ВЫБОР ОРУЖИЯ

ВЫБОР ОРУЖИЯ
ПРОЛОГ
1999 год, май.

«Бесы овладевают мной. Натурально, бесы…. Пишу эти строки, а сам слышу их мерзкое шуршание по углам. Перун не прощает святотатцев, так-то! Поделом мне, неразумному, поделом. Войско, беспощадное войско Перуново грядет из теней, и ветер воет, словно плач людской в последние времена…
Провести ночь здесь, в месте навечно проклятом - как же это, пожалуй, глупо! Глупо и безрассудно. И Отец мой – Тьма над миром не поможет глупцу, не спасет…
Не слышно даже собак, этих проклятых собак. Впрочем, их никогда не слышно…
До утра еще далеко, а ночью никогда не нужно загадывать. Ночь – время вздохов в стенах и шуршания по углам. Ночь – это время пожинать урожай страха. Я нахожусь в чрезвычайном волнении за свой рассудок,… и они это знают. Им всегда обо всем известно. Они ждут, время не властно над теми, кто…
О, я самого начала знал о том, что это за место! Я предупреждал их всех, этих самонадеянных олухов! Теперь-то они убедятся в этом. Пусть, даже на моем неразумном примере, но…
Все плывет перед глазами, наверное, начинаются видения. И пусть. И, ладно! Впрочем…»
четыре месяца спустя.

Он чиркнул спичкой, прикуривая, и неровное пламя осветило на миг бледное, чуть вытянутое лицо, которое он всегда ненавидел, смотрясь в зеркало.
В темнеющее небо кто-то высыпал стаю ворон. Птицы летели молча, без своего обычного карканья, словно знали нечто важное, какую-то тайну, и боялись разболтать ее, не донести до своего вороньего царя…
Он усмехнулся этой мысли. Мысли иногда способны развеселить, это хорошо было ему известно. Сейчас он думал об одном достаточно странном месте и о том, что создал здесь несколько лет назад. Что-то не так. Что-то он упустил. Что именно, это сейчас не так уж и важно. Гораздо важнее кое-что другое. Люди, которых всегда можно заполнить нужным содержанием. И они будут жить дальше, такие обычные с виду, ничем не примечательные букашки. Но, эти самые букашки хранят Истину и носят в себе Знание. Темное, неистребимое знание, более древнее, чем сама Земля. И чем ближе будут они к Истокам, тем ближе будет День. День, когда все произойдет. И Небеса содрогнутся в ужасе.
Однако здесь, в этом древнем городе, что-то не так. Определенно, не так. Здесь смутно чувствуется неизбежное. Что-то обязательно произойдет. И это «что-то» предрешено.




ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ВНИЗ, СО СКОРОСТЬЮ ТЬМЫ»

«Мудрость – наука неизмеримо древняя.
Рожденная до истории, но никогда не умирающая,
никогда целиком не исчезающая. Секретная мудрость,
но всегда находящая своих служителей,
хранящих ее темное пламя, передающих его
из столетия в столетие.
Темное пламя запретного знания…»
А. Мэррит «Дьявольские куклы мадам Мэндилип»


«Мне представляется, что смешное и страшное
– явления одной природы. И в том,
и в другом случае читатель подсознательно
радуется: это не со мной».

Стивен Кинг



ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Завтра, наверняка, наступит похмелье», - с тоской думал Дима, закрывая дверь туалета. Сейчас, после того, как он в очередной раз «напугал» унитаз, Диме казалось, что наступил конец света, и это его мракобесное состояние - лишь одна из форм пресловутых адовых мук.
Думать о том, что будет завтра, почему-то не хотелось. Похмелье Дима переносил на редкость, плохо.
«Андрюха, гад, спит, небось. Без задних ног», - всплыла на поверхность алкогольных озер и океанов, мысль, - « а завтра выйдет на работу, как ни в чем не бывало…»
Пустой Димин желудок дернулся, словно поросенок в мешке, и замер. Тут же возникла знакомая боль в поджелудочной.
«Только этого не хватало»!
В голове все крутилось и вертелось, словно на карусели. Возвратились эти проклятые звездочки в глазах. Дима чувствовал, что если сейчас не пройдет головокружение, он может запросто не дойти до кровати. А ведь парень планировал еще сделать краткую остановку в ванной, для того, чтобы умыться и попить водички.
Поджелудочная подло пульсировала. На ее языке это могло означать: «Ну, что? Болит, хозяин? Это хорошо, эт-то просто замечательно. А помнишь, что тебе говорил гастроэнтеролог? Не пить, Дима, не пить. НЕ ПИТЬ! Так что, терпи, родимый, сам виноват».
Дима с ужасом вспомнил, как пытался отказаться от очередной рюмки – стограммового стаканчика, но наткнулся на железобетонную громадину Андрюхиного непонимания: «Ну, ты шо, Димыч, в натуре!» Далее, следовали взаимные заверения в дружбе и уважении, пьяные объятия, гаснущие сигареты.
«Потихонечку, полегонечку, вот так…вот так…».
Дима цеплялся за стены. Стены были сегодня, на редкость непослушными: они почему-то разъезжались в стороны. Путь в спальню был тернист и нелегок, словно восхождение на Эверест.
«Ну, почему я так нажрался, а?», - сам у себя спрашивал Дима и не находил ответа.
«Вырубон» настиг Диму по пути в ванную, куда он так стремился, дабы утолить поистине, каракумскую жажду. Подлость «вырубона» в том и состоит, что он приходит неожиданно.
Дима так и лежал: половина тела в ванной, половина – за порогом в коридоре.
«…я пьяный, как…сноп…», - была последняя, сознательная мысль Димы в тот злополучный вечер. Затем, пришло забытье.
Дима Максименко спал, уткнувшись лицом в старую циновку, покрывающую пол в ванной комнате. Измученный организм продолжал упорную борьбу с последствиями недавней алкогольной атаки. Плевался соком опустошенный желудок, ворчала пораженная поджелудочная железа, гулко отзывалось отравленное табачным дымом, сердце, остро реагируя на происходящее гипоксией, в легких страдальчески сморщились альвеолы.
Здоровенный перс-«экстремал» по кличке Махмуд вышел из спальни, где прятался под кроватью с момента появления в квартире пьяного хозяина. Запах ему не нравился. Кот нервно дернул пушистым хвостом. Подошел к двери в туалет, где у него располагался специальный ящичек, фыркнул, и отправился восвояси. Кот не любил пьяных.
***
Той же ночью, в нескольких кварталах от дома, где жил Дима, молодая женщина двадцати шести лет по имени Лида, проснулась, разбуженная плачем сына. Славику шел четвертый годик, но он с завидным постоянством, продолжал мочиться в постель.
Сменив мокрые простыни и клеенку в кроватке сынишки, Лида отнесла полусонного Славика в ванную и обмыла теплой водой его красную взопревшую попку. Сын завозился у нее на руках, но не проснулся. Лида осторожно уложила его в кроватку. Стоящий рядом, на прикроватной тумбочке, электронный будильник – еще одно напоминание о далеком недолгом браке, сообщал о том, что до подъема осталось два с половиной часа. Ровно в шесть тридцать будильник противным писком возвестит о начале нового дня.
Новый день. Новый рабочий день. Новый скучный, пустой день. Новый одинокий день. Новый день…без него.
«Он» для Лиды являлся вовсе не бывшим мужем. Думая о нем, молодая женщина представляла самого классного на свете парня, его улыбку, его нежные руки, его…
Но, как он посмел?! Самоуверенный самец, лгун и притворщик! За что? Только лишь за то, что она, дурочка, так беззаветно его любила? Только за это?
Лида тяжело засопела, как всегда с ней случалось в минуты сильного гнева. Темная густая, словно венозная кровь, волна поднялась из глубин ее души.
Подлец!
Плотный, горячий воздух вырывался из широких ноздрей девушки. Захотелось курить. Лида осторожно закрыла за собой дверь в спальню и прошла на кухню. Она включила свет. Здесь, как всегда, царил «легкий бардак», как она сама выражалась. Одна Лидина подруга как-то имела неосторожность заметить: «Если у хозяйки грязь на кухне, такая же грязь скапливается и у нее на душе». После этого неосторожного высказывания, подруга два месяца провела в отделении челюстно-лицевой хирургии…. Лида – не грязнуля, у нее просто…не хватает времени.
Резвые, словно породистые скакуны, тараканы, брызнули во все стороны. Лида хлопнула по крышке стола. К ладони, кроме хлебных крошек и разбитого вдребезги неудачливого пруссака, прилип табачный пепел. Девушка внимательно осмотрела ладонь и вытерла ее о бедро. Прикосновение к своему голому телу, как всегда, доставило ей маленькое удовольствие. У нее красивые ноги. Она это знает. И он это знает. Интересно, вспоминает этот подлец хоть иногда, как разводил эти самые ноги в стороны?
Ну, что, в конце концов, его не устраивало?!
Лида тяжело вздохнула, и провела рукой, той самой, что недавно умертвила таракана, по выступающему сквозь трусики, лобку. Сколько она уже не имела мужика? Месяц? Около того. Последним был этот Серега, капитан-железнодорожник. Эгоист проклятый? Сделал свои дела, отвернулся к стене и дрыхнуть!
«Как же хочется вернуть назад время!», - думала Лида, - «Полгода, всего полгода! Я бы показала этому ничтожеству, как я могу любить! Что, спрашивается, его не устраивало? Мои сцены ревности? Так ведь я просто хотела, чтобы мы с ним были вместе, только и всего… «Контроль», так он это, кажется, называл? «С меня достаточно твоего контроля!» Скотина неблагодарная!»
Мысли Лиды прыгали, играли в чехарду. Она вновь обиженно засопела.
«Убить его, гада! Кастрировать!»
А рука машинально продолжала тереть низ живота. Трусики уже изрядно вымокли.
«Сволочь!», - думала Лида, - «Что ему, в самом деле, не хватало? Ведь я для него все…все, что он хотел…».
Рука двигалась вес быстрей, все энергичней. Дыхание вырывалось полуоткрытый рот. Лида облизала пересохшие губы.
«Кобель! Я же люблю его!».
- О-ох…
Осмелевшие тараканы, вновь выползли на стол.
…Потом, Лида с удовольствием выкурила половину сигареты «Бонд», а другую половину – «забычковала» до лучших времен.
По ее сильному крепкому телу гуляли волны, вызванные недавним оргазмом. Внутри у Лиды было горячо и влажно.
Совершенно автоматически, Лида вымыла посуду, скопившуюся в раковине с обеда, смахнула со стола крошки.
Старенький холодильник «ЗиЛ», дверцу которого в два года поцарапал гвоздем Славик, вдруг, вздрогнул, и басовито загудел. В его полупустом чреве жалобно задребезжала кастрюля с позавчерашним борщом. Лида открыла холодильник и переставила «музыкальную» кастрюлю на другую полку.
«Гад», - подумала она скорее, уже по инерции, - «сволочь…».
Лида выключила свет в коридоре, и вернулась в спальню. Легла на скрипучую кровать, знавшую столько долгих ночей ее одиночества. Во сне всхлипнул чему-то своему Славик.
«Завтра за садик платить», - подумала Лида с грустью, - «надо было соглашаться на алименты, дура гордая!».
Сон постепенно овладевал девушкой. Тело получило свое, и теперь, жаждало отдыха. Но, у Лиды оставалось еще одно дело.
Подняв с пола телефонный аппарат, разбитый, и заклеенный скотчем в нескольких местах, молодая женщина на ощупь набрала номер.
«Да, соглашусь я, видно, на эту бодягу с рекламой», - подумала Лида, слушая длинные гудки в трубке, - «завтра позвоню и все узнаю. Заплатят сразу,…а мне за садик…и за квартиру…».
Абонент не отвечал. Лида осторожно, чтобы, ни дай Бог, не разбудить Славку, положила трубку на рычаг.
«Таскается где-то, кобель», - подумала она, проваливаясь в сон.
Лида ошибалась. «Кобель» нигде не таскался. Он преспокойно спал на циновке в ванной комнате, у себя дома. Телефон его разбудить не мог. Архангеловы трубы, видимо, тоже. И дело вовсе не в том, что этот человек уже шесть лет служил в пожарной охране. Просто, Дима Максименко был пьян, «как сноп».

ГЛАВА ВТОРАЯ
- Второе отделение на выезд!
«И сирену…», - с наслаждением подумал диспетчер-радиотелефонист Костя, и нажал маленькую коричневую кнопочку на пульте.
Ночь огласил дикий первобытный вой.
«Вот так-то…», - подумал Костя.
Раздался привычный топот кирзовых сапог, лязг дверей автоцистерны, грохот открываемых выездных ворот.
«Все, как всегда», - философски подумал Костя и убрал заскорузлый указательный палец с грязным, давно не стриженым ногтем с кнопки «тревоги».
Дверь в «телефонку» распахнулась, и на пороге возник начкар Водославский. Его помятая со сна харя выражала только один вопрос: «какого хрена?!».
- Подвал, - сказал Костя, которому в обязанности, видимо, входило также уменье предугадывать. - Шерстянка. Улица Стахановцев, дом тринадцать.
Водославский схватил, загодя заполненный диспетчером путевой лист, крепко матюгнулся, и выскочил вон.
Костя потянулся к трубке радиостанции.
- «Искра» сто двенадцать, «Искра» сто двенадцать, я – «Искра» двенадцать. Прием.
После чего, приподнял над топчаном, на котором мирно дремал до злополучного звонка с Центрального пульта, и с удовольствием выпустил газы. Звук получился потрясающий. Костя всегда любил громко пукать, тут уж ничего не поделаешь. В свои тридцать с небольшим, будучи отцом двоих пацанов-школьников, он не считал это чем-то зазорным, чего нужно стесняться. «Природа есть природа», - любил говаривать Костя, когда кто-то из коллег делал ему замечание, - «а против нее, как известно, не попрешь. Так что, терпите».
- «Искра» сто двенадцать на приеме. Передавайте, - ожил динамик.
- Проверка связи, - буркнул Костя и вытащил из кармана бушлата мятую пачку «Примы» без фильтра.
«Ну, и бздонул!», - восхитился про себя он, втягивая воздух тонкими волосатыми ноздрями, - «А еще кажут, что свое не пахнет!»
Костя не спеша, закурил.
«Это все капуста квашеная», - подумал он, - «нефиг было, ее на ужин лопать».
Сделав сей вывод, прапорщик внутренней службы Гунько, снова приподнялся над топчаном.
Тем временем, «ЗиЛ»-130 пугающе красного цвета, несся по пустынной в столь поздний час улице Щорса. В кабине зевал, рискуя сломать челюсти, немного пьяный водитель Саша Твердохлеб. Он «принял» немножко за ужином, чисто «для аппетиту». И больше – ни-ни! В части все-таки, дежурит заместитель начальника. Усиленный вариант несения службы, «посвященный» нынешним Выборам. Запросто может приехать с проверкой ответственный офицер по Управлению или оперативный дежурный четвертой смены, красноречиво прозванный в гарнизоне Гитлером. За ангельский характер таких «кликух» не дают! Свою же, заместитель начальника штаба пожаротушения подполковник Ткаченко, «заработал» за специфические меры воздействия на подчиненный контингент.
«Ничего», - думал Саша, разевая пасть для очередного зевка, - «утром наверстаю свое. После развода бахну. Ну, и семь-двадцать, само собой ».
Во рту скопилась слюна, и Саша ее сглотнул.
- Что там, Серега, подвал? – сонно поинтересовался у начальника караула Барсук.
- А какой же хрен?! – зло проворчал Водославский.
- Третий выезд за сутки! – сплюнул командир отделения Барсук, - чего они, подурели, в самом деле? Палят и палят! Может, политические акции?
- Ага, - огрызнулся Водославский, - акции, как же! Малолетки поджигают, гадом буду! Они нынче совсем дикие. Вторая и тринадцатая части на кладбище ездили. Эти придурки юные ровно в полночь попереворачивали кресты, облили их бензином и подожгли. А сами пораздевались наголяка, и трахались на могилах, как собаки какие! Пидоры!
- Сдурели, - пожал плечами водитель, - не май же месяц, в самом деле. Как-никак, октябрь на дворе. Пардон, - он посмотрел на часы, - уже ноябрь. Скоро праздники, ура!
- А этому только бы повод! – заметил Барсук.
- А тебе бы только поспать, - парировал Саша.
Машину подбросило на ухабе. Подбросило и сидящих в ней.
- Дрова везешь?! Ездюк хренов! – рявкнул Водославский.
- Приехали, - возвестил «возчик дров». - Вот он, тринадцатый дом.
Возле серой невзрачной пятиэтажки, не смотря на позденее время, столпились люди.
- Варенье у меня там, варенье, - причитала седенькая старушка в коричневом пальто, надетом прямо на «ночнушку», - только закрыла, только закрыла, два месяца назад…
Она вцепилась в дверцу водителя. Саша рявкнул на бабульку сиреной, и она проворно, совсем не по возрасту, отскочила от машины.
- «Десна», «Десна», - забубнил в микрофон радиостанции начальник караула, - я «Искра» сто двенадцать. Прибыли на место вызова. Из подвала второго подъезда идет дым. Формирую звено. Иду в разведку.
- Поняла вас, «сто двенадцатый», - отозвался Центральный приятным голосом младшего сержанта Танюши Дударевской, - к вам выехал «двадцатый».
- Понял, конец связи.
Водославский положил трубку.
- Это не очень мне нравится, - сказал он, снимая с головы подшлемник.
- Чего? – спросил Барсук.
- Гитлер к нам спешит.
- Да уж, это совсем не есть гут, - заявил полиглот-Саша и шмыгнул носом.
- Ой, хлопцы, ой лышенько! – причитал кто-то
- Быстрее нельзя?! – выкрикнул какой-то мужик.
- Быстрее только кошки родятся, - поставил на место нетерпеливого начальник караула.
Пожарные вышли из машины. «Молодой» Ваня Сидоренко бросился раскатывать рукав.
- Парни, в темпе включаемся в аппараты и – вперед! – отдал распоряжение Водославский, - Саша, - он хлопнул Твердохлеба по худому плечу, - ты на связи.
- О’ кей, босс! – щелкнул пальцами водитель, и подумал о пол стакане самогона, что так превосходно гонит живущая в непосредственной близости от части, баба Зина. В такую холодищу «дринк» бы очень даже не помешал. Кадык на выступающей плохо выбритой Сашиной шее, как кочка на болоте, ожил и непроизвольно дернулся. Вверх – вниз. И еще.
Маски противогазов были холодны, словно жабы. Звено, возглавляемое Водославским со стволом «Б» в руках, спустилось в подвал. Следом за начальником караула, словно теленок на привязи, двигался молодой боец Ваня Сидоренко. Замыкал шествие опытный командир отделения Барсук, для которого спуститься в задымленный подвал было чем-то, вроде увеселительной прогулки по, до боли знакомым, местам.
- Фонарь, сука, ни черта не светит! – сокрушался Барсук, - Шею запросто свернуть можно!
Очага нигде не было видно, но старший лейтенант Водославский за время своей службы ни один раз уже успел убедиться в том, насколько коварен бывает огонь. Эта зверюга могла притаиться где угодно: за деревянной дверью, в изоляции, в куче старого тряпья.
- Ну? – голос Барсука, заглушенный маской АСВ, аппарата на сжатом воздухе, звучал глухо, словно из бочки.
- Пока ни хрена…
«Обычное дело», - думал Водославский, - «звено, сцепка. Фонарь этот групповой еле светит Обычное дело, обы…».
Ваня налетел на внезапно остановившегося начальника караула. Барсук, разумеется, ткнулся в спину Вани. «Прелесть» сцепки, ничего не поделаешь.
- Чего там?
- Да… трупак, кажись.
Водославский взял под мышку ствол и снял крагу. На ощупь потянулся к тому, что лежало на полу, и обо что он только что споткнулся.
Что за хренотень…, - раздалось из-под маски, - холодный. Окочурился. Хлопцы, выносим.
- Вот еще, не было печали! – воскликнул в сердцах Барсук, - Мертвяка нам для полного счастья только не хватало!
- Саня, - вызвал по радиостанции водителя Водославский, - пусть вызывают ментов. И «скорую».
- «Скорую» ему, на мой взгляд, уже поздно, - подал голос Барсук.
- Так положено.
Тут же, неподалеку от тела, и был обнаружен источник проклятого дыма. Им оказался старый матрац – прибежище какого-нибудь бомжа, не исключено, что и этого покойного. Водославский брызнул на матрац из ствола, и еще немного воды подал на соседнюю дверь.
Страшную находку пожарных тут же обступили люди.
- О, гляди, - тыкал пальцем какой-то зевака в фуфайке, - знов бомжик окочурился.
- Да ни, який же то бомж, не бачиш, чи шо? Он же у костюми.
- А зарос, як бомж.
- Мрут, як мухи…
- А ну, уважаемые, в сторонку! – раздался властный голос.
Милиция оттеснила зевак. Следом за милицейским «уазиком» подъехала карета «скорой помощи». Последним прибыл штабной автомобиль. Он остановился метрах в тридцати от автоцистерны двенадцатой части, немилосердно скрипя тормозами.
- Начальник караула, ко мне!
Тон, каким Гитлер отдал распоряжение, не предвещал ничего хорошего.
Водославский направился к оперативному дежурному.
- Доложите обстановку, - потребовал Гитлер, - и почему у вас люди болтаются без дела?
Барсук и Ваня с обреченным видом принялись сматывать рукава. Саша Твердохлеб в срочном порядке заинтересовался насосом – ему совсем не хотелось, чтобы Гитлер почуял запашок бабазиненого самогона.
Сергей Иванович Ткаченко, он же Гитлер, являл собой целую отдельную страницу в истории Черниговской пожарной охраны. Таких, как он, следует еще поискать. Вернее, не следует, потому что и одного Гитлера гарнизону было больше, чем достаточно.
Небольшого роста, зимой и летом, носящий форменный берет, Ткаченко являлся настоящим стихийным бедствием, как для простого пожарного, так и для нерадивого начальника части. Сергея Ивановича, действительно, боялись, словно монстра из чулана.
Его до черноты загорелое личико, украшала вечная усмешка мультфильмовского злодея: «Я вам сейчас покажу! Я вам сейчас сделаю! Я вам устрою!» И, ведь показывал. И делал. И устраивал тоже.
Чего только стоили ночные учебные «тревоги» при температуре воздуха минус двадцать пять! А комбинированный подъем на учебную башню! Понять все это – мало. Такое необходимо пережить!
Оправдывая свой имидж злого гения, Гитлер появлялся, обычно, после захода солнца. Оставив штабной автомобиль метрах в двухстах от части (разумеется, с выключенными фарами!), он тихонечко подкрадывался к части, и, словно упырь, скребся в двери, где, как правило, похрапывал постовой по фасаду. Фасадный очумело жал кнопку вызова, но было поздно. Пока из части на фасад бежал насмерть перепуганный начальник караула, Гитлер успевал прочесть бедняге-фасадному лекцию о вреде сна, после которой, тому обязательно хотелось пойти наложить на себя руки. Затем, начальник караула, вытянувшийся в струнку, слышал знакомое, известное на весь гарнизон: «Ну, а теперь, займемся сексом».
И подлая такая улыбочка на полных вишневых губах.
«Сексотерапия» неизменно пользовалась успехом: когда измотанные, и ни на что уже не способные пожарные после пары-тройки нормативов, буквально валились с ног, «бесноватый фюрер» уезжал…для того, чтобы вернуться вновь. Под утро. Следовал повторный «половой акт». Потенция у майора Ткаченко была та еще!
Иногда, правда, караулу везло: он отправлялся на пожар. Одним отделением или двумя. В зависимости от сложности ситуации.
По совсем не лирическому настрою оперативного дежурного, Водославский, Саша и Барсук, знавшие Гитлера не первый год, сразу же поняли, что рано по утру, тот обязательно заявится с очередной проверкой несения службы. Да уж, сумасшедшие сутки, ничего не скажешь! А еще ночь Выборов Президента, называется!
«Ну, ее на хрен, такую активность!» - зло подумал Водославский, - «Выборы, хрениборы!»
Утром, во время, отведенное на голосование, Сергей бегал в аптеку за микстурой для одиннадцатилетней дочери. Витка третий день сидела дома с бронхитом.
«На хрен, к чертовой бабушке все эти голосования!», - думал начкар, стоя перед оперативным дежурным, - «И еще, как назло, у Светки «красная армия» наступает. И у Людки тоже… Блин! Сговорились эти бабы, что ли?!»
Тот прискорбный факт, что и у любовницы, и у законной жены, в один и тот же день начались месячные, ни сколько не радовал.
«Тогда, напьюсь завтра», - решил Сергей, - «с Саней, вон, и напьюсь. Может, к вечеру «телок» каких-нибудь подгонит. У него вечно телефонов валом».
-…следить за подчиненными.
- Так точно, товарищ майор! – автоматически ответил Водославский.
Гитлер утратил интерес к персоне начальника караула так же внезапно, как и проявил. Перебирая кривыми короткими ножками, оперативный дежурный направился к милицейскому «уазику».
Ваня Сидоренко, в отличие от своего начальника, голосовать утром пошел. Ваня был послушным мальчиком и всегда прислушивался к мнению своей бабушки, с которой прожил почти всю свою сознательную жизнь. Ныне Ванина бабушка, или бабуля, как он привык ее называть, придерживалась мнения, что каждый уважающий себя человек в стране, обязан отдать свой голос, поучаствовать в судьбе своей Родины. Мысли пожилой женщины были настолько заполнены политикой, что она даже не начала утро с обязательного воззвания к совести родного внука. Все дело в том, что с приходом в «пожарку» три месяца назад, Ваня начал портиться. Он стал более дерзким, иногда возвращался с дежурства с запахом спиртного, а однажды, бабуля даже нашла в кармане его куртки «эти ужасные резиновые штучки-дрючки, которые сейчас везде рекламируют».
Голосовал Ваня Сидоренко, разумеется, за того же кандидата, что и бабушка. За Симоненко, лидера коммунистов.
Саша Твердохлеб, как и подобает порядочному гражданину, в восемь ноль-ноль был на своем избирательном участке. Быстренько проголосовав за действующего Президента, он надолго застрял в буфете.
Барсук не голосовал. Барсук очень любил поспать и ненавидел политику.
- Возвращайтесь в подразделение, - раздался скрипучий, словно несмазанная телега, голос оперативного дежурного, - нечего прохлаждаться!
«Без проблем, майн фюрер!», - подумал Сергей, усаживаясь в кабину автоцистерны.
Водитель с удовольствием завел двигатель.
- Домой, - сказал Сергей, имея в виду, конечно же, часть, а не место своего жительства.
- Пятерочку, командир, - ответствовал Твердохлеб, наморщив нос.
В свободное от службы время, Саша «таксовал» по городу на своем стареньком «Москвиче»-412, прозванном сотрудниками двенадцатой части за соответствующий цвет, «апельсином».
Шутка не удалась. За нынешнее дежурство все устали, как собаки, и даже воспитанный в лучших традициях «светлого будущего», Ваня, решил разнообразить свою серую скучную жизнь стаканчиком-другим бабазининого самогона. Но это, после смены дежурства, до которого еще предстояло дожить.
Барсука непреодолимо клонило в сон. Его большая белобрысая голова в каске шаталась из стороны в сторону, словно тряпичный куль.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В то самое время, когда Дима Максименко спал сном праведника на циновке в ванной, Лида самозабвенно мастурбировала у себя на кухне, а второе отделение четвертого караула военизированной пожарной части номер двенадцать прибыло на место вызова, к двухэтажному кирпичному особняку по улице Леси Украинки начали сходиться и съезжаться люди. Дом, надежно укрытый высоким глухим забором, принадлежал предпринимателю местного пошиба, некому Кузьменко – владельцу сети закусочных и рюмочных в Чернигове, Нежине, а также в нескольких селах Черниговского района. Два с половиной года бывший учитель географии средней школы номер одиннадцать жил в сытости и достатке, не думая, где бы урвать лишнюю гривну. Уже два с половиной года.
Петр Сергеевич припарковал свой видавший виды «жигуленок» пятой модели рядом с шикарным «Гранд-Чероки» Габиля, контролирующего азербайджанскую торговлю центрального рынка и включил освещение в салоне, не смотря на строжайший запрет. Петру Сергеевичу было крайне необходимо найти небольшой пузырек, который он уронил минутой раньше на пол автомобиля.
- Вот черт, вот, незадача! – выругался всегда спокойный Петр Сергеевич, близоруко щурясь и шаря по полу.
Очки, сидящие на его породистом горбатом носу, имели такие толстые стекла, что оставалось загадкой, каким чудом их обладателю удалось получить права на вождение автомобиля. Но, не смотря на просто чудовищную близорукость, Петр Сергеевич был классным водителем и, (невероятно, но факт!), в его штрафном талоне не было ни одной гаишной записи.
- Фу ты, слава…, - он чуть было, не произнес «Богу», - нашлось это проклятое зелье!
Петр Сергеевич поднял с резинового коврика, устилавшего пол в салоне, заветный пузырек, в котором раньше находилась, например, зеленка, и открутил крышечку. После чего, нанес на указательный палец всего одну каплю бесцветной, словно вода, жидкости, которая, казалось, не имела и запаха.
- Гм…, - сказал сам себе Петр Сергеевич, и коснулся этим самым, с каплей, пальцем, центра лба, - Гм! – повторил он уже увереннее.
Затем, он достал из привезенного с собой портфеля дизайна восьмидесятых, какой-то плотный сверток и вышел из машины.
Замок водительской дверцы заедал, но сегодня каким-то чудом, дверца захлопнулась с первого раза. Петр Сергеевич даже не удивился. Когда он приезжал сюда, ничто, казалось бы, не способно было его удивить.
Калитка, разумеется, не скрипела. Пропустив в свое темное чрево очередного посетителя, она захлопнулась с бесшумностью голодного призрака.
Петр Сергеевич зашел во двор.
Они, конечно же, снова его напугали, хотя, казалось, уже ничто на свете, не способно было его напугать.
Две злобные бессловесные твари, словно демоны из ада, выскользнули из тени особняка. Петр Сергеевич замер с бешено колотящимся сердцем, готовый сразу же умереть, если…
«Душу вынимают, душу…», - с ужасом подумал Петр Сергеевич, отлично понимая, что никакой души, вот уже много лет у него нет и в помине.
Влажный нос, с шумом, присущим мощным насосам, втянул воздух возле лица Петра Сергеевича, и давление на его плечи исчезло.
Сторожа занялись очередным посетителем, входящим в калитку.
«Это всего лишь собаки», - пытаясь успокоиться, подумал Петр Сергеевич, - «просто собаки, и все…». Однако его продолжал бить озноб. «Чем же их кормят?», - возник вопрос. Очень хотелось верить, что обычным собачьим кормом.
Осторожно открыв дверь, выполненную из какого-то темного дерева, Петр Сергеевич проник в тускло освещенную прихожую. Снял дешевую, китайского производства, куртку на синтепоне, и аккуратно повесил ее поверх женского кожаного пальто. Изиащная резная вешалка была переполнена.
«Семь. Я прибыл седьмым», - Петр Сергеевич по своей извечной привычке все пересчитывать и перепроверять, прошелся взглядом по предметам одежды гостей.
На вешалке висела самая разнообразная одежда. Драный в пьяных баталиях ватник соседствовал с лайковой кожаной курткой, а кашемировое пальто – с дутой курткой из болоньи, так модной в восьмидесятых годах.
Что за дело собрало здесь всех этих людей? Что общего было у жены одного из глав областной администрации с вокзальным бомжем дядей Пашей? Какой интерес объединял скромного учетчика со швейной фабрики с подполковником Службы безопасности Украины? Почему не спал дома в своей кровати пятиклассник Женя?
Петр Сергеевич осторожно развернул пакет, который принес с собой. В нем оказался черный атласный балахон, на манер судейской мантии. Затем, все также бережно, Петр Сергеевич снял с себя всю одежду: кургузый, с засаленными рукавами – символом вечного труженика, пиджачишко, «подстреленные» брюки, сорочку, тесную в вороте, голубую хлопчатобумажную майку, ботинки с чуть надорванной подошвой, тесные синтетические носки и трусы «семейного покроя» в веселенький цветочек.
Он надел черный балахон, и как всегда, с тайным наслаждением, ощутил гладкую прохладу ткани на своем обнаженном теле. Тело отозвалось превосходной эрекцией.
Разглядывая себя в странное темное зеркало, освещаемое двумя толстыми свечами в бронзовых подсвечниках в форме драконов, Петр Сергеевич торжественно улыбался. Нервные руки с обгрызенными ногтями, трепетно разглаживали складки мантии. Гротескно увеличенные глаза за стеклами очков, сияли. В них отражалось свечное пламя и что-то еще…
Он всегда нравился себе таким.
Петр Сергеевич достал из внутреннего кармана пиджака темную железную цепочку с висящей на ней небольшой пентаграммой, и бережно надел ее поверх балахона. Последний штрих перевоплощения никому не известного бухгалтера в жреца пещеры «Сумерки Мира», состоялся.
***

- Мне было видение.
Голос Верховной Жрицы не предвещал ничего хорошего. Хриплый, с придыханием, он обвивал каждого из сидящих за массивным шестиугольным столом темного дерева. Все тринадцать жрецов Люцифера, Сына Утренней Зари, шесть мужчин, шесть женщин и один ребенок десяти лет, собрались этой ночью, известной в католичестве, как Хэллоуин, а в православии – лишь временным промежутком между днями поминовения Луки Голодного и святого Садока, в странной круглой комнате без окон. Стены, обитые плотной черной материей, совсем не отражали звука, поэтому голос Главной, или как ее называли сами Слуги, Верховной Жрицы, приобретали особенный, магический тембр. Он обволакивал. Он струился, но не как вода, а словно холодное змеиное тело в поисках хладнокровной добычи.
-…и явился мне Вестник на облаке гнева, - нараспев произнесла Жрица, - и смотрел на меня скорбно, и рвал плоть мою золотыми когтями, принося сладость и боль…
Глубокие, словно морские впадины, глаза вглядывались в каждого из присутствующих. Ритуальный Знак, нанесенный на чело Верховной, свежей кровью одного из обращенных, казался сейчас особенно пугающим. Кровь высохла и блестела в свете, источником которого были сорок две черных свечи, установленные по периметру комнаты. Петр Сергеевич знал, что накануне посвящали очередного Озаренного Темной Звездой. Посвящали, разумеется, в быдло. Если бы в жрецы, то Петр Сергеевич обязательно присутствовал на Церемонии. Число жрецов строго регламентировалось, а быдла можно вербовать сколько угодно. Петр Сергеевич мельком взглянул на собратьев. «Кто»? – думал он, в пол-уха слушая Верховную, - «Кто следующий»?
Видимо, Ольга Анатольевна, у нее уже начался климакс. Или дядя Паша. На почве вечных пьянок, старый вокзальный бомж недавно обнаружил, что у него почти «не работает» пиписька. Не стоит, одним словом. Петр Сергеевич мысленно усмехнулся, почувствовав, как под мантией вновь проснулся и поднял голову его собственный Большой Змей.
«На Вальпургиеву Верховная, точно, произведет замену», - подумал Петр Сергеевич.
-…что Атум уже сбросил обе короны и скоро, совсем скоро посетит наш импотентный мир (Петр Сергеевич вздрогнул, эрекция мгновенно исчезла), станет змеей Урей и поспешит в Нун. Хаос поглотит все. Все! Все! ВСЕ!



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


- Куды прешь, старая!
Долгожданный троллейбус, накренился на правый бок, словно готовый затонуть, фрегат. К тому же, он был до отказа забит пассажирами. Впрочем, это обстоятельство ни в коей мере не мешало настойчивой бабульке в теплом клетчатом платке, внедряться в плотную людскую массу. Тачку свою, любовно названную мудрым народом в честь первого Президента, «кравчучкой», отважная бабушка уже втиснула в чье-то несчастное тело, а теперь, вот, пыталась войти сама.
Стоящие на остановке, а таких было человек девятнадцать-двадцать, зачарованно следили за полными страсти телодвижениями пенсионерки. Мужик, которому «кравчучка» буквально впилась в бок, дико матерился и дрыгал ногой, за которую, словно за последнюю надежду, уже успела уцепиться энергичная не по своим годам, бабушка.
- Освободите среднюю дверь! – раздался из динамика недовольный голос водителя.
- Действительно, мамаша, отвали, а? – поддержал его кто-то из пассажиров.
- На вокзал мне…на вокзал…- пыхтела, но не сдавалась бабушка.
Сморщенная, словно изюмина, физиономия, обрамленная клетчатым платком, покраснела от натуги.
- Щас родит, - высказал предположение кто-то.
- На «единице» едь! – рявкнул бородатый мужчина в камуфлированном бушлате, - Тут на работу опаздываешь, а она…, - и мужик обиженно засопел.

Троллейбус медленно тронулся. Бабулька засеменила.
- Освободите двери! – взорвался водитель, - Сзади еще одна «четверка» идет!
- Ага, как же! – бормотала настойчивая пенсионерка.
- А то не поеду! – поставил условие водитель.
- Хрен тебе! – не сдавалась бабушка. Ей было плевать на условия – она опаздывала на вокзал.
- А-а! Фиг с тобой! – в сердцах воскликнул один из пассажиров, такой же пенсионер в черной кроличьей шапке, - Залазь, старая, пока не раздавила окончательно!
И он вышел, вернее, выпал из чрева троллейбуса. Бабушка, наконец, смогла занять заветное место в салоне «четверки».
- Следующая остановка – «Третья поликлиника», - облегченно провозгласил водитель, и со второй попытки смог закрыть двери. Бабушкино зеленое пальто оказалось зажатым между створок.
Пенсионер-джентельмен, уступивший место в общественном транспорте даме, закрыл левую ноздрю красным от холода указательным пальцем, и смачно высморкался на тротуар. После чего, вытер большой сизый нос рукавом старенькой куртки, обречено закурил.
Лида взглянула на часы. Восемь десять. Теперь, она уже точно, никуда не успеет.
«Вот, бляха-муха»! – думала Лида, - «Не очень-то удачно начинать новый рабочий месяц с опоздания».
И, хотя, Вера Семеновна, ее начальница, была бабой понимающей (сама двоих без мужа воспитала), Лиде было неловко. К тому же, сегодня ей предстояло отпроситься уйти с работы на час раньше, если, конечно, улыбнется дозвониться до Вадима.
Вдалеке показался троллейбус.
«С моим везением, это точно, будет «двойка»», - обречено подумала Лида.
Ноги в капроновых колготках сковал холод. И чего это она вырядилась, словно какая-нибудь малолетка? Может, до Вадима не удастся дозвониться, или же ее попросту, не отпустит с работы Вера.
«Не хватало только воспаление подхватить», - с ужасом подумала Лида, у которой воспаление яичников уже случалось, - «хоть бы это была «четверка»»!
Но, вопреки своему неудачному началу, Лидин день сложился на редкость, удачно. Подошедший троллейбус оказался «четверкой», да еще и «гармошкой», так что через двадцать с лишним минут, Лида уже стучала в дверь кабинета заведующей центральным аптечным складом Веры Семеновны Кухаренко. Та не только не отчитала девушку за опоздание, но и немного поболтала с ней «за выборы», и даже пообещала отпустить пораньше.
Удача не покинула Лиду и в тот момент, когда она набрала номер телефона радио «Дизель», на котором ее знакомый Вадим трудился помощником звукорежиссера.
Вадим, с нескрываемой радостью в голосе, сообщил Лиде о том, что директор рекламного агентства «Дизель Плюс», примет ее сегодня в семнадцать ноль ноль. На радостях Лида тут же пообещала Вадиму встретиться с ним в один из выходных. Скорее всего, в субботу.
«Наверняка, полезет трахаться», - лениво подумала девушка, слушая, как заливается соловьем ее собеседник на другом конце провода, - «Что ж, придется дать. Совместить, так сказать, приятное с полезным».
***

Девушке было, от силы, лет пятнадцать. В мочке ее покрасневшего от холода уха, Дима насчитал целых семь сережек: шесть серебряных колечек и одну, непонятно по какому случаю, золотую, с крошечным фионитом. Девушка чуть повернула голову, и Диминому взору предстала ушная раковина, забитая серной пробкой. В желудке тот час же что-то заворочалось. Интересно только, что? Все, что там могло быть, Дима выблевал накануне.
Утро первого ноября застало его, скрюченным в позе эмбриона на полу ванной комнаты. Оно, это самое утро, как никогда, было хмурым и безрадостным. Если кто-нибудь решился поприветствовать Диму банальным «доброе утро», парень бы его попросту, убил!
Тело разваливалось на части, словно кирпичная стена, в которой кирпичи, вместо цементного раствора, скреплены силикатным клеем. В черепной коробке творилось нечто странное: будто оттуда кто-то злой вынул все Димины мозги, а взамен, поместил чугунное ядро. То еще ощущеньеце, надо сказать!
Посмотрев на себя великолепного в зеркало на стене ванной комнаты, Дима лишь глупо усмехнулся: зрелище того стоило. Особенно впечатляющими были «шрамы», украшавшие лоб и щеку парня – последствия долгого возлежания на циновке.
Контрастный душ внес некоторые коррективы в самочувствие, но похмелье не отпускало.
«Пивка бы…», - мечтательно вздохнул Дима, принимаясь за уборку. Клятвенные заверения «больше не пить», что парень давал себе накануне, начисто выветрились из головы.
Кот Махмуд, получивший, наконец, порцию своего «Вискаса», взирал на хозяина с немой укоризной.
Позвонив на работу, Дима предупредил телефониста о своем возможном опоздании минут на двадцать. Старшего инженера, к счастью, еще не было в подразделении, поэтому Дима был лишен «удовольствия» выслушивать его нудные завывания. В нынешнем состоянии, парню разве что, только этого не хватало!
Кофе заканчивался. В жестяной банке осталось порции на две. Дима заварил себе покрепче. Махмуд же ограничился водой из-под крана: из-за своих пьянок, хозяин забыл купить коту молока.
Восемь пятнадцать. Дима втиснулся в переполненную «четверку». Три подушечки «Орбит – зимняя свежесть», несомненно, заглушили перегар, но не спасли окончательно: пассажиры взирали на Диму с немым раздражением. Кто-то из них покушал с утра лучку, и теперь Дима не знал, куда деваться.
«Не хватало только еще блевануть тут», - с тоской подумал парень, пряча нос под кашне.
А немытое ухо пэтэушницы, и вовсе лишило Диму надежды на то, что он доедет без приключений хотя бы до Камвольного. На «кругу» из троллейбуса, обычно, выходит много людей, но кто поручится, что Дима дотянет еще две остановки до «круга»?!
- «Площадь победы», - сообщил пассажирам «четверки» водитель, - следующая – «Малясова».
Наконец-то!
Толкаясь, Дима выскочил наружу. Жадно, словно выброшенная на берег рыба, он ловил ртом холодный воздух первого дня последнего осеннего месяца.
Троллейбус, атакованный новыми пассажирами, преимущественно, работниками концерна «Чексил» и открытого акционерного общества «Химволокно», многие из которых были знакомы Диме, с трудом закрыл двери, и двинулся дальше по маршруту.
На задней площадке троллейбуса, из которого только что выскочил Дима, зажатая между девочкой со школьным рюкзачком и мужчиной лет сорока пяти, стояла Лида.

***

Петр Сергеевич вовсе не ехал на том же самом троллейбусе, что и Лида с Димой. В то самое время, когда Лида оживленно беседовала со своей начальницей на политические темы, а Дима, которому свежий воздух, несомненно, пошел на пользу, ждал транспорта уже на следующей, после «Площади победы», остановке, бухгалтер производства «Анид» Петр Сергеевич Лобур уже принялся выполнять свою ежедневную рутинную работу, сидя в кабинете на втором этаже заводоуправления. На «Химволокно» Петр Сергеевич трудился уже двадцать семь лет, помнил лучшие времена обнищавшего ныне предприятия, и тосковал по ним.
Среди коллег по нелегкому бухгалтерскому делу, которые в большинстве своем, были женщины предпенсионнного возраста, Петр Сергеевич пользовался неизменным уважением за компетентность и аккуратность в выполнении своих служебных обязанностей. Конечно же, сотрудницы бухгалтерии не раз сплетничали по поводу вечного одиночества Лобура, но разве человек не имеет права на некоторые странности?
Впрочем, если бы сердобольным бухгалтершам производства «Анид» стало известно обо всех странностях Петра Сергеевича, они бы в корне поменяли свое мнение об этом тихом незаметном человеке и улыбкой застенчивого подростка.

***

В части все было по прежнему: бойцы караула слонялись без дела, волоча отяжелевшие ноги в кирзовых сапогах по бетонному полу гаража, собака по кличке Чик, приблудившаяся пару месяцев назад, деловито дробила возле будки дневального косточку, оставшуюся после завтрака. Сам же дневальный по фасаду Витя Хабуля развалился в полуобморочном состоянии в будке, стараясь хоть немного отойти после случившейся накануне свадьбы тридцатилетней Витиной сеструхи. Гуляли, разумеется, три дня, и чем эти самые дни заканчивались, Витя не помнил, так как обычно к шести вечера, уже лыка не вязал. Но все хорошее когда-нибудь кончается, и вот теперь Хабулю одновременно мучили три ужасные вещи: дикий сушняк, головная боль – результат смешения нескольких сортов самогона, и жуткая сонливость. Последнее могло сыграть роковую роль в дальнейшей карьере пожарного Хабули.
Витя изо всех, оставшихся у него, сил, пытался не дать опухшим векам опуститься на мутные, словно воды загрязненного водоема, глазки. А еще Витя надеялся (и даже больше, чем на себя), на верного Чика, который отрабатывал заботу о себе, выполняя обязанности сторожевого пса.
На пункте связи части, не первой свежести, радио телефонистка Люся придирчиво рассматривала свои только что выкрашенные новой (!) помадой, пухлые губки бантиком в маленькое зеркальце. Страдающим от недостатка информации бойцам вкупе с начальником караула, уже посчастливилось узнать, что производитель этого, несомненно, полезного в жизни каждой уважающей себя женщины, косметического продукта – шведская фирма «Орифлейм» («Южная роза», номер 5912), и что подарил эту помаду Люсе ее новый мужчина («Такой клевый, при всех делах»). Бойцы пожарной части глубокомысленно кивали. Зная Люськино «счастье» в выборе очередного кандидата на сердце и место в постели, можно было смело утверждать, что этого «клевого при всех делах» хватит, при удачном расположении планет, максимум на месяц. Ну, может, на два. Но это уже будет настоящий мужской подвиг, достойный увековечения в камне и сложения хвалебных песен.
Люсе, тридцати трех летней матери-одиночке катастрофически не везло с мужчинами. Не понятно, по какой именно причине, ей все время попадались алкоголики, захребетники, начинающие деспоты, а порядочного мужика все не было и не было. Бывший муж Вася, по неудачному стечению обстоятельств, отец девятилетней Танечки, вот уже три года старательно скрывался от положенных алиментов. Поговаривали, что он, не плохой, когда не пил, каменщик, подался в Москву за «длинным рублем».
Люся незаслуженно страдала. Смехотворной, и к тому же, нерегулярной зарплаты младшего сержанта с трудом хватало на то, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Долг за коммунальные услуги тянулся унылой змеей с мая девяносто восьмого, и только чудо спасало Люсю от неминуемого в таких случаях, отключения.
Женщина, перешагнувшая летний рубеж своей жизни, лихорадочно пыталась найти счастье. Стараясь выглядеть достойно, Люся вынуждена была отказывать себе в таких необходимых вещах, как нормальное трехразовое питание, тратя деньги на всевозможные косметические изыски и модные вещи. Как это ни прискорбно, но мамина погоня за красотой отражалась, прежде всего, на Танечке. Ребенок месяцами не видел сладкого, ходил в обносках, постоянно болел. Девочка нерегулярно посещала школу, плохо училась, так заниматься с ней было некому. Летом было проще: Люся отправляла Танечку в село, к своим родителям, но и там жизнь маленькой девочки была не сахар – дедушка сильно пил и «делал больно» бабушке.
Постукивая ярким наманикюренным ногтем по телефонному диску, Люся продолжала изучать свое отражение в зеркальце.
«Пора переходить на питательные кремы», - с грустью подумала женщина, замечая все более явные признаки увядания, - «Эти морщинки вокруг глаз, а жуткие мешки под глазами, это никуда не годится»!
«Ну, допустим, мешки – это от недосыпу», - возразила сама себе Люся, с упоением вспоминая размеры члена Сергея.
«И как это он меня еще наизнанку не вывернул»? – Люся улыбнулась, - «Жаль, что самому кончить не ужалось. Но, ,кто ему доктор? Не нужно было пить перед постелью. Я его предупреждала. Или выпить, но чисто символически, для сексу. Не маленький ведь уже, двадцать пять лет. Неужели, не знает, что если нас алкоголь возбуждает, то ихнего брата…. Нет, правду, все-таки, говорят – рожденный пить…».
- Привет!
Дима, уже переодевшийся в форму, вошел в «телефонку». Люсе пришлось прервать свои попытки вспомнить, сколько же ей оргазмов посчастливилось получить самой за эту безумную ночь.
- Привет, - поздоровалась она в свою очередь, с интересом изучая парня.
Дима ей всегда нравился. Он был не таким, как остальные ее сослуживцы. Интеллигентнее, что ли. И симпатичный, к тому же. «Интересно, каков этот мальчик в постели», - лениво подумала Люся.
- Где это тебя валяли? – полюбопытствовала Люся, разглядывая не успевшие сойти «шрамы» на лице парня.
- А…,- отмахнулся Дима, - где только меня не валяли!
Он тяжело вздохнул – до сих пор ощущался некий дискомфорт, или попросту, было хреново.
- Ну, и кто она? – сейчас мысли Люси работали только в одном направлении.
- В смысле? – не понял Дима.
Его зеленые глаза неестественно ярко блестели.
«Как у кота блудливого», - подумала Люся.
- С кем ночку бурную провел, спрашиваю? – Люся была просто уверена в том, что холостой парень с помятым лицом, опоздавший в понедельник на работу, прошлую ночь провел исключительно затрахивая до смерти какую-нибудь симпатюлю.
Дима рассмеялся. Он не впервые слышал подобный вопрос из ярко накрашенного рта телефонистки, и всегда отвечал какой-нибудь шуткой. Нынче шутить почему-то не хотелось, и Дима решил сказать правду.
- Ну почему, - он возвел очи горе, - почему мне нельзя просто напиться?!
- Так ты бухал? – разочарованно протянула Люся.
- Много секса вредно, нужно же когда-нибудь отдыхать, - не удержался все-таки Дима.
- Много секса не бывает, - с видом знатока в этом вопросе, усмехнулась Люся.
Дима, являвшийся в глазах многих сослуживцев кем-то, вроде местного Казановы, бессовестно врал: последний раз он имел женщину три месяца назад, и это были не лучшие его воспоминания. Помнится, эта сучка воспользовалась своим ключом… Он тогда был,…немножко выпивши…да что там, пьяный, как полагается! Пришел домой после Маринкиного дня рождения, бухнулся на кровать, а там…. Впрочем, тогда, в его состоянии, Диме было глубоко плевать, кого…. А утром, утром…. Дима через два дня после этого события, сменил замок от входной двери.
Да, это были, пожалуй, не самые приятные из его воспоминаний, поэтому Дима поспешил свернуть с опасной тропинки.
- Запиши меня, - попросил он Люсю.
- Угу, - женщина сложила губы буквой «о», - ну и как тебе моя новая помада?
- Просто блеск! Тебе идет, - соврал Дима, находя цвет несколько вызывающим, - кто из начальства в части?
- А, никого, Люся спрятала зеркальце в косметичку, - Ковалев повез бумаги какие-то в управление, а ваш – на завод поперся.
- Вот, блин! – Дима стукнул кулаком по ладони, - Давно?
- Да, минут двадцать, как. - Люся взглянула на настенные часы, - Так где, говоришь, тебя отметить?
- Химический «Капрон». А он обо мне ничего не спрашивал?
- Спрашивал, - Люся сперва зевнула, а затем уже, прикрыла рот рукой, - я сказала, что ты звонил из дому, предупредил, что возможно, опоздаешь.
- А он?
- А что, «он»? Он как всегда, в своем репертуаре.
- Понятно, - вздохнул Дима, представляя, какие разборки ему предстоят со старшим инженером части.
Спустя полчаса, Дима открывал своим ключом дверь в класс инструктажа по противопожарному минимуму. Парни, разумеется, резались в домино – Дима услышал, как аккуратно сметаются в ящик стола «кости».
- Не бойтесь, это всего лишь я, - успокоил товарищей Дима.
- А, обморок Максименко нарисовался, - поприветствовали его в традиционной инспекторской манере.
Коля Радченко как всегда, был весел и громогласен.
- Хе! – заорал он, сочувственно покачав начавшей рано седеть головой, - Ты, что ж это, под забором, что ли валялся?
- Почти, - согласился с предположением коллеги Дима, в ванной, на полу.
- А мы Андрюху видели с утра, - подал голос Леха Дейкун, - намного приятнее тебя, нужно заметить, выглядит.
- Пить потому что умеет, - буркнул Дима, которому сейчас было не до разглагольствований товарищей о его внешнем виде.
- Ну, а ты у нас, выходит, алкаш конченный. – констатировал все тот же Дейкун.
- Замолкни, жертва карикатуриста!
Такая форма общения, которая могла запросто оскорбить или шокировать непосвященного, была нормой среди сотрудников профилактической группы государственной пожарной части номер двенадцать.
Леха, этот двадцати семи летний тщедушный экземпляр гомо сапиенса только сочувственно покачал головой, напоминавшей по форме (да и по содержанию!) средних размеров тыкву, украшенную копной жестких волос цвета прелой соломы. Под густыми светлыми бровями Лехи прятались от мира хитрые серые глаза. На полных, плохо выбритых щеках играл вечный румянец не в меру застенчивого подростка. Впрочем, скромность и застенчивость были не основными качествами младшего инспектора Дейкуна. К сожалению, дело обстояло совсем наоборот: Леха был нагл, как танк и тактичен, словно аллигатор. Если ему нужно было что-нибудь «выдурить» на закрепленном объекте, младший инспектор Дейкун просто делал «морду кирпичом», и шел прямо к начальнику нужного ему цеха или участка. И уже в кабинете, со свойственной только ему и детям дошкольного возраста простотой, требовал то, за чем, собственно, и пришел. Иногда доходило до анекдотичных ситуаций. Так, всему Черниговскому гарнизону пожарной охраны хорошо был известен случай, когда Леха «раскрутил» главного врача «химволокновской» поликлиники на двадцать метров металлического уголка. Бедную женщину прапорщик Дейкун так «достал», что она начала предлагать ему различные варианты откупа. Например, Лехе можно было запросто вылечить («на халяву»!) его изрядно побитые кариесом зубы. Либо целый месяц (опять-таки, бесплатно!) посещать сеансы лечебного массажа.
От предложенных медикаментов Леха также отказался, пригрозив, что «если так», то он сейчас начнет самую лучшую в своей жизни проверку противопожарного состояния помещений медсанчасти, и к тому же, проверит боеготовность добровольной пожарной дружины.
Тогда главврач решила применить старое проверенное средство. Словно по мановению волшебной палочки, в кабинете возникла трехлитровая бутыль прекрасного медицинского спирта. Леха посмотрел на нее с вожделением каннибала, которому добрый миссионер цитировал Святое Писание, шумно сглотнул слюну и… остался верен себе.
Главврача спасла сестра-хозяйка, у которой брат работал в механическом цехе…радиозавода. Он-то и помог Лехе с уголком.
А банку трехлитровую вражина-Дейкун забрал на следующий же день, мотивируя это тем, что «не нужно было показывать».
После этого случая за Лехой прочно закрепилась слава «самого пробивного парня в инспекции», чем самым наглым образом принялось пользоваться как свое начальство, так и начальство повыше. Леха страдал, конечно, но убеждений своих не менял, принося тем самым, массу неудобств руководителям курируемых им структурных подразделений огромного завода.
В личной жизни Лехи Дейкуна наблюдалась подобная тенденция: два неудачных брака и две бывших жены, с завидным единодушием желавших Лехе вовсе не долгой безоблачной жизни, а в лучшем случае, «чтоб он сдох, козел паршивый!» Детьми обзавестись прапорщик Дейкун не успел, к счастью, как для себя, так и для бывших жен, посему вопрос алиментов не стоял перед ним.
- Новость слышал? – спросил у Димы Дейкун.
- Премию дают?
- Ага, лучшим алкоголикам части, - ввернул Коля.
- Да пошел ты… так что за новость?
- Наши сегодня на Шерстянку ездили. Подвал горел.
- Ну?
- Трупака вытащили.
- И это вся новость?
- Самое прикольное, - румяная, словно яблоко сорта «Слава победителю», ряха Дейкуна приняла заговорщицкое выражение, - что бедняга окочурился несколько дней назад.
- Бомж?
- Неа. Художник какой-то или поэт, хрен его, в общем, разберет! Не буду звездеть, не знаю. Так вот, какой-то псих откопал его на Яцево и труп привез на Шерстянку, в подвал кинул. Прикинь, это ведь через весь город! Куда катится наш мир?! – выдал совсем не характерную для себя фразу Леха.
Коля, перебиравший на своем столе наблюдательное дело по «Аниду», не отрываясь от работы, вполне доходчиво для присутствующих объяснил, куда катится наш мир. В какое, конкретно, место.
- Может, некрофилы какие-нибудь? – высказал предположение Дима.
- Или эти, как их, гадов? Дьяволисты. Ну, те, что в прошлом году на Троицу стены церкви на Валу размалевали всякой похабщиной. Крестами перевернутыми, пентаграммами.
- Чем-чем? – не понял Коля Радченко.
- Это звезды такие перевернутые, - явил чудо осведомленности в оккультных делах Дейкун.
- А, эти…, - Коля наморщил лоб, - «металлисты» что ли? У меня сосед тоже, чмо патлатое, как врубит этих своих! Меломан хренов!
- Попрошу не обобщать! – буркнул Дима, сам являющийся поклонником групп, играющих «тяжелую» музыку.
- А, я и забыл совсем, что ты у нас тоже…
- Иди в задницу! – отмахнулся от коллеги Дима, которому совсем не понравилось, каким тоном Коля произнес это «тоже».
- А я вот, иду один раз с работы, - продолжил Коля, ни сколько не обидевшись, - слышу – кот орет не своим голосом. Подхожу к подъезду, там у нас столик еще стоит такой. С лавочками, у фонаря. Мужики летом в домино ляпают, а малолетки по вечерам водку жрут. Так вот, подхожу я, значит, ближе. Вижу – свечи, вроде бы, горят. Я к столику этому подхожу и просто охреневаю на месте. Прикиньте, круг из свечей, горящих на столе, а в центре этого круга прямо к крышке стола кот черный гвоздями прибит. Вроде, как распят, что ли? И мелом всякая херня на столе нарисована. Ну, эти самые звезды, кресты. Не помню я, как котяру этого от стола отодрал, но чухнул он в подвал, будто и не калеченый был. А я домой пошел, трясет всего. Валя спрашивает, что мол, такое? А я и слова сказать не могу. Пришлось срочным образом стакан наливать.
- Благо, повод нашелся, - не замедлил с «подколкой» Леха.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Как и обещал Вадим, ровно в семнадцать ноль ноль Лида была представлена музыкальному редактору «Радио- Дизель». Игорь Владимирович оказался высоким обаятельным мужчиной лет сорока двух. С его чисто выбритого лица не сходила дружеская улыбка. Лиде он сразу же понравился. Предложив девушке выпить кофе у себя в кабинете, Игорь Владимирович еще больше расположил к себе. Вопросы, которые музыкальный редактор черниговской радиостанции задал Лиде, были полны такта. Узнав о том, что Лида – медицинский работник, Игорь Владимирович посочувствовал положению, в котором находится ныне украинская медицина, и поведал, что его жена, заведующая отделением в областной поликлинике, на себе испытывает все, связанные с этим трудности.
Затем, Игорь Владимирович, совершив «плавный переход к делу», заверил Лиду в том, что здесь, «у них», ей обязательно заплатят вовремя. Девушка также узнала о том, что ей предстоит пройти голосовые пробы, встретиться с представителями рекламного агентства «Дизель Плюс» и в случае удачного исхода дела – подписать контракт. Прослушивание назначили на пятницу («Вас устроит?» «Да, конечно.»), после чего Лида в сопровождении верного Вадима, который все это время проторчал в приемной, покинула редакцию.
- Ну, как? – большие, навыкате глаза парня, обрамленные пегими ресницами, взирали на Лиду с немым обожанием. Если бы девушке представилась возможность увидеть все те непристойные картины с ее участием, которые Вадим уже успел нарисовать у себя в голове, она бы его попросту убила.
- Все в порядке, – сказала Лида, взявшись двумя пальцами за «собачку» «молнии» на куртке парня.
- Что сказал Игорь? – в голосе Вадима послышались отзвуки волнения его души, - Он что-нибудь пообещал?
- Да…, - Лида потянула «собачку» вниз, представляя, как набухает плоть в трусах Вадима.
Мимо них прошел пожилой мужчина. Яркое сочетание Лидиных распущенных волос и кроваво-красного полупальто не оставило его равнодушным: мужчина оглянулся.
- Спасибо тебе, Вадик…, - тихо, с придыханием произнесла Лида.
Ее зеленые, подернутые влажной дымкой глаза, внимательно разглядывали лицо парня. Губы. Полные, чувственные. Как это она раньше не замечала, что у Вадима такие губы? Интересно, что он умеет такими губами? В субботу она проверит. Это решено.
- Да что ты…, - пробормотал Вадим, стремительно краснея. Взглядом с Лидой встречаться он пока не рисковал.
«Да, губки ничего».
И тут, он улыбнулся. Лида сразу же отвела взгляд. Иллюзия мигом рассеялась. Губы у Вадима, действительно, были чудесные, чего не скажешь о его зубах. Длинные, желтые, словно у мерина. Уж лучше бы он вовсе не улыбался.
Лида решила для себя, что поимеет этого мужика при минимальном освещении. А лучше, совсем без освещения. Так хоть можно помечтать, пофантазировать…
Девушка взяла его холодную лапу в свою ладонь и тихонечко пожала. Такое, себе, интимное пожатие.
- В субботу позвони мне, - Лида постаралась придать своему голосу нужную глубину, - часиков в шесть, ладно? И, конечно, не утра.
Она почувствовала, как конвульсивно дернулась рука парня. Такая интонация должна пронять его до самой простаты.
Конечно! – Вадим разве что слюну не пустил.
«Не улыбайся, прошу тебя, только не улыбайся!»
- Тогда, - Лида снова взглянула на его губы. Под большим хрящеватым носом парня она заметила капельки пота, - до субботы.
- До субботы!
Она высвободила руку из трясущейся конечности поклонника. Незаметно вытерла ее о ткань полупальто.
Бедный Вадим застыл, словно истукан с острова Пасхи, все еще не веря своему внезапному счастью.
«Только не переусердствуй с онанизмом», - хотела сказать ему Лида, но вовремя прикусила язык.
Высокие каблучки красных, в тон полупальто, сапожек выбивали причудливую дробь по асфальту. Лида шла, высоко подняв голову. На ее устах играла победная улыбка. Впервые, за столько месяцев беспросветного невезения, тучи, висящие над ней, начали рассеиваться. Круглое, похожее на солнце, румяное лицо Фортуны выглянула из-за них.
«Все получится, все у меня получится!», - вновь подумала девушка и поддела носком своего красного сапожка пустую пластиковую бутыль из-под минералки. Бутыль с грохотом покатилась прочь, символизируя все Лидины несчастья.
Теперь Лиде предстояло забрать Славку из садика и кое-что еще сделать. Она была счастлива сегодня и собиралась разделить свое счастье с одним человеком.

***
Петр Сергеевич поставил машину на стоянку перед домом и вошел в подъезд. В целлофановом пакете, который бухгалтер нес в руке, позвякивали пивные бутылки. Сегодня Алла Ивановна отдала (наконец!) долг, и Петр Сергеевич позволил себе немножко расслабиться. После работы он зашел в гастроном и купил шесть бутылок «Черниговского темного». Пиво было его давней страстью, вторым после Нечистого идолом, которому Петр Сергеевич готов был служить всегда и везде. Сегодня он выпьет пивка и почитает Элстера Краули. На хмельную голову подобное чтиво всегда воспринимается лучше. Если бы об этом узнали остальные жрецы пещеры «Сумерки Мира», то возможно, Петру Сергеевичу, пришлось бы туго. Последовала бы незамедлительная «чистка» с возможным наложением проклятия от самой Верховной, а то и порча, на которые третьекурсница Стелла большой мастер. Недаром ее бабку, в прошлом известную Куликовскую ведьму втихую умертвили свои же односельчане.
Любая секта по своей сути – тоталитарное общество в миниатюре, со своей четко выраженной иерархией, табелью о рангах и карательным органом. Именно о последнем, представленном в пещере «Сумерки Мира» двадцатилетней Стеллой, Петр Сергеевич думал с содроганием. О, эта черноволосая голубоглазая сучка с фигурой нимфы и замашками валькирии знала свое дело! Карала либо в одиночку, либо при помощи своего специально подобранного «боевого быдла» - пятнадцати-шестнадцатилетних отморозков с ледяными сердцами и бездной в глазах. Почти все они были «подсажены» на иглу и за дозу «ханки» готовы были почти на все. Петр Сергеевич вспомнил судьбу пятидесятилетнего Власенко, который не явился на Купальскую мессу и тем самым сорвал запланированную Верховной церемонию Огненного Колеса Змея. И ведь причина была уважительная - свадьба дочери. Ничего не помогло, никакие отговорки. А когда красный о т волнения и злобы Власенко позволил себе дерзость публично оскорбить Верховную, его судьба была решена.
Стелле, тогда еще совсем юной жрице, приказали разобраться. Это была ее первая «чистка». Девушка справилась блестяще.
Через месяц после отторжения Власенко из пещеры, с ним случился такой себе микроинфарктик, а еще через пару – почти двухметрового, пышущего здоровьем мужика абсолютно невменяемого забрали в Халявин, местную психиатрическую лечебницу. Бедняге стало мерещиться, будто каждый раз, когда он ходил по большой нужде, экскременты оживают и набрасываются на него, стараясь утащить в унитаз.
Такой вот, была выдумщицей Стелла. После этого случая все адепты «Сумерек» стали относиться к девушке с должным уважением. Верховная Жрица, давно уже стремящаяся заполучить в свои ряды настоящую колдунью, откровенно радовалась. На руку ей было и то обстоятельство, что Стелла не рвалась заполучить ее место. Роль шефа «безопасности» ее, по всему, устраивала.
Петр Сергеевич взял пакет в другую руку, стараясь не звенеть бутылками. А вдруг? Вдруг, он уже под «колпаком»? Ему вовсе не улыбалась перспектива однажды утром обнаружить в своем унитазе ожившее дерьмо.
Он нажал на кнопку вызова лифта. Внизу, на площадке раздался цокот каблучков и детский голос заныл: «ну, мааа…, ну, мама…».
- Помолчи! – отрезал властный женский голос, который Петр Сергеевич тот час же узнал Это был чудесный контральто его соседки из сорок восьмой квартиры. Женщина жила без мужа, с маленьким сыном. Нельзя сказать, что мужчины в ее квартире не появлялись. Временами Петр Сергеевич даже прикладывал к стене свое большое волосатое ухо, дабы послушать, как кричит эта птичка под очередным самцом. В такие минуты бухгалтер довольно живо представлял себе, как он входит в сорок восьмую и присоединяется к сексующимся. Петр Сергеевич очень любил «групповуху», в особенности, когда женщина была ему симпатична. А Лида, так звали эту мать-одиночку, как раз была в его вкусе: высокая, длинноногая, властная. Фигура несколько крупная, но ни грамма жира, словно на древних скульптурах. Чувствовалось, что Лида очень сильна. Иногда Петр Сергеевич почти реально видел, как она, облаченная в облегающий кожаный костюм, подходит к нему, распятому на огромном черном кресте (но чтобы обязательно поверх Иисуса!), вооруженная семихвостной плетью и…
- Подождите, подождите! Подождите нас, пожалуйста!
Петр Сергеевич услышал торопливые шаги по ступеням. Створки лифта голодной пастью сомкнулись вокруг правой ноги бухгалтера и снова разошлись.
- Ой, спасибо! – поблагодарила соседа Лида. – Славка, заходи! – она пропустила вперед сына, - Здравствуйте, - спохватилась девушка.
- День добрый, - поздоровался в свою очередь, Петр Сергеевич и нажал кнопку седьмого этажа. – Как быстро растет ваш сынок! – сказал он, вглядываясь в нежное, покрасневшее от холода личико ребенка.
- Да-да, - пробормотала Лида чисто механически, - не заметишь как уже и в школу.
Ей было неприятно оттого, как смотрит на ее сына сосед. Словно удав на кролика. Глядишь, еще чего сглазит! Лида инстинктивно свернула в кармане кукиш.
- Ну, солдат, - обратился к Славику Петр Сергеевич, - признавайся, сколько тебе уже натикало?
Ребенок, словно чувствуя плохую ауру Лобура, отвернулся и прижался к маме.
- Четыре на Рождество будет, - ответила за него Лида.
Петр Сергеевич подавил в себе желание сплюнуть при упоминании об одном из главных христианских праздников.
«Надо же!» - черная злая кровь поднялась внутри него, - «Херувимчик!»
Петр Сергеевич хорошо знал, что нужно делать с херувимчиками, вроде Славика.
Он решил сменить тему.
- Не знаете, на этой неделе будут свет отключать? – поинтересовался он у Лиды.
Вот так. Обычные соседские дела.
- Ой, не знаю даже, - пробормотала девушка, мысли которой сейчас были всецело заняты предстоящим звонком, - не хотелось бы. У меня как раз свечки кончаются, а Славка так боится!
- Могу одолжить вам керосинку. - позволил себе улыбнуться Петр Сергеевич. – В его исполнении это выглядело, словно гримаса боли, - у меня их две.
- Спасибо, - Лида улыбнулась в ответ.
Что-то холодное, словно большая паучья лапа, коснулось ее сердца. Сосед всегда напоминал Лиде маньяка Чикатило, каким того показывали по телевизору. Она избегала встреч с ним. И этот его взгляд из-за толстенных линз. Липкий. Нечеловеческий. Взгляд осьминога.
Лида тряхнула головой, прогоняя наваждение. Что еще она тут нафантазировала?! Да, сосед ее, действительно, странен. Но в то же время какая-то непонятная Лиде притягательность была в этом пожилом человеке. Скорбь в голосе, небывалая по своим размерам тоска… по людям. Лида даже придумала однажды для себя самой, что этот человек, к которому никто и никогда не ходит в гости, носит в своем сердце какую-то страшную тайну. Может, у него несчастная любовь? Есть ведь такие люди, которые могут вот так, всю жизнь страдать! Лиде бы этого очень хотелось. В таком случае, она бы смогла обрести, пусть даже заочно, в лице своего соседа родственную душу, друга по несчастью. И еще девушке ужасно хотелось побывать в сорок седьмой квартире, ей интересно было посмотреть, как живет убежденный холостяк, который по вечерам слушает печальную негромкую музыку. На что похоже его жилище? Чисто там или, напротив, полно грязи? Кто готовит соседу? Кто за ним убирает? В общем, вопросов было вагон и маленькая тележка, и ответить на них Лида смогла бы, только переступив порог этой таинственной квартиры. Решено: она возьмет на прокат у него лампу. И это произойдет завтра, потому что завтра вторник, а по вторникам у них в квартале планово отключают электроэнергию.
Лифт прибыл на седьмой этаж. Лида принялась открывать дверь в свою квартиру, Петр Сергеевич – в свою. Славик испуганно следил за ним из-за Лидиной ноги.


