменно вскинулись вверх:
--Андрюша, почему ты так много пьешь? Я тебя трезвым практи-чески ведь и не вижу...
Андрей попытался было отшутиться:
-- Саша, милая, не обращай внимания. Это я так, для поднятия наст- роения. Чтобы веселее было...

Сандро поджала губы и внимательно, сосредоточенно глянула на Анд- ея, прищурив свои темные, без блеска, спрятанные под длиннющими с загнутыми концами ресницами:
-- Это что же, Андрюша, выходит так, что тебе со мной скучно и ты себя вынужден водкой подхлестывать? Так я должна твои слова понимать.
Андрей опять попытался свести разговор в шутку. Он боялся откровенности и потому не хотел разговора на такую щекотливую и тягостную для себя тему. Он еще не научился беззаботно лгать женщинам. Он притянул Сандро к себе и попытался обнять ее за плечи. Она не сопротивлялась
-- Сандро, милая, меня оторопь берет от твоей начитанности и от твоей эрудиции. Рядом с тобой я начинаю чувствовать себя круглым идиотом, пешкой безмозглой, медведем пещерным. А ког-да выпью немного, то вроде бы сразу и поумнее становлюсь, на один уровень с тобой выхожу.

Сандро действительно была очень развитой, очень начитанной девуш- кой. Кроме того, она закончила музыкальную юколу и прекрасно играла на фортепьяно, немного даже пела, в основном, правда, классические романсы. К студенческой песне была почему-то равнодушна. И Андрей в самом деле испытывал некоторую робость в общении с ней, потому что чувствовал превосходство уровня ее развития в слишком многих областях культуры. Однако, надо отдать должное Сандре, у нее было превосходно развитое чувство такта, и никогда ни перед кем она не показывала действительной глубины своих знаний, этого свое- го превосходства и постоянно уклонялась от бесконечных студенчес- ких заумных разглагольствований, пустословий и споров по любому поводу и на любую тему. Она просто сидела в компании, спокойная, невозмутимая, поглядывая на присутствующих своими бездонно бархатными глазами и молчала. И невозможно было угадать, что за мыс- ли скрывает эта хорошенькая головка с изящно небрежным зачесом черных волос, непослушные локоны которых так элегантно обрамляли ее маленькое личико, что оно казалось произведением искусства. Да, она была очень эффектной девушкой, очень. Ее трудно было не заметить, она выделялась сразу же и останавливала на себе взгляд в любой компании, причем, без всякого усилия со своей стороны. Воистину, не даром говорят, что красивая женщина похожа на мышеловку, ей не надо бегать за мышами, мыши сами приходят к ней. Андрей даже немного побаивался ее. И вот сейчас Сандро была настроена решительно и строго. Никакого шутливого тона от Андрея она не принимала:
-- Андрей, мне не нравится, что ты так много пьешь. Я расчитыва-ла, что мне повезет в жизни и я полюблю парня, ставшего настоящим мужчиной, умеющего не только постоять за себя, но и отвечать за собственные поступки. А что вышло? Ты ведешь себя, как зеленый, сопливый юнец, вынужденный постоянно взбадривать себя стаканом водки, потому что еще не успел вылезти из мокрых пеле нок, хотя и кичишься своими усами и своими геологическими под вигами в тайге...

Андрей озадаченно хмыкнул и с нескрываемым удивлением глянул на Сандро. Такой он ее еще не видел. Выходит, что он совсем не знает ее. Это становится даже занятно. Выходит, что она пытается настроить их сегодняшние отношения на серьезный лад, на будущее. Однако никакого будущего у себя и Сандро Андрей, как не пытался, не мог увидеть. Он не мог даже представить еще, насколько долго сможет притворяться, имитируя пылкость, нежн-ость и любовь к этой девушке. Потому что любви не было совсем, а новизна сексуального интереса про шла довольно быстро и наступило унылое однообразие повседневности, вызывающее скуку, тоску и желание сбежать от всего этого безоб- разия куда-нибудь подальше.
Любовь не терпит лжи. Рано или поздно, не ложь все равно проявит себя, вскроется, прорвется, как гнойник, переполненный гноем и зальет все вокруг своим смрадным содержимым, разом перечеркнув и испортив даже то хорошее, что еще теплилось в отношениях между этими людьми.
Как оказывается важно в жизни бывает во время остановиться, во время оглядеться, вовремя обдумать все и вовремя уйти. Уйти достойно, по хорошему, полюдски, сохранив взаимное уважение и не предъявляя друг к другу никаких претензий, оставив в сердце лишь добрую память. Как это важно, но как оказывается трудно, порой просто невозможно. Вед это же страшно – резать по живому, по теплому, когда девушка рядом, ее глаза доверчивы и радостны и смотрят на тебя с такой любовью, с такой надеждой, что невольно начинаешь ощущать себя каким-то чудовищным монстром, грубо вторгнувшимся в жизнь нормальных людей и разрушившим все их представления о будущем счастье.
Да, одна девушка, Саша, Сандро, рядом, вместе с ним, поэтому с ней трудно. Но оттого, что другая девушка, Зина, сейчас далеко, в Лебедяни или Воронеже, то от этого что, легче, да? Отнюдь нет. Она далеко, но образ ее в сердце, в памяти. И глаза ее неотступно смотрят на него ночами, во сне. И в них такая же любовь, такая же надежда и такая же боль. И его собственное, вконец измученное, изболевшееся сердце, его душа, его разум тянуться к ней, только к ней.
Сон разума рождает чудовищ, а сон сердца рождает мечту. А по мечте что же, резать легче?! По реальной мечте, живой, теплой, из крови и плоти?! Нет, нет и еще раз нет. Трудно, гораздо труднее... Так что же тогда делать?! Что?! Что?!
Глянул я в твои глаза- Всплеск открытой боли, Много так хотел сказать, Не хватило воли.
Кто виновник этих слез, Мне понять не сложно.
Рухнул замок дивных грез,
Расставаться можно

Где граница между злом И добром отныне… Застревает в горле ком- Счастья нет в помине.

ГЛАВА 10

Москва не развеяла тяжелых мыслей Андрея, не прояснила ситуа-цию, не подсказала выхода из создавшегося положения. Скорее наоборот, возвращение из колхоза в Москву настолько обострило жизненные противоречия Андрея и усугубило его душевную сумятицу, что он впал в депрессию. И, как следствие этой депрес--сии, в день возвраще- ния в Москву, вечером он напился до беспамятства, как говорится, «в стельку», «в дробадан». Благо , что выданная за сентябрь стипен- дия, вполне позволяли сделать это.
Андрей пил стакан за стаканом, стараясь скорее оглушить себя, одур- манить и уйти от душившего его кошмара бытия. А поводом для пян- ства послужило письмо от Зины. Их было два. Они пришли в Москву пока Андрей находился в колхозе.
Перед отъездом Андрей успел тогда написать ей коротенькое письмо, где сообщал о предстоящем своем отъезде и возможном молчании, т.к. не знал, где будет, в каких условиях там придется жить и получиться ли там хоть что-нибудь с письмами.
Андрей тогда почти что угадал. Писать из колхоза письма было прак- тически невозможно. Ребят поселили тогда в здании бывшего клуба, где они спали, не раздеваясь, все вместе, на полу, застеленном соломой. Андрей выдержал пару таких ночевок, а затем перебрался в один из крытых сеновалов-сараев, разбросанных по деревне. Там было хоть чуть-чуть похоже на сносные условия. Даже тепло более-менее, если зарыться поглубже в сено. За Андреем на сеновалы потянулись и другие ребята. И к концу их колхозной эпопеи большая часть ребят ночи свои проводила не в клубе на полу, а на сеновалах. Поэтому говорить о каких-либо удобствах или условиях их пребывания в колхозе просто не имело смысла. Не было там никаких условий для жизни. Не было. Просто бросили ребят на произвол судьбы и все тут. Правда, о девчатах все-таки не позабыли. Их расселили по домам колхозников. По несколько человек сразу. Но питались все равно вместе. Готовили себе сами по очереди. В основном девчачья поварская бригада. Продуктов было много. Выбор, конечно, не шикарный. Но зато много. И это было пожалуй единственное, о чем позаботилось вышестоящее на- чальство, когда посылало студентов в колхоз. Здесь ограничений осо- бых не было. Картошка, молоко, огурцы, помидоры, мясо, капуста, свекла – все было в избытке. Особенно молоко. Ешь, пей - не хочу!
Вначале еще Андрей подумывал о письме Зине. Но потом пошло, по- ехало, жизнь завертела и стало не только не до писем Зине, но и порой не до самой Зины. Появилась Саша, Сандро. И по началу Андрей даже как-то загорелся, увлекся было ею, но это все, эти благие намерения, быстро ушли, пронеслись куда-то, испарились, и Андрей очень скоро понял, что влюбиться теперь ему будет далеко не так просто, как казалось вначале. От прошлого отмахнуться было проблемой, оно держало Андрея мертво и отпускать по добру по «здорову» не желало. И только здесь до сознания Андрея начало доходить элементарная мысль о том, что в жизни ничего никогда нельзя начать сначала, что наше будущее вытекает и прошлого нашего и что потому-то ничего случайного в жизни не бывает, что все закономерно и взаимосвязано, и что за все свои глупости, подлости, за все свои ошибки, за все свои промахи, за все свои «загибоны» придется расплачиваться. Рано или поздно, но все же придется. И что его расплата за содеянное с Зиной будет вероят но делом не простым.
Так, в общем-то, оно впоследствии и случилось. Сейчас же у него было только одно неосознанное предчувствие, но и оно, это предчувствие, пугало, настораживало, заставляло прибегать к испытанному и на дежному средству ухода от действительности - стакану водки.
Зайдя после колхоза в общежитие, Андрей первым делом шагнул к алфавитному почтовому шкафчику, где в окошечках лежали письма, при пришедшие в их корпус. Андрей взял из окошечка на букву «О» пачку писем, начал их перебирать и тут сразу же его бросило в жар, а сердце заходило в груди ходуном. Он увидел письмо Зины. Даже не увидел, а ощутил, почувствовал всем своим телом, всем своим сознанием одновременно. Одно письмо, затем другое. Оба из Во-ронежа. На обеих стоял один и тот же обратный адрес: г. Воронеж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З. С. Ему стало легко, радостно и страшно. Он бросился на свой этаж, забежал в свою комнату, закрыл дверь на ключ ключ, сел на свою кровать и рас-печатал письма.
Он жадно читал немудреные эти письма влюбленной в него девушки и целая гамма чувств пробежала по его лицу. Оно то хмурилось, то улы- балось, то недоумевало, то откровенно радовалось, а то и просто сияло от нескрываемого счастья. Он читал, читал и никак не мог начитаться, насытиться, словно пил из какого-то живительного источника. Он никогда не был сентиментальным или слишком чув-ствительным, но сейчас его словно бы подменили. Он подносил к лицу исписанные листки бумаги, тщательно принюхивался к ним и ему стало казаться, что он ощущает ее запах, а подпись в конце писем: «Целую. Зина» он даже целовал несколько раз и счастливо радостно улыбался.
Как же это хорошо, любить и быть любимым. Но как же это плохо, что ее нет сейчас рядом. Господи, и как же она сейчас ему нужна! Почему они не вместе? Почем ее нет сейчас рядом? Поче-му? Почему!? Ведь когда она с ним, ему никто не бывает нужен. Он ни на каких дедевушек или женщин даже и не смотрит тогда. А сей-час?! Зачем ему эта Саша, его Сандро?! 3ачем все это?! Господи-и-и! Да что же это я с собой делаю?! Го-оспо-оди-и..!
Тоска взяла Андрея мертвой хваткой. День сразу почернел, на душе стало пусто и холодно. Он встал, положил оба письма в ко-нверт ,спря- тал в тумбочку, взял свою сумку, открыл дверь и вышел. Гастроном был недалеко, на Кутузовском проспекте. Боль-шей, парадны гастроном напротив дома Брежнева. Правда, он тогда не знал, что это дом Брежнева, да и никто вокруг не знал, хотя разговоры, шепотки кое какие ходили. Но Андрей не обращал на это внимания. Гастроном был всегда полон продуктами. И людьми тоже. Андрей встал в очередь, взял две бутылки «Московской», две бутылки «Жигулевского», взял полкило колбасы «Докторской», причем попросил ее порезать. Ему нравилось наблюдать, как продавцы нарезают колбасу. Чувствовался высший класс! Быстро, быстро мелькает большей, сверкающий нато- ченным лезвием нож, быстро, быстро движутся руки продавца и кол- баса мгновенно превращается в набор тоненьких, чуть ли не просве- чивающихся дисков-кружочков. Они так плотно прижаты друг к другу что колбаса кажется целой, не порезанной. Затем Андрей подумал и взял еще две бутылки пива, два батона и пошел назад к себе. Здесь он сразу же, закрыв только дверь комнаты и даже не раздеваясь, распечатал бутылку водки и налил себе полный стакан. В другой стакан он налил пива. Постоял немного, набираясь духу, затем быстро, несколькими крупными, жадными глотками выпил водку и, не останавливаясь, сразу же, лишь только выдохнув из себя воздух, запил водку пивом, сморщился, закрыв глаза, пере-дернулся всем телом, крякнул, схватил батон и сунул его себе под нос. Так он постоял несколько минут, согнувшись, сгорбившись, уйдя в себя, отключившись от окружающего мира. Затем откусил кусок батона и, вяло, механически пожевав, судорожно проглотил. Достал из кармана штормовки пачку сигарет, спички, закурил, выпустил изо рта густую струю дыма и сел на свою кровать.
Опьянение мягкой, теплой волной обволакивало сознание, размягчая испуганную, съежившуюся до предела душу и заглушая боль в сердце. И все. Жизнь начала менять свой цвет. Значит, водка подействовала. Теперь станет легче, легче...
Андрей докурил сигарету, встал, подошел к столу, положил сигарету в пепельницу, затем повернулся и шагнул к платяному шкафу, снял с се- бя штормовку, повесил ее на вешалку, закрыл дверцу, глянул на себя в зеркало, пригладил ладонью торчавшие вихры на затылке и вернулся к столу. Он налил себе еще стакан водки и стакан пива, развернул пакет с колбасой, достал из ящика стола нож и порезал батон. На кусок хлеба положил пару кусочков колбасы и, взяв ста-кан с водкой в руку, решительно поднес его ко рту. Водку выпил также жадно и также быстро и сразу же запил пивом. Долго сидел, прижав к носу бутерброд с колбасой, борясь со спазмами в желудке, протестующем против такого большого количества водки, влитого в него за такой короткий срок. Поборов приступ тошноты, начал не спеша есть...
Когда вечером в «общагу» заявились ребята, соседи Андрея по ком-нате, он был уже основательно хорош. У ребят тоже была с собой выпив ка и все началось по новой. Тридцать вторая комната на вто-ром этаже общежития геологоразведочного института праздновала свое возвращение из колхоза. И таких комнат в этот вечер в «об-щаге» геологов было много. Ведь в колхоз ездил весь первый курс института.
Утром Андрей в институт не пошел. Встал он поздно, с тяжелей голо- вой, непереносимой горечью во рту и с отвратительнейшим настроени ем. Едва умывшись, он кинулся в гастроном за пивом. Взял несколько бутылок, положил их в сумку и двинулся в студенческую столовую. Там он сразу же залпом выпил одну бутылку пива, затем поел. Пока ел, выпил вторую. Стало немного полегче. Настроение поднялось.Андрей посидел, подумал, подумал, выпил еще бутылку пива, затем встал и снова пошел в гастроном. Взял пару бутылок водки и еще пива. К приходу ребят из института он был уже хорошее хорошего, чуть-чуть тепленький. Еле-еле на ногах держался.
Он сидел в комнате за столом, заставленном пустыми бутылками из под пива и водки и разговаривал сам с собой. Увидев ребят, Андрей встал, но его сильно качнуло вбок и он неловко плюх-нулся на стул опять. Развернулся на стуле, пытаясь разместиться поудобнее, опять качнулся, чуть не свалившись на пол. Пытаясь удержаться, раскинул руки и зацепил одну из бутылок, стоявших на столе. Бутылка грохну- лась на пол, но не разбилась. Андрей пьяно ухмыльнулся:
-- Ребята-а, ну, что вы так долго. Я заждался уже... Сколько же мож- но одному... пить. Давайте.... сюда... поскорее..
Завьялов решительно шагнул к столу и забрал у Андрея бутылку:
--Ты что, Андрей, сдурел что ли? С чего это ты так завелся? Ни к селу, ни к городу?

Андрей недоумевающе развел руками, пытаясь одновременно поднять падающую постоянно на грудь голову:
-- Ребята-а... Да вы... что-о... Я вас так жда-ал...

С приходом ребят он как-то сразу сник и пьянел буквально на глазах, катастрофически быстро и неотвратимо. Бубнов обошел стол и, став за спиной Андрея, обхватил его руками за грудь, поднял со стула и подвел, если только не поднес, к кровати:
-- Ну-ка ложись. Хватит дурью маяться.

Андрей послушно сел на кровать, сгорбился, уронил голову на руки и вдруг неожиданно для всех выкрикнул с такой болью, с таким отчаянием, что всем стало не по себе:
-- Ребята-а! Какая же я все-таки сволочь..! Если бы вы знали-и..

Бубнов сел рядом с ним на кровать, обнял его за плечи и,наклонив- шись к нему, проговорил:
-- Ну, ну, Андрей, не надо так... Не надо...Ты же мужчина, тертый мужик... Держись...
Он вопросительно глянул на Завьялова:
-- Ты чего-нибудь понимаешь?

Тот отрицательно покачал головой. В этот момент в дверь комнаты по стучали. Звьялов крикнул:
-- Входи! Открыто...

Дверь приоткрылась. Тонкий девичий голос произнес:
-- Можно?

И Завьялов и Бубнов подняли головы:
-- Можно, можно..

В комнату вошла Сандро. От пивно-водочного запаха ее изящный носик недовольно сморщился. Она увидела сидящего с понуро опущенной головой Андрея, глаза ее широко раскрылись и она бросилась через всю комнату к нему:
-- Андрюша, милый, что с тобой?!

Бубнов поднялся ей навстречу, взял за руки:
-- Не волнуйся. Ничего с ним не случилось. Пьян просто. В стельку.

Сандро оттолкнула его со своего пути, шагнула к Андрею, опусти-лась перед ним на колени и подняла его опущенную голову. Андрей пьяны- ми, бессмысленными глазами посмотрел на Сандро, тряхнул ошара- шено головой, потом произнес заплетающимся языком:
-- Сандро... Вот те на-а... Ты... ты... ты... че... здесь де-ла-ешшшь?.

. . Сандро закрыла ему рот ладонью:

Молчи... Слышишь, Андрей, молчи...

Потом она обернулась к ребятам и сказала упрямо-решительным, не вызывающим никакого возражения тоном:
Ребята, вызовите мне такси. Я его с собой возьму..
.
Завьялов озадаченно крякнул. Бубнов усмехнулся и недоумевающе- во сторженно покачал головой. Но перечить Сандро никто из них не стал. Они быстро оделись и вышли. Отсутствовали недолго. Когда они вер- нулись в комнату, Сандро сидела на кровати и держала у себя на ко- ленях голову Андрея, гладя ее ладонью по волосам. Лицо у нее было строго, задумчиво и печально.
Бубнов сказал:
-- Саша, такси у входа..
.
Она сняла голову Андрея со своих колен и положила на кровать, затем встала, глянула на ребят и виновато обескураживающе улыбнулась:
Ребята, помогите мне, пожалуйста, отнести его вниз. А то я одна не справлюсь.

Андрея же развезло совсем. Ребята поставили его на ноги, накинули на плечи штормовку, нахлобучили на голову спортивную шапку и, поддерживая с двух сторон, вывели из общежития. Здесь у входа в здание стояла голубая «Волга». Сандро открыла заднюю дверь машины. Ребята осторожно втиснули Андрея во внутрь, посадили на сидение. Сандро села рядом, потом повернулась к ребятам:
--Спасибо, ребята. Не обижайтесь, пожалуйста, на меня.

Потом тронула за плечо водителя:
--На Ленинский проспект, пожалуйста...

Сандро жила в большем, очень солидном и внушительным на вид многоэтажном доме за универмагом «Москва». Когда машина подъехала к подъезду дома, Сандро нагнулась к шоферу, протянула ему десятку и тихо сказала
-- Без сдачи. Но вы мне поможете, да?

Шофер глянул сначала на деньги, затем на Сандро и сказал:
--Хорошо, - потом кивнул на Андрея, - муж?
--Не-ет, - покачала головой Сандро и тут же, усмехнувшись, поче- му-то добавила, скорее для себя, чем для шофера, - Жених... Может быть...

Они поднялись на шестой этаж. Сандро достала ключи, открыла дверь шагнула в прихожую и сказала шоферу:
-- Сюда, пожалуйста..
.
Шофер ввел Андрея в квартиру. Сандро открыла одну из дверей в корридоре и показала рукой шоферу:
-- Давайте сюда, на диван..
.
Шофер уложил Андрея на массивный, обтянутый черной кожей диван, выпрямился и вопросительно глянул на Сандро. Та кивнула головой и сказала, тяжело вздохнув:
-- Все, благодарю вас. Вы мне очень помогли.

Она раскрыла кошелек и достала оттуда деньги. Шофер отрицательно покачал головой:
-- Не надо. Вы мне уже дали. До свидания.

У входной двери он остановился, обернулся к Сандре и, сочувственно улыбнувшись, сказал:
-- Не расстраивайтесь, пожалуйста, чего в нашей жизни не бывает. Не берите близко к сердцу. Счастливо вам.
..
Сандро вернулась в комнату, подошла к лежащему на диване Андрею. нагнулась к нему, расшнуровала один ботинок, второй, сняла их, поставила на пол, а ноги уложила на диван. Распрямилась, поглядела в задумчивости на Андрея, повернулась и шагнула к шкафу. Открыла дверцу, достала подушку, плед, вернулась к Андрею, приподняла его голову, положила на подушку, затем накрыла Андрея пледом и села рядом. Андрей не шевелился. Он был в полной «отключке».
-- Саша, что здесь происходит? - раздался вдруг рядом недоуменный женский голос.

Сандро вздрогнула, подняла голову и повернулась на голос. В дверях комнаты стояла мать. Сандро встала и шагнула к матери:
-- Мама, не волнуйся, я тебе все сейчас объясню…
...
Они вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. А Андрей спал мертвым сном. И снились ему кошмары, один страшнее другого. Во сне он стонал, скрипел зубами, мычал, ругался матом, звал на помощь, проклинал, умолял, даже плакал. Но среди этого потока малопонятных, неразборчивы и невнятных слов одно звучало наиболее отчетливо и наиболее часто. Это было женское имя. И бог знает сколько раз он повторял это имя в своем пьяном полусне, полубреду.
А рядом с ним полночи просидела девушка в ночном, распахнутом халатике, бледная, съежившаяся, и напряженно вслушивалась в невразу мительное бормотание Андрея, комкая в нервных руках промокший насквозь платок и вздрагивая всем своим тонким, по девичьи худеньким телом каждый раз, когда Андрей произносил имя Зина.
Дверь в комнату тихенько отворилась. Узкая полоска света скользнула по полу и уперлась в стену. В комнату вошла мать, тоже в ночном ха- халате. Сандро встала с дивана, шагнула к матери, уткнулась ей в грудь лицом и заплакала:
-- Мама, он ее так любит, так любит... Что мне теперь дела-ать, ма-а-а-ма-а-а...

Мать стояла молча, прижав к себе дочь, поглаживая ее по волосам и смотрела на лежащего на диване парня. Парень метался по дивану, пе- рекатывая по подушке большой гривастой головой и громким шопо- том, хрипло, прерывисто кричал:
-- Зина-а, не уходи..! Не уходи-и! Прошу тебя, Зина! Я люблю тебя... Слышишь... Люблю! Не уходи.... Не уходии-и-и!

Андрей проснулся ночью. Проснулся по той простей причине, что ему понадобилось в туалет. Он открыл глаза и долго лежал неподвижно, не понимая, где он и что с ним. Единственное, что до него дошло в полной мере, это то, что он находится не у себя в общежитии, а в какакой-то квартире. И в квартире не простой, а довольно шикарной. Но вот все остальное оставалось для него загадкой неразрешимой. Он не помнил ничего. И этот черный провал в памяти вызывал острое чувство беспокойства и неуверенности в себе. Он бы так и пролежал до ут- ра, не поднимаясь, дожидаясь подъёма хозяев квартиры, если бы не острые позывы естественной потребности, принуждавшие его к реши- тельным действиям.
Андрей встал, подошел к двери, осторожно приоткрыл ее,огляделся. Дверь выходила в широкий коридор, слабо освещенный ночным бра. Напротив находилась закрытая одностворчатая дверь, левее – еще одна. Дальше, в торце коридора – большая двустворчатая дверь, повидимому, входная. Направо коридор упирался в стену с двумя, рядом расрасположенными дверями. Это, пожалуй, как раз то, что и нужно Ванная и туалет. Андрей осторожно, на цыпочках прошел по коридору. Все верно, здесь поворот на кухню, а это туалет и ванная. Слава богу, кажется дотерпел...
Назад Андрей возвращался с чувством выполненного долга и чувст- вом величайшего удовлетворения. Причем, больше морального, чем физиологического. Настроение сразу поднялось. Еще бы понять, куда он попал и почему именно попал, тогда было бы все «окэй». Он лег на диван, укрылся пледом. Зверски хотелось курить, но штормовки с сигаретами он не увидел в комнате. Да и не рискнул бы он сейчас в чу- жой квартире ночью раскуривать. Это было бы уже слишком. Не сов- сем же он все-таки идиот. Есть ведь в нем что то и человеческое. Вот только бы узнать, исхитриться, не натворил ли он чего-нибудь вчера непотребного.
Так с открытыми глазами, в полудреме Андрей пролежал до утра. Ни что не нарушало ночной тишины. Лишь за окном глухо ворчала и вздыхала о чем-то своем сокровенном сонная, ночная Москва. Потом где-то за стеной неожиданно громко зазвенел будильник. Андрей рефекторно, по привычке протянул было руку вбок, чтобы нащупать на тумбочке будильник и поскорее выключить его, но тотчас же вспом- нил, где он находится, открыл глаза и стал настороженно прислушиваться ко всему, что происходило в квартире.
А квартира, между тем, просыпалась. Послышались приглушенные женские голоса. Хлопнула дверь, еще раз, прошлепали быстрые шаги по коридору, зашумела вода из открытого крана в ванной, что-то загремело, упав на пол на кухне. Андрей приподнялся на диване и сел, под- перев ладонями голову. Он ждал. Ведь должен же кто-нибудь войти сейчас в комнату. Обязательно должен. Не может не войти и не ввести в курс происходящего.
Так оно и случилось. В дверь постучали. Женский, очень даже знако- комый голос произнес:
-- Можно?

У Андрея сжалось и оборвалось сердце. Он узнал голос. Но это было до того удивительно, до того невероятно, что он растерялся и не смог сразу прореагировать на произнесенное слово. Он молчал. Дверь приоткрылась. В образовавшейся щели показался знакомый приподнятый носик и задорные, «блещущие» любопытством глаза. Глаза уставились на Андрея.
-- Андрюша, ты встал? Доброе утро...

Доброе утро, - ответил Андрей, вопросительно глядя на Сандро. Она вошла в комнату, включила свет. В руках у нее было полотенце. Она протянула его Андрею:
-- Это тебе, умываться. Бритвенные принадлежности и зубную щет- ку я тебе в ванной поставила. Мыло бери любое, какое понравится

Андрей встал с дивана, взял полотенце и виновато просительным голо сом произнес:
-- Как я к тебе попал, а, Саш?

Сандро рассмеялась и с наигранной беспечностью махнула рукой:
-- О-о, это длинная история. Потом как-нибудь расскажу. Иди сначала умойся, в порядок себя приведи.

Умывшись и приведя себя в порядок, Андрей несколько успокоился и вышел из ванной уже совсем другим человеком.
-- О, это уже совсем другой «коленкор», - воскликнула Сандро, увидев его, - Теперь тебя можно и с мамой познакомить.
-- Да ты что-о! - испугался Андрей, - как можно?!
-- Не можно, а нужно, - рассмеялась Сандро.

Она была неестественно оживлена, чересчур возбуждена, раскраснелась и выглядела очень даже красивой. Даже чересчур красивой.

-- Только круглый идиот может в нее не влюбиться, - подумал Анд- рей и пошел за Сандре на кухню.
Мама, познакомься, - сказала Сандро, представляя Андрея матери, - мой очень хороший друг, Андрюша Орлов, мой сокурсник...

Мать Сандро понравилась Андрею сразу же, с первого взгляда. Может потому, что они были очень похожи друг на друга, мать и ее дочь ,Саша, Сашенька, Сандро. Но эту похожесть Андрей рассмотрел уже попотом, при последующих встречах с Марией Николаевной. А сейчас, первое, что он увидел и зафиксировал в своей памяти, в своем сознании - это приветливый и такой участливый взгляд больших темных, все понимающих и всепрощающих, очень внимательных женских глаз на улыбчивом, матерински мягком, красивом белом лице с очень яркими, красными, четко выделяющимися на лице пухлыми девичьими губами. Она спокойно и тепло улыбнулась Андрею и протянула ему руку:
-- Здравствуйте, меня зовут Мария Николаевна,..
-- Здравствуйте, - сказал Андрей и неловко пожал ее руку, ощутив бархатно нежную теплоту ладони с неожиданно й крепостью маленьньких, тоненьких, прямо игрушечных пальчиков, и тоже пред ставился:
-- Андрей... Андрей Миронович..
.
Марина Николаевна еще раз улыбнулась. Она вела себя просто, естественно, непринужденно и не обращала никакого внимания на смущение и скованность Андрея:
== Ну-у, Андреем Мироновичем мне вас называть как-то не с руки. У меня сын уже постарше вас. Поэтому, уж не обижайтесь на меня Андрей Миронович, но я вас буду звать просто Андрюшей. Не возражаете?
-- Да нет, конечно, - пожал плечами Андрей. Он стоял в дверях кухни, неловко перемещаясь с ноги на ногу, не зная куда девать руки и ему просто зверски хотелось курить. Он не выдержал и спросил:
-- Извините, Мария Николаевна, можно я закурю?

Мария Николаевна посмотрела на него, вздохнула и несколько театра- льно всплеснула руками:
-- Ох уж эти мужчины! Не успеют встать, проснуться, а уже за своей соской сразу тянуться. Да курите, курите, Андрюша, раз уж вам не втерпеж Вон в шкафчике запасы моего супруга лежат. Выбирай- что нравится.

И Андрей облегченно вздохнул. Он не знал, где его штормовка и есть ли в ней сигареты или хотя бы деньги на курево. Он ничего не помнил про вчерашний вечер и ему было стыдно расспрашивать об этом Санд- ро. Он подошел к настенному шкафчику, открыл дверцу. Там лежали сигареты, разные: и отечественные, и импортные, и с фильтром, и без фильтра. Он взял пачку болгарских, «Солнышко», своих любимых, вышел из кухни, зашел в туалет, сед на крышку унитаза и закурил, Он сделал глубокую, глубокую затяжку, задержав немного дым во рту и легких и тут же почувствовал, как приятно закружилась голова, и на мгновение дрогнули, поплыли перед глазами стены туалета.
В дверь постучали и голос Сандро произнес:
-- Андрюша, ты занят?
-- Нет, я курю, - ответил Андрей.

Дверь туалета открылась. Зашла Сандро. В руках у нее была сигарета. Она сказала:
-- Я с тобой покурю. Можно?

Андрей сморщился, но ничего не сказал. Он не любил, когда Сандро курила. Она это знала и старалась при нем не курить. Но вот сейчас решила открыто продемонстрировать свое желание. Значит, подумал Андрей, будет разговор о вчерашнем. И разговор, вероятно, будет не слишком-то приятный для Андрея. Однако ничего страшного для Анд рея не произошло. Сандро взяла у Андрея спички, закурила и сказала:
Да не переживай ты насчет вчерашнего. Ничего страшного для тебя вчера не произошло. Просто ты не был в институте и я после за нятий решила зайти к вам в «общагу» узнать, что с тобой. А ты был у себя в комнате «вдрободан» пьяный. И я забрала тебя к себе домой. От греха подальше. Вызвала такси и привезла. Должен же кто-нибудь о человеке позаботиться, если он сам не в состоянии того сделать?! Как ты думаешь? Я права или, может, быть ошибаюсь, а, Андрюш?

Андрей молча сидел, курил, нагнув голову. Ему было стыдно. Никогда в своей жизни он не прибегал к помощи женщин, считая унизитель- ным и недопустимым для мужчины подобнее положение дел. А вот эта маленькая девушка, вчерашняя школьница спасает его... Дожи-ил, что называется! Докатился, дальше некуда.
Заметив его помрачневшее лицо, Сандро рассмеялась:
-- Да не падай ты духом, Андрюша, не бойся! Не похитила я тебя, и не пленник ты здесь, а гость, вполне свободный человек...Можешь идти куда хочешь, куда душа влечет... Тут неожиданно вдруг лицо ее исказилось и она жалобно, прямо по детски всхлипнула:
-- Это я, дура, попалась... Отвязаться от тебя не могу...

Андрей потупил голову. Здесь он ничего с собой поделать не мог Сказать слово «люблю» человеку, которого он не любит, хотя и ис пытывает к нему симпатию, было выше его сил. Всерьез лгать он не мог, не умел. В шутку - «да», пожалуйста, никаких проблем. Как и что угодно. Всерьез - нет, нет и еще раз нет, никогда, ни за что, ни за ка- кие деньги, язык не поворачивается. Сандро сердитым, нервным дви- жением руки бросила сигарету на пол, как на улице, наступила на нее носком правой ноги, несколько раз с силой повернула стопой, растирая окурок , зябко передернула плечами и, повернувшись спиной к Андрею, открыла дверь туалета.
-- Пошли завтракать. А то мама заждалась.

ГЛАВА II

С тех пор жизнь Андрея резко изменилась. И дневал, и ночевал он теперь большей частью в доме Сандро. В институт они ездили вместе, на лекциях, на практических и лабораторных занятиях сидели парой. Из института домой возвращались тоже только вдвоем. И не то, чтобы он совсем уж переселился на Ленинский проспект, нет, просто обстоятельства теперь складывались так, что на себя одного времени у него больше не оставалось совсем. Только вместе с Сандро. Она стала для него всем: и его тенью, и другом, и товарищем, и собутыльником, и любовницей. Все сразу и ничем в отдельности. Несколько раз у Анд- рея лопалось терпение и он, махнув на все рукой, отправлялся после занятий в свою родную «общагу», к друзьям-товарищам. Тогда Сандро ехала вместе с ним, не отходила от него ни на шаг, садилась за стол вместе с ним и пила наравне со всеми ребятами водку до самого победного, в кавычках, конца. А там уж волей-неволей приходилось прово- жать девушку домой, на Ленинский проспект и, естественно, оставаться там до утра. Правда, надо отдать должное родителям Сандро. Вели они себя по отношению к Андрею очень сдержанно и тактично, лишних вопросов не задавали и укладывали спать Андрея всегда отдельно, в кабинете хозяина, на кожаном черном диване, где он провел свою первую ночь в этом доме. Но конечно же Сандро ночью приходила к нему и надо было быть круглым идиотом, чтобы не понимать, что родители обо всем знают или догадываются о случившемся и лишь прос- то из деликатности не подают вида.
И прошло не так уж много времени, прежде чем Андрей понял, что попал в очень даже непростую, можно, сказать, щекотливую ситуацию. Молодая, красивая девушка, решительно презрев всякие там условности, привела к себе в дом молодого человека и практически открыто стала с ним спать и по семейному жить. Что толкнуло Сан дро на такой сверхсмелый и конечно же нелегкий для нее поступок, трудно сказать. Но ее явно перестала устраивать такая неопределен- ность и романтическая туманность их сегодняшних отношений с Андреем. Она устала и измучилась. Ей потребовалась большая ясность их отношений, в первую очередь, для нее самой. Она не могла и не хотеела больше ждать. Терпение ее было на исходе. Она хотела строить свое будущее, строить активно, целенаправленно. А будущее свое она представляла только с Андреем. И она, собрав все свое девичье мужество, отбросив стыд, достоинство, честь, пошла «ва банк», решительно взяв инициативу в свои руки. Либо-либо, и все тут... Если гора не идет к Магомету, тогда Магомет идет к горе. Если парень не мычит и не те- лится, не говорит ни да, ни нет то девушка сама тогда скажет «да!» за двоих, за обоих. И поставит всех перед уже свершившимся фактом. Поэтому «да, да и только да!!! Другого уже не дано. Для другого уже возможности нет. Жертва поймана, капкан захлопнулся. Можно уже и радоваться и трубить в трубы...
Только вот радости почему-то нет. Отчаянная атака смертницы дала свой результат. Победа! Ура! Ура! Жених уже в доме! Родители, друзья, знакомые все знают, все в курсе дела, потихонечку уже поздравля- ют. Так что же, все так победа?! Победа?! Или же это пирова победа. Посл которой хоть в петлю лезь. Потому что в жизни тебе теперь уже ничего не надо Господи! Если бы все жизненные проблемы можно бы ло бы решать вот такими безумствами, вот такими мощными натисками, как бы тогда просто было жить на свете. Ра-аз - и в дамки, и--никаких тебе проблем. Дешево и сердите. Ни бессонных ночей, ни пережи- ваний, ни угрызений совести. Все просто и ясно. До тошноты, до отвращения к самому себе. Стоило ли огород то городить? Воистину, знать бы где упасть, так туда соломки подстелил. Заранее. Да побольше, чтобы не ушибиться наверняка. Но ведь хотелось-то сделать, как лучше. Неужели и вправду дорога в ад выстлана нашими благими намерениями? И мы, делая зло ближним, считаем, что делаем им добро... Хотя внешне все было очень даже «окей», нормально, «нормалёк», так сказать, как у нормальных, уважающих себя и других людей. Полная идиллия счастливей пары накануне своей свадьбы. Только вот буду- щий жених почему-то молчит, не делает предложения? Стесняется? Да нет, что-то не очень он похож на стеснительного. И в эту игру, зате янную Сандро, он включился, не слишком-то сопротивляясь, а сразу. И пусть без особой охоты, не и без явного нежелания. Все естественно непринужденно, как будто так и надо. Но если ты ухитрился сказать «а», то будь уж другом, говори заодно и «б». Иначе получается какая-то нехорошая недоговоренность, двусмысленность, граничащая с самой элементарной непорядочностью. И если ты назвался груздем, то изволь «полезать» в кузов. Ведь ты не можешь не понимать, за кого тебя здесь принимают. Нельзя же оплевывать надежды и ожидания людей, не сделавших тебе ничего, кроме хорошего. Конечно же Андрей все это прекрасно понимал. Однако он спокойно плыл по течению ,ни о чем особенно не задумываясь, не делая никаких попыток изменить хоть что-то в своей жизни, безропотно смирившись с превратными за- вихрениями своей судьбы, окончательно подчинившись тем новым об стоятельствам, которые начали складываться в последнее время вокруг него и Сандро.
Думал ли он в это время о Зине? Конечно же думал, не мог не думать. И на письма Зины после колхоза он ответил. Письмо его было искрен- ним, теплым и буквально переполненным ничем не скрываемой тоской по любимой. И Андрей не претворялся, когда писал это свое письмо, оказавшееся, в итоге, последним его письмом к Зине. Он действи- тельно был искренен и перед со бой, и перед Зиной. Ему было плохо без Зины, плохо так, что порей невмоготу становилось жить и он инстинктивн начинал искать опору для себя где-нибудь поближе. Он устал от сложностей жизни, от сложностей большой любви. Устал и запросил пощады. Ему захотелось простоты, успокоенности. А вместо простоты он выбрал упрощенность. И жизненных сложностей от этого у него отнюдь не убавилось. Просто, они видоизменились и на смену одним сложностям, уже привычным и, вроде бы надоевшим, приев- шимся, пришли другие, более новые, пока еще неизведанные и оттого показавшиеся более на привлекательные.
Но все эти сложности и трудности были сейчас где-то там, далеко,в небытии, а облегчение совсем близко - вот здесь, рядом, под рукой. Это уже потом выяснится, что облегчение и не предвиделось, его не будет, а будет одна лишь видимость этого облегчения, иллюзия, самобман. Но ведь известно, что проще всего обмануть того, кто хочет, кто жаждет обмануться. Андрей жадно искал пристанища, жаждал забвения. И он его получил. Правда, потом оказалось, что это совсем не то, что он искал, на что он надеялся. И это было еще одна его беда, еще одна его трагедия.
А пока все шло хорошо, как по маслу. В доме Сандро Андрей освоился очень быстро и скоро стал своим человеком. Особенно близко он сошелся с хозяйкой дома Марией Николаевной. Она прямо-таки души не чаяла в Андрее и он отвечал ей тем же. Между ними установились те трогательные, доверительные и очень теплые отношения, которые свидетельствовали о родстве душ. Они понимали друг друга с полусло ва и могли часами сидеть наедине и разговаривать непонятно о чем. не ощущая усталости от общения друг с другом.
С отцом Сандро, Василием Петровичем, Андрей виделся редко. Тот ра ботал где-то в аппарате Совмина, каким-то руководителем среднего звена и большую часть своего времени проводил в дальних командироввках. Или в пределах Союза, или же за рубежом. Старший брат Сандро после окончания МГИМО работал за границей в каком-то посоль стве. Так что, истосковавшаяся по мужчине в доме Мария Николаевна всю свою нерастраченную материнскую любовь перенесла на Андрея. Но не только любовь, еще и ответственность. Ведь в доме появился мужчина, мужские руки. Как же их не использовать в деле? Ведь в доме дела всегда есть. Был бы желающий их делать. И по просьбе Марии Николаевны Андрей с первых же дней своей жизни в этой квартире был основательно загружен различными работами по дому. Он переде- лал кучу самых разнообразнейших и, естественно, очень нужных с точки зрения хозяйки дел. Он передвигал мебель, перевешивал полки, менял люстры, ремонтировал газовую плиту и сантехнику, переносил с места на место выключатели и розетки. Все, что можно было восста- новить, отремонтировать, снова привести в божеский вид, он делал охотно, с нескрываемым удовольствием и довольно квалифицированно. Годы работы в геологии научили его многому, а руки у него действительно были золотые, способные к любому мастерству.
Мария Николаевна не могла нарадоваться, не могла надышаться на Андрея. Он ее устраивал во всех отношениях. О таком зяте можно бы- ло только мечтать. Другого зятя ей и не нужно было. А ведь располо- жение тещи к зятю является чуть ли не основой семейного счастья супружеской пары. И кто знает, как сложилась бы в дальнейшем судьба Андрея, если бы он смог воспользоваться представившимся случаем и стал бы полно кровным членом семьи Кондратьевых, получив при этом в актив и московскую прописку, и московское жилье, и возмож- ность хорошего трудоустройства после института при содействии вли ятельного тестя. Но, к сожалению, жизнь не имеет сослагательного наклонения и идет вперед по своим законам, мало считаясь как с наши- ми возможностями, так и нашими желаниями, а также с нашими сла- бостями. И путь, выбранный Андреем под влиянием минутных обстоятельств, вел только в тупик и никуда больше. И ничего, кроме боли и чувства горького разочарования этот путь не принес ни самому Анд- рею, ни его невольной жертве, красивой, чистой и наивной девушке, вчерашней школьнице, впервые в жизни вкусившей не только терп- кой сладости, но и острой горечи любви.
К концу октября Андрей внутренне определился. Как ни трудно было ему, но с Зиной он решил порвать. Перспективы здесь не просвечива- ло никакой. Впереди было глухо и темно. Никакого просвета впереди даже и не предвиделось. Все, буквально все, было против них. И ничего уже здесь от усилий или желаний Андрея не зависело. Ближе к ноноябрьским праздникам он получил от Зины письмо. Письмо было ра достное, солнечное, переполненное ожиданием и предчувствием скорой встречи на праздниках в Лебедяни. И заканчивалось письмо фразой, прямо резанувшей Андрея по самому сердцу: «Да здравствует Лебедянь!» Это письмо стало той, последней каплей, что перевесила чашу весов в пользу Сандре. Ничего не оставалось делать, как ставить крест на Зине, на своей первой Любви. Все шло, все вело к концу...
Господи-и! Ну, какая там в болото, Лебедянь! О чем здесь говорить! Ведь на поездку нужны деньги, а Андрей живет на одну стипендию. А от нее, от стипендии, в сумме 39,5 руб. через неделю уже не остается ничего. Кормят и поят его в доме Сандро. Хорошо еще, что не одевают. А то вообще со стыда можно было бы сгореть. И о какой же здесь поездке теперь можно говорить?! Когда он обложен со всех сторон.. Куда ни кинь, везде клин. Господи-и-и!
Позови – и я приеду,
Помани – и я приду…
Где познал я эту небыль: Бег по треснувшему льду?!
Я бегу – а лед хохочет,
Я стою – а лед кричит,
Жизнь лишь тень забытых строчек,
Что всплывают без причин…
Ты зовешь- я тихо плачу, Прогоняешь – я молчу… Мне бы взять от счастья сдачу, Да зажечь впотьмах свечу.
Ведь смотрю –тебя не вижу,
Обнимаю – не коснусь,
И с глазами черных вишен
Надо мной смеется грусть…

Ну, хорошо, ладно, деньги все-таки, при желании, можно было бы и достать. Это вопрос не так уж и сложен. Сложнее другое. Ведь деньги это только часть проблемы. Есть еще и второй вопрос, не менее сложный - к кому он там приедет, в Лебедяни?! У кого остановится, где будет жить? У родителей? После того случая с отцом опять там появиться? Избави боже, ни за какие коврижки... Тогда к кому идти? К Зине? Ведь к ней он приедет? Нет, к ней нельзя. Родители ее Андрея не жалу ют. Тогда к кому? К кому? У ребят остановиться? Ребята не откажут, это ясно. Но-о, какие тогда разговоры пойдут по городу...Как косточки начнут ему перемывать, перетирать - закачаешься! Ну, ладно, хоро- шо, и это все можно пережить, плюнуть на все и не обращать внимания. Как говорится, цельоправдывает средства, поэтому все, мешающее достижению этой цели уже заранее отбрасывается в сторону, игнорируется. Закрыть глаза и... Но, есть и еще одна проблеме, есть еще од на загвоздка, Сандро... Как с ней-то быть, как исхитриться объяснить ей все происходящее. Она ведь рядом. Как ей в глаза тогда смотреть?! После всего, что у них произошло?! Как?!
Нет, видно с Зиной у них действительно ничего не получится. Все, весь мир против них. Не судьба, это уж точно. Точнее и не бывает. На- до рвать, пока еще не поздно. Нечего резину тянуть, обманывать и ее, и себя. Но как же объяснить, как сказать, как написать ей обо всем?! Невозможно. Рука не поднимется взять ручку. Страшно, стыдно и больно, сил не хватит на подобный поступок. Начинаешь ощущать себя самой распоследней сволочью на свете. Не-т, лучше промолчать. Честнее будет промолчать. А она - умная девчонка, догадается сама. Раз не пишет, значит все, конец. Но она же переживать, волноваться будет А вдруг что-нибудь выкинет невероятно или с собой что сделает?! Не-ет, избави боже! Не может быть ничего такого, не должно быть. Здесь самому бы выдержать. Но мне-то проще, у меня Сандро есть. А у нее?! Госпо-о-д-и! И этот нескрываемый крик радости: «Да здравст- вует Лебедянь!» Радости от предстоящей встречи с ним. Подонок... Мразь... Скотина... Плюнуть в душу человека, который тебя любит... Есть ли преступление более постыдное, чем это?! Пожалуй, все таки нет... Вот и вывод сам собой определился. Сам себе приговор вынес. Это уж точно - приговор. Так оно и получается: что таким, как он, Андрей Орлов, нет места в порядочном обществе. И ты еще смеешь надеяться на какое-то счастье в будущем? Глупец, ой, какой же ты глупец! На чужом несчастье хочешь построить свое счастье? Смотри, не обожгись...
Андрей не ответил на это письмо Зины. Ничего не написал ей. Замол- чал. Надолго. На целых два года. Почти навсегда. И чувствовал он себя при этом препогано. Неделю ходил сам не свой. Даже к спасительному стакану не хотелось прибегать. Настолько велико было отвраще- ние к самому себе, что пить не хотелось совершенно. Он купил на последние деньги бутылку водки и уехал после занятий к себе в «общагу». При этом он таким голосом сказал Сандро, что поедет один к ребятам в общежитие, что она лишь испуганно глянула на него и тороп- ливо закивала головой:
-- Конечно, Андрюша, конечно...

Он приехал в «общагу», зашел к себе в комнату, поставил бутылку на стол. Ребята раздумывать долго не стали, быстро скинулись, принесли еще пару бутылок водки, пива и сообразили нехитрую студенческую закуску из батона хлеба и килограммового пакета жареной кильки за 60 коп. Завьялов разлил водку по стаканам, поднял свой кверху и сказал:
-- Ну, вздрогнули...

Ребята выпили и стали закусывать. Андрей смотрел на свой стакан на водку, налитую в него, ощущал ее неприятный запах и чувствовал, что пить он сегодня не сможет. Душа сегодня водку не воспринимала. Ей было сегодня не до водки. Он решительно поставил стакан на стол:
-- Не могу что-то...
-- Ого-о! - усмехнулся Бубнов, - если уж пить уже не хочется, значит, дело более, чем серьезное…Дрянненькое дельце-то…
Он достал сигареты, ловким щелчком большого пальца выбил одну сигарету из пачки и протянул Андрею:
-- Накуривай шею, Андрей Миронович. Лучшее средство от угрызений совести - это водка и сигареты. Если они не помогают уже, тогда тебе, дорогой Андрюша, путь только один - в монастырь, в монахи, в схимники. Замуровать себя в келье и денно и нощно бить лбом поклоны, замаливать свои грехи и преступления перед человечеством. Говорят - помогает.

Андрей взял сигарету,.. закурил и сердито буркнул:
-- Ну тебя к черту. Все бы тебе, Бубен, «смефуечки» да «писькоханьки». Хоть бы разок увидеть тебя серьезным...
Завьялов тоже взял сигарету и тоже закурил:
-- Кончай, Бубен, трепаться. Видишь - человек не в себе.

Бубнов хохотнул. Он был в своем неизменном репертуаре:
-- Человек не в себе, ого-го-о! А в ком же он тогда, если не в себе, а? В тебе, Толян? Или же во мне? Если во мне, тогда никаких проб- лем нет. Я в затруднительных ситуациях поступаю всегда одинаково, как англичане. Из двух зол не выбираю ни одного. И пускаю все на самотек. Куда-нибудь да кривая вывезет…

Завьялов махнул на него рукой:
-- Хохмач ты, Бубен. С тобой ни о чем серьезном поговорить нельзя. Все ты вечно наизнанку выворачиваешь да высмеиваешь только. Посмотреть бы на тебя, когда ты влюбишься в девицу какую-нибудь, а она от тебя к другому уйдет.
Но от Андрея же никто не уходит, -- рассмеялся Бубнов, - Здесь все наоборот. Это он уходит от одной к другой...
-- А это еще трудней, - сказал Завьялов и залпом выпил стакан водки Потом помолчал, помолчал и добавил, - Там проще, там вина на другом лежит. А здесь ты сам себя в дерьмо загоняешь.Тебе противно, тебя на изнанку выворачивает, а ты все равно делаешь.А это уже страшно. Так и свихнуться можно. Или сам в дерьмо превратишься...
-- А что такое дерьмо? - опять хохотнул Бубнов, -Дерьмо-это, к ваше му сведению, питательная среда, почва для культурных растений. Понятно? В нашем мире все взаимосвязано. Без дерьма не будет и культурного слоя. Дерьмо - основа, фундамент культуры, так ска- зать. На фоне дерьма-то порядочность и проявляется. Иначе и невозможно определить ее, порядочность эту, пропадет она без дерь ма-то, не выживет...
-- А-а, иди ты, балаболка, - отмахнулся от него Завьялов, - тебе бы только «побазлаить», язык свой почесать. А что, как, по поводу чего - тебе абсолютно все равно. Ты - равнодушнейший из людей, если не самый равнодушный из всех, кого я встречал на своем веку.

Дальше разговор становился все более оживленным, все более эмоци- ональным, все более сумбурным и все менее связанным и понятным. Ребята пили и разговаривали, пили и разговаривали. Андрей сидел рядом с ними и молча курил, погруженный в свои мысли. Пить в этот вечер он так и не стал. Его душа требовала сегодня чего-то другого. Воистину, пьянство - это болезнь духа, болезнь души, а не тела. А дух Андрея сегодня был настолько безнадежно болен, что отказывался да- же от сладких мгновений забвения после стакана водки.
К Сандро в этот день Андрей не поехал. Он уложил спать изрядно под закосевших ребят, убрал со стола, выпил несколько чашек крепкого чая и завалился на свою койку. Сандро он даже и не позвонил, хотя знал, что та будет ждать его звонка и весь вечер просидит около телефона. Опять та же мерзость: знать, что делаешь плохо и все равно так делать и испытывать при этом какое-то мелкое, подленькое, мстительное удовлетворение нате, мол, вам тоже! Мне плохо - пусть и тебе будет также...
Пол ночи Андрей пролежал недвижно на койке, глядя в потолок щиро ко раскрытыми, но ничего не видящими глазами и смолил одну сига- рету за другой. Голова была тяжелой и совершенно бездумной. Ни одной мысли. Полнейший вакуум, пустота. А в груди вместо сердца ог- ромный, застывший кусок тупой, ноющей боли.
Забылся Андрей где-то в середине ночи и утром, когда зазвонил будильник, поднялся с большим трудом. Он растолкал ребят, заварил крепкий чай, выпил сразу пару стаканов, закусил засохшей коркой батона, оставшейся после вчерашнего пиршества, и поехал в институт. Поехал к людям. Быть одному, наедине с самим собой, он уже не мог. Ему хотелось потолкаться среди людей, затеряться среди них, раствориться в их массе и забыть, наконец-то, о себе, о своих болячках.
В вестибюле института он увидел Сандро. Она стояла у стены напротив входа с группой девчат и молча курила. Лицо ее было бледным, под глазами темные круги. Увидев Андрея, она замерла и напряглась. Лицо ее застыло, словно бы окаменело и стало неподвижным, как маска. На нем остались живыми лишь одни глаза, переполненные тревогой и ожиданием.
Андрей подошел к ней, поздоровался, положил руки на ее плечи, при- тянул ее к себе и поцеловал в губы. Она сразу же просияла, словно где то в глубине ее организма зажглась лампочка, робко глянула на него снизу заблестевшими глазами и тихо спросила:
-- Как дела, Андрюша?
--Нормально,- ответил Андрей, -- все хорошо...

Он был спокоен. Даже слишком спокоен. Вчерашний вечер и бессон- ная ночь не прошли для него даром. Они оказались для него переломными. Он принял решение, определился наконец-то в своих отношениях с Зиной. И это решение оказалось для него психологически настоль ко трудным, что он даже внутренне как-то надломился и сник. Порвав с Зиной, отмахнувшись от нее, он предал, по сути дела, не только свою первую любовь, не и самого себя. Он сделал нравственный вывыбор, пойдя против собственной совести и переступив ту незримую черту, что разделяет в нашем сознании понятии добра и зла, подлости и героизма, продажности и бескорыстия. Сделал сознательно и расчетливо, жестоко и беспощадно, и душа его, мягкая, добрая, жалостливая, ужаснувшись от содеянного, сжалась, съежилась, ушла в себя, точно улитка в раковину. И Андрей внешне сразу же изменился, он стал не- возмутимо спокоен, даже безразличен и к самому себе, и к окружающим его близким людям. Нескрываемый интерес к жизни в ее самых разнообразнейших проявлениях, и к людям, живущим сейчас и жив- шим когда-то раньше, у него пропал, исчез безвозвратно и надолго. Полнейшая апатия и равнодушие ко всему вокруг овладели им. .Он напоминал воздушный мяч с проколотой стенкой. Внешне круглый, упругий, зовущий к играм и движениям, а дотронешься, возьмешь в ру ки обмякшая, пустая оболочка и ничего больше.
И тоскливо, и весело, И в «смятеньи» душа, Крест на шею повесила- Смех раздался в ушах. Так смеяться иль плакать мне? Жизнь – «кошмарнейший» сон! В слове сказанном матерно Мне почудился стон. Где же прячется истина? Что- скрывает Судьба? Или только лишь мистика Снова скажет мне- Да! Видно мир перепутался, Зло сменяет добро… Не хочу быть отступником – Слишком страшен «Оброк»!
Но отступником он, все-таки, стал, как ни крутился, как ни вертелся И оброк действительно оказался слишком уж страшным. Но все это он поймет потом, потом, потом…
Сандро же была счастлива до самозабвения и ничего не видела вокруг. Андрей был с ней, рядом, послушный, внимательный, позволяющий делать с собой все, что угодно, потакающий любым ее капризам, безро потно выполняющий все ее просьбы. Что еще нужно молоденькой, зеленой девушке в качестве доказательства любви? Да ничего! И так все ясно! Любит, любит, любит..! Кричало ее сердце, кричала ее душа, кричало ее тело.
Но ведь вправду говорят, что любовь слепа. И она очень часто видит не то, что есть на самом деле, а то, что хочется видеть. И Сандро дол- гое время достаточно было лишь сознания того, что Андрей вернулся к ней и остался с ней, в качестве основного доказательства его любви. Даже мысли о том, что Андрей может быть с ней и не любить ее, не могло возникнуть в ее голове. Настолько это было дико и противоесте ственно для сознания восемнадцатилетней девушки, впервые только полюбившей в своей жизни,что она заранее уже отвергала подобным мыслям всякое право на их существование.
Но ослепление со временем проходит. И ты потихонечку начинаешь замечать то, на что раньше не обращала внимания, чему раньше не придавала значения, что считала случайностью. А потом какой-нибудь пустяшный, нелепый случай вдруг ставит все эти отдельные, разрозне нные факты на свои места и ты неожиданно для себя прозреваешь и начинаешь видеть все вокруг в совершенно ином свете, по другому, иначе, не так, как раньше. И тебе становится страшно, отчаяние сжима ет твое сердце и тебе не хочется жить. Потому что ты со всей очевид- ностью начинаешь понимать, что тебя не любят, что ты никому не нужна, что твое присутствие не только не радует, но лишь раздражает твоего избранника, что тебя начинают уже еле-еле терпеть...
Рано или поздно, но такое должно было произойти. Весь вопрос заклю чался лишь в том, насколько долго сможет Андрей притворяться и об- манывать Сандро. Сколько? Неделю? Месяц? Год? Всю жизнь? Но Андрея хватило лишь на пару месяцев. Лгать всерьез он не мог. Ни чу жим для него людям, ни близким, ни самому себе. Правда все равно должна вырваться, хочешь ты тоге или нет. Особенно, если ты находи шься в забытьи или же во сне и не можешь контролировать собствен- ные мысли, собственные чувства и собственные действия.
Надо отметить, что Андрей искренне хотел полюбить Сандро, тем бо- лее что она ему, как женщина, все-таки нравилась. Но как не долги бывают наши симпатии! Если бы они не были так молоды и неерпели- вы, Андрей с Сандро, те может быть из их союза что-нибудь да могло бы выйти. А они сразу же кинулись в объятия друг друга и познали друг друга тоже сразу, ничего не оставляя на потом. И если действиями Сандро двигало искреннее и полнокровное чувство, которое под- держивало ее, направляло ее и позволяло ей не замечать дна источника, из которого она жадно пила, то за Андреем не стояло ничего, кроме элементарного мужского любопытства и наивной попытки решить с помощью Сандро свею любовную истерию с Зиной.
Однако очень даже скоро сексуальное любопытство Андрея оказалось полностью удовлетворенным и новизна взаимоотношений превратилась в заурядную обыденность. Не испытывая к Сандро никаких особых чувств, он механически, заученно выполнял свои мужские обязан ности, компенсируя отсутстви е любви имитацией страсти, пылкости, нежности, теплоты, призывая на помощь всю свою фантазию, свои не- реализованные мечты и желания. И здесь он к своему глубокому удивлению вдруг обнаружил, что мысли его, фантазии и мечты вновь начинают вращаться вокруг образа Зины. И он, сам не замечая того, в мину ты физической близости с Сандро, в забвении пылкой страсти шептал имя Зины, а не имя своей будущей жены, своей невесты.
Для Сандро это было настоящим шоком, страшным ударом и по женскому своему самолюбию, и по рухнувшим враз надеждам на семейное счастье. Она поняла, что ничего хорошего у нее с Андреем не сможет получиться. И винить здесь Андрея не имело никакого смысла. Он не был перед ней виноватым. Он сам оказался жертвой, жертвой своего недавнего прошлого, оторваться от которого у него не получалось никак. Слишком уж крепко зацепили его в том прошлом. Зацепили и не отпускали, держали намертво.
Сандро притихла, сжалась и с нескрываемым ужасом ждала ночей от- казываясь под любым предлогом от близости с Андреем, и часами ле- жала без сна, напряженно прислушиваясь к вздохам и бормотаниям спящего рядом Андрея, страшась услышать ненавистное для себя имя. Но в жизни чаще всего происходит именно то, чего ты боишься, чего ты опасаешься. Своими страхами ты, наоборот, начинаешь как бы при тягивать к себе эту самую беду. И вероятность ее прихода становится уже неотвратимой. Имя Зины все чаще и чаще стало звучать по ночам в стенах комнаты Сандро. Сандро похудела, осунулась, стала замкну- той, неразговорчивой.
Но Андрей ничего не замечал, занятый своими проблемами. Он много возился вечерами в квартире, переделывая ее по указаниям Марии Ни- колаевны, возился с удовольствием, с интересом, сильно уставал и не слишком протестовал, когда Сандро уклонялась от близости с ним. Он даже не задумывался над странностями поведения Сандро, считая их несущественной блажью молодой женщины, недовольной затянувшим ся периодом его собственного жениховства, недовольной его долгим молчанием и вытекающим отсюда некоторой пикантностью ее собственного положения как в семье, так и в институте. И пикантностью, и неопределенностью.
Но где-то к середине декабря Андрей наконец-то пересилил себя и сде лал Сандро официальное предложение. Она испуганно глянула на него и ничего не ответила. Андрей опять же не заметил ничего особенно го в поведении Сандро. Он был доволен собой, доволен тем, что наконец-то сделал то, что должен был сделать уже давно, и на что у него никак не хватало решимости, да и просто совести. Теперь же все утряс лось. И слава богу! А то, что Сандро не ответила, так это ерунда! Поду маешь! Да он и не нужен, ответ-то ее. И так всем ясно, что –да, да!
Предложение Андрей сделал в присутствии Марии Николаевны. Та ра достно всплеснула руками, заулыбалась и сказала:
-- Давно бы так. А то я смотрю на вас и ничего не пойму. Вроде бы любят друг друга, живут друг с другом, как муж и жена, а свадьбы не делают. Может сейчас и принято так среди молодежи...Но, из- вените уж меня, свадьба есть свадьба. Это память на всю жизнь. Для вас память. А для нас - радость! Дочка счастье свое нашла! Как же не порадоваться за нее!

Она подошла к Сандро, обняла ее и поцеловала в лоб:
--Я очень рада за тебя, дочка, очень! Вы оба - чудная пара! А свадьбу мы на Новый год сделаем. Двойной праздник будет.

Сандро стояла и молчала, глядя куда-то в сторону невидящими, пусты ми глазами. Марина Николаевна тряхнула ее за плечи и рассмеялась:
-- Сашенька, милая, ты что это замерла?! Али не рада?!
-- Рада, мама. Почему же не рада? Действительно праздник, - тусклым, бесцветным голосом произнесла Сандро и, отстранив мать, вышла из комнаты.

Андрей шагнул за ней. Мария Николаевна остановила его:
-- Не надо, Андрюша . Девичье дело нехитрое. Пусть посидит, при- привыкнет, в себя придет. Одно дело - думать о замужестве. И сов сем другое – становиться женой. Здесь мир сразу переворачивает- ся. Жизнь на другой уровень переходит, как по ступенькам ша- гаешь.

Потом она подошла к Андрею, поцеловала его в лоб, обняла и прижа- ла к себе:
-- Ну, здравствуй, сынок. А я уже думала, что не дождусь светлого дня, когда у меня зять появится. Слава богу, решились наконец.

На другой день они подали заявление в ЗАГС. Мария Николаевна пош ла к заведующей, «поднадовила», «поднажала», «подмаслила» и дого- ворилась на регистрацию 30-го декабря. И-и началось в доме! Впро- чем, вся эта суета подготовки к свадьбе Андрея совершенно не каса- ась и проходила в стороне от него. Для него внешне ничего в доме Сандро не изменилось. Если не считать оживления Сандро. Два дня она ходила, как в воду опущенная, а затем отошла и даже повеселе-ла. Единственно, на чем настояла категорически - не говорить пока в институте никому о предстоящей свадьбе. Сама, мол, потом сообщу, когда надо будет. Андрей пожал в недоумении плечами, но перечить особенно не стал. Какая, впрочем, разница! Противиться женским капризам пустое и бесполезное дело. Пусть делает, как хочет. Ему абсо- лютно все равно. Как будет, так оно и будет. Андрей свое дело сделал, а дальше куда кривая выведет...
И все бы оно ничего, но, как только Андрей с Сандро подали заявле- ние в ЗАГС, до его сознания вдруг со всей очевидностью дошло, что случилось непоправимое. У него как будто неожиданно открылись закрытые до того глаза. И он посмотрел на себя, на свои действия несколько со стороны, как бы на расстоянии. Увиденное потрясло его, он буквально содрогнулся от отвращения к самому себе. Боже ты мой, до чего же он докатился! Женится на девушке, которую совершенно не любит и никогда не сможет полюбить. Зачем?! Ради чего?! Почему? Его что, подпирает, что ли? Заставляет его кто? Нет, нет и еще раз нет. Сандро не такая. Ей подачки, милостыни не нужны. Зачем же он тогда добровольно накидывает на себя петлю и ее еще за собой тянет?! За- чем?! Зачем?!
На Андрея навалилась такая жуткая тоска, что он с громадным удо- волььствием плюнул бы на все вокруг, закрыл бы глаза и сбежал бы из этого дома куда-нибудь подальше, лишь бы только ничего этого не видеть и ничего бы об этом не слышать. Ощущение загнанности в угол, потери своего лица и невозможности в дальнейшем принятия самосто- ятельных решений преследовало и угнетало его, не давало покоя. И ему вновь почти каждую ночь стала сниться Зина. Сон всегда был сю- жетно примерно один и тот же. Менялись лишь место действия, да второстепенные действующие лица. А все остальное повторялось из ночи в ночь. Зина появлялась перед Андреем откуда-то из мрака, из ту мана, из пучины. Или же из чего-то непонятно странного и пугающего Появлялась вдруг, неожиданно, смотрела на него печально укоризнен- ными глазами, качала головой, пыталась что-то сказать, затем поворачивалась к нему спиной и медленно, медленно уходила, понурив голову. Андрей кидался за ней вслед, звал ее, кричал ей, умолял остановит ся, пытался догнать ее, но перед ним начинали вставать, вырастать из под земли какие-то малопонятные преграды, земля рушилась и оасступалась под его ногами, он куда-то падал, летел стремглав, все вокруг него начинало вращаться и кружиться, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, превращаясь в волны, в вихрь, в громаднейшую во- ронку, которая постепенно затягивала, засасывала и забирала в себя Зину. И вот она становится все меньше, меньше и меньше, пока, нако- нец, не исчезает совсем. Андрей от ужаса, отчаяния и бессильной ярос ти кричит что-то невразумительное, нечеловеческое и ... просыпается в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. А рядом с ним ле- жит Сандро и спит. Но спит ли?! Андрей молча встает, берет со стола сигареты и идет на кухню курить. И курит там до утра. А в комнате, на кровати, уткнувшись лицом в подушку, плачет Сандро. И в ушах ее стоит душераздирающий крик Андрея:
Зи-и-на-а-а! Не ухо-о-ди-и-и..!

Скажи, зачем мне эти сны,
В которых я всему виновник,
Как будто память той весны
Мой постоянный, вечный «кровник»

Скажи, зачем мне эта боль,
И чувство вечности утраты,
Как будто бросил в рану соль
И с наслажденьем жду расплаты.

Скажи, зачем мне этот страх,
Как будто сны уже реальность,
И восстает из пепла прах,
А жизнь уходит в виртуальность.

Скажи, зачем мне этот мир,
В котором властвует лишь мука,
И где извечный наш Кумир –
Все поглотившая Разлука

Она терпела неделю. Затем в доме что-то произошло. Даже Андрей. Отличавшийся редкой ненаблюдательностью, и то заметил неладное: Сандро ходит все время, как в воду опущенная, Сандро и Мария Нико- лаевна вдруг ни с того, ни с сего стали избегать друг друга, в доме совсем прекратились разговоры о предстоящей свадьбе. А Мария Николаевна, к тому же, начала избегать и сторониться его, Андрея, своего лю бимого будущего зятя, к которому еще вчера так благоволила. Андрей недоумевал, терялся в догадках, но все же считал, что дело выеденно- ого яйца не стоит и речь, по-видимому, идет об обычных женских раз- ногласиях по поводу будущего свадебного церемониала. Одной хочется так, другой этак, и они никак не придут к общему мнению. Он не мог предполагать, что дело гораздо серьезнее, что речь идет об отмене свадьбы и что настаивает на этой отмене именно Сандро, и что мать старается изо всех сил переубедить дочь в ее решении. Он недоучел силу характера Сандро, мощи ее оскорбленного женского достоинства и уязвленного женского самолюбия. Маленькая, тоненькая, хрупкая и такая слабенькая на вид Сандро показала редкою величие духа, такую гордую и цельную любовь, что впору было преклонить перед ней коле ни. Конечно же, здесь сказали свое веское слово и юношеский макси- мализм Сандро, и детская бескомпромиссность, и ограниченность жиз ненного опыта, выражающаяся в непонимании сложностей отношений между мужчиной и женщиной, где именно женская мягкость, женское умение сглаживать острые углы и колючки характеров, женская терпи мость и женская видимость покорности позволяет делать с мужчина- ми невозможное.

Как бы то ни было, но Сандро не захотела делить свое семейное счас- тье с какой-то там, неизвестной ей Зиной. Ей нужен был Андрей весь, целиком, без остатка и сразу. Другого варианта своего счастья, альтер нативного развития хода событий, допускающего постепенное вытес- нение образа Зины из сердца Андрея и завоевание его любви уже в семейной обстановке Сандро не допускала. Или - или. Или все, или ни- чего. Мы - люди гордые , нам подачек не надо, проживем и так. И немотря на все усилия матери Сандро всё-таки решила свадьбы не де- делать и забрать заявление из ЗАГСа

Андрей узнал о решении Сандро последним, в один из выходных дней второй половины декабря. Утром он проснулся поздно и один. Сандро рядом не было. Она уже встала. Вчера вечером Андрей долго проси- дел на кухне с ее отцом. Они распили бутылку коньяка и долго разго- варивали. О чем именно, сейчас даже трудно и вспомнить. Так, обо всем понемножку. А точнее о жизни. Тем более, что отец в молодости, перед тем, как уйти на партийную работу, поработал немного в геологической экспедиции после окончания университета и у них нашлись общие точки соприкосновения. Им было о чем поговорить. Разговор этот почему-то взбудоражил Андрея, взволновал его. Может потому, что вспомнилось прошлое и ниточка памяти потом потянулась от Якутии к Малоярославцу, далее через Москву с Литинститутом к Лебедя- ни и естественно остановилась на Зине. И сразу же сладко-сладко за- ныло его сердце. На душе стало светло и грустно. Защипало глаза и по тянуло на лирику, на стихи. Андрей вдруг разоткровенничался и рас- сказал отцу Сандро о своем увлечении поэзией, о своем стихотворчестве и потом долго читал свои стихи. Отец Сандро плакал, смеялся, обнимал Андрея и называл его поэтом. Расстались они поздно ночью сов сем друзьями.
Андрей лег спать и сразу же провалился в черноту, в кошмар своих сновидений. К нему вновь приходила Зина и он вновь бежал за ней, умоляя вернуться. Бежал, задыхаясь, скользя, падая, поднимаясь и сно ва падая. А она уходила от него все дальше и дальше, пока не исчезла совсем из вида где-то в туманной дали. И тогда он упал на землю лицом в пыльную траву и заплакал отчаянно и горько, безнадежно и зло, проклиная свою «разнесчастную» судьбу и никак не складывающуюся жизнь.
Но на этот раз он не проснулся от своих криков. Проснулась Сандро. И сидела на кровати, поджав под себя ноги, кусая губы и напряженно думая о чем-то своем. Потом она встала и ушла на кухню и просидела там о до утра, куря одну сигарету за другой. К утру она решилась окон окончательно и бесповоротно. Решение было написано на ее лице. И И когда мать утром зашла на кухню и увидела ее, она все сразу поняла Она подошла к дочери, обняла ее, прижала к себе и спросила:
-- Так значит все?
-- Все! - сказала твердо Сандро.
Мария Николаевна сокрушенно покачала головой:
-- Что, опять ее звал?
-- Да, мама, - не сказала, а глухо выдохнула Сандро, - почти всю ночь...
-- Мнда-а, - протянула Мария Николаевна, - исто-ория-я...
Она наклонилась к дочери, поцеловала ее у голову и тяжело вздохнула
-- Господи, да за что же нам все это..! Сандро недовольно сморщилась:
-- Мама, не надо. Еще причитаний здесь не хватало... Мария Николаевна осторожно глянула на нее:
-- Дочь, а может ты спешишь все-таки? Парень то он неплохой. И вины его здесь особой нет...
Сандро судорожным движением рук сжала свои виски и глухим, напряженным голосом произнесла:
-- Ма-ма, ну, не могу я так больше. Пойми. Не могу. Он меня целует, обнимает, а зовет ее. Ты понимаешь, что это такое для меня?! Он меня ночью обнимает, ласкает, а шепчет мне на ухо ее имя! Это же как обухом по голове!! Я же человек все-таки... Я ведь женщина… Женщина... Как же мне жить с ним?! И это все больше и боль ше... Это не проходит у него... Сначала так не было у него. Это по- том все появилось.
-- Да разве я не понимаю, дочь, - опять вздохнула Мария Николаев- на, - Я все понимаю. Только вот не по-людски все это. Несерьезно как-то. Захотели пожениться - расхотели. Подали заявление – забрали заявление. Не нравится мне все это. Что-то здесь не так...
-- А мне, думаешь, нравится? - с надрывом в голосе почти выкрикну ла Сандро, - ведь я люблю его, мама, понимаешь - люблю!
-- А если любишь, то должна простить, - развела руками Мария Николаевна, - А ты как думала в семейной жизни быть? Здесь на многое приходится сквозь пальцы смотреть. И прощать, прощать прощать, иначе жизни просто не будет...
-- Мама, я бы его с удовольствием превеликим простила бы, если бы он был передо мной хоть в чем-то виноват, - с глубокой грустью и полной безнадежностью в голосе сказала Сандро, - я бы ему даже измену бы простила. но ведь он передо мной не виноват. Вот это-то и страшно, мама, это-то и убивает. Ведь я не слепая, я вижу. Он пытается меня полюбить. Он пытается быть со мной искренним. Он хочет меня полюбить. Но, мама, ведь невозможно своему сердцу приказать - люби эту, а не ту! Невозможно. И ничего у него не получается. Да и не может ничего получиться. Он не меня пытается обмануть. Он себя пытается обмануть. А себя не обманешь, от себя не отмахнешься, свою душу не переделаешь. Над собою мы не властны. Он еще этого не знает. Пока не знает. Потому и пыта- ется, что не знает. Он - однолюб, мама. Он еще более несчастный человек, чем я. Я- то еще смогу полюбить, я это чувствую, я еще не перегорела. Я еще на что-то способна. А он - нет. Он – конченный человек. Мне трудно это говорить. Получается, что я его как бы предаю, бросаю в трудную минуту. Но ему уже помочь невозвозможно. Я ничем не смогу ему помочь. Я только себе сделаю хже. Да и ему тоже. Он будет из-за меня страдать. Будет пережи- вать, когда убедиться, что у него ничего не получается, что он и меня несчастной сделал. Нет, мама, пока не поздно, надо рвать. Потом еще больнее будет. Еще труднее...

Во время этого длинного сбивчивого монолога Сандро мать стояла не- подвижно, прислонившись спиной к стене кухни и бессильно уронив руки. Лицо ее было печально и задумчиво. Потом она тихо, как бы про себя, проговорила:
-- Как же вы, молодые, на все скорые. Вам счастье сразу, прямо на блюдечке подавай. А что не так - сразу в сторону. Плохой - плохая Легки на суд. Все вам ясно, все понятно, все уже заранее определе но и по полочкам разложено. А жизнь, «доча», она такая, что на полочках не укладывается. Нет таких полочек, не придумано еще, чтобы на них все наши проблемы можно было бы аккуратно расфасовать, рассортировать и разложить. В жизни все иначе, все перемешено, перепутано, не всегда и поймешь, где одно переходит в другое, когда плохое становится хорошим, а добро переходитво зло...

Сандро недовольно сморщилась и досадливо махнула рукой:
-- Мама, неужели, ты думаешь, что мне сейчас нужны чьи-то нотации, пусть даже и твои, а? У меня жизнь рушится, а ты о чем?

Мария Николаевна усмехнулась, но улыбка у нее получилась невесёлой:
-- А я, «доча» , как раз и об этом, о жизни той самой. Которую так легко, легко можно себе испортить одним единственным невер- неверным шагом. А потом будешь до конца своих дней казниться, проклиная все и всех на свете. Вот я о чем, «доча». Ты действительно уверена в том, что поступаешь правильно, что не ошибаешься, что не делаешь непоправимого, а?
-- Мама-а! - выкрикнула в отчаянии Сандро, - Да ни в чем я не увере на! Понимаешь, ни в чем! Я знаю только одно, что я больше так не могу! Понимаешь, не мо-гу-у! Еще немного и я не выдержу.Я не знаю, что, но я что-то сделаю, что-то страшное и действительно непоправимое...

Лицо ее исказилось, она сморщилась, вскинула руки, закрыла ладоня- ми лицо и расплакалась. Мать шагнула к ней, обняла ее, прижала к се- бе, стала целовать волосы, лицо, приговаривая почему-то шепотом:
-- Ну, ладно, милая ты моя, хорошая ты моя, поплачь ,поплачь..Вот так, вот молодец... Ну, еще немного, еще чуть-чуть... Поплачь, по- плачь, не стесняйся... Потом легче станет...

Здесь она не выдержала и тоже расплакалась сама. Так они и стояли вместе, мать и дочь, крепко обнявшись, прижавшись друг к другу, и горько, безнадежно, по-женски плакали.

Андрей же проснулся в этот день в хорошем настроении. Чувствовал он себя отдохнувшим и бодрым. Следов от вчерашней выпивки с буду щим тестем ни в голове, ни в теле не ощущалось. Значит, водка вчера пошла на пользу. Иногда так бывает. Андрей закинул руки за голову и с удовольствием, изо всех сил, до хруста в костях, от души потянулся. Хо-ро-шо-о. Теперь можно было бы и вставать ... В этот момент дверь комнаты отворилась и появилась Сандро. Она была уже в полном порядке, причесана и одета в платье. Ома подошла к дивану, села на его край, спросила:
-- Отдохнул? Я и не заметила, когда ты лег.
Да мы вроде бы не слишком долго сидели, - улыбнулся Андрей и спросил, - Отец ничего?

Он ничего не заметил, и то, что Сандро бледна и очень серьезна; и то, что она очень напряжена, скована и говорит с трудом, словно заставля ет себя или же выдавливает из себя слова. Он был занят собой и не заметил, не замечал уже надвинувшейся на него беды.
-- Нам надо поговорить, Андрюша, - не ответив на его вопрос, сказала Сандро.
-- А разве мы не говорим с тобой? – рассмеялся Андрей и сел, попытавшись обнять Сандро. Но она мягки и решительно отстранилась
-- Подожди, Андрюша, не балабонь, - Сандро зябко передернула пле чами. Ее била нервная дрожь, - сядь и послушай, и, пожалуйста, не перебивай меня. Мне и так трудно говорить.

Андрей удивленно глянул на Сандро. Улыбка медленно сошла с его лица. Он почувствовал неладное и внутренне насторожился, хотя ни о чем таком плохом для себя не успел даже и подумать.
Сандро прижала ладони своих рук друг к другу, как бы собираясь мо- литься и, глядя перед собой неподвижными, словно застывшими глаза ми, медленно, медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произ- несла:
-- Андрюша, свадьбы у нас с тобой не будет. Я забрала из ЗАГСА за явление. Это первое. Теперь второе. Я говорила с проректором по учебной части и подала заявление о переходе на геофизический факультет. После сессии, если я сдам экзамены нормально, я буду уже учиться в другой группе и на другом факультете. Так что видеться мы с тобой практически не будем и у нас не будет с тобой причины надоедать друг другу. Вот, собственно говоря, и все, что я тебе хотела сказать, Андрюша...

Она взглянула на Андрея и вздрогнула от удивления. Андрей сидел на диване, смотрел на нее и улыбался. Он был занят своими мыслями и не особенно вникал в смысл только что сказанных Сандро слов. У него было не то настроение, чтобы сегодня с утра серьезничать. Он смот рел на Сандро и думал, что жена у него будет красивая и с ней будет приятно показаться на людях, бывать в театрах, на каких-нибудь вечерах, выставках. Правда, характер у нее, если разобраться, не слишком ахти, вредноват капельку, но это уже мало существенно, это уже всего лишь детали. Со временем все утрясется. Главное - теща у него мировая будет. Домой теперь не придется с тоской в душе идти.
Сандро тронула его рукой за плечо:
-- Андрюша, проснись. Ты слышал, что я тебе сказала? Андрей рассмеялся, обнял ее и поцеловал:
-- Конечно, Сашенька, конечно. Я понимаю, что недостаточно утром рано встать, надо еще и проснуться. Но я, ей богу, уже...
И только сейчас до него начал доходить истинный смысл всего происходящего здесь сейчас. Улыбка медленно сошла с его лица, во рту стало сухо и горько. Он судорожно сглотнул и неожиданно для самого се бя хрипло и запинаясь спросил:
-- Ты что... это... серьезно?

Сандро молча кивнула головой. Говорить она не могла. Она с ужасом смотрела на Андрея. Его лицо на глазах бледнело и становилось безжи зненным, мгновенно посеревшие, дрожавшие губы вытянулись и застыли в виде чудовищного оскала, образовав на искаженном болью лице некое подобие «залихвастской» улыбки и сделав его нестерпимо страшным.
Андрей изо всех сил старался удержать себя в руках, остаться хоть в каких-то, пусть только видимых, но все же рамках приличия. Удар ока зался сильнейшим. Практически полный нокаут. Таких ударов Андрей в своей жизни еще не получал. Но удар был не только сильным, он был еще и коварным из-за своей полной неожиданности. Ведь его не просто отвергли и выкинули вон, как ненужный хлам. А сделали это именно тогда, когда он сам согласился, когда он сам всё-таки решился связать свою жизнь с девушкой по имени Саша, Сандро, когда он при- нял для себя это решение и внутренне совершенно успокоился. А вот теперь ему говорят: «Нет!», ему говорят: «Уходи, убирайся, пошел вон..!» Только бы не показать перед Сандро свою боль, свою слабость, не остаться в ее глазах поверженным. Надо продержаться... Любой це- ной, во чтобы-то ни стало, но продержаться, сохранить свое лицо. И - скорее уходить отсюда. Самому. Не ждать, пока тебя еще и попросят покинуть эту квартиру. Скорее, скорее отсюда...
Андрей встал с дивана, отвернулся от Сандро, чтобы она не видела его лица, прокашлялся, прочищая высохшее горло, и попытался спокой- ным голосом, как можно небрежнее, сказать:
-- Ну, что ж, решила, так решила. Тебе виднее.

Ему это почти удалось. Только голос немного срывался, отчего прихо- дилось говорить медленно и пытаться тщательно выговаривать каждую произносимую букву. Сандро широко раскрытыми глазами смотрела на Андрея. Такой реакции на свои слова она не ожидала. Ждала чего угодно, спокойствия, равнодушия, насмешки, безразличия, издевательства, даже скандала, но только не открытой, вырвавшейся нару- жу, этой нескрываемой боли. Она растерялась, она почувствовала себя виноватой и, чтобы хоть как-то успокоиться и прийти в себя, закрыла лицо руками, пригнула голову к коленям и сквозь пальцы, глухо спросила Андрея:
-- Андрюша, а ты зачем хотел на мне жениться?

Андрей удивленно посмотрел на нее. Он уже вполне опомнился, при- шел в себя и внешне был совершенно спокоен, только слишком блед- новат. Единственно, что не проходило, так это ощущение оплеванности и абсолютной ненужности собственного присутствия в этом доме. Ему хотелось скорее собраться и уйти отсюда. Благо, что собирать-то особенно и нечего было. Вещей у Андрея и так было немного, а в доме Сандро он держал только самое, самое необходимое.
Он пожал плечами и сухо сказал:
-- Какой смысл сейчас об этом говорить?
Сандро подняла голову и посмотрела на него:
-- Ведь ты, Андрюша, не любишь меня. Ты никогда меня не любил. Ты всегда любил свою Зину. А зачем же тогда на мне хотел женит ся, а, Андрюша? Любить одну, а жениться на другой. Здорово, не правда ли?!

Андрей подошел к шкафу, открыл дверцы, достал свою спортивную сумку и стал собирать свои вещи. Говорить ему ни чем не хотелось. Чего переливать из пустого в порожнее, когда уже все решено. Но мол чать в ответ на прямой вопрос Сандро было не по-мужски, верхом не- приличия и Андрей проговорил, усмехнувшись:
-- Раньше тебя этот вопрос совершенно не волновал. А сейчас он по- чему -то для тебя стал главным. Интересно, почему? Что измени- лось вокруг нас с тобой? Я лично ничего не замечаю. Я какой был, такой и остался И мои отношения к тебе тоже не изменились. У меня все, как прежде. А вот насчет тебя - я пас, я ничего здесь не знаю, да и не очень понимаю...
-- Да, Андрюша, это я изменилась. – Голос Сандро зазвенел от сдерживаемого напряжения, - Это ты точно заметил. Но, Андрюша, я просто на просто опомнилась и подумала: что это я делаю, зачем себя гублю, зачем мне муж, который меня не любит? Зачем мне подачки вместо счастья? Что уж я совсем пропащая и у меня в жиз ни впереди ничего больше не светит? А когда я задала себе этот вопрос, то у меня сразу же появился и второй не менее серьезный. А почему это Андрей хочет на мне жениться? Почему? Ведь он же меня не любит. Я его что, прощу об этом, заставляю, умоляю?! Нет, нет и еще раз нет. Тогда почему, Андрюша? Что тебя, молодо ого, довольно симпатичного, компанейского парня заставляет ид- ти в ЗАГС с нелюбимой женщиной, а? Скажи, Андрюша?

Андрея словно по щекам ударили. Слова Сандро буквально обожгли его. Уж в чем, чем, а в меркантильности, в расчетливости его упрек- нуть было невозможно. Он зажмурился и сжал виски ладонями. Госпо ди, как же все это противно! Надо скорее кончать этот кошмар, иначе дело может и до нехорошего дойти или же мы договоримся сейчас до черт знает чего, до такого, что перед самим собой потом будет стыдно. И он намеренно резко, даже грубо сказал:
-- Можешь считать, что я хотел жениться на тебе из-за московской прописки и из-за этой шикарной твоей квартиры. Можешь считать так, если тебе от этого будет легче. А сейчас извини, мне надо ид- ти...Загостился я что-то…

Он схватил свою сумку и выскочил в коридор. Здесь он сорвал с ве- шалки штормовку, сунул ноги в туфли и, не зашнуривая их, рванул на себя входную дверь.
За ним в коридор с искаженным до неузнавемости лицом и полубезумными, ничего не видящими глазами кинулась Сандро и крикнула срывающимся от отчаяния голосом:
-- Андрюша-а, подожди-и-и! Ты же не завтракал...

Андрей хлопнул дверью и буквально скатился по лестнице вниз. Санд рванулась было за ним, но тут же остановилась, ойкнула, прижала ладони обеих рук к левой стороне груди, низко согнулась и начала медленно оседать на пол.
-- До-чень-ка-а..! - послышался отчаянный женский крик. Это рвану лась к ней вышедшая на шум из кухни Мария Николаевна.

Больше Андрей в доме Сандро не был никогда. Да и саму Сандро прак тически больше не видел. Так, иногда лишь, издали. Не то, чтобы он намеренно избегал встреч с ней, но и не особенно старался искать их. А в таком большом институте, как МГРИ, имевшем, вдобавок ко всему, три отдельных, хотя и рядом расположенных корпуса, можно было при желании вообще не встречаться с ненужными или нежелательны- ми для тебя студентами.
А для начала Андрей, приехав в общежитие, конечно же напился. И на другой день, в понедельник, на занятия он не пошел. Не пошел он и во вторник, пролежав целый день на кровати. Он постепенно отходил от всего прошлого, прощаясь с целым этапом своей жизни. Этапом мучительно больным и прекрасным, связанным с любовью двух удивительно замечательных девушек, Зины и Сандро, с которыми у Андрея поче му-то ничего хорошего так и не получилось. Да и не могло ничего по- лучиться. Видать, не судьба… Но так ли?
Выйдя в институт на занятия, Андрей узнал, что Сандро больна. Первым его импульсивным желанием было сходить к ней или хотя бы позвонить. Но он не сделал ни то, ни другое. Пересилил, переборол себя. И был доволен тем, что смог удержаться, не поддаться жалости, выдержал характер. А потом началась сессия. Сначала зачетная, затем экзаменационная. Крутиться пришлось основательно. И Сандро он не видел. Хотя знал, что она вышла на занятия и зачеты сдает.
И вообще, сессия их обеих очень выручила. Она, конечно же, не изба- вила их от лавины вопросов, которые обрушили на них друзья и знако мые, но все же смягчила неизбежный удар любопытства. А после сессии наступили каникулы. И время сделала свое дело. Когда начался второй семестр, мало уже кто обратил внимании на отсутствие в их группе Сандро. А раз нет Сандро, то нет и вопросов к Андрею. И все потихонечку затихло, замолкло, забылось. Жизнь вновь вошла в свою обычную колею.
Нельзя сказать, что история с Сандро прошла для Андрея бесследно, хотя он и вышел из нее довольно легко и безболезненно. Правда, он не любил Сандро, но относился к ней хорошо. И кто знает, как бы сложились их отношения в дальнейшем, после свадьбы, не взыграй тогда женское самолюбие Сандро и не откажись она от свадьбы. Хотя по все му было видно, что это всего лишь импульс, временное решение, и что она простила бы Андрея и смирилась бы с неизбежным до поры существовании соперницы в сердце Андрея, если бы он потом, после своего ухода, сделал бы хоть намек на попытку к примирению. Но он такой попытки не предпринял. Мужская оскорбленная гордость не поз волила. А без любви все неприятности отношений к женщине забыва- ются довольно быстро. И все забылось.
ГЛАВА 12

Забыться-то забылось действительно быстро, но след в душе Андрея остался. И очень скоро Андрей, к своему великому удивлению, вдруг обнаружил, что его отношения к женщинам существенно изменились. Женщины перестали его волновать. Не интересовать, нет, с этой точки зрения у него все было в полном порядке, а именно волновать. Он стал к женщинам равнодушен и холоден. И дело было не в изменении неко торых физиологических функций его организма. Отнюдь нет. Мужс- кая потенция его не изменилась. Физическое здоровье его было отмен- ным. Он вновь стал играть в волейбол. И очень скоро вошел в сбор- ную института. Сначала запасным, играя во вспомогательном составе, а затем, к концу первого курса, перешел уже и в основной состав сбор- ной. Так что здесь у него все было в полном порядке. А вот душа его оказалась надломленной. Получив за какие-то полгода две такие мощ- нейшие сердечные травмы, он внутренне, душевно съежился, сжался и потерял свою способность к восприятию женской красоты, а, значит, и способность к очарованию самой женщиной, т.е. потерял способность любить.
И, как утопающий, не найдя ничего подходящего, хватается ради собс твенного спасения даже за эфемерную соломинку, так и его душа, страшась новых попыток, новых испытаний, боясь новых грядущих разоча рований, вновь рванулась назад, в спасительное прошлое, к незабвенному и незапятнанному образу его Зины. И он снова, после недолгого перерыва, начал видеть во сне Зину. Все возвратилось на «круги своя» Никуда от себя не денешься. Это уж точно. Как не крутись.
Да Андрей особенно и не пытался. Он просто жил, как жили тысячи молодых людей в этом студенческом городке. Жили дружно, шумно, весело, изобретательно, много пили, много гуляли, много любили. На одежду и мораль смотрели просто и практично, без особых сложностей. Что нравилось, то и носили, кто нравился, с тем и жили, того и любили. И жили, и любили торопливо, жадно, кое-как, на ходу, на бегу, постоянно меняя партнеров, словно пытаясь за счет количества полу- чить недостающее качество, старались охватить все и всех, не особен- но задумываясь о своем будущем. Спешили жить, пока были молоды, здоровы, сильны и свободны.
Андрей стал активным участником этой жизни. Как официальной, в виде различных общественно-кульурных мероприятий, проводимых в институте или общежитии парткомом, комитетом комсомола, студсо- ветом, так и неофициальней, в виде небольших, дружеских вечеринок с неизменной гитарой, обязательным набором студенческих песен и конечно же со стаканом дешевого вина для поднятия настроения, для вдохновения и снятия различных юношеских комплексов.
Андрей пел, плясал, танцевал, играл, сочинял все, что угодно и что бы ло надо, начиная от простеньких песенок с частушками и кончая сцена риями вечеров, спектаклей или капустников. Он был совершенно ли- шен комплексов поведения и с охотой брался за любое дело, не боясь показаться смешным, нелепым, корявым или неловким, не боясь учить ся на людях. Это был не Литинститут, здесь он был среди своих и стес няться ему было некого. Хотя порой казалось, что он слишком уж переигрывает в своем стремлении быть всем и за всех. И это не спроста..
Естественно, что активнейшими участниками, а чаще всего, и вдохновителями всех этих мероприятий были девушки-студентки. И естественно, что Андрей без их пристального внимания не оставался. А тот факт, что у Андрея с Сандро только что разладилась намеченная свадьба, еще больше подхлестнул к нему волну девичьего интереса. И его атаковали основательно, несмотря на сдержанность самого Андрея Тем более, что сдержанность была у трезвого Андрея. А после одного, другого выпитого стакана он уже сам начинал проявлять активность. Правда, к утру эта активность, как правило, проходила и дело, чаще всего, ограничивалось самой обычной, самой заурядной и примитивной, кратковременной, ничего незначащей физической близостью. Ро- манов, любви не было. Были привязанности, были связи, чаще всего, короткие, реже продолжительные.В общем, ничего существенного, ни чего особенного и стоящего . Могли ли устраивать самого Андрея по- добные отношения с женщинами? Конечно же нет. Его сердце, его душа жаждали любви, требовали постоянства. Но их не было. По той простой причине, что между каждой новой его девушкой и им самим всегда стаял образ другой девушки, той самой, от которой он так глу- по и опрометчиво сумел тогда отказаться, образ Зины.
И вот только сейчас Андрей начал понимать, что разрыв с Зиной, это, пожалуй, самая тяжкая по своим последствиям ошибка в его жизни, та ошибка, которую с полным основанием можно теперь называть роко- вой и непоправимой. Правда, надо отдать должное Андрею, он неско лько раз садился за письмо к Зине, пытаясь словами объяснить и себе, и ей суть происшедшего с ними.
Но каждый раз с отвращением бросал начатое. Не находились нужные слова для оправдания собственного поступка. Да их и не могло быть, этих слов. Какими словами, какими понятиями можно оправдать подлость, предательство? Никакими. Что сделано, то сделано. Изволь теперь нести свой крест, изволь быть человеком и отвечать за последствия собственных дел и собственных поступков.
Между мною и тобою
Вновь беда, беда...
Жизнь, как высохшее поле
И стеной года.