***

Молоко для Махмуда Дима покупал в том же самом магазине, где Петр Сергеевич свое пиво, только часом раньше. Для себя, все еще страдающего похмельным синдромом, Дима тоже прикупил бутылочку. Правда, в отличие от Петра Сергеевича, предпочитавшего темные сорта, Дима Максименко приобрел «Черниговское Венского типа». Самый дешевый, но вовсе не значит, что самый плохой сорт черниговского пив комбината «Десна».
Дома, не смотря на открытые настежь форточки, все так же царил кислый запах вчерашнего Диминого конфуза. Вонючий памятник «Дмитрию Максименко – человеку, не умеющему пить».
Дима поморщился: за удовольствия всегда нужно платить.
Из спальни, потягиваясь всем своим девятикилограммовым телом, вырулил Махмуд.
- Явление кота народу, - прокомментировал это событие Дима, - идем, проглот, я тебе молока принес.
Махмуд уселся на дорожку в прихожей и принялся вылизывать свою мохнатую шубу абрикосовой масти.
- Ну да, как же, утренний туалет, - пожал плечами Дима, - хотя, уже далеко не утро. Кот, признавайся, ты, часом, пожрать ничего не приготовил?
Кот, разумеется, приготовил. Небольшую кучку в своем кошачьем туалете.
- Засранец, - вздохнул Дима, отправляя какашки в унитаз, - так что же приготовить мне на ужин?
Холодильник и кладовка разнообразием продуктов не порадовали. Пришлось делать выбор между макаронами с тушенкой и картошкой с тушенкой.
- Ты что предпочитаешь? – спросил Дима Махмуда, важно вошедшего на кухню.
Кот предпочитал «Вискас,», как и полагается всем котам в избитой телерекламе, поэтому уткнул свою плоскую физиономию в свою миску и жизнерадостно захрустел шариками из, как было написано на коробке «лосося, морского окуня, трески и креветок».
Победили макароны. Их, во всяком случае, не нужно было чистить.
Дима включил телевизор на кухне. Хорошо, что он подключился к кабельному телевидению. Есть хоть, что посмотреть. Переключив на MTV, Дима был приятно удивлен – транслировали документальный фильм о творчестве его любимой «Металлики». И хоть парни теперь носили непривычные для себя, короткие прически, а Кирк даже сделал пирсинг под нижней губой, Дим не утратил интереса к творчеству этой чудесной команды.
Бутылка пива была заботливо помещена в холодильник. Дима решил справиться с ней после ужина. По «НТВ плюс Мир кино» ожидался, судя по анонсу, классный триллер, вот под него-то Дима и решил «приговорить» бутылочку.
Телефонная трель заставила парня оторваться от экрана. Там как раз рассказывали о трагической гибели басиста Клиффа Бертона. Дима бросился за телефоном в коридор, надеясь успеть к приходу в группу Джессона Ньюстеда из «Флотсам энд Джетсем».
- Алло! – крикнул он в трубку. Другой рукой схватил телефонный аппарат и поволок его на кухню. Хорошо, что хоть провода хватает.
- Здравствуй, любимый.
Словно по сердцу царапнуло. А ведь он ее сегодня вспоминал тихим незлым словом. Дима сел на табурет. Давненько он слышал этот голос. Тогда она позвонила, чтобы поздравить Диму с годовщиной их знакомства (будь оно проклято!). Что на сей раз? Он приготовился к чему угодно.
- Привет, - без энтузиазма в голосе произнес парень, - знаешь, я как раз собирался…
- Уходить, принимать ванну, отправлять естественные надобности… видишь, я уже знаю все варианты. Все возможные варианты. Тебе остается только выбрать.
Дима молчал. А что еще ему оставалось? Он знал, что Лиде обязательно нужно дать выговориться, иначе снова пойдут упреки, плач, угрозы, мольбы. Диме тоже были известны все возможные варианты.
- Я не займу у тебя много времени, - ее голос, который однажды поразил наповал Диму, был по прежнему волнующ и томен, - просто захотелось узнать, как дела у человека, который совсем недавно разбил мне сердце.
«Ничего себе, «недавно»! Полгода назад!» - изумился Дима, - «Что, для нее время остановилось, что ли?»
- У меня все нормально, - сообщил он, не отрываясь от экрана, на котором «Металлика» выступала на Тушинском аэродроме.
- И ты совсем не вспоминаешь обо мне? – в голосе Лиды возникли сексуальные нотки, так хорошо известные Диме.
«Здрасьте, приехали! Ну, уж нет!»
- Ну, что же ты молчишь?
- Не знаю, что ответить, - начал мямлить Дима.
- Все такой же джентльмен, - сделала вывод Димина собеседница, - все так же боишься обидеть даму.
«Ага, тебя обидишь, пожалуй! »
- Что у тебя нового? – сменила тему разговора Лида, - Как в личной жизни?
- Все нормально, - неопределенно ответил Дима, вовсе не считая секс раз в три месяца нормой.
- Ты меня простил за тот случай?
«Ага, сейчас!»
- За какой случай?
- Не притворяйся, ты прекрасно понял, о чем я.
- Ах, ты о том случае? Нет, все в порядке, я ни сколько не в обиде…
«Сука, так ведь и импотентом недолго стать!»
-…на тебя. Все в порядке. Правда.
- Конечно, ты как всегда, невероятно галантен. Джентльмен, голубая кровь, белая кость.
Передача о творчестве «Металлики» закончилась. Пошла реклама.
Вода в кастрюле закипела.
Настроение, и так неважное с похмелья, теперь совсем грозило испортиться.
- А у меня радость!
«Замуж выходишь, что ли?»
- Какая? - он был само любопытство. Когда разговариваешь с такой уникальной эгоисткой, какой является Лида, нужно проявлять чудеса такта.
«Неврастеники крайне обидчивы и подозрительны», - вдруг, вспомнил Дима где-то прочитанное.
- Не-ет, пока не могу сказать, - в голосе бывшей Диминой подружки послышалось знакомое ему жеманство, - пока еще толком ничего не решено, я боюсь сглазить.
«Может, и правда, замуж выходит?» - с надеждой подумал Дима, - «Вот бы здорово было!»
Нужно ей еще немножко подыграть. Дима хорошо знал эту игру. Она называлась «Бывший любовник – добрый приятель». Хорошо, что Лида ограничилась этой, в запасе у девушки был целый набор всевозможных забав.
- В любом случае, поздравляю тебя с этой радостью, - Дима позаботился о том, чтобы его голос звучал убедительно.
Иначе…
- И вот, мне захотелось, чтобы ты, - Лида прочистила горло, - чтобы человек, которого я люблю, разделил со мной эту радость…
«Понеслось!» - с тревогой подумал Дима.
Лида запустила руку в мешок с играми. Какую из них она извлечет на свет Божий?
- Мои чувства к тебе до сих пор те же, - в голосе Диминой собеседницы послышались нотки, которые его всегда тревожили, - а ты…
Дима молча слушал поток упреков в свой адрес. Правила этой игры были ему хорошо знакомы. На этот раз Лида предлагала «развлечение» под названием «Я хорошая, но ты меня не любишь, я люблю тебя, но ты такой плохой». У популярной молодежной группы «Стрелки», кажется, есть песенка с таким названием.
Вода в кастрюле грозила выкипеть.
- Погоди, я выключу газ, - бесцеремонно прервал Лидин монолог Дима, - у меня сейчас вода выкипит.
Надо было, конечно, подождать. Минут через пятнадцать Лида обязательно «накрутила» бы себя до нужной степени, чтобы заплакать, и не дождавшись Диминого утешения, повесила бы трубку. То, что только что сделал Дима, было крайне неосторожно и могло иметь самые непредвиденные последствия.
- Да, конечно, - произнесла Лида голосом обиженной добродетели
Однако, рубку не бросила. Это уже само по себе неплохо.
Дима выключил газ под кастрюлей, взял с подоконника пепельницу и сигареты. Разговор мог затянуться.
- Алло, - подтвердил он свое присутствие на линии.
- Ты готовишь ужин? – прощебетала Лида.
«Осторожнее, здесь может крыться западня», - предупредил сам себя Дима.
- Да.
- А хочешь, поужинаем вместе? – Лида давала ему шанс исправиться, - Нет, правда, бросай свои макароны или что там у тебя, и иди ко мне. Я приготовлю мясо, как ты любишь. У меня есть коньячок. Так как, мой друг? Придешь? Клянусь, приставать не буду.
«Вот, прицепилась»!
- Ты знаешь… - Дима сделал глубокую затяжку, - НЕТ.
- Я так и думала, - Лида тяжело и медленно задышала в трубку.
Дима даже представил, как раздуваются широкие ноздри девушки. Он убрал трубку от уха и болезненно поморщился. Бури, видно, не избежать.
- Звоню ему, чтобы поделиться своей радостью, - из трубки послышались первые рыдания – предвестники Большого Плача По Разбитому Сердцу, - а он…. Ну и сволочь же ты, Максименко!
Дима согласно закивал головой, он уже раз восемьдесят имел счастье узнать, какая он сволочь. И не только сволочь. В лексиконе Лиды было множество разных определений его сущности: кем он только уже не был!
- Извини, если что не так, - выдавил из себя Дима. Это было обязательным элементом их с Лидой общения. Небольшое шулерство. Если он играет по ее правилам, кто запретил ему мухлевать?
- И он еще издевается! – взорвалась Лида, целиком заглотившая наживку, - у него совести хватает! – звенел ее прекрасный голос, - «Извини»! Разбивает мне сердце, а затем, извиняется!
Она вновь запыхтела в Димино ухо, словно рассерженный ежик.
Дима представил, как Лида сидит в коридоре прямо на полу и отдирает полоски скотча от телефонного аппарата, которым она разбила голову, по ее же словам, «одному чудаку на букву «м», который слишком много себе позволял». Славик в мятых порванных в нескольких местах колготках играет неподалеку. У парня, разумеется, как всегда, течет из носа. Сама Лида одета только в черную короткую майку и хлопчатобумажные трусики. Лифчика под майкой нет и острые, длинные, словно карандашные грифели, соски ее маленьких грудей явственно просматриваются сквозь тонкую ткань. Девушка сидит, как всегда, по-турецки и несколько черных лобковых волосков выбились из-под трусиков.
Тут, Дима почувствовал, как в его собственных трусах возникла совсем не нужная эрекция. Брр!
- А я в субботу, вероятно, тебе изменю!
- !!!
- Что, молчишь?
«Ну, это уже слишком!»
Если сейчас Дима спросит: «с кем?», она подумает о том, что он ревнует, о том…. О, ОНА ПОДУМАЕТ О ТОМ, ЧТО ОН ДО СИХ ПОР ЕЕ РЕВНУЕТ!
- С кем?
«Вот, блин!»
Дима готов был себя убить.
- О!!!
«Нарвался, идиот! Так тебе и надо!»
- Тебе интересно, с кем?
- Нет.
- Не обманывай! – теперь в голосе Лиды слышалась уже ни чем не скрываемое веселье. Девушка праздновала свою маленькую победу. Ее ущербное тщеславие кричало «ура» и вы висело праздничные флаги.
- Это и есть твоя радость, которой ты хотела со мной поделиться? – довольно бесцеремонно спросил парень.
- Не-ет, - томно протянула Лида, - это не радость. Это - побочное явление.
- Понятно, - раздраженно произнес Дима.
- Ты злишься?
«Да, «попал» я конкретно!»
- С чего ты взяла?
- У тебя такой голос.
- Какой «такой»?
- Ну…
Дима закурил новую сигарету. Думал, не испорти себе вечер. Как же! Сам, идиот все испортил!
- Да ты не волнуйся, - раздалось из трубки, - этот мужик не такой, как ты. Гораздо хуже. К тому же, я его совсем не люблю. Это будет обычный «трах». И все. Так что, не расстраивайся, мой милый, мои чувства к тебе остаются по прежнему чистыми и светлыми, словно родниковая вода…
«Зато мои к тебе – словно сточные воды», - очень хотел сказать Дима
- Так что, Димочка, я люблю тебя, даже не сомневайся…
«Да уж, никаких сомнений на этот счет!»
- Я тебе еще позвоню, если ты, конечно, не против, - прощебетала Лида.
- А если даже я и против, кого интересует мое мнение?
Диме было уже плевать на последствия.
- Ладно, не буду мешать тебе, мой сладкий, - словно и не слышала его девушка, - вари свои макароны. Пока.
- Иди в задницу, сука гребаная!
Это Дима сказал, разумеется, уже после того, как Лида повесила трубку.


ГЛАВА ПЯТАЯ

Света Водославская уже давно догадывалась, что Сергей ей изменяет. Да что там, догадывалась, она ЗНАЛА. Еще задолго до того, как его «не слишком удачливый сперматозоид» ворвался в ее «ни о чем не подозревавшую яйцеклетку», Света знала, что у Сергея она не одна. Мысли о том, что пусть не душа, но член ее возлюбленного может принадлежать еще ком-нибудь, кроме нее, иссушали юную семнадцатилетнюю девушку. Страдалица-подушка, впитавшая в себя литры девичьих слез. После свадьбы перешла «по приданному» семье Водославских. Теперь, видно, по иронии судьбы, на ней спал Сергей.
После свадьбы в душе Светы наступило затишье. Молодой муж, вдруг, сделался заботливым и ласковым, чего за ним не наблюдалось в предсвадебную пору. Света даже подумывала о том, что Сергей теперь всегда будет хранить ей верность. О мудрых поговорках на этот счет, девушка тогда не задумывалась.
Однажды, во время одного из редких досвадебных «перепихов», у Сергея внезапно пропала эрекция. Тогда он все списал на излишнее волнение, боязнь возвращения ее родителей, которые на даче копали картошку, на что-то еще, на что именно, Света уже и не помнила, да это, собственно, не было важно. Главное, что у ее Сергея на нее (которую он называл «моя желанная»), попросту, не встал. А Сергей как злился! Кто бы только видел! Ну, еще бы – его ГЛАВНОЕ КОТЯЧЕ ОРУЖИЕ не работало! Свете не было нужды гадать, почему с ее благоверным такое произошло. Он устал. Устал от женщин. От ежедневного траханья.
Служба. Во всем виновата воинская служба, спасала сама себя Света. Многие парни после службы в армии приходили «голодные» до такой степени, что начинали буквально «трахать все, что шевелится». А Сергей, к тому же, срочную служил во флоте. Интересно, думала Света, а как он там, в своей подводной лодке снимал напряжение? Неужели, так ни разу и не дрочил? От подруг постарше Света узнала, что «все парни в армии дрочат», только никому об этом не рассказывают. Сама она не решалась спросить об этом у Сергея, зная, что ребят страшно злит любое напоминание об онанизме. «Правда глаза колет?»
Мальчишки…. Они нисколько не меняются. Всегда горазды приврать. Света хорошо их знала, так как в детстве не очень-то любила всякие «девчоночьи» «дочки-матери». Вот, «войнушки» и «козаки-разбойники» - это да! Это – класс!
Мальчишки…. Они нисколько не меняются, просто их вранье становится взрослым. Сначала они врут друг другу об игрушках, которые у них, якобы, есть. Затем, о женщинах, которых они, якобы, имели. Разумеется, каждая из них – супермодель, исполняющая все их самые дикие прихоти. Раскрасневшись от выпитого, мужчины размахивают руками, словно речь идет о рыбалке. «В разных позах…всю ночь пахал…она чуть не сдохла подо мной…как насажу ее…» «Герои», способные, в большинстве своем, всего на один (если повезет) «подвиг» за ночь, вдруг обнаруживали у себя громадный потенциал. Они называют это «кинуть палку». Так вот, за ночь каждый из них «кидает» не менее трех «палок». Наиболее бессовестные вруны – до семи. «Не меняя руки», - думала тогда Света, и это ее страшно веселило.
Покрасневший (уже явно не от армейской мастурбации) и вялый, словно дохлая рыба, член ее друга, веселья, однако не вызывал.
«Кто она (они)?» - лихорадочно думала Света и рыдала ночью в подушку.
Сергей был симпатичным парнем. Высокий, подтянутый, черноволосый, одетый в безупречно сидящую морскую форму, он возник в жизни Светы, словно бог морей и океанов. «Южная кровь во всем виновата», - с тоской думала Света, глядя на своего любимого, - «горячая южная кровь».
Что он в ней нашел? Тихая, худенькая, неказистая. Натуральная дворняжка. Злые языки потом утверждали, что, мол, она специально «залетела», чтобы удержать такого красавца. Думала так и мама Светы, Раиса Дмитриевна. Думала, но вслух не говорила. Естественно, она изначально была против отношений своей дочери и «этого блядуна с масляными глазками». «Съест он тебя, словно птичку и не подавится», - говаривала Раиса Дмитриевна Свете, когда та искала спасенье в подушке после очередной размолвки с Сергеем.
Беременность расставила все по своим местам. Сергей, хоть и был по утверждению будущей тещи «котом блудливым, не знающим стыда и срама», но «котом» на редкость порядочным. Семейные ценность для него стояли на первом месте.
Вполне достойно сыграли свадьбу. Сразу же после нее, Сергей устроился рядовым бойцом в пожарную охрану и одновременно поступил на заочное отделение Харьковского пожарно-технического училища. Теще такой шаг «беспутного» зятя очень даже понравился, и она пообещала себе изменить о нем свое мнение.
Родилась Вита. «Моя маленькая принцесса», - называл ее папа, и у Светы подснежники расцветали на сердце.
Жизнь шла своим чередом.
Водославский мужественно держался целых два семестра, однако, город Харьков оказался не только мега полисом, но и обителью соблазнов. «Котяча порода» дала себя знать. Слова Раисы Дмитриевны оказались пророческими.
Снова бедная Света стала замечать ослабление либо отсутствие эрекции у мужа, вроде бы, обязанного изголодаться по жонушкиному телу за долгие дни учебных сессий. И снова гнала от себя мысли об измене: « прочь из моей головы! Никого нет дома!»
На этот раз Сергей списывал все на пост экзаменационную усталость, нервотрепку, трудную дорогу и прочие беды, связанные с учебным процессом в другом городе. Вечером, вместо того, чтобы приласкать супругу, Сергей взбивал Светину девичью подушку, отворачивался к стене, и засыпал сном младенца. Угрызения совести его не мучили. Света же, когда муж был на работе, спешила в коже венерологический диспансер и анонимно проверялась: не приволок ли муж из далекого Харькова какой-нибудь экзотической заразы? Дело в том, что Сергей не переносил презервативов. Пока ей везло – за три года учебы мужа Света отделалась всего лишь молочницей. Но кто мог поручиться, что завтра муж не принесет домой что-нибудь посерьезнее. СПИД не спит, так ведь? И снова Света закрывала свое сознание от «ненужных мыслей». Молочница? Буду принимать пимофуцин, и все пройдет. Так сказано в рекламе. Ну, и что с того, что мужчины могут стать переносчиками? Нет, это не про нее. Света была склонна винить в появлении грибка все что угодно, вплоть до противозачаточных пилюль, которые она теперь регулярно принимала после рождения дочери. Только не мужа!
Муж подсознательно это чувствовал, и это ему нравилось.
За одиннадцать лет, что прошли с тех пор, как Водославские ступили на свадебный рушник, не так уж и много изменилось. Света с «пастинора» перешла на «ригевидон», четырежды меняла прическу, два раза красила волосы и один раз делала прикорневую «химию». У Сергея также наметились тенденции к постоянству: за последние два года он сменил всего трех любовниц, и также ненавидел презерватитивы.
Однако, после минувших месячных Света стала замечать некоторые перемены в поведении мужа. Он стал раздражительным, каким-то злым и подозрительным. Света склонна была думать, что виной всему – начальство Сергея, которое по его же словам, в последнее время слишком уж рьяно принялось «закручивать гайки». Переговорив с телефонисткой Люсей, с которой была знакома много лет, Света пришла к выводу, что начальство здесь абсолютно ни причем. «Вероятно, другие причины », - предполагала мудрая Люся, - «а как у вас в постели»?
В постели также творилось что-то странное. Впервые, за одиннадцать лет брака, Водославский стал настаивать на анальном сексе, к которому, как и к презервативам, питал давнюю неприязнь. Теперь, слыша робкие Светины отказы, он называл ее «ханжой» (это не его слово! О, Боже! Он где-то его услышал! Где?!) Света вновь начала плакать в подушку, и утвердилась в мысли, что у мужа появилась (не может быть! Нет!) женщина, позволяющая ему…это. Возможно, ей даже это нравится! А если ей…ей самой попробовать? Просто однажды взять, и уступить. (Чтобы не быть ханжой). Удержит ли его это? (Понравится ли это ей самой???)
Пока же Света мучилась гамлетовским вопросом, ее благоверный продолжал встречаться с (как он сам считал) «самой одуренной девкой» из всех, что прошли через его «гондононенавидящий» член.
Он познакомился с ней после той злосчастной смены с тридцать первого на первое, когда его караул, казалось, уже отупел от нескончаемых вызовов. Утром он, как и обещал сам себе накануне, выпил с ребятами бабазининого самогона, затем, поехал добавлять с Саней Твердохлебом в знаменитую забегаловку «Лелека», где у Сани был открыт кредит. А затем… а затем…
Он доволок уже ничего не соображающего Саню к нему домой и сдал привыкшей и не к таким возвращениям мужа, Оксанке. Та пробормотала «спасибо», и закрыла дверь перед носом Сергея.
«Что ж, ее карма – муж-алкоголик», - с грустью подумал Серега, закуривая предпоследнюю «Приму» на площадке перед дверью в квартиру Сани Твердохлеба, - «ну, а моя - жена».
Мысли о карме ранее никогда не посещали светлую голову Водославского, поэтому, он крепко удивился.
«Чего только не вспомнишь на пьяную голову», - со вселенской тоской думал Сергей, спускаясь по ступенькам с третьего этажа.
Настроение было паршивым, паршивее не придумаешь. Очень хотелось «кому-нибудь вдуть», но эти бабы…. Как назло, и у жены, и у Людки, крашеной «в блондинку» безотказной чуть полноватой молодухи, с которой Серега время от времени давал волю накопившимся «котячим страстям», несколько притупившимся за одиннадцать лет брака, начались месячные.
Сергей вышел на улицу и сразу же заметил ее. Высокая тонкая брюнетка. Волосы такие черные, что в свете фонаря отливали синевой (это что, краситель такой?!) свободно струились поверх плаща опять же черного цвета. Под плащом угадывались длинные стройные ноги. Кот внутри Водославского жадно облизнулся.
Девушка стояла возле поломанной скамейки. Видимо, кого-то ждала.
«Такая уж у нее карма», - мелькнуло в голове Сергея. Он взмахнул рукой перед лицом, словно отгоняя эту ерундовую мысль. Ждет кого-то? Водославский взглянул на циферблат «Командирских» (подарок жены) часов. Одиннадцать тридцать вечера. «Можно попробовать», - вкрадчиво произнес кот внутри него…
Светка привычно «слопала» его очередную ложь, которую он преподнес ей по телефону из части. Как и остальные «басни Водославского», эта не радовала сюжетным разнообразием. Светка, если бы поднапряглась, запросто могла вспомнить, что нечто подобное она уже слышала. «Плановые учения», - вещал в телефонную трубку сказочник Водославский, - «на полигоне». «К обеду не ждать?» - голос жены был насторожен, но не более чем обычно. (Света про себя уже давно окрестила эти плановые учения «половыми»). «Как Витка?» «Кашляет», - сообщила она, зная, что это домой мужа не вернет, - «когда будешь?» «Постараюсь побыстрей», - буркнул Серега, которого уже тащил за рукав на кухню Твердохлеб: там налили по третьей.
Домой удалось попасть лишь к утру. «Извини, Светк, выпили с парнями, попарились в сауне…» «Можно было хотя бы позвонить!» «А неоткуда было», - последовал незамедлительный ответ.
В глазах жены Серега прочел немой укор. И что-то еще. Подозрение. Он где-то слышал, или читал, что во время месячных у женщин обостряется интуиция. Подозревала ли Светка о том, что он…
А, плевать! После той ночи, что он пережил, думать ни о чем не хотелось. Ни о чем, кроме…. Серега почувствовал, что помимо воли возбуждается. Но как такое возможно?! Он чуть заметно улыбнулся. Света отвернулась, она не могла видеть эту улыбку. Ей казалось, что муж вспоминает о чем-то приятном, с ней никак не связанном. От этого сделалось больно на сердце и…внизу живота. Света согнулась пополам и бросилась в ванную. А Сергей, даже не умывшись, отправился спать. Он не хотел смывать тот запах. И вины никакой он за собой не чувствовал. Ну, разве что совсем чуть-чуть…
Как это произошло? Серега до сих пор не мог объяснить. Он подошел к девушке и заговорил. Кажется, нес что-то пошлейшее, вроде «чудесный вечер и вы одна».
Девушка обернулась на голос, и Серега тут же понял, что влип. Все его многочисленные подружки и жалкие «котячи инстинкты» мигом отошли, нет, отмелись на второй, а то и на третий план.
«Что, простите?» - спросила она, и Серегу, словно ушатом ледяной воды окатили – такой волнующий у девушки был голос. Он даже протрезвел. Кажется.
Синие, ( таких не бывает! Не бывает!) в пол-лица глазищи, обожгли его далеким холодным светом. Такими глазами на нас смотрит ночное небо. И глаза эти – звезды. Пухлые, накрашенные темной помадой, губы разошлись (как…как что?!), обнажая полоску ослепительно белых, (словно снег на горных вершинах, подумал, вдруг, Серега), зубов.
«Вы что-то спросили?» - повторила девушка, и Серега влип окончательно.
Дальше было что-то странное, совсем не поддающееся никакому объяснению. Хоть стреляй, но Серега не мог вспомнить, что было дальше. Целый временной кусок от ее вопроса до того момента, как он смог, наконец, откинуться на подушки (?), исчез.
«Водка проклятая», - подумал Сергей тогда, - «все она!»
В комнате горели свечи. Много свечей. Так много он еще никогда и нигде не видел. Ну, разве что, в церкви. По своей «пожарной» натуре, Серега хотел предупредить о возможности загорания, но в этот момент она обнаженная и прекрасная (как кто? Как…), склонилась над ним. Горячие губы девушки были всего в нескольких миллиметрах от пересохших губ Сереги. На парня пахнуло какими-то пряностями… (а, может, это ее духи?) и…сексом.
«Хочу пить», - хрипло пробормотал он. После выпитого накануне спиртного, Серегу одолевал жуткий «сушняк».
«Ты уже пил», - прошептала незнакомка («Я что, не знаю, как ее зовут?!»), «много нельзя».
Внезапно, Серега понял, что возбужден. Невероятно возбужден. Так, как еще никогда не был. Член готов был взмыть в космос ракетой «Союз». И еще Серега понял, что кончал уже, по меньшей мере…пять раз!
«Чем она меня опоила?», - возникла мысль, - «Йохимбе? Виагрой?»
«Как ты хочешь меня на этот раз?», - скорее угадал, чем услышал Сергей.
Плоть все решила за него.
Когда Сергей входил в нее сзади (мощными толчками, по-звериному – Светке бы так ни за что не понравилось), он обратил внимание, что иконы на стене над изголовьем кровати (Богородица с младенцем и Христос) висят как-то не так. Лишь дома, уже засыпая после «трудов праведных» на их со Светкой супружеском ложе, Водославский понял, наконец, в чем дело. Там, на той стене лики святых висели перевернутыми.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

- Алло, Лида?
- Да.
- Это…Вадим…узнала?
- Да, конечно, Вадик, как дела?
- Нормально, все нормально.
- Я за тебя рада.
- Ты спала, я тебя разбудил?
- Да, ничего, все в порядке. Мне все равно в магазин надо.
- А хочешь,…я схожу?
- Ладно,…давай.
- Ага! Ага, я бегу! Я сейчас! Я… сейчас… сейчас,…одна нога…
Лида повесила трубку.
Часы показывали половину двенадцатого. Ого! Она проспала десять часов!
Лида встала с кровати. Простыни были мокрыми, хоть выжимай. Что же такое ей снилось, что она так зверски вспотела? Лида провела по лицу рукой и зевнула. Блин, даже косметику не сняла, завалилась спать прямо так.
Девушка поплелась в ванную. После некоторого раздумья решила принять душ.
«Что ж это все тело так трещит?», - подумала Лида, раздеваясь, - «Разваливается на куски прямо». Сняв трусики, которые почему-то оказались одетыми наизнанку, Лида ужаснулась: вся промежность, и внутренняя сторона бедер была испачкана кровью, уже успевшей высохнуть и…чем-то еще. (Сперма? Слюна?)
Боже, что это за фигня такая?!
Лида взглянула на себя в большое настенное зеркало. Ужас, родившийся где-то глубоко внутри ее тела, выплеснулся через край, растекся и закупорил все поры. То, что увидела Лида в старое, давно не мытое зеркало, напугало ее до металлического привкуса во рту. И жутко захотелось в туалет.
Так что же произошло?
Лида не помнила.
Обрывки воспоминаний, словно клочки старых газет, подхваченные ветром, кружили у нее в голове, не желая выстраиваться в четкую картинку.
Что же произошло вчера вечером? Судя по тому, как выглядит ее тело, ничего хорошего.
Девушка заткнула пробкой сливное отверстие в ванной, включила воду. Необходимо смыть все это. Что, это, она припоминала слабо.
Лида пошла в туалет и помочилась. Резь, сопровождавшая этот процесс, видно, тоже входила в стоимость. Моча оказалась нормального цвета, ну, может, чуть темнее, чем обычно. Но это от пива, решила девушка. Пиво! Тут она все вспомнила. Этот ее сосед, Петр Сергеевич пригласил попить пивка. Это был уже не первый визит Лиды к странному пожилому мужчине. Прошло больше месяца, как она с бешено колотящимся сердцем переступила порог сорок седьмой квартиры. «Здравствуйте», - сказала она открывшему дверь Лобуру, - «можно вашей лампой попользоваться?»
С тех пор Лида стала частым гостем Петра Сергеевича. Кто бы мог подумать, что скромный тихий мужчина, вдруг, окажется таким интересным, замечательным человеком? Лида зачарованно слушала соседские рассказы, дивилась предметам обстановки, рассматривала старинные книги в металлических окладах, которых у Петра Сергеевича оказалось великое множество.
«Наверное, это стоит немалых денег», - подумала девушка, держа в руках увесистый фолиант, обложка которого была украшена странными, немного угрожающими узорами. «Это Некрономикон», - тихо произнес Петр Сергеевич, глядя на Лиду из-за своих жутких очков, - «Книга Мертвых». «Мертвых?» - внутри Лиды как будто что-то оборвалось. – «Колдовство?» «Да, колдовство. Реки крови, упыри, съеденные заживо младенцы. У-уу!» - Петр Сергеевич оскалил свои неплохие для его возраста зубы. Лиду передернуло. Сосед рассмеялся, и этот смех подействовал на Лиду сильнее, чем его недавняя гримаса. Она испугалась. Лобур, увидев это, тут же начал лихорадочно извиняться и предложил чаю.
«У каждого свои увлечения», - говорил он, когда они с Лидой сидели на кухне и пили прекрасно заваренный чай из тоненьких (стоят уйму денег, подумала Лида) фарфоровых чашечек, - «Кто-то собирает пустые банки из-под пива, кто-то нумизмат или филокартист. А я, вот, увлекаюсь демонологией.» «Наукой о демонах?» - тихо спросила Лида, словно эти самые демоны сейчас появятся прямо здесь. Ей все время казалось, что в полутемной кухне, освещенной всего двумя черными (?) свечами, за ними кто-то наблюдает. Вернулся озноб.
«Можно, я позвоню», - спросила она у Петра Сергеевича, - «Славка у мамы. Хочу узнать, как он там». «Да, конечно»
Пенсионерка Валентина Григорьевна, мама Лиды неоднократно «выручала» дочь, когда той нужно было куда-нибудь сходить или же принять у себя мужчину. Перезвонив, Лида выяснила, что «Славик уже спит, нагулялся, набегался. А еще, слышь, Лида, Гоша звонил. Приедет на недельку». «Когда»? «После десятого обещал».
Старший брат Лиды Игорь, вот уже пять лет жил в Риге с мужчиной. Бросив больную «по-женски» супругу Веру и двух девочек-школьниц, Игорь удрал в Прибалтику к некоему Янису, женоподобному манекенщику одной из Рижских студий. Жизнь – довольно странная штука, чего в ней только не случается!
«Хоть долларов привезет, за квартиры заплатим», - подумала Лида, поговорив с матерью.
«Так на чем мы остановились?», - спросил у нее Петр Сергеевич, как только Лида вошла в кухню. Над ее чашкой курился парок. Свежий чай. «Интересно, он мне туда ничего не подсыпал?», - с тревогой подумала девушка. Однако обезоруживающая улыбка Петра Сергеевича рассеяла все сомнения. «Что-то про книгу мертвецов, что ли?», - наморщила лоб Лида. «Да», - Петр Сергеевич вынул ложечку из чашки и совсем не эстетично ее облизал, - «Некрономикон. Книга Мертвых. Разумеется, у меня копия, хотя, и превосходно сработанная. Я приобрел ее в…Киеве лет одиннадцать назад». «Вы интересуетесь исключительно черной магией»? – спросила, вдруг, Лида. Взгляд соседа, казалось, был полон презрения. «Нет понятия «черная и «белая» магия», - сказал он после небольшой паузы, - «есть магия. В своей сущности – это просто знания. Забытые, старые знания. Древнее мира, старше Вселенной. Некрономикон написан невероятно давно, так давно, что нам не понять. Каким он был в начале начал, мы не знаем, до нас дошло совсем немногое. Так сказать, отголоски. Знания терялись, забывались, неверно трактовались. Библия, к вашему сведению, Лида, гораздо меньше претерпела изменений, она в сравнении с Синей Книгой или опять-таки, тем же Некрономиконом – новорожденный младенец на коленях умудренных старцев. Они также отличаются по возрасту, как, например, «Одиссея» старика Гомера и «Плейбой»», - Петр Сергеевич рассмеялся «так что, колдовство, являющееся во многих религиях одним из самых тяжких грехов, имеет под собой основу, гораздо более могущественную, нежели этот бульварный листок, Святое Писание». «Синяя Книга, о которой вы только что упоминали, это что?», - спросила Лида. Одна ее часть противилась рассказам Петра Сергеевича, сравнивавшего Библию с журналом для мужчин, другая же – впитывала каждое его слово. Неведомое всегда заманчиво. Со времен Евы.
«Синяя Книга», - Петр Сергеевич выдержал паузу длиной в три удара Лидиного сердца, - «это своеобразная…библия для верующих в Дьявола. В ней содержатся, как и в христианской Библии, мусульманском Коране, иудаистской Торе молитвы, заветы, наставления на Путь Истинный, описания месс, обрядов и многое другое. Синяя Книга пришла к нам из Древнего Ирака, где культ Дьявола сформировался задолго до возникновения христианства. Там же возникли первые пещеры – так сатанисты называют свои «церкви». С тех пор минули столетия, но интерес к Люциферу, Сыну Утренней Зари не угас. Великие мистики несли заблудшему, запуганному Заповедями, смертными грехами и прочей мурой, человечеству, Знания. Падший Ангел вещал устами Элстера Краули, Энтони Лавея, написавшего в 1966 году «Сатанинскую библию» - адаптированное к нашему времени пособие», - голос Лидиного соседа с каждой минутой все более креп. Девушка с каким-то диким (ужасным) восторгом понимала, что рассказ о Сатане приносит Петру Сергеевичу ни с чем не сравнимое наслаждение. «Он даже стал красивее», - подумала девушка, глядя, как свечные блики играют на стеклах его очков. А еще Лида подумала о том, что Петр Сергеевич не просто демонолог. «Скажите», - обратилась она к нему, - «а у нас…в Чернигове тоже есть эти…секты…ой, простите, пещеры»?
Это было больше месяца назад. Лида провела по лицу рукой, отгоняя наваждение. Теперь она знала о том, что ее сосед – один из жрецов Черниговской пещеры «Сумерки Мира», образовавшейся на руинах двух разрозненных сборищ патлатых любителей «тяжелого рока», которые гордо называли себя «сатанистами», дебоширили на Рождество и Пасху и состояли на учете в милиции. Один из руководителей подростков, носящий длинные начесанные патлы и звучную кличку Отец Содомий, вскоре после очередного «шабаша» на еврейском кладбище, был «повязан» и осужден сразу же по двум статьям Уголовного Кодекса Украины: двести двенадцатой («глумление над могилой») и старой доброй сто семнадцатой. На одной из Донецких зон, куда он был отправлен, Отец Содомий с честью подтвердил свое библейское имя и теперь именовался уже петухом Сандрой.
После этих событий местные сатанисты чуть приутихли и провели всего две акции – на День города и на Хэллоуин.
В тысяча девятьсот девяносто третьем году в Чернигов прибыл некий Ваалий – ученик печально известного Мирзы Абая, осужденного за убийство. Ваалий поддерживал тесную связь с московским «Черным Ангелом» - самой крупной сатанинской пещерой, знался с Лайком – киевским Пророком Галактов и многими другими почитателями Дьявола. На его счету была организация девяти пещер в разных уголках Украины, и вот теперь, он прибыл в Чернигов.
Спустя несколько месяцев, по улице Леси Украинки в доме учителя географии Кузьменко возникла пещера «Сумерки Мира». Место было выбрано не случайно: один из тогдашних жрецов, историк по образованию, поведал, что в древности здесь было языческое капище. Структура пещеры была типична для объединений подобного толка: во главе стояла Верховная Жрица – женщина доклимаксического возраста, адепт оккультных наук не ниже четвертого уровня, властная и жесткая, двенадцать (по числу Христовых апостолов) жрецов для проведения месс, и быдло (в неограниченном количестве) – для создания необходимого фона, проведения акций и выполнения специальных поручений.
«Сумерки мира» проповедовали и практиковали так называемый «универсальный сатанизм», который был направлен на подрыв не только христианских традиций, но и других конфессий. Для адептов «Сумерек» не важно, какой «национальности» был Дьявол: был ли он библейским Сатаной, мусульманским Иблисом или буддистским Марой. Важно то, что он был един.
Вот, всему этому и учил уже месяц с лишним свою соседку Петр Сергеевич.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В Чернигове находится столица вороньего царства, Дима был в этом твердо убежден. Огромные стаи этих пернатых носились в небе, застилая белый свет. Однако, хаоса в их полете не наблюдалось: вот, птицы, словно по команде, повернули налево, то все, как одна, устремились ввысь. Так, словно ими манипулируют.
«Служба в храме вороньего бога», - подумал Дима.
А еще он вспомнил об известном фильме Хичкока и поежился. Если бы сейчас воронья стая, сбившись в плотный комок из клювов, когтей и перьев камнем упала на оконное стекло, Дима бы закричал. Точно закричал.
- Ворон считаешь?
Дима вздрогнул от неожиданности. Это вышедший сегодня после отпуска Тарзан, нарушил его одиночество.
Младший инспектор Толик Тарасов, он же Тарзан, он же ТТ, балагур и матерщинник. И еще, по его собственному мнению – непревзойденный знаток женских сердец. Отпуск пошел парню, явно, на пользу: румяное, словно наливное яблочко, лицо Тарасова сияло улыбкой и здоровьем двадцатисемилетнего оболтуса, не обремененного семьей, карие монголоидного разреза глазки смотрели на Диму с насмешкой.
- Ворон считать бесполезно, - Дима пожал лопатообразную кисть Тарзана, - С выходом тебя. Как съездил?
- Данке, - поблагодарил экс-отпускник, - хорошо, но мало. А у вас тут какие новости?
- Да что тут может быть нового, в нашей клоаке? Двенадцатая часть – самое консервативное место на матушке-Земле.
- Это точно, - согласился с Димой Тарзан.
Он плюхнулся на продавленный не одним поколением пожарных инспекторов, топчан и закурил свою вонючую сигаретку без фильтра. Пепел по своей гадкой привычке, Тарзан, разумеется, стряхивал прямо на пол.
- Пепельницу возьми, - Дима протянул ему пепельницу, которую год назад пьяный Дейкун спер в кафе «Этуаль».
- Данке, - Тарзан, хоть и был неряхой, но на редкость вежливым.
Проснулась и забурчала Димина поджелудочная железа. С утра это уже третий раз. Дима достал из кармана пузырек «панкриатина» и механически проглотил одну таблетку. Если до обеда не отпустит, придется идти сдаваться врачам.
- Что, снова? – участливо поинтересовался у Димы Тарзан и выпустил четыре плотных кольца из дыма.
- Ага. С утра покоя не дает. Да, ну и хрен с ней!
- Ну, а у меня, тьфу-тьфу, слава Богу, - Тарзан, опять-таки, по все той же гадской привычке, осуществил «перевод стрелки» на свою ненаглядную персону.
- Рад за тебя безумно, - ядовито произнес Дима, - Штрафы уменьшили, слышал? - он решил сменить тему.
- Ага. На работяг – от восьми пятидесяти до шестидесяти восьми, а на должностных – от тридцати четырех до ста двух.
- Обстановкой владеешь, - Дима отвернулся к окну и вновь принялся следить за перемещением ворон по небу.
- А где все наши? – Тарзан откинулся на топчан, тот отозвался протяжным скрипом.
- Бегают по заводу, - Дима неопределенно махнул рукой в сторону химволокновских корпусов, - все в делах. Волчара «наезжает», чтобы до конца месяца у каждого из нас было по три протокола.
- Куда столько? – изумился Тарзан, - Он что, охренел совсем?
- Говорит, «управа» «наехала» на него. Ну, а он, соответственно, будет трахать нас.
- Боюсь, «трахалка» у него сломается, - высказал предположение Тарзан.
-За глаза он материл начальство (особенно старшего инженера) на чем свет стоит. Однако это обстоятельство ни в коей мере не мешало младшему инспектору Тарасову иметь довольно приличные показатели в работе.
Оконное стекло слегка вирировало. Компрессор азотно-кислородной станции, этот вечный «мозгодолбежный» агрегат работал круглые сутки и круглый год. Не было спасения от этого нудного дребезжания. Особенно страдали молодые сотрудники инспекции. Дима только после двух лет работы смог немного адаптироваться к этому «шайтан-агрегату». «Интересно, сколько нервных клеток у меня погибло за шесть лет работы?» Он достал спичку и засунул ее в паз стеклом и оконной рамой. Дребезжание уменьшилось. Но не на много. «Неудачно как-то нас поселили», - с тоской подумал Дима, – «так, вот, проработаешь здесь двадцать, пойдешь на пенсию, и дома не сможешь уже заснуть без этого дыдыдыдыдыды…»
Немного спасало радио. Прямо над Диминым рабочим столом висел на стене небольшой радиоприемник, не выключавшийся целый день, не зависимо от того, сидел Дима в кабинете или же шлялся по объекту с очередной проверкой.
Раз уж речь зашла о радио, то надо отметить тот факт, что каждый день в течение целого месяца Дима слышал из динамика голос Лиды. То она самозабвенно рекламировала майонез, то пела о том, какие низкие цены и великолепное обслуживание в стоматологической клинике «Зубастик», то спешила поделиться впечатлениями от посещения нового магазина бытовой электротехники.
Разумеется, она ему позвонила. Рабочий телефон Димы Лиде был известен.
«Ты «Дизель» слушаешь?» - вместо приветствия прощебетала она.
«Краем уха», - соврал Дима, у которого приемник как раз был настроен на эту радиостанцию.
«Ну, и как тебе реклама?»
«Ненавижу рекламу». – Тут уже Дима был честен, он и в самом деле терпеть ее не мог.
«А тоже ее раньше ненавидела, а теперь, вот…» - голос Лиды был полон тайного знания, - «в особенности, когда за нее прилично платят…»
«Ты что же, теперь не работаешь в аптеке?» - Дима продолжал ломать комедию.
«Не в аптеке, а в аптечном складе». – Поправила его Лида. – «Ну, почему же, работаю. Но, теперь еще и на радио».
«Ух, ты!
«Я теперь у них голос «Радио Дизель», так меня называют».
«Ну, прямо, звезда!»
«Не издевайся, скажи лучше, неужели, так ни разу и не слышал?»
Дима, который уже наизусть знал все Лидины рекламные тексты, ответил отрицательно.
На следующий день Лида позвонила снова.
«Ну, как?»
«Что, «как»?»
«Слышал?»
«А…, вот ты о чем. Слышал».
ТОЛЬКО ОТСТАНЬ, ПРОШУ, ОТСТАНЬ!
«Ну?»
БАРАНКИ ГНУ!
«Здорово».
«Тебе, действительно, понравилось?»
«Реклама – нет. А с голосом, ты же сама знаешь, у тебя всегда был полный порядок».
«О!!!»
БЛИН…
«Знай, что я, когда записываюсь там, на студии, всегда думаю о тебе. Только о тебе…»
ПОНЕСЛАСЬ!
Звонки домой участились. Теперь Лида звонила ему, как старому знакомому, рассказывала о своей нынешней насыщенной жизни, о Славке, о мужиках, «не дающих проходу». Умалчивала она лишь о своей новой, тайной стороне жизни и о своем странном наставнике. Диме это не зачем было знать.
Максименко воспринимал любую информацию, выдаваемую ему Лидой со спокойствием гранитного монумента, правда, в последнее время на монументе появились трещины, и кто знает, когда Диминому индейскому спокойствию настанет конец. И во что это выльется. Дима многократно прокручивал в голове эту ситуацию: вот, он орет в трубку – «Все! Задолбала! И не звони мне больше!». Вот, он отключает телефон и дверной звонок. Вот, он сидит в темноте – электрический свет может его выдать. Вот, возвращается старая знакомая – паранойя: «Как поживаешь, Димыч? Соскучился?»
Он неохотно приоткрывал эту нишу, выпуская воспоминания семимесячной давности. Семь месяцев…. Некоторые дети рождаются после такого срока. Какими жуткими монстрами разродится его собственная, беременная уже семь месяцев, память?
Мысли причиняли до сих пор ни с чем, ни сравнимые страдания. Дима испытывал стыд, жалость к себе пополам со страхом к тому, что такого она еще способна выкинуть.
ЗАЧЕМ она это делала? Вряд ли виной был Лидин гипертрофированный эгоизм. Тут было что-то еще. Что-то такое, что по настоящему пугало Диму.
Нескончаемые Звонки – это еще ничего в сравнении с теми «штучками», на которые Лида была способна. Дима с ужасом вспомнил, как он, освободившийся, как ему самому казалось, от влияния и опеки, шел по летнему городу с хорошенькой девушкой, с которой познакомился во время очередной вылазки в ночной клуб «Корона». Диме думалось, что какое-то время он жил совсем не так, как ему хотелось бы. Теперь парень старался наверстать упущенное. Девушку звали Зоей, у нее были большие серые глазищи, познающего мир ребенка и обалденная попка. Максименко был счастлив счастьем беззаботного самца, у него было немного денег, и думал он в тот миг только о том, свежие ли простыни на его большой двуспальной кровати. Зоя без умолку болтала о предстоящей сессии и с усердием хорошей девочки, держала его за руку. И тут, все полетело к чертовой матери.
Впереди, метрах в ста, Дима увидел Лиду. Она была в «мини», открывающей летнему солнцу ее сильные длинные ноги. Каблук «шпилька» лишь усиливал эффект. Волосы бывшей Диминой подружки были зачесаны наверх в высокую прическу. «Настоящая каланча». – Подумал тогда Дима и взглянул на Зою, рассказывающую сейчас что-то забавное о ком-то из своих родственников. В девчушке было от силы сантиметров сто шестьдесят. На каблуках.
Дима исподлобья взглянул на Лиду. Яркая помада, темные очки. Рядом семенил Славик, держа маму за руку. На мальчике был надет яркий китайский костюмчик – шорты и маечка. На голове – смешная панама. Желтые сандалии. Зеленка на обеих коленках. «Где-то упал». – Механически подумал Дима.
Лучшим выходом из создавшейся ситуации Дима видел…бегство, как бы это ни звучало. Он очень хорошо успел узнать Лиду. Достаточно, чтобы знать, на какие пакости та способна.
К сожалению, о бегстве не могло быть и речи. Дима вел Зою в «Нектар» - небольшое уютное кафе на Проспекте Октябрьской революции. До входных дверей оставалось каких-нибудь двести метров. Дима решил просто поздороваться с Лидой и пройти мимо.
Расстояние между ними сокращалось. Тут Лида остановилась и, наклонившись к Славику, что-то зашептала ему на ухо.
«Что она задумала?» - Дима насторожился. Рука, держащая маленькую лапку Зои, предательски увлажнилась. – «Что эта сучка опять придумала?»
Когда они поравнялись, Славик вырвался, (мама, кажется, не особо возражала), и бросился к Диме:
«Папа!!!»
Маленькие ручки обхватили Димины ноги.
Максименко задохнулся. В глазах потемнело.
ВОТ, ОНО.
«Это твой…сын?» - Зоя непонимающе заморгала.
«Нет». – Прошептал потрясенный Дима. Он аккуратно пытался отстранить Славика, но цепкие маленькие пальчики держали крепко. Дима даже не сразу заметил, что на его белых брюках появились пятна – Славик недавно ел шоколадку.
Зато, заметила Лида.
«Ну, посмотри, что ты наделал?» - Она отстранила ничего не понимающего сынишку. – «Теперь маме придется отстирывать папины брюки».
«Так…ты женат?»
Зоя, про которую все забыли, подала голос.
«Да, нет же…»
«Женат». – Повторила Зоя и качнула головой. На ее хорошеньком личике читалась твердая уверенность в том, что все мужчины – лживые свиньи.
«Да не женат я!» - заорал Дима. На него уставилась проходящая мимо необъятная тетка с такими же необъятными сумками. – «Просто это…»
«Его жена». – Закончила за Диму Лида.
Она сдвинула очки на кончик носа и посмотрела на Зою. Внимательно посмотрела. Нехорошо.
«Я не знала…» - пискнула девушка.
«Гуляй отсюда, родная». – Поставила точку Лида. – «А ты, бык-производитель, домой быстренько. Тоже мне, кобель нашелся!»
«Зоя!»- крикнул вслед убегающей девушке Дима, - «Вернись!»
Уже не было ни малейшего значения, свежие ли простыни на его кровати.
«Ну, как? Понравилось?» - поинтересовалась Лида, позвонив вечером того же дня.
«Ну, ты и тварь!» - рассмеялся в трубку Дима. Он уже был прилично поддатый, поэтому ему было плевать с высокой колокольни на то, что подумает Лида. В тот вечер, наливая сам себе первые сто пятьдесят водки, он был зол, как черт на нее. После третьей порции спиртного Дима уже не злился, он желал, чтобы Лида сдохла от какой-нибудь экзотической болезни, например, от бубонной чумы.
«Конечно, я тварь». – Рассмеялась Лида. – «А что ты еще ожидал от брошенной женщины? Любовью за любовь, дорогой. Я просто борюсь за свое счастье».
«Ненормальная». – Констатировал Дима и повесил трубку.
«Точно, ненормальная», - повторил он уже сам себе, снова наливая водки. Диму почему-то знобило. И совсем не от холода.
Тренькнул телефон. Дима оборвал его на полуслове, сняв и положив трубку. «Это она». - Подумал он обречено. – «Придется отключать телефон на ночь».
Подчиняясь древнему инстинкту тигров, львов и прочих кошачьих хищников, из спальни важно вышел Махмуд. Он широко открыл пасть, с удовольствием зевнул, и направился к своей миске. Проспав целый день, тигры, львы и прочие леопарды выходили на охоту, карауля, скажем, газель. Махмуд же предпочитал охотиться на «Вискас».
«Такие, вот, дела, мус-сульманин», - обратился к коту Дима, разглядывая его сквозь полупустой стакан. – «И зачем я только с-с ней тр-рахался? А? Ты не знаешь?»
Махмуд знать не мог. К Диме он попал трехмесячным котенком. Уже кастрированным.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

- Нет, мне для сухой кожи. – Мужчина вернул продавщице баночку с кремом.
- Питательный? – очаровательно улыбнулась Ира, отметив про себя, то обстоятельство, что правая рука покупателя, украшенная двумя золотыми колечками с мелкими симпатичными фиолетовыми камешками, уж слишком как-то нежна для мужчины. И ногти! «Э, да у него маникюр!» - поразилась Ира. - «Наверное, из этих, из «голубых»».
Возникший всего минуту назад интерес к высокому импозантному незнакомцу, да еще и с легким, чуть уловимым иностранным акцентом, был тут же утрачен. Все идиотские девичьи мечты о богатом заморском буржуе, который увезет ее, Иру, к виллам, яхтам и прочим атрибутам сытой жизни, безжалостно разбились о маленькую баночку крема «Синержи», которую этот симпатичный гомосек прикупил, явно, не для любимой девушки. Ира привычно упаковала крем (крэ-эм, он говорил «крэ-эм». «Нет ли у вас крэ-эма»? Тьфу!) в обязательный фирменный кулек, и подала его мужчине (мужчине? Мужчине?! Ха! Мужчине, конечно!), стараясь не касаться его ухоженной руки.
В глаза она ему тоже взглянуть не решалась. Уходя, покупатель пробормотал что-то. «На своем, на «нерусском»», - решила Ира, у которой способность к иностранным языкам находилась в зародышевой стадии.
Фраза, которую обронил покупатель, в переводе с латышского значила примерно следующее: «Не зря вас все-таки у нас не любят».
Ира была права в отношении ориентации своего покупателя. Игорь действительно, был геем, причем, «поголубел» он сравнительно недавно, всего восемь лет назад, когда встретил Яниса во время одной из своих командировок в Ригу. У Игоря была семья, двое детей. Янис же был свободен, как все истинные художники, к тому же, красив, словно олимпийское божество. Игорь просто потерял голову. Такого с ним никогда не случалось. Даже, когда он утратил невинность в восьмом классе, соблазненный школьной лаборанткой Машей. Даже, когда он вернулся из армии и трахал все, что имело дырку между ног. Такого с ним не случилось даже тогда, когда он встретил Верку – Мерелин Монро его юношеских фантазий. В общем такого, у него не было никогда. Водопад нежности, ураган чувств, океан любви. Знал ли он, что мужчина способен на такое?! Ни одна из его прежних любовниц не была способна на то, что с ним вытворял его Янис. И тогда Игорь, устав от постоянной лжи жене и упреков любимого мужчины, решился. Он порвал с семьей и уехал в Ригу, навстречу своей новой, такой необычной любви. Верка восприняла этот его шаг стоически, а вот, мать… Однако время лечит, и вот, спустя пять лет, Игорь впервые приехал в родной Чернигов совершенно в ином качестве: благодаря хорошим знакомым Яниса в администрации госпожи президентши, Игорю, наконец, удалось получить паспорт, и теперь он являлся гражданином Латвии. С языком за пять лет тоже все как-то сложилось: сказалось непосредственное каждодневное общение и… огромное желание разговаривать с любимым человеком на одном языке.
Оказавшись, спустя пять лет в Чернигове, Игорь вовсе не испытал никаких приступов ностальгии, о которых обычно пишут в книжках. Дым Отечества и прочая муть совсем не щипали глаза, заставляя набежать скупую слезу одинокого странника, вернувшегося-таки в родные пенаты. Напротив, Игорь с ужасом увидел, что здесь все по прежнему: грязь, бедность и никакого просвета. Спустя день, его уже неумолимо тянуло в Ригу, к Янису,…домой. Но он обещал матери пробыть здесь неделю, и он пробудет эту неделю. Семь дней для Игоря были как семь лет для заключенного, но он выдержит. Тем радостней будет встреча с любимым.
Многие геи продолжали считать Игоря «перевертышем» и предупреждали Яниса о том, что в городе, куда собирается ехать его любимый, живет его жена. «Но, у него там также и мать». – Печально улыбаясь, возражал Янис. – «И девочки. Разве я в праве лишать его общения с детьми»?
Девочки, однако, папу видеть не хотели, и единственным, что связывало их со своим странным родителем, были доллары США, которые Игорь с прибалтийской аккуратностью и точностью высылал каждый первый четверг месяца. Деньги, как видно, не имели сексуальной ориентации и ничем таким не пахли.
Валентина Григорьевна простила своего беспутного Гошу, просто закрыла глаза на его «выбрык». Ну, ушел сынок из семьи, так он ему ни раз и не два говорила относительно «этой профурсетки – Верки». Любящая мать старалась думать о мужчине, к которому ушел Игорь, как… о другой женщине. Надо сказать, это имело некоторое действие.
С младшей сестрой Лидой, которой он, кстати, и купил этот крем (крэ-эм), отношения наладились только год назад, да и то их нельзя было назвать прежней любовью сестры к старшему брату. Скорее всего, Лида просто смирилась с мыслью о том, что ее братец – «педик поганый».
Некоторыми аспектами нынешней жизни своего брата Лида все же интересовалась: «А, правда, что наших в Латвии никуда не берут на работу? А, правда, что ваша эта…как там ее, Вайра, никогда не жила в Латвии? А, правда…а правда…а, правда? (А, правда, что ты, как и я, трахаешься с мужиками)?»
Разговоров о Янисе Лида старательно избегала, тема гомосексуализма, видимо, стала для нее определенным табу. Стеснялась ли Лида своего нового брата, Игорь не знал, но ставшей в последнее время невероятно чувствительной душой, ощущал, что прежние доверительные отношения между ними канули в Лету. Если бы не Лидина неприязнь к «голубым», старший брат мог поведать ей много интересного. Например, о том, что Латвия находится на пороге крупного внутриполитического скандала. Знакомые Яниса, те самые, из окружения госпожи Вайры, те самые, что помогли Игорю с гражданством, поведали, под большим, опять-таки, секретом, что среди руководства страны под масками добропорядочных и законопослушных граждан скрываются любители молоденьких мальчиков. И о том, что в ближайшем будущем планировалось оголить задницы высокопоставленных педофилов перед мировой общественностью.
Тем не менее, старший брат, с детства поверявший сестричку во все свои мальчишечьи секреты и тайны, и теперь остался верен себе: в первый же после приезда вечер, Игорь с горящими от волнения глазами, рассказал Лиде о Янисе и продемонстрировал несколько не очень интимных, по его собственному мнению, фотографий из их счастливой пленки (сентябрь, поездка в Слитере). А также, не удержался (Янис всегда называл его «болтушкой»), и поведал сестре о том, что на Валентина они с Янисом планируют смотаться в Амстердам для того, чтобы, наконец, зарегистрировать свои отношения, ну, а после – недельки на полторы полетят на Сейшелы, поваляться на песочке. Настоящий медовый месяц. («Только ты никому не говори, ладно»?)
Разумеется, Лида никому ни о чем не расскажет. У нее теперь много тайн, и братово предстоящее замужество (или же все-таки, женитьба?) – не самая странная из них.
Да, теперь Лиде было что скрывать. Например, то, чем она занимается каждую пятницу в сорок седьмой квартире.
«Этот Петька, хоть и старый, но трахарь еще тот»! – с наслаждением думала Лида после их первого обычного контакта. – «Многим молодым кобелям даст фору». Ни с кем она так бурно не кончала, даже…. При мысли о Диме, темная волна внутри Лидиного сердца выплескивалась через край и разливалась по всему телу, приобретая конкретные формы. В такие минуты Лида больше не принадлежала себе, она становилась собственностью Дьявола, как считал Петр Сергеевич. По его словам, эта фигня – вся ее злость и ненависть, накопленная Лидой на Диму, называлась «установкой на темень». По латыни это звучало как-то совсем уж мудрено, как именно, Лида не запомнила. И еще Петр Сергеевич рассказал о том, что если более двух жрецов выполнят эту установку в определенный день, то человеку, против которого направлена эта самая установка, может сделаться не очень хорошо в плане физического и душевного здоровья. «И вы это умеете»? – спрашивала Лида, имея в виду не только Петра Сергеевича. «Даже и не сомневайся», - обнажив полоску крепких не по возрасту зубов, заверял ее Петр Сергеевич. Он уже не скрывал того, что готовит Лиду в жрицы. О перестановке Лобур, естественно, ничего не говорил, но часто повторял, что Лида вскоре станет одной из них.
Все, вроде бы было хорошо. Ореол таинственности, интересные, странные книжки, свечи, благовония, печальная бесконечная музыка – все это нравилось Лиде. Вот только…этот «демонический секс» ее не совсем устраивал. Беда прямо была с этим самым сексом. Сам Лобур называл это «ритуальным соитием», и происходило оно, как правило, по пятницам.
Петр Сергеевич превратил обычный, старый, как мир, процесс: эрекция-фрикция-эякуляция в целый спектакль.
Лида слышала об извращенцах, о садистах, мазохистах и прочих придурках, не способных нормально трахнуться без того, чтобы не отхлестать кого-нибудь по жопе, или самому не подставить под плеть эту часть тела. Слышала она и о фетишистах, которые прутся от запаха ношеного нижнего белья, и о некрофилах, для которых нет слаще развлечения, чем трахнуть мертвяка. Так вот, Петр Сергеевич превзошел их всех вместе взятых. Иногда он заставлял Лиду кричать о том, что она – Дева Мария, а сам, обмотав вокруг вытянутой в темени плешивой головы колючую проволоку, заявлял, что он – Иисус Христос собственной персоной. Далее происходило непорочное зачатие через задний проход. Кончая, Петр Сергеевич визжал: «я мессия, а кровь из порезов на его голове капала на потную спину Лиды.
В другой раз Лобур сам желал быть Девой Марией, и тогда Лида извлекала из специального ящичка фаллоимитатор, способный удовлетворить молодую африканскую слониху. В такие минуты Лиду так и подмывало поведать своему наставнику о братце-гомосеке, но она молчала. «Секс по Библии» был самым невинным развлечением, в арсенале Петра Сергеевича были еще и не такие штучки. По настоящему Лида испугалась тогда, когда сосед опоил ее какой-то мерзостью, имевшей запах тухлой рыбы, а затем, голую разместил в центре пентаграммы, составленной из маленьких черных свечек. Свечки нещадно чадили и жутко воняли. Позже Лида узнала, что в воск, наряду с красителем, добавлялась кровь, самая настоящая кровь. Кстати, о крови.
Расположив Лиду в пентаграмме так, что ее руки, ноги и голова оказались в лучах звезды, Лобур, облачившись в свою черную шелковую хламиду, долго ходил вокруг Лиды, монотонно бубня какие-то заклинания. Это была не латынь и не древнееврейский, в этом Лида не сомневалась. Что-то очень древнее, такое древнее, что трудно представить. Вероятно, из «Некрономикона». То есть, что-то с начала времен.
То ли бубнение Лобура возымело свое действие, то ли та дрянь, которую Лида выпила накануне ритуала, но что-то произошло. Стены квартиры исчезли, потолок тоже. Вместе с убогой люстрой семидесятых годов. Лобур тоже куда-то пропал, от него осталось только бормотание: слева направо, слева направо. Как маятник. Вокруг Лиды странным хороводом горели крупные чужие звезды. И было холодно. И было ощущение, что кто-то приближается к ней. Кто-то очень большой и темный. Вскоре, (сколько прошло времени? Минута? Тысяча лет?!), звезды начали меркнуть, словно их заслоняла чья-то тень. Лида с ужасом поняла, что знает, кто это. Стало так страшно, что она готова была закричать. Но с ее пересохших губ не сорвалось ни звука. И еще Лида поняла, что сейчас попросту обмочится. «Нет», - подумала она из последних сил, - «не надо. Я не хочу тебя видеть».
И тот час же вернулись стены и потолок вместе с люстрой. И тут Лида чуть не сошла с ума. ПОТОМУ ЧТО, ОН ВСЕ ЕЩЕ БЫЛ ЗДЕСЬ!
Слипшиеся редкие волосы падали на высокий лоб, в огромных глазах пляшет свечное пламя, нижняя губа прокушенная крепкими зубами, капризно оттопырена, из нее на подбородок стекает кровь, кажущаяся черной в неровном свете.
И боль. Боль между ног была такой, что Лида все же не выдержала, и закричала.
Лобур выдернул из Лидиного влагалища, представляющего сейчас кровавое хлюпающее месиво, козлиное копыто, обильно смоченное собственной венозной кровью, и подняв его над головой, присоединился к Лидиным крикам.
Боль. Лида вновь открыла глаза. Это вовсе не Сатана, это ее добрый сосед из сорок седьмой квартиры.
«А существует ли разница»? – подумала Лида, теряя сознание.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ваня Сидоренко возвращался с работы. Было начало одиннадцатого, и бабуля, наверняка, его уже потеряла. Как ни уговаривал Саня Твердохлеб, а он все же не остался. Сто грамм потянул «чисто за компанию», и все. И так бабуля обнюхивает после каждого возвращения со смены.
Было уже по-осеннему холодно, и Ваня поднял воротник своей коричневой, цвета «детской неожиданности», курточки. Куртку он эту ненавидел и в то же время…любил. Потому что она была куплена бабулей на Ванин шестнадцатый день рождения. И хоть куртка была ему уже мала (ну, или почти мала) и зашита в трех местах (левый рукав, левый карман и правая пола), Ваня стоически продолжал ее носить. И все потому, что ее купила бабуля. Каждое утро перед дежурством она подавала эту самую куртку Ване, помогая одеться, затем, протягивала ему полиэтиленовый кулек с рекламой «Нескафе», на котором вместо фирменной красной кружки просматривалось уже что-то из полотен Нольде – так повлияло на пакет время. В кульке была непременная пол-литровая банка жиденького супа, несколько сморщенных картошек-долгожительниц (Ваня жарил их на ужин), кусок желтого, в кристалликах крупной соли, мумифицированного сала, одна проросшая цибулина, и четвертушка черного хлеба. Бабулиной пенсии и Ваниной нерегулярной зарплаты (полторы бабулиной пенсии) на деликатесы не хватало. Питался Ваня для своего младого возраста на редкость плохо.
Досуг его был таким же, как и еда: зачитанные до дыр книжки про советских разведчиков (их очень любил покойный дедушка), и просмотр программ по старенькому ламповому «Электрону»-714 («Интер», УТ-1, 1+1, СТБ, ICTV).
О том, что такое «карманные деньги», парень имел довольно смутные представления. Разумеется, он притыривал из своей смехотворной зарплаты по «десятке», но однажды бабуля по своей извечной привычке проверяла карманы Ваниной куртки и наткнулась на мелочь (тридцать семь копеек). Само собой, был «гранд-шкандаль». Бабуля предъявила внуку обвинения в неблагодарности («Я тебя вырастила, ночей не досыпала, все для тебя, а ты…»), воровстве («люди добрые, он уже тянет из дому, прямо как отец покойный. Яблочко от яблоньки …»), и прочих грехах. Само собой, Ваня пожелал бабушке (в душе) «скорейшего инфаркта». Само собой, он пробормотал свое извечное «прости-бабуля-такого-больше-не-повтоорится», в которое уже давно не верили ни бабуля, ни он сам.
Втиснувшись в переполненную «семерку» (странно, в такое-то время!), Ваня тут же оказался прямо-таки впечатанным в молоденькую девушку. Он с наслаждением вдыхал запах ее духов (ее тоненькая, почти прозрачная шея была так близко, что можно было запросто дотянуться до нее губами!), к тому же, упругий зад девушки, затянутый в голубую джинсу, легонько елозил (или же нет?) прямо по Ваниным гениталиям. В кульке предательски звякнула банка, столкнувшись с чем-то из пассажирской поклажи. Испугавшись, что девушка сейчас отодвинется, Ваня сам прижался к ней. Злодейка-жизнь не баловала парня женским вниманием и обилием сексуальных приключений. Его разнесчастный член всего один раз оказался «вхож» в «нужные двери» и, именно это событие отличало Ваню от немногочисленного ныне племени девственников. Правда, после первого сексуального опыта Ване пришлось лечить гонорею, но это ничего в сравнении с тем, что он стал, наконец (в двадцать один год) мужчиной. На ошибках учатся, и теперь Ваня Сидоренко повсюду таскал с собой в бумажнике презервативы. Они и сейчас были с ним, дожидаясь своего часа – дешевые, китайского производства, годные, если верить штампику на упаковке, до февраля двухтысячного года. С банановым ароматом.
Вот, если бы эта деваха, что так трется своей попкой, согласилась…
Эрекция, обычное в такие минуты, явление, постигла Ваню еще две остановки назад, и вот теперь, в его тесных синтетических плавках пульсировал голодный писюн. Бабуля всегда называла член «писюном»: «Да открой мне дверь!» - кричала она, когда Ваня принимал ванну, - « Что я, п и с ю н а твоего что ли не видела? Как ты сам себе спинку потрешь»?
Судьба, явно, улыбалась Ване: девушка его сексуальной мечты вышла с ним на одной остановке и направилась в сторону школы.
«Прикол будет, если она живет со мной в одном доме», - подумал Ваня.
Дав ей немного пройти, он двинул следом. У него все еще не падал. Теперь Ваня мог разглядеть девушку получше. Ботиночки на высоком каблуке (совсем еще новые), стройные ножки, затянутые в голубой коттон, короткая кожаная курточка. Попка – загляденье!
Ваня прибавил шагу, но спешил обгонять незнакомку, это он всегда успеет.
Джинсы на девушке были такие чистые, ну просто жуть! Как не пытался найти Ваня хоть одно пятнышко, у него ничего не получилось. Так не бывает! Сам он после «трамбовки» в общественном транспорте, «выплевывался» в грязной обуви, будто ему по ногам прошелся строй солдат, брюки также грязнились. И куртка. А ей, вон, хоть бы что! Чистенькая такая вся…сука.
Романтический дым рассеялся. Ваня с внезапным раздражением подумал о том, что ему здесь абсолютно нечего ловить. Чтобы «разложить» такую вот куколку, ему нужно иметь в бумажнике не только презервативы. И самому быть немного поязыкатее. Вон, начкар его, Серега Водославский, тому отбоя не бывает от баб. И жена симпатичная, и любовниц куча. На сутках только и слышно: «Водославский, подойдите к телефону». Тот бы и без «бабок» сейчас закадрил эту цыпу. Обошелся бы одним обаянием, да презервативами. Везет же!
Кстати, как он там, интересно? Надо же, в обморок упал? «Недомогание, вызванное истощением организма вследствие чрезмерных нагрузок», так, кажется, врач сказал? «Чрезмерных нагрузок», как же! Истрахался, как видно, наш котяра! Везет же!
Ваня, поглощенный своими невеселыми мыслями, уже давно обогнал девушку, и теперь она смотрела на удаляющуюся фигуру с некоторым сожалением. Девушка думала, что пусть бедно одетый, но довольно симпатичный парень все же решит познакомиться. А он…
Ваня спешил домой. С эрекцией все обстояло по-прежнему. Парень знал, что произойдет дальше. После недолгих объяснений с бабулей, он закроется в туалете, прихватив с собой колоду порнографических карт плохого качества.
***

- Хватит, прошу тебя, хватит! Ну, хватит же! – взмолился в очередной раз Серега. – Я уже просто не могу!
- Еще как можешь, - промурлыкала она, накрывая его своим влажным, горячим телом, - я же знаю…
О, она знала, Водославский в этом нисколечко не сомневался! Эта стерва была прекрасно осведомлена обо всех эрогенных зонах Сереги. Светка, его жена , та была полной лошицей в этом плане, несправедливо полагая, что единственная эрогенная зона у любого мужика – его пенис.
Острые ноготки быстро-быстро царапали Серегины ягодицы.
О-ОО!!!
Кожа тут же покрылась мурашками, приятель также не остался равнодушным – взлетел в полной боевой готовности. А ей, стерве, только этого и нужно. Мигом оседлала Серегу, и принялась медленно раскачиваться взад-вперед своим роскошным телом, постепенно наращивая темп. Великолепные, словно вылепленные талантливым скульптором, груди с рельефно очерченными сосками, двигались в такт движениям девушки. На правой груди, возле соска темнел Серегин засос.
Что же касается его собственного тела, то здесь одними засосами не обошлось. Чего только стоят те царапины на спине! Светка как увидела, губы задрожали и – в плач: «у тебя другая, я знаю»! Типа, она только об этом узнала!
Уже месяц трахает эту сучку (хотя, тут еще вопрос: кто кого трахает?), а до сих пор не знает, как ее зовут. То, что она чистая, это точно. Серега проверялся на «трипдаче», там в девятом кабинете сейчас можно провериться анонимно.
Но почему свое имя не скажет? С чем это связано? «Называй меня, как хочешь», - говорит. Один раз чуть Светкой не назвал! Вот ведь, бля!
И двинутая она, кажись. По полной программе. Иконы у нее перевернутыми висят, а однажды эта стерва заставляла Серегу кончить на них. Точно, бабахнутая!
Водославский хрипло застонал – близился оргазм.
«Чем ты предохраняешься»? – Спросил он у нее после третьей или четвертой их встречи.
«Ты все равно не поймешь», - промурлыкала она сладко.
Есть такие бабы, у которых всегда чешется. Нимфоманки, кажись. Она точно, из таких.
И еще слова непонятные говорит. Думает, что Серега спит. А он не спит, Серега слушает. И запоминает. Вот, недавно, встала она с кровати, подошла к окну, отдернула гардину, а там, на подоконнике у нее какие-то фигурки маленькие, как из детских яиц шоколадных. Из «Киндер-сюрпризов». Серега Витке часто покупал и потом они вместе угадывали, что там внутри.
Так вот, взяла она одну из таких фигурок, трет ее в руке и повторяет: «анангу, анангу, анангу…». Долго бубнила. У Сереги от страха жопа мурашками величиной с кулак покрылась. Сейчас, думает, достанет ножик, и хозяйство отчекрыжит. Или убьет, нафиг!
Но, единственное, что позволила себе эта сука – это исцарапать в кровь Серегину спину во время очередного экстаза. Убивать она, кажись, пока не собиралась. Но, это пока. Да, и хозяйство Серегино все еще было при нем, потасканное, правда, изрядно.
Со Светкой Водославский любился неделю назад. Хреново получилось, на жену у него, кажись, уже не встает. А этой придурочной только стоит пальчиком, где нужно почухать, и хрен взмывает в облака. Что за напасть такая?
Вчера на смене в обморок грохнулся. Парни первым ходом в поликлинику заводскую отвезли. «Недомогание». Врач долго смеялся. «Медовый месяц?», - спрашивает. Ага, медовый, как же? Скоро отсохнет, нафиг!
Нужно с ней кончать!
И Серега кончал. Кончал, хотя, казалось, сил на это уже не осталось. Он похудел и осунулся. В котячих его глазах появился лихорадочный блеск, присущий глазам наркоманов. Он недосыпал, он мало ел, стал больше курить. В пояснице ломило, будто туда вставили кол, царапины на спине не успевали заживать.
Одним словом, он попал. Влип так, как никогда. Никакая это, конечно, не любовь, нечего себя обманывать. Серега часто ловил себя на мысли, что не хочет ее больше видеть, один раз даже, действительно, остался дома. Вытерпел день, а на следующий помчался, сломя голову. Да что там говорить, он и на смене еле выдерживал, словно наркоман в предвкушении скорой дозы.
Наваждение какое-то, честное слово!
В спальне этой сучки (в других комнатах Серега еще не успел побывать), кроме вышеупомянутых перевернутых икон, было еще много чего интересного, и когда Серегина любовница шла в ванную или в туалет (ведь она живая, не правда ли?), парень рассматривал предметы обстановки.
Сама кровать – это отдельная история. Таких сексодромов Серега никогда еще и нигде не видел. Ясное дело, сработана на заказ. Овальная, на массивных ножках в виде когтистых чешуйчатых лап. Черные шелковые простыни. Серега до сих пор не мог привыкнуть к их скользкой прохладе (задница скользит, блин!). Круто, одним словом.
Стены комнаты были драпированы какой-то темной плотной тканью. Сереге даже казалось, что они не пропускают звук. Два вычурных бра, освещающих более чем странную картину: какой-то Змей Горыныч (Серега насчитал у него целых восемь голов и столько же хвостов) отрывает какому-то мужику самурайской наружности руку с мечом. Такие мечи называются «катанами». Кровища хлещет из восьми пастей чудовища, а самурай рот разинул и глаза выпучил. Орет, значит. Ну, еще бы – руку по живому оторвать!
И еще одна картинка, на другой стене, но она постоянно была в затемнении, и что на ней было изображено, Серега разглядеть не мог, как ни старался.
- Курить будешь?
Она откинулась на подушки. От тела, словно от хорошей печки, валило тепло.
- Давай, - равнодушно согласился Серега.
Она взяла с прикроватной тумбочки сигареты и зажигалку. И еще пепельницу.
Хорошая пепельница, тяжелая… Бронза, кажись. Серега взвесил ее в руке. Такой по голове…. Он покосился на девушку.
- Тебе понравилось? – спросила она у Водославского.
Она всегда спрашивала это, словно само утверждалась.
- Еще бы, - Серега выпустил дым в потолок.
Чем-чем, а сексом он насытился, кажется, на многие годы вперед.
- Хочешь еще?
В ее голосе слышалась явная насмешка. Девушка провоцировала его.
- Давай, лучше, передохнем. - Предложил Сергей. – А то я с такими темпами скоро импотентом стану.
- Не станешь. – Заверила его девушка и поцеловала в висок.
- Как хоть тебя зовут? – вновь попробовал он.
Она звонко рассмеялась:
- «Что в имени тебе моем»?
- Ясно.
- Хочешь пить?
- Просто умираю
- Сейчас принесу. - Девушка спорхнула с постели. Серегу обдало мускусом ее тела.
Напиток был незнаком Водославскому, но понравился.
- Что это за компот? – спросил он.
- Сам ты компот. – Девушка рассмеялась. – Это настой на травах.
- На каких таких травах?! – Встрепенулся Серега. Ему вовсе не улыбалось быть оТРАВленным.
В последнее время он сделался на удивление, подозрительным.
- Не дергайся. _ Прохладная ладонь легла на его грудь, возвращая на место. – Лекарственные травки. Никакой наркоты, этого я не люблю. Силы восстанавливает, тонизирует.
- Угу. Слушай, а что это за мужик на картине? – Водославский ткнул пальцем в сторону несчастного самурая.
- Это японский этнос. – Объяснила девушка. - Здесь знаменитая битва: могучий Ямата-но ороти побеждает этого хлюпика Сусаноо.
- И тебе нисколько не жаль мужика?
- Нет.
- Но, почему?
- Потому что он слабый.
- Хорошее объяснение.
- А не той картине что? – Серега указал на неясный прямоугольник на противоположной стене комнаты.
- Сам посмотри. - Девушка встала с кровати и включила свет.
Серегу с непривычки резануло по глазам.
На полотне, выполненном в черно-белых тонах, перед Серегиным взором предстал козел с изогнутыми рогами, в окружении старух со злобными сморщенными рожами.
- Что это? – спросил Серега.
Его подружка сидела на кровати по-турецки и пускала дым через тонкие ноздри. Засос на ее груди был неестественно фиолетовым.
- Гойя. – Ответила она. - Художник такой был испанский. Репродукция с его офорта «Шабаш ведьм».
- Так это, стало быть…
- Ну, да, Дьявол. – Просто сказала она.
«Кончи на этих долбаных святых, ну, кончи! Ради меня! Ради Него!»
Что-то, как будто щелкнуло в голове Сереги Водославского.
«Анангу. Сусаноо. Только не забыть. Только не забыть!»
В свое время Серега прочел «Ребенка Розмари» Айры Левина, и теперь, мысли о поклонниках Дьявола пришли в его голову.
Она сатанистка! Боже мой, спаси, сохрани! Она – гребаная сатанистка! Значит, весь этот трах неспроста? О, Господи, Господи…
Серегу трясло.
«Анангу…. Надо обязательно запомнить. Анангу. Как «анальный секс». Как «ананизм»…. Нет, онанизм пишется через «о»»
В Серегиной голове был винегрет из всяческих самых странных мыслей.
- Что ты там насчет анального секса?
Она склонилась над ним.
Мур-мур, ведьмина кошка.
Анангу…
БОЖЕ!!! ВЕДЬ ОН НЕ ПРОИЗНОСИЛ ЭТОГО ВСЛУХ!!!
Перевернутые святые, Сусаноо, «Шабаш ведьм»!
ПОДОКОННИК! КАКОГО ХРЕНА она прячет на подоконнике?!
- Иди ко мне…
От страха Серегина мошонка сжалась.
- Ничего, сейчас все будет в порядке. Сейчас…сейчас…
Ее умелые пальчики принялись гладить его бедное тело.
Анангу…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В тот вечер Жене не спалось. Еще бы, завтра утром он все узнает. Если Витек не придет в школу, значит, сработало.
От волнения слегка подташнивало, в желудке кто-то скребся большими резиновыми когтями. Такую «запердушку» Женя Коваленко, ученик пятого класса, и по совместительству, алтарь пещеры «Сумерки Мира», предпринял впервые, поэтом, ему и было немного не по себе.
Само слово «запердушка» Женя услышал в школьном туалете, где совсем не украдкой во время большой перемены курили два семиклассника.
«Прикинь, какой ништяк»! – пуская дым через ноздри, лениво тянул Игорек Савченко по кличке Гусь.
«Ага», - вторил ему патлатый, в юношеских угрях, Саня Ковтун, который даже кликухи не имел. – «Если она клюнет на эту запердушку, я просто офигею»!
Тут Женя, справивший большую нужду, вышел из кабинки. После каждой Большой Мессы мальчика неделю мучил понос.
«Эй, малолетка»! – Окликнул его Ковтун, шмыгая своим гайморитным носом. – «Ты шо это тут шляешься? Шо выпасаешь? А?»
«Ничего», - совершенно честно ответил Женя, - «в туалете я был».
«Ну, и мотай отсюда по шустрому»! – Поддержал друга Игорек-Гусь.
Женя метнулся, было к двери, но тут же получил подножку. Лежа на заплеванном, воняющем хлоркой, кафельном полу школьного туалета, Женя слушал, как рыгочут эти дегенераты и…тоже улыбался.
«Что ж, будут вам З А П Е Р Д У Ш К А. Прямо сегодня и будет». – С наслаждением думал мальчик, посасывая разбитую об пол губу. Кровь была немного солоноватой, что также нравилось Жене.
В конце большой перемены Женя позвонил из учительской Стелле и все рассказал.
Вечером того же самого дня милицейский наряд, прибывший по вызову пенсионерки Самойлович, обнаружил на лестничной площадке второго этажа дома номер двадцать по улице Рокоссовского насмерть перепуганного подростка. Его руки были крепко привязаны к перилам свежими свиными кишками. Подросток, которым оказался учащийся седьмого «Б» класса средней школы номер тридцать два, рассказал, что он возвращался из школы и уже зашел в свой подъезд, когда на него напали какие-то парни «лет по шестнадцать, человек пять», зажали рот, привязали к перилам и…помочились на него. Судя по запаху, исходящему от мальчика, это действительно, была моча.
Гусю Савченко повезло меньше. Вторая группа «боевого быдла», посланная Стеллой по следу Жениных обидчиков, подстерегла подростка на стройплощадке, через которую ленивый от природы Гусь, всегда возвращался из школы, чтобы сократить путь.
Пятнадцатилетний «трэшер», известный среди своих, как Обезбашенный, любил акции подобного рода. Пустить кровищу этим придуркам «за Дьявола» - это было как раз в его волчьей натуре. Игорь Савченко по кличке Гусь, не знал ни Обезбашшенного, ни его привычек.
Его обнаружили малолетние токсикоманы-пэтэушники, которые по обыкновению заглянули на стройку «подышать». Предварительно обшарив карманы Гуся и, присвоив себе сорок восемь копеек, проездной на троллейбус и старенькие отцовские «Командирские» часы, пацаны сочли нужным позвонить в милицию и «скорую помощь». И вовремя: жизнь стремительно покидала Гуся через дырку в его черепе.
Вот такая случилась запердушка. Это было месяца два назад и Женя уже начал забывать подробности: как в школу понаехала милиция, как расспрашивали одноклассников потерпевших, как Ковтун через неделю после случившегося пытался покончить с собой – его вовремя сняли с крыши четырнадцатиэтажки на проспекте Октябрьской революции. Детская память коротка, подробности стирались. А вот, словечко пристало крепко.
Витька…
Странно, но когда-то, еще в незапамятные времена (с первого по третий класс) Женя Коваленко и Витя Ищенко были лучшими друзьями. Вместе играли, вместе прогуливали ненавистную математику, вместе атаковали «этих дур - девчонок » из «стрелячек» и «плевачек», вместе пытались курить в подвале девятиэтажки напротив школы и обоим это не понравилось.
А недавно Витек позволил себе непростительную, по мнению Жени, вещь.
Он смеялся над ним.
При всем классе. При «этих дурах - девчонках», при Косте-чмошнике, предмете всеобщего презрения.
А ведь Женя всего-то не смог влезть по канату.
Женя шлепнулся мешком на мат, и сидел так до тех пор, пока его не поднял на ноги Полкан – Павел Константинович, пожилой физрук. Разумеется, все смеялись. И Андрон Фомин, у которого дома есть игровая приставка «Сони-плей стейшен», и Димка Кухмай, и Серый, и Леха. А громче всех старался «этот гад Ищенко». В последнее время он прямо-таки в рот глядел Вовке Панченко – классному боссу, жирному увальню с постоянно немытыми волосами и плохим запахом изо рта. Сто процентов – когда Вовке стукнет шестнадцать, у него уже будет второй подбородок. И жопа отвиснет. И пузо.
Сидя на жестком спортзальном мате, Женя закрыл глаза и позволил войти в себя Сыну Утренней Зари. «Не противься этому». – Учила его Верховная. – «Этого не нужно стесняться. Ненависть – священное чувство и ты должен уметь его контролировать. Контролировать и направлять. Ненавидя, ты вкушаешь от Великой Скорби. Вкушать и совокупляться – конец и начало Змея, альфа и омега Бытия. Береги свою ненависть».
И Женя берег. И Женя не стеснялся. Он ненавидел своих родителей – отца, Ивана Сергеевича – инженера с радиоприборного и мать, Веру Лонидовну – программиста с Укртелекома. Ненавидел своих одноклассников и этих воображал – девчонок. По настоящему он любил только Дьявола и свою настоящую семью – пещеру. В «Сумерки Мира» мальчик попал прошлым летом, сразу же после поездки в лагерь. Вожатая Стелла – третьекурсница педуниверситета и по совместительству, жрица, сразу же обратила внимание на тихого красивого мальчика. Она начала за ним следить, и вскоре застала за безобидным занятием – девятилетний мальчуган сворачивал шею выпавшему из гнезда птенцу. Женя думал, что вожатая его отругает, но великому удивлению, Стелла не только не отругала мальчика, но и объяснила: то, чем Женя занимается вдали от чужих глаз – всего-навсего инстинкт. Как у любого животного. Например, у волка. «Было бы неплохо, если бы ты съел эту птичку». – Сказала странная вожатая с улыбкой на красивых губах. Женя отвернулся, и выблевал весь свой завтрак – рисовую кашу на молоке.
С той поры, каждый вечер, в тайне от остальных детей, Стелла рассказывала Жене сказки – одну страшнее другой, но странное дело, это лишь больше привлекало мальчика. И он «втянулся». По приезду, Стелла познакомила Женю со жрецами, представив мальчика, как новый алтарь пещеры. Так Женя Коваленко добился дружбы взрослых. Теперь сверстники ему уже были не нужны.
А Витек, в конце концов, сам напросился!
Женя тяжело вздохнул, и перевернулся на другой бок. Простыни под ним уже давно были влажными от пота. Электронный будильник – подарок отца на двадцать третье февраля в прошлом году, показывал начало четвертого. Сон не шел к мальчику, словно знал, что Женя сделал накануне. Маленькое, в глубине, не такое уж и злое сердце ребенка билось гулко и часто: маленькая перепуганная птаха в клетке толком, не сформировавшихся ребер – тук-тук-тук-тук-тук…
Женя очень волновался. Волновался так, как волнуется маленький мальчик, обрекший своего лучшего, пусть даже бывшего, но все же, друга, на верную смерть.
Так уж случилось, что вчера начинающий черный маг Женя Коваленко попробовал на Витьке Быструю Молнию – одно из самых страшных заклятий.
Такая вот, получилась «запердушка».