Дверь, распахнутая настежь
И крутой порог,
И глоток слепого счастья,
Взятого в залог.

Между мною и тобою
Горькая печаль,
«Стылость» неба голубого,
Черная свеча,

Пепел рухнувшей надежды
И тупая боль,
И осколки жизни прежней,
Где была любовь

Между мною и тобою
Дней наперечет...
Кто же ведает судьбою,
Ангел или черт?


Иль колдуют сразу оба,
Только невпопад.
Оттого любовь до гроба,
Это просто ад.

Он не знал и не понимал еще, что бывают в жизни моменты, когда ни- чего и не надо объяснять. Надо просто ваять и попросить у нее проще- ния. Сказать ей прямо и откровенно: « Зина, милая, прости. Делай со мной, что хочешь, суди, наказывай, что угодно, я на все согласен, но только прости. Я не могу больше так. Мне плохо без тебя, я не могу больше без тебя. Ты мне нужна. Только ты и никто больше. Я это теперь понял на всю жизнь. Ради бога прости!». И все. Сказать только эти слова и повиниться. И наверняка бы Зина его простила. Ведь она его любила. А любовь мудра и милосердна и всегда зовет к примире- нию и прощению. Поэтому от Андрея нужно было только одно - покаяние! И все бы тогда было хорошо...
Ведь именно покаяние способствует самоочищению души человека, успокаивает встревоженную совесть и распрямляет человека, снимая с него чувство вины за содеянное. Но прозрение Андрея шло мучитель- но трудно. Он не дорос еще до понимания простых, житейских истин. Он был молод, зелен и, конечно же , глуп.
Он все познавал впервые. И дружбу, и любовь, и подлость, и предательство, все сразу, скопом, не разбирая порой, где и что, методом эле- ментарного тыка, методом проб и ошибок. Шел интуитивно, вслепую, наугад, натыкаясь на углы и преграды, спотыкаясь, падая, вновь поднимаясь и вновь падая, набивая шишки, получая синяки, ссадины, ушибы, обливаясь потом, слезами, а то и кровью.
Да, нельзя построить счастье на несчастье других. Не получится. Осно ва не та. Для Андрея эта истина теперь стала яснее ясного. Теперь он знал и понимал, что эта его попытка решить свои неудачные любовные проблемы с помощью новой любви, но уже другой девушки изначально была обречена на неудачу. Он принес большее зло своей Зине. И это зло его, зло разрушенной и поруганной им любви, по закону бумеранга вернулось к нему самому и превратила первую девичью любовь уже другой молодой девушки, Сандро, в жуткий кошмар несостоявшейся свадьбы.
Цепная реакция зла. И носитель этого зла - он, Андрей. Воистину, попосеешь ветер, пожнешь бурю. Но, черт побери, всех вас и все эти предрассудки, всю эту распроклятую мистику, разве он знал, разве он предполагал, что оно все так получится?! Что, он, вещун какой, или живет уже десять жизней, чтобы все знать или заранее предвидеть! Он же хотел, как лучше! Он хотел... Да мало ли что он хотел, не в этом дело. Главное, что вышло... А что именно вышло?! А вышло то, что всем плохо! Всем, с кем он имел дела... Всем... Всем... Эх, жизнь, жизнь... И кто тебя такую только выдумал..!
В окно глядит устало ночь Срывая звезды с небосклона, Никто не в силах мне помочь, И я опять бегу из дома. А счастье бродит в облаках, Земля не стала мне родимой, И в сердце возникает страх— Я позабыл глаза любимой… А ночь, как зеркало черна, В нем отраженье чьих-то теней, Не наша ль там судьба видна— Двух жизней след в переплетении…
Однако же, внешне Андрей неплохо вписался в эту, проклинаемую им так жизнь. Никто из его институтских товарищей и знакомых даже и не подозревали о подобном водовороте страстей, бурлящих в тайни- ках Андреевой души. Все свои тревоги, переживания, мыли и чувства Андрей носил в себе, глубоко запрятанными от постороннего взгляда и никогда никому ничего о своей личной жизни не рассказывал, ни с кем ни очем сокровенном своем не делился.
Так прошел первый курс института. Сессию Андрей сдал успешно, без троек. Он умел собираться в нужный момент, в последние несколько дней экзаменационной сессии, умел себя мобилизовать на отчаянный штурм сдаваемого материала учебника, сидя ночами за книгами, и умел сдавать экзамены, используя все, что имел под рукой, от шпаргалок до солидных монографий в качестве пособий к учебникам и лекциям. После сессии он уехал на практику в свою родную Малоярославскую геологоразведку, где проработал буровиком до начала учебного года, который у второкурсников начинался с первого октября. В геоло горазведке он неплохо подзаработал, что позволило ему хоть немного приодеться и приобрести болееменее приемлемый для московского студента внешний вид. Естественно, что в Лебедянь он не ездил. Ни к родителям, ни к Зине. Отрубил себе дорогу назад, в прошлое намертво Во всяком случае, так думал, так считал.
Второй курс у Андрея прошел также успешно. Он стал матерым студентом, твердым хорошистом, хотя особого внимания к учебному процессу он не уделял и лекции, по возможности, старался не посещать. Не любил он ходить на лекции, да и не считал для себя необходимым. Все у него утряслось, успокоилось и сложилось в более-менее устоявшийся какой-то ритм жизни, устраивающий его во всех отношениях, не считая, конечно, страшного денежного дефицита, буквального бича для студентов, живущих на одну лишь стипендию, без посторонней материальной помощи. Таких было немного в институте, но они были. Поэтому одним из главных больных вопросов у подобных студентов был поиск возможностей для необременительного заработка. Исполь- зовалось все, что возможно, не брезговались никакие способы, кроме спекулятивных. У студентов шестидесятников спекуляция считалась пороком самым недостойнейшим для молодого человека. В ходу было другое, более чистое морально: овощные базы, товарные станции, мя- сокомбинаты, метро и даже крематории. Все шло на кон, везде крутились студенты, лишь бы схватить, добыть себе хоть какую-то копейку на житье-бытье и на нехитрые студенческие развлечение. Особенно ценилась у студентов работа в метро ремонтным путевым рабочим. Работа ночная. Тихо, тепло и не особенно тяжело. Зато заработок приличный, аж за сотню. Приезжаешь на станцию к закрытию метро. Входишь по пропуску, билет покупать не надо. Заходишь в каптерку и ждешь, пока отключат электроэнергию на путях. В два часа ночи выключают электричество и бригада выходит на работу. Меняют рельсы, шпалы, делают подбивку гравия и т.д. и т.п.. Работают до полпятого. И назад на станцию. В пять утра включают электричество. Теперь в душ и по домам, в родную «общагу», отсыпаться. Но можно и прямо в институт. Как настроение, как расписание. А если сильно устал, то и на лекции не трудно вздремнуть. В общем, жить можно!
Андрей полностью оправился от тех памятных для него осеннезимних потрясений. И даже Зина теперь ему снилась все реже и реже. Хотя боль где-то в душе осталась. Она была тупой и ноющей и приходила к нему в долгие бессонные ночи, когда неожиданно на Андрея вдруг на- валивалась жуткая, выматывающая душу и сердце тоска, все начинало валиться из рук, ничего не хотелось делать, никого не хотелось видеть Единственным надежным спасением от нее была неизменная бутылка. Но Андрей теперь пил редко и только за компанию.
Он вообще очень сильно внешне изменился. Похудел, вытянулся, высох, стал жилистым и подтяну тым, как стайер в разгар сезона, ни одной «жиринки». Кожа, кости да мышцы. Единственное,что осталось у него прежним, это его отношения к женщинам. Здесь по-прежнему у него ничего серьезного не получалось. Все связи были временными, короткими, ничего не значащими,на одну-не- сколько ночей.И только.А потом - пока, до свидания. Часто потом даже и не здоровались уже. Незачем было. Неинтересно. Андрей понимал, что дело все в нем самом. В нем что-то надломилось надломилось и испорти-лось.Поэтому он даже и не пытался заводить близкие знакомства. Ограничивался поверхностными связями с девчонками из- вестного толка, любительницами ночных приключе ний, которых в общаге всегда было достаточно и которых все и так хорошо знали. После второго курса он вновь уехал на практику в экспедицию.Но на этот раз в центральный Крым Работал на геологических съемках в районе Бахчисарая. Лето было сухое, жаркое и он загорел до черноты.
Возвращался Андрей в Москву в конце сентября. Настроение у него было отличное. Практика удалась. Коллектив в партии оказался хорошим, работа интересная, он неплохо заработал. Кроме того, он за месяцы практики, используя свобод- ное время и отгулы, изъездил почти весь прибре жный Крым. Так что, жаловаться было, вроде бы, не на что. Все для него начинало складываться удачно, все «окэй». И он решил немного расслабиться, и на обратном пути заскочить на день другой в Лебедянь. Ничего вроде бы сложного, пару пересадок всего: в Орле и в Ельце. А в Лебедяни он будет к вечеру, на поезде «Елец-Москва». Надо будет только сразу же купить билет до Москвы на другой день, чтобы не было никаких недоразумений, а дальше действовать по обстоятельствам. Зайти к родителям, затем к ребятам, проспать ночь, проблуждать день, а к вечеру опять на поезд, к себе в родную общагу.
Сказано - сделано. Что там долго раздумывать, переливать из пустого в порожнее.

До Лебедяни Андрей добрался благополучно, но с десятком новых адресов своих новых знакомых, с которыми он познакомился в дороге. Андрей любил ездить. Пока еще любил. А если точнее, то начинал только входить во вкус своих поездок. Это потом уже он наездится до того, что от одного только вида поезда его начинало трясти и пердер- гивать.
А пока он был молод, впечатлителен, очень любопытен и охотно всту- пал в контакт с любыми пассажирами, любил поговорить, поспорить, послушать других, ненавязчиво поддакивая и вызывая на откровен- ность, с удовольствием общался с окружающими его людьми, не стес нялся принимать участие в различных играх, шарадах, розыгрышах, возникающих среди пассажиров в долгой и скучной дороге от бездель и неумения себя хоть чем-то занять. Поэтому любые поездки на любом транспорте, будь то поезд, автобус, пароход или самолет, не были для него в тягость. Он всегда был активным пассажиром, непритязательным, некапризным, очень отзывчивым и абсолютно равнодушным к каким-либо удобствам. Что есть, то и есть Другого и не надо. Едем и слава богу. А все остальное - совершенно не важно, несущественно, да и не интересно.
Андрей вышел из вагона, встал в сторонке и огляделся. В вагоны поезда валом лез народ. С мешками, узлами, ящиками, ведрами, бидонами, чемоданами и сумками. В воздухе стоял шум, гам, крики, ругань, визг. Каждый лез вперед, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Закон джунглей в первозданном виде. Поэтому впереди оказываются сильнейшие. Слабым, неловким, совестливым и немощным входить-- последними. И пассажирам, и встречающим, и провожающим.
Андрей был один. Его никто не встречал и не провожал. Да он и не ждал никого. Он уже начинал потихонечку привыкать к одиночеству своих поездок по стране, к тому, что из вещей при нем всегда был лишь рюкзак или спортивная сумка. И на всю эту привокзальную суету, толкотню начинал посматривать несколько свысока и снисходител но, хотя и не без некоторой доли грусти. Вообще, надо признать, что вокзалы, их атмосфера и их, своя, особенная жизнь навевали на Андрея грусть и некую высокую печаль:
Люблю я вокзалов осеннюю грусть, И длинных перронов усталую праздность, И этот знакомый, как стих наизусть, Мотив ожиданий, что манит и дразнит..

Там каждую ночь меня кто-то зовет- Я снова иду на вокзальную площадь, Здесь каждый приезжий меня узнает, А горечь разлуки я выпью не морщась.
Но если разлука с самим лишь собой, Такая, что выть на луну не захочешь, А в сердце один лишь задавленный вой, Что рвется наружу и будто хохочет?
Тогда я бегу на вокзальный перрон И с ходу ныряю в людскую пучину, Я снова живой, стаи черных ворон Слетают с души и уходит кручина.
Я свой средь своих, здесь улыбки и смех, Разлука и боль перелиты друг в друга, Я здесь не один, я частица их всех, И с ними я вырвусь из черного круга,
Из круга разбитых желаний и грез, Из круга любви, не нашедшей покоя, Из моря сухих, нерастраченных слез Из жизни, где все заслонилось
Однако, перронов здесь не было. Андрей вздохнул и направился к при вокзальной площади, перешагивая через рельсы, скользя и спотыкаясь на разбитых, прогнивших вконец шпалах и рассыпанной кругом щебе нке. Он вышел на площадь, посмотрел на автобусную остановку с чернеющей около нее толпой народа и, махнув рукой, свернул направо, пошел потихонечку вдоль улицы. Идти до дома родителей было недалеко, всего-навсего пару автобусных остановок. Так стоило ли торчать на остановке, ждать автобус минут двадцать, не меньше, потом лезть в него, втискиваться, давиться толкаться только лишь для того, чтобы проехав всего чуть-чуть. опять, с невероятным трудом, выбираться из него? Нет, право, не стоит так мелочиться. Гораздо лучше пешком пройтись. Благо, погода хорошая, солнечная, ни дождя, ни ветра. Вскоре улица опять свернула направо и вышла к железнодорожному переезду. Сердце у Андрея замерло, остановилось на мгновение и застучало быстро, быстро. Андрей почувствовал, как от волнения у него внезапно пересохло горло, а ноги вдруг стали ватными и непослушными. Он увидел дом Зины. Дом, как дом, ничего особенного. Скорее бедноват, чем зажиточный. Но для него это место на земле значит гораздо больше, чем обычный жилой дом. Пожалуй, это самое памятное и дорогое для него место сейчас. Ничего дороже у него в жизни пока не было. Да и будет ли?
Андрей остановился и постоял немного в задумчивости, приходя в себя. Он и не подозревал, что его так сильно может затронуть это нечаян ное возвращение на пепелище их сгоревшей любви. Его любви и любви Зины, первой любви двух молоденьких, зелененьких и так неопыт- ных в жизненных передрягах молодых людей:
Не возвращайтесь на пустые пепелища, Зачем вам память прошлых лет? Свою судьбу ведь в прошлом не отыщешь, Что потерял, того давно уж нет.
И не тревожьте старые могилы, Река времен уходит сквозь песок... Где вы возьмете мужество и силу, Когда тоска ударит под висок?!
Действительно, где? Вот неожиданно вдруг выяснилось, что ничего еще не забылось, не сгорело, тлеет еще, а, может, и по прежнему горит но только спрятанное внутри от людских глаз и от него самого. А что еще может выясниться здесь, побудь он в Лебедяни подольше?
Андрей вздохнул, повернулся и решительно зашагал к дому родителей Не-ет, все таки хорошо, что он сюда больше не приезжал. Это еще воп рос, как бы тогда все могло обернуться. И хорошо, что он завтра отсюда уезжает. Нельзя тревожить только что зажившую рану. Нельзя! И тут же неожиданно и вдруг шевельнулась крамольная мысль. А, может, он все-таки зря сюда больше не приезжал? Может, тогда бы все в его жизни сложилось иначе, по другому? А не так безнадежно пусто, как сейчас?!
Андрей подошел к дому родителей. В палисаднике, на скамейке сидел отец, низко согнувшись и подперев голову обеими руками. Во рту неизменная папироса, глаза опущены, на щеках давно небритая, седая щетина. Одет он был в старый офицерский китель, в старые офицерские галифе, на ногах стоптанные, нечищеные ботинки. Вид человека смертельно уставшего и равнодушного ко всему, вид человека, основатель- но потрепанного жизнью и ни на что лучшее уже не надеющегося. Вид человека сломанного и опустившегося. А ведь он совсем еще не старик. Ему ведь всего-навсего лет пятьдесят с небольшим. Что же могло с ним такое случиться в жизни, что за считанные годы после демобилизации он превратился в настоящую развалину, жалкое подобие человека. Что? Что? Водка? Да он и раньше пил не мало. Сколько Анд рей себя помнит, отец всегда пил. Хотя мать говорила как-то, что до войны он совсем почти в рот спиртного не брал. Пить стал уже во время войны. Знаменитые «Ворошиловские» сто грамм, наркомовские Скольких людей они превратили в горьких пьяниц! Многих, очень многих... Однако здесь дело не только в них. Здесь - другое и гораздо более сложное. Здесь - эпоха целая за спиной. Такая, что выдержать ее и не сломаться -уже почти что подвиг...
Странные и очень противоречивые чувства испытывал Андрей, глядя на отца. Чужой и малознакомый для него человек. Совершенно чужой и совершенно незнакомый. А, может, потому и чужой, что ...незнакомый? Что знал Андрей об отце? Практически ничего. Так, кое-какие факты его героической биографии. А биография его действительно бы ла героической, хотя и очень типичной для Советского гражданина, ко торому Советская власть открыла дорогу в будущее. И, конечно же, в светлое будущее. Другого будущего у нас не было и не могло быть. Причем, не просто открыла эту дорогу в будущее, а буквально расчис тила ее, убрав всевозможных конкурентов и хоть каких-нибудь сопер- ников. Только вот почему-то врагов на этой дороге оказалось слишком уж много. Чем больше чистили эту дорогу, тем больше появлялось на ней врагов. Вчера были друзья, а сегодня уже - враги... И не думать об этом парадоксе своей действительности отец, конечно же, не мог. На то и голова, чтобы думать. Но вот что именно думал отец о своей про- шедшей жизни Андрей не знал. И что скрывалось за парадным фаса- дом отцовской биографии, Андрей тоже не знал, не имел ни малейше- го представления. Как ни странно может это показаться.
А так, внешне, поверхностно, для общественности, это -пожалуйста! Никаких проблем! Здесь Андрей всегда был на высоте и на любом тор жестве мог лихо отрапортовать, отчеканить, не придерешься! Сын бат рака одной из деревень Рязанской губернии, с 12-ти лет в комсомоле, образование - четыре класса начальной школы. Затем, конечно же, рабфак, после него - педучилище, где они и познакомились с матерью. В педучилище отец вступает в партию. После окончания педучилища молодого учителя-коммуниста, убежденного большевика-ленинца вместе с семьей направляют на работу в город Иркутск для укрепления мес тных педагогических кадров.
А дальше - стремительная карьера. В течение двух лет – молодой учитель, зам-парторга школы, завуч, парторг школы, директор самой крупной и престижной школы Иркутска. Одновременно - учеба заочная в областном пединституте. В 1940 году молодого директора школы направляют в РККА, где он заканчивает годичные курсы политработников и в чине политрука в начале 1941 года направляется на службу в Литву, прямо на пограничную заставу, недалеко от станции Идрица.
Воевал отец с первого до последнего дня. Закончил войну в Берлине в чине полковника, в должности заместителя командира дивизии по политчасти. После войны служба в Германии, в Советских оккупациионных войсках, затем направление на учебу в Военно-Политическую Академию имени Ленина, откуда вскоре был отчислен из-за того, что во время войны оказался два раза в окружении: под Ржевом и под Харьковом. Хотя оба раза из окружения вышел сам, в плену не был, в анкете об окружениях не умалчивал. Но его все равно отчисли- ли, хотя никаких репрессивных мер по отношению к нему принято не было. Почему? Трудно сказать. Это была одна из загадок отцовской биографии, разрешить которую Андрею так и не удалось. Ведь обошлись с отцом по тем временам довольно мягко, ему объявили выговор с занесением в учетную карточку и отправили служить в Иркутск в штаб Восточно-Сибирского военного округа. Служил отец, видать, исправно, потому что был постоянным членом горкома партии и даже депутатом Иркутского Облсовета. Однако в 1956 году, во времена Жукова, когда политработников в армии основательно «поприжали», отца неожиданно уволили из армии, не дав дослужить до законных двадцати пяти лет. И опять это проклятое «почему?!» Почему, почему все-таки уволили, не дав дослужить? Что скрывается за этим увольнени- ем? Неизвестно. Белое-пребелое пятно ... Не слишком ли много их оказалось в отцовской биографии, в отцовской жизни? Да и только ли в отцовской?! Не беда ли это всего их поколения, а?!
Отец проработал несколько лет учителем истории в одной из школ города, затем перебрался к себе на родину. И вот здесь теперь, в Лебедяни, он числится председателем районного комитета ДОСААФ и пьет, пьет практически безостановочно, до потери человеческого облика. Что отца заставляло так пить? Что он пытался заглушить вином? Утопить в вине? Что скрывалось за парадным фасадом его действительно героической биографии и почему так неожиданно оборвалась его воен но-политическая карьера, Андрей не знал. Да и не особенно-то стреми лся, если уж быть до конца откровенным, узнавать. Слишком уж далеки они были друг от друга. Всегда были далеки. И поздно было теперь говорить о возможностях их сближения. Возможности эти были утеря- ны давным давно, еще в годы отрочества Андрея, когда над образом отца в мыслях и мечтах Андрея еще сиял романтически-героический ореол неутомимого борца за счастье и процветание великой страны Советов. Отец же всегда был слишком занят самим собой, своими де- лами и своими проблемами и совершенно не замечал восхищенных взглядов влюбленного в него сына.
Беда отца заключалась в том, что он не нуждался в любви сына. Она ему была просто не нужна. Он относился к той категории родителей, которые считают любовь детей к себе явлением обязательным, само собой разумеющимся и, конечно же, совершенно не зависящим ни от внешних обстоятельств, ни о т поведения их самих, родителей. Для них дикой и абсурдной казалось даже сама мысль о том, что любовь детей необходимо заслужить, что любовь детей и родителей должна быть только взаимной и ее необходимо постоянно завоевывать в тече- ние всей совместной жизни. Ребенок обязан любить родителей, каки- ми бы они ни были, его родители, и как бы они себя по отношению к нему, ребенку, себя не вели. И все тут! И никакой другой точки зрения на этот счет и быть не может!
Дети обязаны любить своих родителей, любить и почитать должны хо тя бы потому, что родители им дали жизнь, что они их растят, кормят, одевают, обувают и т.д. и т.п.. А если дети забывают об этой своей почетной обязанности, так их необходимо заставить всеми имеющимися у родителей или у государства средствами. И нечего здесь спорить,доказывать, нечего рассусоливаться. Так было, так есть, так оно всегда и будет, пока существует семья, пока существует государство.
Пока Андрей был маленьким, он не задумывался о подобных вещах. Он просто любил своего отца. Отец был для него идеалом, олицетворе нием самых лучших человеческих качеств, какие еще существовали на свете. Но отец просто сейчас очень занят важными для страны делами, поэтому он не может уделять сыну соответствующего внимания. У от- ца сейчас просто времени свободного нет, он вечно занят и, конечно же, сильно устает. Поэтому он не занимается со своими двумя сыновь- ями, ему просто некогда, ему сейчас не до них и т.д. и т.п.. Андрей всячески оправдывал равнодушие и безразличие отца к себе, к своей судьбе, его детская наивная душа не могла допустить подобного к се- бе, к сыну, отношения со стороны своего отца, своего кумира, своего божества.
Прозрел он к юности. Розовая пелена с глаз постепенно сошла и он увидел отца таким, каким тот был всегда. Но после розового ореола об раз отца показался чернее черного и вместо обожания в сердце Андрея возникло чувстве глухой неприязни, переходящей порой в открытую ненависть. Да, отца он фактически возненавидел. За что? За то, наверное, что отец оказался в действительности не таким, каким он предста влялся ому в детском воображении, в наивных ребячьих мечтах и фан тазиях? За то, что выдуманный им образ отца слишком сильно расходился с его реальным образом. Если так, то ненавидеть ему надо было самого себя, а не отца. Ведь это ты, его сын, ошибся, а не он. Он каким был, таким и остался. Он не менялся все эти годы. Это твой взгляд на него изменился с годами. Так что, если разобраться в этой ситуации, вины здесь больше твоей собственной, чем его. Не обманывайся и не будешь обманут. Не очаровывайся, тогда и не будет у тебя в жизни ни каких разочарований. Но ведь не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. И каждый человек имеет полное право на свои собственные ошибки, на свои собственные заблуждения. Вопрос лишь в том, как к ним относиться, к этим ошибкам, к этим заблуждениям? Как к странной, непоправимой трагедии или же как к обычной, естественной и нормальней составляющей процесса познания окружающей действительности молодым, растущим человеком? Но ведь мудрыми люди не рождаются, мудрыми их делает жизнь. Если, конечно, мы будем у нее, у жизни, пробовать учиться...
Андрей открыл калитку и вошел во внутрь палисадника. Отец поднял голову, прищурил подслеповатые, водянистые глаза, торопливо встал и привычным движением рук оправил на себе китель. Андрей подошел к нему, поставил свою сумку на землю и прижал его к себе:
-- Здравствуй, папа...
-- Здравствуй, Андрей, - без удивления, спокойно, без интонации, совершенно равнодушным голосом произнес отец, - Ты откуда?
-- Из Крыма, папа, - ответил Андрей, - Я там на практике был. А к вам я на чуть-чуть, проездом. завтра уже уезжаю. Времени нет...

Отец понимающе кивнул головой. Они сели на скамейку и замолчали. Говорить им было совершенно не о чем. Ни что в этой жизни их не связывало. Абсолютно чужие, совершенно незнакомые и даже неинтересные друг другу люди. Отец и сын. Жизнь каждого из них шла только своим, резко обособленным от другого путем. Их жизненные линии волею случая однажды когда-то, чуть соприкоснувшись друг с другом далее разошлись, разделились и больше уже никогда не соприкасались и не пересекались.
-- Мама где? - спросил Андрей, чтобы только не молчать. Молчание тяготило его, но он не знал, о чем можно было говорить со своим отцом. Общих тем, общих интересов у них не было никогда.
--Мать-то? - встрепенулся отец, - Мать дома... Где же ей быть? На огороде, небось ... Или на кухне...

Видно было, что особой радости от приезда собственного сына он не испытывал.
-- Ну, я пойду тогда, - сказал, поднимаясь Андрей.

Он прошел в террасу, открыл дверь в дом и заглянул на кухню. Мать была там. Она стояла у кухонного стола и что-то делала на нем. Услышев звук открываемой двери, она обернулась и увидела Андрея. Глаза ее удивленно раскрылись, она уронила на стол нож и еще что-то там, испуганно вскрикнула и, всплеснув руками, прижала их к груди. Анд рей шагнул к ней, обнял, поцеловал. Он был взволнован и обрадован:
-- Ну, что ты, мама, что ты... Это я, твой сын... Непутевый...
-- Господи, Андрюша, что случилось? - всхлипнула она.
-- Почему случилось?! - рассмеялся удивленный Андрей. Она вдохнула, вытерла фартуком глаза, нос, губы и смущенно радостно заулыбалась:
-- Ой, не знаю... Это я так... Ты надолго? Андрей объяснил. Мать засуетилась, заохала:
-- Ой, ты же есть конечно хочешь! Господи, целые сутки в дороге! А что там в поезде, разве можно поесть по-человечески... Ты подож- ди, я сейчас... Я быстренько...

Андрей сел на табуретку в углу кухни, расправил плечи и стал незаметно смотреть на хлопочущую мать. На душе было спокойно и радостно. Вот теперь, рядом с ней, своей матерью, он почувствовал себя дома. Воистину, дом - это мать и еще раз мать, с ее теплом, с ее хлопотами. с ее заботами, с ее ворчанием, с ее радостью, с ее недовольством и даже, порой, с руганью. Без матери не может быть дома, без нее дом пуст, холоден, сиротлив и неуютен.
Мать обернулась к нему:
-- Ты отца видел?
-- Видел, - кивнул головой Андрей, - он в палисаднике сидит и, видя молчаливый вопрос в глазах матери, добавил, - Все нормально, мам, не беспокойся
-- Да я ничего, сынок, - виновато улыбнулась она, - Когда ты уехал тогда, он переживал очень... Поверь, Андрюша, он неплохой человек Просто он замкнутый сильно. Он все в себе носит...Не показы вает никому. Не знаю, почему это он так? Стесняется, что ли?

Андрей молча пожал плечами. Спорить с матерью он не стал. Да и не слишком хотел. Не было для того настроения. Мать с отцом прожила всю свою жизнь. Конечно же, у нее свой взгляд на вещи. И отца она видела, естественно, не так, как он. Но так оно, вероятно, и должно быть. И пусть оно так будет. Не он судья своим родителям.
Андрей поднялся, взял свою сумку, достал оттуда бутылку водки, поставил на стол:
-- Мама, я поем с вами, а потом схожу в город. Отдыхать я не буду. Я не устал.
Мать коротко глянула на него и тихо, со значением сказала:
-- Видела я твою... Зину эту... Летам она здесь была... Красивая... Только печальная на лицо очень...

Лицо у Андрея полыхнуло жаром. Он стиснул зубы. На скулах заиграли желваки. Мать искоса, внимательно смотрела на него. Но Андрей уже справился с собой и тоже тихо, тоже со значением, но властно, непререкаемо сказал:
-- Не надо, мама, на эту тему. Я тебя очень прошу - но надо...

Андрей не знакомил свою мать с Зиной и никогда не разговаривал с ней о своих взаимоотношениях с Зиной. Почему? Да он и сам не знал, почему. Просто, так сложились обстоятельства, так получилось само собой. Не думал он тогда о родителях, ни о своих, ни о Зининых. Не до того тогда было. Все произошло слишком быстро и не слишком понятно, как во сне, как в тумане.
Мать посмотрела на Андрея, вдохнула, поджала губы и как-то обречен но утвердительно покачала головой. Конечно же она знала, что у Андрея есть девушка, и она знала, кто эта девушка и чья она. В таком небольшом городке, как Лебедянь, такие вещи скрыть невозможно, тем более, что жили они сравнительно недалеко друг от друга. И, конечна же, мать подробнейшим образом разузнала все, что можно о семье Зины, включая их родословную. Это естественно. Другого и быть не мог ло. Но никогда они с Андреем на эту тему не разговаривали. Вообще, личная жизнь Андрея в какой-то степени была «тера инкогнито» для матери. Как только он вырос, возмужал и у него появилась своя точка зрения на атмосферу в их доме, на взаимоотношения отца с матерью, он отдалился от матери и стал жить своей, отделенной от нее жизнью. И эта жизнь сына для матери была не слишком понятной, а точнее - совсем непонятной.
Разговор матери о Зине, даже не разговор, а лишь робкая попытка по- добном разговора, были, по существу, единственным за последние годы случаем, когда мать рискнула в открытую поинтересоваться некоторыми аспектами личной жизни Андрея. Раньше таких попыток она не предпринимала, больше молчала и вздыхала. Теперь вот не выдержала. Значит, этот вопрос ее почему-то стал волновать и беспокоить. Почему? Наверное, потому, что судьба сына ей не безразлична, а Зина ей очень понравилась и ей было жалко , что она, свекровь, теряет та- такую хорошую невестку, а Андрей, ее сын - хорошую жену. И теряет по собственной глупости. По недоразумению. Практически просто так беспричинно, из-за ничего...
Но разговора у них так и не получилось. Андрей резко оборвал мать и дал ей ясное понимание того, что никого к себе в душу он пускать не намерен, даже собственную мать. А был когда-то такой добрый и ласковый мальчик. Все за мамину юбку держался, все свои горести и радости к маме нес, все ей выкладывал и выплакивал. А теперь?! Большой, взрослый, наполовину чужой, наполовину непонятный. И куда только все подевалось?! Боже, что жизнь с её сыном сделала?! А ведь он еще и жить-то, по существу, не начинал, только пробует, да все не слишком удачно, все ошибается, да обжигается. Господи! Да помоги ты ему, неразумному, не дай очерстветь душе его, не дай ему озлобить ся, ожесточиться, не дай ему потерять себя. Господи-и-и..!
Пообедав с отцом и матерью, Андрей привел себя в порядок ,немного отдохнул, а затем отправился в город повидать своих старых товарищей, коллег по заводу и по волейболу. Рабочий день уже кончился. Время шло к вечеру и для начала Андрей решил зайти к бывшему капитану их команды. Вальке Камаеву или «Камаю», который жил за ре кой в самом городе, в одном из домов усадебного типа, доставшемся ему от родителей. Дом выглядел солидно, внушительно и богато. Кирпичный, высокий,громадный, с мансардой и застекленной верандой, с ажурной металлический оградой палисадника, заполненного цветами, и с массивными, двухстворчатыми, тоже металлическими воротами, встроенными в глухой, кирпичный высокий забор самой усадьбы. Рядом с воротами-- крепкая, дубовая резная дверь калитки с кнопкой электрического звонка. Мать «Камая» всю жизнь проработала в горторге, причём, не на рядовой должности, так что возможности для постройки такого дома-усадьбы у них конечно же были. Андрей подошёл к калитке и позвонил. Во дворе за воротами послышался глухой лай собаки. У «Камая» был громадный, лохматый и презлющий сеттер, всю свою сознательную собачью жизнь просидевший на цепи во дворе у будки и потому, наверное , люто возненавидевший все живое вокруг.
Андрей в свое время любил бывать у Камаевых. Мать его, украинка из-под Полтавы, отличалась редкой широтой характера и исключитель ным гостеприимством. Она с нескрываемым удовольствием принимала и примечала всех приходящих к сыну, ставила на стол все, что было у них в доме, а дома даже в те времена было практически все, чем мог похвастаться наш Советский торг. У нее была мягкая обворажива ющая собеседников и гостей манера общения, и она смогла совершенно ненавязчиво и очень тактично стать непременным участником практически всех их коллективных сборов и даже выпивонов в этом доме.
Калитка отворилась. В проеме двери стоял сам «Камай», высокий, кос тистый, нескладный на вид, длинноногий и длиннорукий парень, смахивающий своей фигурой немного на орангутанга, но с удивительно открытым и доброжелательным лицом человека, никогда никому в жизни не делавший плохо и не ожидающий ни от кого по отношению к себе также ничего плохого. Увидев Андрея, он остолбенел и от удив ления не только широко раскрыл свои чистые, ничем не замутненные глаза, но и так же широко распахнул свой большой губастый рот:
-- Ба-а-а! Кого я вижу! Андре-ей!

Он шагнул через порог, обнял Андрея и похлопал его по спине громад ными ладонями, приговаривая:
-- Чертяка... Пропал совсем... Ни слуху, ни духу... Разве так люди нормальные поступают..?
Затем он отстранился немного, не снимая своих рук с плеч Андрея, ог- лядел его и удовлетворительно хмыкнул:
--Бо-оже, загорел-то как..! Уж не в пустыне ли ты от людей прятал- ся, скрывался, а..?!
-- Почти что угадал, - рассмеялся довольный Андрей, - Из Крыма..

Ему было приятно видеть радость в глазах «Камая» от встречи с ним, Андреем, приятно было вновь окунуться в атмосферу радушия и при- ветливости, царившей в этом доме и делающим желанным гостем каждого, кто бы не переступал его порог.
-- О-о-о..! - протянул Камай, пропуская вперед Андрея и входя вслед за ним во двор, - так мы теперь по «Крымам» разъезжаем, по санаториям, по курортам всяким, - он намеренно сделал ударение на букву «а» в слове «Крымам»,- вот мы теперь какие...

Во дворе он остановился, цыкнул на пса, который с обиженным видом тотчас же спрятался в будке, затем громко крикнул:
-- Ма-а-ать! Смотри кто к нам в гости пожаловал!

Дверь веранды распахнулась и во двор вышла крупная, статная, чернявая и круглолицая женщина в домашнем, простеньком, цветастом, с закатанными рукавами платье и тоже цветастом фартуке, кокетливо об витом по контуру белой кружевной лентой. Увидев Андрея, она вспле- снула руками и с нескрываемой радостью воскликнула:
-- Госпо-о-ди-и! Андрюша-а! Радость-то какая-я!

Она подошла к Андрею, обдав его теплом крупного, ладного женского тела и запахом дорогих духов, положила свои полные, окру глые руки на его плечи и, наклоняя свою голову поочередно то влево, то вправо, оглядела Андрея смеющимися, черными, как смоль, глазами, одновременно приговаривая быстро и чуть-чуть нараспев, с мягким украинским акцентом:
-- Дай-ка я тебя рассмотрю... Хоро-о-ш, очень даже хоро-о-ш, ниче- го не скажешь... Молодец-то какой... Надо же... Расцве-ел, совсем расцвел... И загорел-то как... Ну-у, невозможно на тебя равнодушно смотреть Андрюша, невозможно. Дай-ка я тебя расцелую на радостях..
Она привлекла к себе Андрея и поцеловала его по-матерински в лоб, затем, рассмеявшись и махнув рукой, обняла его и поцеловала в губы:

-- Я думаю, твоя жена не приревнует тебя ко мне...
-- Да я холостой, Настасья Кузьминична, - рассмеялся Андрей.

Он был растроган и немного растерян. Такой искренней радости от встречи с ним, совершенно посторонним для них человеком, он конеч- но же не ожидал и понял, как сильно соскучился по теплу человеческо го общения и как ему этого тепла сейчас не хватает.

-- Холостой?! - удивилась хозяйка, - Вот дурной парень. У тебя же такая чудесная девушка была! Что же ты так, Андрюша, а ?!

В ее голосе послышались нотки искреннего сочувствия и она огорчен- но покачала головой. У Андрея вдруг кольнуло в сердце и неожиданно защипало в глазах, а горле свело спазмой. Он закашлялся. Настасья Кузьминична прижала голову Андрея к своей объемистой груди и мягко, по матерински проговорила:
-- Ну, ну, Андрюша, не надо... С кем не бывает. На то она и жизнь... Здесь ко всему надо быть готовым...

Затем она решительно отстранилась от Андрея, взяла его под руку и повела в дом, заговорщицки шепнув по дороге ему прямо в ухо:
-- А сейчас я тебя Андрюша удивлю. Я тебе покажу секрет моего Ва ли. Кое-что за время твоего отсутствия у нас изменилось. И очень даже существенно...

Они прошли веранду и очутились в просторной прихожей с зеркальной стенкой, встроенными шкафами для одежды и обуви. Андрей снял свою неизменную, видавшую виды и выцветшую до белизны штормов ку, разулся, выбрал из целого ряда разнокалиберных шлепанцев, размстившихся на нижней полке, свой размер, надел их и вошел в большой зал, соединявшийся с прихожей через большой открытый проем.
В зале на диване сидела молодая, красивая женщина с вязанием в руках. Около нее стояла Настасья Кузьминична и обе они смотрели на вошедшего Андрея. У женщины были светлые, почти желтые, цвета спелой ржи волосы, гладко зачесанные назад и собранные на затылке в пучок. Они открывали высокий, чистый лоб и большие, ясные, невозмутимо спокойные серые глаза, внимательно рассматривающие Андрея. Затем ее пухлые, ярко розовые губы дрогнули и сложились в доброжелательную улыбку, а глаза чуточку прищурились и от них к вискам потянулись короткие, веселые лучики. Она поднялась с дивана подала Андрею руку и сказала:
-- Меня зовут Тамара. Проходите не стесняйтесь, пожалуйста...

Андрей быстро шагнул к ней навстречу, неловко пожал ее мягкую, теп лую ладонь и, отчего-то вдруг смутившись, сказал торопливо:
-- Андрей... Друг Валентина...

Женщина была в широком, свободно спадающем вниз платье халате, скрывающем ее фигуру. Однако в выражении ее глаз и всего лица было нечто такое, отрешенно-возвышенное и счастливое, как будто женщина постоянно прислушивается к самой себе, к чему-то загадочному и малопонятному, но очень радостному, происходящему внутри нее, что сразу становилось ясно, она - беременна, она ждет ребенка.
-- Вот так-то, Андрюша, - чуточку нараспев, шутливо-назидательно сказала Настасья Кузьминична, - пока ты где-то там блуждал, мы Валечку нашего к рукам прибрали и теперь вот прибавления ждем

Она ласково погладила женщину по голове. Сразу видно было, что в этой семье царит любовь и согласие, любовь и благодать, и что невест ка здесь – именно тот центр, та величина, вокруг которых вращаются все и все, а на будущего ребенка уже сейчас, еще до его рождения, уже не могут надышаться. Да, такой семье можно было только позавидовать. И Андрей совершенно искренне сказал:
-- О-о, поздравляю! От всей души поздравляю! И я очень, очень рад за вас всех....

Камай заглянул в зал, подошёл к ним и хлопнул Андрея по плечу:
-- Вот так-то, Андрей! Мы, как видишь, здесь время даром не теряем, - и затем обратился к матери, - мам, собери на стол, а?

Настасья Кузьминична погрозила пальцем сыну:
-- Валь, не лезь не в свои дела. Уж кто-кто, а я то свои обязанности никогда не забываю, - и она лукаво подмигнула Андрею, -Правда, Андрюша? Не забыл еще?
-- Разве такое можно забыть, - развел руками Андрей.

Ему нравилась эта непринужденная, раскованная, полушутливо-полусерьезная манера общения, принятая в доме Камаевых, нравилась сама атмосфера этого дома, наполненная доброжелательностью, радушием и вниманием к каждому из живущих здесь и к каждому из приходя- щих сюда.
Стол был накрыт быстро и, как всегда, был изысканно богат и разнообразен. Хозяйка дома не поскупилась, ей нравилось приносить людям радость и доставлять им удовольствие, нравилось угощать их и удивлять их. А к Андрею она всегда относилась с симпатией, была к ному благожелательна и даже немножко неравнодушна, по-матерински опекала и баловала его. Но сегодня она решила оставить мужчин одних. Она ушла вместе с невесткой и, в общем-то, правильно сделала. Муж- чинам ведь тоже бывает необходимо побыть одним.
Андрей с «Камаем» сидели долго. Они выпили одну бутылку водки и принялись за другую. Пили и говорили, говорили и пили. Правда, говорил больше Андрей, чем «Камай». Андрея словно бы прорвало. Он спешил выговориться. Слишком долго он носил свое прошлое в себе, слишком долго молчал, слишком долго таил, скрывал от окружающих. Прошлое душило его, мучило, тревожило, не давало покоя. И это, пожалуй, был единственный случай в жизни Андрея, когда он так разоот кровенничался с посторонним для него человеком о перипетиях своей личной жизни. Но ведь это был не посторонний для него человек. Это был «Камай», тот самый парень, который так близко принял в свое время к сердцу все переплетения их тогдашней любви и очень много посодействовал как ее началу, так и ее успешному в дальнейшем развитию
-- Да-а, навязал ты в своей жизни узелочков, - сокрушенно покачал головой «Камай». - не позавидуешь. И как ты только ухитряешься все так усложнять, а? Неужели тебе трудно просто жить, как люди живут, без этих всех твоих кренделей и завитков, от которых и голова кружится и тошнить начинает?

Он докурил сигарету и протянул руку к пепельнице, чтобы погасить ее. Но пепельница была уже полна. «Камай» удивление покрутил голо вой и произнес, усмехнувшись:
-- Вот это да-а! Видишь, какую гору окурков мы с тобой насыпали, невпроворот уже становится. Надо высыпать.

Он встал, взял пепельницу в руки и вышел на кухню. Вернулся ,поставил пустую пепельницу на стол и снова сел. Взял бутылку водки в руки, налил в стакан себе и Андрею. Посидел в задумчивости немного, сосредоточенно глядя куда-то в угол комнаты, затем взял свою стопку, кивнул головой Андрею и молча вылил водку в рот. Сморщился, крякнул, с отвращением передернулся и резко выдохнул из себя воздух. За тем взял кусочек белого хлеба, нож и намазал хлеб сначала маслом, по том сверху положил немного красней икры, откусил кусочек, медленно прожевал и проглотил. Затем повернулся к Андрею и сказал:
-- Вот что я тебе скажу, Андрей. Обрубать надо все эти узлы и все эти твои хитросплетения, обрубать и только...
-- Как это, обрубать? - спросил Андрей.
-- А вот так, Андрей, - «Камай» поднял правую руку и резко рубанул ею по воздуху, пьяно качнувшись на стуле, - И вместе того, чтобы крутиться, вертеться, туда или сюда, надо взять и шагнуть вперед, куда тебе надо, шагнуть вперед, и все тут. Нечего тебе даже и пытаться распутать что-нибудь – ничего не получится, ты и так с ног до головы весь опутан, прорубаться надо и идти вперед.
-- Да ну тебя, Валь, - отмахнулся Андрей, - Я думал, ты что-то дель- ное мне скажешь. А ты просто слова пустые льешь...
-- Да нет Андрей, я тебе серьезно говорю. Я слова никуда впустую не лью, - Камай встал со стула, перегнулся через стол к Андрею и постучал пальцем по его лбу, - Голова твоя садовая, неслишком-то разумная. Я дело тебе говорю. Ведь я видел летом твою Зину и разговаривал с ней...
-- Да-а-а..?! - ошеломленно вздохнул Андрей.
-- Да, да, - резко, почти грубо отозвался «Камай», - Мы с ней битый час стояли около парка и разговаривали. И все о тебе. Моя Тамара даже приревновала немного к ней. Кто это, мол, такая? Да что это я так долго с ней разговариваю? И о чем это можно так долго с посторонней девушкой разговор вести? И действительно ли она, эта девушка, мне посторонняя? Еле успокоил свою Тамару А Зина твоя все о тебе, да о тебе. А что я о тебе сейчас знаю? Да ничего... Кроме того, что ты идиот разнесчастный. И себе жизнь испортил и ей тоже...
-- Что идиот, это верно, - убитым голосом проговорил Андрей.

Слов а «Камая» потрясли его. Хмель мгновенно вылетела из головы, оно стала ясней и свежей, как будто не сидели они с «Камаем» весь ве чер за столом и не выпили почти две бутылки водки на двоих, пусть даже и с хорошей закуской. Ему стало нестерпимо горько на душе и потянуло на воздух, на улицу. Захотелось пройтись, просвежиться. И он сказал Камаю:
--Ладно, Валь, спасибо тебе за все. Поплакался я от души. Пойду теперь домой. Уже поздно... Пока.

Они пожали друг другу руки, похлопали друг друга по плечам, затем обнялись. «Камай» спросил:
-- На работу к ребятам зайдешь?
-- Обязательно, - ответил Андрей, - к обеду где-то, не раньше. Пока проснусь, пока то, да се. Как раз к обеду только и получится...

«Камай» проводил Андрея до калитки. Они еще раз пожили друг другу руки, еще раз обнялись. Андрей сказал:
-- Привет Настасье Кузьминичне. И супруге тоже от меня низкий поклон. Повезло тебе с женщинами. Что мать, что жена – одно загляденье! Рад за тебя. Очень рад...

Андрей шагнул за калитку и, махнув «Камаю» рукой, пошел к дороге.
-- Слушай, Андрей, - раздался от калитки голос Камая, - я бы на тво- ем месте к ней все-таки съездил бы. Ей бегу, Андрей. Или хотя бы написал письмо ей, что ли... Я тебе дело говорю... Запомни.
-- Спасибо за совет..! - крикнул в ответ Андрей и подумал, - как буд- то я не пробовал сам так сделать. И писать пробовал, и съездить думал... Только вот что-то ничего не получается у меня...Ничего-о шеньки... Абсолютный ну-уль…

Андрей медленно вел по улице, погруженный в свои думы. Было ти- хо и сравнительно тепло. Андрей даже не стал застегивать свою штор- мовку. Вечерняя прохлада остужала разгоряченное спиртным тело. Андрей вышел на центральную. Советскую улицу. Здесь горели фонари и было посветлее. Липы начали уже осыпаться. Под ногами тихо шуршала опавшая листва.. Андрей машинально стад прислушиваться. На что же это может быть похоже? Этот шепот осенней листвы, лежащей на старых камнях тротуара... На что? Но в голову вдруг неожи- данно пришли другие, совершенно не относящиеся к нынешнему моменту строки. И вроде бы неплохие строки. В них что-то было, что- то запоминающееся:
Скрип снега под ногами,
Как будто чей-то всхлип...

Чем бы только завершить этот стих? Всхлип - это, все таки, плач. Значит, кто-то плачет, кричит, стонет, рыдает...в общем… страдает... Кричит чья-то боль, чье-то… страдание... Ага, вот так вроде бы:
И вот поплыл над нами
Протяжный, долгий крик.

Что ж, вот и четверостишье получилось. Только причем здесь снег, когда на дворе осень? Впрочем, какая разница, осень, зима, лето, если на душе холод и слякоть, и душа разрывается от боли... Стон, стоп, по- годи…Что-то здесь есть... Вот это:
Душа ль кричит от боли,
Иль сердце рвет печаль

О, господи, мне сейчас как раз стихов только не хватает.. Давно что-то я их не сочинял. А сейчас накатило вот что-то, наплыло, нашло, набежало... Постой, постой... Слово удачное... Наплыло. Именно - наплыло Что может наплыть? Облако? Лодка? Крик? Подожди, это уже было... Это я уже использовал... Такая строка уже есть. Здесь надо что-то другое. Крик, всё-таки? Но что или кто может кричать? Человек, ребенок, птица, ветер. Стоп, стоп, стой...Ветер?! Конечно же ветер... Дикий ветер в лесу, в степи, в поле... Точно, в поле. Только в поле ветер может кричать или плакать. В лесу ветер просто шумит, стонет... Поэтому, на верное, так:
Иль ветер дикий в поле
Вдруг вскрикнул невзначай

Ну, что ж, можно сказать, что маленькое стихотвореньице у меня полу чилось. Ни с того, ни с сего, так, неожиданно... вот сочинил четверос тишье Но неожиданно ли? Ведь душа действительно кричит... Зря всё-таки он сюда приехал, ой, как зря! А, может, всё-таки не зря? Вот стихотворенье сочинил.... Почти сочинил... Еще бы четверостишье... Хотя бы одно... А зачем? Кому нужен этот стих? Да мне самому, наверное... Кому же еще? Стихи - это одна из форм самовыражения личности. Творческой личности... Выходит, я - творческий человек? Конечно же! Вон сколько уже успел «понатворить» в своей жизни, смотреть тошно... Хоть плачь, хоть криком кричи... Опять этот крик... Крик... Что-то с этим словом было связано... Только что.... Ах, да-а! Стихи... «Ветер вскрикнул невзначай... Ветер дикий в поле..? Что может нести с собой или в себе крик ветра в поле? Оторопь, страх, озноб, холод... Пожалуй, лучше холод, жуткий, лютый, нечеловеческий какой-то... космический, что ли? Да, да, космический, вселенский холод... Он зазаполняет всю землю, все вокруг... Да..! Точно..! Именно так...« И холод заполняет землю...» Холод пришел и... все теперь Конец... Круг замкнулся... Какой круг? Смертельный? Нет, здесь надо бы что-то другое...Ага, конечно же свинцовый, свинцовый. Пули ив свинца ведь делают. Значит, круг будет свинцовый. Это все, и смерть, и обречен- ность, и тоска, и безнадежность... Все вместе взятое, слившееся:
И холод заполняет землю,
Свинцовый замыкая круг

Точно, круг замкнулся... И ничего уже не надо... Ничего уже не поможет.. Ничего уже не спасет... И рассудок человеческий ничего уже не воспринимает объективно, реально... Он в ужасе. Где правда, где ложь - он уже не в состоянии понять, не в состоянии отличить.... А потому он все отвергает, отбрасывает, переиначивает, не понимает... Тогда, конечно же, так:
Рассудок правды не приемлет,
Когда она приходит вдруг...

Стихотворение это Андрей не успеет тогда закончить. И о нем он поза будет. Надолго. А вспомнит эти строки через несколько лет в Закарпа- тии, где он будет находиться тогда в длительной командировке. Вспомнит и закончит его. Стихотворение получится мрачным, безысходным, чуть ли не мистическим. Однако Андрей тогда уже начал потихо нечку подниматься, вставать на ноги и разрывать замкнувшийся вокруг него свинцовый круг несчастий. Жизнь вновь начала в нем оживать и мир снова заиграл яркими и ласковыми для него цветами. Но он, вероятно, в душе еще сам боялся поверить в начало своего нового возрождения и стихи действительно получились очень уж мрачные, совсем не отражающие его настоящего тогдашнего душевного сос- тояния:
Скрип снега вод ногами,
Как будто чей-то всхлип,
И вот поплыл над нами
Протяжный, долгий крик

Душа ль кричит от боли,
Иль сердце рвет печаль,
Иль ветер дикий в поле
Вдруг вскрикнул невзначай?

И холод заполняет землю,
Свинцовый замыкая круг...
Рассудок правды не приемлет,
Когда она приходит вдруг.

Так счастье превращается в несчастье,
А благо обращается во зло...
Судьба во всем своем «всевластьи»
Идет ко мне крутым послом.

Идет вслепую, без дороги,
Топча подряд и все и всех.
Не осуждайте меня боги
За этот мой последний грех...

Уже дымит усталая заря,
А губы сами шепчут панихиду,
И жизнь, прожитая зазря,
С себя снимает ветхую хламиду

Андрей неторопливо шел по улицам затихавшего и засыпавшего маленького провинциального городка, бормоча в полголоса стихи, и погруженный в свои мысли настолько, что не замечал ничего вокруг. Впрочем, с ним такое бывало частенько. Он еще и разговаривать сам с собой мог, и спорить, и стихи читать, да мало ли еще что. А сегодня он, вдобавок ко всему, был еще и основательно выпивши. Очнулся он и привел в себя лишь тогда, когда подошвы его ботинок застучали по бревнам железнодорожного переезда. И он понял, что, сам того не по- дозревая, шел не к дому родителей, к своему, можно сказать, родному дому, а к дому Зины. Ноги сами привели его сюда, воспользовавшись не вполне нормальным состоянием его сознания. Сработал рефлекс, инстинкт самосохранения. И этот рефлекс привел его к самому значимому и дорогому для него месту в Лебедяни, к дому Зины.
Вот это да-а! Факт, вреде бы, ничего, на первый взгляд, собой не пред- ставлявший, но, в тоже время, говорящий о многом. И как тут ни кру- ти, но сам он себя сейчас разоблачил. Ничего оно ив того прошлого не забылось, не развеялось за эти два прошедших года. Ничего. Как сиде- ло где-то там, в глубинах сознания, так и сидит до сих пор. Лишь затаилось немного до поры, до времени, спряталось и выжидало. И стоило ому только заехать сюда на денек, как все возродилось, всплыло, вернулось на «круги свои». И сколько же ему еще предстоит кружить вокруг этих злополучных, но столь памятных для него мест? Сколько? Не уж-то, всю жизнь..?!
Андрей прошел к тому месту около забора, где он когда-то стоял, под- жидая Зину с работы во второй смене. Встал, прислонившись спиной к шершавым доскам забора, закурил, задумчиво глядя на дом. Вот окно комнаты Зины. Там сейчас горит свет. Интересно, кто теперь там обитает? Странно, все-таки. Жил в комнате человек один, а теперь вот другой... Но еще более странным является тот факт, что он, Андрей, со вершенно ничего не знает о ее семье, о ее родителях, о ее сестрах и братьях, о тех, с кем она росла, выросла. Ничего, кроме того, что они существует, эти ее родные, и что они к нему, Андрею, всегда относи- лись очень и очень отрицательно.
Странно, очень странно, ничего не скажешь... Вообще, в той его жизни странностей, пожалуй, гораздо больше, чем нормального или просто обычного. Все как-то не так, не по людски, не по человечески и, во обще, не слишком поймешь как, через пень колоду как-то. И сейчас в голове возникает одни лишь недоуменные вопросы. Почему? Почему? Почему?
Ну, почему он даже и не попытался ничего узнать про тот мир, в кото- ром выросла его Зина? Ведь он же о ней ничегошеньки, по существу, не знает. Кто она, где родилась, где училась, кто ее родители, откуда они приехали в Лебедянь, кто ее братья, сестры, где живут, работают, учатся? Эта сторона жизни или часть жизни Зины почему-то оказалась совершенно вне круга его, Андрея, интересов. Как же так?! Ведь Зина была его любимой девушкой и его должно было интересовать все, свя занное с ее настоящей и прошлой жизнью. Это естественно, это нормально для каждого нормального человека. А он?! Выходит, что он довольствовался впечатлениями лишь одного, текущего дня, порхал, как мотылек, совершенно бездумно наслаждался общением с девушкой, абсолютно не задумываясь ни о чем,: ни о ее будущем, ни о своем лично, ни ее их совместном будущем. И она, Зина, выходит, прекрас- но его понимала, отсюда и идет это ее снисходительно покровительственное, хотя и ласковое, «малыш», «малышок».
Да, получается так, что вся его прошлая жизнь - это сплошное мальчи- шество и самый обыкновенный, самый элементарный инфантилизм, бегство от проблем, боязнь принятия на себя ответственности. Это Ан дрей прекрасно все сейчас видел и сам. Понадобилось два года непрос той жизни, чтобы увидеть себя в настоящем виде, в истинном свете, а не в разовых лучах детских наивных фантазий. Уход из действительности чреват не слишком приятными последствиями. И для себя само- го, и для близких ему людей. Пора взрослеть и возвращаться на грешную землю. Пора ходить по земле, а не порхать где-то в заоблачной выси. Уже двум молодым женщинам он, не желая того, причинил боль шие страдания, испортил жизнь. Не пора ли ему взяться за ум и попы- таться хоть что-то сделать, чтобы исправить непоправимое. Пусть да- же и не исправить. Исправлять-то уже нечего. Давным давно уже позд но. Все ведь порушено, поразвалено и осколков уже не соберешь,не разыщешь. Повиниться хотя бы и то было бы уже хорошо. Хоть какой то прок, хоть груз с души снимется и не так тяжко давить будет впоследствии. Может быть.
.Свет в окне бывшей комнаты Зины погас. Андрей вздохнул, бросил сигарету на землю, оторвался от забора и пошел к дому родителей. Все. Здесь ему больше делать нечего. Здесь он оставил кусочек своей жизни, может, самый лучший кусочек, здесь он простился со своей юностью и пора ему теперь начинать шагать в большой взрослый мир со всеми его превратностями, громадными минусами и малюсенькими плюсами.
Придя домой, Андрей разделся, умылся, поел оставленный матерью ужин, попил чай и ушел в большую комнату, бывшую когда-то его комнатой. На диване мать постелила ему постель. Да, мать есть мать. Ее рук, ее забот, ее внимания забыть невозможно. Они всегда кстати.
Андрей сел на диван, закурил и задумался. Он чувствовал, что сегодня в его душе что-то произошло, наступил какой-то перелом, назрело какое-то решение. Не-ет, не зря он приехал сюда, всё-таки не зря. Пепе- лища очищают. Это уж точно. Это он сегодня сумел почувствовать. Не совсем, видать, еще очерствел, не все еще в нем потеряно.
Андрей достал свою сумку, открыл плоский боковой карман и достал оттуда толстую общую тетрадь в коленкоровой обложке. Андрей отор вал листок, положил его на стол, взял авторучку и решительно, не раз- думывая, написал:
« Здравствуйте Зинаида Сергеевна!
Вы, наверное, очень удивитесь, получив это письмо. Я тоже удивляясь самому себе, собственной смелости и собственной решимости, когда пишу его Вам. И дело не в том, что мы с Вами были когда-то знакомы. Просто я несколько раз пробовал Вам написать, пытался объяснить суть происшедшего с нами, но у меня ничего не получалось и я бросал исписанные листки бумаги. А вот теперь пищу. И не потому, что я нашел нужные слова для объяснения. Нет. Дело не в этом. Дело в другом. Есть вещи в жизни, объяснить существование которых престо невозможно. Их надо принимать такими, какие они есть на самом деле. С ними можно соглашаться, можно не соглашаться, не они есть, они существуют. И существует тот факт, что я тогда совершил подлость по отношению к тебе, по отношению к нам обоим. И ощущение подлости этого поступка преследует меня по пятам все эти два года жизни и не дает покоя ни днем, ни ночью. Зина, прости меня, если сможешь. Умоляю, прости. Я не прошу возвращения к нашим прошлым отноше ниям. Это невозможно. Это глупость и безумие с моей стороны даже говорить об этом. Нет, конечно же, ни о каком возврате и речи идти не может. Поэтому я прошу лишь одного - прощения. И больше ничего. Это, пожалуй, единственно, что я хотел тебе сказать. С искренним уважением и признательностью.
Андрей.
Р.S. Я не знаю, зачем я тебе все это пишу. Все это лишено хоть какого-то смысла. Но, поверь, пожалуйста, я так больше не могу. Я заехал в Лебедянь на день-два и понял, что Лебедянь стала для меня проклятым городом. И мне надо бежать скорее отсюда, куда глаза глядят.И как можно дальше. Здесь все напоминает о тебе. Буквально все. И ноги сами несут меня к твоему дому. И я завтра же скорее уезжаю отсюда. Бегу из этого города, сломя голову, где мне когда-то было так хорошо. Бегу потому, что мне стало совсем невмоготу жить.
Андрей взял конверт, сложил, не читая, листок с написанным торопли во строчками, вложил в конверт, заклеил его и написал адрес: «г. Воро неж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З. С.»
Он вспомнил, как первый раз писал по этому адресу письмо Зине, ког да она ездила в Университет на сессию, и никак ко мог сообразить, как же правильно пишется слово «Главпочтамт», то ли «т», то ли «п» ,на конце слова. Думал, думал и решил, что более правильным будет второй вариант. Так и написал на конверте. А потом на работе, зайдя в библиотеку, где он обычно бывал частым гостем, увидел «БЭС» и глянул на букву «Г». К своему удивлению и ужасу он увидел четко написан- ное слово: «Главпочтамт». Даже сейчас он хорошо помнил, как ему было тогда стыдно за эту грубую ошибку собственной самоуверенности и самонадеянности.
Андрей взял заклеенный конверт, оделся и вышел на улицу. Перейдя дорогу, где на здании «Райсоюза» висел почтовый ящик, он опустил письмо и вернулся домой. Здесь он разделся, лег в постель, выкурил напоследок сигарету, повернулся на бок и мгновенно заснул. Заснул сном счастливого человека, исполнившего свой долг. Но снов в эту ночь он не видел. А если и видел, то ничего не запомнил. А раз не за- запомнил, значит, ничего существенного он в эту ночь не видел. Пожалуй, так оно и было. Успокоенная совесть просто спала, отдыхала и его не тревожила.
ГЛАВА 13

В Москву Андрей приехал в приподнятом настроении, успокоенный и даже умиротворенный. Сознание того, что он наконец-то смог себя преодолеть и решить всё-таки эту труднейшую для себя нравственную проблему с письмом-покаянием к Зине, столько времени мучившую его, принесло ему долгожданное душевное равновесие, помогло вновь почувствовать под ногами твердую почву и обрести былую уверен- ность в себе, в собственном будущем. Он вновь ощутил себя нормаль- ным, полноценным человеком.
Ждал ли он чего от этого письма? Трудно сказать. И да, и нет. Хотя, если разобраться, у него не было ни малейшей уверенности в том, что он получит ответ. Слишком тяжкой, с его точки зрения, была его вина пе- ред Зиной, чтобы можно было бы позволить себе иметь надежду.Тогда, спрашивается, зачем же он писал это письмо? Для чего? Ну, здесь ответ был ясен - письмо, пожалуй, больше было нужно именно ему самому, а не Зине. Ведь у Зины, наверняка идет уже полным ходом своя новая жизнь, в которой для него, Андрея, места, конечно же, не предусмотрено. Он потерял на это право. Окончательно и безвозвратно. И он не имеет никакого права снова мешать ей, вмешиваться в ее эту новую жизнь, лезть туда со своими какими-то претензиями, просьбами, мольбами. Не имеет и не может иметь.
Хотя, конечно же, в глубине души он, сам себе тому не признаваясь, ждал чуда. Все мы люди, все мы «человеки» и, когда нам трудно, нев- моготу совсем, когда нам надеяться уже не на что, мы жаждем чуда. И эта магическая формула - а вдруг! - порой действительно вызывала в жизни приход чуда, разом переворачивающего твою судьбу буквально наизнанку, делающего с тобой самое невероятное и невозможное. Ведь действительно, черт здорово может пошутить, воспользовавшись тем обстоятельством, что Господь Бог в данный момент времени соиз- волил отправиться почивать.
Хочу надеяться на Чудо,
Быть может Бог сегодня спит,
Я больше плакаться не буду-
Лечу в последний свой «кульбит»
Я знаю – Чуда не бывает,
Я знаю – Чудо, это миф,
Ведь даже Счастье убивает,
Когда оно всего лишь Миг…
Вот почему я жажду Чуда,
Кричу я Черту – принимай!
Пусть Бог меня потом осудит,
Кара – потом, сейчас же – Рай!

И Андрей , конечно же, не мог сдержать невольной дрожи в сердце, когда подходил к ящику с письмами, висевшем на стене в холле первого этажа общежития. Но в его ячейке с буквой «О» было пусто. Воронеж молчал. Прошла одна неделя, вторая, третья. И когда Андрей совсем уже разуверился в том, что оттуда, из его прошлого, сможет прийти хоть какая-то весть, он вдруг увидел в ячейке конверт с этим характерным и таким дорогим для него, витиевато-готическим шрифтом ее почерка. Андрея бросило в жар, потом в холод. Стало вдруг по- чему-то очень и очень страшно. Когда он ждал письма - было проще, была надежда. А сейчас, когда он наконец-то узнает правду, эта правда может оказаться совершенно не той, какую он втайне ждал. Уж пусть бы оставалась призрачная, не сладкая надежда, чем горькая, уни чижительная правда.

Андрей взял письмо, подошел к одному из диванов, стоящих в холле около стены и бессильно опустился на него. Дрожащими и неловкими от волнения руками он несколько раз пытался было распечатать кон- верт, но каждый раз останавливался. Было страшно. Что может принес ти ему письмо, на конверте которого стоит обратный адрес: Воронеж, Главпочтамт, До востребования, Тереховой З.С.? Что? Что? Ведь если указан обратный адрес, значит не все должно быть потеряно, не все так ужасно, как ему всегда представлялось. Но, с другой стороны, когда человек пишет письмо, то на конверте очень часто обратный адрес он ставит машинально, инстинктивно, совершенно не думая об адресате. Да и мало ли почему человек может написать на конверте свей обратный адрес! Почему это должно обязательно обозначать, что он, этот человек, сидит и с нетерпением ждет ответа на свое письме? Нет, совершенно не обязательно...
Время было послеобеденное. Мимо сидящего недвижно Андрея беспрерывно шли и сновали туда-сюда студенты. Большинство из них Анд рея знали. Они здоровались, иногда останавливались, бросали две-три ничего не значащие фразы и шли дальше. У каждого были свои дела. Андрей знал, что ребята из его комнаты уже пришли из института и сейчас, наверное, лежат на своих койках животами кверху и чешут языки, изощряясь друг перед другом в остроумии. Особенно неутомимым здесь бывает, конечно же, Бубнов Юрка. Андрей был в хороших отно- шениях с ребятами, не читать при них сегодняшнее письмо ему не хотелось. Здесь он тоже на виду. Не-ет, придется уйти куда-нибудь, поискать уединения. Андрей поднялся и вышел из общежития. Здесь в сквериках около корпусов «студгородка» было много всяких уютных местечек со скамейками. На одной из них Андрей и разместился. Теперь он был совершенно спокоен. И готов был ко всему. Он распечатал кон верт, достал письмо, развернул его и начал читать:
« Андрюша! Здравствуй!
Я, наверное, заставила тебя долго ждать ответа, но, что поделаешь, ес- ли я немного изменилась за эти годы, стараюсь меньше делать оши- бок в жизни, их у меня и так больше, чем достаточно. И я потому-то, наверное, стала гораздо медленнее реагировать на все происходящее вокруг меня.
Начну сначала. Разумеется, я конечно же не ждала от тебя письма, оно на меня свалилось, как снег на голову. Я думала, что скорее гром зимой прогремит, чем ты возвратишься к прошлому. Но ты все-таки написал. Через два года, но написал. Значит, что-то изменилось в тебе за эти годы. Но что и как? Я думаю, что особенно раздумывать над вновь сложившейся между нами ситуацией не стоит. Пустим все по течению и посмотрим, что же будет дальше.? Не так ли, Андрюша?
Ну, а меня ты можешь считать старшекурсницей. Я все ближе подхожу к финишу. Через год в это же время я уже получу назначение куда-нибудь. А куда - мне все равно. Лишь бы люди были вокруг хорошие. А все остальное потом само собой приложиться. Домой я езжу гораздо чаще, чем ты. И вот только недавно приехала из дома после праздников, потому-то и задержалась с ответом. На родине все по прежнему, но особых новостей не знаю. Просто, Лебедянь меня как-то перестала теперь интересовать. Затягивает другая жизнь. Андрюша, а ты моло- дец, что не бросил свою бродячую жизнь. В этом есть своя, особенная прелесть. Я ведь тоже стала, в какой-то степени, туристом и теперь хо рошо представляю, что такое дым костровой в ночном лесу. Это ты когда-то заразил меня своими рассказами о геологах и об их романтической жизни в палатках. Так что спасибо тебе за это, Андрюша. Всё-таки интересно посмотреть, каким ты сейчас стал после этих двух лет . Ой, что-то я разговорилась с тобой!
До свидания, Андрюша!
Зина Т.»
Андрей прочитал письмо раз, другой, третий и облегченно вздохнул Простила. Это точно. Хотя прямо об этом в письме ничего не было сказано. Но ведь мы прекрасно знаем, что иногда несказанное «нет» равносильно сказанному «да». Письмо было строгое, сдержанное, но, в общем-то, доброжелательное. Оно ничего не обещало, но ничего и не запрещало. Главное оно давало надежду, оно вселяло надежду, оно разрешало иметь надежду, позволяло иметь надежду и благословляло на надежду. Письмо давало Андрею шанс. И это было уже хорошо. Очень даже хорошо. Это уже было нечто, похожее на прощение. Пусть не высказанное вслух, но уже подозреваемое. Письмо протягивало тоненькую, непрочную ниточку между ним и Зиной, между Моск вой и Воронежем. И теперь только от Андрея зависело, превратится ли эта ниточка в прочные узы, крепко связывающие их, или же она вновь оборвется, не теперь уже навсегда. Судьба была в настроении и решила дать Андрею еще один шанс. И Андрей решил этот свой шанс постараться не упустить. Потому что он знал, он чувствовал, что больше шансов у него уже не будет. Этот - последний.
Так завязалась их переписка. Ничего особенного в письмах не было. Самые обычные, мелкие и незначительные подробности их студенчес- кого жития-бытия в Москве и Воронеже. Чисто дружеская переписка без какого-либо намека на чувства. Андрей так боялся все снова испортить одним каким-нибудь неосторожным своим словом, что ста- рался вообще не касаться сути их новых взаимоотношений - такими хрупкими и непрочными они ему казались .Не касалась их и Зина. Они шли друг к другу робко, несмело, ощупью. Они не торопили события, полагаясь на мудрость самой жизни. Если жизнь дала им сей- час этот шанс, то неужели она позволит судьбе вновь отвернуться от них и все опять разрушить? Это было бы слишком жестоко и слиш- уж несправедливо, а значит - нечестно. И потому, пусть все идет своим чередом и будь оно теперь, что будет. Надо только набраться побольше терпения и – ждать, ждать, ждать…Вот только бы глаза ее в бесчисленно-длинных снах не были бы такими печальными…
В твоих глазах застывшая печаль И черный лед несбывшихся Желаний, Как долго можно так не замечать, Что наша Жизнь всего лишь Ожиданья! Мы ждем то Чуда. то Святой Любви, То жаждем Счастья – даже хоть Слепого… И крутит Жизнь загадки меж Людьми, Где каждый шаг – лишь Милостыня Бога…
Пусть - Милостыня, пусть – от Бога, но – лишь бы она была…
И письма потихонечку шли. Из Воронежа в Москву, из Москвы в Во- ронеж. Не так уж часто, всего лишь пару раз в месяц, но и не так уж и редко – целых два письма в месяц. Это уж была не простая обязалов-ка, не тонюсенькая ниточка, готовая ежесекундно оборваться, а нечто гораздо большее, серьезнее... Им бы увидеться, посмотреть друг на друга и тогда многое бы разрешилось само собой, сражу стало бы на свои места. И вскоре такой шанс, такой случай представился
В зимние студенческие каникулы Зина собиралась со своей группой съездить по путевке в Ленинград, а на обратном пути задержаться на день два в Москве у своих родственников. И они договорились в письме, что Зина позвонит Андрею в общежитие, если у нее в этой поездке все сложится удачно. Но о звонке в письме было сказано уклончиво и не слишком определенно, поэтому Андрей, собственно говоря, и не слишком-то на него в дальнейшем рассчитывал.
Но Зина позвонила. Как видно, ей тоже хотелось встретиться и она рис кнула. Андрей сидел с ребятами в своей комнате и играл в карты. И не в какого-то там задрипанного дурачка или в банальнейшее очко. Не-ет, они играли в благороднейшую из всех благородных карточных игр, бы стро входившую тогда в студенческую моду, они играли в покер.
Они по-прежнему жили втроем, Андрей, Бубнов и Завьялов, жили весе ло, дружно, коммуной. Все у них было общее, начиная от денег и кон- чая одеждой. На каникулы никто из них никуда не ездил и они работа- ли вместе в метро, даже в одной бригаде. Хотя Бубнов мог бы спокой- но и не работать. Ему одному, единственному из окружения Андрея, присылали регулярно из дома деньги и посылки с продуктами. Но у не го в доме было н все благополучно. Мать второй раз вышла замуж и Бу бнов не желал присутствовать в новой для него семье, он там чувство- вал себя лишним и ненужным, и сильно ревновал мать к ее новому из- браннику. Комната Андрея была полна ребят. Дым стоял коромыслом, хоть топор вешай. Здесь каждый занимался своим делом, не обращая ни на кого внимания. Здесь все делали все сразу и каждый по отдельности. Играли в карты, трепались, пили, кто что хотел: вино, водку, пиво, чай, слушали музыку, а кто-то, лежа на кровати и, замотав себе голову полотенцем, спокойно себе похрапывал. В общем, атмосфера свобод- свободная, несколько анархическая, по принципу - кто во что горазд. И здесь к ним зашел дежурный парень с вахты и крикнул:
-- Андрей! Орлов! К телефону... Девушка звонит...

Андрей передал карты стоящему рядом парню, вылез из-за стола и вы- шел. Знакомых Андрея в Москве было много, особенно женщин, звони ли ему часто и потому ничего сверхъестественного или необычного в этом звонке не было. Звонок как звонок. Мало ли что... Мелькнула было мысль о Зине, но он сразу отогнал ее. Это было слишком невероятно, чтобы быть правдой, чтобы произойти в действительности.Андрей взял трубку и произнес:
--Алло, я слушаю...

И здесь произошло невероятнее. Знакомый до невозможности голос, отчетливо и ясно, как будто говорящий стоял совсем рядом, произнес:
-- Это ты, Андрюша? Здравствуй...

У Андрея разом вдруг сжалось и опустилось куда-то сердце. Он бук- вально задохнулся от волнения и на некоторое время просто напросто онемел, боясь выдавить из себя хотя бы слово. Здесь, рядом, совсем, совсем близко, где-то в Москве находится Зина. Он ее сейчас сможет увидеть, дотронуться до нее. Господи! Такого не может быть! Это ему просто приснилось или кажется наяву... Ом молчал, замерев, затаив ды хание, не смея произнести хотя бы слово, не смея шевельнуться, не веря самому себе. А в ушах звучал встревоженный женский голос, от звука которого у Андрея ужо начинала кружиться голова:
-- Алло! Алло! Андрей, ты меня слышишь?! Алло!

Он прокашлялся, приходя в себя, и тихо, словно боясь спугнуть и разразрушить происходящее:
-- Я слышу тебя, Зина! Здравствуй! Ты откуда звонишь?
-- Я с вокзала. Я только что приехала из Ленинграда. Сейчас соби раюсь к своим. У меня здесь тетя живет. Но сначала решила те- бе позвонить. Ничего? Надеюсь, не помешала?
-- Ну, что ты, Зина, конечно же нет! - воскликнул Андрей, - Зачем ты так говоришь?! Я же твоего звонка неделю целую жду, пойми, пожалуйста! Ты где сейчас? Я к тебе быстренько сейчас подъеду...
-- Не надо, Андрюша, - запротестовала Зина, - уже поздно. Меня тетя на ужин давно уже ждет. Ведь я ей позвонила с вокзала. Она знает о моем приезде...
-- Погоди, погоди, Зина, - встревожился Андрей, - так нельзя.Нам
же надо с тобой увидеться сейчас. Обязательно надо! Ты что, Зина? И он умоляюще добавил, - Ты только скажи куда и я мигом, а? Зи-ина?! Я много времени у тебя не отниму... Поверь...
Она рассмеялась. Рассмеялась легко, свободно и радостно. И ее этот смех показался Андрею сладчайшей музыкой. Значит, она не против, она согласн а на встречу. Не может не быть не согласна. Для чего же тогда она звонила? И точно. Зина примирительно и чуточку назидательно, как разговаривают с капризным, но любимым ребенком, сказала:
-- Ну хорошо, хорошо, Андрюша, я согласна. Минут через пятнад цать я буду на станции «Новослободская». Давай встретимся у выхода из метро. Прямо около дверей. Ты знаешь это метро?

Станцию метро «Новослободская» Андрей знал. Выход там был один. И заплутаться там было трудновато. И он торопливо сказал:
-- Зина, понял все. Я лечу. Минут через пятнадцать я буду там. Только ты, ради бога, не уходи. Слышишь? Зина, не уходи, дождись меня... Умоляю, Зима, не уходи... Она опять рассмеялась. Смех был довольный. Ей, наверное, нравилось, что Андрей так добивается встречи с ней, которая, конечно же , и так состоялась бы. Ведь эта встреча и ей самой тоже нужна...
-- Ладно, Андрюша, - сказала она, - я не уйду. И никуда неденусь. Успокойся, пожалуйста, я тебя дождусь. Пока. Запомни, метро «Новослободская», на выходе...

Андрей бросил трубку телефона и кинулся наверх, к себе в комнату. Он рванул дверь шкафа, схватил пальто, шапку, шарф и, одеваясь на ходу, помчался к выходу. Добежать до метро «Студенческая» было делом пары минут. Он проскочил контролеров, на бегу положив в руки девушки в униформе пять копеек за вход и кинулся вниз на платформу Уже подходил поезд. Надо успеть обязательно. Андрей в последнюю секунду вскочил в вагон, придержав руками уже закрывающиеся двери и облегченно вздохнул. Фу-у! Основное сделано. Дальше было проще. Здесь уже потеря времени на ожидание практически исключалась. Здесь - дело только за ним! И вот метро «Киевская», длиннющий переход на кольцевую линию, который Андрей пролетел, как в молодости сто- метровку на стадионе, затем быстрый бег, через ступеньку по двум экскаваторам вниз, выход на платформу справа и снова скачек в вагон через закрывающиеся двери отходящего поезда. Все! Теперь можно спокойно пройти во внутрь вагона и сесть на сиденье. Можно сказать, что успел, что пока все идет удачно...
Поез д метро шел по кольцевой линии. Замелькали станции: «Краснопресненская», «Белорусская», и вот она, «Новослободская», с ее светящимися, цветными витражами. Приехали. Можно уже и не спешить. Время есть Он легко уложился в нужные 15-ть минут. Андрей вышел на платформу и направился к выходу. Шел он быстро, но не спешил. Нервнее напряжение постепенно спадало. И он почувствовал страх. Что же теперь будет? А если все напрасно? Вдруг ее там, наверху нет? Вдруг ему все это только померещилось и все происходящее сейчас с ним - это лишь игра его больного воображения? Он вновь принимает желаемое за действительное. Он вновь гоняется за призраком? Но если это так, те он больше не выдержит, у него просто больше не хватит ни на что ни сил, ни воли, ни желания. Он уже и так на пределе. Что-то не слишком ласкова к нему жизнь. Или же он сам к ней никак не может приспособиться?
Эскалатор поднялся наверх. И Андрей сразу ее увидел. Точнее, он больше никого и не видел. В вестибюле станции для него больше никого и не было, только она одна. Она стояла у стены в нарядном и очень шедшем ей пальто фиолетового цвета с лисьим воротником из чернобурки и такой же лисьей шапке и смотрела на поднимающегося по экскалатору Андрея. Она его тоже увидела сразу. Взгляды их встретились и Андрей понял, что не было никаких двух с половиной лет разлуки. А если и были, то тогда врут все поэты земли вместе взятые: « Я встретил Вас и все былое в отжившем сердце ожило...» Неправда, что ожило, оно и не умирало никогда, оно жило в его сердце постоянно и стало за ото время еще сильнее, во много раз сильнее, чем было когда-то раньше.
Андрей смотрел на ее лицо и не мог оторвать глаз. Боже, как же она ему нравилась! До невозможности, до умопомрачения, до благоговения! Она стала еще красивее, ярче, эффектнее, но в общем выражении лица и особенно глаз затаилась тень глубоко спрятанной и тщательно скрываемой печали, предающей ее лицу удивительную одухотворен- ность и мягкую, нежную теплоту, озаренную неизъяснимой прелестью уже проснувшейся и начавшейся расцветать женственности.
Андрей подошел к Зине и сказал:
-- Здравствуй, Зина...

Он пытался держаться спокойным и невозмутимым, как подобает зрелому и опытному мужчине, давно уже не «малышу», но голос его дрогнул, выдавая волнение, а глаза его просто сияли от счастья, радости и восхищения, которые он даже и не пытался скрывать, да и не смог бы, даже если бы и захотел скрыть.
Зина улыбнулась и шутливо прикрыла его глаза рукой:
-- Не надо, Андрюша, так, а не то сглазишь..

Андрей ощутил теплую мягкость ее ладони на своем лице, слабый за- пах каких-то приятных духов и, не удержавшись, взял ее ладонь в свои руки и прижался к ней губами.
Зина мягко высвободила свою руку:
-- Андрюша, здесь же люди...

Они оба смутились, ощутив неловкость и робость. Да, они уже не были прежними. Они изменились. Два с половиной года разлуки - это не шутка. Они были, эти годы, они - есть. И никуда от них теперь им не деться. От них просто так не отмахнешься, не избавишься. Они уже по ставили между ними стену. Прочную или нет – покажет время, пока- жет будущее. Но сейчас она стоит перед ними, эта стена, и они уже ощутили ее твердость и ее неподатливость.
Первой пришла в себя Зина. Она быстрее сориентировалась и сразу же взяла инициативу в свои руки. Она лукаво усмехнулась:
-- Что, Андрюша, не такая я стала? Сильно изменилась?
-- Постарела... - постарался пошутить Андрей

Но шутка все-таки удалась. Они рассмеялись Неловкость прошла. Зи на взяла его под руку, на мгновение как бы прижавшись к нему всем телом, но тут же отстранилась, сделав вид, что ничего не произошло.

-- Пошли, Андрюша, со мной, раз уж приехал на свидание. Не много проводишь меня. Мне здесь недалеко
--Слушаюсь, - с удовольствием сказал Андрей, подчиняясь Зине.
Он был рад и не скрывал этого.Ом боялся их первой встречи. Бо ялся увидеть неприязнь, равнодушие, безразличие со стороны Зины. Одно дело - письма. Здесь могли возобладать над разумом прежние воспоминания, здесь всё-таки властвовала память. А вот встреча - совершенно другое дело. Здесь обмануться трудно. Здесь их могло ждать и разочарование, несоответствие образа воспоминаний с нынешним, реальным образом. И – слава богу, ничего подобного у них не произошло! Все у них сохранилось! Все! Это было ясно, это было видно сразу же. И у нее, и у него все цело, все по-прежнему, если только не сильнее. Время не разрушило их любовь, наоборот, оно еще больше усилило их взаимную тягу друг к другу.

Они вышли на улицу. Морозило. Дул слабый ветерок, но от него мороз казался еще сильнее. Немногочисленные в этот час прохожие торопли- во проскакивали мимо, пряча лица в поднятых воротниках пальто и шуб. Андрей с Зиной пересекли Новослободскую улицу, свернули в какой-то переулок и неторопливо пошли вперед. Андрей поднял ворот ник своего демисезонного пальто, опустил уши шапки. Зина тоже под- няла воротник пальто и спрятала нос в пушистом лисьем мехе. Они шли и разговаривали. О чем? Обо всем понемногу. Об учебе, о лекциях, о жизни в общежитии, о том, как проводят свободное время студен ты в Воронеже и в Москве, о том, что общего в жизни Московских и Воронежских студентов и в чем отличие. Они говорили обо всем, что может интересовать людей их возраста, студентов двух престижных ВУЗОВ страны. Им было о чем поговорить и они говорили, наслажда- ясь возможностью взаимного общения, первого за долгие, долгие меся цы их разрыва. Не касались они только одной темы – темы этого самоого разрыва. Слишком больно, а потому слишком опасно, слишком уж опасно и слишком страшно. Они уже поняли, почувствовали, что нуж- ны друг Другу, что любят друг друга , что рады этой встрече и что ни- чего другого им сейчас и не нужно было. Они были счастливы и радо- вались судьбе позволившей им эти мгновения счастья. Закончатся ли эти мгновения сейчас, сию минуту, или же продлятся дальше, они не знали и не хотели сейчас об этом думать.
Потом они остановились в каком-то дворе у какого-то подъезда многоэтажного панельного дома и Зина сказала:
-- Ну, вот и все, Андрюша... Приехали... Мне вот сюда...

И она показала на дверь одного из подъездов.
-- Как все?! - удивился Андрей, - мы же только встретились...
• Не могу, Андрюша, - покачала головой Зима, - не могу. Я же не у себя дома. Меня тетя и так заждалась...
• Но постой, Зина, - растерялся Андрей, - я что-то ничего не пойму... А как же я?!
• Ты, Андрюша, пойдешь сейчас к себе в общежитие,--мягко, но настойчиво проговорила Зина, - а я вот сюда, в этот дом, к своим родственникам, к моей тете...
• Ну, это и все, что ли, Зина? - недоумевал Андрей.

Он был явно не в себе, в состоянии, близком к панике, чуть ли не в шоке. Ведь все так хорошо шло, все так прекрасно ладилось у них, все вреде бы образовалось у них опять... И вот надо же... Опять конец... Господи и...
• А дальше-то что, Зина, а? Дальше-то что? - в растерянности пробормотал он, не зная что предпринять, что сделать, что совершить, чтобы остановить это надвигающееся расставание.
• А дальше, если захочешь, конечно, - усмехнулась Зина. Она была спокойна и рассудительна. Ситуация была под ее конт ролем, она держала ее в своих руках, - то сможешь придти на вокзал проводить меня. Я завтра в Лебедянь уезжаю. А оттуда уже к себе, в Воронеж...
• На вокзал?! Так ты уезжаешь?! - выкрикнул, не удержав- шись Андрей. Он был потрясен. С высот заоблачных мечтаний он был грубо сброшен на твердь грешной земли. Опять все было против него. Не успев начаться, опять все кончает- ся. Все..
• Конечно, Андрюша, - опять усмехнулась Зина. Похоже, ее начало забавлять сложившаяся ситуация. И она вновь подли ла масла в огонь, Ты что забыл, что я живу в Воронеже, а не в Москве?
• Ой, извини, Зина, - в смущении пробормотал Андрей, - У ме ня что-то все в голове перепуталось. Я действительно решил, что мы с тобой опять уже вместе.Извини. Ведь и вправ ду тебе надо уезжать...

Он был удручен и выглядел очень расстроенным, даже потерянным. Он так обрадовался тому, что встреча с Зиной, их первая встреча после долгой разлуки прошла успешно, что потерял чувство реальности. Возвращение к действительности оказалось чересчур болезненным. Он умоляюще глянул на Зину:
• А днем нельзя, Зина? Пораньше бы, а?

Зина с сожалением покачала головой:
• Не могу, Андрюша. Я буду занята.

Потом она сняла рукавичку с левой руки, ласково провела ладонью по щеке Андрея, и быстро поцеловала в губы. Поцеловала коротко, но нежно:
• Эх, Андрюша, Андрюша, хорошенький ты мой. Какой же ты, все-таки, еще ребенок. Большой, красивый, мужественвый, бреешься вот во всю, а все равно - ребенок...

Но Андрей уже не мог воспринимать шутливости. Он был серьезен и мрачен, даже подавлен:
• Пусть так, Зина, пусть... Со стороны оно, конечно, виднее. Но, пойми, я очень боюсь тебя еще раз потерять...

Зина лукаво удивленно вскинула брови:
-- А ты что, считаешь, что ужо нашел?

Вопрос был, что называется, в лоб. И Андрей мгновенно сник и как бы даже съежился, уменьшился в своих размерах. Зина испуганно глядела на него. Она не ожидала такой реакции Андрея на свои слова. Она поняла, что увлеклась и переиграла. Она так обрадовалась удачно сложившейся встречей с Андреем, не только подтвердившей, но и превзошедшей ее самые робкие предположения о том, что Андрей за эти годы изменился к лучшему, что он ее любит попрежнему и не перестал, по сути, любить никогда, что на радостях решила немного пошалить и поиграть с Андреем. Она не подозревала, насколько сверхсерьёзно на- настроен Андрей на возрождение их прежних отношений, как болезненно и остро переживает свою вину за случившееся с ними, как неуверен он сейчас ни в себе, ни в этом своем начинании и как страшится потерпеть здесь крах.
Реакция Андрея и напугала и обрадовала ее. Она еще раз потянулась к нему к нему и еще раз поцеловала его. На этот раз в лоб. И тихо. проникновенно сказала:
• Андрюша, прости меня, пожалуйста. Я не подумавши ляпнула. Если бы ты знал, как я рада нашей этой встрече, ты бы тогда не обижался на меня...
• Правда, Зина?! - радостно вскинулся Андрей. У него бывали эти мгновенные переходы от апатии к непомерному веселию и наоборот, от веселья к мрачной ипохондрии. Он жил чувствами и на все происходящее с ним и вокруг реагировал очень остро, очень активно и очень открыто.
• Правда, Андрюша, правда, - кивнула головой Зина, - только прошу тебя, не надо так спешить, ты не торопи меня. Мне надо еще привыкнуть к мысли, что ты появился у меня вновь. Слишком тяжело я от тебя отвыкала. Думала – отвык
кла. А увидела тебя, поговорила с тобой и поняла, что нет, ничего за эти годы во мне не изменилось.
• Зи-ина, милая, - прошептал Андрей, - прости меня, дурака, за ради бога. Я так виноват перед тобой...
-- Не надо, Андрюша, об этом, не надо, - покачала головой Зина . Серьезными на этот раз были и ее голос и ее лицо, - не хочу я сегодня о мрачном, не хочу...
Они обмялись и поцеловались. Потом долго стояли обнявшись. Молчали, слушали стук сердец друг друга и думали о своем. Потом Зина отст ранилась и жалобно проговорила:
• Андрюша, милый, я замерзла. Я чуть жива. Давай до завтра, а? На вокзале, в зале для транзитных пассажиров, у входа в зал, там, где парикмахерская. Знаешь? В шестнадцать часов. Раньше не смогу. Поверь, пожалуйста. Я не обманываю тебя. Договорились?

Андрей кивнул головой. Он тоже замерз до невозможности. Они поце- ловались на прощание ледяными, непослушными губами и расстались.
На вокзал Андрей приехал чуть ли не на час раньше назначенного времени. Слишком уж невмоготу было ждать. Андрей прошел по всем залам вокзала, затем остановился у входа в старый, низкий зал для транзитных пассажиров, достал сигареты, закурил и стал наблюдать за люд ской вокзальной толчеей. Ему нравилось бывать среди людей, его тяну ло на люди. Они не были для него бесформенной толпой, безликой людско й массой. Они были и оставались для него всегда людьми, но людьми, попавшими в необычную для себя ситуацию, а потому вызывающие у него всегда сильнейший интерес. Вокзалы являлись местом скопления и концентрации этих людей и буквально притягивали Андрея к себе. И он частенько, вечерами, когда не был особенно занят, от- правлялся просто так на какой-нибудь на вокзалов Москвы и бродил по его залам, наблюдая за пассажирами, прислушиваясь к разговорам, охотно вступая в контакт с приезжими, иногда даже помогая им в чем либо несложном, не порой очень необходимом.
Он еще не знал и даже не подозревал, что придет время и вокзалы станут неотъемлемой частью его жизни, причем, самой непростой, самой путанной и самой противоречивей частью его жизни, той самой, в которую он окунется вначале с такой радостью, с таким удовольствием и с таким нескрываемым интересом, но которая затем, с годами, превратится для него в такую тягостную и невыносимую до невозможности обязанность, что от одного вида поезда его уже начнет чуть ли не пере дергивать. И тогда он напишет стихи, в которых отобразилось влияние именно этой частью его жизни:
Жизнь прошла, как короткий сон, Словно спал и открыл глаза... Из растерзанных губ вдруг срывается стон: Предо мною все тот же знакомый вокзал.
Это что же такое - я снова в пути?!
Или, может, вернулся - скажите откуда?!
Мне бы встать и скорее отсюда уйти,
Только слабость в коленях, как после простуды.