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

- Миллениум, миллениум! Хренениум! – в сердцах воскликнул Тарзан, и двинул своей лапищей сорок четвертого размера по шкафу с документацией. Шкаф тревожно завибрировал.
- Ну, что ты так раззоряешся? – пытался урезонить приятеля Дима. – Каждый год это усиление, и ничего, живы пока. Я, например, прошлый Новый год в карауле встречал. Так что, усохни, Тарзан, все там будем.
- Ага, тебе хорошо говорить, - надул по детски губы Тарасов, - сам лишь второго заступаешь. Все праздники зацепишь. А нам с Коляном…. Да, Колян?
Радченко, к которому взывал бедный Тарзан, согласно жребия, брошенного накануне в виде скомканных бумажек с числами месяца, в шапку, предстояло дежурить первого января. Он лишь плечами пожал – известно, что после новогодней ночи всегда дежурится намного тяжелее.
Тарзан все никак не мог успокоиться. Он мерил шагами кабинет: высокий, сутулый. Настоящая обезьяна. Диме Толик Тарасов всегда напоминал орангутанга – лесного человека во всей своей красе.
- Хоть вонючку свою загаси! – взмолился Коля Радченко, на дух, не переносивший табачного дыма, - Дышать уже нечем!
Тарзан на минуту прекратил свои перемещения по кабинету, лишь для того, чтобы объяснить Коле, каким именно местом тому придется дышать в сложившейся ситуации. Коля не остался в долгу, и послал Тарасова в то же самое место. Затем, подумал, и послал в другое.
Дима усмехнулся: все порядке, все, как обычно. Инспекция развлекается на свой манер.
Да, сегодня они тянули эти бумажки. Тарзану злая судьбина показала «фак», и он «влетел» в самый, что говорится, Миллениум. Диме это новомодное импортное словечко, которое уже месяц муссировали по телеку и в газетах, совсем не нравилось, но Тарзан, повторивший его за последние полчаса, действительно, заслуживал сочувствия.
- Ну, надо же, какая задница! – продолжал сокрушаться ТТ. – Миллениум! Двухтысячный год! И где я его встречу? Надо же, какой пролет! – Димин коллега профессионально матюгнулся.
- Слышь, Димон, - обратился он к Максименко, - Может махнемся, а? – он выполнил страдальческую мину по всем правилам театрального искусства.
Димон на подобные фокусы не покупался – он хорошо изучил Тарасова.
- Нет.
- Ну, Димон, - канючил Тарзан. – У меня деваха приезжает. А? Ну?
- И не думай. – Дима был жесток и непреклонен. А как, спрашивается, еще нужно вести себя с Тарасовым? Ему дай палец – ногу откусит! – На кого я кота оставлю в новогоднюю ночь?
Это был, что говорится, аргумент. Даже Коля Радченко, не принимавший в обсуждении предстоящих торжеств по случаю, проявил интерес.
- Кот у него, як мала дитина. Сам пожрать приготовить не в состоянии.
- Боров он. – Буркнул уже почти побежденный Тарасов. – Видел я этого котяру. Истинный кабан, килограммов десять тянет, не меньше.
- Так его колоть пора. – Заметил Коля.
- За оскорбление кота, - заявил Дима, - оба получите по трандюлятору. – Он мне, как родной.
- Ага, братан единоутробный. – Вулкан Тарасов в последний раз изверг из своих недр жалкое пламя. Он сдался.
- Колян…, - Тарасов дернул за рукав кителя Колю Радченко, - может, ты за меня подежуришь, а?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В ночь с девятнадцатого на двадцатое декабря беспородная псина грязно-белой масти, откликающаяся на имя «Жулька», дрожала под забором автотранспортного цеха. Собаке, довольно общительной от природы, сейчас, как никогда, хотелось быть поближе к людям. Из гаража тянуло маслом, табачным дымом и главное – человеческим теплом. Намного лучше, чем тот запах. Он пропитал уже, казалось, весь завод – тяжелый, густой, пугающий. Запах страха. Запах смерти.
Жульке, годовалой дворняге, впервые увидевшей свет на пустыре за текстильным цехом, было не по себе от того, что происходило в последнее время. Что-то нехорошее творилось. Что-то страшное. Для животных…и для людей. Вот, только люди не чувствовали этого. А она, Жулька, чувстввовала. И другие собаки, коих было множество на огромной территории «Химволокно», тоже чувствовали. И коты. И птицы.
Крысы, похоже, тоже все знали. Но это им нравилось. И они шли туда.
Жулька, привыкшая за свою короткую собачью жизнь к просто невыносимым, казалось бы, для тонкого песьего обонянья, запахам динила, капролактама, аммиака и уксусной кислоты, совершенно растерялась, учуяв впервые то, что принес ветер из законсервированного уже несколько лет прядильного цеха. Сперва, она подумала, что одно животное издохло, и теперь разлагается. Но, наряду с запахом падали, Жулька унюхала и еще кое-что. Что-то не мертвое, гораздо более страшное, нежели обычная разлагающаяся туша. Странная смесь из запахов, заставила Жулькину шерсть на загривке встать дыбом, а губу угрожающе вздернуться.
А еще через несколько дней кто-то стал выть. Не так, как воют собаки или волки. Совсем не так.
Люди подумали, что это воет собака. Однажды пришли охранники и убили из палки, извергающей огонь старого кобеля, облезлого и глухого, который не то, что выть – лаять уже толком не мог. Жулька и еще одна собака из одного с ней помета, с ужасом наблюдала, как те самые люди с плохим запахом, бросали мертвого старика в мусорный контейнер. Забросить получилось лишь с третьего раза. Тот факт, с каким звуком бедняга-кобель шлепался на асфальт, очень веселили людей с ружьями. Из полуоткрытой пасти старика падали скупые капельки крови. Жулька со своей сестрой тихонько повизгивали, и жались к кирпичной стене азотно-кислородной станции, дребезжащей, как собачий хвост.
Но, вой не прекратился, и на следующий день начался массовый исход животных с завода. Первыми двинули эти сволочи-коты. Они всегда чувствуют, когда что-то не так. Тем более, что бесследно сгинул их лидер – здоровенный рыжий котяра, который вечно клянчил объедки, сидя на дорожке, ведущей на проходную. Кот прекрасно знал, когда у рабочих наступает обеденный перерыв. Рыжий сидел возле колпака пожарного гидранта, и нагло орал на прохожих: «мяааау»! «Дай, мол, пожрать»! И ему, гаду, давали. Зимой и летом. Весной и осенью. В дождь, снег и ясную погоду. Жулька вместе с другими собаками, разумеется, гоняла этого нахала, но котяра с завидным постоянством, возвращался на свое насиженное место.
И вот, однажды, он просто не пришел. И Жулька, как, впрочем, и другие, знала, в чем здесь дело. Где именно собака зарыта.
Исчезновение Рыжего, вой по ночам, страшный запах – все это было связано воедино. Связано, сковано в жуткую цепь, тянувшуюся из законсервированного прядильного цеха.
Ужас поселился на заводе. Первобытный Ужас.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Конечно же, он был дома. А где, спрашивается, он должен быть в такую пору, тем более, в выходной день? Не в ночном же клубе, в самом деле!
Водославский прошел в полутемную прихожую, и окунулся в почти уже забытый запах детства – запах старых книг, нафталина и герани. Герань в этой квартире росла, где только можно – в горшках, старых кастрюлях, в продолговатых деревянных ящиках, в каких хозяйки, как правило, выращивают рассаду, и даже в трехлитровых банках с отбитыми краями.
Когда-то они здорово дружили, еще до армии, в школьные годы. Водославский хорошо помнил, как Андрей пришел в их класс – долговязый, нескладный, в смешных круглых очках и со следами чернил на тонких нервных пальцах. Тихий, скромный и уж-асно умный. Все у него списывали, даже отличники. Серега Водославский, разумеется, тоже. До сих пор Сергей не мог себе объяснить, что именно их связывало – робкого отличника из неполноценной семьи (у Андрея был только отец-инвалид, мать умерла, когда мальчику исполнилось, пять лет) и школьного хулигана, грозу девичьих сердец.
После школы они почти не виделись, здоровались, конечно, когда встречались в городе, а так…. К спиртному Андрей Иванов относился равнодушно, о женском поле имел, скорее всего, чисто теоретические представления, поэтому никаких дел у него с Водославским быть не могло. Серега знал, что Андрей, кажется, с красным дипломом закончил исторический пединститута, и теперь пашет, бедняга, в библиотеке имени Короленко. Именно этот факт плюс «старая школьная дружба» объясняли нынешнее присутствие Сергея в этой квартире.
- Удивлен? – спросил Водославский бывшего одноклассника после рукопожатия.
- Ага. – Андрей близоруко щурился в свете тусклой сороковаттной лампочки без плафона. Одет он был в линялые спортивки и какую-то глупую футболку с эмблемой московского фестиваля молодежи и студентов. – Какими судьбами?
- Нужна твоя консультация. - Сергей разулся и придирчиво осмотрел весь истершийся половичок, помнивший его детские сандалии. – Я зайду?
- Да, конечно…- засуетился Андрей. - Пройдем ко мне в комнату. В зале папа смотрит телевизор. Может, чаю?
- Давай. - Согласился Водославский. – Как батя?
Андрей лишь вздохнул.
Половицы жалобно скрипели. От герани подташнивало. Герань немного забивала застарелый запах мочи: отец Андрея – Виталий Аркадьевич уже много лет был прикован к постели – у него была парализована нижняя часть тела.
Комната Андрея как нельзя лучше отражала его суть: маленькая, с тусклым немытым бельмом окна, задернутым сейчас допотопными занавесками. Письменный стол, огромный и массивный, словно объект палеонтологических исследований. На столе стояла раритетная пишущая машинка «Москва» сорок пятого года рождения с грязно-белыми клавишами. Плакат Талькова на стене, низенькая продавленная тахта, которая скорее всего, никогда не была свидетельницей постельных подвигов Иванова-младшего. И книги. Книги, книги, книги…. В таком количестве Водославский никогда их не видел. Разве что, в библиотеке. Но не из Короленко же их Андрей спер, в самом деле!
Несколько жутких картонных папок с тесемками лежало на столе Андрея.
- «Маленький Принц мертв», - прочитал Сергей название на одной из них. – Ты все пишешь?
- Угу. - Андрей все так же, как и пятнадцать лет назад, дико стеснялся. Красные пятна возникли на его гладких щеках. - Пишу.
- Ну, и о чем, если не секрет? – Серега со скучающим видом вертел папку в руках. – Вот, это, например, о чем?
- Экзюпери. Ты его читал?
Читал ли он?! Нет, конечно, но что-то слышал. Краем уха. Серега Водославский был уж не совсем лохом тупорылым.
- Ага. – Пробормотал он, водружая папку поверх остальных. _ Что-то о летчике. Сказка.
- Ну, да. Антуан де Сент-Экзюпери и сам был летчиком. Военным. В сорок четвертом он в последний раз вылетел на своем «Лайтинг П-З» и…пропал без вести. Никаких следов. Вообще, представляешь? Ничего, кроме браслета с фамилией и адресом издательства, что не так давно удалось выловить из моря. Так вот, я позволил себе предположить,…что с ним стало. С ним и с его героем, Маленьким Принцем.
- Последний, как видно, сыграл в ящик. – Глубокомысленно заметил Сергей.
Андрей как-то затравленно усмехнулся.
- По настоящему никто не умирает. – Сказал он. – Разве не так?
- А фиг его знает, - пожал плечами Водославский далекий от философских измышлений.
Он присел на краешек тахты. Та отозвалась душераздирающим скрипом.
- Все холостякуешь? – спросил Сергей, которому вовсе не улыбалось посвящать сегодняшний вечер обсуждению литературного творчества своего бывшего одноклассника. Он попытался съехать с опасной тропинки.
Получилось.
- Да, - как-то неуверенно произнес Андрей Иванов. Было видно, что это тема для него неприятна.
- Хочешь, познакомлю с одной?
- Не надо, я так не люблю. – Вяло воспротивился Андрей.
- Ну, как хочешь.
Разговор не клеился.
- Мне бы узнать… - промямлил Водославский в совсем непривычной для себя манере. – Ведь у тебя всякие там, справочники есть, энциклопедии…
- Что конкретно, ты хочешь узнать?
- Что такое …«анангу»?
- Вот так, с ударением на первое «а»?
Водославский вспомнил, как ворожила эта девка возле подоконника, и поежился.
- Точно. И еще. Еще одно слово. Не помню уже. Мужика как-то звали. Самурая. Сусан…Сасун…не помню ни хрена.
- А это самое «анангу», так, кажется? Оно тоже связано с Японией? – спросил Андрей, доставая толстенную книженцию с полки.
- А пес его знает! – Водославский почесал голову. – С Японией не знаю, а с сексом, кажется, точно. Как же объяснить, спрашивается, мой волшебный стояк?
- Лучше ты мне обо всем по порядку расскажешь. – Попросил Андрей Водославского. – А то я ничего не понимаю. Какие японцы? Какой стояк?
Ушел от Андрея Серега где-то около трех. Пришлось сбегать на улицу, позвонить из автомата Светке, у Андрея телефона не было. «Задержусь на пару часиков», - сообщил он жене, взглянув на циферблат часов. Часы показывали половину десятого. – «Встретил одноклассника. Поговорим немного». «Ага»! – разбежалась и поверила Светка «Как же»! И швырнула трубку.
Когда Сергей открыл своим ключом дверь, жена еще не спала – в спальне горел ночник.
Водославский тихонько, так, чтобы не разбудить Витку, прокрался на кухню, зажег свет, закрыл за собой дверь и включил газ под чайником. Его колотило, но вовсе не от холода, а от того, что он недавно узнал.
Затем, он разложил на кухонном столе все то, что принес от Андрея – энциклопедию «Демоны в мифах народов мира» и несколько рукописных листов формата А-4 – то, что он выписал сам из других источников. Сейчас перед Серегой лежал один из этих листов и то, что было на нем написано, до смерти пугало парня.
«Анангу – в дравидской мифологии – заключенная в предметах, животных и людях внутренняя сила, опасная и устрашающая».
Серега сглотнул. Он взял пепельницу с холодильника и пачку «Честерфилда». Выключил чайник, закурил.
«Опасная и устрашающая» О, Боже! Боже! Боже!
«Может выступать в качестве довольно неопределенных божеств (демонов, духов). Применительно к людям, Анангу выражает главным образом, энергию сексуального начала, чаще всего женского».
Серега уронил голову на руки. В какое дерьмо он влип?! Неужели, все это – правда?!
Никогда в своей жизни он к ней больше не пойдет! И хорош уже блядствовать, Водославский!
Щелкнул выключатель – жена пошла в туалет. Внезапно, Серега почувствовал невероятный доселе прилив нежности к Светке. Дождавшись, пока она выйдет из туалета, он подошел к жене сзади и крепко ее обнял.
Грудь совсем уже обвисла, с тоской подумал Серега, не то что у…
Он старался отогнать греховные мысли об этой сучке, но не получалось. Возникла эрекция, которую Светка, разумеется, приняла в свой адрес. Она приятно обмякла в руках мужа.
- Ты где шлялся, кобель? – спросила она шепотом.
- Был у друга, - улыбнулся Водославский, увлекая супругу в спальню, - можешь не верить.
- А я и не верю.
Сегодня вечером Серега узнал еще кое о чем. Суккубы. Ведьмы, невесты Дьявола. Красивенные девки, которые овладевают телом мужчины, питаясь его сексуальной энергией. А затем рожали всякую нечисть.
Суккубы…как… «сука»…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

- Вот в наше время… - прошамкал беззубым ртом с синими безвольно висящими губами, Парамоныч.
- Что, «в наше»? Что, «в наше», я спрашиваю?! – от волнения дядя Паша пошел брызгать слюной, благо, зубов, способных эту самую слюну задержать, у него почти не осталось. Торчали, правда, какие-то гнилушки, да разве это можно назвать зубами?
- А все в наше! – не сдавался Парамоныч. – Жисть была в наше! – поставил точку он, раздавив чинарик о недавно отремонтированную стену железнодорожного вокзала. Седой мужичонка в битой молью серой кроличьей шапке с полу оторванным ухом.
- Ну да, ну да…- закивал дядя Паша, выпятив нижнюю губу на манер кого-нибудь из Габсбургов, например, Франца-Иосифа.
И уж совсем не по-императорски, дядя Паша сплюнул табачные крошки. Попал себе на грудь, размазал пятерней о видавший виды ватник. Ватник этот дядя Паша называл «кожаным регланом» из-за чрезвычайной его засаленности. Издали эта убогая одежка действительно, могла с большой натяжкой сойти за плохонькую кожаную куртку.
- Ну да, - продолжил дядя Паша, извлекая из кармана весьма солидный «бычок», сантиметра четыре, почти сухой. Его он подобрал сегодня возле московского поезда.
- «Кент», - прочитал он, близоруко щуря свои водянистые глазки. – Было и у меня время, когда я этого самого «Кента» выкуривал по полторы пачки на день. А ты, жопа, говоришь – «наше время»! Да и ты и в то, в твое время ничего круче «Столичных» не дымил. А то звездишь тут: «и трава, мол, была зеленее, и вода вкуснее…». Пень ты горелый, Парамоныч! Помогло же мне на старости лет связаться с вами, бомжами!
Вот тут, действительно, дядя Паша ляпнул, как говорится, «трусами об асфальт»! Бомжом, то бишь, человеком без определенного места жительства, паспорта и прочей чепухи, которая так тяготит современного человека, был как раз он, дядя Паша, а Парамоныч, Хома и Семен Ильич просто любили выпить на вокзале, жить же предпочитали в своих, пусть плохоньких, но все же домах.
- Понеслось! – обречено махнул рукой Хома – тощий, весь какой-то бесцветный субъект непонятного возраста, облаченный в допотопное клетчатое пальто и кепи со средних размеров сковороду. Под правым глазом Хомы переливался всеми цветами спектра свежий утренний фингал. Мент Славик постарался, сука.
- Похмелил бы его кто-нибудь, - просипел Семен Ильич, в прошлом – преподаватель музыкального училища, талантливый скрипач. При слове «похмелил», заросший седой щетиной кадык Семена Ильича дернулся, словно паралитик на пути к выздоровлению. Семену Ильичу самому очень хотелось похмелиться. Тогда, может не так остро бы чувствовалось, что он – никому не нужный старик, все еще способный по памяти сыграть «Времена года» Вивальди, что дома – больная сердцем и старческой ворчливостью, жена – усатая еврейка с бочкой желчи вместо души, что Боба – этот поц, в зачатии которого он, Семен Ильич принимал активное участие, а потом выучил на зубного техника у самого Ройтмана, пять лет, как укатил в Хайфу, и на черта ему сдались эти старые больные родители? Ему, и особенно этой его курве из сомнительной семьи. А еще говорят, что еврейские дети чтят своих родителей. Может, еврейские и чтят, а у него сын – натуральнейший гой!
Холод первого зимнего месяца пробрался под старенькую Бобину курточку (ведь все вещи оставил, поц. « Мы там себе новые купим, папа»!), которую теперь носил Семен Ильич, и старик поежился. Интересно, у Кругерского, действительно, так болит поясница, или он позвонил так, чтобы рассказать, что ему хуже всех?
-…открывал двери всех московских кабаков ногой! Да! – дядя Паша гордо выпятил тощую грудь под «кожаным регланом».
Присутствующие согласно закивали. Все это они слышали в миллионный раз, и, разумеется, не верили ни одному дядяпашиному слову.
Никакие двери ногами он, естественно, не открывал, хотя запросто мог бы себе это позволить. И про Москву все было чистой правдой, он там родился. Часто дядю Пашу можно было застать возле московского пятьдесят седьмого поезда. Он любовно оглаживал грязнущий вагонный бок, и что-то шептал одними губами. Иногда даже крохотная слезинка показывалась на дряблой щеке старого бродяжки.
В молодости дядя Паша был хиппи. Из тех, из первых. Настоящий, «олдовый». Теперь от его «хаера» остался, правда лишь легкий (прозрачный) намек, а борода давно утратила свой первоначальный вид и цвет, превратившись в какую-то пегую мочалку. Но, все равно дядя Паша чувствовал себя настоящим «хиппарем». Когда-то, лет сто с лишним назад, когда по Земле еще бродили динозавры номенклатуры, студент МГИМО Паша Черепанов, парень из вполне благополучной семьи партаппаратчика средней руки, как и многие в ту пору, запоем слушал «Роллинг Стоунз» и Джимма Моррисона, читал «Бхагавад-гиту» и «торчал» от дзен-буддизма. Таскаясь по всевозможным сборищам (в ту пору слово «тусовка» не использовалось так часто, как теперь), коих в столицах было великое множество, Паша то и дело встречал странных людей, облаченных в черные одежды, не отличавшихся многословием, и относящихся к другим с некоторым пренебрежением. Позже от кого-то из институтских, Паша узнал, что это сатанисты, поклонники Падшего Ангела, Несущие Скорбь. Пашу, сатанисты тогда не особо интересовали, хотя он успел получить сведения и о шабашах при полной луне, и о групповухах, и о зоофилии с некрофилией. Паше тогда милее были полный «пис во всем мире» и лозунг о том, что все люди – братья. Дьяволопоклонники, в свою очередь, также не особо жаждали заполучить в свои ряды такого «клевого чувака», каким был Паша Черепанов.
Однако Паша все же стал одним из них. Как? Да очень просто. Во всем виновата «дурь». У этих «шибздиков» всегда была первоклассная наркота – марихуана, опий, крэг, и даже кока, мать ее так! Где сатанисты берут наркотики, Паше было до лампочки, главное, что, общаясь с этими людьми, можно было на халяву выкурить «косячок», а потом, валяясь на каком-нибудь «флэту» в полубожественном состоянии, слушать в пол уха, какая все-таки сволочь этот еврейский ублюдок и что вскоре, видимо, на рубеже веков, Отвергнутый вернется, чтобы отомстить. И будет боль, и будет страдание. И кровь польется рекой. И хана будет всем тем, кто ныне плюет через левое плечо. А Избранные возьмут власть и будут трахать матушку-Землю до тех пор, пока она не развалится на части. «А в чем кайф-то»? – недоумевал очумелый от наркоты Паша. «В силе». – Отвечали ему. – «Придет такая сила, что и подумать страшно. И сила эта будет на нашей стороне… и придет Гог из земли Магог…»
«Ну, ты с нами или как»? – вопрошали они, протягивая Паше папироску со сладенькой анашой. «А, была – не была»! – блаженно улыбался студент Паша. – «Черт с вами»! «Конечно же», - улыбались они в свою очередь, - «с нами. Он всегда с нами».
И понеслось-поехало! Было все, о чем Паша читал: шабаши, оргии, необычный секс. Было и такое, о чем он даже и не помышлял. Например, Паша никогда бы раньше не подумал, что сатанисты читают Библию.
«А ты как думал»? – разъяснял ему Зебб, завербовавший его, - «Нужно досконально знать врага, иначе не победить. Нужно много читать и знать».
И Паша читал. Он с прилежанием отличника штудировал Синюю Книгу, «Молот ведьм» 1487 года, «Тестамнтум Соломонис», «Зогар» - азбуку каббалистов, и много еще всякой мути, способной нормальному студенту напрочь засрать мозги. Кстати, студентом Паша Черепанов к тому времени уже не был. Он бросил учебу, бросил семью, послал подальше свою девушку Наташу, дочку знакомых. Теперь начинающий сатанист жил у шаманки Лили, утверждавшей, что она – последняя из му-шубун, бурятских девиц, не знавших любви. По ночам они, якобы, выходят на дорогу, убивают одиноких путников медным клювом и высасывают их мозг. В общем, та еще была девочка, с огромным приветом. Не на какие дороги, естественно, она по ночам не выходила, но девственность в свои тридцать лет, Лиля берегла не хуже Кербера, стерегущего ворота в Аид.
К семидесятому году Паша крепко подсел на иглу, в семьдесят втором – слез (спасибо Кире – практикующей ведьме). В семьдесят пятом, вслед за появлением в Москве первой серьезной пещеры «Черный Ангел», словно грибы после дождя, на благодатной столичной почве повылазили всевозможные секты как сатанинского, так и откровенно нацистского толка. Паша, со своим багажом знаний и полезными знакомствами, быстро продвинулся, и занял руководящий пост в «Агасфере», довольно многочисленной пещере, базирующейся в Ясенево. Вот тут-то им и заинтересовался КГБ. Пашу взяли тихо, «без шума и пыли», как бы выразился Лелик из «Бриллиантовой руки» Гайдая. Три дня в маленьком темном подвальчике его «уговаривали» крепкие одинаковые с виду ребята, а на четвертый Паша подписал бумажку о «добровольном сотрудничестве» его, Паши Черепанова с органами безопасности. Теперь агент Черепанов будет навсегда известен в кэгэбэшных картотеках под оперативным псевдонимом «Друг». Другом в иранской мифологии называли дух лжи и злого слова. Как видно, в КГБ тоже не были лишены чувства юмора.
Так Паша предал «товарищей по Дьяволу».
Людям, занимавшимся в то время разработкой «Черного Ангела» и других сект сатанистской направленности, было глубоко плевать на антураж – шабаши и акты вандализма. Гораздо важнее комитетчикам было знать, каким путем в секты поставляются наркотики и психотропные средства для месс. Утечка ли это из какой-нибудь отечественной лаборатории или же поставки из-за рубежа. О зарубежных связях лидеров дьяволопоклонников органам также ничего не было известно. На уровне слухов муссировалась информация о том, что за становлением в стране подобных сект стоят не столько западные идеологи, сколько наши доморощенные Энтони Лавеи, среди которых даже есть высокопоставленные лица из окружения Самого.
Паша работал. И восьмидесятом. И в девяностом. Ему, конечно, не удалось отыскать след, ведущий непосредственно в Кремль, но кое-что у Друга все же получилось. С его подачи было сорвано несколько поставок наркотиков и оружия, сели по статье видные сатанисты, предотвращены акты вандализма.
С развалом Союза и трансформацией КГБ не многое изменилось. Пашу, а теперь уже Павла Ивановича передали «по наследству» в ведение ФСБ. Эти тоже заставляли «стучать».
И однажды Паша не выдержал. Он умело имитировал собственную смерть (здорово помогла все та же Лиля – старая бурятская девственница), и уехал на Украину, к тому времени успевшую стать самостоятельным государством. В Чернигов Паша попал не сразу. Сперва нелегкая носила его по Полтавщине, Черкащине, Сумщине. Тогда вот, уже дядя Паша и постиг азы бродяжничества. В Чернигов он вошел ранней весной девяносто третьего. Обосновался в теплом подвале пятиэтажки по улице Жабинского, совсем недалеко от вокзала. Вокзалы всегда нравились дяде Паше, а тот факт, что здание Черниговского отдаленно напоминало родной Кремль, и вовсе умилял. Ностальгия, трах-тибидох!
Здесь же, на вокзале дядя Паша познакомился с Лялей-Синеглазкой, бывшей посудомойкой буфета, а теперь начинающей бомжихой. После увольнения из вокзального буфета, Ляля справедливо решила, что уж на месте работы, пусть даже и бывшей, ее никто не тронет. Она оттрубила за мытьем посуды семнадцать лет, поэтому знала всех местных ментов равно как и «быков» по имени отчеству. «Как служба, Сергей Сергеевич»? – дымя «Приминой», спрашивала Ляля у безусого красномордого пэпээсовца с резиновой дубинкой на боку. «Гурам Джабраилович, как нынче выторг? На бутылочку не дашь?»
Сошелся, в общем, с Лялькой дядя Паша. Она подарила старому бродяжке свое большое сердце и лобковую вошь, которую потом дядя Паша выводил обменянным на мешок ворованных яблок, керосином.
В том же девяносто третьем дядя Паша встретил сошедшего с поезда старого знакомого по Москве – отца Ваалия, магистра оккультных наук. Тот поведал о том, что принес в Чернигов Слово Скорби и надеется организовать здесь пещеру. «Поможешь»?
И дядя Паша помог.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

- «Идеал». Да-да, спасибо. Аллочка, тебя!
- Кто? – Алла, красивая шатенка с глазами газели вскинула подведенные без особой необходимости брови.
- Твой, разумеется. – Улыбнулась подруга, передавая Алле трубку «навороченного» «Панасоника». – Вежлив, словно английский лорд. Какой мужик! Просто обалдеть можно!
- Але…
- Здравствуй, любимая!
Голос бархатный, теплый. Будто кота сиамского гладишь. С ней, с Аллой он всегда такой – нежный, велюровый. Ее мужчина…ее черноглазый красавец…
С другими он не таков. Надменный, жестокий. Настоящий эждаха, как он сам себя называет. Дракон, по-азербайджански.
- Скучаю неми-ислимо, - легкий акцент специально для Аллы. Дурачится. Прикидывается «чуркой». С подчиненными общается совсем без акцента, сама слышала. Особенно, когда делает им «внушение».
- Я тоже, дорогой. - Алла улыбнулась. Как в Киев съездил? У Акифа все в порядке?
- Да, нормально. – Он не любил распространяться ни о своих делах, ни о своей семье. Табу. Входа нет. – Карина тебе привет передавала. И маленький Байрамчик тоже.
- Как он? Подрос?
- Ка-анечна. – Рассмеялся он. – Настоящий батыр. Ну, ладно, любимая, буду заканчивать, а то не со своей мобилки говорю. Буду в шесть, как всегда.
- Но я же до семи работаю, - Алла постукивала недавно наманикюренным ноготком по стеклу витрины, за которым на черных обрубках-манекенах красовалось французское нижнее белье: «боди» за сто пятьдесят баксов и трусики (они даже пахнут?) по «смешной» цене – сорок опять-таки «зеленых». Лифчики на крепких пластиковых грудях четвертованных негритянок тоже смотрелись отпадно. «Франсе», ничего не попишешь!
«Я до семи работаю» было, обычным женским кокетством, не более. Алла, как и все остальные ее товарки по прилавку, отлично знала, в каких отношениях Габиль с ее боссом, Виктором Андреевичем. Именно они, эти самые отношения, позволяли ей, Алле, двадцати трех лет от роду возглавлять секцию нижнего белья бутика «Идеал».
С «бутиком» учредители, конечно, погорячились, как и «идеалом», впрочем, тоже. Занимающий пространство двух выкупленных квартир первого этажа дома номер сорок шесть по Проспекту Октябрьской революции, «Идеал» был далек до идеала. Как в интерьере, так и в представленном ассортименте. «Цены киевские»! – сообщала реклама приятным голосом этой новой девочки с радио «Дизель». Да уж, киевские цены всегда были далеки от идеала!
Но, не смотря на это, покупатель шел. Кто поглядеть, а кто и прикупиться. Хотя, скупались в «Идеале», в основной своей массе одни и те же. Из «новых». Всех или почти всех своих клиентов Алла знала по имени. И все знали ее. В основном, как любовницу Габиля.
Ровно в восемнадцать часов на стоянке возле «Идеала» притормозил сверкающий полировкой «Чероки». Габиль Алекперов, которому фактически принадлежал весь центральный рынок города, словно школьник перепрыгнул через заборчик, ограждающий тротуар от проезжей части. В руках он держал роскошный букет алых голландских роз. Для конца декабря это было, несомненно, круто, и все продавщицы, улыбающиеся в окнах, понимали это. Понимали и немного завидовали. Немного, потому что у самих (в большинстве своем) были кавалеры или супруги, способные без особого напряжения для кармана порадовать свою даму или супругу букетом роз в зимнюю стужу.
Но Габиль…. Какой мужчина! Грациозен, словно леопард, высокий, стройный, с безукоризненным пробором в черных, как смоль, волосах, с ниточкой усов над верхней губой. Настоящий мачо!
- Ала, здравствуйте, красавицы! – Габиль возник в салоне, как бог морозного вечера – чуть румяный, в дорогом кофейного цвета кашемировом пальто, пахнущий смесью табака, кедра и самца после охоты.
И к тому же, он снова дурачился! «Ала, красавицы»! Алла подумала о том, что сегодня поговорит с Габилем насчет его кривляния.
Габиль подошел к девушке, поцеловал. Помог одеться.
Девчонки знают, почему он за Аллой так увивается, этот холеный котище. Все просто. Внешне Алла очень похожа на турецкую актрису, сыгравшую Фериде в сериале «Птичка певчая» по роману Нури «Чалыкушу». Действительно, похожа, Алла этого не отрицает. Только турецкая актриса, естественно, полнее.
- Куда сегодня? – спросила Алла, когда они остановились на светофоре.
- Выбирай, - пожал широкими плечами ее любовник. – Хочешь, поужинаем в «Нитре», а потом съездим куда-нибудь потанцевать
- Ага, - без энтузиазма произнесла Алла. – «Потанцуем». В смысле, танцевать буду я, а ты будешь сидеть за столиком мрачнее тучи и ревновать, ревновать, ревновать…
Шипы больно укололи палец, и девушка положила цветы на заднее сидение.
Габиль рассмеялся:
- Клянусь, так и будет!
Он лихо обогнал «Форд-скорпио».
- А я тут на досуге, узнала, что твое имя означает. – Скучающим тоном произнесла Алла.
Мужчина ее мечты дернулся в своем водительском кресле, и на секунду Алле предстал настоящий Габиль. Эждаха. Дракон.
- Ну, - как можно небрежнее спросил он.
- Если «Габиль» возникло от «Кабил», то у мусульман имя Кабил отождествляется с Каином.
- Это кто еще такой? – фальшиво поинтересовался азербайджанец, не отрывая взгляда от дороги.
- Первый киллер в истории человечества, - рассмеялась Алла, - сын Адама и Евы, по-вашему, Адама и Хаввы. Тот самый, что «завалил» своего братца Авеля из зависти. Вот такое у тебя имя, милый.
Девушка не знала, абсолютно не знала, зачем все это только что сказала. Какая-то блажь. Бес попутал. Иблис
Накануне она несколько часов просидела над различными словарями и справочниками. Девушка искала что означает «баалзебуб». Его произнес Габиль. Во сне. Он вдруг, всхлипнул, ну совсем как ребенок и тихонько сказал: «Баалзебуб идет. Нет спасения». Сказал по-русски, хотя, обычно. Во сне бредил исключительно на родном языке. Алла положила его тяжелую голову к себе на плечо, прижала к большой груди и прошептала: «спи, спи, мой родной. Все в порядке».
Немного зудело между ног. Габиль, как всегда любил ее с жадностью и страстью кавказца, так что на один его оргазм пришлось целых пять Аллиных. Хотелось пойти в ванную, смыть пот и сперму, но девушка боялась пошевелиться, чтобы не разбудить любовника. И еще что-то неуловимо тревожное коснулось ее сердца. Женский инстинкт – одна из самых непостижимых тайн природы, подсказывал Алле: что-то не так, что-то не в порядке.
Может, проблемы в семье? В бизнесе? Но, Алла никогда не расспрашивала Габиля о жене, детях, как, впрочем, и о его бизнесе.
Баал-Зебуб. Алла нашла это древнее, забытое слово в первом томе «Мифов народов мира А-К» издания восемьдесят седьмого года. То, что Алла прочла в энциклопедии, ей совсем не понравилось. Оказалось, Баал-Зебубом в Ветхом Завете называли жуткого бога фемистимлян. Баал-Зебуб, Повелитель мух – вот как это переводилось. И этому богу приносили жертвы. Человеческие жертвы. (Боже!) А еще там было написано, что этот самый Баал-Зебуб отождествлялся с библейским Сатаной, Зубулусом.
Что-то не клеилось. Не смотря на манеры аристократа, Габиль не мог похвастаться хорошим образованием: после окончания средней школы в Баку, отец купил ему диплом института торговли. Самообразованием Габиль также не занимался, Алла помнила, чтением себя также особо не обременял, предпочитая телевизор. Даже элементарного сканворда, какие они с девчонками на работе разгадывают пачками, осилить не может! ТОГДА, ОТКУДА ВСЕ ЭТО???
Пощечина привела Аллу в чувство.
- Убийца?! – кричал Габиль. – Ала, ты хочешь сказать, что мои родители назвали меня в честь убийцы?! О, шалава-кыз!
Алла знала это ругательство: дочь шалавы. Такого по отношению к ней Габиль еще никогда себе не позволял. Но, ведь ей, дуре было известно, как ведут себя кавказцы, когда речь заходит об их родителях!
Получила по заслугам.
Впрочем, обида была сильнее: Аллу до этого никогда еще не били по лицу.
- Останови. – Тихо и раздельно произнесла девушка. Щека горела то ли от стыда, то ли от пощечины.
Габиль оставил эту просьбу без внимания.
- Останови, слышишь?
Он прибавил скорости. Включил си-ди плеер. Квадро-система «Текникс» отреагировала сладеньким голосом Таркана. Габиль принялся подпевать турецкой поп-звезде. Хорошим, поставленным голосом. Алле всегда нравилось то, как поет ее любовник, но сейчас это раздражало. Она потянулась к дверце. В ответ щелкнул электронный замок, блокирующий двери.
- Кажется, я знаю, чем мы займемся сегодня вечером, любимая, - проговорил Габиль совсем без акцента.
И улыбнулся.


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

- Ничего, дорогусик, не расстраивайся. Так почти со всеми бывает, уж поверь мне.
Наташа была старше его лет на восемь-девять и, разумеется, знала, о чем говорит.
Дима отвернулся и со злостью лупанул кулаком в стену, оклеенную старенькими, в ужасный цветочек обоями, модными в начале восьмидесятых. Ему было…было так…неловко, хоть плачь!
Женщина, лежащая рядом с ним, придвинулась ближе и поцеловала в плечо. Поцелуй вышел совсем не сексуальным и каким-то слюнявым. Дима с тоской вспомнил о тех славных временах, когда Наташка его по настоящему возбуждала.
- Ну не вздыхай ты так тяжело, зая, - снова принялась она за свое, - я же знаю, какой ты бываешь молодец…
«Молодец», - подумал Дима и снова вздохнул, скорее, уже по инерции. – «это, видимо, от слова «молодой». Ну и чушь в голову лезет»!
Самое прикольное, что Дима не пил накануне постели. И не волновался. Причин, «убивших» эрекцию, просто быть не должно. В чем же дело тогда? Неужели, всему виной его нерегулярная половая жизнь?
Наташка… Палочка-выручалочка. Она всегда под рукой, стоит лишь позвонить. Мужем здесь и не пахнет, не такой человек Наташка, очень ценит свою свободу. И детишки, пеленки-распашонки разные ее не вдохновляют.
Нельзя, конечно, сказать, что Наташка всегда одна. «Подживаются» иногда мужики, помнится, Дима даже водку пил на кухне с одним из них. Имени уже и не вспомнить. Колька, кажется. Или Костя. Работает каменщиком в строительно-монтажном управлении. Ну, и «халтура», естественно. Наташке пальто купил, кашемировое. Она бы в жизни себе такого не позволила – не очень-то разгонишься на зарплату школьной училки. Видно, очень хотел узаконить отношения. Пожил у Наташки этот мужик где-то с полгода, а потом она его выставила. Говорит, дружков водить начал.
- Ты мне двадцатку до получки не долганешь? – ворвалась Наташка в Димины мысли.
- А? – он все еще продолжал пялиться в стену, чувствуя спиной Наташкины немного обвисшие, но все еще держащие форму, груди.
- Двадцать гривен, говорю, до получки не одолжишь?
- Конечно…
«Начала брать за услуги»? – возникла очередная бредовая мысль, - «Но за что? Сегодня же ничего не было».
Он познакомился с этой по девичьи стройной брюнеткой на какой-то малолетской дискотеке, куда его притащил Андрюха Басов. «Добавим по «отверточке» и подрыгаемся», - еле ворочая языком, сообщил он Диме, уже тоже порядочно пьяному. На ночные клубы денег не было, поэтому приятели завалились на танцульки, устраиваемые для старшеклассников и пэтэушников в здании бывшей столовой фабрики музыкальных инструментов. Позже это заведение величественно назовут «Галактикой».
Взяли по соку с водкой. Апельсинового не было, только этот дебильный мультивитамин. Впрочем, Диме с Андрюхой уже было тогда глубоко «по барабану» сие обстоятельство. Они влезли на высокие табуреты у стойки, и потягивая «отвертку», принялись наблюдать за извивающимися в неистовом ритме «техно», малолетними танцорами. Минут через пять Андрюха возвестил, что хочет отлить: «Поддержишь компанию»? В Димином лице Басов поддержки не нашел.
«Можно я воспользуюсь вашей пепельницей»? – услышал Дима. Кто-то произнес это в самое его ухо, дыханье было плотным и горячим. Дима обернулся на голос. Рядом с ним сидела девушка, пардон, женщина лет…э, а вот тут Дима и споткнулся. Незнакомке можно было дать и двадцать пять и тридцать пять. Непозволительный возраст для подобных заведений. В «Короне», например, она бы смотрелась уместнее, возрастные планки там не так занижены, как в «Галактике». Симпатичная, но кто поручится, что она – не хорошо загримированный крокодил? Впрочем, Дима был пьян и пьян, надо заметить, прилично, поэтому все существа женского пола, то есть, имеющие груди и штучку между ног, казались ему в тот вечер одна краше другой. А эта женщина Диме понравилась как-то сразу, и парень с присущей лишь пьяным развязностью, принялся ползать взглядом по ее ладной фигурке.
«Пепельница»! – торжественно возвестил он незнакомке, протягивая до отказа набитое окурками всех мастей и калибров, стеклопластиковое убожество с надписью «Пэлл Мэлл» на боку. Локтем (совершенно случайно) задел грудь женщины, упакованную в лифчик и белую, слегка фосфорицирующую в дискотечном свете, блузку. Упругая. Это хорошо. Хотя…под «чашечку» бюстгальтера можно запихнуть все что угодно.
«Спасибо». Она взяла пепельницу и вытряхнула ее содержимое на голову сидящего рядом с ней дегенерата в клетчатом пиджаке. Не на Диму, конечно, а на толстомордого бритого придурка по правую руку. Тот облился пивом и заорал: «Шо-ооо???!!!» Рванулся встать. Пепел, взвешенный в спертом воздухе дискотеки, сдобренном подсветкой и табачным дымом, смотрелся потрясно. Как снег в тумане.
«Бежим»! – возмутительница спокойствия схватила обалдевшего Диму за руку, и рванула его с табурета. Одновременно пихнула толстяка. Тот сверзился на пол, увлекая за собой каких-то девиц. Девицы истошно заверещали.
Продираясь сквозь «море разливанное» танцующих, они столкнулись с Андрюхой, возвращающимся из туалета. Рожа у него была, надо заметить, та еще! «Вы куда»? – вякнул Басов, подняв черные, как смоль, брови к самому скальпу. «Пока»! – стремительно попрощался с другом Дима, увлекаемый странной дамочкой по ступенькам вниз. «Вот это нетерпячка»! – услышал Максименко восхищенный комментарий Андрея.
«Домой проводишь»? – спросила незнакомка после того, как они, совсем запыхавшиеся, остановились у базарчика на Шерстянке. «За что ты его»? – спросил Дима, игнорировав ее вопрос. «Еврейская привычка», – незнакомка сморщила свой аккуратный носик. – «Ты что, еврей? Отвечаешь вопросом на вопрос». Она, кажется, обиделась. «Не хочешь провожать, не надо». – Девушка зашагала прочь. «Ну, что ты», - Дима понял, что нужно спасать положение. – «конечно, провожу. И кстати, никакой я не еврей. Хохол звычайный».
Выяснилось, что живет любительница приключений недалеко, на Циалковского. «Так за что ты его»? – не унимался Дима. «Козел потому что», - прозвучало в ответ, - «устраивает такое объяснение»? Она снова взяла Димину руку в свою. Ладонь у незнакомки была теплая и влажная, это не очень понравилось Диме, но руку высвобождать он не стал. «Приставал, небось»? «Угу. Давай пивка возьмем, а?». Дима мысленно потряс мошной. На пару бутылок пива оставалось. И на пачку презервативов «Лайф Стайл».
Он взял два «Губернатора» у бабок. Пиво оказалось холодным.
«Обалдительно», - призналась интриганка после первого глотка. «То, что нужно», - поддержал ее Дима, с тревогой думая о предстоящем «смешении рас», когда в «любовном экстазе» сольются водка, апельсиновый сок и пиво. «Приход» обещал быть колоссальным.
«Так как тебя зовут? Я что-то не расслышал», - еле ворочая языком, спросил парень и подумал: вот, было бы здорово, если бы она оставила его ночевать у себя. На такси денег уже не оставалось, а топать пешком абсолютно не хотелось.
«Банально до неприличия», - ответила она, - «Наташей». «Я так и думал», - притворно вздохнул Дима, и она рассмеялась. «А ты, наверное, Сережа?» - спросила она, - «А?» «Так не бывает», - улыбнулся Максименко, - «меня зовут посложнее, чем Сережа». « Неужели, Навуходоносор?» - Наташа театрально закатила глаза. «Нау…кто?» - не понял Дима. «Да, не важно. Так как тебя зовут, прекрасный незнакомец?» «Димой». «Действительно, практически непроизносимое имя». «Наташа – три рубля и наша», - хотел ляпнуть, было Дима, но вовремя прикусил язык.
Ночевал Максименко у нее. Только, вот, купленные презервативы не понадобились: Дима заснул, едва коснувшись подушки. Зато, утром он наверстал свое. Секс получился так себе. Среднестатистический, без всяких фейерверков. К счастью, Наташа оказалась совсем не требовательной, к тому же прекрасной собеседницей, умной, с тонким чувством юмора. Диме понравилось время от времени бывать у нее. Обычно, он звонил, чаше всего с работы и «пробивал» обстановку. Если Наташа говорила «не сегодня», значит, так оно и было. Никакого притворства, никакого кокетства. Все честно.
- Может, это и есть начало импотенции? – предположил Дима. – В наших чернобыльских условиях это запросто.
- Типун тебе на язык! – Наташка шлепнула его по спине.
- Я пойду, покурю, и еще раз попробуем.
Дима перелез через Наташу и голый поплелся на кухню. Учительница не баловала свое жилище всякими там, коврами-дорожками, пол был холодным, словно хоккейная площадка.
- Ну, разумеется, милый, - донеслось до него из спальни.


ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ


- Семь двадцать! У меня семь двадцать, мать твою!
- А машину кто мыть будет? Твой дедушка?
- Э, дедушку не трогай, да? Он у меня воевал. Умер три года назад, между прочим.
- Короче, меня не колышет! Чтобы ЗиЛ блестел, как у кота яйца! Понял?!
- Успею. До развода еще есть время.
Саня Твердохлеб нагло повернулся спиной к Васе Никитину, молодому начкару, заменяющему уже второе дежурство заболевшего Водославского, и шаркая стоптанными сапогами сорок четвертого размера, поплелся в раздевалку. По пути ему встретился Ваня Сидоренко, вышедший из туалета, и застегивающий ширинку на ходу.
- Твердохлеб…, - обречено крикнул Вася Никитин, - ты куда?
- Не, типа он не знал? – пожал плечами Саня.
- Кто-нибудь! Ну, хоть кто-нибудь разбудите же, наконец, этого Барсучару!!! – раздалось из спального помещения.
- Вон, иди, - обернулся к Васе Твердохлеб, - буди Барсука лучше, чем к людям приставать. Может, и растолкаешь к разводу.
- Что за ненормальный этот четвертый караул? – пробормотал Вася.
- Привет, Ванек, - поздоровался с сослуживцем Твердохлеб, - присоединишься?
- К чему? – не понял Сидоренко. Его юная мордаха была помята. Профессия накладывает свой отпечаток, ничего не поделаешь.
- Ну, как же…, - Саня грязным пальцем профессионального водителя залез в рот и, громко цыкнув, достал из дупла коренного зуба кусочек тушенки, оставшийся с ужина, - семь двадцать. Время пить «Херши».
- Не, я – пасс. Только глаза продрал. Боюсь, что не полезет.
- И закусь есть. – Саня повертел пальцем, с налипшим к давно нестриженому ногтю, мясным «деликатесом» перед своим картофелеобразным носом и, видно оставшись не довольный запахом, послал закусь в окружающее пространство.
- Меня сейчас вырвет, - пробормотал Ваня и пошел прочь.
- О-хо-хо! Какие мы нежные! Ну, как хош. – Твердохлеб пожал сутулыми плечами и открыл дверь в раздевалку.
Возле своего шкафчика переодевался в форму Димон Максименко из инспекции.
- Шикарные трули, - оценил по достоинству предмет нижнего белья сослуживца Твердохлеб.
Трусы и впрямь, были полный «отпад»: белые, просторные, с маленькими, совокупляющимися скелетиками по всей поверхности.
- Козырно, - еще раз похвалил водитель. - Теперь все телки твои.
- Угу, - пробурчал Максименко, - так оно и будет.
- Что-то ты сегодня не разговорчивый.
Твердохлеб подошел к своему шкафчику, открыл дверцу, покопался в темном его чреве, и вынул на свет Божий «четвертушку» самогона. Бутылку Саня, обычно хранил в сапоге возле дальней стенки шкафа. Сапоги эти, так – одно название, их давно уже на помойку пора. Но в чем же, спрашивается, Твердохлеб тогда бы хранил выпивку?
- Семь двадцать…, - бормотал он, вытаскивая пластмассовую пробку из горлышка грязной бутылки, - семь двадцать…святое…
Руки немножко тряслись. Так, самую малость…
- Будешь? – поинтересовался Саня у Максименко.
Он не был жаден на спиртное, к тому же, Саня Твердохлеб любил компанию.
- Нет.
- Ну, как знаешь! - в руках Сани появился раскладной пластиковый стаканчик, - Будь тогда!
- Угу, и тебе того же…
Саня одним махом выпил. Внутренности, привыкшие и не к таким «атакам», все же обожгло. Ну, да и ладно!
Семь двадцать. Ритуал состоялся. Во имя Цирроза и Белой Горячки. Аминь!
Теперь закусить. Саня, стремительно «веселеющий», вспомнил о сале в холодильнике на кухне.
Тут дверь в гардероб открылась. Твердохлеб без малейшего волнения сложил стаканчик и сунул его во внутренний карман формы. Секундой раньше «улика» - пустая бутылка исчезла в недрах шкафа. Суетливость – удел трусов. А трусом Саня Твердохлеб никогда не был.
«Шухер» оказался ложным. Всего-навсего Вовик Горбань, командир отделения заступающего караула.
- Здорово, - заметил он Саню. – Все бухаешь?
Привычки Твердохлеба давно были известны всей части.
- Не бухаю, - наставительным тоном заметил Саня, - а поправляю свое расшатанное нелегкой службой, здоровье.
- Зелье от бабы Зины? – поинтересовался Вовик.
- Ну, а от кого же еще? От нее, родимой.
- Не дотерпишь никак. – Горбань открыл свой шкаф и принялся переодеваться. – Вон, все люди, как люди: сменились – выпили – пошли домой.
Саня рассмеялся.
- Ты не «рубишь тему», Вован, - сказал он, - все люди: сменились – выпили – пошли домой. А я: выпил – сменился – выпил – пошел домой. Ну, и там, может выпью, если нальют. Улавливаешь разницу, плешивая башка? То-то! И к тому же, у меня ритуал. Заведено так.
Вовик снял свитер и остался в майке. Волосы росли у него не только на груди, но и на плечах и даже на спине.
- Может, ты их чем-нибудь удобряешь? – поинтересовался у товарища Твердохлеб, дернув за черный клок, растущий у Горбаня на плече.
- Да пошел ты! – отмахнулся Вовик. Он был парень серьезный, в пожарной охране служил без малого, двадцать лет, воевал в Афгане срочную, участвовал в ликвидации аварии на Чернобыльской станции, к тому же, был примерным семьянином, любящим отцом двоих детей. В общем, полный набор.
- Слушайте «прикол»! – в раздевалку, словно вихрь, ворвался румяный, с мороза, Леха Дейкун.
- Привет, - поздоровался с ним Дима Максименко, уже закончивший переодеваться в форму, - ты где был? Я тебе вчера весь вечер названивал!
- А…, - махнул рукой Дейкун, - потом. Слушай «прикол» лучше. Короче. Собрался я вчера с завода уже в часть идти…
- Ну?
- Значит, звонят с тарного. Так, мол и так. Срочно, мол, прибегайте к нам. Там, мол, ваш пожарник упал. Вертится, крутится и ссыт…. Прикинь? Я как ломанулся! Думаю, ну все – трандец! Кого-то из наших «белка» хватанула. Прибегаю, значит, я в тарный цех, а там у них… не, ну козлы, настоящие козлы! – Леха с чувством ударил рука об руку, - там у них, прикинь, ОХП-10 еще дореволюционного возраста свалился со стены, на которой висел, на пол цементный упал, и сработал. Во, блин!
Максименко, не смотря на весь свой сегодняшний серьезный настрой, все же не выдержал, и засмеялся.
- Ну, а ты что? – спросил он коллегу, вытирая слезы, вызванные истерическим смехом, - А, не говори, я сам могу догадаться. Устроил им проверку по полной, небось?
- Ага, добровольную пожарную дружину проверил. Будут знать, как подкалывать. Собрал народ, дал им вводную: «загорание картонной тары в штабелях на площади двести квадратов».
- Ну, и?
- Ну, а дальше уже сам смеялся. Помотали они у меня рукава, побегали с ведрами и огнетушителями! Весело было! Настоящий цирк.
- Я думаю.
- Встретят тебя когда-нибудь, Дейкун на проходной и натолкут твою красную рожу…, - глубокомысленно заметил Твердохлеб, внимательно следивший за ходом разговора двух младших инспекторов.
- «Натолкут»! – передразнил его Леха, - Как же! А что, ты уже принявши, да? – полюбопытствовал он, втягивая воздух своими круглыми, словно дырки в сыре, ноздрями. – То-то, я смотрю, у тебя язычок заплетается. И «просвисты» в речи наблюдаются. Скажи, Макс?
Макс ничего не сказал.
- Дак, семь двадцать же…
- Пардон, - Леха Дейкун взглянул на свои электронные часы, - уже семь сорок пять. Пойдем, Димыч, покажемся Волку и двинем на родной завод, укреплять пожарную безопасность.
- Пошли, тем более, нам еще оперативную карточку корректировать сегодня, меня уже с утра пораньше Хоменко выловил.
- Ну, а я, в свою очередь, пойду, помою все-таки, этот чертов ЗиЛ. – сказал Саня Твердохлеб. – Не буду расстраивать Васю, а то он так до старшего лейтенанта не доживет.
Впечатлительность начальника караула лейтенанта Никитина была притчей во языцах всего гарнизона. Когда Вася впервые увидел обгоревший труп…собаки, он попросту грохнулся в обморок, предоставив руководить тушением пожара командиру отделения. После этого случая молодого лейтенанта перевели в инспекцию, но и профилактической работой он не смог заниматься: в очередной аттестации Никитина появилась запись: «недостаточно требователен к нарушителям противопожарного режима». И Вася, не составивший за два месяца работы в инспекции ни одного административного протокола, попросился обратно в службу пожаротушения. Его просьбу удовлетворили, а как же иначе: полковник внутренней службы Никитин из Главного Управления зорко следил за карьерой племянника. И с Васей смирились, словно с тараканами в квартире: вроде, непорядок, но в то же время, что с этим поделаешь? За год службы лейтенант Никитин немного возмужал, набрался опыта, и уже не терял сознания от вида ожога четвертой степени или от вони горелого мяса. Однако характер его остался прежним – ранимым и мягким, словно у экзальтированной дамы, взращенной на мексиканских телесериалах. От других начкаров: Басова, Хоменко и Водославского, Вася Никитин отличался так же, как отличается неоперившийся птенец от повидавших достаточно падали, стервятников.


ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

- «…при посвящении новичка тот должен высосать слюну огромной жабы и поцеловать ее в брюхо…», - ха-ха-ха! – «затем, является худой, бледный человек, кожа да кости. Его тоже нужно приветствовать поцелуем, который имеет такое действие, что новообращенный совершенно забывает свою прежнюю религию и веру. Из глубины таинственной статуи задом выходит большой черный кот, которого все присутствующие целуют в брюхо…», - зациклился он, что ли на этом брюхе? – «…в брюхо. Затем тушатся огни и начинаются непристойные оргии между лицами разных полов и одного того же…», - опа! Моему братцу Гошику это, вероятно, понравилось бы! - «Наконец является человек, у которого верхняя часть тела блеском затмевает солнце, а нижняя походит на кошачью. Это Люцифер, которому секта служит обедню».
- Ну, как? – улыбнулся Петр Сергеевич. Глаза за толстенными линзами очков смотрели на Лиду лукаво.
- Впечатляет, - призналась она, поправляя съехавшую на глаза прядь волос, - особенно жабья слюна. Вы что же, специально выращиваете бедных жаб до гигантских размеров?
- Ты прочла отрывок из буллы тысяча двести тридцать второго года. А написал всю эту белиберду Папа Римский. Григорий девятый. Был такой редкий засранец.
- Ну да, конечно, а тебе самому больше по душе другой Папа – Александр шестой. Как, впрочем, и вся славная семейка Борджиа. Да ведь?
- Ты много читаешь в последнее время, моя девочка. - Похвалил Лиду жрец. – Это похвально. Все думают, будто сатанисты – такие себе, дебилы патлатые, способные лишь совокупляться с трупами и животными, да слушать рок-музыку. Ты сама уже убедилась, что это далеко не так.
Да уж, за последнее время Лида во многом успела убедиться. Например, в том, что боль может быть не только болью…
- Да, мечтательно прикрыв глаза, пробормотал Петр Сергеевич, - Борджиа…. Чезаре, Лукреция – госпожа-отравительница! Наши люди! А римские императоры? Эти двое, из династии Юлиев-Клавдиев – Нерон с Калигулой! Хороши, нечего сказать! А предводитель гуннов Аттила?
Лида слушала в пол-уха. Одной рукой она теребила прядь волос, другой – изучала материал обложки старинного фолианта, лежащего на столе Петра Сергеевича.
- Так как все-таки, происходит обряд посвящения? – спросила она.
- …этот Джоржик, Джордано Бруно! Думаешь, поповье бросило его на костер за невинные астрономические исследования? Ерунда! Он также был нашим до мозга костей и славил Темное Имя. Все знают его «Подсвечник» - комедию, написанную в тысяча пятьсот восемьдесят втором, его труды «О причине, начале и едином», «О бесконечности, Вселенной и мирах» также вызывают восторг. Но, ведь были и совсем иные исследования Джордано Бруно. Те, о каких не принято распространяться…
- Ты меня совсем не слушаешь! – крикнула Лида, которой надоело философствование Петра Сергеевича. Иной раз он, действительно казался ей старым пердуном, способным лишь на бесполезное сотрясение воздуха.
- Да? – Лобур часто-часто заморгал. Резкий Лидин тон вывел его из дебрей теории.
- Я спрашиваю, как на самом деле происходи посвящение? Меня интересует сам обряд. – Повторила свой вопрос Лида. Обижаться на этого придурка у нее просто не хватало сил: час назад Лобур ее здорово трахнул, без всякого сатанизма, как нормальный мужик, что случалось, надо признаться, крайне редко. Чего стоят эксперименты с козлиным копытом! Лида до сих пор не в силах была понять, как Петр Сергеевич ей ничего не повредил. Верится с трудом, но наутро у нее даже ничего не болело! Мистика, да и только! Лобур списывал все, естественно, на Сатану, а Лида благодарит Счастливый Случай.
- Узнаешь. Со временем. – Бухгалтер шлепнул Лиду по заднице. _ Сходи, лучше, приготовь чего-нибудь. Жрать после всех этих скачек жуть как хочется!
Лида и сама была не прочь перекусить.
- Я сделаю яичницу, ага? – предложила она. – С колбасой. Колбаса ведь еще осталась?
- Осталась, если ты, конечно, не съела.
Иногда между ними протекали вполне человеческие отношения. Но только иногда.
Лида достала из холодильника кусок заверенной вареной колбасы и четыре яйца. Понюхала колбасу, критически покачала головой. Хотя, если как следует обжарить…
У этого Петьки в доме при всем разнообразии антиквариата и старинных книжек, не было ни одного приличного ножа! Взять хотя бы этот – Лида дотронулась кончиком указательного пальца до острия какого-то жуткого тесака, формой лезвия напоминающего африканскую пангу. Матовое лезвие сплошь было покрыто значками и рисунками. Теперь Лида знала, что это – руны, специальные магические письмена. И, кстати, что этот ножик делает на кухне? Не колбасу же им Петька режет, в самом деле?
Подходящий нож все же нашелся в ящике стола. Такими ножами американские киношные маньяки, как правило, совершают свои кровавые преступления.
Разделочные доски в доме Петра Сергеевича также заслуживали отдельного внимания. Когда Лида впервые их увидела, то чуть не лишилась дара речи, а сейчас, вот, привыкла.
Мысли Лиды вернулись к сыну. Славка…. Лобур хочет «перекрестить» парня. Приблизить к Нечистому. Пометить Зверем. Как это происходит, Лида не знала, но чуяла материнским чутьем, что как-то нехорошо. Если она сама опускается в самое пекло, то пусть это хотя бы не коснется сына. «Херувимчик мой, ангелочек», - называл Славку Петр Сергеевич, и нежно так трепал по щеке. Лида подозревала, что Лобур не прочь присоединит мальчика к их с Лидой сексуальным игрищам, но боится материнского сопротивления. Потерять же почти подготовленного неофита жрецу совсем не хотелось. Вальпургиева ночь двухтысячного года совпадет с православной Пасхой – шабаш ожидается грандиозный, с привлечением всего «черного люда». Тогда же, по заверениям Петьки, Лиду посвятят в жрицы: « как тебе такая перспектива – минуя «быдло», сразу же выйти в руководство?».
Лида смахнула «маньяческим» ножом кубики вареной колбасы на сковородку и бросила разделочную доску в раковину. Кран холодной воды немного подтекал: редкие капли шлепались на местами облупившуюся краску иконы начала двадцатого века. Единственный уцелевший глаз Богородицы с потемневшего от времени дерева, смотрел на Лиду с немой укоризной. Вода стекала по лику Божьей Матери, и начинающей сатанистке вдруг, сделалось не по себе: ей показалось, что Дева Мария плачет…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Если всех алкашей, когда-либо имевших честь работать в славной ГПЧ номер двенадцать, выстроить друг за другом, то выйдет длинная-предлинная очередь. Наподобие тех очередей, в которые выстраивались наши граждане в жуткие времена горбачевских издевательств.
Та к уж повелось, что со дня основания части в далеком восемьдесят шестом, пожарная часть номер двенадцать славилась своим «запойным» нравом. Всему гарнизону было доподлинно известно: если в двенадцатой за год не уволят двоих-троих фанатов зеленого змия, природа мигом отреагирует каким-нибудь жутким катаклизмом: или вода в Десне станет соленой, словно в море, либо инопланетяне приземлятся на Красной площади. А так как ежегодный «ритуал увольнения по пьянке» неукоснительно соблюдался, то и в мире было все в порядке, не считая, конечно, «горячих точек» - очагов напряженности.
Алкоголики творили историю. Кто же из черниговских пожарных не знает ветерана сорокаградусного фронта Леню Назаркина по прозвищу Назарбаев? Однажды, Леня, еще, будучи пожарным ГПЧ-12, изволил так накушаться огненной воды, что перепутал оперативного дежурного Есепенко с актером Вячеславом Тихоновым, и, пуская пьяные слезы, приговаривая «Дружище Штирлиц», пытался того поцеловать. «Дружище Штирлиц» оказался самым настоящим фашистом и накатал на Леню рапорт в лучших традициях Вермахта. Естественно, Леню турнули с работы по статье.
А бывший начальник двенадцатой части! Майор Покопытько Семен Семеныч смог продержаться целых три с половиной года. Правда, в течение этих трех с половиной лет, он два раза кодировался, четырежды шептался у какой-то бабки, и каждый год оздоравливался в Евпатории за счет Управления пожарной охраны. В девяносто седьмом Семен Семеныча торжественно проводили на пенсию. Разумеется, выпито было немало!
Девяносто девятый год начался с увольнения старшего пожарного Валика Вальдштейна, известного среди сослуживцев, как Валик - Глаза Винтом, начинающего алкана. Валик долго выл на кадровой комиссии, сетовал на убогое финансовое положение в семье, плохое здоровье матушки-пенсионерки, все тщетно: начальник Управления – известный в городе трезвенник и поборник здорового образа жизни, был тверд, как лучшие сорта стали. Валика уволили в один миг, и он, как видно, с горя, через несколько месяцев укатил в Израиль.
Год заканчивался, и нужно было срочно кого-то увольнять. Иначе испортится имидж «самой пьяной» части. Сверху проверками замучат: «А-а! Так у вас, говорите, все хорошо? А, вот мы посмотрим, насколько!».
Третий день руководство двенадцатой части ломало голову над гамлетовским вопросом: «бить или не бить». А если и бить, то кого? Реальных алкашей на сегодняшний день в подразделении наблюдалось всего два – водитель Твердохлеб из четвертого караула, и пожарный Иманов из первого. Твердохлеб – отличный водила, технарь, каких мало, да и стаж в «пожарке» не малый. Иманов – второй год, как работает, но зато, имеет две благодарности от Сергеева, начальника Управления. К тому же, «лапа» у парня где-то в УВД. Какой-то родственник в замах.
- Хоть бы залетел кто, что ли? – мечтательно закрыв глаза, пробормотал начальник части, черноволосый, черноусый капитан Ковалев. – Все проще было бы.
- Да бросьте, Степан Александрович, - вкрадчиво заметил его заместитель – майор Чеботарь, которому до пенсии оставалось не то два, не то полтора года. – Пятно на часть будет.
Александр Иванович Чеботарь пригладил свои непослушные седые волосы узловатыми пальцами, и подарил начальнику гаденькую фиксатую улыбочку. Он привык заискивать перед начальством, таким уж уродился. Зато, на подчиненных отрывался в полную силу. В части майора чеботаря заслуженно не любили.
- Слухай, - Ковалев нашел на крышке стола какую-то царапинку, и принялся ее задумчиво ковырять ногтем, - слухай, Георгий Максимович, а у тебя в инспекции как обстоит с этим делом?
Старший инженер Волк был распределен в двенадцатую часть три года назад, на закате карьеры пьяницы-Покопытько. Он появился в подразделении молодым лейтенантом, только что после Харьковского института. И сразу же на капитанскую должность. Не известно, чему их там, в Харькове учили, только голос командирский у юноши прорезался еще в первую неделю. Контингент, естественно, обалдел, но оптом махнул рукой: парень хочет зарекомендовать себя перед начальством. Ничего, мол, получит старлея, и все встанет на свои места. Как бы не так! Получи через гол очередную звездочку на погон, Волк даже и не подумал расслабляться. Именно тогда, с чьей-то легкой «подачи», в части возникло выражение: «Волка только живодерня исправит».
- Ну, так как? – повторил свой вопрос начальник части. – Георгий Максимович, может в инспекции есть «залетчики»?
- Да нет, не наблюдаются, - пробубнил старший лейтенант Волк, - Максименко, вот только…
- А что, Максименко? – сразу же заглотил наживку Ковалев, - Нормальный, вроде, парень.
- Так то оно так, конечно, - почесал свою белобрысую голову Волк, - да только вот…
- Что-то ты кота тянешь, сам знаешь, за какое место, - возник в разговоре заместитель начальника. – Ну, что там такого с Максименко? А?
Волк без спросу закурил, прекрасно зная отвращение начальника к табачному дыму, у Ковалева даже пепельницы на столе не было.
- Иногда, знаете ли…, - все так же бесцеремонно Волк оторвал календарный листок и свернул из него некое подобие пепельницы, - ну, в общем, я замечал…, запах от него бывает. По утрам.
- Перегар, что ли? – наивно полюбопытствовал Чеботарь, и сам же ответил. – Ну, от кого, скажи на милость, по утрам иногда не бывает запаха? Все мы люди, все мы грешные.
Волк красноречиво посмотрел на начальника части, чем самым, давая понять, от кого совсем не пахнет по утрам перегаром. Никогда. В отличие от предыдущего начальника двенадцатой части, капитан Ковалев ни разу не был замечен ни в употреблении, ни даже в последствиях, выражающихся в утренних посещениях автомата с газированной водой, установленного на кухне двенадцатой части, и гордо именующегося «Железный Феликс». По части ходили слухи один страшнее другого: что Ковалев совсем (!) не пьет, даже пива, потому что у него жуткая аллергия на спиртное. Также судачили о том, что начальник раньше бухал по черному, а теперь закодировался и боится сорваться. В общем, болтали все, что угодно, однако правды не знал никто.
- Ладно, - устало махнул рукой капитан Ковалев, которого весь этот бесполезный разговор уже начал утомлять, - не знаю, что там у тебя с Максименко, Георгий, но нечего парня под танки кидать. Старательный, нарушений нет. Живет один, а притона, насколько я знаю, из своей квартиры не сделал. Ну, а то, что употребит иной раз, так это, как выразился товарищ майор, «с кем не бывает?». Пусть парень трудится. Кстати, как у него показатели за год? Отчет ведь ты уже в Управу возил?
- Нормальные, - буркнул Волк, - но могут быть и лучше.
- Вот и ладно, закрыли эту тему. – Ковалев хлопнул по крышке стола своей ручищей-лопатой. – Кстати, по итогам года кого подашь на премирование?
- Радченко и Дейкуна.
- А Максименко?
- Его не буду.
- Почему? – Ковалев посмотрел прямо в глаза старшему инженеру.
- Не дотягивает…, - пробормотал Волк, отводя взгляд.
- Ладно, премируем парня в этом году, - решил начальник части. – Сам живет, все-таки, да и Новый год на носу. Он когда заступает?
- Второго, кажется, - ответил Волк.
- Ну, вот на том и порешим. Что же касается товарищей пьяниц, тунеядцев и прочих недостойных, - Ковалев усмехнулся, - то пусть в этом году наверху думают, что мы исправились.
- Жди проверки в начале года, - махнул рукой Чеботарь.
- Ну и хрен с ней! Да, Иванович, что у нас со списанием?
- Да техотряд мозги колупает! – обречено вздохнул зам. – И по бензину тоже черт ногу сломит! Этот…м-м…старший водитель…мать его…, вот кого нужно увольнять, так это уж точно!
- Степан Александрович, я уже не нужен? – перебил заместителя старший инженер.
- Нет, вроде…. Так что там по бензину, ты говоришь?
- Ну, так я на завод, проконтролирую своих.
- Давай, - махнул рукой Ковалев, - а что Василенко? – возобновил он разговор с заместителем. – Ему звонили?
Волк закрыл за собой дверь.
«Вот, бляха-муха!», - думал он раздраженно, - «Опять этому гондону все сошло с рук. И что его только Ковалев так защищает? Пидора этого поганого!».
Старший инженер был зол, а по дороге на завод, успел еще так себя «подзавести», что буквально рвал и метал, войдя в кабинет инспекции.
- Я что-то не понимаю, - подозрительно тихо сказал он, обводя взглядом, способным плавить олово и свинец, собравшихся в комнате, которую занимал Коля Радченко. – Нечем заняться? Так я сейчас вам придумаю работу! – круглая, как полная луна, физиономия Волка стремительно набирала цвет. Еще совсем немного, и она бы стала совсем бордовой.
Инспекторский состав части, успевший за три года достаточно изучить своего начальника, чтобы усвоить то, что «не так страшен Волк, каким малюется», стыдливо затих и опустил глаза. Все, даже наглый Дейкун, излучали ангельскую добродетель.
- Что, спрашиваю, за посиделки?! – продолжал бушевать ураган-Волк.
«Кто-то ему здорово насыпал соли на хвост», - подумал Тарасов и улыбнулся собственной мысли. – «Хотя, что с пацана возьмешь? С поганого волка, как говорится, шерсти клок».- И этот каламбур Тарзану также пришелся по его пошлому вкусу.
Старший лейтенант Волк по возрасту уступал всем в профгруппе и этот факт всегда бесил его. Однажды, во время какой-то пьянки, кажется, это был день рождения Лехи Дейкуна, принявший уже изрядно на грудь, Тарасов, высказал следующее предположение: «Колян», - обратился он к Радченко, - вот тебе тридцать шесть лет. Волчаре нашему двадцать четыре. Да! Так вот, к чему я это веду. Если бы у тебя в твои двенадцать лет уже стоял, ты бы запросто мог стать отцом нашего старшего инженера». «Если бы у меня был такой сын, я бы на себя руки наложил», - парировал Радченко. - «Кончно же я знал, что ты, Тарзан – редкий псих, но чтобы настолько!».
Видимо, на правах старшего по возрасту, Коля Радченко, решил предпринять попытку унять бурю:
- Жора, - обратился он неистовующему Волку, - ты же отчет сдал ужн. Какая работа в конце года? Опомнись!
Но, Жора даже и не думал!
- Значит, можно взять, и «забить» на все? Да? – в его высоком голосе слышалась неподдельная обида. – И ничего не делать? Ничего не проверять? Да?
- Канэчна, - широко улыбнулся наглец-Дейкун. – Нафига?
Старший инженер с горя закурил, его поддержал Тарасов. Тесный кабинет мигом наполнился сизым табачным дымом.
- Так, - протестующе поднял руки Коля, - курить – в коридор! Или в соседний кабинет! К Дейкуну. Давайте, давайте!
Курильщики поднялись со своих мест. Даже немного присмиревший старший инженер. На пороге Колиного кабинета он оглянулся, и прищурив свои серые глаза, спросил:
- Да, кстати, а где еще один «сачок»? Я о Максименко. Неужели, работает?
- Пошел на «Анид», - преданно глядя в глаза начальника, ответил Дейкун, - не уверен, что по работе. Может, по своим делам.
Это была первосортная ложь: сотрудники профгруппы не видели Максименко со вчерашнего дня. Утром, часов в девять он позвонил в инспекцию, и голосом «умирающего лебедя», поведал сослуживцам, что его до вечера не будет. Возможно, придет на планерку, ежедневно проводившуюся в части Волком по окончании рабочего дня. Если не получится, то «придумайте что-нибудь, ладно?». «Но, что?», - спросил у него Дейкун. «Что-нибудь», - сказал Дима и повесил трубку. «Что с ним»? – поинтересовались сослуживцы. «А, нажрался, видно, вчера. С Басом, сто процентов. А сегодня отойти никак не может. Просит прикрыть». «Прикроем», - решила профгруппа.
- На «Аниде», - говоришь? – нехорошо так прищурился Волк, - Ну, как появится, пусть мне перезвонит. Только не говорите потом, что внезапно забыли. Всем понятно?
- Понятно, - обречено отозвалась инспекция.
Если Волк проторчит в кабинете профгруппы целый день, это будет даже еще лучше. Леха Дейкун решил перезвонить Максименко из кабинета учетчиков, расположенного по соседству с инспекцией. Пусть этот придурок дует в часть, переодевается, и – мигом на завод! Правда, если он вчера, действительно, бухал конкретно, то его могут вохры остановить на проходной. Что же такого придумать?!
А пока Леха Дейкун лихорадочно соображал, ища спасительный для Димы выход из создавшейся ситуации, сам «виновник», возлежал на старой доброй Наташкиной кровати в позе эмбриона и мирно похрапывал. Обычно, Дима не храпел, но сейчас у него из ноздрей торчали ватные тампоны, и парню приходилось дышать ртом: «хр-хрр-хр-хрр». Кроме сломанного носа, у Максименко была рассечена бровь и подбит глаз.
Наташка ушла на работу, пообещав отпроситься с двух последних уроков. По дороге домой, ей предстояло зайти в аптеку.
Дома у Димы Максименко надрывался телефон: накручивали все по очереди – Дейкун, Коля, Тарзан. Махмуд реагировал на звонки жалобным мяуканьем: некому было его покормить и убрать в туалете.
В двенадцатой части назревал долгожданный «залет».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Скоро, совсем скоро наступит двухтысячный. В ночь Миллениума планета пороется разноцветной паутиной фейерверков. Люди шумно, с помпой будут праздновать наступление нового века.
Планета готовится. По телевизору с утра до вечера показывают торжественные приготовления «загнивающего Запада»: в Париже и Лондоне это будет так-то, а в Нью-Йорке и Рио-де-Жанейро – по другому. Называются несусветные суммы расходов, совершенно не трогающие нашего обывателя. Что ему триллионы долларов, вложенные в проекты встречи Нового века, если на работе третий год не выдают обещанную зарплату? Купить бы шампанского, да подарки семье.
Весь цивилизованный мир готовится. Не минули чаша сия и Чернигов. Накануне, возле здания старого заводоуправления «Химволокно», отданного нынче под офисы всевозможных фирм, спилили пять сорокалетних елей, прямых, словно корабельные мачты. Отделив от ствола богатые разлапистые ветви, их погрузили в кузова машин, и спешно транспортировали на Красную площадь, в центр города. Там, на Красной площади, в союзную бытность носящей имя Куйбышева, уже возвышалась металлическая труба, крашенная зеленой краской – каркас для будущей главной елки города. Привезенные с другого конца города ветки, повтыкали в специальные отверстия трубы, и украсили гирляндами.
Впрочем, не так все уже и мрачно. Со «своей» «химволокновской» елкой поступили более гуманно. По старой, установившейся еще в незапамятные времена традиции, было решено украсить живую ель, растущую возле столовой номер двадцать объединения. Опять-таки традиционно, почетную задачу украшения новогоднего дерева, возложили на структурное подразделение «Химволокно» - участок по благоустройству и озеленению. Основным контингентом участка являлись умственно отсталые граждане, коим врачами была рекомендована простая работа на свежем воздухе, не отягощенная физическими, а тем более, умственными нагрузками. В летнее время эти мужчины и женщины, облаченные в стандартные оранжевые жилеты, белили бордюры, стригли кустарник, занимались уборкой мусора. Зимой, вооруженные лопатами, они боролись с сугробами, расчищая дорожки, а также заботились о снижении травматизма на предприятии, посыпая песком обледенелые тротуары.
Уже год с лишним трудился на участке по благоустройству и озеленению, или как его здесь привыкли именовать, «хозучастке», Григорий Евсеевич Власенко. Ему уже не мерещилась всякая жуть, и руководство психиатрической клиники, наконец, позволило ему стать полноценным членом общества. Естественно, о работе сторожа автотранспортного предприятия, где Власенко работал после ухода на пенсию, не могло уже быть и речи. Рекомендовали сюда, на «Химволокно». С трудоустройством помог зять Вова.
Та психическая хворь, напущенная на адепта «Сумерек Мира» красавицей Стеллой, постепенно отступала. Григорий Евсеевич уже мог самостоятельно ходить в туалет, даже по ночам. Все становилось на свои места, и в этом немалая заслуга целительницы Прасковьи из глухого села в Менском районе, сумевшей снять с пожилого человека «порчу». Все становилось на свои места. Почти все. Иногда Власенко, правда, видел сны, и тогда его замужняя дочь Галя, у которой бывший сатанист жил после выписки из психушки, полночи сидела рядом с отцом, держа его холодную трясущуюся руку в своей. Благодаря терапии бабушки Прасковьи, Власенко мало что помнил о той своей, прежней жизни, но ужас, пережитый им по вине бывших «соратников по партии», преследовал немолодого человека по ночам, в тех самых снах. «Все минется, голуб мий, все сгине, все сгине с Божьей помочью», - беззубо шептала Григорию Евсеевичу бабка, - «все уйдет, все…». Власенко верил, что так оно и будет. Но когда? Этого старый душевнобольной не знал. И продолжал видеть сны, и чистить дорожки большой жестяной лопатой.
В тот день они украшали елку, когда это произошло. Власенко вместе с добряком Сережей, страдающим синдромом Дауна, развешивали огромную гирлянду, состоящую из выцветших несуразных бумажных птиц, зайцев-гидроцефалов с огромными, словно бочки, головами, и других, более чем странных зверушек, с которых старик-Босх, наверняка, писал свои знаменитые триптихи.
Прохожие шли себе, мимо, лишь изредка останавливались, чтобы позубоскалить по поводу двух Дедов Морозов, установленных в основании зеленой красавицы.
С видом людей, никуда не спешащих, подошли двое пожарников. У одного, повыше ростом, на плече висела переносная радиостанция «Тантал», из динамика которой доносилось сухое потрескивание. «Убери тональные»! – захотелось посоветовать пожарнику, но Григорий Евсеевич промолчал. Мысли его вновь вернулись к семье, он вспомнил свою дочку Галю в девятилетнем возрасте, покойницу-жену, то, как они украшали елку в своей однокомнатной «хрущевке» на Коцюбинского. Как, все-таки, было хорошо, спокойно тогда. Тогда…
ВЖ-ЖИК! КЛАЦ!
Видение было столь ярким, что Власенко упустил свой конец капроновой веревки. Сережа-даун лишь улыбнулся. Он добрый…
ВЖЖЖ-ЖИК…
Григорий Евсеевич мотнул головой, словно теленок, отгоняющий слепня.
- Гляди, Димон, - обратился высокий пожарник ко второму, в камуфлированном бушлате и шевроном на левом рукаве, - Во, прикол! Не, я такого даже в «Масках-шоу» не видел! Это кто же такое придумал? Ха! Два деда!
- И оба, заметь, в голубых тулупах. – Сказал Димон. – Как символично.
Григорий Евсеевич заметил, что этот пожарник был бледен, а его тонкое красивое лицо хранило следы недавних побоев: синева под глазами и безобразный горб на переносице. Бровь была заклеена пластырем. «Видно, попал парень в переделку», - подумал Власенко.
ВЖИК!
- Можно смело предположить, - продолжал вещать великосветским слогом побитый аристократ-пожарник, - что в скором времени сюда стекутся все представители сексуальных меньшинств города.
- Ага! – подтвердил высокий. – Все педики. И начнется у них тут «голубой огонек».
Они засмеялись. Сережа-даун, закрепивший свой конец гирлянды, присоединился к веселью.
- Гы…, - смеялся он, - гы-гы!
- Григорий Евсеевич взглянул на напарника, и с ужасом заметил раздвоенный на конце, змеиный язык, снующий туда-сюда между Сережиными гнилыми зубами.
КЛАЦ!
Власенко оглянулся. Пожарники, конечно же, ничего не видели. Продолжали, себе, ржать: «Что у них, Снегурки не нашлось? А кто у них, у дедов этих активный, кто пассивный? Интересно».
Зайчик-гидроцефал зашевелился в руках Григория Евсеевича. Он подарил Власенко мерзкую улыбку, и цапнул его за руку. Григорий Евсеевич отбросил гадину в сторону. Из зайчика тот час же, словно во второсортном американском «ужастике», полезли жирные белые черви.
Страх, родившийся где-то в копчике Власенко, охватил цепкими холодными пальчиками позвоночный столб, и теперь двигался вверх, стирая попутно весь разум Григория Евсеевича.
Сережа-даун попробовал высморкаться, но злодейка-сопля новогодней гирляндой зависла из его правой ноздри, и ни в какую не хотела падать на землю. Сережа мотнул своей большой головой. Сопля прилипла к щеке. Тут он совсем растерялся.
- Есениць, - жалобно позвал он своего напарника. – Цто?
То, что Сережа увидел, испугало его больше, нежели холодная сопля на щеке.
- Есе-ениць! Ма-а!
АШШ!
Раздвоенный язык мелькал между новых зубов Сережи – острых и белоснежных добротных клыков.
АШШ-Ш!
Глаза умственно отсталого также претерпели изменения. Зрачки сузились и вытянулись в жуткие вертикальные полоски («как у кота», - подумал Власенко), «радужка» изменила цвет с карего на ослепительно желтый.
АШШШ…
Боже…
ТЫ ДУМАЛ, ЧТО МЫ ТЕБЯ НЕ ДОСТАНЕМ? АШ-Ш…ПРЕДАТЕЛЬ!
Прошипел Сережа своим новым голосом.
Гирлянда извивалась, как гротескная анаконда, зверушки Босха также ожили, кривлялись и строили рожи. Ель открыла свой корявый рот и басовито хохотнула.
Они нашли! Они нашли его! Они…
Лестница была приставлена к ели с другой стороны. Надежная, крепкая, сделанная всего месяц назад в столярной мастерской ремонтно-строительного цеха.
- На днях такую ляльку поимел, не поверишь!
- Ой, хоть не грузи меня, Тарзан! Кого ты, кроме старой доброй Дуни Кулаковой можешь поиметь!
- Придурок, я серьезно.
- Познакомь.
- Да пошел ты, Максименко, в самом же деле!
- Разве тебя папа с мамой не предупреждали, что от онанизма волосы на ладонях начинают расти?
- Сейчас еще одну «фару» на личике нарисую. Для симметрии.
- Ну, так как, Тарасов? Ты их бреешь или выщипываешь?
- Да пошел ты! Э, мужик! Мужик! Ты что ж это делаешь? Ты, идиота кусок! Димыч, глянь…
- Толик, быстрее дуй на проходную! Вохров зови, врачей…
АШШ-АШ! ТЫ НАВЕКИ НАШ!
Никогда, слышите, ублюдки, никогда!!!
Григорий Евсеевич никак не мог встать на ветку. Хвоя немилосердно колола лицо и руки. Гирлянда шла по спирали вокруг ели. То, что нужно!
Балансируя на двух последних ступеньках лестницы, Власенко освободил от двух-трех пищащих, извивающихся, словно змеи, фигурок, подходящий конец веревки. Должно хватить. Тонкий, невероятно крепкий капроновый шнур Григорий Евсеевич затянул скользящей петлей на своей шее.
Все готово, поезд ждет, вещи упакованы. Ничего не забыли? Кажется, нет.
НЕ ДОЖДЕТЕСЬ, СВОЛОЧИ!
крикнул Григорий Евсеевич Власенко и прыгнул вниз, сминая еловые лапы, и увлекая за собой старую новогоднюю гирлянду. Капроновый шнур, порвав кожу шеи, врезался в мышечную ткань. Последнее, что видел в своей жизни бывший сатанист, были перекошенные от страха лица пожарников.
- Есе-ениць!!! – истошно заверещал Сережа-даун.
А затем, темнота.

***

Тонкая женская рука с яркими ухоженными ногтями, отодвинула занавеску. На широком подоконнике выстроились маленькие фигурки, вроде тех, что из шоколадных яиц, «Киндер-сюрпризов». Рука выбрала одну из фигурок, подняв ее над подоконником за тоненькую ниточку, завязанную вокруг шеи, затем сжала ее в кулак и унесла на кухню, где выбросила в мусорное ведро.
На следующий день мусор был выброшен в мусоропровод, а еще через день его отвезли на городскую свалку мусоровозкой гос. номер 45-14 ЧНР.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

- Проверять машзалы? Но, зачем? – Дима непонимающе пожал плечами. – Тем более, перед самым Новым годом.
- А затем, - сегодня Волк так ненавидел этого засранца, что с радостью запустил пепельницей в его поганую самодовольную рожу с почти уже сошедшими синяками. Освежить, так сказать…- А затем, повторил старший инженер, закуривая, - что у нас рейд по проверке вентиляционного оборудования был запланирован в декабре, а рапорта по своим участкам мне подал только Радченко.
- И Дейкун, - подал голос со своего стула у окна Леха.
- И Дейкун. – Подтвердил Волк. – А где ваши с Тарасовым рапорта, позвольте спросить?
- Но Жора…, - вякнул Тарзан, ты же в курсе: нас по ментам затаскали, как свидетелей.
Этот сволочь-Максименко ничего не сказал. Промолчал. Усмехнулся только. Или Волку это просто показалось?
«Ну, ничего, смейся! Посмотрим, кто будет смеяться последним, козел!» - с внезапной злостью подумал старший инженер.
Вот, ведь, блин! Интересно, почему он до сих пор на него злится? Столько времени прошло, а он…. Словно школьник! Не может забыть! Да, точно, не может. Ведь это он, Жорик Волк с ней познакомился. Первым.
«Все обхаживал, дурак», - злясь уже на самого себя, думал старший инженер. Волнуясь, Волк делал глубокие затяжки, и сигарета вскоре закончилась. Он достал из пачки новую. «Даже трахнуть не успел! Кто знал, что этот появится? Этот мудак с замашками аристократа! Ну, и Лидка, естественно, повелась на всякую «лапшу», что вешал Максименко на ее прекрасные ушки. С-сука!» Старший инженер вспомнил, как они с Лидкой возвращались от ее подруги, Ленки, кажется. Как возле «Градецкой» встретили Максименко (пиджачок, галстучек, пижон хренов!). Поздоровался, позубоскалил. Лидка, коза, еще в «мини» вырядилась! Этот урод, естественно, стоит, глазами ее раздевает. Ну, она и «купилась»! Пристала потом: «кто, мол, да что»? Подчиненный, мол. А она: «познакомь»! Ультиматум выдвинула даже: «познакомь, а то не дам»! Нет, каково?!
- …и второй прядильный проверять? – ворвался в его грустные мысли гад-Максименко.
- А как же! – с нежностью произнес старший инженер. – Все машзалы. В каждую «приточку» заглянуть. – Волк посмотрел прямо в глаза своему подчиненному. «Все-таки, субординация – великая вещь» - подумал он.
Тарасов и Дейкун переглянулись. Разумеется, они знали об «истории светлой любви» Волка и Максименко, но чтобы вот так круто?
- Как в армии, - пробормотал Коля Радченко.
- Что? – не понял Волк. Сейчас его мысли всецело были заняты осознанием собственного триумфа.
- Как в армии, говорю. – Повторил Коля. – «Квадратное - катать, круглое - носить». Ты бы ему еще поручил линейкой территорию «Химволокно» измерить. Хотя, что тебе объяснять, ты же в армии не служил.
- Что ты хочешь этим сказать? – Волк покраснел и вынул из пачки очередную «Прилуцкую».
- Только то, что ты в армии не служил, - усмехнулся Коля Радченко. - И ничего более.
- Нафига проверять цех, законсервированный с девяносто четвертого года? – попытался защитить приятеля Тарасов. – Разве в этом есть смысл?
- Во многом, что мы делаем, нет смысла, - глубокомысленно изрек Максименко. - Боюсь, мне понадобится групповой фонарь.
- Не понадобится, - старший инженер даже и не взглянул в его сторону.
- Ага, вот значит, как? – тон Максименко сделался угрожающим. – На ощупь предлагаете, товарищ старший лейтенант?
- Не иронизируй, - криво усмехнулся Волк, - Освещение к твоему сведению, в прядильном цехе номер два не обесточено. Найдешь сторожа, он тебе включит общий рубильник.
- Ага, - решил пошутить Дейкун, - мало ему по рубильнику недавно нащелкали…
- Молчи лучше, - посоветовал Максименко коллеге, - герой-мультяшка!
Дейкун показал Диме средний палец.
- Ну, тогда я пойду, - Максименко встал со стула, - работы не початый край. На огневые я, разумеется, сегодня не ходок.
- Кто тебе такое сказал? – гаденько улыбнулся Волк.
- Ребята справятся и без меня. Правда?
- Кто тебе такое сказал? – спросил один из ребят.
- Да идите вы все! – засмеялся Дима. – Всего четыре сварки.
***
Сторожа Дима отыскал лишь в десять часов утра. Старичок вдохновенно резался в карты с лихим усачом – сторожем из динильной котельной прядильного цеха номер один. Дима дождался, пока гусар-динильщик повесит деду «восьмерки» на погоны, а затем уж поведал о причине своего прихода. Сторож принялся, было удивляться, но Дима припечатал его к стене достаточно веским аргументом:
- Директива Управления, - таинственным тоном сообщил он, - в связи с террористическими актами в России. Ищем чеченский след.
- Да? – выкатил блеклые глаза дед.
- Точно. – Дима сурово поджал губы и покачал головой, дабы сторож проникся пониманием всей серьезности сложившейся обстановки.
- Ну, раз такое дело…. А что шукать будете?
- Проявления. – Туманно намекнул Дима.
Дед с готовностью сознательного гражданина своей страны, полез за ключами в карман.
- Свет мне не забудьте включить, - напомнил Дима.
- Дак, там во многих машзалах лампочки перегорели.
- Ничего.
Старикан открыл металлическую дверь. В нос Диме шибанул резкий запах дохлятины. Даже голова закружилась.
- Кто это там у вас представился? – полюбопытствовал Максименко.
- А, - махнул рукой дед, - Бис его знает! Може, собака какой. Чи крыса.
- Уж больно воняет для одной крысы. Знал бы я, взял противогаз. Ну, Волк, ну, падла!
- Хто? – не понял дед.
- Да, начальство я ругаю, дедушка.
- А зря. – Сторож поднял вверх грязный указательный палец с давно не стриженым ногтем, - Начальству все завсегда видней!
- Ага. – Пожал плечами Дима, - Конечно.
«Все ясно. Сейчас старый пердун начнет про наше время рассуждать»,
с тоской подумал Дима.
Но старик не стал. Он включил свет и пошел к себе в коморку.
- Долго не броди, - посоветовал он младшему инспектору. – Нечего тут делать.
- Минут двадцать, не более, - пообещал Дима. Он и в самом деле собирался выполнять столь идиотский приказ.
«Посмотрю пару машзалов, где есть свет», - подумал Максименко, разворачивая схему расположения вентиляционных установок прядильного цеха. – «А по остальным «липу» подгоню».
Тишина была здесь прямо-таки осязаемая.
- Так, - сказал сам себе Дима вслух, - начнем с ближайшего, одиннадцатого.
Эхо отразилось от высокого потолка машинного зала, и упало к ногам парня тысячей крошечных страхов.
«Уж лучше бы сторож пошел со мной», - возникла мысль, - «он-то лучше все знает…». Сердце в груди Димы отчего-то забилось чаще.
«Не боюсь…».
Покрытые многолетней пылью, двери камер приточной вентиляции, были молчаливы и неподвижны.
«И за каждой – по чудовищу».
Пыль, хлам, запустенье.
И запах.
«Кто же тут все-таки, сдох»?
«И насколько сдох»?
- Ничего интересного, - сказал Дима лишь затем, чтобы нарушить эту гнетущую тишину.
Он записал в блокнот пару несущественных нарушений и вернулся. Зачем-то закрыл входную дверь. Та отозвалась ржавым воем потревоженного призрака. Дима подумал о склепах. О кладбищах. О кладбищах производственного оборудования.
«За каждой дверью – по призраку».
В пятнадцатом не работало освещение. Дима пару раз крутанул выключатель на стене (вот, сейчас пальцы наткнутся на что-то…что-то наткнется на пальцы…), и пошел дальше.
В четырнадцатом Дима увидел крысу. Она сидела на каком-то раскуроченном агрегате и умывалась. Бурая шерстка лоснилась в свете люминесцентной лампы. Красные глазки-бусинки как-то странно блестели.
- Пшла!!! – крикнул на нее Дима, и пнул ногой по двери приточной венткамеры.
Наглая тварь даже не пошевелилась. Возможно, она никогда раньше не видела человека.
О том, что у этой крысы могут быть родственники, Дима подумал лишь в десятом машзале. В голову сразу же полезли нехорошие мысли. Ко времени и к месту вспомнился жуткий рассказик Стивена Кинга «Ночная смена» о том, какие крысы водятся в заброшенных заводских подвалах. Диме вовсе не хотелось знать о том, какие крысы водятся в заброшенных заводских машзалах… Он повернул назад. Посмотрев в свои записи, парень решил, что ему хватит на сегодня, как замечаний, так и впечатлений. В последнее время жизнь Димы и так изобиловала последними: драка с какими-то идиотами на троллейбусной остановке, выговор за прогул (Волк, несомненно, настаивал на увольнении), самоубийство пожилого мужчины, как оказалось позже, психически больного…
Диме вдруг, показалось, что сейчас из-за угла выйдет Власенко, таща за собой новогоднюю гирлянду. Веревка врезалась в шею, багровое, опухшее лицо, вывалившийся язык, глаза навыкате: «Не дожде-етесь!»
Воображение нарисовало столь яркую картину, что Дима поежился. На сегодня, действительно, ему хватит.
В девятом, самом дальнем, согласно схеме, машзале запах разложения был просто невыносим.
«Вот тут-то и нашла свою смерть какая-нибудь дворняга», - подумал Дима и повернул выключатель.
…и тот час же увидел…
(МЕРТВОГО ВЛАСЕНКО, ПОВЕШЕННОГО НА КАПРОНОВОМ ШНУРЕ!)
…собаку, от которой остались лишь кожа да кости.
Собака была ПОВЕШЕНА.
Дима зажал рукой рот, борясь с приступами рвоты. Вонь была такой густой, что парню показалось, что он даже чувствует ее вкус.
ГОСПОДИ, ЧТО ЭТО ЗА ХРЕНОТЕНЬ?!!!
Неподалеку от первой собаки, повешенная на этот раз за задние лапы, находилась вторая. Труп животного еще не успел иссохнуть, да и крысы (крысы, здесь же крысы!!!) его пощадили. Пасть дворняги была обмотана проволокой. Дима представил себе, как бедный пес мучился, и желудок дернулся в такт его мыслям. Под трупом, на полу Дима увидел экскременты и кровь.
БОЖЕ, ЧТО ЗА ПОДОНОК ЭТО СДЕЛАЛ?!
Нашлась и третья псина – пегий кобель с отрезанной головой и половыми органами. Все аккуратно было разложено в ряд.
Тут, Дима не выдержал и блеванул. Сердце и желудок соревновались между собой в сокращениях. Хватая смрадный воздух открытым, как у пойманной рыбы, ртом, парень минуты три простоял согнувшись пополам.
«Кто это сделал? Кто? Маньяк! Нелюдь!».
От рыжего кота, проколотого в нескольких местах металлическими спицами, мало что осталось – тут уж крысы постарались вовсю. Однако, не это привлекло внимание Димы.
«Точно, маньяк», - подумал он, разглядывая странные письмена на стене. Псих использовал уголь и кровь убитых животных: на грязном бетоне вкривь и вкось красовались символы, хорошо знакомые Диме по американским фильмам жанра «хоррор»: перевернутые кресты, пентаграммы, банальные три шестерки – число Зверя. Но было кое-что еще. То, что Дима видел впервые: странные крючковатые знаки, полные угрозы и тайного смысла.
«Сатанизм», - подумал Максименко. – «Вот, как это называется».
Волосы под шапкой зашевелились. Диме было известно, что дьяволопоклонники – самые малоизученные сектанты. Неужели, он обнаружил место их сборищ? «Черные мессы», так, кажется? На «Химволокно»! Что из этого следует? А то, что они все – здесь работают. Надо бы в милицию заявить.
Дима стремительно перенес в свой блокнот все то, что было на стене, отметил крестиком место на схеме, и пошел прочь. Вначале он просто шел, затем, ужас сделался невыносимым, и парень побежал. Он мчался через машинные залы, эти склепы, пыльные и молчаливые, и представлял, как за ним гонится серая кишащая масса огромных голодных крыс с красными, странно сверкающими глазами, а позади них несется их король – абсолютно безумное существо, способное отрезать собакам головы и писать всякую ерунду на стенах их кровью. Плотные белые клочья пены падают из его кошмарной пасти, усеянной тысячей острых, как бритва зубов. Вокруг шеи – длинный шарф – линялая новогодняя гирлянда.
- Долго ты что-то, - проворчал дед, закрывая дверь. – Ну, нашел, что искал?
- Нет, - просипел Дима, - скажите, а ключ от дверей только у вас?
- Ага, - подтвердил сторож.
Диму бил озноб. Во рту было паршиво, казалось, там до сих пор осталась эта вонь. Пульсировала сволочь-поджелудочная. Дико хотелось курить. И в туалет.
«Может, какие-нибудь пэтэушники-практиканты»? – думал Дима по дороге в инспекцию. – «Насмотрелись всякой мистики по видику, и решили покончить с гадом-мастером посредством колдовства».
Дима не стал заявлять в милицию. Эту ночь он провел, не смыкая глаз и не выключая света. Он вздрагивал от каждого шороха, каждого скрипа, какими полон панельный дом в ночную пору. Настроение хозяина передалось Махмуду – кот нервно вышагивал по комнате, бросая на Диму взгляды, полные непонимания.
***

Тем же вечером, человек, разрисовавший непонятными Диме знаками девятого машзала, вышел из курилки на втором этаже химического цеха «Капрон». Он просидел там восемь часов. Его рабочий день закончился, согласно расписанию, в шестнадцать десять. Еще в половине четвертого человек пересек проходную производства «Анид, предъявив на входе молоденькой контролерше ВОХР запаянный в полиэтилен пропуск. Пометки «круглосуточно» на пропуске не было, из чего контролерша сделала вывод, что человек этот – кто-то из инженерно-технического персонала.
«Я в технику безопасности», - широко улыбнулся контролерше мужчина, - «акты заберу, пока они не ушли». – он взял протянутый пропуск, - «выйду через центральную».
«Чего это он передо мной отчитывается»? – подумала контролерша, и минут через десять забыла о его существовании, поглощенная болтовней симпатичного стрелка Пети, устроившегося в охрану всего месяц назад. Петя знал множество пошлых и не очень анекдотов, и контролерше было весело с ним.
В двадцать два часа сорок минут мужчина покинул курилку, и не спеша направился к прядильному цеху. Пальцы его хищно сжимались в карманах брюк. Дыхание было ровным и глубоким. Как и всегда.
Сторож по обыкновению, играл в карты со своим приятелем, дежурным по котельной. Мужчина достал ключ и открыл замок. Зайдя внутрь, он просунул свои тонкие пальцы в щель между створками, и ловко продел дужку навесного замка в петли. Это было для него привычно и достаточно просто.
Света в машзалах мужчина зажигать не стал. Вместо этого, он достал небольшой фонарь из кармана куртки и включил его. Тонкий ровный луч осветил тьму. Слух мужчины, обостренный до предела, улавливал каждый шорох. Где-то за кондиционерами пищали крысы. Он не боялся крыс.
Дойдя до девятого машзала, мужчина насторожился. Словно зверь возле своего логова, в котором кто-то совсем недавно побывал. Мужчина встал на четвереньки и понюхал пол. Из его груди вырвалось недовольное рычание. Он снова втянул спертый воздух. Затем, мужчина поднялся с колен, взял фонарик в рот и…начал раздеваться. Одежду он аккуратно складывал на принесенную с собой газету. Наконец, он остался абсолютно голым. Ему предстояло войти в храм, его тайное Место. Темные силы не терпят одежд. Он вновь встал на четвереньки и, тихонько подвывая, пополз в темное чрево машинного зала. Крошечный луч электрического света освещал его путь. Мужчина не ошибся – здесь кто-то был, к привычному запаху Смерти примешивалось что-то еще.
Шорох заставил его вздрогнуть. Кто-то был здесь и сейчас. Кто-то, кроме него. В ЕГО Месте. Мужчина угрожающе зарычал, крепкие зубы скрипнули, стирая защитную эмаль. Человек посветил вокруг себя, но мощности фонарика оказалось недостаточно. Возле Стены Гнева что-то шевелилось. Направив луч туда, мужчина отпрянул: несколько крыс, размером с годовалую кошку, что-то поедали прямо с пола. Мужчина зарычал на них, и крысы отбежали в сторону. Из темноты горели их красные жуткие глазки.
Освещая себе путь, все также на четвереньках, человек подполз к стене. Опустив голову к полу, он с шумом втянул в себя воздух. Луч фонарика скользнул по темной луже на полу с какими-то вкраплениями. Мужчина понюхал то, что некогда было Диминым завтраком, и в отчаянии завыл. Место обнаружили! Кто-то здесь побывал. Сторож? Вряд ли. Дед Михалыч никуда не ходит дальше динильной котельной.
Тогда, кто?
Скрюченные пальцы в бессильной злобе царапали цементный пол, в горле рождались жуткие булькающие звуки.
Вол Имя Зверя, КТО?!
Человек поднял голову к потолку, и заброшенный машзал наполнился диким нечеловеческим воем.
Возле автотранспортного цеха проснулась дворняга Жулька и испуганно заскулила.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Игорь уехал двадцать третьего, чтобы успеть на Рождество, которое они с Янисом планировали отпраздновать вдвоем. Любимый Игоря был из строгой католической семьи, ревностно соблюдавшей традиции веры. Согласно этим самым традициям, пожилые Сельма и Эдвард Ланцисы прервали все отношения с садомитом-сыном, и связь между ними теперь осуществлялась посредством почты Латвии: открытки на Рождество, открытки на Пасху. С днем рождения родители Яниса почему-то не поздравляли, считая, видно, этот день самым позорным в своей жизни. Парень здорово переживал по этому поводу и единственным утешением для него был его любимый, его Игорь.
Сам Игорь уже серьезно подумывал о том, чтобы принять католицизм, но здесь были некоторые проблемы: Римская католическая церковь не жалует гомосексуалистов. Вероисповедание никогда не было проблемой для атеиста-Игоря, и будь Янис, к примеру, иудаистом, он бы не задумываясь, совершил обряд обрезания. Если бы это помогло сблизиться еще больше.
Рождество «сладкая парочка» отпразднует вдвоем, по-семейному, в Риге. Конечно же, будет елка и подарки в шерстяных носках…. Очень мило. Зато, Новый год решено было встречать в Праге. Знакомые Яниса, а теперь уже и Игоря, предсказывали грандиозное веселье, и Янис уже несколько месяцев носился по бутикам и модным салонам, подбирая праздничные наряды.
Своей матери и беспутной младшей сестре Игорь оставил достаточно денег, чтобы погасить долги по обеим квартирам и купить подарки на Новый год. Бывшая супруга Вера посчитала зазорным брать доллары от «этого педика», зато дочки не задумываясь, положили по две сотни в карман, предвкушая клевые развлечения в дискотеках и водопад косметики .
Игорь уехал, не попрощавшись с матерью, так и не узнав, что творится с Лидой, каким изменениям она подверглась.
В последнее время молодая женщина стала замечать за собой некоторые странности. То на Славку наорет без видимой причины, то сотрудницам такое ляпнет, что они от нее неделю шарахаются. Недавно Витка Сушко имела наглость заявить ей, Лиде, дескать мужика той нужно хорошего, «работящего», меньше, мол, злиться будет. Тут же, не задумываясь, Лида швырнула в Витку коробкой дарницкого аспирина – он как раз на приемке сидели. Экспедитор с Дарницкой фармацефтической фабрики, молодой такой парнишка, в прыщиках, так и застыл столбом. И челюсть у него, кажется, отвалилась. Такой коробкой можно шею запросто сломать, хорошо, что у Витки она мощная, как у быка племенного или менялы базарного. Прическу только малость подпортила. Сидит, значит, Витка на полу – шпильки из прически вывалившиеся собирает, а Лида, у которой секс, кстати, стал явлением регулярным, посмотрела на нее как-то нехорошо, и говорит: «Ты у меня, милая, договоришься, что саму мужики десятой дорогой обходить начнут. И муж в том числе». Витка, та даже причитать перестала. Рот ладонью прикрыла, глазищи свои серые на выкате вытаращила (тушь в четыре ручья течет – из глаз и из носа), и быстренько так закивала. Соглашается, значит: «прости, мол, Лида».
И на радио жаловаться стали. Пропал, мол эротизм из голоса. И шарм ее Лидин, особенный. Музыкальный редактор вызвал к себе и спрашивает: «Тебе, Лида, надоело все, что ли? Как-то уж больно злобно ты работать стала. Будто ненавидишь всех. Не косметику «Невея» рекламируешь будто, а нервно-паралитический газ. Может, у тебя неприятности, какие?».
Лида привычный уже черный комок внутри себя придержала, отодвинула на второй план. Пока…. На мордашку улыбочку напялила: «оскорбленная невинность» и пообещала исправиться. «Честное пионерское»!
Тем же вечером рассказала обо всем Петру Сергеевичу. Тот покивал глубокомысленно своей лысеющей башкой, и заверил Лиду в том, что она на правильном пути. Уметь ненавидеть – одна из сторон Темного Знания. «Хочешь постичь Властелина Бездны, презри их всех!», - сказал ей жрец.

***

Серега Водославский за последнюю неделю потерял еще килограмм. «С такими темпами», - думал он, сходя с весов в поликлинике МВД, - «к лету перестану смеяться над анекдотами про дистрофиков».
Случай был, конечно, уникален. В срочном порядке собрали научный консилиум. Медики сравнивали Серегин вес, зафиксированный в его медицинской карте при последней диспансеризации, и нынешний, задумчиво кивали головами. Восемьдесят три и шестьдесят два. Разница в двадцать один килограмм. В арифметике медицинские светила были сильны, в медицине, кажется – не очень.
Анализы на онкологические заболевания положительных результатов не давали. Одних проб крови было сколько! В пустую прошло и УЗИ. О странном случае анарексии было сообщено в Киев. После праздников Серегу повезут в столицу для дальнейших исследований. Добро пожаловать в стайку подопытных кроликов!
Ни врачи со своими анализами, ни Светка, день и ночь давившаяся слезами, ни солидарная с матерью (все в тех же слезах) Витка, ни теща Раиса Дмитриевна – все они не знали, в чем дело.
А Серега знал. И Андрей, его бывший одноклассник, книжный червь тоже знал. И уж, конечно, знала эта сучка – ведьма-суккуб. По ее вине (и собственной котячей натуре) терял Серега вес и покой.
Он продолжал к ней ходить. И это, не смотря на то, что она с ним сделала. Уже сделала. Еще сделала…
Мотылек и пламя. Зверь и его жертва. Дьяволица. Суккуб. Анангу.

_________________________________________________________











ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ПРИЧУДЛИВЫЕ ФОРМЫ ЗЛА»

СЕКТАНСТВО религиозное,
обособленные религ. руппы, оппозиционно настроенные к господствующим церквам.
Возникло как вид социального и
антицерковного протеста угнетенных масс.
Характеризуется фанатизмом, догматизмом,
враждебностью к инакомыслящим.
Нек-рые секты имеют изуверские обряды…
(СЕКВ-СЕКЦ 1189 стр.
Советский энциклопедический словарь)


- На бал при лунном свете могут
явиться все, даже люди, если только
они говорят и ходят во сне и вообще
отличаются какими-нибудь причудами
в нашем вкусе.
Ганс-Христиан Андерсен «Лесной холм»


ГЛАВА ПЕРВАЯ

13-е декабря, 23 часа 19 минут.

«Кажется, сегодня какой-то праздник православный. Вроде, Святой Андрей. Это он победил дракона? Нет, не он. Георгий. Пронзил копьем, словно червяка…
…кажется, что моего персонального дракона не победит никто. Он вечен, словно мир…словно боль. Эждаха. Кабил. Каин…
Иногда в людях способно прятаться ТАКОЕ…! Кто бы мог подумать, что мой бывший любовник – мерзкое отродье, чертов извращенец?
Вот, уж никогда бы не подумала, что снова начну вести дневник! Тоже мне, Лора Палмер! В последний раз открывала эту тетрадку еще в десятом классе. Наивная дурочка! Вот она, последняя запись: …вчера с Машкой и ее Валериком были в горсаду. Там, как бы невзначай, встретили Валеркиного друга, Сашу. Погуляли…, покатались на «чертовом колесе»…. Саша, а он клевый. Ни за что бы, ни подумала, что можно так целоваться…. В субботу мы снова встречаемся. Кто знает, может, Саша – именно то, что мне нужно? Может, именно он станет моим первым мужчиной?
Ха! «Первым мужчиной»! Саша вскоре пропал из поля зрения, а первый мой трах случился при менее, куда романтических обстоятельствах. Гуляли Милкино восемнадцатилетние и напились до свинячьего визга. Вовик, однокашничек, свою возможность, разумеется, не упустил. Козел! Какие все-таки, мужики козлы! Похотливые уроды!
Кстати, о сексе, раз уж о нем зашла речь. Неплохо бы показаться гинекологу. Завтра же позвоню Коле, пусть примет. Только он же трепло, каких мало, растрендит по всему Чернигову, если что…. Ой, не дай Бог! Не дай Бог!
Все, пора ложиться, а то глаза слипаются, а завтра на работу. И пусть завтра все изменится!»
Алла закрыла старенькую общую тетрадку, хранящую ее светлые подростковые воспоминания…и более свежие, те, которые были плохими. В письменном столе девушки имелся «секрет», в котором Алла и хранила дневник. Со школьных времен она не заглядывала в «потайное место» под нижним ящиком, а вот, две недели назад вытащила на свет божий тетрадку и сделала в ней запись.
Аллин почерк претерпел изменения. Многое изменилось. Многое. А в последнее время – не в лучшую сторону. «Ненавижу!» - написала девушка на очередной странице дневника, старенькой тетрадке в клеточку, несостоявшегося конспекта по одному из школьных предметов, - «Ненавижу! Ненавижу!!!»
И она имела право на ненависть.
Алла включила воду в ванной. Сквозь шум воды до нее донеслась телефонная трель. Сердце тут же зашлось. Раньше она не понимала выражения дедушки Крылова «в зобу дыханье сперло». Но, это ведь было раньше, не правда ли?
Мама взяла трубку.
Нет…нет…нет…
«Да, Анжелочка!» - раздался радостный щебет Валентины Максимовны, - «Целый вечер тебе накручиваю. С кем это ты так долго общалась?»
Слава Богу, слава Богу, слава Богу…
Алла закрыла кран горячей воды, и дождавшись, пока стечет холодная, подставила под струю пылающее лицо. Уф! Чего же она так боится? Все, вроде бы, в порядке, он уже несколько дней не звонил…
«А Серега мой уехал в Чугуев к Вере Ивановне. Вроде, давление подскочило у свекрови…., нет-нет, ха-ха-ха»
Хорошо все-таки, что тетя Анжела позвонила. Теперь мама занята часа на два. И телефон, соответственно, тоже…
Алла сняла халат, повесила его на смешной крючок в виде рожицы с умопомрачительным носом.
«Нет, Коле все же следует позвонить», - подумала она, - «хоть и трепло он, но все-таки, лучший гинеколог в городе». С тем и залезла в ванну. Натертая до крови промежность, мигом отреагировала на горячую воду, Алла страдальчески поморщилась. Взяла с полочки коробочку с французской солью, растворила. Вода окрасилась в бледно-голубой цвет, ноздри защекотал аромат тропиков. Алла закрыла глаза.
«И придет Дракон. Множество будет имен у Беспощадного, но лишь одним одарит слух твой. И Тень великая коснется тебя, и будешь ты презренна, и будешь ты растоптана дыханьем Его, и плоть Им будет растерзана твоя…».
Плоть. Плоть…
Плоть Аллы хранила следы. «Что это, доча?» - спросила мама. «Кот Оксанкин поцарапал», - Алла инстинктивно закрыла ладошкой четыре длинных вертикальных полосы на голени.
(ОН ПОЛЗ ЗА МНОЙ! ПОЛЗ И РЫЧАЛ, РЫЧАЛ, СЛОВНО САМЫЙ НАСТОЯЩИЙ ЗВЕРЬ! А ОСТАЛЬНЫЕ СТОЯЛИ И СМОТРЕЛИ. И, КАЖЕТСЯ, ВЫЛИ. ЗВЕРИ. ЛОГОВО БЕШЕНЫХ ЗВЕРЕЙ!).
«У Оксаны не кот, а тигр», - усмехнулась мама, - «ты обработала ранки»?
НЕ ТИГР, МАМА. ДРАКОН. ЭЖДАХА УЖАСНЫЙ.
«Наша! Наша! Ты будешь наша!». Они корчились и извивались. Сильный седовласый мужчина с волевым подбородком надавил на болевые точки за ушами Аллы, а пожилая холеная дама, с которой девушка изредка встречалась на великосветских мероприятиях, влила в открытый рот Аллы какую-то дрянь из жуткого сосуда, выполненного в виде маленькой заплесневелой человеческой головы.
«Наша! Наша!»
Алле все же удалось выплюнуть большую часть пойла в лицо дамы. Благородную физиономию покрыла серо-зеленая слизь.
«Сука!», - заверещала дама и дала девушке увесистую пощечину, - «Это же южноамериканский гриб! Ты хоть знаешь, тварь, сколько это стоит?!»
«Гриб!», - заметалось в голове у Аллы, - «Ядовитый!»
Часть отравы, как видно, все-таки попала в пищевод девушки, потому что внезапно Алле сделалось очень легко. И тепло. Казалось, она совсем ничего не весит. Звук стал ясным и чистым, она даже могла разложить его на составляющие. Алла чувствовала дыхание каждого из присутствующих в этой ужасной комнате, и кажется, даже звуки, рожденные за ее пределами: вот зевнула во дворе собака, вот где-то проехал троллейбус…
«Наркотик…», - с одновременным ужасом и радостью подумала Алла и воспарила над собственным обессиленным телом.
«Угощайтесь!», - прорычал Габиль, человек-Дракон, и тот час присутствующие, срывая с себя черные хламиды, похожие на крылья гротескных летучих мышей, накинулись на ее, освобождая девушку от лохмотьев, бывших когда-то ее одеждой.
…Сверху, из-под потолка зрелище было интересным, даже смешным…
«Прелесть кофточка». - Восхитилась мама, разглядывая обновку, - «Тебе не кажется, милая, что он тебя балует?»
Валентина Максимовна была знакома с Габилем и, разумеется, с первой же встречи попала под обаяние симпатичного азербайджанца. Она и мысли допустить не могла, что у того есть жена и двое маленьких детей.
«А где белый джемпер?», - как бы невзначай поинтересовалась Валентина Максимовна, - «Помнится, ты на работу уходила в нем».
«А, джемпер…», - Алла еле разлепила ссохшиеся губы, порытые толстым слоем помады, - «он… он испачкался и Габиль…», - ее вдруг затошнило, - «сказал, что отдаст в химчистку». Девушка, не снимая сапог, бросилась в туалет.
«Знала бы ты, мамочка, насколько испачкался белый джемпер – твой подарок на двадцатилетие!», - подумала Алла.
«Кажется, я снова отравилась», - крикнула девушка из туалета.
«Точно?», - недоверчиво спросила Валентина Максимовна: подозрительность свойственна всем матерям.
«Да не бойся, мама, я не беременная!», - успокоила ее Алла.
«Что вы кушали на этом пикнике, милая?» - поинтересовалась Валентина Максимовна из-за закрытой двери. – «Надеюсь, ничего экзотического? Я помню, как ты отходила после той вьетнамской кухни!»
Алла отмотала туалетной бумаги и вытерла рот.
«О, ты не знаешь, мамочка, насколько экзотическое…», - подумала она. Превознемогая ужас, девушка посмотрела в унитаз, и тут ее снова вырвало, уже от одного вида того, что там было. Такой, себе, получился пикничок!
Дракон все предусмотрел. Хитрая, жуткая бестия. Алла пришла в себя в салоне его «Чероки». За окном дорогой иномарки светало, на бледно-сером небе догорали последние звезды этой самой страшной в жизни Аллы ночи. Звезды взирали на девушку с немой укоризной, им все было известно…
Алла ощущала немыслимую усталость, будто после шейпинга (сегодня четверг? Завтра у нее тренировка). Все тело будто…она не могла найти подходящего сравнения, нужного слова, мысли в голове путались, порхали, словно до смерти напуганные бабочки. Одно лишь Алле было известно наверняка – это точно не шейпинг!
Обрывки воспоминаний, подхваченные ветром ужаса, летали вокруг бедной девушки, как клочки старых грязных газет: Габиль с крокодильими когтями, седой мужчина, женщина с неуловимо знакомым лицом, тощий жуткий очкарик, обнаживший неожиданно здоровые белые зубы в свирепой гримасе: «гррр!», черноволосая красавица с лицом, белым, как снег, сидящий рядом с ней мальчик, в глазах которого застыл небывалый для его возраста гнев, голый, грязный дед – настоящий узник Бухенвальда…. Алла поняла, вдруг, что навсегда запомнила их всех, и что это как-то связанно с грибами…
В детстве Алла часто ходила с бабушкой в лес за грибами. Или нужно говорить «по грибы»?
«На, выпей», - раздалось рядом.
Габиль протягивал девушке плоскую фляжку, в которой , обычно хранил коньяк.
«Гриб»! – взорвалось в голове у Аллы, - «Они дали мне его выпить…они…!»
Когда Алла ходила в начальную школу, у них дома на кухне всегда стояла на подоконнике трехлитровая банка, в которой мерзкой медузой плавал…
Но, это был не тот гриб…, не плохой…
«Не хочу», - Алла отвернулась к окну.
Они подъехали к ее дому – банальной девятиэтажке в районе торгового центра. Сам Габиль жил в двухэтажном особняке на Старой Подусовке, и наивная дурочка Алла когда-то, еще в самом начале их отношений, верила в то, что когда-нибудь перешагнет порог этого дома.
Тут только Алла осознала, что одета в абсолютно новые вещи. То есть, пальто и сапоги были ее, а вот кашемировая кофточка и джинсы, заменившие леггинсы (не первой, надо сказать, свежести), были, что говорится, «нулевые». При других обстоятельствах Алла обязательно отблагодарила бы своего возлюбленного долгим-долгим поцелуем, а сейчас…
Сейчас ей хотелось лишь одного – поскорее домой, в спасительную двухкомнатную квартиру на шестом этаже, в постель, под милое уютное одеяло. И Кенни Джи в наушниках. И спокойный сон. И проснуться от того, что мама принялась что-то печь – ноздри щекочет приятный запах, плывущий из кухни…
И НИКАКИХ БОЛЬШЕ ГАБИЛЕЙ!
Алла решила, что обязательно выбросит новые вещи.
Подонок! Ненормальный! Сектант!
Ее размышления прервал холодный голос, принадлежащий ее бывшему парню.
«И смотри мне!», - прошипел Эждаха из своей пещеры, - «Если кому-нибудь! Что-нибудь!»
Алла сжалась в несчастный комочек в своем кресле. Королек, птичка певчая…
«А все сама виновата!», - продолжал вещать монстр, - «Не надо было меня злить!»
И еще он рассказал об Аллиных родителях. Об их быстрой перспективе умереть. Если что-нибудь. Кому-нибудь.
«Сегодня отдыхай», - процедил маньяк, - «на работу не ходи. Я позвоню и обо всем договорюсь. А вечером я заеду».
Вот тогда-то Алла и начала мелко-мелко дрожать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Раиса Дмитриевна следовала древнейшему инстинкту всех матерей на свете, призывающему защищать доброе имя дочери. «Все для Светочки, все ради нее», - повторяла про себя она, следуя по улице Первого Мая за своим зятем. Мастерству Раисы Дмитриевны позавидовали бы и спецслужбы – наблюдение за объектом велось в лучших традициях «наружки». Впрочем, волноваться Светиной маме было незачем – бывший «блудливый котяра с масляными глазками», а ныне – «шкелет ходячий», так ни разу и не оглянулся.
Раиса Дмитриевна остановилась у коммерческой палатки, осторожно выглянула из-за нее. Долговязая фигур зятя – настоящая вешалка для одежды, устремилась (если так только можно назвать эту шатающуюся походку зомби) через двор к унылой, длинной, словно летаргический сон, панельной девятиэтажке.
«Вот!», - зачарованно глядя Сереге вслед, подумала Раиса Дмитриевна, - «Тут-то она и живет!»
Подозрения относительно «кота блудливого» наконец-то обрели реальные очертания. Светина мама сейчас испытывала довольно смешанные чувства: с одной стороны ей до одури, по-бабьи было жаль родную дочь (сказывался врожденный материнский инстинкт), с другой же – подавал голос инстинкт приобретенный: в душе Раисы Дмитриевны маленький оркестрик наигрывал подленькую музычку, под которую зажигательно отплясывала теща, поймавшая-таки зятя на горячем.
- Э, будешь шаурму покупать? - донеслось до Раисы Дмитриевны сквозь пелену ее размышлений.
Классически небритый кавказец в норковой шапке-обманке выглядывал из окошка ларька, который Серегина теща избрала в качестве прикрытия. Раиса Дмитриевна непонимающе уставилась на сына кавказских гор. Повисло неловкое молчание, которое нарушил все тот же торговец.
- Покупать будешь, да? – поинтересовался-утвердил он.
Из ларька очень даже вкусно пахло. Раиса Дмитриевна вспомнила свой чахлый завтрак – чаек и булка с «Рамой». Для почти стокилограммового тела, обладательницей которого был а Светина мама, это было что слону морковка. В животе несчастной тещи предательски заурчало.
- А, давай! – махнула рукой она, и полезла в сумку за кошельком.
Слюна у Раисы Дмитриевны выделялась, словно у какого-нибудь бульдога.
Тем временем, зять зашел в третий подъезд.
- Быстрее можешь?! – торопила кавказца Раиса Дмитриевна.
- Что спешишь такой жара? – улыбнулся у усы продавец шаурмы.
Бежать за Водославским было уже бесполезно.
«Наверное, он уже с этой», - зло подумала теща-следопыт. – «Что ж, придется отложить до следующего раза, ничего не поделаешь. Ну, ничего, красавчик, все равно, я тебя прищучу! Котяра поганый»!
Так, банальная шаурма спасла Серегу Водославского от праведного гнева его тещи.
Только нужно ли ему было это самое спасение?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Женя Коваленко прекрасно знал, где родители Витальки хранят всякие медицинские штучки: таблетки, микстуры, одноразовые шприцы (отец Витальки был диабетиком и не мог прожить без каждодневных инсулиновых инъекций).
Но не лекарства интересовали мальчика, с бешено колотящимся сердцем, шныряющего в аптечке. Маленькая вороватая ручонка на ощупь перебирала пачки таблеток, пузырьки, коробочки, пока не обнаружила то, что нужно. Затравленно поглядывая на дверь, и прислушиваясь к Виталькиной возне на кухне, мальчик быстро извлек драгоценную находку из домашней аптечки семьи Гаврилюков, и спрятал ее в карман.
«Десять!», - облегченно подумал Женя, закрывая дверцу шкафа. Тут мальчика посетила мысль долить в дядимишин инсулин чего-нибудь такого, но Женя Коваленко быстро подавил в себе это нехорошее желание…
- Булку с вареньем будешь? – ворвался в комнату Виталька. Его толстые мокрые губы были красноречивым подтверждением того, что сам их обладатель уже успел приложиться к пресловутой банке.
- Не, - отказался Женя, - ты мне лучше воды налей, чего-то в горле пересохло. Да и пойду я уже. Мамаше обещал в магазин заскочить. За хлебом, - соврал он.
- Ну, как хочешь. – Пожал своими полными плечами Виталька. _ Воды, так воды.
Придя домой, и закрывшись у себя в комнате, Женя внимательно пересчитал градусники. Вместе с тем, который он только что спер у Витальки Гаврилюка, их было десять. Оставалось еще три. Он их достанет, обязательно достанет. Иначе и быть не может.
Мальчик взглянул на настенный календарь с изображением забавного пушистого кота в колпаке Санта-Клауса. Девятое января. Время еще есть.
Почти неделя. Он успеет.
Зловещая ухмылка появилась на чистом юном лице Жени.

***
С вечера Обезбашенный обзвонил всех: Падальщика, Диггера, Скелтера, Ивела и этого «молодого», только что принятого в стаю – Сторма.
Была у них когда-то одна телка с таким же «погонялом». Сторм. Буря, значит. Ну, и обурела эта самая буря, да так, что поганки стала гнать на саму Главную. Во время прошлогоднего Ламеса (праздник урожая, время проведения черных месс. Авт.), кто только из «сатанов» эту самую Сторм не имел! И как только не имел! Нефиг на верхи наезжать! Кончилось тем, что девахе «пузырь» из-под шампанского в дырку засунули, да и разбили там. И все дела. А когда из больницы эта самая Сторм вышла, она уже стараниями Стеллы, ничего и никого не помнила. Да и себя-то мало, надо признаться, осознавала.
Ну, и где же сейчас эта дура? Известно где – на Яцево сидит себе, у ворот, милостыню просит. Тянет ее к кладбищу, видно в башке крепко отпечаталось, как трахали ее, злосчастную на могильных плитах. Не может, видно, забыть задница гранитного холодка…
Еще неизвестно, как нынешний Сторм себя поведет. Пацан, по всему, не плохой, «за Дьявола». Во время последней акции на день рождения этого еврейского ублюдка достойно показал себя.
Завтрашнее задание было обычным – каждое десятое число, начиная с прошлого месяца, их стае было велено мочить одного урода. Кем он был, Обезбашенный не знал, да и знать не хотел. Главное, что так велено. Вопросы – признак сомнения, а сомневаться в Стелле означало неприятности. Или же большие неприятности.
***
Дядя Паша здорово простыл. Из носу текло, как в весеннее половодье. Приятного мало. В прошлом месяце от туберкулеза представилась его сожительница Лялька, и дяде Паше стало совсем одиноко.
Пещера, естественно, уже ни раз предлагала помочь ему с жильем, но вольный дух, гнездившийся в чахлой груди дяди Паши со студенческих времен, еще был силен. Да и привык старый сатанист к вокзалу.
Болезнь, однако, спутала все карты. Из-за нее дядя Паша даже не поучаствовал в черной мессе на седьмое января. Кружилась голова, поднялась температура. Стелла, понимающая толк в травках не хуже ее покойной бабки-ведьмы, принесла кое-что прямо дяде Паше в подвал, и не уходила, пока старый пень не проглотил мерзкую на вкус жидкость. На второй день дяде Паше сделалось легче и он даже смог приковылять на привокзальную площадь, где его уже дожидались верные Хома с Парамонычем.
- С Рождеством тебя, Пашик! – пробубнил Хома. - С прошедшим.
- Тьфу! – сплюнул на асфальт сатанист. – Я даже пить за него не хочу.
Мужики лишь плечами пожали, им было известно отношение дяди Паши к Господу Богу. На их недалекий взгляд, бомж был закоренелым атеистом.
- Ну, так выпьем за твою поправку. – Голосом, полным надежды, защебетал Парамоныч. - Да и Ляльке сорок дней.
- Снова церковные штучки! – нахмурился дядя Паша.
Вокзальную бомжиху Ляльку сожгли без всяких церемоний и речей в городском крематории. Но перед тем, как санитарная машина увезла из подвала ее труп, дядя Паша успел отрезать от сожительницы кое-что себе на память. Это были три пальца с правой ноги Ляльки. Их жрец пещеры «Сумерки Мира» спрятал у себя на груди в специальном мешочке.
Мужики раскрутили-таки дядю пашу на бутылку: Стелла оставила своему брату по вере немного денег. Чувствуя, как обжигающая жидкость стекает по пищеводу в пустой желудок, дядя Паша улыбался. Со дня Лялькиной смерти его не покидала твердая уверенность в том, что должно произойти что-то из ряда вон выходящее. Не очень приятное для него. Может, его собственная смерть? А, может, что похуже?
***
Ольга Анатольевна, та самая благородная дама, смутно знакомая Алле, что потчевала бедную девушку галлюцинагенным отваром из южноамериканских грибов, раскладывала пасьянс на огромном дубовом столе. Стол этот, выполненный из дуба вековой давности, придавал картам небывалую правдивость. Ольга Анатольевна любила на нем гадать.
Нужно заметить, что в сатанизм Ольга Анатольевна пришла именно благодаря гаданью, астрологии, хиромантии и прочим занимательным штучкам, коим нередко посвящают себя не обремененные работой и детьми жены высокопоставленных лиц. Вначале были безобидные лотошные брошюрки по магии: «привороты, снятие сглаза» и прочая доступная нынче муть. Затем, Ольга Анатольевна съездила в Киев на несколько собраний общества «Сахаджи-Йога». Учения Шри Матаджи Нирмала Деви, или же попросту – Матери Мира, не произвели должного впечатления на скучающую даму. Ольге Анатольевне до чертиков хотелось чего-нибудь этакого…необычного.
Там же, в Киеве, она посетила одно место, где планировала разжиться специальной литературой, какую уже не встретишь у торговцев в подземных переходах. Были ли это дьявольские козни или нет, но получилось так, что именно на той квартире Ольга Анатольевна повстречала такого себе невзрачного пожилого интеллигентика в очечках. Им оказался велеречивый Петр Сергеевич Лобур, сатанист с тридцати пятилетним стажем. Судьба Ольги Анатольевны раз и навсегда была решена в сорок шестом номере гостиницы «Экспресс», где Петр Сергеевич ознакомил ее с азами «демонического секса».
Возвратившись, каждый по отдельности в Чернигов, они продолжили свои встречи, после которых Ольга Анатольевна неделями не могла садиться. Встречи теперь сопровождались занятиями по теории.
А в девяносто третьем появился отец Ваалий.
Карты на столе не предвещали ничего хорошего. Благородное тонкое лицо Ольги Анатольевны затуманилось печалью.
***
Петра Сергеевича также снедали беспокойные мысли. Причиной тяжких раздумий был мальчик. Маленький, пухленький херувимчик с розовыми щечками. Стерва-мать уже, кажется, что-то заподозрила: во взгляде появилось недоверие. Недоверие, но не страх. Она будет защищать своего ангелочка, в этом Лобур ни на минуту не сомневался. И плевать ей с высокой колокольни (ха-ха!) на великие жертвы во славу Азазелеву. Похоже, сучке нет никакого дела до истинной веры. Думает, раз теперь знает разницу между Самаэлем, Узой и Азаэлем, значит постигла Тьму?! Своенравная, дикая стерва!
Петр Сергеевич вдруг, вспомнил, как в девяносто пятом году в Рязани одна дьяволопоклонница, жена офицера, принесла в жертву своего восьмилетнего ребенка. Она отрезала сынишке голову и спустила кровь в специально приготовленный жертвенный сосуд. Маленькой дочке, которая должна была стать следующей жертвой, повезло - женщину, размахивающую головой собственного сына, заметили соседи…
И еще. Этот маленький ангелочек крещен поповьем. Проблемка, которую, в принципе, можно решить. Достаточно совершить обряд…
На Сретенье, Большую Мессу пещера получит свежий материал на заклание. Прекрасно наше время, когда деньги решают все!
***
Бабушка Зина давно «достала» Наташу Василенко. То это ей не так, то се не сяк! Задолбала, старая карга! Месть все откладывалась до лучших времен, но согласитесь – сколько можно терпеть?! И вот, однажды Наташа, выплакавшись в широкое, пахнущее соляркой плечо мужа-шоферюги, нарушила один из основных законов: «не гадь там, где живешь». Выслушав очередную нотацию от бабушки Зины, Наташа дома заглянула в свой «женский календарик». До следующей менструации оставалось два дня. Хорошо. Затем, женщина заглянула в другой календарик. Нынешняя ночь, вроде бы, походила. Процентов сорок пять успеха. А еще через два дня, когда начнутся месячные, Наташа повторит. Подстраховаться даже в таком деле никогда не помешает.
На следующий день в шесть сорок утра пенсионерка Зинаида Павловна накинула старенькое пальто поверх такого же заношенного халата, взяла мусорное ведро, и, открыв входную дверь своей однокомнатной квартиры, вышла на площадку. Нога, обутая в старый дочкин сапог, поскользнулась, и Зинаида Павловна чуть было не растянулась прямо перед своей дверью, что в ее преклонном возрасте чревато последствиями. В нос шибануло дурным духом.
«Снова кобель Колькин насрал», - со злостью подумала пенсионерка. - «Пора жалобу в собес писать». Однако куча дерьма, в которую наступила бабушка Зина никак не походила на собачьи отправления. Даже Колькин датский дог Саксон не мог бы столько навалить. Подозрения вызвал также и правильный круг, описанный мелом вокруг испражнений. Но, и это еще не все. Из круга в направлении бабушкиной двери тянулась стрелка, выложенная из шелухи от семечек.
«Вот, засранцы!», - подумала бабушка Зина, ставя мусорное ведро рядом с дверью. – «Поймать бы да за уши к родителям притащить!». Она вернулась с веником и совком. «вынесу мусор, и придется мыть площадку», - решила старушка, - «эта курва Наташка даже не притронется, засыхай тут все!».
«Глазок» соседней двери потемнел. Кто-то внимательно наблюдал за бабушкиными манипуляциями с веником.
***

Владелец дома по улице Леси Украинки, Кузьменко сегодня особенно нервничал. За домом велось наблюдение, он был в этом уверен, и никакая это не паранойя! Собаки Фобос и Деймос, два чистокровнейших добермана, охранявшие место тайных собраний адептов, последнюю неделю не находили себе места, скулили и прятались в конуре, словно боялись чего-то. Раньше такого за ними не замечалось, ведь они - Страх и Ужас, сами способные напугать кого угодно. Молчаливые и свирепые, дрессированные по специальной методике. Что же случилось?
Верховная связывала это со скорым приближением Конца. Армагедонщица чертова! Туфта это все! Кузьменко, как человек практичный, был склонен такому же практичному человеку, не завернутому, как Верховная, на всякой мистике. Подполковник Службы безопасности Сидорчук обещал разобраться и принять соответствующие меры. Это вселяло надежду. Членство «силовика» в пещере было очень кстати. Андрей Степанович Сидорчук контролировал интерес спецслужб к «Сумеркам Мира». О том, что в Чернигове вот уже семь лет активно действует сатанистская секта, спецслужбам стараниями все того же Сидорчука знать было не положено. Отдельные случаи проявления вандализма на кладбищах и возле памятников старины, приписывались «малолеткам» с их «игрой гормонов», но никак организации дьяволопоклонников.
***
Габиль Аликперов молился в специальной комнате своего особняка черным богам. Ни жене, ни детям в такие минуты не позволялось входить в маленькую драпированную черной материей, комнатку на втором этаже.
- О, Ахриман, отец драконов, творец стран зла, коим число шестнадцать! – ревел Габиль совсем не бархатным голосом сластолюбца, - О, Ажи-Дохака, поверни ко мне все три свои головы, устреми на презренного гневный взгляд шести глаз твоих! Воплощение Заххака, царя-узурпатора, наставленного Иблисом на путь истинный! Тысячу лет править тебе, царь-дракон! Яви ярость и огонь, о, Ажи-Дохака!
Свет не проникал в абсолютно темную комнату, но распростертому на полу молельни Габилю казалось, что он видит перед собой горящие ненавистью глаза того, к кому он взывал.
«Жертвы!», - вопрошали глаза, - «Жертвы! Где жертвы во Имя Меня?!».
- Будут тебе жертвы, - шептал сухими губами азербайджанец и улыбался в темноте.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Ну, давай! Ну? Пятью восемь…блин,…сорок…. Буль-буль…буль…. Блин, ну, давай же!»
Дырочки в вентиляционной решетке он уже пересчитал, бутылки из под якобы выпитого им пива, тоже. В чем же дело? Почему не работает?!
В армии Ваня никогда не справлял малую нужду в писсуар. Даже когда оставался один в большом провонявшем хлоркой и испражнениями туалете. Заходил в кабинку и вызывал в памяти различные ручейки, водные потоки или же просто считал шляпки гвоздей в деревянных стенках кабинки, всякие царапинки, неровности. Считал также, сколько дней осталось до дембеля. Иногда помочиться удавалось довольно быстро, минуты через две, иногда на подготовку к процессу уходило минут пятнадцать. Раз на раз не приходится, так ведь?
Ваня знал, что он болен. Болен не физически (иначе бы его «срубили» на диспансеризации), а по-другому. Возможно, у него что-то не в порядке с головой. А что еще думать прикажете?
Была одна штука, по-настоящему пугающая парня. Когда Ване не удавалось вот так с ходу помочиться, и не помогали всякие там считалки и купание в призрачных водах, он прибегал к последнему средству, никогда не дающему осечек. Парень вызывал в своем сознании бабулю (ведь бабуля всегда поможет, не так ли?). Ваня закрывал глаза и представлял бабушку, стоящую возле открытой двери туалета – нечеткие формы полного тела в утренней мгле, всклоченные седые волосы. Бабуле хотелось спать, в то время ее еще не так одолевала бессонница. Она была очень-очень недовольна. «А ну, быстренько!» - шептала она маленькому Ване хриплым полусонным голосом.
Ваня стоял маленькими босыми ножками на холодном полу туалета, и хныкал.
«Писай, давай!», - бабуля была непоколебима, - «Ну, быстренько! Да не бойся, никто из унитаза не выскочит, писюн не оторвет! Ну, давай! Псс…пссс…».
Такие воспоминания помогали. Ваня стыдился и ненавидел их, предпочитая считать пустые бутылки из-под пива, но очевидно было одно: только бабуля реально работала в его голове. Только она и никто другой! Бабуля всегда придет на помощь внуку. Всегда!
С «ней», вероятно, парень мог бы попробовать сходить и в писсуар, но не решался. Чертов кодовый замок в его голове. И, как универсальный ключ – бабуля, чтоб она треснула!
В этот раз получилось – слабая струйка мочи (стоило из-за такой корячиться!), побежала в белое жерло унитаза («не бойся, никто оттуда не выскочит!»). Ваня спустил воду, дернув за ржавую цепочку сливного бачка. Вышел из туалета. Тщательно, с мылом, вымыл руки. А как же иначе? Бабуля считает, что в туалете микробы так и шныряют, так и скачут, как белки по веткам. Даже в троллейбусе их и то меньше. В общественном транспорте. Ну скажите, какие микробы могут быть на руках? Все они там, на этих половых органах! Где же еще? Половые органы. От слова «пол». А где, спрашивается, вся грязь собирается? Правильно, на полу. Где же еще? Так что, делайте выводы!
Ваня всерьез эти бабулины рассуждения на «половые темы», естественно, не воспринимал. Во рту микробов больше, чем у него на члене, он читал об этом в «Спид-инфо». Однако руки продолжал мыть регулярно. С мылом. Хорошая привычка.
По графику Ване скоро идти в отпуск. В феврале. Он не знал, что это такое, но заранее не любил. Что делать в этом отпуске? Скукотища! На работе, он хоть с людьми общается. Нужно будет уговорить бабулю, и купить пару книжек потолще. Чтение – хоть какое-то занятие. Чтение и «телик».
Часто Ваня задумывался о девушках. О том, как бы все могло быть, встречайся он с кем-нибудь. И как бы на это реагировала бабуля. Не трудно догадаться, правда? Девушки, понятное дело, откладывались до лучших времен. До каких именно, лучших? Также не трудно догадаться. Вот, представится старушенция, и все в жизни Вани встанет на свои места. И девушки будут…и все остальное. И, может, тогда он начнется нормально мочиться.
***
В тот же день на другом конце города, молодая женщина, с которой Ване предстояло встретиться уже весной, металась по однокомнатной квартире, которую она снимала в девятиэтажке по улице Днепровской. Лесю Семенову терзали сомнения. Правильно ли она поступает? Миллиарды матерей рода человеческого взывали к ней: «Оставь! Не отдавай!». Когда хор праведных голосов в голове Леси утихал, женщина слышала гаденький такой шепоток: «Давай, милая, немного подзаработаем, а? Ну? Бабки-то нужны. Грех отказываться».
Леся, молодая селянка двадцати лет отроду, приехала, как и многие девушки, что были до нее, и будут после, искать счастья в городе. В родном Горбово ничего не светило. Идти в КСП и до седых волос месит навоз или дергать коровье вымя жутко не хотелось. Примеров было достаточно. Леся видела, как безрадостно проходит жизнь у ее матери, которую в селе , видно из-за фамилии, все называли Семеновной, хотя отчество той было Петровна.
Пахать, как проклятая на кормилице-земле, выскочить замуж за какого-нибудь алкаша и наплодить голытьбы – это было не по Лесе. Не хотела она такой перспективы. А поэтому, окончив (довольно успешно) одиннадцать классов школы, в один прекрасный день, Леся приехала подводой, ведомой отцом на куликовскую железнодорожную платформу, и села в дизель.
Чернигов не встретил девушку цветами и ковровыми дорожками. Оркестра, наигрывающего бодрые марши, тоже почему-то не было. Однако наша Леся не опустила рук. Села на автобус и доехала до кооперативного техникума. Туда и подала документы. Может в Горбово за Лесю как следует, молились, может, еще что, но так или иначе, она поступила. Сдала без особых проблем все экзамены. Чего только на свете не бывает, каких чудес! И комнату в общаге выбила. И подружками обзавелась. И какими подружками, надо сказать!
Да ладно, все это в прошлом. Сейчас Леся снимала квартиру. Далеко, правда, да что поделаешь – в общаге после того «залета» все равно, ей уже не восстановиться. Хорошо, хоть техникум закончить дадут! Пришлось, правда, кой-кому повозить из села торбы. Сала, там, яичек, маслица…. Помогли добрые люди, осталась в технаре.
С абортом сразу не успела как-то. Да и денег нет, как ни крути! У «стариков» тоже кот наплакал. Осенью картошки продали полторы тонны, так половина Лесе на учебу пошла. А еда! А квартира! Ой, столько проблем в этом городе!
Этого козла, естественно, днем с огнем не сыщешь. Как узнал, что обрюхатил, так и скрылся с горизонта. Человек-невидимка чертов! Шестой месяц уже. В апреле-мае, все по-хорошему, Лесе рожать. Первые месяцы могла еще в село съездить, живот не так сильно было заметно. А сейчас… Мать с ума сойдет, соседи пальцем тыкать будут: «у Семеновны-то, вы слыхали?» Нет, в городе с этим куда проще.
Написала родителям, что, мол, до мая будет загружена учебой. Так что, не ждите к праздникам.
Родить-то, понятно, родит. Тут уж ничего не поделать. А так, на аборт бы согласилась. В двадцать лет с ребенком на руках карьеры не сделать, как ни крути! Родить и подкинуть – тоже не выход. Хотя, возможно, Леся так бы и поступила, если бы не Валька с параллельного потока.
Прознав о Лесиной «беде», она как-то после пар подошла к девушке, и предложила поговорить. Лесе тогда еще польстило, что такая крутая деваха, как Валентина подошла к ней. Сама бы она ни в жизнь! С тревожно бьющимся сердцем, Леся ждала назначенного часа.
Встретиться было решено в кафе «Марго», неподалеку от техникума. Был сентябрьский денек, теплый и погожий. Последний кусочек «бабьего лета». Деревья только еще начали седеть разноцветными листьями, небо приятно радовало глаз бирюзой. Возле кафе по-летнему стояли столики под яркими зонтами с логотипами всевозможных фирм. За одним из них сидела Валька в своем светлом дорогущем плаще. Рядом с ней вальяжно развалился немолодой тип в темно-сером костюме и синем галстуке. Леся совсем не была готова к такому повороту, поэтому остановилась метрах в двадцати от них. Сердце тревожно забилось. Она слышала, да и по телеку смотрела неоднократно, что бывают такие вот доктора, которые промышляют подпольными абортами. Вдруг, этот мужик как раз из таких? Похож, вообще-то, на врача: седина в волосах, усики, костюмчик, галстук. У Леси, сельской девушки галстуки почти всегда вызывали подозрение. Исключением был разве что, участковый Степан. Так ведь это форма. Леся вспомнила замочаленный ментовский галстук участкового с вечными пятнами от пролитого на него спиртного, и усмехнулась. Сразу же сделалось легче.
«Эй!», - махнула ей рукой Валька, - «Мы здесь».
После разговора с Григорием Григорьевичем, именно так представился девушке обладатель костюма, Лесе стало известно следующее: первое – никакой он не подпольный мясник, а учетчик со швейной фабрики. Второе – он знает о Лесиной беременности, (он сказал о временных трудностях, «ваших временных трудностях»). Третье, и, пожалуй, самое главное – этот мужчина берется помочь Лесе. Нет, это не аборт. Об этом не может быть даже речи! Самое прикольное в том, что Леся должна родить. Это не обговаривается. И все. Дальнейшее – не ее забота. Леся рожает и предает ребенка. А Григорий Григорьевич, в свою очередь, передает ей, скажем…пятьсот долларов. Чудесных зеленых бумажек с изображениями мертвых американских президентов. Пятьсот долларов США. Равнозначный обмен, не правда ли?
«Мне можно подумать?», - спросила Леся, - «Совсем немного», - у бедняги зуб на зуб не попадал. А Валька только лыбилась во все свои тридцать два зуба. Сводня грязная!
ЗАЧЕМ ЭТОМУ ПИДЖАКУ С ГАЛСТУКОМ МОЙ РЕБЕНОК?!
думала Леся, и сотни различных вариантов один страшнее другого мелькали в ее голове.
«Вы…», - пробормотала она, отхлебнув кофе, - «Зачем он вам?»
Мужчина посмотрел на Вальку, та покачала головой в знак согласия.
«Любопытство погубило кошку», - довольно жестко произнес Григорий Григорьевич, и только тут Леся поняла, что совершенно не в силах вынести его пристального взгляда. Он был, словно…
«Так вот, милая. Иногда знать – дело опасное. Не говори потом, что я тебе не предупреждал».
«Да я никому! Никому! Вот вам крест!» - девушка трясущейся то ли от волнения, то ли от страха, рукой, осенила себя крестным знамением.
Григорий Григорьевич такой весь в костюмчике, вдруг, наклонился, и сплюнул на асфальт.
«Крошка какая-то в кофе», - зачем-то пояснил он.
Почем-то Леся ему не поверила.
«Понимаете, Леся», - начал он, воровато озираясь по сторонам, - «Не всем так повезло, как вам. Не все женщины способны зачать ребенка и выносить его в течение девяти месяцев, вот я о чем хочу сказать. У этих женщин, как правило, есть все, что нужно – деньги, семейное счастье, налажен быт. А детей нет. Вот и все, что я хотел вам сказать. Если вы девочка умная, вы и так поймете, без дальнейших объяснений, а если нет – оно вам и не надо».
«А где рожать»? – пискнула Леся.
Валька с Григорием Григорьевичем переглянулись.
«Вопрос по существу», - улыбнулся искуситель. – «Дома рожать будете. Мы позаботимся обо всем».
«А техникум, учеба? Как же быть с этим?»
«И это не твои проблемы», - Григорий Григорьевич счел, ч то пора переходить на «ты».
«Ну, я все равно, подумаю».
«Конечно», - странный учетчик со швейной фабрики был сама любезность.
Уже дома Леся поняла, кого ей напомнил Григорий Григорьевич. У него глаза волка, того самого, из «Красной Шапочки»: «Почему, бабушка, у тебя такие большие глазки?» «Это чтобы тебя лучше видеть, внученька!» Волк. Серый Волк в костюме и при галстуке, в любую секунду готовый выпрыгнуть из-под бабушкиного лоскутного одеяла и съесть. Слопать! Сожрать! Ее маленького…
Брр! И бывают же такие неприятные люди!
На следующий день Валька в перерыве между парами отдала Лесе пакет. В нем оказались фрукты, поливитамины, шоколад. Кушай, милая, кушай. Но, когда придет время, ребеночка отдай, будь так любезна!
Валька, эта стерва окончательно уговорила Лесю на четвертом месяце беременности. Ни о каком аборте Леся уже и не думала. И еще Валька сказала ей, что Леся не первая, кто воспользовались услугами Григория Григорьевича. Из того же технаря есть некоторые. «Гриша – посредник, он только работает на одну фирму иностранную», - делая круглые глаза, поведала подруге Валька. – «Только никому, слышишь!»
Узнала Леся также и о девчонках, что делают «нехилые бабки», рожая детей.
Деньги. Пятьсот «баксов». Большая сумма, способная решить многие Лесины проблемы.
Но, есть еще кое-что. То, что растет внутри ее тела. То, что уже толкается и шевелится. Ее дитя. Ее ребенок. Ее еще не рожденный, но уже ненужный ребенок.
И так ли ненужный?
Одиночество – жуткая штука. Лесе даже не с кем было посоветоваться. Ничтожество, оплодотворившее ее яйцеклетку, давно скрылось с горизонта, а принц мечты все не скачет и не скачет на своем белом коне…
Что за несправедливость?!
Интересно, что бы сказала Леся, увидь она сейчас своего «принца мечты», силящегося помочиться?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Согласно такой же, как и пьянство, давно установившейся традиции, двенадцатая пожарная часть считалась в гарнизоне и самой неряшливой. И дело вовсе не в плохом снабжении или еще, каких происках вражеских сил. Просто, так уж повелось.
Если бы в двенадцатой было заведено устраивать конкурс «Грязнуля года» и раздавать медали за неопрятность, то по итогам девяносто девятого почетный титул «Мистер Свин», должен был по праву достаться Лехе Дейкуну. С ним бы прапорщик Дейкун и вошел в год двухтысячный, как грязнуля уходящего века. Телефонист-пердежник Гунько, весь год наступавший Лехе на пятки, безнадежно отстал от лидера в первые же дни нового двухтысячного года.
Это случилось сразу после праздников, когда очумевшие после достойной встречи Миллениума, пожарюги сомнамбулами передвигались по раздевалке. Лица огнеборцев были, слегка припухши, чуть бледны и чрезвычайно серьезны – в общем, такие, каким и положено быть физиономиям людей, страдающим различной степенью похмелья. Неестественно горящие глаза страдальцев взывали к пивным богам в немой тоске. Редкие счастливцы первого караула, успевшие перед заступлением на дежурство побриться, пахли не только перегаром.
Ромка Захаренко, прозванный в части за просто потрясающие густые брови Брежневым, первым почувствовал запах. То ли он мало принял в новогоднюю ночь, то ли просто обладал превосходным обонянием, но именно он, а никто другой обронил фразу, предопределившую развитие этого утра, да и, наверное, всего дня.
- Мужики, - сказал Брежнев и великолепные его брови заходили волнами в такт движениям горбатого породистого носа. – Воняет, кажись…
- Может, пердонул кто? – высказал свое предположение Сергей Савченко, командир отделения.
- Или сдох, - глубокомысленно изрек все тот же Ромка. _ Лично у меня такое ощущение.
И он, словно служебная собака, «пошел по следу», обнюхивая каждый шкафчик. Возле шкафа с биркой «Дейкун» Ромка «сделал стойку», раз уж речь зашла о собаководстве.
- Фу, блин! – сморщил он нос, - Ну и штын!
- Стихами заговорил наш Брежнев, - вякнул кто-то из присутствующих.
Соблюдая нужную в таких случаях дистанцию, приблизились любопытные.
- А может, он там кучу навалил? - предположил кто-то из них, кажется, Серега Петренко.
Почему-то такое предположение никого не удивило. От Лехи можно было ожидать чего угодно.
- Эй, Димон, - обратился Ромка к только что вошедшему Максименко, - Кажись, твой коллега сдох и завонялся.
- Первое – неверно, - сказал Дима, открывая свой шкафчик, - он звонил мне вчера вечером. А вот второе – очень даже может быть. Для Лехи сантиметр – не грязь.
- Эт-т точно…, - хором согласились остальные.
- Сейчас посмотрим, что там у него, - заговорщицки подмигнул Дима, доставая из кармана ключ, - у меня есть запасной от его мусорника.
- А где сам Дейкун?
- Отдыхает после суток.
Наконец, замок был открыт. Дима распахнул двухстворчатые дверцы шкафа и…все присутствующие как один, отшатнулись. Похмельные стремительно начали трезветь.
- Прошу нервных и дам удалиться! – провозгласил Дима, зажав нос двумя пальцами («дербдых и даб»). - Начинаем нашу экскурсию в мир неизведанного! Итак, перед вами, уважаемые господа знаменитый шкаф прапорщика Дейкуна. В нем вышеупомянутый прапорщик, кроме форменной одежды, хранит также четыре пары обуви разной, так сказать, давности. Вот эти, так называемые туфли, Алексей нашивал еще в славном девяносто четвертом, а эти, вроде как бы…зимние ботинки, напоминающие своим внешним видом двух парализованных хорьков – прошлым февралем датированы. Так, что мы тут еще имеем? – Дима приоткрыл дверцу шире, - Ага, старые, грязные, очень грязные и чудовищно грязные носки. В неопределенном количестве. Некоторые экземпляры успели окаменеть, что, несомненно, представляет немалую ценность для археологов. Другими, более свежими, можно заклеивать всевозможные отверстия: трещины в стенах, пробоины в лодках и тому подобное. Желающие могут убедиться в их чрезвычайной липучести, так сказать, на ощупь. За отдельную плату, разумеется.
Желающих не нашлось.
- А это что у нас? – продолжал веселить публику шут гороховый Максименко, - Неужели, завтрак чемпиона?
Он потянул на себя полиэтиленовый пакет, на котором все еще можно было угадать логотип «Вест», и к ногам обалдевших пожарных посыпались грязнущие банки-склянки, какие-то бумажки, несколько картофелин, по внешнему виду, из тех, что видимо, еще завез в Европу старина-Колумб, и наконец, как апофеоз свинства – пол-литровая банка с остатками какой-то мутной бурды, бывшей, по всей видимости, когда-то супом. Банка, к счастью, не разбилась, но так как стояла без крышки, чудо-супчик оказался на полу. Всем сразу же стало ясно, чем воняло.
- Хэлп! – завопил не своим голосом Ромка-Брежнев, унося ноги из очага зловония.
Остальные последовали его примеру.
Дима с лицом мученика, двинул в туалет за совком и веником – ему предстояло убирать всю эту мерзость. По дороге он зашел на пост газодымозащитной службы и взял с этажерки свой противогаз. И еще он пообещал убить этого «свинтуса-Дейкуна» при первой же возможности.
А тут еще ассоциация эта. С девятым машзалом. Там тоже воняет. Но, не так. По-другому. Как именно, Диме проверять не хотелось. Дураков нет!
Дима не любил эти мысли. Мысли о том месте. О странных вещах, которые он там увидел. Об ужасе, что испытал, глядя на изувеченные трупы животных, и на крючковатые письмена, словно подпись под содеянным: «Видите, что я сделал? Хотите, чтобы такое случилось с вашим котом? А с вами? А с вашими родственниками? Нет? ВОТ И НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ!»
Дима никому ничего не рассказал. И, кажется, не собирался этого делать в дальнейшем. По той самой причине, по какой маленькие дети стараются не смотреть на экран телевизора, когда там показывают что-нибудь нехорошее. Монстров. Маньяков с длинными блестящими ножами. Или обезглавленных собак.
Может быть, молодой человек двадцати семи лет и не должен бояться таких вещей, а вот, Дима Максименко боялся.
После той роковой проверки парень стал плохо спать. Часто, проснувшись среди ночи в холодном липком поту, Дима с удивлением осматривал стены своей двухкомнатной квартиры (обычные стены, оклеенные обоями, а не расписанные всякими жуткими значками!), и радовался тому, что он все еще здесь – в постели, пусть мокрой от пота и смятой, но своей, а не в девятом машзале, где в темноте, за пыльными трупами вентиляционного оборудования притаилось жуткое нечто с острым ножом и кашей вместо мозгов. Тот, кто не упустит своего. Если что…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

10 января, 11 часов37 минут.