В гулком зале, на жесткой скамье, Я сижу недвижим, отвернувшись от мира. Ни друзей, ни врагов, ни надежд, ни семьи, И вот этот вокзал – мой приют и квартира.
Эти слева он напишет о тех годах своей жизни, которые он потом назо вет черными годами своей жизни, а нынешний, так счастливо начавшийся год - самым страшным годом в своей жизни. Если бы он ухитрился заглянуть в свое самое близкое будущее, хотя бы через год вперед, и узнать что там его ожидает, то вряд ли захотел бы дальше жить. И как это хорошо, правильно, что мы не знаем своего будущего, не можем его предвидеть каким плохим или хорошим оно бы не было. Наше счастье - в неведении, в незнании своего будущего. Это незнание дает нам надежду на счастье, а надежда рождает желание достичь этого сво его счастья и придает нам силы. Жаль только, что сил нам порой не хватает. И тогда мы срываемся и летим в пропасть. Вопрос лишь в том глубока ли она, эта пропасть, куда нам приходится падать? У Андрея она оказалась слишком уж глубокой и ему потом стоило слишком уж больших трудов, чтобы выбраться оттуда, не пропасть и остаться, при- том человеком...
Я верю не в Бога
Я верю- в Любовь,,
Но вновь у порога
Застывшая кровь
И плачет Надежда,
«Вещуньина-дочь»,
Мне надо, как прежде,
Судьбу превозмочь.
Но холодно летом,
И жарко зимой,
И только с рассветом
Иду я домой.
И давит молчанье,
Как крышка в гробу.
Опять в завещании
Нет вольной рабу
А сейчас Андрей стоял у дверей входа в зал транзитных пассажиров Павелецкого вокзала, полный самых радужных надежд и ждал свою девушку, свою женщину, свою невесту, свою Зину. И она пришла почти вовремя, лишь чуточку запоздав. Андрей увидел ее сразу, еще издалека. И она увидела его сразу и издали помахала ему рукой. Он тоже под нял руку, помахал ей. Она быстро подошла к нему, почти подбежала и тут же разом остановилась, оборвав естественное свое желание прижат ся к Андрею, обнять его. Андрей тоже рванулся было к ней и тоже остановился. Страшная робость охватила их обоих. Действительно, получалось так, что это были их первые свидания. Первые, если отбросить те, которые были у них тогда, в прошлой их жизни, 2,5 года назад, в той прежней реальности, совершенно не похожей на нынешнюю.
А сейчас они только начинают присматриваться друг к другу, позна- вать и узнавать друг друга. Они опять ничего не знают друг о друге, кроме одного, что их опять неодолимо влечет и тянет друг к другу. Они радуются, удивляются и пугаются силе этого влечения. И не знают, как им теперь поступить, то ли поддаться воздействию этой мощной силы, то ли воспрепятствовать ей, повременить до поры. Разлука длиной в два с половиной года давала о себе знать. Робость сковывала и сдерживала их, мешая свободному выражению чувств, переполняв- ших их сердца.
Потом всё-таки Андрей пересилил себя, наклонился к ней и слегка коснулся своими губами ее губ. Она также слегка ответила ому. Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись довольные. Стена между ними, рожденная долгой разлукой, потихонечку таяла. Андрей протянул руку и взял сумку Зины. Они вошли в здание вокзала.
Народу в зале было много, свободных мест не предвиделось и они вста ли около стены, чтобы никому не мешать и спокойно дождаться посад- ки, поговорив заодно о своих делах. И они говорили о том, о сем, о раз ных малосущественных вещах их жизни, не касаясь только самого главного, что волновало сейчас их обоих, что постоянно стояло у каждого из них на первом по важности месте среди всех остальных забот вместе взятых.
А волновало их одно - их совместное будущее. Из этих двух беглых, мимолетных встреч они поняли одно - они любят друг друга, они нужны друг другу. А раз так, то сразу же возникает естественный вопрос, а что же дальше?! Ну, встретились, пообщались, поговорили, поцеловались и ... Дальше-то что? Она - в Воронеже, он - в Москве. Тихий ужас Нарочно и не придумаешь...Ненормальность положения сверхочевидна. И эту ненормальность необходимо менять. И как можно скорее! Так дальше продолжаться не может. Не должно. Оставлять теперь пос- ле этой, во многом решающей, их встречи все как есть. по-старому, без изменения, уже нельзя, Да и не получится. Это уже будет выглядеть не по-людски, не по-мужски, непорядочно и совершенно бессмысленно. Сказав букву «а». надо быть готовым сразу же произнести и букву «б». Иначе, какой во всем этом будет смысл? Зачем тогда было огород-то весь этот городить?! Настаивать на встрече, добиваться встречи, организовывать ее? Зачем?! Зачем?! Пусть бы тогда лучше все оставалось по-старому, шло, как шло, естественным своим путем до полного, есте ственного конца.
Но если ты не хочешь загубить свою заново рождающуюся любовь, не хочешь выглядеть в своих и ее глазах обыкновенной пустышкой, то надо действовать. Пора уже быть, пора уже становиться настоя- щим мужчиной, ответственным за собственные действия и поступ- ки. И никакого самотека, все должно быть продумано до конца.

Вернувшись от Зины вчера вечером, Андрей попил чаю и ушел в соседнюю комнату спать. В его же комнате в полном разгаре шел карточный марафон, длившийся обычно не меньше суток. На работе у него как раз был выходной и он решил не растрачиваться на пустяки после такой важной для себя встречи с Зиной. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, со своими мыслями, со своими впечатлениями. И он долго, долг о не спал, лежа недвижно с закрытыми глазами. Ему даже курить не хотелось. Не до того было ему в эту ночь.
И вот тогда ночью он пришел к выводу, что выход из создавшегося положения есть, что тупик существует больше в его воображении, чем в действительности, что решить можно практически все в жизни, если сильно захотеть, если сильно пожелать, если пробовать действовать, а не сидеть, вздыхая и проклиная судьбу. А решение напрашивалось впо лне естественное, вполне разумнее и вполне разрешимое.
Да, действительно, пора бы ему расстаться с обликом вечного «малыша» и становиться мужчиной. Хватит «дитячиться», ведь любовь слиш ком серьезное дело, здесь уже не до игрушек. Если ты мужчина,то будь уж, пожалуйста , добр и перекладывай ответственность за вашу любовь, за вашу совместную жизнь, за ваше будущее и ваше счастье на свои плечи. Любовь тогда хороша и тогда имеет смысл, когда любящие вместе. Если нет, то зачем тогда она?! А раз так, то будь добр сделать все, чтобы вы с Зиной действительно были вместе. Это время при шло. Оно уже на пороге. Хватит вздыхать да охать, пора действовать.
Но для того, чтобы им с Зиной быть сейчас вместе, надо кому-то из них менять свое местожительство и ВУЗ. Вот и все, и никаких тут про- блем. И не надо их больше выдумывать.
Либо Зина переводится на учебу в МГУ, либо он сам переводится в ВГУ. В Москву Зине перевестись будет конечно же трудновато. Здесь нужны будут очень веские доводы, здесь им обязательно на- до будет пожениться, точнее, расписаться, тогда еще на что-то мож но будет надеяться. Да и то вряд ли с общежитием. Вообще, надо прямо сказать, что перевод Зины в Москву гораздо более проблема- атичен, чем перевод Андрея в Воронеж. Вот здесь вряд ли смогут возникнуть какие-либо препятствия, здесь проблем не должно быть Главное - сдать получше летнюю сессию и узнать, насколько прог- рамма геологоразведочного факультета Университета отличается от их программы. Надо будет только съездить на Ленинские горы в МГУ и прозондировать в деканате. И то, насколько он знает, их про грамма во МГРИ более сложна и более глубока, чем университетс- ская. Поэтому, хвостов и задолженностей у него не должно быть. Вот, пожалуй, и все, что его может ожидать впереди при переводе. Так что - никаких проблем...
О своем решении Андрей сразу же хотел сказать Зине. Но не сказал. Посчитал, что еще рановато, что нет, мол, никакой еще ясности. Перенес разговор на потом. Единственное, на что он решился, да и то лишь напоследок, в поезде, перед самим расставанием, сказать ей о своем намерении приехать к ней в Воронеж на несколько дней.
Полка у Зины была боковая, в самом начале вагона. Место, конечно же , не слишком удобное, но не так уж и плохое.
Они сидели за столиком и разговаривали. Потом пришла вторая пассажирка, соседка Зины, пожилая, крикливая женщина в вязанном сером платке и целой кучей багажа в виде связанных между собой узлов, мешков, ведер и корзин. Ее провожали несколько нагловатых, с основате льным винным запашком мужиков московско-деревенского вида. Ве- ли они себя вызывающе бесцеремонно, суетились, галдели, толкались в купе, распихивая вещи по полкам, совершенно не обращая внимания на окружающих. Спорить с этими людьми было бесполезно, в качестве основного аргумента при решении своих жизненных проблем они приз навали только крик и грубую физическую силу. Поэтому Андрей с Зиной встали и вышли из вагона на перрон, чтобы подождать, пока не уляжется эта людская толчея и пассажиры не рассядутся по своим за- законным местам. Они встали в сторонке около вагона, где им никто не мешал и они никому не мешали.Они стояли друг напротив друга, лицом к лицу и молчали. Им было грустно, наступала минута расставания и каждый из них подумал о том, что все ведь может опять повториться и это вот расставание, сейчас, на вокзале в Москве, вновь мо- может поставить между ними разлуку на долгий, долгий срок. И если это будет так, если именно такое будущее приготовила им судьба, то это будет слишком уж несправедливо к ним обоим.Так нельзя, так не должно быть. И Андрей, чтобы отогнать эти дурные мысли, возник- шие вдруг почему-то в голове и сразу же испортившие ему настроение сказал:
-- Зина, а ты не будешь возражать, если я к тебе приеду в Воро- неж через месяц два..?
-- Да-а?! - ее глаза радостно вскинулись и засияли от счастья, -Ты и вправду так решил?
-- Зи-и-ина, - с упреком проговорил Андрей, - неужели ты думае- шь, что мне сейчас до шуток? Будь моя воля, я бы сейчас взял тебя в охапку и увез с этого проклятого вокзала...
-- Ку-уда-а? - улыбнулась Зина. Видно было, что ей приятно слы- шать такие слова от Андрея.
-- Да куда угодно..! - в сердцах воскликнул Андрей, - лишь бы вместе быть! Я совершенно не представляю, как я теперь без тебя буду жить! Не знаю..! Не знаю..!

Зина положила руки на плечи Андрея, поднялась немного на цыпочки и поцеловала его:
-- Спасибо, Андрюша, - просто сказал а она, - мне теперь легче будет уезжать. Теперь я вижу, чт о не зря тебе позвонила, не зря. А насчет приезда в Воронеж, я рада твоему решению, я буду тебя ждать в Воронеже. Но лучше всего тебе приехать в марте, а то потом, я боюсь, нас на практику могут послать и меня не будет в Воронеже...
Они распрощались по хорошему, с ощущением тихой, светлой грусти и с большой надеждой на будущее, которое пока им светило. Но одно дело решить поехать и совсем другое - выполнить данное решение. И не потому, что поездка в Воронеж - это что-то из ряда вон выходящее для Андрея. Вовсе нет. Дело не в поездке. Здесь все очень просто. Купил билет, сел вечером на поезд «Москва-Воронеж», проспал всю ночь а утром проснулся бы уже на месте, в городе Воронеже. Приехал. И билет не так уже дорогой, даже для студента, всего лишь одиннадцать с половиной рублей. Подумаешь, деньги! Не стоит даже разговаривать Оно конечно так, деньги мизерные. Но эти мизерные деньги превраща- ются в громадные, если ты живешь на одну стипендию в 55 руб. и тебе никто, никогда, ниоткуда не присылал не копейки за все время твоего студенчества. Поэтому финансовая сторона поездки в Воронеж для Андрея была и оставалась главной проблемой. Все остальное вместе взятое не стоило и того, чтобы о нем вспоминать или говорить. Это были мелочи, разрешить которые для Андрея не стоило никакого тру- да. Главное - деньги. Поэтому время поездки Андрей рассчитывал только из условия того, как скоро ему удастся набрать нужную для того сумму. Самое меньшее необходимо было иметь с собой что то в пре делах шестидесяти - семидесяти рублей. Дорога туда и обратно, гостин ница суток на 2-3-е, еда плюс все остальное. Меньше 60-ти руб вообще никак нельзя, в этом случае вся поездка теряла смысл. А рассчитывать Андрей в данной ситуации мог только на себя и ни на кого больше.
Что имел Андрей в активе? Работа в метро, стипендия и еще кровь, ко- торую можно сдать в Боткинском пункте приема и переливания крови, и где Андрей, как и многие его друзья-студенты, числился в списке его постоянных доноров. В начале марта он получит февральские деньги за метро. Это будет сто с небольшим. В начале марта он сдаст кровь. Здесь вопрос зависит от того, сколько с него сразу возьмут. Но в общем, деньги на поездку он должен набрать. Это вполне реально.
Так оно и получилось. К середине марта у него в кармане лежало восемьдесят рублей приготовленных к поездке. Можно было уже и собираться. Ехать он решил в середине недели, в среду вечером. Так будет удобнее. В четверг утром он приедет в Воронеж. Сразу же берет обратный билет на воскресение вечером назад в Москву. И в итоге у него по лучается целых четыре дня в Воронеже: четверг, пятница, суббота и почти все воскресение. Не так уж вроде бы и плохо. А три дня прогулов его не волновали. Как-нибудь обойдется. На худой конец можно будет пойти прямо к декану и выложить ему все в открытую. Если декан человек, а он вроде бы считается среди студентов действительно человеком, то поймет и простит. Ну, а если и не простит, то тоже не так уж и страшно. За все годы учебы Андрей ни разу не болел и ни разу не прогулял. Так что опасаться особенно нечего. Не выгонят и стипендии не лишат, ведь учится он хорошо, без троек. Ну, выговор объявят, пожурят, поругают... Ерунда. Не стоит даже и волноваться по этому по- поводу. Обойдется и разрешиться как-нибудь само собой. Здесь у него тыл надежный. Так что - в путь!
ГЛАВА 14

В среду вечером Андрей уехал. Перед отъездом он со своими ребятами из комнаты распил на дорогу, или на посошок, бутылку«Столичной». Они посидели за столом, поговорили немного «прожисть» и ееэ авих- рения , от которых нормальным людям одни неприятности. Бубнов, как всегда, ударился в философию, пытаясь логически обосновать мотивы поступков Андрея в последние месяцы и подводя под них соотве- тствующею психологическую, морально-этическую и социальную базу. Потом они пожелали Андрею «ни пуха, ни пера» в его трудном, почетном и таком нужном для общества деле по созданию семьи. Андрей в ответ, как водится, послал их к черту, попрощался и поехал на вокзал Поехал он один. Провожатых на вокзале он не любил и от помощи сво сих ребят решительно отказался.
Билет на поезд «Москва-Воронеж» Андрей брал еще в предварительной кассе. И ему повезло. Взять удалось сразу два билета. Туда, в Воронеж, на четверг, и обратно, в Москву, на воскресение
Из вещей у него была только его неизменная спортивная сумка. Одет он был по законам студенческого общежития во все лучшее, что смогли достать ребята. Как шутил Бубнов - с миру по нитке, нищему петля. Петля не петля, но из всего, что было надето на Андре из верхней одежды, его собственным было только лишь одно демисезонное пальто, однобортное, модное, темно серого, ворсистого драпа. Пальто это Анд рей купил по случаю года полтора назад сразу же после практики, когда еще были целы заработанные в экспедиции деньги.
Остальную одежду Андрею собирали ребята по всему общежитию.Он даже и не знал, в чьи вещи был одет. На нем была черная фирменная спортивная куртка с погончиками, красивый пуховой свитер узорчатой вязки с отложным воротником, черные, в мелкую коричневую полоску брюки , сшитые как будто на заказ по фигуре Андрея, и тоже черные модельные туфли на «микропорке». В сумке у неге лежала запасная, выходная, белая в голубую полоску рубашка, ковбойка клетчатая и спортивный шерстяной костюм ярко голубого цвета, а также новень- кая электробритва «Харьков». Кроме ковбойки все остальное тоже бы- ло не его, а чужое. На голову ему нашли почти что новую черную кроличью шапку. Ну, а кожаные перчатки у Андрея тоже были свои. Вот, собственно, и все. Но вид у Андрея получился довольно приличный. Как смеялись ребята, им было не стыдно посылать Андрея в Воронеж, они сделали все, что в тех условиях можно было тогда сделать. И не их была вина, что не все из ими собранного Андрею подошло.
В купе сидели одни женщины. Андрей поздоровался, показал свой билет, нашел место, указанное в билете, прошел во внутрь купе, поставил у окна свою сумку, разделся, повесил на крючок вешалки пальто и шапку, сел и огляделся. Действительно, он попал в совершеннейший женский монастырь. Женщины сидели не только в самом купе, но и на боковых местах. В основном зрелые и пожилые женщины и только одна была молодая, на вид ровесница Андрея. Андрей по привычке глянул на нее. Довольно симпатичная, с простеньким, живым лицом, быстрыми и любопытными глазами навыкат и светлыми кудряшками вокруг низкого, покатого лба. Она тоже глянула на Андрея. Взгляды их встретились, она смутилась и покраснела. По вагону пронесся зычный крик проводницы:
-- Провожающим покинуть вагоны! До отправления поезда оста- осталось пять минут! Пассажиры, проверьте, не остались ли ва- ши билеты у провожающих! Будьте внимательны!

Народ в вагоне зашумел, загудел и потянулся к выходу. В купе Андрея все остались сидеть. Здесь уже успели попрощаться и все провожающие вышли. Наступили последние минуты перед отъездом, самые дли нные, самые томительные и самые ненужные. Все, что надо было сде- лать, уже сделано, последние слева уже произнесены. Что же дальше? А дальше надо бы и ехать. Но поезд почему-то не трогается и не трога- ется. Уезжающие и провожающие стоят на платформе около вагона и ждут. Секунды тянутся и тянутся, как минуты, минуты – как часы. А все стоят и смотрят друг на друга и, не признаваясь себе, думают о том, когда же все это кончится и поезд наконец-то уйдет. И вот послед ний невольный вздох облегчения. Поезд трогается. И во т уже на ходу еще раз объятия, еще раз торопливые, смазанные поцелуи, затем бегом назад к вагону, скачек на ступеньку, взмах рукой и крик:
-- Прощай..! Прощай..!

А поезд потихонечку набирает ход. И колеса начинают свою извечную песню-перестук:
-- Прощай... Прощай.... Прощай... Прощай....

Все быстрее и быстрее... Ну, что ж, теперь можно и вздохнуть спокой- но... Слава богу, кажется, мы едем... Едем... Едем...
В вагоне началась обычная вагонная суета .Люди осматривались, огля- дывались, устраивались поудобнее, знакомились. Женщина, сидевшая рядом с Андреем, повернулась к нему и тронула его за плечо:
-- Молодей человек, вы не поменяетесь со мной полками? А то я ночью вдруг на вас сверху свалюсь... А с моей комплекцией, - она выразительно повела вокруг себя руками и, закинув назад голову, рассмеялась, показав два ряда несокрушимых, стальных зубов, - не дай бог еще тебя нечаянно раздавлю...!

Андрей улыбнулся ей в ответ и пожал плечами:
-- Как хотите... Мне все равно...

Женщина обрадовано засуетилась, запричитала:
-- Вот спасибо... Вот спасибо... Обрадовал старую... А то я сюда, в Москву, ехала неделю назад. И мне тоже верхняя полка дос- талась... Вот уж невезучая я такая! Уж я просила, просила соседа своего нижнего местами поменяться - ни в какую не согласи лся! А ведь молодой тоже был! Чу-у-уть постарше тебя, наверное... Насты-ырный такой... Упира-ается... Губы поджал, брови ссупил, к окну отвернулся и всю дорогу не разговаривал, сидел, молчал, не замечал никого... Обиделся, что попросила его...

Андрей усмехнулся про себя и подумал о том, как, оказывается, мало надо человеку, чтобы его порадовать, лишь капельку внимания, да чуточку участия и... все. Человек уже доволен, радуется, почти что счаст- лив. Как ни странно, доволен был и Андрей.
Ему нравилось делать людям добро, доставлять им радость просто так, без всякой задней цели, без намека на взаимные услуги или знаки бла- годарности. Ему нравилось ощущать себя человеком бескорыстным, духовно щедрым, способным на покровительство, на помощь.
Ему нравилось это ощущение своей приподнятости над житейской лю дской суетой, некой даже исключительности своей или непохожести на обычных людей, погруженных в мелочные дрязги своейубогой жиз ни. Ему не нравилась эта их жизнь, он не хотел ее продолжения в том виде, в каком она проходила у его отца с матерью, у родителей его знакомых и родных. Он хотел иметь свою, особенную, только ему одному предназначенную жизнь, не похожую ни на какую другую, яркую, захватывающую, интересную, незабываемую и целенаправленную. И, конечно же, счастливую…
Наивный глупец, чудак человек! Он не знал, какого джина он выпускает из бутылки своими неосознанными желаниями. Он не знал еще и не подозревал даже, что будет у него такая жизнь, будет! Яркая, неповторимая, интересная, необычная, непохожая ни на какую другую, жизнь! Жизнь, наполненная такими удивительными и захватывающими впеча тлениями, что впору было взвыть от подобного мельтешения, закрыв глаза и заткнув уши, чтобы только ничего больше этого не видеть и не слышать. Он не знал, что придет время и эта его необычная жизнь по- покажется ему самому страшнейшей обузой, тяжелейшим проклятьем, наложенным на него сверхъестественными силами за какие-то непонятные прегрешения то ли его самого, то ли его предков в прошлом, а мо- жет даже и потомков в будущем. Он не знал, что придет время, когда он устанет от обилия жизненных впечатлений, они захлестнут и разда- вят его, и он, побежденный ими, покоренный и сломленный, попросит у судьбы пощады и захочет всего лишь тишины и всего лишь покоя...
Легкий, безмятежный ход мыслей Андрея был прерван приходом в ку- пе проводницы. Высокая, полная, круглолицая и краснощекая женщина в годах с жидкими прядями седоватых волос, небрежно зачесанных назад и собранных в небольшой узел на затылке. Она производила впечатление чего-то монолитного и несокрушимо прочного. Проводница села на край сиденья купе, достала большой клетчатый носовой платок вытерла потное лицо и отдуваясь сказала:
-- У-у-уф! Что-то я сегодня вам дай боже как поднатопила... Жар-ковато чуток стало...

Потом она аккуратно свернула свой платок, положила его в боковой карман фирменного кителя, раскрыла лежащую у нее на коленях плоскую черную папку с размещенными внутри нее многочисленными кармашками для билетов, сделала строго официальное выражение ли- ца и сухим, невыразительным голосом произнесла:
• Ну-ка, граждане, приготовьте свои билеты для проверки...

Женщины в купе сразу же зашевелились, засуетились, полезли в сум- ки, сумочки, карманы шуб, пальто, кофт, доставая скомканные и свернутые бумажки билетов, и протягивали их проводнице. У Андрея билет лежал в боковом кармане куртки. Он достал его и положил на стол. Проводница с серьезным и озабоченным лицом, не глядя на пассажиров, брала протянутые к ней билеты, громко читала название коне конечного пункта прибытия, номер места, затем внимательно смотрела на пассажирку, как бы проверяя про себя, она это или нет и, ничего не сказав, вкладывала билет в кармашек папки. Закончив проверку, она молча поднялась и ушла в соседнее купе.
После ухода проводницы женщины в куле как-то сразу все успокоились, обмякли и приняли вполне домашний вид. Сработал знакомый каждому из нас, советских, рефлекс инстинктивной боязни чиновника или начальника любого ранга нашей родной и безжалостной государст венной системы. Рефлекс, выработавшийся в народе долгими годами рабского и бесправного существования в условиях постоянной и унизи тельной зависимости каждого из нас от воли всех и всяк стоящих выше тебя по служебному или социальному своему положению. Поэтому у нас у всех кратчайшим расстоянием между двумя точками, это не прямая, соединяющая их, как думают все нормальные люди во всех странах мира, нет, у нас это есть, было и долго еще будет как любая кривая вокруг начальника. И сейчас, слава те господи, одного такого начальника вроде бы проскочили благополучно. Теперь можно спокой но ложиться спать. Вот только бы белье еще успеть получить. И хорошо бы чистое, да не очень влажное. Ну, а потом чайком бы перед сном побаловаться , горяченьким. А сейчас пока что можно бы и покушать. Даром что ли с собой еду тащили?! Вот уже и живот подвело, скоро там оркестр вовсю заиграет. Пора, значит, уже и покушать, отужинать немного...
И действительно, не успела проводник пройтись п о вагону и проверить билеты, как люди потянулись к столам, доставая из сумок и мешков свои припасы. Здесь уж кто во что горазд, кто что успел пригото- вить, чем успел запастись в дорогу. Начиная от домашней снеди в виде стандартных обычных, ничего из себя не представляющих котлет голу бцов, вареной или жареной курицы, мяса, сала, вареных яиц и картошки с солеными огурцами или помидорами, пирожков или блинчиков с чем-нибудь в виде мяса, капусты, повидла или варенья и т.д. и т.п. и кончая магазинными, самыми заурядными и непритязательными дели- катесами в виде колбасы, сосисок, сарделек, сыра, батонов там или печенья.
У Андрея с собой конечно же ничего не было. Ехать-то всего-навсего ночь одну и брать на заправку еду - такого с ним никогда не бывало. Подумаешь, денек не поесть! Проблема какая! Ничего особенного, обойдется и так! Поэтому он поднялся и, взяв с собой пачку сигарет, вышел в тамбур покурить. Когда он вернулся, трапеза в купе была в полном разгаре. Маленький купейный столик ломился от яств. И все та кое домашнее, все аппетитное на вид. А центр стола занимала большая литровая бутылка с каким-то напитком темного цвета. Увидев Андрея, его соседка, которой он уступил свою нижнюю полку, громко прогово- рила:
• А вот наш пропащий молодой человек! Не стесняйтесь, проходите к столу..! Чем богаты, тем и рады..!

Андрею приходилось довольно часто принимать участие в различных застольных посиделках. И он относился к подобным вещам довольно спокойно, без комплексов. Раз приглашают. то почему бы и не согла- согласиться, если есть возможность. Зачем людей огорчать, отказываться? Ведь от тебя не слишком-то убудет, если ты согласишься принять участие и посидишь за компанию? Не обязательно же напиваться сразу до поросячьего визга! Можно ведь и приличия соблюсти и облик человеческий не потерять. Все возможно, если есть желание.
Однако, для начала все равно необходимо отказаться. Неудобно как-то сразу же соглашаться. Как будто с голодного края какого приска- кал, вырвался. Стоит теперь тут и напрашивается сам. Поэтому Анд- рей вежливо поблагодарил за приглашение и отказался, сославшись на то, что, мол, дома пред отъездом плотно поужинал. Однако женщины в ответ все дружно зашумели:
• Мало ли что там было дома! Дома сейчас не считается! Не- чего тут ломаться! Садись и все!

Ломаться Андрей не стал. Кому и зачем это нужно?! Он улыбнулся, сказал спасибо и пододвинулся к столу. Как раз напротив него оказа- лась молоденькая девушка.
• Ну, молодой человек, за знакомство, уж не побрезгуйте, ро- жалуйста, - с этими словами его соседка по купе подала ему стакан, наполненный какой-то темно-красной пахучей жидкостью.

Андрей принял стопку из ее рук, осторожно, чтобы не расплескать, поднес ко рту, быстро, несколькими крупными глотками, выпил. Затем замер на мгновение, сделал восторженно изумленное лицо и медленно, со значением произнес:
• Ух, ты-ы-ы, прелесть-то какая-я! И кто же хозяин этого чуда?!
Вино действительно было хорошее. Крепкое, душистое, аромат- ное, с неповторимым привкусом какой-то знакомой ягоды, не то смородины, не то вишни, не те еще чего. Сидевшая рядом с ним женщина, его соседка, заулыбалась сразу и засияла лицом:

• Из собственной ягоды, по собственному же рецепту! И совсем без дрожжей, без каких-либо добавок! Чистое, как слезинка! Настоящее домашнее вино. Смородиновое. Еще бабушка моя делала. Еще тогда, еще в те времена, оно у нас славу имело..
.
Андрей потянулся было к столику за закуской, но тут вспомнил, что еще не представился, остановился смущенный и, немного привстав, сконфуженно проговорил:
• Ох, извините! Я запамятовал что-то... Меня Андреем зовут. Я студент. В Воронеж еду впервые. Дела у меня там.

А дальше все стало просто и ясно, и до ужаса знакомо, пошло, поехало покатило по старой, накатанной, давно известной и изведанной дороге. Попили, поели, поговорили, поспорили. «Песняка» только не ахнули. Совестно стало. Неудобно, всё-таки. Не дома ведь. Да и не в гостях, а в поезде. Поэтому и удержались. -Но зато поговорили от души. Много, горячо и не слишком понятно о чем...
Андрей посидел, посидел, послушал женские эти разглогольствования, повздыхал об отсутствии мужчины-собеседника, взял свои сигареты и поднялся, чтобы выйти в тамбур покурить. Молодая соседка напротив, заметив движения Андрея, посмотрела на него и спросила:
• Андрей, вы меня не угостите сигареткой?

Андрей пожал плечами и улыбнулся. Он уже знал, что ее зовут Зоей, что она едет из Горького:
• Пожалуйста, Зоя. Составьте компанию, если не трудно.
..
Они вышли в тамбур. Андрей достал пачку сигарет, эффектно щелкнул пальцем по ее краю. Из открытого торца пачки выскочили ровно напонаполовину две сигареты. Это был его коронный номер! Господи, каакой же он был еще мальчишка! Сам того не сознавая, он красовался перед этой незнакомой для него девушкой. Пусть немного, пусть машинально, но все же пытался произвести на нее впечатление. Хотя именно этого ему совершенно не было нужно. Во всяком случае, сейчас....
Андрей протянул девушке пачку сигарет. Та взяла одну сигарету из пачки, другую взял Андрей. Андрей спрятал сигареты в карман, достал спички, чиркнул, дал прикурить девушке, прикурил сам. Мелькнула мысль, а вдруг Зина тоже теперь курит? Но он тут же ее прогнал, эту крамолу, поморщившись даже от досады. Придет же такая чушь в голо ву! Его Зина и-- сигареты?! Глупость, глупость и еще раз глупость! Чушь несусветная! Настолько несопоставимы были для него эти поня- ттия, что он даже чертыхнулся про себя. Его Зина - и эта девица с сигаретой во рту..! Разве их можно сравнивать?! Нет, нет и еще раз нет! Абсолютнейшее несоответствие!
Заметив тени на лице Андрея, девушка спросила:
• Андрей, я что, мешаю тебе?

Андрей улыбнулся и беззаботно махнул рукой:
• Не обращай внимания...Это я так, фантазирую от скуки. Бывает, что стою, курю и сам с собой разговариваю. Со стороны может показаться, что ненормальный какой-то стоит, с чертями разговаривает...

Они оба рассмеялись. Андрей посмотрел на девушку. Она была не просто светлая, а немного даже рыжеватенькая, поэтому лице ее, отличав щееся, как у всех рыжих, повышенной белизной и повышенной чувствительностью, от выпитого вина раскраснелось, разрумянилось, что делало ее похожей на провинившегося ребенка, получившего только что сильнейший нагоняй от своих родителей.
Молодых всегда тянет к молодым. Это ясно, это естественно. Но деву- шка сейчас не просто вышла так покурить с понравившемся ей сосе- дом по купе. Не-ет, за этим ее поступком что-то кроется. Девушку что-то мучает и беспокоит. И Андрей решил помочь ей. Он спросил:
-- Зоя, зачем вы в Воронеж едите?

Он широко, обезоруживающе улыбнулся и развел руками:
-- Если не секрет, конечно...
-- Да нет, не секрет, Андрей, - Зоя глубоко, жадно затянулась, рез ко выдохнула из себя дым и начала рассказывать

Андрей смотрел на нее, курил и слушал. Поезд, покачиваясь, постукивая колесами, шел куда-то в неизвестность, приближая будущее, и порой казалось или начинало казаться, что кроме Андрея и этой девушки беленькой, как зайка зимой, говорящей не очень внятно, с мягкой, забавной шепелявостью, никого на свете нет. Андрей уже привык к таким подобным исповедям, исходящим от совершенно разных, порой чуть знакомых или совсем незнакомых для него людей и не удивлялся ниче му. Ом просто слушал и курил, лишь иногда вставляя в монолог говорящей короткие междометия или же одно, два ничего незначащих слова.
Андрей обладал одним очень ценным и редким качеством, которое притягивало к нему людей, особенно женщин. Он был всегда и постоянно открыт для общения, причем общения доброжелательного и вниматель ного к людям с их заботами, тревогами, печалями и радостями. Его тя- нуло к людям, его интересовали люди, ему нравилось быть с людьми, ему постоянно нужны были новые встречи, новые впечатления, новые ощущения, он их жаждал, он их искал, он их впитывал, как губка, без них ему было скучно и неинтересно жить. И вот эту его постоянную готовность пойти навстречу людям, нескрываемую жажду выслушать их, понять, помочь, пожалеть или, на худой конец, престо посочувство вать очень чутко ощущали женщины и тянулись к нему, шли навстре- ечу к нему сами.
Вот и эта, совершенно незнакомая ему девушка, рассказывает теперь свою, не очень веселую, в общем-то, историю, рассказывает парню, ко торого видит первый раз в жизни, и вряд ли когда увидит еще...Но, знать, наболело у бедняги если она бросилась со своими откровениями к тому первопопавшемуся, у кого интуитивно почувствовала капельку сострадания к себе.
А история ее оказалась самой что ни есть простой, заурядной и в то же время, трагической своей обыденной банальности, т.к. касалась судь-бы совсем еще молодой, зеленой и неопытной в житейских передрягах девушки, только начинающей свою взрослую жизнь.
Девушка прошлым летом закончила среднюю шкалу. В школе она дружила с одним парнем, ее одноклассником. Их дружба ни для кого не была секретом, включая самих родителей. Их уже в открытую называли женихом и невестой. После школы они пробовали поступить в ин ститут, но оба не прошли по конкурсу и вынуждены были устраивать- устраиваться на работу.. Он пошел на завод, она - в магазин. Осенью они решили пожениться. Родители особых препятствий не чинили и в сентябре сыграли свадьбу. А в октябре ее мужа забрали в армию Девушка осталась жить у свекрови. Но их отношения не сложились. Кто из них был прав, кто - виноват, судить здесь трудно, но жизнь у девушки, по ее словам, вскоре после отъезда мужа превратилась в сущий ад. По- стоянные придирки, упреки, попреки, крик. Все, что она не делала, все было плохо, все было не так. Хотела было вернуться назад, к себе до- домой, к своим родителям, но они воспротивились. Что делать дальше, как поступить, она не знала. Она просто-напросто растерялась. И вот, после очередного скандала, она, не сказав ни слова никому, собралась и потихонечку уехала к мужу, в Воронеж. Он где-то здесь служит неда леко от города. Вот теперь едет, а сама в тревоге. Что ему говорить, как себя вести, представления не имеет. Едет и все. В полную неизвест ность Будет теперь оно, что будет.
Девушка закончила свой рассказ и расплакалась. Андрей обнял ее и прижал к себе. И они долго так стояли в тамбуре, не говоря ни о чем. Да и что здесь можно было сказать? Ничего. Что мог в данной ситуации Андрей? Тоже ничего. Лишь выслушать, да дать возможность вы- говориться, выплакаться, расслабиться немного незнакомой девушке и все. Проявил элементарную человечность, посочувствовал девушке, по павшей в беду, и пожалел ее немного. Разве этого мало в наше время? Ведь порой именно этой малости бывает достаточно для того, чтобы человек не сорвался, не совершилось непоправимое и не произошла трагедия, чтобы человек вновь почувствовал себя человеком, распря- мился и встал прочно на ноги.
Когда Андрей с девушкой вернулись в купе, там уже готовились ко сну. Андрей достал с верхней багажной полки матрасы себе и девушке расстелил их, затем сходил к проводнице за спальными принадлежностями, дождался очереди в туалет, где привел себя в порядок перед сном и переоделся в спортивный костюм. Теперь можно было спокой- но и на свою полку, в постель, до самого утра.
Что Андрей и сделал с превелико й для себя охотой. Он достал из своей сумки книжку и забрался на полку. Не-ет, чтобы там не говорили, а вторая полка – лучше, чем первая, нижняя. Лежишь себе спокойно, никому не мешаешь, и тебе никто не мешает. Как раз то, что и нужно в дороге, Во всяком случае, сейчас Андрею.
Андрей устроился поудобнее и взял в руки книгу: Болеслав Прус «Фараон». Книга была новая, недавно купленная. Андрей простоял за ней в очереди в магазине на улице Горького почти три часа. О «Фараоне» говорили много в студенческой среде, но читать мало кто читал. Анд- Андрей относился к последним и сейчас пытался восполнить этот свой пробел.
На соседней полке расположилась Зоя. Она тоже переоделась в спорти вный костюм и стала совсем совсем походить на молоденькую девуш- ку, но никак не женщину. Она улыбнулась Андрею и тоже раскрыла ка кую-то толстую книжку.
Андрей читал долго, до тех пор, пока не выключили свет в вагоне. Книга поразила его. Она захватывала с первых же своих страниц и постоян но подхлестывала интерес к развитию дальнейших там событий. Необычен был сюжет из истории древнего Египта, необычен и очень колоритен язык книги, необычна была и эпоха, о которой шла речь и о которой у Андрея были очень смутные представления, хотя общую историю древнего Египта Андрей знал достаточно хорошо. Однако все, о чем писал Прус, было для него ново, малознакомо и изобиловало таки- ми живыми подробностями, что невозможно было оторваться от книги и прервать чтение. Поэтому, когда выключили в вагоне верхний свет, Андрей с сожалением вынужден был прервать чтение. Он вздохнул, погладил нежно обложку книги и положил ее под подушку.
Все в вагоне уже спали. Было очень тихо. Только слышалось иногда сонное бормотание, вздохи, да чей-то могучий храп за стенкой купе.
Андрей повернулся на правый бок. Зоя тоже спала. Она лежала на спине, сложив руки на животе и неловко запрокинув голову назад. Рот ее приоткрылся, обнажив блестевшие в темноте верхние зубы, отчего ее лицо приняло безмятежно детское выражение и она стала похожа на совсем еще молоденькую девчушку. Андрей закрыл глаза и заснул поч ти мгновенно. Спал он крепко, как убитый, без сновидений и проснулся лишь под самое утро. Андрей открыл глаза и посмотрел на часы. Начало седьмого. Пора бы и вставать. Тем более что народ в вагоне уже начал ходить, начал шевелиться. Скоро Воронеж. Скоро коконец его пути. Что его там ждет, впереди? Что? И что он сам ждет от этой поездки? Говорят, за чем пойдешь, то и найдешь. Он едет в Воро неж за своим счастьем, за своей надеждой. Найдет ли, вот в чем воп- рос..? Ой, как неспокойно на сердце…
Как ни странно, но Андрей думал, что найдет. После тех, памятных встреч с Зиной в Москве у него появилась надежда, появилась уверенность в том, что у них с Зиной все наладится. Правда, надежда была очень робкой, призрачной, но она все же появилась, она была. Он убедился в том, что Зина его не забыла, что она его любит по прежнему и что было главным теперь для него.
Однако, одновременно с радостью в душе росла тревога. И Андрей не мог понять, в чем здесь дело. Да, уверенность была, надежда была, но, в то же время, Андрея не покидало странное и малопонятное ощуще- ние того, что их новые отношения с Зиной зыбки и непрочны, и что идут они с Зиной навстречу друг другу по тонкому, непрочному льду, который трещит и проваливается под их ногами. И каждый их шаг друг к другу не только способствует их дальнейшему сближению, но он также и усиливает это настораживающее чувство надвигающейся опасности и приближающейся катастрофы. Отсюда эта неуверенность в себе, постоянное опасение сделать что-то не так, неправильно, неверно, страх все испортить и вновь потерять ее.
И сейчас, подъезжая к Воронежу, Андрей испытывал сильнейшее волнение и откровенный, ничем неприкрытый страх. Чего конкретного он опасался, Андрей не мог сказать даже самому себе. Он твердо знал лишь одно - он боится этой своей поездки и всего, что с ней связано. А если быть откровенным и точным, то он боялся неизвестности и связан сной с ней неопределенности в их общей судьбе. Неизвестность, как таковая, как неотъемлемая часть нашего бытия, нашей способности познавать окружающую действительность, его привлекала и манила к себе всегда. Он мог спокойно подняться и поехать куда угодно, не загадывая ничего наперед и не имея ничего за душой, кроме элементар- ного желания, надеясь лишь на извечное «авось», неизменный прин- цип авантюристов, всерьез считавших, что, если будет день, то обяза- тельно будет и пища.
Но здесь все было иначе, все было по-другому. Слишком уж высоки были его ставки и слишком велико было его желание получить хороший конечный результат. Однако ведь в жизни никогда не случает ся то, чего ты слишком сильно хочешь. Срабатывает закон обратного противодействия, больше известный в народе, как закон подлости, согласно которому бутерброд всегда падает маслом вниз. Отсюда вывод - не роняй, если хочешь есть!
Андрей не договаривался с Зиной о встрече на вокзале. В письме, неделю назад, он сообщил ей лишь о дне своего приезда и о номере поезда на котором приедет. И все. Телеграмму он давать не стал, постеснял ся почему-то. Да и куда ее было посылать, телеграмму эту?! На главпо чтамт что ли?! Поэтому план у него был простой. Приехать, устроиться где-нибудь в гостинице на эти дни, а уж потом, во второй половине дня придти к Зине в общежитие. Насчет всего остального Андрей не за гадывал. Там на месте будет видно, что и как.
И вот поезд дернулся раз, другой, третий и остановился. Все. Приеха- ли. Воронеж. Конец пути Андрея. А, может, и начало, только начало нового его пути... Кто знает... Кто знает... Хотелось бы в это поверить. Ой, как хотелось...
Андрей почувствовал, как вдруг у него неожиданно замерло и лихорадочно быстро застучало сердце, а ладони рук стали влажными до неприятности. Чтобы хоть как-то успокоиться и привести себя в норма- льное состояние, он набрал полную грудь воздуха и медленно, сквозь зубы выпустил его из себя. Ну, ладно, хватит. Пора все-таки и меру знать. Мужчина он или нет?! Что это он ведет себя как зеленый, соп- сопливый мальчишка? Ведь он давно уже не «малыш», он - взрослый, опытный мужчина.
Андрей встал со своего места и начал медленно, неторопливо одеваться. Купе уже опустело. Соседи Андрея давно уже распрощались друг с другом и покинули поезд. Ушла и Зоя. Ей надо было еще добраться до автовокзала, чтобы затем, уже оттуда, на автобусе ехать в воинскую часть к мужу. Все спешили, у всех были срочные дела, всех звала своя собственная жизнь. Одному Андрею некуда было спешить. Он приехал в чужой, незнакомый для себя город, где только один человек знал о его существовании и, по все вероятности, ждал его. Зря он, всё-таки, не послал ей телеграмму, зря. Сейчас бы они уже встретились и увидели бы наконец друг друга. А так придется ждать еще бог знает сколько часов до их встречи. Как же это много, несколько часов! Когда впереди были месяцы и недели до встречи, было все гораздо проще. Дни тогда летели один за другим, не уследить! А теперь?!
Как быстры дни,
Как медленны минуты.
Мы вновь с тобой одни
И вновь на сердце смута.

И немы вдруг слова,
И так холодны руки...
Подбрось в камин дрова,
Согреть печаль разлуки

Андрей досадливо сморщился. Опять стихи. Прорвало некстати Пря-мо готовыми четверостишьями выскакивают, как будто прятались где-то у него внутри до поры, до времени. Господи, но какая же чушь ле- зет в голову! И почему именно сейчас?! Почему?! Накаркают еще чего нибудь такого, этакого... Не время сейчас для подобных стихов. Хотя, почему не время? Ведь практически никогда его внутреннее состояние не соответствует той реальной жизни, которую он ведет в настоящее время. Его внутренняя жизнь идет и развивается по своим собствен- собственным законам, мало или совсем независящим от того, чем ему приходилось заниматься, что делать на практике, в действительности. И чаще всего стихи у него получались грустными. Веселых, радостных стихов у него совсем не было. Что это? Врожденное свойство натуры или же жизнь уже успела сотворить из него стойкого из акоренелого пессимиста?
Кто знает, может оно и так. Сейчас вот он едет к своей любимой девуш ке дороже и ближе которой у него никого нет и вряд ли когда будет, а на душе вместо радости почему-то тревога и какие-то мрачные, нехоро шие предчувствия. Потому-то, наверное, и стихи эти получились у Ан- дрея такие мистически мрачные и жутковато пророческие. Ведь дыма без огня не бывает. Хотим мы того или не хотим. А поэзия, стихи - это слепок нашего внутреннего состояния, отголоски тех мощнейших глубинных процессов, незримо проходящих в наших душах, в нашем под сознании и определяющих сущность нравственно этических качеств нашей личности и основу нашей духовной жизни. А душа у Андрея была раненой. больной, с открытой, саднящей раной. И эта его душа, видно, заметила в его новых отношения с Зиной там, в Воронеже, нечто такое особенное, что сильно ее встревожило и насторожило. И она не замедлила сообщить Андрею об этих своих подозрениях в самый, казалось бы неподходящий для того момент, когда Андрей, весь пере- полненный счастьем, возвращался из Воронежа к себе в Москву.
Он Был тогда в сверхвозбужденном состоянии и долго не мог заснуть, лежа на верхней боковой полке своего плацкарта, уставившись сухими не закрывающимися глазами в тускло освещенный потолок вагона. И вот тогда-то в его воспаленном мозгу, взбудораженно Воронежскими впечатлениями вдруг неожиданно всплыли забытые казалось бы навсегда два этих незатейливых четверостишья. Андрей отмахнулся от них, как от назойливой мухи, настолько они не соответствовали его душев ному состоянию. Но строки не уходили, они кружили, мельтешили в его полудремотном сознании, то уходя, то возвращаясь вновь, принося с собой все новые и новые строчки, смысл которых удивлял, поражал, порой возмущал Андрея, но был от него совершенно независим:
Я жаждал этих дней,
Наметом гнал недели,
Я не жалел коней
Они, как вихрь, летели.

И вот теперь я здесь,
Прими моё признанье,
Прими любовь мою и честь.
Не убивай изгнаньем...

Но ты сжимаешь губы,
Секунды тянут вечность,
О, бедный мой рассудок,
Не будь таким беспечным!

А конец стихотворения оказался настолько неожиданным и настолько поразительным, что Андрей вынужден был подняться, нашарить в тем- темноте карман куртки и достать оттуда записную книжку с авторучкой, куда, не глядя, кое как записал это свое новое стихотворение. Стихотворение, которое было, по сути, не написанное им, а как бы продик тованное ему кем-то извне. Кем? Кто знает. Но конец стихотворения был таков:
И время встало дыбом, Вернуло все к началу:
Как не было, что было,
И даже ты- молчала...

Андрей записал стихотворение, положил записную книжку с ручкой обратно в карман и лег успокоенный. И очень быстро, незаметно для себя заснул. И спал крепко до самой Москвы. Спал с улыбкой счастливого человека на лице, не зная и не предполагая совсем что очень ско- ро жизнь его кардинально изменится и пойдет полным крахом, а последние эти строки стихотворения будут преследовать и жечь его, как клеймо, поражая и ужасая точностью своего предсказания.
Действительно, время встало дыбом и все вернулось к своему исходно му состоянию. И как будто бы ничего у них с Зиной не было: ни писем, ни встреч в Москве, ни праздника в Воронеже, ничего. И дейст- вительно, она молчала… Так откуда же появились эти стихи?! И поче- му?! Почему? В его жизни было так много таких « почему», на кото- рые у него до конца его дней так и не нашлось ответа. Почему именно так, а не по другому?! Почему? Почему? В дальнейшем, с годами, ком этих недоуменных «почему» будет все расти, множится и множится, пока не превратится в невыносимо давящий груз душевной боли, тяжких сомнений и долгих, бесплодных дум и бессонных, никак не же- лающих заканчиваться ночей.

ГЛАВА 15

Андрей оделся, взял в руки свою сумку, оглянулся напоследок, пробе- жав на всякий случай глазами по пустым полкам купе, и решительно двинулся к выходу из вагона. Вступив на перрон, он улыбнулся провод нице, поблагодарил ее за благополучное окончание поездки, попрощал ся с ней и зашагал к вокзалу. Он шел, рассеянно поглядывая по сторонам, погруженный в свои, не слишком понятные даже самому себе думы, шел легкой, упругой походкой физически крепкого, спортивно подготовленного человека, высокий, стройный, красивый молодой челоек, еще парень, с удивительно чистыми, бездонно синими и почему-то всегда печальными глазами, напоминающими глаза большого, доверчивого ребенка, нечаянно попавшего во взрослый мир и сразу же не- справедливо обиженного кем-то из близких ему, но уже взрослых людей.
Но вот безмятежное и невозмутимо спокойное выражение его лица вдруг изменилось. Андрей неожиданно и резко, как-то вдруг, словно натолкнувшись на невидимую преграду, остановился. Лицо его дрогнуло, как от удара и застыло в напряженном внимании. Он словно бы прислушивался к каким-то неведомым импульсам или сигналам, неожиданно донесшимся до него, радуясь и одновременно же боясь поверить себе, боясь ошибиться, принять ожидаемое за действитель- действительное. Он медленно, как бы с натугой и даже нехотя повернул голову к зданию вокзала. И тут же лицо его буквально вспыхнуло и засветилось, засияло от счастья. Он увидел Зину. Она стояла на ступеньках центрального входа здания вокзала и смотрела на него. Взгляды их встретились. Нескрываемо радостная улыбка растянула губы Андрея, придав его лицу глуповато блаженное и немного детское выра жение. Он поднял руки вверх, приветствуя Зину, громко, не обращая ни на кого внимания, засмеялся, зачем-то подпрыгнул на месте, точно собираясь пуститься в пляс и побежал к вокзалу.
Он подбежал к Зине, швырнул на землю свою сумку, осторожно взял ее лицо ладонями своих больших рук, наклонился к ней и поцеловал в губы Поцеловал бережно, нежно, ласково. Затем отстранился немного, посмотрел на нее восхищенными и совсем ошалелыми глазами и тихо, проникновенно сказал:
-- Здравствуй, Зина, я приехал...
-- Здравствуй, Андрюша, - улыбнулась она, - я очень рада твоему приезду. Спасибо тебе...

И они оба разом засмеялись, счастливые, радостные и довольные. Они поверили, что судьба наконец-то улыбнулась и им, и теперь у них все получится, все будет хорошо. А поверив, почувствовали себя совсем уже счастливыми. Воистину, как мало надо влюбленным для счастья! Всего лишь возможности для взаимных встреч и капельку надежды на то. что эта возможность никогда не оборвется под напором жизненных передряг и позволит им все-таки соединить две свои отдельные судьбы в единую, общую для них судьбу. И позволит! Обязательно! К тому все теперь идет, к тому! Судьба смилостивилась и дала им шанс. И они его, этот свой шанс, конечно же используют на полную катушку! Для того и предназначена эта поездка Андрея. Она дает им эту возможно- сть. Она позволяет им побыть вместе целых четыре дня. Четыре дня и три ночи! Господи, как же это много после двух с лишним лет вынуж- денной разлуки. Спасибо тебе. Господи! Есть ты или нет, не важно! Но все равно, спасибо тебе!
Они вышли на привокзальную площадь, заполненную людьми и маши- нами. Площадь была большая, дугообразная и своим фронтом выходи- ла к ограничивающей ее трамвайной линии с толпами народа на остановках. Сразу за линией начиналась и уходила куда-то вглубь города широкая улица, застроенная новыми, массивными и внушительными на вид многоэтажными домами, облицованными светло коричневой керамической плиткой.
Зина взяла Андрея под руку и они пошли через площадь к этой улице. В воздухе уже во всю чувствовалась весна. На чистом, будто только что вымытом, ярко синем небе плыли редкие комочки облаков. Было тепло и тихо. Слегка морозило. Под ногами звонко похрустывал тон- кий ледок многочисленных луж, расплесканных по асфальту. Снега на площади почти не было. Лишь кое-где, вдоль заборов, в тенистых местах виднелись кучки плотной, ноздревато грязной, будто спресован ной снежной массы.
Андрей с Зиной перешли трамвайную и свернули к троллейбусной остановке. Андрей искоса глянул на Зину и спросил:
-- Зина, какие у тебя планы на сейчас?
Зина пожала плечами и улыбнулась:
-- Мне девочки сделали справку на сегодня и до конца недели. Ес ли не считать пары лабораторных, то я сегодня, завтра и после- завтра в твоем полном распоряжении...
-- Вот и отлично, - обрадовался Андрей, - Тогда давай махнем сей час в ближайшую гостиницу. Как у вас тут с номер ами? Впро- чем, мне люкса не надо. Обойдемся чем-нибудь и попроще...

Андрей наклонился к Зине и поцеловал ее. Он был в прекрасном настнастроении. Все шло как надо. Никаким проблемами впереди вроде бы и не пахло. Небо впереди было чистое и безоблачное. Благодать да и только!
Подъехал троллейбус, они сели в него. Через пару остановок кондуктор объявила: «Гостиница Советская». Высокое, монументальное, новое даже на вид здание, низ которого обделан необработанным горным камнем, внушительные двери с бронзовыми ручками и шикарнейший, громадный холл или, как его, вестибюль с мраморными плитами пола, дубовыми панелями стен и стеклянной перегородкой комнаты главного администратора, где висела броская, красивая табличка с золотой надписью: «Свободных мест нет». В следующей гостинице под названием «Центральная» оказалось то же самое. Третья гостиница, «Воро- нежская», была центральной городской гостиницей и имела такой же внушительный вид, как и «Советская». Но здесь им повезло больше. Дежурный администратор, уже немолодая женщина с устало добрыми глазами сельской учительницы, видно пожалела их, увидя расстроенные, обескураженные лица двух симпатичных на вид молодых людей, парня и девушки, читающих стандартное объявление: «Свободных мест нет». Она спросила Андрея, посчитав его, наверное, за главного среди них:
-- Вы что хотите, молодой человек?

Андрей объяснил ей ситуацию.Она в задумчивости покачала головой и сочувственно сказала:
-- Не повезло вам ребята. Вряд ли вы сейчас сможете где нибудь устроиться. Сейчас в городе областная профсоюзная конферен- конференция проходит, недельный семинар парторгов, да еще какие-то региональные соревнования по баскетболу. Гостинни- цы все заполнены. Сомневаюсь, чтобы у вас что-нибудь полу- чилось. Попробуйте вот, позвоните сами.

Она протянула Андрею небольшую удлиненную книжечку в сером, ка- ртонном переплете, оказавшуюся местным гостиничным справочником, и разрешила воспользоваться своим служебным телефоном. Андрей зашел к ней за перегородку, раскрыл справочник и обзвонил все полтора десятка городских Воронежских гостиниц. Мест нигде не было и не могло предвидеться в наличии до самого конца недели. Вот в субботу -пожалуйста. В субботу свободные места должны появиться. К субботе обычно все областные мероприятия заканчиваются и свобод ные места в гостиницах начинают появляться.
Андрей медленно и осторожно, точно стеклянную, положил телефонную трубк у на место и поблагодарил администраторшу. Она сочуственно и как-то даже виновато смотрела на них и молчала. Наверное, и в самом деле помочь им не могла. Андрей же был просто ошарашен. Другого слова подобрать здесь было трудновато. Именно ошарашен. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться с гостиничной системой и он не ожидал встретить здесь каких-нибудь особых проблем. В таком большом городе, как Воронеж, да не найти возможности устроиться в гостинице?! Быть того не может! Ведь он не претендует ни на что-то невероятное, он, не из капризных. Пусть не в первой и не во второй гостинице, пусть даже не в центре, а где-нибудь на окраине, но одно-то место на одного человека не может не найтись! Всего лишь од но место и всего на несколько дней. И не найдется?! Быть того не мо- жет! Так не бывает, не должно быть...
Андрей был полон решимости не останавливаться и.. продолжать поиски. К черту этот телефон Здесь нужен живой контакт, живое человечес кое общение с администраторами. Они же - люди, а человек человека, при желании, всегда поймет...
Господи, сколько же было в нем житейской неопытности и обыкновенной детской наивности. Вроде бы взрослый парень, не раз уже битый и мятый жизнью, а не понимает самых элементарных житей ских вещей, все ищет какие-то объяснения, какую-то логику в поступ- поступках людей. Это он потом убедится, что нет в нашей жизни ни того, ни другого, ни пятого - десятого. А есть нечто иное, совершенно противоположное по сути, необъяснимое, нелогичное, совершенно абсурдное и ненормальнее, что и определяет сущность нашей Советской действителности, наших взаимоотношений как друг с другом, так и с самим государством. Действительно, как объяснить с точки зрения здравого смысла и общечеловеческой логики тот, например, широко из вестный факт, что в наших Советских городских гостиницах, предназначенных для размещения приезжающих в этот город людей, никогда не бывает свободных мест? Хотя они, эти гостиницы, чаще всего бывают полупустыми с десятками свободных мест и номеров Как? Да ни- никак! Нет этому объяснения. Есть факт, к которому надо привыкнуть, с которым надо сжиться, с которым надо считаться, но объяснить его невозможно, бессмысленно его объяснять, нет ему объяснения, этому факту, нет. И бороться с ним тоже бессмысленно, себе дороже выйдет. Надо просто попытаться приспособиться к такому положению вещей и дел в нашей стране и все! И тогда « кранты», никаких проблем не будет, они исчезнут из твоей жизни, эти проблемы, станут никченны- никчемными, пустыми, ничего не значащими...
Большинство Советских людей так и поступают, так и делают. Не возмущаются, не спорят, не доказывают никому своей правоты, не пыта- пытаются что либо изменить, а просто-напросто приспосабливаются к существующему положению вещей и живут себе припеваючи, поплевывая потихонечку в потолок. И порой даже неплохо очень живут. К изумлению, удивлению или же досаде своих соседей по земному шару. Так, наверное, и родился тот самый парадокс Советского образа жизни Советской действительности, известный больше по следующему анекдоту: «Безработицы у нас нет, а никто не работает; никто не работает, а планы всегда перевыполняются; планы всегда перевыполняются, а в магазинах ничего нет; в магазинах ничего нет, а холодильники у всех полные; холодильники у всех полные, а все всем недовольные; все всем недовольные, а кричат: - да здравствует наша родная КПСС!»
Андрею же предстояло только начать практическое постижение этих парадоксов нашей действительности, учиться премудростям науки практической жизни, в которой он, несмотря на свои отдельные успехи так и не преуспел. Через несколько лет, когда гостиничные номера станут его постоянным и единственным, по существу, законным видом жилья, он довольно быстро найдет эффективный способ получения гостиничных номеров в лучших гостиницах наших Советских городов, в основном, областных. Способ оказался очень удачным, очень простым и практически безотказным из-за своей, чисто советской своеобразности, полностью рассчитанной на наш, Советский менталитет и психоло- психологию нашего с вами, родного Советского чиновника, находящегося на службе.
Дело в том, что монтажная организация, в которой неожиданно для себя окажется Андрей и очень даже скоро , уже к концу этого года, и в которой он проработает сравнительно долго, несколько самых трудных и самых кошмарных для себя лет, занималась монтажом подземных ракетных точек для баллистических ракет большой мощности и потому, естественно, считалась сверхсекретней организацией. Работники этой организации имели личные удостоверения в виде темнокра сной книжечки с плотными кожаными корочками, на лицевой стороне которых был размещен громадный тисненый герб СССР. Внутри книжечки крупными красными буквами было написано: «Организация п/я 822», далее черными печатными буквами - ФИО работника, его большая фотография с гербовой печатью и целая куча секретных шифров, определяющих вид допуска данного товарища на секретные объекты. И все. Ничего другого в удостоверении не было. Как хочешь, так и понимай назначение этого странного документа. Однако, большинство Советских людей, независимо от своих занимаемых должностей понимало его однозначно. Они мгновенно бледнели, вытягивались в струнку и старались скорее вернуть удостоверение владельцу, даже если тот едва на ногах стоял. По этому удостоверению можно было легко попасть в здание обкома и горкома партии любого Советского города, в буфетах которых всегда было товарно е изобилие и всегда самого отменного качества. Так можно ли было осуждать Андрея за то, что он иногда использовал свое служебное удостоверение не по назначению, а для покупки в запретных буфетах чего-нибудь вкусненького для себя Колбаски там или ветчинки, или рыбки копченой, или сырку свежень- свеженького. Да мало ли чего захочется молодому человеку в расцвете сил, если у него есть деньги? Да не просто деньги, а приличные деньги ведь монтажники этой организации зарабатывали тогда во много раз больше обычных Советских людей.
И вот как-то, проходя по зданию обкома партии одного из уральских областных центров и, по своему обычаю, глазея по сторонам, Андрей через открытую дверь одного из кабинетов услышал, как кто-то по телефону заказывал номер в гостинице, Андрей остановился и навострил уши. Сердитый мужской голос недовольно кричал:
-- Это гостиница? Черт побери, я сколько раз буду одно и тоже по вторять? Это из обкома звонят! От Егора Семеновича Колыше- ева! Как это кто-о?! Вы что, не знаете начальника орготдела об- кома партии А работать на своем месте вы хотите?! Так вот слушайте меня! Сейчас к вам придет от нас товарищ Семенов Николай Петрович. Записывайте! Вы ему выделите номер из брони обкома. Как какой?! Отдельный конечно же! Не-ет, люкса не надо. Сойдет и простой...

Андрей посмотрел на дверную табличку. Там было написано:«Колышев Егор Семенович. Начальник Орготдела». Андрей хмыкнул и улыб нулся про себя. Вот вам пожалуйста и способ получения номеров в наших гостиницах. Зашел в обком, посмотрел на таблицы на кабинетах, выбрал фамилию какого-нибудь начальника, не очень чтобы крупного и позвонил в гостиницу. Лучше всего, конечно, позвонить из обкома. Зашел к секретарю какому-нибудь и позвонил. Вот и все. Дешево и сердито. И главное - практически без всяких забот и без всяких усилий с твоей стороны.
Сказано - сделано. Андрей тут же опробовал родившуюся идею. Резул тат оказался великолепным. Что, впрочем, и следовало ожидать. Разве можно было найти в стране организацию, которая бы посмела ослушит ся звонка из обкома партии? Конечно же нет! И, естественно, что Андрей оказался далеко не единственным человеком в стране, который ис- пользовал Партийный кнут, точнее, даже не сам кнут, а самый обычный и заурядный страх Советского человека перед партийным кнутом в своих личный и далеко не бескорыстных целях. Через много-много лет, в конце семидесятых годов Андрей прочитал в Литгазете большой очерк о жизни подобного человека, который использовал для удовлет- удовлетворения своих материальных запросов звонки и личные, якобы, просьбы работников аппарата самого ЦК нашей партии! И вправду - чего уж мелочиться! Уж пить - так ром, любить - так королеву! А если звонить - так конечно же только из ЦК КПСС!
И долгие годы ни у кого из многочисленной армии Совчиновников, с кем имел дело упомянутый человек, не возникало даже и мысли о проверке источника таких странных просьб и указаний. Видимо, они не казались им странными. И одного только намека на то, что данная просьба идет от такого-то высокопоставленного партийного деятеля, оказывалось достаточным для того, чтобы получить вне всякой очереди шикарную квартиру в престижном доме, дачу на правительственном участке, бесплатные путевки в санатории ЦК и много всякого дру- гого, что только взбредет в голову дорвавшегося до бесплатных материальных благ Советского обывателя.
Так что забавы Андрея со звонками из обкома партии для получения гостиничных номеров являли собой образец детской невинности в сравнении с действиями того или другого, менее известного обществу товарища. Но в действиях каждого из них было одно общее – они исиспользовали негласные особенности той государственной системы, которая существовала в стране. А суть этой государственной системы заключалась как раз в превалировании над всеми существующими в стране законами особого закона или особых прав, так называемого, телефонного права, исходящего из соответствующего партийного орга ана. С помощью телефона, неофициально и непротокольно высказыва- лась точка зрения парт-органов в виде рекомендации, просьбы или да- же намека на просьбу по различным вопросам или проблемам жизни нашего общества. Не учет этого мнения «парторганов» было чревато самыми крупными последствиями для виновного. Можно было лишиться и самого партбилета. А что это означало для советского человека, было известно каждому, кто пытался задумываться о своем жизненном благополучии. Это означало то, что на твоей карьере партия поставила черный и жирный крест и ты выбыл из когорты особо доверенных для ее членов рядов. А невозможность осуществления своей администрати вно-хозяйственной или общественно политической карьеры автомати- ически означала невозможность улучшения своего материального сос- тояния. Поэтому каждый из Советских людей любого ранга и любого положения сто раз подумает прежде чем скажет свое «нет» любой про- сьбе, исходящей из «парт-органов». Слишком уж хорошо он знает, чем ему это грозит в будущем...
Но Андрей подобными проблемами пока еще не интересуется. У него сейчас свои заботы. Он посмотрел на Зину. Лицо ее было серьезно, лоб нахмурен, взгляд сосредоточенно отсутствующий. Она о чем-то напря- напряженно размышляла. Андрей тронул ее за плечо и сказал:
-- Пойдем, Зина. Не расстраивайся. Ничего страшного не произо шло. Мы их все-таки пробьем...

Зина покачала головой:

-- Подожди, Андрюша. Не спеши. Здесь надо что-то другое. Поехали-ка лучше со мной. У меня есть идея.
-- Куда? - спросил в недоумении Андрей.
-- В университет, - ответила Зина, - мне там надо будет с девчен- девочками переговорить. Ну их, эти гостиницы. У меня другое предложение...
-- Какое, если не секрет? - шагнул к ней Андрей. Он был явно за- заинтригован.
-- Пока секрет, - шутливо сказала Зина и подставила щеку Андрею,-- Целуй за инициативу..
.
Настроение у нее действительно поднялось. Она явно что-то придумаала. Андрей прикоснулся к ее щеке губами, затем резко повернулся и поцеловал ее в губы.
-- А-ах, ты та-ак, - Зина с сердитым видом нахмурила брови, - ну, ладно, погоди же, агрессор. Я тебе это припомню...

Смеясь и дурачась, они вышли на улицу. Администраторша гостиницы недоуменно посмотрела ни них и пожала плечами. Что произошло? Только что они сидели здесь растерянные и пришибленные. И вот на тебе, уже веселые, довольные, рот у обоих до ушей, хоть завязочки пришей. Эх, молодость, молодость... Она вздохнула и грустная улыбка несмело тронула кончики ее густо накрашенных губ.
Решение Зины было простое и гораздо более приемлемое для них, чем гостиничный вариант Андрея. И непонятно, почему сразу подобная мысль не пришла им в голову. Дело в том, что Зина решила устроить Андрея в студенческом общежитии Университета. Либо у ребят, в мужском корпусе, либо же у девчат, в женском корпусе. Как получится. На до только будет предварительно посоветоваться с девочками из их комнаты и попросить их помощи. Девочки в курсе дела, очень переживают переживают за Зину и, конечно же, не откажут им в помощи.
В Университете Зина отвела Андрея в студенческий буфет, а сама исчезла надолго. Буфет был сравнительно небольшим, но удобным, с некоторой претензией на дизайн и на уют и размещался в полуподвальном помещении здания Университета. Он мало отличался от обычных студенческих буфетов, в которых приходилось побывать Андрею. Та же буфетная стойка с рядами застекленных полок, заставленных тарелками со снедью. Те же пластиковые прямоугольные столы с «пластикоово-трубчатыми», очень неудобными и вечно опрокидывающимися стульями, те же неработающие пропеллеры вентиляторов под потолком. Единственное отличие от виденных Андреем раньше буфетов зак- лючалось в том, что стойка была смонтирована в углу комнаты и несколько наискось и отгораживалась от основного помещения красивыми цветными витражами, а с потолка свисали длинные, трубчатые и тоже цветные светильники, придававшие буфету вид бара или вечернего студенческого кафе.
Андрей подошел к стойке, просмотрел меню. Выбор был сравнительно неплохой. Целый набор овощных и мясных салатов, различные винигреты, вторые блюда и напитки, начиная от соков и кончая тривиальнейшим стандарьным кофе с молоком и конечно же неизменным столовским чаем. К напиткам прилагались разнообразные булочки, коржики, слойки и даже пирожные. Андрей взял себе мясной салат, антрекот с картофельным пюре и пару стаканов горячего кофе с молоком, присовокупив к ним еще парочку слоек. Сел он в углу помещения, чтобы видеть весь зал буфета и вход в него. Андрей чувствовал, что основательно проголодался - живот уже подвело. За время своей самостояте- льной жизни он уже усвоил некоторые особенности своего организма относительно потребления пищи. Ему обязательно были необходимы завтрак и ужин. Причем, плотный завтрак, и плотный ужин с обязательнейшим обильным чаепитием. А вот без обеда он мог спокойно обойтись, ограничившись лишь чашкой чая или кофе с сигаретой, а иногда и совсем лишь одной сигаретой.
Андрей ел не спеша, с удовольствием, даже с некоторой долей наслаждения. Уж чего-чего, а вкусно поесть он любил. Ему нравилась красивая сервировка стола, вид и запах вкусно приготовленной пищи, особенно мясных блюд, ему нравился сам процесс еды, процесс неспешного, но тщательного наполнения желудка и это ощущение сытой, благостной тяжести в желудке, приводящее в успокоенность и создающее всегда великолепное расположение духа. Вкусный обед, вкусная, обильная еда - это всегда и везде хорошее настроение, это мир и благодать, это покой, это почва, это фундамент для последующих доверительных, бесконечных разговоров неважно с кем и неважно о чем.
Закончив есть, Андрей собрал грязную посуду, сложил ее на пластиковый поднос и отнес на мойку. Затем вышел в коридор и огляделся. После обеда обычно зверски хотелось курить. Справа от входа в буфет шла наверх, на первый этаж здания широкая лестница, а как раз напротив нее размещался небольшой закуток с металлической закрытой дверью и красным шкафчиком пожарного крана. Здесь стояла кучка ребят и девчат, они курили и разговаривали. Андрей подошел к ним, достал сигареты и тоже с удовольствием затянулся. Курение на сытый, полный желудок давало ощущение редкостного удовольствия и даже «балдежа» в тесном сплетении с чувством физического и душевного комфорта. Несколько крепких, глубоких затяжек и в голове все поплыло, а мир вокруг сразу же чуточку меняется, как бы деформируется, приобретая более приятные, ласкающие глаз формы. Хочется быть добрым, приятным, красивым, хочется новых встреч, новых знакомств, новых контактов.
Курение же натощак, наоборот, не доставляет тебе никакого удовлетво рения. Это тяжкий труд. Это неприятная, утомительная и мучительная обязанность, вроде собственной твоей расплаты за чьи-то малопонят- ные грехи. Во рту горечь и сухость, а откуда-то из самого твоего нутра рвется наружу разрывающий тебя чуть ли не на куски судорожный, из матывающий тело и душу кашель. И ты, как в костер сухие ветки, бросаешь в себя затяжку за затяжкой, но все впустую, никакого эффекта, как в прорву куда то.И единствен-ная здравая мысль в голове: « Господи, когда же все это кончится?! Когда?!»
Курил Андрей тоже не спеша, растягивая удовольствие. После обеда хороша была именно первая сигарета, именно от нее шел наивысший кайф и торопливость здесь была просто недопустима.
Андрей стоял, прислонившись спиной к стене, чтобы не мешать бесперерывно снующим мимо него студентам и не сводил глаз с лестницы напротив, по которой должна была идти Зина. Кто-то попросил у него закурить и Андрей угостил его; кто-то спросил его о чем-то, Андрей ответил. У него было такое ощущение, что он находится у себя в институте, во МГРИ, а не где-то там в Воронеже, что сейчас он увидит знакомые лица своих сокурсников, что кто-то окликнет его сейчас или подойдет к нему с приветственным словом. И здесь он увидел Зину. Она торопливо сбегала по лестнице вниз. Он поднял руку и окликнул ее громким голосом
-- Зина-а! Я - здесь!

Она подбежала к нему радостная, взволнованная, довольная, с блестя- щими от внутреннего огня глазами и, чуточку задыхаясь, спросила:
-- Ну, как ты здесь?
-- Нормально, Зина, вое хорошо. Налопался под самую завязку...

Андрей говорил эти ничего не значащие слова, а сам не сводил восхищенных глаз с ее лица. Госпо-о-ди-и! Как же она ему нравилась! Она всегда казалась ему самой красивой девушкой на свете. Но сейчас она была для него самой прекрасной девушкой на свете, подлинным эталоном женской красоты и ему доставляло истинное наслаждение просто смотреть на нее, любоваться ею и ничего не говорить. Просто смотреть и молчать. Наверное, его взгляд был слишком уж красноречив, потому что Зина вдруг не неожиданно смутилась и, потянувшись к нему, тихо шепнула:
-- Андрюша, милый, не надо. Мы же не одни...

Действительно, на них уже поглядывали и даже перешептывались. Андрей взял Зину под руку и спросил:
-- Ну, куда теперь?

Она прижалась на мгновение к Андрею, глянула на него снизу вверх и лукаво улыбнулась:
-- А теперь ты, Андрюша, поступаешь в полное мое распоряже- распоряжение. Прошу не сопротивляться и не перечить мне...
-- С величайшим удовольствием, - Андрей щелкнул каблуками и вытянулся в струнку перед Зиной.
Она рассмеялась и покачала головой:
-- Эх, Андрюша, Андрюша, чудик ты мой, гороховенький. Ну, никак ты не можешь быть серьезным, никак...

Они вышли из Университета. Зина остановилась, повернулась к Андрею и посмотрела на него. Глаза ее насмешливо дрогнули и к вискам побежали веселые лучики-морщинки. Она усмехнулась и погрози- ла ему пальцем левой рук
-- Господи, какие же мы сейчас довольные! Прямо-таки пышем самодовольством. С чего бы это, а, Андрюша?! Что это тебя так распирает?

Андрей сразу же сник. Плечи его опустились, лицо приняло растерян- но обиженнее выражение. Всё-таки нынешняя Зина отличалась от той Зины, прежней, которую он знал и которую помнил всем своим сердцем и каждой клеточкой своего тела. Он а стала более сильней, более независимой, более жесткой и более непредсказуемой. Андрей уже не испытывал по отношению к ней никакого покровительственно снисходительного чувства, как более опытный и старший к менее опытному и младшему. Наоборот, появилась некая оторопь и боязнь, исчезли свобо да, раскованность, естественность. Он стал бояться теперь Зины, боялся сказать или сделать что-то не так и все испортить опять. И эта его постоянная боязнь конца их нынешних отношений, сидевшая в душе, как заноза, делала его неуверенным и даже робким рядом с Зиной.
Зина тронула его за рукав пальто, потом осторожно и ласково провела ладонью по щеке:
-- Ну, вот, мы уже и обиделись, и губки уже надули..
.
Здесь Андрей не выдержал и рассмеялся. Рассмеялась и Зина. Она взя- ла его под руку и сказала:
-- Сейчас сходим к нам в общежитие. Оставим там сумку твою. Что ты с ней будешь по городу таскаться, правда? А потом я тебе покажу мой Воронеж. Мне город очень нравится. Я, мож- но сказать, влюблена в него. Может, ом и тебе понравится. А к вечеру мы вернемся в общежитие. Там девочки кое-что для нас с тобой приготовят. Сюрприз небольшой. Приезд твой решили отпраздновать. А переночуешь у нас в комнате. Анечка, моя по дружка, перейдет к соседям. Я - на ее койку, а ты на мою. Вот так и разместимся. Не возражаешь?

Андрей только руками развел. Вот это класс! Вот это работа! Разве мо- жно против такого что-либо возражать?! Только ведь и ему надо будет что-нибудь купить к вечеру. Неудобно ведь идти с пустыми руками. Он спросил Зину:
-- С меня что причитается в этой ситуации?

Зина легонько прижалась к нему плечом:
-- Ты - мой гость. А с гостей ничего не берут. Понятно?

Общежитие находилось сравнительно недалеко от Университета, всего лишь три остановки на троллейбусе. Обычное пятиэтажное здание белого кирпича с центральным, красочным входом под бе- тонным козырьком, неизменной вахтершей, сидящей за деревянной перегородкой в закутке около дверей и охраняющей большую нуме- рованную доску с крючками для ключей от комнат, неизменным холлом на первом стаже, заставленном низенькими пластиковыми диванчиками без спинок и всеми остальными атрибутами студен- сческого общежития, так хорошо знакомыми и еще не надоевшими Андрею. Зина взяла у Андрея его сумку и поднялась к себе наверх. Андрей остался внизу. Он присел на вогнутое сидение диванчика, достал пачку сигарет, спички и закурил.

Мимо сновали девчата. То стайками, то в одиночку, то вверх по лестни це, то вниз. Около Андрея они чуть притормаживали и бросали на не-го любопытные взгляды. Высокая полноватая блондинка в светлом, плотно облегающем фигуру спортивном костюме, остановилась окало Андрея и попросила закурить. Андрей достал пачку парадных своих сигарет «Друг» с собачьей мордой на красной крышке и протянул ей. Девушка взяла сигарету и нагнулась к нему прикурить. Прикурив, она глубоко затянулась и выпустила вверх густую струю дыма. Затем, глянув искоса на Андрея, спросила:
-- Вы кого-нибудь ждете, молодой человек?
-- Меня он ждет, Валя, меня, - раздался насмешливо сердитый го- лос Зины.

Она спустилась по лестнице и остановилась около Андрея. Блон- Блондинка скривила полные, ярко накрашенные губы и примирите- льно сказала:
-- Зиночка, милая, я же без всякой задней мысли! Я подумала, мо- жет, помощь какая нужна этому скучающему юноше. Молодой ведь еще - мало ли что, - она повернулась к Андрею, театраль- но развела руками и сделала реверанс, - Вы уж звените меня, пожалуйста, если что не так...

Андрей усмехнулся про себя, но ничего не сказал. Никакие блондинки ему не были нужны. Он уже давно и много раз убеждался в одной неп- реложной для себя истине - когда Зина рядом с ним, другие женщины для него перестают существовать. Она затмевает для него их всех вмес те взятых. Она одна ему нужна и никто в мире не может ее заменить. Жизнь уже давно и с полной очевидностью показала ему, что это именно та самая святая истина, которой для своего подтверждения уже и не требуются никакие доказательства. Давным давно она стала для него настоящей аксиомой.
Смотрю на тебя – и рассудок теряю, И мысли сплетаются в жуткий клубок, Я в эту любовь, как с обрыва ныряю, И жизнь превращается в бурный поток. Взрывается кровь, и рассвет пламенеет, А красках заката сверкает янтарь! Вот только душа отчего то немеет, Вот только тускнеет и меркнет алтарь… И радость любви отчего то слабеет, Восторг и мученье – распятье Креста! Судьба нас с тобой развести не посмеет, И я обойдусь без молитвы Христа. Но снова из тьмы вдруг Лицо выплывает, Где взгляд твой – как бездна осенней ночи… И если на свете Любви не бывает, Так что же не гаснет остаток свечи?!
Говорят, что незаменимых людей нет. Какая, мол, разница - этот или тот, эта или та?! Суть, мол, взаимоотношений между людьми,между мужчиной и женщиной ведь не меняются из-за смены партнеров и всегда остается прежней. Это мы, мол, сами себе внушаем, сами себя обманываем выдуманной иллюзией, что с этим человеком нам хорошо, а с этим - плохо..! Неправда! Со всеми мы делаем одно и тоже. Секс ведь есть секс и это всего лишь некая гамма взаимных, довольно примитивных физических действий и взаимных движений, соответствующим образом воздействующих на нашу нервную систему, и доставляю щих партнерам физиологическое удовольствие. И только! И какая разница, с кем мы все это делаем! Эффект будет один и тот же. Природа так придумала! Это ее знак благодарности, подслащенная пилюля к мощнейшему инстинкту продолжения рода... А потому, любовь - это рудимент, отживающие и никому не нужные эмоции, чувства, а точнее ...мыльные пузыри! Красивые, эффектные, но – мыльные пузыри, недолговечные и пустые. И нечего там охать, вздыхать, переживать из-за чепухи. Надо понять простую и ясную истину, что люди все одина- ковы, что они - заменимы. Не получится с одним - иди к другому. Раз ницы-то практически никакой! Правда, люди все разные, бывают поря дочными и непорядочными, есть люди дурного и нормального воспи- тания, плохие и хорошие, красивые и некрасивые т.д. и т.п. А потому подобрать себе подобающего, равноценного партнера всегда ведь мож но. И никогда не надо расстраиваться из-за потери партнера, надо всег- да помнить, что рядом много других людей. И пару ты себе, при жела- нии всегда сможешь найти...
Как было бы хорошо и просто жить, если бы оно в действительности было так. если бы в жизни все зависело только от нашего желания.( Ну и скучища была бы тогда, позволю вам заметить! ) Но к сожалению (а, может, все-таки - к радости?! ), жизнь нам постоянно говорит о дру гом. Каждый из нас, плохой он или хороший, есть чудо природы, каждый из нас неповторим и незаменим. И ничто в жизни никогда не про- ходит бесследно. Хотим мы того или не хотим, но кое что из нашей со бственной жизни, будь то события или же люди, не забываются никог- да. Несмотря ни на какие наши усилия, ни на какие наши желания В этом и величие и трагедия нашей жизни. И прежде чем что-либо пред- принять или сделать серьезное и решительное, подумайте о своем бу- дущем. Но к сожалению люди не умеют учиться ни на чужих, ни на собственных ошибках. И всю свою сознательную жизнь мы наступаем на одни и те же грабли, спотыкаемся об одни и те же камни, падаем с одного и того же порога...
ГЛАВА 16

Они бродили по городу целый день. Зина показала Андрею все наибо- лее интересные с ее точки зрения и памятные места города. Потом они пообедали в кафр, где даже выпили по бокалу шампанского в честь их встречи, а после кафе, проходя мимо какого-то кинотеатра, увидели со блазнительную афишу с молодой красивой парой на фоне березовых стволов и махнули в кино. Кино было про любовь вчерашних еще школьников, имело поэтически красивое название «Криницы» и, конеч но же содержало много всяких разных нелепостей, несуразиц и недора зумений между молодыми людьми, чуть было не разрушивших их мо- лодое еще и неокрепшее чувство. А потом они, уставшие, но доволь- ные и счастливые пошли в общежитие. Зина к себе домой, а Андрей - в гости.
Около здания общежития, недалеко от входа стояла телефонная будка. Подойдя к ней, Зина остановилась и сказала Андрею:
-- Слушай, Андрюша. У нас строго с посещениями ребят. Но у деввчат существует своя, уже отработанная практикой методика провода парней в общежитие. Сейчас мы ею и воспользуемся. Я звоню девчатам в нашу комнату. Они уже все знают и ждут, сидят наготове. Телефон у нас на вахте. Выходят к телефону три девочки. Начинают как будто бы общий разговор по телефону и отвлекают вахтера. А ты в этот момент проходишь со мной в общежитие. Я еще тебя подстрахую немного на всякий случай, прикрою от вахтерских глаз в нужный момент. Понятно?
-- Понятно, - рассмеялся Андрей, - у нас дело попроще. У нас об- общежитие совместное. И девчата, и ребята живут в одном здании. Только этажи разные. Так что - нам легче..!

И вот Андрей в комнате, где живет Зина. Комната большая, светлая, на два окна, почти квадратная. В ней пять коек. Три койки стоят перпенди кулярно наружной стене в промежутках между окон и поперечными перегородками комнаты, а две койки расположились слева вдоль внутрен ней стены по контуру комнаты. Прямо посередине комнаты оазместился большой стол под белой скатертью, заставленный тарелками и бутылками, а справа -шкаф для одежды. Около коек обычные тумбочки темного дерева, накрытые салфетками, на окнах цветные занавески. На одной из тумбочек, что слева у входа, стоит проигрыватель со стопкой пластинок. В общем, комната как комната, ничего особенного, правда, чистенькая, аккуратная, сразу видно, что живут здесь девчата. Около коек, что расположились вдоль стены, прикреплены настенные коврики, развешены фотографии в рамочках, к около одной койки, что в дальнем левом углу у окна, оказался завешен фотографиями целый про ем стены. Андрей присмотрелся - Муслим Магомаев. Ну, что ж, бывает, ничего такого сверхъестественного здесь нет...
Но это все Андрей рассмотрел и осмыслил уже потом, попозже. А в тот момент, когда они с Зиной открыли дверь и вошли в эту комнату, он, естественно, ничего заметить не мог. Он увидел и зафиксировал в мозгу только лишь много, мног о разных девичьих лиц и блещущих любопытством девичьих глаз, уставившихся на него и очень внимательно, несколько даже бесцеремонно и критически рассматривающих его. Глаза, глаза, глаза и лица, и больше ничего другого в этой комнате он увидеть не смог. Зайдя, он поздоровался и остановился в нерешительности, не зная, что дальше предпринимать. Не то, чтобы он очень уж смутился, застеснялся и закомплексовал от растерянности. Нет, годы студенчества многому его научили. Молодежную студенческую среду он знал хорошо, она ему была роднее родной и стала его неотъемли- неотъемлемой частью. Практика общения у Андрея была богатая, Но здесь была его Зина, он приехал к ней и сейчас он входит в крут ее знакомых, ее друзей, поэтому Андрей не стал форсировать события и полностью отдал инициативу в их руки. Пусть сами делают все, что по считают нужным и как посчитают нужным, а сам Андрей помолчит и посмотрит. ну и конечно же постарается, по возможности, подыграть им. Зина решительно выступила вперед:
-- Девочки, отстаньте от человека. Дайте ему раздеться и привес- ти себя в порядок. Потом познакомитесь…

Андрей разделся, повесил пальто на вешалку в шкаф, положил там же свою шапку, спрятал шарф в рукав своего пальто, пригладил ладонями волосы на голове и повернулся к девчатам. Он старался все делать не спеша, спокойно, без какой-либо торопливости, зная, что за каждым его шагом, за каждым его движением и каждым жестом наблюдают чуть ли не с десяток девичьих, очень внимательных, очень придирчивых и очень критически настроенных глаз, разом оценивающих все его достоинства и недостатки.
Зина шагнула к нему, взяла его за руку и торжественно взволнованным голосом произнесла:
-- Знакомьтесь, девочки. Это тот самый Андрей из Москвы, о ко- тором вы все так много знаете...
Девчата стояли около стола открытым полукругом, лицами к Андрею. Андрей шагнул к первой, затем ко второй, третьей и далее к четвертой, последней. Девушки подавали ему руку, немного приседали, как бы де лая книксен , и называли себя, внимательно глядя в лицо Андрея. Прозвучали имена: Аня, Тамара, Надя, Нина. Естественно, что Андрей никого не запомнил и все лица девушек слились у неге в одно расплывчатое, безымянное женское лицо. Поэтому, чтобы не вызвать затем ни у кого никакой обиды или каких-либо недоразумений, он остановился, развел руками и с обескураживающей, открытой и ясной улыбкой прямо сказал:
-- Девчата, мне немножко не по себе, поймите меня, пожалуйста, правильно и не обижайтесь, если я кого из вас не так назову. У меня в голове все перепуталось... Честное слово..!

Все засмеялись. Напряжение спало. Неловкость первых минут знаком- ства прошла. Контакт был установлен. Дальше все было уже гораздо проще, дальше все пошло своим естественным путем, без непосредственных усилий самих устроителей вечеринки, само собой.
Кто-то из девчат, кажется Аня, решительным и строгим голосом будущей директрисы проговорила;
• А сейчас всем привести себя в порядок, помыть руки и... за стол. Время для личных нужд - пятнадцать минут! Имейте в виду, что опоздавшие автоматически выпадают из числа уча стников, а их порции подлежат немедленному распределе-нию между оставшимися...

Зина подошла к Андрею с полотенцем и мыльницей в ру- ках:

• Андрюш, у нас на втором этаже живут семейные и преподаватели Там есть мужской туалет...

Андрей благодарно улыбнулся ей. Именно это сейчас ему было необходимо больше всего на свете для того, чтобы вновь почувствовать себя нормальным человеком. Он снял куртку и поискал глазами, куда бы ее поло жить. Зина показала на койку, что стояла слева около стены:
• Клади сюда... Это моя койка.

Андрей подошел к койке. Койка как койка, ничего особенного, точно такая же, как и в их общежитии. Никелированные трубчатые спинки, скрипучая панцирная сетка на металлической раме из прокатного угол- ка. Сетку надо постоянно подтягивать с помощью ключа или пассатижей, иначе она начинает очень скоро провисать чуть ли не до пола. Койка застелена голубоватым, тканевым покрывалом, а сверху лежали одна на другой две подушки в белоснежных наволочках: побольше сни зу, а поменьше - сверху. Рядом стояла тумбочка, застеленная кружев- ной салфеткой. Андрей осторожно положил свою куртку на спинку ко- йки, испытывая некоторую оторопь, чуть ли не благоговение. Ведь здесь его Зина! Ему хотелось постоять здесь в раздумье, хотелось пот-рогать руками и саму койку, и подушки, и простыни, и одеяло, хотелось ощутить ее тепло, ее запах, которые запечатлелись в недрах его памяти, наверное, навсегда и до сих пор еще будоражат его по ночам. Андрею хотелось... Да мало ли чего ему могло хотеться сейчас, в эту минуту. Но, к сожалению, он был не один в этой комнате, наедине с Зиной, здесь были еще и другие, много других, совершенно незнако- незнакомых и неизвестных ему людей.
Андрей вздохнул, взял полотенце, мыло, достал из своей сумки, кото- рая стояла здесь же, около койки Зины, зубную пасту со щеткой и вышел из комнаты. Он прошел по коридору до лестничного проема и спу стился на второй этаж. Попадающиеся ему навстречу девушки окидывали его внимательными, цепкими и оценивающими взглядами, некоторые призывно улыбались. Но Андрей шел, стараясь не обращать ни на кого внимания, стараясь выглядеть спокойно и невозмутимо. Хотя ему было все-таки немного не по себе. Ведь девчат попадалось много и идти приходилось с таким ощущением, будто идешь сквозь строй.
Когда Андрей вернулся в комнату, девчата были уже при полном параде, все такие нарядные и красивые, что аж дух захватывало. И конечно же самой красивой среди них была его Зина. Андрей с большим тру- дом смог заставить себя не смотреть постоянно на нее и быть от нее хоть на каком-то приличном более-менее расстоянии, настолько сильно его тянуло к ней. Ведь после стольких лет разлуки он впервые уви- дел ее так близко, такую нарядную, такую красивую, такую оживленную, такую веселую и такую желанную. И вся его нерастраченная любовь к женщине, дремавшая подспудно где-то в тайниках души, вдруг разом всколыхнулась, забурлила и решительно заявила о себе, потребо вала выхода. Хватит прятаться, таиться, расходовать себя на мелкие, случайные, ничего не значащие встречи и увлечения. Хватит! Вот она, твоя любовь, твоя судьба, твое счастье, единственная и неповторимая. Бери ее, немедля, за руку и идите дальше по жизни вместе, как оно и должно быть, как вам завещено свыше.
А потом все сели за стол. Андрея же конечно посадили рядом с Зиной. Выпили раз, другой, третий. За знакомство, за приезд Андрея, за Зину, за их совместное будущее и счастье. пили конечно же все. Ну, а насчет закуски каждый уж распоряжался по собственному своему уразумению. Поэтому пьянели быстро. И дальше уже закрутилось и завертелось все само собой. Началась обычная студенческая вечеринка, с обильной выпивкой, с музыкой, танцами, новыми зваными и незваными гостями, неожиданными знакомствами, мгновенно рождающимися и тут же распадающимися парочками и самым что ни есть необуздан- ным весельем.
Андрей пил очень осторожно. Он прекрасно понимал, что ему-то как раз и нельзя пьянеть, нельзя терять контроль над самим собой. Поэтому он больше делал вид, чем по настоящему пил, но веселиться старался наравне со всеми. И танцевал, и плясал, и тосты произносил, и даже стихи читал. А под конец взял гитару. В ко мнате сразу все стихло. Музыку выключили. Андрей тихонько перебрал пальцами струны, пробуя аккорды, затем сказал:
• Для начала спою парочку наших, геологических, а потом уж попробуем что-нибудь вместе...

И он начал новую, недавно услышанную им песню. Начал петь негром ко, как бы для себя, задумчиво и протяжно:
Сырая тяжесть в сапогах,
Роса на карабине...

Следующую строчку вытянул чуть погромче, с нажимом, четко, ритми чно и сильно:
Кругом тайга, одна тайга
И мы - посередине...

А второй куплет уже более громко и решительнее

Письма не жди, письма не жди,
Дороги опустели...
Идут дожди, одни дожди
Четвертую неделю,

В таком же ритме и также громко, четко он начал и третий куплет, но закончил его, как и всю песню, тихо, печально и протяжно - на самом выдохе:
И десять лет, и двадцать лет,
И нет конца и края...
Олений след, медвежий след
Вдоль берега петляет

Сырая тяжесть в сапогах,
Роса на карабине...
Кругом тайга, одна тайга
И мы - посередине...

Когда смолк последний аккорд гитары, в комнате установилась мерт вая тишина. Потом чей-то девичий голос восторженно прошептал:

• Здо-о-ро-о-во-о..!

Андрей набрал полную грудь воздуха, улыбнулся хитровато и, резко бросив руку на струны, проделал какой-то немыслимо заковыристый; музыкальный пассаж. Его научил этому фокусу прошлым летом один геолог из Бахчисарая, когда Андрей там работал на геологической практике. И Андрей применял его именно для того, чтобы поразить слуши стелей и заострить на себе их внимание. Дешевый, в общем-то, прием, но срабатывал всегда преотлично. И здесь сразу же, практически без паузы, резко оборвав звучание струн, Андрей перешел на быстрые ак- аккорды новой песни и начал быстро, весело и в то же время напевно:
От Махачкалы до Баку
Волны плавают на боку
И, качаясь, бегут валы
От Баку до Махачкалы.

Затем Андрей спел небезызвестного и очень популярного в студенчес- кой среде «Желтого цыпленка»:
Когда зимний вечер уснет тихим сном,
Сосульками ветер гремит за окном,
Луна потихоньку из снега встает
И желтым цыпленком по небу плывет

Из окон струиться сиреневый свет, На хвою ложится серебренный снег, И И словно снежинки в ночной тишине Волшебные сны прилетают ко мне.
А что вы хотите, волшебные сны? Вы мне расскажите о тропах лесных, Там все, словно в сказке и сказка сама Красавица русская бродит зима…
.
Песню здесь тоже знали и охотно подпевал и Андрею. Он понял, что публика Воронежская приняла его, и решил тогда спеть свою любиму грустную, прегрустную, но такую волнующе притягательную песню русских эмигрантов «Над Канадой, над Канадой»:
Над Канадой, над Канадой
Солнце низкое в зарницах,
Мне давно уснуть бы надо,
Только что-то мне не спится.

Над Канадой небо сине,
Меж берез дожди косые...
Хоть похоже на Россию,
Только все же не Россия

Потом еще одну из своего постоянного репертуара, которая тоже ему очень нравилась своей задушевной лиричностью:
Как море вокруг - дома
И ветер свежий и свежий,
Плывут по Москве дома,
Подняв паруса этажей
Зима, зима, каравеллы дома
Уходят в снежный туман,
На каком, на каком,
на каком из них ты,
Мой курносый капитан...

Потом было еще много, много всяких других студенческих песен, кото рые Андрей пел, не переставая, до тех пор, пока Зина не подошла к не- му и не взяла у него из рук гитару:
• Андрюша, милый, хватит... Отдохни хоть немного.

И Андрея сменил какой-то, неизвестно откуда появившийся лохматый парень. Андрей подошел с Зиной к столу. Она налила себе и Андрею в стопки немного водки. Они чокнулись и выпили. Зина нежно поцелова ла его в губы и тихо сказала:
• Я рада за тебя, Андрюша. Ты очаровал всех у нас. Я даже не много ревную.
• Спасибо, - Андрей благодарно улыбнулся ей и тоже поцело- вал ее в губы, - Честно говоря, я волновался прилично.

Они вернулись к поющему парню. Андрей сел около него и на- начал тихонько подпевать. Получалось у них неплохо. Особен- но удалась одна геологическая, любовная, и конечно же о несчастной любви молодого геолога:
Опять пурга во тьму умчалась воя И на снегу не видно ни следа, А в темноте, над самой головою Зажглась вечерняя полярная звезда.
Экспресс полярный звал меня гудками,
И я сказал: «Как много дней в году,
Чтоб не скучать, возьми ее на память»
И показал тебе полярную звез
………………………………………..

Еще пурга вернется многократно, Новсе равно весна придет сюда. И я скажу: «Отдай ее обратно, Не для тебя она, полярная звезда!»
Они спели ее еще раз на «бис». А потом гитара оказалась в руках какой-то нескладной, угловатой, не слишком привлекательной девушки с косой челкой на покатом лбу. Голос у нее оказался чистый, высокий, почти что сопрано, хорошо поставленный и пела она какие-то незнакомые Андрею, очень красивые и немного странные песни:
У тебя такие большие глаза,
Их хватило б на два лица,
И - сияет весь океан
От помноженных на два глаз

Особенно понравилась Андрею песня про фокусника, который очень и очень устал от своей работы и от самой жизни. Там были такие, царапа ющие душу строки, звенящие от запрятанной в них боли:
А ночь над цирком такая, что ни зги, Словно сто собралось их вместе ночей, А в глазах от усталости - круги, Покрупнее бенгальских обручей...
Была там еще загадочная, грустная и очень прекрасная «Царевна- несмеяна»:
Ты стоишь у окна,
Небосвод высок и светел,
Ты стоишь и грустишь,
И не знаешь отчего...
Потому что опять он
Он прошел и не заметил,
Как ты любишь его,
Как тоскуешь без него Ты скажи - расскажи,
Разве в нем одном отрада,
Или просто тебе
Стало холодно одной.
Или просто тепла
И любви девчонке надо,
Чтоб не петь, не грустить
Этой первою весной.
Все пройдет, все пройдет,
Знай, что поздно или рано
Станет вновь милым сном
Этот вечер голубой.
Так не плачь, не грусти,
Как «царевна-несмеяна»,
Это глупое детство
Прощается с тобой...

А после песен опять были танцы, потом опять песни, а потом уже и не поймешь что. Однако можно было со все уверенностью считать, что вечер этот удался на славу. Все были довольны и расходиться начали только поздно ночью. Затем девчата занялись уборкой и проветриванием комнаты, а Андрей отправился на второй этаж по своим делам. Когда он вернулся в комнату, все уже лежали на своих койках, а в комнате горел лишь один настенный ночник около кровати, что стояла вдоль стены сразу за дверью. На ней лежала Зина, закинув руки за голову. Ли цо ее было задумчиво, сквозь раскрытый ворот нижней рубашки прог- лядывали налитые чашечки грудей.
Андрей присел на край кровати, протянул вперед левую руку и осторожно погладил Зину по щеке. Она повернула голову и прижалась губа ми к его ладони. У Андрея замерло сердце. Он наклонился к ней, что- бы ее поцеловать, но она высвободила свою руку из-под головы и, при ложив пальцы к его губам, тихо прошептала:
• Андрюша, постель я тебе постелила. Ты раздевайся и ложись. А я к тебе попозже приду, когда девочки заснут...

Они не спали практически всю ночь. Им было не до сна, им было неко гда спать. Они старались насытиться друг другом до конца, до предела Слишком долго они были врозь, слишком долго сдерживались. И теперь старались не терять понапрасну, впустую ни одной минуты из тех, что выделила им вдруг расчувствовавшаяся неожиданно судьба.
Ах, что за чудо. эта ночь!
Я темноте раскрыл объятья,
Отбросил все сомненья прочь,
Как будто снял с себя заклятье.
А звезды брызгали огнем,
Сверкали ярко и игриво...
Счастливо жили мы вдвоем,
Да оказалась ночь ревнивой.
Она взяла меня в полон
И опьянила дивным зельем,
Я провалился в чудный сон,
Каким же будет пробужденье?!

Они не знали, что пробуждение их будет страшным. Они ловили свои мгновения. А где-то под утро, совсем уж обессиливавшаяся, но счастл- вая и довольная, Зина прошептала ему на ухо:
• Зачем ты тогда так поступил со мной, Андрюша? Если бы ты только знал, как мне было плохо! Мне жить не хотелось тогда. Я ведь чуть было не покончила тогда с собой. Спасибо, сестра удержала... Зачем ты так поступил, а, Андрюш?

Андрей ничего не ответил. Он молчал. Что он мог ей сказать? Ничего. Потому что именно этот вопрос он сам себе задавал бесчисленное множество раз, но так и не нашел вразумительного ответа. Не нашел потому, что его не было, этого ответа, да и не могло быть. Не все в нашей жизни подчиняется законам логики, поддается объяснению. Тем и прекрасна наша жизнь, что она непредсказуема. Но тем она и страшна, что не дает возможности предвидения последствий наших поступков. И никто не знает, как отзовется или как отразится на нас впоследствии все то, что делаем мы сегодня, сейчас. Не знали и не предполагали этого конечно же и Андрей с Зиной. Но им обоим всерьёз начало каза- ться, что счастье наконец-то улыбнулись и им.
Эти четыре воронежских дня пролетели у Андрея, как одно прекрасное мгновение. Без всякого сомнения это были самые счастливые дни в его жизни. Такого восторга перед жизнью, такого душевного подъема и та кой полноты жизненных ощущений ему больше не пришлось испытывать никогда. Но не успел он опомниться от нахлынувшего на него потока счастья и хоть придти в себя, как пришло воскресение, день его отъезда из Воронежа. Вечером надо было уже уезжать. И все, счастье кончилось. Хорошего, как говориться, понемножку. Оно, вероятно, по- тому и кажется хорошим, что его всегда почему-то немного и всегда конечно же не хватает.
Девчата из комнаты Зины устроили Андрею отходную. На этот раз без веселой музыки и танцев, без всего того, с чем обычно символизируется молодежная выпивка. На столе стояла лишь одна бутылка водки и чуть чуть закуски. Всем было грустно. Андрей сумел за эти дни понравиться подругам Зины, найти с ними общий язык и завоевать их симпа тии, хотя они и виделись-то всего лишь по вечерам. Они посидели, по- помолчали, потом выпили за отъезд. Выпили, закусили. Потом Андрей взял в руки гитару и спел несколько грустных геологических песен на прощание:
Это ничего, что я один, К этому уж мне не привыкать, Только встречу утренней зори В непогоду трудно вспоминать.
Позабудь, как вместе у костра,
Обгоняя синей ночи муть,
Мы сидели молча до утра,
И костер погасший не забудь.

Позабудь, как яблони цвели,
Крылья бесконечных птичьих стай,
Как, обнявшись, по лесу брели
Лучше никогда не вспоминай...

А закончил Андрей свой импровизированный прощальный концерт, знаменитыми «Журавлями». Редко какая студенческая компания в те времена обходилась без этой переполненной слезами песни. Ее и петь-то надо было навзрыд, со всхлипами, открытой, плачущей душой:
Журавли, журавли, журавли улетели, Опустели, умолкли родные края. Лишь оставила стая среди бурь и метели Одного, с перебитым крылом журавля.
Был когда-то и я по-ребячьи крылатым,
Испытал в своей жизни немало дорог,
А теперь вот сижу я, но в больничной палате, Так безвременно рано затих и умолк
Ну и что ж, ну и пусть, и какое вам дело, Если сердце разбито и нет в нем огня. Журавли улетели, журавли улетели, Лишь с крылом перебитым оставляют меня...
В эти незатейливые слова он, Андрей, вкладывал свой, особый смысл, свои недавние переживания, свою тоску, свою печаль, свою боль, свою беду и свое горе. И конечно же свою вновь ожившую надежду на счастье. Девчата расчувствовались, захлюпали носами. А Надя, подруга Зины, маленькая, черноволосая и кудрявенькая девушка с большушими, темными, как ночь, загадочными глазами, глубоко запрятанными под длинными и густыми ресницами, даже всплакнула на прощание.
Андрей поначалу растерялся на мгновение, а потом вскочил и громко, шутливо-сердитым голосом закричал:
• Девочки, милые, что вы, как на похоронах! Я же могу и обидеться... Ведь я собираюсь к вам еще и еще приезжать. Смотрите, надоем до чертиков в голове... Ждать будете с нетерпением моего отъезда..!

Зина держалась молодцом, хотя и весь день была, как натянутая струна казалось, тронь - и она сразу же зазвенит. Но к вечеру нервы ее, видно сдали и она сникла совсем, стала, как потерянная. А на вокзале при расставании, она не выдержала и расплакалась, уткнувшись лицом Ан- дрею в грудь:
-- Господи, как же я теперь буду без тебя... Я так привыкла, что ты теперь рядом со мной...

Плакала она, не стесняясь никого вокруг, плакала как-то по-бабьи, навзрыд, плакала отчаянно и долго и все никак не могла успокоиться. А потом они стояли около вагона на перроне, прижавшись друг к другу. Андрей что-то шептал ей, какие-то малопонятные, ласковые слова, гладил ее ладонью по волосам, по лицу, целовал осторожно, бережно и нежно в губы, в щеки, в глаза, в лоб, в подбородок, ощущая губами соленую влагу ее слез и испытывая такую глубочайшую любовь и пре- данность к этой молоденькой, прижавшейся к нему женщине, что мути лось в голове. И тогда он тихо, одними губами прошептал ей слова, ко- торые давно хотел ей сказать, но никак не решался:
• Зина, выходи за меня замуж.

Она вздрогнула от его слов и напряглась всем телом, затем отстранилась немного и пристально, серьезным, немигающим взглядом посмотрела ему в лицо. Она словно бы оценивала про себя значимость только что сказанных Андреем слов. Потом вздохнула и также тихо сказала:
• Не надо сейчас, Андрюша об этом. Не время. Ты в Москве, а я в Воронеже... О чем здесь можно говорить? Смысл-то какой?
• Зи-ина, милая, есть смысл..! - как можно убедительнее про- говорил Андрей, - Я не могу больше без тебя! Пойми! Я хочу, чтобы мы были теперь всегда вместе. Хватит нам мучить друг друга..!
• И как же это мы сможем быть вместе?! – Зина недоуменно пожала плечами, - Ты там, а я здесь! – Она немного помол- чала, словно обдумывая слова Андрея, а потом с какой-то удручающей безнадежностью покачала головой, - Нет, Андрюша, ничего здесь не получится...
• Почему не получится? - С прежней горячностью продолжал Андрей, - Зина, милая, все прекрасно получится. Поверь. Я летом постараюсь получше сдать сессию и переведусь к вам в Университет. У вас есть геологический факультет. Какая мне разница, где заканчивать, в Москве или у вас в Вороне- же?! Никакой абсолютно. Зато вместе будем...
• Ты это серьезно, Андрюша? - Зина удивленно недоверчиво посмотрела на Андрея.
• Конечно, - Андрей прижал Зину к себе и ласково поцеловал ее в лоб, как ребенка, - я давно об этом думав. Я не хочу тебя больше терять. Ты мне нужна, пойми, пожалуйста, меня правильно. Только ты единственная мне нужна и больше никто. Ни кто на свете. Поверь. Прошу тебя, поверь мне на этот раз.

Зина ласково и нежно провела ладонью по щекам и губам Андрея, по- том улыбнулась, но улыбка у нее получилась грустной:
-- Верю я тебе, Андрюшенька, милый, верю. В счастье наше с тобой почему-то я никак не могу поверить. Хочу вот, всем сердцем хочу, а - не получается...»
Голос ее дрогнул и сорвался. И последние слова у нее получились чуть слышно, а глаза опять налились слезами. У Андрея сердце было готово разорваться от боли, жалости и нежности. Господи, сколько же страда- ний он принес ей, боже ты мой... Он прижал Зину к себе и зашептал ей в лицо, стараясь вложить в свои слова, как можно больше веры и силы:
• Зина, милая, родная, ну, не надо так. Все будет у нас с тобой хорошо. Все! Я не допущу, чтобы мы опять расстались. По- верь мне, Мы будем вместе, будем!

Так простояли они, обнявшись, поглощенные друг другом полностью, ничего не замечающие вокруг, до самого отправления поезда. Вернул их на грешную действительность, на нашу землю громкий, металличес кий голос репродуктора:
• Граждане пассажиры! До отправления поезда номер 127 «Воронеж - Москва» осталось пять минут. Просьба к провожающим покинуть вагоны. Повторяю.... .

Они еще раз обнялись, еще раз поцеловались.
• Ну, все, - сказал Андрей, - иди, не оглядывайся. Как приеду сразу же напишу. Жди письма. Пока..!
• Только поспеши, Андрюша, а то нас на практику могут услать. Пока, милый, пока.., - Зина резко отвернулась, пригнула голову к груди и пошла быстрым шагом, почти побежала к вокзалу.

Андрей зашел в вагон, подошел к своему месту, сел. Место у него было боковое, на верхней полке. Его соседкой оказалась молодая, довольно красивая и броская на вид блондинка с четко очерченными, ярко накрашенными чувственными губами, сложенными в призывную улыбку, несколько великоватым носом с трепетными, тонкими ноздрями, над которым расположились внимательные, с прищуром, зеленовато-голубые глаза.
Андрей поздоровался и представился:
• Андрей. Студент из Москвы...

Девушка немного приподнялась, кокетливо наклонила голову:
• Лариса. Москвичка. Работав официанткой в «Арагви»...,--
Затем она сделала небольшую паузу и, усмехнувшись, с невинным видом добавила:
• Красивая у вас девушка. Я вас в окно видела. И вполне искренно вам позавидовала. Вы – прекрасная пара. Наверное, вы созданы друг для друга. Бывает ведь такое. Вы прямо-таки светились от счастья. Вы стояли здесь за окном и никого вокруг себя не видели. А люди мимо вас шли и все, я обратила на это внимание, все оглядывались на вас...

Андрей удивленно посмотрел на девушку и озадаченно хмыкнул. Он не знал, как следует прореагировать на ее слова, да и не особенно стремился сейчас к контактам. Ему было не до того. Он был еще наполо-ину там, на платформе перрона, с Зиной. И ему не было никакого дела до этой, как видно, охочей до новых знакомств эффектной девицы Хотя, если откровенно, ему было приятно ее внимание, приятны ее слова. Тем более, если хвалят не только тебя самого, но и твою девушку. Весь вопрос, для чего это делается? Но Андрей был уже далеко не маьчик и прекрасно понимал, для чего. Грубо отвергнуть, оборвав и демонстративно отвернувшись, не поддерживать разговора, Андрей не мог. Было стыдно перед самим собой. Что такого необычного может произойти, если они пообщаются друг с другом?
И они проговорили до глубокой ночи. Говорили обо всем понемногу: о жизни, об учебе, о любви, о литературе, об искусстве. И бог еще знает о чем. Говорили до тех пор, пока у Андрея не начали слипаться глаза. Ведь в Воронеже за эти четыре дня он вымотался основательно. Андрей извинился перед Ларисой и полез к себе на верхнюю полку спать
Однако заснуть Андрею никак не удавалось. Сказывалось нервное перевозбуждение этих дней. Андрей недвижно лежал на спине, уставившись широко раскрытыми глазами в потолок вагона и зыбкая мешанина мыслей медленно кружила в его голове. Невозможно сказать, о чем он думал. Сразу обо всем на свете и ни о чем конкретно:
Мы не приучены молиться,
Собой боимся поступиться,
Но расплываются границы
Между реальностью и сном.

И сразу хочется забыться,
Но по ночам уже не спиться,
А совести больная птица
Кричит тревожно за окном.

Но совесть его в этот раз молчала. Совесть была удовлетворена. Накоконец-то он сделал то, что должен и обязан был сделать уже давно. Вот только вопрос, правильно ли он все сделал? Не совершил ли опять какой-нибудь ошибки, которая затем разом сможет все перевернуть и отбросить его назад, к тому, что было? Не эта ли тревожная мысль би- билась у него подспудно где-то в подсознании и не давала заснуть? И не она ли, эта недобрая мысль, выплеснулась в тревожных строках, которые Андрей невольно сочинил в эту долгую бессонную ночь, мчась на поезде к себе в Москву из Воронежа?
Но время встало дыбом,
Вернуло все к началу,
Как не было, что было,
И только ты - молчала...

Андрей мчался в поезде, то улыбаясь во сне, то хмурясь. И не знал он того, даже предположить того не мог, что мниться он не к своему счастью, а к пропасти, к обрыву, и что падать ему с этого обрыва затем придется долгие и долгие годы.
Но самое поразительное здесь оказалось то, что они с Ларисой все таки встретились. Ровно через год. Андрей тогда только что приехал из Байконура, где он пробыл почти три месяца в командировке. Приехал он с кучей денег и целой канистрой спирта-ректификата. И он с ребята ми тогда гудел вечером в ресторане «Арагви». Поехали они туда совер шенно случайно. Просто Андрей днем еще позвонил в ресторан и заказал на вечер столик на четверых. Но почему «Арагви»? Да не почему… Просто, Андрей любил восточную кухню, а перед этим он был в ресторане «Узбекистан».
О Ларисе же он и думать давно позабыл, не то чтобы вспоминать о ней
Это было страшное время для Андрея. Черная полоса в его жизни. Такая черная, что ему уже всерьез начинало казаться, что жизнь его кон- кончилась совсем, что ничего светлого и хорошего в ней уже никогда не будет. Полный и окончательный крах Андрея Орлова, как личности и как человека. Ничего впереди ему уже не светило. Все хорошее, что у него в жизни было, что когда-то он ценил, уважал, любил, осталось где-то далеко в прошлом: и Москва, и институт, и друзья, и Зина, и любовь, и даже родители. Все осталось за бортом. Где-то там, в небы- небытии. Впереди же пустота и мрак. И он катился в эту пустоту, в этот мрак со страшной скоростью. Чем дальше, тем быстрее. И не было больше силы на земле, которая могла бы удержать его от падения. Потому что жизнь потеряла для него всякий смысл, всякий интерес. И он уже всерьез начинал думать о самоубийстве. Надо было поскорее кончать с этой комедией, пока он сам еще способен был рассуждать и действовать и не превратился в окончательное дерьмо. Надо ведь все-таки иметь хоть элементарное мужество уйти, когда видишь, что ни- ничего у тебя с этой жизнью не получается. Ведь идти ему дальше было совсем некуда и незачем. Свой путь, свою дорогу он потерял. Впереди было лишь одно черное бездорожье:
Бездорожье, бездорожье...
Сердце бьется мелкой дрожью,
Пыль кружится над бурьяном,
То ли трезвый, то ли пьян я.
Бездорожье, бездорожье...
Здесь венчалась правда с ложью,
Здесь туман закрыл дороги
И пути лишь знают боги.
Бездорожье, бездорожье...
Я бреду с сумой порожней,
Что имел - осталось дома,
Мне ж досталась только «кома».

И вот тогда-то он вновь встретился с Ларисой. Зачем? Почему? Неизвестно. Говорят, что это, мол, судьба так распорядилась. А что это татакое - судьба?! По каким законам она вычерчивает жизненный путь человека? Из каких своих соображений она делает именно то, что затем происходит с человеком? Почему так, а не иначе? Зачем, для чего она свела вновь Ларису с Андреем? Какие, при этом, преследовала це- цели? Что хотела? Андрею помочь? Или же самой Ларисе? Кто знает... Кто знает...
Но, как бы там оно ни было, в «Арагви» Андрей с ребятами оказался за тем именно столиком, который обслуживала Лариса. Причем, работала она не в свою смену. Подруга ее попросила подменить на день. Опять случайность? Не слишком ли много их в жизни Андрея, этих случай- ностей? Причем, Андрей, естественно, не узнал Ларису. Он давным давно позабыл про нее.
И узнала его сама Лариса. И не смогла сдержать радости:
• Ой, кого я вижу! Андрюша, здравствуй!

Андрей с удивлением глянул на официантку. Красивая молодая женщи на. Светложелтые, почти соломенного цвета волосы, пышной волной спадающие на плечи из-под белой, кружевной наколки. Такой неповторимо знакомый прищур странные, зеленовато голубых глаз. Очень характерный, с горбинкой, чуть великоватый для лица нос, с трепещущими, будто постоянно принюхивающимися ноздрями, и эти большие, чувственно зовущие губы на белом, подрумяненном лице... Где все это он видел? Где?! Не-ет, постой, постой.. Ба-а-а, не мо-о-о-жет быть! Не-ет, точно-о, она-а-а! Поезд «Воронеж-Москва»... Девушка, сидящая напротив за столом бокового полукупе... Долгий, предолгий, несконча- емый разговор ночью... Верно-о, она-а! И зовут ее, дай бог память... Имя такое... тяжеловесное.. на букву «Л» кажется...О! Вспомнил! Ла риса»! Лариса!
Лицо Андрея просияло. Он улыбнулся открыто и радостно. Все-таки приятно, что смог вспомнить:
• Господи-и! Лариса-а! Кто бы мог подумать!

Они оба рассмеялись. Андрей встал и познакомил ребят с девушкой Лариса достала записную книжку и ручку из кармана передника и спросила, глядя на Андрея:
• Ну, что будем заказывать?

Андрей почесал в раздумье затылок, недовольно сморщился, затем ма- хнул рукой и сказал:
• Слушай, Лариса, дай нам четыре коньяка, только хорошего, пожалуйста, не ерунды. Минералки тоже четыре. А все остальное - на твое усмотрение. Только, чтобы все было самое лучшее в этом ресторане. И не жадничай – деньги у меня имеются. Лариса внимательно посмотрела на Андрея. По ее лицу пробежала тень. Она тихо спросила:
• По какому случаю гуляешь, Андрюша?

Андрей досадливо сморщился и махнул рукой:

• Не спрашивай, Лариса. Потом как-нибудь объясню...

Лариса принесла коньяк и минеральную воду. Поставила все на стол. Потом нагнулась к Андрею и очень тихо, только ему одному, сказала:
• Андрюша, ты не можешь ко мне подойти на минутку? Вот туда, к стойке. Я тебя жду там...

Андрей кивнул головой и, подождав, когда Лариса отойдет к себе, поднялся со своего места. Он бодро махнул ребятам рукой мол, не волнуйтесь, я сейчас, и пошел через зал к буфетной стойке официантов.
Лариса, увидев его, кивнула головой и шагнула за перегородку, отде- ляющую зал от вспомогательных помещений ресторана. Там в углу стоял небольшой диванчик. Лариса сидела на нем. Андрей подошел к ней и тоже сел. Лариса взяла его руку в свои, сложенные вместе ладо- ни, и, прижав к своей груди, спросила:
• Андрюша, милый, что случилось?

В ее голосе звучала искренняя, не подделанная тревога, а лицо выража ло самое что ни на есть искреннее участие. Андрей с удивлением посмотрел на Ларису:
• А в чем, собственно дело? Почему такой вопрос?
• Андрюшенька, - она раздельно, по слогам протянула его имя, -ты посмотри на себя в зеркало. Ты же почернел весь, как угольный стал. Я. тебя поначалу не узнала совсем. Ты у меня в памяти остался весь сияющий от счастья, а сейчас?- Она наклонилась к самому его лицу и тихо спросила, - С Зиной что-нибудь, да-а?
• Боже! – поразился Андрей, - даже имя ее запомнила! Ну и ну!

У него защемило сердце, а горло сжали спазмы. Но он пересилил себя и, усмехнувшись, сказал:
• Нету Зины, Лариса, нет. И института тоже нет. Ничего у меня сейчас нет. Понимаешь, ничего. Одно плохо только есть. Сплошное, большущее плохо. И - ничего другого. Вот так оно бывает в жизни, Лариса, вот так….

Он высвободил свою руку из ее ладони и поднялся с дивана:
• Извини, Лариса, я пойду...

А она, ошеломленная услышанным, смотрела на Андрея широко раскраскрытыми, дрожащими глазами, закусив нижнюю губу, чтобы не закричать, и в глазах ее плескался ужас.
Андрей, вернувшись к своему столику, сразу же налил себе полный бо кал коньяка и залпом выпил его, даже не закусывая. Встреча с Ларисой и разговор с ней почему-то взволновали его. Ему стало не по себе и он постарался забить горечь внутри себя старым, испытанным способом - алкоголем. Пил он много, пил зло, отчаянно. И чем больше пил, тем больше мрачнел. Выпивка сегодня не веселила его, наоборот, вызывала угрюмость и раздражительность, а порой даже и ярость.
Лариса больше не разговаривала с ним, обслуживала их молча и профессионально. Но Андрей часто ловил на себе ее внимательный, изучающий и настороженный взгляд. Этот взгляд мешал ему, не давал возмо жности расслабиться, почувствовать себя свободно, раскованно, мемешал веселиться, Наконец Андрей не выдержал, встал и вновь пошел к ее буфетной стойке. Настроен он был решительно. Лариса стояла там в углу и разговаривала с каким-то респектабельным мужчиной, одетым в черную пару, ослепительно белую рубашку и галстук-бабочку. Увидев Андрея, она кивнула головой мужчине и подошла к нему.
• Слушай, Лариса,--начал он, не особенно, впрочем, представляя, зачем он здесь и о чем собирается говорить с Ла- рисой.

Лариса взяла его за руку и очень спокойно, и очень просто сказала, гля дя прямо ему в лицо:
• Слушай, Андрюша, поехали сейчас ко мне. Я отпросилась с работы и уже свободна. А живу я одна.

Андрей ошарашено смотрел на нее. Он ничего понять не мог. Он был готов к чему угодно, но не к такому повороту событий. И он растерян- нно, запинаясь, пробормотал:
• Подожди... А как же деньги? Я ведь не расплатился..?! А ребята... как же? Не-ет... Я так не могу...

Лариса грустно улыбнулась, но достаточно твердо сказала:
• Не надо меня бояться, Андрей. Я тебя не похищаю. И насиловать тебя тоже не собираюсь. Я приглашав тебя в гости. Как и год назад. А деньги мне отдашь завтра. Вот квитанция. Видишь, я ее с собой беру. А то, небось, подумаешь, раз официантка, значит, обманет обязательно...

Но Андрей уже пришел в себя и успокоился. Он усмехнулся, пожал плечами, как бы советуясь сам с собой, и, махнув рукой, проговорил:
• Хорошо, поехали... Я согласен... Спасибо за приглашение... И извини за грубость. Я действительно немного растерялся. Я сейчас только к ребятам схожу, предупрежу их...

Так Андрей оказался в квартире Ларисы. Их жизненные пути пересеклись и некоторое время шли параллельно. Это был странный и короткий роман, если можно было назвать эту их связь, эти их отношения романом. Хотя, если разобраться, большинство отношений Андрея с женщинами отличались именно странностью и необычностью.
Лариса же действительно жила одна в двухкомнатной кооперативной квартире почти в центре Москвы, недалеко от метро «Краснопресненская».
Квартира ей досталась от мужа, с которым она прожила всего три года и который утонул полтора года назад в Крыму, где они отдыхали в отпуске. Это, пожалуй, единственное, что Андрей узнал о Ларисе. О себе она рассказывать не любила, а Андрей не особенно-то и настаивал.
Андрей пробыл тогда в Москве недели полторы, прежде чем снова уехал в командировку. Он работал тогда в специализированной монтажной организации, так нназываемом почтовом ящике, занимающимся строительством и монтажом ракетных точек на территории Союза, и в Москве бывал только наездами, в периоды коротких перерывов между командировками. С Ларисой он тогда провел почти неделю. Она взяла на работе несколько дней за свой счет и провела их с Андреем. А затем на вокзале, провожая Андрея в его новую командировку под Целиног- рад, она вдруг неожиданно сказала:
• Слушай, Андрюша, мне кажется, тебе надо обо всем напинаписать Зине в Воронеж. И побыстрее, пока она не уехала оттуда куда-нибудь по распределению...

За эти дни Лариса успела потихонечку, ненавязчиво, тактично, но очень настойчиво вытянуть из Андрея подробности всей его истории. Андрей и сам того не понял, как ухитрился ей все рассказать. Он не любил откровенничать о своей жизни ни перед кем. Он любил других расспрашивать об их жизни, но о себе предпочитал помалкивать или же напускал всякого разноцветного тумана, особенно девчатам, но пра вды старался не говорить никогда. Здесь же произошло, случилось все наоборот. Лариса о нем узнала практически все. Он же о ней практически так ничего и не узнал. Он даже не знал сколько ей лет. То ли она ровесница ему, то ли старше. Она так и осталась для него загадочной женщиной. Ни мотивы ев поступков, ни сами её поступки не были для него ясны. Поэтому чувствовал Андрей себя рядом с ней всегда неуве- ренно и сковано, этаким зеленым мальчишкой. Она пугала и притягивала его, заставляла всегда быть настороже.
Вот и сейчас ее слова не то чтобы поразили его, они прямо ошарашили его. Андрей обалдело тряхнул головой, сбрасывая навалившееся на не- го оцепенение. Чего-чего, а удивлять его она умела. Затем с трудом, за пинаясь, проговорил:
• Ты... что... это... серьезно?!
• Да, Андрюша, да, - кивнула она головой, - очень даже серьезно. Серьезнее у меня не бывает. Пойми меня, пожалуйста, правильно. Но если ты сейчас так не сделаешь, ты потом всю свою жизнь будешь жалеть об этом. Попомни мои слова, пожалуйста…

Ее слова оказались пророческими. Потом, когда все в его жизни потихонечку вроде бы утряслось, успокоилось и вошло в нормальную колею, он, вспоминая эти дни, действительно жалел, что не послушался Ларису. Это была, как он потом понял, одна из упущенных им воз- можностей..
• Нет, - твердо сказал Андрей, - нет. Не могу, не имею права.Здесь все уже кончено. Я для нее не должен больше существовать. Я для нее умер. Меня для нее нет.
• Может быть, - пожала плечами Лариса, - все может быть.Ты вот только одного не учитываешь, одного не понимаешь, то го, что она для тебя не умерла. А это уж потяжелее ноша будет. Поверь уж, пожалуйста, мне. Я это дело слишком уж хорошо знаю...

Мудрой она оказалась женщиной, эта таинственная для Андрея женщина. Может быть, даже слишком мудрой. Потому что и эти слова оказались пророческими и он часто потом вспоминал их. И, наверное, где-то в глубинах своего сознания он признавал ее правоту, но боялся сам себе в тем признаться. А какой мужнина потерпит женского над собой превосходства? Никакой. Он уйдет. Обязательно уйдет. Ушел и Андрей. Хотя Лариса сделала практически все, чтобы удержать Андрея. Пошла даже на невозможное. Но ничего у нее не получилось. Да и не могло оно получиться
Андрей вернулся в Москву только летом. Опять с чемоданом денег и канистрой спирта. Пару дней он пропьянствовал в общежитии, а потом позвонил Ларисе. И снова поселился у нее. На этот раз он пробыл в Мо скве почти полмесяца и вел себя довольно тихо. Лишь один раз загудел и ушел на пару дней к ребятам в общагу, но затем все же вернулся.
И вот вскоре, прямо перед отъездом Андрея в новую его командировку на ракетный полигон «Копьяр». Лариса утром в субботу, во время завтрака вновь поразила его до невозможности, чуть ли не до шока. Задум чиво помешивая ложечкой в чашке чай, она вдруг сказала:
• Андрюша, у меня к тебе предложение. Только сразу, пожа-луйста, не говори ни да, ни нет. Подумай на досуге там, у себя в командировке и потом мне скажешь, когда вернешься в Москву. И имей в виду, это будет чисто деловое предложение, оно тебя ни к чему не будет обязывать и оно ничего не изменит в наших нынешних отношения.
• Ладно, договорились, -- согласился заинтригованный Андрей. Настроенный на отъезд, причем отъезд скорый, он не ждал никакого подвоха от Ларисы.
• Андрюша, - также невозмутимо спокойно, с деланно отсутствующим выражением лица продолжила Лариса, - давай с тобой распишемся. Я не предлагав тебе жениться на мне. Нет. Здесь другое. Это будет как бы фиктивный брак. Мы просто распишемся. Я тебя тогда прописывав в своей квартире. Ты же, имея Московскую прописку, устраиваешься в Москве на работу, переводишься в институте на вечернее отделение и спокойно заканчиваешь его. А дальше - как время покажет. Загадывать не будем. Захочешь со мной остаться -- оставайся. Я буду тебе только благодарна. Не захочешь-- пожалуйста, иди, я тебя не задерживаю, не буду тебе я мешать, тем более, задерживать...

Когда Лариса произнесла свои слова, Андрей просто-напросто растерялся. Чего угодно он мог от нее ожидать, но только не этого. Он уже понял, что удивлять и поражать его она умеет великолепно. Но чтобы решиться на подобное, пойти на такой поступок при ее высоком чувст ве собственного достоинства, при ее гордости... Не-ет, Андрей, все- таки, ничего не понимает в женщинах, ничегошеньки. Тем более, в такой непростой женщине, как эта Лариса. Андрей прокашлялся, приходя в себя и лихорадочно соображая, как ему себя сейчас здесь вести и что Ларисе говорить. Он вздохнул, сокрушенно покачал головой и осторо- жно начал:
• Мн-да-а, Лариса, с тобой не соскучишься. Спасибо, ,конечно, большое за предложение. Поверь, я очень тронут. Даже больше, я благодарен тебе. Ведь ты, зная что со мной творится, идешь все-таки на такой шаг. Но, извини за прямой вопрос, зачем тебе это нужно?

Андрей поднял голову и посмотрел на Ларису. Она сидела на стуле прямая, напряженная, бледная до синевы, с сухим, лихорадочным блеском в глазах и плотно сжатыми губами. На скулах виднелись бугры желваков. Когда Андрей кончил говорить, она подняла руку, провела ладонью по лицу, как бы снимая с него напряжение и пожала плечами:
• Не знаю, Андрюша. Я сама не знаю. Поверь. Я просто интуитивно чувствую, что так было бы лучше для нас обоих. И для тебя, и для меня. Я ни как не могу забыть тебя того, каким ты был тогда в Воронеже. Я смотрела тогда на тебя, на твою Зину и мне хотелось плакать от зависти к вам. Вы же светились от счастья. И все, кто тогда мимо вас проходил, оглядывались на вас. Так вы были хороши. А сейчас на тебе лица нет. Вместо него у тебя – безжизненная маска! У тебя сейчас пустые, потухшие глаза. А у человека не должно бы- ть таких глаз. Не должно...

Она встала и прошлась по комнате:
• Я могу тебе даже расписку дать, что не буду на тебя никогда претендовать. Так что не бойся меня.

Андрей крякнул и даже всплеснул руками от возмущения:
• Ну, зачем ты так, Лариса! Ты же меня в идиотское положение ставишь! Я себя рядом с тобой начинаю чувствовать распоследней сволочью. Но ведь я тоже человек! Во всяком случае, был им. И не все же человеческое во мне потеряно. Кое-что ведь и осталось. И не надо бить по больному месту. Не надо!

Лариса стояла у окна, положив кисть руки на подоконник, и нервно барабанила по нему пальцами. На Андрея она не смотрела. Она смотрела в окно, куда-то там вверх, под облака. Затем повернулась к Анд- рею и сокрушенно сказала:
• Ладно, Андрюша, извини меня, бабу глупую. Хотела, как лучше, да, видно, не получилось. Не бери мои слова во внимание. Забудь о них. Но не забывай дорогу сюда. Ладно? По мни - здесь тебя всегда ждут, здесь тебе всегда рады.

Дорогу-то Андрей не забыл. Память у него всегда была великолепной. Телефона ее он тоже не забыл. Да что толку! Больше с Ларисой он никогда не встречался. Не особенно его тянуло в этот дом. Хотя его там помнили и ждали. Но с ней ему было трудно. Она пугала и настораживала его. А его тогда тянуло лишь на простенькое. Сложностями жизне нных ситуаций он был сыт по самое горло. И - даже выше...

ГЛАВА 17

Неприятности Андрея начались практически сразу же после его приезда из Воронежа. Однако, он далеко не сразу понял, что вокруг него начало происходить что-то странное и малопонятное. Как будто он этой своей Воронежской поездкой перешел какую-то невидимую грань, грань дозволенности и теперь у нег пошел совершенно иной отсчет времени, начался совершенно иной период жизни, крайне ототличный от прежнего. Он же был в сильнейшей эйфории от поездки, от таких удачных встреч с Зиной и естественно, что ничего тревожно- го вокруг себя не замечал, да и не хотел замечать.
А началось все еще с института. Его вызвал к себе декан и устроил сильнейший нагоняй за поездку в Воронеж. Кто-то его заложил. Андрей так и не узнал - кто. Да и не слишком его взволновал этот деканский разгон. Подумаешь, событие какое! Его сейчас больше заботило другое, как найти деньги для поездки на майские праздники в Лебедянь, где они договорились встретиться с Зиной. Естественно, что денег у Андрея не было.
И взять ему денег было не у кого. Все близкие друзья и знакомые Анд- рея были в основном безденежные. Поэтому выход напрашивался толь ко один - заработать. Вопрос заключался в том - где заработать?! Прав- да, у него была предварительная договоренность с одним знакомым студентом, работающим в метро путевым рабочим на его прежнем мес то, что Андрей подменит его в апреле месяце за половину предполагаемой зарплаты. Но, когда Андрей пошел к этому парню для окончательного разговора, оказалось, что он заболел и лежит в больнице с воспалением легких. Естественно, что место его было уже занято. Желающих студентов на работу в метро было хоть отбавляй. Андрей заметал- ся, лихорадочно ища возможности подработать. А кто ищет, тот всегда находит. Ведь оставались еще овощные базы, товарные станции, мебельные магазины. Не то конечно, далеко не то. Но на безрыбье и рак за рыбу сходит. Здесь уж не до жиру, быть бы живу. Кроме того, у него подходил срок сдачи крови в Боткинской больнице, а в конце месяца должна быть стипендия. Так что варианты были. И в достаточном коли честве. И в панику впадать еще не стоило.
Заволновало его другое. Почему-то молчал Воронеж. От Зины не было ничего. Хотя прошли уже одна неделя, затем вторая с момента их рас- ставания в Воронеже. Андрей написал ей уже два письма. А в ответ – молчание.
Подходил к концу апрель, а Воронеж по-прежнему молчал. Андрей понял, что случилось что-то непредвиденное. Но что?! Ответ могла дать только лишь поездка в Лебедянь, где они договорились встретиться с Зиной. Другого варианта не предвиделось.
И Андрей начал активно готовиться к поездке. В выходной он съездил на Филевскую овощную базу и хорошо там заработал. Однако его там, в хранилище основательно просквозило и в понедельник он утром встал с хлюпающим носом. Факт, в принципе, ничего из себя не пред ставляющий, если бы не одно обстоятельство - во вторник у него подошел срок сдачи крови в Боткинской больнице. У Андрея была довольно редкая четвертая группа крови и принимали ее от доноров один раз в неделю - во вторник. Если пропустить этот вторник, то следующий будет лишь 30-го апреля. А это уже поздно. Тридцатого он должен быть уже в Лебедяни. Тем более что 30-е апреля – предпраздничный день и станция переливания крови может даже и не работать. Так что, хочешь или не хочешь, а идти во вторник придется. В противном случае он добровольно отказывается от дармовых денег! Как будто они у него лишние!
Но, воистину, права пословица, говорящая о том, что, если пришла беда, то надо отворять ворота. Да поши-ире! Все в апреле было против Андрея, все! Словно кто-то всесильный и всемогущий прилагал мощнейшие усилия для того, чтобы поездка Андрея в Лебедянь не смогла состояться.
Андрей весь понедельник после занятий лечился. Лечился по-своему, народными средствами, без лекарств, в основном, крепко заваренным чаем и пропариванием ног в горячей воде с горчицей. Потому что ника ких лекарств принимать было нельзя. Перед сдачей крови доноры в Центральном пункте переливания крови проходили строгий медосмотр с обязательным анализом крови из пальца или вены. Даже обильная мясная, жирная или острая пища перед сдачей крови не позволялась. Таких доноров комиссия безжалостно отбраковывала и на некоторое время лишала их права на платную сдачу крови.
Утром во вторник Андрей встал вроде бы совсем нормальным, не считая насморка и головной бели. Но обращать внимание на подобные вещи было с его точки зрения делом не мужским. И он со спокойным сер дцем поехал утром на метро на станцию «Динамо», в районе которой находилась Боткинская больница. Народу на пункте переливания крови было, как всегда, предостаточно. В основном это были студенты и женщины баьзаковского возраста. Андрей занял очередь в регистратуру и пристроился в уголке с книжкой в руках.
Взяв свою карту с направлениями к врачам, он пошел по кабинетам. Первый кабинет, где мерили температуру, он прошел уверенно. Сделать себе нормальную температуру в пределах 36,7-36,8 конечно же ника ких проблем не составляло. И даже врачу-терапевту. редко когда удава лось заметить и забраковать приболевшего донора. Главным здесь всег да оставался анализ крови. И вот здесь случилось невероятное. Кровь у Андрея забраковали и ему сделали перерыв в сдаче на целый месяц.
Андрей был в шоке. Такого с ним еще не бывало. Кровь он сдавал регу лярно уже два с лишним года, так как это был сравнительно простой и легкий способ пополнения своего бюджета. Деньги платили сразу же после сдачи крови. А сегодня кровь его забраковали. И надо же, забраковали тогда, когда ему позарез нужны деньги на поездку в Лебедя-нь. Радостей, как говорится, было полные штаны... И вот здесь Андрей впервые за эти дни задумался
Поездка в Лебедянь под угрозой. Она уже на грани срыва. Надо принимать срочнейшие меры. Пока еще не поздно. Правда, есть у него еще стипендия. Ее на поездку всё-таки хватит. В обрез, не хватит. И здесь в голову Андрея пришла мысль. Эта мысль показалась Андрею настолько интересной, что он даже остановился и чуточку присвистнул. Дейст вительно, почему бы и нет?! Странно, что он раньше об этом не подумал. Хотя, если разобраться, ничего странного в этом не было. Он всег да во всем привык рассчитывать только на свои собственные силы. И от того, что у него в Магадане живет и здравствует старший брат, никоим образом на жизни самого Андрея не сказывалось. У брата была своя жизнь, у Андрея - своя. И с того самого времени, когда старший брат закончил Иркутский политехнический институт и уехал по распре делению в Магадан, они почти не контактировали. Лишь изредка бало- вали друг друга поздравительными открытками на праздники.
И Андрей решил попросить финансовой помощи у брата. Тот в Магадане уже давно, почти десять лет, работает Главным технологом на заводе. Уж какие-нибудь сто рублей младшему брату раз в жизни послать-то сможет?! По идее - должен бы. Во всяком случае, Андрей бы на его месте обязательно выручил бы своего брата-студента, послал бы ему немного денег. А как же иначе?! Святое дело – помочь неимущему студенту брату! Ведь родная всё-таки кровь!
Андрей зашел на почту и отправил в Магадан на имя брата телеграмму следующего содержания: «Случилось ЧП. Подробности письмом. Вышли срочно сто рублей». Потом подумал, подумал и купил здесь же конверт авиапочты вместе с листком бумаги, сел за столик в углу и на писал брату письмо. Естественно, что всей правды Андрей брату сказать не мог. Слишком неправдоподобно, неубедительно и несерьезно все это выглядело со стороны. Поэтому он придумал историю о том, что его лучший друг женится, свадьба будет первого мая, а он, Андрей в столовой залил борщом свой единственный костюм и ему теперь не в чем идти на эту свадьбу. Андрею показалось, что подобная история мо жет выглядеть естественно и убедительно. Настроение его поднялось.
Однако ощущение тревоги, ощущение сгущающихся над его головой грозовых туч не проходило, а наоборот, стало таким реально явствен- ным, что ему все чаще и чаще становилось не по себе и он всерьез на- чал опасаться, что не сможет долго выдерживать такого напряжения. Поэтому он постарался приложить все свои усилия, чтобы продержать ся хотя бы до праздников и не сотворить чего-нибудь такого непопра- непоправимого, что сможет разом разрушить с таким трудом и мукой реализуемые планы. Потому-то, не надеясь в душе больше ни на кого, кроме как на себя самого, он, получив в четверг свою стипендию, большую часть ее сразу же отложил на поездку. Ну а насчет того, как жить после поездки, потом, потом и будем решать. Нечего заранее ломать голову над чепухой Будет день, будет и пища. Ребята не дадут пропасть, с голоду в студенческом общежитии умереть невозможно.
Вечером Андрей с ребятами хорошенько выпили и прекрасно потом посидели. По сложившейся у них традиции в день стипендии каждый из них брал по бутылке водки и по бутылке пива. Это - обязательная норма. Насчет остального - кто что купит и принесет с собой. Здесь уж кто во что горазд! Как взыграет фантазия, какое настроение и каковы финансовые. возможности на данный момент. Но брали на закуску ча- ще всего какую-нибудь вареную колбасу, сыр, иногда в кулинарии бра ли жареную рыбу, жареную печенку и самую ходовую закусь для студентов--это жареную кильку россыпью. Как говорится, дешево и сердито а главное - много. Ну и конечно же, неотъемлемой составляющей всех студенческих «закусей», всех студенческих посиделок с выпивкой была жаренная картошка. Громадная, без ручки, неизвестно откуда появившаяся в их комнате сковородка, как нельзя подходила для подобных случаев. В нее запросто входило 3-4 килограмма картошки, если с верхом.
И жарили эту замечательную картошку обязательно на подсолнечном масле при открытой сковородке и на большом огне газовой конфорке. Картошка при этом получалась обжаренной до золотистого цвета, хрустящая , вкусная до невозможности. И ее всегда не хватало. Выпив, по том много говорили и спорили чуть ли не до хрипоты о превратностях судьбы человека, о влиянии обстоятельств, как случайных, так и закономерных, на жизнь каждого, и о том, насколько возможно человеку самому определять свой жизненный путь и насколько он является уже заранее предопределенным кем-то или чем-то свыше. Естественно, что вопрос очень скоро перешел в область туманных философских и мисти чески-астрологических категорий и прийти здесь к единой точке зре- ния конечно же было невозможно.
Однако, как бы оно там ни было, легли они спать в прекрасном настро- ении, морально удовлетворенные, с чувством выполненного своего гражданского долга. Спали крепко, без сновидений.Утром, собираясь в инс- титут, Андрей решил от греха подальше оставить свои отложенные на поездку и спрятанные в карман куртки деньги, свой «НЗ», в комнате, спрятав их в тумбочке, под газету на полке. Никаких пропаж у них в комнате никогда не было, поэтому на душе должно было быть поспокойнее - ведь деньги не в кормане, а в надежном месте, значит, не пропадут. Андрей снял куртку с вешалки, расстегнул и сунул руку в каркарман. Денег там не было. Он побледнел и у него разом подкосились неги. Ошеломленный, ничего не понимающий, он бессильно опустил- ся на койку. Он растерялся. Даже больше, он испугался и холодный пот мгновенно покрыл его лицо. Потому что такого быть не могло. Это было невозможно, это было противоестественно и никак не хотело укладываться в голове.
• Андрей, что с тобой? – обеспокоенное воскликнул Бубнов, заметив его мертвое, застывшее в ужасе лицо.
• Деньги пропали, - медленно, с трудом выговаривая слова, хрипло выдавил из себя Андрей, никак не смея поверить в случившееся.
• Что-о?! - вскрикнул изумленный Завьял, - да не может того быть!

Он шагнул к Андрею, взял у него из рук куртку, внимательно осмотрел ее и обшарил все имеющиеся на ней карманы. Затем он швырнул куртку на колени Андрея и смачно выругался:
• Ты, идиотина пустоголовая! У тебя же карман с дыркой! Ты что не видишь, куда деньги суешь?! Кретин гребаный

Здесь он остановился, сплюнул на пол и загнул такое непечатное слово, что даже Бубнов крякнул от изумления и восторга и восх-ищенно замотал головой, хотя момент, вроде бы, и не совсем подходил для подобной ситуации

Андрей поднял куртку, сунул руку в карман. Действительно, в нижнем шве кармана была большая дыра. Она выходила за подкладку, а низ по дкладки в куртке не пришивался и висел свободно, что придавало ей некий артистический шарм. Куртка Андрею очень нравилась, носил он ее практически не снимая уже третий год и купил в свое время по случаю в ЦУМе. И вот на тебе, его же куртка ему же и устроила западню. Хотя, конечно, куртка здесь была совсем не причем. Виноват во всем он сам. Следить за вещами надо! Это уж точно! Но ведь он этим арма- карманом практически никогда и не пользовался, а деньги свои всегда носил в заднем кармане брюк. Надо же, хотел, как лучше, а получилось так, что, хоть плачь! Перестраховался называется...Как говорит Сашка Александров, его друг из 65-ой комнаты, картежник и выпивоха: «Невезунчик получился!». Это точно – «невезунчик»! Если не сказать чего-нибудь похлещи...
Почему-то в жизни непременно и обязательно случается именно то, чего ты не хочешь, чего ты не желаешь, чего ты опасаешься больше всего.А на пути того, к чему ты стремишься, всегда встают непреодоли мые препятствия. Как говорит Юрка Бубнов или Бубен, срабатывает закон подлости или закон бутерброда, гласящий по научному примерно так: «если эксперимент пошел не так, как запланировано, значит, он так и должен идти». Может быть, оно так и есть, но какая же сволочь ставит свои поганые эксперименты над Андреем?! Не-ет, он человек, а не тря- пка какая-нибудь, он просто так не сдастся! Посмотрим еще, кто кого, посмотрим...
Не это была чисто внешняя реакция Андрея на происходящее, обыкновенная, ничего не значащая мальчишеская бравада. А если по серьезно му, то Андрея порой его охватывал самый настоящий ужас. Потому что все происшедшее с ним в апреле ничем, кроме как мистикой, объяс нить было невозможно. Слишком уж все это выглядело загадочно и не правдоподобно. В действительности, в реальной, практической жизни так быть не могло и не должно было быть. Слишком уж много случай- ностей и неожиданностей произошло вдруг и ни с того, ни с сего с Андреем в апреле.
И внезапное молчание Зины, и срыв его попытки подработать в метро из-за внезапное болезни парня, и срыв его попытки сдать кровь в Боткинской больнице, и потеря стипендии, тоже внезапная и неожиданная Все шло как бы организованно, целенаправленно и неотвратимо. И если толковать эти события дальше, то следующим ударом по Андрею должно быть отсутствие перевода из Магадана и последним, завершаю щим нокдауном - срыв его поездки в Лебедянь.
В мучительном ожидании шли дни: пятница, суббота, воскресение, понедельник и вот он вторник, тридцатое число, день, когда Андрей должен был выехать в Лебедянь. Денег от брата не было. Поездка в Лебедянь сорвана.
Андрея особенно поразил поступок брата. Это даже было не предатель ство, не подлость с точки зрения Андрея, а гораздо более худшее, чему просто не может быть никакого оправдания и никакого прощения. И естественно, что Андрей вспомнил о своем старом, надежном, испытан ном средстве забвения - бутылке. Он занял у девчат до стипендии денег и напился. Пил он беспробудно все майские праздники с 30го апреля по 10-е мая. Пил, тая в глубинных закоулках души робкую надежду, что все потихонечку образуется, что придет перевод от брата, что он съездит к Зине в Воронеж, и что все вновь в его жизни войдет в нор мальную, человеческую колею.
Но ничего не образовывалось. Перевод от брата не пришел. Это тем бо лее было странно, ведь письмо к тому времени от Андрея он наверняка получил. Получить это письмо и отмахнуться от просьбы брата, единственной за все эти годы. Не-ет, такого пренебрежения к себе Андрей допустить не мог. И такому не могло быть прощения, такие поступки не прощают. И Андрей вычеркнул брата из своего сердца. Навсегда. Навеки. Больше он с ним не знался никогда.
После праздников Андрей, изнывая от неизвестности, стремясь хоть как-то прорвать окружающий его барьер пустоты и молчания, написал Зине резкое и оскорбительное для нее письмо. Цель письма была одна -- пусть только ответит, откликнется, но не молчит. Пусть что угодно скажет ему, но пусть только скажет. Но ответом ему было то же самое черное, бесконечно-вязкое, все убивающее молчание. И здесь Андрей не выдержал. Он сломался и сник. Им овладела глухая апатия и тупое ко всему безразличие. Он целыми днями лежал на кровати, уставивши- сь недвижными глазами в потолок и молчал. Только курил одну одну сигарету за другой, по три-четыре пачки в день. Он похудел, почернел, осунулся, на сухом, костистом лице остался лишь длинный нос, да тем ные провалы глаз с каплями синевы на самом их дне, придававшие его лицу нечто иконописное и неземное.
А время перевалило за двадцатое мая. Началась зачетная сессия. Ребята крутились с утра до вечера, сдавая хвосты и зачеты. Андрей в инсти ут не ходил. Он никуда не ходил. Только лежал и молчал. И на вопросы, и на увещевания ребят отвечал все тем же угрюмым молчанием. Да же за стипендией он не пошел. Ему принесли ее прямо домой ребята. Но к деньгам он так и не притронулся. По-прежнему лежал, курил и молчал.
И тогда Юрка Бубнов, вечный трепач, насмешник и паяц, человек, у ко торого, казалось бы, ничего святого никогда за душой не бывало, домо рощенный философ, готовый спорить на любую тему и по любому по- воду с кем угодно до хрипоты и взаимных оскорблений, решился на единственно верный в то время шаг. Он пошел к декану Андрея, Николаю Петровичу Михайлову, доктору геолого-минералогических наук, читавшему у них курс «Общей геологии», и выложил ему все. Тот внимательно выслушал Бубнова, поинтересовался кое-какими подробностями, петом написал записку и попросил передать Андрею. В записке было написано: «Андрей Миронович! Прошу Вас завтра зайти ко мне в 9-ть часов для конфиденциального разговора». И подпись стояла Н.П. Михайлов.
Андрей прочитал записку раз, другой, третий. Ослушаться декана он не решился. Это уже было чревато соответствующими последствиями. Но дело было не только в этом. Декан пользовался у студентов большим уважением и авторитетом. Андрею он нравился, как человек, как личность и как специалист-преподаватель. У него просто-напросто со- вести не хватило отмахнуться от просьбы уважаемого им человека.Это было бы вызовом, проявлением элементарного хамства и пренебрежения к человеку, который того совершенно не заслуживал. И Андрей ре шил все-таеи сходить к декану.
Декану было уже за шестьдесят. Это был крупный, чуточку располневший и тяжеловатый на вид мужчина с пышной, черно-белой шевелюрой над высоким лбом и кустистыми бровями над быстрыми, внимате льными и очень доброжелательными серыми глазами. Он имел два ряда стальных зубов, аккуратно подстриженные небольшие усы и большой мясистый нос в крупных, красноватых прожилках, хрипловатый голос заядлого курильщика. Лекции свои он читал великолепно, по па мяти и практически совсем не пользуясь никакими записями, дополняя их бесчисленными историями из своей богатейшей геологической практики в Восточной Сибири.
Декан внимательно посмотрел на Андрея, озадаченно крякнул, помолчал немного, поглаживая в задумчивости свой внушительный, со склад складками подбородок, потом вздохнул и проговорил:
• Значит так, Андрей. Говорить и убеждать тебя я ни в чем не буду. Но я считаю, что ты уже далеко не мальчик, а вполне взрослый человек и настоящий мужчина. А настоящий мужчина потому и называется настоящим, что сам справляется со своими проблемами, не перекладывая их ни на чьи плечи Я же просто могу тебе немного помочь и разрешу в качестве исключения сдавать экзамены одновременно с зачетами. А остальное все будет зависеть от тебя самого. Выкрутишься - молодец. Но я думаю, что ты выкрутишься. Я убежден в этом. Я давно за тобой наблюдаю. Ты не из тех, кого можно сбить одним ударом. Поэтому, крепись, стисни зубы и за работу. И увидишь, что твои проблемы сразу же отодвинутся и отойдут куда-нибудь в сторону и не будут тебе мешать.

Декан оказался прав. Андрей действительно выкрутился. Он сделал практически невозможное. Он сдал все зачеты, все курсовые и три из пяти экзаменов. Но два экзамена он всё-таки завалил. Ну, один из них был не так уж и страшен. Это была «Общая геология» декана Михайло ва. Андрей здесь успел только курсовой сделать и сдать, а на экзамен времени у него уже не осталось. Курс был далеко не из легких, с наско ка его не сдать. Надо было готовиться. Но когда? Все его время остало сь там, в мае месяце, а то, что ушло, нагнать удается не всем и не всегда.
Но второй экзамен был не из простых. Он считался у геологов самым трудным экзаменом из всех, что им приходилось сдавать за время учебы в институте. Курс назывался «Петрография горных пород», в нем изучались свойства и строение различных видов горных пород с помо-щью «микромифов», рассматриваемых в бинокулярный микроскоп. Курс вела доктор минералогических наук, профессор, Миклашевская Зоя Федоровна, высокая, сухопарая, нескладная на вид женщина с вечно угрюмым, жестким, не запоминающимся лицом, гладко зачесанными назад серыми волосами и каким-то тусклым, скрипучим, совсем без интонации голосом. Женщина эта никогда не была замужем, жила одиноко, замкнуто, все свое свободное время посвящала работе кафедры и не терпела пренебрежительного отношения к своему предмету. Полу- чить у неё зачет и, тем более, сдать экзамен было задачей чрезвычайной сложности. Приходилось выучивать чуть ли не наизусть не только весь теоретический материал, но и запомнить особенности «микрош- лифов» каждого вида горных пород под микроскопом, чтобы затем по обезличенному, «слепому микрошлифу» суметь определить заключен ную в нем горную породу и дать ее описание. А это сотни просмотрен ных и зарисованных микрошлифов, десятки часов, проведенных за ми- кроскопом, до боли, до мельтешения в глазах.
И все бы оно ничего, но Зоя Федоровна была почему-то к Андрею очень и очень предвзята, придиралась к нему постоянно, цеплялась к каж дому его слову, заставляла по 3-4 раза переписывать контрольные работы, А зимой на экзаменах она гоняла его битый час, буквально засыпала дополнительными вопросами и с большой неохотой поставила ему 4, хотя Андрей сидел и зубрил этот курс, как проклятый. Летом же она поиздевалась над Андреем от души, долго язвила по поводу недостаточной глубины его ответов и с нескрываемым удовольствием поставила ему двойку.
Так что Андрей впервые за четыре года своей учебы в институте получил на экзаменах двойки и впервые остался без стипендии. Конечно же при таких результатах учебы ни о каком переводе в Воронеж и думать было нельзя. Тем более, что от Зины так ничего он и не получил. Воронеж молчал, молчал и Магадан. Но если от брата ему уже ничего не бы ло нужно, брат для него перестал существовать, то молчание Зины ос- тавалось для него болью постоянной, не затихающей ни на минуту, ни на секунду. Не думать о ней он не мог и во сне ее видел почти каждую ночь, видел такую, какой она была для него в Воронеже: ласковую, нежную, любящую, счастливую. И этот ее образ, намертво впаявшийся в памяти, настолько не вязался со всем тем, что произошло потом, с этим ее загадочным молчанием, что не думать о ней Андрей просто не мог. Но чем больше он думал, тем трудней и мучительней ему станови слось. И порой ему казалось, что он начинает сходить с ума. Но чтобы в действительности не сойти с ума, надо было ехать к ней, надо было увидеть ее, поговорить с ней. Но поездка могла быть только лишь пос- ле практики. Поэтому практику надо будет спланировать таким образом, чтобы успеть попасть в Лебедянь к концу августа. Если вЛебедяне с ней встретиться не удастся, то придется тогда ехать в Воронеж. И все эти поездки надо будет исхитриться совершить в августе-сентябре, до начала учебного года. Кроме того, в сентябре Андрею необходимо будет попытаться ликвидировать свои хвосты. Если сумеет а суметь на до будет обязательно, во чтобы-то ни стало, кровь из носа, то можно будет рассчитывать и на стипендию. Михайлов, его декан, после сес- сии, когда Андрей пришел к нему договориться насчет пересдачи зава- ленных экзаменов, сказал ему прямо и откровенно:
• Если бы у тебя была одна двойка, я бы разрешил тебе без ко лебаний. Но у тебя две двойки. Поэтому не паникуй и не спеши. За ночь ты мой предмет не выучишь, а тройку я тебе ставить не хочу. Поэтому приезжай с практики в Москву в сентябре. И если ты до первого октября сумеешь все пересдать, я стипендию тебе гарантирую. Так что, не мельтеши, не торопись, а спокойно отправляйся на практику...


ГЛАВА 16

Производственную практику себе Андрей выбрал на Кавказе, в горах Армении. Сразу после сессии Андрей оформил командировку, взял на кафедре деньги на авиабилет и вылетел в Ереван. Оттуда он , уже поездом, проехал в южные районы Армении, к высокогорным городам Кафан и Каджаран. Часть пути проходила ночью прямо по границе Армении с Турцией, в узеньком коридоре между рекой Аракс и бесконечно длинным забором из колючей проволоки. В тамбурах и коридорах ваго нов стояли пограничники с автоматами в руках. Поезд шел темный, без огней. И за окнами тоже было темно. Только за рекой, в Турции горели почему-то костры. Их было бесчисленное множество и тянулись они вдоль берега реки все то время, пока их поезд шел по границе, тонкой, неосязаемой линии раздела двух чужих стран. Здесь мы, там – они Здесь - друзья, там - враги. А почему там должны быть обязательно враги?.. Да потому, что мы представляем собой передовое общество, строящее светлое будущее не только для себя, но и для всего человечества. А они - полная наша противоположность, отсталое общество, от- чаянно мешающие нашему стремительному продвижению вперед. Мы - будущее человечества, они - его прошлое. Причем, черное, проклятое прошлое...
Просто и ясно. Как дважды два. И главное - удобоваримо, вызывает естественное чувство гордости за свою страну, авангард прогрессивного человечества, чувство своей особенности, своей значимости, своего превосходства перед остальными народами, своей непогрешимости, своего какого-то даже мессианства перед народами мира. Потом все это назовут политическим комплексом Советского человека, т.н. комплексом «Гомо Советикуса», человека, который сам не сумел нормально ни построить, ни сорганизовать свою собственную жизнь, но постоянно учил других умению жить и даже заставлял их силой следовать своему примеру.
Практика оказалась очень интересной, очень познавательной и, пожалуй, самой лучшей из всех учебно-производственных практик, кото- рые пришлось пройти Андрею за годы его учебы. Все здесь было для Андрея и впервые, и внове. И горы, и рудник, где добывали медно- молибденовую руду, и образ жизни местного армянского населения, и длинные, на километры, штреки рудников, пронизывающие чуть ли не насквозь горные кряжи, темные, мокрые, с осклизлыми, скользкими шпалами узкоколеек под ногами и редкими скобами деревянных крепе жных стоек по периметрам выработок, и это чувство собственной погребенности в каменных недрах гор, погребенности заживо, и страх, вызываемый этим чувством, который он старался изо всех имеющихся у него сил подавить и не показывать окружающим его людям, которые работали внутри этих самых гор. Ему больше нравилось быть наверху, ходить по земле, по камням, по скалам, ощущать небо над головой и трогать руками бесплотные комочки облаков, проплывающие мимо его плеч, и видеть, как они струятся между пальцами раскинутых рук, оставляя на коже капельки влаги...
Да, практика оказалась великолепной и Андрею очень не хотелось по- покидать этот гостеприимный и до жути красивый край. Но приходилось. В конце августа он должен быть в Лебедяни. Он должен все выяснить. Иначе жизнь ему станет слишком уж невмоготу.
Я жить, наверно, не умею,
Витаю вечно в облаках И по мальчишески краснею, Держа ладонь твою в руках.
Мне непонятна суетливость – Души погасшей ремесло… Но отчего, скажи на милость, Ты мне все делаешь на зло?
Я утонул в твоих «глазищах», Где зыбкой дрожью – синева, Но на разбитом пепелище, Остались лишь одни слова.
Готов безмерно любоваться Движеньем тонких рук твоих, Готов тебе в любви признаться, Ведь Мир за Счастье для двоих.
Но он не дарит всем взаимность, Нам «крест» нести до гроба свой… Так за какую же провинность Мы вновь наказаны Судьбой?
Двадцать пятого августа утром он уже был в Москве. Пока добрался с Внукова до своей «общаги», пока устроился, пообедал, отдохнул, про- шло пол дня. И только после обеда он поехал на Павелецкий вокзал за билетами. Очередь его ужаснула, но ничего поделать было нельзя. Альтернативы здесь не было. Хочешь уехать – становись в очередь. Хорошо хоть кассы работали круглосуточно.
Андрей мужественно отстоял свою очередь и взял на следующий день один билет аж в двенадцатом часу. Это было крупным достижением, хотя билет был в общий вагон и без места. Ну, это, в общем-то, не так уж и страшно. Подумаешь, двенадцать часов просидеть в вагоне! Или пролежать! И не такое в жизни бывало! Главное – приехать все-таки и встретиться с Зиной. Все остальное, вместе взятое, не имело сейчас для Андрея никакого значения.
Народу в вагоне было больше, чем предостаточно и больше, чем битком. Андрей насчитал в их купе полке. целых двенадцать человек. Он успел устроиться на верхней боковой полке. И не пожалел. Это оказалось одним из самых приемлемых для данных условий вариантов. Он никому не мешал и ему никто не мешал. Андрей лежал, закрыв глаза, и дума, думал. Думал о себе, о Зине, о своей жизни и ее странностях, о событиях этого года и их влиянии на его судьбу. Он лежал в полузабы тьи, в полудреме, не замечая никого и ничего вокруг. Иногда он вста- вал и направлялся в тамбур покурить. Это был, пожалуй, единственный случай в его жизни, когда в поезде он ни с кем не познакомился и ни с кем от души не побеседовал. Ему сейчас не было никакого дела до окружающих. Ему надо было сначала разобраться с самим собой.
Лебедянь его встретила холодно и равнодушно. Родители не выказали даже видимости радости от его приезда. Даже матери он был не особен но нужен. Его присутствие вносило тревогу и беспокойство в их разме ренный, такой привычный и давно сложившийся ритм жизни. Он ме- шал уже и здесь, даже своим родителям, своему отцу, своей матери. Что же тогда может ждать его у Зины? Что?!
Андрей утром встал не в настроении. Нервы его были напряжены до предела. Его преследовало беспокойство и мучило какое-то нехорошее предчувствие. Ему вдруг стало казаться, что эта его затея «зряшная» и безрезультатная, что приезжать ему сюда теперь не следовало. И он не мог не признаться самому себе, что идти к дому Зины он просто-напросто боится. Боится насмешки, непонимания, самого обыкновенного непринятия, биться отказа встречи с ним и бог знает еще чего...
Андрей встал, оделся, побрился, умылся и сел завтракать. Мать поста- вила на стол бутылку водки. Андрей отрицательно покачал головой:
-- Извини, мама, не хочу. Не тянет что-то с утра...

Отец с показной решимостью махнул рукой:
-- Мать, я тоже не буду! Убери бутылку!

Они поели, поговорили о тем, о сем. Но разговор не слишком клеился. Андрей понял, что для родителей он стал окончательно и бесповорот- но чужим и ненужным. А, может, он и был для них таким всегда, только Андрей раньше не замечал этого..? И его опять неприятно кольнуло в груди:
-- Ой, не надо мне было сюда приезжать! Не надо-о!

Он встал из-за стола и сказал матери:
-- Я пойду пройдусь немного...

Он накинул на плечи свою неизменную, выцветшую до белизны штормовку, вышел на крыльцо, достал пачку сигарет и с наслаждением закурил. День потихонечку разгуливался. Мелкий, нудный дождик, мороси вший всю ночь, к утру прошел, но повсюду на земле и на асфальте матово отсвечивали лужи. От земли парило. День обещал быть хорошим. Андрей усмехнулся пришедшей ему в голову неожиданной мысли. Почему-то получалось так, что Лебедянь, чаще всего, встречала его дождем. Хорошо это или плохо, кто знает! Никаких видимых закономе рностей Андрей здесь не заметил. Бывали у него приезды сюда счаст- ливые, но бывали и несчастливы. Каким же будет нынешний приезд, вот вопрос?!
Андрей не спеша двинулся к переезду. Знакомый до мелочей маршрут. Сколько раз он ходил этим путем..!
Брызгают пылью шаги по дороге,
Сколько еще мне печатать следы?

Тьфу - господи! Чертовщина какая! Опять стихи. До стихов ли ему сей час?! Хотя строчки, вроде бы, ничего-о... Особенно вот это: «брызгают пылью...» и «...печатать следы». Когда идешь по пыльной дороге, следы как будто бы пропечатывается на ее поверхности и обязательно по следу струйками в разные стороны пыльные брызги... Когда это я в последний раз видел? В детстве, наверное...А в память всё-таки запало... Только причем здесь пыль, когда под ногами чуть ли не грязь... Стран- ная всё-таки эта вещь - стихи... Вот и еще одна строчка появилась:
В жизни не верил ни в черта, ни в бога
Хорошая рифма: «бога - дорога». И действительно, я никогда не верил ни в черта, ни в бога. Но если ни во что не верил, значит, что-то в жизни должно быть упущено, может быть, самое главное, самое значимое. Не заметил, а оно подползло... Что подползло? Кто его знает..? Раз пол зет, значит, ничего хорошего здесь ждать не приходится... Значит – бе- да... Значит, кататрофа…
Да не заметил подползшей беды.
Ну вот, родил, называется... Не мог ничего другог о придумать.... Поэт задрипанный.... Смотри, накаркаешь на свою шею...
Так рассуждая сам с собой, споря, а порой и ругаясь, Андрей потихонечку дошел до переезда, перешел железнодорожный путь, свернул направо и направился к дому Зины. В одном окне дома мелькнуло женское лицо. Мелькнуло и исчезло. Андрей подошел к крыльцу и остановился. Достал по привычке сигареты, но курить не стал, положил пачку обратно в карман. Внешне он был совершенно спокоен и невозмутим, хотя внутренне был напряжен до предела и лишь сильный горный загар скрывал бледность, покрывающую не только его лицо, но даже и шею.
Дверь дома распахнулась и на крыльце появилась Зина. Она была в простеньком, цветном платье-сарафане на бретельках и с пуговицами впереди, открывающем ее красивые плечи, шею и немножко грудь. Она была смущена, растеряна, нескрываемо обрадована и в те же время испугана, и держалась так напряженно и скованно, что Андрей сра- зу же понял - он здесь незваный гость, хотя, если точнее, нежеланный гость.
Неестественно бодрым голосом Зина сказала:
-- Здравствуй, Андрюша! Какая неожиданная встреча, не так ли?!

Андрей пожал плечами и усмехнулся:
-- Для кого неожиданная, а для кого специально запланированная Здесь он понял, что не поздоровался с ней и добавил, - Извини, я не поздоровался. Здравствуй, Зина!
-- Бывает, - усмехнулась и она, и тут же заметила, - У тебя велико лепный загар. Ты откуда?
-- Вообще-то сейчас я из Москвы, - ответил Андрей, - А в Москву прилетел из Армении. Я там практику проходил.
-- А-а, - протянула Зина, - интересно было? – И тут же, не дожи- даясь ответа, сказала, - Пойдем в сад. Что мы здесь торчать будем?..

Они прошли в сад, сели в беседке напротив друг друга, помолчали. И тишина сразу же сгустилась, начала давить им на уши, отторгая и ото- двигая их друг от друга. Первым не выдержал Андрей. Он кивнул голо вой на ее исцарапанные ноги:
-- Где это ты так?
С повышенным оживлением, даже всплеснув руками, Зина проговори- ла, глядя мимо Андрея:
-- Ой, Андрюша! Со мной тут такое «ЧП» недавно совершилось! Не поверишь - я с яблони свалилась! Исцарапалась вся до невоз можности! И ноги, и руки и даже... Все тело почти!

Долго шел у них этот никчемный, ничего не значащий, пустой, витиеитиеватый разговор о том, о сем, вокруг да около, но совсем не о том, что у каждого из них было на душе и на сердце, что их волновало, тревожило, о чем кричали их кровоточащие сердца. Наконец Андрей не выдержал. Он встал, подошел к Зине, взял ее за руку. Она испугано потянула руку на себя. Андрей прижал ее руку к своей груди и очень серьезно сказал:
-- Зина, давай вечером встретимся. Нам надо с тобой поговорить.
Сейчас что-то ничего у нас с тобой не получается...
Зина опустила голову вниз и, не глядя на Андрея, глухо сказала:
-- Не могу, Андрюша...

Андрей вздрогнул, как будто его ударило током. Он отпустил ее руку, приходя в себя. Произошло то, чего он боялся, чего он внутренне всегда ожидал от Зины. Ему отказали. И он растерялся. Он никак не мог со образить, что ему теперь надо делать. Это была катастрофа. Это было все, это был конец, полное крушение всех его желаний, мечтаний, его любви... Вот только бы не показать вида, что ему плохо. Ни в коем слу чае не показать. Надо, надо удержаться... Любой ценой... Вот только закурить бы для начала... Скорее, скорее. Но не торопиться. Все делать медленно, не спеша... Спокойно, как будто ничего особенного сейчас не произошло...
Андрей достал сигареты, закурил, стараясь не смотреть на Зину. Она тоже смотрела мимо него. Андрей сделал несколько жадных затяжек, судорожно выдыхая из себя ставшим сразу горьким дым, потом судорожно, задыхаясь, спросил:
-- Хорошо, а завтра?

Она отрицательно покачала головой.
-- Послезавтра? - это слово он сказал больше по инерции.
Его можно было уже и не говорить. Все было ясно и так. Ему дали от ворот поворот. Почему?! Почему?! Впрочем, какая разница по-. чему. Говорят, за чем пойдешь, то и найдешь. Но он же ехал сюда не за этим, а совсем за другим?! Правдой оказались эти его дурацкие, только что сочиненные стихи. Недаром, знать они у него появились, недаром. Все-таки накаркал самому себе, накаркал себе свою собственную, незадачливую судьбу... Но почему так получилось? Почему? Почему..? Что за всем этим скрывается?

И он спросил, чтобы только не молчать, чтобы хот ь как-то разрядить скапливающееся вокруг них напряжение:
-- Ты что, замуж выходишь?
-- Ну, кто меня возьмет! - деланно засмеялась Зина, - Кому я тепе- рь нужна...

Андрей хотел сказать: «Мне!», но не сказал, удержался, хотя слово так и просилось с губ. Не сказал и тут же сам пожалел, что не сказал этого слова. Зато сказал другие слова:
-- Тогда разреши пожелать тебе счастья...
-- Спасибо, Андрюша, - услышал он в ответ.

Значит, правда. Значит, она выходит замуж. Кошмар! Лететь, сломя голову, из самых задворок Армении сюда, в Лебедянь, перетерпеть на этом пути черт те знает что ради того, чтобы узнать, что твоя любимая девушка выходит замуж за другого, а не за тебя.
Он повернулся к выходу, чтобы она не увидела его лицо. Он боялся, что она заметит его растерянность и подавленность. Ну, что ж, пора и меру знать. Он узнал, что хотел. Но лучше бы этого не узнавать. Теперь надо бы продержаться с достоинством до конца. И уйти отсюда с поднятой головой, не пришибленным, не униженным, а спокойным и сдержанным. И он холодновато вежливо произнес:
-- Извини за причиненное тебе беспокойство. Поверь, это больше не повторится. Я поперек твоей жизни больше становиться не буду. Пока. Будь счастлива. Может и увидимся еще когда...

Андрей произнес эти последние слова, стоя спиной к ней и не видел ее лица. Он чувствовал, что больше не сможет выдержать, если останется здесь еще хоть на минуту. Надо скорее уходить отсюда. И он, бросив через плечо, небрежно ироническим, как ему казалось, голосом, в на самом деле, звенящим от боли:
-- Еще раз извини... Мне надо идти... До свидания.
..
И он быстрым, стремительным шагом, чуть ли не бегом, рванул из калитки. Скорее отсюда! Куда угодно, но только бы подальше от этого дома. И он шел, куда несли его ноги, не видя и не слыша ничего вокруг.
Опомнился и пришел он в себя на берегу реки, недалеко от поселка «машзавода». Он глянул на часы и поразился. Прошло почти два часа после его разговора с Зиной. Как он сюда попал, Андрей не помнил . Он вообще ничего не помнил про эти часы после ухода из дома Зины. Где он был, что делал все это время, он не имел ни малейшего предст- авления. В памяти образовался полный провал. Черная, беспросветная яма или дыра.
Андрей поднялся, огляделся, соображая, куда ему идти. До дома родителей было слишком далековато, если идти пешком. Поэтому надо было идти к поселку «машзавода» и там садиться на автобус. Анд рей так и сделал И минут через через он оказался у родителей. Их дома не было. Но на столе стоял обед, накрытый сверху полотенцем, а сверху - записка от матери: «Андрюша, кушать на столе. Мы пообедали без тебя. Будем дома к вечеру. Мама.»
Андрей снял полотенце. Мать постаралась от души. Понаставила на де сятерых. Даже бутылка здесь. Початая, примерно половины уже нет. Значит, отец свою долю уже одолел и это оставили для него. Андрей помыл руки, сел за стел, взял бутылку в руки, но подумав, поставил ее на месте. Пить водку не хотелось совсем. Да и есть тоже.Он налил се- бе борща. Борщ был жирный, наваристый, пахучий и густей. Мать всегда прекрасно готовила борщи и Андрей любил ее борщ. Мать знала про эту его слабость и всегда наливала ему не в тарелку, а в миску, так было полнее. Но сегодня ему каждая ложка шла комом. И он смог заставить себя съесть лишь пол тарелки. Второе тоже вяло поковырял вилкой и встал со стола, достал сигареты и механически глянул на ча- часы. Стрелка уже перевалила за четыре дня. А в 16-40 отходил поезд на Москву. И тут его осенило. В Москву! Немедленно! В Москву! По- дальше от Лебедяни! Лебедянь теперь для него проклятый город! Навсегда! Навеки! Город, при одном лишь упоминании о котором его на- чиинала бить нервная дрожь, и ему необходимо было приложить нема лые усилия, чтобы взять себя в руки. И он в Леедяни больше никогда не был. Ни под каким предлогом. Приезжал только два раза на похоро ны. Сначала отца, затем, через пару лет, и матери...
Расплата за любовь –
Чудовищная мука,
Расплата за любовь –
И я с собой в разлуке.
Расплата за любовь –
Из жил за каплей капля,
Расплата за любовь-
Я в обручах заклятья.
Расплата за любовь –
Ночей бессонных крестник,
Расплата за любовь –
Оборванная песня...

Да, песня оборвалась. А с нею, наверное, и сама жизнь. Потому что впереди – сплошная чернота и полнейшая неизвестность. Ясно только одно – бежать, бежать и, как можно скорее. В Москву, подальше от Лебедяни. Андрей быстро собрался, написал родителям записку и ушел на вокзал Ни о каких там билетах разговора конечно же и быть не могло. Но он подошел к первому попавшемуся ему навстречу проводнику вагона, по жилой, располневшей женщине в форменном кителе и попросил довести его до Москвы. Женщина с раздражением глянула на Андрея, хотела было привычно отбрить нахала, но тут же осеклась. Лицо у Андрея было страшное, «иссине бледное», неподвижное и совсем мертвое, больше похожее на маску, чем на лицо человека. Сразу было видно, что у этого молодого человека что-то случилось, что у него горе, у него – беда и не пойти ему навстречу - невозможно. Она кивнула ему головой и сказала:
-- Проходи в первое купе. И подожди меня там...

Первое купе вагона было обычным четырехместным купе плацкартного загона, только оборудованное дверью. Все верхние полки были дове рху заполнены стопками уложенных одеял, тюками плотно свернутых матрасов, картонными коробками и фанерными ящиками. Две нижние полки были свободные. Андрей сел на одну из них, а сумку свою поста вил рядом.
Поезд дернулся и начал медленно набирать ход. Через несколько ми- нут в купе заглянула проводница:
-- Ну, как ты здесь? Устроился?

Андрей благодарно улыбнулся ей:
-- Спасибо вам. Все нормально.

Она показала пальцем на полку, где сидел Андрей:
-- то полка твоя. Располагайся, как дома. Я приду попозже.

Пришла она часа через полтора, не раньше, после станции Лев Толс- той. В руках у нее была большая хозяйственная сумка. Она села напротив Андрея, сняла с крючка висевшее на стене вафельное полотенце и, шумно отдуваясь, вытерла лицо:
-- Ну, парень, давай теперь знакомиться. Зовут меня Александра Васильевна. Для друзей просто Щура.

Андрей назвал себя. Она рассмеялась

-- У меня зятя тоже Андреем зовут. Но он немножко постарше те-бя будет. На заводе работает электриком. Так что, Андрей, бу- дешь ты для меня сейчас моим зятем. Не возражаешь? - Андрей улыбнулся на ее слова, - Очень даже хорошо, - продолжила она, заметив улыбку Андрея, - Тогда мы, хочешь ты того или нет, будем сейчас кушать. Я сегодня что-то основательно прого лодалась. С этой чертовой работой и про еду забудешь...

Она поставила сумку себе на колени и начала доставать из нее кульки за кульками, свертки, банки, баночки, разворачивая и расставляя их на столе. В основном это была домашняя снедь: картошка тушеная с мя- мясом, просто картошка вареная, свежее сало с розовыми прожилками мяса, горшочек домашнего холодца, помидоры, огурцы, колбаса варевареная, колбаса копченая, рыба жареная, курица вареная, грибы соленые и еще что-то такое, не слишком понятное для Андрея. Он изумлен но уставился на проводницу. Она, заметив его изумление, хитровато ему подмигнула:
-- Боишься, что не справимся? Не бойся, я поесть люблю. Особен. но, когда гости есть. А ты, что там не говори, сегодня являешься моим гостем. Так что помогай..!

Она взяла большой тонкий стакан, достала из сумки бутылку «Московской», налила стакан до самого верха и подала Андрею:
-- Пей, а то на тебе лица нет. Смотреть страшно. Пей весь...

Андрей отрицательно покачал головой:
-- Спасибо, не хочу...

Она прикрикнула на него сердитым голосом:
-- Пей, тебе говорят! Тебе расслабиться надо, а то сорвешься, не выдержишь! Нельзя в себе беду носить! Она отравит тебя! Сго- ришь тогда, и ничего уже тебе не поможет..!

К своему удивлению, Андрей подчинился, хотя пить водку ему совсем не хотелось. Да и есть тоже. Вид и запах пищи ему был даже неприя- тен. Но от этой женщины, пожилой, некрасивой, не слишком опрятной, с усталым, поблекшим лицом и растрепанными, неухожен- неухоженными волосами веяло таким теплом, таким участием и такой добротой, что Андрей сдался и сдался довольно легко. Он взял стакан и быстрыми глотками, почти не ощущая вкуса, выпил водку. Она подо двинула ему холодец, сунула в руку хлеб, в другую – вилку и быстро проговорила:
-- Давай, Андрей, закусывай. Попробуй моего домашнего...

Андрей начал есть. Тепло от выпитого стакана начало потихонечку растекаться по всему телу, а за ним мягкой волной пошло опь- янение. Ком горечи и боли, стоявший у него в груди, неожибан но отмякнув, стал уменьшаться, уменьшаться и постепенно изчез. Осталась после него одна лишь пустота и ощущение страш ной усталости, практически полностью парализовавшей его си- лы и волю.

Женщина же почти не ела, она молча смотрела на него, подперев ладонями голову, потом по-бабьи тяжело вздохнула и с материнской, жало- стливой интонацией в голосе проговорила:
-- Ну, отошел немножко? Эк тебя подвело, парень... Рассказал бы что с тобой приключилось, все полегче бы стало. Поверь. Ког- да горе с одних плеч переложишь и на другие, оно перестает быть непосильным. Тогда ты сможешь вновь распрямиться... Вновь почувствовать себя человеком.

И случилось невероятное. Случилось то, что с Андреем никогда раньше не случалось и никогда впоследствии больше не происходило. Первый и последний раз. Он доверился чужому, незнакомому для себя человеку, пожилой, некрасивой, мало опрятной на вид женщине и расска зал ей все, что с ним случилось, всю историю их незадачливой с Зиной любви. Рассказ его был долгим, с перерывами, когда проводницу вызывали по делам капризные пассажиры, и тогда Андрей еще наливал себе из бутылки водку и пил, не морщась и не закусывая, потом закуривал, дожидался прихода проводницы и начинал вновь.
Слушая Андрея, проводница разволновалась, расчувствовалась, разохалась и даже захлюпала носом. Она шумно вздыхала, качала головой, громко сморкалась в казенное вафельное полотенце и, вытирая покрасневшие, мокрые от обильных слез глаза, невнятно бормотала:
-- Ох, ты, господи! Да что же это такое с людьми-то делается?!
Ну, ладно мы, мы свою жизнь уже прожили. Какой с нас теперь спрос? Но им-то, молодым, мучиться-то за что?! Им бы жить да жить, да радо ваться друг другу! А здесь такое происходит...
Затем она решительно постучала кулаком по столу купе. Дрогнули и жалобно зазвенели стоящие на столе стаканы, тарелки, банки и почти пустая уже бутылка. Она наклонилась к Андрею и он услышал ее торо- пливый, звенящий от нервного напряжения голос:
-- Слушай, Андрей, что я тебе скажу. Слушай меня внимательно. Я дело тебе говорю. Я - женщина битая, жизнью не раз ученая, но совесть я еще не потеряла и плохого тебе не посоветую. Са- ма я не раз и не два обжигалась, ошибок понаделала, дай боже! А потом локти себе кусала, слезы в подушку лила, да поздно было, исправить уже ничего нельзя. Поезд-то мой далеко-о-нь- ко ушел! Потому-то тебе и говорю. Поверь уж мне, что ждет она от тебя сейчас писем, жде-ет. И встречи с тобой ждет! Хо- тя, может быть, и сама того не подозревает. Но, учти, любовь вам не шутка! Если она к тебе пришла, то отмахнуться от нее просто так, как от комара, не отмахнешься, ее не перечеркнешь и не отбросишь от себя. Если она есть, то она есть. И считаться с собой она вас заставит. Здесь порой и рад бы забыть обо всем, заново жизнь начать, ан, нет, не получается никак. Думаешь, зря поговорка появилась, что любовь зла, полюбишь, мол, и козла? Действительно, оно так и есть! Ведь порой знаешь, что козел, что прохиндей, что хуже его и не придумаешь, а все рав- но - любишь! Все равно нужен тебе только он один, и ни кто другой. А у вас все наоборот, все по другому. Вы - любите друг друга, вы - нужны друг другу. И это - главное! Все остальное - это мелочь, чепуха, выведенного яйца не стоит. Мало ли что в жизни может с каждым из нас случиться?! Держаться надо за главное, за любовь вашу. Это счастье, что она у вас есть! Так держитесь за нее, не отпихивайте ее от себя. Потом горько оба пожалеете, да поздно будет. Вроде, близок локоток, а не укуси- шь! Все, время ушло! И винить некого, креме себя самого. Поэ- тому, Андрей, мой тебе совет! Хватит делать глупости! Хватит! Их вы оба и так слишком много понаделали. Поэтому, приеде- шь в Москву, сядь за стол и напиши ей письмо. И не пиши ты ей о своих обидах, пиши о своей любви, о том, как она тебе ну- жна, как тебе трудно без нее. Она может не ответить тебе, и пусть! Все в жизни может быть, все! Пиши второе письме, третье. третье... Она ответит тебе, обязательно ответит, не может не ответить на любовь, когда про нее ей говорят. Это противоестественно для женщины - промолчать в таком случае! Поэтому, не отчаивайся и жди ответа... А потом езжай к ней в Воронеж. Вам встретиться надо обязательно! Утрясай по быстрому все свои дела в институте и езжай. И не обращай внимания ни на какую там чепуху, если тебе будут говорить о ней. Знай и помни главное - вы любите друг друга! Понял, Андрей? Езжай в Воронеж, чтобы это тебе не стоило! И немедленно!

Андрей слушал горячую, взволнованную речь проводницы вполуха. Он выговорился и ему стало легче. Когтистая рука боли, сжимающая его сердце, постепенно ослабла и боль отсюда куда-то на задний план, стала менее острей и более терпимой. С такой болью можно было уже и примириться, к ней можно было и притерпеться, с ней можно было уже и как-то жить дальше.
Его удивила неприкрытая страстность монолога проводницы, нескрываемое участие к судьбе незнакомого и не слишком-то удачливого в любви молодого парня, удивило и обрадовало. И волна благодарности заполнила его сердце. Он неловко, смущенно пробормотал:
-- Какая же вы-ы... Александра Васильевна! Спасибо вам за все..
Я никогда вас не забуду...
Но проводница его слов не услышала. Она вдруг неожиданно, на полуслове оборвала свою речь, с задумчивым видом посмотрела на Андрея, потом удовлетворенно хмыкнула и сказала, обратившись к нему:
-- Точно, Андрей! Я - придумала! Дай-ка на минутку мне свою куртку...
-- Зачем? - удивился Андрей.
-- Я знаю зачем, - быстро ответила она и усмехнулась, - Да не бой ся ты. Я ее у тебя не заберу. Верчу целехонькой...

Андрей недоуменно пожал плечами, но подчинился. Он снял с себя ку- ртку и подал ее проводнице. Она осмотрела куртку с обеих ее сторон, даже пощупала кое где, затем обратилась к Андрею:
-- Слушай, Андрей, ты давно что-то не курил. Пойди покури нем- ного. Я здесь кое-что сделаю.

Андрей встал, взял с собой пачку сигарет, спички, открыл дверь купе и вышел. Несмотря на хорошую закуску, он основательно подзакосел и его немного даже покачивало.
-- Хватит, - решил Андрей, - Пора закругляться. Хорошего все- таки понемножку. Пора и меру знать. Надо останавливаться. Хва тит куролесить. Пора на покой. Спать, спать, спать...

Когда Андрей вернулся в купе, на столе было все уже пусто, постель его заправлена и сверху на ней лежала его куртка. Проводница сидела за столом, подперев голову ладонями обеих рук. Лицо ее было задумчи во и печально. Увидев Андрея, она встрепенулась и сказала:
-- Значит так, Андрей. Вон возьми свою куртку. Она цела и невре дима. Но у нее во внутреннем боковом кармане, под подклад- кой, в углу зашита сторублевая бумажка...

Андрей вспыхнул и мгновенно все его лицо забогравело от стыда:

-- Да вы что-о, Александра Васильевна!? Зачем!? У меня есть ден -ьги! Я на практике заработал!

Проводница встала, подошла к нему, положила ладони своих рук на его плечи и улыбнулась ему:
-- Ну, прямо, как порох... Копия - мой покойный муж. Ничего по- перек ему сказать было нельзя, сразу же загорался... Успокойся Андрей. Это вам, не тебе, а именно вам с Зиной подарок от ме- ня. На счастье. Это будет твой «НЗ», запас на тот самый край- ний случай, когда надо будет вдруг срочно ехать в Воронеж, а денег у тебя нет. У тебя было уже так весной этой. Вот я и не хочу, чтобы у тебя та весна еще раз повторилась Не дай-то бог! Но жизнь - штука сложная. Мало ли что в ней может случиться. Жизнь в будущем никогда не угадаешь. А так тебе спокойнее будет. Так ты всегда будешь знать, что на поездку в Воронеж у тебя деньги есть. Обойдешься без них – очень хорошо! Тогда придешь на вокзал, найдешь меня и отдашь их. Очень будет хо- рошо! Не обойдешься без них, мне тогда будет в радость, что помогла вам. Тогда тем более придешь ко мне на вокзал и поде лишься радостью. Ну, а если не придешь, значит, тогда у меня рука тяжелая, счастья не приносит. Тогда и встречать меня не стоит, черт с ними, с этими деньгами, не до них мне будет.. Вот так, Андрей, понял теперь?
-- Понял, - дрогнувшим голосом сказал Андрей. Его искренне тро нул этот бескорыстный, такой человеческий поступок незнако- омой для него простой женщины. Он наклонился к ней и поце- поцеловал ее в губы:
-- Спасибо вам, Александра Васильевна. Вы сами не понимаете, что вы для меня сейчас сделали. Я вас никогда, никогда не забуду...
-- Да ладно тебе, - махнула рукой проводница. И вдруг неожидан- но слезы побежали из ее глаз. Она всхлипнула:
-- Жалко мне вас стало, молодых, глупых, неопытных. Себя такой же вспомнила. Тоже вот счастье свое тогда не удержала, упус- тила, глупая. До сих пор себе простить не могу. Как вспомню, то даже нехорошо становится...