«Сегодня выходная. Как, впрочем, и вчера. В последнее время у меня ужасно много выходных. Ха-ха! Выходные. От слова «выходить», наверное. Я же больше выезжаю. С ним, любимым и обожаемым. Моим персональным монстром. Иногда, как в старые добрые времена – в кабаки или потанцевать. Иногда – в другое место. Побывала еще на трех «заседаниях» их «закрытого клуба». На следующий день снова проверялась. Пока пронесло, но я ведь умная девочка и читаю газеты. У СПИДа может быть очень до-олгий инкубационный период, не правда ли? Да и кто может поручиться, что один из этой чудной компании маньяков уже не наградил меня «чумой двадцатого столетия»? Или еще, какой дрянью? Да хоть бы тот грязный вонючий дед? У самого уже еле стоит, а все туда же! Обрадовалась несусветно, когда не увидела его гнусную рожу в прошлую пятницу. Обрадоваться в моем положении – это круто. Все познается в сравнении, это уж точно! Ты пугаешься, затем, привыкаешь. Человек привыкает ко всему.
Очень бы хотела, чтобы тот дед сдох. Сдох, сдох, сдох! И все его коллеги, заодно! Вот было бы здорово!
Наркотик, а это именно наркотик (и прекрати, наконец, себя обманывать!), почему-то не вызывает привыкания. Это радует и в то же время настораживает. Почему? И еще, но это опять-таки, мое личное мнение, он влияет на психику. Замечаю, что стала более восприимчива. Впечатлительна. Посмотрела на днях по кабельному какую-то мелодрамку, и разревелась в постели, как дура! Идиотизм, да и только!
Странно, но когда я там, в их извращенческом притоне, мне кажется, что все, что они делают – служат какие-то дикие службы Дьяволу или трахают меня, происходит не на самом деле. Словно, в американском тупом «ужастике». Или во сне. Если это сон, разбудите меня, пожалуйста! Прошу. Умоляю. Кто-нибудь. Кто-ни…
Вот, блин! Снова разревелась. Да что же это на самом деле?! Все, все. Спокойна, как слон. Как стадо слонов. И никто уже не плачет, правда?
Вчера меряла юбку, ту, что одевала в прошлом году на Светкину свадьбу и ужаснулась: висит, как на колу. Так…необычно…
Интересно, когда это закончится, смогу ли я нормально жить дальше? И, насколько глубока моя душевная травма, так это, кажется, называется?
Ха! Закончится! Как же! У меня такое чувство, что этот кошмар навсегда. Говорят, человек привыкает ко всему. Можно ли привыкнуть к тому, что тебя раз в две недели (иногда чаще), насилуют несколько человек?»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Дима закрыл за собой калитку в воротах пожарного депо, и пошел на остановку. Сегодня он задержался в «телефонке», поэтому возвращался с работы один. «Эй, ну ты долго?», - торопил его Тарзан. «Погоди немного», - улыбался Дима, слушая бесконечное щебетание в телефонной трубке.
Терпение у Тарасова лопнуло на пятой минуте разговора. «Это надолго», - заключил он, махнул на Диму рукой и ушел. Дима «повисел» на служебном телефоне еще минут десять, и тоже отчалил из части.
Тарзан, конечно же, уехал. «Восьмерка» в такое время ходит часто. Дима был один на остановке. Похолодало, к ночи обещали минус пятнадцать. Пора переходить на более теплую обувь, решил Дима, пританцовывая на мерзлой земле.
Настроение сегодня было – полный отпад. Накануне у парня состоялся «секс века», как Дима это сам определил для себя. Приятная усталость чувствовалась до сих пор. Как будто от отымел не Юльку, а, по крайней мере, старушку-Вселенную во все ее черные дыры. Хотя…, тут еще вопрос, кто кого отымел!
Познакомились они неделю назад в «Магнолии». Андрюха Басов величает это заведение «Монголией», потому что к утру все присутствующие от обильных возлияний и недосыпу выглядят настоящими потомками Чингисхана.
Так уж случилось, что Дима получил «гуманитрарку» от родителей из Киева – денежный перевод на двести гривен, а Бас, в свою очередь, удачно торгонул турецкой кожей на «Ниве».
Ну, и понесла нелегкая. В «Магнолию» завалили уже в приличном подпитии. Бас сразу же поплелся в бильярдную гонять шары, а Дима устроился за стоиком и заказал себе кофе с коньяком.
Девушку, оживленно щебетавшую с подружкой за столиком в углу зала, Дима приметил сразу. Тонкая детская шея, аккуратные ушки без серег, короткая мальчишеская стрижка – Дима был поражен в самое сердце. Девушка повернулась к нему в профиль, словно угадав Димины намерения разглядеть ее получше. К вышеперечисленным достоинствам добавились чуть вздернутый носик, сморщенный в приступе смеха, глаза то ли серые, то ли голубые – в этом бедламе не очень-то разберешь, и полные чувственные губки искусительницы.
Дима понимал, что алкоголь, принятый накануне совместно в верным Басом в различных питейных заведениях города, может превратить в красавицу любую замухрышку, понимал и то, что завтра будет утро – убийца иллюзий, время, когда прекрасные незнакомки имеют обыкновение превращаться в золушек. Понимал. И все равно, хотел немедленно подойти к этой маленькой брюнетке, (волосы, разумеется, крашеные, а какие еще?), и признаться ей в любви.
А то, что будет потом, будет потом, в конце концов!
Музыкальное сопровождение Диминых мыслей было тоже что надо: Мэрайя Кэрри или что-то в этом духе – сладкоголосое, душещипательное.
Дима решился. Дима внутренне подобрался. Дима встал со своего стула почти изиащно. Дима пообещал себе не шататься.
И пошел к ней.
«Вас можно пригласить?», - спросил он, слегка прикоснувшись к тоненькому девичьему плечу.
Та обернулась, и Дима понял, что вблизи девушка ничуть не хуже.
«Смотря куда», - оскалилась не пломбированными зубами ее подруга.
Дима скользнул по девице взглядом. Накрашена безвкусно, какая-то дикая сиреневая кофта. Брр! Для Баса, впрочем, может сойти. По пьяни Андрюха не придавал особого значения внешним данным.
Как в воду глядел. Минут через двадцать, когда Басов понял, что двумя киями на двух столах, усыпанных шарами, не очень-то поиграешь, и решил не смешить народ, вернувшись в зал, он увидел своего товарища в обществе двух, очень даже симпатичных дам.
Танцевала Юлька плохо. Сбивалась с ритма, наступала Диме на ноги. Хотелось верить, что это ее единственный недостаток.
Часам к трем решено было заканчивать веселье. Ирине, обладательнице сиреневой кофты и застарелого кариеса, нужно было в десять утра быть на вокзале, она уезжала в село. А по тому, какими маслеными глазками смотрела Ирина на Андрюху Баса, у Димы сложилось стойкое мнение, что в планы девушки, кроме предстоящего отъезда входило также где-нибудь перепихнуться побыстрячку. Нет, какие все-таки, выносливые наши женщины!
В туалете, куда парни зашли отлить перед уходом, Бас таки выпросил ключ от Диминой квартиры. «Все будет пучком!», - заверил он друга. «Не испачкай покрывало», - лишь махнул рукой Дима. – «И смотри, как бы не сперла что-нибудь». «Не дрейфь». «Да, если будет пользоваться душем, в чем я лично сомневаюсь, пусть помоет ванну за собой. «Комет» на полке в туалете». «Ага», - ответил Бас, застегивая ширинку. «Если у кота закончился корм, досыпь в миску». «Ага». «И последнее». «М-м?» «Не разбрасывайте гондоны по спальне»!
Юлька жила на Одинцова, неподалеку от первой пожарной части. Когда они проходили мимо, Дима услышал знакомый вой сирены. Очередной вызов. Подразделения СДПЧ-1 часто выезжают, район большой.
Минут двадцать целовались в подъезде. Губы у Юльки пахли земляникой и алкоголем. Маугли в Диминых трусах проснулся и захотел в джунгли. Максименко залез Юльке под пуловер, и был приятно поражен упругостью ее груди.
«…уезжают через неделю», - услышал Дима сквозь туман страсти, что окутал его сплошным коконом.
Они обменялись телефонными номерами.
И вот, вчера, девятого января все и случилось.
Родители Юльки уехали в Питер, и девушка осталась одна. Дима купил цветы, бутылку шампанского, а Юлька приготовила утку, фаршированную грибами. В общем, вечер удался. И как главное блюдо – превосходный секс на огромной, словно аэродром, кровати Юлькиных родителей. Пальчики оближешь!
Весь последующий день Дима пребывал в отличном настроении. Даже придурок-Волк не смог его испортить, как ни старался. И вот, после работы Максименко снова позвонил Юльке и она пригласила его к себе. «Приезжай прямо сейчас», - простонала она в телефонную трубку, - «я уже вся мокрая от нетерпения».
Можно представить, какими матюгами крыл Дима троллейбусное управление, пока не подошла долгожданная «восьмерка»!
Юлька открыла дверь сразу, будто стояла за ней. Под коротеньким шелковым халатиком у нее ничего не было, это и дураку было ясно.
- Я собралась принять ванну, - пропела она, - не хочешь составить мне компанию?
- Конечно, - оскалился Дима, - после мороза это будет очень даже кстати…
…Через несколько минут после его ухода в дверь позвонили.
«Забыл, наверное, что-нибудь», - решила Юлька и сладко так потянулась. Она все еще не могла придти в себя – парень оказался классным любовником, лучшим из всех, что были у нее за четырехлетнюю половую жизнь. Лучшим из четверых, по одному на каждый год. Накинув на влажное тело (после душа Юлька никогда не вытиралась) все тот же халатик, в котором она встречала Диму – папин подарок на семнадцатилетие, девушка бросилась открывать дверь.
Это был не Дима. Какая-то незнакомая женщина лет двадцати восьми. Почему-то Юлька подумала о «чеченских беженцах» и «пострадавших от наводнения в Закарпатье», что ходят по домам в поисках халявной копеечки. Почему она так подумала – неизвестно. Женщина была хорошо одета, на лице – выражение уверенности в себе и что-то еще. Что-то, вроде брезгливости.
И все равно, Юлька решила, что сейчас ее будут о чем-то просить. И не ошиблась.
Опытным глазом будущей портнихи Юлька окинула высокую сильную фигуру незнакомки. Коричневая замшевая куртка на искусственном меху, чуть потертая на карманах и рукавах, черные «лосины», сапожки на высоком каблуке. «Сантиметров шесть, не меньше», - машинально подумала Юлька, переводя взгляд на лицо незнакомки. Для этого девушке понадобилось запрокинуть голову. Крашеная блондинка. Волосы тяжелыми волнами рассыпались по плечам, остатки химической завивки, челка поставленная «матом» при помощи лака. Таких сейчас никто не носит. Глаза – две зеленые стекляшки в обрамлении обильно намазанных ресниц, разве что тушь не капает. Кошмарные «стрелки». Тональный крем (подмерз, небось, на морозе. Наверное, ощущение такое, будто лицо сливочным маслом намазали). Губы женщины, накрашенные розовой помадой, были сурово поджаты, уголки рта опущены вниз, будто она всю свою жизнь занималась подсчетом личных трагедий.
- Вам кого? – пробормотала Юлька, стараясь плотнее запахнуть халатик на хорошо сформировавшейся груди.
- Я пришла просить вас об одном одолжении, - произнесла незнакомка на удивление приятным голосом. – Вы не против, если я войду? Неловко как-то разговаривать на площадке.
Юлька была против, но это уже ничего не могло изменить…

…Дима вышел из подъезда, и они сразу же к нему подошли. Дебилы-переростки, те же, что и в прошлый раз. Тогда они его просто избили на остановке, когда он возвращался с работы. Без объяснений.
Никогда бы не подумал, что встретит их снова. Вряд ли это случайность.
- Э, погоди, - произнес нарочито растягивая слова, один из них – патлатое чучело в куртке-«косухе» не по погоде.
- Ну? – Дима остановился. – Что на этот раз? Закурить? Денег?
Они плотным кольцом окружили парня. Пятеро. Плохо. Один-два еще куда ни шло, но пятеро.… И все выше его.
- Как думаешь, - продолжил все тот же подонок, - у кого сильнее удар: у меня или у моего младшего брата?
Он похлопал «брата» по плечу – мордоворота в турецкой кожаной куртке.
- Давай не будем проверять, а? – обратился вполне по-человечески к ним Дима, - Я иду домой. Нужны «бабки», я отдам вам все, - он полез в карман и вытащил все свои сбережения – пять гривен с мелочью.
Лохматый вожак присвоил себе все, даже мелочь.
И ударил Диму в грудь.
Максименко упал в «объятия» того, что стоял сзади. Его снова толкнули в круг. Грудная клетка ныла, как потревоженный зуб. «А если бы в дыхалку»? – с ужасом подумал Дима.
В «дыхалку» зарядил «младший брат». На воспоминание того, как дышать, у Димы ушло минуты две. Он, словно рыба, хлопал широко открытым ртом, давясь морозным воздухом. «Не все коту масленица», - с тоской подумал парень, - «а то у меня все как-то уж замечательно в последнее время».
Удар по согнутой спине (словно копытом лягнули!) вмиг поставил Диму на колени. «Сейчас начнут ногами», - решил он. Но не угадал. Его грубо, рывком подняли. Ну, еще бы, не ждать же от этих ублюдков нежного обращения, в самом деле!
- Что вам надо? – спросил Дима.
Они заржали. Теплый воздух, вырывающийся из их ртов, поднимался вверх. «Словно, драконы», - внезапно, подумал Дима, - «Смеющиеся драконы».
- А ты чего не отвечаешь? – поинтересовались у него, - ссыкун, наверное?
- Ага, - наконец, Диме стало легче дышать, - ответил в прошлый раз. На одну только бровь три шва наложили!
- Ну, дак зубов бояться – в рот не давать! – пошутил кто-то из них.
Шутку встретили на «ура». «Драконы» вновь разинули свои пасти.
- Кстати, о минете…. А может, тебя и вправду, завафлить, а, дружочек?
Сердце в груди Димы тревожно екнуло. Видно-таки, придется драться.
- Ага, точно! Давайте его отпарафиним, в натуре! – поддержал идею еще один любитель орального секса.
- Что ж, попробуйте, - стараясь не выдать волнения, произнес Дима, - Только учтите, что в момент шока у меня может свести челюсти судорогой и…прощай достоинство! Все смотрели «Побег из Шоушенка» по Стивену Кингу? Так вот, тот парень, которого играл Тим Роббинс, не шутил…
Испытывать судьбу почему-то никто из них не решился.
- Мы тебя порежем, тогда, - вдруг, сказал один из них, и в его руке . как по волшебству, возник нож-бабочка китайского производства. Клац-клац. Лезвие мелькнуло прямо перед Диминым носом. Клац-клац. Старуха-смерть, печатающая похоронку на старой механической машинке. Клац-клац.
- Погоди, Сторм! – лохматый главарь прервал манипуляции своего коллеги с холодным оружием. – Стелла ничего об этом не говорила. Отфигачить, и все! Никакой мокрухи!
Тут он понял, что сболтнул лишнее. Четыре пары глаз уставились на лохматого в немом укоре.
- А, он все равно, ничего не запомнит! – рявкнул Обезбашенный, и двинул Диме прямо по сломанному им же носу. – Мочи! За Дьявола!
На Диму посыпался, словно из рога изобилия, град ударов. Вначале, он, как мог, отбивался, затем, обмяк и поплыл по волнам забытья. Вместе с ним на волнах качались смутные образы: «сторм» - налетевшая буря срывает ставни маленького деревянного домика, поднимает в небо крышу, по доскам вмиг разбирает забор…, «стелла» - высокая колонна, нацеленная прямо в небо. Черного цвета….. «Черный Обелиск»…группа такая…, «металл» играют…Стелла…это имя? Да, имя…эти тоже… «металлисты»…во всяком случае…похоже…лохматый болтун – находка для шпиона – точно… «трэшер», какой-нибудь «Слэйер» слушает и «Креатор»…блин…опять сотрясение мозга будет…
…ззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззз….


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

…ззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззз…
Дима медленно открывал глаза. Левый почему-то не открывался. Спустя секунду, он понял, почему. Дотянувшись до злополучного глаза, Максименко сперва решил, что потерял его. Во рту возник противный металлический привкус. Все, Дмитрий Максименко, приплыли, кажись, полку кутузовых и адмиралов нельсонов прибыло.
Обошлось, слава Богу. Кровь из разбитой в очередной раз брови просто натекла в глаз, а обещанный метеослужбами, мороз, сделал свое подлое дело – кровавая корка засохла и подмерзла. То еще ощущеньеце, надо признаться! С зубами все тоже как-то обошлось. Дима кончиком языка, стараясь не касаться разбитой губы, проверил их наличие. Все были на месте. Стоматологи нынче – дорогое удовольствие, и Диме вовсе не хотелось прибегать к их услугам.
Сколько же он тут пролежал?
Пошел мелкий противный снежок. Дима решил взглянуть на часы, но те на руке почему-то отсутствовали. Падлы! Хоть удостоверение и пропуск на объект оставили, и на том спасибо!
Превознемогая боль в груди (уж не сломаны ли ребра?!) и в голове (по одному сотрясению в месяц, так не долго и привыкнуть!), Дима сел на припорошенный снегом асфальт. На асфальте темнело пятно. Его кровь. Замечательно. Дима потрогал пятно пальцем. Ну, да так и есть. Кровь почти замерзла. Этакий противный кисель.
Попытка встать не увенчалась успехом. Перед глазами Димы замелькали всякие звезды, световые пятна и прочая муть, возвещающая о предстоящей отключке.
«Сотрясуха», - мрачно констатировал Дима, возвращаясь в исходное положение, на пятую точку. Он сплюнул на асфальт, губа мигом отреагировала острой щемящей болью. Ну что за невезуха?
- Бабушка, который сейчас час? – полушепотом спросил Дима у вышедшей из Юлькиного подъезда старушки в белом пуховом платке.
- Пьянь, - вежливо отозвалась бабушка, а пинчер на карандашах-ножках, которого она вывела погулять, угрожающе тявкнул, соглашаясь со своей хозяйкой.
«Как обманчива, порой, бывает внешность…», - с тоской подумал Дима и предпринял еще одну попытку подняться. Удалось почти что сразу. «Интересно, как Юлька относится к окровавленным героям?», - думал Максименко, поднимаясь по ступенькам, ведущим в подъезд. Через минуту он уже звонил в дверь под номером 108, обитую черным дерматином.
Ему долго не открывали. Наконец, «глазок» потемнел. Из-за двери раздался настороженный голос Юльки:
- Кто там?
- Юль, это я…, - Дима боялся разбудить соседей, поэтому говорил тихо, - открой, пожалуйста…
- Дима?
Кажется, там за дверью, она еще и раздумывала!
Максименко прислонился к косяку, силы вновь покидали его. Не хватало только в обморок здесь грохнуться!
К тому же, в теплом подъезде «подтаял» глаз – по щеке парня медленно потекла кровь.
- Юля, открой…
- Зачем?
«Зачем»?!!!
Да она, вроде, чем-то напугана.
- Я понимаю, что уже поздно, - понес какую-то ахинею Дима, - но открой, пожалуйста. Прошу. На меня напали. Избили. Открой, Юль, открой, пожалуйста. Я еле стою на ногах.
Кажется, она там, за дверью, охнула. Или же Дима просто хотел это услышать?
- Как…избили?
- Очень даже натурально, - начал закипать Дима, - Руками, ногами. Как в кино показывают. Только в кино не больно. Забрали часы, деньги. А я остался валяться.
Минуты две она, вроде как, «переваривала» услышанное. А затем, выдала:
- Извини, но я не могу тебе открыть, - странно, но в голосе девушки, с которой Дима совсем недавно занимался любовью, сквозила незнакомая решимость. – «Скорую» могу вызвать, а пустить – нет. И не звони мне больше, - добавила Юлька.
- Но почему?! – сорвался на крик Максименко. Этого он ожидал меньше всего.
- Не могу об этом говорить. Я пообещала, - в голосе Диминой подруги возникли механические нотки, будто она повторяла плохо заученный текст, - и вообще… я еще молода…мне девятнадцать всего. Я жить хочу!
- Юлька!!!
- Спокойной ночи.
Послышались удаляющиеся шаги.
- А как же насчет сострадания? – неуверенно спросил Дима, - тебе оно не знакомо?
- Мне знакомо! – раздалось из-за соседней двери. – Поэтому я уже и вызвала милицию.
К счастью, Дима успел убраться до приезда стражей правопорядка. Он без особых приключений, если не считать изумленных взглядов молоденькой кондукторши, сел в последнюю «девятку» и доехал до своей остановки. Дома он принял ванну, залепил пластырем рассеченную бровь, разогрел поздний ужин, и сел с тарелкой перед телевизором смотреть какой-то зубодробильный гонконговский (вот уж, как говорится, «в тему»!) «боевик» по кабельному. Досмотрев фильм до самого конца (в обычном состоянии он бы не был готов на такие подвиги), Дима вымыл посуду, досыпал «Вискаса» в миску Махмуду, и лег спать. И спал без сновидений до шести часов сорока минут, пока будильник пронзительной трелью не возвестил о начале нового рабочего дня.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Стелле, разумеется, обо всем доложили. Сдал Обезбашенного шестнадцатилетний ублюдок, выбравший звучное «погоняло» Сторм. Со времени приобщения к Темному Имени, а случилось это в минувший Хэллоуин, Сторм ждал удобного момента выбиться в лидеры. И еще…ему очень не нравился Обезбашенный, нынешний главарь команды боевого быдла, личной гвардии Стеллы. Сами малолетние отморозки не любили определения «быдло», предпочитая именоваться «стаей». А в каждой стае должен быть свой вожак, не так ли? Закон джунглей, ничего не поделаешь.
И вот, наконец-то! Это случилось. Акелла, мать его, промахнулся. Слабого нужно загрызть всей стаей, принести в жертву хмурым волчьим богам. И, да здравствует король!
«Шеф безопасности», которой самой не так уж давно исполнилось двадцать лет, внимательно выслушала доносчика.
- Что ж, - она посмотрела на Сторма не слишком уж ласково, - возможно, ты далеко пойдешь…
Пацан прямо-таки, раздулся от гордости: ну, еще бы, заслужить благодарность от самой Стеллы!
- …если не умрешь раньше, конечно. Доносчики имеют скверную привычку умирать насильственной смертью. Тебе об этом известно?
- Известно…, - промямлил Сторм. От его радужного «настроя» не осталось и следа. Теперь он ожидал чего угодно, о Стелле среди ее подчиненных ходили легенды одна невероятнее другой.
- Ширялся сегодня? – вдруг спросила Стелла.
- Неа, - Сторм по-детски шмыгнул носом.
- А хочешь?
- Да я не «подсажен» особо, - пробормотал Сторм. – Раз или два по вене «двигал», да «пыхтел» несколько раз. И все дела.
- Для пацанов возьми, - Стелла извлекла из ящика стола маленький коричневый пакетик, - пусть замастырят.
- Ага.
- И смотри мне, - глаза ведьминой внучки недобро сверкнули, - не вздумай на сторону сдать, а деньги закрысятить! Все равно, узнаю все!
- Что ты! – у Сторма даже в мыслях подобного не было, слишком уж он боялся Стеллу.
- Чаю будешь? – предложила Стелла совсем по-человечески.
Доносчик прямо-таки обалдел: откуда такая забота?
- Конечно! – закивал он, - Буду!
- А что, если я тебя сдам, в свою очередь, Обезбашенному? – мимоходом поинтересовалась Стелла, доставая чашки из буфета.
Сторм замер. Даже сердце, вроде бы, остановилось. А ведь может, запросто может!
- Ну, как тебе такое развитие сюжета? – ласково спросила девушка, буравя подчиненного своими неестественно синими глазами.
Боевик сглотнул слюну. Он стоял перед Стеллой, низко опустив бритую голову, всю в старых шрамах уличных баталий, словно нерадивый ученик перед строгой учительницей. В принципе, так оно и было: Стелла училась на преподавателя истории.
Если бы Сторму всего год назад сказали, что его будет отчитывать девчонка всего на четыре года старше его самого, он бы просто рассмеялся. Теперь же ему было совсем не до смеха. Неужели, все зря? Неужели, все впустую? Неужели?
Перед ним вновь возник тот жаркий день девяностого года, когда он с разбитыми в кровь коленками и чумазой от грязи и слез физиономией, стоял возле бетонного забора, всего исписанного матерщинными лозунгами (Сторм четко помнил все, что было на нем написано, он запомнил даже цвета мела и краски!), а три таких же, как и он сам, малолетки, только понаглее и позадиристее, учили его жизни:
Будешь называть нас «дядями», чмошник! Ты понял, козел?! Дядями! Ну, так кто мы, сынок? А?
Он тихонько хныкал. Очень хотелось в туалет. Обмочиться означало новый этап чмырения, он это знал, поэтому и напрягся, как струнка.
Будешь называть нас «дядями»! Дядями! Будешь!
Каждая «просьба» сопровождалась увесистой оплеухой. Он помнил все: солнце, палящее с голубых-голубых, как глаза Стеллы, небес, вонь застарелой мочи возле забора, боль в разбитых коленках, звон в ушах от очередной затрещины.
Будешь? Будешь!
Они улыбались. Маленькие садисты с кусочками льда вместо сердец. Сторм помнил те улыбки – гаденькие ухмылочки мальчишей-плохишей. У одного из них, самого высокого не хватало двух верхних передних зубов. Этот длинный был лидером в их маленькой банде, и двое других слушались его бесприкасловно.
Прошло десять лет, и на какой-то тусовке Сторм вновь встретил его. Вместо молочных зубов выросли другие, и их даже уже успел подпортить кариес. И еще этот ублюдок сохранил привычку к лидерству.
Скажи «дядя»! Скажи!
Странная штука – человеческая память. Обезбашенный уже и не помнил того случая, да и самого Сторма – смутно: «ты, вроде, на Красном Хуторе жил одно время, да?»
Сторм верил в то, что Земля круглая, а говно не тонет. Он ждал своего часа. И дождался.
Так неужели, все напрасно? Неужто все зря? Сейчас все зависело от этой голубоглазой стервы. Целиком и полностью зависело.
Был ли он благодарен Обезбашенному? Наверное, все-таки, был. Ведь это он, а никто другой разбудил в хилом домашнем мальчике небывалую силу и ненависть, сделал его тем, кто он сейчас есть. Буря, ураган, шторм, сметающий все на своем пути. Жизнь полна смысла, если есть, кого ненавидеть. У детской ненависти долгая память, и в конце всем воздастся по заслугам их, разве не так? Слабые сдохнут, а сильные унаследуют землю. Стелла сказала, что он далеко пойдет. Что ж, Сторм и сам чувствовал свой потенциал. Обезбашенный лишь разбудил, подстегнул дремавшую в нем силу, и теперь Сторм пройдет по трупу свергнутого короля, а если будет в кайф, то и вытрет ноги!
Раз уж речь зашла о трупах, то с ними Сторм имел дело лишь однажды. Животные, приносимые в жертву, разумеется, не в счет.
На Хэллоуин стая испытала своего неофита мертвой плотью. В ту ночь Сторм должен был доказать свою верность и страх был не уместен. Он хладнокровно раскопал на Яцево свежую могилу какого-то некрещеного, кажется, поэта или художника, покончившего с собой, вскрыл гроб, достал тело и перевез через весь город на такси (!) в назначенное пещерой место – подвал дома номер тринадцать по улице Стахановцев, где оно в последствии было найдено Водославским со товарищи. Изобретательный Сторм обильно оросил мертвяка водкой, чтобы таксист поверил в сказку «о пьяном товарище».
Волновался ли он? Нет, конечно. Потому что, он был лучшим и стремился показать это всем. И теперь после смещения Обезбашенного (а это только вопрос времени, никто из стаи в этом уже не сомневался, за длинный язык нужно платить), он, Сторм встанет во главе. И это будет его первой ступенью наверх. К ключевым постам. К власти, к ней, родимой! А разве не к власти все стремятся? Не нужно себя обманывать, стремятся! Как же иначе? А все разговоры об альтруизме – дерьмо собачье, не более!
- Пей чай, - ворвалась в его мысли Стелла, - Остынет.
- Угу, - Сторм поспешно взял со стола хрупкую чашечку, с фырканьем втянул в себя ароматный янтарный напиток.
- Чего ты хочешь? – Стелле, наконец, надоели игры и она решила спросить напрямик, - Его крови?
- Да, - Сторм благоговейно склонил свою бритую голову, - Крови. Именно!
- В таком случае, ты заешь, что делать, - сказала внучка ведьмы, - Так сделай же это во Имя Него!
- Да будет так!
- Иди!
Сторм встал, так и не допив чай, и направился к двери. У Стеллы он побывал впервые, и, мелькнула мысль, в последний.
Из-за закрытой двери, ведущей в комнату, донесся тихий стон. Тяжкий, будто старческий.
КТО ТАМ У НЕЕ? ДА КТО УГОДНО! ПРИЗРАК ЕЕ УМЕРШЕЙ БАБКИ-ВЕДЬМЫ, НАПРИМЕР!
Слова вылетели сами по себе. Сторм готов был поклясться, он не хотел этих слов!
- Кто там стонет, Стелла?
Дыханье перехватило – так она на него посмотрела. Будто хлестанула холодной жгучей плетью.
- А разве это твоего ума дело?
Сказано было раздельно, презрительно. Так, чтобы Сторм смог почувствовать разницу: где он – быдло, а где они – жрецы.
КТО ТАМ? КТО?
Сторм застыл на пороге, будто уменьшившись в размерах. Усох в своей куртке. Мысли о власти вдруг, сделались нереальными.
- Иди, Сторм, - произнесла Стелла. – Иди и помни о вещах, которые могут случиться. О том, что любопытство погубило кошку, а твоя собственная смерть всецело зависит от слова из пяти букв со знаком вопроса на конце: «когда»?
Негнущимися пальцами доносчик взялся за дверную ручку. Еще никогда ему не было так страшно.
- И еще…
- Да, Стелла? – он обернулся, даже слишком быстро.
- «Сторм» - что это за дебильная кликуха?
- Ну…
- Смени имя, - это звучало окончательным решением. - А то у нас была одна шлюха, так же звали…
Сторм густо покраснел, ему была знакома эта история, в стае нередко подшучивали по этому поводу. Естественно, за спиной самого Сторма.
- Хорошо.
- Я не хочу, чтобы мою стаю возглавлял человек, которого зовут, как шлюху.
Сторм покраснел еще больше, теперь уже от радости.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Из предсмертной записки Кравченко Виталия Артемовича, 1984 года рождения, украинца, учащегося 11 «Б» школы-лицея №14, проживающего по адресу: г. Чернигов, ул. 50 лет ВЛКСМ, дом 25, кв. 10. Прелагается к делу № 09 от 12 января 2000 года (суицид). Следователь Новозаводского райотдела милиции Павловская С.И.

…так не могу. Уже два года люблю Ларису Иваницкую. Будущего нет. Прошлое - полное дерьмо! Родители давно уже на меня положили, так что им будет все равно.
Не поминайте лихом!
Веталь.
Интересно, слушают ли на том свете «трэш»?

Из заключения графологической экспертизы
…Представлены: записка (№1) и школьное сочинение (№2).
Проведен сравнительный анализ письма.
Нажим, угол наклона, а также характерное написание литер «ж» и «ш», дает основание судить о том, что записка (№1) равно как школьное сочинение (№2) написаны одним и тем же человеком, а именно: Кравченко Виталием Артемовичем…
Эксперт-графолог Б.В. Туманович

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Говорят, что записка эта произвела на родителей Обезбашенного большее впечатление, чем даже тело сына, выловленное из Десны, куда бедный парень, разбив тонкий еще лед, сиганул с пешеходного моста.
Отец Артем Витальевич поседел в один миг, и спустя месяц, тихо скончался в областной поликлинике.
Мать, Мария Семеновна поначалу еще как-то держалась, но после смерти мужа, серьезно увлеклась выпивкой, а к весне, к приезду из Африки старшего брата Обезбашенного, Сергея, проходившего службу в Иностранном Легионе, стала алкоголичкой, и по злой иронии, ошивалась на железнодорожном вокзале в компании Хомы, Прамоныча, и кончно же, дяди Паши.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Из объяснительной записки младшего инспектора ГПЧ-12 прапорщика внутренней службы Максименко Д.А. от 11 января 2000 года:
…возвращаясь домой от девушки, был остановлен и избит неизвестными мне молодыми людьми в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет, в количестве…
- Что значит, «в количестве»?
- Ну, пять человек их было…
…забрали всю мою наличность в сумме пяти гривен двадцати трех копеек…
- Так что у нас дальше…
…часы наручные марки «Ракета» 1986 года выпуска…
- Гм…
…нанося беспорядочные удары как руками, так и ногами…
- Сдачи пробовал дать?
- Пробовал…
- «Пробовал»! Как же!
…а утром 11 января без опоздания вышел на работу, где сразу же был незаслуженно обвинен старшим инженером части старшим лейтенантом внутренней службы Волком Г.М в неумеренной тяге к спиртному (буквально), в результате чего я и получил, по его же словам, «мелкие травмы лица». После профилактической беседы о вреде алкоголя на неокрепший детский организм, я был…
- Посмотрите только, он еще и издевается!
…я был препровожден в наркологический диспансер, где мне были сделаны соответствующие анализы на содержание алкоголя в крови. К объяснительной прилагается акт…
- Где акт, Георгий Максимович?
Волк, мрачнее тучи, достал из внутреннего кармана кителя чуть смятый бланк акта, сложенный вчетверо.
- Вот он, - пробормотал старший инженер и протянул Ковалеву документ.
Начальник части развернул бумагу.
- Ну и лекари! – покачал он головой. – Ну почему, почему у них у всех такой почерк? Кто мне скажет?
- Чтобы нам, простым смертным, непонятно было, - хмыкнул зам со своего стула.
- Это точно, - согласился Ковалев. - Так , что там у нас? Промилле какие-то…отрицательно,…ага…остаточное…отрицательно. Заключение: допустить к исполнению своих служебных обязанностей.
Ковалев опустил глаза и начал привычно скрести указательным пальцем крышку стола.
- Советовали хирургу показаться, - буркнул со своего места старший инженер Волк. - И невропатологу.
- Ну, пусть покажется. – Механически произнес капитан Ковалев.
- Не надо, все в порядке, - сказал Дима, - Я на объект пойду.
- Ну, иди.
Волк сидел пунцовый, словно только что сваренный рак и нервно мял в пальцах сигарету.
- Да, Максименко, - остановил его в дверях начальник, - а почему тебя бьют, а?
- Не знаю, Степан Александрович.
- И почему-то именно десятого числа. Каждый раз десятого. Тебе это не кажется странным? Десятое декабря, десятое января…
- Совпадение? – широко, на сколько это позволяла разбитая губа, улыбнулся Дима.
- Может, и так. – Ковалев принялся покусывать свой черный ус, - А может, и нет. Зря в милицию не заявил.
- Да, ну их! – махнул рукой Максименко. – Затаскают. Да и пропало у меня всего ничего – пятерка и часы старые. А побои, - он снова махнул рукой, - так ведь я еще и не женат даже. Надеюсь, к тому времени, как надумаю, синяки сойдут.
- Конечно, это ему по карману не ударило, - подал голос старший инженер. – Родители крутые еще вышлют.
Дима смерил своего начальника презрительным взглядом и произнес одними губами: «идиот».
- Вы слышали? – взорвался Волк, - Слышали?! – он вскочил со своего стула и зачем-то, вставив в рот сигарету, принялся заглядывать в глаза то начальнику части, то его заму. Поочередно. – Слышали? Он обозвал меня идиотом! Он…
- Прекратите истерику, товарищ старший лейтенант! – неожиданно взорвался Ковалев, - Разнылись тут, как баба базарная! Все! По своим рабочим местам! Максименко, если не хочешь на больничный, дуй на завод! Волк!
- Я!
- Останьтесь!
- Есть!
Дима вышел из кабинета начальника части со стойким убеждением, что Жорик Волк так просто этого не оставит. Теперь он будет следить за каждым Диминым шагом, и стоит только оступиться…. Теперь нужно быть очень и очень осторожным. Предельно осторожным.
Возле гаражных ворот курил Водославский. Диме было известно о его проблемах со здоровьем, и он глубоко сочувствовал парню.
- Привет, - он протянул начкару руку. – Ну, как ты?
- Да, - Водославский сплюнул на бетонный пол гаража, - Надоело дома сидеть. Выпросил у врачей пойти на работу.
- Слышал, тебя в Киев возили. Ну, и как? Что там сказали?
- Да, ничего особенного. Неделю сдавал всякие анализы. Руки теперь, словно у наркота. Такая, вот, хренота, Димыч.
- Ясно.
- Вроде, в весе набирать стал, - усмехнулся Водославский.
Дима взглянул на тощую фигуру сослуживца.
- Настоящий кабан, - высказал он свое мнение.
- А тебя кто? – не остался в долгу Сергей, - Об угол ударился?
- Ага, вроде того, - рассмеялся Дима, - Ты же знаешь, как это бывает: упал, потерял сознание…
- …очнулся – гипс. Знаю, знаю. А еще мне говорили, что коровы летают. Ну, так кто, если серьезно?
- Малолетки, ублюдки. – Дима сплюнул на пол. Ему тоже захотелось закурить, и он достал из бушлата пачку сигарет. – Знаешь, какие они сейчас? Акселераты долбанные!
- Точно!
Извергая дым (сигаретный) и огонь (искры из глаз), нарисовался злой Димин дух – старший инженер Волк собственной персоной. По его нервно-встрепанному виду можно было с уверенностью судить о хорошей взбучке, полученной старшим инженером в кабинете начальника части. Нервных, дам, а также оклеветанных подчиненных просьба удалиться!
- Прохлаждаешься, Максименко? – тоном, не предвещающим ничего хорошего Диме, произнес Волк, - Ну-ну.… А где быть должен?
- Сейчас докурю и иду на объект, - совершенно спокойно ответил Дима. Ругаться совсем не хотелось.
- Да, и еще, - Волк выпустил дым своему подчиненному в лицо, - у меня для тебя новость. Заступаешь на сутки в составе караула. Тринадцатого. Усек? Пришла телефонограмма. От нас один человек.
Волк снова повел в счете. Война продолжалась.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

«Никто не знает, что случится с тобой в следующую минуту», - думала Лида, выходя из подъезда. – «Никто, пожалуй, кроме Бога и Дьявола, если они существуют, конечно. Вот, сейчас, например, я могу схлопотать какой-нибудь инсульт и навсегда останусь инвалидкой. Или встречу мужчину моей мечты, и он подарит мне свое сердце…. Чушь какая!»
Тут совсем рядом с Лидой, прямо ей под ноги, спланировал откуда-то сверху использованный презерватив. Лида задрала голову. Никого, разумеется.
- Эй, сексуально озабоченные! – зычно крикнула молодая женщина, и ее голос тысячей хрустальных шариков отскочил от панельных стен унылых девятиэтажек, - Козлы, - добавила она уже тише, адресуя этот эпитет всем представителям мужской половины человечества.
«Не иначе, как божьи проделки», подумала Лида с раздражением, - «кто же еще, спрашивается, будет сверху гондонами кидаться по будущей жрице Падшего Ангела?», - она усмехнулась этой мысли одними губами, - «Хотя, если крепко подумать, то ведь Бог на такое и не способен. Он ведь сторонник непорочного зачатия, не так ли? Никакой грязи, никаких выделений, никакой боли, никакого сладострастия. Все улыбаются, все румяны и у всех, как одного, крылышки за спиной. Красота, блин! Ну и лажа!» - теперь на лице Лиды застыла печать злобы и презрения – фирменный знак всех дьяволопоклонников. Широкие ноздри молодой женщины широко раздувались, как было с ней всегда в минуты сильного душевного напряжения, голубые глаза потемнели, приобрели оттенок морской волны. «Да разве Бог знает всю правду?» - думала Лида, размашисто шагая по вечерней улице, - «Разве ему известно, что такое настоящая боль и настоящее страдание? Гвозди и терновый венец – это еще не все!», - Лида тряхнула головой, прогоняя наваждение, - «Вот же, блин! Какая только фигня в башку лезет! Откуда эти мысли? Откуда? Да от Петьки вся эта чушь! От него, извращенца шизанутого! Не об этом тебе сейчас думать надо, не об этом! Дура набитая! У сына сапожки все износились, шапка кроличья клочками линяет, а она, придурка кусок, рассуждает о вечном, мать его! Попросить, что ли, у секты этой деньжат…на учебники?»
Похолодало. Лида зябко поежилась в своей куцей куртейке, передернула плечами. По телу бегали здоровенные «мураши». «Приду домой, залезу в ванну», - решила она, подходя к автобусной остановке, - «а потом уже постираю». «Постирать» Грязного белья у начинающей сатанистки накопилась целая гора Эверест: в стиральной машине, в двух тазах и в двадцатилитровой выварке. В ванной стояла такая вонь, впору тренировать спецназ на выживание. Заросшая паутиной вентиляционная вытяжка не спасала. Лида давно, почти уже два месяца обещала сама себе устроить постирушку, но всегда находились более интересные дела, нежели банальная стирка.
А тут и Новый год подоспел, не до хозяйства! Двухтысячный Лида праздновала вполне прилично, без всякой бесовщины, у мамы. Со Славкой. Нарядили елку (накануне Лида съездила в Зеленхоз и выбрала посимпатичнее), накрыли стол (за деньги спасибо Гоше), выключили свет и зажгли гирлянды. Внезапно, Лида вновь очутилась в детстве, и стало так хорошо и спокойно, как никогда уже многие месяцы.
Посидели, выпили. После кучминых поздравлений Славка отправился спать, мама осталась смотреть праздничную программу по телевизору, а Лида вызвонила Маринку и, прихватив из холодильника четвертушку водки и немного закусить, двинула на площадь. Погуляли, конечно, на славу. Даже мороз, усилившийся к ночи, не был помехой. Часам к четырем разошлись – жутко хотелось спать. «Видимо, старость подступает», - предположила Маринка, ровесница Лиды, у которой супруг-мент встречал Новый год на службе. «Видимо», - согласилась с подругой Лида, и они расстались, пообещав друг другу повторить на Рождество.
Мама еще не спала, когда ее дьяволопоклонница-дочь, дыша морозом и выпивкой, ворвалась в комнату. По телевизору, между тем, Кристина Орбакайте доказывала многомиллионной аудитории, что умеет петь.
«Ой, мама, так классно на улице!», - призналась Лида, - «И совсем не холодно».
«Тише, Славку разбудишь», - шикнула на дочь Валентина Григорьевна. Губы ее были поджаты, уголки рта, так же, как и у Лиды, опущены. В глазах пожилой женщины стояли слезы.
«Так и не позвонил?», - улыбка исчезла с Лидиного лица.
«Нет», - плотина вдруг, не выдержала и дала течь. По дряблым щекам Валентины Григорьевны покатились крупные слезы. – «Странно, да? Всегда ведь звонит на праздники», - женщина, воспитавшая в одиночку, двоих детей отвернулась, стараясь выглядеть все такой же сильной, как и много лет назад, когда муж обменял ее и детей на бутылку.
Внезапно, Лида почувствовала небывалую нежность к матери, что никак не вязалось со статусом будущей жрицы Князя Тьмы и заповедью: «презри их всех!». Она, будто увидела сон, яркий, необычайно реальный. Сон наяву, чего с ней никогда раньше не случалось. Мир состоял из двух частей – черной и белой. На одной струился яркий свет, на другой – тьма клубилась плотным туманом. Там, на черной стороне, стороне зла, стоял Петька с окровавленным козлиным копытом в руке, воздетой к небу. Позади Лидиного учителя маячили неясные силуэты будущей семьи молодой женщины – сатанистской секты. С другой стороны находились все те, кого Лида, не смотря ни на что, все еще любила – Славка, мама, беспутный братец Игорь. Они что-то кричали, но что именно, Лида не слышала. А посередине, где-то между, она увидела себя, какой была в начальных классах средней школы: испуганной, долговязой, с нелепо торчащими в разные стороны косичками. Черное и белое, думала Лида. Свет и тьма. Между черным и белым всегда найдется серое – цвет неопределенности, а между тьмой и светом, на их границе таятся сумерки – время, когда все случается. Когда происходят по настоящему страшные вещи и некого звать на помощь, потому что ангелы уже улетели, а черти еще не прискакали на своем помеле…
И еще Лида подумала о том, что когда человеку действительно плохо и он остается один на один со своей болью, обязательно приходят они. Чтобы успокоить. Чтобы утешить. Чтобы раскрыть объятия, полные тайных тонких шипов, источающих яд забвения. Сладкоголосые посланники Сатаны в бифокальных очках и лучезарной улыбкой крепких от природы зубов.
«Ах, Дима, сукин ты сын! Зачем, зачем ты меня бросил? Зачем оставил одну на съедение демонам? Зачем?!»
Славка… Он – последняя надежда Лиды. И сколько бы Петька не точил лясы о Великом Обряде, Лида останется глуха. Пусть она будет по уши в дерьме, но сына это не коснется.
И еще…. Чудес на свете не бывает.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

- Сеем, сеем, посевам, с Новым годом поздравляем!
Хор звонких детских голосов метался яркой праздничной птицей по лестничным клеткам. Наступило утро четырнадцатого января, первое утро Нового года по старому стилю. Однако заспанные, разбуженные нескончаемыми звонками, взрослые вовсе не бранили ребятишек. Напротив, открывали пошире входные двери, и в квартиры летели горсти всевозможных злаковых: пшена, риса, гречки, овса, и даже в некоторых случаях, гороха. Когда же традиционное засевание заканчивалось, взрослые награждали детей заранее приготовленными подарками. В раскрытые кульки и ладошки сыпались мелочь, конфеты, печенье. Считалось хорошей приметой, если первый визит утром четырнадцатого января наносил мальчик – год будет удачным и богатым.
Пару лет назад Женя старался встать пораньше, и сунув в один карман курточки полиэтиленовый кулек, а в другой – горсть пшена, шел со своими приятелями засевать.
В этот раз все было совсем иначе.
- Сеем, сеем, засеваем!
Жильцам квартиры номер девяносто понравился мальчик. Да и как может не понравиться парнишка, будто сошедший с картинки – румяный от мороза, в пестрой вязаной шапочке с помпоном! Женя застенчиво посмотрел снизу вверх на главу семейства в красных просторных трусах и растянутой майке на тощем волосатом теле, и спросил:
- Посевать можно?
Мужик раскрыл огромную пасть, и зевнул. На Женю пахнуло гнилью.
- Давай, - позволил мужик, махнув рукой.
Из комнаты выглянула заспанная хозяйка в розовой «ночнушке», и улыбнулась Жене.
- Только далеко не кидай, - предупредила она мальчика.
- Не буду.
- Коль, возьми конфеты в вазочке. На кухне, - сказала женщина мужу.
- Если Сашка все не слопал, конечно, - проворчал Коля, и шлепая по паркету босыми плоскими ступнями, двинул на кухню.
- Сеем, сеем, посеваем, з Новым роком вас витаем! – запел Женя высоким детским голосом.
И метнул через порог девяностой квартиры большую горсть пшена и немного ртути из градусников, что заготовил к празднику. С Новым годом!
- Спасибо, милый, - поблагодарила хозяйка девяностой квартиры Женю. – Заходи еще на следующий год.
- Обязательно пообещал мальчик и широко улыбнулся.
«Ну и как вам такая запердушка?» - думал Женя Коваленко, мальчик-с-картинки, поднимаясь по ступенькам на следующий этаж. Он сосал честно заработанную «барбариску», а рука в кармане ощупывала очередной градусник. Их оставалось ровно двенадцать, а это значило, что у Жени еще много дел сегодня утром.
***
В ночь с тринадцатого на четырнадцатое января пенсионерка Зинаида Павловна проснулась от странного чувства, будто у нее в голове лопнул воздушный шарик. Красный. Иначе, как объяснить кровавую пелену перед глазами?
«Пойду, умоюсь и все пройдет», - решила бабушка, поднимаясь со своего жесткого одинокого ложа. Вставать оказалось труднее обычного, и не в пояснице тут дело…. Тут было что-то еще…
«Пить…». Язык старой женщины прилип к гортани. «Водички бы…».
Шатаясь, она поплелась в ванную. Фланелевая сорочка, зашитая в нескольких местах, колыхалась вокруг побитых варикозом ног Зинаиды Павловны, словно колокол, звонящий о старости и скорой смерти.
В голове вдруг начали тикать призрачные часы: тик-так…тик-так…тик-так…
Она зажгла свет в ванной комнате. Больно резануло по глазам. Часы тут же ускорили ход: тиктактиктактиктактиктак…
Не было никакого предчувствия, о котором обычно пишут в книгах. Бабушка Зина склонилась над старенькой пожелтевшей от времени раковиной, брызнула на разгоряченное лицо холодной водой.
«Холодная! Какая холодная!», - подумала она с внезапной радостью, и тут второй инсульт сильнее и смертоноснее первого, настиг ее.
- Миша..., - тихо произнесла бабушка Зина имя своего покойного уже много лет мужа, и умерла с доброй спокойной улыбкой на тонких бесцветных губах.
Тик…
***
В каком-то десятке метрах от умершей старушки, за стеной, в соседней квартире вскрикнула и подскочила на кровати Наташа Василенко.
- Приснилось что? – пробормотал Витя, ее муж, спавший под отдельным одеялом из-за чрезвычайной «пинучести» во сне.
- Ничего, - очень тихо произнесла его жена. - Все в порядке. Уже все в порядке…
- Ага, - сонно отозвался Витя, которому в пять утра предстояло по морозу топать в автопарк, разогревать самодельным факелом движок КаМАЗа, а потом – пилячить на силикатку за кирпичом.
- Ты чего? – спросил он через секунду. – Приспичило?
А Наташа уже терлась своим мокрым от пота и возбуждения телом о мужнину коленку, выставленную из-под одеяла.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

- Прикинь, - Бас как всегда, обильно посыпал горлышко пивной бутылки солью, которую круглый год таскал с собой в спичечном коробке, - прочитал недавно, что типа средний мужик кончает за жизнь пять тысяч раз, это где-то пятнадцать литров спермы выходит. – Он философски покачал головой и смачно рыгнул. – Прикинь, какая засада!
- Да уж, - согласился с приятелем Дима и тоже отхлебнул из своей бутылки. – Интересно, сколько процентов в этих расчетах приходится на онанизм?
Друзья рассмеялись. Они сидели у Баса дома, и пили кеговое «Оболонское» пиво. На полу уже стояло две пустые пластиковые бутыли.
- Пойду, отолью. – Дима поднялся с дивана.
- Эй, Бас! – крикнул он уже из коридора.
- А? – отозвался Андрей.
- А та твоя, Ирка, кажется, ну, что ты трахал у меня дома после «Магнолии», ты с ней видишься?
- Не-а, - Бас хитро прищурился, но Дима не мог этого видеть, сейчас он журчал в туалете. – Но телефончик ей свой оставил. Может, она на врала, и ей действительно, понравилось. А раз понравилось, значит, еще раз захочется перепихнуться с такой знаменательной личностью, как я. А что?
- Да, просьба у меня к тебе. – Дима вернулся в комнату и вновь плюхнулся на диван.
- Ну?
- Если увидишь ее еще раз, узнай одну штуку для меня.
- Какую еще штуку? – хитрые глаза Баса прищурились.
- Почему Юлька меня киданула.
- А она тебя киданула?
- Ну, вроде того. В открытую, конечно, не послала, прямым текстом, но…
- Узнаю, мне не в лом.
- Ну, вот и чудно. – Дима вновь занялся своим пивом.
- Слышь, Димон.
- Чего?
- Я тут недавно истеричку видел твою. Ну, ту, что преследовала тебя несколько месяцев подряд аки голливудский маньяк.
Диму аж передернуло. В последние дни вновь начались телефонные звонки. Кто-то жарко дышал в мембрану и молчал. Вряд ли, это Юлька. Она бы уж точно не стала молчать, словно тургеневский Герасим.
- Во-первых, - начал Дима, сдерживая закипающую злость, - она никакая не моя. Усек? А во-вторых, мне глубоко плевать.
- Понятно, - пожал плечами Бас. – Никаких вопросов. - Не хочешь знать, с кем я ее видел? – в темных глазах Диминого друга веселились черти.
- Да хоть с Папой Римским! – рявкнул Дима и пролил пиво себе на грудь.
- Бог шельму метит, - прокомментировал это событие Андрей. – А видел я ее с каким-то быком крутолобым. Ну, «тачка», «гайка» на пальце, характерная стрижка. Одним словом, весь набор. И что интересно, они ругались.
- Это на нее похоже, - сказал Дима.


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Гриша, бывший Лидин муж был обычным парнем. Почти двухметрового росточка, с плечиками Ильи Муромца и интеллектом бронтозавра.
Третий с лева, верхний зуб Грише выбили еще в пятом классе, и лишь к восемнадцати годам, так сказать, к совершеннолетию, Гриша Колоб обзавелся фиксой из рыжего металла «под золото». Уже тогда, после десятого класса он чуть было не загремел под фанфары «за бакланку» - отоварил какого-то фраера на «кордовском дискаче». Парня отмазали свои же, старшие, с района, за который Гриша ходил «махаться». Старшие, как оказалось, имели «повязки» в ментовке, и Гриша отделался легким испугом и повесткой в «армейку».
Влиться в ряды доблестной Советской армии как все, по-людски, у Григория тоже как-то не получилось. Сразу же после карантина и Присяги на верность Родине, когда волосы парня не успели отрасти даже на три миллиметра, рядовой Колоб «зарядил» в глаз козлу-прапору, за что, разумеется, угодил в воинский аналог тюрьмы – дисциплинарный батальон. Свободолюбивой натуре Гриши там не понравилось. К тому же, еще в первую неделю пребывания в этом отнюдь не увеселительном учреждении, Колоб нарвался на совсем не детский кулак громадного (еще больше, чем сам Гриша) чечена по имени Абдул. В результате, парень остался без фиксы, и весь свой срок в три долгих года ходил, пугая молодых, кошмарным металлическим штифтом, торчащим, словно клык какого-нибудь индустриального монстра. За этот самый клык и еще за чрезмерную жестокость к сокамерникам, Гриша уже через год с лишним сменил прежнее чмошное «погоняло» «Колобок» на более достойное – «Упырь».
Оттарабанив свой срок и набравшись жизненного опыта, Гриша наконец, вновь оказался на «гражданке». Шел девяносто первый год, и перемены настигали очумелый, совсем еще недавно советский народ со скоростью железнодорожного состава: вы еще не успели как следует рассмотреть локомотив, а вот уже последний вагон.
Вернувшись в родной Чернигов, Гриша Колоб был неприятно поражен сложившейся в городе обстановкой. За районы уже никто «махаться» не ходил, предпочитая заниматься бизнесом. На черниговских улицах появились правые иномарки, коптившие небо, словно пароходы на заре пароходостроения. Их хозяева – преимущественно молодые пацаны, младше Гриши, пригнавшие эти уже не нужные цивилизованной Европе «тачки» со свалок Мюнхена и Амстердама, гоняли, как бешеные по городским улицам. Они плевать хотели на гаишников, «бабла» у пацанов было немерено. Эти малолетки снимали самых клевых «телок», и трахали их в старых провонявшихся салонах своих заграничных машин, на продавленных креслах, которые добропорядочные бюргеры пропердели еще в каких-нибудь восьмидесятых годах.
Дети, те и вовсе «утратили нюх». Если раньше пацан не мог просто так, без дела подойти к старшому, а попросить закурить и вовсе считалось верхом наглости, то сейчас все изменилось. Сопляки расхаживали по городу в шмотках, которые Грише и не снились, когда он в их нежном возрасте уже защищал цвета родного района с арматуриной в руке. У некоторых даже появились плееры – непозволительная, по мнению Григория, роскошь. Мелочь с гордым видом фланировала по вечерним улицам Чернигова, качаясь в такт одним им слышным ритмам.
В патриархальное сознание Гриши, ставшее еще более статичным за годы, проведенные в дисбате, разноцветными ракетами врывались новые понятия: «челноки», «Поляндия», «баксы», «прикид». Парень чувствовал себя чужим и абсолютно не знал, что ему делать дальше.
Таким вот доисторическим мастодонтом, одетым в старые индийские джинсы в обтяжку (с десятого класса Гришин размерчик претерпел некоторые изменения в большую сторону), такую же старую «мастерку» на «молнии» под горло, и обутым в древние румынские кроссовки «Томис», Гриша встретил ее. Веселую жизнерадостную девушку, ученицу медицинского училища – Лиду Проценко.
Повстречались-полюбились с месяц и на исходе октября подали заявление. Лидиной маме Гриша неожиданно понравился. Скромный, коротко стриженный, видно, что работящий – руки большие и грубые. А то, что шрам на губе и зуба нет, так это не беда, зуб всегда вставить можно.
Зимой, в феврале сыграли скромную свадебку. Приехали родители Гриши, жившие после ухода на пенсию в родном Пакуле. Тихие, хорошие люди. Отец почему-то был странно маленького роста, мать выглядела старше своих лет. Работа на земле, об этом Валентина Григорьевна знала не понаслышке.
Соседи шушукались (особенно старалась Ганька с четвертого этажа). Как-то, мол, непонятно, при таких неказистых родителях такой богатырь вымахал. И внимательнее всматривались в увядшее лицо Марии Федосеевны, ища в нем признаки былой красоты, той, что когда-то сразила наповал какого-нибудь пакульского здоровяка.
А Валентина Григорьевна, та была только рада тому обстоятельству, что зять такой большой. Лидку не даст в обиду, да и на его фоне дочка не будет казаться такой уж крупной.
Ожидаемый «быстрый» ребенок смог появиться лишь в девяносто шестом. Славка родился крепеньким мальчиком, четыре двести, и Лиде это стоило почти пяти часов непрерывной боли в рождественскую ночь. Только Бог и медицинский персонал родильного отделения, слышали, какими матюгами и воплями сопровождалось появление на свет Колоба-младшего, продолжателя Гришкиного рода. Чистый высокий голос Лиды носился по отделению, отражался от крашенных зеленой краской стен, рассыпался на отдельные крики, который каждый по себе, падали на вымытый пол и умирали своей маленькой звонкой смертью. Будущие мамы, Лидины товарки по палате тревожно присушивались к доносившимся криком и строили различные предположения: «Во, мучается! Небось, разрывов будет!» «В канун Рождества рожает. Видно, положено такую боль терпеть». «Да, Христос терпел и нам велел», - соглашались женщины постарше.
Когда часовая и минутная стрелки соединились в верхней точке больших больничных часов, словно в любовном объятии, а во всех православных церквах Украины возвестили о Рождении Спасителя, Лида разрешилась от бремени.
Гриша, страдающий от жуткого похмелья – следствия ночных возлияний по поводу рождения «наследника престола», как он сразу же назвал Славку, увидел Лиду только утром. Сперва он не даже не узнал жену в этой бледной измученной и опухшей женщине со следами разорванных сосудов на лице и темными кругами вокруг глаз. Затем, наваждение рассеялось, Лида улыбнулась и подняла к окну какой-то сверток. Сверток раскрыл беззубый рот, красное его личико с ладошку сморщилось, и Гриша вдруг с пугающей ясностью понял: это он, его сын, «наследник престола» заходится в немом крике, скраденном оконным стеклом. Зовет папку.
По бледному Лидиному лицу скатились скупые слезы, жена редко плакала. Грише как будто тоже что-то попало в глаз. Он моргнул. Проведя по небритой опухшей от пьянства мордахе, Гриша Колоб с ужасом, обнаружил на щеках совершенно не присущую его мужскому облику, влагу. «Это слезы», - подумал парень. – «Мои слезы».
И еще он решил срочным образом опохмелиться.
А еще через год, когда Славка только оправился от ветрянки, Лида застукала своего благоверного с какой-то малолетней сикухой.
Был, разумеется, скандал, Лида умела устроить даже из бытовой ссоры гранд-шоу. Пэтэушница получила в глаз. Грише пришлось зашивать голову – Лида запустила в неверного мужа хрустальной пепельницей.
Подала на развод. От алиментов принципиально отказалась. Вот и вся недолгая история их с Гришей брака. Действительно, правду люди говорят – «браком ничего хорошее не называют» Брак – он и есть брак. Некондиция.
Помнится, Лида еще подумала о том, что все, что касалось их жизни в супружестве, было окрашено в белые цвета, припорошено снегом зимних месяцев: свадьба, рождение Славки, а теперь, вот, еще и развод.
А Гриша подумал о том, что он, наконец, доигрался. Рано или поздно, но это обязательно бы случилось. Так уж вышло, что Лидино растянутое родами влагалище, больше не прельщало его, и парень регулярно хаживал на сторону, благо при нынешней работе «бабло» у него не переводилось.
Да, теперь Гриша Колоб был «при делах». Они нашли его, Гришины старшие, с района. Заматерели, конечно, окрепли. Кое-кто успел сделать ходку-другую в места не столь отдаленные. Они научили Гришу. Преподали первые уроки плавания в неспокойных мутных водах зарождающегося капитализма. Гриша много чего усвоил, но более всего – что в это смутное время становления реальную силу имеют лишь те, кто может. Кто напорист и нагл. У кого больше зубов и острее когти. В джунглях такое сплошь и рядом.
Сначала Гриша вышибал «бабули», «трусил ларьки» для других, затем уже другие начали работать уже на него. Помогла железная хватка Упыря, школа жизни дисбата и природная хитрость зверя. Вскоре Гриша сделался крупным хищником. Если не тигром, то уж волком, точно.
В девяносто восьмом он уехал в Луганск по «программе обмета опытом» и немного поработал с тамошней братвой. Опыта набрался немало. С ним, еще с двумя дырками (один «фазан» шмальнул из «Глока») в левой бочине, Гриша вернулся в родной город. Произошло сие событие, разумеется, зимой.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