Она еще раз всхлипнула и снова потянулась за своим полотенцем, взя- ла его в руки, тщательно вытерла свое лице и с каким-то глубочайшим облегчением вздохнула:
-- Ох, и наплакалась же я сегодня! От всей души! На целый год наперед, наверное, - и тут же, без всякого перехода, тем же жа-лостливым голосом добавила, - Ладно, Андрей, хватит на сегод ня. Ты раздевайся и ложись спать. А у меня еще дел по горло.

Она вышла из купе и закрыла за собой дверь. Андрей тут же, без промедления разделся и лег на свою полку. И едва его голова коснулась поду шки, тут же мгновенно отключился. И спал он, как убитый, не ворохну вшись, до самой Москвы.
В Москве Андрей распрощался с Александрой Васильевной. Она на прощание обняла его, поцеловала и даже перекрестила:
-- Ну, Андрей, с Богом! Ни пуха тебе, ни пера! И главное – не те- ряй надежды. Никогда!

Андрей низко поклонился ей. Впервые в жизни он поклонился и сделал этот поклон от самой души, от всего сердца. Он был искренне благодарен ей, благодарен за участие, за поддержку, за доброту, за душевную щедрость и за человеческую теплоту. И он действительно запомнил ее на всю свою жизнь. Неправду говорят, что доброта быстро забывается, что помним мы долго только лишь причиненное нам зло. По мним мы и добро, если оно бескорыстно, если оно искренне, если оно в тот момент было нам необходимо и если мы не потеряли еще в себе детскую способность к благодарности. Андрей такой способности еще не потерял, он смог понять и оценить всю значимость сделанного для него Александрой Васильевной. Ведь она смогла поддержать его в са- мую трудную минуту его жизни, не дала ему возможности согнуться под тяжестью обрушившихся на него жизненных невзгод или же, нао- оборот, закаменеть в свеем горе и ожесточиться. Ома сделал а для него главное - помогла остаться ему человеком в самую страшную минуту своей жизни. А такое забыть невозможно...Даже, если ты не веришь ни в каких Богов.
Я верю не в Бога, Я верю в Любовь, Судьба – недотрога, Мечту приготовь, Мечту во спасенье Заблудшей души, Где прячутся тени Сгоревших вершин, И «сыплется» пепел На ветки рябин… Я снова, как Ветер, Поющий один… Но песня без слова – Промозглая новь, И гибнет без «крова» Бедняжка - Любовь
Правда, увидеть еще раз Александру Васильевну Андрею не удалось, хотя пару раз он приезжал на Павелецкий вокзал к отходу Елецкого поезда из Москвы и спрашивал про нее. Но застать ее в Москве ему оба этих раза не удалось. А потом жизнь захлестнула Андрея мутной вол- ной краха и ему стало не до нее.
ГЛАВА 19

Андрей решил не дожидаться открытия метро. Ему захотелось пройтись пройтись пешком и немного «поразвеяться». Встреча с Александрой Васильевной искренне взволновала его. Утром она, вдобавок ко всему, еще и накормила его основательно. Да не просто накормила, а с хорошей, прохладненькой бутылкой пива для поправки головы и здоровья. Такая теплота и отзывчивость на чужую боль встречается в нашей жиз ни не часто. Здесь ему по настоящему повезло. И настроение у Андрея было хорошее. Он вышел из здания вокзала, вздохнул полной грудью прохладный, чуть горьковатый от выхлопных газов бесчисленных ма- шин московский воздух, привычным движением рук достал незабвен- ную пачку сигарет, закурил и не спеша направился в дорогу.
Он пересек привокзальную площадь, прошел через территорию пустого и молчаливого еще Павелецкого рынка и вышел на Садовое кольцо. Теперь было проще. Теперь надо было просто идти. В этот ранний час Москва была совершенно пустынна. Но автобусы, троллейбусы и такси уже ходили. Можно было бы конечно сесть в троллейбус «Б», ходив ший по Садовому кольцу, но какой в этом сейчас был смысл? Андрей любил бродить по Москве и маршрут Садового кольца был ему хорошо знаком. За три-четыре раза он прошел все Садовое кольцо пешком. Просто так, ради интереса, от нечего делать, без всякой цели, ради лю бопытства, собственного удовольствия и элементарного знакомства с достопримечательностями Москвы.
Андрей прошел к Серпуховке, здесь было идти сравнительно недалеко от Павелецкого вокзала, точнее, от его выхода на кольцевую линию метро. Он шел мимо аляповатого здания кинотеатра «Родина», мимо громады Серпуховского универмага, мимо молчаливого входа на станцию метро, у которого уже стояла небольшая очередь ранних москвичей, то ропящихся на работу. Андрей шел не спеша, занятый своими мыслями, рассеянно поглядывая по сторонам, бросая скользящий взгляд на лица редких прохожих и покуривая неизменную свою сигарету. Он шел ми- мо старинных, покосившихся домов дореволюционной постройки цент ра Москвы, который скоро очень должен будет бесследно исчезнуть под натиском серых, бетонных громад архитектурных монстров 60-х и 70-х годов, оформляющих вид престижного района столицы Советско- ого образца, будущей Октябрьской площади, пока еще называемой Калужской площадью. Калужская площадь была маленькой, по домашнему уютной, очень как-то располагающей к себе, с таким же небольшим небольшим, очень уютным кинотеатром «Авангард», расположенном в здании бывшей церквушки и очень любимом студентами ближайших крупных ВУЗов Москвы, и бесчисленным множеством маленьких ма- газинчиков, кафе, забегаловок и закусочных, разбросанных вокруг.
От Калужской площади Андрей направился вниз к реке Москва мимо внушительных, безвкусных и монументально холодных ворот парка Го рького, и вышел прямо на Крымский подвесной мест. Здесь он немного постоял, глядя на зеленовато мутную воду реки, вяло охватывающей опоры моста. И ему вспомнился Иркутск, мест через Ангару и бе- лые буруны на операх места, и ощущение головокружения от стремительно бегущей под мостом Ангарской воды, чистой и прозрачней, как слеза ребенка, и нестерпимо холодной, мгновенно перехватывающей дух у каждого, входящего в нее раздетым. Давно он не был там, давно.
От Крымского моста Андрей неторопливо двинулся мимо станции «Па рк культуры» к Смоленской площади. Народу на улицах увеличилось. Люди спешили к метро, стояли на остановках автобусов, троллейбусов и трамваев. Москва просыпалась и москвичи торопились по своим делам. Лишь Андрей один не торопился, ему некуда и незачем было спешить. И, как уже не раз убеждался Андрей, в Москве не спешили лишь одни приезжие. Самим же москвичам всегда было некогда, они всегда были очень и очень заняты и постоянно куда-то торопились. Ан дрей же являлся москвичом наполовину, или временным москвичом, человеком с временной пропиской, поэтому мог со спокойной совестью считать себя свободным и независимым от всяких условностей человеком, то есть человеком, который сам себе определяет и нормы, и характер собственного поведения. Хотя ощущать себя праздношатаю- щимся среди занятых делом людей с их вечно озабоченными лицами было не слишком приятным занятием. Начинала почему-то мучить совесть и появлялось чувство психологического дискомфорта. Невольно хотелось сделать такое же хмуро недовольное выражение лица и ускорить шаг, чтобы только не отличаться от окружающих тебя людей...
Андрей дошел до Смоленской площади с высотным зданием МИДа на углу Арбата и Садового кольца, свернул налево и спустился вниз до Бородинского моста. Впереди, за рекой была видна площадь Киевского вокзала со стеклянной сводчатой крышей над основными посадочными платформами и высоким шпилем часовой башни на фронтоне зда- ния. Там, за Киевским вокзалом, если идти вдоль железнодорожных пу тей по Киевской улице, размещался Доргомиловский рынок, а от него начиналась Малая Долгомировская улица, в конце которой по левую сторону находился Долгомиловский Студгородок, где в одном из корпусов и жил на втором этаже Андрей.
На Бородинском мосту Андрей опять остановился, сел на скамейку около одной из автобусно-троллейбусных остановок, достал сигареты и закурил. Глянув на часы. Было уже полседьмого. Получалось, что шел он целых полтора часа. И немножко даже устал. Надо бы отдохнуть чуток. Ведь спешить-то ему вреде некуда. Чего уж тогда рва ться-надрываться-то?
Пока Андрей сидел на скамейке и курил, к остановке подошел 42-й тро ллейбус. Его маршрут проходил от Арбатской площади по Арбату и да лее через Бородинский мост по Большой Доргомиловской улице, Кутузовскому проспекту в сторону Филей. Одна его остановка находилась как раз напротив гастронома, где обычно отоваривались студенты студ городка. Андрей бросил окурок в урну, встал со скамейки и шагнул к троллейбусу. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, как утверждала на- родная мудрость Иногда Андрей поступал и так.
Минут через двадцать Андрей был уже у себя в комнате. В общежитии было тихо и пусто. Своеобразная пора межсезонья. Здесь оставались только бывшие абитуриенты, не поступившие в институт и еще не уехавшие по каким-либо своим причинам домой, и те из поступивших, которым не надо было никуда ехать и они ждали здесь начала учебно- учебного года. Старшекурсники же начинали свой учебный год только с октября месяца и все были еще на своих практиках. Поэтому Андрей, не особенно раздумывая сразу же завалился на койку спать.
Спал он до обеда, затем встал, умылся, побрился, сходил в столовую, пообедал и занялся своими хозяйственными делами. Он взял в камере хранения «студгородка» свои вещи и посуду, скопившуюся у них в комнате за три года студенческой жизни. Затем он сделал генеральную уборку своей комнаты, собрал в сумку грязные вещи и пошел в душе- вую, что находилась в отдельном блоке на территории «студгородка». Студенты обычно совмещали приятное с полезным и во время купания под душем занимались одновременно и стиркой своих личных вещей. И правда! Что время-то зря терять! А здесь все под боком и очень даже неплохо можно было постирать. Правда, сушить надо было нести все к себе в комнату. Но это уже не проблема. Главное ведь сделано.
Андрей натянул у себя в комнате на заранее закрепленных в стенах крючках две веревки и развесил на них свое постиранное белье. Потом лег на койку и закурил. Делать ему было совершенно нечего. И он не имел ни малейшего представления, чем бы ему сейчас заняться. Всяческие желания покинули его. Впервые за годы своей взрослой жизни у него осталось в активе столько свободного времени, что он не знал, куда его деть, и с которым он не знал, что делать. Свободное время, как таковое, в его образе жизни вообще не было предусмотрено. Он всегда был чем-то занят, где бы он ни был, в тайге, в горах, в пустыне или в незнакомом городе.
Но сейчас в стремительном водовороте его жизненных интересов и дел образовалась непредвиденная пустота, которую он не знал чем запол- нить. И он понял, какая это опасная и коварная штука – свободное вре мя. Когда ты, словно бы затормозив , вдруг остаешься наедине с самим собой, со своими мыслями, со своими проблемами, со своими желаниями и мечтами. Остаешься и начинаешь видеть самого себя словно в увеличительном или же, наоборот, в искажено зеркале и тебе становит ся страшно неуютно и тоскливо. И только сейчас Андрей начал понимать, почему, к примеру, в геологии, где всегда маленький, тесный и случайно собранный коллектив, большинство людей не любят своих выходных, своего свободного времени. Они начинают, в буквальном смысле этого слова, дуреть от скуки, свирепеть от ничегонеделания, от ярости к окружающему миру и друг к другу. Они готовы пойти на что угодно, лишь бы только побыстрее кончилось это проклятое свободное время, эти томительные, эти давящие душу и выматывающие нервы бе сконечно длинные часы и минуты. И сколько глупостей было понадела но от скуки и от нечего делать! А за некоторые глупости приходилось расплачиваться очень и очень дорого, даже и головой.
С подобной проблемой раньше Андрей никогда не сталкивался, она для него просто-напросто не существовала. Теперь же он и сам убедил ся, как медленно могут тянуться часы, если тебе нечем заняться или же тебе не хочется ничем заниматься. Андрею же сейчас именно не хотелось ничего. И он просто лежал и курил. Но сколько так можно лежать и курить? До бесконечности? Нет, Андрею эта бесцельная лежка надое ла довольно быстро. Скучать в Москве?! Дикость какая-то! Он и в тай- ге никогда не скучал, а здесь?! В центре Советской цивилизации?! Да никогда, и ни за что!
Он встал, привел себя в порядок, тщательно, по тогдашней молодежной моде и с некоторой долей студенческой небрежности оделся, взял свою неизменную спортивную сумку и вышел. На нем были серые, тщательно подогнанные по фигуре и отутюженные до остроты брюки без манжет, красно зеленая в крупную клетку рубашка с отложным воротником и накладными карманами. У рубашки были длинные, подвернутые выше локтя рукава. Ансамбль завершали остроносые, темно- коричневые плетеные туфли на точеном каблуке, купленные Андреем по случав на толкучке в Ереване, и темные, с зеркальными стеклами очки. Вид довольно приличный и, в то же время, самый обыкновенный, хотя и с претензией на некоторую элегантность. Так, в основном, одевались московские студенты, в то «предджинсовые» еще времена.
Андрей захлопнул дверь, закрыл ее на ключ и повернулся к лестничному проему. Навстречу ему по коридору шли две девушки. Одна повы ше, черненькая, другая пониже, беленькая. Совсем молоденькие, вчерашние еще школьницы, наверное, бывшие абитуриентки.
-- Ой, простите, пожалуйста, -пискнула одна из них, - вы, случай- но, не студент?
-- Студент и, пожалуй, не совсем случайно, - с намеренно серьез- ным видом, сухо, строго и не снимая даже очков, ответил им Андрей,.
Девчата смутились, сникли, заизвинялись и поспешили было ретироваться, но Андрей снял свои темные очки и широко, открыто улыбнулся. Ему стало стыдно за испуг девчат. И чего это он начал вдруг перед ними выпендриваться, корячиться. Ведь он никогда не любил унижать людей. он всегда был открыт для любого общения. И он с улыбкой, доверительно спросил:

-- В чем проблемы, девочки?

Черненькая девочка, скуластенькая, круглолицая, с небольшим, чуточку вздернутым носиком и слегка приподнятой верхней губой, открывающей ряд мелких, острых, как у хищного зверька зубов и раскосыми монгольского типа глазами, испуганно глядя на Андрея, нерешительно запинаясь, проговорила:
-- Да-а... Мы-ы... хотели спросить...

Но ее перебила беленькая, вызывающе дернув головой с длинной, до пояса, пшеничного цвета косой, и решительно поджав крупные, пол- ные, как бы даже вывернутые вперед губы:
-- Мы хотели попросить у вас сковородку. Мы живем сейчас вот этой комнате, - она показала пальцем на комнату, находящую-ся на противоположной от Андрея стороне коридора, и продол- жила также четко, решительно и напористо; - Мы бывшие аби- туриентки. Поступили на первый курс. Домой нам ехать не тре- буется. Ждем начала учебного года.

Андрей обескураживайте развел руками:

-- Девочки, вы уж извините меня за невольное негостеприимство Я просто-напросто задумался. Хотя я сегодня вроде бы уже при приехал в нашу «Альма-матер», но мыслями я еще не здесь...

Он открыл дверь комнаты и сделал шаг в сторону, шутливо наклонившись и дружеским жестом правой руки приглашая к себе девчат:
-- Заходите, девочки. А зовут меня Андреем. Я студент уже чет- вертого курса. Совсем старый по сравнению с вами

Девчата зашли в комнату, стали около стола, с нескрываемым любопы тством оглядывая все вокруг.
Андрей усмехнулся и притворно испуганно воскликнул:
-- Ой, девочки, я и забыл, что у меня здесь жуткий беспорядок!
Прямо черт те что и с боку бантик! Не обращайте, пожалуй-ста, внимания, я же только что с колес...
Беленькая девочка, как видно, более смелая и решительная из них двоих, сразу ответила:
-- Да ничего страшного, бывает. У нас в комнате тоже не слиш- ком-то аккуратно, хотя и живут одни девчата. Вот нас двое, Валя, - она показала рукой на черненькую, - и я, Аня. Мы обе из далека. Валя из Томска, а я из Актюбинска. Обе только что школу закончили. И обе медалистки. Золотые медали у нас у обеих.
-- Ого-го-о! - рассмеялся Андрей, - Ну и компания у нас подобра- лась! Просто тихий ужас, если учесть, что и у меня когда-то бы ла медаль И тоже золотая!

Они рассмеялись. Андрей распахнул дверцу шкафа, где у них хранилась посуда и различный «хозинвентарь». Девочки взяли две сковородки, большую и маленькую, и небольшую кастрюльку для тушения мяса и стаканы.
-- По какому случаю сабантуй? - спросил Андрей.
-- День рождения у нас, у Вали, - опять ответила беленькая. Ее че рная подружка больше молчала и только иногда лишь согласно кивала головой, будто постоянно поддакивая своей более бой- кой и смелой в общении напарнице, - Вечером мы небольшой кампанией собираемся отметить. Три девочки и один парень. Если вы не возражаете, мы вас тоже к себе приглашаем. Часи- ков в восемь вечера. Хорошо?

Андрей согласился. Жизнь никак не давала ему скучать.
Вечером Андрей сидел в комнате у девчат. Принес он с собой бутылку водки и бутылку шампанского, а также небольшой букет цветов для именинницы. Стол был сервирован простенько, без затей, но с большим старанием. Не студенческий еще, но уже и не домашний. Были здесь и салат и и винегрет, и картошка жаренная, и мяса, и селедка, и, конечно же, вкуснейшая московская колбаса, и сыр, и напоследок даже торт с чаем. Девочки постарались на славу, от всей души. Им было все внове, все впервые, все интересно и они по-настоящему веселились Андрей повидал этих вечеринок бесчисленное множестзо и их сценарии ему были знакомы до мельчайших подробностей, поэтому на все происходящее вокруг он смотрел немного свысока и как бы со стороны. Не участником он себя чувствовал, а зрителем, хотя находился в самом центре внимания всей компании. И Андрей решил не обманывать ожидания, не ударить в грязь лицом и показать товар лицам.
И он показал. И не мог не отметить, что ему приятно ощущать на себе восхищенные взгляды этих, пусть еще и совсем юнцов, приятно чувствовать себя в центре внимания, приятно сознавать, что каждое сказан- ное тобой слово здесь ловят, затаив дыхание, с открытыми, буквально, ртами.
Андрей много рассказывал им об особенностях работы геологов в Сибирской тайге и в лесах Европейской части Союза, в скалистых горах Кавказа и в горячих, известковых плоскогорьях центрального Крыма приводил множество забавных случаев из жизни геологов в полевых экспедициях, о долгих сидениях у костра с кружкой горячего чая в руках, о бесконечных задушевных разговорах под треск горящих сучьев и о песнях под гитару у того же костра, бодрых, задорных, искрящих ся весельем и радостью, а также грустных, печальных, полных тоски и глубоко запрятанных, с трудом сдерживаемых слез.
А потом пришла очередь и гитары. Разве может быть студенческая вечеринка без гитары? Конечно же нет! Тем более, если студенты – буду щие геологи. Андрей сходил за своей гитарой, сел на койку, опершись левым локтем о колено и тронул аккорды, пробежав пальцами пару раз сверху вниз, затем снизу вверх, пробуя звуки на слух. Подправил чуто чку одну струну, другую, третью, вдохнул в себя воздух, глубоко, глу- боко, полной грудью, как перед прыжком и воду, затем резко выдохнул его и, окинув быстрым взглядом разом притихшую компанию, начал свою любимую песню, начал медленно, негромко, задушевно, мяг ко и хрипловато:
Если я заболею, к врачам обращаться не стану.
Следующую строфу пропел уже громко, высоко и протяжно:
Обращусь я к друзьям...
И закончил ее также громко, но уже нараспев, высоко и протяжно, с неким, чуть ли не цыганским надрывом, всхлип:
Не сочтите, что это в бреду-у-у...
И тут же, резке оборвав, опять тихо, низко, с печальной, тоскливой дрожью в голосе:
Подстелите мне степь , Занавесьте мне окна туманом, В изголовье повесьте Упавшую с неба звезду.
А закончил последнюю строчку куплета долгим, протяжным звуком, похожим на завывание ветра в поле. И тут же вдруг резко оборвал песню, он ударил по струнам всей пятерней, взвинтил ритм, увеличил громкость и повторил весь куплет еще раз в быстром, энергичном ритме. Затем опять тихо, проникновенно, мягко начал следующий куплет песни…
У Андрея была своя манера исполнения студенческих песен, довольно сильно отличавшаяся от обычного их кострового пения под гитару, больше похожего на стихотворный речитатив, поддержанный гитарными аккордами. Андрей же пытался петь, но, не обладая сильным голосом, не вытягивая высоких нот и не выдерживая длительного голосового на пряжения, он старался комбинировать, варьируя то голосом, то ритмом, то интонацией, внося в сложившуюся студенческую манеру пения романсовую задушевность и цыганскую напевность, чередуя их с обычным аккордовым речитативом.
И как бы там оно ни было, но получалось у Андрея довольно неплохо. Андрею таким нехитрым способом удавалось максимально использовать невысокие вокальные возможности своего голоса. И слушатели обычно оставались довольны. Ну, а про сегодняшних и говорить ничего не приходилось, они были просто в восторге от Андрея и не пытали сь даже скрывать своего восхищения. Андрей очаровал их всех четверых.
Но надо отметить, что Андрей был действительно в ударе. Повидимому, это была его психологическая реакция на тот шок, на тот мощнейший удар по самолюбию, по своему мужскому и человеческому достоинству, что он испытал в Лебедяни и которые привели к сильнейшему стрессу и последующему глубокому нервному срыву. И не встреть он тогда Александры Васильевны, кто знает, как могли бы в дальнейшем развиваться события в жизни Андрея. Александра Васильевна помогла ему устоять и не скатиться в черный омут отчаяния. И теперь он активно тянулся к огоньку живого человеческого тепла, пусть даже чужого, потому что сам себя он уже обогреть был не в состоянии, потому что самому ему с самим собой было уже холодно и неуютно.
Потому-то сегодня Андрей и был в ударе. Ему нравилось быть в центре внимания этих трех наивных, простеньких девчушек, ласкало мужское самолюбие восторг в их глазах и он на мгновение вновь почвство- вал себя молодым и желанным, красивым и необходимым кому-то, у него вновь появился вкус к жизни. И он еще более подогревал его не только спиртным, но и своими песнями. А пел он в этот вечер много, одну за другой вынимая их из закутков своей памяти, и сам же удив- лялся их неиссякаемому потоку.
Следующей песней он исполнил одну из самых своих любимых и не- вероятно популярную среди геологов песню, нежную задушевную, очень лирическую и романтически песню Городницкого о любви бродяги-геолога к своей далекой девушке:
Тихо по веткам стучит листопад,
Сучья трещат на огне,
В эти часы, когда все уже спят,
Ты вспоминаешься мне.
Неба далекого просинь,
Редкие письма домой.
В мире задумчивых сосен
Быстро сменяется осень,
Долгой полярной зимой.
Снег, снег, снег, снег,
Снег над палаткой кружится,
Вот и окончился наш короткий ночлег.
Снег, снег, снег, снег,
Милая, что тебе сниться—
По берегам замерзающих рек
Снег, снег, снег, снег…
………………………………………
Была здесь и строгая, сурово сдержанная, буквально пропитанная горь горьковатым дымом костра песня «Я смотрю на костер догорающий». Ее и петь-то необходимо хриплым, будто навеки простуженным в тайге :голосом:
Я смотрю на костер догорающий,
Гаснет розовый отблеск костра,
После трудного дня спят товарищи,
Почему среди них нет тебя?
Где сейчас ты по свету скитаешься
С котелком, с рюкзаком за спиной,
И в какую сторонку заброшена
Ты бродячею нашей судьбой?
…………………………………
И конечно же незабвенный Окуджава с его «Ленькой Королевым», «Последним троллейбусом» и «Смоленской дорогой». Особенно нравилась Андрею «Смоленская дорога». В ней звучала какая-то сверхвы сокая мудрость, проникнутая тихой и светлой печалью, от которой становилось хорошо, сладко и тепло на душе:
На Смоленской дороге леса, леса, леса,
Над Смоленской дорогой столбы гудят, гудят,
На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
Две хрустальных звезды, две моих судьбы, глядят.
Над Смоленской дорогой метель метет, метет,
Все нас гонят куда-то дела, дела, дела,
Понадежнее было бы рук твоих тепло,
Но посмотришь вокруг снега, снега, снега.
На Смоленской дороге леса, леса, леса,
Над Смоленской дорогой столбы гудят, гудят,
На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
Две хрустальных звезды голубых глядят, глядят…
Ну и как же, сидя за студенческим столом, можно было обойтись без этой родной, искрометной, брызжущей веселием и неиссякаемой энергией студенческой застольной? Конечно же невозиожно!. И Андрей грянул во всю мощь своего голоса:
По чарочке, по маленькой,
Налей, налей, налей.
По чарочке, по маленькой,
Чем поют лошадей.
А я – не пью! Врешь - пьешь!
Ей богу нет! А бога – нет!
Так наливай студент студентке,
Студентки тоже пьют вино-о-о,
Вино, вино, вино, вино,
Оно на радосьб нам дано!
А закончил Андрей свой импровизированный концерт песней вечного бродяги, написанной его хорошим знакомым Пясецким Сергеем, студентом-биологом МГУ, с которым они как-то познакомились на одном из самодеятельных фестивалей студенческой песни и с тех пор поддер- живали между собой дружеские отношения:
Если тебя женщина бросит - забудь,
Что верил в ее постоянство,
В другую влюбись или трогайся в путь,
Котомку на плечи - и странствуй.

Увидишь ты даль голубую озер, Увидишь проселки и рощи, И вздрогнешь, окинувши взглядом простор, И дело покажется проще.

И взгляд ее черных, дурманящих глаз
Уйдет в никуда – в неизвестность,
Лишь только вдохнешь этот воздух хоть раз
И снова споешь свою песню… …………………………………………………

Эта песня была именно о нем, о его судьбе. Его бросила любимая девушка, хотя слово «бросила» здесь конечно же не подходило, здесь было что-то другое, не слишком понятное. Но все равно, как ни называй, суть одна. Была у него Зина, а теперь нет. И ему теперь ничего дру гого не остается делать, как последовать предложенному песней совету. Правда, влюбиться в другую девушку ему было теперь очень и очень даже непросто. Этот путь им уже был однажды опробован и результат оказался отрицательным. Не получалось у него теперь влюбляться, не выходило. Остается другой путь - в путь, в путь, в путь. В тайгу, в пустыню, в тундру, в горы, куда угодно, куда глаза глядят, куда труба зовет.. В путь... С котомкой за плечами... Это о нем, это об Андрее... Точно, о нем...
Закончив петь, Андрей встал, налил себе стакан водки, выпил его залпом, не поморщившись и не закусывая, затем распрощался со всеми и ушел. К себе в комнату. Хватит, на этом он свою развлекательно-просветительскую миссию закончил. Пора и на покой...
Он снял с себя рубашку, брюки, надел спортивный костюм-трико «х/б», лег на койку и закурил. Потолок медленно кружил где-то высоко над ним, а кровать, слегка покачиваясь, плыла по длинным пологим волнам, то вниз, то вверх, то вверх, то вниз, а то и совсем заваливалась неожиданно вбок. И Андрей понял, что этот последний стакан ему как раз пить-то было и не надо. Как всегда, последний стакан - это лишний стакан, от него всегда одни лишь неприятности. Хорошо хоть, что он у себя дома, в своей комнате, и что он один, не перед кем завтра будет стыдиться, краснеть.
В этот момент в дверь к нему постучали. Андрей чертыхнулся про себя, встал, открыл дверь. Перед ним стояла Валя, напряженная и решительная, глядя на него выжидающим взглядом своих хмельных и жаждущих глаз.
-- Господи-и! – подумал озадаченно Андрей, - Только этого мне сейчас как раз и не хватает! И чего они ко мне лезут!? Я же там ни с кем и не заигрывал даже, намека никакого не давал...

Подумал Андрей так, а- вслух сказал совершенно другое:

-- Валя? Заходи... Что случилось?

Она зашла в комнату. Андрей закрыл дверь и пододвинул к ней стул, который получше.
Она села, положив негу на ногу, отчего подол ее платьица-колокола вы соко задрался, обнажив до самых трусиков ее бедра. Она пыталась держаться непринужденно и свободно, однако не могла скрыть своего волнения. Щеки ее лица несмотря на выпитое спиртное были бледны и она, не замечая того, постоянно покусывала свои и так ярко красные губы. Она попыталась небрежно улыбнуться, но улыбка получилась вынужденной и несколько кривоватой, неестественной:
-- Да вот хотела, Андрюш, перед сном покурить. А у нас ни у ко- го уже ничего не осталось...
-- И чего это все женщины меня зовут Андрюшей? – подумал Ан- дрей,-- Другого имени нельзя что ли придумать?

Он достал сигарету, подал Вале и чиркнул спичкой. Она жадно, глубоко затянулась и тут же закашлялась.

-- Господи-и! Девчонка же еще сопливая, - опять подумал Анд- Андрей, --И чего ищет приключения на свою шею?

Однако хмель кружила в его голове основательно и он был молодым, здоровым парнем. И он не мог не отметить красивой линии ее ног, бедер и два маленьких, остреньких холмика ее молодых грудей. Он встал подошел к девушке, вынул из ее рта сигарету и швырнул ее на пол. Затем нагнулся к ней и, подняв на руки, понес к кровати. Она, жалобно всхлипнув, обняла его шею руками и уткнулась разом запылавшим лицом в его грудь.
А потом произошло то, что и должно было произойти, когда молодая, красивая, подогретая вином девушка приходит поздно ночью в комнату молодого, одинокого и тоже не слишком-то трезвого парня. Приходит, очарованная его обаянием, мужественностью, романтикой его рассказов и песен. И не важно, что она при этом говорит, под каким выдуманным предлогом она приходит. Ясно одно - она пришла к понравившемуся ей парню, поддавшись зову сердца. И надо было быть круглым идиотом, чтобы не понять момента, не воспользоваться обстоятельствами и не взять предложенное. Андрей так и сделал. Он принял предложение и охотно поддался зову мгновенно вскипевшей крови.
И почти полночи Андрей яростно, с каким-то даже неистовым ожесточением, тискал и ласкал тонкое, гибкое и хрупкое, но такое податливое и послушное под его напором, под его руками мягкое девичье тело. Она стонала, кричала и плакала в его объятиях, чутко реагируя на каждое движение, на каждый импульс его тела, мгновенно угадывая его не обузданные, подогретые вином и долгим воздержанием желания, отвечая на каждую его ласку с удвоенным жаром и неиссякаемой энергией. А потом они оба заснули, взмокшие, усталые, измученные, но доволль ные и счастливые.
Они провели вместе несколько ночей, ночей бурных, неистовых, исступленных. Но это была не страсть, не любовь и даже не фейерверк сексуальных наслаждений. Это был всплеск отчаяния поверженного, не знающего, что предпринимать, Андрея. Он хотел уйти от себя, от своих проблем, от своих мыслей, от своей удушающей тоски, от всего того, что произошло у него с Зиной. Это была попытка спасения, попы тка бегства в иной мир, мир других измерений и других ценностей, где он сможет наконец-то забыться, сбросить, стряхнуть с себя груз прошлого, давящего на него, мешающего ему идти вперед, нормально жить и радоваться жизни.
Он все позабыл о себе, растерявшийся и разуверившийся Андрей, и снова пошел по старой, хорошо знакомой ему дороге, по той самой, по которой он уже пытался идти ровно три года назад. Шел, закрыв глаза на все вокруг, ничего не видя и не слыша, но надеясь и веря, что эта де вушка, полюбившая его, поможет вновь ему обрести себя, встать на но ги и вновь почувствовать себя человеком, поможет ему начать новую жизнь. Воистину, жизнь никогда ничему не учит нас и мы, много раз обманываясь, принимая за действительное, всякий раз наступаем на одни и те же грабли.
Он забыл о Сандро, которую не любил, но на которой собирался жени- ться, думая таким образом перечеркнуть свою собственную любовь к Зине, и которая, сама любя его всем своим молодым, неискушенным еще в любовных историях сердцем, не захотела делить его ни с кем, да же с его памятью о прошлом, и в самый последний момент взбунтова- лась, не приняв его подачки вместо любви. Он еще раз попытался обма нуться, не понимая или не желая понимать того, что жертвой его но- вой попытки, причем, невинной жертвой, опять становится молодень- кая, совсем еще неопытная в жизненных передрягах девушка, единст- венная вина или, может быть, беда которой заключалась лишь в том, что она взяла да и поверила встретившемуся ей на жизненном пути ин тересному и такому необычному на девичий взгляд молодому челове- ку. Поверила ему, потянулась к нему, полюбила и оказалась, как и он сам в итоге, брошенной. Страдая сам, он почему-то оказался глух к чужим страданиям, не видел и не ощущал той боли, которую невольно причинял встретившимся на его жизненном пути молодым женщинам.
Однако, уж в чем, в чем, а в любви-то долго притворяться невозможно. Рано или поздно, но ложь всегда и обязательно выползет наружу. Прошла лишь неделя и Андрей с удивлением обнаружил, что Валя перестала его интересовать, что ему с Валей скучно и неинтересно, а ее постоянная готовность к физической близости, ее неумелые, жаркие ласки вызывают у него лишь тоску и раздражение. Все вновь встало на свои привычные места и Андрей вновь вынужден был признать, чт о и эта его попытка спрятаться от своих проблем за тонкой девичей спиной по терпела окончательный и непоправимый крах. Король опять остался голый. Ведь с Валентиной его не связывало ничего, кроме самой обыкновенной. физической близости. Однако, он давно уже вышел из возраста зеленого юнца с постоянно неудовлетворенным растущим сексуальным интересом к любой привлекательной женщине и постоянной готовностью на сексуальный контакт, когда уже сам только факт обладания женщиной мог уже дать высшую степень морального и физического удовлетворения, пусть даже и на короткий миг. Нет, теперь ему в акте физической близости с женщиной оказалось более нужным сов- совсем другое - степень очеловечивания и уровень одухотворенности этих отношениях
С Валентиной же у него была лишь один только секс, да еще, пожалуй, глаза ее наполненные таким обожанием, такой радостью, что Андрей терялся и ему становилось не по себе уже при одном ее только присутствии. И он начинал себя чувствовать самым что ни на есть распоследним подлецом и негодяем на свете, и ему хотелось махнуть на все рукой и сбежать куда-нибудь от всех подальше, хоть на самый край света чтобы только никого не видеть и не слышать, и чтобы его тоже никто не видел и не слышал. И он сбежал. Сбежал от женщины, принявшей его, к женщине, отвергнувшей его. От той, что рядом, к той, что далеко
ГЛАВА 20

В начале сентября тоска мертвой хваткой взяла Андрея за горло. И Адрей понял, что если он сию минуту, сегодня или завтра, не увидит Зину, не поговорит с ней, не посмотрит ей в глаза, то он сойдет с ума. Ничто ему больше не помогало, ни водка, ни молодая женщина под боком. Жизнь его окрасилась в черный цвет. И тогда Андрей решил ехать в Воронеж, пока еще есть время и деньги. Дальше будет уже сложней. Еще неделя и надо будет срочно садиться за учебники. Если он до первого октября не ликвидирует свои задолженности, то останется без стипендии. А это для него – финансовая катастрофа!
Но, если разобраться – стыдоба да и только! Докатился, можно сказать до ручки! Каких-то два паршивых экзамена становятся для него чуть ли не непреодолимой преградой! Чушь несусветная! Ему да не сдать?! Не может того быть! Не может!
Чушь, не чушь, но эмоциями сыт никогда не будешь. И на всякий случай Андрей решил устроиться на работу в метро ночным путевым рабочим. В начале сентября, пока еще студенческая масса не заполнила Москву, можно было устроиться на работу довольно спокойно
И Андрей без суеты и нервотрепки оформился, прошел медкомиссию, и получи л направление на станцию «Смоленская». Это можно было считать удачей, так как станция находилась недалеко от станции «Студенческая» и времени на дорогу много не потребуется. В четверг утром Андрей съездил в диспетчерскую станции, договорился насчет выхода на работу в ночь на понедельник. И в этот же день, успокоенный, решил махнуть на пару дней в Воронеж. Быстренько собрался, написал записку Валентине и поехал на вокзал.
Летний пик поездок уже прошел и с билетами особых проблем не воз- никло. Андрей специально попросил место на верхнюю боковую пол- ку, чтобы ни у кого не маячить на глазах и не вступать ни с кем в эти ненужные для него сейчас вагонные разговоры.
Он молча сел в вагон, зарегистрировался у проводницы, заплатил за по стельное белье и забрался к себе наверх, лег на спину и до самого утра не спускался вниз.
В Воронеже сразу же после приезда Андрей взял обратный билет на следующий день, на субботу, решив, при случае, провести ночь и на во кзале, если у него ничего не получится с Зиной. Он постарался предусмотреть все возможные варианты развития событий в Воронеже, хотел обязательно, несмотря ни на что, встретиться и поговорить с Зиной.
И все бы оно было ничего, но Андрей не учел одного, самого, пожалуй невероятного из всех возможных вариантов - отсутствия Зины в Воронеже на данный момент. Этого не должно было быть, потому что у нее с первого сентября начиналась педагогическая практика в школе. Но именно это и произошло. То, что не должно было случиться, как раз и случилось. Зины в Воронеже не было Зины в Воронеже не оказалось. В четверг, перед самым приездом Андрея она выехала в Лебедянь по телеграмме. Заболела мать. Андрей был в шоке. Все было против них, буквально все. И эта его поездка оказалась бесполезной. Хотя, если разобраться, не совсем. Польза от нее все-таки была и не малая. Пусть он не увидел Зины, не поговорил с ней. Но зато он узнал кое-что о причине ее загадочного и непонятного молчания этой весной. И это кое-что вселяло надежду. А причина оказалась элементарнейшей, глупой и не- лепой до жути. Правду говорят, что дороже всего нам в жизни обходится глупость. Произошла самая что ни на есть банальнейшая накладка, недоразумение, идиотское стечение обстоятельств, на которое надо бы ло бы махнуть рукой и не обращать никакого внимания
Через неделю после отъезда Андрея из Воронежа Зина уехала на биологическую практику на юг Воронежской области, на областную биостанцию. Практика эта считалась очень престижной, очень интересной и вопрос о ней в тот момент, когда Андрей находился в Воронеже, не был еще окончательно решен для Зины. Зина и сама еще не знала, получится ли у нее с этой практикой что-нибудь или нет. И она перед отъез дом намекнула ему, чтобы он поспешил с письмом. Но Андрей в эйфории от наметившегося впереди счастья не обратил на ее слова никакого внимания. И очень даже напрасно.
Зина перед отъездом написала доверенность на получение почтовой ко рреспонденции с Главпочтамта своей подруге Ане, чтобы та, получив письма Андрея, переслала их на биостанцию. Пока Зина ехала, устраивалась, писала Ане письмо, время шло. А недели через полторы после ее отъезда, Аня, проходившая практику в Воронеже, слегла в больницу с сильнейшими болями в животе. Диагноз оказался не слишком утиши тельным--воспаление желчного пузыря. Предстояла операция. До конца апреля Аня пролежала в больнице. Зная, что Зина ждет от нее письма Андрея, Аня, как только появилась возможность, съездила на Главпочтамт, получила письма Андрея и сразу же отправила их к Зине на биостанцию. А Зина, обеспокоенная молчанием и Ани, и Андрея, и зная, что Андрей всё-таки должен приехать в Лебедянь, как они догово рились, прямо с биостанции поехала на майские праздники домой, в Лебедянь, минуя Воронеж так и не получив письма. И получилась самая, что ни на есть, обыкновеннейшая вилка.
Однако Андрей в Лебедянь не приехал. Ничего не понимающая, обеспокоенная и встревоженная Зина после праздников поехала на биостанцию через Воронеж. Из своих подруг она никого там не застала, так как Аня только что выписалась из больницы и уехала к себе домой отдохнуть, но зато получила на Главпочтамте одно единственное и очень странное, оскорбительное для нее письмо от Андрея. Страшно расстренная, ничего не понимающая, не знающая, что и подумать, Зина уехала на биостанцию и там получила Анину бандероль с письмами от Андрея. Думая, что эти письма Андрея того же самого содержания, что и полученное в Воронеже, Зина в отчаянии рвет и выбрасывает их. Но, прочитав письмо от Ани, которое тоже лежало в бандероли, она поняла, что здесь что-то не то, что зря она уничтожила письма Андрея, что именно поспешность-то здесь и не была нужна. Тогда она садится и пишет письмо Андрею, где пытается все объяснить, разъяснить и поста- вить все на нужные места. Однако в расстройстве Зина на конверте не- верно написала адрес Андрея. Вместо адреса: «Студенческая 33/1», она написала: «Студенческая 31/3» и, естественно, Андрей этого письма не получил. Оно вернулось назад на биостанцию где то через месяц, когда Зины там уже не было. Ей потом переслали это письмо в Воронеж и она получила его где-то в середине июня. Получила и поняла, что произошла страшная и непоправимая ошибка, исправить которую вряд ли теперь возможно.
Так недоразумение родило трагедию, развело два любящих сердца. И каждый этот отдельный факт сам по себе ничего, собственно говоря, и не значил, и не мог значить. Случайность есть случайность. С кем не бывает! Однако, все вместе взятые, эти отдельные факты, эти случай- ные на вид события и в Воронеже, и в Москве, выстроенные в хроноло гической последовательности, настораживали и заставляли задуматься.
Действительно, не слишком ли много случайностей свалилось вдруг на Андрея и Зину в те злополучные два весенних месяца, апрель и май? И почему эти случайности, эти непредвиденные события имели одну и ту же же направленность, преследовали одну и ту же цель? Не-ет, что-то здесь не то, что-то здесь не вяжется. И слишком уж все это дурно пахнет, как будто кем-то заранее, специально подстроено.
Ведь, если продолжить эти события дальше, интерпретировав их во времени, то и тот недавний, памятный, не получившийся разговор Анд рея с Зиной в Лебедяни и последовавший за ним его поспешный отъезд, точнее, бегство Андрея в Москву, и эта, зряшная по сути, его поездка в Воронеж естественны и закономерны, так как логически вытекают из общего хода событий. Так получилось именно потому, что так и должно было быть, ибо так было запланировано заранее, задумано кем то свыше, решившим по каким-то своим соображениям почему-то разъ единить их. Но кому могли они помешать, два молодых человека, полюбивших друг друга? Кто и зачем разрушил их счастье?
Андрей чертыхнулся и зло сплюнул себе под ноги. Действительно, ум за разум может зайти, ясли все время пытаться думать о случившемся. Так можно додуматься черт знает до чего, до нечистой силы, до бога, до черта, до дьявола, до всевышнего какого-нибудь, до потустороннего мира, до неземных, космических или вселенских там сил, управляющих жизнями и судьбами человека на Земле, до всего того, во что Андрей никогда не верил, не собирался верить, да и не смог бы поверить, даже если бы и захотел.
Но, может быть, все это потому и случилось, что не верил? Как бы в качестве реального доказательства наличия той самой потусторонней силы, творящей людские судьбы, тасующей их, как карточные колоды! Не-ет, этого быть не может! Человек есть и будет всегда творцом своей судьбы, своей жизни. От него и только от него самого зависит его будущее. И он сам в состоянии решать свои собственные проблемы. Это престо обстоятельства сложились сейчас против него. Но это все временно, не надолго. Надо взять себя в руки и не поддаваться панике, не идти вдогонку за событиями, а самому диктовать условия, самому управлять разбушевавшимися обстоятельствами.
Так или примерно так рассуждал Андрей, сидя в полудреме на уголке «МПС»-совской скамейки в одном из залов Воронежского железнодорожного вокзала, где он провел ночь. Вечером, покинув общежитие Университета, где он долго разговаривал с девчатами, недругами Зины жившими в ее комнате, а потом наедине - с Аней, он долго бродил по городу. Бродил просто так, чтобы убить время, затем сходил в кино, да же два раза, побыл немного в кафе, подкрепился, а потом двинул на вокзал. Девчата уговаривали его остаться на ночь у них, в комнате и пере спать на кровати Зины, но Андрей не согласился.
На вокзал он пришел уже поздно ночью, нашел свободнее место в одном из залов и просидел, погруженный в свои мысли до самого утра. Затем он поднялся, прошел в туалет, где почистил зубы, умылся, побрился, поодеколонился своим любимым «Кипром» и вновь почувство- вал себя человеком. Следов бессонной ночи как не бывало. Не поспать ночь для Андрея не составляло никакого труда. В жизни студентов та- кое случалось довольно часто. И во время экзаменов, и во время свида- ний, и во время работы в метро, и во время карточных или словесных баталий по ночам, до самого утра. А потом, лишь умывшись и выпив пару стаканов крепко заваренного, до черноты чая, идти на занятия в институт. И ничего страшного не происходило. Никаких последствий. Одну-две ночи без сна организм Андрея выдерживал сравнительно лег ко. Вот третья ночь без сна - это уже была проблема, это уже было на пределе физиологических возможностей организма. Андрей как-то с Бубновым проделали такой эксперимент и после третьей бессонной но чи не выдержали оба, свалившись на кровати где-то к обеду, и проспали потом беспробудно аж целые сутки. И больше уже подобных экспе- риментов над собой не проводили. Было отчего-то не по себе.
Дождавшись открытия буфета, Андрей выпил пару стаканов кофе с молоком и бутербродами с колбасой, достал сигареты и вышел из вокзала. Чиркнул спичкой, закурил. Сигарета после завтрака - что может быть приятней?! Андрей постоял на ступеньках центрального входа, не спеша, с удовольствием втягивая в себя табачный дым. Настроение у него поднялось. Чувствовал ом себя прекрасно. Будущее опять нача- ло ему казаться радужным и обнадеживающим. Он спустился с лестни цы и медленно двинулся через площадь. Весной, в марте они проходили здесь с Зиной. Господи, как же это давно было! Прошла чуть ли не вечность. И сколько всякого произошло с ним за эти месяцы. Не дай бог ему еще раз испытать такое... Не дай бог... Злейшему врагу своему не пожелал бы он такого никогда...
Андрей пересек площадь и пошел по проспекту. Впереди у него был целый день. До отправления поезда в Москву было еще, ой, как много времени! Вагон и целая тележка. Появившуюся у него ночью мысль о поездке в Лебедянь вслед за Зиной он утром отбросил. Не было уверенности, что получится, что вновь не сорвется. Опять выплывут какие-ни будь обстоятельства, непредвиденные и неучтенные. Их и так вокруг слишком уж много появилось в последние месяцы. Не-ет, торопиться сейчас не стоит. Торопиться, говорят, надо медленно. Он в Лебедяни тогда поторопился и уехал, а уезжать-то как раз и не следовало бы. Его бегство тогда все и испортило Теперь-то он это знает и спешить не будет, а тогда? Тогда не разум, а слепое отчаяние двигало им. И если бы он не уехал в тот злополучный для себя день, вечером он бы встретился с Зиной. И, может быть, все тогда бы у них устроилось, утряслось. Ведь Зина вечером посылала за ним свою сестру Валю. А его уже в Лебедяни не было. Поспешил. Сбежал. Струсил. Испугался. Как быстро он тогда все забыл, все, что произошло у них с Зиной в Воронеже. А ведь такое не забывается, такое невозможно забыть. А он?! Необъяснимое какое-то, временное помрачение разума, временное отключение со знания. Работали у него тогда одни лишь инстинкты. И хватит, наверное, в его жизни этих слепых безрассудств, слепых инстинктов. Пора бы уже начать становиться человеком разумным, «гомо сапиенсом». Пора. Пора.
Как бы то не было, но Андрей решил использовать свою неудачную поездку в Воронеж по максимуму. Да и нельзя ее было называть неудачной. Нельзя. Уже был явный результат от этой поездки. И результат по ложительный. Он узнал правду о том, что произошло весной с Зиной, узнал причину ее молчания. Кончилась эта удушающая и изматывающая душу неизвестность, появилась хоть какая-то определенность, ясность, позволяющие что-то делать, на что-то надеяться. А для начала Андрей решил оставить в Воронеже письме Зине. Он зашел на Главпоч тамт, взял несколько листков почтовой бумаги, конверт, сел в углу спи ной к залу, чтобы никто ему не мешал и начал писать. Он хотел написать ей о своей любви, о своей тоске, о том, как ему трудно без нее, о том, как она ему нужна. Но получилось нечто совершенно другое, совсем не то, что хотел. Получилось сдержанно, сухо и не слишком прав доподобно, а точнее, совсем уж фальшиво. Но написать о том, о чем кричала его душа, он не смог, рука не выводила нужные слова и стро- ки. Опять между ними встала непроницаемо глухая стена. Он долго си дел перед чистым листом бумаги, на котором сумел н написать только два слова: «Зина, милая...». потом скомкал этот лист, взял другой и написал:
«Здравствуйте, Зинаида Сергеевна!
Так получилась, что в начале сентября я оказался случайно в Воронеже. Решил по старой памяти зайти к тебе в гости. Ведь мы когда-то знали друг друга, не так ли? И мне не так уж безразлично, что с тобой со временем делается. Но, к сожалению, тебя я не застал. Посидел немного с твоими девочками, поговорили, «повспоминали». Аня рассказала мне о твоих весенних неприятностях и недоразумениях. Я очень сожалею, что так получилось. Извини, пожалуйста, я не хотел. Видит Бог, что вины моей здесь нет. Очень даже жаль, что не удалось тебя застать. Хотелось бы немного поговорить с тобой. Спросишь, о чем Не знаю. Право, не знаю. Извини, что спять навязываюсь тебе, опять вторгаюсь в твою жизнь. Но, что же поделать, если я оказался в Воронеже. А быть здесь и не зайти к тебе, это как-то не слишком уж порядочно. Еще раз извини, если отнял у тебя время на чтение этой моей писанины. Буду тебе очень признателен, если чиркнешь о себе несколько строк. У меня все по-старому, без изменений. Адрес прежний. Новостей особых нет.
Всего хорошего. Андрей.»
Андрей перечитал написанное и сморщился от досады. Письмо ему не понравилось даже очень. Но он понимал, что по другому у него сейчас не получится. Что-то в нем изменилось за эти последние месяцы, он как будто надломился и стал похожим на футбольный мяч, из которого выпустили воздух. Ему необходимо было вновь увидеть ее, посмотреть в ее глаза, прочитать там заветное «да», чтобы обрести былую в себе уверенность и былую силу. Она сказала ему «нет» тогда в Лебедяни и совершенно не важно, почему она так сказала, но Андрей ощутил страх в своей душе. Он боялся ее потерять. потому что успел уже многократно убедиться, как трудно ему быть без нее, как она ему нужна, и этот страх сковывал его, мешал быть самим собой, не позво- лял ему открыто заявить о своих чувствах. Он стал бояться снова услы шать это презрительное, это пренебрежительное, это проклятое и леденящее душу черное слове: «нет!».
Андрей вздохнул, сложил листок бумаги вдвое, вложил его в конверт, послюнявил край откидного лепестка и заклеил. Потом написал адрес «г.Воронеж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З.С.». На месте обратного адреса поставил свою размашистую подпись, поднялся, развернулся и двинулся к выходу, где стоял большой почтовый ящик с надписью: «Корреспонденция для адресатов г.Воронежа». Около этого ящика он постоял немного, вздохнул и бросил письме в щель. Все, дело сделано. Остается только одно - ждать, ждать, ждать...
Приехав в Москву, Андрей сразу же отправился к себе в «общагу». Столовая здесь начинала работать с семи утра, а по воскресениям с восьми. Андрей позавтракал, поднялся к себе в комнату и, закрывшись на ключ, завалился слать. Ночью ему уже надо было идти на работу в метро. А перед работой необходимо хорошенько отдохнуть, восстано вить силы. Работа в метро требовала наличия приличной физический силы, ведь все при ремонте путей делалась вручную: и замена шпал, и замена рельсов, и подбивка гравия, и забивка костылей. Правда, ебъем работы не отличался постоянством, раз на раз не приходилось никогда, ночь на ночь не походила; когда как повезет. Бывало, что и делать нече го, но бывало, «навкалываешься» так, что все тело потом гудит, как ко- локол, от перегрузки... И здесь очень важен твой первый рабочий день. Ведь на тебя все смотрят, оценивают, кто ты и что ты. Здесь нельзя опростоволоситься, нельзя показать себя тюфяком, тряпкой или мямлей, здесь сразу же необходимо поставить все точки над «и», повести себя достойно, но не вызывающе, показать себя как надо, крепким не только физически, но и психологически, чтобы потом на шею не сели и не помыкали, как со слабаком каким. ведь очень многие из нас не понима ют обычных русских слов, если они сказаны нормальным тоном, а нор мальные человеческие отношения считают признаком слабости характера. Поэтому сразу же необходимо кое-кого поставить на место, иначе уважения не получить. Эту жестокую науку вписывания в чужой коллектив Андрей усвоил ужо давно и накрепко, ещё во время своей работы в геологии.
Спал Андрей до вечера. Разбудил его стук в дверь и голос Валентины, настойчивый и немного встревоженный:
--Андрюша, ты здесь? Открой, это я..!

Андрей встал, открыл дверь. Валентина, радостно взвизгнула и броси- лась к нему вперед, обняв за шею:
Ой, Андрюшенька мой приехал..!

Андрей поцеловал её сначала в лоб, потом в губы, поднял на руки, осторожно донес до кровати, посадил с ногами, как маленького ребенка и полушутливо, полусерьезно сказал:
-- Прямо детский сад какой-то... Нельзя уж на минутку отлучить- ся... Сразу паника начинается..

Она снизу глянула на Андрея .виновато счастливыми глазами и сму щенно улыбнулась

-- Андрюша, что же поделать, если без тебя мне страшно становит- ся. Я все боюсь, что ты уйдешь от меня и никогда ум больше не вернешься... И я опять останусь одна...

Андрей озадаченно глянул на нее и сердито буркнул:
-- Что это ты ерунду такую несешь?! Мы и знакомы-то с тобой всего лишь чуть-чуть... без году неделя...

Она пожала плечами и тихо, но очень серьезно произнесла:
-- Ну, и что же, Андрюша. Чтобы полюбить человека, надо прос- то заглянуть ему в глаза... И этого вполне достаточно.

Андрей хотел было сказать ей что-то резкое, но осекся. В ее словах прозвучала та правда, которая его самого преследовала уже несколько лет. Ведь точно также у него получилось с Зиной. Посмотрел ей в глаза и пропал, и ничего с собой до сих пор поделать не может. Хотя столько лет уже прошло! Вполне возможно, что и она точно также влипла. Только у нее дела несколько похуже, чем у Андрея. Ведь Андрей ее не любит и не полюбит никогда.
Странные чувства испытывал Андрей к Валентине, маленькой, диковатой, тихой, как мышь, скуластенькой девчушке, так неожиданно вторгшейся в его нескладную жизнь. Любви здесь конечно же не было, любовью даже и не пахло здесь и не могло пахнуть. Была симпатия, некоторая доля мужского любопытства, поддержанная физической близостью. Пожалуй, и все. Если не считать жалости, смешанной с чувством вины перед ней, вызывающей оттенок обязательной и немного снисходительной покровительности, как более сильный и опытный к более слабому и беззащитному, нуждающемуся в постоянной опеке.
Нужна ли она была ему? Трудно сказать. И да, и нет. Ведь он ее не ис- кал, не добивался, она сама к нему пришла. Пришла и осталась. И он ее не оттолкнул, не отверг, а, наоборот, принял, воспользовавшись ее молодостью, наивностью и неопытностью. Но, может, это не он, а она воспользовалась его положением, его жизненной ситуацией. Кто знает, кто знает? Во всяком случае, она ему не мешала и не была в тягость. Тогда, значит, что была и нужна. Пусть не всегда, пусть временами, но нужна. И ее женская интуиция очень четко и верно ей подсказывала, когда ее присутствие было нежелательно. Тогда она сразу же затихала, съеживалась, старалась стать незаметной и потихонечку исчезала. Она себя не навязывала, она себя предлагала. И Андрей всегда соглашался на ее предложения. Что за этим могло скрываться? Мужской инфантилизм? Смена ролей в сексе? Женщина активна, мужчина пассивен? Да нет, непохоже. Скорее всего, здесь срабатывало извечное женское сострадание чужому горю, чужой беде и извечное женское стремление помочь, успокоить, поддержать оступившегося. Получалось, что жалела больше она, чем он. Да и почему, с какой стати ее надо было жалеть жалеть? Только потому, что полюбила не того, кого надо было полюбить? А кого надо? Можно подумать, что мы управляем своими чувствами, знаем, на кого и когда их направить... Не-ет, это они нами управляют, они нас ведут, они - наша радость и наше мучение одновре менно. И кто знает, лучше было бы для Валентины, если бы она не встретила тогда, в коридоре общежития Андрея и лучше было бы для Ан- дрея, если бы он тогда, в Лебедяни не встретил в автобусе свою Зину? А, может, эти считанные минуты счастья с любимым человеком стоят всех остальных долгих часов и дней в жизни человека вместе взятые? Ведь они остаются в нашей памяти навсегда, до конца наших дней, как самое сильное и яркое впечатление нашей жизни. А где же тогда оста- льные дни? Остальные дни исчезают в бездне забвения. Так стоит ли жалеть Валентину? Право, не стоит. Впору порадоваться за нее. Ведь не каждому из нас везет на любовь...
Как любая женщина, Валентина, знала свою силу ж отношениях с Анд реем и умела ею пользоваться. Она потянулась к Андрею и поцеловала его в губы. Он ответил. Не мог не ответить. Потому что она была красивой девушкой, по своему необычной, оригинальной и очень даже сексуально привлекательной. И естественно, что сдерживаться Андрей не стал. Ведь они не виделись друг с другом целых трое суток, в комнате были одни и Жизнь легко взяла свое и подарила им немного радости. А потом они пошли в столовую ужинать. Андрей выгреб из кармана свою наличность и удивленно присвистнул. Денег у него оставалось маловато, в самый обрез, а точнее - с гулькин нос. Пора было начинать режим жесткой экономии и отказаться от всяких излишеств. Три недели назад. когда он прилетел из Армении, у него в бумажнике лежало целое богатство, 300 с лишним рублей! А сейчас оставалось около се- мидесяти. Это не просто мало. Это сверхмало, учитывая, что стипендию он не получает, а за работу в метро деньги ему будут только лишь в первой декаде октября. Поэтому необходимо было решително перестраивать свой образ жизни на новую программу. И, вообще, пора брать ся за учебники и заняться ликвидацией своих хвостов. Как говорится, делу - время, а потехе - час...
С понедельника Андрей установил строгий режим своей жизнедеятель ности, который четко и даже жестко выдерживал. Первое, что он сделал, так это выкинул из своего рациона водку и пиво.
Затем он выделил из своего бюджета десять рублей в качестве своего «НЗ», на всякий, так сказать, пожарный случай. Оставшуюся сумму он разделил по дням до будущей «метровской» получки.
Бывали в его жизни моменты и похуже. Тем более, что скоро, после двадцатого сентября, начнут приезжать ребята с практик Приедут все с деньгами. И в «общаге» такой «гудеж» начнется, что не приведи госпо дь, спокойно можно без денег обойтись, на одной закуске проживешь пару недель и не заметишь, как...
Разобравшись се своими деньгами, Андрей съездил в институт и взял в библиотеке необходимые учебники по «Общей геологии» и по «Петро- графии горных пород». Первым он решил сдавать «Общую геологию». Этот курс был и попроще, и с преподавателем, их деканом, у Андрея сложились довольно неплохие отношения. Так что придираться к Андрею он конечно же не будет, а в мелочах каких-нибудь он копасться не должен. Ну, а уж потом, после «Общей геологии» он сядет за «Петрографию». Здесь уж надо будет попотеть от души. За просто так не проскочишь. И вряд ли она пропустит Андрея с первого раза. На подобный исход расчитывать не приходится. Уж чего, чего, а поизголяться над Андреем она постарается во всю мощь своей фантазии. Но... ничего страшного! Не впервой сдавать экзамены Андрею. И, как любил говорить Бубнов Юрка, « не боись, проскочим...»
И с понедельника же Андрей сел за книжки. Лекций у него не было ни по одному предмету. На лекциях он бывать не любил. И по возможнос ти старался их пропускать. К экзаменам обычно готовился по учебникам и по книгам. И хотя многие преподаватели предпочитали спрашивать материал именно по своим лекциям, все утрясалось сравнительно неплохо и особых проблем у Андрея со сдачей экзаменов никогда не возникало. Главное- подготовиться. А готовиться Андрей предпочитал индивидуально, один на один с учебником. Поэтому сразу же он ука- зал Валентине на дверь:
Не мешай! Сейчас не до тебя!

Готовился он основательно три дня. В пятницу пошел к своему декану. Михайлов посадил его у себя в кабинете, дал четыре вопроса и затем, в течение полутора часов, занимаясь своими делами, попутно погонял Андрея чуть ли не по всему курсу сразу. Затем удовлетворительно хмыкнул себе под нос, ваял у Андрея зачетку и довольным голосом про-говорил:
-- Ставлю тебе, Андрей Миронович, отлично. Ставлю без всякой натяжки, с чистой совестью. А летом ты с трудом смог бы вы- тянуть на троечку. Есть разница?

Андрей с этим согласился. Конечно же приятно получить заслужен- ную пятерку у преподавателя, который к тебе неплохо относится и ты его сам тоже уважаешь и как преподавателя, и как декана, и как челове ка, чем вымаливать у него тонюсенькую тройку.
В этот же день он пошел и на кафедру петрографии, чтобы договориться насчет переэкзаменовки. Профессор Миклашевская была у себя. Она посмотрела направление на пересдачу, затем на Андрея и сухо сказала:
-- Летом на сессии вы произведи на меня очень жалкое впечатле- ние. Поэтому имейте, пожалуйста, в виду, что спрашивать буду вас по всему курсу основательно. Поблажек не ждите. Я не до- допущу, чтобы будущий геолог не знал моего предмета. Пото- му что геолог без твердых знаний петрографии не может счита- ться нормальным специалистом. Это мое кредо. Нравиться вам это или нет, но оно таково. Понятно, товарищ Орлов?

Андрей молча кивнул головой. Чего уж тут было не понять! Все и так яснее ясного. Садись и зубри. До посинения. До мельтешения в глазах. Одних микрошлифов горных пород надо будет просмотреть чуть ли не пару сотен. И не просто просмотреть, а научиться отличать их друг от друга и определять по ним образцы горных пород. Хорошо еще, что у него зрительная память отличная и он легко запоминает микрошлифы при их рассмотрении под микроскопом. Но пару раз пропустить через себя все шлифы по курсу придется. Это уж и к гадалке ходить не надо Пару раз, как минимум.
И дня три на это уйдет, не меньше. Значит, экзамен выходит только на среду или четверг. А если он его завалит, то следующая пересдача – либо суббота, либо понедельник. Но понедельник - это уже тридцатое числе сентября. Крайний срок. Ну, что ж, вроде терпимо. Должно полу читься. Время еще есть. Но постараться придется основательно.
Так оно и получилось. В среду, в назначенный час Андрей был в кабинете у Зои Федоровны. Она посадила его за свой стол прямо пред собой, дала билет, два микрошлифа и пару листов бумаги. А сама села напротив Андрея, пододвинула к себе папку с бумагами и начала работать, искоса поглядывая на Андрея.
Андрей взял билет и быстро пробежал глазами вопросы, записанные в нем. Темы были знакомы. Он облегченно перевел дух. Уже попроще. Материал он знает, а дальше будет видно. Может и пронесет. А если, а вдруг она сегодня в настроении и не будет к нему придираться. Андрей машинально и коротко глянул на Зою Федоровну и поймал на себе ее внимательный и какой-то очень странный, неподвижно сосредоточе нный, затаенно пугающий взгляд. Андрей поежился от нехорошего предчувствия. Не-ет, просто так проскочить не получится. Даром она его не отдаст. Надо будет уж постараться изо всех сил. И не падать духом ни при каких обстоятельствах.
Он набросал план ответов на каждый вопрос билета, прикинув возможные варианты дополнительных вопросов. А то, что они обязательно бу дут и в большем количестве, он не сомневался. Затем он взялся за шлифы. Взял первый шлиф, положил на предметный столик бинокулярного микроскопа, включил освещение, направил зеркалом световой лучик на шлиф, глянул в парный тубус и прикрыл на мгновение от радости глаза. Шлиф ему был знаком. Андрей пододвинул к себе чистый лист бумаги и стал набрасывать схему определения горной породы, занося в соответствующие разделы характеристику увиденного в микроскоп шлифа. Просмотрел сначала в обычном свете, затем в поляризованном. Все вроде сходилось. Он не ошибся. Закончив описание первого шлифа, Андрей взял второй шлиф и то же самое сделал со вторым. Потом поднял голову и глянул на Зою Федоровну. И невольно вздрогнул. Он опять поймал на себе ее изучающий взгляд.
-- И чего это она на меня уставилась?! –чертыхнувшись про себя, в сердцах подумал Андрей.

А в слух сказал:
- - Я готов отвечать...
Она спокойным голосом проговорила:
-- Ну, что ж, если готовы - отвечайте. Начните со шлифов.

Андрей начал говорить. Он привёл свои аргументы, свои доводы и доказательства при определении видов горных пород по данным щлифам дал их характеристики. Он говорил, искоса поглядывая на Зою Федоро вну.
Она сидела перед Андреем с непроницаемо жестким лицом, абсолютно ничего не выражающим и каменно застывшим, высокая, худая, жилистая, больше похожая на мужчину, чем на женщину, буквально высушенная и выдубленная долгими годами экспедиций и нечеловеческого труда в самых отдаленных, богом забытых районах своей необъятной страны, некрасивая, давно потерявшая даже следы былой женской привлекательности, никогда не знавшая женского счастья, намертво задавившая в себе все женские черты и качества характера ради блага своей великой страны и давно уже превратившаяся в нечто среднеполое, бесчувственное и безжалостное существо с одними лишь административно-хозяйственными и научно-преподавательскими функциями.
Андрей закончил свои объяснения со шлифами, затем перешел к отве- там на вопросы билета. Он знал, что Зоя Федоровна не любит длинных пространных, малоконкретных рассуждений, поэтому старался говорить точно, кратко, сдержанно. Ответив на все вопросы билета, он сказал
-- Все. Я закончил.

Ома посмотрела на него внимательным взглядом своих выцветших, не понятно какого цвета глаз, раздвинула свои тонкие, бесцветные, никогда, видимо, не знавшие помады губы и сухо, безъитонационно прогворила:
-- Значит так, Андрей Миронович. Резюмируем ваши ответы. Пер вое. Вам были даны два обезличенных микрошлифа для опреде ления вида горных пород с помощью бинокулярного микроско-
па. Из двух шлифов один вы определи неверно.

Андрей вскинул на нее удивленные глаза:
-- Не может бы-ыть..!

Но Зоя Федоровна не обратила никакого внимания на возражение Андрея. Она все также монотонно и все также безжалостно, с тем же маско образно застывшим лицом продолжала:
-- И это неудивительно, Андрей Миронович. Все в нашей жизни закономерно и естественно. Курс «Петрография горных пород» с налета или с наскока взять невозможно. Это факт неоспоримый. Хотите вы того, Андрей Мироновин, или нет. Это закон естества. Прочные, фундаментальные знания можно получить лишь упорным, систематическим трудом, а не с помощью лихой кавалерийской атаки. Поэтому с вами, Андрей Миронович, произошло то, что и должно было произойти. Вы споткнулись на первом же серьезном вопросе, который я вам намеренно предложила Да, действительно, шлифы этих пород очень и очень похожи. Их не так уж и трудно спутать. Даже опытные геологи-практи- ки допускают здесь порой ошибки. Но то, что позволительно порой специалистам, работающим и обшибающимся иногда в процессе своей работы и имеющем моральное право на свою ошибку, непозволительно для недоучки студента. Ибо только тот не ошибается, кто ничего не делает. Вы же как раз ничего еще и не делаете, вы только учитесь. Так вот, будьте добры, по- жалуйста, и учитесь. Вы обязаны знать, что образцы этих по- род при их рассмотрении на микрошлифах, можно различить только в поляризованном свете. Вот здесь-то и выявляются их различия. Те самые, которые вы не обнаружили...
Она открыла верхний ящик своего стола, достала оттуда еще один микрошлиф и протянула его Андрею;
-- Вот шлиф вашей горной породы, которую вы ошибочно опреде лили. Посмотрите его внимательно и вы увидите разницу...

Андрей внимательно просмотрел оба шлифа. Особых различий в их строении он, как ни старался, так и не заметил. На его взгляд они были слишком уж похожи, чтобы относиться к разным видам горных пород. Однако спорить с Миклашевской, доказывать ей свою правоту было для него равносильно самоубийству. Возражений она не терпела и не признавала за студентами никакого права на свою личную точку зрения. Поэтому Андрей молча протянул ей оба шлифа. Она внимательно посмотрела на него. Улыбнулась довольная, показав желтые от курева неровные зубы. Но даже улыбка не изменила и не смягчила выражение ее лица. Оно по-прежнему было непроницаемо ледяным:
-- Так вот, Андрей Миронович, вы не определили один из двух шлифов. Как вы знаете, это означает автоматический «неуд». Но, учитывая тот факт, что теоретические вопросы вы осветили довольно полно и учитывая ваш значительный прогресс по сра- внению с тем, что мы наблюдали в летнюю сессию, я думаю, что тройку вам поставить всё-таки можно...

Она помолчала немного, наблюдая за Андреем и с сарказмом, колко добавила:
-- Три с минусом, конечно...

Андрей поджал губы и заиграл желваками. По его самолюбию был нананесен сильнейший удар, он был повержен и растоптан. И за что она его так ненавидит?! Ведь он никогда о ней плохо не отзывался и ничего крамольного о ней не говорил. Здесь было, прямо, что-то паталогическое, полное неприятие Андрея, как человека, как личности, как мужчины. Но он не высказал своего истинного отношени я к происходя- щему ничем. Лицо его было спокойно и тоже непроницаемо. Он разжал губы и сказал:
-- Если позволите, я попробую еще раз...

Она с деланно равнодушным видом пожала плечами:
-- Как хотите. Дело ваше. Но мне тоже кажется, что еле натянутая тройка вас не устроит. Вам нужно нечто более существенное и основательное, судя по отметкам в вашей зачетной книжке. Приходите тогда в субботу с утра. У меня у вечерников в суббо- ту как раз лабораторные будут по петрографии. Вот и приходи- те прямо в лабораторию. Я буду там.

Андрей встал, распрощался с Миклашевской и вышел. Нельзя сказать. что эта неудача так уж сильно расстроила Андрея. Хотя, конечно же, и не обрадовала его. Но внутренне, психологически он к ней уже был подготовлен. Он ждал и придирок, и откровенной несправедливости, и самого элементарного желания задавить, унизить, оскорбить его, чего угодно, но только не объективности. Поэтому он и не рассчитывал на хороший результат с первого раза своей переэкзаменовки.
Со второго раза, пожалуй, можно будет и проскочить. Хотя особой определенности и здесь не обнаруживается. Рассчитывать на ее благосклонность - глупее глупого, пустая затея. Запросто может заартачиться, придраться к чепухе, к чему угодно, явному или выдуманному, придра ться и влепить двойку. У кого, у кого, а уж у нее не заржавеет.
Но, как бы там ни было, и как бы он себя потом не успокаивал, к чему бы он себя заранее не готовил, однако на душе осадок оставался пренеприятнейший. Явная несправедливость происходящего коробила и оскорбляла его. И тогда Андрей решил просто-напросто взять бутылку и устроить себе небольшую разрядку. И пропади они все там пропадом эти его неразрешимые проблемы. Имеет же он право хоть на миг забыть о них, всех вместе взятых, на одно лишь мгновение и вновь почувствовать себя человеком?! Конечно же имеет. На то он и человек, чтобы чувствовать себя хозяином своих жизненных обстоятельств, а не их жа лким рабом. Но чтобы почувствовать себя хозяином, нужно было кое-чем запастись...
Андрей вышел из института и направился к станции метро «Проспект Маркса», находящейся в здании гостиницы «Москва». В этом же здании размещался большой гастроном «Москва», где всегда можно было купить хорошей колбасы, хорошего сыра, хорошей рыбки, хорошего, свежего пива и хорошей водки. Андрей постоял в очереди и взял бутылку «Старки», да две бутылки темного пива «Рижское», полкило языковой колбасы, килограмм жареной печени , два московских батона и батон рижского хлеба с тмином. На это пиршество ушло все его «НЗ», но Андрей решил махнуть рукой на подобные мелочи. Ну, их всех в болото, в тартарары, в преисподнюю, к черту на кулички, на «колобаню», куда угодно еще... Гуляй, рванина, от рубля и выше, гу- ляй, рванина, мать-старуха пенсию получила! Э-эх-х! Гу-у-ди-им!
Настроение у Андрея поднялось. Он спустился в метро и поехал к себе в «общагу». Там он поднялся в свою комнату и закрылся на ключ. Ник то ему сейчас не был нужен. А пить он мог и один. Прекрасно получалось. И никаких проблем. Тихо и спокойно.
Андрей переоделся в свой любимый, старенький, шерстяной спортив- спортивный костюм, когда-то бывший ярко голубым, а сейчас – бледно-бледно синий, поблекший от основательных, но не слишком умелых стирок. Свою повседневно-парадную или, по словам Бубнова, «кобеднешнюю», от слова «обедня», одежду Андрей по привычке спрятал в шкаф. Как и большинство студентов, живущих на одну стипендию и на собственные средства, Андрей к своей одежде относился очень бережно. Слишком уж непросто доставалось ему все то, что он носил. За три года студенческой жизни Андрей так и не исхитрился приобрести себе приличного костюма, обходясь лишь отдельно приобретаемыми брюками и спортивными пиджаками или куртками.
Ведь для студента нужно и важно одно обстоятельство, чтобы было не дорого и прилично на вид. А это задача, ей, как непростая в условиях сильнейшего товарного дефицита, характерного для обыкновенного Советского гражданина, пусть даже и проживающего в столице. А пока ты бегаешь по магазинам, ищешь этот свой костюм или что нибудь еще такое, этакое, стоящее приличные деньги, твои денежные запасы начинают таять с невероятной быстротой. Еле-еле успеваешь хоть на мгновение, хоть на чуточку заткнуть свои громаднейшие, прямо-таки зияющие дыры в собственной экипировке. И только лишь на то, что уже совсем невмоготу, без чего уже совершенно невозможно обойтись. Туфли там, рубашки, пальто, плащ, куртка, шапка или нижнее белье и т.д. и т.п. Тут уж, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Роскошест. вовать обыкновенному Советскому студенту было совершенно не на что, да и ни к чему, если разобраться. Они и так уже были по своему фантастически богаты одним из самых непрочных, но самых почитае- почитаемых в мире богатств – молодостью…
Андрей достал ив сумки и поставил на стол бутылку водки, две бутылки пива. Затем вынул ив шкафа тарелки, нож, стаканы, порезал, как смог, колбасу, половину батона и несколько кусочков рижского хлеба. По комнате пошел волной букет ароматнейших, незабываемо аппетит- ных запахов московской колбасы и московского хлеба. Где еще можно было тогда ощутить подобные запахи? Да нигде! Во всяком случае, в тех местах, где Андрею удалось ужо побывать за годы своей работы и учебы, он не встречал нигде такой вкусной колбасы и такого вкусного хлеба, как в Москве. И он отлично знал, что мечтой всех практически студентов, находящихся где-нибудь на практике за чертой нашей цивилизации, это вернуться в Москву и наесться до отвала, всласть московской колбасы. И не просто наесться, а вначале вдохнуть в себя, как можно глубже, ее дивный аромат, от которого желудок вздрагивает и мгновенно начинает сжиматься в кулак, словно бы от неверия, от испу га, а потом блаженно расслабляется и начинает буквально исходить соками и слюной, нетерпеливо урча и всхлипывая от предстоящего предвкушения райского наслаждения.
Ничего подобного больше Андрею попробовать нигде не удавалось. И дело не в разнообразии оттенков вкуса отечественных видов колбас и хлебобулочных изделий. Совершенно нет. Просто, нигде, кроме самой Москвы, в нашей стране колбасы, как таковой, встретить в магазинах было практически невозможно. То же самое относилось и к хлебобулочным изделиям. По рассказам очевидцев и товарищей, неплохие виды продовольственных изделий и товаров можно было встретить в Киеве, в Риге, в Минске, в Ленинграде, во Львове. Но это только по рассказам по разговорам. Ни в одном ив этих перечисленных городов Андрей пока еще не был. Но побывает. Через несколько лет. И убедится, что это действительно так, что разговоры имели под собой реальную почву. Но сейчас же, в тех местах, где он уже побывал, колбасные и хлебобулочные изделия можно было назвать таковыми лишь с большой, большой натяжкой. А уж о вкусе их и говорить не имело никакого смысла - наибезобравнейший...
Сервировку своего стола Андрей закончил небольшой кастрюлькой с ломтиками холодной, жареной печени, пересыпанной зелёным луком. Подогревать печенку Андрей не стал. Он ее любил и такой, холодной, в виде закуски, а не жаркого. Андрей сел за стол и осмотрел свое богатство. Не так уж и плохо! Жаль, конечно, что поленился картошечку поджарить, но в общем, ничего страшного, сойдет и так.
Андрей открыл бутылку «Старки», налил себе полстакана, в другой стакан налил пива. В левую руку взял стакан с водкой, в правую –стакан с пивом. Крякнул для приличия, набрал в грудь воздуха и залпом выпил водку, затем, подождал мгновение, посидев чуть-чуть с закрыты ми глазами, как бы прислушиваясь к происходящему сейчас внутри него процессу, и после этого поднес ко рту стакан с пивом, медленными глотками выпил его. Потом взял кусочек рижского хлеба, поднес его ко рту и глубоко, с наслаждением втянул в себя воздух. Все, теперь мо жно и закусить. Процесс начался нормально.
Андрей взял ломтик колбасы, положил на кусок отрезанного московского батона, поднес ко рту и с удовольствием откусил. Рот сразу же на полнился слюной. Вкус был восхитительный. Захотелось жевать, жевать и жевать. Андрей быстро умял один бутерброд и сразу же взял второй, потом третий. Заморив таким образом «червяка» и несколько насытившись, Андрей принялся за печенку. Ом взял большой, плоский, густо обмазанный подливкой кусок печенки, положил его на хлеб, подсыпал еще сверху зеленым луком и с удовольствием отправил в рот. После неге последовал и следующий такой же. Живот приятно затежелел.
Закончив с закуской, Андрей вытер полотенцем пальцы рук, губы и вновь взялся за бутылки. Налил опять полстакана водки и стакан пива. Выпил водку, запил ее пивом и резко выдохнул из себя воздух. Но закусывать не этот раз не стал, а достал из кармана пачку сигарет. Сунул сигарету в рот, чиркнул спичкой, закурил и глубоко, с нескрываемым наслаждением, прикрыв даже от удовольствия глаза, затянулся. На его лице застыла глуповато балдеющая улыбка. Выпить, хорошо закусить и потом выкурить - это значит испытать высшую степень кайфа от застолья. И Андрей его испытал. Он откинулся на спинку стула, запрокинул голову назад и, неторопливо покуривая, сидел, умиротворенный, довольный, блаженствуя и не думая совершенно ни о чем, ожидая опьянения.
И вот хмельная волна мягко и ласково начала обволакивать сознание, вытесняя мрачные, тягостные мысли, создавая неповторимое ощущение легкости, ясности, душевного комфорта, покоя и равновесия. Мир вновь начал приобретать яркие, сочные краски, засверкал, заискрился, заиграл призывно и зовуще. Ив этого мира уходить никак не хотелось. Наоборот, мир этот хотелось еще более упрочить и усилить. Андрей вынул остаток сигареты изо рта, раздавил окурок в большой, хрустальной пепельнице, неизвестно как попавшей в их комнату, и протянул руку за бутылкой «Старки». В этот момент в дверь комнаты постучали и громкий женский голос прокричал сквозь ее филенчатую перегородку:
-- Андрюша, ты дома?! Открой, пожалуйста, это я..!

Андрей повернул голову на стук, вздохнул и негромко чертыхнулся. Затем неохотно поднялся со стула, шагнул к двери и открыл ее. За дверью стояла Валентина. Она подняла испуганно-вопрошавшие глаза на Андрея и тихо спросила:
-- Андрюша, я не помешала тебе?

Андрей чуть поклонился ей и сделал широкий, шутливый жест правой рукой:
-- Валюшка, разве ты можешь помешать кому-нибудь?! Заходи, будь «ласка»! Составь компанию для молодого, одинокого бы- тового пьяницы, чтобы ему не было так тоскливо на душе в эти длинные осенние вечера...

Валентина зашла, быстрым, внимательным взглядом окинула комнату, стол, заставленный бутылками, стаканами и тарелками с остатками зазакуски и недовольно сморщилась:
-- Андрюша, и с чего это ты гульбу устроил?

Андрей рассмеялся и дурашливо чмокнул ее в щеку:
-- Экзамен по петрографии сдавал. Разве не повод?

Валентина радостно всплеснула руками:
-- Андрюшенька-а, сдал, да?! На сколько?!

Андрей облапил ее руками, поднял кверху и закружил вокруг стола, глядя снизу в ее счастливые, смеющиеся глаза:
-- Ни за что не угадаешь, Валюшка! Мне поставили аж три с мину сом! Вот как я сегодня отличился! Можешь от души поздра- вить меня..
.
Валентина тихо ахнула:
-- Ой, Андрюшенька-а! Как же теперь быть?!

Андрей поставил ее на пол и бесшабашно махнул рукой:
-- Да никак..! В субботу пересдавать пойду. Должна же все-таки поставить... Всему ведь предел есть...

Он подошел к столу, взял бутылку водки, налил себе и вопроси-тельно глянул но Валентину:
-- Тебе налить чего-нибудь?

Она отрицательно покачала головой:
-- Не-ет, пить я не буду. А вот поесть чего-нибудь не отказалась бы. Я сегодня не обедала...

Она пододвинула стул к столу, села и начала накладывать себе в тарелку кусочки жареной печени. Потом неожиданно вдруг охнула и невнят но, скороговоркой забормотала:
-- Ох, ты, господи! И какая же я безпамятливая стала! Андюша, ты уж прости меня, пожалуйста. Ведь я письмо тебе принесла. Из Воронежа.. Приехала из института., гляжу - в твоем окошке письмо тебе лежит. Дай, думаю, захвачу тебе его...

Андрей только что выпил еще стакан водки о пивом и стоял около стола, лениво пережевывая кусок хлеба. Услышав слова Валентины, он неожиданно для самого себя вдруг вздрогнул всем своим крупным телом и быстро повернулся к ней. Она протянула ему конверт, вопросительно глядя прямо в глаза:
-- Это от кого? Почерк, гляжу, женский...

Андрей сердито сжал губы, судорожно втянул в себя воздух и полусерьезно, полушутливо погрозил ей кулаком:
-- Тебе кто разрешил чужие письмо брать, а?

Валентина сделала невинные глаза и тихо, но очень серьезно и решительно спросила его:
-- А разве мы с тобой чужие для друг друга?
Андрей смущенно крякнул и досадливо пригнул голову:
-- Н-у, ты даешь! С тобой, право, не соскучишься! И ты, пожалуй ста, не путай божий дар с яичницей! Причем здесь наши с то- тобой отношения и наша с тобой корреспонденция, а?! Я ведь твои письма не смотрю и никогда не трогаю...

Валентина капризно надула губки и сказала плаксивым голосом:
-- Я хотела тебе приятное сделать...Я старалась, как лучше. А ты вечно бурчишь, как будто тебе сто лет уже, а не двадцать пять всего
-- Господи, какой же она еще ребенок! - подумал Андрей, - и чего это я с ней связался? Забот что ли у меня не хватает без нее? Как в той поговорке - не было у бабы хлопот, так купила себе порося...

Подумать-то подумал, но вслух сказать, естественно, не сказал. Выговорить человеку в лицо все, что о нем думаешь, задача не простая. Тем более, если учитывать тот факт, что человек этот - женщина, которая тебе ничего плохого никогда не делала и не сделает никогда, даже если захочет, и единственным ее недостатком, который тебе порой слишком уж досаждает, является тот самый, хорошо тебе известный - она тебя любит. Она тебя любит, а ты ее - нет. И песенки этой - тысяча лет. Мн-да-а! Ситуация! Вздохнешь и ничего не скажешь... Потому что сказать тебе, Андрей в данной ситуации абсолютно нечего. И за что только тебя дурака женщины любят?! Ведь ты им приносишь одни лишь несчастья! Так за что?!
Андрей подошел к Валентине, нагнулся, поцеловал ее и сказал прими- рительно:
-- Ну, ладно, ладно... Нечего тут надуваться, а то лопнешь. Ты бы лучше времени даром не теряла и жевала бы себе на здоровье. Все толк бы был. А то без мамы с папой вон какая худющая ста- ла, аж просвечиваешься. Как я перед ними за тебя отчет дер- жать буду, а?

Валентина сразу же просияла лицом, как будто где-то внутри нее вдруг зажглась лампочка и всю осветила ее изнутри:
-- Андрюша, ты и вправду хотел бы с ними познакомиться, да?!

-- Ты бы лучше чайку пошла поставила, прежде, чем тараторить--,ушел от ответа Андрей, садясь в углу на кровать, - И дай мне, пожалуйста письмо прочитать. Поимей совесть..

-- Хорошо, хорошо, Андрюшенька, только ты не бурчи, как столе тний старик, - Валентина вскочила со стула, схватила чайник и, напевая что-то себе под нос мало разборчивое, вприпрыжку ис- чезла за дверью.

Андрей, прежде чем распечатать письмо Зины, рассмотрел конверт. Конверт как конверт, ничего особенного. Но то, что он нес с собой, содержал в себе, имело для Андрея значение наивысшей ценности. И он медлил, не решаясь распечатать. Чувство неимовернейшей усталости охватило его. Жизнь уже основательно успела потрепать Андрея и он понял, что устал жить, устал бороться за свое место под солнцем, за свое существование, за свою любовь, за право на свое собственное счастье, что он на грани полного срыва, что он готов сдаться, готов смири ться со всем происходящем в его несуразной жизни и внутренне был уже готов на все, что бы с ним дальше не случилось, что бы потом с ним не произошло.
Однако на конверте было нечто и обнадеживающее. Внизу, где располагалось место для адреса отправителя было написано четким, знакомым почерком: г.Воронеж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З.С. Зачем было тогда писать этот адрес, если бы письмо несло в себе нежелание Зины возобновлять и поддерживать о ним отношения? Хотя обратный адрес можно ведь и написать машинально, не думая, автотически. Все может быть, и так, и этак. Но зачем ждать и гадать- думать, когда проще взять и распечатать письмо и все разом узнать, не мучаясь?!
Андрей распечатал конверт и достал большой, двойной тетрадный ли- ст клетчатой бумаги. Лист был исписан практически весь, хотя и через строчку. Андрей развернул лист и глянул в конец письма. Там стояло: «До свидания. Пиши. Жду. Зина Т.» Слова «Целую» не было. Но и эти простые, не представляющие ничего особенного для постороннего взг- ляда слова, для Андрея значили очень и очень многое. Они означали, что с ним хотят говорить, что не все нити, связывающие их некогда сверхпрочными узами, оборваны, что судьба, поизголявшись над ними и, вероятно, успокоившись, решила дать им еще один шанс еще одну попытку. Хотя, наверное, уже самую последнюю. Действительно, сколько же можно издеваться друг над другом?! Пора и меру знать. Пора принимать окончательное решение и ставить точки над всеми «И», которые им жизнь понаставила. Пора. Хватит же, наконец, испытывать и свою и ее судьбу. Хватит...
Андрей вздохнул и начал читать:
«Андрюша, здравствуй!
Спасибо тебе за письмо. Ты знаешь, я даже обрадовалась ему. Сама того от себя не ожидала, но обрадовалась. Ведь, если честно признаться, этого письма от тебя я никак не ожидала. Я думала, ты решил покончить со всем, что было между нами. И это очень здорово, что ты написал мне. И ни о каком-то там навязывании, по моему, говорить нам не стоит. Разве мы с тобой не друзья? И мне тоже совершенно не безразлично знать, что там с тобой со временем делается. Имею ли я на это право или нет? Мне кажется, что имею.
Ну, так вот. А ты, между прочим, здорово ко мне обращаешься, так официально-строго: «Зинаида Сергеевна!» Оно ведь так и есть на самом деле. Я - Зинаида Сергеевна! Так теперь меня зовут мои пятиклассники. Сейчас я в качестве учителя работаю на практике в школе. Преподаю я биологию и химию и веду классное руководство в 5 «б» классе. Ребятишки у меня такие забавные и интересные. Чуть ли не каждый из них уже не просто человечек, а личность, с которой приходится считаться. И, между прочим, это не так уж и просто преподавать. Но мне нравится говорить ребятишкам что-то новое, о чем они еще и не догадываются, нравится, когда на меня смотрят тридцать пар детских глазенок и слушают они меня всегда очень внимательно. Доставляет мне иногда удовольствие и поругать их за что-нибудь «проказное» и затем, незаметно от них, посмеяться над самой собой, вспомнив свое детство. Андрюша, ты, наверное, подумаешь, что я решила посвятить себя педагогической деятельности? Нет, совсем не так. Но, если и придется, то отказываться не стану.. Все зависит теперь от нашего распре- деления. Нам уже прислали точки, пока они еще не расшифрованы, но все знают уже примерно «куда-сколько». На нашу группу прислали две точки в Московский совнархоз, одна точка в Министерство дерево обрабатывающей промышленности на должность биохимика, одна точ ка в Киргизию и только четыре точки педагогические. Предварительное распределение будет, наверное, в октябре, ближе к концу, а окончательное - в марте. Дай бог, если бы Москва. Как повезет.
Живем мы теперь в новом, 3-м общежитии, а наше старое, бывшее жен ское, отдали ребятам. Опять мы на третьем этаже, в 85-й комнате, прежним своим составом. Только вот недавно у нас вышла замуж Аня, моя самая близкая подруга. Надеюсь, ты ее помнишь? Ты ей запомнился, имей ж виду. Щучу, конечно. И осталось нас пока четверо. Кстати, от девочек тебе громаднейший привет. Ты им всем очень понравился. Они говорят про тебя, что ты хороший, скромный мальчик. Так это или нет?
Ну, ладно. Пока все. Как твои дела? Как настроение? Пиши. Жду.
До свидания. Зина Т.»
Андрей перечитал еще и еще раз письмо. Задумался. Радости почему-то не было. Была жуткая усталость, апатия и тупое равнодушие. Зина ответила. Это хорошо. Она не вычеркнула его из своей жизни. Во всяком случае, пока еще не вычеркнула. Это тоже было ясно. Однако пись письмо ее было очень сдержанным и очень осторожным. Как будто в самом начале знакомства парня и девушки, когда они начинают только нащупывать дорожку друг к другу, идут медленно, осторожно, боясь споткнуться, оступиться или ошибиться. Значит, приходится с горечью констатировать, что между ними опять стена взаимного недоверия и взаимного непонимания. Значит, опять все сначала. В который уж раз опять все с нуля. И какая же любовь может все это выдержать?! Она что, всесильная?! Не-ет, надо кончать это хождение по кругу. Ведь так можно и до бесконечности, до одурения, до остервенения, до отвращения, до ненависти друг к другу. Пора ставить точку. Все хорошо в меру. Демьянова уха им не требуется. Надо срочно заканчивать с этой дурацкой переэкзаменовкой и срочно же ехать в Воронеж. Ведь ситуация не так страшна, как кажется. Если он получит по петрографии хотя бы четверку, то общая картина по успеваемости у него получается неплохая. Всего лишь пару «удочек» за все годы учебы, а остальные - «хорошо» и «отлично» Он, в принципе, спокойно может рассчитывать на красный диплом, если пересдаст эти свои завалящие тройки. И спокойно можно будет поставить вопрос о переводе, совершенно спокойно. И хватит резину тянуть с их отношениями. Их давным уже да- вно надо бы узаконить. Надо им наконец-то пожениться и быть дальше уже навсегда вместе... Все, пора кончать с этой туманной, расплы- вающейся на глазах неопределенностью. Конец. Все. Все...
Дверь в комнату отворилась. На пороге появилась Валентина с дымя- щимся чайником в руке:
-- Андрюша, можно? Чайник уже вскипел. Ты будешь?
-- Давай, - согласился Андрей, - заварка там в шкафу, на верней полке, в металлической коробке...