А утром все было по-прежнему. Дима троллейбусом добрался до работы, переоделся, расписался в книге службы и, выслушав заунывные наставления старшего инженера, двинул на завод. На проходной скучающие полусонные вохры проверили его пропуск, не потому что не знали Диму в лицо, а потому что им так было положено. Огневых работ сегодня проводилось не слишком много и Дима с Дейкуном, жутко страдающим от мигрени, быстро их согласовали на местах проведения. Затем, Леха принялся канючить, что ему хочется газировки, и парни зашли в азотно-кислородный цех, где стоял старенький, дребезжащий, словно заячья душа, сатуратор. Газировка была холодная и шибала в нос. Дима выпил половину стакана, Дейкун ограничился тремя.
Диме Максименко до смерти надоел завод. Однообразие медленно сводило с ума, отупляло. К тому же, Волк снова начал выть об обязательных пяти протоколах с носа, что и вовсе было невыносимо. Где, спрашивается, их Диме взять? Для неразборчивого в средствах Дейкуна это не было особой проблемой, он мог придраться и к столбу, если бы смог уличить его в нарушении «Правил пожарной безопасности в Украине». И Коле Радченко пять протоколов не составляет труда. И для ТТ. А вот, Диме, очень даже составляет. За шесть лет работы в должности младшего инспектора пожарной профилактики он так и не научился быть беспощадным (или требовательным?) к нарушителям. Дима уже всерьез подумывал о том, чтобы бросить все и уехать к родителям в Киев. Александр Сергеевич, Димин папа после ухода на пенсию с поста ведущего инженера крупного предприятия, открыл вместе со своим старинным приятелем дядей Мишей небольшое уютное кафе на Русановке. Мама Елена Викторовна помогала отцу по административно-хозяйственной части. Двухкомнатная квартира в Чернигове осталась Диме. Можно, конечно, было уехать к родителям, но для своего младого возраста Дима был консерватором и не старался что-либо менять. Он привык. Привык к тихому спокойному городу, к друзьям, даже к постылой работе. Он привык к своей свободе.
- Эй, Димон!
Дима прервал свое важное занятие – составление предписания по устранению найденных при последней проверке крутильно-ткацкого цеха, недостатков.
- Ну?
- Баранки гну, - Дейкун продемонстрировал Диме свои гнилые зубы, что должно было означать улыбку. - Иди, к телефону тебя. Женский.
Почему-то вспомнилась Юлька и недавний разговор с Басом. «Бас поговорил с Ириной, та – с Юлькой. И вот результат», - промелькнуло в голове у Димы, пока он шел к телефону.
Но это была не Юлька. Это была она. Лида. Голос радио «Дизель» собственной персоной.
- Я не займу у тебя много времени, - даже не поздоровавшись, сообщила она.
«И то ладно», - подумал Дима с раздражением. – «Что ей нужно? Неужели, надоело дышать в трубку?»
- Я тебя слушаю, - холодно произнес он.
Взял шариковую ручку со стола Коли Радченко, на котором стоял телефонный аппарат, и принялся вычерчивать линии на старом растрепанном справочнике. Волновался. А ведь и не думал. Вот, блин!
- Милый, мне нужна твоя помощь.
«Веревку, что ли намылить?», - пришла гаденькая мыслишка.
- Да?
- Мы не можем встретиться?
- Нет.
«Вот это парень! Вот это непоколебимость. Прямо гранитный монумент!»
Дима с раздражением черкал в справочнике. От трубки воняло дейкуновским перегаром.
«Сейчас начнет стонать о том, как она меня любит и это чувство навсегда».
- Я обещаю, что не буду тащить тебя в постель, - призналась Лида.
- Я рад.
«Ага»!
- Нет, честно. Мне всего-то и нужно, что с тобой поговорить.
- Я понимаю.
- Гришка вернулся.
- Неужели, настаивает на восстановлении семьи?
Этот вопрос Дима задал зря. Впрочем, уже было поздно.
Странно, но Лиду это совсем не задело. Казалось, она даже не услышала издевки в Димином голосе.
- Нет, он просто хочет забрать у меня Славку, - Лида часто-часто задышала, похоже, что она была на грани срыва.
«Очередная сказка? Или нет?» - Дима вспомнил, как всего через несколько дней после их разрыва (Лида еще долго предпочитала считать его размолвкой), она позвонила ему домой и сообщила о том, что больна онкологическим заболеванием. Рыдала в трубку, просила «после ее смерти» позаботиться о ребенке. А потом, через недельку обманщица «сделала повторные анализы», и они дали отрицательный результат. Разумеется, Дима уже тогда знал, что это первостатейная ложь. Но сколько было потрачено нервов, сколько «выпито крови»! Ночные звонки следовали один за одним: «Если ты сейчас не придешь, я что-нибудь с собой сделаю, потому что жить мне осталось не так уж и много…», «Голова кружится. Не знаешь, случайно, какие симптомы при раке»?
Вот поэтому Дима и подумал об очередной сказке. С Лидой нужно всегда быть начеку, он это крепко усвоил.
- Сына?
- Ой, только не делай вид, что не знаешь, как его зовут. Забыл, как на шее катал?
«Ага. Помню», - зло подумал Максименко, и на истерзанном справочнике возникла еще одна жирная линия. – « Помню, как ты его науськивала: «скажи «папа», скажи «папа»!» ».
- Так ведь, по разводу не имеет права.
Дима внезапно начал успокаиваться.
- Плевать он сейчас хотел на все и всех, - раздраженно проговорила Лид. – Он сейчас у нас крутой бандюк. Под Беляевым ходит.
Дима присвистнул. Он, конечно же, слышал эту фамилию.
- Да, дела…, - пробормотал он неуверенно. – Ну, и чего же ты хочешь от меня? Чтобы я приехал на пожарной машине и заколол твоего Гришу багром? Уволь, я даже пробовать не буду. Мне моя жизнь еще дорога, как память. Можешь даже считать меня трусом.
Неожиданно Лида рассмеялась.
«У неврастеников могут наблюдаться резкие перемены в настроении», - почем-то вспомнилось Диме.
- Нечего сказать, умеешь поднять настроение девушке, - сказала Лида, отсмеявшись.
- Стараюсь.
- Я просто хотела узнать, нет ли знакомых, способных уладить…
- Нет, - отрезал Дима.
«Хотела узнать. А заодно, поболтать со старым другом, да?»
- Ну что ж, очень даже жаль, - интонации Лиды приобрели сухой, официальный оттенок, так знакомый Диме. – Буду искать помощи в другом месте. Извините, что потревожила. Желаю скорейшего выздоровления, и помните, что шрамы лишь украшают настоящего мужчину!
И она повесила трубку. Нет, швырнула, поправил сам себя Дима. И тут его молнией пронзила мысль. «Выздоровления! Она пожелала мне скорейшего выздоровления! О, Боже! Откуда? Откуда она знает, что меня избили накануне?»
«Десятое декабря, десятое января», - вспомнился к месту и ко времени Ковалев. – «Тебе не кажется это странным?»
Совпадение. Почему такое совпадение?
Теперь Дима, кажется, знал, почему.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Пацана этого звали, кажется, Евген, Гриша уже не мог припомнить точно, потому что видел-то его однажды. Коротко стриженый, одетый в турецкую «пропитку», модно небритый, человек от киевлян прибыл без опозданий. «Стрелку» набили в «Этуали» - небольшой уютной кафешке, открытой на месте бывшего хлебного магазина. Зимой в «Этуали» становилось более спокойно и тихо, нежели летом, когда за выставленными на улице столиками можно было встретить какую угодно публику, начиная от «хозяев», и заканчивая малолетками, цедившими весь вечер одну единственную кружку пива.
- Ну что, в молчанку будем играть или как? – прервал Гришины размышления столичный гость.
Он заказал себе и Грише кофе. Без сахара. Кофе Гриша не любил, предпочитая ему пиво, но сегодня положение обязывало пить кофе. Он с отвращением отхлебнул горького пойла из маленькой чашечки с изображением Эйфелевой башни на боку и не выдержал – поморщился.
- Ну почему же, давай потрещим.
Гриша закурил.
- Значит так, - Евген тоже достал сигарету из пачки «Мальборо» и щелкнул бензиновой зажигалкой, прикуривая. – Сто семьдесят «штук» и козелецкое направление. – Тон его не допускал никаких возражений с Гришиной стороны.
Гриша улыбнулся приятной металлокерамической улыбкой.
- Ну, вы там, в столице, вообще, нас за лохов колхозных держите. – Он с чувством раздавил окурок в пепельнице с логотипом «Черниговское пиво». – Да, совсем…, - повторил он. – Копейки предлагаете. На бедность.
- Девушка, - поманил киевлянин официантку, маленькую изиащную, словно статуэтка, в черной форменной юбочке до середины бедра и белой блузке. – Мне еще кофейку принеси. Только покрепче, лады? Ты будешь? – спросил он у Гриши.
- Нет уж, воздержусь, - буркнул Колоб.
- Ну, хозяин – барин, как говорится, – прокомментировал это Евген. – Так что мне передать?
- Наш пламенный привет! – шутовски отсалютовал Гриша. – Олег Васильевич будет иметь дела напрямую с «бульбашами», так и скажи. И не надо нам мешать. – Гриша в свою очередь, подарил Евгену свой «упыревский» фирменный взгляд. – Не будьте такими жадными, пацаны.
- Ну, лады, я передам. – Евген встал со своего стула. – А у вас пока есть целая неделя. На раздумья.
Киевлянин ушел, бросив на столик пятерку за кофе. Гриша оставшись один, тут заказал себе покушать. Ну, и водочки, разумеется.
«Мудило киевский», - зло подумал он, когда официантка Лена (так, во всяком случае, сообщалось на бирке, приколотой к ее форменной блузке) ставила перед ним на стол маленький запотевший графин с водкой, большую тарелку жареной картошки с отбивной и салат из тепличных огурцов и помидоров: Гриша Колоб любил простую сытную кухню. – «Понту, словно у президента американского, хотя сам всего-то номер шестнадцатый!»
В том, что он и сам числится в этой истории с алюминием под тем же «шестнадцатым номером», Грише почему-то вспоминать не хотелось.
«Сучке этой позвонить что ли?», - подумал Гриша после первой рюмки.
Он достал из кармана пиджака «Эрикссон», нажал кнопку «памяти».
- Алло, - негромко произнес Гриша в микрофон «мобилки», когда на другом конце сняли трубку. – Лиду будьте добры.
Налил еще водки.
«Лид, тебя».
- Да?
- Ну, здравствуй, - произнес Гриша и махнул еще рюмочку. Огненная жидкость приятным теплом растеклась по желудку.
- А…, это ты, - как-то бесцветно произнесла Лида.
- Ну? – Гриша нацепил на вилку жареную картофелину и отправил в рот. – Ты подумала над моим предложением? Я прошу не так уж и много – видеться время от времени со своим пацаном и все.
- Зачем?
- Опять начинаешь? – прошипел Гриша.
На него уставилась девица, сидящая за соседним столиком, но, встретив «доброжелательный» Гришин взгляд, поспешила отвести глаза в сторону.
- Я знаю, ты хочешь его забрать, - всхлипнула Лида в Гришино ухо. – Я знаю.
- Да ты что, умом поехала, нерпа неразумная?! – вспылил Гриша. – Что за «пургу» ты тут мне гонишь? А? Нахрена мне забирать малого? При моей-то работе! Во, дура!
Лида только сопела в две свои большие дырки.
- Да что ты можешь? – все больше распалялся Гриша. – Со своей-то зарплатой! Даже с тем «баблом», что тебе платят на радио! Ну?! Сколько ты в месяц отбиваешь? Гривен триста? Что сейчас купишь на эти «бабки»? У меня на бензин больше уходит.
Лида сопела.
- Сама ходишь, как чушка, дай хоть парню пожить по-людски!
- С тобой и твоими проститутками? – раздался голос его бывшей жены.
- Сука…, - не выдержал Гриша. – Два ведь дня прошу! Два сраных дня в месяц!
- Нет!
- Дура, да я…, да я тебя…. Ну все, курва, считай, что с радио ты уже вылетела!
- Только попробуй!
- Что, место вылежала?
- Тебя, козла, это не касается!
Пошли короткие гудки – Лиде надоел этот разговор.
- С-сука…, - процедил Гриша, делая официантке знак подойти.
- Секундочку, - Лена принимала заказ у другого посетителя. – Бокал какого пива вы сказали? – обратилась она к мужчине за угловым столиком.
- Темного, - ответил Петр Сергеевич и улыбнулся в свою очередь.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Диме вновь приснился этот сон. Будто он ходит по пустым машзалам прядильного цеха среди навеки застывшего вентиляционного оборудования и чувствует, что за ним наблюдают. Этот холодный взгляд, проникающий, кажется, в саму душу.
В темных пыльных углах шуршат крысы. Их красные глаза светятся сотней жутких точек.
Вот и она – металлическая дверь с надписью белой краской: «Машинный зал № 9. Цех пароснабжения. Ответственный за противопожарное состояние мастер смены Негода М.Н. Категория «Д»».
Дима знает – если он откроет эту дверь, то…. То за ней…. Но…
Он поворачивает назад. Идет по темному коридору. Подходит к другой двери.
МАШЗАЛ № 9.
Что за ерунда?!
Дима идет дальше. Чей-то взгляд преследует его. Сейчас в нем уже насмешка. Крысы осмелели и выбрались из своих укрытий. Господи, как же их много!
Очередная дверь. Дима протягивает руку и тут же отдергивает ее, словно обжегшись.
МАШЗАЛ № 9.
А там…
Дима бежит. Во сне он слышит свое тяжелое дыхание. И чье-то еще. Еще более тяжелое. Более хриплое. Кто-то гонится за ним!
Двери, двери, двери…
На них один и тот же номер. Ко времени вспоминается сказка про Али-Бабу.
Кто-то уже дышит Диме в спину, но оглянуться просто нет сил. И смелости.
ПОТОМУ ЧТО ТАМ…
ПОТОМУ ЧТО ЭТО…
…Глаза, вылезшие из орбит. Язык, сгнивший и черный, словно кусок протухшего мяса вывалился из набитого острыми белыми зубами рта.
«Нет!», - кричит Дима, ускоряя свой бег (уткнувшись в подушку), - «Не надо! Прошу, не надо!»
Он не смеет оглянуться назад, но знает, что его преследователь выглядит именно так, как Дима его себе представляет.
Высокий, худой, со старой новогодней гирляндой вокруг распухшей синей шеи. Дима явственно слышит шорох гирлянды, волочащейся по полу (змея, это змея!) и знает, что теперь она состоит не из выцветших бумажных зверушек, а из…мертвых полуразложившихся котят!
Диме остается только одно. Он обессилен, он не может больше бежать. Ноги становятся ватными, как это бывает во сне. Дима останавливается возле двери в машзал.
МАШЗАЛ № 9
и тянет ее на себя.
Скрип ржавых петель подобен воплю потревоженных приведений.
Дверь.
Дверь медленно.
Дверь медленно, как во сне.
Дверь медленно, как во сне открывается.
А ЗА НЕЙ…

Включается защитная реакция организма, и Диме не удается умереть от разрыва сердца.
Оставшуюся часть ночи Максименко проводит, уставившись в экран телевизора. Как все-таки хорошо, что на кабельное телевидение транслирует круглосуточные каналы. Дима смотрит «Дискавери», но когда там начинается передача о призраках, спешит переключить на «Планету животных», там хотя бы показывают живых зверей.
***
Придя на работу, Дима уже решил, что будет дальше. Ночью, вернее утром, он принял решение. Нужно было сделать это. Пересилить свои страхи. Заставить себя. Плюнуть на все!
Серым зимним утром призраки расправили свои тонкие шуршащие крылья, и покинули Димину мокрую от пота постель. Но кто знает, кто даст гарантию, что все это не повторится снова? Что какой-нибудь другой ночью ужас с гирляндой на шее не подкрадется на цыпочках к изголовью и не прошепчет гнилыми губами прямо в Димино ухо: «Эй, заждался? А вот и я, твой давний приятель! Давай-ка, раз ты ничем таким не занят, прогуляемся в машзал номер девять!»
И вот, Дима решился. Сам. Ему никто не подсказывал. Может это ничего не изменит, и сны будут преследовать его и дальше, но так или иначе Дима прогуляется сегодня в машзал номер девять. Один.
- Это снова ты? – сторож был обескуражен.
- Да, снова я, - Дима широко улыбнулся, хотя ему было совсем не до смеха: ноги мелко дрожали, во рту пересохло, словно с хорошего бодуна, под мышками, не смотря на холод, было мокро, словно в жаркую летнюю пору. – Вот, - он ткнул под нос деду столетний план-схему машинных залов. – Нужно произвести корректировку. Согласно новым требованиям.
- Ну, что, пойдем тогда, раз такое дело, - прокряхтел сторож, натягивая струю кроличью шапку на лысину. – «Требованиям» - передразнил он.
- Спасибо, - сказал Дима, когда они со сторожем подошли к запасному выходу из второго прядильного цеха. – Я зайду, когда закончу, чтобы вы могли запереть дверь.
- Ну, нет уж! – глазки-бусинки из-под мохнатых бровей глядели на младшего инспектора с подозрением старого общественника. – Я с тобой пойду. А вдруг, ты ховаешь что? Иль, наоборот, тянешь? Многие сейчас люминий повадились с завода таскать!
- Я не из таких, - изобразил оскорбленную добродетель Дима. – Мне по работе.
- А у меня тоже работа! – не унимался дед.
Он загремел связкой, подбирая нужный ключ.
Пришлось топать со старым пердуном по пустым пыльным коридорам. К такому повороту событий Дима не был готов. Что будет, если сторож увидит инквизиторскую, устроенную в девятом машзале? Чего доброго, обвинит во всем Диму!
Они посетили одиннадцатый машзал. Десятый. Дима с видом профессора всепожарных наук делал какие-то пометки в плане. С таким же успехом он мог просто черкать на обычном листке бумаги. Впрочем, сторож в Димину «работу» вникать, похоже, не собирался, и одно это уже было хорошо.
Крыс почему-то сегодня не было. Может, потому что сегодня не так воняло? Еще на входе Дима обратил внимание на то, что запах разложения уже не тот. Интересно, ПОЧЕМУ? Может, выветрился?
- Ну? – сторож повернулся к Диме. Во взгляде его читалось недовольство. Похоже, он уже и сам был не рад тому, что потащился с этим пожарником.
Он подошел к очередной двери.
МАШЗАЛ № 9.
Словно во сне!
Дима замер. Дыхание перехватило, сердце в груди забилось крошечным испуганным барабаном.
Сторож взялся за дверную ручку…
…и…
«Не надо! Прошу, не делайте этого!» - кричал маленький мальчик внутри Димы, - «Там…»
…и открыл дверь!
Дима инстинктивно попятился.
- Сдох тут вроде кто-то, - пробормотал сторож, поворачивая выключатель. – Вонь яка!
«Ну, все, дед! Готовься к инфаркту!», - с тоской подумал Дима и прошел вслед за сторожем в девятый машзал.
Дед не вскрикнул. Не схватился за сердце. Не матюгнулся, не охнул. Он просто прошел от стены до стены и оглянулся на Диму.
- Ну что, возвращаемся? – спросил он.
Младший инспектор Максименко стоял с открытым ртом. Это был шок, самый настоящий шок. Он боялся увидеть это снова. Он боялся возможной реакции старика. Но он никак не ожидал увидеть в девятом машзале то, что увидел. Потому-то и испугался по-настоящему.
В отличие от других машзалов, в девятом было…как-то уж чисто. Меньше пыли что ли…
И еще. Никаких трупов животных. Никаких надписей на стене. Ничего.


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

- А его Григорий Иванович уже забрал.
Глаза молоденькой воспитательницы горели восторгом дуры, получившей шоколадку.
- Сказал, что вы в курсе. Такой мужчина, это что-то! Культурный, обходительный!
- Забрал…, - голова вдруг закружилась, ноги подкосились, в глазах потемнело. Лида впервые в своей жизни была близка к обмороку. – Забрал. Забрал…, - повторяла она, как во сне. – Забрал…
- Ну, да…, - воспиталка лишь хлопала своими кукольными ресничками, теряясь в догадках относительно происходящего.
Лида, наконец, смогла овладеть собой. Она медленно встала со стула и теперь возвышалась над воспитательницей монолитом ненависти и презрения. Глаза метали холодные молнии, ноздри хищно раздувались, словно Лида вдыхала страх, источаемый порами воспитательницы.
- Чем же он тебя купил, стерва? – прошипела Лида, схватив девушку за грудки, - Неужели, трахнул? Или конфет коробку купил?
- Да…, - проблеяла эта овца ни живая, ни мертвая от страха.
- Что, «да»? – Лида тряхнула, как следует эту куклу. – Трахнул или конфет купил?
- Конфет…
- Как это на него похоже…, - Лида отпустила воспитательницу, и той показалось, что женщина, у которой муж хитростью забрал сына, испытала нечто, вроде облегчения.
- Вот…, - воспитательница метнулась к столу, выдвигая ящик, - вот, возьмите, мне совсем не нужно! – она протягивала Лиде коробку «Стрелы».
- В задницу себе их засунь! Дура! – рявкнула Лида. – По одной!
Воспитательница, молоденькая девушка, только из училища, совсем сникла. Она боялась, очень боялась того, что эта психичка может выкинуть в следующую минуту. «А говорили, что на этой работе я особо напрягаться не буду», - подумала девушка.
- Дай конфету, - вдруг, сказала Лида бесцветным голосом. – Сладенького что-то захотелось…
Во взгляде ее была пустота, испугавшая воспитательницу еще больше. От неожиданности она даже икнула. Дрожащими от волнения пальцами с яркими ухоженными ноготками, девушка принялась распечатывать коробку с конфетами.
- Вот, пожалуйста…
Дама-с-Приветом взяла шоколадный конус, обернутый зеленой фольгой. Развернула, жадно сунула конфету в рот. Целиком.
Воспитательница с растущим ужасом следила за тем, как двигаются Лидины челюсти, пережевывая шоколад.
«А ведь всегда такая вежливая была, ни за что бы не подумала…», - подумала воспитательница.
- Может, в милицию позвонить? – предложила она.
- Не надо!
- Но…
- Никаких «но»! Я сама позвоню, куда надо!
Она подошла к тумбочке, на которой стоял телефон.
- Можно?
«Господи, и она еще спрашивает?!» - подумала девушка.
- Да-да, конечно…
Лида набрала шесть цифр. Воспитательница вдруг заметила, что в углу рта женщины надувается шоколадный пузырь.
«Она пускает слюни! Психичка…», - подумала девушка. Ей срочно захотелось в туалет.
- Алло, - пузырь лопнул и превратился в коричневую струйку слюны.
«Словно кровоподтек!», - пришло на ум воспитательнице.
- Можно Максименко? – вполне нормальным голосом произнесла Лида в телефонную трубку, - Как, нет? А где он? А когда будет? Нет. Нет. Ничего не надо передавать. Я сама ему перезвоню. Позже.
Лида высунула язык и слизнула шоколад из уголка рта.
«Где я раньше могла слышать этот голос»? – подумала воспитательница, - «Такой знакомый, просто ужас!».
- Я сейчас приду, - сказала девушка, - вы разговаривайте. – Ей нестерпимо захотелось в туалет, мочевой пузырь, казалось, сейчас лопнет.
Лида кивнула.
Когда воспитательница, испытывая явное облегчение, возвратилась в методический кабинет, Лиды там уже не было, она ушла, не соизволив попрощаться. По-английски.
«Надо же, ничего не украла», - подумала воспитательница, доставая из сумочки пачку сигарет. Сегодня запрет на курение можно и нарушить.
Впрочем, она ошибалась. В коробке на столе не хватало еще двух конфет.
***
- Ой, мама! А где мы были! - Васильковые (совсем, как у отца!) широко распахнутые глазенки Славика являли самую настоящую, ничем не поддельную радость. - И в компьютеры играли, и в дональсе кушали и…, - сын принялся загибать маленькие пальчики, - и….
Лида перевела взгляд с сына, одетого с иголочки в новые яркие и, конечно, дорогие вещи, на бывшего мужа, стоящего в дверях.
- Там еще игрушки в багажнике, - сказал Гриша и самоуверенно улыбнулся.
Гад. Тварь. Хозяин жизни!
Лида смерила презрительным взглядом этого скота.
- Не нужно нам ничего! – прошипела она тихо. – Проституткам своим сифилисным подарки делай!
Гриша лишь хмыкнул. Ничего другого он и не ожидал.
- Куда вещи дел?
- Какие вещи? – не понял он.
- Что на Славке были. Его вещи.
- А…, - он махнул рукой, - ты про те тряпки? Дак я их выкинул. Они же воняют. А мой пацан не бомжак в обносках ходить!
- Сволочь! – вновь зашипела змея - бывшая супружница. – Сволочь…, ну зачем, зачем ты появился? Так спокойно без тебя было!
Славик инстинктивно чувствовал, что маме не нравится этот большой, вкусно пахнущий кожей и табаком, дядя, который купил ему и шубку, и носочки теплые, и железную дорогу, ну совсем, как настоящую, только маленькую, и мишку, и Тигру, такого же, как в мультике про Винни-Пуха, и этот здоровский пистолетик с тарахтелкой…
- Ууууу-у! – басовито заревел мальчик, попеременно глядя то на маму, то на дядю.
- Вот видишь, что ты наделал? – прошипела Лида. – Двигай, лучше отсюда! Давай! Крутой! Тоже мне! – Она брызгала слюной. – И не смей приближаться к моему ребенку! – Эти слова она кричала уже на площадке.
- Людей постыдись, - пробормотал Гриша, нажимая кнопку вызова лифта, - курица безмозглая.
Лида не осталась в долгу – Гриша узнал о себе много нового. Самым приличным, на его взгляд, определением, услышанным от бывшей супруги было «козел вонючий». Почему-то это задело Гришу больнее всего.
- На себя посмотри, тварь немытая! – огрызнулся он. – Дома срач развела, как на помойке!
- Ах, ты…, ах ты…, - задохнулась от переизбытка чувств Лида. Она не могла подобрать нужного слова, чтобы по настоящему обидеть Гришу и стояла пред своей открытой дверью, хлопая ртом, в уголке которого засох шоколад. Славка обнял мать за ноги, и ревел белугой. Его личико покраснело от натуги.
- Он у тебя психом вырастет, - пообещал Гриша, придерживая ногой двери лифта.
- Убирайся…, - плакала Лида, - убирайся…, я прошу тебя, убирайся. Я прошу-ууу!
Большой лидин картофелеобразный нос покраснел, из него текло.
- Смотреть на тебя тошно, - сплюнул под ноги Гриша. – Успокой ребенка.
- Я сейчас милицию вызову! – истерично крикнула Лида вместо этого.
- Давай! – усмехнулся хозяин жизни, Гриша, - Я сегодня при лавэ, а ментам нынче башляют мало и нерегулярно. А хорошо подмажу, дак они тебя в Халявин свезут. В психушку. Там тебе самое место!
Внезапно, Лида поняла: все, что говорит Гриша – правда. Единственная горькая, правда. Он сможет это сделать. А что сможет она? Где то оружие, которое защитит ее сына?
Она погладила Славика по голове.
- Пойдем, Славочка. Сейчас кушать будем.
- Не хочу-ууу…
- Возьми хоть «бабки», - предпринял последнюю попытку Гриша, - хавчика купи какого-нибудь людского. А то пацан тощий, как дистроф.
- В очко себе затосуй свои «бабки»! – Лида сегодня не отличалась оригинальностью.
- Ну, тогда готовься к худшему, сука, - весело сказал Гриша и вошел в лифт.
Оставив Славку реветь на кухне, Лида бросилась в туалет. ЕЕ вырвало шоколадом.
«Подлец», - думала женщина, полоща рот в ванной водой из-под крана. – «Он его заберет. Отнимет у меня сына. Что делать? Что мне делать? Что?»
Лида сплюнула в раковину, вышла из ванной комнаты, в которой царил все тот же плотный запах нестранного белья.
- Славочка, - позвала она сына.
Мальчик прибежал из кухни. Он все еще всхлипывал. К тому же, начал икать.
- Дать водички? – спросила Лида, прижимая к себе его горячую голову, - Водички дать?
- Да-ааа, - сквозь слезы проговорил Славик, - ма-ааа…
Лида принесла из кухни стакан, на ходу вытерла его халатом: стакан был плохо вымыт. Налила воды из-под крана, протянула сыну.
- Пей тихонечко, - предупредила она, - вода холодная, горлышко заболит.
Славик, все так же икая, принялся пить.
«А свитерок ему идет», - подумала Лида, глядя на маленькую фигурку сынишки со стаканом в руке. – «И брючки».
- Славик, - Лида взяла у сына пустой стакан. – Я включу телевизор, ты посмотри. Ладно? А я на минутку к дяде Пете схожу и сразу же вернусь. Хорошо? А потом мы будем кушать.
Славик послушно поплелся в зал. Ему понравился дядя Гриша. И не только за то, что у него большая блестящая машина, и он купил много хороших вещей. Он просто был…ну, просто хороший и все.
А дядя Петя Славику никогда не нравился. Он плохой. А еще…еще он смотрит. Так, как будто сейчас съест. Неужели, мама не замечает ничего? Ведь дядя Петя никакой не дядя, а злой Серый Волк из сказки про трех поросят. И однажды, когда мама уйдет в магазин за хлебом, и Славик останется дома один, он придет и постучит в дверь…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Светка подошла к нему, поцеловала в холодный висок.
- Иди, тебя к телефону. Какой-то Андрей.
Серега оторвался от просмотра «Поля Чудес» и встал с кресла.
- С чего бы это вдруг? Басов? – спросил он у жены.
- Нет, не он. – Светка пожала своими маленькими детскими плечиками. – Тот не такой вежливый.
Тогда это Иванов, - решил Серега. – Больше некому.
Он подошел к телефону в коридоре.
- Алло.
- Сергей? Это Андрей Иванов. Добрый вечер.
- Привет, Андрюха, - поздоровался с бывшим одноклассником Водославский. – Сто лет не было слышно.
- Не помешал?
- Да нет, телик смотрю. Якубовича.
- Может, после передачи позвонить?
- Да не выдумывай, соседям надоедать будешь. – Сергей вспомнил, что у Иванова не было дома телефона. – Как ты?
- Да не очень, - голос Андрея дрогнул. – Папа умер. Сразу же после рождественских. Я на работе был. Прихожу, а он…
- Соболезную, дружище, - Серега не придумал ничего лучшего, чем выдать эту затасканную фразу. – Крепись.
- Наверное, папа хотел, он… хотел…этой смерти, - тяжело вздохнув, сказал Андрей, - он так мучился последние два года.
- Глядишь, ему там будет лучше, чем нам здесь, - выдал еще одну сакраментальную фразу Водославский.
- Остается только надеяться на это, - согласился Андрей. – Ну, да ладно обо мне. Ты-то как?
.. Но он
- Да, вроде, немного потолстел, - горько усмехнулся Сергей, рассматривая свое отражение в зеркале на стене коридора. – Уже не такой костыль. Можно спокойно спать с открытой форточкой, - пошутил он.
- А я тут книги кое-какие смотрел. По твоей просьбе, помнишь? И знаешь, нашел-таки этого Сусаноо. Это японский культурный герой. Одна из самых старых легенд гласит о славной победе Такэхая Сусаноо-но микото, это его полное имя над чудовищем Ямата-но Ороти, змеем о восьми головах.
Серега вспомнил картину, на которой все было по другому.
- Там вот, какая история вышла, - продолжал свое повествование Андрей Иванов, - Сусаноо, который, кстати, за совершение гадостей прогнали из такама-но хара, верхнего небесного мира, встречает…
- Каких гадостей? – выпалил Серега.
- Ну, шкуру содрал с живой лошади, испражнялся в священных покоях. Их всего восемь и все они входят в так называемые «небесные прегрешения». Если тебя это так заинтересовало, я могу выписать.
- Да нет, не надо, это я так спросил. Извини, что перебил, - при общении с Андреем, Сереге Водославскому тоже хотелось говорить культурно.
- На чем я остановился?
- Встретил кого-то наш Сусанин, - напомнил Серега.
- Да, - продолжил Андрей. - Он встретил первых людей, Асинадзути и Тэнадзути, которые поведали мятежному богу о своих семерых дочерях, съеденных змеем Ямато. Вот тогда-то Сусаноо и поставил свое знаменитое условие – если он победит чудовище, старики отдадут ему в жены свою восьмую дочь, Кусинада-химэ. Теперь мы подходим к самому интересному. Тебе обязательно понравится. Вот уж, японцы! Знаешь, как Сусаноо победил Ямато-но Ороти? Ни за что не догадаешься!
- Ну, и как же? – спросил Водославский, снова вспомнив картину в ведьминой спальне.
- Сусаноо приказал старикам возвести ограду и в ней открыть восемь ворот, затем, велел сварить, восемь раз очищено сакэ, это у них самогон такой рисовый.
- Знаю, его теплым пьют, - проявил осведомленность в алкогольном вопросе Водославский.
- К тому времени, возле каждых ворот, во внутреннем дворе соорудили по помосту, и на каждый поставили по бочонку с сакэ. Оказывается, Ямато был не дурак выпить, и, явившись за очередной жертвой, не устоял, клюнул на халявную выпивку, а напившись пьян, заснул, как и полагается. Тут наш хитрец выскочил из своего укрытия и порубал чудище в мелкую капусту.
- И все? – разочарованно протянул Сергей. – Я-то думал, что они бились, как наши богатыри из былин, а самурай просто опоил бедную змеюку, и все? И все дела?
- И все дела, - согласился Андрей. – Я считаю, что японцы сочинили самую древнюю рекламу общества трезвости.
- Ну, спасибо, Андрюха. Спасибо за информацию.
- Да, никаких проблем.
- Что-то еще? – Водославскому казалось, что Иванов что-то не договаривает.
- Сергей…
- Да?
- Я по поводу твоего суккуба…
При этом слове мошонка Водославского сжалась, по телу будто прогулялся холодный зимний ветер.
- Что?
- Я вот что думаю, - нерешительно произнес Серегин бывший одноклассник. – Ты не пробовал сходить в церковь?
- Зачем? – ляпнул Серега.
- Исповедался бы батюшке. Говорят, это помогает, когда одолевают бесы. Исповедь лечит душу, а она, как видно, у тебя не на месте. И тело от этого страдает. Существует обряд отчитки – православный аналог экзорцизма.
- Да…, но все это не по мне, - пробормотал Серега неуверенно. – Я ведь и не крещеный даже.
- Тогда нужно креститься. И притом, срочно.
- Я подумаю.
- Боюсь, времени на раздумья у нас нет.
- У нас?
- Ну да.
- Стоп, Андрюха. – Водославский забыл о культуре и заговорил в привычной для себя манере. – Это мое дерьмо, и ты в него не лезь!
- Но…
- Что, у тебя тоже проблемы с лишним весом? Я даже не знаю, что в запасе у этой сучки. Не лезь, понял меня?
- Сергей…
- Да?
- Помнишь…, мы в школе, в младших классах… играли в мушкетеров. Насмотрелись кино с Боярским и носились по двору со шпагами, сделанными из проволоки. Помнишь?
- Ага, но к чему…
- Ты был д’Артаньяном, я – Арамисом, потому что никто не хотел вздыхать о Боге и нюхать батистовые платочки…, - словно и не слышал его Иванов.
- Колька Панибратский был Портосом, ему по комплекции полагалось, - усмехнулся Водославский. – А нашим Атосом был Ренат. Помнишь Рената?
- Погиб Ренат прошлым летом, - тихо сказал Андрей. – В Чечне. Мне Ирка Малицкая рассказала.
- Да? Не знал. Хороший был парень. Ну, к чему ты все это вспомнил?
- Треплешься не хуже меня, - прокомментировала проходящая мимо Светка, - давай, заканчивай, мама должна позвонить.
- Помнишь мушкетерский девиз? – спросил Андрей.
- Да. «Один за всех, и все за одного».
Светка взглянула на мужа и покрутила пальцем у виска.
- Так вот, - голос Андрея Иванова дрожал от волнения. – Я о нем не забыл.
И он повесил трубку.
«Сентиментальный придурок…», - подумал Водославский, чувствуя, как к горлу подступает предательский ком.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Витек Ищенко угас лишь к началу февраля. «Быстрая молния» - страшное проклятие черных магов, посланное однажды маленьким мальчиком Женей, оказалась не такой уж и быстрой. Хотя…, кто знает, может, у Жени Коваленко просто не было для этого нужных навыков?
В октябре пятиклассник Витя стал жаловаться на частые головные боли и слабость. Родители, как всегда затурканные работой и домашними хлопотами, все списывали на «магнитные бури» и «Чернобыль», пичкали Витю спазмалгоном и заставляли делать уроки.
К декабрю мальчика стали преследовать странные запахи. «»Пахнет гнилой картошкой», - жаловался он мама, проснувшись ночью. Мама вставала. Шла нюхать воздух в комнате сына, и пожав плечами, снова возвращалась к себе в постель.
На новогоднем вечере, устроенном в школе, Витя впервые упал в обморок, здорово напугав учителей и своих одноклассников.
«Скорой» мальчика доставили во вторую городскую. Позвонили родителям.
Врач Кирилл Андреевич сильно волновался. Он был молод, высок и нравился девушкам. А еще он никогда в жизни не говорил родителям десятилетнего мальчика, что их ребенок обречен. Кирилл Андреевич стоял перед Витиными мамой и папой, в белом хрустящем халате, очках в тонкой металлической оправе, пахнущий дорогой туалетной водой. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, смотрел на свои большие ухоженные руки. И не мог. Не мог сказать. В университете такому не учат…
У Вити Ищенко обнаружили злокачественную опухоль мозга. И самое страшное, что она прогрессировала. Сломленные в один миг обрушившимся на них небывалым горем, Витины родители сразу же дали свое согласие на химиотерапию. Они цеплялись за любую возможность, пусть даже самую ничтожную. Возможность того, что их сын Витенька, их кровиночка и радость будет жить.
Однако чуда не произошло, а от химии у Вити как-то сразу выпали все волосы, и теперь его голова казалась такой маленькой и беззащитной на больничной подушке.
К последнему зимнему месяцу уходящего века метастазы полностью захватили детский организм, и Витя капитулировал перед страшной болезнью. К тому времени его уже выписали домой.
В среду, девятого февраля у пятого «Б» отменили уроки. Весь класс специально выделенным автобусом поехал на Яцево, прощаться с Витей Ищенко.
Всю церемонию Женя мужественно держался. Лишь дрожащий подбородок, да руки, нервно теребившие пуговицу куртки, выдавали волнение маленького убийцы. Женя боялся. Не того, что он сделал, в это как-то не верилось. Юный сатанист боялся встретиться взглядом с Тамарой Егоровной, Витиной мамой. Они посмотрят друг на друга, и тогда она все поймет.
Сорокалетняя мать единственного ребенка, лежащего сейчас перед ней в гробу, обитом красной материей, стремительно постарела: «быстрая молния» достала и ее. Рядом с Тамарой Егоровной, словно маленький мальчик, рыдал дядя Толя, тот самый, что делал Вите и Жене замечательные шляпы из старых газет и называл «маленькими разбойниками». Анатолий Александрович только сейчас, у гроба чудовищно маленького размера, осознал, что Витьки больше нет. Мелкие назойливые крупинки последнего снега шептали несчастному отцу о том, что Виктор никогда больше не будет просить взять его на охоту, не бросится на шею, встречая из командировки поздно вечером: лохматый, пахнущий детским сном. Он никогда не закурит тайком от отца, не выпьет свою первую рюмку на каком-нибудь празднике и не покраснеет, встретившись с укоризненным взглядом матери. Он не задержится допоздна, провожая очередную подружку, не принесет в дом свою первую зарплату, не огорошит: «мама, папа. Я женюсь!», не сделает их с матерью дедушкой и бабушкой…
ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО, О БОЖЕ, КАК ЖЕ ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО!
Слезы покатились по Жениным румяным щекам с первым ударом молотка, вбивавшего гвоздь в крышку гроба. Они катились и катились – слезы маленького мальчика, возомнившего себя однажды слишком необычным, для того, чтобы жить, как живут другие дети: радоваться хорошим отметкам в школе, огорчаться плохим, гонять мяч во дворе со своими сверстниками, ждать каникул и заниматься другими обычными делами десятилетнего человека.
Однажды, в каком-то американском кино по телевизору Женя увидел, как таможенники открыли чемодан. В чемодане лежали вещи и лысый дядька, их владелец жутко возмущался. Таможенники вывалили вещи на стол, а потом один из них достал нож, вспорол подкладку, и в обычном, на первый взгляд, стандартном чемодане, которых сотни тысяч, обнаружилось двойное дно, в котором лысый дядька вез наркотики.
Тогда, на кладбище, стоя под серым февральским небом, Женя Коваленко, мальчик десяти с половиной лет, впервые подумал о своем «втором дне» и о людях, которые этого дна не имеют. Он смотрел на своих одноклассников, будто видел их впервые. Их юные лица были странно сосредоточены. Так уж случилось, что, возможно, эти дети впервые в своей жизни столкнулись лицом к лицу со смертью и поразились тому, что она вовсе не старуха с косой, не голый облезлый череп. Для них понятие «смерть» теперь всегда будет ассоциироваться с гладким, без единой отметины старости, лицом Вити Ищенко, с его навеки закрытыми глазами, с маленькими бледными руками, сложенными поверх темного костюма.
Плакали все. Даже Вовка Панченко, у которого в шестнадцать лет обязательно появится второй подбородок, тоже шмыгал носом вовсе не от холода. Девчонки, эти воображалы, ревели вовсю. Женя посмотрел на Ленку Васильеву и вдруг отчетливо понял, какая она красивая. Даже сейчас, с покрасневшими глазами и опухшим носом, из которого текло.
«Скорбь». Это слово вошло в сознание мальчика, словно нож в масло. «Они все скорбят. И я скорблю вместе с ними. По Витьку, которого обрек на смерть. По его родителям, для которых дальнейшая жизнь утратила смысл. По моим одноклассникам, которые однажды вырастут, состарятся и умрут, и по ним будут скорбеть уже их дети. Я скорблю…по себе…».
Круговорот скорби в природе. Но была ли эта скорбь от той, Великой Скорби, о которой постоянно твердит Верховная жрица, мальчик не знал. «Стоит ли скорбеть по Нему, когда можно скорбеть по ним всем?» - подумал Женя и как-то сразу понял, что все это время его умело обманывали.
«Со взрослыми всегда так», - пришла мысль. – «Сперва, они лгут о том, что детей приносит аист, а Дед Мороз – вовсе не переодетый сосед из квартиры напротив. Затем, что зло – начало начал и великая сила».
Взрослые…. Они лишили Женю его самого главного права – права Выбора. Выбора между добром и злом, между ангелом и бесом. Выбора просто дать в глаз обидчику и наслать на него порчу.
Жизнь – порой, самое большое собрание заблуждений, и Женя думал об этом, возвращаясь с кладбища, где только что закопали в землю его друга.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
9 февраля 2000 года, 12 часов 50 минут.

«Ну, вот! Вот мне и двадцать четыре. Совсем взрослая, нечего сказать.
Мама с самого утра жарит-парит: из кухни пахнет всякими вкусностями, даже слюнки текут! Папик, умничка, с утра смотался на рынок и принес мои любимые темно-красные розы. Прокрался тихонечко ко мне в комнату, как кот, думал я не замечу! А я сделала вид, что крепко сплю. Положил букет прямо мне на подушку. Запах роз с мороза – это что-то! Тут уж я претворяться больше не стала, открыла глаза, обняла моего старичка, сказала, какой он у меня молодец. От папы пахло табаком, водой «Хуго Босс», что я ему подарила на Новый год и, конечно же, морозным утром. Потрясно пахнет мой родитель!
В половину одиннадцатого проснулась окончательно. Розы к тому времени были заботливо поставлены мамой в вазочку. Только теперь я смогла рассмотреть, какие они красивые. Настоящее чудо!
Чистила зубы, когда раздался первый звонок. Мама: «Да-да, спасибо, дома, сейчас. Аллочка!» Это Лариса. В этом году она поздравила меня первой. Я говорю: «Дай хоть пасту зубную выплюну», а она: «не надо, тебе и так хорошо». Чудная!
И началось! Маринка, Ириша, Ленчик, Саша, Олежа из «Гефест-Маркет». Умылась. Вымыла голову новым «Тимотеем» (интересно, до вечера волосы не вылезут? Шутка!), и пошла, помогать мамику. Шуршать на кухне. Пока шуршали (я в основном, на подхвате: крем взбить, нарезать, помешать, почистить), было еще два звонка. От бабушки и тети Анжелы. Бабушка все болеет, бедняжка.
Да, я еще ничего не написала про подарок? Как же? Просто непростительно с моей стороны. Непорядок. Исправляюсь. Итак, папики подарили своей любимой дочке самое настоящее норковое (!!!) манто. О, это, как говорится, полный песец, если бы это не была норка! Из спинок, но все равно. Очень и очень даже здорово. И пошив добротный, не то, что у Ириши. Убойный подарунок, ничего не скажешь! Только куда я в нем буду выходить? В наши черниговские кабаки? Да уж, конечно! Ага, придумала! На сатанинские вечеринки к друзьям Габиля.
Ну, вот. Вспомнила о том, о чем в такой день лучше и не вспоминать! Кстати, раньше Габиль поздравлял меня ни свет, ни заря, а сегодня пока что Бог миловал.
Хотя…, все «ужастики», как правило, начинаются вечером, не так ли? То ли еще будет! Может, они завалят ко мне часикам к двенадцати всей своей «психбольничной» компанией: «Поздравляем, Аллочка! Вот тебе наш подарочек – три литра отвара из волшебных грибов. Пей и будь хорошей девочкой!».
Ладно, мама зовет. Пойду помогать».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Лесе нездоровилось. Она, конечно же, знала о том, что беременность – не только приятная округлость живота и свет знания в глазах. Полнее о токсикозе и прочих «прелестях», сопутствующих процессу вынашивания ребенка, молодая женщина узнала из полезной книжки «Гармония брака», которой ее снабдила вместе с еженедельными фруктами и поливитаминами предприимчивая Валька. В книжке умные мужики (которые, наверняка, знали о беременности не понаслышке, ха-ха!) Владин и Капустин утверждали следующее: «Вскоре после начала регулярной половой жизни у большинства женщин (если они, естественно, не предохраняются) наступает беременность».
Глубокая мысль. Леся как раз и попала в это самое «большинство» и радужных настроений по этому поводу вовсе не испытывала.
Обычно, тошнота подбиралась под утро. За окошком еще только намечался хилый зимний рассвет, а Леся уже стояла в молитвенной позе возле унитаза, выдавая в его белое чрево, съеденное накануне не совсем привычным (для унитаза, во всяком случае), путем.
Ребенок. В такие минуты женщине казалось, что только он один во всем виноват. Такой же настырный, весь в папочку! Тот умел настоять на своем! Помниться, как страстно дышал в Лесино ухо: «давай…, ну, давай, малыш!». И Леся дала. Дала, не смотря на то, что было четырнадцатое число, ее «опасный» день. Ну, а природа, естественно, своего не упустила!
Ребенок. Он, а кто же еще, спрашивается? Это он не дает Лесе спать, щекочет желудок куриным перышком: «как ты, мамуля? А? Не пора ли сходить, порыгать?».
Тошнота, это что! Гораздо хуже дело обстояло с запахами. Леся краем уха слышала во вкусовых и запаховых изменениях, которым подвергаются беременные женщины, но чтобы вот так круто! Словом, Лесе с некоторых пор стал нравиться запах… дерьма. Она теперь много времени проводила в туалете, обоняя «ароматы», струящиеся сквозь вентиляционную решетку. От запаха собственных испражнений кайф почему-то был не тот.
Разумеется, Леся перепугалась до смерти: а вдруг, она какая-то не такая? Ненормальная…. А что, если…? Будет ли так всегда?
Опасения женщины рассеяло очень доходчивое объяснение Василия Ильича, маленького шустрого, словно шарик ртути, еврея, осматривающего Лесю каждую неделю. Насчет запахов у Василия Ильича была целая теория. Он считал, что существуют два типа беременности: «урбанистический» (Леся долго не могла понять, что это за ерундовина, пока доктор не заменил мудреный термин на известное ей слово «городской») и «сельский». Женщины, беременные первым типом, как правило, коренные горожанки, поэтому, во время вынашивания ребенка их прельщают техногенные запахи, присущие городу: выхлопные газы, краска на ацетоновой основе и прочее. «Сельские» же беременные «тащатся» от запахов, так сказать, естественных – навоза, гнилых овощей, прелых листьев.
Такая, вот, теория существовала у Василия Ильича, ее он и довел до ведома Леси.
«Значит, я никакая не извращенка»? – хлопая ресницами, спросила женщина.
«Ага», - подтвердил доктор, моя свои маленькие желтые руки над раковинной в кухне.
Больше Леся ничему такому не удивлялась: ни тому, как неделю назад съела целых два листа бумаги (в комочек смяла и просто сунула в рот, словно кусок хлеба!), ни тому, что пристрастилась солить масло на бутерброде. А какие глазищи вылупила Валька, когда Леся один за другим, слопала три лимона! Вот, была умора!
Леся практически не думала о своем ребенке, что рос внутри ее, как о предмете купли-продажи, хотя, уже следовало бы – до срока предполагаемых родов оставалось всего-то ничего – три с половиной месяца.
А тут еще, начиная с прошлой недели Лесю, вновь начало тошнить. Да как сильно!
Согнувшись, насколько позволял уже не маленький живот, над унитазом, молодая женщина вдруг. Отчетливо представила себе своего ребенка. Вот он, совсем крошечный плавает себе в околоплодных водах, про которые Леся прочитала в каком-то справочном пособии по текущей беременности (Валька теперь регулярно снабжала ее всякими такими книжками). Леся видела маленькое личико, которое еще толком не сформировалось. Глаза малыша были закрыты: он спит. По пуповине, представлявшейся Лесе чем-то, вроде поливочного шланга, в ее ребенка поступает жизнь…. Это она, именно она, Леся дает ему жить дальше!
Женщина вытерла рот туалетной бумагой и улыбнулась этим мыслям: всегда приятно осознавать собственную значимость.
Затем, мысли Леси поспешили дальше по времени. Вот, ее биологический ребенок (это так, кажется, называется?) говорит свое первое «мама» другой женщине (а вовсе не ей, Лесе!), вот он встает на ножки. Это мальчик. Конечно же! Леся и без всяких УЗИ это знает. У ее сына темные глаза папаши (к шестнадцати годам, если не раньше, они конечно же, приобретут то самое блудливое выражение, сразившее однажды скромную девушку из Горбово наповал) и ее, Лесины светлые кудряшки.
Вот, он идет, делает свои первые неуверенные шажочки, тянется к улыбающимся от гордости за свое чадо, приемным родителям (Но нет же, нет!). Смешно агукает, смеется беззубым ртом.
Леся смотрела в заблеванный унитаз, но видела там не переваренные остатки своего ужина, а своего сына Костю (его зовут Костей, а вовсе не Джоном или Гансом!) с милыми складочками на ручках и ножках.
Слезы катились из глаз женщины, и не было им конца. «Беременные женщины подвержены перепадам настроения, это связано с гормональными изменениями, происходящими в их организме», - пришло на ум прочитанное в одной из Валькиных книжек. – «Состояние тоски, подавленности может повлиять на процесс формирования психики будущего ребенка».
- Какое тебе дело до его психики, дура? – спросила сама у себя Леся, тяжело поднимаясь с колен. – Ты все равно его загонишь за полштуки «баксов». Разве не так? Так какое тебе дело до его психики?
Молодая женщина посмотрела в настенное зеркало, кое-где заляпанное брызгами зубной пасты, провела рукой по заметно раздобревшему за последнее время, лицу, пригладила непослушные кудри пшеничного цвета и ответила сама себе:
- А такое, что это мой ребенок. Вот так.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Адвокатская контора Омельченко располагалась в небольшом деревянном домике под металлочерепичной крышей по улице Коцюбинского. Раньше в домике жила обычная пожилая чета – старик со старухой. Однажды, пожаловали к ним, добры молодцы, крепкие, как на подбор, и увлекательно так объяснили ту ситуацию, в какую старые попали. Мол, в их преклонном возрасте даже неприлично жить почти в центре города, да еще и на пенсию. В детстве ребята наверняка зачитывались Гайдаром, иначе, как еще, если не тимуровским поступком назвать их благое деяние? Одним словом, получило старичье за свой домик равноценную халупку на Забаровке, да еще и сто долларов сверху! Бумаги нужные оформили за несколько минут, (крепкие ребята оказались, все как один юристами), а уже на следующий день возле вновь приобретенного объекта недвижимости возникли строительные леса. И закипела работа.
Да что там! Было это в девяносто пятом, и уже, как принято говаривать в одной специфической среде, конкретно быльем поросло. Старики наши умерли: бабушка в девяносто пятом, почти сразу же после переезда, а дедушка – день в день, только в девяносто шестом. В их обменянном забаровском доме пьяница-внук организовал притон, где в начале девяносто девятого совершил убийство на бытовой почве: из-за трехлитровой банки самогона пырнул ножом свою сожительницу.
Адвокатская же контора процветала (всего-то изменений – трижды вывеску меняли!) Нынешний ее владелец, некто Николай Сергеевич Омельченко, похоже, пришел всерьез и надолго. И дело было совсем не в том, что клиентами Омельченко становились, как правило, люди модных нынче профессий – банкиры и бандиты, а в том, что спец в своем деле Николай Сергеевич был отменный. Крутые его знали, поэтому «про всякий случай» имели при себе визиточку с заветным номером телефона.
Николай Сергеевич сидел за своим рабочим столом (полторы тысячи долларов у знакомого антиквара в Киеве), сцепив маленькие аккуратные пальцы рук. Обручального кольца Николай Сергеевич не носил, хотя и был женат уже добрых двадцать лет. На первый взгляд Омельченко можно было дать лет сорок, сорок пять: стройный, с тонкой юношеской талией, выгодно подчеркнутой сейчас неброским сереньким костюмчиком от Михаила Воронина. На подвижной, словно у птицы шее сидела маленькая аккуратная голова, увенчанная «ежиком» каштановых волос (иногда, да и то, уступая жене Соне, Николай Сергеевич их подкрашивал). Глаза адвоката, пронзительно голубые, словно у голливудских ковбоев, смотрели настороженно, словно ожидая какого-нибудь подвоха со стороны собеседника, чаще, очередного клиента.
- И это все? – спросил Николай Сергеевич, расцепив пальцы.
- Все, - подтвердил Гриша.
- Ну, - Омельченко достал из стоящей здесь же на столе деревянной лакированной шкатулки маленькую симпатичную трубку, а из ящика стола – запечатанный брикетик табака, - тогда это туфта, уважаемый. – Он махнул рукой.
- Значит, я могу надеяться на благополучный исход? – Гриша разве что хвостом не вилял.
- Да разумеется! – Омельченко при помощи маленького ножика распечатал пакетик, и Гриша почувствовал, как в воздухе запахло дорогим табаком. – Андрей Петрович, - адвокат нажал кнопку селектора, - зайди, уважаемый, ко мне.
Через минуту в кабинете Омельченко возник приятный брюнет лет двадцати семи.
- Андрей Петрович займется вашим делом.
Брюнет улыбнулся Грише, словно старому знакомому:
- Если не возражаете, пройдемте в мой кабинет, уточним кое-какие детали.
Офис Омельченко Гриша покинул в половине четвертого, потратив на Андрея Петровича еще час своего драгоценного времени. Правда, игра стоила свеч – если эта сучка хочет войны, она ее получит. Да еще и самую быструю. Блиц, мать ее, криг!
Гриша переключился на вторую передачу, уверенно направляя «бээмвуху» во двор. Перед подъездом какой-то мудозвон втулил старую «пятерку». Гриша тихо матюгнулся, притормаживая. Поймать бы этого инвалида, да ноги выдернуть! Впрочем, встреча с водителем «жигулей» пятой модели не затянулась. Не успел Гриша Колоб пересечь порог своей двухкомнатной квартиры, как в нос ему ударил странный запах, словно цветы какие пахли. В коридоре стоял густой белый туман, будто на болотах в том фильме про собаку Баскервиллей.
«Газ…», - подумал Гриша, - «кто-то потравить меня решил…»
Думать было очень тяжело, очень трудно. Ноги двухметрового парня сделались ватными, голова, напротив, казалось, весит целую тонну.
Когда из тумана, словно дешевый призрак, появилась фигура в противогазе, Гриша почему-то подумал о киевлянах.
- Сто семьдесят «штук»…, - пробормотал он, еле ворочая языком, - копейки…
- Совершенно с тобой согласен, - глухо отозвался Петр Сергеевич из-под резиновой маски.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Конечно же, они его ждали. А как же иначе, ведь сегодня было десятое число, день получки. Закрутившись по своим инспекторским делам, Дима об этом как-то забыл. А они, вот, нет. У них был четкий приказ относительно десятого числа и этого парня, а нарушать его как-то не хотелось – еще сорока дней не прошло со дня гибели Обезбашенного.
Сегодня их было четверо, патлатый по какой-то причине отсутствовал (Диме не было неведомо о его фатальном прыжке с пешеходного моста ).
«Десятое число, о, Господи! Сегодня же десятое!» - вспыхнула в мозгу парня запоздалая мысль. – «Неужто, так трудно запомнить? Сколько раз тебя, придурка, нужно избить, чтобы ты, наконец, запомнил?!», - злился сам на себя Дима, - «Что тебе еще нужно сломать?»
Между тем, квартет продолжал двигаться к остановке, где Дима ждал троллейбус. По мерзким законам жанра, остановка была безлюдна, словно сейчас глубокая ночь, а не каких-то шесть часов вечера.
«Люди, где же люди»? – с тоской подумал Максименко и вытянул шею, всматриваясь – не идет ли троллейбус. Тщетно. Огни, то и дело возникающие на горизонте, были всего-навсего огнями проезжающих мимо машин. Дима вздохнул и приготовился к самому худшему. К месту и ко времени вспомнилось, что дома кончился пластырь, ставший за последние два месяца просто незаменимой вещью в Димином обиходе.
ЗАЧЕМ ОНИ ЭТО ДЕЛАЮТ?
возникла мысль по существу. Наверное, стоит спросить у девушки Лиды, она-то должна знать обо всем. «Шрамы украшают мужчину». Блин! Неужто, мисс Платиновая Блондинка связалась с этими малолетними отморозками? И чем, интересно, она им платит? «Сторм», - вспомнилось Диме. Это, вроде бы, тот, в черной вязаной шапочке, что сплюнул сейчас на землю. Идет, руки в карманах. Что у него там? Не тот ли нож-бабочка, которым этот ублюдок вертел перед Диминым носом в прошлый раз? Это, значит, Сторм. Что они еще говорили? О какой-то Стелле: «никакой «мокрухи», Стелла не велела». Вот, значит, как мы теперь называемся? Что ж, на стеллу она, действительно, похожа – такая же длинная.
Малолетки и Лида. Интересное сочетание. Но чем, чем же она их «купила»? Такие, вот, дела, Максименко. Плата, блин, за поруганные чувства. Это твой крест. Ежемесячное вбивание ума в пустую голову. Но, почему? ПОЧЕМУ именно десятого?
- Ну, привет, гондон, - тепло поприветствовали его. - Как дела, здоровье?
Эти гады заржали.
- Да, слава Богу, - ответил Дима. – Вашими молитвами.
Тут они все, как по команде, сплюнули на землю. Кажется, Дима даже услышал тихое «будь он проклят» от кого-то из этой сумасшедшей четверки. Что там, они кричали во время последнего «профилактического» избиения? «За Дьявола»? Гм…. И плюются, словно верблюды при упоминании Имени Божьего. Э, да они сатанисты. Не их ли тогда рук дело безобразия в девятом машзале? От этой догадки Диму передернуло, словно от разряда электрического тока. Вот это да!
- Парни, - обратился Максименко к малолетним поклонникам Дьявола, - вы мне скажите, наконец, что я такого сделал, что вы мне проходу не даете? Где я вам дорогу перешел?
Они снова заржали. Без патлатого отморозки, кажется, были настроены более миролюбиво. Дима даже подумал, что сегодня быть может, обойдется без мордобития. Во всяком случае, «мочить» прямо сейчас его они не собирались. Достали сигареты, закурили.
«Правильно», - подумал Дима, - «Любое дело должно начинаться с перекура». И тоже закурил: получать трандюлей – это тоже, в некотором смысле, дело. Не правда ли?
Пальцы здорово дрожали.
Четверка о чем-то тихо переговаривалась. Со стороны – вполне мирное зрелище: группа ребят из ПТУ возвращается из дискотеки, стоят, курят на остановке, ждут троллейбуса.
ТРОЛЛЕЙБУС. ГДЕ ЭТОТ ЧЕРТОВ ТРОЛЛЕЙБУС?!
Слова вырвались сами по себе, будто бес попутал.
- Скажите, парни, вы сатанисты? – спросил Дима, - Ну, рок музыка, Энтони Лавей и все такое…
Они, похоже, нисколько не смутились.
- Ну, - нагло оскалился Сторм, Дима после прошлого раза его хорошо запомнил. – А ты что-то имеешь против?
- Нет, - пожал плечами Дима, - я. например, тоже люблю слушать «тяжеляк».
- Дак ты за Сатана? – ляпнул один из них коренастый мальчуган с блиноподобным лицом, густо усеянном веснушками, делая ударение в слове «сатан» на первом слоге.
- Заткнись! – Сторм двинул этого дегенерата локтем в живот, и Дима подумал о том, что было бы вовсе неплохо, если они сейчас подерутся.
- Нет, - ответил он. – Я не за…сатана. Но тяжелую музыку, повторяю, люблю.
- Да он гонит! – в сердцах воскликнул молчавший до этого подросток в черной кожаной бандане не по погоде.
- Вовсе нет.
- Тогда, скажи нам, гондон, кто круче: Элис Купер или Кинг Даймонд?
- Да не хавает он тему! – снова впрягся «банданщик», которому дедушка мороз, вероятно, выстудил последние мозги.
- А мы щас проверим, Ивел, не суетись! – отрезал Сторм, король вопросов на засыпку.
«Если сегодня все кончится викториной, это будет просто замечательно», - подумал Дима, которого ситуация, не смотря на всю свою абсурдность, вполне устраивала.
- Да хаваю я тему, - сказал он. – Например, могу рассказать о Винсенте, которому по его же признанию, духи подсказали соответствующее «колдовское» имя – Элис Купер. Кстати, вы в курсе, что совсем недавно, четвертого числа ему стукнуло пятьдесят два?
Сторм хмыкнул. Он, явно, не ожидал такого поворота оглоблей.
Дима продолжил свою лекцию.
- На дискографии будем останавливаться? – небрежно спросил он.
- Не умничай! – посоветовали ему.
- О’ кей, - пожал плечами парень. – Что же касается Кинга Даймонда, или, как его зовут на самом деле, Кима Бенедикса Петерсона….
- Заткнись, придурок! – рявкнул Ивел. – Самый умный?
- Я ответил на ваш вопрос. Теперь вы, может быть, мне объясните, какого хрена десятого числа каждого месяца я чувствую себя неуютно? По Лидкиной указке работаете?
Они непонимающе уставились на Диму, будто слышали это имя впервые.
- Хорошо, - осмелел Дима, - попробуем с другого конца. – Кто такая Стелла?
Ивел Диме как-то сразу не понравился.
- А-ааа!!! – заревел он, и ударил первым, подтверждая свое «злое» «погоняло».
Получив в челюсть (скула на морозе сразу же противно заныла), Дима не замедлил с ответом. Просто выбросил сжатый кулак вперед, где тот и встретился с носиком-кнопкой вышеупомянутого Ивела. И, судя по звуку, сломал его.
Сперва Ивел «не въехал». Он повел своими широкими плечами борца вольного стиля, нахмурился, прикоснулся к потревоженному носу, из которого медленно текла густая на морозе кровь.
«Будешь знать, сука!» - с наслаждением подумал Дима, отступая к остановке. Вдалеке мигнули фары, не исключено, что это троллейбус.
Волки в человеческом обличии наступали. Бедняга Ивел выл и держался за свою разбитую носопырку, из-под пальцев вовсю кровило.
«Холодно. Градусов двадцать», - с тоской подумал Дима и приготовился защищаться.
Только разве эти подонки будут драться поодиночке? Напали стаей, как и положено волкам. Так и никак иначе.
Дима все-таки ухватил одного из подонков, прижал к мерзлому асфальту, лишь слегка припорошенному снегом, и принялся с усердием утрамбовывать ему лицевую часть черепа. Тот матерился на чем свет стоит.
Чья-то нога, обутая в высокий и невероятно жесткий ботинок на «тракторной» подошве, с размаху врезалась в левый Димин бок. Почки! Аж искры перед глазами заплясали. Да, теперь они его так отдубасят, что одним пластырем уже не отделаешься!
Дима повалился на землю, закрывая лицо.
- Ы-х! Ы-х! – они старались вовсю - Ых, сука!
Особое старание проявлял Ивел. Кровь из его разбитого носа капала Диме на руки.
- Ы-ы-ы-х!
Бах! Бах-бах!
«Менты, что ли?», - подумал Дима, с трудом цепляясь за ускользающее куда-то за горизонт, сознание. – «Вовремя, как вовремя…».
Знакомое гудение. Все-таки, троллейбус.
- Смываемся! – крикнул кто-то из волчат, и Диму перестали бить.
- Стой! Стой! Стой, падлы!
Бах! Бах-бах! Бах!
…Дима смотрел сквозь красную пелену на ноги, снующие мимо него.
Ботинки.
Сапоги.
«Нажрался, глядите…»
«А молодой. И выглядит, вроде, прилично…»
«Куда только милиция смотрит?»
«Димыч, вставай!»
«Вызовите кто-нибудь «скорую»!»
«Димыч, ну вставай же! Вот, засада!»
Ботинки…сапоги…сапоги…ботинки…
«Поднимаем его…. Вот так, аккуратно…»
Кто-то растирал ему снегом разбитое всмятку лицо. Дима хотел сказать, что не надо, что ему больно, что снег грязный, что…
Сознание напоминало маятник, внутренности, будто кто-то аккуратно вырезал, а живот набил толченым стеклом. Гадостное ощущение!
Удалось повернуть непослушную шею вправо, и Дима, наконец, смог разглядеть своего спасителя. Серега Водославский. В руке – пугач, газовый пистолет, Серега почти всегда его с собой таскает.
- Ве-ол? – прохрипел Дима.
- Чего? – не понял Сергей.
Дима выплюнул какую-то кровавую дрянь изо рта и повторил вопрос:
- Тяжело, спрашиваю, меня держать?
- Он еще и шутки шутит! – восхитился Водославский. – Да, Андрюха?
Слева Диму поддерживал под локоть высокий незнакомец в очках.
- Значит, живой, - сказал тот самый Андрюха.
- Лови «тачку», в больницу его повезем. Там определят, насколько живой.
Дима дернулся.
- Не надо в больницу. Лучше домой.
Маятник. Проклятый маятник! Приливы и отливы. Дима обмяк в руках Водославского и Андрея Иванова.
- А почему домой? – не понял Андрей.
- Кот у него там один. За кота беспокоится, - объяснил Серега.
Прилив.
- Кот, - подтвердил Дима и улыбнулся разбитыми губами.
________________________________________________________


























ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«ВЫБОР ОРУЖИЯ»
«Потерпите, уже не долго».
Стоматолог пациенту
«Так заберите же его! Отнесите
его обратно в преисподнюю, где его место!»
Стивен Кинг
«Темная половина»
«Почему – ведь Дьявола нет?
Его нет, если только
Дьявол не есть твой Бог»
Т. Карлайл
Жарить мясо можно как крупными,
так и порционными кусками…
раздел «мясо»
«Книга о вкусной и здоровой пище»
«Мы будем иметь честь
атаковать вас»,- произнес Арамис, одной рукой
приподняв шляпу, другой, обнажив шпагу.
Александр Дюма-отец
«Три мушкетера»
Еженедельная черниговская газета
«Дэснянськи зори»,
Раздел «Криминал».
(перевод с украинского)
10 апреля 2000 года. На улице Фрунзе в 18 часов двое неизвестных, по описаниям молодая пара (23-25 лет) ограбили, угрожая ножом, возвращавшегося с работы тридцатилетнего мужчину, отобрав у него 200 гривен. Ведется следствие.
С ножевым ранением в шею в больницу доставлен двадцатидвухлетний парень. В ходе проверки было установлено, что преступление совершил его отец, пятидесятилетний Юрий П., находившийся в состоянии алкогольного опьянения.
В ходе реализации оперативной информации сотрудники уголовного розыска выявили и обезвредили еще одну преступную группу. В ее состав входили 20-и летние ранее судимые жители Чернигова Андрей К. и Виктор Б., а также восемнадцатилетний Михаил П. из села Павловка Черниговского района. На счету преступной группировки несколько дерзких ограблений магазинов в селах Киенка и Павловка Черниговского района, а также разбойные нападения на квартиры в областном центре. При обыске у бандитов обнаружены ножи, самодельный пистолет, переделанный для стрельбы боевыми патронами из газового, холодное оружие, форма сотрудников милиции.
До сих пор не известна судьба пропавшего 10 февраля 2000 года тридцати двухлетнего Григория Колоба (подробнее мы писали об этом в №… от … февраля). По прежнему доминирующей версией в этом загадочном деле является «коммерческая» версия, однако это вовсе не означает, что сотрудниками уголовного розыска не прорабатываются другие. Напоминаем еще раз, что за любую информацию относительно местонахождения Колоба фирмой «Догмарт» назначено вознаграждение. Контактные телефоны…. Конфиденциальность гарантируется.
«Погостив» в одной из квартир дома № 2 по улице Белова, вор-домушник сделал сам себе неплохой подарок – две тысячи американских долларов, драгоценности на сумму примерно в сто тысяч гривен, музыкальный центр и компьютер. Действовал ли он по наводке, теперь судить следствию.
На Яцевском кладбище вновь побывали вандалы. Осквернили несколько могил, перевернули надгробья. Следствию предстоит выяснить, была ли это просто хулиганская выходка, или же целенаправленная акция некого «культа темных сил», о котором уже давно поговаривают в городе.
Антон Андреев

«ДОМ»
Но в вестибюле
темно и – ох! – в нем
столько теней!
Стивен Кинг
«Оверлук»
Дом многое повидал за свой короткий век. Если бы все его тайны обернулись дымом и вышли, как и полагается дыму из печной трубы, небо Чернигова на многие дни покрыл бы такой смог, какой бывает только после извержения вулкана. Но дом надежно хранил свои тайны, берег чужие секреты, скрывал от посторонних глаз страшные картины, созданные в этой мастерской зла, берег от чужих ушей непосвященных мрачные заклятия, которыми на заре человечества разрушались узы, удерживающие в бездонных глубинах Хаоса мстительный чуждый разум.
Высокий глухой забор из силикатного кирпича, увенчанный по всему периметру острой металлической арматурой, свирепые молчаливые псы, настоящие посланники ада, мрачные, драпированные черной материей комнаты, глубокий сырой подвал, оборудованный под Жертвенное Место – на всем этом лежала тяжелая печать Темного Знания, начало которого теряется где-то на границе разумной жизни и Его Величества Безумия.
По бумагам этот дом принадлежал Кузьменко, но постоянно здесь никто не жил. Просто не мог. Физически. Обстановка напрягала. Давили стены и потолок, а пол, казалось, был сделан из того самого льда, о котором Данте писал в своей «Божественной комедии». А еще здесь постоянно думалось. Думалось о плохих вещах. По настоящему плохих. И это пугало.
Год назад один из них, самый отчаянный рискнул провести ночь в стенах дома в абсолютном одиночестве, а наутро Кузьменко, как всегда приехавший покормить собак, обнаружил совершенно ненормальное седовласое существо, прямо по Гоголю, бормочущее что-то о ветре в стенах, Перуновом войске и прочей ерунде. Прагматик-Кузьменко лишь вскользь подумал о языческом капище, на месте которого сейчас находился подвал, но особого значения этим мыслям не предал. К тому же, «съехавший с катушек» всего за одну ночь, сатанист, как раз и был тем самым историком, объявившим однажды адептам о древнеславянском происхождении подвала.
Сам хозяин дома, Кузьменко был человеком осторожным, и хоть не верил во все эти сказки, предпочитал все же жить в квартире обычной пятиэтажки по улице Попудренко, не рискуя поселяться в месте тайных собраний пещеры. Чем, в самом деле, черт не шутит!
Стелле, той, разумеется, было, все доподлинно известно о том, что дом живой. Иногда, она говорила, будто слышит голоса, странные вздохи, далекие проклятия. А в подвал юная ведьма решалась спускаться лишь на Большие Мессы. Там у Стеллы кружилась голова, она теряла сознание, носом шла кровь.
«Что ты слышишь, моя сестра»? – склонившись над Стеллой, присевшей у влажной каменной стены подвала, вопрошала Верховная жрица, - «Что Он говорит тебе?» «Он молчит», - еле слышно отвечала Стелла, - «Он молчит. А они – нет…», - и на ее красивом бледном лбу, словно вылепленном талантливым скульптором, выступали крупные градины пота. – «Они кричат…». «Кто? Кто кричит?», - терзалась Верховная. «Они. Они все. Те…кого мы…, те,…кого до нас…».
Затем, Стелла падала на пол и выдавала пляску святого Витта по всем канонам эпилепсии.
Потому-то в доме никто и не жил.
Добровольно.
Однако с некоторых пор здесь появились гости, и теперь каждое утро Кузьменко кормил уже не только собак.

«ВОДОСЛАВСКИЙ И МУШКЕТЕРЫ»

Трусов плодила
Наша планета,
Все же ей выпала честь-
Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры.
Есть!
Михаил Светлов
«Песня мушкетеров»

Крестился Серега в конце марта в Казанской церкви. Крестным взял Димку Максименко, с которым в последнее время крепко скорешался, а крестной – незамужнюю подругу жены, Ларису. Стоя в храме перед батюшкой, Серега косился на Ларискину высокую грудь с пупырышками сосков, аппетитно проступающими сквозь джемпер, и кот в темной непролазной чаще его души орал благим матом.
«Эх, что за кума, что под кумом не была!», - почему-то приходило на ум Сереге, хотя, такая песенка больше подходила Максименко, на бледном лице которого еще сохранились следы февральской экзекуции, ведь именно он, а не Водославский приходился Ларисе кумом. Но Димон смотрел прямо перед собой, возможно, даже слушал, о чем бухтит святой отец, а вовсе не любовался прелестями своей новоиспеченной кумы.
«Неужто, я такой блядун неисправимый»? – с чувством думал Серега Водославский, и стыдливо опускал глаза - ни дать, ни взять раскаявшийся отрок на пути к спасению.
В апреле Водославский поднабрался весу: сказалось хорошее питание. Светка и даже теща (!), глядя, как прямо-таки на глазах «добреет» муж и зять, старались изо всех сил на кухне, изощряясь в кулинарных изысках.
К ней Серега больше не ходил. Помогли друзья – Андрюха с Димоном. Хотел, было зайти, по старой памяти, поставить палочку, но они подстерегли в подъезде дома (видимо, следили), где эта сучка жила и повернули Серегины оглобли назад. При этом Андрюха бросил под ноги Водославскому щепотку соли, и даже молитву какую-то прочитал. Смеялся тогда, помнится, Водославский, даже челюсти судорогой свело от смеха. А они стоят, серьезные такие, оба.
Дома Сереге Водославскому стало не до смеху. Вечером. Только прилег рядышком со Светкой, в животе как ухнет! Как завертится! В общем, всю ночь скакал бедный Серега на унитазе, словно какой-нибудь дешевый ковбой, участник говенного родео, оглашая канализационные трубы свирепым ревом кишечника. Думал, все – дизентерия. «Скорую» Светка вызвала. Приехал хорошо пьяный айболит, угостил Серегу активированным угольком, и пообещав, что к утру «все пройдет, как с белых яблонь дым», поспешил убраться восвояси. Боялся, что без него все выпьют, наверное.
Не прошло. К утру Водославскому уже казалось, что он высрал весь желудок, кишки, песенки-селезенки и остальные органы – до чего пусто было внутри.
Днем на смену поносу пришла рвота. Да еще какая! Светка, опухшая от слез, решила, что ее благоверному пришел капут. Позвонила маме, и та примчалась с охапкой всяких импортных средств: «зять ведь тоже человек».
Второй визит лекарей тоже мало, чем помог. Сереге что-то вкололи против обезвоживания организма, и настоятельно рекомендовали лечь на обследование. Обследованиями, процедурами и прочими анализами Серега был сыт, что говорится, по самое горло, поэтому, сразу же отказался.
Потом, был звонок от Иванова. Этот, как всегда, все на свете знал, поэтому нынешнее Серегино состояние не оказалось для Андрея сфинксовой загадкой. Очень доступно, хотя и книжным языком, Андрей Иванов поведал Водославскому о побочных явлениях, сопровождающих снятие бесовского заклятия.
«К вечеру будет хуже», - порадовал Иванов Серегу, - «но это только означает, что наступил кризис. Как при болезни».
«Ничего себе, шуточки»! – прокряхтел в трубку Сергей. – «Хорошо вам с Димоном рассуждать»!
«Да, Дима поехал к одной бабушке. Если сумеет договориться, к вечеру мы ее к тебе привезем. У нее большой опыт снятия порчи, приворотов, и прочей подобной мистики. И, кстати, зря ты нам так уж завидуешь», - обиженно произнес Андрей. – «Если хочешь знать, мы завтра планируем нанести ей визит. Что ты на это скажешь?»
«Сдурели!», - заорал в трубку Водославский. – «Да вы! Да она вас!»
«Все будет в порядке», - поспешил успокоить друга Андрей. – «Я тут кое-какую литературу поднял, а Дима план придумал. Немного безумный, но в общем-то, потрясающий. Пора этому положить конец».
«Пора», - эхом отозвался Водославский, на которого накатывал очередной приступ тошноты.
«А как это сделать?», - продолжал развивать дальше свою мысль Андрей, - «Не в милицию же идти, в самом деле. Это на каком-нибудь Гаити можно обратиться в полицейский участок, так, мол, и так: навели порчу, околдовали. И к тебе не только отнесутся со всей серьезностью и пониманием, но даже порекомендуют колдуна, которую с тебя эту самую порчу снимет. А наши? В лучшем случае, пошлют…на хутор бабочек ловить, а в худшем – посадят в психушку».
«На хутор бабочек ловить»? – переспросил Серега со смехом. – «Давненько я не слыхивал такого выражения. И где ты его только откопал? На библиотечных полках?»
Андрей сопел в телефонную трубку. Кажется, он обиделся.
«Вот, погоди, выкарабкаюсь…с вашей помощью», - поспешил загладить свою вину Серега, - «научу тебя, как следует материться. А то двух слов связать не может!»
Иванов непринужденно рассмеялся, непонятно, что ему понравилось больше: Серегино обещание научить нормально ругаться матом, или же то, что Водославский вспомнил, пусть даже вскользь, о дорогих сердцу Иванова мушкетерских идеалах.
«Что вы там с Максименко задумали»? – спросил Сергей. – «Надеюсь, не спалите бедную девушку на костре»?
Андрею шутка пришлась по душе, он рассмеялся:
«Нет, конечно. Хотя…, способ верный и…опробованный».
«Ну да, Святая Инквизиция, как же»! – явил познание в средневековой истории Сергей. – «Испанцы, мать их. Как же, отлично помню».
«Думаю, нужно посмотреть, что она (никто из приятелей не решался вслух произносить слова «ведьма») прячет на подоконнике. Ты говорил о каких-то фигурках».
Анангуанангуанангуанангуанангу…
Серега поежился.
«Мне кажется, особенно в свете того, что с тобой происходит, там, на подоконнике есть фигурка, имеющая непосредственное отношение к тебе, Сергей», - четко и раздельно произнес Иванов.
Серега даже рот разинул, и на минуту забыл о своей тошноте. Ответ, оказывается, все это время находился на поверхности, совсем рядом. За шторой, на подоконнике. Стоило просто встать с кровати, отодвинуть занавеску, и…
«Сергей! Ты что, заснул там, что ли?»
«А? Нет, задумался просто».
«Говорю, будут сны. Я прочел об этом. Сны – это такой же довесок, как и твоя тошнота. Не бойся их, а главное – не верь. Крестик надень. И так на тебе? Молодец. Умойся на ночь святой водой».
Серега усмехнулся – иногда, в своей наивности Андрей напоминал ему пятилетнего ребенка, верящего в то, что черепашки-ниндзя на самом деле где-то существуют.
«Не смейся! Они всегда очень неохотно отпускают свою жертву, так что будь готов к любым неожиданностям. И еще… ни под каким предлогом не открывай ночью двери. И окна. Никому. Ни во сне, ни наяву».
«У меня теща лунатик, вдруг, придет, а я не открою», - заржал Серега, представляя, как Раиса Дмитриевна в кружевной ночнушке вышагивает по карнизам.
«Это серьезно, Сергей. Надеюсь, не мне объяснять тебе, насколько серьезно. Жизнь дает нам шанс реально побороться со злом, и мы должны победить»!
Снова этот пафос! Серега скривился, словно от горькой пилюли. Иногда, Андрей со своими донкихотовскими замашками был просто невыносим.
«Что касается меня, то я сейчас бегу бороться со своей проклятой тошнотой»! – закончил разговор Водославский, и бросился в туалет.