Он свернул письмо, положил его в конверт и спрятал в тумбочке. Повернувшись к столу, поймал на себе внимательный, настороженный взгляд Валентины.
-- Что, неприятности? - осторожно спросила она, поставив чайник на стол.
-- Почему ты так решила? - удивленно буркнул Андрей. Надо от- дать должное ее прозорливости. Хотя здесь, наверное, срабаты- вает извечная женская интуиция, делающая порой любящую женщину чуть ли не всевидящей и не всезнающей.
-- Лицо у тебя какое-то, - неопределенно пожала плечами Вален- Валентина, - не такое стало... Это от письма?
-- Лицо, как лицо, - сердито пробормотал Андрей, - не хуже, чем у других. И чего это ты в душу человеку лезешь?! Не видишь что ли, что я поддатый?!.
.
Валентина тихо вздохнула и ничего не сказала в ответ на выпад Андрея. Ее лицо, только что такое радостное и оживленное, сразу же потускнело и поблекло. Она распечатала пачку чая, высыпала себе на ладонь чуть ли не полпачки и бросила все в чайник. Затем взяла полотенце Андрея и укутала им чайник. Сама села рядом на стул и, подперев кулачками лицо, замерла в молчании.
Андрей достал из заднего кармана своих брюк пачку сигарет. Пачка сказалась смятой, а сигареты - раздавленными и сломанными. Андрей нахмурился, сплюнул в сердцах, и, встав с кровати, шагнул к шкафу, где в карманах куртки лежала еще одна пачка сигарет. Он распечатал пачку, сунул сигарету в рот, закурил и, бросив коротко: « Я – в туалет!»- вышел из комнаты.
Ушел он по той простой причине, что ему стало неловко и стыдно перед Валентиной за свою выходку. Вымещать свое недовольство, свое раздражение, свою злость на слабом, беззащитном и зависящем от тебя челевеке было самым распоследним делом. Обидеть девушку, которая тебя не просто любит, а буквально боготворит тебя, которая надышать ся на тебя не может и которая готова ради тебя, ради твоего благополучия практически на все, на что угодно, то же самое, что обидеть ребен- ка или больного. Она же не виновата, что полюбила именно его, а не кого-то другого. Ей просто не повезло в жизни, что она встретила на своем жизненном пути Андрея, человека, который не сможет ее полюбить. Не сможет, как бы того сам не пытался захотеть. И если письмо Зины его больше расстроило, чем обрадовало, то это не вина Валентти ны. Она здесь совершенно не причем. Она только жертва, жертва его воистину патологической способности причинять боль и страдания близким и дорогим для него же самого людям, в особенности любящим его женщинам
Андрей стоял у окна в туалете, докуривая уже вторую сигарету. Волна непонятного раздражения и злости на всех окружающих его людей и на весь окружающий мир, навалившаяся вдруг на него после прочтения письма Зины и обрушенная им ни с того ни с сего на изумленную, ни в чем не повинную Валентину, постепенно утихла и начала потихонечку рассасываться. Он успокоился, пришел в себя и вновь стал похожим на прежнего, уверенного в себе, невозмутимого, шутли- во язвительного, общительного и веселого Андрея Орлова, каким его привыкли видеть и знать коллеги и соседи по студенческому общежи тию. Он бросил окурок в урну и пошел к себе, к ожидавшей его Валентине.
ГЛАВА 21

А в четверг произошло «ЧП». Точнее, не в четверг, а в ночь с четверга на пятницу. В эту ночь с Андреем на работе произошёл несчастный случай. Несчастный случай на производстве по официальной термино- логии. Происшествие было нелепое, глупое и примитивнейшее до обидного. Хотя, с другой стороны, разве бывают несчастные случаи умные, необидные? Наверное, не бывают. Потому что в основе большинства ив них лежит наша неосторожность, наша небрежность, наша не- внимательность или что-нибудь вроде этого. И здесь с Андреем произо шло то же самое. Андрей с напарником, пожилым мужчиной, переносил шпалы для установки их на новое место. Держась за шпалу двумя руками, перешагивая через рельсы, Андрей оступился и упал, ударившись локтем о головку рельса. Боль была жуткая, аж в глазах потемнело. Локоть опух, посинел, до него невозможно было дотронуться. Выз вали скорую и Андрея отправили в травматологию. С ним вместе поепоехал и бригадир. Он был подавлен, расстроен и долго уговаривал Андрея не говорить в больнице о том, где произошел этот несчастный случай и зафиксировать его как бытовой ушиб. Андрею было неприятно видеть трясущиеся губы бригадира, его бегающий взгляд, крупные капли пота на лбу и щеках и он , махнув на все рукой, не думая о возможных последствиях своей травмы, дал свое согласие. Бригадир обра довался до невозможности, пообещал поставить Андрею бутылку коньяка после выздоровления. Пообещать пообещал, но не поставил. Навер ное потому, что больше они друг с другом не встречались никогда. А может и по другой причине. Кто знает?
Б больнице Андрею сделали рентгеноскопию локтевого сустава, где на снимке четко выявилась большая трещина в кости локтевого отростка. На руку Андрея наложили гипсовую повязку, дали выпить какое-то горькое лекарство, сделали для чего-то укол в ягодицу, выписали больничный лист, первый в его жизни и отпустили домой. Андрей был конечно же расстроен, но особенного значения этому событию не придал Подумаешь, упал! С кем не бывает. Ничего странного ведь не произош ло. Сустав цел, а трещина зарастет, никуда не денется. Не стоит потому особенно и огорчаться-то на этот счет. Обидно только, что работа его в метро теперь сорвется. Но ведь за больничный что-то заплатят же?! Должны во всяком случае. А там дальше видно будет. Как гово- рится, будет день и будет пища. Не стоит загадывать наперед, не стоит раздумывать над будущим. Ну их в болото, эти проклятые, изматываю щие душу мысли. Что будет, то и будет...
Андрей не знал тогда и не подозревал даже, что этот его несчастный случай, эта пустяковая в общем-то травма, ушиб и трещина локтевого сустава левой руки открывает своим приходом совершенно новый период в его жизни. Период трагический, черный и странный, когда несчастья обрушаться на него одно за другим мощней волной, и он не выдержит такого чудовищного удара судьбы, сломается и рухнет, отчаявшийся и разуверившийся, и потеряет все, что может потерять нормальный человек на этом свете и покатится вниз, на дно жизни, все быстрее и быстрее, махнув рукой на все и всех и вновь посмотрит в глаза смерти, которая подойдет к нему на этот раз почти вплотную, и он только чудом останется жив и это чудо судьбы воскресит его, поможет оста- новиться, оглянуться, понять, что его собственная жизнь еще не кончена, и он вновь поднимется на ноги, вновь распрямится, чтобы все начать сначала. В который уж раз за свою короткую еще жизнь…
В пятницу Андрей почти весь день просидел за микроскопом в лаборатории на кафедре Петрографии, просмотрел вновь все имеющиеся там шлифы, практически безошибочно определив их принадлежность. Вечером, поспав пару часов встал, умылся холодной водой и, выпив нес- колько стаканов свежезаваренного, крепчайшего, почти черного на цвет чая, почти всю ночь просидел за учебником петрографии, штудируя теорию. Под утро, часа в четыре ночи он лег, не раздеваясь, на кровать и сразу же заснул, мгновенно отключившись, и спал до самого утра, не шелохнувшись, пока не зазвенел будильник. Встал он довольно бодрым, и в девять часов был уже в институте на злополучной для себя кафедре «Петрографии».
Миклашевская еще не пришла. Со студентами-веч ерниками занималась ее помощница, доцент кафедры, кандидат геолого- минералогических наук, Тормосина Ангелина Васильевна, молчаливая, замкнутая на вид женщина лет сорока с гладко зачесанными назад черными, как смоль, волосами, собранными на затылке в большой, тяжелый узел и открывающими высокий, мужского склада лоб с густыми, дугой, чуть ли не соболиными бровями над всегда опущенными вниз ничего не вы ражающими, мертвыми глазами. У нее несколько лет назад в экспедиции погибли муж с сыном-старшеклассником и она, не оправившись до сих пор от страшной потери, ушла полностью в себя, в работу на ка федре, отгородившись от жизни, от окружающих, невидимым, но прочным барьером.
Андрей прошел в лабораторную аудиторию, сел в переднем углу недалеко от преподавателя за свободный столик с микроскопом и стал ждать. Он не любил эти предстартовые, предэкзаменационные часы с их томительным, выматывающим душу и нервы ожиданием, когда на- начинается лихорадочный «мандраж», нервы напряжены до предела, голова гудит от ударов горячей крови, чуть ли не вскипевшей от пере- напряжения и насыщения ее адреналином. И начинало сразу же казаться, что ничего ты не знаешь. что ничего у тебя не получится, что сдать ты не сможешь и потому не стоит идти на этот позор, на это судилище и что не мешало бы все это отложить на потом, на будущее, до наступ- ления более лучших времен. Поэтому шел он на экзамены всегда в числе первых, иначе быстро перегорал и выдыхался и им тогда овладевали апатия и тупое равнодушие и пропадало всякое желание бороться за оценку, драться за себя до последнего. По сути своего характера Андрей был слишком уж эмоционален, слишком импульсивен, чтобы соглашаться на долготерпение, он был спринтером, а не стайером, мог мгновенно и с блеском, за короткий миг, решительной атакой, сокрушительным штурмом сделать свое дело. На долгую, нудную, утомите- льную осаду, на терпеливое ожидание или выжидание подходящего момента, на постепенное отвоевывание удобных для себя позиций он был не способен. Он был человеком крайностей: или - или. Или все сейчас, сию минуту, или ничего и никогда.
Между тем время шло. Миклашевской не было. Прошел час, другой, третий. Андрей сидел, нервничая, психуя, впадая то в ярость, то в бешенство, а то и в отчаяние. Потом им овладело полнейюее безразличие ко всему, что происходило вокруг и он сидел, не решаясь подняться, больше по инерции, чем по необходимости. Он понял, что Миклашевская его обманула, что она не придет, что все подстроено специально, ведь лабораторные в этот день проводила не сама Миклашевская, а ее помощник, Ангелина Васильевна, которая совершенно не ожидала прихода сюда своей начальницы.
Зачем она так сделала? Что она имела против Андрея? Почему она так невзлюбила Андрея и цеплялась к нему постоянно, Андрей не знал и был в страшном недоумении. Он был слишком уж индивидуален в своих мыслях, чувствах, поступках и не переносил собственной зависимости от чьей то воли. А здесь, сейчас ом зависел от капризов вздорной, лживой, коварной, вероломной и очень даже несимпатичной для него женщины. Он был, по-cущеcтву, в полной ее власти и ничего не мог с этим поделать. Несправедливость происходящего угнетала его и убивала в нем всякое желание к сопротивлению. Ему хотелось только одно- го - встать и уйти, хлопнув дверью. Добиваться своего любой ценой, перешагивая и перепрыгивая через интересы и жизни других людей, он не мог. Он был не из рода хищников. Через несколько лет он напи- шет стихи, в которых наиболее верно отразятся главные черты его характера:
Никогда я не шел напролом,
Не любитель я мериться силой,
И в известных конфликтах со злом
Я всегда оставался пассивным.

И сейчас я готов уступить,
Не могу я работать локтями.
Лучше встать и тихонько уйти,
Чем кого-то подталкивать к яме.

Но сейчас подталкивали к яме его самого. Кто? Зачем? Почему? Он не знал и не понимал. И вот это непонимание происходящего вызывало у него чувство страха и обреченности. Он не видел противника, он не знал, с кем бороться, что предпринимать. Он видел, ощущал лишь признаки надвигающейся беды и его пугала неотвратимость совершаемого над ним.
Пока он сидел и ждал Миклашевскую, он вдруг ярко и отчетливо понял, что все это не просто, что это опять начинается его весенний кошмар. Логика событий просматривалась до ужаса четко и определенно и сомнений быть не могло. Завал экзамена, плюс перелом руки плюс не приход на экзамен Миклашевской... Что следующее? Яснее ясного-- срыв его экзамена по петрографии. Зачем? Зятем, чтобы лишить его фи нансового обеспечения. Сломанная рука ставит крест на подработке, заваленный экзамен - крест на стипендии. Нет денег, значит нет поездки в Воронеж, а нет поездки, значит, наступает конец его отношениям с Зиной. Коротко и ясно. Нарочно и не придумаешь. То же самое было с ним и весной. Один к одному. От прсматривающихся поневоле парллелей бросало в дрожь. Такого быть не могло. Но это было. И страх проникал в душу Андрея. Страх перед надвигающейся неотвратимой катастрофой.
Ушел из института Андрей только к обеду. Ушел растерянный и опустошенный. Единственное, что оставалось в подобной ситуации сделать, так это махнуть на все рукой и напиться. Что Андрей к вечеру и сделал. С величайшим для себя удовольствием. По принципу – да пропади оно все пропадом, гори ясным пламенем, авось да пронесет, если закрыть глаза, да сделать вид, что ничего с тобой сверхъестествен ного не происходит. Тем более, что повод для выпивки не заставил себя ждать и, как говорится, сам припрыгал: приехали с практики соседи и друзья по комнате, Юрка Бубнов, по прозвищу «Бубен», и Анатолий Завьялов, по прозвищу «Фирма».
Оба они только что прилетели из Норильска, где проработали летний сезон в равных экспедициях. Оба черные, грясные, лохматые, заросшие до самых ушей, прокопченые дымом полевых костров, продублен ные жгучим северным ветром, обожженные незаходящим северным солнцем, такие родные, такие близкие, свои в доску ребята. Не успел Андрей открыть дверь комнаты, как оказался в их крепких объятиях. И на несколько минут ошеломленный мир замер, прислушиваясь к непонятным крикам, возгласам, сопениям, кряхтениям, пыхтениям, похлопываниям, и притоптываниям. А потом они замёрли на середине комна ты, сжав друг друга в крепком перекрестии мужских, шершавых, не слишком чистых рук и вместе прокричали громогласно и трижды: «Ура-а! Ура-а! Ура-а!». А затем повалились на кровать, довольные, радостные и счастливые. Шуму, гама и криков было много. Ведь встрети лись после долгой разлуки друзья, и обычной мужской сдержанности, немногословию было здесь сейчас не место.
Вечером их комната устроила банкет по случаю приезда из практики двух своих жильцов. Была здесь конечно же и Валентина со своими по другами, было еще несколько только что приехавших ребят из других групп четвертого курса, потом подключились еще какие-то знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые ребята и девчата. Веселье перекинулось в коридор, затем в вестибюль общежития, кто-то принес магнитофон и врубили музыку, начались танцы. Гудело теперь все общежитие. Андрей был в центре этого веселья. Пил он, не пьянея, с радостью и с наслаждением, веселился от души, на всю катушку. Но было в его этом веселье что-то неестественное, показное, и какое-то еще ожесточение, словно он пытался с помощью этого вот веселья что-то кому-то доказать, бросить вызов или же, наоборот, спрятаться, загородиться от чего-то тревожного и угрожающего.
В воскресенье гульба студентов продолжалась. Основная масса старше курсников прибыла с практики и спешила заявить о своем приезде как можно громче, ярче и шумнее. Так бывало всегда и продолжалось обы чно целую неделю в начале октября, пока еще в карманах у бывших практикантов шуршали и хрустели желанные, всемогущие бумажки, добытые тяжким трудом в нечеловеческих местах и условиях, и пока не стояла от них эйфория полевой романтики геологических экспедиций. А потом наступали будни и начиналась обычная, повседневная рутина учебы со всеми ее радостями и горестями, плюсами и минусами, без которой студенческая жизнь не могла считаться студенческой. Утром в понедельник Андрей встал пораньше, сходил в душевую, долго стоял под холодными струями воды, остужая тело и выгоняя из каждой его клеточки остатки двухдневной пьянки, затем растерся шершавым полотенцем до жгучей красноты кожи и вроде бы ощутил себя человеком, нормальным, готовым к решительным действиям. После ду ша он тщательно побрился, погладил брюки и отутюжил свою единст- венную парадную, ярко-голубую шелковую рубашку. Подготовив эки- пировку, сел завтракать.
-- Ты чего это, как на смерть собираешься? – пробурчал удивлен- но, поднимаясь в туалет Завьялов.
-- Иди ты со своими репликами, знаешь куда, - махнул на него в сердцах Андрей, - Типун тебе на язык. Нет бы пожелать ни пу- ха, ни пера, как порядочные люди делают. Мелет всякую чепу- чепуху... Противно слушать...
-- Ни пуха тебе, Андрей, ни пера, - Поднял с подушки лохматую голову Бубнов, - Иди на бой за честь отчизны.. Мы благословляя- ем тебя... Он поднялся и сел, опустив с кровати длинные, худые и невероятно волосатые ноги. Широко, во весь рот зевнул и взял с тумбочки пачку сигарет. Чиркнул спичкой, закурил, затя нулся и тут же выругался, положив сигарету на пепельницу:
Тьфу ты, черт, дрянь-то какая, бр-р-р! Во рту, как на помойке в летнюю жару...

Он встал, шагнул к столу, взял графин с водой и, запрокинув назад голову, начал жадно пить прямо ив горлышка, обливая себя водой. Громадный его кадык ходуном заходил по тощему, заросшему волосами, жилистому горлу. Выпив сразу чуть ли не пол графина, он с наслаждением крякнул, шагнул назад к своей кровати, взял полотенце, вытерся и вновь сунул горящую сигарету в рот. Затянулся раз, другой и тут же закашлялся, заперхал, побагровел, зачертыхался и «заматерился».
-- Ну и звуки же ты издаешь. Бубен, - скавал, входя в комнату,За- вьял, - симфония! Прямо заслушаться можно. Аж от самого ту- алета слышно... Всех девчат с лестничной площадки мгновенно согнал...
-- Ой, и не говори, - замотал головой Бубнов, - тяжела всё-таки жизнь, как тут не крути... Пивка бы сейчас... Эх, бу-уты-ы-лоч- ку-у-у! Любимую бы женщину сейчас отдал бы за бутылку пи- ва... Ив горлышка бы ее сейчас... не отрываясь, родименькую... до дна...! До ка-апельки-и-и…До последненькой...!

Он зажмурился, зачмокал губами, довольно закряхтел, но тут же вновь закашлялся и ожесточенно «заматерился»:
-- Ч-ч-е-рт, привязался! Даже помечтать не даст, - и жалобным, плачущим голосом обратился к Завьялову:
-- Толик, братушка, лапушка, сбегал бы ты в магазин, выручил бы человека... Пропадаю же не за грош... Гибну ведь...

Андрей допил чай, встал и начал одеваться. Лицо его было хмурым. Как не хотелось ему сейчас уходить. С каким бы удовольствием он остался бы здесь, с ними, сосвоими ребятами, чудаковатыми, немного забавными, немного вздорными и крикливыми, но такими душевными, чистыми, бескорыстными, готовыми рубашку последнюю отдать, ради благополучия и счастья друга, своими в доску. Андрей умилился своими мыслями и тяжело вздохнул, возвращаясь к действительности.
-- Не-ет, вы посмотрите на него, - продолжал фиглярничать Буб- нов, - он мельтешит, дрейфит из-за экзамена! Надо же! Мало ли он их «посдавал» за свою недолгую жизнь! Не знает, что и как, и почему... Право, не знает, младенец зелененький...Трехлетнего дитяти корчит из себя... На жалость, на сочувствие бьет...Слезу вон уже научился выдавливать из себя... Надеется ублажить бессердечного профессора...

Бубнов вскочил, прошлепал к столу и стукнул кулаком по нему так, что чайник, стоящий на столе, подпрыгнул и зазвенели стаканы, расположившиеся вокруг него в живописном беспорядке. А потом он закричал па Андрея визгливым голосом, глядя на него снизу выпученными, красными от сна и водки, опухшими глазами:
-- Да не «боись» ты, господи! Хлюпик ты неотесанный, дуралей несчастный, дубина стоеросовая, шут гороховый, пиджак, вет- ром подбитый...
-- Почему пиджак, - рассмеялся Андрей.
-- А потому, что без головы, - поддержал Бубнова Завьялов, сплю нув в сердцах на пол и картинно растерев плевок подошвой ке- ды, - Ведь она тебе уже тройку ставила? Ставила. Так почему же она тебя сейчас должна заваливать? Почему? Логика где? Не вижу здесь никакой я логики.,.
-- А ты замечал в поведении женщин логику? Хоть какую-нибу- дь?--ехидно спросил его Бубнов, - тем более, в поведении пожи лой, одинокой женщины? А?! Думаю, что нет... Ведь почему она в науку двинулась? Думаю, что от безысходности. В любви ей не светило. Семейная жизнь даже и не наклевывалась. Что же ей оставалось делать, как не подаваться в науку? Вот она ту- да и рванула, убегая от жизни, доктором наук стала. А суть ее женская осталась без изменения, осталась невостребованной... Вот она потому и бесится, рвет и мечет и кидается на всех...
--Ну, кидается она не на всех, - усмехается Завьялов, - кидает-ся она на одного Андрея. С остальными она просто строга...
-- Значит, она к нему неравнодушна! – возликовал от неожиданно пришедшей в голову интересной мысли Бубнов, - Вот вам и раз гадка проблемы. Она питает к Андрею тайную страсть, а он, пижон несчастный, идиот недоделанный, морду свою от нее во ротит, брезгует, так сказать... Вот она и цепляется теперь к не- му, обиженная и оскорбленная...

Все рассмеялись. Настолько нелепой и дикой показалась им эта мы- сль. И невдомек им было, молодым и зеленым, глупым и ничего еще не понимающим в жизни, что в своем шутливом балабольстве они практически верно угадали истину, почти попали пальцем в не- бо. Во всяком случае, оказались очень близко к ней. Конечно же, профессор Миклашевская, доктор наук, пятидесятилетняя женщина не была влюблена в студента Андрея Орлова. Хотя, в принципе,в жизни и не такое возможно. Нет, влюблена она в него не была. Но она была к нему очень даже неравнодушна. Она ненавидела его и не могла скрыть своей ненависти, хотя и понимала ее абсурдность, и, по мере сил, пыталась бороться с ней и противостоять ей. Слиш- ком уж много зла сделал ей в свое время человек, на которого так сильно оказался похожим ничего не подозревающий Андрей.

Когда Миклашевская впервые увидела Андрея, ею овладел страх. Она подумала, что это его сын и что он нарочно послал его сюда учиться, чтобы ей и сейчас, после стольких лет неведения, сделать плохо.Она проверила биографию Андрея, убедилась, что ничего общего здесь нет и в помине, что это лишь случайное сходство, однако неприязнь, очень скоро перешедшая в открытую ненависть побороть не смогла. Даже больше, она, к своему ужасу, вдруг убедилась, что ничего у нее не прошло, не исчезло, не забылось, что она по-прежнему любит его, хотя, порой, и сама не могла понять, чего здесь больше, любви или же слепой, всепоглощающей, ненависти.
Они встретились на первом курсе Свердловского университета, где оба учились на геологоразведочном факультете. Она - некрасивая, угловатая и застенчивая отличница с очень серьезным и строгим отношением к жизни, золотая медалистка, давно уже поставившая крест на своем женском счастье, но в глубине души все же надеющаяся на него Всю свою невостребованную энергию и незаурядные природные спосо бности она отдала учебе и общественной деятельности. Он - баловень судьбы, красавец парень, балагур, выпивоха, заводила и запевала, душа любой компании, отчаянный прогульщик и двоечник. Естественно, что плоскости жизни каждого из них не могли иметь общих точек соп- рикосновения, кроме, конечно же, кабинета комитета ВЛКСМ, где она почти сразу же стала комсоргом курса, а потом - и всего университета.
И вот, на втором курсе Миклашевская вдруг с ужасом и удивлением обнаружила себя объектом пристального внимания с его стороны. И не какого-то там дружеского или общественно-политического внимания, а самого настоящего внимания мужчины к женщине со всеми атрибутами ухаживания. Были просьбы о свидании, приглашения в кино, в теат ры, просто погулять и т.д. и т.п. Сначала она с негодованием отвергала все его попытки. Не верила, не могла поверить, что он, такой красивый и обаятельный, любимец и кумир женщин, может польститься на нее, обиженную в полном смысле слова самим богом. Но он не отставал, продолжал натиск. И она сдалась, поверила в него и, поверив в него, поверила и в себя. И сразу же похорошела, расцвела, стала удивительно женственной. Не могла скрыть от окружающих своих сияющих от счастья глаз. Любовь буквально захлестнула и преобразила ее. Она стала на редкость привлекательной. Некрасивость ее не исчезла, она оста- лась, но лице ее приобрело удивительную мягкость и нежность и стало неповторимо завораживающим, останавливающим на себ е и мужской и женский взгляды.
А потом произошло ужасное. Произошло то, во что ей и сейчас, через много, много лет до сих пор с трудом верится. Она узнала через анонимную записку, что он, ее любовь, ее избранник, ее жизнь и отрада, человек, которого она боготворила и на которого не могла насмотреться и надышаться, отец ее будущего ребенка, в действительности негодяй и подлец. Он просто-напросто насмеялся над ней, поспорив с ребятами на пару бутылок водки, что запросто обломает и ее, такую непохо жую на других девушек и вроде бы совсем не способную на чувственн ную любовь, секретаря комсомольской организации Университета.
С этой запиской она пошла прямо к нему. Она не верила записке, не могла и не хотела верить, хотя своим женским, безошибочным чутьем ощущала беду, уже понимая, что там все правда и ничего там нет выду манного. Но она хотела ясности именно от него, а не от кого-то там постороннего. Она ее и получила, эту ясность, и именно от него самого. Он рассмеялся ей в лицо, прочитав анонимку, и прямо сказал, что все это правда, что со своей задачей он справился превосходно, хотя это была чертовски трудная работа, потому что он ее терпеть не может и она ему даже физически неприятна. Он в открытую говорил ей,что она дура, обрадовалась пойманному любовнику и прилипла к нему намертво и что он не знает теперь, как от нее отвязаться. Он что-то еще ей говорил про нее, гадкое и противное, унижающее ее человеческое и женское достоинство, но она не стала его слушать. Она влепила ему по- щечину и ушла. Она не помнила, как добралась до своей комнаты, как рухнула на кровать и провалилась в забытье. Вечером ее подруги вызвали неотложку и ее отвезли в больницу, где она пролежала почти три месяца. Выйдя из больницы она взяла академический отпуск и уехала домой, в маленький городишко Туринск, что в Западной Сибири на реке Тура. Там она родила мертвого, недоношенного ребенка семимесячного мальчика и снова надолго слегла в больницу с сильнейшим неврозом. Отходила долго и мучительно, потеряв всякий интерес к себе и к жизни, к окружающим ее людям. А отойдя, окаменела намертво, плотно застегнув свою душу и навсегда отгородившись от ненавистных ей людей.
В институт она вернулась через два года. Училась жадно, увлеченно, на одни пятерки, с каким-то даже ожесточением. Работала дополнительно на кафедре и сразу же после защиты диплома осталась в аспирантуре. А дальше – знакомый путь, наезженная дорога, которая укорачивается намного, если кроме работы человеку на свете ничего больше не нужно, ничего не волнует и не интересует.
Через три года - успешная защита кандидатской, еще через пять лет – докторская диссертация и работа в самых отдаленных, самых диких, самых необжитых местах Союза, должность начальника экспедиции, репутация очень умного, очень жесткого, очень делового и очень решительного руководителя, всегда четко и в срок выполняющего самые от- ветственные и сложные задачи. А потом Москва, МГРИ, должность профессора, заведующей кафедры «Петрография горных пород», научные статьи, монографии, вузовские учебники и много всякого другого, что щекочет и ласкает самолюбие, но не дает одного, единственного- ощущения полноты счастья от жизни.
Она и думать забыла о том давнем, девичьем её происшествии, искренне считая, что все это осталось в далеком прошлом и давно уже быльем поросло. Точнее, думал, что забыла. Да того самого момент, когда увидела Андрея 0рлова. Тогда она поняла, что ошиблась. Зло, причи- ненное ей много лет назад, не исчезло, не умерло. Оно, не наказанное вовремя, просто затаилось и ждало удобного момента, своего часа для нового, решительного наступления. И вот этот момент настал. Долго таившееся, долго выжидающее и давно уже перестоявшее зло выхлестнулось на ничего не понимающего Андрея. Миклашевская даже и не подозревала, «сколь-много» скопилось его у неё в душе. И ничего с собой она поделать не могла.
Она прекрасно понимала, что делает подло, гадко, несправедливо, вымещая на невинном человеке всю горечь своей несостоявшейся в личном плане жизни, понимала, но все же делала и испытывала при этом чувство сладкого, жгучего, чуть ли не физического удовлетворения. И в субботу она намеренно не пришли, злорадно представляя, как этот парень, так похожий на Него, сидит, ждет, мучается, переживает, нервничает. Она в этот день была дома, в своей прекрасной двухкомнатной квартире в Новых Черемушках, ничего не делала и просто сидела в кресле около телефона. Она несколько раз брала трубку, чтобы позвонить Ангелине Васильевне и узнать у нее насчет Орлова, причем, узнать ненароком, невзначай, долго ли он там просидел, ожидал прихода ее, но не позвонила. Было почему-то неудобно и стыдно перед своей безропо тной и молчаливой Ангелиной.
Придя в понедельник на кафедру, она увидела там Орлова. И сердце ее вновь замерло, словно ей вновь было восемнадцать и она вновь пришла на свидание к Нему. Боже, как же они были похожи! Она и не подозревала, что так хорошо помнит Его лицо, хотя ни одной фотографии у нее не сохранилось. Она их все уничтожила еще тогда, в то страшное для нее время.
Миклашевская окинула взглядом стоявшего у двери Андрея, отметила его бледное, слегка припухлое у глаз лицо, тщательность экипировки, неестественно согнутую левую руку, прижатую к груди и подвешенную на шнурке, и неприязненно подумала:
-- Ишь ты, вырядился, как на парад... Руку чего-то подвесил.. На жалость что ли бьет? Не ведь знает, что меня ничем не прой- мешь, а пытается все равно...

Ничем не выдавая обуревающих ее чувств, она намеренно сухо, деловито и холодно спросила:
-- Вы что, Орлов, сдавать пришли?
-- Да, - сказал Андрей, - я приходил в субботу, как вы мне назна-
чили, но вас я не дождался
-- В субботу я не смогла, - все также неприязненно и не глядя на Андрея, произнесла сна, доставая билеты и коробочку со шли- фами: - Выбирайте и садитесь на передний стел, чтобы я вас хо рошо видела..
Андрей сел на стол, достал из сумки два листа чистой бумаги, убрал сумку под стол и только после этого глянул на билет. Ну, что ж, за билет можно было не беспокоиться – вопросы знакомы. А вот что покажут шлифы? Андрей положил под микроскоп один шлиф, быстро пробежал его глазами, затем то же самое сделал и со вторым шлифом. И вздох облегчения невольно вырвался из его груди. Здесь тоже все было нормально. Шлифы он знал. Но чтобы не ошибиться, чтобы быть наверняка, он еще раз осмотрел шлифы. Точно, шлифы ему знакомы. Ошибки зде сь быть не должно. Один, правда, немножко заковыристый, с подвохом, но ничего страшного, здесь тоже все ясно. Можно те перь успокоиться и не торопиться и основательно начинать го- товить ответы

Миклашевская не подходила к нему долго, упорно делая вид, что заня- та, что ей не до него. Андрей сидел молча и ждал, демонстративно глядя на нее. Наконец, часа через два, в конце первой пары занятий вечер- ников Миклашевская подошла к нему:
-- Ну, что у вас7 Готовы?

Андрей кивнул головой. Зоя Федоровна взяла исписанные Андреем ли стки бумаги, поднесла к глазам. Пробежала раз, другой, глянула на вопросы билетов, неопределенно хмыкнула что-то себе под нос, взяла один шлиф, положила на предметный столик микроскопа, повернула окуляры к себе, нагнулась, глянула, опять хмыкнула, сняла шлиф, взяла второй, снова глянула, поджала губы, выпрямилась и, глядя на Анд рея суженными, жесткими главами, ядовито спросила:
-- Андрей Миронович, откуда у вас этот шлиф, скажите мне, по- жалуйста!
Андрей непонимающе уставился на нее:

-- Как откуда?! Вы дали..!

Она медленно и четко, со значением выбирая каждое слово, не проговорила даже, а как бы пропечатала:
-- Андрей Миронович, вы за кого меня принимаете?! Я вам дала совершенно другой, не этот шлиф. Один шлиф вы подменили Понадеялись, что я не замечу и не обращу внимания. Ведь у меня же сегодня занятия с вечерниками, очень даже удобно... Не так ли?!
-- Да вы что, Зоя Фодоровно.?! - вскипел Андрей, - Это ваши шли фы! Вы мне их дали!
-- Но могла я вам дать такой! - ледяным тоном произнесла Микла шевская, - Он слишком легок для четверокурсника, даже для та- кого, который пытается сдать экзамен уже третий раз! Так где же вы его взяли, этот шлиф, а? И куда дели мой?

В аудитории нависла мертвая тишина. Студенты-вечерники, неволь ные свидетели этой неприятной сцены, замерли, сжались, боясь ше- вельнуться, боясь вздохнуть, боясь взглянут на Миклашевскую, бо- ясь нечаянно выдать себя и вызвать, тем самым, новый приступ ее гнева.Но Андрей их не замечал. Кровь ударила ему в голову. Несп- раведливость и нелепость происходящего настолько поразила его, что он уже был не в состоянии контролировать себя, свои слова, свои поступки.

Он начал медленно, медленно, упершись обеими руками о крышку стола, подниматься со стула, не сводя побелевших от ненависти глаз с лица Миклашевской. Он был бледен, как полотно, губы его тряслись. Он пытался что-то говорить, но слова застревали где-то в глубине его горла и изо рта вырывались какое-то мало разборчивое клокотание:
Да как... да как... да как... вы... да... я... те... бя-я-я.. сей... час...

Он грохнул изо всей силы кулаком по столу. Тяжелый, массивный микроскоп подпрыгнул и завалился на бок. Пьянящее чувство ярости, бешенства, вседозволенности охватило его. Не помня себя, не сознавая ничего. Ом шагнул из-за стела к Миклашевской. Та испуганно взвизгнула и отскочила от него к своему столу. Андрей двинулся к ней, пригнувшись, набычившись, глядя на неё тяжелым, немигающим, полубезумным взглядом и стиснув руки в кулаки. Вид его бил страшен. Миклашевская закричала:
-- Не подходи..! Не подходи ко мне..! На помощь..!

И тут Андрей очнулся. Он остановился, посмотрел ничего не понимающими, очумелыми глазами на Миклашевскую, на свои, сжатые в кулаки руки, на притихших студентов, невольных свидетелей этой дикой сцены и кривая усмешка тронула его посеревшие губы. Он смачно, гря зно выругался, повернулся к столу, где сидел, схватил свою сумку и бросился из аудитории...
Что было потом, он не помнил. На несколько часов у него произошел полный провал памяти. Как тогда, летом, в Лебедяни, после разговора с Зиной. И здесь он не помнил, как вышел из института, куда пошел, где был, что делал. Ничего. Полнейший провал, пустота, черная дыра в памяти. Очнулся и пришел он в себя на ВДНХ, в павильоне цветоводст ва, где он сидел на скамейке в углу за огромным кустом роз. Сидел один. Рядом никого не было. Он посмотрел на часы. Было начало треть его. Почти четыре часа он бродил где-то по Москве, а, может, проси- дел здесь или еще где.
Андрей встал, вышел из павильона, достал сигареты, закурил. И тут же сплюнул. Во рту было горько. Значит, курил он много. Живот вот тоже подвело. Значит, ничего не ел. Залез в боковой карман куртки. Деньги были. Это уже обнадеживало. Где-то здесь, около павильона «Космос» должна было быть кафе... Андрей пошел туда. Кафе действительно бы- ло. Андрей встал в очередь, взял порцию пельменей, стакан кофе, нашел свободное место за столиком, сел, пообедал. Немного полегчало. Что делать дальше, он не знал. Здесь оставаться дальше не имело смыс ла.. В кафе постоянно народ, мест постоянно не хватало и торчать здесь, ничего не делая, мешая всем, как гвоздь в ботинке, это, конечно же, не дело. Куда податься? Домой? В «общагу»? Ни за что! Видеть сочув- ствующие глаза ребят, плачущие глаза Валентины... Нет, нет и еще раз нет... Куда угодно, но только не туда.
Случившееся буквально ошеломило его и он на время потерял способность рассуждать, реально оценивать свое положение. Все оказалось настолько диким, настолько чудовищным и настолько неправдоподобным, что никак не хотелось укладываться в сознании, словно все это происходило не с ним, а с кем-то другим, и он лишь со стороны наьлю- дает за событиями. Как в приключенческом фильме или же в кошмар- ном сне, когда он не герой, не участник, а всего лишь зритель, который чересчур увлекся и почувствовал себя вместо героя, стал сопереживать за него. А может, он действительно спит и это вс е сегодняшнее ему приснилось и стоит лишь ущепнуть себя посильнее за руку и все исчез нет, вновь станет на свои законные места?! И он действительно щиплет себя за руку до боли, до синяков, но вокруг ничего не меняется и ощущение собственной, теперешней ненужности, выброшенности из потока жизни не проходило. Так что же, всё-таки, произошло сегодня с Андреем? Как расценивать случившееся? Ведь, как тут не крути, а про изошло нечто особенное в его судьбе, экстраординарное, необычное, катастрофическое. Вот именно, произошла катастрофа. Это ясно. Другого слова здесь и не подберешь. Ка-та-стро-фа! Нелепая, глупая, случайная... Называй ее, как угодно, как хочешь, но это она, катастрофа и последствия от нее для судьбы Андрея уже сейчас просматриваются страшные и непоправимые.
Кто он теперь?! Что он теперь?! Неизвестно. Известно другое. Из инсститута его теперь, конечно же, выгонят. Хорошо еще, если не с волчьим билетом, без права дальнейшего поступления в ВУЗы страны. Но может теперь быть и такое. Миклашевская никогда не простит ему сегодняшнего происшествия, обязательно воспользуется этим случаем, чтобы отыграться на нем, отомстить сполна. Ведь свидетелей скандала было дай боже сколько! Полная аудитория. Такое не замнешь, не за- замолчишь, от такого но отмахнешься, даже если и захочешь. Да и не скандал это вовсе, если разобраться, если подойти умеючи, фундаментально, если раздуть чуточку. Тогда это преступление, уголовно наказуемое действие. Публичное оскорбление должностного лица, находя- щегося при исполнении своих служебных обязанностей. Как это квали фицируется по уголовному кодексу? Черт его знает! Андрей никогда в жизни не держал в руках книжку УК, но отлично понимал, что, при желании, квалифицировать можно как угодно, от мелкого хулиганства до международного терроризма. Ведь это должностное лицо, вдобавок ко всему, является еще и женщиной, профессором, завкафедрой, доктором наук, членам парткома института и бесчисленного множества ко- миссий, комитетов и коллегий и т.д. и т.п. Вон сколько отягчающих моментов преступления набирается! Вагон и маленькая тележка! Такое кадила можно раздуть, закачаешься..! Но даже если здесь и пронесет, та куда ему тогда деваться? Из общежития попросят сразу же. И куда же он двинется? Что будет делать?! Без жилья, без прописки... Тоже проблема не из простых. Выход один – завербоваться куда-нибудь. На стройку в Сибири, на Крайний Север, уда, где нормальные люди не живут и на работают. В экспедицию к геологам ужа поздно. Сейчас не сезон. Сейчас никуда не устроиться, никуда на уедешь. Надо будет вес ны ждать. А где? На что? Без прописки в Москве на работу не устрои- шься. Да еще эта рука в гипсе! Гасподи-и-и! Впору волкам взвыть от отчаяния. Везде, везде буквальна клин, куда ни кинь. Про Зину, про по ездку в Воронеж даже и говорить на стоит, бессмысленно это.
Здесь - все! Полная безнадега, полнейший и окончательный крах, конец. Не поедет же он к ней вот такай, выгнанный ото всюду, побитый, жалкий, поверженный... Что он ей скажет, что предложит?! Она будет ждать от него перевода в Воронеж, предложения о замужестве... А он?! Извини, мол, Зина, «ЧП» вот у меня произошло, непредвиденная слу- чайность, подожди еще немножко, я вот оклемаюсь, опомнюсь, подни- мусь на ноги, тогда, мол, и решим. Столько ведь ждали, подождем чуть-чуть и еще...
Не-е-ет, что угодно, только не это. Здесь - все, здесь - крест. Черный, жирный, каменный, железобетонный, тяжеленный. И писать ей он больше не будет. Пусть не знает ничего. Пусть остается в неведении. Так будет лучше и для неё и для меня самого. Но лучше ли? Кто знает. И что может быть лучшим сейчас, в данный момент, в данной ситуации для него и для Зины? Трусливое умолчание и трусливо е бегство в никуда, в забвение? Или мучительный, правдивый рассказ обо всем, что случилось, что произошло и и поиск совместного выхода из создавшегося положения? Что? Что? Андрей выбрал первое. Другого он тогда выбрать и не мог, потому что такого чудовищного и коварного уда- ра судьбы он просто не выдержал. Он сломался. Ни сопротивляться, ни бороться он бил уже не в состоянии. Андрея Орлова, веселого, неунывающего, компанейского парня, заводилу и выпивоху, любимца женщин уже не было. Вместо него была лишь одна ходячая оболочка человека, полностью раздавленного и растоптанного, ни на что не способ- способного и ко всему безразличного, ни на что уже не реагирующего, безвольного и безмолвного. Не человека, а - трупа...
Андрей бродил по Москве до позднего вечера. Шел без цели, просто так, куда глаза глядят, куда ноги несут. Полностью выдохся он и окончательно выбился из сил лишь где-то в районе Песчаных улиц, что недалеко от метро «Сокол», куда он «дотопал» о т «ВДНХ» через центр Москвы, через улицу Горького и бог его знает через какие улицы и проулки. Он брел, не глядя никуда, не видя и не слыша никого и ничего, полностью погруженный в черный омут своих жутких мыслей. Вре мени было уже около девяти, ноги гудели, в животе урчало. Андрей поймал такси и за целый трояк доехал до своей «общаги». Три рубля - это были для него большие деньги. Но что ему теперь эти деньги?! Деньги ему теперь были не нужны. Ему теперь ничего не было нужно...
Когда Андрей вошел к себе в комнату, ребята, сидевшие за столом вместе с Валентиной и пившие чай с батонами и колбасой, молча переглянулись и ничего не сказали. Лишь Валентина быстрым движением руки прикрыла ладонью рвущийся изо рта крик и глава ее стали большими, большими. а в них застыл ужас. Бубнов встал, достал из шкафа большую чашку, налил в нее чаю, положил три ложки сахару, отрезал толстый кусок хлеба, положил на него толстый кусок колбасы и поставил на край стола. Андрей понял, что они все знают. Он разделся, повесил куртку в шкаф, сел за стол, взял чай и сказал:
-- Спасибо. А то у меня живот к ребрам уже присох...
Завьялов нагнулся к тумбочке, достал бутылку водки и обернулся к Андрею:
-- Налить стакан?

Андрей покачал головой:
-- Не хочу... Не хочу...

Он молча пил чай, закусывая бутербродом о колбасой, сидя с отсутствующим взглядом, механически работая челюстями. В комнате сгустилась тишина. Валентина не выдержала, вскочила, и суетливо, скороговоркой, невнятно пробормотала:
-- Ну, я пошла... Спасибо ребята за чай... До свидания.
..
Она вышла. Андрей не прореагировал на ее уход. Он все также сидел с каменным, бездумно отсутствующим выражением лица, жевал бутерброд и прихлебывал ив кружки чай. Движения его были вялы, медлительны, как бы заторможены, словно он был в трансе или же загипнотизирован и действовал не по собственной воле, а по чьему-то приказу или по выданной кем-то программе. Смотреть на него было страшно. Это был уже наполовину не человек, это было лишь жалкое подобие человека. Бубнов встал, подошел к Андрею, наклонился и по- ложил на плечо руку:
-- Слушай, Андрей...

Андрей дернул плечом, сморщился, как больной и тусклым, безжизнен ным голосом проговорил:
-- Не надо, Юра, ничего не надо... Я лучше лягу...

Ом переоделся в свой спортивный костюм, лег на койку и отвернулся к стене. Лежал он тихо, не шевелясь, не делая никаких движений и порой казалось, что он даже и не дышит. Андрей лежал с открытыми, невидящими глазами, тупо и бессмысленно уставившись в стенку комнаты. Сон не шел к нему, а голова была пустая, без единой мысли и гудела, как колокол. Им безраздельно владело полное безразличие к себе са мому и ко всему, что его окружало сейчас. Он был сломлен полностью и окончательно. Ему больше не хотелось ничего. Не было никаких желаний. Он покорно и равнодушно шел ко дну. Его уже ничего не инте- ресовало и ему ничего не было нужно. Ни от себя, ни от судьбы. Им владело громадное, большое и бездумное «все равно»
Чуть набок голова, Прищур холодных глаз, И жесткие слова, Ударившие враз. Слова, как свист кнута, Слова, как апперкот, Бежать от них куда? Укроет от них кто? «Хлестают» наотмашь Жестокие слова. Откуда эта блажь, Что ложь всегда права, Что каждого из нас Ударить можно в спину, еТолкнуть нарочно в грязь, И осмеять незримо? Закрыта плотно дверь, Дохнул холодный ветер, Куда пойти теперь, Как жить на свете этом.?
И если чувство отчаяния, ужаса еще таят в себе или хотя бы предопрделяют хоть какую-то надежду на сопротивление или же на попытку утопить свое горе в вине, то ему сегодня даже и пить совершенно не хо телось. Это был полный крах, близкий к распаду личности, к ее самоуничтожению. Жить ему больше не хотелось. Незачем было жить. И будь у него сейчас в наличии пистолет, он бы с удовольствием пустил бы себе пулю в лоб. Прямо сейчас, не мешкая, как можно скорее. Мож но было бы, конечно, и повеситься. Тоже неплохое решение проблемы. Но мысль о петле была противна и унизительна. Ом как-то видел в экспедиции труп одного повешенного «бича». Вид у повешенного был неприятен просто физически. Пахло мочой, калом. Он был мокрый и испачканный. И он тогда мысленно поклялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах, что бы с ним в жизни не произошло, какая бы катастрофа его не постигла, к такому способу ухода из жизни он прибегать не станет. Любой другой, но только не этот. Вот пистолет - это другое дело. Пистолет - это вещь! Но пистолета у него не было. Не было сейчас с ним и его верного друга, ижевской «бескурковки». Как бы она ему сейчас пригодилась бы! Именно ней заключалось самое простое и верное решение обступивших его жизненных проблем.
Нажал курок - и нет человека! А если нет человека, то нет и проблемы. Как говорится, дешево и сердито. И очень удобно. Но своего друга он продал. И где он сейчас, у кого - неизвестно. Тогда придется приду-мать что-нибудь другое. Но что, что?! Уехать! Это точно. Уехать отсюда поскорее и куда-нибудь подальше, туда, где нет ми одного знакомого лица, где его никто не знает и он никого не знает. Уехать и исчезнуть. Французы говорят, что уехать – это наполовину умереть. Вот и он тогда умрет для своих друзей и знакомых, для своих нынешних любимых. Был Андрюха Орлов - и нет его. Кончился, пропал бесследно и безвозвратно. Умер... Умер... Умер...Да-а-а, именно так! И не иначе! Ничего другого для него сейчас не остается. Только одно - уехать, уехать, уехать! И как можно скорее!
Воистину, человек несчастен настолько, насколько сам в этом убежден Качественную оценку своей жизни, степень влияния тех или иных со- бытий на собственную судьбу он выводит сам, субъективно, на основе своего собственного жизненного опыта, индивидуальных особенностей характера, а также своего морально этического, образовательного и культурного уровня. Беда Андрея заключалась в том, что он был слишком уж индивидуален, слишком эмоционален и слишком самолюбив Потому-то он и остался один на один со своей бедой, со своими несчастьями, со своими проблемами и они поглотили его. Всего, целиком и полностью.
Не плач душа - слеза сейчас не в моде,
Не плач душа – на все не хватит слез.
Ты помолчи – и боль тогда уходит,
Ты помолчи – и боль не так всерьез
И он замолчал, ушел в себя, отгородившись от прижавшей его жизни стеной своего молчания. Своеобразного акта неприятия происходящих вокруг него событий. Хотя. если разобраться, положение его дел было не так уж катастрофично, как представлялось ему. И пойди он сразу же после инцидента с Миклашевской к своему декану, который ведь, как он и сам догадывался, относился к нему с симпатией, и расскажи ему все, как на духу, то все бы произошло иначе и ничего бы страшно- ного не случилось. Но, к сожалению, для Андрея просить помощи у людей, от которых он в чем-то зависел, было страшнее смерти, не позволяла зеленая, мальчишеская гордость и угловатое мальчишеское самолюбие в сочетании с опять-таки мальчишески обостренным чувст- вом собственного достоинства.
Я в ночь шагнул,
Раскрывши настежь двери,
Я в ночь шагнул,
Не зная, что мне делать.
Я в ночь шагнул,
Забыв про все на свете,
Я в ночь шагнул,
Чтоб вырваться из сети.
Я в ночь шагнул,
В мир зыбкий и непрочный,
Я в ночь шагнул,
Видать дошел до точки.
А что Андрей дошел до точки до точки – это было видно сразу. И выход для него был один единственный, тот, который бы решал сразу весь клубок навалившихся на него проблем, именно весь и сразу. Не по частям, не по кусочкам, не постепенно, не методично, обдуманно и вз- вешенно, а решительно и быстро. Раз – и в дамки, и – хватит об этом.
А другого – нам ,не надо, нет и еще раз нет Мы - не нищие, мы -люлюди гордые, обойдемся как-нибудь, Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Так кажется говорила испанская коммунистка Долорес Ибаррури , героиня гражданской войны в Испании, что шла в середине трид цатых годов двадцатого столетия..
Уж лучше в омут с головой, лучше крест на собственную мечту, чем просить кого-то о помощи, об одолжении, о милости. Если у самого не получилось, если сам себе не выбил то, что тебе необходимо, то и не надо тогда ничего. Унижаться до просьбы о помощи от кого-то чужо-го, постороннего или даже от своих близких – никогда и ни за что. Эта черта характера Андрея будет преследовать его всю жизнь. Так он и останется человеком крайностей: либо все, либо ничего; либо пан, ли-бо пропал; либо сам, либо никто. И просить, унижаться, кланяться, идти на компромиссы – никогда. Будь оно, что будет!
Неисповедимы пути Господни.. Может мне повезет сегодня, Может Бог мне послал Удачу, Что я сиднем сижу, да плачу? Снова годы считает кукушка -- Жизнь пуста, как пивная кружка, Все хлебнул, до последней капли, Все на те же ступаю грабли. Что Господь мне припас под Вечер? Мне бы снова расправить плечи, Вновь пойти за своею «Жар-птицей», Жизнь бы с новой начать страницы... Только Волю забрало Небо -- Снова Быль переходит в Небыль, И Господь мне удачи не дал, Видно где-то Мечту я предал…
Однако ребята из окружения Андрея, его сокурсники и коллеги оказались гораздо лучше и человечнее, чем представлялось порой ему. Они не бросили его на произвол судьбы не оставили его одного, они попытались ему помочь. Весь день в его группе шло обсуждение вчерашнего инцидента на кафедре петрографии, жертвой которого стал один из их товарищей. Было выделено трое ребят во главе со старостой группы в качестве представителей коллектива и общественных защитников Андрея при разговоре с деканом факультета. К этой своеобразной делегации присоединился и Завьялов Анатолий в качестве близкого друга и соседа по комнате. После окончания занятий делегация отправилась к декану. Он их принял и внимательно выслушал. Он был уже в курсе дела, знал о происшествии, хотя и не официально, всего лишь понаслышке, так как заявления от Микла шевской, ни устного, ни письменного к нему пока не посту пило и было не совсем ясно, поступит ли оно вообще. Миклашевская отличалась значительными странностями характера и малой предсказуемостью поведения и очень трудно было заранее предугадать ее реакцию на данный случай со студентом. Она могла поднять большой шум практически из-за ничего, из-за какой-нибудь чепухи, но могла спокойно проигнорировать и нечто такое, из ряда вон выходящее, на что другие обязательно бы писали жалобы во все инста нции, от парткома до милиции. Выслушав рассказы ребят, декан задумался, механически постукивая концом ручки по крышке стола, потом окинул взглядом серьезные, сосре доточенные лица ребят и спросил:
--Кто-нибудь из вас имеет представление, что с ним в этом году происходит? Ведь был парень, как парень, особых хлопот не вызы- вал, учился нормально, а здесь, как с цепи сорвался. С чего это его так вдруг понесло вразнос? Весной перед сессией загудел и вот сейчас?
--У неге что-то там с невестой, - сказал Завьялов, - нелады каки ие-то. Вот он и заметался. Переживает очень..
--А кто у неге невеста? – поинтересовался декан, - может, пе- реговорить с ней надо?
--Она студентка. В Воронежском Университете учится, - опять пояснил Завьялов, - он к ней ехать собирался после сдачи экзамена
--Не мог поближе себе найти, - вздохнул декан, - сами себе пр- облемы создаете, а тут потом разбирайся с вами, - Он посуровел лицом и уже твердым, решительным голосом руководителя сказал:

--Значит так решим. Пусть он завтра ко мне зайдет. Передайте ему. Я буду его ждать. Действительно, наверное, надо помочь парню управиться со своими проблемами. У самого у него что-то не очень получается. И пока еще не совсем поздно, пока он еще чего-нибудь не выкинул этакое, что уже не исправить ничем, надо его отправить в академический отпуск. Скажем так, по семейным обстоятельствам. Дадим ему год отдохнуть и все свои неприятности уладить. А с Зоей Федоровной я поговорю. И думаю, что мы с ней найдем общий язык и об щее понимание этой истории. Так и порешим…

На другой день, в назначенный час Андрей был у декана. Декан посмотрел на мертвое лицо Андрея с черными провалами запав- ших глаз, с резким углами скул, обтянутыми желтой, глянцевой от бесчисленных сигарет кожей, с безжизненными, серыми губами и потухшим, ничего не выражающим взглядом и только покрутил в изумлении голевой. За одни лишь сутки парень изменился так, что его трудно было узнать. Можно было с полной уверенностью сказать, что парень на глазах буквально сгорел заживо от переживаний. И не помочь ему было, конечно же, невозможно. Его надо было срочно спасать. Немедленно. Пока еще было кого спасать. Поэтому декан не стал разглаголь- ствовать, тянуть резину, а сразу перешел к делу:

--Значит так, Андрей. Вот тебе лист бумаги, ручка, вот стол и стул. Садись и пиши заявление о представлении тебе академического отпуска на один год по семейным обстоятельствам. Да, еще одно - год поставь учебный. Дату подачи заявления поставь субботнешнюю, т.е. 28 сентября. А уж возьму на себя грех и приказ оформлю на тебя задним числом, до начала учебного года на курсе. Понятно? Таким образом, твой инцидент с профессором Миклашевской произошел во время твоего временного отчисления из института. А это незначительное обстоятельство многое меняет в твоей судьбе. Поэтому садись и пиши

Подождав пока Андрей напишет заявление, декан взял его, прочи тал и тут же в верхнем левом углу поставил свою резолюцию: «ОК. Оформить с 28 сентября текущего года». Затем он посмотрел на Андрея и сказал:
--Не отчаивайся, Андрей. Иногда жизнь так прижимает, что при ходится брать тайм-аут. А как же иначе! Чтобы выжить, надо порей ос тановиться, отдышаться, прийти в себя, отдохнуть, а уж затем оглядеться, осмыслить все происшедшее и потом уж принять верное решение. Бывает так, и ничего страшного или позорного в этом нет. Поэтому решай спокойно свои проблемы и не думай пока об учебе. Если бы ты рискнул мне все раньше об этом рассказать, я бы тебя еще летом в академический отправил

Он встал, вышел из-за стола, подошел к Андрею, положил ему на пле- чи две свои громадные ладони и дружески его похлопал:
--Не унывай, Андрей. И не сдавайся. И вели тебе понадобится какая помощь или совет дружеский, приходи, не стесняйся, я к твоим услугам. Чем смогу, тем и помогу. А пока ни пуха тебе, ни пера.. Андрей поблагодарил декана и вышел из кабинета.

Понял ли Андрей, что произошло в этот день в кабинете декана, что именно сделал для него тогда декан? Последующие события показали, что нет. Почему? Ведь, если проанализировать сложившуюся после решения декана ситуацию вокруг Андрея, то его положение перестало быть для неге катастрофическим. Наоборот, все начинало складываться, как нельзя лучше, в пользу Андрея. Произошло имен но то, что наиболее нужно было Андреи в данный момент - образовался прорыв или перерыв в бурном развитии событий вокруг него и наступила долгожданная пауза, точ- нее, передышка, что давало надежду, давало возможность на разрыв кольца несчастий, сжимающих его стальной хва ткой весь этот проклятый год, который он потом назовет самым черным годом своей жизни Как бы сложилась в дальнейшем жизнь Андрея, если бы он воспользовался этим шансом, трудно сказать. Во всяком случае, судьба оказалась милостива к нему в тот момент и предложила ему на выбор несколько вариантов его будущего. И все действи- тельно зависело тогда только от него самого и ни от кого больше. Однако он выбрал для себя самый неудачный, самый путанный и самый страшный вариант, чуть было не приведши к его фактической гибели, как физической, так и нравственной Но почему, почему он выбрал именно то, что выбрал, а не воспользовался случаем и не попытался исправить то, что натворила с ним жизнь
На такие вопросы не бывает четких ответов, если не прибе гать к каким-нибудь мистическим объяснениям. В жизни Андрея было несколько переломных мо ментов, когда он стоял на перепутий и ему приходилось делать выбор. И всякий раз он выбирал неверный путь. Как будто кто то всесильный и всемогущий, в самый ответственный момент выбора, закрывал ему глаза, подталкивал руку или подсовывал ложный номер, давая неверное направление. Хотя, что значит, неверное? Он выбирал свой путь, только ему одному, Орлову Андрею, предназначенный. Только выбор его всегда оказывался особенным, отличался необычнос- тью, нестандартность» и полной непрактичность. Он очень часто вел совершенно не туда, куда стремился Андрей, мимо поставленной им цели, Говорят, что человек хозяин сво ей судьбы, творец своего счастья. Так ли это? Когда у Анд рея появился этот, подаренный деканом, шанс, эта реальная возможность по исправлению последствий понаделанных им глупостей, он был уже полностью и окончательно сломленным человеком, морально опустошенным настолько, что был не способен ни на какие действия. Он уже то- нул, тонул покорно и равнодушно не обращая ни на что внимания и не замечая ничего вокруг. Он был уже не способен что-либо замечать вокруг себя, он полностью замкнулся и ушел вовнутрь себя, отвернувшись от не приняв- шего его мира. И этот свой шанс, этот спасательный круг брошенный ему судьбой рукой декана, он попросту не за- метил. И разве можно винить утопающего, уже захлебнув шегося, обессилевшего и пошедшего ко дну, винить за то, что он не схватился за брошенный ему спасательный круг? Поздно, поздно. Силы его уже оставили. Сам спастись он уже не мог. Помощь опоздала. Судьба как будто бы посме- ялась над ним, указав дорогу именно тогда, когда он пол- полностью обессилел, упал и не мог никуда идти. И стоит ли теперь гадать, думать, предполагать, что было бы, если бы... Действительно, детская присказка, если бы, да кабы ... во рту выросли грибы. Но к сожалению, жизнь человека не имеет сослагательного наклонения Да, жизнь Андрея, это бесконечная череда упущенных возможностей для са- мореализации, для построения личного счастья, для карьеры, для материального благополучия. Он мог бы спокойно последовать совету декана и заняться устройством своих личных дел. То есть, поехать в Воронеж, встретиться там с Зиной и утрясти там, на месте, с ней все их недоразумений Можно было даже спокойно остаться там на весь последний год учебы Зины, устроиться временно на работу, дождаться ее госэкзаменов, можно было там и свадьбу даже сыграть. Короче, поездка в Воронеж открывала бы для Ан- дрея широчайшее поле деятельности. Все можно было бы сделать и все решить за те несколько месяцев свободы, ко- торые ему дал декан, которые ему дала судьба. Однако Андрей не воспользовался советом декана и в Воронеж не поехал. Для него было все уже поздно. Совет декана опоздал. Поезд Андрея ушел без него. Андрей так и не узнал, что там для него было забронировано место. Он рано сдался и потому проиграл. Хотя не все еще было потеряно, не все средства были использованы. Была у него возможность п- править свои дела, но он упустил эту возможность. Как упустил и другую, правда, связанную уже не с Воронежем, а с его родным институтом. О ней, этой возможности, он узнал через год, узнал случайно, следующей осенью.
Такое не каждому студенту МГРИ выпадало, такое предлагалось лишь единицам, своего рода, избранным. И дальнейшая судьба таких избранных была предопределена заранее их ждало блестящее и вполне обеспеченное будущее науч- ного работника престижного ВУЗа Великой страны Советов. Дело заключалось в том, что Андрея по всему Союзу разыскивала Миклашевская. И декан просил ребят связать ся по этому поводу с Андреем.
В середине октября Миклашевская пришла к декану для серьезного разговора о судьбе Андрея и с очень даже необычным предложением. Она узнала, что Андрей из-за инцидента с ней взял академический отпуск и пришла узнать у декана его адрес, чтобы послать ему письмо. Она сожале ла о случившемся, признавала правоту Андрея и сказала декану, что редко встречала в своей практике студентов с такими глубокими знаниями и таким пониманием особенностей петрографии, как Андрей. Она утверждала, что у Андрея талант к петрографии, что он обнаружил совершен но новую закономерность у некоторых видов преобразова- нных, т.н. метаморфозных горных перед, о которой раньше никто из геологов даже и не догадывался. Андрей заметил и детально описал эту закономерность, не зная о ней ничего, в том злополучном шлифе, за который она, Микла-шевская, поставила ему неуд на первой переэкзаменовке. И уже потом, при более внимательном рассмотрении этого шлифа, Миклашевская убедилась, что Андрей не ошибся. То невозможное, на что он обратил внимание и так подроб но описал на переэкзаменовке, действительно существует и подтверждается в других шлифах, хотя, может быть, не так ясно и отчетливо, как в первом шлифе. Цепкий, точный глаз студента подметил необычную закономерность, хотя и не понял ее суть. Миклашевская описала это новое явление в научной статье, которую показала декану. И своим соавтором этой статьи она поставила Андрея. А дальше больше. Она сказала декану, что хочет оставить Андрея после защиты диплома у себя на кафедре и будет рекомендовать его в аспирантуру, а сама решила стать его науч- ным руководителем.
Мн-да-а-а! Какие только фортели не выкидывает с нами порой наша жизнь! И угадать, предвидеть их невозможно. Вот и опять у нас дилемма, опять перед нами вопрос, что могло бы . стать в дальнейшем с Андреем, как бы сложилась его судьба, научная и жизненная карьера, согласись он тогда на предложение Миклашевской, не отмахнись от него, как от назойливого комара..? Ведь институт он по-том закончит лишь к 35ти годам, и то заочно, и совсем уже другого профиля, по совершенно другой для себя специаль ности. Он стал инженером сварщиком. Почему сварщиком Да потому, что к тому времени выбора у него уже не было. И вопрос стоял так: либо он получает диплом инженера сварщика, либо вообще остается без высшего образования. Дело в том, что проработал он в монтаже почти четыре го- да и пропустил все сроки безэкзаменационого восстановле ния в ВУЗах страны. А когда спохватится и начал зондиро вать почву о возможности своего дальнейшего, но уже заочного, обучения, его согласились взять без экзаменов лишь на второй курс сварочного отделения ВЗМИ, Всесоюзного заочного машиностроительного института, только потому, что у него на руках было письменное ходатайство от руководства его монтажной организации, зашифрован-ной загадочным и гипнотизирующим шифром п/я № 822.
Приходилось соглашаться, так как в противном случае на до было сдавать приемные экзамены в обычном порядке. Да и на кого бы он смог начинать учиться, если имел приличный производственный опыт работы именно сварщика, а не кого-то там другого. Сам бог велел ему становиться инженером сварщиком, если уж он решил учиться дальше. Ни на что другое ом к тому времени рассчитывать уже не мог. Да и ВЗМИ-то он закончит лишь к 35ти годам. Одна- ко уже в 38-мь подал свою первую заявку на изобретение, а к 50ти годам стал автором почти 150-ти изобретений. Подобного феномена в области техники со стороны рядового инженера в нашей стране практически не наблюдало- сь. По 10-20ть заявок в год успевал тогда делать Андрей. И все сам, без какой-либо помощи со стороны, не считая, пожалуй, работы по оформлению его заявок, которую вы-полнял Патентный отдел завода.
Однако сам себя Андрей никогда не считал техническим специалистом. Техника ему была чужда. Геология была го раздо ближе и интересней, а еще ближе – гуманитарные ди сциплины. Такие, как литература, искусство, философия, история.. Так кто же тогда он, этот Андрей Орлов?! Нетехнический человек, случайно занявшийся техникой и за короткий срок добившейся в этой области таких творческих результатов, какими не могли бы похвастаться и многие академики за долгие десятилетия своей научной деятельно сти. Что бы ом мог сделать в геологии, если бы остался в аспирантуре у Мклашевской? А если бы он не ушел из Литинститута и закончил его? Ведь Паустовский тоже через ребят искал Андрея. Зачем? Что он заметил такое, необычное в его незрелых, зеленых литературных опусах, что заставило его предпринять довольно энергичные меры для поисков Андрея? Талант? Вряд ли. Так что? Вероятно, искорки таланта, робкие слабенькие, готовые исчезнуть, зату хнуть, если не предпринять. соответствующие меры? Ведь таланты действительно в большинстве свеем гибнут. Наша жизнь слишком уж не приспособле у нас для талантов. Это посредствеинести пробивается сами А талантам нужна по- помощь. И обязательно…
Вопросы, вопросы, вопросы. Вся жизнь Андрея – это спло шные, недоуменные вопросы, на которые невозможно найти ответа. Ибо жизнь человека никогда не бывает предсказуемой, если человек этот сам представляет собой одну сплошную неразгаданную загадку. Ни для самого себя, ни для окружающих. Свыше недели находился Андрей в состоянии психологической комы, этим своеобразном, защитном коконе, отгородившем его от воздействий ненавист- ной жизни. Неделю пролежал он на койке, молчаливый, ти хий, замкнутый, ни с кем не разговаривая, ни с кем не общаясь и держась почти на одних сигаретах. Выкуривал он по три-четыре пачки в день. Все вокруг считали, что он думает, решает, определяется. А он просто лежал без единой мысли в голове. И ничего ему не хотелось делать, никого не хотелось видеть. Даже Валентину он не принимал, отворачивался от нее, когда она приходила к ним в комнату. А потом в голове появилась одна интересная мысль, перешед шая затем в спасительную идею. Уехать отсюда, только поскорее. Куда, угодно, хоть на край света, хоть к черту на кулички, но сбежать отсюда куда-нибудь, чтобы только не видеть ни одного знакомого лица вокруг, ни одного сочув- ствующего взгляда. Бежать, бежать. Претерпевшие поражение либо спасается бегством, либо сдается в плен. Он же бежит. Но куда?




ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДОРОГА ЧЕРЕЗ АД


ГЛАВА 1



«Кто живет прошлым – обретает боль»
Фраза, не лишенная некого своего смысла»

«Между мною и тобою – дней неперечет,
Кто же ведает судьбою – ангел или черт?
Иль колдуют сразу оба – только невпопад,
Оттого любовь до гроба - это просто ад…»
Андрей Орлов

И здесь опять подвернулся случай. Сколько их было в жиз ни Андрея, слепых, неизвестно откуда взявшихся или же кем-то нарочно подбрасываемых случаев, круто меняю- щих его судьбу. Много! К сожалению, слишком уж много. Так много, что порой он уподоблялся жалкой щепке, брошенной в бурлящий водоворот жизненных обстоятельств Во вторник к нему заехал из института их староста, Анатолий Козенок, невысокий светловолосый крепыш со стальными зубами на верхней челюсти и слегка перекошенным носом, следами былого, не слишком удачного увлечения боксом. Он жил в Бескудниково, в пригороде Москвы .
С Андреем он был в неплохих отношениях, хотя и не сказать, что в особо дружеских. Козенок прекрасно пел студенческие песни и они с ним частенько встречались в студенческих компаниях. Кроме того, Андрей несколько раз был у него дома в гостях, причем, пару раз с ночевкой. Вот, пожалуй, и все, что связывало их. Если не считать, конечно, того, что они немного симпатизировали друг другу. Козенок родился и вырос в Бескудниково. Там у него были друзья детства и просто знакомые. Один ив его друзей работал в секретной, специализированной организации, которая занималась монтажом подземных ракетных точек на территории Союза. Парень этот только что приехал из Байконура И они чуть ли не все воскресение отмечали его приезд. Во время их разговоров парень случайно обмолвился, о том, что им сейчас требуются сварщики для работы в ко мандировках. И Козенок сразу же вспомнил об Андрее. Он уговорил своего приятеля прозондировать насчет возможности устроить в их организацию Андрея. Тот согласился. И в понедельник вечером но зашел к Козенку и сказал, что начальство его, в принципе, не возражает и назначило день и час для встречи и предварительного собеседования. Вот потому-то Козенок и был сегодня у Андрея. Он зашел в комнату, поздоровался с ребятами, подошел к лежаще-му на спине Андрею и хлопнул его по животу:
--Привет, лежебока! Одевайся, поехали!
--Ку-уда-а? - вскинулся Андрей, потирая живот и морщась от боли, потому что удар Козенка был не только неожиданным, но и до- вольно-таки ощутимым
--Ко мне, - невозмутимо проговорил Козенок, усаживаясь за стол, -и побыстрее, пожалуйста, нас ждут.
--Слушай, чего тебе от меня надо? - недовольно пробурчал Ан дрей, поднимаясь с кровати
--Мне нужно, чтобы ты не «бурмулил», - все так же, с невоз- мутимо непроницаемым выражением лица сказал Козенок, - а быстрее собирался и поехал со мной. Я же тебе русским языком говорю, что нас ждут. А путь ко мне, как ты знаешь, не близкий.

Заинтригованный загадочным приходом Козенка и даже, в какой то степени, парализованный его настойчивой бесцеремонностью, Андрей начал одеваться, хотя еще и ворча для порядка. Он уже начал отходить от шока и потихонечку начал оживать. И кто знает, что бы он предпри нял в дальнейшем, что бы начал делать и как начал бы жить в течении года своего академического отпуска, если бы не этот злополучный приезд Козенка. Потому что именно он дал новыйвиток несчастий Андрея и открыл самую черную полосу в его жизни, о которой он потом никогда не любил вспоминать и, тем более, рассказывать. Стыдно было даже перед самим собой за тот чрезвычайно низкий уровень нравственного и физического падения, до которого он тогда сумел довольно быстро докатиться В дороге Козенок все Андрею подробно рассказал и объяснил. И Анд-рей конечно сразу же загорелся. Это было именно то, чего требовала сейчас его измученная душа. Возможность уехать отсюда! Тем более, не куда-нибудь, а в сам Байконур! Одно слово что значит - Байконур! Голова закачается и сердце замрет от романтических предвкушений. Кто же согласится упустить такую возможность? Да никогда и ни за что на свете!!!

Ну, что ж, Андрей мог быть доволен. Вс е устроилось как нельзя лучше и на редкость быстро. Вечером они встретились с этим парнем и не плохо посидели в местном кафе- ресторане. Переночевал Андрей у Козенка, а на другой день, перед обедом он был уже на Сущевском валу, недале ко от метро «Новослободская», где располагалась контора п/я 822, так называлась эта организация. Он сидел в кафе-стекляшке и разговаривал с Главным сварщиком этой организации, представительным широкоплечим мужчиной лет пятидесяти, одетым в черный элегантный плащ, сшитый из какой-то мягкой, свободно облегающей его фигуру ткани, черную пиджачную пару с ослепительно белой нейлоновой рубашкой и тоже темным, в белую искорку галстуком, завязанным в маленький, изящный узел. Он поговорил с Андреем о характере его работы сварщиком, посмо- трел его трудовую книжку, удостоверение сварщика ручной дуговой сварки 4-го разряда, затем провел его через вахту на территорию организации, где Андрей встретился с представителем секретного отдела, пожилым мужчиной в полувоенной ферме, и имел с ним почти часовую беседу. Результат собеседования его по-видимому устроила. Он снял телефонную трубку, набрал номер и сказал кому-то:
--Борис Николаевич! Я переговорил с ним. Подойдет. Берем. Правда, у него прописка временная, он ведь из студентов. Но, я думаю это значения особого не будет иметь. Обойдется…

Затем он достал бланк приемного заявления и дал Андрею за- заполнить его. Заявление он оставил у себя, а Андрею дал пачк убумаг для оформления допуска к секретным работам. Сюда входили: бланк анкеты на двойном, развернутом листе, бланк автобиографии и направление на медицинское освидетельствование в одну ив поликлиник Москвы. Бланки эти за территорию организации выносить не полагалось и Андрей просидел в приемной секретного отдела часа полтора, если не больше, пока не заполнил их все и не отдал в отдел. А потом он поехал домой и впервые за все эти дни зашел в гастроном и купил себе водки с пивом. Ему вновь начало казаться, что он еще жив, что солнце еще светит, что девушки улыбаются и смотрят на неге. А все это вместе взятое означало, что он наконец-то очнулся от своего транса и на- чалосмысленно осматриваться вокруг себя. А по такому поводу не грех было и выпить. И он выпил. И хорошенько. А вечером они еще добавили с Бубновым и Завьяловым. Потом к ним присоединилась Валентина и конечно же осталась с ним до утра. Она была рада и довольна, что Андрей вновь обратил на нее внимание, вновь подпустил к себе и не понимала, глупенькая, что это означало ни что иное, как приближение скорого конца их коротких и не слишком-то радостных для нее отношений.

Что ж поделать. Она имела несчастье полюбить Андрея. Полюбила впервые, полюбила горячо и безоглядно, совершенно не предполагая, что ничего кроме горечи и слез эта любовь ей не принесет. Впрочем, какая любовь бывает без того и другого? Любовь – это наша концентрированная надежда на личное счастье, воплощенная в одном конкретном человеке. А что за счастье без привкуса соли и горечи на губах и на сердце? Только они придают ему незабываемую изысканность и неповторимую пикантность, без которых счастье пресно, безвкусно, не слишком-то удобоваримо и очень быстро приедается, надоедает и становится элементарнейшей обузой. Либо для одного из любящих партнеров, либо сразу для обеих.

Вскоре после октябрьских праздников Андрей выехал в Байконур. Оформление на работу произошло быстро, без осложнений. Допуск на секретность на него уже оформляли при его работе в геологической экспедиции, поэтому официальное подтверждение на допуск пришло уже к концу октября. Пройти медосмотр было делом пустячным, так как Андрей физически был в прекрасной форме, а гипс к тому времени у него с руки сняли.
И вот он в поезде «Москва-Ташкент». Вместе с ним в трех купе ехали еще человек десять монтажников из той же организации. Ехали весело и шумно. Пили и веселились всю дорогу. Андрей от них не отставал. Пили в купе, пили в вагон ресторане, пили утром, едва поднявшись и чуть продрав глаза, пили днем, пили вечером, пили ночью. Всю дорогу только и делали, что пили, ели и спали. Больше пили и спали, забывая поесть, закусить, пили, горланили песни, приставали к пассажирам, резались в карты, иногда сканда- лили. Ехали с полным комфортом, в полном согласии с со- бственной совестью, в соответствии с собственными пред- ставлениями с тем, как должны ехать и вести себя вырвавшиеся на свободу мужики, убежавшие на время от семьи, от детей, от начальства, от цивилизации, освободившиеся от пут собственных обязанностей по отношению к тому обществу, в котором им приходилось жить и средства защиты которого от коварного империализма они ехали строить.
Андрей пил вместе со всеми, только более жадно и более отчаянно, до беспамятства, до забвения, до скотства, до остервенения, словно стараясь заглушить в себе последние остатки человечности. Пил, словно старался уйти, убежать от себя самого, от той жизни, в которой жил раньше, от всех дорогих для себя воспоминаний. Пил, мчась по бесконечным просторам страны в свое будущее в свою новую жизнь, в неизвестность, в никуда? Знал бы он тогда, что его ожидает впереди, какая ждет его там жизнь, то вряд ли бы поехал. А может, и поехал. Ведь это была его дорога в никуда:
Дорога в никуда,
И дверь не на запоре,
Ни страшного суда,
Ни вышек вдоль забора.

Лишь пляшет круговерть,
Да ветер стонет пьяный,
Шагнуть за эту дверь
И утонуть в бурьяне.

Не думать ни о чем,
Шагать без всякой цели,
Лишь раздвигать листву плечом
И слушать птичьи трели.

И выдержать удар
От всех недобрых судеб...
Дорога в никуда
И - будь оно, что будет!

И Андрей ехал, действительно стараясь не думать ни о чем Главное он сделал - шагнул за дверь, шагнул без всякой це ли. Или цель у него все-таки была? Пожалуй, была. Единст венная мысль билась у него в голове, когда он трезвел в этом пьяном шабаше с красными, потными лицами незнакомых и чужих для него людей, только одна и единственная - будь оно теперь, что будет...
А дальше пошло, поехало, закружилось, завертелось колесо судьбы, большое похожее на пыточное, чем на карусельное И замелькали, как в кошмарном сне, как в калейдоско пе названия городов, в каждом из которых или в районе ко торых Андрей прожил и проработал по 2-3-4 месяца:
Байконур, Карталы, Копьяр, Северодвинск, Орск, Целиног рад, Краснокаменск, Уссурийск, Броды, Кострома, Козельск, Шяуляй и еще много, много других. Весь Союз с запада на восток и с севера на юг и по не одному порой разу, а по несколько в одни и те же места...
В Москве он теперь бывал лишь наездами, в перерывах между командировками, на одну, две, три недели, не больше. Приезжал в Москву шел на Студенческую, в свою общагу, к ребятам. Приходил с канистрой спирта-ректификата и с полными карманами денег. И начинался «гудеж». Каждый день, каждый вечер проходил в пьяном угаре, в истеричном веселье. Пил Андрей в то время по черному, страшно, дурея и свирепея от выпитого, затевая скандалы, драки, приставая и придираясь к окружающим. Пил до обязательного умопомрачения, до полнейшей «отключки». Домой, в общагу его привозили всегда чуть тепленького, на бровях. Спустив все деньги он вновь уезжал в командировку. Там продолжалось то же самое. Только там, на объектах, пили, в основном, спирт. И пили все поголовно, от рабочего до начальника объекта. Спирт шел на объекты в качестве обезжиривающей и обезвоживающей среды, которой промывали системы трубопроводов на ракетной точке перед сдачей военным представителям, так называемой военной при емке. Спирт шел цистернами, эшелонами, практически в неограниченном количестве. Его не только пили все, кому не лень, в нем чуть ли не купались. Его использовали в качестве ходовой монеты при бартерных обменах или покупках военного имущества у соответствующих военных служб или же продовольствия у местных жителей.
Однако к спирту имели доступ далеко не все, а только лишь избранные. Остальные же работники на объектах пили все, что только может пить человек, желающий уйти хо ть на мгновение от реалий своей действительности в призрачный, но такой прекрасный мир иллюзий, балдежа и кайфа. Пили одеколон, туалетную воду, духи, растворители от клеев БФ, пили жуткий, сверхвонючий местный самогон, неизвестно из чего сотворенный, пили темные, непонятно чем пахнущие жидкости под маркой местных вин. В бараках и общежитиях монтажников порой пройти было невоз- можно из-за мощнейшего, сбивающего с ног букета ароматов, распространяющегося из комнат и туалета. Особенно ценился у монтажников тройной одеколон называемым пятизвездочным коньяком, а туалетная вода «Свежесть» считалась цветочным ликером. Каким же мощнейшим запасом прочности снабдила матушка природа человеческий организм, если он мог без особых последствий в течение долгих дней, месяцев и лет выдерживать такие сверх огромные дозы чудовищных отравителей, потребляемых ежедневно внутрь? Ведь люди не только пили, они еще и работали, монтируя сложнейшую и точнейшую технику ракетных стационарных базовых точек, запрятанных глубоко под землей. А кроме работы они еще и занимались сексом с женщинами, какие им попадались в тех краях. И детей за чинали. Правда, каких детей именно, они, чаще всего, ниогда потом и не узнавали...
Пил всю эту отраву и Андрей. Пил не морщась, лихо опро- кидывая стаканы в рот, с трудом подавляя рвотные импульсы протестующего желудка, не желающего потакать сумасшедшим прихотям потерявшего разум человека. Пил с чувством мрачного, жутковатого, с извращенным мазохизмом удовлетворения: нате, мол, вам, сволочи! Кому это вам? Да он и сам не знал. Он просто катился вниз, как камень под гору. Чем дальше, тем быстрее. Катился, равнодушный и безразличный ко всему на свете, лишенный всех естественных человеческих интересов и желаний, кроме одного - выпить. И касалось, что нет на свете такой силы, которая могла бы остановить это его падение. Да так оно, пожалуй, и было. Потому что он хотел падать, ему нравилось падать, его притягивал этот процесс собственного нравственного падения, в нем таилась некая, своеобразная, притягательная сила. В нем чудился вызов обществу, месть ему за собственные неудачи, за собственный крах. Правда, этот вызов, эта месть быстро уступали место самой обыкновенной, самой примитивной привычке, ведущей к полному распаду и деградации самой его личности.
Умом Андрей все это прекрасно понимал. Но у него не бы- ло ни сил, ни желания сопротивляться. Ему было абсолют- но все равно. Он вступил на скользкую от блеотины дорогу легкой, бездумной жизни, легких, больших денег; жил среди пьющих, спивающихся и уже спившихся монтажников, привычно опохмеляясь по утрам, перед выходом на ра боту, потому что уже начинали трястись руки и трудно бы ло держать дугу при сварке трубопроводов, и он начинал уже всерьез думать, что это его существование и есть потто- лок, предел его жизненных устремлений. Жизнь его начинала приобретать чисто физиологический оттенок, а впереди отчетливо замаячил так хорошо знакомый ему по геоло гии призрак его ближайшего будущего - бомж, бич, человек без определенного места жительства, без определен- ных занятий, человек бурьян, человек сорняк, человек «перекати поле?
Даже редкие приезды в Москву не останавливали и не отрезвляли Андрея. Скорее, наоборот, они еще больше обоз- лили и подхлестывали его. Он заводился сам, заводил других и не вылизал вечерами из ресторанов, из злачных московских мест. Гудел напропалую. Робкие попытки Валентины и решительный натиск Ларисы с намереньем удержа ать, остановить его, образумить, спасти, успеха не имели. Он досадливо отмахнулся от одной, спокойно ушел от дру гой и продолжал катиться вниз. До дна было еще далеко...
Однако, для того, чтобы падающий смог бы вновь подняться, ему необходимо почувствовать под собой опору или твердую почву под своими ногами. А для этого он должен долететь до самого дна, до самого низа собственного падения и хлопнуться об это дно, и, притом, не слишком сильно, чтобы не разбиться. Иначе может не хватить ни сил, ни возможностей для поднимания. И кто знает, куда бы завела Андрея эта кривая, скользкая от блевотины дорожка, по которой он, катаясь и оступаясь, брел с опухшими и ничего не видящими от постоянных попоек глазами, если бы не авария на одной из ракетных точек в Байконуре, зацепившая своим смертельным когтем и его самого.
Я потерял свое лицо –
Стал негодяем, подлецом.
Мир содрогнулся и…затих,
Скажи, я -болен или псих?
И для чего мне эта роль,
Я – не преступник, не –герой,
Я – человек вполне обычный,
Ходить в чужих – мне непривычно.
Тогда зачем мне эти лица?
Чтобы проснуться иль забыться?!
Или мне страшно стало жить –
Вот отчего такая прыть..?
Так усмири свою гордыню,
Ведь человек – твое есть имя!
Быть человеком – так непросто!
Мир для людей – лишь «Калакоста»


Произошла эта авария в январе следующего года, когда Ан дрей, уже опытный монтажник, уехал в Байконур во второй раз, чуть не ставший для него роковым. Андрей прилетел тогда в Москву с Дальнего Востока в конце декабря, встретил Новый Год в ресторане' «Узбекистан» в очень шумной и горластой компании полузнакомых мужчин и женщин, потом неделю гудел где-то в Кузминках, собирался пробыть в Москве до конца января, но тут его вдруг сроч- но вызвали в управление и быстро отправили самолетом в Байконур.
Горел синим пламенем один из объектов. Его собирались сдавать уже давно: сначала к Ноябрьский праздникам, потом ко дню Конституции, потом к Новому Году, но ничего не получалось. После Нового Года начальство понагнало сюда уйму народу, раза в два больше, чем следовало. Около каждого монтажника стояло чуть ли не по два толкача и с горем пополам с чудовищным скрипом, потихонечку, по маленьку дела на объекте подвели к долгожданной сдаче «военпредам».
Заработали комиссии, писались акты приемки, составляли- сь перечни замечаний, подлежащие немедленному устранению, заполнялись журналы проектных отступлений. После них к делу подключались бригады монтажников, с помощью которых устранялись замечания военпредов. Народу на объекте было очень много, на всех его этажах, на всех его уровнях: слесари, монтажники, сварщики, разнорабочие, электрики, электронщики, «КИП-овцы», «солдаты –стройбатовцы». Каждый занимался, чем мог: от наладки еще не принятых автоматических систем управления и кон троля до наведения «марафета» в уже принятых помещениях.
В этот день Андрей находился на самом нижнем уровне ракетной точки, в помещениях, расположенных под самым «стаканом». Так называлась громадная стальная, цилиндри ческая облицовка бетонной шахты, в которой потом должна будет размещаться баллистическая ракета, заряженная и готовая к старту. Здесь военпреды потребовали переварить пару стыков на нержавеющих трубах, предназначенных для подачи жидкого ракетного топлива, так называемого, «гептила», из подземных хранилищ непосредственно в саму ракету.
Слесари-монтажники сделали выборку дефектных участков сварных швов на трубах с помощью ручных бормашинок, мастер ОТК проверил соответствие геометрии выборок требованиям чертежа и дал добро на выполнение сварочных работ, записав свое заключение в журнал сварочных швов.
После них к делу приступил Андрей. Он заварил сварные швы. Слесарь зачистил их, а рентгенолог с помощью специального портативного рентгеновского аппарата просветил их и просмотрел результаты на люминесцентном экра-не. Стыки оказались хорошими. Он дал добро выполненной работе и расписался в журнале сварных швов. Андрей вздохнул с облегчением и начал потихонечку собирать свою аппаратуру, чтобы на грузовом лифте поднять ее на по верхность. Затем он сел в углу на трубу и закурил. Ребята уже все ушли из помещения, чтобы побыстрее подняться на поверхность, пока еще работает лифт. Андрей же никуда не спешил. Ему захотелось побыть одному. Его иногда тянуло на одиночество. Постоянное проживание на людях порой слишком раздражало и утомляло его.
Он выкурил одну сигарету, затем закурил другую. Пора было выбираться отсюда, но Андрею что-то не хотелось ничего делать, не хотелось даже шевелиться. Он бездумно сидел, погруженный в себя, в свои полудумы, полумыс-ли, а порой и полузабытье. Было очень и очень тихо. Так тихо, что от этой тишины начинало гудеть в ушах.
Тишина закрыла двери,
Тишиной кричит Беда,
Как же мне в себя поверить,
Как ответить Жизни--Да!
В тишину оделось небо,
В тишине звенит Печаль,
Был я счастлив или не был,
Жаль себя мне иль не жаль?
В тишину уходит Время,
Тишину сплетает Ночь,
Сердце жаждет перемены,
Но бежит от Счастья прочь,
Тишина рождает Слово,
Тишина наводит Грусть,
Жизнь начать еще раз снова
Я теперь уж не берусь.
Тишина ломает Судьбы,
Тишина приносит Страх,
Будь оно теперь, что будет,
Видно, сам себе я - Враг!

Кроме Андрея в этой части помещений подземной ракетной шахты никого не было. И это было как раз то, что Анд рею было сейчас нужно. Одиночество. Люди порой сильно мешали ему, начинали раздражать и тяготить его. Иногда ему очень хотелось побыть одному, наедине с самим собой и хорошенько подумать. Он чувствовал, что подходит к какому-то рубежу, пределу, что в нем начинает назревать протест против той жизни, которую он сейчас ведет. Период бездумного, бессмысленного существования на полу- животном, чисто физиологическом уровне начинал тяготить его. Это и радовало и тревожило одновременно. Он и хотел и боялся перемен. Перемены начинали страшить его. Видно он начинал терять уверенность в себе. А это означа ло, что он в полном тупике и выхода из него ему искать уже не хочется.
Андрей докурил сигарету, оросил окурок на пол, по старой таежной привычке затоптал его и поднялся, чтобы взять свою сварочную аппаратуру со шлангами и двинуться к лифту. Пора было уже и подниматься. В этот момент в шахте погас свет. Андрей чертыхнулся и постоял немного в ожидании того, что свет сейчас загорится. Такое со светом на объекте бывало частенько и никто не придавал подобным случаям особого значения Потух свет и потух, подумаешь! Сядем, посидим, подождем. Загорится, никуда не денется он, этот свет. Ведь без света на шахте, глубоко под землей не особенно-то наработаешь. Здесь без света шага ступить нельзя не то, чтобы что-нибудь делать. Черным- черно кругом, хоть глаз коли, не нужны они здесь глаза-то. Поэтому никуда они там на верху не денутся. Как потуши- ли так и зажгут. Во-он сегодня здесь сколько людей! Объект сдавать-то надо!
Однако свет не загорался. Андрей нащупал руками трубу, на которой он раньше сидел, и снова сел, снова достал сигареты, чиркнул спичкой закурил. Вокруг все также было непроницаемо тихо и до невозможности темно. Слабый, красноватый огонек сигареты только усиливал это ощущение темноты. Она словно бы нехотя отступала немного при затяжке сигареты и снова быстро подступала вплотную, обволакивая тело и сознание Андрея мягкой, дурманящей волной и заглатывая затем совсем всего целиком.
Андрей докурил сигарету и стрельнул окурком в глубь помещения. Окурок прочертил огненную дугу и взорвался веером мелких искорок при ударе о противоположную сте нку. Темнота снова замкнулась вокруг Андрея. Свет не загорался. Надо было что-то предпринимать. Сидеть же просто так в этой вязкой, пугающей темноте и чего-то там ждать непонятного, стало надоедать Андрею. Но что делать то гда? Вылезать в темноте? Это абсурд и нелепость. Посшибаешь себе все, что только можно посшибать, натыкаясь на бесчисленные углы и выступы всевозможных видов оборудования, размещенного здесь. Да и как выбираться отсюда? Ведь он на самом дне шахты ниже его ничего уже нет, один сплошной бетон. А это глубина, наверное, метров 50-60, не меньше. Выкарабкиваться отсюда в темноте?! Бр-р-р-р! Сплошной кошмар! Ведь он сейчас на точке не один, человек двадцать еще должно быть, не меньше. Монтажники, электрики, электронщики, военпреды, «стройбатов- цы»... И все на разных уровнях. И все без света. Не-ет, не стоит пытаться вылезать... Должны ведь всё-таки включить... Должны. Слишком уж много людей завязано сейчас здесь... Не могут они сейчас не наладить свет, не могут... Слишком уж опасно, слишком чревато... Мало ли что может случиться в такой темноте...
Однако, несмотря на логичность рассуждении Андрея, свет в шахте не загорался. Андрей понял, что, вероятно, где-то что-то произошло, какая-то авария, там, наверху. И кто теперь знает, сколько придется теперь здесь проторчать, просидеть в кромешном мраке, ожидая, когда наверху растелятся и устранят повреждения? А, может, действительно, плюнуть на все и попытаться выбраться самому? Но как проще ото сделать?
Проще всего, конечно же, выбираться через шахтный стакан, эту стальную облицовку бетонного отверстия шахты. Там, в стенке, около днища, где смонтированы громады литых рассекателей горячих газов, истекающих из ракетных дюз, расположены четыре откидных люка для входа во внутрь стакана А дальше уже совсем просто - по одной из технологических лестниц, приваренных к стене стакана, прямо наверх, на поверхность земли. Но добраться до лестницы, ведущей к люку, отсюда не слишком удобно, хотя и недалеко. Там есть пару закутков с поворотами, «забиых» установками дренажа и фильтровальными баками-отстойниками, где можно запросто голову себе расквасить или даже совсем снести, прежде чем доберешься до этой несчастной лестницы. Не-ет, туда идти не стоит. Право, не стоит. Этот вариант отпадает. На нем надо поставить точку или даже крест. Что лучше? Да ничего, все – плохо…
Можно также выбраться отсюда по лифтовому коробу, этому длиннющему, пеналообразному каналу, проходящему через вентиляционную шахту снизу доверху рядом с лифтовой шахтой. Там смонтирована вертикальная лестница с поперечными площадками через каждые четыре метра. Короб сам просторен, удобен и выходит в лифтовую комнату что на нулевом уровне, или на первом этаже ракетной точки. Выбираться в нем удобно, ничего не скажешь, но вход в него расположен в следующей, соседней комнате. А это топать и топать, да еще дверь искать. И идти придется вдоль стены, на ощупь А там, вроде, панель какая-то, да бак еще какой-то прямоугольный, да перегородка, кажись, еще есть... Не-ет, тоже не стоит... Добираться - не ахти как. Гробануться запросто можно... Тоже отпадает... Не вариант это, отнюдь не вариант...
Остается третий путь. Так называемый «короб коммуникаций». Это почти тоже самое, что и лифтовый короб, только чуть поменьше и более неудобный. Там много разных труб проходит: трубы системы подачи горючего трубы системы подачи окислителя, трубы систем «промстоков» и канализации и бог знает еще каких систем, о которых Андрей и понятия не имеет. Вот пожалуй, придется через него вылезать. Он поближе расположен, к нему добираться попроще и поудобнее, чем в стакан или в лифтовой короб. Правда сам короб-то не ахти, слишком уж тесен и неудобен, но там тоже есть площадки через каждые четыре метра и люки-отверстия в площадках для размещения вертика льных стальных лестниц. И выбираться надо будет по лестницам с одной площадки на другую, пока не выберешься на первый этаж точки, так называемый «оголовок». А это система полукруглых помещений, расположенных в бетонном теле шахты прямо около горловины ракетного «стака- на». Ив оголовков идет выход наружу, на бетонную площадку самой точки, через откидные люки, смонтированные около горловины стакана. Всего их, оголовков, четыре, сто лько же и коробов коммуникаций, столько же и люков-выходов...
И опять можно до бесконечности рассуждать о роли слепого случая в жизни Андрея. Ведь путь, который выбрал Андрей для своего выхода из глубины шахты на поверхность, оказался единственным, который вел к спасению. И выбрал он этот путь далеко не сразу, а после долгих раздумий и колебаний. Так что это?! Случайность?! Простое везение Чудо?! Что же его подтолкнуло пойти именно здесь, через короб коммуникаций и оголовок?
Что? Судьба? Рок? Как это не называй, но факт остается фактом, от которого никуда не денешься и который зафиксирован в служебных документах Байконура за январь того года. Восемнадцать человек осталось навеки в недрах этой шахты в тот злополучный день, когда на ней случил- ся пожар. Спасся тогда один лишь Андрей. Так что же его вело тогда?! Что?! Что?!
Ведь попытайся он выбраться через ракетный стакан, он бы остался там, в шахте. Потому что люки входа в стакан оказались все закрытыми. Сработала система автоматической блокировки, перекрывающая доступ из глубин шахты в стакан в случае возникновения аварийных ситуаций на ракетной точке. И около этих четырех люков нашли потом девять задохнувшихся ребят, пытавшихся вручную открыть их, чтобы выйти наружу и спастись...
Попытайся он выбраться через лифтовый короб, он бы так и остался в этом коробе, как шестеро других ребят-монтаж ников, попытавшихся использовать эти короба для выхода на поверхность и попавших в самое пекло, в центр пожара. Потому что лифтовые короба выходили в те самые помещения ракетной точки, напичканные электрическим и электронным оборудованием, в которых и произошел пожар.
Судьба пощадила Андрея. Она дала ему возможность спастись. Правда, эта возможность оказалась такой, что все врачи Байконурского госпиталя приходили потом смотреть на Андрея и недоверчиво качали головой не веря, что такое возможно в наше время. Потому что выбраться из горящей ракетной шахты, заполненной копотью и ядовитым дымом выбраться самому, по лестнице, с самого ее дна, было практически невозможно. И они были тысячу раз правы. Это было действительно невозможно. Но Андрей всё-таки вылез. И его лечащий врач, полковник медицинской службы, кандидат медицинских наук, Ануфриев Николай Дмитриевич, 45-летний полуседой красавец мужчина с тонкой ниточкой черных усов на верхней губе, целый месяц перед выпиской терзал Андрея вопросами, пытаясь выяснить поподробнее особенности тех страшных минут, когда Андрей в полной темноте, раздетый до пояса, мокрый от пота и черный от копоти, хрипящий, кашляющий, задыхающий-ся и уже почти не дышащий, с широко раскрытым и забитым хлопьями копоти ртом, лез по лестницам короба вверх. Что он тогда чувствовал, что ощущал, что его вело наверх, какие силы, он не знал. Потому что физически сил у него тогда уже совсем не было, да и не могло уже быть. Но ничего вразумительного Андрей сказать своему врачу так и не смог. Случай в ракетной шахте оказался для него самого загадочным и необъяснимым, как и многое другое в его жизни.
Пока Андрей так сидел в темноте, рассеянно размышляя о том, выбираться ли ему из шахты или нет, а, если выбираться, то каким путем, вдруг потянуло дымом. Сначала слабо, чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. И в темноте было невозможно определить, откуда он идет. Дым был резким, вонючим, очень противным и тошнотворным. Такой бывает от горения резины, електроизоляции, краски или пластмассы. В горле сразу запершило, защекотало, за- щипало, в носу засвербило. Андрей закашлялся, зачихал, замытарился. Вопрос, таким образом, решился сам собой. Конечно же надо было выбираться. И как можно скорее. Где-то что-то наверное произошло и вот уже дым проник до самого низа точки. Сидеть теперь здесь и ждать чего-то, задыхаясь, в этом раздирающем горло и нос дыме было, ко нечно же, верхом идиотизма. Надо было начинать действовать. И так просидел здесь без дела слишком уж долго, гораздо больше, чем следовало бы. Все, хватит раздумывать. Пора. Поднимайся, Андрей...
Андрей встал, выставил веред собой напряженно согнутые руки и осторожно, мелкими шажками двинулся к коробу коммуникаций Вот его ладони коснулись холодной, слегка влажной от конденсата стены помещения, где он сидел. Те перь вдоль этой стены, потихонечку, перебирая для уверенности руками, боком, боком он дошел до проема стальной двери. Она была открыта. Это хорошо. А то бы пришлось на ощуп возиться с большим рычажным запором. А он по- чему-то всегда делался очень тугим, его лишь двумя рука- ми с трудом можно было повернуть.
Андрей обошел дверь и так же боком, не отрывая рук от стены, прошел, точнее, просеменил по коридору до второй двери, за которой находился закуток нижнего уровня короба коммуникаций с первой его четырехметровой лестницей, ведущей до первой поперечной опорной площадки. Таких лестниц всего было четырнадцать. Они вели в полукруглое помещение оголовка, размещенное около горловины шахты. Из оголовка последняя четырехметровая лестница вела уже наружу, прямо на бетонную площадку ракетной точки через стальной откидной люк.
Андрей вошел в это помещение, нащупал руками рельефные ступеньки лестницы, выполненные из рифленого сталного проката. Слава богу, дошел. Теперь главное – лезть наверх. Только вот дыма что-то вроде больше стало. Он тяжелый и конечно же спускается вниз. Надо поскорее отсюда выбираться А не то и концы здесь можно будет отдать. Кашель замучил. Грудь прямо раздирает всю, больно уже. И носом дышать совсем не получается, жжет там внутри, как огнем и сопли текут непрерывно. Ну и видок сейчас, наверное, у меня. Хорошо хоть никто не видит. Да и с глазами что-то не так. Жжет очень. И слезы текут. Лицо все мокрое уже. Ну, глаза можно и закрыть. Все равно ничего вокруг не видно. Только вот режет там внутри, глазам-то, невмоготу уже. Словно «зайчиков» от сварки нахватался предостаточно, как в молодости...
Андрей взялся руками за ступеньки лестницы и осторожно полез на верх. Лестница скоро кончилась и его пальцы схватили пустоту. Андрей понял, что это была первая попере речная площадка. Он нащупал руками ее пол, выполнен- ный из стальных, рифленых листов, сваренных между со бой, встал на него, отодвинулся от края отверстия, через которое проходила нижняя лестница, чтобы не загреметь ненароком снова вниз, и, выставив впереди свои руки, начал нащупывать стенки короба . Ага-а, вот трубы, идущие вертикально вверх, одна, другая, третья, четвертая... Здесь сбоку, за трубами должна находиться лестница. Точно, вот она. Андрей ухватился пальцами правой руки за ступеньку лестницы и шагнул к ней. Взялся обеими рука- ми и попытался отдышаться. Но ничего не получалось. Кашель рвал грудь заставляя все тело судорожно сгибаться и выворачивая внутренности чуть ли не наизнанку. А сердце билось так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу и его отчаянно-остервенелые удары оглушительным эхом отдавались в ушах и тупыми молотками били изнутри черепа по вискам.
Сил не было совсем, руки и ноги сделались ватно-вялыми и отказывались подчиняться приказам сознания. Но Андрей стиснул зубы так, что стало больно в скулах и,насильно втягивая в себя смрадно жгучий, вызывающий острую боль в горле, в груди воздух, упрямо лез вверх.
Одна ступенька, вторая, третья, еще, еще, еще, еще...Ага-а, ступеньки кончились...Теперь руками нащупать пол...Рас прямиться... Боже, какая боль в груди! Ничего... Ниче-его Ничего... Еще терпимо... Еще не так страшно... Теперь распрямляемся... Делаем шаг в сторону... Ага... Вот трубы. Теперь шаг вбок.. Еще... Еще... И вот она, родимая… Лестница... Чудесница... Вот ступенька.. Взяться одной рукой... Второй... Еще шаг... Теперь наверх... Ру-уки... Но-о-ги-и.. Господ-и-и! Хоть бы глоток воздуха! Как сердце-то грохочет в груди... И в голову все бьет... 0но что, туда перемес- тилось, что ли, мое бедное сердце, а? Ладно, еще ничего... Еще терпимо... Терпимо... Терпимо... Вот только руки что-то, руки совсем не слушаются... Давайте-ка, не дурите у меня... Хватайте ступеньку... Молодцы... Теперь ногу...Од-ну... Другую... Вверх, вверх, вверх, вверх...
Только одна эта мысль билась у Андрея в гудящей от пульсирую-щих ударов крови голове. Только она одна и ничего другого больше. Вверх, вверх, вверх.
Но вот подошло время, когда Андрей, выбравшись на очередную площадку и взявшись рукой за ступеньку лестницы очередного лестничного пролета, вдруг почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни единой мышцей своего тела. Не то, чтобы лезть вверх, не то, что- бы шевелиться, он и стоять уже не мог. Страшная слабость охватила его и он в бессилии опустился на пол площадки...
--Все..! – мелькнула мысль в голове, - Это конец! Пропал ты Андрю-ха-а... Отсюда тебе уже не выбраться...

Страха не было. Отчаяния, ужаса перед смертью тоже не было. Было тупое равнодушие. И невероятнейшая слабость в каждой клеточке измученного донельзя тела. Андрей опустился на холодную, рельефную поверхность площадки, откинулся назад и уперся спиной в полукружья труб, тянущихся вверх. Он хотел было вытянуть вперед ноги, но у него ничего не получилось. Ноги уже не слушались его. И он просто замер в неудобной, скрюченной и скособоченной позе вконец поверженного сдавшегося и примирившегося с надвигающимся концом, человека. Он медленно погружался в тяжелое оцепенение, прислушиваясь к бешенным ритмам ошалевшего от непонимания, судорожно дергающегося своего сердца, тщетно пытающегося оживить пораженные кислородным голоданием клетки большого Андреева тела.
Андрей спокойно ждал конца. Точнее, хотел спокойно дож даться своей смерти. Однако, он не предполагал, как это будет мучительно и трудно - умирать, задыхаясь, кашляя, корчась от боли в груди, истекая жарким, липким потом. Боли в горле уже не было, горло, видно, уже притерпелось или уже ничего не чувствовало. Боль была в груди и в сердце и голова буквально разрывалась от боли. Словно ее распирало изнутри какая-то чудовищная сила и черепная коробка была уже не в состоянии сопротивляться и вот-вот была готова поддаться и разорваться на мелкие кусочки, забрызгав своими останками стены короба.
Стук сердца, как удары грома,
Навек застывшие в ушах,
Я здесь один, далек от дома,
И рядом – моя бедная душа.
Кричит душа – посланник черной ночи,
Часов бессонных взорванная страсть,
Смеется Бог, а с ним Судьба хохочет,
Я ж не смеюсь – я понял жизни власть.
Теперь душа, как раненая птица,
Устало машет сломанным крылом,
Уже пошла последняя страница,
А жизнь меня пытает на излом.
Нет, сидеть, так, мучаясь, и ждать своего конца, было невозможно Это было похоже на пытку. Причем, пытку добровольную, как бы сознательную, это было похоже на самоистязание. Нет, на подобный акт Андрей пойти не мог. Если бы просто сесть и спокойно умереть, тогда – другое дело Психологически, внутренне к смерти Андрей был готов и уже не раз подумывал о таком простом способе решения своих житейских проблем. Смерть, как таковая, его не страшила. Его страшила жизнь, бесцельная, бессмысленная, неодухотворенная ни любовью, ни творчеством, ни реально поставленной перед собой высокой целью. Такая жизнь его не интересовала, такая жизнь его не устраивала, такая жизнь ему была не нужна. Но уходить из жизни через такие мучительные физические страдания?! К такому обороту дел он внутренне не был готов. И вся его сознательная, вся его человеческая, вся его нравственно-психологичес кая и личностная основа взбунтовалась встал а на дыбы. Что угодно, но только не это безропотное, тупо покорное ожидание. Хватит ждать! Надо действовать, надо лезть...
Андрей не понял, что с ним вдруг такое произошло, почему и откуда вдруг у него появилась такая решимость и такая сила. Он встал, постоял немного в раздумье, затем стянул с себя свитер, снял рубашку и даже майку. Они были на ощупь мокрые насквозь, как будто он, одетый, только что побывал в воде. Раздевшись, он взялся рукой за ступеньку лестницы и полез.
Потом выяснится, что разделся он на пятой снизу площадке. Лезть ему надо было еще девять площадок. Целых девять! Почти в два раза больше! Как же он смог пролезть эти девять площадок, если уже на пятой снизу ему отказали силы?! Как?! Чем он дышал, как он двигался, если вверху конце нтрация дыма и копоти были гораздо выше, чем внизу Да и температура наверху была уже дай боже какая!
Но Андрей ничего этого тогда не знал. Он тогда вообще ничего не знал, и ни о чем не думал. У него в голове не бы ло ни одной мысли. Его сознание и эмоции были, как бы временно отключены за ненадобностью. Остались лишь од ни двигательные рефлексы и решимость лезть вверх, посто янно подталкивающие и направляющие его. Вверх, вверх, вверх, вверх... Одна площадка, другая, третья, четвертая...
И когда его руки, после окончания очередного лестничного пролета вдруг не нащупали следующей лестницы, он сначала даже и не понял, что короб кончился. Он все так- же, на ощупь продолжал двигаться вдоль стены. Но лест ницы не было. Не было и вертикальных цилиндров труб. Но зато пошла теплая шершавость бетонных стен без углов и тупиков. И тут до него дошло, что это уже оголовок, что он всё-таки долез до оголовка. Тогда он повернулся во внутрь оголовка, оттолкнулся от стены, выставил перед собой руки и осторожно двинулся вперед, ища последний пролет лестницы. Он шел по-прежнему с закрытыми глазами и даже не пытался их открывать, чтобы увидеть люк и лестницу под ним. Он знал, что глаза его не открываются что глаза заполнены густой, липкой массой, которая покрывает и его лицо Он не знал, что с его глазами. Сначала глаза сильно жгло, из них ручьем текли слезы. А потом боль ушла, веки разбухли и не шевелились совсем. Да он и не пытался ими шевелить. Потому что в этой кромешной тьме, что его окружала, глаза ему были и не нужны.
Вот рука его наткнулась на что-то металлическое, закрепленное вертикально. Андрей ухватился пальцами за эти же лезки, протянул туда вторую руку и понял, что это она, его лестница. Та лестница, что выходит через люк на бетонку точки, та лестница, что должна вывести его на поверхность, на воздух, к людям, туда, где его спасение. Он ухватил руками поручни, поставил на нижнюю ступеньку одну ногу, потом вторую, подтянулся и полез. Перед этим он поднял голову вверх и попытался крикнуть что-нибудь, поз- позвать на помощь, но из открытого рта послышался лишь невнятный хрип. Голоса не было, крика не получилось...
И вот его руки нащупали ободок наружного стального кольца люка, затем бетон площадки. Он сделал по лестнице шаг, другой и вывалился наружу. Он еще успел перевернуться на спину и заметить сквозь плотно сжатые веки и черную, липкую массу, заполняющую глазные впадины и полностью покрывающую его лицо, слабые проблески света, говорящие о том, что зрение у него не потеряно, прежде чем сознание покинуло его.
День стоял морозный и ветреный. Слегка мело. Но людям, столпившемся у горящей ракетной точки не было холодно. Через четыре открытых люка оголовков и дверь центрального входа ракетной точки валили густые, черные, будто спрессованные столбы дыма. Дым был настолько плотным что не рассевался и поднимался высоко в небо. И лишь только там, на высоте начинал поддаваться напору ветра, расширяясь и наклоняя свои хвосты, сплетая их в сплошную, непроницаемую завесу. Пожарники в респираторах и защитных масках на лицах работали, в основном, у центра льного входа и в стакане. Густая, липкая сажа от горящей изоляции электропроводки, облицовочного пластика и краски забивала респираторы, очки и совершенно не давала возможности для их работы. Чуть в стороне стояли три воинские медмашины и две гражданские скорые помощи, возле которых угрюмо толпились люди в белых халатах. Никто из горящей ракетной шахты наружу не выбрался, хотя прошло уже больше получаса с начала аварии. Спасатели и пожарники тоже никого не обнаружили, потому что рабо тали они пока еще только в верхних этажах точки.
И здесь случилось невероятное. Из столба дыма, выходящего из люка одного из оголовков, вдруг вывалился человек. Он перекатился через край отверстия и замер на бетоне нелепой, скособоченной, черной фигурой мало напоминающей человеческую. Люди кинулись к нему. Раздался крик:
--Врача, скорей!
Вид у вылезшего был страшен. Вместо лица – сплошная черная, неподвижная маска, на которой зиял черным провалом широко открытый рот, чернел нос без ноздрей и только намеки впадин глаз. Он был до пояса раздет, но тело тоже было покрыто сплошной черной массой и трудно было понять есть ли на нем майка или нет, а если и есть, то где кончается материя, а где начинается тело.
Подбежали врачи с носилками. Молодая женщина-врач, увидев Андрея, не удержалась и испуганно выкрикнула:
--0, бо-оже-е! - но тут же взяла себя в руки и громким, приказным тоном произнесла, - Губку влажную? Быстро!

Она наклонилась над Андреем, взяла губку и осторожным движением руки провела по его лбу, потом по щекам и тут же с облегчением проговорила. Точнее, не проговорила, а разом выдохнула из себя:
--Фу ты-ы! Это же копоть! Воды теплой, пожалуйста...И кис- лородную маску...

Врачи окружили Андрея, подняли его, положили на носилки и занесли в подъехавшую реанимационную машину. Народ столпился около нее. Все стояли молча и смотрели через открытую дверь на врачей, хлопочущих около черного, вылезшего из недр горящей шахты парня, слушая их голоса:
--Рот прочистили... Нос не получается... Слизистая разбухла.. Отек... Гортань тоже разбухшая... Трубка кислородная не проходит... Нет прошла, слава богу... Включайте кислород... Господи-и, как же он дышал так... У него даже язык распух... Нет, не западет... Он зафиксирован.. У трубки наконечник с насадкой...Давление падает...Внутревенно адреналин быстро... Пульс? Тридцать два... Давайте стимулятор... Капельницу быстро... И физиологический.... Глаза? Что у него с глазами? Веки разбухшие... Ожогов нет? Кажется нет... Промойте глаза и марлевую повязку.. Штаны снимите с него... Они же мокрые... Нет.. Не моча... Вода или пот.. Да его не протирать, его мыть надо... Оставим до госпиталя... Это уже их дело... Мы свое вроде бы сделали..
.
Андрея поместили в военный госпиталь Байконура, находящийся в центральном городе космодрома Ленинск - 10. Ко смодром - это целый район Казахстана, площадью с хорошую область. Он имеет свою, разветвленную сеть шоссейных и железных дорог, связывающих центральный город с целым комплексом отдельных небольших поселков, вокруг которых размещаются действующие и строящиеся над земные и подземные ракетные точки, а также целые ракетодромы. Сам город «Ленинск – 10» был распложен на берегу реки Сыр-Дарья, мутной, грязной, быстрой, полнокровной и очень переменчивой по характеру. Военный госриталь Байконура представлял собой целый больничный городок из нескольких отдельных многоэтажных корпусов, соединенных между собой крытыми переходами. Андрея поместили в реанимационном отделении терапевтического корпуса, где он пролежал без сознания четверо суток, находясь в буквальном смысле слова на тонюсенькой грани ме жду жизнью и смертью.
У Андрея было сильнейшее отравление ядовитыми продуктами горения, осложненное поражением тканей верхушек легких и слизистой оболочки рта, носа, гортани и глаз, сопровождающееся их сильнейшим отеком. Первое время около него круглосуточно дежурила бригада реаниматоров, оснащенная новейшими видами Советской медицинской аппаратуры и широчайшим спектром разнообразнейших медицинских средств, которыми в изобилии снабжался госпиталь Байконура. После ликвидации кризиса около него постоянно находилась дежурная медсестра. Андрей лежал с кислородной маской на лице, подключенной к капельнице и опутанный целой системой датчиков, передающих данные о его состоянии в центральную диспетчерскую реанимационного отделения.
Андрей очнулся под вечер. Первым к нему вернулось ощущение слуха. Такое было впечатление, что где-то неожида нно включили музыку и она заиграла сначала тихо, потом все громче и громче. И к музыке вдруг начали подключаться какие-то посторонние, резко диссоцыирующие с музыкальной тональностью звуки, очень знакомые и характерные похожие на легкий храп спящего:
--Хр-р-р...Бр-р-р...Пф-ф-фу-у-у...

Андрей сморщился, тряхнул головой в досаде, отгоняя назойливые звуки и открыл глаза. Но глаза не открывались. Веки глаз были прижаты чем-то мягким и прохладным к глазницам. Андрей дернул правой рукой, чтобы потрогать пальцами свои глаза, но рука не поднималась. Ее что-то не пускало и удерживало в лежачем положении. Тогда Андрей попробовал поднять левую руку. Рука поднялась и он поднес ее к глазам. Пальцы ощутили плотную марлевую повязку.
И здесь к Андрею вернулась память. Он вспомнил, что с ним произошло и понял, что находится в госпитале. Он скривил рот, чтобы позвать кого-нибудь к себе, но из горла вырвался лишь какой-то невнятный хрип.
--Вот те на-а-а, - изумился он, - что же это тогда со мной про- изошло?! Ведь я, вроде, сам из шахты вылез...

Рядом с ним раздался какой-то шум, потом удивленно взво лнованный женский голос воскликнул:
--Очну-улся! Госпо-оди-и! Наконец-то-о..!

Потом на него пахнуло запахом каких-то приятных женских духов и он ощутил на своей щеке мягкую теплоту женских губ и совсем близко над ним прозвучал все тот же удивленный и ласковый женский голос:
--Какой ты у нас молодец! Выкарабкался все-таки! Ну и ну! А мы уж и не знали, что и думать...

Она еще раз прикоснулась к нему губами, провела ладонью по щекам и быстро проговорила:
--Ты полежи, я сейчас врача позову. Вот обрадуется..

Скоро около Андрея собрались врачи и медсестры отделения. На него смотрели с нескрываемым интересом, с любовью, тоже нескрываемой, смотрели, как на чудо, сотворенное их собственными руками, как на своего законного питомца, как на желанный результат своего долгого и нелегкого труда, смотрели с гордостью и радостью. Ведь за эти несколько трудных и напряженных дней борьбы за его жизнь, они сроднились, стали близкими, а точнее, он стал для них родным и близким, чуть ли не своим, стал неотъемлемой частью их жизни. И вот они теперь увидели, что их труд увенчался успехом, н е пропал даром: паци- ент очнулся, пришел в сознание, значит будет жить.

Так начался для Андрея совершенно новый период его жизни, жизни до того совершенно неведомой и незнакомой, жизни Советского стационарного больного, помещенного на длительное время в замкнутый мир лечебного учреждения со своими законами, своими обычаями, своими привычками и своим, особенным отношением к окружающей нас действительности. Отношением человека, выбитого из своей колеи привычного жизнесуществования, познавшего собственную боль и собственную ущербность, пусть даже и временную, соприкоснувшегося как с собственными стра- даниями, так и страданиями других людей и признавших страдания неотъемлемой частью обычной жизни чело вечества. Мир больных людей своеобразен, необычен и совершенно не похож на мир обычных людей. В этом мире Андрею пришлось пробыть почти четыре месяца.
Проще всего оказалось с глазами. Повязку сняли уже на следующий день. Зрение практически не пострадало. А воспалительный процесс удалось ликвидировать уже в бли жайшее время соответствующими процедурами. Сложнее оказалось с остальными последствиями аварии, хотя могучий организм Андрея активно помогал усилиям врачей. Через неделю с Андрея сняли кислородную маску и его перевезли в отделение специальной терапии, поместив в общую шестиместную палату. А еще через две недели Андрею разрешили вставать с постели и он начал пробовать хо дить. Сначала по своей палате, а затем уже и по всему ко- ридору 3-го этажа корпуса, где находилось их отделение.
Первые шаги оказались на удивление трудными. Андрей смог только дойти до стоящей рядом койки и чуть было не свалился на лежащего там тяжело больного, сержанта, ракетчика-заправщика, отравившегося т.н. «гептилом», ракетнымтопливом, выплеснувшемся при заправке баллистической ракеты на подземной ракетной точке. Отравившегося несмотря на противогаз и специальный защитный костюм, в которые экипируются заправщики во время своей работы.
Андрей вцепился обеими руками в никелированную попе- речину металлической спинки кровати весь мокрый от пота, задыхающийся, с бешено колотящимся сердцем и трясу щимися, подгибающимися от слабости в коленях ногами. Минут десять стоял он, приходя в себя, сломленный и растерянный, и долго не решался возвращаться назад, к себе, на свою койку. А потом рискнул и повторилось тоже самое. Но Андрей уже знал, что его ждет, был готов и к более худшим вариантам, и потому настроен был очень и очень решительно, и очень серьезно.
И что же, главное свершилось. Чуда конечно не произошло. Но хватит на его долю, на его шею этих самых чудес. И получившейся результат его вполне устраивал. Главное, что он встал, что он поднялся. Могло быть и похуже. Могло, но не случилось. Значит, надо жить. А все остальное - придет потом. Ведь он кое на что еще способен. Значит, ос тальное все теперь будет зависеть от него самого. Это есть факт, от которого никуда не денешься. Значит, будет он и ходить, и прыгать, и бегать, и все остальное, что захочет. Если уж он ухитрился выбраться из этой проклятой шахты один единственный, один из восемнадцати, и не загнулся потом на больничной койке, то сам Бог велел ему теперь жить и все теперь должно зависеть только от его усилий и желаний. Если уж смерть и в этот раз не захотела иметь с ним дело, и в этот раз отступилась, лишь только посмотре- ла ему в глаза и дохнула на него своим смрадным дыхани- ем, то глупее глупого теперь было бы не воспользоваться этим благоприятным моментом, этим своим шансом и не попытаться вновь встать на ноги, не попробовать изменить свою жизнь, вновь стать человеком. Зачем же тогда было выбираться из горящей шахты?! В противном случае, луч- ше было бы там остаться навсегда.
Андрей был полон решимости выздороветь. А ведь известно, что психологический настрой больного очень сущест- венно влияет на ход процесса выздоровления.
И Андрей резко пошел на поправку. Единственное, что не поддавалось никаким усилиям врачей, так это его горло. Оно молчало. Голос не появлялся. Вместо звуков из горла Андрея вылетали невнятный хрип и мычание. Андрей онемел. Как будто бы никогда, с самого рождения он не говорил. И врачи никак не могли понять, в чем дело. Андрея рассматривали десятки врачей. Каждый из них назначал свой курс лечения, с ним что только не делали, начиная с массажа и физиотерапии и кончая гипнотическими сеансами. Ничего не помогало. Наконец из Москвы прилетел ка- кой-то видный специалист, профессор военно медицинской академии. Он долго рассматривал горло. Андрея и изизнутри, и с наружи, долго мял его и ощупывал своими тонкими и гибкими, как у пианиста, пальцами, долго потом расспрашивал Андрея, заставляя его писать свои ответы на бумаге и потом решительно но заявил, что ничего страшно го с Андреем не произошло. Просто его голосовые связки и вся гортань в целом, в результате термически-токсичес- кой травмы и последующих этапов активного медикаментозного лечения получили временную атрофию, т.е. разучились подчиняться сигналам коры головного мозга и стали неуправляемыми, как бы спящими. И Андрея теперь надо будет заново учить говорить. И чем раньше начать этап лечения, тем лучше. Тем больше шансов на успех. В противном случае, процесс атрофии может зайти так далеко, что станет уже невозвратным, необратимым и тогда Анд- рей уже навсегда останется немым.
Андрея начали лечить по новому методу. Лечение заключа лось в обучении Андрея произносить разные звуки, сначала гласные, потом согласные, а затем уже и сами слова с одновременным электростимулированием мышц гортани, языка и всех других, связанных с техникой речи. Все эти процедуры осуществлялись с помощью специального прибора, а также путем наружного и внутреннего вибромассажа тех же групп мышц, выполняемых тем же прибором, но с помощью дополнительных ручных насадок.
Не сразу, конечно, но постепенно речь Андрея начала вос- станавливаться. Особенно трудно было в самом начале, когда надо было пробить барьер невосприятия, возникший в нервных окончаниях в результате травмы и долгого бездействия. Но потом появился первый звук, почему-то «у-у» короткий, хриплый, неуверенный, больше гортанный, чем горловой, но он все же был, был. Значит, речь не совсем потеряна, значит, ее можно вернуть. Радости Андрея не было границ. Он готов был плясать, ходить на руках, куролесить, делать все, что угодно, включая даже и безрассу- дные поступки, вроде выпивки по такому случаю, как предлагали ему соседи по палате. Однако Андрей сдержался. Боялся спугнуть надежду. Слишком высоки были ставки, слишком важным было для него это возвращение возможности для речевого общения с людьми, позволяющего вновь почувствовать себя равноправным членом общества, а не какой-то его ущербной частью.
Все эти месяцы вынужденного молчания оказались для него тяжким испытанием. Он и не представлял себе раньше, как это оказывается здорово и как важно - уметь говорить, уметь разговаривать с людьми, задавать вопросы, поддерживать разговор, острить, смешить, рассказывать, спорить доказывать, уговаривать и т.д. и т.п., то есть, общаться с людьми. Выходит, что человека из обезьяны сделала именно его речь, его умение передавать и получать информа- цию с помощью звуков, разговаривать, выражать свои чу- вства, эмоции с помощью определенных комбинаций зву- ков, соединенных в слова, а не какие-то там трудовые навыки. Выходит так.
Порою нам не ясен смысл Случайно сказанного слова: Кого оно заманит в высь, Кого накажет вдруг сурово. Слова рождаются в душе, В ее неведомых глубинах, Каким таинственным клише Их там печатают незримо? Слова встают передо мной Надеждой скорого свершенья, И, как разбуженный прибой, Забьется сердце в искушении Слова затейливо кружат, Сливаются в тугие строки… О, как взволнована душа, Коснувшись чуда ненароком.!.
И оставшись без этого мощнейшего средства связи с людьми, Андрей ощутил себя совершенно беспомощным и ненужным и растерялся. Весь его предыдущий опыт жизни оказался бесполезным, никчемным, лишним и его можно было спокойно выбрасывать за борт. Он не знал теперь, что делать с людьми, как себя с ними вести, как поддерживать с ними контакт. Все его связи с окружающим миром оказались под угрозой разрыва. Только теперь ему стал ясен смысл широк известной и всегда им абстрактно понимаемой поговорки о том, что, если путешественника ли- шить возможности рассказать об увиденном, то он не захо чет больше путешествовать. Действительно, зачем тогда ездить, если не с кем поделиться своими новыми впечатлениями?
И особенно болезненно Андрей воспринимал свою немоту в общении с женщинами. Ибо он лишился своего главного и основного оружия при общении с женщинами - языка. Видеть около себя красивую медсестру и не сказать ей комплимента, не сострить, не завязать с ней легкого разговора было выше сил Андрея. А видеть в ее глазах жалость и нескрываемое сочувствие было вообще невыносимо и страшно било по его самолюбию. Андрей заугрюмел, замкнулся, ушел в себя и часами лежал на кровати, закинув руки за голову, бездумно глядя в окно, около которого стояла его кровать.
А за окном, до самого горизонта расстилалась степь, ровная, как стол, серовато желтая, безжизненная, пустынная. Ни деревца, ни кустика ни травинки. Лишь только песок, плотный, словно бы утрамбованный искусственно, вперемешку с мелкими, как спичечная головка, камушками. При сильных порывах ветра, который здесь принимает вид настоящего бурана и которые здесь бывают довольно часто, эти маленькие камушки поднимаются с земли и несутся по воздуху со скоростью курьерского поезда, до крови иссекая лицо и руки, если они открыты. И не дай вам бог быть застигнутым подобным бураном в открытом поле. Зимой это верная смерть. В остальное время года – очень большая вероятность стать на всю жизнь калекой.
Андрей не любил Байконур. Здешняя природа, эта не слишком удачная помесь пустыни со степью, действовала на него угнетающе, наводила тоску. Более унылого зрелища в своей жизни он не встречал. Такое впечатление, будто находишься не на земле, а где-нибудь на луне или же на Марсе. Единственной отрадой и своеобразной отдушиной для Андрея в Байконуре являлись здешние восходы и закаты. Ничего подобного Андрей никогда видеть не приходилось. Это было невероятное, воистину фантастическое и даже феерическое зрелище. Как будто кто-то неведомый, всесильный и всемогущий, играючи и веселясь, вдруг выплескул на небо всю гамму имеющихся на земле красок, одну ярче другой и начал их перемешивать гигантской, невидимой кистью. И небо вспыхнуло разом, заиграло, заискрилось и засветилось всеми цветами и оттенками спектра, непрерывно меняя краски, переливаясь из одного цвета в другой, создавая самые немыслимые цветовые сочетания, превратившись в живое, трепетное, пульсирующее «многоцветье» радуги, шатром покрывшее землю.
И в центре этого бушующего «многоцветья» громадный, слегка приплюснутый, желто-оранжевый и совсем не яркий для глаз, шар солнца, медленно, но физически ощутимо перемещается по небу. А вокруг шара – светящийся ореол цветного, неуловимо переменчивого перламутра уже успокаивающихся красок, постепенно расширяющийся и со временем заполняющий все небо.
Луч солнца на ладони
Как маленькое чудо.
Спустился с небосклона
Гонец из ниоткуда.

Он лег ко мне на руку
Свернулся, как котенок
Лишь только не мяукал
Но был пушист и тонок.

А на закатном небе
Плескалось «многоцветье»
И в сумрачную небыль
Вдруг канули столетья.

Мир снова чист и ясен
Как малое дитя
И низменные страсти
Не трогают меня.

Я поднимаю руки
Вдруг начинаю петь
И улетают звуки
В земную круговерть.

Я переполнен счастьем
Жизнь поменяла цвет
Я крикнул миру - здравствуй!
Лишь эхо мне в ответ.

А может и не эхо
А чей-то тихий зов
Как отголоски смеха
Из глубины веков...

Невозможно было оторвать глаза от этого зрелища. Оно за вораживало и неодолимо притягивало к себе взгляд, создавая в душе чувство высокого, чуть ли не святого благоговения перед подобным чудом природы. И когда Андрей чечерез много лет увидел в музее картины Рерихов, Николая и Святослава, из их Гималайско-Памирского циклов, с их невероятно-удивительными, чуть ли не светящимися изнутри красками, он вспомнил Байконуровские восходы и понял, откуда идет эта живопись.
Приезд Московского профессора и его сообщение о возможности скорого восстановления его речи он воспринял с восторгом смертника, услышавшего приговор о помиловании. И лечиться он начал активнейшие, дотошно и скурпулезно выполняя все назначенные ему лечебные процедуры И результат не заставил себя ждать. Меньше чем через месяц голос его восстановился. Правда, голос стал глуше, грубее, чем был раньше, и потерял свою ласковую бархатистость, так помогавшую Андрею в его увлечении студенческой и туристической песней. В нем появилась сухость, не кая надтреснустость и он частенько, при нагрузках или волнениях начинал срываться. Голос стал не тот и петь Андрей больше не мог уже никогда.
Надо отметить, что «больнично-Байконуровский» период оказался очень важным в судьбе Андрея. И не только потому, что, по сути, вернул с того света к жизни и вновь поставил на ноги. Он образовал, как бы паузу в бесконечном круговороте событий вокруг Андрея и образующих внешний фон его жизни. Это долгое, бесцельное лежание на больничной кровати, это вынужденное отстранение от ежедневной бытовой суеты из-за внезапно случившейся немоты дало возможность Андрею посмотреть на себя со стороны и критически оценить свои поступки и действия за пос- ледние годы. А критическая оценка, в свою очередь, позволила ему тщательно проанализировать собственную жизнь и сделать очень нелестные для себ выводы.
Чтобы подняться, необходимо, оказывается, сначала упасть. Справедливость этой истины Андрей проверил буквально на собственной шкуре. Падение его, и нравственное, и физическое, действительно произошло. Андрей упал и, при этом, так ушибся, что еле-еле смог потом подняться. Но зато поднялся он теперь совершенно другим человеком Больше того, «больнично-Байконуровский» период стал переломным этапом в его жизни. Он сильно изменил Андрея произошло своеобразное нравственное выздоровление его, он окреп духом и стал более ответственны за собственные поступки. Он понял что теперь, после всего, что с ним про изошло, он не сможет жить по-старому, как прежде, безду- мным мотыльком, перелетая с места на место, перескаквая с цветка на цветок. Слишком уж дорого обошлась ему собственная бесхребетность, его собственные выкрутасы, да загибоны, это мальчишески легкомысленное отношение и к себе, и к своим друзьям, и к любимым женщинам. Чересчур дорого. Еще раз такой платы за собственную безответственность он уже не сможет выдержать. Пора и останавливаться и глупостей больше не вытворять. Пора брать ся за ум. Всерьез и надолго. Пора. Ведь жизнь еще не кончена. Пора заново начинать жить. Хватит корчить из себя мученика. Он уже выздоровел. Не только тело его окрепло но и душа уже начала приходить в себя от пережитых кош маров. Надо как-то стряхнуть, сбросить с себя эту вязкую пыль прошлого и пойти вперед В жизнь. Открывай дверь и иди...
Шагнуть за дверь и утонуть в тумане Когда рассвет чуть тронет облака И мир еще не породил обманов И жизнь мне не пометила бока...
Лишь только темь запрячется под кроны Паду ничком на росную траву Земля - мой трон, рассвет - моя корона А солнце - мой бессменный караул...
Весь этот мир, расцвеченный неброско, Дарю тебе лишь только я одной.. Не осуждай, вернувшихся с погоста За то, что жизнь не стала им родной.
Мне б окунуться в утреннюю свежесть Чтоб смыть всю накипь от ушедших лет И вновь вернуть утраченную нежность И вновь зажечь в глазах потухший свет...
Прошлого ведь не вернуть, исправить кучу понаделанных своих ошибок и глупостей уже невозможно. Однако возможно признать случившееся свершившемся фактом, а признав, примириться с ним и постараться поставить на своем прошлом большой и жирный крест. И больше никогда не думать о нем. И начинать свою жизнь сначала, пусть даже и с нуля самого. Все теперь надо будет заново – и образова ние, и жизнь, и все остальное. Конечно же о высшем дневном образовании теперь надо будет забыть. О возвращении во МГРИ и речи быть не может. И поздно, и стыдно. Стыдно перед деканом, стыдно перед Миклашевской, стыдно перед Валентиной, стыдно перед ребятами, стыдно перед самим собой. Туда теперь возврата нет.
Однако, сказав «А» приходится теперь говорить и «Б». Ни куда не денешься. Признав невозможность своего возвращения во МГРИ, Андрей автоматически поставил крест и на своей прежней профессии геолога. Ибо учиться заочно в геологоразведочном институте, работая в экспедиции, было практически невозможно. Где и как там заниматься, делать контрольные? Даже разговаривать об этом бессмысленно. Значит, необходимо менять профессию. И с пропис кой необходимо что-то решать. Потому что прописка у него временная, студенческая и продлять ее никто теперь Андрею конечно же не станет. А без прописки никуда на работу не устроиться. Одно тянется за другим. Все в этой жизни взаимосвязано и зависит дру г от друга. Значит, выход напрашивается один - идти к руководству своего п/я и просить общежитие. После такой аварии и госпиталя они вряд ли откажут. Общежитие у них находится в Подлипках. Это подмосковный Калининград, минут двадцать езды на электричке с Казанского вокзала. Но тогда придется дать согласие на предложение начальника объекта их п/я анулировать акт о несчастном случае. Как говорится, дашь на да шь. Ты - мне, я - тебе. Противно, конечно, но все же овчинка выделки стоит. Тогда, в свою очередь, можно будет поать документы в какой-нибудь машиностроительный ин- ститут, (ВУЗ), столицы, на заочное отделение. Сварщик там, монтажник или что-нибудь вроде этого...
Так потихонечку, цепочка за цепочкой, выстраивался новый вариант жизни Андрея, правда, пока еще лишь только в мыслях, в мечтах, в прожектах. До реального их воплощения в практику было еще очень и даж е очень далеко. Но уже сам факт того, что Андрей принял решение и начал задумываться, уже обнадеживало, таило в себе пусть пока еще намек, но все же на перемену, на поворот к лучшему. Период краха и бездумного скатывания ко дну цивилизова нной жизни кончился. Андрей остановился, поднял голову и начал осматриваться вокруг, стараясь осмыслить проис- ходящее и найти дорогу в будущее.
Как ему сейчас не хватало Ларисы с ее шокирующим прагматизмом и царапающей душу правотой рассуждений. Да, она оказалась тысячу раз права, предлагая Андрею свой вариант его судьбы. Это было как раз то, что Андрею сейчас было нужно. Не тогда, тогда ему вообще ничего не было нужно, а сейчас. Прописка, жилье, возможность устроить- ся на работу и возможность продолжить учебу. Как в воду она тогда глядела, когда предлагала ему себя в качестве... кого? Жены? Любовницы? Сожительницы? Спасительницы? Или того, другого и третьего вместе взятых? Но, как бы оно ни было, мы не в состоянии любить человека, который всегда прав. Ее беда заключалась в том, что она слишком часто оказывалась права в отношениях с Андреем и не пыталась скрывать своей правоты, настаивая на ней. Психологически она оказалась значительно сильнее его. И Ан- дрея не тянуло к ней, наоборот, он поспешно сбежал от нее и не жалел об этом своем поступке никогда.
ГЛАВА 2

В Москву Андрей вернулся в середине мая. Его выписали вскоре после праздников и он несколько дней еще пробыл в Байконуре, утрясая свои деда с местным своим начальством о ликвидации акта о происшедшем с ним несчастном случае на производстве при аварии на ракетной точке и об оформлении письма-ходатайства начальника монтажного объекта Байконура начальнику п/я 822 в Москве о предоставлении сварщику 5-го разряда Орлову Андрею Мироно- вичу комнаты в общежитии организации, находящемся в районе Подлипки, города Калининграда, что в Подмосковье. Кроме того необходимо было решить вопрос с приобретением железнодорож-ного билета на поезд «Ташкент-Москва», проходящий через станцию Тюра-Там. А это,надо признать, было делом чрезвычайно сложным, потому что основная часть билетов до Москвы шла не через кассу станции, а по другим каналам, узко целевого или персонализированного назначения непосредственно через комендатуру города Ленинск-10, куда, естественно, Андрей вхож не был, но где, что тоже естественно, был своим человеком начальник монтажа п/я 822 объекта Байконур.
Остановился в Москве Андрей сначала, как всегда, на Студенчес-кой, у своих друзей. Остановился и сразу почувство вал себя совершенно ненужным здесь человеком. И не просто ненужным, а совершенно чужим для них, абсолютно посторонним и даже лишним, мешающим их делу челове- ком. У них во всю шла работа над дипломными проектами Защита уже начиналась в ближайшее время, с первого июня. Естественно, что времени катастрофически не хватало, его оставалось в обрез, а работы, как всегда, было невпроворот. До Андрея ли им было тогда? Конечно же нет. У них шла теперь своя не имеющая никакого отношения к Андрею жизнь. Зачем он им? Парень-неудачник, отчислен ный из института по непонятно какой причине, путающийся у них под ногами со своими деньгами и со своим спиртом. Действительно, зачем? Пути их разошлись. Все. Они - чужие и совершенно ненужные друг для друга люди.
И Андрей на другой же день ушел со Студенческой улицы перешагнул через нее, оставил ее в своем прошлом, в той, прежней своей жизни, с которой он решительно рвет теперь, обрывая все свои прежние связи, от которой он решительно отказывается и на которой ставит крест. Он быстро оформил себе новую, Подмосковную приписку, получил место в общежитии - небольшую шестиметровую комнату с кроватью, тумбочкой, шкафом, бледно-голубыми в горошек занавесками и настенным большим зеркалом в темно-коричневом обрамлении с отбитым наискось углом.
Комната была, в общем, удобная для одного. И располагалась она на втором этаже пятиэтажного кирпичного корпуса общежития для семейных монтажников. Удобства – здесь же на этаже, кухня - тоже. Так что жить можно было вполне сносно. Однако Андрей после переезда вдруг почу вствовал такую лютую тоску, что хоть волком вой, хоть на стенку лезь, хоть стекла бей. Андрей ощущал себя полностью вычеркнутым из жизни общества и из членов этого общества. Он вроде бы и был на свете, но, в тоже время, его как будто бы ни для кого из окружающих людей и не было. Такого странного чувства одиночества он никогда в жизни больше не испытывал. И он понял, что надо что то начинать делать, иначе можно будет сойти с ума.
На другой день Андрей пошел к своему Московскому нача льнику, Главному сварщику п/я 822, и попросился в командировку. Тот удивленно взглянул на него:
--Ты чего это, Орлов, серьезно?
--Да, - кивнул головой Андрей, - серьезно. Мне надо отсюда поскорее уехать...
--Ну, что ж, - пожав плечами, согласился тот, - вольному –воля. Надо, так надо. Уж насчет чего-чего, а вот насчет уехать, это у нас проще простого. Весь Союз в нашем распоряжении. Я-то, грешный, думал что ты сейчас о путевке в какой-нибудь санаторий начнешь хлопотать, а у тебя свои планы...

Он в задумчивости пожевал губами, барабаня кончиками пальцев по крышке стола, потом прокашлялся, придя к ка- кому-то решению и быстро сказал:
--Хорошо. Решим так. Сейчас в Закарпатье горячка большая. Там сорваны все сроки по капитальному ремонт у энергетических сис- тем стационарных ракетных точек. Народу туда гонят много, а фронта работы еще нет. Езжай вот туда. Места там прекрасные. Условия для жизни великолепные. При желании и отдохнуть, и развлечься есть где. Так что готовься. Через пару дней поедешь. Я тебя в приказ по объекту включу...

Так Андрей очутился в Закарпатье, в городе Броды. Маленький, чистенький, аккуратненький, словно игрушечный городок к востоку от Львова Одна из самых памятных и самых лучших, если не самая памятная и самая лучшая его командировка. Свыше месяца ничегонеделания из-за отсут ствия работы на объекте, групповой ракетной точке, куда Андрей был откомандирован в числе многих десятков квалифицированных рабочих и инженеров для ускорения сроков завершения ее капитального ремонта. Как всегда, Советские чиновники решали общегосударственные проблемы не умением, а числом, количеством. Но количество у них, к сожалению, никогда не переходило в качество. Скорее, наоборот. Ведь главное - во вре-мя отрапортовать о принятых мерах. А дальше - хоть трава не расти!
И действительно, что еще нужно? Сделано все, что возмож но в данных условиях: специалисты привезены, даже в го- раздо большем количестве, чем необходимо, материалов и оборудования завезено на две такие точки, хоть пруд ими пруди; и солдат «стройбатовцев» нагнали: каждый метр зе мли смогли бы здесь вылезать дочиста. Ну, а то, что дело ни с места и сроки никакие не выдерживаются, так это люди у нас такие, народ у нас такой, не приучен он у нас работать, как его не заставляй. Приходится чуть ли не к каждому погоняло приставлять из «итровцев» и все равно еле-еле шевелятся, результатов никаких. Так что, мы все меры приняли, мы ни в чем не виноваты. Это - они, люди, народ, массы! Это - они, они, они..Русские люди.
Андрей великолепно сумел использовать сложившуюся ситуацию в собственных интересах. В Закарпатье он был в первый раз. И кто знает, сможет ли побывать здесь еще когда. А сидеть здесь и балдеть в переполненной казарме ракетчиков, куда поместили приехавших на точку рабочих, среди одуревших от безделья монтажников и глушить с ни ми до отвращения водку, чтобы убить застывшее от ничегонеделания время, Андрей уже не захотел. Подобная пер- спектива его уже больше не устраивала. Отпала надобность в забвениях, и тут же пропал интерес к средствам, дающим это забвение. Поэтому он очень быстро сориентирова лся в сложившейся на объекте обстановке, поставил пару бутылок коньяка своему мастеру, чтобы не тревожил с табелем рабочих дней и рванул в поездки по Закарпатью. За месяц с небольшим вынужденного безделья Андрей изъездил и исколесил чуть ли не весь Закарпатский край. Где только он не был! И Львов, и Мукачево, и Ужгород, и Драгобыч, и Борислав, и Турка, и Стрый, и Галич, и Самбор, и Нестеров, и Тернополь, и Ровно и... и еще многие, многие другие, широко известные, мало известные и сов- сем неизвестные города, городки, поселки и села этого чудного, очень красивого и очень необычного, буквально ск зочного края. Не влюбиться в этот край, не очароваться им было невозможно. И Андрей влюбился в него, в буквальном смысле этого слова, влюбился в его приветливых, доброжелательно настроенных жителей, в их певучий, ласкающий ухо говор. И даже летом, когда на ракетной точке пошла полным ходом его работа, он все равно, при первой же возможности старался махнуть еще куда-нибудь, забираясь в самую глушь, в самые отдаленные районы За- карпатья.
И постепенно Андрей начал оттаивать. С его лица сошла пугающая маска угрюмой ожесточенности и появилось прежнее выражение светлой открытости и всегдашней готовности к людскому общению. В нем вновь проснулся интерес к жизни, и он сам начал потихонечку оживать. Пил Андрей теперь редко и только понемножку, норму свою знал твердо и превышать ее себе никогда не позволял. Лицо его стало резче, грубее, жестче, вокруг губ появились напряженные складки, а виски сильно побелели. Внешне он теперь мало напоминал прежнего Андрея. Он как бы заматерел, задубел и стал выглядеть значительно старше своих лет. Женщины по прежнему проявляли к нему повышенный интерес. Однако сам он женщин начал сторониться и четко держал дистанцию. Знакомств особых не заводил, к контактам не стремился. Жил одиноко, хотя женщин знакомых в Бродах у него было предостаточно.
Причина такого поведения Андрея была очень проста. Он не мог забыть Зину. Никак не мог. Ничего не получалось у него. Как он ни старался, как ни пытался, эта часть прошлой его жизни от него уходить не собиралась. Она стала не отъемлемой частью его самого. И как только он начал сбрасывать с себя кошмар беспробудного своего полуторагодо вого пьянства и в нем вновь начали оживать и активно проявляться обыкновенные человеческие качества и чувства, он вновь стал видеть Зину во сне. Всю ночь один и тот же сон. Он, Андрей, и она, его Зина. Он идет и спешит к ней, но как только подходит поближе – она исчезает. Он мечется, ищет ее в каком-то странном, абстрактно непонятном мире, зовет ее – она появляется, по том опять исчезает. И так до бесконечности. Всю ночь. Андрей мог просыпаться, вставать, потом вновь ложиться, но сон все равно продолжался. Как кошмар, как наказание, как проклятие, как пытка, только... сладкая. Он и хотел этих снов, и боялся их. Хотел, чтобы они исчезли и оставили его но, в тоже время, боялся, что они в самом деле исчезнут и не вернутся к нему никогда. Зины не было с ним. Она была лишь в его мечтах, в его совести, но и в то же время она всегда была с ним, неотступно, неотрывно И стоило ему лишь заинтересоваться какой-нибудь женщиной, сделать к ней шаг, как Зина вставала перед ним и закрывала собой весь свет впереди. И он уже никого не видел, кроме нее одной. А та, другая женщина, сразу же переставала для него существовать, становилась для него безразличной.
И ничего он с собой поделать не мог. А прибегать к водке, как к испытанному средству забвения ему уже не хотелось Видно, он и на самом деле уже поднялся, встал и выпоя- мился.
А потом появилась Тамара. Тамара Грубер, восемнадцатилетняя черноокая, чернокудрая украинская еврейка с иконописным, удлиненным лицом поэтессы, тонким носом с горбинкой, узенькой, чуть ли не осиной, гибкой талией и длинными, точеными ногами. Зина ее не заслонила. Зина стояла рядом с ней, насмешливо поглядывая на Андрея и, как бы спрашивая, его:
--Ну, что, выбрал, да? А разве не видишь, что я лучше? Или ты сомневаешься?

Нет, к сожалению, Андрей не сомневался. Зина для него была и оставалась лучшей девушкой в мире. Но Тамара оказалась единственной девушкой, встреченной им за последние полтора года, общение с которой не было для него тягостным, и с которой ему было по-настоящему хорошо. Зачем судьба подбросила ему Тамару? Проверку ему устраивала или просто поиграть ей захотелось? Ведь, чтобы там ни говорить, но встреча их совершенно не кажется случайной. Наоборот, она выглядит намеренной, заранее подстроенной, кем-то и зачем-то запрограммированной. Да и
есть ли, вообще, в нашей жизни хоть что-то действительно случайное? И так ли случайна наша с вами жизнь?
Того, что было – не оплачешь, Вином зеленым не зальешь, Судьба по жизни рысью скачет Кто поводырь, враз не поймешь.
Как не поймешь, что значит Счастье, Что значит Боль, то знают все. Идем мы в церковь причащаться, Как невтерпеж уже совсем.
А лики Счастья – кто их видел? А тот, кто видел, тот молчит, Порою Счастье – лишь обитель, Для тех, в ком сердце «не стучит»
А я ж хочу от Счастья – Чуда! Такого, что рассвет плывет, Такого, что не знали люди, Такого, что душа поет…
А чудеса случаются только с теми, кто их ждет. И оно случилось. Только слишком уж преждевременно для Андрея.
Когда на их объекте начались полным ходом монтажные работы, Андрею пришлось резко ограничить свои поездки по Закарпатью. И здесь выяснилось, что Андрею просто-напросто «обрыдло», стало вконец тягостным вечернее общение со своими коллегами, рабочими-монтажниками. В их комнате стояло 15-ть кроватей с тумбочками и два стола, с двумя шкафами для одежды. Вечерами в комнате стоял адский шум, гам, дым коромыслом, мат-перемат, са- льные анекдоты, пьянки, скандалы, драки. Раньше Андрей был активнейшим участником этой, если ее можно так назвать жизни, командировочных. Но теперь его от этой жизни начинало тошнить, просто коробить от этого убогого людского существования. И он решил уйти в городскую гостиницу. Город находился от ракетной точки всего километрах в 3-х – в 4-х.
Можно было спокойно ходить пешком или же ехать на воинском спецавтобусе, в котором ездили офицеры и ИТР-овцы. Правда, рабочим гостиница не полагалась и квитанции за жилье бухгалтерия могла в Москве не оплатить. Но на подобные мелочи Андрей внимания никогда не обращал и не считал их стоящими для того, чтобы думать о них.
Андрей зашел в городскую гостиницу и разговорился с дежурной, пожилой, седоватой, невысокой женщиной с усталым, когда-то красивым лицом типичной южанки-украинки. Андрею хотелось получить отдельный номер без соседей. Но таких номеров в гостинице было всего два и оба были сейчас заняты. И тогда она предложила Андрею ком нату у себя в квартире за ту же цену. Андрей согласился и в тот же день переехал к ней.
Комната была небольшая, но уютная и, главное, находилась сразу же около входной двери. Так что Андрей мог приходить и уходить, не беспокоя понапрасну самих хозяев. Завтракал и обедал Андрей в солдатской столовой на самой ракетной точке по рациону ракетчиков. Еда была не плохая и обильная. Давали даже фрукты ежедневно. Ну, а ужин Андрей обычно соображал где-нибудь в городе, чаще всего в одном из местных ресторанов или кафе. Уж чего-чего, а питейно-закусочных заведений в городе было множество. И в каждом из них великолепный выбор самых разнообразных закусок, кондитерских изделий и конечно же выпивок. Начиная от местных сортов пива и кончая широчайшим спектром вино-водочных изделий. Пить вино для удовольствия Андрей еще не научился и поэтому обыч но ограничивался стопкой-другой, не более, какой-нибудь местной водки: Винницкой, Буко-винской, Львовской или других каких видов горилок. С перцем, без перца, с травкой, ягодами и бог еще знает с чем. Особенно Андрею нравилась Винницкая горилка с двумя стебельками какой-то пахучей травки, плавающей внутри и придающей напитку неповторимый, чуть горьковатый и пряный вкус.
Андрей любил вечерами сидеть в местном кафе или ресторане, неспеша потягивая местное пиво, особенно «Зборовское» или же местную минеральную воду «Галичанка», по глядывая по сторонам, беседуя с соседями по столу, иногда танцуя, иногда знакомясь с местными жителями. Причем, разговор обо всем он вел всегда на украинском языке. Над его акцентом и его произношением посмеивались, но не обидно, поправляли, учили, охотно общались. Чужим он себя здесь, среди местных жителей, не чувствовал сове ршенно. Чужим он стал себя ощущать среди своих, среди монтажников, как только перестал участвовать в их повседневных поголовных пьянках и обязательных при этом дебошах. Раньше он был своим, когда пил вместе с ними, гудел до одури и бешенства голове, вскипая и затевая драки по пустякам, от каждого, неосторожно сказанного слова. Причем, в драках меры совершенно не знал и начинал бить своих противников чем попало, что только может попасться под руку: табуретка, стул, бутылка, железный пруток или труба, булыжник, кирпич, дубинка и любые другие тяжелые, предметы. Бил в кровь, до падения, до беспа мятства, за что и получил кличку «бешеный». Его уже знали по «точкам», знали и побаивались, старались не связываться, а некоторые даже и и зауважали уже, набиваясь в друзья, что не могло не льстить Андрею, не щекотать его самолюбие.
Но это было раньше, до аварии на Байконуре. Теперь же он был другим, совершенно не похожим на того, прежнего Андрея, не знающего меры, бесшабашного гуляки, рубахи и забияки парня. Он долго размышлял над случившемся с ним в Байконуре, пытаясь проанализировать, прикидывая и так, и этак, и ничего понять не мог. Анализа не получалось, логика в происшедшем не обнаружи-валась. И как тут ни крути, но не должен он был оттуда вылезти, не должен. Это было яснее ясного. Но он все-таки взял да и вылез. Один из девятнадцати. Почему?! Что за всем этим скрывается? И почему именно он, а не кто-то другой? Вот тот молодой парень-монтажник, который тоже был под «стаканом», но только с другой стороны и тоже полез маршрутом Андрея. Он что, не хотел жить? Ведь у него в Москве осталась жена, двое детей и очередь на кооператив. Он тоже разделся на пятой площадке сниз у и его нашли мертвым в «оголовке», прямо под лестницей, которая вела к спасению. Чуть-чуть ему не хватило сил. Всего чуть-чуть, но не хватило. А вот Андрею хватило, хотя сил у него не было совсем. Так почему именно он, Андрей, почему? Почему смерть его еще раз, уже второй раз, пожалела, хотя и подошла к нему так близко, что шансов остаться в живых у него практически не было никаких? А он всё-таки остался жив Для чего? Чтобы опять пьянствовать, «блядовать», прожигать жизнь впустую? Именно для этого-о?! Да стоило тогда так мучиться и вылезать из шахты! Не-е-е-т, для этого, конечно же не стоило... Но тогда для чего?!
Первое время после переезда в комнату. Андрей просто балдел от ощущения своей свободы, своего одиночества и своей независимости от людей. Никто ему не мешал, не на вязывал свое присутствие и он никому не мешал. Он просто заходил в свою комнату, переодевался, ложился на кровать глазами вверх, курил, размышлял о своем житье- бытье и слушал музыку от переносного батарейного при- емника «Спидола».
Хозяева квартиры были людьми деликатными и не навязы вали свое общество новому жильцу. Андрей тоже не лез к ним без лишней надобности. «Здравствуйте! До свидания! Добрый день! Добрый вечер» - эти слова были пожалуй, единственными запоминающимися фразами, которыми они общались при встречах. Хозяев квартиры было трое. Сама, Оксана Григорьевна Грубер, недавняя вдова, всего лишь год с небольшим назад похоронившая мужа, и брат мужа, ее деверь, Вадим Львович Грубер, высокий, болезненно рыхлый мужчина с двойным подбородком, большим крючковатым носом на оплывшем лице и совершенно голым черепом с торчащими кустиками седых бровей, под которыми прятались цепкие, очень внимательные и умные глаза много повидавшего на своем веку человека. Третьего члена этой семьи Андрей не видел и знал о ней лишь по наслышке. Это была дочь хозяйки, закончившая год назад местную десятилетку, поступавшая во Львовский Университет, но не прошедшая по конкурсу и работающая сейчас во Львове на радиозаводе. Жила она там у родственников отца и одновременно училась на вечернем отделении того же самого. Университета, куда не прошла год назад на дневное отделение.
Андрей перебрался в комнату во вторник, а в пятницу вечером, когда он лежал с книжкой на кровати и лениво размы шлял над проблемой – куда ему сегодня податься на ужин, то ли в кафе «Галичанка», где собиралась местная молодежь, то ли в ресторан «Карпаты», славящийся своей национальной кухней, к нему постучали. Он встал с кровати, подошел к двери и открыл ее. На пороге стояла Оксана Григорьевна, принаряженная, с высокой, в виде башни, прической на голове, чуточку подкрашенная, похорошевшая и помолодевшая.
--Андрюша, - сказала она, - у нас небольшое семейное торжество - дочка на выходные приехала. Просим посидеть немного с нами. Уж не побрезгуйте, Андрюша, и не обижайте отказом...

Андрей в нерешительности пожал плечами. Особого желания та-щитья сейчас в узко семейную компанию с ее ограниченным ( с точки зрения Андрея, конечно же!) кругом интересов, с патриархальными порядками и совершенно неестественной, вымученной манерой общения, у него, конечно же, не было. Но отказаться и тем самым обидеть неплохих, в общем-то, людей, которые ничего дурного ему не сделали, было неудобно и Андрей согласился. Он сказал: - Хорошо, Оксана Григорьевна. Спасибо за приглашение. Я сейчас. Только приведу себя в порядок.
Первое, что увидел Андрей, когда вошел в зал квартиры и проговорил стандартное: «Здравствуйте!», - это огромные темные, без блеска, миндалевидные глаза на бледном лице , с нескрываемым интересом рассматривающие его. Потом он увидел большой, немного великоватый для такого лица рот с тонкими, неулыбчивыми, строго сжатыми, ярко красными, без следов помады губами, и целую волну иссини черных, мягких и пушистых даже на вид, волос, свобод но стекающие по ее плечам. Губы ее дрогнули, приоткрыв ровные, молочно белые зубы и прозвучал низкий, мягкий, грудной голос с чуть заметным западно-украинским, лас- кающим уши, певучим акцентом:
--Здравствуйте... Проходите, пожалуйста...
--Удивительное лицо, - подумал Андрей, - оно прямо-таки за- вораживает, притягивает к себе и заставляет на себя смотреть...

Андрей любил смотреть на женские лица. Они ему казались и представлялись значительно живее, интереснее и мнообразнее, чем мужские лица. Они были мудрее и человечнее, и каждое из них - обязательно было красивым. По раз ному были красивыми, но все равно были именно красивыми. Некрасивых женщин практически не бывает. Просто, она бывает разной, женская красота Она может быть мягкой, нежной, тихой, незаметной, но может быть и броской, яркой, вызывающей и даже раздражающей; она может быть доброй, истинно женской материнской, но может быть и злой, надменной, грубой, пошлой. Есть красота умная, возвышающая, вызывающая у людей самые их лучшие, человеческие качества, но есть и другая, подлая, низменная, вульгарная, глупая, опускающая человека до примитивного, чисто физиологического, бездумно- животного состояния.
Но это все лишь о женских лицах. Мужские лица другие, они - более простые, более грубые, более примитивные. В них нет того кипения, явного или тайного, жизни во всем ее широчайшем многообразии, в них нет той духовной мудрости и глубины, свойственных женщинам-матерям, мадоннам, так притягательных взгляду художника и заставля ющих их постоянно писать женщин с младенцам. В мужских лицах больше грубой, нерассуждающей, примитивной, бесплодной, разрушающей силы и жестокости. Женских же лиц жестоких не бывает. Это противоестественно, жен- щина и жестокость Женские лица всегда добрые. Просто, доброта и мягкость могут быть задавлены жизненными обстоятельствами, запрятаны где-то глубоко-глубоко, до поры и времени. Но стоит женщине полюбить, встретить понимание, участие, как их лица сразу же расцветают, словно подсвечиваются изнутри каким-то теплым, ровным, не ослепляющим и не обжигающим светом.
И когда Андрей смотрел на женщин, он, прежде всего, смо трел на их лица, а уж потом на все остальное, фигуру, грудь, талию, бедра, ноги волосы или одежду ее. Лицо этой де вушки поразило его. И он уже не пожалел о том, что пошел на этот семейный, званый ужин. Он понял, что теперь ему здесь не будет скучно. Но он понял и другое, что в течение всего этого вечера каждый его жест, каждое его слово будут теперь рассматриваться и оцениваться очень и очень строго, как под микроскопом, и он с удивлением для себя вдруг обнаружил, что он, в общем-то, и не против такого пристального рассматривания. Наоборот, ему даже нравилось это рассматривание, и он бы согласился, чтобы оно продолжалось и потом, после завершения этого се- мейного вечера.
Андрей прошел к столу, заставленному тарелками со снедью. В центре стола стоял большой графин с темнокрасной жидкостью и бутылка коньяка. За столом сидели трое: сама хозяйка, справа от нее - деверь, а слева - дочь. Стул напротив дочери был свободный. Оксана Григорьевна встала со своего места и обратилась к Андрею:
--Андрюша, познакомься, пожалуйста, это моя дочь, Тамара...

Девушка поднялась и протянула ему руку, глядя прямо в лицо своими выпуклыми, похожими на перезрелые сливы, раскосыми, черными глазами. Андрей протянул вперед свою руку и осторожно пожал ее длинные и тонкие как у ребенка, пальчики...
Вечер прошёл нормально. Андрей с Вадимом Львовичем уговорили потихонечку бутылку коньяка. Андрей пил нанаравне с партнером, но, при этом от души закусывал, ел с удовольствием, похваливая угощения и восхищаясь вкусом приготовленных блюд. Андрей не страдал особенными комплексами и охотно перепробовал все, стоящее на столе. Особенно понравились ему вареники с творогом, клубникой и вишней. Такой вкуснятины он никогда в жизни не ел, в чем он искренне признался покрасневшей от его похвал хозяйке. Вадим Львович оказался неважнецким выпивохой, опьянел довольно быстро и как только бутылка коньяка опустела, полез было за второй, но Андрей решительно воспротивился и тот быстро сник, «закосел» окончательно, потеряв контроль над собой. Пришлось уговорить его лечь спать. Андрей вместе с хозяйкой отвел деверя в его комнату и уложили на диван.
Потом они сидели втроем, пили чай из самовара с громадным бис-квитным тортом, изготовленным по тайному рецепту самой хо-зяйкой и разговаривали. Правда, если признаться, то разгова-ривали в основном лишь Оксана Григорьевна да Андрей. Тамара же боль-ше молчала, лишь иногда вставляя слово, другое в их разговор и поглядывая загадочным, ничего не объясняющим взглядом то на мать, то на Андрея. Она не разговаривала с ними, но была актив-нейшим, если не самым главным участником их беседы, потому что весь разговор этот, если разобраться, шел из-за нее и ради нее.
Оксана Григорьевна, как все матери дочерей, была мудрой женщи-ной и не могла не заметить острого, но пока еще мо лчаливого инте-реса ее дочери к Андрею. Не могла она не заметить и нескрывае-мого, граничившего с восхищением, изумления, промелькнувшего в глазах Андрея при его первом взгляде на Тамару. А заметив, не могла не встревожи- ться, ведь ее дочь до сих пор была совершенно равнодуш- на к мужскому полу и это обстоятельство ее саму даже несколько расстраивало. И она весь вечер очень тактично, ненавязчиво, как бы вскользь и невзначай, расспрашивала Андрея о его жизни, о его родителях и даже о его девушке. Точнее, обо всем том, что могло ее заинтересовать в молодом человеке, на которого неожиданно обратила внимание ее единственная дочь, обожаемая и горячо любимая.
Андрей, сам того не подозревая, рассказал о себе достаточ но много такого, чтобы о нем у окружающих создалось довольно верное впечатление. Единственное, о чем он, ни под каким нажимом не хотел рассказывать это была тема его девушки, его невесты, его женитьбы. Здесь он всячески ускользал от любых, прямых или косвенных вопросов или же все сводил в шутку, что, в общем-то, свидетельствовало как раз в его пользу.
Разошлись они поздно. А на другой день, как раз перед обедом, когда Андрей собирался идти в столовую на ракет ную точку, где у них был свой обед по рациону ракетчиков ракетчиков, к нему постучались. Это была Тамара. Она была в легком, цветном сарафане, полностью открывающем ее угловатые пока еще плечи и лишь немного - маленькую, острую, торчащую вперед девичью грудь. Ее длинные волосы были собраны высоко над лбом в пучок и сколоты где-то на затылке невидимыми глазу шпильками, а затем свободно рассыпались по плечам. Она была очень и очень красивой. На нее нельзя было не смотреть, ею нельзя было не любоваться.
Ты снилась мне совсем еще девчонкой Коса змеилась по твоим плечам И голос твой, доверчивый и звонкий В моей душе надеждой зазвучал.
Была надежда розовой жар-птицей Она парила где-то в облаках... Судьбы своей забытую страницу Я вновь держу в растерянных руках.
И вновь рассудок прошлое лопатит А память снова рвется в никуда Так наша жизнь становится расплатой За всю ту ложь, что метила года...
Эти стихи Андрей напишет потом, через много, много лет, когда воспоминания волной, потоком хлынут на него, вызывая в душе смятение тоску и горькое чувство непоправимости утрат... Сколько их у него было в жизни таких утрат? Много, очень даже много, слишком много для одного человека, для одной жизни. Правда, Андрей старался ни о чем сделанном в жизни никогда не жалеть. И он действите льно практически ни о чем не жалел. Рассудком не жалел, понимая бесплодность подобных затей. Но не сердцем. Над памятью сердца он не был властен. И эта память давала о себе знать по ночам, в удивительно ярких, красочных и часто повторяющихся снах. И Тамара оказалась тем кусо чком его жизни, той ее частью, перед которой у него навсе гда осталось чувство собственной вины. И он так и не сумел, не смог для себя определить, правильно ли он тогда поступил, уехав внезапно из города Броды к себе в Москву, сбежав, по существу, от Тамары, испугавшись тогда не понятно чего. Но ведь правду говорят, что обжегшиеся на молоке, дуют и на воду. Вот Тамара и оказалась той его водой, которую он не захотел, не рискнул с испугу выпить, после кипящего молока любви к Зине. Не стал пить, хотя и изнывал от жажды.
Рановато он встретил Тамару. Не готов он был к новым встречам, к новым чувствам, к новым испытаниям, к но- вым волнениям. Он был еще там, весь в своем прошлом, которое держало его цепке и властно, диктуя ему свои законы его жизни и не позволяя ему свободно распоряжать- ся ни самим собой, своим телом, ни своими чувствами, ни даже своими мыслями:
На беду тебя я встретил, на беду Словно сердцем зацепился на бегу Словно разом изменился белый свет И назад уже дороги больше нет.
На беду тебя я встретил, на беду Твое имя повторяю, как в бреду Твои руки целовать готов до слез, Ведь душа моя гуляет среди звезд...
На беду тебя я встретил, на беду Сам тебя к себе на свадьбу приведу Посажу среди знакомых и гостей А потом сведу в невестину постель.
На беду тебя я встретил, на беду Жизнь скользнула за последнюю гряду Отпусти ты мою душу на покой Ну, а сам тогда останусь я с тобой...
-- Андрюша, можно к тебе? - спросила она, вопросительно под няв брови и снова глядя ему прямо в лице невозмутимо спокойным, серьезным взглядом.
-- Конечно, Тамара, конечно, - засуетился Андрей, а сам в это время подумал, - Почему это все мои знакомые девушки и женщины называют меня непременно Андрюшей, - и тут же совершенно о другом, - а глаза у нее словно темный омут... Притягивают неодолимо. Неужели она еще не осознает своей силы, своей власти над мужчиной?

Тамара зашла в комнату, оглядела ее с нескрываемым инте ресом, и
с какой-то странной интонацией, не то сожаления, не то одобрения,
сказала:

- - А ведь это когда-то была моя комната...
-- Извини, Тамара, - усмехнулся Андрей, - я не знал..

Тамара глянула на него исподлобья, внимательным, испытываю-щим взглядом, как бы решая для себя какую-то сложную задачу, потом решительно тряхнула головой и спросила:

-- Андрюша, тебя часто девушки приглашали в кино?
-- Да вреде бы нет, - удивленно пожал плечами Андрей, -Чаще всего мне самому приходилось их приглашать...

Тамара заложила руки за спину, вызывающе вздернулав ве вверх подбородок и, демонстративно отвернувшись от Андрея, но таким образом, чтобы боковым зрением всё-таки видеть его лицо, торжест-венно произнесла:
-- Значит так, Андрюша, придется мне восполнить этот пробел в вашем воспитании. Я приглашаю вас сегодня вечером пойти со мной в кино В наш кинотеатр «Буковина». В 19-00. Вот билеты. Я уже их купила.

Она повернулась к Андрею, сделала шаг вперед и положила билеты на стол. Лицо ее горело, над верхней губой выступила испарина. Видно было, что сказанные ею только что слова, дались ей, несмотря на всю ее внешнюю хладнокровность, отнюдь не легко.
-- До чего же хороша, - подумал Андрей, - неужели у нее действии- тельно нет парня? Хотя именно к таким-то парни обычно и не подхо- дят. Они их просто-напросто боятся. Слишком уж строгие и гор-дые... Не ширпотреб...

Он подошел к столу, взял билеты в руку, посмотрел зачем-то на них, как бы проверяя их подлинность, потом повернулся к Тамаре и, улыбнувшись, сказал:
-- Спасибо, Тамара. От все души говорю. Я тебе очень благодарен за приглашение. Поверь, пожалуйста. Я даже не спрашиваю, какой фильм идет.. Я хотел тебя сам пригласить, но, честно говоря, не ре-шался.. Духу не хватало…
Тамара искоса глянула на него, покачала головой и усмехнулась:

-- Признайся, Андрюша, что последнюю фразу придумал сейчас, только что. Решил посочувствовать мне. Так?

Андрей поднял руки вверх и шутливо произнес:
-- Признаюсь, Тамара, это так. Прости уж грешного, перебор получился. Пойман на месте преступления, куда уж теперь денешься. Каюсь, каюсь, приврал маленько. Все так. Кроме слова «посочувствовать». Этого не было. Да и не могло быть...

Тамара поджала губы, удовлетворительно хмыкнула:
-- Вот вот, так я и думала. Все вы мужчины лицемеры. Но что поделать, если мне хочется посмотреть этот американский вариант «Спартака» У нас на работе девчонки ходили, так они просто в востор ге от него...

Вечером они были в кино. Фильм действительно оказался великолепным. Голливуд есть Голливуд и от этого никуда не денешься. Высочайший профессионализм всех, кто имел хоть какое-то отношение к созданию этого фильма не мог не произвести впечатления, давал о себе знать. И ве ликолепное мастерство интересного актерского ансамбля, и детальнейшие подробности бытовых атрибутов той эпохи, и необычная, абсолютно незнакомая трактовка образа Спартака, все это вместе взятое производило ошеломляющее впечатление . Фильм шел по кинотеатрам страны чуть ли не на «ура». Андрей с Тамарой вышли из кинотеатра м лчаливые и притихшие и долго молчали, не решаясь разрушить неосторожным словом навеянного фильмом очарования и тонких ростков взаимного сближения, возникших между ними.
Они медленно шли по улице, погруженные в свои думы, изредка поглядывая друг на друга. И когда их взгляды нечаянно встречались, они разом оба вспыхивали и тут же от ворачивались. Как ни странно, молчание не тяготило их, скорее, наоборот, оно создавало между ними атмосферу доверия и некой интимности, то есть, нечто важного, каса- ющегося только лишь их одних двоих. Им было хорошо вдвоем и они наслаждались этим ощущением взаимной тяги друг к другу. Для Тамары она было новым, неожидан- ным и долгожданным, радостным и пугающим одновре-менно. Для Андрея оно тоже было новым, полузабытым,потому что впервые за последние годы он почувствовал себя комфортно и умиротворенно от простого общения с девушкой, девушкой умной, неординарной, очень красивой, с тонким, одухотворенным лицом человека, живущего напряженной духовной жизнью.
Вечер был тихий и теплый. Окна домов были открыты и освещены. Звучала музыка, раздавался смех, вскрики, вос- клицания, плач ребенка, обрывки разговоров, иногда шум проезжающей машины. Улицы города были заполнены на- родом. Казалось, что все его жители покинули свои дома и высыпали наружу, оживленные и нарядные. Кафе , бары, рестораны и открытые площадки работали во всю. Но пьяных, качающихся, скандалящих не попадалось. Шли кучками молодые с переносными, громко звучащими радиопри-емниками, реже с гитарами. Лица у всех были оживленные, веселые, довольные, смеющиеся... Сразу же было вид но, что здесь не Центральная Россия. Иной народ, иные обычаи, иная манера поведения, иные лица, иней говор. Западная Украина. Запад.
Побродив по городу, Андрей с Тамарой вернулись домой. Попили чаю с остатками вчерашнего торта и потом долго сидели в зале, смотрели телевизор и разговаривали. Разговаривали обо всем, о жизни, о литературе, об искусстве, о поэзии. Выяснилось, что Тамара пишет стихи. Для себя. И ведет дневник. Тоже для себя. Стихи у нее были странные, необычные, с яркой, непривычной образностью, частично белые, нерифмованные, очень сложные, многоплановые, трудные для восприятия, но потрясающе музыкальные, как бы обволакивающие тебя сказочной ритмикой и невероятной красочностью. Просто - талантливые. Во всяком случае, Андрею именно такими они и показалось.
Я ладони твоей не коснусь, Я в свои собрала и скомкала Все, что намертво держит пульс, Назначалось тебе и не отдано. Я не вижу лица – на вздох, Пелена солона – на выдох, Я тебе принесла – оброк, За слова – да и те, на выпад. За те взгляды, что были прочь, За платок, на столе неношеный, За порог и за пряди в воск, За глаза, что сегодня – омуты. По золе черканула – пыль, Во все стороны – перекрестками… Отголосками, мы – быль, Тень от тени отпрянет – по ветру.
Андрей прочитал ей свои стихи, она ему свои. Понравилось. И чем больше они общались, тем интереснее им было друг с другом. И впервые за долгие годы съежившаяся душа Андрея вдруг свободно вздохнула и позволила себе расслабиться. Она встретила родственную себе душу.
Расстались они поздно и Андрей долго не мог заснуть, лежал и ку-рил в темноте. Ему было хорошо и грустно. А потом, когда он зас-нул, ему приснилась Зина. Он опять куда-то ехал за ней, куда-то шел, потом бежал, а она стояла перед ним, как всегда, недосягае-мым, тускло туманным,расплывающимся и постоянно усколь-зающим облаком, глядела на него такими родными, такими близкими, но словно бы застывшими от боли немигающими глазами. И в глазах стояли слезы.

Как сердце ноет по ночам,
Как будто жизнь пошла на убыль,
Как будто гонг мой отзвучал,
И будь оно теперь, что будет.
Но сердце жмет не потому ль,
Что от любви пришла усталость?
Ведь я в глазах ее тонул,
Да так, что силы не осталось.
Не стало сил ни на любовь,
Не стало силы на измену.
Судьба, надежду приготовь
Для тех, кто снова полюбить посмеет.
Посмеет снова посмотреть в глаза,
Посмеет снова увидать в них небо,
Посмеет снова вдруг сказать
Слова, которые когда-то предал
И Андрей проснулся утром в сильнейшем ненастроении, с тупой, ноющей болью в сердце, с разбитой, гудящей, как колокол, головой. До обеда он провалялся в пастели, не ис пытывая ни малейшего желания что-либо делать, что либо предпринимать и смоля одну сигарету за другой.
А потом в дверь постучали и знакомый, мягкий, грудной голос Тамары произнес:
-- Андрюша, к тебе можно?
-- Можно, - сказал Андрей, поднимаясь с кровати

Так начался этот, самый, пожалуй, странный из всех, ка- кие у него были с женщинами, роман Андрея. Роман короткий, незавершенный, оборванный в самом начале своего развития, когда они только начали открывать для себя друг друга, но полный такого истинного взаимопонимания такой синхронности и гармонии чувств, такого взаимопроникновения друг в друга, что Андрей потом всю жизнь вспоминал о ней, как обо одном из самых сильных после Зины, своих ж изненных поражений. Отказ от Тамары, разрыв с Тамарой были одним из тех самых поступков Андрея, о котором он, никогда ни о чем не жалеющий, долго-долго потом, если не всю жизнь, будет сожалеть горько прегорькою. И, в та же время, это был одним из тех самых его поступков круто повлиявших на всю его последующую жизнь, к которому у чего самого так и не выработалась, в последующем, цельная, однознач-ная оценка. Жи знь, как в кривом зеркале. Не поймешь, где настоя-щая, а где искаженная действительность. Как в стихах Тамары:
Зеркала. Зеркала – измучили! Зеркала – заломили стан, Запытали руки ждущие, Дрожь – ответная Зеркалам. Зеркала – свист кнута настоящего, Состраданья нет в Зеркалах, Только губы – нервно дрожащие, Если грань ощутят – холодна. Зеркала, Зеркала – неподкупные, В четких гранях исповедь глаз. Ни прошедшего, ни грядущего , Неизвестности – мутный взгляд…
Прав он тогда был или нет? Прав ли он был, поддержав, не оттолкнув сразу же потянувшуюся к нему Тамару, дав раз- виться и окрепнуть ее чувству? Но ведь он и сам потянулся к ней, ведь он сам с нетерпением ждал прихода каждой новой пятницы, дня ее приезда из Львова. Даже ездил пару раз к ней, туда, во Львов, в течении недели, заработав отгу лы и договорившись с мастером. Зачем же он тогда все это делал, если потом, через полтора месяца их знакомства, трусливо сбежал, даже не попрощавшись, не сообщив, не уведомив ее о своем отъезде? Чего он тогда испугался, чего запаниковал, если каждая встреча с Тамарой для него самого была глотком свежего воздуха, исцеляющего его и возрождающего в нем интерес к жизни? Надо было только не спешить, не торопить события и все бы само стало на свои места, все бы само собой потихонечку утряслось.
Но он устал тогда бороться с самим собой, устал разрыва- ться между Тамарой и образом Зины, которая тогда снилась ему практически каждую ночь. Ночь - Зина, днем - Та мара. Такого раздвоения личности, такого насилия над сво ими чувствами он, просто-напросто, не смог выдержать. И он испугался тогда не за себя, он испугался за Тамару. Он побоялся испортить ей жизнь тем, что не в состоянии был ответить на ее любовь в то время и решил тогда рвать,пока еще не было поздно, пока их отношения не приобрели еще характер необратимости.
Дорога ниоткуда, Дорога в никуда, А мир – как отблеск Чуда Из тающего льда. Расплывчатые формы, Размытые черты. И зыбкость- символ Нормы, Где мы почти мертвы. Не жизнь, а только тени, Не жизнь, а блеклый след, И жгучий яд сомнений – Лекарство от всех бед…
Оно, может быть, еще и ничего, обошлось бы как нибудь, утряслось все само собой, естественным путем, ведь жизнь мудра, а время все лечит. Однако в их взаимоотношения, в ход тех, развивающихся стремительно событий, вдруг вмешалось третье лицо, мать Тамары, Оксана Григорьевна Григорьевна. Слишком уж она оказалась прозорливой, хотя не заметить подобное было невозможно, или же ее мате ринская обеспокоенность, ее любовь к дочери ей подсказа- ли, что делать, но она не смогла стоять в стороне, быть посторонним наблюдателем.
Как-то в понедельник, вечером, в начале сентября, она, по- стучавшись, вошла к Андрею. В ее руках находился поднос с графином, наполненным знакомой Андрею темновишневой жидкостью, и двумя высокими, светлого стекла, прямыми стаканами, а также низкой вазой с фруктами. Андрей удивленно вытаращил на нее глаза. Оксана Григорьев на усмехнулась, шагнула к столу и поставила на него под- нос:
-- Не пялься так, Андрюша. У нас разговор с тобой сейчас будет По душам. А вино, сам знаешь, способствует откровенности...

Она разлила вино по стаканам, взяла в руки свой и села на стул, глядя на Андрея. Андрей взял свой стакан, не спеша выпил вино, чмокнул в восхищении и покачал для убедите льности головой, затем поставил стакан обратно на стол, взял грушу с вазы, большую, ярко-желтую, сочную и сладкую даже на вид, откусил кусочек и вопросительно глянул на хозяйку. Она выпила вино, посидела в задумчивости, держа стакан в руках, затем вздохнула, поставила стакан на стол и, глядя прямо в лицо Андрея, спросила:
-- Ну, как тебе у нас в Бродах живется, Андрюша?
-- Нормально, - усмехнулся Андрей. - спасибо.. Он понял, о чем будет разговор, и так же понял, что разговор получится не из легких, потому что собственного отношения у него к этой прблеме не было. Он плыл здесь по волнам событий, совершенно не пытаясь управлять их ходом и не желая ими управлять.

Оксана Григорьевна пожевала в нерешительности губами, не зная как продолжить разговор, потом в сердцах, отчаянно махнула рукой и сказала:
-- Ой, не люблю я эту дипломатию! Не обижайся, Андрюша, я луч-ше буду напрямик. Ты, конечно, понимаешь, почему я к тебе при- шла. Меня беспокоит Тамара. Она у меня девушка серьезная, даже чересчур. С парнями не гуляла. Ты у нее - первый. И я уже смотрю - она тебя любит. И любит тоже всерьез. По другому, видать, не уме-ет. А ты ее поощряешь. Смотрю, ты не очень-то против, вижу, что она тебе тоже не слишком-то безразлична. Вижу я, что вы нрави-тесь друг другу. Так я понимаю ситуацию, Андрей?

Она вопросительно глянула на Андрея.
Андрей молчал, потупив голову. Надо признаться, что в глубине
души он ждал этого разговора. Ждал и боялся его. Он видел, что
Тамара все больше и больше привязы вается к нему. По-видимом,
она уже и любит его. Но сам он к ней ничего не испытывал,
кроме симпатии и глубокого уважения. Ему было интересно с ней,
хорошо радостно, свободно, у них было много общего во взгля-
дах, вкусах, привычках, интересах, в уровне мышления и уровне
чувств. Они, что называется, были родственными душами. Однако
любви к ней у Андрея не было. Между ним и Тамарой прочно
стояла Зина. И чем больше он встречался с Тамарой, тем чаще ему
снилась Зина. И ничего он с собой здесь поделать не мог:

Вновь по траве, обрызганной росою Кружит, петляет дымный след. И чья-то тень с распущенной косою Меня зовет в туманистый рассвет.
Я не пойму, то явь или виденье А, может, просто дивный сон В которой жизнь опять благословенна И сердце снова бьется в унисон.
В согласье бьется с разумом и чувством И не бунтует совесть по ночам А на душе не так черно и пусто И снова мы - начало всех начал.
Мы вновь пройдем те сбитые ступени Не тратя сил на ложные слова Забудем грязь взаимных обвинений Нас ждет любовь - она всегда права.
Но гаснут сны в размывах Зазеркалья Зовет нас жизнь, лишенная страстей И снова дней привычное мельканье Готовит нам остывшую постель...
К сожалению, действительность оказалась именно такой. Заставить себя полюбить Тамару он был не в состоянии. Прошлое цепко держало его в своих объятиях и не позволяло ему чувствовать себя свободно и раскованно. Андрей вздохнул, поднял голову и посмотрел в лицо Оксаны Гри- горьевны. Она с тревогой, надеждой и чуть ли не с мольбой смотрела на него. Великая сила материнской любви! Что мог ей противопоставить Андрей? К сожалению – ни- чего. Чувствуя себя самым распоследним негодяем и подлецом, Андрей сказал:
-- Я очень хорошо отношусь к Тамаре. Она – чудесная девушка. Каких мало... Но мы с ней друзья, не больше, Оксана Григорьевна.

Оксана Григорьевна внешне никак не прореагировала на слова Андрея. Хотя конечно же, яснее ясного, что она ждала совершенно другого ответа. Она поднялась, подняла графин с вином, налила в стакан Андрею и себе, поставила графин на стол, взяла свей ста-кан, подняла его вверх, посмотрела вино на свет, потом вздохнула и проговорила:
--Хорошее вино получилось. Чистое, прозрачное и аромат сохраня- ется. По рецепту матери я его делала. Десять лет Тамаре было, когда я его приготовила. Думала, на свадьбу ей приберечь. Да вот не получается у нас что-то...

Она поднесла стакан ко рту, сделала несколько маленьких глотков затем сказала Андрею:
-- Пей, Андрюша, пей. У нас с тобой разговор долгий. Я ведь не зря к тебе пришла. Ты думаешь, я ничего не вижу, ничего не пони- маю, да? Не-ет, Андрюша, к сожалению это не так. Жизнь нас, матерей, порой слишком уж прозорливыми делает. И мы видим порой то, что лучше бы и совсем этого никогда не видеть. Потому-то я и завела этот разговор. Я хочу ясности, Андрюша. Тамара – моя дочь. Ее счастье для меня дороже всего на свете. И я ничего не пожалею для того, чтобы она стала в этой жизни счастливей. В той жизни я не смогу уже ничего для нее сделать. А в этой ее жизни кое что зависит и от меня...

Она перевела дыхание, посмотрела на стакан с вином в сво ей руке, потом поднесла его ко рту и залпом выпила. Андрей тоже выпил свой стакан, взял пачку сигарет со стола, закурил. Он молчал. Он не знал, что сказать Оксане Григорьевне в ответ на ее взволнован-ный монолог. Да и что можно или что нужно было в таких случаях говорить? Он не знал. Но и нельзя же все время сидеть и молчать, когда тебе самому задают вопросы прямо в лоб. Да не простые во- вопросы, а такие, что закачаешься, прежде чем сообра- зишь, как на них ответить. И тогда Андрей спросил:
-- Вы что хотите от меня, Оксана Григорьевна?
-- Я хочу, чтобы ты понял, Андрюша, - очень серьезно и очень внушительно проговорила она, - что я никому не позволю испортить жизнь моей Тамары. Она не создана для игрушек, для забавы, для развлечения. Она слишком всерьез все воспринимает. И если для тебя ваши с ней отношения всего лишь командировоч-ное увлечение, одно из многих, то для нее это надежда на любовь. А в нашем роду все – однолюбы, для нас любовь - это навеки, навсегда. Другой любви у на не бывает.

Андрей снова взял сигарету, чиркнул спичкой, закурил, сделал пару глубоких затяжек, затем смял сигарету в пепельнице, взял графин с вином, налил себе стакан и выпил его весь залпом. Разговор становился для него тяжелым и малоприятным. Ходить вокруг да около, увиливая от главного, когда тебя спрашивают напрямик, без обиняков, было не в его характере. И он решил больше не темнить, а вы ложить все, что у него накопилось на душе. Он снова закурил и сказал:
-- Оксана Григорьевна, вы меня извините за уклончивость, но я действительно не знаю, что вам сказать. Вы меня спрашиваете о том, о чем я сам себя в последнее время спрашиваю много, много раз. Спрашиваю и не нахожу ответа. Поверьте, Оксана Григорьев-на, мне очень нравится Тамара, она изумительная девушка, чистая, светлая, мне с ней очень хорошо. И я не слепой. Я прекрасно вижу, что Тамара меня полюбила. Но, к сожалению Оксана Григорьевна, я ее не люблю, я не могу ответить на ее чувство. Мне очень жаль, но у меня ничего не получается. Я - пустой, Оксана Григорьевна, я ни на что хорошее уже в жизни не способен... Пусто во мне...
-- Как это, пусто, Андрюша? - тихо спросила Оксана Григорьвна, не сводя с него глаз, - Что это значит?
-- Долго объяснять, Оксана Григорьевна, - криво усмехнулся Андрей, - но получилось так, что от меня невеста ушла. Не совсем, мо жет быть, ушла, но, в общем, развела нас судьба. Два года на-зад это случилось, а я ее до сих пор редкую ночь во сне не вижу. О каком уж счастье для Тамары может идти речь, если я во сне имя своей бывшей невесты повторяю, если ее лицо до сих пор перед моими глазами постоянно стоит?

Андрей замолчал и чиркнул спичкой, закуривая новую сигарету. Оксана Григорьевна тоже молчала, задумчиво гля- дя на Андрея. Потом тихо, как бы для себя проговорила:
-- Слушай, Андрюша, а, может, это не так уж и страшно? Время-то мудрое, оно все лечит. Со временем все пройдет у тебя. Я же вижу, па-рень ты хороший, порядочный, Тамару не обидишь. А любовь что, она потом придет, если сильно хотеть ее, а?
-- Ой, не знаю, Оксана Григорьевна, - покачал головой Андрей, не знаю. Порой мне кажется, что я тоже из однолюбов. Как же мы бу- дем с Тамарой жить, если я смотрю на Тамару, а вижу другую? Ей-то, Тамаре, каково будет, когда поймет? Это не жизнь будет, а каторга. Мука сплошная…...

Тяжелая, давящая тишина повисла в комнате. Пожилая, усталая женщина со следами былой красоты на рано увядшем лице и молодей худощавый парень с печальными глазами и совершенно седыми висками сидели молча, склонив головы и думая каждый о своем, пытаясь разрешить неразрешимое, пытаясь найти выход из того тупика, куда их всех скопом вела не слишком разборчивая в средствах жизнь. Наконец Оксана Григорьевна подняла голову, пос- мотрела на Андрея и твердым, решительным голосом сказала:
-- Тогда, Андрюша, тебе ничего не остается, как уехать отсюда И чем быстрее, тем лучше. Пока еще не поздно. Пока еще можно хоть что-то исправить в судьбе Тамары. Да и в твоей тоже...

Она встала, подошла к двери комнаты, взялась рукой за ее ручку замерла на мгновение, потом резко обернулась к Ан дрею и произнесла жалобным, почти умоляющим голосом:
--А может, есть смысл остаться, а, Андрюша? Посмотри, какая у нас квартира... У нас и дом в деревне есть... Хороший... С садом... Свадьбу бы сыграли... Работал бы здесь спокойно на заводе... А я бы ваших деток нянчила...