«ВЕДЬМА»
Лицо у Берты было широкое,
скуластое, коже отливала
желтизной, раскосые глаза
смотрели так, что казалось,
будто они пронзают насквозь.
Увидев ее, каждый сказал бы,
что она похожа на колдунью.
А что касается местных жителей,
так никто в этом и не сомневался.
П.-К. Асбьерсен
«Рассказы Берты Туппенхаук»

- Да, Андрюха, - Дима Максименко выпустил струю дыма. – Никогда бы не подумал, что буду таким заниматься! Чем дальше влезаю в эту историю, тем все больше сам себе удивляюсь!
В руках Максименко держал дебильную резиновую маску, которую ему предстояло надеть через несколько минут.
- Ты уверен, что у нее пары закончились? – спросил Андрей. Он заметно волновался, длинные нервные пальцы теребили другую резиновую маску. – Может, пошла с подругами в кафе, или еще куда…
- Она-то? – хмыкнул Дима, гася окурок о подоконник. – Вряд ли. Кто угодно, только не наша девочка.
В подъезде было холодно, значительно холоднее, чем на улице, где уже вовсю торжествовала весна, целиком и полностью захватившая город около недели назад. А в подъезде – холодрыга, словно…в могильном склепе (правда, подходящее сравнение для нынешней ситуации?), не потому ли поводу у обоих приятелей по спинам бегали мурашки? Или не по этому?
- А если не выгорит? – Дима закурил очередную сигарету, кажется, пятую по счету. – Что, как она ментам позвонит? Во, будет жопа!
- Согласен, - голос Андрея Иванова предательски дрожал.
«Если он не успокоится, дело точно, не выгорит», - подумал Дима.
И еще его волновало одно обстоятельство, о котором он, принимая во внимание состояние напарника, пока предпочитал помалкивать. Оно беспокоило Диму больше, чем приезд какой-то милиции. Что, если Стелла их учует? Что произойдет тогда? Что она сделает? Развеет их по ветру? Превратит в маленьких забавных лягушат? Вопросы на засыпку.
С февраля по апрель, то есть, со дня первого заседания закрытого клуба «охотников на ведьм», как в шутку окрестил его Иванов, по сегодняшний день (день, когда что-то должно произойти), троица узнала многое. Многое, но не все. Например, Дима горел желанием разобраться, с какого боку припеку тут Лида и кто конкретно из этой шизанутой банды сперва нагадил в девятом машзале, а потом, будто узнав, что Дима там побывал, поспешил замести следы.
Пока же, довольствовались малым. За Стеллой следили по очереди, кому как было удобно. При содействии инспектора Вербицкого из первой части, который курировал Черниговский педагогический университет, Дима добрался до списков студентов. Вербицкий отнесся со всем пониманием холостяка к Диминой просьбе. Стелла училась на историческом факультете, и фамилия у нее была соответствующая ее внешности – Соболевская. Инициалы – С.С. Соболевская Стелла. Сатанинская стерва. Серегин Суккуб….
В университете о ней отзывались положительно: «умная девочка, хорошие отметки. Правда, замкнутая, та к ведь у нее родители в пожаре сгорели. Вы не знали? Такой ужас! Бедняжке всего пять было. Бабушка ее воспитала, только, кажется, уже умерла».
Дима выбил у Волка отгул и съездил в Куликовку, где жила и умерла Стеллина бабушка. Расспросы о Василине Федорчук, почившей, как оказалось, девять лет назад, ни к чему не привели. Селяне, заслышав от Димы это имя, опускали глаза и отделывались односложными ответами: «Да, мол, была такая». После долгих уговоров, показали, где похоронена.
Закопали бабку Василину радушные односельчане вовсе не на кладбище, как ожидал Дима, а на лесной опушке. И креста даже не поставили. Отделались стандартным памятником. Памятник насквозь проржавел, серебрянка, покрывавшая его в лучшие времена, облупилась. Какой-то шутник даже звездочку с его верхушки оторвал. Могила Стеллиной бабушки была неухожена, земля просела и грозила скорым обвалом. Яркая весенняя трава, да ранние полевые цветы – единственное, что радовало глаз.
«Почему именно здесь?»,- думал Дима, - «Почему не на кладбище? Что ТАКОГО сделала бабка Василина, если даже ее похоронить не захотели по человечески?»
Дома, в Чернигове рациональный Андрей все расставил по своим местам.
«Кого», - спросил он у Димы с Серегой, - «издревле предпочитали не хоронить вместе со всеми? Не вспоминали ни имен, ни деяний? Кому плевали вслед и «сыпали соли на хвост»? Говоришь, бабушка воспитывала нашу девочку с пяти лет? А в девяносто первом представилась? С пяти по одиннадцать. Шесть лет. У кого-нибудь из присутствующих есть сомнения в том, что за этот срок нельзя обучить хотя бы азам колдовства?»
Серега, на своей собственной шкуре испытавший все «прелести» колдовства, считал, что, в общем-то, можно.
Время от времени к Стелле хаживали малолетки. Те самые, что принимали участие в ежемесячных экзекуциях Максименко и другие, неизвестные. Как Диме хотелось выскочить из подъезда дома напротив, откуда он вел наблюдение, и навалять по первое число Сторму, Ивелу и всей остальной честной компании, но парень понимал, что еще не время. Еще рано.
О доме «охотникам на ведьм» ничего известно не было. Троица знала, что раз или два в неделю странная девушка Стелла бывает на Лесковице, но проследить ее маршрут в бесконечном переплетении улочек и переулков старого района было практически невыполнимым делом. К тому же, с наступлением теплых деньков, юная ведьма стала разъезжать на мотоцикле, ведомом каким-то патлатым психом в кожаной куртке. Гонял он на таких космических скоростях, что отследить его представлялось возможным разве что при помощи вертолета, а его-то как раз у нашей троицы и не было.
- Идет! – ворвался в Димины мысли Иванов, наблюдавший в окошко над козырьком.
Он шумно сглотнул. Дима похлопал приятеля по плечу, от чего тот вздрогнул, будто трепетная лань.
- Маску, маску надень! – шикнул Дима на своего подельщика из библиотеки.
Тот разве что зубами не лязгал. Волосы взмокли, близорукие глаза за линзами бешено вращались, будто у необъезженной кобылы. Такого ведьма за километр почует.
Диме все удалось натянуть маску на Иванова до появления хозяйки квартиры номер шесть (не под седьмым же номером жить сатанистке, в самом деле!) и вызвать лифт.
Затем, они зашли в кабину, придерживая двери кнопкой «стоп». Стелла прошла мимо к своей двери, даже не взглянув в сторону лифта.
УЧУЯЛА? НЕ УЧУЯЛА?
Сердце в Диминой груди билось с грохотом проходящего по мосту железнодорожного состава. Про Андрюху и говорить нечего – бледный, небось, под маской, потом, вон, как прет!
УЧУЯЛА? НЕТ?
Звякнули ключи. Открывает двери.
- Пора, - прошептал Дима и выскочил из лифта, увлекая за собой полуобморочного Иванова. Бедняга еле переставлял ноги. Неизвестно, что пугало его больше: темные чары внучки бабки Василины или скорый визит милиции в библиотеку имени Короленко.
Пришла глупая мысль о бабушке. ЧТО СЕЙЧАС будет, если какой-нибудь бабульке взбредет в голову именно в этот момент вынести мусор? За те полторы секунды, что длился прыжок от лифтовой площадки к порогу шестой квартиры, Максименко успел представить себе эту самую бабушку. Темно-синий халат, седые кудряшки, завитые при помощи термобигудей, очочки, дряблая кожа на щеках, обвисшая грудь, поджатые губы. Артрит. Красное пластиковое ведро, наполненное доверху.
Даже сквозь латекс медицинских перчаток (идея Иванова, разумеется!), Дима почувствовал, насколько мягки и горячи ее губы. Девушка дернулась в его объятиях, попробовала закричать, но Дима лишь плотнее зажал ей рот. Вторая рука доморощенного бандита любовно сжала тонкую шею ведьмы. Жалости Максименко не чувствовал, перед глазами все время стоял Серега во всей своей кащейской красе.
Дверь в квартиру была уже открыта, и все трое ввалились внутрь.
В коридоре, показавшимся сперва Диме невероятно длинным, словно тоннель, вкусно пахло какими-то травами.
- Тихо! – рявкнул Дима голосом киношного злодея. – Хочешь жить – молчи!
Стоящий рядом, вернее, прислонившийся к дверному косяку Иванов, громко икнул. Дима подарил ему взгляд, полный признательности.
Ногой Максименко захлопнул дверь, затем, развернул девушку лицом к себе с таким расчетом, чтобы она могла видеть нож в его руке. Нож, просто мечта какого-нибудь голливудского маньяка, вроде Майка Майерса, позаимствовали у Водославского, и будет просто здорово, если Светка надумает сегодня разделывать мясо. Как Серега объяснит его исчезновение из ящика на кухне? Скажет, дал двоим своим сумасшедшим приятелям поиграть «в больницу»? Здорово, ничего не скажешь!
Дима смотрел из-под маски на Стеллу и глаз не мог отвести. Вблизи она была не просто красива. Она была прекрасна! Просто не передать! Как?! КАК в таком теле может обитать душа, что чернее самой ночи?
Стелла, в свою очередь, перевела взгляд с блестящего широкого лезвия ножа на Диму, и на ее гладких алебастровых щеках возникли симпатичные ямочки, а глаза – голубые озера под зимним небом, будто немного оттаяли, ожили. В следующую секунду Стелла уже смеялась. Перезвон хрустальных колокольчиков. Журчание горного ручейка. Весна во всем своем великолепии. Дима понял, что теряет голову: скелет-Водославский больше не стоял перед глазами. Пришлось укусить себя за нижнюю кубу, чтобы придти в себя. Во рту возник солоноватый привкус крови.
Помогло: теперь Стелла просто смеялась.
- Вы что это, серьезно? – веселилась она, переводя взгляд с Димы на висящего на дверном косяке Иванова. – Ну, и кто же из вас Ниф-Ниф, а кто – Наф-Наф?
Все дело в том, что для своей акции «охотники на ведьм» постарались максимально изменить внешность. Иванов сам бегал на рынок. Ну, и что он принес, спрашивается? Маски этих чертовых поросят!
- А где ваш третий дружок? Где вы забыли Нуф-Нуфа?
Дима чуть не подпрыгнул на месте.
УЧУЯЛА?!
- Не смешно, дорогуша! – Дима схватил Стеллу за грудки (О, да она не носит лифчика!) и толкнул в комнату. Ведьма шлепнулась на свою роскошную задницу. Волосы цвета воронова крыла растрепались, голубые глаза горели небывалой ненавистью (в них просто невозможно было смотреть!), красивые чувственные губы (Дима размазал помаду) кривились в немом рыке. О, Сейчас внучка бабки Василины явила свое истинное лицо: словно сквозь прекрасную нежную кожу вдруг, проступили черты всех ведьм мира, сожженных в незапамятные времена и живущих ныне. Она разве что не шипела. Мерзкое отродье. Демон! Суккуб! Анангу! Дима почувствовал отвращение, будто взял в руки что-то холодное и скользкое. И это не смотря на всю ее сексапильную внешность!
- Что? Что вам надо? – высоко, словно пила, напоровшаяся на сук, взвизгнула Стелла и сдунула прядь с глаза.
- Да, вот, - Дима сделал шаг к ней, - слышали, будто «дурь» у тебя водится.
- От кого? От кого слышали? От кого слышали, сволочи?!
Глазки Стеллы забегали, видно, «наркота» и в само деле, в квартире присутствовала.
- Отдавай «шириво», грымза! – рявкнул Дима, наступая на Стеллу. Та отползла назад. В глазах застыл неподдельный ужас, куда только девалась вся ее ненависть и презрение?
- Я отдам, все отдам…
- Где товар, сучка?
Кажется, это была одна из штампованных голливудских фраз, но Дима не придал этому значения.
Стелла вытянула руку с яркими длинными ноготками в сторону стенки темного дерева.
- Возьмите в баре…
Дима открыл дверцу и увидел обычный полиэтиленовый пакет со шприцами, ампулами и прочей наркоманской мурой.
Вот, так просто: «возьмите в баре». Нет, милицию она точно не вызовет.
СЕЙЧАС, ВОТ ПРЯМО СЕЙЧАС ОНА ПРЫГНЕТ НА НЕГО!
- А теперь убирайтесь! – закричала ведьма. – Получили то, что хотели, проваливайте!
- А может, мы хотим поррразвлекаться! – вдруг, услышал Дима.
Иванов, поросячья морда, о котором Максименко даже забыл, проявил признаки жизни. И, кажется, попал под чары этой стервы! Дима готов был биться об заклад на свой резиновый пятачок, что под маской на лице Андрюхи сейчас широченная улыбка идиота. Пока Дима занимался Стеллой, та околдовывала беднягу-библиотекаря!
- Да, котик? – проворковала Стелла и поднялась с пола. – Что ты хочешь, милый? Мой сладенький…. Я все умею. Абсолютно все.
«Если она сейчас скажет: «спроси у своего братца Нуф-Нуфа», я нисколько не удивлюсь», - подумал Дима.
Ситуация выходила из под контроля.
- Ну, мой поросеночек, так что ты хочешь от плохой девочки?
Дима только дивился переменам в лице Стеллы. Сейчас оно выражало такую похоть, что не передать! Сильвия Кристель отдыхает!
- Иди же ко мне, поросеночек, я почешу у тебя за ушком…
Иванов оторвался от спасительного косяка, и двинулся к ведьме. Словно кролик в раскрытую пасть удава.
Пришлось вернуть источник сексуальной опасности на место. Дима поймал Стеллу за локоток и рванул на себя. Бедняга вновь оказалась на полу.
- Сволочь! Проклинаю! Будь ты проклят! – закапал змеиный яд с прекрасных уст суккуба.
- Поосторожнее в выражениях! – осадил ее Дима.
Хряк-Иванов все еще прибывал в трансе. Максименко подошел к соучастнику преступления и отвесил ему профилактическую оплеуху. Это возымело действие: Андрей тряхнул голой розовой черепушкой, прогоняя наваждение.
- А ну, братан, - обратился к нему в несвойственной для себя манере Дима, - пошуруй в комнатах, а я пока подругу постерегу.
- Ага, - кивнул свин-Иванов и бочком, бочком засеменил в спальню
Водославский подробно проинструктировал друзей относительно планировки ведьминого жилища, и Дима только надеялся, что Андрей не заблудится.
- Ну, шо? – Дима склонился над притихшей девушкой, поигрывая ножичком, словно некий гротескный маньяк Порки. – Будешь мышкой?
Стелла быстро-быстро закивала. Сейчас перед Димой на полу сидела не могущественная ведьма, высосавшая все соки из его друга, а двадцатилетняя перепуганная насмерть девчонка. Она будто знала, что этот придурок со свинячьей рожей запросто пусти в ход свой огромный нож, так что самое разумное в данной ситуации – молчать и быть мышкой. Потом, потом можно будет дать выход ярости, потом, после их ухода, а сейчас мышка должна сидеть ниже травы, тише воды, потому что…. Потому что, если он коснется ее своим ужасным ножом, никакая магия уже не поможет…
Наконец, явился поросенок номер два. Он тащил внушительных размеров сумку. Стелла охнула и стала еще бледнее.
- Уходим, - деловито пробормотал Андрей. Кажется, только теперь он пришел в себя. Дима даже заподозрил, что великий умник чересчур заигрался «в бандитов». Чем, интересно, он набил сумку?
Дима своим мясницким ножом перерезал телефонный провод.
- И не вздумай глупить! – посоветовал он Стелле. – Иначе…
И он красноречиво пошевелил кухонной утварью семейства Водославских перед аккуратненьким носиком ведьмы.
Грабители заперли покорную девушку в ванной и покинули квартиру номер шесть.
Отступление репетировалось неоднократно, поэтому, проколов не вышло. Друзья поднялись на лифте на девятый этаж, затем, по лестнице – на крышу, где надели заранее приготовленные бейсболки и темные очки. Поменялись также верхней одеждой (очередная идиотская затея Иванова), Дима с отвращением натянул пропотевший Андрюхин свитерок.
Вышли, разумеется, из другого подъезда. Дима отправил Андрея с приметной сумкой на троллейбусе, а сам остался наблюдать из подъезда дома напротив за дальнейшим развитием событий.
Проше час, а может быть и два, а менты все не появлялись. Видимо, ограбленная хозяйка квартиры номер шесть не сочла нужным извещать милицию: «Алло, это вас беспокоит Соболевская Стелла, проживающая по адресу: Одинцова, тридцать восемь, квартира шесть. Приезжайте быстрее. У меня побывали два поросенка и унесли все наркотики!»
После трех часов бестолкового ожидания, Дима уже было, решил выйти из подъезда, когда появились они. Возникли, будто четыре всадника Апокалипсиса – в черных кожаных куртках, на мотоциклах того же цвета. Один из них снял шлем, и Дима узнал Сторма. Малолетний сатанист был сам не свой – знал, бедняга, что сейчас его распылят на атомы. В подъезд ведьмины «шестерки» не вошли, вбежали!
Это очень развеселило Диму. Он направился к автобусной остановке, с которой три часа назад стартовал Андрей, увозя в своей большой сумке наркотики и, возможно, те самые фигурки с подоконника, о которых рассказывал Серега Водославский.
Мушкетеры. Кум Серега поведал Диме о мушкетерах и отношении Иванова к этим персонажам Дюма-отца. Хорошо, пусть будут мушкетеры. Так, или иначе, но шпаги можно снова вернуть в ножны. Первый удар нанесен.

Еженедельная черниговская газета
«Дэснянськи зори», раздел «криминал»
(перевод с украинского)

Зверское, невиданное по жестокости убийство произошло шестнадцатого апреля на Масанах. Целая семья: отец, мать и трое детей (двенадцати, восемнадцати и двадцати лет) была обезглавлена в доме по улице Красносельского.
Мы не будем шокировать наших читателей ужасными подробностями убийства, скажем лишь, что убитые принадлежали к так называемой «группе риска» - содержали наркоманский притон. Следствию предстоит разобраться в причинах совершенного зверства.
Антон Андреев

«СНЫ»

Ему не нравился этот сон.
Совсем не нравился.
Он был чересчур реален.
Стивен Кинг
«Кладбище домашних животных»

В теплую спокойную ночь с двадцатого на двадцать первое апреля маленький Славик вновь обмочился во сне. Лида, разбуженная всхлипываниями сына, подскочила к детской кроватке.
- Что, Славочка, что случилось? – встревожено шептала она, приглаживая взмокшие светлые волосики сына. – Приснилось что-то, да?
Славик лишь хлопал сонными глазенками, такой трогательный в тусклом свете ночника, что внезапно, у женщины, готовящейся всего через неделю стать одной из жриц Князя Тьмы, сладко заныло – сердце, совсем уж недопустимое явление для неофитки.
На смятой простыне темнело пятно. Плохо: Лида уже три месяца, как отказалась от клеенки, полагая, что ее маленький мужчина достаточно подрос для того, чтобы делать пи-пи в горшок.
Приближалась Вальпургиева ночь – праздник всех ведьм, колдунов и прочей нечисти, ночь Лидиного посвящения. Так уж случилось, что нынче Большая Месса, намеченная в ночь с тридцатого апреля на первое мая, совпадет с православной Пасхой. Наиболее «завернутые» на оккультизме адепты пещеры «Сумерки Мира» считали такое совпадение не случайным: Верховная жрица, например, утверждала, что будет некое противостояние между светом и тьмой, добром и злом. Последняя Вальпургия и последняя Пасха уходящего века сольются воедино. И, да содрогнется земля от победной поступи Князя Тьмы!
С каждым днем, по мере приближения назначенной для Большой Мессы даты, у Лидиного соседа все ярче и ярче разгорались глаза. Петр Сергеевич находился в радостном возбуждении от предстоящего. Он предвкушал!
«Вот увидишь», - говорил он Лиде, сияя линзами, словно некий маяк, указывающий путь в наш мир крылатым демонам, - «это будет незабываемо. Ночь, когда ты переродишься. Ночь, когда поповье по своим игрушечным церквам будут завывать о скором Воскресении, станет для тебя временем ОТКРОВЕНИЯ. Наконец, ты узнаешь – что такое на самом деле твоя жизнь. Для кого-то она нужна для искупления. Пусть! Раз они хотят в рай, к своему румяному богу – пожалуйста! Ад! Они смеют пугать нас адом! Наша жизнь, наш мир, наше бренное существование! Ха! Терпение – главная мораль христианства. Христос, мол трепел и нам велел. А что, если мы не хотим терпеть? Что тогда? Гиена огненная? Гром и стрелы? «Не противься инстинктам» - советует нам мудрая природа, и как пример противопоставляет гомо сапиенсу миллиарды других видов, по настоящему проживающих свои жизни. Они размножаются, строят жилища, уничтожают хилое потомство, охотятся, разрывая острыми зубами еще живую жертву. Чтобы жить! Животным не нужна духовная пища. Они просто жрут. Знаешь, Лида, от какого слова происходит слово «жертва»? От слова «жрать»! Приносить жертву – это всего-навсего – кормить своих богов. Но, ведь во все времена боги предпочитали живую плоть и теплую кровь, не так ли? О! Молох, Велиал, Баал-Зебуб, Кали, Геката, Сет, Тласольтеотль - все они предпочитали дымящуюся красную влагу, а предсмертные крики были слаще любой музыки для их ушей!»
Петьку и раньше заносило, но тут он, кажется, превзошел самого себя. Лида растерялась. Кровь. Дьявольские обряды. Теперь она была достаточно теоретически подкованной, чтобы понять, к чему готовит ее Лобур. Слово состояло из двух частей и никак не хотелось выстраиваться в Лидиной голове: ЖЕРТВЫ. ПРИНОСИТЬ. ПРИНОСИТЬ ЖЕРТВЫ. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ….
Но…, они ведь не делают этого на самом деле, правда?
Неужели, ей предстоит во всем этом участвовать? Она не может. Она не создана для этого! ЗАЧЕМ?! Зачем кого-то обязательно нужно убивать, пусть даже для того, чтобы сделать подарок неизвестным могучим силам? Накормить их!
Лида хотела всей правды, и она ее получит. Через неделю. На Вальпургию. Или на Пасху. Кому как удобнее!
Правда в том, что Лида боится. Того места, куда ее поведет Лобур. А еще больше – людей, которые будут ее там ждать. Двенадцать, их ровно двенадцать, словно христовых апостолов. И она должна стать тринадцатой (как Иуда?!), занять освободившуюся нишу. Она даже уже знала имя ушедшей – Ольга Анатольевна. Неожиданно, ее мужу, не последнему, по словам все того же Лобура, человека в нашем городе, предложили повышение в столице, и теперь Ольге Анатольевне предстояла встреча с киевскими братьями по вере.
А Славику приснился дядя Гриша. Вот он, большой и веселый подходит к мальчику и легко, словно пушинку, подхватывает на руки: «Эй, козак, когда атаманом станешь?» Славик звонко смеется, заливается. Ему хорошо, как никогда. Даже когда мамочка разрешает покушать варенья прямо из банки, не так хорошо. Славик что-то хочет сказать дяде Грише, настоящий «хлопчачий секрет», но никак не может вспомнить, что именно. Прямо, как бабушка, когда потеряет что-нибудь и никак не может найти. Тогда она называет себя «старой склеротичкой». Значит, Славик тоже «старая склеротичка»! Что же, что же? Не про автомат с тарахтелкой. И не про самолет. И не про железную дорогу, оставшуюся в блестящей дядигришеной машине, потому что мамочка запретила Славику взять игрушки домой. И не про Тигру, точно такого же, как в мультике о приключениях Винни-Пуха. Нет, все это не то! Не то!
Дядя Гриша качает его в своих больших ладонях (настоящие ковши – эти ладошки!) и смотрит на Славика так, как мамочка иногда смотрит. И тут четырехлетнего мальчика осеняет. Он тянется к дяде Грише, обнимает за шею (ну и шея! Просто, как у Терминатора шея! Ух, ты!) Пахнет табаком и кожаной курткой. Хорошо пахнет. Славик прижимается к дядиной груди, закрывает глаза. «Папа», - говорит он убежденно. – «Ты – мой папа. Никуда больше не уходи. Пожалуйста…». «Конечно же, не уйду, мой ангелочек!» - слышит Славик. Он открывает глаза и видит прямо перед собой стекла очков, в которых отражается пламя и еще – крепкие белые зубы, обнаженные в жуткой улыбке: «Ангелочек мой, херувимчик!»
Это он – Серый Волк! Славик кричит, старается вырваться из сильных рук (лап) дяди Пети (Волка) и…просыпается. Он по-прежнему в своей кроватке, рядом с Тимошей, старым одноглазым плюшевым мишкой, который помнит еще детские сны Игоря и Лиды.
Мамочка тоже здесь.
- Что, Славочка? Что случилось? – спрашивает она у него. – Приснилось что-то, да?
- Ты больше к Волку не пойдешь? – сонно спрашивает Славик.
- К волку? – недоумевает Лида.
Но ее сынишка ее не слышит, он снова сладенько спит: все его недавние страхи исчезли. Лида берет мальчика на руки, переносит на свою кровать. Он тут же скрючивается «червячком», недовольно бормочет что-то во сне. Лида берет Славика за ножки и целует гладкие розовые пятки, такие еще круглые и нежные! Сколько времени пройдет, пока они огрубеют, покроются желтыми мозолями? Когда они повзрослеют, розовые пяточки сына? Сколько жертвоприношений спустя?
Лида вздрогнула от этой мысли. Неужели, все-таки, придется?
В комнате пахло мочой. Женщина вынесла мокрые простыни и матрац на балкон. «Потом замочу», - решила она. – «А Славка сегодня поспит со мной». Затем, Лида сама сходила в туалет и легла рядом с сыном.
«Димка, сволочь!» - пришла мысль. – «Во что я из-за тебя вляпалась?»
Мысли Лиды медленно, словно темные воды глубокой реки под названием Ненависть, потекли вспять по времени. Она вспоминала тот день со стыдом, злостью и…одновременным возбуждением.
Славка тихонько сопел рядом. Лида так, чтобы не разбудить сына, повернулась на бок. Рука, шурша одеялом, словно осторожная змея, поползла вверх, по гладкому теплому бедру, медленно оглаживая его, затем, сместилась, нащупала ткань трусиков и проникла под них.
Язык облизывал пересохшие губы, а пальцы уже нашли этот подарок природы – центр женского наслаждения. Лида закрыла глаза и вновь оказалась в том самом дне, когда одновременно испытала плотское наслаждение и душевные муки. Это было…

«СНЫ»

Наконец она приподнялась и вдруг хихикнула.
- Такой вот у меня характер, - сказала она.
- Я виноват, - повторил он.
Внезапно у него пересохло горло.
Стивен Кинг
«Мизери»

…десятого!
Дима резко сел на кровати. Перепуганный Махмуд, мирно дремавший в ногах, подскочил, будто ошпаренный и уставился своими круглыми яркими глазищами на хозяина: «Что же ты, гад такой, делаешь? Так и разрыв сердца схлопотать недолго! А хорошие кардиологи нынче – такая редкость!»
- Да, точно. Десятого августа. Это все объясняет!
Дима не заметил, что разговаривает вслух.
Это случилось десятого. Точно. Он вернулся после празднования тридцатилетия Маринки, своей подруги, с которой Диму связывали исключительно платонические отношения. Набрался в честь юбилея, конечно, до нарушения координации, благо, от ресторана «Дружба» до дома было рукой подать. О проблемах, которые обязательно возникнут на утро с Диминой поджелудочной железой, как-то не думалось. Парень хотел лишь одного – побыстрее добраться до своей кровати и вырубиться часов на пятнадцать. Ранний подъем на работу Диме Максименко также как-то не грозил – накануне он отдежурил сутки в составе караула, и теперь его ждало три законных дня выходных.
Удалось войти в нужный подъезд, и даже нажать нужную кнопку в лифте, хотя задача, скажем прямо, была не из легких. На открывание двери ушло не так уж и много времени – всего-то минут двадцать. Наконец Дима переступил свой порог. Махмуд пьяного хозяина встречать не вышел, тогда Дима не придал этому значения, а зря – верный признак, что в доме что-то не так. Обычно кот не изменял своим привычкам: лишь в замке зашевелится ключ, Махмуд уже сидит перед дверью наготове.
Умыванием Дима решил себя не баловать и оставил эту процедуру на утро. Раздеться в темной спальне (парень попробовал найти выключатель на стене, но после двух неудачных попыток, отказался от этой идеи) также составило некоторую проблему. Снять обувь и пиджак еще как-то удалось, а вот, с брюками вышла накладка – Дима стащил проклятые только до колен и тут окончательно запутался.
«Везет же шотландцам!», - подумал Максименко и упал поперек кровати, на которой его ждал крепкий сон пьяницы. И…кто-то еще…
Проснулся Дима оттого, что кто-то трогал его внизу живота.
«Ну, давай! Ну, давай же! Ну, милый…. Ну…»
«Кто здесь?» - просипел Дима: пьянки плохо влияют на голосовые связки.
Его будто и не замечали. Настойчивые сильные пальцы теребили его гениталии, а голос, такой знакомый голос, с придыханием шептал: «ну, ну, давай же, мой маленький…, ну, вставай…»
Дима облокотился на спинку кровати. Это было она, вне всякого сомнения. Обесцвеченная грива волос рассыпалась по одеялу, в темноте белеет сильное тело. Парень почувствовал ее язык у себя на теле и…начал возбуждаться. Кажется, эта придурошная даже заплакала от счастья!
«О…», - шептала она и язык начал работать с удвоенной скоростью. – «ооо…».
Дима матюгнулся и постарался освободиться. Не тут-то было! Она сжала его поясницу, буквально вдавливая свое лицо в Димино тело.
«Ты откуда взялась?» - спросил Дима. – «Я что, был такой пьяный, что позвонил и пригласил к себе? А?»
Лида не отвечала, с усердием продолжая свое дело. И надо признаться, небезуспешно: Дима, не смотря на далеко не «постельное» настроение, здорово возбудился. Он не хотел этого, но ведь против природы не попрешь, так ведь?
Принялся ее обзывать (по трезвому никогда бы на такое не решился!), но и это не возымело действия.
«О…», - стонала Лида, - «вот так, давай, милый, так…»
…Дима открыл глаза.
Видимо, на несколько минут он просто вырубился, что случается с сильно пьяными людьми сплошь и рядом, и теперь эта тварь овладела им! Дима чувствовал, какая горячая она внутри, как придавила к кровати, как несется вскачь за своим оргазмом. Лица Дима не видел, только эти волосы, эти проклятые белые волосы! Словно водопад, словно снежная лавина!
«Ну, скажи, скажи, милый, скажи, что любишь меня! Ну, скажи, прошу! Умоляю!»
«Ты что, сдурела окончательно?!» - Дима заворочался, пытаясь стряхнуть с себя ненавистную потную плоть, но лишь ускорил тем самым процесс: Лида выгнулась дугой, замерла на несколько секунд в таком положении, а затем, рухнула всей тяжестью своего тела Диме на грудь.
«Кончила! О, как я кончила!» - сообщила она ему эту подробность.
«Поздравляю», - буркнул Дима и вновь попытался стряхнуть ее с себя.
«Нет», - услышал он. – «Я хочу, чтобы ты тоже получил удовольствие.
«Ну, это уже, дудки! Не дождешься!»
Лида не ответила ему. Вместо этого, она приподняла зад, чуть изменив позицию, и наклонилась к Диме. Только сейчас он различил ее лицо. И как только он мог раньше добровольно заниматься сексом с этой психопаткой!
Лида приблизила лицо к Диминому, и попыталась поцеловать.
«Ага, сейчас!»
Он вытолкнул ее язык из своего рта и крепко сжал губы. Лида удвоила натиск: она все быстрее и быстрее двигала тазом, а язык пытался проникнуть сквозь сжатые Димины губы к нему в рот. Лида шумно дышала, горячий спертый воздух вырывался из ее широких ноздрей прямо в лицо парня.
«Ох…ох…»
Большая капля пота стекла с кончика ее носа на лицо Максименко.
«охохохохоох…ооо…»
Верхняя часть тела Димы корчилась от отвращения, в то самое время, как нижняя вовсю получала удовольствие.
Дима ненавидел себя в этот момент.
Лида почувствовала нарастающее возбуждение парня, и сильнее завозила задом.
«Кончи! Кончи со мной! Давай, ну!», - призывала она Диму. – «Давай…в меня…»
«Насилует!», - с ужасом подумал Дима. – «Господи, она же насилует меня! И самое ужасное, это то, что я действительно, сейчас кончу!»
«Давай!» - выла Лида, извиваясь и заливая слюной его щеки. – «Кончи в меня! Я хочу…, я хочу от тебя ребенка!»
Диму словно ушатом ледяной воды окатили. Он мигом протрезвел.
Только не это, пронеслось в его голове. Если это случится, я уже никогда от нее не избавлюсь!
Он выгнулся, словно цирковая гимнастка и сбросил-таки эту сучку с себя. И в тот же момент кончил с небывалой силой. Словно из пушки.
«Скотина!» - заверещала Лида, как раненый заяц. – «Гад! Подлец! КАК ТЫ МОГ?!»
А Диму посетил жуткий приступ смеха. Он смеялся и смеялся. Не мог остановиться. Даже поджелудочная заболела!
«Что, сука, съела?» - веселился Максименко. – «Бери вот, теперь и если так уж этого хочешь, засовывай себе вовнутрь! Вон ее, сколько на одеяле!»
«Как ты мог…», - рыдала Лида. – «Как мог?»

…Да, это случилось десятого. Десятого августа. Впрочем, у Димы всегда была плохая память на числа и даты. На даты, но не на события.

«ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ…»

Странно, но ей по-своему
Было жаль этого мальчика,
Чья изуродованная душа с кулачок
Разрывалась под напором
Сверхъестественных сил.
Стивен Кинг
«Я знаю, чего ты хочешь»

…к Жене Коваленко пришел его мертвый одноклассник Витек.
Маленький сатанист за последнее время посетил всего одну мессу, на Сретенье, да и ту, будто из-под палки. Взрослые давно заподозрили мальчика в «халатности исполнения служебных обязанностей», выражаясь сухим номенклатурным языком, но не спешили с выводами. А Женя, между тем, продолжал зарабатывать прогулы. Алтарем в его отсутствие, сатанисты пригласили молоденькую пятнадцатилетнюю девушку, двоюродною сестру одного из адептов. Лиля, так ее звали, наивное, романтически настроенное существо с широко распахнутыми в мир глазами, считала свое временное (так, во всяком случае, ей сказали!) членство в «Сумерках Мира» увлекательным приключением, возможностью самой, а не с книжных страниц, отведать от запретного плода.
Вкусом запретного плода оказался вкус крови первой жертвы, принесенной на обнаженном теле Лили. Фонтанчик из перерезанного горла белой голубки брызнул прямо на губы девственницы. Лиля замерла в ожидании того, ЧТО ВОТ СЕЙЧАС ее тонкую шею постигнет та же участь, и приготовилась ощутить холодную сталь жертвенного ножа на своей шее. Но, ничего, обошлось. Вместо этого, очкарик, облаченный в черную мантию, обмакнул указательный палец в еще теплую кровь птицы, и вывел какой-то мудреный знак на обнаженной груди Лили. Слова, произнесенные при этом, девушка вспоминала не один раз.
«О, многоликий!» - взывал Петр Сергеевич, - «Тьма над миром! Единая сила, о, Валиал-победитель! Войди в сердце этой девы и навеки безраздельно царствуй там! Ее имя – символ чистоты и справедливости, но так говорят христиане! Нам не нужна их чистота, их лживая справедливость. Отныне ты – Лилит, воплощение Ламии, во имя Лилу, Лилиту и Ардат Лили!»
Безумный очкарик еще долго бормотал какие-то древние заклятия, взывал к известным и неизвестным Лиле именам. Возможно, в другой обстановке, девушка бы слушала его с открытым ртом, но сейчас, когда вокруг ее обнаженного тела, лежащего прямо на холодной каменной плите (вот, не хватало только цистит заработать!), столпились эти жуткие фигуры в черном, ей было не по себе. Приключение, в которое Лилю втравил ее братик Миша (здесь его почему-то не было, потому что он тусовался в какой-то стае), уж не казалось таким увлекательным.
Но вернемся к Жене. Глупо говорить о том, что мальчик после похорон Вити Ищенко вот так, взял и отверг Дьявола. Для своих десяти с половиной лет Женя был на редкость рассудительным ребенком и прекрасно понимал, что вот, просто так, взять и уйти из пещеры, как из какой-нибудь спортивной секции, у него не выйдет. Вероятно, за отступничество, его самого постигнет Быстрая Молния, гораздо более быстрая в Стеллином исполнении.
Мальчик запутался, он уже не мог понять, где хорошо, а где плохо, что нужно считать черным, а что белым, но самое главное – Женя понял, что за всеми его сатанинскими игрищами куда-то подевались его друзья, а ведь раньше их было так много!
А еще мальчик выбросил таблетки. Те самые, для родителей. Перед каждой мессой Женя добавлял за ужином в еду своим предкам немного снотворного, отключал телефон и вместе со Стеллой, ожидавшей его, как правило, на улице, спешил в дом Кузьменко. Теперь таблетки ему не нужны и это единственное, в чем Женя был до конца уверен.
А тут еще Витек!
Будильник – маленькие зеленые цифры в густой темноте комнаты показывал 1:32, когда раздался тяжкий вздох. Будто ветер прошелестел. Сердце в Жениной груди екнуло, совсем, как у зайчишки. «Это она. Стелла! Прислала ко мне какую-нибудь мару! Она-то их всех знает!» - с ужасом подумал Мальчик, чувствуя, как на затылке волосы встают дыбом.
Вот сейчас, сейчас он услышит: ЛЕНТЯЙ! ПРОГУЛЬЩИК! ТЫ ЧТО Ж ЭТО ДУМАЛ? ЧТО МОЖНО ПРОСТО ВЗЯТЬ И БРОСИТЬ?! ЗАКРЫТЬ ДВЕРЬ И ВСЕ - НИЧЕГО НИКОГДА НЕ БЫЛО! НУ, УЖ НЕТ! МЫ НИКОМУ ДАЖЕ ТАКИМ МАЛЕНЬКИМ ЗАСРАНЦАМ, ВРОДЕ ТЕБЯ, НЕ ПОЗВОЛЯЕМ ПРОСТО УЙТИ. ЭТО ТЕБЕ НЕ СПОРТИВНАЯ СЕКЦИЯ!
Ладони стали липкими, и Женя вытер их об одеяло. Вол рту стало кисло, будто ему вновь три года и Женя напихал полный рот папиных железячек: болтиков, гаек, шурупчиков и з коробки, что папа прятал от своего любимого отпрыска в ящике стола. Ну, и перепугались же тогда родители! Столько лет уже прошло, а Женя все помнит их перекошенные от ужаса лица, склонившиеся над ним. Лица и вкус болтиков. Страх – штука заразительная, Женя и сам испугался, когда его большой и сильный папа дрожащим от волнения голосом умолял: «плюнь, сына, плюнь каку». И подставлял свою белую твердую ладошку. Родители любили его всегда и боялись того, что с Женечкой, их сыночком может что-нибудь произойти (например, однажды у него начнут выпадать клоками волосы…). Тогда обошлось, и Женя не проглотил ни единого болтика, но теперь их вкус будет преследовать мальчика до самой смерти и будет означать страх.
- Кто здесь? – одними губами прошептал Женя и потянулся к выключателю светильника.
«Сейчас включу свет и окажется, что в комнате никого нет», - подсказал мальчику мозг.
- Не включай, - вдруг услышал он.
Женя дернулся, словно от разряда электрического тока.
«Помогите!» - крик застрял где-то в горле, прилип к гортани, растекся. – «Помогите, кто-нибудь! Бог! Дьявол! Кто-нибудь! Мама! Папа!»
Вновь раздался тяжелый вздох и маленький мальчик с ужасом увидел, как табло электронных часов заслонила чья-то неясная тень.
Будто смотришь через мутное стекло. Женя мог даже различить, который час: 1:32.
- Кто это? – прошептал он, хотя, уже и так знал, кто.
- Не притворяйся! – строго прошелестел Витек своим новым голосом. – Тебе ли не знать!
- За-зачем ты пришел? – от страха Женя начал заикаться.
Витек рассмеялся: два кусочка железа, трущихся друг о друга. Два куска кислого железа.
- А ты не знал? – вновь этот вздох, будто ему трудно говорить. – Чтобы тебя подонимать, естественно!
- Ви-витек, я…й-а н-не вино-ват, - рыдал Женя. – Й-йа-ааа…
- Ага! – хмыкнул призрак, - А еще мы там, в раю делаем котлы для преисподней. Как же! Тебе просто нужно было доказать всем, какой ты великий маг! Идиот! Ты знаешь, как я мучился!
- Но, я…- выдавил из себя Женя Коваленко, - я…пытаюсь…
- Все исправить? Да уж, конечно! Это теперь мне поможет, несомненно!
- Витек…, что мне делать? Что? Что? Что мне делать мальчика душили рыдания.
- Подумай. А я уж решу. В следующий раз.
- Но, о чем? – всхлипнул Женя. – О чем, Витек?
- Сарай, - сказал Витек совершенно отчетливо, без всякого шелеста в голосе. – Подумай, как следует о сарае.
- О сарае? – Женя решил, что ослышался. – О каком сарае, Витек?
Но Витек не ответил. Он исчез. Видно, время, отведенное на свидание, вышло.
- Я включаю свет…, - пробормотал Женя и потянулся к выключателю.
Тишина. Слышно только, как папа храпит в соседней комнате. Без всякого снотворного.
Женя включил свет маленького настольного светильника. Комната сразу же приняла уютный, жилой вид. Волейбольный мяч на шкафу, до которого у Жени весь последний год все как-то не доходили руки – первое, что бросилось в глаза мальчику.
«Если он сейчас заговорит, я могу не выдержать и закричу», - решил Женя.
- Витек…, - осторожно позвал Женя.
Тишина.
«Ушел», - подумал мальчик, поправляя подушку. – «Улетел к себе, на небо. Но, что он говорил о сарае?»
Простыни. Что-то не так было с простынями. Женя отогнул одеяло и поморщился: «о, только не это! Как объяснить родителям?»
Этой ночью не только Лидин Славик обмочил свою постель.

«ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА МАРИЯ»

Сниму сглаз, порчу,
возверну любимого…
(объявление на столбе)

Визит бабушки Марии очень помог Сереге Водославскому. Часа два сгорбленная, махонькая, словно сухой корешок, старушка шептала что-то над ним, покорно сидящим на Виткином стульчике в кухне, выкатывала сырым куриным яйцом, плевала себе в коричневую ладошку, всю пронизанную всякими хиромантскими линиями, словно безводная почва. Светка с дочерью были предварительно выгнаны в комнату: «треба, шоб мы с им наидине остались!» - подняв скрюченный артритом указательный палец в потолок, заявила баба Мария. – «Да ты не боись, доця», - успокаивала она Светку, - «не буду я твоего мужика сильничать». И улыбнулась, демонстрируя семейству Водославских свой единственный зуб, словно горелый пенек торчащий из нижней челюсти. Витка, как увидела этот бесподобный «смайл», так за мамку и спряталась – уж больно похожа была бабушка Мария на ту самую Ягу, что обессмертил в кинематографе великий Милляр. Помела только и ступы для полного сходства не хватало! «Все дело в глазах», - подумала тогда Светка, увлекая дочь в комнату. – «Смотрит, будто душу вынимает. И где только такую кум откопал?»
А кум, то бишь Дима, желая своему крестнику только добра, целую неделю искал такую вот именно бабушку Марию. Не просто старушку, умеющую заговаривать зубы и боль снимать. Максименко искал такую, что могла бы (и не только на словах) бороться с колдовской напастью.
Помогла Наташка, у которой Дима уже не был тысячу лет. Мобилизировав память, парень припомнил, что кто-то из Наташкиных подруг, кажется, такая же незамужняя училка обращалась за помощью в снятии сглаза (у бедняги за какой-то месяц все лицо покрылось гнойниками) к одной ведунье из глухого села где-то под Репками.
Все течет, все меняется и Наташкина личная жизнь – никакая не константа. Теперь Димина палочка-выручалочка жила с каким-то фруктом, обладавшим гнусавым голосом и замашками начинающего отеллы.
«А ты хто-оу таа-коуй?» - услышал Дима на свою телефонную просьбу позвать Наташу.
«Старый знакомый», - ответил он, чувствуя, что Наталье предстоят «разборки» в лучших традициях Шекспира и компании.
«Старый» - глупый смешок. – «А насколько-оу старый?»
«А ты разве не чувствуешь, как сыплется тебе в ухо перхоть из моей бороды?» - взбесился Дима. За что и был послан в три, а может быть даже и в четыре отверстия человеческого тела. Затем грубиян положил трубку.
Дима повторил попытку связаться с Натальей вечером. Ответила, к великой его радости, сама хозяйка квартиры. Повторного общения с питекантропом Димин нежный организм вряд ли перенес без последствий.
«Что за вселенский разум ты у себя приютила?» - вместо приветствия спросил Дима. – «Я даже трубку телефонную держал на безопасном расстоянии – такие волны интеллекта он излучает!»
«Я так и думала, что это ты», - вздохнула Наташа. – «С возвращением на планету Земля. Ну, и с чем ты на этот раз? Если просто перепихнуться по старой памяти, то я – пас. Муж, знаешь ли будет против. Да и мне с ним рогатым не очень-то удобно будет спать на одной кровати. И подушку порвать может, и…».
«Стоп!» - прекратил этот бесконечный поток Дима. – «Ты что же это, стало быть, теперь добропорядочная матрона у нас?»
«Ага!» - рассмеялась Наташка. – «Не ожидал такой вот ботвы? Нужно ведь перед климаксом познать радость супружества!»
«М-мда, только не говори, что этот «хтоу такоуй» - и есть твой супруг». «Ага!» - весело ей! «Ну», - облегченно вздохнул Дима, - «раз он, то это не надолго».
Шутка пришлась как раз по пошлому Наташкиному вкусу – смеялась минуты три.
«Ну, а ты-то сам как, солнце?» - поинтересовалась миссис Питекантроп, отсмеявшись. – «Еще не удумал примерить обручальное кольцо? Знаешь, как в той песне поется…»
«В смысле – непростое украшение? Нет», - совершенно серьезно ответил Дима. – «Разве в Чернигове отыщется хоть одна идиотка, которая добровольно захочет связать со мной судьбу?»
«Ага, идиотка, и к тому же, красивая, превосходная хозяйка, с чудесным характером и…».
«Перестань, умоляю», - перебил ее Дима. – «Хватит с меня фантастики».
«Работаешь все там же? Ну, там где спят по двадцать пять часов в сутки».
«Ага, но ты же знаешь, что это временно, пока не освободится подходящее место в администрации Президента».
«Шут гороховый!»
«Стараюсь».
Нужно заметить, что Дима особо-то и не старался, их общение всегда происходило подобным образом – непринужденно, в шутливой манере.
«Ну, а вообще, как?»
«Да, все как-то участвовал в боях без правил», - продолжал дурачиться Дима. – «Даже в больнице полежал немного. Дело было в феврале».
«Что?!» голос учительницы изменился, - «Тебя что же, снова избили?».
«Естественно», - подтвердил парень. – «Только теперь все в порядке. Уже два месяца».
«Ничего не понимаю», - пробормотала Наташка, - «тебя что, каждый месяц били, что ли?»
«Угу», - согласился Дима. – «Каждое десятое число. День в день, совсем, как зарплата в нормальных учреждениях».
«Маньяки…», - прокомментировала Наталья. – «А ты не знаешь, за что?»
«Да, теперь, кажется, знаю», - хмыкнул Максименко. – «Представь, за поруганную любовь».
«Красивый сильный парень всерьез тобой заинтересовался, а его верные друзья выколачивали из тебя гетеросексуалистскую дурь?» - сквозь смех проговорила Наташа.
«Нет», - Дима просто восхитился таким бредовым предположением. – «Скорее, их подруга. Моя бывшая любовница, кстати. Пристала, как банный лист сама знаешь, к чему».
«Ага, вот оно, значит, как»?
«Да, и хватит об этом», - отрезал Дима, которому любое упоминание о Лиде само по себе уже было неприятно. – «Слышь, Наташ», - Дима решил, что пора переходить к делу, - «А помнишь, ты мне как-то про бабушку рассказывала…».
«Это, мой милый, называется геронтофилия» - перебила его Наташа, настроенная сегодня весьма иронично, - «следующая станция - некрофилия».
«Перестань. Я вовсе не нуждаюсь в твоих услугах сводни! И вообще, я о той бабушке, что сглаз у твоей подруги снимала. Помнишь?»
«Помню. С Валюхи сглаз снимала, как же, конечно же, помню. Баба Мария, очень не поганый специалист в своей области».
«А координатки не дашь?» - елейным голосом промолвил лис-Максименко.
«А тебя что, кто-то уже сглазить успел?»
Ох, уж это женское любопытство!
«Да, это не мне. Другу», - Дима терял терпение.
«Всегда знала, Максименко», - рассмеялась Наташка, - «что на счет парней ты не дурак!»
«Ты, паранойя ходячая! Он женат!» - в сердцах воскликнул Дима.
«Но ты ведь холост. И, к тому же, разве брак – помеха настоящему чувству?» - чертовка мечтательно вздохнула, продолжая испытывать Димино терпение.
Дима с честью выдержал испытание.
«Ладно, записывай», - сдалась Наталья.
За литр самогона и пять гривен Дима арендовал у Сани Твердохлеба его старенький верный «москвичонок» - апельсин, и этаким ясным солнышком погнал по трассе в сторону Гомеля. Полтора часа ушло на поиски нужного села и минут десять – дома бабушки Марии, здесь ее каждый знал.
«Кодироваться от водки, видать. Чи хрен ликувать, чтобы стоял», - прокомментировал Димино появление в селе пьяненький мужик в драном пиджаке возможно, когда-то серого цвета. Мужика слегка штормило, не смотря на тихий апрельский денек, в его внутреннем море гуляли волны. Дима взглянул на себя в зеркало заднего обзора и не нашел ни единого признака беспробудного пьяницы, ни маски тоски и обреченности, присущей начинающим импотентам.
«Пята чи шоста хата от гастронома», - объяснил местонахождение нужного дома мужик. И стрельнул у Димы сигаретку.
Оказавшись в низенькой покосившейся хатынке под сгнившей стрихою (Дима был уверен в том, что такие остались где-то в далеком прошлом, когда тачанки батьки Махно и кулацкие обрезы были так же распространены, как сегодня иномарки и газовое оружие), Максименко был поражен обилием икон и всевозможных травок, сушившихся по углам в маленьких вязаночках. Темные старые лики святых смотрели с потрескавшихся облупившихся досок на Диму, как ему показалось, настороженно, почти враждебно: «что, мол, приперся из своего города?» А может, просто все дело в освещении?
Дима так же, как и дочка Водославских, принял сперва согбенную старушку за бабу Ягу: «фу-фу! Человечьим духом пахнуло!» И колючие глазки из-под темного платка - зырк!
«Не можу, дытынка», - сказала баба Мария после того, как Дима рассказал, зачем приехал. – «Не прахтикую вже. Вже два роки, як не прахтикую».
Это был, как сказал бы в таком случае крестник Водославский, «полный абзац!». Не прахтикует, она видите ли!
Что ж, пришлось выложить все, как на духу. Дрожащим от волнения и обиды голосом, Дима рассказал бабе Марии о Серегиной беде и о той особе, которая эту самую беде на него напустила.
«Бабка, если хотите знать, у нее – самая настоящая ведьма была», - привел он последний аргумент.
Казалось, старушка заинтересовалась. Хитро так, по-птичьи взглянула на Диму: «Ведьма, кажешь?»
«Да», - подтвердил парень. – «Я на могиле у нее был. Василина Федорчук».
Этого, как оказалось, было вполне достаточно. Услышав имя куликовской ведьмы, бабушка Мария стремительно засобиралась. Накинула тужурку-безрукавку, обула относительно новые бурки. Взяла из шкафчика, засиженного не одним поколением мух, толстую потрепанную книжицу.
«Библия», - решил Дима. – «Или что-нибудь в этом роде». Он не стал вдаваться в подробности относительно резкой перемены мнения бабушки Марии, касаемого судьбы Водославского, главное, что старая ведунья согласилась ехать.
Всю дорогу, пока они добирались до Чернигова, баба Мария молчала, сосредоточенно глядя на дорогу, и лишь перед самым Серегиным домом призналась: «Я даже грошей с вас не возьму. Василина чи онучка ее пакостила, все одно – добротна работа. Все з умом ».
Эта фраза, произнесенная старой мудрой женщиной, посвященной в сокровенные тайны земли, запала Диме в душу. Он думал о ней в комнате Сергея, сидя на диване рядом с его женой и дочкой, пока баба Мария колдовала над самим Водославским. Думал, когда вез старушку назад в село. Думал, когда возвращал Твердохлебу машину.
«Добротная работа. Все с умом».

«ЗАСЕДАНИЕ КЛУБА «ОХОТНИКОВ НА ВЕДЬМ» »

«Они сделали мое подобие,
похожее на меня телом, и оно отняло
у меня дыханье, они дали ему мои
волосы, мое платье; маслом из вредных
трав они натерли меня, они привели
меня к смерти – о, Бог Огня, уничтожь их!»
А. Меррит «Дьявольские куклы
Мадам Мэндилип»

Нынче они собрались всей своей «мушкетерской» командой в маленькой квартирке Андрея Иванова, в которой все еще витал дух страшного недуга, унесшего Виталия Аркадьевича туда, где по утверждениям многих религий, он не только вновь сможет ходить, но и обретет крылья: он очень мучился последнее время, рассказывал Андрей.
Водославский смотрел на долговязую фигуру своего школьного друга, жарко спорящего с Димой Максименко, и думал о том, возьмут ли на небо его, Андрея, когда придет черед. Человеку, жертвующему молодость, ухаживая за парализованным отцом, наверное, самое место там, среди ангелов. Разве нет? И кто знает, может быть, когда-нибудь этот нескладный очкарик расправит свои белоснежные крылья и воспарит над грешным миром в компании своего старика? Серега улыбнулся этой мысли. Какие же они, все-таки, замечательные парни, думал он. Андрюха ночами штудирует толстенные книженции, а кум, молодчага – подогнал такую бабульку! После ее терапии Водославский помаялся денек, а потом поехал в поликлинику и закрыл больничный. Да, баба Мария – это что-то! Вот и не верь после этого в чудеса народной медицины!
Андрей разрешил курить в комнате. Видно, сам надеялся, что таким образом быстрее выветрится застарелый запах болезни. Из комнаты, может быть. Из памяти – никогда.
Старенький стол Иванова сегодня представлял собой особенно живописное зрелище. Вся его поверхность была просто завалена различными книгами, вырезками из газет, просто листками бумаг, на которых своим размашистым почерком, ни сколько не изменившимся со школьных времен, Иванов записывал что-то важное. Сереге были видны корешки некоторых книг, лежащих друг на друге, словно ленивые любовники: «Золотая ветвь» Джеймса Фрейзера, «Сообщение об исследованиях протоиндийских текстов», «Практическая магия», «Проблемы истории языков и культуры Индии», «Экзорцизми Коньюратионес». Из каждой книжки, словно язык усталого дракона, торчало по красной тонкой закладке. Сергей поймал себя на мысли, что помнит эти самые закладки. Только тогда они торчали из учебников по математики, истории, ботаники. Школьные закладки – красные индикаторы времени.
Сергей рассеянно стряхнул пепел с сигареты в старую консервную банку (у Андрея дома не было даже самой завалящей пепельницы!) и прислушался к спору.
- «Что делать?» и «кто виноват?» - два набивших оскомину вопроса! Значит, ты предлагаешь затаиться? Как трусливые коты? Да? – голос Иванова сорвался на фальцет, кум, напротив, был спокоен, как подбитый танк.
- Да пойми ты, дурья башка, - словно маленькому объяснял он Иванову. – Это не игрушки. Мои синяки и разбитый нос – просто фигня по сравнению с тем, что у них припасено! Да-да, у них. Наша девочка и ее патлатые придурки, подозреваю, не одиноки. Думаю, что где-то на Лесковице у этих психов штаб-квартира. И, поверьте мне вовсе не хочется знать, где именно. Читали, что случилось с наркоманским притоном? Всю семью зарезали, словно свиней. Неплохой урок, правда? Сделали ли это наши знакомцы? Подозреваю, что да. Стелла и компания. Это первый звонок, так сказать, по нашу душу. Очень не хочу, чтобы прозвучал второй. В конце концов, Серегу эта стерва оставила в покое, да и фигурки у нас. Змеиное жало, выражаясь, как ты, Андрюха, любишь, вырвано.
- Кто знает, кто знает…, - пробормотал Андрей. – Может, и ты оставил пару волосков на квартире у Стеллы. Может, она уже делает твоего человечка?
- Типун тебе на язык, Иванов! – махнул рукой Дима.
- Странно…
Головы Иванова и Максименко повернулись, как на шарнирах. Похоже, за своим спором, Андрей и Дима совсем забыли о третьем мушкетере.
- Что, «странно»? – спросил Андрей.
Серега достал новую сигарету из пачки.
- Странно. Так много книг по Индии. Почему?
Андрей лишь облегченно вздохнул, похоже, он ожидал услышать совсем другое.
- Дело в анангу. Когда мне стало известно о том, что это дравидские духи, тогда я, естественно, и совершил погружение в мифологию тамилов, дравидов, познакомился, так сказать, с древнеиндийскими демонами.
- Не приведи Господь! – буркнул Серега.
- Что-то, крестник, ты сделался набожным в последнее время, - подал голос Максименко.
- Не издевайся!
Андрей их, будто и не слышал.
- Самое интересное – это отсутствие какого-либо пантеона богов в дравидской мифологии. В центре – просто энергия природы: некая созидающая либо разрушающая сила. В этом-то и состоит вся прелесть – подчинение не конкретному божеству или демону, а самой природе, которая сама и добро и зло, созидающее и разрушающее, движение и смерть…
- Ну, совсем запутал! – восхитился Серега. – Я единственное понял – мало ей было нашей нечисти, так наша девочка обратилась за помощью к индусам!
- Ну, это уже ее личное дело, - сказал Дима, - главное, что все работает.
«Добротная работа. Все с умом».
- А что, если она не оставит меня в покое? – спросил Серега с тревогой в голосе.
- Фигурки-то у нас, - Дима указал на книжную полку, где в ряд (словно на подоконнике!) стояли похищенные из ведьминого жилища маленькие фигурки.
Некоторые из них действительно, были игрушками из «Киндер-сюрпризов» - гномики, пингвины, забавные бегемотики, но с некоторыми доработками. Так, у синелицего папы-Смерфа был аккуратно срезан его белый колпак и прямо в резиновую голову воткнута ржавая иголка, в ушко которой был продет и завязан на узел седой человеческий волос. Бегемот, вальяжно развалившийся на шезлонге, похоже, чувствовал себя и того хуже – в его толстое брюшко Стелла воткнула сразу три иголки, на этот раз совсем не ржавые. Пингвин-официант нес на подносе…собственную голову, у зеленого крокодильчика, не смотря на веселую улыбку, напрочь отсутствовали лапки. Но самыми любопытными экземплярами в этой жуткой коллекции оказались самодельные куклы. Тряпичные, грубо сшитые, с привязанными сухими корешками и кусочками мха, они вызывали неподдельный ужас. Андрей показал Водославскому и Максименко книгу «Гаитянское вуду», где подробнейшим образом рассказывалось, как изготовить в домашних условиях точно такие же куклы. И как при помощи них воздействовать на людей.
«Это же люди», - думал Дима, с ужасом разглядывая всю эту жуть, - «живые люди. И каждый со своей болью».
Добротная работа. Все с умом.
Стелла, конечно же, не клюнула на байку о наркоманах-налетчиках. Как только ей стало известно о пропаже с подоконника фигурках, на горизонте замаячил Водославский. Месть жертвы. Дима здорово беспокоился за судьбу Сереги. В конце концов, резня на Масанах была ничем иным, как демонстрацией возможностей, но вовсе не местью за украденные наркотики. «Смотрите, что с ними стало, поросята! К ним пришел Серый Волк. Крепче запирайте свои соломенные двери!»
Андрей пошел ставить чайник и Дима воспользовался этим, чтобы перекинуться парой слов с Водославским.
- Неужели, он серьезно думает продолжать эту партизанскую войну? – спросил он. – Каким, интересно, образом? Мы что, распалим костер на Красной площади в лучших традициях пионерской организации и поджарим нашей ведьме ее прекрасную задницу?
Серега усмехнулся, ему не понаслышке было известно, насколько эта самая задница прекрасна.
- А потом переловим по одному ее малолетних помощников и переломаем им руки-ноги.
Вернулся Андрей, и разговор пришлось свернуть до лучших времен.
- Я вот что думаю, - начал он было, но осекся. Глаза за линзами очков подозрительно попеременно смотрели то на Серегу, то на Диму. – Вы что-то от меня скрываете?
- Нет, дорогой Холмс, - рассмеялся Дима. – Просто думаем, как поступить со всем этим хламом.
Он указал на фигурки.
- Ну, если мы их все спалим, как Серегину, думаю, ничего такого не будет. – Не слишком-то решительно произнес Андрей.
Дима вспомнил, как Иванов по одной, очень бережно доставал из сумки фигурки и ставил их на стол. Кроме них и наркотиков, которые друзья сразу же выбросили, в сумке оказалась подушка из спальни Стеллы.
«Зачем ты спер подушку?» - изумился Дима.
«Даже не знаю», - пожал плечами Иванов. – «Может, на ней остались Серегины волосы, пот, ну, не знаю, что еще…».
«А если он спал на другой подушке?» - осадил приятеля Дима. – «Что тогда?»
Андрей совсем как женщина закрыл рот ладонью, в глазах, за стеклами очков читался неподдельный ужас.
Фигурку Сереги Водославского друзья отыскали без особого труда. Это был не бегемот и не пингвин. И уж во всяком случае, не крокодильчик. Выбор «охотников на ведьм» склонился к тряпичному дистрофику, тело которого в нескольких местах было перехвачено красной ниткой. Стелла не стала втыкать в фигурку никаких иголок, но к месту, где у тряпичного человечка по всему, должны были располагаться гениталии, был пришит клок кучерявых волос, по заключению Иванова - бесспорного эксперта в этих вопросах, «несомненно, лобковых».
«Вот, как она получила власть над его либидо», - высказал предположение Андрей. – «Установка на секс и, как следствие, резкое снижение в весе. Видишь нитку вокруг туловища?».
«Ага», - сказал Дима. – «А что, если ее развязать?»
«Полагаю, наступит освобождение».
Так и поступили. Сперва развязали нитку, а затем, Андрей срезал волоски (бесспорно, лобковые).
После этой процедуры Дима осторожно поинтересовался у Сереги по телефону, не беспокоит ли того что-нибудь. Ну, там, всякие необычные ощущения.
«Да, нормально, вроде», - ответил Серега.
Фигурку решено было сжечь на балконе. Водославский потом очень обижался, ему лично хотелось присутствовать при этом историческом событии. А так, пришлось довольствоваться рассказом.
«Что, начкар, ни разу не видел, как горит обычная тряпка?» - окончательно добил его Дима.
«Да пошел ты!», - беззлобно ругнулся на крестного Водославский.
- Вечером сам выйду на пустырь и спалю, - пообещал Андрей. – А потом и закопаю то, что останется…
- И поссы сверху, - подал голос не очень-то сегодня разговорчивый Водославский.
Одноклубники истерически хохотнули: два клоуна на грани нервного срыва.
- Только иголки сперва не забудь вынуть, думаю, это важно, - напомнил Дима.
- Не забуду, - испуганным эхом откликнулся Андрей, и Серега туту же представил его, будто мелкого воришку, крадущегося на пустырь. Вот он, ежесекундно оглядываясь, достает из старой авоськи дьявольские фигурки. Все четырнадцать. Вот, отчаянно боясь уколоться, вытаскивает из резиновых и тряпичных тел иголки (и по пустырю проносится вздох облегчения четырнадцати реальных людей). Спички никак не хотят зажигаться, Андрей ломает одну за одной в трясущихся пальцах. Для апреля темнеет как-то уж быстро. Оранжевое, как в мультфильмах, солнце, стремительно закатывается за горизонт. Наконец, Андрею удается зажечь спичку. Он подносит ее к вороху бумаги на земле, к будущему инквизиторскому костру. И тут же ожившие волшебные фигурки бросаются на Иванова. Из растерзанной киндерсюрпризовским крокодильчиком руки прямо в огонь капает кровь. Теперь костер уже не инквизиторский, он жертвенный!
«О, Отец Тьмы! Мы, фигурки влияния приносим на алтарь твоей скорби кровь этого девственника. Прими же ее! Прими!»
Серега поежился – настолько реальной была картинка.
- Осторожнее, Андрюха…
Слова вырвались сами по себе. Иванов с удивлением смотрел на Водославского.
- Ты о чем?
Ну, еще бы: ему ничего не было известно об оживших крокодильчиках!
- Просто, будь осторожен, там на пустыре…
- Постараюсь, - пообещал Андрей.
Но, в его карих, увеличенных линзами глазах, Сергей увидел беспокойство. И, еще, кажется, маленький (пока что) страх. Совсем маленький. Крошечный. Но, к вечеру он обязательно вырастет до нужных размеров. Непременно. И зачем только Серега открыл рот?

«МЕТАМОРФОЗЫ ПЕТРА СЕРГЕЕВИЧА»

- Будь ты проклят! – крикнул Каллаген.
- С этой мелодрамой ты опоздал,
- сказал Барроу из темноты.
Стивен Кинг «Жребий»

Стремительное наступление весны на город продолжалось. Изумрудная зелень, деловитый щебет птиц, первые бабочки – непременные атрибуты воскресшей после зимнего обморока природы, радовали как глаз, так и слух. Запахи – это отдельная история. Весной пахнет по особенному, земля, деревья, небо – все застыло в ожидании: ждет, не дождется, когда природа, наконец, разрешится от бремени и миллиарды новых жизней устремятся в наш мир. А от набрякшей земли струится удивительный запах, совсем не тот, что ранней весной, когда снег уже сошел и земля только-только начинает приходить в себя. Этот бесподобный аромат густой и плотный, в нем чувствуется настоящая жизнь, а не слабые ее отголоски. Прелые прошлогодние листья уже надежно скрыты молодой травой, которая даже и не подозревает о том, что сама однажды сгниет и даст пищу корням другого поколения.
Древний город, помнящий, судя по сказаниям, еще Змея Горыныча, оживал. Коммунальные службы занимались своим прямым делом – уборкой мусора, белили стены, разбивали клумбы. В церквах вовсю готовились к Пасхе двухтысячного года. На рынках подскочила цена на яйцо и муку. Горожане верующие и не очень впрок запасались водкой и колбасой, основательно готовясь к воскресному разговению.
Петр Сергеевич также думал о Пасхе, а в последнее время мысли о ней сделались просто-таки невыносимыми. Они преследовали жреца везде: дома, на работе, в троллейбусе. Но вовсе не о светлом Христовом Воскресении думал адепт, и даже не о предстоящей мессе. Мысли Петра Сергеевича вновь и вновь возвращались в ночь с семнадцатого на восемнадцатое апреля девяносто третьего, когда в монастыре Оптина Пустынь Николай Аверин, бывший спецназовец, прошедший Афган, взрезал троих монахов. «Жертва», - скажет он потом. – «Это была моя жертва. Мой подарок Повелителю. Сатане». Позже Петр Сергеевич встретился с Авериным в психиатрической клинике и…остался недовольным увиденным. И этот дегенерат в больничной пижаме мнил себя слугой, солдатом Сатаны! Петр Сергеевич увидел в глазах убийцы лишь пустоту. Пустоту и усталость. Никаких сигналов, никаких посланий. Обычный свихнувшийся, каких множество. Псих. Никакой не избранный. Они н о чем не говорили, просто смотрели друг другу в глаза – идейный сатанист и убийца, считавший себя Орудием Гнева. Слова не были нужны – они и так все прекрасно понимали. Аверин с темной радостью взирал на Лобура – по его ставшим вдруг хитрыми глазам, Петру Сергеевичу стало ясно: убийца священников понял, осознал, кто перед ним. И, кажется, даже испугался, хотя психа ничего не должно пугать.
Воины Падшего Ангела. Разумеется, поповье всегда, во все времена знало об их существовании. Странно, но именно в них, приверженцах Дьявола священнослужители всегда видели своих самых главных конкурентов. Конкурентов в вечной борьбе за души. В борьбе за выбор. А убивать священников – это не выход. Далеко не выход.
Теперь Лидка. В последнее время она вызывала опасения у Лобура. О судьбе бывшего мужа ей было неизвестно, лишь однажды поинтересовалась, после визита милиции. «Что ты с ним сделал?» - спросила, - «Убил?» «Нет», - честно ответил Петр Сергеевич, - «но теперь он тебя больше не побеспокоит». Она губы так сурово поджала, кивнула, соглашаясь. И все, больше никаких вопросов, Лобур был для нее безоговорочным авторитетом. А ментов адвокат навел, сто процентов. Лобур уже даже решил подключить эсбэушника Сидорчука, когда ментовской интерес к Лидиной персоне вдруг пошел на спад. Видно, «бандитская» версия следствия оказалась более весомой, нежели предполагаемое преступление ради материнских чувств.
С пожарником этим тоже что-то непонятное. Каждый месяц быдло на нем тренировалось. Зачем? Зачем, на кой он Лидке сдался? Почему она не может его забыть? Любовь? Нет, здесь другое, что-то вроде застарелой обиды. Он обидел ее, отверг. И она хочет мести. Что ж, месть – правильное чувство. Лобур даже стал подозреевать, что Лидка решила посвятить себя Темной Вере именно для того, чтобы отомстить. Научится, станет достаточно сильной и все – пожарник этот обречен. А пока можно использовать быдло: физическая мощь при полном отсутствии мозгов. Девочке нужна сила и она ее получит. Уже скоро, очень скоро. Когда станет одной из них. И кто знает – может, тогда ее взгляды переменятся. Относительно ребенка…
Кстати, о детях. Мальчик Женя, всегда вызывавший у Петра Сергеевича настоящее восхищение преданностью вере, кажется, начал портиться. Стелла утверждала, что это все временно, что подобные изменения в поведении мальчика вызваны глубоким шоком, связанным со смертью одноклассника, но Петр Сергеевич знал настоящую правду – мальчик Женя начал портиться и это необратимый процесс. И Стелла об этом тоже знала. Несомненно. Ведьмам все всегда известно. Но Женя был учеником черноволосой красавицы, Стелла сама привела его в пещеру. Об этом Петр Сергеевич, трус по своей природе, не забывал никогда. Поэтому, и держал свой рот, полный белых, не тронутых кариесом зубов, как говорится, на замке. В конце концов, Стелла сама во всем разберется.
А Стеллу, к тайной радости Лобура, продолжали преследовать неудачи, связанные, по всему, с ее колдовскими делами. Кража наркотиков и фигур воздействия – вовсе не случайные события и обязательно последуют другие, в этом Петр Сергеевич не сомневался. Что это будут за события – одному дьяволу известно.
Снедаемый такими мыслями, Лобур добрался до своего гаражного кооператива. Было уже достаточно тепло, запахи и звуки будоражили кровь. Перекинувшись парой ничего не значащих фраз с соседом по гаражу Виктором Тарасовичем, подполковником авиации в отставке, Петр Сергеевич вывел свою «пятерку», закрыл ворота и поспешил за город. Сердце ускорило ход. Неудивительно, так было всегда. Зверь чувствовал весну и рвался наружу. Только и всего.
Он остановился на обочине возле березняка. Деревья еще не зеленели по-летнему, но листвы было уже полно. Лобур закрыл глаза и глубоко вдохнул сладкий воздух. Трава, древесная смола, помет животных, выхлопные газы – запах дробился на составляющие. Зверь идет! Зверь! Он уже совсем близко, торжествовал Лобур.
Он вышел из машины. Вечерело. На роскошном небе зарождались первые звезды. Дыхание Петра Сергеевича стало быстрым и тяжелым. Пальцы хищно сжались, словно во сне потянулись к очкам. Сняли их медленно, бережно, словно некую ценную реликвию. Затем настал черед костюма. Жрец так волновался, что оторвал пуговицу на ширинке. Та закатилась в траву и осталась там, на веки вечные. Наконец, с одеждой было покончено. Лобур стоял абсолютно голый и прохладный еще не достаточно теплый ветерок обдувал его тело. Сидящая на куче сухих веток ворона внимательно следила черным блестящим глазом за странным человеком, вставшим на четвереньки и шумно нюхающим землю. Человек учуял птицу, поднял голову и угрожающе зарычал. Клочья пены упали из его рта (пасти) в темную траву. Ворона почитала разумным убраться восвояси. Она снялась с места, и хлопая крыльями, поспешила покинуть опасную зону.
Бухгалтер прислушался: где-то неподалеку тявкнула собака. Ей ответила другая. Союзник-ветер принес запах: сильный, неистребимый аромат бродячих псов. Довольно заурчав, Лобур все так же на четвереньках, исчез среди деревьев. По крайней мере, две собаки. Зверю это понравится, зверь повеселится…
- О-ууу! В-о-ууу!!! – вой устремился к самому небу и звезды содрогнулись…

…- Смотри, Боба, тачка!
- Ну. И никого, вроде. Как думаешь, хозяин срать пошел?
- Ага, да так быстро, что и дверь закрыть забыл.
- Ну. Пошли, глянем, чи шо?
- Ага.
Два пятнадцатилетних шалопая, потея и оглядываясь по сторонам, подошли к покинутой машине.
- А что, если он сейчас вернется?
- Ну, ты гонишь! Заткнись лучше! – шикнул на приятеля тот, кого звали Бобой.
- О, да тут шмотки!
- Серый… пошли отсюда, кажись, тут мочконули кого-то…
- Да не, тела-то не видно. О, да тут у него кошелек! Халява!
- Слышал?
- Шо? – Серому было не до того, он шмонал карманы брюк Петра Сергеевича.
- Вроде, идет кто-то… - Боба сказал это очень тихо, будто и вправду боялся, что его кто-то может услышать. Здесь, на обочине дороги. На городской окраине.
- Да иди ты!
- Да бля буду…
«хх-гррр…»
- Слышал?
- С-собака, кажись, - Серега осторожно положил брюки Лобура на землю. – Да их тут полно, со свалки…
В это что-то не очень верилось.
«гррр…»
- Тихо, песик, мы уже уходим…, - проблеял Серый.
Боба попятился и упал. Совсем недавно он смотрел у старшего брата дома по видаку «Вой» - американское кино про оборотней и сейчас ему было вовсе не до смеха.
Что-то приближалось. Шелестела трава под чьими-то шагами.
«Нет, только не оборотень, векдь их нет, нет!» - беззвучно шептал Боба, сидя на холодной земле.
Тут ветер изменил направление и принес странный запах. Словно Боба вновь у бабушки в селе. На Покров всегда кололи кабанчика, Боба помнит. Сам процесс он всегда пропускал, отделавшись нелепой отмазкой, мол мне это не интересно, но, вот визг несчастной свиньи и запах…плотный, сладкий…. Это будет с ним всегда.
Пахло так же. Только сейчас запах свежей крови (да-да, так пахнет кровь!) смешивался с другим – таким же сильным и неприятным – запахом человеческого пота.
- Валим! – взвизгнул не хуже свиньи, Серый и с Бобы словно пелена спало оцепление. Еще немного бы и…
- Бумажник! – раздалось из темноты.
Совсем близко. Боже, так близко! Боба даже не заметил, как обмочился.
- Да, да-да. Да-да…, - словно какой- то безумный репер, проквакал Серый. – Вот он, ваш бумажник. А-а теперь мы свалим, ладно? Хорошо?
Бумажник, словно черная лягушка шлепнулся поверх одежды.
Горе бандиты сперва пятились, затем, поняв, что внезапное нападение (оборотня) им вовсе не угрожает. Развернулись и перешли на бег. Вернее, на быстрый бег. Ну, а если уже совсем быть точным, на очень быстрый бег.
Петр Сергеевич подошел к машине. Он чувствовал себя прекрасно. Открыв багажник, Лобур достал большой полиэтиленовый пакет, в который завернул еще теплый труп средних размеров собаки. Он улыбался, и если бы Боба задержался еще немного и увидел эту жуткую нечеловеческую улыбку (оскал) измазанного собачьей кровью голого мужика с торчащим в боевой позиции членом, он, вероятно, не только бы обмочился.