Голос ее неожиданно сорвался, она всхлипнула, рванула на себя дверь и исчезла, оставив Андрея в совершенной растерянности, в состоянии, близком к отчаянию и панике. Надо было срочно искать выход из создавшегося вокруг него положения...
И он нашел этот выход, довольно простой, очень надежный и просто сверхэффективный в подобных ситуациях. И главное – удобный до невозможности. Если ты не можешь решить проблему, то надо избавиться от нее. И все. Ну, а то, что совесть потом будет мучить, так к этому неудобству жизни можно потом будет спокойно привыкнуть и не обращать на него никакого внимания.
Через два дня он уехал из Брод. Уехал в Москву. Он поставил бутылку водки своему старшему прорабу и тот, махнув на все рукой, закрыл ему командировку. Андрей распрощался с ребятами, написал записку Оксане Григорьевне, оставил ее на столе комнаты вместе с деньгами за проживание и уехал на автобусе во Львов. А из Львова в тот же день отправился в Москву.
С Тамарой он не встретился. Была все-таки мысль сходить к ней на работу но он не смог этого сделать. Было стыдно показаться ей на глаза и невозможно было сказать ей об от ъезде. Как будто он ее предавал. Впрочем, так оно и получалось. Этот его поступок, это его поспешное бегство из Брод, ничем, как предательством, назвать было нельзя. Предательством Тамары самой, предательством ее нарождающейся любви, предательством ее надежд на будущее счастье и на возможность собственного возрождения. Он хотел было написать ей письмо во Львов, потом, из Москвы, но не смог, не нашел подходящих слов для объяснения собственного поступка. И он уехал молча, тайком, постыдно. Впрочем, письмо он ей всё-таки напишет через месяц с небольшим из Северодвинска, куда он сразу же уедет после своего возвращения из Западной Украины. Уедет он в Северодвинск через пару дней после приезда, словно стара лся убежать. Вопрос только - от кого? От Тамары или от самого себя? А может, не убежать, а всего лишь спрятаться. Ведь он даже адреса обратного на конверте письма Тамаре не оставил. Испугался ответственности или того, что она сможет его найти и, не дай бог - приехать?!
И не осталось у него от Тамары ничего, ни писем, ни записок, ни фотографии. Только ее лицо долго еще будет будоражить память, неповторимо прекрасное лицо юной мадонны, с такой любовью, с таким обожанием, с такой преданностью глядевшей на него, что замирало и падало куда-то вниз его бедное, ничего не соображаю-щее в этой суматошной жизни сердце.
И снова из тьмы вдруг лицо выплывает,
Где взгляд твой, как бездна осенней ночи.
И если на свете любви не бывает,
Так что же не гаснет «огарок свечи»?!
И ощущение чудовищной, непоправимой ошибки, глупоссти, граничащей уже с преступлением против самого себя, в который раз совершаемой им на своем жизненном пути. Сколько еще будут продолжаться эти его безобразия и до каких же пор он будет приносить одни несчастья полюбившим его женщинам? Или ему уже пора ставить крест на своем личном, на своем семейном счастье и начинать стороною обходить всех порядочных женщин, встречающих-ся на его жизненном пути?
Не клевещите на любовь
Она ни в чем не виновата
Она уходит, чтоб вернуться вновь
Как наважденье, как расплата.
Расплата за непонятую жизнь За все грехи, что стали не судимы И за тоску, что голову кружит А сердце покрывает вязкой тиной. Тоска зовет куда-то вдаль Вновь соблазняя призраками счастья Но рвется памяти непрочная вуаль И над собой никто уже не властен. Не потому ль, в рассветной полумгле, Когда душа запросится на волю, Ты возвращаешься по-прежнему ко мне, А я кричу от счастья и от боли...

Как бы то ни было, но Тамара еще долге останется откры- той, незаживающей раной его больной совести, обостренной гадливым чувством собственной непорядочности человека, сумевшего при первых же жизненных затруднениях так легко и так подло предать поверившего ему и по любившего его человека. И как точно она предугада-а в своих стихах судьбу их только зарождающихся от-ношений. Воистину, поэты – всегда пророки…
Реальность дней, где множится Любовь, Не веря в принадлежность Плоти к Плоти, Моя реальность – вековой удел, Твою впитала разделенность дня и ночи. Давай, все скидывай – твоя полнее Чаша, Уже злорадствует у двери Бес… Последний камушек… Ну, какова расплата?! Он на груди твоей – нательный Крест…
Но креста Андрей не имел. Он был неверующим. И,может быть, к сожалению, зря...
Пусть будет так: ты «слаб и безобразен», Как гнусно бегство от молящих глаз. Пусть будет так: в здоровье и согласье Я по другую сторону венчальных фраз. Пусть будет так: я сгину и закроюсь С моей виной за россыпью волос, Пусть будет так: ты утром дверь закроешь, Я выдохну тоскою – ты вдохнешь…
Это точно. Уж чего-чего, а этой самой тоски-то Андрей за свою жизнь вдохнул больше, чем достаточно. А несостоявшаяся любовь? Ну, что ж, не первая она на свете и не последняя… Недаром в стихах Тамары она –постоянный образ. Почему? Почему?
Любовь…Я помню: без дороги Окно искала, где твой слышен смех, Холодные, бетонные пороги, Дрожь рук и безразличность стен… Теперь – я равнодушна к окнам, Сухи ладони, вещи на местах. Ты беспощаден – крепче верность, Надежней, чем привычка на губах…
Неужели и вправду он так беспощаден к тем женщинам, которые осмелились полюбить его?
ГЛАВА 3

В Северодвинске, на заводе атомных подводных лодок, Ан дрей пробыл недолго, месяца полтора и его оттуда телегра ммой отправили под Кострому, где разворачивалось крупное строительство одной из подземных баз ракетных течек защитного пояса ПВО города Москвы. Здесь Андрей застрял надолго, почти на целый год, правда, с одним двухмесячным перерывом, когда его перебросили на Южный Урал, под город Карталы, на строящийся ракетный комплекс. Вернувшись с Урала и пребыв в Москве недели три, он снова уехал под Кострому, чему, собственно говоря, и не особенно противился. Так как ездить ему уже начинало надоедать, да и условия под Костромой были неплохие, и город сам Андрею понравился. Кроме того, Москва была под боком, всего лишь ночь езды на поезде. Очень удобно. Вечером садишься на поезд в Костроме, а утром ты уже в Москве. И назад точно также: вечером садишься на поезд в Москве, а утром ты просыпаешься уже в Костроме. И ни каких тебе проблем с билетами, так как поезд целевого наз начения, с двумя конечными остановками. Москва и Кострома и формируется поезд в самом областном центре, в Костроме.
Костромской период жизни Андрея связан с именами двух женщин, оказавших существенное влияние на его дальнейшую судьбу. Одна была москвичка, звали ее Линой, на ней Андрей собирался даже жениться и они подали уже заявле ние в ЗАГС, но в последний момент Андрей струсил, запаниковал и умотал в командировку. Сбежал, можно сказать, почти что из самого ЗАГСа И опять молча, тайно, без объяснений, подло и низко, не по людски. А на другой, местной костромичке, он все-таки женился и прожил с ней всю оставшуюся свою жизнь. Плохо прожил или хорошо, это другой вопрос, но главное, что прожил.
С Линой Андрей познакомился случайно, в один из своих первых приездов в Москву из Костромы, в автобусе, совер шенно не собираясь с ней знакомиться, тем более, заводить роман или крутить любовь. Они с Анатолием Козенком ехали к нему в Бескудниково слегка выпимши. Козенок распределился после защиты диплома в Москву и работал в одной из геологоразведочных контор, занимающихся разведкой стройматериалов в Подмосковье.. Зимой они сидели в Москве и «камеральничали», то есть, обрабатывали накопленый в летней экспедиции материал. Андрей утром приехал из Костромы, домой к себе добираться ему что-то не хотелось и он, побродив немного по магазинам и сделав кое-какие покупки, позвонил Козенку на работу. Позвонил просто так, от нечего делать.Тот был у себя. Услышав голос Андрея в трубке. Козенок откровенно обрадовался и завопил, как «недорезанный»:
-- Андрю-ю-ха-а! Чертяка пропащий! Приве-ет! Заезжай немед- ленно а то мы тут со скуки подыхаем...

Андрей купил бутылку «Старки», бутылку пива и поехал к нему. Их контора находилась недалеко от станции метро «Краснепресненская» в подвале большого, старинного дома. Там было множестве больших и маленьких пустых и полупустых комнат, заставленных стандартной канцелярской мебелью, каким-то малопонятным оборудованием и аппаратурой, ящиками, стеллажами с кернами и образцами горных пород, рулонами чертежей, схем, плакатов и кучами толстенных папок с отчетами и бог знает еще с чем.
В одной из комнат Андрей нашел Козенка. Тот сидел вмес те с двумя парнями и девушкой в белом халате. Девушка сидела за специальным стендом, оборудованным бинокулярным микроскопом, экраном с белым матовым стеклом и шкафом с многочисленными полочками, заставленными небольшими картонными коробочками с ярко красными, четкими номерами.
Андрей зашел в комнату, поздоровался. На него пахнуло знакомыми, неповторимыми ароматами геологической экспедиции и он почувствовал как у него защемило сердце. Геология была его первым делом, которым он профессионально, всерьез начал заниматься, пройдя поочередно практически все смежные профессии: полевой рабочий, пом-бурового мастера, буровой мастер, коллектор, геодезист, геологпоисковик. А первое твое профессиональное дело, как первая любовь, не забывается. Ибо здесь ты впервые почувствовал себя уверенно, увидел и убедился, что ты на что-то способен. что-то можешь, у тебя что-то получается и, притом, не хуже, чем у других; здесь ты впервые начал профессионально самоутверждаться, самоутверждаться в деле, а не в учебе, увидел в глазах окружающих тебя взрос лых людей одобрение и уважение к себе, как человеку, как личности, как работнику И хотя сварщик из Андрея получился, в общем-то, неплохой, он понимал, он чувствовал, что геология ему ближе, родней и интереснее, чем сварочное производство, как таковое...
Козенок вскочил со своего стула, подбежал к Андрею и при всех не стесняясь, обнял, похлопав по спине ладонями и бормоча себе под нос что-то не слишком разборчивое:
-- Чертяка... Андрюха... Пропащая твоя душа... Заявился таки... Не сгинул... А мы-то уж и думать о тебе не знали что..
.
Затем он отстранился от Андрея, забрал у него сумку, снял с него шапку, расстегнул на пальто пуговицы, раздел его и только потом представил своим коллегам:
-- Ребята, познакомьтесь. Мой лучший друг, бывший студент МГРИ а сейчас, честно говоря, и сам не знаю кто, Орлов Андрей Миро нович. Прошу любить и жаловать...

Андрей обошел присутствующих, пожал им руки. Ребята были молодые здоровые, ровесники Андрея, с открытыми, загорелыми и обветренными лицами людей, много времени проводивших под открытом небом . Одним словом – геологи. Родная когда-то для Андрея стихия. Лишь женщина в белом халате была постарше всех, ей, наверное, было уже за тридцать. Она с нескрываемым интересом окинула взглядом Андрея, протянула ему руку и произнесла:
-- Аня, - а потом сразу же, без перехода спросила, - а почему у вас, такого молодого, виски седые?

Неожиданно для себя Андрей смутился, словно его уличи-ли в чем-то непристойном, и он пробормотал извиняющим голосом:
-- Да они у меня с детства такие... Сколько себя помню..
Она звонко рассмеялась, закинув голову назад и показав сразу же все свои белые, ровные, без единой пломбы зубы.
-- Аня, милая, не смущай ты моего гостя, - вмешался Козенок, - и имей в виду, что его в свое время приглашала к себе на кафедру са- ма Миклашевская. Она уверяла, что у неге талант к «Петрографии».
-- Нужеели-и?!- сделала круглые глаза Аня, - Сама Зоя Федоров-на-а?! И чем же эта вы ее так проняли? Эту железобетонную леди Я до сих пор еще, как вспомню ее, так и вздрагиваю, хотя и рабо-таю петрографом...
--Не расстраивайтесь, - усмехнулся Андрей, - я тоже вздрагиваю, когда ее вспоминаю. Ведь я из-за нее из института ушел...
-- Как инте-ересно-о-о, - протянула Аня и шутливо погрозила ему пальцем, - вы обязательно должны мне все рассказать...
-- Ань, отстань, - в рифм у проговорил Козенок, полуобняв за пле-чи Андрея и уводя его от любопытной женщины, - Обрадовалась, увидела свежего человека.

Они посидели с часок, поговорили а там и сем, о пятом-десятом, повздыхали, повспоминали прошлую студенческую жизнь, потом Козенок сказал:
- -Ребята, я смотаюсь до конца дня. Сами понимаете, непредви ные обстоятельства - два года не виделись. Если что, скажете, что я в лабораторию поехал, в НИИ. А я им звякну по дороге, предупрежу...

Андрей с Козенком оделись и вышли. Время было обеденное. Живот уже подвело. И им надо было поскорее куда-нибудь пристроиться, чтобы немного расслабиться, поговорить. Недалеко как раз была шашлычная. Заведеньице, конечно же, не ахти какое, но кухня сла-вилась в округе, особенно шашлыки по-грузински и мясо в горшоч-ках по деревенски. Козенок с ребятами здесь уже бывали и остава-лись всегда довольны.
Посидели они вдвоем основательно, что называется, от души. Выпили бутылку коньяка и взятую с собой бутылку «Старки», съели по три порции шашлыков, салаты там какие-то, заливное и что-то еще не слишком понятное, но приятное на вкус, наговорились до тошноты, до боли в языках и отяжелели. А потом решили ехать домой к Козенку в его Бескудниково. Завтра была суббота, значит, выходной. И отсюда выходило, что спешить им никуда не потребуется. Они доехали на метро до станции ВДНХ, вышли на поверхность к проспекту Мира, нашли остановку своего автобуса, который шел в сторону Бескудниково, и стали в очередь. Было морозно и ветрено. Андрей и Анатолий одетые оба в деми-сезонные пальто, вынуждены были опустить уши своих кроличьих шапок и поднять воротники, чтобы хоть чуточку согреться. Но скоро подошел автобус. Москвичи медленно, не торопясь, заполня-ли его. Тогда, в 60-е годы, Москва еще не стала городом километ-ровых, визгливых очередей, когда каждый очередник старался лю- бой ценой пролезть или протиснуться вперед, не обращая ни на кого внимания. Тогда еще приезжающих в Москву было немного, а сами москвичи сохраняли еще свою собст венную гордость и чувство достоинства, когда лезть без очереди было просто-напро-сто стыдно, неприлично и считалось признаком хамства, бес-культурья и самой, что ни на есть, элементарной непорядочности.
Поэтому Андрей с Козенком не только спокойно зашли в автобус, но и смогли сесть на свободные места на заднем большом сидении. Это было не так уж и плохо, учитывая то обстоятельство, что ехать надо было далеко, минут тридцать, сорок, не меньше, если не больше. Однако уже через пару остановок автобус понабился основательно и прямо перед Андреем с Козенком оказалась моло-дая, симпатич- ная женщина в меховой шапке из чернобурки и в импортной модной шубке из гладкого, искусственного меха сере-бристо-серого цвета, только что появившихся тогда в Москве и выглядевших очень даже эффектно У женщины в одной руке была хозяйственная сумка, а в другой – небольшой эмалированный тазик, который она неловко прижи-мала к груди.
Андрей проявил себя джентльменом и уступил, несмотря на ее отчаянное сопротивление, место этой женщине. Козенок же забрал у нее поклажу и взгромоздил горой на свои колони. И оба они всю дорогу изощрялись перед женщи- ной в своем остроумии, смешили и потешали не только ее, но и всех окружающих пассажиров. А женщине этой, как оказалась, надо было ехать еще дальше, чем им, аж до самой конечной остановки, где в дачном поселке находился дом родителей ее мужа. За время этой поездки они выведали у женщины почти всю ее биографию, включая место работы и даже рабочий телефон Потом они проводили ее до дома и долго стояли у калитки, болтая и трепясь бог знает о чем и никак не решаясь расстаться. В общем, все остались довольны поездкой и расстались в прекрасном настроении. Самая обычная, самая банальная и самая заурядная дорожная история, каких бывает множество и без всяких последствий. Никто из ее участников не собирался делать никаких выводов из этой истории и, тем более, не задумы-вался ни о каком ее продолжении. Познакомились, поболтали, повеселились и.. забыли.
Однако, все получилось совершенно иначе. Жизнь опять выкинула свой очередной фортель и поставила Андрея перед новым испыта-нием, перед новым выбором. В понедельник, после обеда Андрей взял, да и позвонил этой женщине на работу. Зачем, он и сам не знал. Наверное, от скуки, от нечего делать. Ночевал он эти дни у Козенка и встал в понедельник довольно поздно. В квартир он был один, делать ему было абсолютно нечего и он, не спеша, приводил себя в порядок, чтобы потом поехать в Москву, взять билет на вечер на Кострому, заехать к Козенку на работу попрощаться и т.д и т. п. И тут он вспомнил про автобус в пятницу, их с Козенком поездку в Бескудниково, симпати-чную женщину в автобусе, которую они забавляли и веселили всю дорогу от ВДНХ до дачного поселка, ее рабочий телефон, номер которого он записал куда-то в записную книжку и решил позвонить ей. А раз решил, то тут же сра-зу и позвонил. Он был всегда человеком дела и никогда не любил откладывать свои проблемы в долгий ящик. Он набрал нужный номер телефона и попросил Лину Черятову. В трубке прозвучал приятный женский голос:
-- Да, я слушаю...

Голос был вроде совершенно не знакомый, не такой, как у той женщины в автобусе. Но, может, это телефон его так изменил или она подшутила над ними и дала чужой телефон. Андрей прокашлялся и сказал:
-- Лина, извините уж, пожалуйста, меня за хамств или беспо-койство, не знаю, как лучше определить свой поступок, но это звонит вам тот самый молодой человек, который вам в пятницу вечером уступил место в автобусе, а потом безуспешно пытался играть роль конферансье или шута королевского, а может и клоуна в цирке. Не знаю, как все это получилось в натуре...

Она рассмеялась. И даже по телефону было понятно, что смех этот довольный и доброжелательный:
-- Так это вы, Андрей?
--Точно, он самый, - подтвердил Андрей, - кто же еще будет зво нить незнакомым женщинам? Только тот, у кого совесть еще оста- лась, пусть даже и в заморенном состоянии. Поэтому я хочу непременно попросить у вас извинение за свою настырность, за назойливость и не слишком тонкое понимание юмора, которое мы вам тогда продемонстрировали...

Андрей говорил по телефону в полушутливо-полусерьезном, слегка ироническом тоне, который почему-то так легко и охотно поддержи-вали девушки и молодые женщины, с которыми Андрею приходи-лось иметь в жизни дело. В этом стиле Андрей мог говорить по телефону часами, о чем угодно, постоянно перебегая от одной темы к другой, слегка касаясь и крамольных даже вопросов, но только лишь чуть-чуть, с краюшку, варьируя интонацией, междо-метиями, намеками. И ему самому нравилась эта телефон-ная игра с ее словесной эквилибристикой и легкой взаим-ной пикировкой, с ее туманной словесной вязью, полностью затушевывающей не только весь смысл сказанного, но и позволяющей возникновению самых невероятных и самых радужных своих надежд и фантазий.
Молодая, симпатичная женщина, сидящая где-то в Моск-ве, в одной из ее бесчисленных контор с малопонятными даже самим сотрудникам функциями, с охотой приняла эту игру, хотя и ответила все в том же полушутливо полусерьезном тоне:
-- Да не беспокойтесь вы, Андрей, по пустякам. Все было очень даже нормально. Я давно так душевно не проводила время. Мне с вами было очень даже хорошо. Так что ни о каком беспокойстве не мо жет идти и речи Это мне надо вам спасибо сказать за чудесный вечер.
-- Очень даже здорово, - подхватил Андрей, - только спасибо в подобных ситуациях по телефону не говорят. Это признак дурного тона или элементарного неуважения к человеку. Спасибо надо говорить непосредственно самому живому индивиду. Причем, говорить надо, глядя ему, ну, если не в глаза, то хотя бы в лицо... Так куда мне подъехать и во сколько? И какие цветы вы предпочитаете зимой?

Она рассмеялась. Ничего не обязывающий, пустой разговор между полу знакомыми мужчиной и женщиной подошел к своему логии-ческому завершению. И видно было, что такой его конец женщину устраивал, женщине нравился. Да и какая женщина останется рав-нодушной к оказывае-мым ей знакам внимания со стороны симпа-тичного мужчины, к просьбам, пусть даже и шутливым, о свидании? И они договорились встретиться после окончания ее работы у входа в метро «Площадь Дзержинского». Женщина работала в облиспол-коме, в финансовом управлении культуры, где занималась провер-кой финансовой деятельности театров, домов культуры и киноте-атров, что в десяти ми-нутах ходьбы от станции метро.
И только здесь Андрей рассмотрел Лину. И остался доволен. Невысокого роста, гораздо ниже его, ладная, аккуратная, неброская, хотя и не так уж незаметная в толпе, молодая, интересная женщина. Лицо, вроде бы самое обычное, простенькое, круглое, но мягкое, женственное, очень даже симпатичное, останавливающее на себе взгляд. Особенно, впечатляли большие, тоже круглые, удивленно смешливые, девчачьи, зеленовато-карие глаза под густыми, дугообразными, как крылья летящей чайки, не выщипан-ными бровями и небольшой, аккуратненький с чуть приподнятым, подвижным, точно постоянно принюхиващим-я кончиком, носик, под которыми собрались в капризный бантик пухленькие, ярко-красные губы, причем, нижняя губа была значительно больше верхней и забавно выпячивалась вперед, придавая всему ее лицу наивное, по детски обиженное выражение.
Они узнали друг друга еще издалека и сразу. Но, подойдя поближе, окинули друг друга еще раз быстрыми взгляда-ми, внимательно и оценивающе, Однако ничего предосу-дительного не нашли, потому что у каждого на лице про-мелькнуло удовлетворительное выражение.
Они поздоровались. В руках у Лины были две сумки, одна большая хозяйственная и, вероятно, тяжелая, другая – обы чная, женская, небольшая. Андрей протянул руку и взял у нее хозяйственную сумку. И тут же пошутил:
-- Хорошо, хоть не тазик в этот раз! Она приняла шутку и сказала:
-- Хотела специально для вас ванночку детскую взять, да их сегодня не оказалось в «Детском мире».

Они оба рассмеялись и почувствовали доверие друг к другу. Так элементарная случайность, подкрепленная скукой и томление от ничегонеделания привела к знакомству и возникновению взаимной симпатии между одиноким мужчиной и замужней женщиной, переживающей серьезнейший кризис своего брака. Да, она была замужем уже целых три года. Но брак оказался не слишком удачным и был уже на грани распада. Второй год шли семейные распри, достигая своего апогея. И постоянные упреки, раздоры, взаимные, не всегда обоснованные претензии друг к другу уже начали переходить в настоящие скандалы, сопровождаемые не только взаимными оскорблениями, но даже и физическим насилии-ем, естественно, со стороны мужа. И как раз в ту злополучную пят-ницу он, ее муж, случайно увидел ее вечером у калитки в сопро-вождении двух мужчин и устроил ей дома настоящее светопредстав-ление. И она утром ушла от него к матери, взяв с собой чемодан необходимых для себя вещей. Такое бывало и раньше. Через нес-колько дней муж, обычно, заявлялся к ней домой, просил проще-ния, клялся, что никогда такого по отношению к ней себе позволять не будет и она возвращалась назад. А там, через некоторое время все начиналось сначала.
Многие семьи проходят через подобные испытания. И не все при этом распадаются. А некоторые наоборот, пройдя через период бурного взаимного притирания друг к другу, затем успокаиваются, затихают и живут потом вместе долгие годы. И кто знает, как бы в дальнейшем сложилась бы Линина судьба, не встреть она на своем пути Андрея. Нельзя сказать, что она увлеклась им и полюбила его всем сердцем сразу же, с первого взгляда. Совершенно нет. Но он дал ей то, что всегда необходимо женщине, пытающейся отстоять своё человеческое и женское достоинство, он дал ей уверенность в себе, интересной и привлекательной женщине, которая небезразлич-на мужчинам и спокойно еще сможет устроить свою судьбу, не терпя больше никаких издевательств, оскорблений и побоев от своего нынешнего мужа. Он дал ей надежду на женское счастье, на возможность будущего материнства, которое оказалось не воз-можным в этом, настоящем ее браке из-за физиологической па-тологии мужа. Измотанная бесконечными семейными конфлик-тами, разуверившаяся в себе, в муже, в окружающих ее людях, полностью потерявшая всякую надежду на свое семейное счастье и почти примирившаяся с безнадежностью своего семейного существования, в Андрее она увидела реальное воплощение своих погасших девичьих мечтаний: мужскую внушительность, спокой-ствие невозмутимость, силу и уверенность в себе. Сколько здесь было правды, а сколько фантазии, трудно сказать, но имен но в Андрее она почувствовала ту надежду и ту опору, которых ей, слабой духом женщине, так не хватало в жизни сейчас. Почувствовала не сразу и не вдруг, а с течением времени, тем более, что Андрей совершенно не форсиро-вал события
Вот и встретились два одиночества,
Две печали с нелегкой судьбой,
Словно чье-то свершилось пророчество:
Тайный знак между мной и тобой.
Крик печали в раскатах бессонницы,
В черноте до утра не закрывшихся глаз,
Где надежда, как робкая скромница,
Неожиданно, вдруг посетившая нас.
Две надежды, как два воскрешения,
Два окошка, зажженных в ночи,
Дар судьбы или зов искушения,
Или жажда тепла у погасшей печи?
Все равно, мы доверимся Чуду,
Не исчезло оно, время странных чудес,
И тогда самоцветов, сверкающих груды
Я тебе принесу с полуночных небес…
Самоцветов особых Андрей Лине не дарил, насчет подарков своей женщине он был не слишком сообразителен. Поначалу, он просто встречался с Линой и проводил с ней все свое свободное время в Москве не делая никаких попыток ни обнять ее, ни поцеловать. И, в то же время, он был очень внимателен, предупредителен и нежен, всячески подчеркивая ее женское своеобразие Скоро Андрей зачастил в Москву. Приезжая на несколько дней при первой же возможности. Благо, что при тех формах, при тех темпах и при той организации работы, которая практиковалась на монтажных участках ракетных точек, подобную возможность отыскать не составляло никакого труда. Стандартный прием -бутылка водки мастеру или прорабу и - пожалуйста, хоть неделю гуляй, никто и не спросит, не поинтересуется, есть ли ты на объекте или нет. И табель тебе закроют, и зарплату начислят, да еще и премией наградят за перевыполнение плановых заданий. Апофеоз Советской производственной системы на элитарных объектах, с их неограниченными, материально-Финансовыми возможностями, выражающийся в элементарной формуле Коммунизма: каждому по потребности, а от каждого по возможности, подкрепленной девизом - нам все до лампочки!
Такой неразберихи, такого безобразия, такой анархии при жутчай-ших масштабах воровства Андрею больше в жизни встречать ни-когда не приходилось. И все это происходило на стройках важней-ших Государственных объектов сверхекретного оборонного значения. Воровали практически все кто мог и кто не мог, кто хотел и кто не хотел, кому нужно и кому не нужно. Начальники здесь от рабочих и от своих подчиненных отличались лишь масштабом, количеством и качеством украденного, уворованного или просто увезенного. Брали все, начиная от обычных стройматериа-лов и кончая оборудованием и аппаратурой общетехнического назначения. Брали, не стесняясь зная, что завтра, при первом же их требовании, привезут еще и привезут столько, сколько они попросят, а не сколько необходимо для за-вершения строительства и монтажа объекта.
Особенно не везло в этом отношении стройматериалам и сантехническому оборудованию, которое сюда привозили самых лучших образцов и самого лучшего качества. А вывозились все с объекта машинами, в открытую, в сопрово ждении охраны из собственных солдат «стройбатовцев». На строительство собственных дач, коттеджей на отделку квартир.
Детство и юношество Андрея прошло в военных городках и он прекрасно знал, как и для чего офицеры используют своих солдат в их служебное и не служебное время. В основном - как дармовую, безответную и безотказную рабочую силу. С помощью солдат для семей офицеров делалось практически все, начиная от колки дров и мытья полов в офицерских домах или квартирах и кончая их ремон-том, а также строительством дач и полным уходом за садовыми участками. Для Андрея солдат в офицерском доме всегда являлся неотъемлемой частью его жизни, быта и даже интерьера. К такому положению дел в Советской армии он был приучен еще с детства и поэтому не удивлялся уже ничему увиденному на этих объектах. Единственной для него отрадой в подобных ситуациях служило сознание того, что он – то сам не является участником этой вакхана-лии начальственного беззакония всевластия и вседозволенности, так пышно расцветшей в Советском оборонном строительстве. Андрей был в стороне от этих безобразий и эта его собственная позиция его вполне устраивала, позволяла ощущать себя чистым и незапятнанным, то есть быть в ладу с собственной совестью. Он, Андрей Орлов, сварщик 6-го разряда, слесарь монтажник стальных металлоконструкций 5-го разряда, не ворует, не тащит ничего с ра- боты, а на все остальное ему плевать и гори оно все синим или голубым там пламенем.
Приехав утром в Москву из Костромы, Андрей обычно сра зу же шел в привокзальный ресторан и хорошенько, плотно завтракал. Потом звонил Лине на работу, предупреждал о своем приезде и договаривался о вечерней встрече.Чаще всего они встречались на станции метро «Площадь Дзержинского» и вместе ехали к ней домой. Она ушла от мужа и жила теперь у матери на окраине Москвы, в самом конце Проспекта Мира, в одной из многочислен-ных и безликих панельных пятиэтажек, так называемых «хру-щевок», на 4-м этаже в двухкомнатной, малогабаритной квартире. Дома она приводила себя в порядок, переодевалась и они шли куда-нибудь отдохнуть и провести время. Чаще всего маршрут у них повторялся: в субботу они обязательно шли куда-нибудь в театр, на вечерний спектакль. Лина, благодаря своей работе, легко доставала билеты на любой спектакль в любом московском театре. Но воскресение Андрей брал в свои мужские руки и обычно заказывал столик на двоих в одном из московских ресторанов. Шиковать особенно не шиковали, но и ни когда не скупились на угощение. Себе Андрей обычно брал бутылку водки или коньяка, а Лине - бутылку хорошего марочного вина. И всегда заказывал солиднейшую и разнообразную закуску, чаще всего из фирменных блюд ресторана по рекомендации самого официанта.
Сидели они с Линой в ресторане обычно подолгу, никуда и никогда не спешили, много танцевали, веселились, раз-говаривали и раньше одиннадцати никогда не уходили. За-тем Андрей брал такси, отвозил Лину домой, провожал ее до двери и прощался. Несмотря на обилие выпитого спиртного держал себя всегда очень сдержанно, корректно и ничего лишнего себе не позволял. Первую попытку поцеловать сделал очень даже не скоро, чуть ли не через месяц после знакомства. Лина даже и не знала, что по этому поводу и думать, хотя не могла не признать самой себе, что после грубостей и унижений от бывшего мужа, такое повеение Андрея очень даже ей нравилось Она опять почувст-вовала себя молоденькой, неопытной и желанной девчонкой, буйно заработало ее женское воображение, рождая самые сумасшедшие женские мечты. Она отдыхала с Анд-реем и душой, и телом и чувствовала, что с каждой встречей с ним, все больше и больше привязывается к нему, все сильнее и сильнее любит его. И когда Андре й в один из вечеров, воспользовавшись отсутствием матери, уехавшей с ночевкой к подруге, попросил у нее разрешения остаться, она с радостью дала свое согласие.
Это была самая ее лучшая ночь, из всех ночей, которые ей пришлось провести с мужчинами. Ничего подобного она до сих пор еще не испытывала. Она была на вершине счастья, на вершине блаженства. Каждое прикосновение Андрея к ее обнаженному телу ,каждая его любовная ласка, чуть ли не мгновенно приводили ее к оргазму - так она ждала, так она хотела его. И к утру она совершенно обес-силила. Даже говорить она не могла. Лишь лежала на спине, закинув руки за голову, отчего ее небольшие, но начавшие уже полнеть груди, поднялись сосками вверх и рельефно выделялись в ночном полумраке. Она лежала, молчала и счастливая улыбка растягивала ее распухшие от поцелуев губы, а глаза изливали такую радость, что забывались все собственные невзгоды и хотелось тоже улыбаться, радоваться, глядя на нее...
Воистину, любовь, это самый великий из всех самообманов. Здесь главное не то, что мы делаем с объектом своей любви, не то, что мы от него слышим или в нем видим. Здесь главное - наше к нему отношение, то наше желание увидеть в нем необходимое нам, то самое, что мы хотим в нем увидеть, а не то, что он представлен собой на самом деле. Не правда, что любовь слепа. Просто, у нее другой взгляд на жизнь, на мир, на любимого. Она не так смотрит, как мы, и не то видит, что мы. Она видит то, что хочет ви-деть. И действительно, она видит в любимом человеке име нно то, что не видят и не замечают в нем другие, что уско-льзает от взгляда других людей. Он для нее – иной человек, другой, не такой, каким представляется другим людям. У любви - многоцветное, мно-гогранное и многообемное зрение, и в тоже время у любви – избирательное зрение, оно направлено только на хорошее, на доброе, на счастливое, и не хочет оно замечать ничего злого, недоброго мерзкого, пакостного. И тогда любые наши поступки, са-мые обычные и заурядные действия, начинают приобретать свой, особый, необычный смысл и значение, а сами слова приобретают иную окраску, начинают звучать по новому.
Вскоре после этой ночи Лина подала на развод, а Андрей теперь в каждый свой приезд, уже не стесняясь, оставался ночевать у Лины. Мать им не препятствовала. У матери была своя жизнь, свои заботы, заботы 45-летней, молодящейся вовсю, вдовствующей женщины, считающей совершенно искренне, что она за прошедшие годы своей, не слишком удачной, по ее мнению, семейной жизни, слишком многое упустила и не успела, как следует насладиться положенными ей и дозволенными радостями. И вот теперь, похоронив два года назад болезненного своего мужа, освободив-шись от тяжести семейных уз, она усердно пыталась наверстать упущенное в компании таких же, как она, одинокий, жадных до плотских утех и наслаждений женщин. И ей не было абсолютно никаких дел до дочери. Судьба дочери ее абсолютно не интересо-вала. Дочь ей бы-ла совершенно не нужна. Даже больше, она ей мешала, по-тому что занимала место в ее квартире и не позволяла ей самой чувствовать себя свободно и комфортно...
И вполне естественно, что на этой почве у матери с дочерью вскоре стали возникать различного рода недоразумения и конфликты. Срочно потребовалось найти выход из создавшегося положения. А выход здесь был лишь один единственный, никакими вариантами здесь и не пахло, альтернативные решения даже и не просматрива-лись. Выход был простой, но очень трудно выполнимый разъезд матери и дочери. Каждая из них должна иметь отдельное жилье. Вот и все. Совместная жизнь для них становилась теперь практи-чески невозможной. Но разъехаться, разменяв двух-комнатную «хрущевку», можно было только в комнаты коммунальных квартир. И еще вопрос, что хуже: иметь соседом по квартире собст-венную дочь или чужого человека Здесь уж как повезет. Но все равно, и так плохо, и этак плохо. Куда не кинь, везде клин...
Был конечно же и другой вариант, другой выход, великолепный и устраивающий всех ее участников в полной мере. Хотя, если уж разобраться, он относился больше к области фантазии, чем к реальной жизни. Назывался этот выход- кооперативном жильем. Необходимо было вступить в Московский жилищно-строительный кооператив, МЖК, заплатив кругленькую денежную сумму в качестве, так называемого, первичного взноса за членство в кооперативе и за собственные деньги построить себе жилье. Вот и все. Как говорится, дешево и сердито. И никаких тебе забот, ни каких проблем. Если конечно, деньги есть и связи необходимые имеются в наличии.
В те годы в Москве было широко развернуто жилищно-ко-оператив-ное строительство. В городе действовало несколько десятков кооперативных МЖК Строили быстро и качественно. В течение года со дня вступления в МЖК можно было спокойно получить себе квартиру в довольно хорошем районе. Вопрос заключался лишь в том, как ухитриться вступить в этот самый МЖК. Очереди на запись в МЖК растягивались на годы. Слишком уж много было здесь хищных, алчных и охочих до дармовой наживы звериных глоток жирующих чинуш, постоянно ставящих разного рода искусственные препоны, препятствия и рогатки. И чтобы преодолеть все эти бесчисленные заграждения нужны были деньги, деньги и еще раз деньги...
Однако, работа Лины в Мособлисполкоме давала ей в этом
отношении определенные и очень важные преимущества. Она
имела возможность стать не простым, а льготным членом
МЖК, войдя в список первоочередников в обход уже имеющихся и
утвержденных списков. Причем, она имела право и на выбор
самого МЖК и на район намечаемой застройки. Это был сверх-
существенный фактор для ускоренного получения жилья.. Не
хватало только одного - денег для первичного взноса. Для двух-
комнатной квартиры он составлял 3, 2 тысячи рублей плюс 3.0
тысячи рублей комиссионных взносов. Итого, целых 3, 5 тысячи
рублей! По тем временам, когда зарплата в 150 рублей считалась
уже большой и достаточной для нормальной жизни обычного
человека, это была громадная сумма. Набрать ее просто так, из
своих собственных сбережений человеку, живущему только
зарплату, было невозможно.
Поэтому, когда Лина, однажды ночью, осторожно завела с Андреем
разговор о кооперативе, то его можно было рассматривать всего
лишь, как наивные и трогательные размышления вслух о
несбыточном, но таком желанном; как женскую фантазию на
больную тему о желанном, далеком и недостижимом. Но
Андрей воспринял слова Лины вполне серьезно. Деньги, как
таковые, для него никогда не были чем-то особенно важным и
ценным в жизни; деньги для него не являлись самоцелью,
источником морального удовлетворения. Накопительство для него
было чуждо, материальные блага, богатство его мало интересовали.
Он был из категории тех людей, которым больше нравилось
отдавать, чем брать. Они, эти люди, прилагали максимум своих
усилий в жизни именно для того, чтобы получить возможность
отдавать людям накопленное ими духовное и душевное богатство
и свое профессиональное мастерство. Это люди с творческими
наклонностями. Они делают все, чтобы отдавать. Другие люди
делают все возможно е и невозможное, чтобы взять, получить,
приобрести, накопить. И между этими категориями людей
никогда не бывает взаимного понимания, взаимного доверия.
Между ними всегда идет невидимая, но вечная война. Война,
вкоторой чаще всего побеждают вторые, а не первые.

За то время, пока Андрей перестал гудеть и пьянствовать, у него на
сберкнижке скопилась почти 6, 0 тысяч рублей. Можно было уже
спокойно покупать машину, тем более, что у них в почтовом ящике
с приобретением машин никаких проблем не существовало. Надо
было только написать заявление, заверить его подписями треу-
гольника, затем внести деньги и, езжай себе на московвскую базу
получать свое вожделенное «авто». Но Андрею машина не была
нужна. Можно было, конечно, взять ее для того, чтобы затем
перепродать ее с выгодой для себя. Но меркантильность была чужда
и неприятна Андрею, и он никогда в жизни подобными вещами не
за нимался и не будет заниматься, как бы тяжело ему в жи зни не
приходилось быть.
Поэтому, когда Лина, лежа на спине и закинув за голову руки,
любимая ее поза после физической близости с Андреем, глядя в
потолок широко раскрытыми, довольными глазами, мечтательно-
сожалеюще проговорила о появившейся у нее возможности
вступления в МЖК, Анд-рей, не раздумывая, проговорил:
--Вступай конечно! О чем разговор!?

Лина огорченно вздохнула и грустным, совсем уж безнадежным голосом сказала:
-- Эх, Андрюша, Андрюша! У меня зарплата 110 рублей, и, если я продам все, что у меня сейчас есть, я и половины денег не соберу на первичный взнос, - она еще раз вздохнула и добавила, - пустой это раз говор. Зря я его затеяла...
-- А сколько нужно? - спросил Андрей. Он не имел ни малей-шего представления о подобных делах, хотя, конечн о же, много раз слышал разговоры монтажников о кооперативном жилье, о МЖК. У них, в почтовом ящике, большинство-то и работало только для того, чтобы набрать денег на первичный взнос и получить, таким образом, реальную возможность на получение квартиры в ближайшем своем будущем. Именно в ближайшем, а не в каком-то там необозримо далеком и туманном будущем.

Лина подняла голову и посмотрела на Андрея. Затем она наклонилась к нему и поцеловала его в лоб. Поцелуй был дружеский и снисходительно материнский. Она оценила искренность порыва Андрея, его не безразличие и интерес к ее собственным проблемам. Но Лина, выросшая в среде людей живущих только на свою зарплату и никогда не имевших дополнительных приработок, отлично понимала, что помощи особой от него не будет, так как в ее сознании 5ть тысяч рублей - были просто фантастической суммой.
-- Андрюшенька-а-а, - грустно и нараспев протянула она по-следний слог его имени, - милый ты мой! Да это же целых три с половиной тысячи рублей! Вот о чем речь идет, понимаешь ли ты? Я даже себе и представить не могу, где это люди ухитряются зарабатывать подобные деньги...
--Какая разница, где? - пожал плечами Андрей, - но я могу дать тебе эти деньги. У меня есть на книжке тысяч пять-шесть.

Слова эти Андрей произнес совершенно спокойно, словно речь шла об обычных, ничего особенно не представляю-щих собой вещах. И Лина сначала даже не поняла их смысл. Он не дошел до ее сознания, потому что разговор этот она завела без всякой задней мысли, прос-то так, чтобы чуточку отвести душу. Но потом, когда сообразила, что именно ей сказал Андрей, она испуганно ойкнула и, мигом вс-кочив, села на кровати, поджав под себя ноги и испуганно глядя на Андрея.
-- Ты чего, Лина? - удивленно спросила ее Андрей.
-- Андрюша, ты это серьезно?! - медленно, боясь поверить услы-шанному, четко, по слогам выговаривая каждое слово, произнесла Лина.

Пораженный такой ее неожиданной реакцией на свои слова, не понимая, в своей житейской наивности, сути происходящего и слишком большой значимости для жизни Лины его предложения, Андрей не на шутку встревожился. Он сел на кровати, обнял ее за плечи, прижал к себе, поцеловал в губы и, глядя в ее напряженное от томительного ожидания лицо, сказал:
-- А что такого? Возьми, если нужны. Хоть сегодня. Вот встанем утром, позавтракаем и поедем в сберкассу. Я сниму с книжки, сколько скажешь, пожалуйста... Бери их себе на здоровье .Пользуйся..

Лина всхлипнула, обняла Андрея обеим руками за шею, уткнулась в него лицом и расплакалась, обильно поливая его слезами, на этот раз правда, счастливыми. Андрей же был расстроен и даже тронут. Доставлять своими действи-ями и поступками радость близкому тебе человеку - что может быть приятней на свете?! И разве не в этом должно быть истинное пред назначение каждого настоящего и каждого нормального человека? Ведь отдавая, он получает гораздо большее удовлетворение, чем получая или приобретая. Разве не так?! Для Андрея подобная истина была аксиомой и не требовала для своего признания каких-либо доказательств.
Андрей снял с книжки и отдал Лине 5, 0 тысяч рублей, оставив себе на всякий случай около тысячи рублей. Снял и отдал безо всякого сожаления, без дрожи в душе. К деньгам он был абсолютно равнодушен. Деньги в его жизни не имели никакого значения и не являлись для него источником самостоятельной ценности, на которую стоило бы обращать серьезное внимание или же на приобретение которых стоило бы затрачивать значительные усилия. Работал он всегда и везде не из-за денег. И только из-за денег он работать бы не смог. Деньги являлись своеобразным приложением к его работе. И он никогда бы не согласился долгое время работать на высокооплачиваемой, но совершенно не интересной для него работе. Иногда, когда возникала необходимость в подработке - пожалуйста! Со всем удовольствием! Но только иногда, и не надолго. Всегда, постоянно, всю жизнь - ни за что! Это было уже выше его сил. Так строить свою жизнь он не мог. Лучше уж тоггда совсем не жить. Потому что нет никакого смысла жить ради того, чтобы набить себе мошну деньгами и балдеть от сознания того что у тебя их много и ты все на свете можешь на них купить. Когда твои возможности определяются только лишь твоими деньгами, тогда зачем ты?!
Однако, дав Лине деньги на кооператив, Андрей очень скоро понял, что попал в двусмысленное и, прямо-таки ,щекотливое положение. Этим своим поступком он как бы привязывал к себе Лину, делая их связь более значимой, более зримой, более прочной и более долговечной, т.е. рассчитанной как бы на будущее, на перспективу, на…предстоящую женитьбу. Надо быть мужчиной! Сказав «А» надо на-учиться говорить и «Б». Но Андрей молчал. Предложение Лине не делал. Почему? Почему? Лина терялась в догадках. Что за всем этим кроется.
Ведь Андрей деньги дал на кооператив, такую огромную сумму! Значит, не считает ее чужой, значит, она для него своя! Просто, наверное, не решается сделать ей предложение. Или забыл. Мужчины такие забывчивые. Им кажется, что и так все нормально, все хорошо и незачем теперь ид-ти в ЗАГС расписываться. Они живут одним днем. Они не понимают женщин. Поэтому надо ему хорошенько намекнуть, чтобы он не забывал и не забывался. А, может, даже и подтолкнуть к решительному шагу. Что в этом такого плохого или предосудительного? Ничего. Абсолютно ни-чего. А за собственное счастье надо бороться, оно само собой к тебе не придет...
Андрей отлично понимал, что Лина не просто его любит, что она связывает именно с ним свои надежды на свое будущее семейное счастье. Не видеть, не замечать этого было просто невозможно. Однако, семейным человеком себя Андрей считать не мог. Не было в нем ни желания связывать свою жизнь с жизнью другого человека, ни потребности в подобной связи, ни готовности к ней. Была душевная пустота и абсолютнейшее равнодушие к своему будущему. Если к Зине его тянуло неодолимо и властно, тянула какая-то мощная, непонятная, порой даже враждебная ему сила и ему постоянно хотелось ее видеть, слушать ее голос, ощущать ее запах, чувствовать тепло ее тела, и он готов был пойти на что угодно, лишь бы они всегда были бы вместе. То к Лине он не испытывал ничего. Она ему была безразлична. Ему было все равно, есть ли она рядом или нет, его к ней не тянуло. Она была симпатичная, милая, ласковая, добрая женщина, она его любила, с ней было хорошо, удобно, уютно и... только. Но спокойно можно было обойтись и без нее. И Андрей к ней ездил лишь потому, что там его ждали, что надо же было ему куда-то ездить, чтобы избавиться от одиночества, и потому, что не было в нем теперь ни малейшего желания заводить новые знакомства с женщинами. Он стал сторониться женщин, он потерял к ним интерес. Ему хватало вполне Лины, она его устраивала во всех отношениях. Жаль только, что полюбить он ее был не в силах. И никогда он ее не видел в своих снах, никогда не тосковал по ней, никогда не мечтал о ней, никогда н е жаждал ее, никогда не хотел связать с ней свою жизнь навсегда. У них были всегда спокойные, ровные, очень удобные, без волнений, без конфликтов и недоразумений отношения. Правда, это удобство в будущем могло очень легко перейти в скуку, но о таких вещах Андрей старался не думать. О своем будущем он еще не задумывался, хотя прошлое его уже вроде бы начало отпускать и стало тревожить все меньше и меньше.
И Зина ему теперь снилась все реже и реже. Боль по ней не прошла, но утихла, уменьшилась, стала глуше, терпимее, спокойнее, а, значит более переносимой, без резких пиков, острых всплесков, метаний и постоянного дерганья. Зина словно бы пожалела его и отошла немного в сторону перестав ему мешать жить и дав немного возможности вздохнуть, прийти в себя и опомниться.
Шло время и постепенно Андрей начал свыкаться с мыслью, что у него есть постоянная женщина, что у него в Москве есть место, где его постоянно ждут, где он всегда нужен, где его всегда примут и куда он может придти в любое время и в любом своем виде. Так незаметно Лина вошла в его жизнь и заняла там, пусть не главное, но все же достаточно весомое и прочное место.
И все бы оно ничего, если бы этот сложившийся случайно их образ жизни таким бы и остался в дальнейшем. Он очень даже устраивал Андрея. Было удобно и не вызывало никаких проблем. Неделю он работал в Костроме. В пятицу или в четверг вечером уезжал в Москву. В Москве проводил с Линой два-три дня и в воскресение вечером опять уезжал к себе на работу в Кострому. Во время их коротких встреч они оба друг к другу очень нежны, внимательны, предупредительны и не успевали, не то, чтобы по-ссориться или повздорить, а даже надоесть друг другу. Именно этот вариант коротких еженедельных встреч очень и очень подходил Андрею, он давал хоть какую-то иллюзию нормальных отношений между любящими друг друга мужчиной и женщиной, и не связывал его никакими формальными обязательствами перед Линой. Что, в свою очередь, не лишало его ощущения личной своей независимости и свободы.
То есть, вроде бы и женат, но, в то же время, холостой. Очень даже удобно. Удобней и не придумаешь. Для Андрея, но не для Лины.
Именно такие отношения полулюбовницы – полужены очень скоро перестали устраивать саму Лину. Ей, только что разведенной женщине, испытавшей горечь неудавшегося брака и не насладившейся в полной мере счастьем семейной жизни, для душевного и психологического комфорта, для жизненного равновесия нужен был полноцен-ный и законный муж, а не какой-то там любовник или приходящий регулярно на ночь мужчина. Она любила Андрея и ей хотелось быть постоянно рядом с любимым человеком, ощущать его, чувствовать, видеть, слышать, хотелось общаться с ним, заботиться о нем, готовить ему вкусные блюда, стирать ему белье, покупать для него вещи, т.е. ей хотелось жить с Андреем полноценной жизнью, а не просто иногда спать с ним. Тем более, что вопрос с квартирой у нее решился благополучно и уже осенью она собиралась получать ордер на двухкомнатную отдельную квартиру в 16-ти этажном доме башенного типа, строящемся в хорошем районе, недалеко от метро «Щербаковская». И свою новую жизнь в новой квартире она собиралась начать именно с Андреем, а не с кем-то другим.
И Лина начала тихую, но упорную и настойчивую осаду Андрею. При каждом удобном случае, особенно после их физической близости, пользуясь благодушной расслабленностью Андрея, она заводила с ним разговор об их будущей совместной жизни, о том, как они вместе будут выбирать и покупать мебель для новой квартиры, как будут ее обустраивать, обставлять мечтала о том, где и что там надо будет сразу же, еще до въезда, переделать какие обои покупать, какой плиткой кухню, ванную и туалет облицо-вывать какие полки, антресоли, встроенные шкафы соорудить, где достать для всего этого материалы, сколько все это будет стоить и еще многое и многое другое. При этом разговоре она с ним вела обычно с таким видом и в таком тоне, как будто Андрей уже давно стал ее мужем и их совместная дальнейшая жизнь не вызывает ни у кого из них никаких сомнений. И к маю Андрей сдался. Перед пра здниками он сделал ей предложение и они подали заявление в ЗАГС. Через два месяца должна быть их свадьба и тогда наступит полный и окончательный конец беззаботной и безалаберной жизни Андрея, кончатся его метания и шараханья из стороны в сторону, и он теперь спокойно пойдет дальше вперед, но уже не один, а под руку со своей женщиной, любовницей, а теперь вот женой...Все, вроде, бы начинает складываться у Андрея хорошо, как у нор-мальных людей. И можно было бы спокойно пожелать ему счастья да благополучия в дальнейшей жизин, если бы не одно «но». На душе у него с каждым днем становилось все чернее и чернее…Что-то опять он сделал не так… Но что? Неужто, эта женитьба – его очередная ошибка?!
Дрожат, как пламя у свечи В глазах невысохшие слезы, Опять без видимых причин На сердце загремели грозы. И разом дрогнула Земля, Как будто скорчилась от Боли, Мы вроде вместе – ты и я, Но кто ж из нас теперь в неволе? Или в неволе – оба мы?! Судьба – наш Божий Перст!! Цепями с Счастьем скованы, Несем свой тяжкий Крест…
Но Крест, пусть даже и семейный, нести у Андрея особого желания не было. Ни какого. Вскоре после майских праздников на объекте Андрея под Костромой начался обычный предпусковой аврал. Понаехало жуткое количество начальства, было много шума, криков, уговоров, угроз, бестолковщины, а потом высшее Министерское руководство предложило монтажникам акордный наряд за пуск объекта к 15-му июня. Монтажники на общем собрании согласились с предложением руководства и был подписан договор об условиях досрочной сдачи объекта в эксплуатацию. После чего все начальство поразъехалось с объекта, а у монтажников началась сумасшедшая работа по двенадцать часов в сутки без всяких выходных и праздничных. Работа, еда и сон. На отдых времени практически не оставалось. Поездки все в Москву автоматически отменились и Андрей в мае месяце съездил к Лине всего лишь один раз. Потом стало совсем не до нее. И в прямом, и в переносном смысле.
Дело в том, что Андрей впервые за последние месяцы своей жизни в Бродах и Костроме вновь остался один на один с самим собой, со своими мыслями. И на него вновь навалилась тоска. Черная, лютая, страшная. Его вновь потяну-ло на выпивку.
И тоскливо и весело, И в «смятеньи» – душа, Крест на шею повесила – Смех раздался в ушах. Так смеяться иль плакать мне? Жизнь – кошмарнейший сон, В слове сказанном матерно Мне почудился стон. Где же прячется истина? Что скрывает судьба? Или только лишь мистика Мне прошепчет «Гуд бай!». Видно мир перепутался- Зло сменило добро. Не хочу быть отступником – Слишком страшен оброк.
Оброк действительно оказался страшным .Ему вновь почти каждую ночь ему стала сниться Зина. И Андрей, к своему удивлению и к своему ужасу, понял, что ничего у него не прошло, что ничего в нем не изменилось и все осталось по прежнему. И никакая там женитьба на несчастной Лине ничего в его жизни, в его судьбе не изменит. От себя он не ушел и вряд ли когда уйдет. И Лина здесь не причем. Дело в нем самом. И никогда Лина с ним счастлива не будет. Все это бесполезно, еще одна попытка самообмана. И пора бы ему понять одну элементарную истину, что нельзя ему ни с кем связывать свою судьбу. Он с червоточиной и несет только несчастья другим людям. Жаль Лину, она поверила в него, понадеялась на него, а он - пустой, он – пус-тота, мыльный пузырь, ни на что хорошее в жизни он уже не способен. Его уже не хватает на себя одного, так что же ему за собой других-то тянуть? Пора бы и совесть заиметь. Пора бы и остановиться. А то он, идиот несчастный, совсем ум потерял, расфуфырился, фуфло несчастное, предложение хорошей женщине сделал! Кре-е-ети-и-ин!
Не-ет уж Андрей, не лезька ты к людям на глаза, не мешай им жить. Знай шесток свое место. Знай и помни, что со свиным рылом в калашный ряд не суются. Не их там место. Закон жизни. Никуда не денешься. Не создан ты для семейного счастья, не для тебя оно. Пора бы уж и осознать особенности своей натуры и сделать соответстствующие выводы. У тебя свой путь, особенный. Путь одино-кого волка, бредущего по белу свету в стороне от нормальных людей. Ну, а если ты волк, то иди, иди...один.
Странные пируэты порой выделывает с нами судьба. Зачем ей понадобилось вновь сбивать с ног Андрея, только что поверившего в себя, в то что он действительно поднялся, в то, что прошлое его действительно позади и больше не будет ему мешать, жить? Что это, очередная проверка на прочность, новое испытание или чья-то злая шутка, посчитавшего, что ловко подловил Андрея? Как бы то ни было, но Андрей вновь запил. И чем дальше, тем больше.Пил практически каждый день после работы, пил помногу пил, не пьянея, а мрачнея и дурея. С дурной головой бухался на койку и мгновенно отключался. А ночью скрежетал зубами, матерился и кричал, звал кого-то на помощь. Похоже, что женщину...
Андрей доработал в Костроме до сдачи объекта, затем вернулся в Москву и, ни разу не зайдя к Лине, не позвонив ей, срочно напросился в новую командировку. Его послали на Дальний Восток, под Уссурийск, где он пробыл безвыездно свыше двух месяцев. Вернувшись в Москву, отдыхать не стал а сразу же уехал в следующую командировку, снова под Кострому, в маленький, тихий, уютный, старинный русский городок с чудесно певучим названием Судиславль.
И все это время он пил. Пил много, отчаянно, зло. Пил, свирепея наливаясь злостью и яростью к себе, ко всем окружающим, ко всему миру. Все вернулось на крути своя, все повторилось вновь, как будто и не было никогда той памятной, Байконурской эпопеи с его удивительным воскрешением из мертвых и последующих животворных месяцев его новой жизни в Закарпатье, где он повстречал Тамару, всей душой потянувшейся к нему, в Костроме, когда он в один из своих приездов в Москву познакомился с Линой и зародил в ее сердце надежду на счастье. Все теперь забыто, исковеркано, перечеркнуто одним решительным махом. Зачем? Для чего? Почему? Андрей и сам не мог ответить на эти вопросы. Все произошло слишком быстро для него самого, как будто некто, всесильный и всемогущий, вдруг взял и переключил программу его жизненедеятельности на совершенно другой вариант, а теперь вот смотрит на его барахтанье и посмеивается. Мол, каждому свое и сколько, мол, волка не корми, все равно сбежит в лес...
Однако, этот черный период в жизни Андрея оказался не таким уж длительным и продолжался всего лишь четыре с небольшим месяцев. Кроме того, внутреннее психологическое состояние. Андрея на данный период существенно отличалось от того, что было с ним три года назад. Нынешний Андрей был совершенно другим и прошлое в пол-ной своей мере не могло с ним так повториться. Мог быть сбой его процесса выправления, срыв психологический, спад эмоциональный в связи с нервным стрессом из-за неверного жизненного решения. Все могло быть, что угодно могло быть. Но не могло быть надолго. Андрей уже встал, выпрямился и снова падать, снова возвращаться к полуживотному своему недавнему существованию никакого желаания не испытывал. Слишком уж дорого далась ему истина, чтобы теперь вновь повторить свои прошлые ошибки. Ходить вечно по одному и тому же замкнутому кругу, постоянно натыкаясь на одни и те же грабли, он больше не хотел. Все, сыт был уже по самое горло. И даже выше...
Потому-то он и пил с таким остервенением, с таким отвращением, с такой ненавистью и злостью к самому себе. Потому что уже понимал, дозрел до подобного понимания, что именно этого срыва он как раз и не должен был допускать. Не имея он никакого права на подобные промахи. Ведь он был уже не один. Ведь рядом с ним стоял уже другой человек, полюбивший его. И он, Андрей, должен быть ответственен за его счастье, за его благополучие. Должен был, обязан был. Это так. Но он отмахнулся от него, плюнул в его душу, плюнул в любящее его лицо, в глаза, с Благоговением смотревшие на него. И Андрей никак не мог отделаться от мучительного чувства стыда перед Линой за ту трусливую и грязную подлость, которую он совершил перед ней. Не мужское это дело – убегать от женщи-ны, от ответственности перед ней, мужской ответствен-ности перед женщиной. А он убежал от Тамары, ничего ей не объяснив, убежал тайком, тихо, подло, мерзко. Точно также поступил он и с Линой. Слава богу, хоть квартиру успел ей помочь сделать. А то бы вообще, хоть в петлю от стыда, от отвращения к самому себе, хоть на дыбу...
Так и окончился его этот очередной роман с женщиной. Больше он Лину никогда не видел и не знал ничего о ее дальнейшей судьбе. Правда в декабре этого же года он, будучи в Москве, в годовщину их знакомства с Линой, обратился в справочное бюро с запросом о ней. Ему дали ее адрес. Адрес был новый. Андрей поехал к ней, нашел тот дом ба-шню, поднялся на 12-ый этаж, где находилась ее квартира, постоял перед ее дверью постоял и... ушел. Не хватило ни сил, ни совести позвонить ей. Было настолько мерзко на душе, что он взял две бутылки водки, поехал в свою комнату в Подлипках, закрылся там один и выпил за вечер од-ну бутылку за другой без всякой закуски, ограничиваясь лишь сигаретами. Пил, не пьянея Хмель не брал его.
Холодно, холодно,
Что же так холодно?
Жизнь, как стекло,
На кусочки расколота.
Холодно, холодно,
Боже, как холодно!
Плачет от сердца
Кусочек отколотый.

Холодно, холодно,
Ужас, как холодно!
Словно по сердцу
Ударили молотом…
Холодно, холодно,
Как же мне холодно!
Жизнь никогда
Не платила мне золотом.
Это был один из самых мучительных и трудных моментов в его жизни Он ни о чем не думал, он просто сидел, отупело глядя перед собой и опрокидывая в себя стопку за стопкой, пока не опустела одн а бутылка, затем другая. После этого он лег на кровать, не раздеваясь, и полночи лежал без сна, с отупевшей, ничего не соображающей и гудящей, как колокол, пустой головой. Он был настолько переполнен презрением и отвращением к самому себе, к собственным действиям и поступкам, что ему не хотелось даже жить. И он впервые после Байконуровской аварии пожалел о том, что сумел выбраться тогда из горящей шахты. Лучше все-таки ему было бы остаться там, чем бесцельно коптить небо и портить жизнь встречающимся на пути хо-рошим людям. Подумал всерьез, а не просто так, подумал с холодной расчетливой самоуничто жительностью, подталкивающей к активным и решительным действиям.
В эту ночь он, как никогда в своей жизни, был близок к са-моубийству. Его волновал и заботил уже не способ ухода из жизни, а сам уход. И ему было уже совсем безразлично, каким образом это сделать, повеситься или выброситься из окна. Другого способа под руками у него не было. Морально, психологически он был готов и на то, и на это. Он встал с койки и начал искать у себя веревку. Веревка нашлась. Тогда возник вопрос – к чему ее привязать. Ничего подходящего в комнате не нашлось. Андрей постоял в раз-думье, затем начал искать у себя большой гвоздь, чтобы вбить его в стену. Гвоздя тоже не нашлось. Тогда он шагнул к двери, чтобы по лестнице подняться на верхний этаж, открыть там окно на лестничной площадке и выброситься оттуда вниз на бетон под окнами. Он взялся за ручку двери, но тут в коридоре раздались чьи-то оживленные голоса. Подвыпившая кампания ребят и девчат, весело гогоча, прошла мимо его комнаты. Андрей подождал, пока утихнут их голоса и шаги и снова хотел взяться за ручку двери. Но тут вдруг неожиданно для себя почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, а все его тело мгновенно покрылось холодным липким потом ужаса. Организм человека взбунтовался и отказался подчиняться безумным указаниям рассудка, направленным на самоуничтожение. Колени его неуправляемых, ставших чужими и ватными ног дрогнули и он медленно опустился на пол и долго сидел так в полусогнутом, полускрюченном положе-нии, упершись лбом в дверь и слушая бешеные удары своего сердца.
Потом он поднялся, подошел к столу, взял чайник с холодным чаем поднес носик его ко рту и чуть ли не разом, крупными, частыми глотками осушил его наполовину. Поставил чайник на стол, медленно, медленно подошел к кровати и, не раздеваясь, рухнул ничком на нее. Заснул мгновенно точнее, провалился в забытье и проспал чуть ли не до обеда. Потом он неохотно встал, заставил себя умыться, побриться, привести себя в надлежащий порядок и выпить чаю с остатками засохшего батона. Немного полегчало. Но оставаться одному, в своей комнате, он больше был не в состоянии. Ему было страшно это одиночество наедине с самим собой. Поэтому он оделся и уехал в Москву. В Мокве он пребыл до самого вечера. Он то бродил просто так по улицам города, то сидел в кафе, а потом зашел в панорамный кинотеатр «Мир» и с нескрываемым удовольстви-ем посмотрел американскую авантюрную кинокомедию «Этот безумный, безумный, безумный мир, а вечером уе-хал в Кострому.
ГЛАВА 4

Больше Андрей в Москву на выходные не приезжал. Ни к чему теперь были эти поездки. Да и приезжат ь теперь бы-ло не к кому. Козенок уехал на три года в Монголию, а к Лине он больше не делал попыток сходить. Лина теперь была полностью отрезанным ломтем, а ничего больше сое-динять он теперь или исправлять понаделанное уже не со-бирался. Что сделано, то сделано и хватит об этом... Хва-тит...
Выходные он теперь проводил чаще всего в Костроме. Технология отдыха была отработана практически до мелочей. В пятницу вечером он уезжал на автобусе в Кострому. Ехать было недалеко, что-то около часа. В Костроме он выходил всегда около центральной гостиницы «Кострома», заходил к дежурному администратору, клал ему на стол паспорт с вложенной внутри него десяткой и получал отдельный номер на три дня. Потом шел в ресторан заказывал хороший, обильный ужин и 300 грамм водки к нему или же бутылку хорошего вина, и вечер проводил в ресто-ране. Остальные пару дней бродил по Костроме, знакомясь с ее достопримечательностями, ходил в театр в кино, снова в ресторан. Пил он теперь понемногу, знакомств с женщинами не заводил, наслаждаясь свободой и одиночечеством. А в понедельник утрам он на специальном автобусе уезжал к себе на объект. Прошлого не вспоминал. Оно казалось далеким-предолеким, нереально-туманным, как будто даже и не его.
Тенистый дворик где-то на отшибе И старый сад, запущенный вконец, Сквозь бремя лет и нажитых ошибок Из детства вновь спешит ко мне гонец.
Он мне несет в ладонях горстку ягод И запах трав в растрепанных кудрях. Посланец мира, где не знают Яго, Где воздух чист, с друзьями не мудрят.
Что хочет он, вихрастый этот малый С наивным взглядом беззаботных глаз? Как ни крути-судьба свое вказала, А эту жизнь- не переделать враз…
Так уходи, не будоражь мне душу, Я жизнь прожил, как смог и как сумел, Не раз тонул, но выбрался на сушу И счастлив тем, что жил, что уцелел.
Да-а, пожалуй, это было единственное достижение его нынешнего этапа жизни. Ничем другим похвастаться он не мог. Не было ничего другого хорошего в его жизни. Ничегошеньки. Пустота. Стоило ли тогда вообще появляться на свет, а?
Не суди меня Бог За бесцельно прожитые годы, Если б только я смог, Я б не шел неразведанным бродом, И не лез напролом, Выбираясь из ям и завалов. Мне ль жалеть о былом? Я из тех, кому вечно все мало! Мало счастья в душе, Да и денег в кармане не густо, Ну, а жизни сюжет Не вместить даже в ложе Прокруста. Так прости меня, Бог- Эту жизнь я прожил без шаблонов, И последний свой вдох Я приму без волнений и стонов…
Так продолжалось несколько месяцев. Работы под Костро-мой было много и Андрей не собирался никуда отсюда уезжать. Сложившийся образ жизни и ее ритм вполне его сейчас устраивали и он не хотел никаких перемен. Он устал от перемен. Душа искала и настойчиво требовала постоянства. И он уже начинал всерьез подумывать о том, чтобы уйти совсем из своего п/я, с этой кочевой работы, устроиться постоянно где-нибудь на заводе и работать уже безвыездно, на одном только месте. Ездить больше ему уже никуда не хотелось. Наездился он до очертенения. От вида поезда и вокзала его уже начинало трясти, мутить и передергивать чуть ли не в буквальном сиысле этих слов. Видно нахлебался он этой своей кочевой жизни уже досы-та, дополна, чуть ли, по словам Высоцкого, не до самого подбородка. Подходило время перемен.
И однажды, в субботу, на автобусной остановк е в Костроме он увидел девушку. Его поразило ее лицо. Ему нравились такие, непроницаемо одухотворенные, загадочные, как на старых иконах, женские лица. Удлиненное, бледное с большими, в пол лица, широко раскрытыми, черными и без блеска, спрятанными под густыми и длинными, с загнутыми вверх концами ресницами, и бездонными, как омут осенью, глазами, высоким лбом и высокой, в виде башни прической тоже темных волос, большим, губастым ртом и маленьким, решительно выдвинутым вперед с ямочкой подбородком. Одета она была в белую, кружевную, ручной вязки изящную кофту и темную, плиссированную юбку. Выглядела она строго, элегантно и недоступно. И чем-то она неуловимо напоминала Тамару. Андрей даже сначала подумал, что это Тамара и сразу его сердце куда-то ухнуло в пустоту. Но присмотревшись, понял что она даже и не похожа на Тамару. Но все же облик ее весь был очень и очень схож. Обе они относились к одному и тому же типу сдержанных в обращении, недоступных, строгих даже на вид, красивых и гордых женщин с большой примесью южной, украинской или молдавской крови.
Почувствовав на себе внимательный взгляд Андрея, девушка обернулась и тоже посмотрела на него. Взгляды их встретились. Лицо девушки дрогнуло, по нему прошла тень недовольства, брови сердито сдвинулись и она быстро отвернулась. Андрей тоже отвел взгляд, хотя успел заметить как щеки девушки заалели румянцем смущения, а может и возмущения. Кто знает... Андрей не собирался с ней знакомиться, хотя девушка ему понравилась. Но не было у него уже того запала юности, когда тебе море по колено и все тебе подвластно! Не было, это точно. Укатали сивку кривые горки. Не крутые, а именно кривые. Да и девушка вряд ли будет с кем угодно знакомиться на улице. Не похожа она на обычных девчат.
Подошел автобус. Девушка зашла во внутрь. Автобус шел в центр города. Андрею было все равно, куда ехать и он зашел тоже. Девушка стояла в центре салона, держась одной рукой за поручень. Кружевная ткань кофточки натянулась, четко обрисовав ее небольшую, высоко приподнятую, по девичьи острую грудь. Андрей прошел в салон и встал недалеко. Девушку он видел в профиль. Она стояла сердито нахмурив брови и сжав свои пухлые, навыкат губы. По движению голубоватых яблок ее глаз Андрей по-нял, что она его заметила и не слишком-то довольна этим наметившимся, явным преследованием. Ему стало грустно. Он вдруг вспомнил Зину, которую впервые увидел в автобусе, Лину, с которой познакомился тоже в автобусе и теперь вот эта девушка тоже в автобусе. Не-ет, эту его порочную практику автобусных знакомств надо поскорее кончать. Ничего хорошего у него из таких знакомств не получается. Одна нервотрепка и сплошной поток неприят-ностей Как для самого себя, так и для них, автобусных его знакомых. Не-ет, хватит ему этих автобусных знакомств... Хва-атит...
Андрей демонстративно отвернулся от девушки, показывая ей тем самым, что он не собирается ею преследовать и на первой же остановке вышел.
Он не спеша направился к центру города, глазея по сторонам. Кострома ему нравилась. Особенно привлекала центральная часть города с его старинными торговыми рядами и очень своеобразным, броским на вид, оригинальным по архитектуре, действующим собором, а также старинным парком, благоустроенным, ухоженном и раскинувшимся на берегу Волги. Здесь всегда бывало много народу. И Андрей любил сидеть на скамейке одной из аллей парка, наблюдая за чинно прохаж ивающимися партиями отдыхающих костромича или на скамейке парапета набережной, бездумно глядя на широкую гладь Волги. Он мог так сидеть часами и ему не бывало скучно. Никогда. Скорее наоборот, на людях ему было легче и лучше, чем одному, на людях он чувствовал себя более спокойно, он как бы отдыхал душой, постепенно оттаивая и освобождаясь от кошмаров прошлого, от грязи прошедших лет.
Замри – и услышишь,
Как падает снег,
Как где-то под крышей
Рождается снег,
Как гаснут шаги
У распахнутой двери –
Друзья и враги
Уходящих поверий…
Замри – и услышишь,
Как плещется даль,
Где спрятал Всевышний
Святую Печаль,
Где вздыбилось небо
Зеленой волной
И грустная Небыль
Приносит покой…
Знакомств особых он не заводил и ему никогда не было неудобно за свое одиночество. Андрей постепенно, но уверенно выздоравливал. И в его сознании начала выкристаллизовываться четкая и определенная мысль о том, что больше в его жизни подобных срывов и всякого рода рецидивов, какие случились с ним прошлым летом и прошлой зимой, никогда не произойдут. На ногах он теперь стоял твердо и уверенно. И пора бы ему теперь хорошенько подумать о своем будущем. Не мотаться же ему по белу свету, как перекати поле, до глубокой старости. Проблемы подобной жизни и ее многочисленные «прелести» ему уже приелись основательно и поднадоели до чертиков в голове.
Подошла пора перемен. Это точно. Та жизни, в которую он когда-то кинулся три года назад, убегая от самого себя, кинулся, очерти голову, не думая ни о чем и ни о ком ине испытывая никаких желаний, кроме одного единственного желания - спрятаться поскорее от глаз знавших его людей куда-нибудь подальше, перестало его удовлетворять, перестало ему нравиться, перестало быть ему нужным. И даже больше - оно стало ему мешать жить. Он подступил к порогу нового этапа в своей жизни. Это ясно, это точно. Теперь же ему надо было переступить этот порог и пойти дальше. Но... куда-а?!
Вечер Андрей провел в ресторане со своими друзьями монтажни-ками. Как обычно, хорошо поел, хорошо выпил, хо рошо потанцевал, хорошо повеселился и вообще, неплохо отдохнул. Но потом ребята за его столиком завелись, как обычно, и пошли в разгон, начав свою очередную пьянку, с шумом, гамом и обильнейшими возлияниями. Андрей не захотел тратите на них свое время и свои деньги. Он махнул на все рукой, расплатился и ушел, несмотря на сильней-шее сопротивление своих собутыльников. Но их мнение о себе, их точка зрения на права и обязанности каждого члена их коллектива во время отдыха в Костроме, когда все они должны держаться друг друга, помогать и выручать друг друга, уже не интересовало Андрея. А бояться кого-либо - это было не в его характере. И подчиняться кому-либо он тоже не любил. Он был сам себе хозяин и поступал только по своему. Заставить его сделать что-то против собственной воли было невозможно. И большинство монтажников в управлении об Андрее знали достаточно хорошо. И старались с ним не связываться. Знали, что в ярости Андрей был лютее зверя. И ему прощалось многое из того, что не позволялось делать другим.
Выйдя из ресторана, Андрей остановился и закурил. Ресторан располагался на небольшой площади, где обычно собиралась местная молодежь и которая на городском диале-кте называлась «плешкой» или «пятачком». Здесь размещались целых пять заведений для современного культурного досуга: ресторан «Звезда», кинотеатр «Современник», гастроном «Центральный», кафе «Молодежное» и гостиница «Советская». Полный, так сказать, набор, на любой вкус и цвет.
В кинотеатре только что закончился один из вечерних сеансов и из его дверей выходил народ, разбиваясь на отдельные кучки и пары. Андрей окинул машинально взглядом площадь и вдруг заметил в одной из групп молодых людей девушку, которую увидел сегодня днем на автобусной остановке Сердце его на мгновение замерло и радостно забилось. Андрей усмехнулся про себя:
-- Надо же, взбрыкнул, как молодой! Эх, Андрюха, Андрюха! И что это ты себе позволяешь?!

Он бросил сигарету на асфальт и стал следить за девуш-кой. Просто так. Без всякой задней цели. Он не сомневал-ся, что у девушки, наверняка есть парень и понимал, что лезть со знакомством к ней ему никак не стоит. Минут через пять девушка с подругой отделились от всей группы и взявшись под руки, медленно пошли с площади. Андрей, не успел еще как следует осмыслить ситуацию, сообразить, что и как, вдруг, неожиданно для самого себя, сбежал с лестницы парадного входа в ресторан и быстрым шагом направился за девушками. Сработал рефлекс, инстинкт или еще что-то, не слишком понятное, но оно толкнуло Андрея к девушке. Сознание его попыталось было запротестовать но было уже поздно. Андрей уже поравнялся с девушками и сказал, совершенно не думая, лишь бы сказать что-то, лишь бы заговорить. Но сказал просто и искренне:
-- Добрый вечер! Как хорошо, что я вас увидел..

Девчата остановились, недоуменно глядя на него. Они были очень разные и резко контрастировали друг с другом. Одна темная, строгая, неулыбчиво-замкнутая, сдержанная и очень, очень красивая. Другая - светлая, с открытым, простеньким, веснушчатым лицом, обрамленным мелкими, рыжеватыми кудряшками. Ее белесые глаза с веселом и откровенным любопытством рассматривали Андрея. Глаза первой были непроницаемо серьезные и выражали нескрываемое неудовольствие от действий Андрея. Но вдруг в их неподступной глубине что-то дро-гнуло и они брызнули капельками откровенной, но тщательно скрываемой радости. Она узнала Андрея.
Андрей же, не останавливаясь, не давая им опомниться, не позволяя им опомниться, собраться и перехватить инициативу, взять ее в свои руки, продолжал все тем же дружес-ким тоном, глядя в лицо темной девушки:
-- Я хотел к вам тогда в автобусе подойти... Но не решился. А сей-час вижу - вы уходите... И не удержался... А вдруг я вас больше не увижу.. Город-то большой...
-- А для храбрости решили стаканчик пропустить, да?! – язви-тельно проговорила черная. Голос у нее был низкий, грудной, но мягкий, приятный. И не было этого, царапающего ухо, постоянного оканья, так характерного для обычных костромичан.
-- Точно, - Андрей обезоруживающе улыбнулся и широко развел руками, - для храбрости. А как же иначе к вам подойдешь? Духу ведь не хватает...

Иногда бывает очень важно публично признать себя в чем-то виноватым, в каком-нибудь незначительном проступке, чтобы завоевать доверие у аудитории и добиться таким нехитрым образом необходимого тебе ее расположения. Про стенький ход, но очень эффективный. Срабатывает безотказно. Андрей так и сделал. И сразу же завязал контакт с незнакомыми девчатами. А дальше уже все было просто. Говорить, рассказывать, шутить, острить Андрей умел великолепно. А сегодня он еще и почувствовал в себе искру давно забытого вдохновения. Ему хотелось оказать впечатление на эту девушку, хотелось завязать с ней знакомстство, а, может, и нечто большее. Она ему понравилась сразу же и с каждой минутой нравилась все больше и больше. И он старался изо всех сил. Хотя разговор и легкая пикировка шли у него в основном с беленькой девушкой. Черненькая вела себя очень сдержанно и очень невоз-мутимо. И эта сдержанность ее придавала ей в глазах Андрея еще больше очарования и даже некоторой загадочности и таинствен-ности.
Обе девушки оказались студентками 4-го курса местного педагоги-ческого института. И обе были костромичанками. Одна из них, бе-ленькая, ее звали Таней, жила недалеко от центра, на улице Суса-нина, и девушки как раз туда и направлялись. А вторая девушка, которая понравилась Анд-рею и которую звали Надей, жила на другом берегу Волги, в, так называемом, Заречинском районе или, по простому – в Заречье. Добираться туда вечерами было не слишком удобно, так как мост через Волгу в городе был лишь один и тот находился около вокзала. Поэтому ехать надо было из центра города в Заречье по большому кругу и чуть ли не через весь город. Путь долгий длинный, с несколькими пересадками, а вечерами, естественно, не так уж и безопасно. Поэтому Надя, если задержи-валась в городе, оставалась ночевать у Тани. Родители об этом знали и не беспокоились. Как раз сегодня Надя собиралась именно так и поступить.
Андрей проводил девчат до дома. Они постояли немного у подъезда поболтали и Андрей договорился с Надей о встрече на следующий день, в воскресенье. Свое согласие на свидание Надя дала не сразу и, на вид, не слишком уж охотно. Здесь Андрею помогла немного Таня. Видя колебания подруги, она громко и решительно заявила:
-- Наденька, соглашайся немедленно. Если ты откажешься, то на свидание приду я! Имей это в виду!

Надя пожала плечами, усмехнулась с какой-то затаенной печалью и нерешительно, словно борясь сама с собой или сомневаясь в себе, неуверенно проговорила:
-- Ну, ладно, если уж вы оба так настаиваете - я приду.

Она пришла точно в назначенный час. Минута в минуту. Андрей же пришел на свидание минут на десять раньше. И пока ждал ее, успел выкурить пару сигарет. И к своему несказанному удивлению отметил, что волнуется и что очень даже боиться того, что она смо-жет не придти. Его обрадовало это волнение. Оно ему говорило о многом. В первую очередь о том, что не все человеческое в нем пропало и не все погибло. Кое что еще и сохранилось. А это озна-чает, что его апатия, равнодушие и безразличие к радостям жизни у него прошли и в нем вновь начинают просыпаться и заявлять о себе в полней мере желания жить, желания работать, желания действо-вать и желания любить женщину. А это все вместе взятое означало, что он не только встал и поднялся после всего того, что с ним произошло, но и то что стоит он теперь на земле достаточно твердо и что прошлое не имеет теперь над ним своего прежнего влияния. Переболев мучительно и трудно, он – выздоро-вел! И теперь может со спокойной уверенностью отвечать не только за собственную жизнь, за собственные поступки, но и за жизнь доврив-шегося ему человека.

На грани счастья и несчастья
Меня бросает вновь любовь
И вновь в душе бушуют страсти
А к ночи - закипает кровь.

И вновь не сплю я до рассвета
Как будто мне 17-ть лет
И вновь с волненьем жду ответа
Где самым страшным слово: «Нет!».

Я снова жив и снова плачу
Слеза смывает пыль дорог
Я снова в жизни что-то значу..
Судьба не дай мне «отворот»!

И судьба его пожалела. Признаем, что, несмотря ни на что, Судьба, все таки была, была к нему благосклонна и дала ему еще один шанс. Они стали встречаться. Андрей и Надя. Все выходные теперь Андрей проводил в Костроме вместе с Надей. В пятницу вечером он уезжал из Судиславля на автобусе а в понедельник утром возвращался к себе. И с большой радостью Андрей отмечал в себе, что ждет этих встреч, думает о них, жаждет их, что ему хочется видеть Надю, хочется разговаривать с ней, хочется ходить с ней в кино, в театр, сидеть в ресторане, в кафе, хочется танцевать с ней на веранде танцплощадки в парке или же просто идти с ней куда-нибудь, держа ее за руку, или стоять с ней на парапете, обняв ее за плечи и прижав ее к себе, глядя на застывшую гладь Волги с переме-щающимися по ней мед-ленными грузовыми пароходами и быст-рыми пассажирсскими теплоходами или стремительными, как ласточки, юркими кораблями на подводных крыльях.

Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким
Полюби таким, какой я есть.
На пути этом долгом, дождливом и ветреном Кем я буду? Какой я «есмь»?

Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким, Разбуди во мне спящие совесть и честь Побегу за тобой, словно родственник бедненький На край света пойду в ожидании чудес.

Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким Полной чашей глотни жизни адскую смесь Пусть качнется земля, затрезвонят бубенчики И в глазах засияет отчаянный блеск.

Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким Я твой суд и судьба, твой пожизненный крест Если хочешь любви необъятной, вневременной Позови, помани, пред тобою я, здесь!

Через год с небольшим, после летней экзаменационной сессии в
пединституте, они сыграли свадьбу. Со стороны Андрея никого из
его родных и знакомых на свадьбе не было. Все приглашенные
являлись родными, родственвенниками, знакомыми, подругами
и друзьями невесты. Естественно, что подобная ситуация не могла
не насторожить любопытствующих, вызывая обильные пересу
-ды. Но Андрея чужие мнения на собственный счет зна-чения не
имели Для него был и оставался главным лишь суд собственной

совести. Все остальное отходило на за- дний план и составляло, как
бы фон его жизни, и осо-бого значения не имело. Он стал другим
теперь, этот Андрей, мягкий, певучий, открытый для всех, улыбчи-
вый симпатяга парень. Он стал жестче, решительнее и суровее. И с
Надей он уже не позволил себе каких-либо неизвестностей, неуве-
ренностей, каких-либо колебаний, проволочек и тягомотен. Когда
он понял, что любит Надю, а Надя любит его, он не стал особен-
но раздумывать на сложностями создавшейся ситуации, не стал
гадать, что лучше, что хуже, что выгодно, а что нет. Теперь для
него не существовало дилеммы, он поступил четко и просто.
Главным для него в этот момент была его Надя Значит, все осталь-
ное - побоку! Основная задача – не по терять Надю! Так как он
в свое время из-за собственной нерешительности потерял Зину. По-.
этому все свои усилия он бросил на то, чтобы осуществить эту
задачу. И у него на этот раз получилось. Получилось все, что за-
думал
Твоя ладонь –
Моя ладонь
И тихий всхлип дает гармонь.
Твоя ладонь –
Моя ладонь
И в сердце вновь горит огонь
Твоя ладонь –
Моя ладонь
И жизнь, как вздыбившийся конь.
Твоя ладонь –
Моя ладонь
И между нами тает « бронь»
Твоя ладонь –
Моя ладонь,
Ты только тронь, ты только тронь…
Он обошел предприятия Костромы и на одном из заводов ЖБИ, заводов железобетонных конструкций, его взяли сварщиком в цех арматуры с представлением общежития и последующими гарантиями жилья в течении трех лет. Он рассчитался со своего почтового ящика, выписался из общежития Подлипок и переехал в Кострому. Переезд свой он осуществил зимой, после экзаменацион-ной сессии во ВЗМИ, куда его взяли осенью на второй курс сварочного отделения по письму-ходатайству руководства почтового ящика.
Тот год оказался для него примечательным и удачным во всех отношениях. Любовь к Наде окрылила его, одарила новыми силами и все, что бы он ни пытался сделать, получалось у него, как нельзя лучше. Наверное, это все проис-ходило оттого, что сердце его уже полностью оттаяло, а прошлое отступило от него.
Я – как глыба Льда,
А ты – кусочек Солнца,
С небес летящая Звезда,
Манящий свет оконца,
И – пряный дым волос,
И взгляд – лукаво-быстрый,
И тихий шум берез
Над речкой серебристой…
Весь этот мир Земной –
В твоих глазах зеленых…
Побудь чуть-чуть со мной –
Услышим песнь влюбленных
Он переехал в Кострому, устроился там на работу, оформил гарантию на получение будущей квартиры, сыграл свадьбу с Надей, сдал экзамены во ВЗМИ за второй курс, нашел и снял однокомнатную квартир у за умеренную плату для себя и Нади и начал свою семейную жизнь. А к концу года, вдобавок ко всему, его на работе уговорили стать мастером в цехе на участке сварки арматуры.
А потом эйфория праздников закончилась и началась проза обыденной жизни с ее трудно разрешимыми бытовыми проблемами и постоянными заботами о хлебе насущном. В Костроме с продуктами было плохо, магазины зияли пустыми и полупустыми полками и Андрей, по старой своей привычке, два-три раза в месяц мотался в Москву, где набивал рюкзак всем необходимым для себя и Нади. Причем для Нади он старался всегда взять что-нибудь повкуснее и поразнообразнее, так как она вскоре после свадьбы забеременела и заканчивала институт уже находясь в положении. Госэкзамены она сдавала на седьмом месяце беременности и в начале августа родила девочку. Естественно, что при распределении ей дали свободный диплом, хотя по закону её должны были распределить по месту работы мужа, то есть, в Костроме. Но несмотря на отчаянные хлопоты Анд-рея и его бесконечную беготню по инстанциям вплоть до секретарей горкома партии, ничего сделать ему не удалось И он, изнервничавшись донельзя, махнул на все рукой. Раз уж так получилось, то пусть тогда его Надя посидит с дочкой год-другой, а там уж будет видно.
Через два с половиной года Андрею с громаднейшим трудом удалось все-таки устроить жену на работу в одну из школ города учительницей начальных классов. И удалось совершенно случайно, через парторга завода, которому Андрей на даче варил трубы парового отопления по просьбе начальника цеха. Варил, естестве-нно, в рабочее время, варил не торопясь, целую неделю. Дача была громадная, двухэтажная, с подземным тёплым гаражом, а трубы для системы отопления использовались самые лучшие - из нержавеющей стали. Правда, от греха подальше, их потом всё-таки закрасили белой краской, так сказать, замаскировали на всякий случай. Даже для парторга завода это было по тем временам слишком уж чересчур. Ведь нержавеющие трубы считались сырьем стратеги-ческим и их использование строго контролировались Но, как говорят китай-цы, убивают только мух, а тигров не трогают. Поэтому законы у нас не являются обязательными для тех, кто их издает. Законы для толпы, для народа, а не для руководителей народных масс,. которые денно и нощно думают о благе своей страны и, естественно, имеют полное право на некоторые материальные поблажки для компенсации своих собственных умственных, нервных и физических усилий и затрат.
После завершения работы парторг пригласил Андрея вме-сте с двумя слесарями, которые монтировали трубы на да-че, на обед и поставил каждому из них по бутылке конья-ка.. Они посидели, выпили, поговорили о том и сем, о житье-бытье и Андрей, не зная почему, рассказал парторгу о своей болячке с трудоустройством жены. Парторг рассмеялся и пообещал ему решить этот вопрос. Оказывается, они с руководителем городского отдела народного образования, Гороно, были когда-то друзьями и на заседаниях Горкома партии всегда сидели рядом. И выпивали частенько вместе, и на рыбалку ездили. В общем - свои люди...
Так оно и получилось. Через пару недель ему позвонил в цех парторг и сказал, что его вопрос решен и пусть его жена идет к директору такой-то школы и оформляться на работу. А через пол года Андрей получил ордер н аоднокомнатную квартиру в новом доме-хрущевке с миниатюрной кухней крошечным коридорчиком и совмещенным санузлом. Пусть маленькая, но все же своя отдельная квартира в неплохом районе, расположенном сравнительно недалеко от центра и от самой Волги с хорошими пляжными ме- мстами.
Все в жизни Андрея начало вроде бы устраиваться и налаживаться Теперь бы жить, да жить, да радоваться, дочь растить, жену любить, институт заканчивать. Широкая, ровная, без ухабов, резких поворотов и зигзагов жизненная дорога расстилалась теперь перед Андреем. Топай и топай себе потихонечку, по сторонам посматри-вай, природой любуйся, кругозор свой расширяй, в профессии совершенствуйся, жизнью наслаждайся. Что еще нужно для нормального, всеми и собой уважаемого человека? Действительно, что?! Да ничего! Но это так, если для нормального...
У Андрея же все получилось по-другому. Не вышло у него ровной и прямой дороги, не вышло. Очень скоро начались семейные нелады, В основном из-за тещи. Теща невзлюбила Андрея с первого же взгляда, с первого же дня их знакомства. Почему? Трудно сказать. Почему одни люди нам нравятся, а другие - нет?! Так и здесь. Невзлюбила - и все тут! И после получения квартиры она зачас-тила к ним, и начала потихонечку настраивать Надю против Анд-рея. И то плохо у него, и это, и, вообще, все, что он не делает, он делает не так, как надо, и он совершенно не тот человек, который смог бы составить семейное счастье для Нади. В доме воцарилась напряженная обстановка, начали вспыхивать скандалы. Пару раз, не выдержав такой обстановки у себя дома, Надя уходила к матери. Андрей же, оставшись один начинал сходить с ума от тоски по Наде, по дочери и бежал в дом тещи, умоляя Надю вернуться. Надя возвращалась. Сначала все было нормально, все хорошо, но потом скандалы начинались вновь. И Андрей понял, что, если они не уедут из Костромы куда-нибудь подальше от родных Нади, то развод неизбеже н и может случиться очень даже скоро.
Но как уезжать из города, где только что пустил корни, где нашел свое место в жизни, где испытал столько счастливых мгновений, где тебе было хорошо и где тебе нравится жить? Как? Да и куда?! Где и кто их ждет? И не так это просто, оказывается, срываться с насиженного места и мчаться неизвестно куда, если ты не один, если с тобой близкие и родные тебе люди – жена и маленькая дочь. Люди, судьба и жизнь которых слишком уж зависит от тебя и ты отвечаешь за их счастье и их будущее.
Мысль о переезде зародилась в голове Андрея и не давала ему покоя. Единственно приемлемым вариантом решения этой задачи был обмен квартир через соответствующие службы. И Андрей стал изучать объявления об обмене жилья в разные города Союза. Как-то раз он увидел объявление об обмене комнаты 19 кв м в городе Электростали на квартиру в Костроме. Андрей бывал в Электростали. У них в группе, когда он учился во МГРИ, был парень из этого города. И Андрей несколько раз ездил к нему в гос-ти. Город был небольшой, чистый, аккуратный, четко и без затей спланированный, и, главное, - с великолепным снабжением. В магазинах города тогда было все: и мясо, и колбасы, и ветчина, и сыр, и рыба всевозможная, и фрукты, и овощи и бог его знает еще что. Изобилие продовольственных товаров просто поражало. Нигде ничего подобного в своей жизни Андрей не встречал. Даж е в Байконуре ассортимент товаров был гораздо беднее. А причина подобного товарного изобилия была проста до невозмож-ности - город являлся закрытым объектом Союзного значения из-за некоторых особенностей своего промышлен-ного производства, естественно, связанного с обороной страны.
Андрей взял день отгула на работе и съездил в Электросталь. Комната была на втором этаже большого, пятиэтажного, кирпичного дома Сталинской еще постройки, в трехкомнатной коммунальной квартире. Квартира была большая. Кухня - метров пятнадцать, не меньше, ванная - метров десять - да еще с окном, громадный, широченный коридор. Соседка - одна, мощная, тучная и рыхлая женщи-на лет 60-ти, с зычным, хриплым голосом. Она занимала две смежные комнаты квартиры. В третьей же комнате, ко которую предстояло обменять на Костромскую однокомнатную квартиру Андрея, жила тоже пожилая, неоопределенных лет, супружеская пара. Андрей быстро с ними договорился. И они сразу же пошли в городское бюро по обмену жилплощади, оформили необходимые документу и... колесо завертелось. Примерно через месяц с небольшим Андрей с семьей оказался уже на новом местожительстве.
Город был промышленный и буквально напичканный крупными промышленными предприятиями закрытого, полузакрытого и открытого типа. Андрей особенно не мудрствовал и оформился мастером в цех сварных металлоконструкций завода тяжелого машиностроения или «ЭЗТМ». Так начался его новый, электростальский период жизни, тоже очень непростой, полный неожиданных решений, неординарных поступков и совершенно безумных, неподдающихся никаким, на первый взгляд, объяснениям, действий. Но это уже совсем другая история..
Давайте пожелаем ему удачи. Потому что всего остального у него в жизни оказалось более, чем предостаточно.

Пожелай мне в дорогу Удачи, Меня гонит уставшая Жизнь. Вновь Душа моя стонет и плачет, Но не будем о Прошлом тужить. То что было – всего только было, То, что будет – узнаем потом, Лишь бы сердце ночами не ныло, Лишь бы помнить про Отчий свой Дом. Ведь наш Дом – наш приют и отрада, Наша тихая пристань на долгом пути, Если в жизни уже ничего Вам не надо, Возвращайтесь Домой – он всегда приютит…

Конец .



-