«БУДНИ»

- В этой комнате примусов
не разжигают? Временные печи
и тому подобное?
И. Ильф, Е. Петров
«Двенадцать стульев»


Он был непреклонен:
- Не буду я ничего подписывать!
Наглый мордатый мужичара в промасленной спецовке закинул ногу, обутую в стоптанный грязный сапог за другую, и уставился на Диму с таким видом, будто тот ему предлагал расписаться не в протоколе, а под собственным смертным приговором. Оскорбленная добродетель во всей своей стокилограммовой красе.
- Данные о себе вы мне, значит, тоже предоставить отказываетесь?
- Ага, - осклабился питекантроп и громко рыгнул, обдав Максименко волной чесночного «аромата».
- Тогда еще десяточку накинем, - с невозмутимым видом заметил Дима. Таких, вот, «смельчаков непокобелимых» он повидал за годы службы целый взвод. Если не роту.
- Итого. Двадцать гривен вместо изначальных десяти.
- Да пошел ты!
- И еще двадцать – за оскорбление должностного лица. – Дима продолжал, как ни в чем, ни бывало, заполнять формуляр.
Мужик закряхтел, понял, видно, что дело нешуточное.
- Ну, эта… начальник…, - он тронул своей насквозь промазученной рукой размером с маленькую совковую лопату Димино плечо. Легонько, так тронул. Осторожненько. – Эта…, ты не усугубляй…
Дима оторвался от своей писанины.
- Не усугублять, говорите? – он повысил голос. – А ведь предлагал по хорошему: «червончик» за сигарету и – разошлись. Так нет, нужно героя Севастополя из себя корчить! Ну, и чего вы добились, уважаемый? Да ровным счетом ничего! Интересующие меня сведения о вашей замечательной персоне я все равно узнаю в цехкоме или в отделе кадров, это минут двадцать займет от силы. Вот в этой графе, где вы, как порядочный гражданин должны были написать свои объяснения по сути нарушения и расписаться, отмечу: «от подписи и объяснений отказался». А в постановлении на штраф будет, в свою очередь, отмечено: «принимая во внимание наглое и вызывающее поведение нарушителя по отношению к должностному лицу Государственного пожарного надзора, постановил: привлечь гражданина такого-то к административной ответственности по статье сто семьдесят пятой Кодекса Украины об административных правонарушениях в виде денежного штрафа в размере шестидесяти восьми гривен». Это максимум для рабочих, большего, к сожалению, дать не могу. При всем своем желании. Ну, не слишком ли дорогая получается сигарета? Прямо-таки, аукционная цена.
Мужик после этой лекции вообще потух. От былой самоуверенности не осталось и следа.
- А если надумаете подать на меня в суд, - поспешил поставить победную точку Дима, - только разоритесь на судебные издержки. И все равно, проиграете. А все потому, уважаемый, - тут Максименко выдержал театральную паузу, - закон будет на моей стороне. Так что, хватит выеживаться, будем нормально составлять документ. Итак, фамилия, имя, отчество?
- Потапенко Василий Константинович, - буркнул мужик, не поднимая головы. – А эта…, может, того, скостите немного? Почти семьдесят рублей, меня жинка из дому выгонит. А у меня еще и алименты…
«Прокурор скостит», - хотел, было, обломать его Дима, но сказал совсем другое:
- Пятнадцать. Пятнадцать гривен. Десять – за курение в неположенном месте, пять – за нервотрепку сотруднику государственной пожарной охраны при исполнении им служебных обязанностей.
Мужик заулыбался и полез во внутренний карман робы за деньгами: Дима знал, что на предприятии недавно дали зарплату.
- Нет уж, - осадил благородный порыв Дима. – Вы мне квитанцию лучше принесите из сберкассы.
Не переставая лыбиться, словно чумазый Чеширский кот, мужик скрылся за дверью.
- Ну, ты даешь! – восхитился Олег Овсянниченко, молодой сотрудник, всего неделю назад отданный Диме «в науку». – Как ты его! А почему все-таки не по максимуму бахнул?
Дима снисходительно взглянул на «молодого» и, как полагается старому прожженному профилактику, прочел такую, вот, лекцию:
- Работать нужно с умом, Олежа. Мужик этот, Потапенко – токарь пятого разряда, между прочим. Может мне или тебе к нему, когда и обратиться придется с каким-нибудь своим делом. Наскоком, так, как наш старший инженер работает, можно все впечатление о себе испортить. Прибежал, бахнул, как ты говоришь, по максимуму, а через неделю, допустим, звонят из Управы и просят какую-нибудь фигнюшку выточить или еще что. Идешь ты к одному специалисту, к другому, третьему. Тот – работой загружен по самые уши, другой – в отпуске. Остается твой штрафник Потапенко. Приходишь ты к нему и видишь вместо готовности помочь одну лишь сплошную задницу. Вот так-то, Олежа. С людьми нужно себя так поставить, чтобы провинившийся не только понял, что виноват, но и «спасибо» сказал, и штраф сразу же оплатил.
- Ловко, - оценил Олег, малорослый коротко стриженый парень, только что из армии. – Приму к сведению.
«Не выделывается, спрашивает, что непонятно», - подумал Дима о подшефном. - «Из такого будет толк».
Когда-то, шесть с лишним лет тому назад, Дима таким же точно желторотиком слушал подобную лекцию в исполнении Коли Радченко. Шесть лет всего, а кажется, прошли века.
- Ну что, пройдемся по «Аниду»? – предложил Максименко. – На «текстиле» как раз девочки молодые, только из бурсы выплюнулись. Ну, и с объектом ознакомишься, заодно.
Олег с готовностью вскочил со своего стула.
Хлопнула входная дверь, и в кабинете возник краснолицый бог коррупции – прапорщик внутренней службы Дейкун. Его изрядно распухшая папка свидетельствовала о том, что Леха только что вернулся с очередной проверки. Или набега, называя вещи своими именами.
- Таких, как ты, - приветствовал сослуживца Дима, - во времена развитого социализма, рисовали на плакатах. Мешок через плечо, вороватые глазки и подпись: «расхититель социалистической собственности». Попросту – несун.
- Пошел ты, Максименко! – также тепло поздоровался Леха. – Тоже мне, праведник выискался!
- С ума сойти можно! – Дима подмигнул Олегу, - Второй раз за этот час посылают!
Овсянниченко засмеялся смехом неискушенного в инспекторских делах молодого человека.
- А кто, позвольте узнать, был намбер ван? – поинтересовался полиглот Дейкун, запихивая в сейф, который сам величал «банковским хранилищем» мотки бельевой веревки – сегодня, как видно, была проверка производства товаров народного потребления.
Дима с Олегом рассмеялись.
Неужто, подшефный? – восхитился Дейкун.
- Не, - мотнул головой Овсянниченко.
- Да, был тут один. Потапенко из механического.
- Вася?
- Он самый, - подтвердил Дима. – Что, неужели, знакомый?
- Хуже. Сеструхи двоюродной бывший муж.
- Надо же! Родственничка штрафанул, то-то он заикался за алименты! Наглый твой родственник, Леха, весь в тебя.
Дейкун усмехнулся:
- Ну, и сколько же ваша милость ему удружила?
- Пятнадцать. Хотел больше, но ты же знаешь мою гипертрофированную человечность.
- Надо было. Нехороший он человек, этот Васька. Редиска. Сеструху мою двоюродную по морде бил.
- Раз так, то сам его и лови. Он покурить любитель в бытовке, между прочим.
- Да, - резко, но в своей извечной манере, перевел разговор совершенно в другое русло Леха, - молодой, - он обратился к Олегу, - а ты за «ввод в строй» ставить думаешь, или как?
- В строй? – не понял Овсянниченко.
- Оставь, Дейкун, - осадил его пыл Дима, - дай, хоть парень отстажируется, а потом уже и крути! Успеешь залить свою «сливу».
- А, ну вас! – Дейкун вновь принялся трамбовать свое «банковское хранилище».
Дима с интересом взирал на сослуживца, дивясь, как тот с упорством классического осла пытался закрыть дверцу сейфа.
- Шо, батьку, нэ лизэ? – участливо поинтересовался Максименко.
- И нэ кажить! – в тон ему отозвался Дейкун. Леха сопел, кряхтел, ему и действительно, было очень трудно, бедняге.
- А все потому, что ты забыл одну простую истину.
- Какую истину? – не поднимая головы, поинтересовался Леха.
Он покраснел, прямо, как тот вымпел, что в свое время вручали передовикам производства.
- Нельзя впихнуть невпихуемое.
Вновь раздался молодой здоровый смех Олега. Леха, тот лишь поморщился. Ему уже почти удалось закрыть дверцу, к тому же, он слышал этот «прикол» раньше.
Телефонная трель прозвучала так неожиданно, что Леха подскочил возле своего сейфа, словно незадачливый вор при звуке сработавшей сигнализации. Из «банковского хранилища» тут же принялась вываливаться продукция охраняемого предприятия.
- Меня нет, если это Волк! – предупредил он Диму, выпучив глаза.
- Совсем? – хмыкнул Максименко. – И никогда не было? Слушаю, инспекция, - ответил он.
- Кум, это я, - раздался голос Водославского, заступившего сегодня начальником караула. – Тут Андрюха звонил из своей библиотеки. Предлагает встретиться у него завтра в восемь часов вечера. Говорит, есть интересная информация.
- Небось, снова что-нибудь раскопал на своих книжных полках, - предположил Дима.
- Скорее всего, - согласился Серега. – Ну, все, пока, а тот тут Гитлер с минуты на минуту должен подъехать.
- Давай.
Дима положил трубку.
- Кто это? – тут же спросил Леха.
- Это мне.
- А-а…
- Олег, пошли, прогуляемся.
- На «Анид»?
- На «Анид».
- Сейчас, только папку возьму.
- Как приятно видеть, - поддел Дейкун. – Наставник за работой.
Дима вполне доходчиво объяснил коллеге, куда именно тому нужно отправиться, чтобы всем на свете стало хорошо.

«ЛЕСЯ СТАНОВИТСЯ МАТЕРЬЮ»

Именно из внутреннего
единства матери и ребенка
у женщины возникают первые
собственно материнские чувства,
из которых главнейшее –
забота о ребенке.
Энциклопедия молодой женщины

Роды наступили с двадцать первого на двадцать второе апреля.
«Прямо, как Ленин», - прокомментировала появление в этом мире пищащего сморщенного комочка пожилая акушерка (по совместительству надзирательница), следившая за каждым Лесиным шагом всю последнюю неделю.
«Ленин» оказался не в пример пролетарскому вождю, довольно крупненьким младенцем: четырех килограммов весу и росточка в пятьдесят пять сантиметров. Соответствующие измерения были произведены здесь же, на Лесиной квартире, превращенной проворной женщиной в некое подобие больничной операционной: стол, на котором лежала роженица. Был покрыт ослепительной белизны простынями, застелен клеенкой. Пол тоже был вроде, чем-то застелен, Леся плохо помнила. Сама акушерка облачилась в новенький импортный комбинезон, специальную закрытую обувь и перчатки из тончайшего латекса. Лесю также переодели во все стерильное.
В последние две недели Лесин округлый животик (огромный, словно барабан) заметно опустился к низу, женщина заметила, что ей стало легче дышать. Вместе с этим, Леся стала ужасно раздражительной и капризной. Болезненных схваток, к счастью, не было и это уже само по себе считалось неплохим признаком, так как Леся загодя готовилась к той жути, что описывалась в Валькиных умных книжках.
Самым страшным оказались вовсе не схватки, а потуги. Во время схваток Леся еще как-то контролировала свое дыхание, а вот, когда пришлось тужиться, уперевшись пятками в стол, стало дико не хватать воздуха. Плод не выходил, и акушерка пришлось помогать.
«Головка вышла!», - кричала она на Лесю, - «Тужься, не ленись!»
Когда выходили плечики, пришлось потерпеть: уж очень было больно. Остаток околоплодных вод хлынул из Леси и вот, он наконец, наступил, момент истины – то, что находилось внутри Леси восемь месяцев двадцать четыре дня, явило свое лиловое сморщенное личико миру.
«Все, дорогая», - сказала акушерка Лесе.
Никаких поздравлений, мол, ты стала мамой. Ни-че-го!
Просто «все, дорогая». Будто ей удалили зуб!
А чего она, собственно, хотела?! Изначально это был ребенок, предназначенный другим родителям. Сын. Сынишка. Ее Костик. Маленький жалкий комочек, который вырастет и никогда не узнает, что своим появлением на свет он обязан лишь коммерческой сделке, заключенной между неудачницей-студенткой и предприимчивым учетчиком со швейной фабрики, по совместительству, торговцу детьми, в кафе «Марго» тихим сентябрьским днем. Он не узнает о том, как его предали в первые же секунды жизни, когда его маленький беззубый ротик открылся, пропуская незнакомый доселе воздух в толком еще не сформировавшиеся легкие.
Он закричал, и крик этот не был криком упрека, адресованным матери-предательнице, а вполне обычным делом – первой реакцией на свет, такой яркий и неприятный после уютной темноты и на воздух – нечто совсем иное, нежели привычные околоплодные воды. Он кричал, когда из его матери выходил послед, кричал, когда акушерка привычным профессиональным движением резала пуповину, последнюю живую связь с Лесей, этот символ РАЗЛУКИ. Разлуки НАВСЕГДА.
Леся протянула руки.
«Дайте его мне. Дайте его, я умоляю!» - она почувствовала, как горькие запоздалые слезы, смешиваясь с потом, текут по ее лицу. – « Всего лишь подержать…».
«Да, пожалуйста», - пожала плечами акушерка, очищая от слизи рот и нос новорожденного. – «До конца следующей недели он ТВОЙ».
И протянула басовито кричащий комочек Лиде.
Женщина, только что разрешившаяся от бремени, осторожно, словно не веря, взяла из рук врача ребенка и поднесла к себе.
Теплый…
Личико с кулачок, покрасневшее от натуги, пальчики врастопырку с такими крошечными ноготками! И волосики темные, как у Вовки, его биологического отца.
Мой, выскользнула откуда-то из подсознания мысль. Мой. Не отдам. Не отдам никому. Разве они посмеют его у меня забрать?
Акушерка, кажется, почувствовала неладное. Она взяла у притихшей Леси ребенка.
«Нужно взвесить и обмерить», - пробормотала она, взглянув на молодую женщину как-то нехорошо, - «потому что так положено». – Совсем не добрый взгляд. Так смотрят уверенные в чем-то своем люди. – «И в пеленочку теплую завернуть».
Посмеют, обречено подумала Леся.
Утром, часов в восемь нарисовался старый Лесин знакомый Василий Ильич. Он, с усердием высококлассного специалиста, осмотрел молодую женщину на предмет разрывов (все Лесино влагалище сейчас представляло собой кровоточащую рану), покачал головой, и минут пять болтал с акушеркой о каких-то непонятных Лесе лохиях.
«У меня все в порядке будет?» - встревожилась женщина.
«Да, милочка, не стоит беспокоиться понапрасну», - заверил ее Василий Ильич. – «Я тут тебе написал что-то вроде плана на следующие три недели. Соблюдай гигиену, придерживайся режима. На первых порах Вера Карповна за тобой присмотрит. Да, Вера Карповна?»
«Ну, конечно же!» - улыбнулась акушерка. Улыбка вышла естественной, но Леся все равно, не смогла забыть тот ее недобрый взгляд.
***

Примерно в полдень пожаловали очередные гости. Валька с Григорием Григорьевичем. Они о чем-то пошептались с Верой Карповной на кухне, а затем, вошли в комнату, где Леся кормила Костика («Только так, и не иначе, пока он со мной!»)
- Ой, какой хорошенький! – всплеснула руками Валька. – Просто прелесть!
«Потянет на пятьсот долларов?» - с раздражением подумала Леся.
И крепче прижала к себе малыша.
- Хорошо справилась, девочка, - Григорий Григорьевич мельком скользнул взглядом по ребенку. – Молодец. С молоком проблем нет?
- Нет, - буркнула Леся, которой в последнюю перед родами неделю казалось, будто ее груди весят по тонне каждая.
- Это хорошо, - похвалил ее Григорий Григорьевич, - корми. На следующей неделе перейдем, сперва на комбинированное, затем, на искусственное кормление. А тебе, милая сделаем один специальный укольчик.
И ТЫ ЗАСНЕШЬ НАВСЕГДА. НИКТО НИ О ЧЕМ НЕ ДОГАДАЕТСЯ. НИ О ЧЕМ НЕ УЗНАЕТ. ТАЙНА, ПОКРЫТАЯ МРАКОМ. МЫ ВСЕГДА ТАК ПОСТУПАЕМ НА ШВЕЙНОЙ ФАБРИКЕ.
Сердце ёкнуло в Лесиной груди.
- Какой укольчик? – испуганно прошептала она. – Василий Ильич ничего не говорил. Ни про какой укольчик!
- Ну, - рассмеялся Григорий Григорьевич, демонстрируя Лесе свои металлические мосты. – Если ты предпочитаешь сдаиваться по несколько раз в день - пожалуйста. Молоко, девочка. Не забывай о молоке! Ребенка не будет, а молоко останется. Хочешь мастит заработать?
- Ну…, - замялась Леся. – В общем-то, я согласна. Если это не опасно, конечно.
- Да ты не бойся, подруга! – хохотнула Валька. – Проверенный вариант. Сразу же столько проблем отпадет! И, кстати, я уже видела твой конвертик.
- Какой конвертик? – не поняла Леся.
- Здрасьте-мордасьте! А пять сотен «баков»? Честно заработанных. Самых зеленых в мире!
Леся как-то забыла о деньгах. Совсем забыла. Она смотрела на Костика, прильнувшего к ее груди, и не могла поверить в то, что этот маленький человечек имеет свою цену. Цену в пятьсот долларов США. Самых зеленых в мире.
- Валя, можно с тобой поговорить наедине? – спросила Леся после того, как малыш покушал, срыгнул, и она отнесла его в кроватку.
Валька взглянула на Григория Григорьевича, как бы спрашивая разрешения. Тот еле заметно кивнул: «Можно».
- Ну, ты чего? – накинулась на Лесю Валька, когда они остались одни. – Что за тайны Мадридского двора? Что-то мне, подруга, твой видок не нравится. Совсем не нравится. Ничего, покушаешь, мы там тебе принесли всяких вкусностей, и все станет на свои места. Вера Карповна чем-нибудь тебя кормила?
- Да, - еле слышно произнесла Леся. – Варила. Очень вкусный куриный бульон.
«Она не поймет. Не поймет того, что Костик мой. Мой и ничей больше. И ничего не посоветует, нет. И все потому что, она тоже поимеет свой процент с этой сделки. Несомненно!»
- Ну вот! – обрадовалась Валька. – Все будет в порядке. Все будет зашибись! Я понимаю, ребенок и все такое. Но ведь деньги. Пять сотен не валяются просто так на дороге.
РЕБЕНОК И ВСЕ ТАКОЕ…
«Конечно же. Не поймет».
Предательницы-слезы потекли из Лесиных глаз. Валька подошла к кровати, на которой лежала Леся, присела рядышком, неловко обняла. От Валькиных шикарных волос вкусно пахло какими-то импортными парфумами, и Леся с тоской подумала о том, что не была на дискотеке три тысячи лет. Или восемь месяцев двадцать четыре дня, что, в принципе, одно и то же. И еще о том, что ей, Лесе всего двадцать один год.
СРАЗУ ЖЕ СТОЛЬКО ПРОБЛЕМ ОТПАДЕТ!
ПЯТЬ СОТЕН. САМЫХ ЗЕЛЕНЫХ В МИРЕ. НА ДОРОГЕ НЕ ВАЛЯЮТСЯ…
- Ну, так о чем ты со мной хотела поговорить? – участливо спросила Валька прямо в Лесино ухо. И нежно, почти одними губами укусила женщину за мочку.
Такого Леся никак не ожидала. Она отпрянула от Вальки так резко, что внизу живота отдалось тупой болью. «Никаких нагрузок», - предупреждал Василий Ильич сегодня утром.
Слезы тут же высохли. Но обиднее всего было не от того, что Валюха позволила себе такое, а от того, что почувствовала сама Леся. Наслаждение, вот как это называется!
- Что-то ты в последнее время стала впечатлительной, подруга, - рассмеялась Валька, приглаживая свои великолепные волосы (как они пахнут!) цвета спелой пшеницы, - Ну, это в порядке вещей, если справочники не врут, конечно.
- Когда тебе книжки отдать? – ляпнула Леся.
Валька рассмеялась.
- Да не переживай ты так! ВСЕ будет в порядке.
(тебе понравится!)
- Родители уже знают?
- Кто?!
- Ну,… его родители, для кого я…, ну, в общем, рожала…, - слова давались Лесе с трудом, в голове царил сумбур, к тому же, она, кажется, покраснела.
- А-а…, родители, - голубые кукольные глазки на чистом Валькином личике вдруг хитро забегали, словно у нашкодившего подростка. – Наверное, Гриша их уже известил обо всем…
«Что она от меня скрывает?» - с тревогой подумала Леся. – «Что?»
Она дала себе слово, что до конца следующей недели во всем разберется. И еще пожалела о том, что в неделе так мало дней. Всего семь.

«СНЫ»
Сон разума
порождает чудовищ.
Гойя
Он заехал за Аллой в половине пятого, как обычно. Тепло приветствовал маму, пожал руку папе, оторвавшемуся по такому случаю от просмотра телепрограмм.
Как всегда элегантен. Финский спортивный костюм желтого цвета, белые кроссовки «Найк». Будто, не на природу собрался, а потренироваться в составе какой-нибудь олимпийской сборной. Укладочка, ненавязчивый французский аромат, ухоженные ногти. Кстати, о ногтях. Алла вспомнила о том, как Габиль иногда одевает на пальцы совсем другие ноготки. Подлиннее и поострее. Способные причинить боль. «Страдание, скорбь! Насладись скорбью, ты, сука! Повелеваю от имени Ахримана!»
- Где намерены отдыхать? – как всегда тактично осведомился папа. Надо заметить, что Габиль нравился отставному офицеру гораздо меньше, нежели Валентине Максимовне.
- Под Ладинку поедем. На озера, - широко улыбаясь, без всякого акцента произнес азербайджанец. – Сейчас там такая красота!
- Да, весна…, - мечтательно вздохнула о чем-то своем очень юном Валентина Максимовна. – Все цветет, самое время отдохнуть на природе, если уж природа не отдохнула на вас! Ха-ха, это шутка! Кстати, и комаров еще нет…
«Мамочка, ты даже себе не представляешь, как мне нужно отдохнуть!», - подумала Алла, зашнуровывая кроссовки. – «И, поверь, комариные укусы – ерунда в сравнении с тем, что мне приходится терпеть в компании друзей моего дракона».
Сегодня Алла также одела спортивный костюм (ведь они с Габилем едут на природу, не так ли? Ха! Ну, конечно!). Только белый, тот, что купила в Киеве прошлым летом. Теперь они с Габилем будут смотреться просто потрясно. Словно счастливая семейная парочка из рекламного ролика.
Она теперь старалась как можно реже одевать вещи, подаренные Габилем, а украшения и вовсе перестала носить. Все они: колечко с бриллиантом в два карата, золотые цепочки и браслеты лежали в шкатулке. Девушка не решалась отдать драгоценности назад – гнев дракона ей был хорошо известен. С некоторых пор.
Сумочку на природу брать не стала. Не к чему, обошлась косметичкой: зеркальце, тушь, помада, деревянная расческа, пакетик прокладок «Олвейс». Убирая последний в косметичку, Алла с тоской и привычным уже ужасом подумала о том, что ее критические дни не помеха этому садисту в желтом спортивном костюме (желтый в Китае – цвет драконов, не так ли?). Ни ему, ни его ублюдочным друзьям-маньякам.
- Так куда на самом деле мы поедем? – спросила Алла, когда они вышли из подъезда.
«Чероки» блестел новеньким полиролем: колесница, на которой драконы похищают принцесс.
- На природу, - Габиль ущипнул девушку чуть повыше локтя, - куда же еще?
«Будет синяк», - поморщившись от боли, обреченно подумала Алла. – «Еще один».
-Что за дурацкая привычка щипаться? – вспылила девушка.
Азербайджанец только рассмеялся.
- Неужели, вы решили устроить сегодня слет на свежем воздухе? – продолжала нагнетать обстановку Алла. – Надоело бубнить свои молитвы взаперти? Потянуло на природу?
Габиль зашипел (драконы ведь шипят, да?) и, изображая любовное объятие (сверху в окно, конечно же, смотрели мама с папой!), снова ущипнул девушку за руку. Почти в то же самое место. Очень больно.
- Перестань! – взмолилась Алла. В ее голосе возникли истерические нотки. – Перестань, я прошу. Я никуда не поеду, слышишь!
- Еще как поедешь! – тон азербайджанца не допускал никаких возражений с ее стороны. – Тоже мне, придумала! С-сука!
Он достал из кармана пульт отключения сигнализации. «Чероки» пискнул, словно полузадушенный кролик.
- Пра-ашу! – Габиль распахнул перед ней дверцу.
Несомненно, этот жест был рассчитан на Валентину Максимовну, наблюдавшую из окна. Алла представила даже, как мама качает головой и восхищенно произносит: «какой кавалер!»
Она послушно села в машину. А что, спрашивается, ей еще оставалось?
К тому же, сон. Какой ужасный сон приснился Алле дня три назад! Она до сих пор была под впечатлением!
Сон был цветным, это она точно помнит. Будто Алла снова в том самом ужасном месте, где Габиль со своими дружками справляет все эти дикие обряды. Только теперь там никого не было. Совсем никого. Темные комнаты страшного дома пусты и оттого еще более зловещи. Девушка идет по коридору в обитую черной материей залу, ту самую, где ее впервые изнасиловали. Пол неприятно холодит ноги. Значит, Алла без обуви. Босиком. Она очень боится наступить во что-нибудь такое: осколки стекла, колючки, мерзкую жижу. И все равно, наступает. Ужасное чувство! Дыхание тот час же сводит судорогой, словно Алла внезапно погрузилась с головой в ледяную воду. Как это бывает только во сне, теперь у девушки в руках фонарик и она не медлит его включить. Кровь! Она всюду! Алла стоит по лодыжки в густой остывающей крови и новые потоки продолжают течь с потолка по стенам, прямо, как в тот фильме Кубрика «Сияние, кажется, с Джеком Николсоном в главной роли.
Кровь прибывает. Если Алла так и будет стоять столбом, ей вскоре грозит захлебнуться (в этой густой, чуть теплой солоноватой мерзости!). И она бежит, но ведь во сне всегда трудно бегать, не так ли? Ноги вязнут. Движения медленные и неловкие. Полный набор! Кажется, этому кошмару не будет конца! Алла пытается кричать, но из раскрытого рта не вылетает ни звука. Что поделаешь, так случается в страшных снах.
Декорации внезапно меняются. Теперь Алла у себя дома, в своей комнате. Вчера нее был день рождения, пахнет цветами. Свет погашен, сквозь задернутую портьеру пробивается призрачный свет уличных фонарей. Из-за стены, из комнаты, где спят родители доносится приглушенный храп. Но, ведь в их семье никто не храпит! Алла бросается в комнату, так и не включив света. Натыкается на тумбочку. Даже во сне она чувствует, как больно!
Храп становится громче. Как же темно! Вот и спальня. Алла нащупывает дверную ручку, тянет ее на себя и застывает на пороге. Вся комната освещена тусклым зеленым светом, словно в третьесортном американском «ужастике». Кажется, по полу даже стелятся клочья тумана! Но, все равно, ужас Аллы настолько велик, что кажется, что сейчас разорвет ее изнутри.
Родители лежат на кровати, но не спят, они мертвые. Алла в этом уверена: дракон потрудился на славу – разорванные в лохмотья шеи мамы и папы фонтанируют темной кровью. Сам монстр – блестящая чешуйчатая тварь с головой Габиля лежит между мертвых тел (Боже! О, Боже, они и в самом деле мертвы! Мертвы! Что же теперь делать?!) и смеется. То, что Алла сперва приняла за храп, на самом деле жуткий нечеловеческий смех чудовища.
«Что»? – спрашивает Габиль у девушки, - «Доигралась? Я же тебя предупреждал! Никому! Ничего! Видишь, что вышло? Сама виновата, дурочка!»
«Нет!» - кричит Алла, - «НЕТ!!! Я никому ничего не говорила! Никому! А ну, быстро оживи их! Слышишь?! А то я за себя не ручаюсь!»
Дракон снова смеется.
И тут Алла видит, как начинают меняться ее собственные руки. Вместо добротно наманикюренных ноготков вырастают самые настоящие когти («такие же, как у него!» - с торжеством думает девушка). Желтые, острые. Когти хищника. Гигантской птицы Рух из сказок «Тысячи и одной ночи». Нет, она уже не королек-птичка певчая. Она – ужас. И смерть!
«Тебе конец!» - клокочет птица Рух. Аллино новое тело, покрытое жестким пером, занимает почти всю комнату. Громко хлопают огромные крылья. - «Готовься умереть, жалкий червяк!»
С тумбочки падает телевизор, в горке, словно маленькие бомбы, взрывается хрусталь. Дракон скулит, словно побитая собачонка. Он пытается спрятаться под одеялами, но Алла неумолима. Одеяло рвется в клочья. Габиль, маленький чешуйчатый глист бьется в когтях птицы Рух, пытается вырваться.
«Молись своему Ахриману!» - гортанно кричит девушка-птица. – «Сейчас ты с ним встретишься!»
И удар могучего клюва довершает дело…
- Так куда едем? – снова спросила Алла.
Они выехали на объездную. Неужели и в самом деле, за город?
Девушка посмотрела на свои ногти. Вот сейчас они, покрытые розовым лаком, начнут расти, удлиняться. Станут желтыми и острыми, как у птицы. Когти птицы Рух из сказки. Не королька. То-то удивится Габиль! Кровь на его нарядном костюмчике будет смотреться просто потрясно!
Алла тряхнула головой, прогоняя наваждение. Ничего не поделаешь, безумный художник-ненависть рисует, порой весьма реалистичные картины. Ненависть. Правильное чувство, мог бы сказать Петр Сергеевич, знай он Аллу получше.
Но сегодня девушке, к счастью, не пришлось встретиться ни с Лобуром, ни с подполковником Сидорчуком, охочим до ее прелестей, ни с грязным импотентом-бомжом дядей Пашей, ни с холеной Ольгой Анатольевной (девушка, разумеется, ничего не знала об ее отъезде из города, ни о предстоящих «кадровых» изменениях внутри пещеры), ни с кем-нибудь еще из сатанистов.
Габиль, действительно, привез Аллу на базу отдыха, где та с удивлением и радостью обнаружила на стоянке возле кемпинга еще три иномарки, такие знакомые, такие родные! «Фольксваген-Пассат» Игоря, «Форд-Торус» Гарика Пономаренко и «Ауди А-8» Сергея. А на полянке возле мангала собрались все они – Игорь с Маринкой, Сергей с Катериной и Гарик с новой пассией – молоденькой моделькой Ингой.
При появлении Габиля с Аллой, парни бросили шампура, девчонки завизжали и побежали навстречу обниматься.
- Аллочка! – душила ее в объятиях Маринка. – Ну, где, где ты пропадала? Ни звонка, ни привета, ни ответа!
«Да, знаешь, Мариша, за групповым траханьем все как-то времени не было тебе позвонить. Ты уж извини», - подумала Алла, и горькая обида сжала горло. – «Габиль, дракон чертов! Как ты смог такое со мной сотворить?! Сволочь! Все это время ты лишал меня общества нормальных людей. Моих подруг, друзей! Маринку не видела месяца три. Вон, изменилась как! Покрасилась снова в этот ужасный цвет. Игорь говорит, что так она похожа на Синди Кроуфорд. Да уж, конечно!»
- Ты покрасилась снова?
- Ага. Одобряешь?
- Ну, ты же знаешь мое мнение на этот счет!
Они расхохотались. Впервые за несколько месяцев, Алла чувствовала себя свободной. По настоящему свободной. Даже Габиль, маячивший за спиной, не мог испортить праздника. Алле хотелось дышать сладким загородным воздухом, любоваться зеркальной гладью голубого озера, трогать листья, траву, впиваться зубами в горячий сочный шашлык. Внезапно, Алла поняла, что голодна, как волк.
- Хочу шашлык! – заявила она.
- Исполнено, - рассмеялся Гарик, протягивая ей свой шампур, на котором румяные кусочки мяса соседствовали с колечками чуть подгорелого лука.
Мясо, действительно, оказалось горячим и сочным.
- И винца сверху! – добавил Сергей, протягивая девушке пластиковый стакан с ярко-красной жидкостью.
«Словно кровь из моего сна!» - содрогнулась Алла.

«ДИМА ПОЛУЧАЕТ ПОДАРОК»

Король был величайшим
любителем шуток
Эдгар Аллан По «Лягушонок»

Интересные дела выходят, думал Дима, шагая домой по улице Урицкого. Ярко, даже слишком для шести часов вечера светило весеннее солнце, в кожаном молодежном рюкзаке, перекинутом через плечо парня, позвякивали, ударяясь одна о другую, парочка бутылок превосходного пива «Таллер» и вообще, все было замечательно, если конечно, не учитывать некоторые обстоятельства.
Вчера они, как и условились, собрались у Иванова. Андрей, действительно кое-что раскопал, бумажная душа! Это была карта. Карта зон так называемой «парапсихологической активности» Чернигова. Зловещая паутина, покрывающая улицы и переулки, площади и парки, скверы и водоемы.
«Места, где человеку находиться небезопасно», - объяснил Андрей, расстелив ксерокопию карты на письменном столе.
«В каком смысле, небезопасно»? – спросил Серега Водославский.
В ответ Андрей прочел друзьям целую лекцию о неких зонах, способных впитывать произошедшие события. Информационные отпечатки, сгустки энергии со своей «памятью», метафизика, эктоплазма и прочая муть, Дима всего не запомнил.
«События», - говорил Андрей, - «они ведь бывают разными. Одни – радостные, несущие положительные эмоции, другие – темные, деструктивные по своей природе. Может ли определенное место впитать в себя определенное событие? Оказывается, может. Если, конечно, то самое событие достаточно сильно, выход энергии от него настолько велик, что, выражаясь фигурально, образует нечто вроде…следа. Представьте себе динозавра, оставившего свой след где-нибудь на берегу древнего океана. Через миллионы лет палеонтологи найдут эти следы, правда, уже окаменевшие. Самого гиганта уже и в помине нет, а следы остались. Точно так обстоит дело и с энергетическими отпечатками. Думаете, откуда берутся все эти истории о привидениях? Фантомы, «белые дамы», прочая потусторонняя жуть – лишь сгустки информации, носители минувших событий…».
«Куда ты клонишь?»
Лекция грозила затянуться, и Дима поспешил вернуть Иванова, воспарившего вместе с этими самыми привидениями в просторы сверхъестественного, на нашу грешную землю. Иванов снял видавшие виды очки, аккуратно протер их стекла мятым, но чистым платком и посмотрел странным близоруким взглядом на Диму.
«Лесковица», - произнес он тихо и Дима почему-то вздрогнул. – «Посмотрите на карту. Красным я отметил наибольшую активность».
Максименко взглянул на карту города. Наибольшая парапсихологическая активность отмечалась на Еловщине, в районе Старой Подусовки, на Катах. Самыми же «красными» были Пролетарский Гай, «Земснаряд» - место, где часто и густо тонули без всякой на то причины и…Лесковица. Зловещая красная полоса, будто язык мифического чудовища, тянулась через весь район.
«Лесковица», - пробормотал Дима. – «Место, где так любит бывать наша ведьма».
«Точно!» - подтвердил Водославский. – «Ее туда тянет, в эти самые зоны, да?» - карие глаза Сереги горели от возбуждения, словно у охотничьей собаки, почуявшей близкую дичь.
Дима смотрел на карту, усеянную Андрюхиными пометками, и никак не мог вспомнить, что она ему напоминает. О чем-то подобном он уже слышал или читал.
«Ну, и что теперь?» - спросил Серега.
«Теперь?» - эхом отозвался Андрей Иванов.
«Да, теперь. Что в таких случаях делают мушкетеры?»
«Ну…», - начал Иванов и осекся. Покраснел.
Дима укоризненно взглянул на крестника. Серега был тактичен и учтив. Настоящий дипломат!
Вечер «заседания» был скомкан. Иванов вежливо предложил чаю. Так же вежливо наглец Водославский и его крестный папа отказались.
На следующий день Дима думал о тех словах Сереги. Действительно, что теперь?
Ведьма Соболевская оставила Серегу в покое, десятое марта, а затем, и десятое апреля прошли для Димы совершенно безболезненно. Даже Лида, и та больше не звонила. Теперь, услышав ее голос по радио, Димино тщеславие каждый раз получало небольшой укол: «чего это она не звонит? Забыла, что ли?»
Так что теперь?
Весь день Максименко посвятил работе: составил два предписания по предыдущим проверкам, написал обязательные в конце каждого месяца рапорты по рейдам, «прогулялся» вместе с Овсянниченко по объекту. В общем, отработал полный рабочий день, согласно функциональным обязанностям младшего инспектора пожарной профилактики.
И, конечно же, заслужил приз, поэтому, по дороге домой зашел в гастроном и купил пару бутылок пива. Махмуд также не остался без подарка – котяре Дима прикупил плавленый сырок, до которых персидский гурман был большой охотник.
Лифт, как всегда, представлял собой нечто среднее между средством для транспортировки свиней и галереей граферов-недоучек. Казалось, что каждый пассажир этой тесной грязно-желтой коробки, освещенной подслеповатой лампочкой, посчитал своим святым долгом плюнуть на пол или высморкаться на стену. Малолетки продолжали тренироваться в правописании: среди «произведений» настенной графики Дима обнаружил новые перлы. «ПОЦ, КИДАЙ КНИШКИ! ИДЕМ ШЫРЯЦА!» - призывал какой-то грамотей. А философское наблюдение «ИЗМЕНА ДУПЛИТ» и вовсе вызвала улыбку на Димином лице.
- Дуплит, это уж точно, - подтвердил Максименко вслух.
Привычно воняло мочой. Охотники за алюминием оторвали еще одну крепежную полосу.
«Возможно, скоро начну поправлять свое здоровье, совершая пешие восхождения на шестой этаж», - подумал парень.
В этот самый момент лифт дернулся, словно в предсмертной судороге и остановился. Дима вышел из его вонючего чрева на лестничную площадку, втянул носом относительно свежий воздух и … поморщился. Это, конечно, не собачья моча, но…. Что-то неуловимо-знакомое. Что-то… Будто кто-то дотронулся ледяными тонкими пальцами до Диминой спины: «можно?»
Квартира Максименко располагалась в конце площадки, представлявшей собой длинный темный коридор. Идеальное место для внезапного нападения с целью ограбления. Дима вздохнул и в очередной раз пообещал себе поставить вторую дверь. Он нащупал выключатель и зажег свет.
«Ну и вонь!» - подумал Дима, доставая ключи из кармана. – «Будто…»
На резиновом коврике перед входной дверью что-то лежало!
БУДТО…
Что?
СЛОВНО…
НЕСМОТРИ ТУДА, НЕ СМОТРИ!
…в девятом машзале…до уборки…
Дима с застывшим где-то в горле сердцем, скосил глаза…
На него смотрела мертвыми остекленевшими глазами рыжая собачья голова в пятнах засохшей крови.

«ДЯДЯ ПЕТЯ - СЕРЫЙ ВОЛК»

«Я мечтал приставить
дуло пистолета к голове
отца и заставить его
на коленях вымаливать
у меня прощение.
А затем вышибить
ему мозги!»

Марк Чепмен,
интервью накануне
прошения о досрочном
освобождении.


Когда чего-то очень хочешь, это обязательно сбудется. Все зависит от того, кого именно нужно просить. Когда-то давно мальчик Петя, будучи в таком же нежном возрасте, что и Женя Коваленко сейчас, страшно боялся своего отца. Боялся и хотел, чтобы он исчез. Испарился. Сгинул со свету! Часто, плача в жесткую подушку – прибежище для вшей и клопов, Петя просил кого-нибудь забрать батька. На небо, в пекло, куда угодно, лишь бы тот оставил его в покое! Лишь бы не бил, лишь бы не приводил своих чумазых дружков и подружек и не заставлял Петю попрошайничать на полуразрушенной немецкой авиацией железнодорожной станции или воровать по скудным соседским огородам.
Односельчане знали о Петиной беде и искренне жалели мальчика. В голодные послевоенные годы люди, сами страдающие от всевозможных лишений, кто, чем старался помочь худому грязному хлопчику, да еще и с плохим зрением: там баба Текля картофелину даст, здесь – дед Макуха, ветеран двух войн – первой мировой и гражданской угостит жиденькой похлебкой. На Сирка Лобура, то и дело распускавшего руки, старались влиять односельчане. Тщетно. После смерти от чахотки Оксаны, матери Пети, Сирко крепко запил и сошелся с подозрительными пришлыми личностями, шнырявшими по округе с проворством голодных крыс и не гнушавшихся ни кражами, ни, как поговаривали, убийствами. Хуже всего было то, что взрослые ублюдки привлекали к своим мерзким делишкам Петю. Несколько раз мальчика ставили «на шухер», когда шмонали пришедшие на железнодорожную станцию составы с продовольствием. Удача несколько раз сопутствовала мародерам, но вскоре пришла заслуженная расплата.
Во всем, конечно, была виновата слепота «этого проклятого сученыша». Очков в ту пору Петя и в руках-то не держал, в результате чего и не смог вовремя разглядеть часового и сообщить ворам. Еле удалось уйти. Петя навсегда запомнит то, как умирал в их грязной провонявшей халупе с покосившимися стенами раненый на станции. Мальчик даже не знал его имени: перепуганные в смерть дружки лишь матерились да бегали вокруг. Пуля пробила легкое: раненый хрипел и плевался кровью. Вскоре продавленная лежанка Лобура-старшего и стены были сплошь заляпаны кровавой пеной. К четырем утра для бедняги все уже было кончено. Он лежал бледный, небритый, страшный. Черты лица заострились, приобрели зловещий вид. В хате сладко пахло свежей кровью и Петю, не евшего уже два дня, тошнило – желудок конвульсивно дергался – пустой сморщенный мешочек.
В пять, тут же, возле коченеющего трупа справили поминки. Трое трусливых ублюдков, перепачканные с головы до ног кровью подельщика, жадно пили ворованный спирт. Пили так, без закуски. Пили и молчали.
А в шесть часов, когда утренние работы других селян были в разгаре, Петю начали бить. Ведь именно он («этот маленький сучоныш») был виноват во всем. И еще…он был меньше. И не мог ответить.
Петю били почти до одиннадцати, когда солнце за немытым окошком поднялось в бирюзовое небо и застыло, словно желтый равнодушный глаз. Затем, сделали перерывчик, лишь для того, чтобы вновь наполнить грязные алюминиевые кружки огненной водой. Появились и первые гости – над трупом деловито хлопотали зеленые блестящие мухи. Петя лежал на загаженном полу дома, того самого дома, где он когда-то появился на свет (вон, под потолком даже осталось кольцо от колыски) и глотал кровь из разбитой губы. Неожиданно мальчик понял, что таким необычным способом он утоляет свой голод: желудок отзывался громким урчанием. Петя провел языком по зубам. Странно, но они вновь не пострадали. Крепкие от природы, они останутся такими на всю жизнь.
Вот тогда Петя Лобур и позволил себе впервые «отдаться Зверю», как он потом сам это назовет. Лежа на полу и прослушиваясь к стону избитого тела, мальчик пожелал, чтобы «батьку и всех его дружков забрали черти». И если такое случится, Петя всю свою оставшуюся жизнь будет служить ихнему Главному Черту. Верой и правдой. До последнего вздоха.
Так уж вышло, что собака, пущенная по кровавому следу, тянущемуся со станции, привела милиционеров прямо к Сирковой хате.
«Черти» в униформе и блестящих сапогах появились как раз вовремя: Сирко Лобур, утративший от спиртового возлияния остатки разума, только что подвесил своего сына за руки, продев веревку в то самое кольцо, на котором когда-то висела колыска…
Сирка и его приятелей расстреляли, тогда это делали очень даже оперативно: арест - показательный суд – приговор – расстрел. Петю же отправили в детский дом Чернигова.
Раны затянулись, оставив на тощем теле мальчика лишь белые шрамы, а вот, внутри, где-то глубоко было уже не все в порядке. Далеко не все. Там не заживало. Петя постоянно думал о своем обещании. Обещании чертям. Нет, он не мечтал стать милиционером, люди в униформе не произвели на мальчика никакого впечатления. Гораздо больше Петю поразила собака. Черная немецкая овчарка, очумевшая от запаха крови, рвалась с поводка. Из ее полуоткрытой пасти на пол падали клочья пены. Неясное чудище, пришедшее Пете на помощь. Черти подали знак.
В детдоме Лобур впервые увидел мир сквозь сильные линзы очков. Среди коллег-беспризорников мальчик сразу же получил уважительное прозвище «профессор». И не только за очки. С жадностью губки, десятилетний мальчуган, долгое время лишенный радости знания (Сирко забрал сына из сельской школы на второй год учебы), впитывал новое. Вскоре Петя стал лучшим учеником, а книжек из библиотеки детдома оказалось слишком мало для жадного до науки подростка. Особенно давались Пете Лобуру точные науки и история. С последним предметом порой возникали казусы. Так, воспитанник Лобур мог запросто во время урока поднять руку и задать учителю какой-нибудь неординарный вопрос. Например, правда ли, что средневековые ведьмы были настолько сильны, что у церкви оставался один выход – уничтожать их, как основных конкурентов господствующей религии? Или, почему на ордене Октябрьской революции пятиконечная звезда – символ победившего пролетариата перевернута? Это что – магический знак? Пентаграмма?
Ни учителям, ни директору не было ничего известно о новых книжках, которые штудировал по ночам первый ученик Петя Лобур. Это были очень старые книжки, Старые, изданные еще до революции. Те самые, что дал Пете детдомовский сторож дядя Витя, черный маг по совместительству.
Встреча с ним была расценена сообразительным мальчиком, как второй знак, посланный темными силами.
Затем, были армия, институт. Петя продолжал изучать Темное Знание и в песках Средней Азии, где проходил срочную службу в качестве писаря при штабе танкового полка, и на студенческой скамье технологического института, и, конечно же, дома. До сорока шести лет Лобур мыкался по общежитиям и только уже будучи в должности бухгалтера, получил-таки долгожданную квартиру. Теперь Петр Сергеевич знал, как называется его безобидное «увлечение чертями».
Близился день Посвящения. Лобур, обративший во тьму уже восемь человек, сейчас особенно волновался. Неуравновешенная по своей природе Лида могла наломать дров. Что будет, когда она станет одной из них, получит Тайное Имя? Станет ли верной последовательницей учения или же бросится мстить своему пожарнику? Сомнения одолевали Петра Сергеевича, сидящего на кухне в ожидании закипания воды в стареньком темно-синем чайнике. Внезапно, мысли сатаниста приняли другое направление. На его вытянутом гладко выбритом лице стареющего интеллигента возникла жуткая белоснежная улыбка: «грр!» Здорово вышло с собачьей головой! Пожарник, небось, не жив, ни мертв от страха! Петр Сергеевич давно догадывался, что именно Дима побывал в его старом Тайном Месте и осквернил его. Привет тебе, молодой человек от Зверя зверей! Заплати своим жалким страхом за Его скорбь и величие! Ха! Ха-ха!
Попив чаю, Петр Сергеевич открыл входную дверь своей квартиры и позвонил в соседнюю. Сейчас, когда у него появились сомнения в Лидиной верности, не стоит подолгу упускать женщину из виду.
Звонок птичьим щебетом разлился по квартире. Славик оторвался от своего рисования – красный домик с зеленым дымом, выходящим из несоразмерно большой трубы, и бросился в коридор. Маленькие ножки, обутые в рваные тапочки, топали по полу: топ топ-топ…
- Кто там? Ма? – робко спросил Славик.
- Здравствуй, Славик, - раздалось из-за двери.
Голос вкрадчивый, хитрый. Стра-ашный! Это он – дядя Петя. Который на самом деле никакой не дядя. А Волк. Серый Волк! Сейчас…
- А мама ушла, да?
Вот сейчас…
- Ушла. Но скоро придет. Она сказала…
Славик раньше часто об этом думал. Так всегда бывает – только мама за дверь, Волк уже тут, как тут! Так бывает во всех сказках!
- А когда она придет?
Славик переступал на месте своими маленькими ножками – он вдруг захотел писать.
Уходи, Волк, уходи!
- Сказала…сейчас…, - не очень уверенно произнес мальчик.
Невероятный знаток человеческих душ, Петр Сергеевич, разумеется, уловил интонацию. Он улыбнулся.
- А можно я ее подожду?
- !!!
- Славик?
- Но, мама сказала…
- Никому не открывать? Да?
Писать! Как же хочется писать! Славик сжал руками свои маленькие гениталии и затопал на месте. Сейчас Волк уйдет, и он сходит в туалет.
- Да…
- Но это ведь я – дядя Петя.
- Но мама…
Дяде Грише он бы непременно открыл. Без разговоров. Но только дядя Гриша больше не придет. Потому что он…. Потому что мамочка на него накричала…. Потому что он…. А может быть, дядя Гриша тоже боится Волка? Нет, он не такой, дядя Гриша сильный. Он не боится никого! Славик тоже будет таким, когда вырастет. Обязательно будет!
- Славик?
- А?
- Ну, что же ты? Почему не открываешь? Заснул, что ли?
- Нет…
- Тогда открой.
- Мама сказала…
- Это я уже слышал. Ты хороший, послушный мальчик, я знаю. Только зря ты меня так боишься. Ты не должен. Потому что скоро, совсем скоро твоя мама станет нашей. Скоро! И ты тоже. Ты тоже будешь наш!
- Не-ет…, - Петр Сергеевич услышал тихие всхлипывания из-за двери. – Не-ет…мама не будет Волком. И я тоже не бу-уду…не-ет…
«Волком? Гм, интересно, что именно натолкнуло ребенка на подобное сравнение?» - подумал Петр Сергеевич и обнажил в улыбке свои крепкие белые зубы.

«ЛЕСЯ СТАНОВИТСЯ МАТЕРЬЮ»

Родительская любовь-
деятельная любовь
«Наша семья»
Книга для молодоженов

Утром двадцать девятого апреля в двери квартиры номер десять по улице Кирпоноса, 31 настойчиво позвонили.
- Слышь? – толкнула мужа Светлана Александровна, - Звонят, кажись.
- М-ммм…, - промычал в ответ глава семьи, изрядно помятый после вчерашнего застолья (завгара на пенсию провожали) Василий Андреевич.
Светлана Александровна поморщилась: от мужа несло, как от выгребной ямы, в которой ночевало человек сорок алкашей.
В дверь снова позвонили. Длинная трель, две коротких. Снова длинная.
- Иду, - Светлана Александровна откинула одеяло, встала с супружеского ложа – двуспальной продавленной кровати. Та отозвалась протяжным скрипом стареющей мебели.
- Иду уже.
Сунула ноги в старые тапки. Нет, три чашки чая за вечер – это, пожалуй, много: ноги жутко отекли. Светлана Александровна с грустью подумала о своем возрасте.
- Кто еще это может быть в такую рань? Да еще и в субботу? – спросила сама у себя женщина.
Светлане Александровне хотелось спать – предстояло целый день провести у плиты, готовя на Пасху. Мельком взглянула на настенные часы. Половина шестого! Не телеграмма ли, часом? Срочная… Сердце пятидесятилетней женщины тревожно екнуло. Вовик? Может, с ним что случилось? Или…с мамой? Сын Володя служил в Десне, в учебном центре. В армии ведь всякое может случиться, правда? Мама? Восьмидесятилетняя полуслепая старушка жила в Вертиевке под Нежином. За ней присматривала младшая сестра Светланы Александровны, Ольга.
«Дзынь! Дзззынь!!!»
По дороге к двери передумалось всякое.
- Кто? – спросила хозяйка и взглянула для верности в глазок.
Да разве что увидишь на этой полутемной площадке? Вроде, женщина какая-то стоит.
- Откройте, пожалуйста.
Голос сквозь всхлипывания.
- Если побираться, то не открою, - не очень-то уверенно произнесла Светлана Александровна. – Ничего святого нет уже!
- Я к Вале…
Да она, вроде как, рыдает!
Женская интуиция – чувство весьма развитое. Внезапно, Светлана Александровна поняла, что у этой женщины за закрытой дверью случилась беда. Или что похуже!
НО ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ ДОЧЬ?!
Сердце вновь екнуло.
- А откуда ты Валю знаешь?
- Мы учимся вместе.
Светлана Александровна загремела замками.
- Учти, у меня муж дома…
Хотя, что с Васьки толку? Хоть самого выноси, не заметит! Отошел бы до Пасхи!
Цепочку все же оставила. Интуиция интуицией, но береженого, как говорится…
Стоящая перед дверью девушка (совсем пацанка еще!) никак не походила ни на воровку, ни на мошенницу. И она, действительно, плакала. Прямо-таки, вся опухла от слез. Из покрасневшего носа текло, и девушка то и дело вытирала его рукой. На вид ей было лет двадцать, не больше. Русые волосы, не мытые несколько дней растрепались по плечам, никакой косметики, дрожащие губы. И слезы. Слезы без остановки.
- Позовите, пожалуйста, Валю, - снова взмолилась девушка. – Мне очень нужно ее увидеть.
- А зачем вам моя дочь? – Светлана Александровна недоверчиво взглянула на незнакомку одним глазом, словно курица.
- Пожа-алуйста, ну, пожалуйста…- всхлипывания сменились самым настоящим плачем. – Ну, пожа-аааа…
- Нет ее! – отрезала Светлана Александровна. – У дружка своего ночует, у Вовки.
- А вы…вы адреса его не знаете?
В карих глазах девушки было столько мольбы, что Светлана Александровна не выдержала и сдалась.
- Да в нашем доме он живет. Через подъезд. Девяносто четвертая квартира. Код двери – четыреста двадцать восемь.
- Спасибо! – закивала девушка. – Спасибо вам! – она бросилась к лифту.
- Может, водички? – спросила зачем-то Светлана Александровна. Но незнакомка ее не услышала: не дождавшись лифта, она рванула вниз по ступенькам.
- У них свадьба осенью…, - пробормотала Валькина мать и закрыла дверь.
Спать уже не хотелось. Предстоял долгий день, весь в заботах и хлопотах. Светлана Александровна прошла на кухню, налила в старенькую чашку с чуть отколотым краем воды из-под крана. Выпила.
На кухонном столе в тазах размораживалось мясо. Ваську, как проснется, нужно в магазин отправить. За колбасой и сыром.
Мысль, возникшая в голове Светланы Александровны, была так пугающе реальна, что женщина села на табурет. Сердце вновь тревожно забилось.
А ВЕДЬ ЕЙ ТОЛЬКО И НУЖЕН БЫЛ ВАЛЬКИН АДРЕС!
Подумала Светлана Александровна, закрыв рот пухлой ладошкой.
И ТЕПЕРЬ ОНА ПОЙДЕТК НИМ И УБЪЕТ ОБОИХ!
Сердце кольнуло, но не так, как обычно. По иному.
«Потому что неразделенная любовь способна на жестокость!» - последнее откровение было почерпнуто, явно, из какого-то сериала, до каких Светлана Александровна была большая охотница.
***
Вовик, двадцатидвухлетний сатанист, уже два года принадлежащий пещере «Сумерки Мира», готовил ранний завтрак для себя и Вальки, этой симпатичной киски с роскошной задницей, когда в двери позвонили. Первая мысль была, естественно, о хозяйке, которой Вовик задолжал квартплату за два месяца. Только какого лешего Тонька будет ломиться в такую ранищу?
Может, посыльный от этого придурка Демона, что вместо бедняги Обезбашенного, командовал стаей уже несколько месяцев? Демон полюблял такие «примочки, диктатор хренов! Пришлет гонца ни свет, ин заря – через час, мол, акция. Думает, ему все дозволено! Если Стелла пригрела, это еще ничего не значит, Стелла сейчас, поговаривают, сама в немилости у Верховной. А Демон, козляра, тоже хорош! Недавно хотел себе присвоить эту новенькую, Лилит, сеструху Михи-Скелтора. На алтарь пещеры замахнулся, погань! Главная даже, вроде как, внушение Стелле сделала: какого, мол, лешего, твое быдло себе позволяет?
Стоящая на площадке перед дверью девушка не была знакома Вовику. Чуть полновата, белобрысая. Ревела недавно, кажись.
- Тебе кого? – спросил Вовик.
- Валю, - ответила девушка. – Мне сказали, что она здесь.
«Селянка», - определил Вовик. – «Видно, учится вместе с Валюхой».
- Погуляй, - Вовик пригласил девушку в коридор. – Сейчас я ее разбужу.
Он направился в спальню.
- Валя, - услышала Леся. – Вставай, к тебе пришли.
- Кто? – раздался хриплый сонный голос.
- Сейчас она, - Вовик возник перед Лесей и заговорщицки ей подмигнул.
Нормальный парень, в меру «накаченный», с непонятной цветной татуировкой на правом плече. Серые глаза, чуть припухшие со сна, темные волосы торчат в разные стороны. Смешной! Синие трусы. Или это шорты такие? На шее цепочка с кулоном в виде черного, почему-то перевернутого креста. Леся ощутила легкий, словно комариный укус, укол зависти. Закон жизни, он же закон подлости – таким, как Валька всегда достаются самые лакомые кусочки. Таким, как Леся – одни неприятности.
- Погуляй, - снова сказал Вовик и исчез в ванной. Через несколько секунд Леся услышала шум воды.
- Ну, кого там, еще принесло? – из спальни послышалось шарканье тапочек.
Зевая и потягиваясь, появилась Валька в просторной, явно Вовика, футболке прямо на голое тело: под тонкой тканью рельефно выделялись соски упругой красивой Валькиной груди. Леся вдруг, вспомнила о том странном проявлении нежности, которое позволила себе Валька на прошлой неделе.
- Ленка, ты что ли?
Она подошла ближе. Леся знала, что у Вальки небольшие проблемы со зрением, на занятиях она одевала очки.
Леся подумала о том, что даже без косметики Валька так же красива. Бывает же!
- Ой…, Леся…, а что ты тут делаешь?
Появление Леси никак не входило в ее планы, Валька мигом проснулась. Глаза испуганно забегали.
«Знает кошка, чье мясо съела!» - с тайным торжеством подумала Леся.
- Где он? – спросила она тихо, но достаточно твердо, для того, чтобы Валька смогла понять.
- А? – Валька отступила на шаг, на ее хорошеньком личике читалась растерянность.
- Где мой Костик? – слезы куда-то делись, в голосе Леси слышалась решимость. Решимость на многое.
- Кто? – не поняла Валька.
И отступила еще на шаг.
- Не притворяйся! – зашипела Леся.
- Но…мы ведь…ты…, - было видно, что Валька взволнована. – Ты же…уже получила деньги…
Леся расстегнула карман ветровки и достала немного мятый конверт.
- Здесь все! – она швырнула конверт в Вальку. Зеленовато-серые бумажки, словно листва спланировали к Валькиным красивым ногам. Мертвые американские президенты грустно смотрели на девушек.
- Ты что, дура?! – взвизгнула Валька и бросилась собирать деньги.
- Валя? – встревожено поинтересовались из-за двери ванной.
- Вовик! – крикнула Валька. – Эта психичка…
И получила по своему хорошенькому личику.
Удар вышел просто потрясающий – в конце концов, несколько поколений Лесиных предков работали на земле и передали ей в наследство отменное физическое здоровье. Валька отлетела к стене, словно тряпичная кукла, под глазом моментально возникло последствие удара, переливаясь всеми цветами радуги.
В ванной выключили душ.
- Валя? – тихо позвал Вовик.
- Погуляй пока, - рекомендовала ему Леся и закрыла дверь на защелку.
- Э, ты чего это, лоханка? Опухла? – рявкнул Вовик и пнул дверь ногой. Та загудела, но выдержала. Практичная Тонька, хозяйка квартиры, всего год, как поменяла двери на дубовые. Защелки на дверях были надежнее некоторых замков.
- Открой дверь, чувырла! – Вовик снова попробовал дверь на прочность. И еще.
- Вовик…, - хныкала Валька, держась за подбитый глаз. Ее роскошные волосы растрепались, и теперь первая красавица кооперативного техникума была похожа на начинающую проститутку, избитую сутенером за нерасторопность.
- Валя! – за дверью вновь возник незадачливый Ромео, - у тебя все в порядке?
- Все у нее в порядке, - ответила за Вальку Леся. – Не ссы, мой сладкий!
- Сука! Колхозница немытая!
Бац!
В коридоре стояла тяжелая тумбочка. Леся перевернула ее на бок, и, обдирая паркет, потащила к двери в ванную.
- Вот так, - сказала молодая мама, подперев дверь. Тумбочка «подошла» в самую пору: теперь если даже Вовику посчастливится выбить задвижку, из ванной ему без посторонней помощи никак не выбраться.
- Что ты делаешь?
Вовик, который, кстати, носил в стае звучное «погоняло» Хаммер, то есть, «молот», вновь забарабанил в дверь.
- Цыц! – Леся стукнула в дверь со своей стороны. – Свет выключу!
- Сука…
- Предупреждала ведь! – она бесцеремонно щелкнула выключателем.
- А-ааа!!! – в бессильной злобе заорал Вовик-Хаммер. – Включи свет, дура!
- Включи…, - всхлипнула из своего угла Валька, - у него клаустрофобия.
- Это еще что за фигня такая? – Леся подошла к поверженной красавице: глаза мечут молнии, руки на груди скрестила.
- Замкнутых пространств он боится. А ты ему еще и свет выключила.
- Тю-ю, - рассмеялась Леся, - як дытя малое. Ладно, так уж и быть, включу я ему свет. – Ну, ты, замкнутое пространство, ты там еще не спекся?
Одним щелчком выключателя она вернула беднягу к жизни. Тот сразу же забарабанил в дверь.
- Валя!
- А ну, - пригрозила Леся. – Сейчас выключу и уже не включу!
За дверью сразу же стало тихо.
- Ну?
Леся повернулась к Вальке, и та швырнула в нее светильником.
Леся еле увернулась. Плафон разлетелся вдребезги.
- Валя? – послышалось из ванной.
- Буянит твоя Валя, - сообщила Вовику Леся, направляясь к девушке.
За свое хулиганское поведение Валька получила звонкую пощечину.
- Еще одна такая выходка, и второй «фонарь» засвечу, - пообещала Леся.
Валька тихо подскуливала, обхватив свои красивые колени.
- Чего ты хочешь? – промямлила она.
- Я хочу знать, где мой сын, - Леся приблизила лицо к Валькиному. – Хочу забрать его.
- Но…, но это…, это невозможно…он…
- Что, «он»?! Что?! – Леся схватила Вальку за подбородок и затрясла. Голова первой красавицы техникума моталась из стороны в сторону.
- Его…может, уже увезли? – не совсем уверенно предположила Валька.
Леся, чувства которой сейчас были обострены до предела, мигом уловила фальшь.
- Адрес! – зашипела Леся, и сильные пальцы с по детски обгрызенными ногтями, сомкнулись на красивой чистой Валькиной шее. – Адрес давай!
Валька начала задыхаться, лицо приобрело синюшный оттенок, глаза вылезли из орбит, в них было только одно: «жить!»
- Видишь, дорогая, насколько все серьезно, - тихо произнесла Леся и поцеловала Вальку в красную от натуги щеку.
- Я скажу! Скажу! – прохрипела Валька. – Все скажу, только отпусти!
- Вот и умница, - Леся ослабила хватку.
Уходя, Леся связала Вальку проводом от разбитого светильника.
Я приду, если обманула, - пообещала молодая мать. – И тогда…
Валька зажмурилась.
- Да, и еще…, - Леся вернулась и включила радиоприемник на столе. – Не скучайте!
- …и тогда у вас все обязательно будет в порядке! – обнадежил радиоприемник приятным Лидиным голосом.

«РАССТАНОВКА СИЛ»

- Впрочем, у вас и так
остается очень приятная
компания, так что вы
ничего не теряете. В убытке
один я.
Луи Буссенар
«Приключения в стране львов»

А на следующее утро, когда все еще ленивое весеннее солнце пробовало взгромоздиться на бирюзовое покрывало небес, жизнь продолжалось во всем своем великолепии: безуспешно пыталась высвободиться от пут бедная Валюха, в ванной безмятежно храпел Молот-Вовик, уставший барабанить в дверь, а за окном весело чирикали воробьи. Птичкам было абсолютно все равно то, что посиневшие кисти девушки, лишенные притока крови, нехорошо пульсировали, а лодыжка, за которую Валя была «заботливо» привязана подругой Лесей к батарее отопления, совсем занемела. Плакать Валюха уже устала, к тому же, она была зла на своего Вовика, которому, как и воробьям за окном, похоже, было также все «до лампочки», он самым наглым образом дрых! Дважды Валька справляла малую нужду. Прямо под себя, на паркет. А что ей оставалось делать?! Терпела, сколько могла!
С регулярностью три звонка в час, звонил телефон. Валька выныривала из своего полузабытья, дергалась на звук, но только туже затягивала провод. Телефон – это хорошо, значит, их искали. Мать, может кто-то из стаи, а может, и сама Верховная. Иной раз на Главную Жрицу нападал «бзик демократичности» и она самолично обзванивала адептов. Случалось это, обычно, перед каким-нибудь Великим днем. Таким, как, например, этот.
Однако не для всех это утро началось так печально, как для Вальки с Вовиком. Кто-то занимался любовью, кто-то традиционно разговлялся за пасхальным столом, кто-то узнал отличную новость, кому-то в голову именно сегодня утором пришла гениальная мысль, у кого-то родился ребенок, у кого-то рифма…
…Воробьи чирикали…
***
Утром тридцатого апреля Леся снова прошлась вдоль забора того самого дома. В пятый раз за это утро…
***
Утром, все тем же утром тридцатого апреля Ваня Сидоренко собирался на работу. Предстояло дежурить на Пасху, и это обстоятельство ни в коей мере не прибавляло настроения. Всю ночь на Валу звонили колокола церквей, и Ване плохо спалось. Сон овладел парнем лишь часа в четыре, когда православные христиане Чернигова потянулись в храмы святить пасхальную пищу.
Через вытяжку на кухне вкусно пахло чем-то жареным. Ваня сглотнул слюну. «Наверное, курица», - с тоской подумал он, наливая в старенькую эмалированную кружку жиденький чаек. Бабуля была равнодушна к Светлому Воскресенью Христову, Рождеству, Спасу и прочим православным праздникам. Нет, она не состояла в «Сумерках Мира», старая женщина просто была самой заурядной атеисткой. По этому поводу в доме Сидоренко никаких куличей не предвещалось.
«И очень жаль», - подумал Ваня, насыпая две положенные ложки сахара. «Двух ложек вполне достаточно», - любила говаривать бабуля, - «мы ведь не буржуи какие-нибудь». «Конечно, не буржуи», - всегда хотелось ответить Ване. – «Мы гребаные пролетарии-всех -стран-соединяйтесь!» И тайком сыпал в чай запретную третью.
В это утро бабуля чувствовала себя особенно неважно и, разумеется, хотела, чтобы точно так чувствовала себя вся остальная часть человечества. Человечество, обычно, начиналось с внука Вани. Испортить парню настроение было обычным делом, неким ритуалом, которому неукоснительно следовала старая женщина.
- Ты заправил постель? – бабуля, переваливаясь с боку на бок, словно разжиревшая утка, вошла на кухню. Седые всклоченные волосы возвышались над ее головой призрачным нимбом.
«Христос воскрес», - подумал Ваня и отхлебнул из кружки.
- Попью чаю и уберу, - ответил он.
Сегодня, по случаю праздника, он позволил себе не три, а три с половиной ложки сахара, поэтому чувствовал некоторое возбуждение, словно мелкий воришка, впервые удачно провернувший свое первое дельце.
- Сердце всю ночь болело, - пожаловалась бабуля скорее себе, чем внуку. – Думала, помру. А внучек даже не смог встать, корвалолу накапать, - она обижено поджала тонкие бесцветные губы.
«Началось», - подумал Ваня, вспоминая, какие рулады выводила бабуля. – «Сердце у нее, видите ли, болело! Брехуха старая! Храпеть, поди, не болело!»
-…и колокола эти чертовы: бам-бам! Бам-бам! Как взбесились! В наше время такого никогда не было. Попы ходили тихенько, как мышки. А сейчас! Вон, Семеновна рассказывала, стоит в очереди, в сберкассе. Субсидии, значит, оформлять, а рядом к окошку, где валюту всякую меняют, подходит мужик бородатый да патлатый. Открывает чемодан свой, а там у него гривны – полный чемоданище! И говорит кассирше: «Поменяйте мне, мол, на доллары». А та деньги-то берет и спрашивает: «А, чего, мол, у тебя они, деньги-то все мокрые? Стирал что ли?» А из очереди кто-то из пенсионеров и говорит: «А это поп. А деньги у него мокрые потому, что надавали их в церкви и они все в святой воде!» Вот так. Раньше попы эти стеснялись своей веры, а сейчас: бам-бам! Бам-бам! Ничего не боятся. И молодежь! Все вокруг этих самых церквей да храмов ошивается. Ладно бы старики безграмотные, а то молодые. Очи позаливают и молятся: спаси-сохрани, спаси-сохрани, спаси-сохрани!
Бабуля принялась картинно кланяться.
- Хватит! – вдруг раздалось из-за стола. – Надоела! Чаю спокойно попить не даст!
От неожиданности бабуля плюхнулась на табурет. Ее блеклые глазки, окруженные паутиной морщинок, смотрели на внука с удивлением, так, как будто не родной внук подал голос, а заговорила, скажем, кастрюля или чайник.
- Неблагодарный…, - услышал Ваня после паузы. – Я для него все: и ночей не досыпала, и здоровья, сколько потратила, а он – «надоела!»
Мелкие бисерины слез потекли из глаз бабули сквозь лабиринты морщинок на дряблых щеках. Старая женщина прислушалась к своим новым ощущениям, и они ей совсем не понравились. Произошло что-то ужасное, то, чего произойти просто не могло. Лопнула пружина. Вдребезги разбилась любимая ваза. Птицы улетели в теплые страны. И еще ее впервые обидел внук.
Ваня допил свой чай, доел бутерброд с «Рамой» и вышел из-за стола. На душе у парня было легко и воздушно, будто он только что не нагрубил родной бабушке, а, скажем, узнал, что все девушки Чернигова от него без ума и уже выстроились в длинную-предлинную очередь к его, Ваниной постели.
Ваня невозмутимо вымыл кружку, стряхнул хлебные крошки со стола. Бабуля тихонечко поскуливала на своем табурете. Впервые случилось нечто, ломающее весь привычный уклад ее жизни, случилось то, чего она всегда боялась – Ваня подал голос. Последствия могли быть самыми непредсказуемыми. Возможно, мальчик осознает свою ошибку, и помучившись сутки угрызениями совести, попросит у своей бабули прощения. А если нет? Что, как ему это понравится? Понравится быть плохим. Что тогда? Что?
Хлопнула входная дверь.
- Ваня? – позвала старушка. Теперь у нее взаправду щемило сердце.
Ушел. Даже еды не взял. И, конечно же, не заправил постель!

***
Тем же самым утром Лида отвела Славика маме.
- Что-то ты сегодня неважно выглядишь, доця, - заметила Валентина Григорьевна.
- А? Ну, конечно, - Лида уже сутки находилась в «заторможенном» состоянии, еще бы: время Посвящения стремительно приближалось.
Лобура она не видела уже два дня, но знала, что жрец находится у себя дома – из-за стены слышалась приглушенная музыка, такая заунывная, словно вой ветра в каминной трубе и еще – неясное бормотание: Петр Сергеевич готовился, набирал силу…
От предложенных матерью куличей и крашенок, Лида отказалась.
- Не хочется что-то, - пробормотала она.
- Как знаешь, - мать пожала плечами, - я тогда тебе с собой положу.
- Угу.
Через полчаса пасхальная еда отправилась в мусоропровод. Есть яйца, символизирующие камни, обагренные кровью Спасителя, Лиде уже было нельзя. Мусульмане и иудеи не жалуют свинину, а будущей жрице Князя Тьмы вредны крашеные яйца. Каждому свое, так, кажется, сказано в Библии?
На сегодня у Лиды свои планы. Она придет домой, примет ванну и завернется в простыню, что дал ей на прошлой неделе Петр Сергеевич. Странная это простыня, вся в каких-то желтых пятнах, плохо пахнет…. Лида должна будет провести в ней целый день. А вечером…
***
-…а вечером можно будет слегка накатить.
- Ага, точно. И всем вместе отправиться на освидетельствование, - заметил Водославский. – Гитлер, он спиртное за километр чует.
Твердохлеб лишь пожал плечами, он и так пришел на дежурство слегка «под мухой» (Пасха все же! Христос воскрес), и надеялся на «продолжение банкета».
- Кто от инспекции нас сегодня усиляет? – спросил начкар.
- Максименко, - Ваня протяжно зевнул. – Переодевается.
- Ага, - кивнул Водославский. – Скажешь Димону, пусть АСВ в расчет ставит и «боевку» кинет на первый ход.
- А что, Барсук не вышел?
- Жинка его звонила. Температурит наш Барсучара.
- Понятное дело, - прокомментировал Твердохлеб. – Наотмечался и дрыхнет, небось, без задних ног.
- Наверное, - согласился кто-то из пожарных. – Конечно же, спит…
***
- …спит он сегодня что-то долго, ты не считаешь? – Коваленко-старший налил в стакан кипяченой воды из чайника и с жадностью выпил. – Давай, мать, поднимай этого соню, завтракать пора.
- Давление сегодня сумасшедшее, - Вера Леонидовна зажгла газ на плите. – Голова просто разваливается на части.
- Ага, и у меня тоже, - согласился с супругой Иван Сергеевич. – Уже и «спазмалгонину» выпил – все равно, не отпускает. Все от перемены погоды, ты не считаешь?
- Да, весна снова возвращается, - подтвердила Вера Леонидовна. – Заморозков по утрам уже нет. Кстати, мастер звонил вчера вечером. После праздников придет, установит.
- За цену узнавала? – Женин папа зевнул и провел по небритой щеке. – Знаешь, сколько сейчас дерут за банальную установку?
- Без понятия, но Люба обещала, что он возьмет по обычному тарифу, как для своих. Он же все-таки, какой-то родственник ее. Так что после майских будем уже с новой плитой.
Семья Коваленко совсем недавно приобрела чудо - газовую плиту «Индезит» и до сих пор пребывала в состоянии эйфории, свойственной туземцам, впервые увидевших стеклянные бусы. Вокруг запечатанной в яркую коробку заморской диковинки водили туземские хороводы, любовно оглаживали ее бока. Словом, обычные ритуалы поклонения.
Со старой плиты, которая после майских праздников отправится на заслуженный отдых, соловьем свистнул чайник.
- Вставайте, граф, - постучав в дверь детской, возвестил Коваленко-отец, - Вас ждут великие дела: умывание, чаепитие с куличом, поход в магазин и много еще чего занимательного и интересного.
«Это уж точно», - прошептал Женя со своей кровати, - «Много чего».
Темные круги вокруг глаз мальчика свидетельствовали о том, что Женя Коваленко плохо спал нынешней ночью. Так оно и было. В канун православной Пасхи к Коваленко-младшему вновь приходил Витек. И дал ему последние инструкции. Насчет сарая…
- Ты придумал тоже: чаепитие с куличами, - крикнула мама из кухни, - Вспомни, на прошлую Пасху он не съел ни одного.
- А в этот раз буду.
Женя появился на кухне, словно сошел с картинки: умытый, причесанный. Вот только эти лихорадочно блестящие глаза, да круги вокруг них…
- Доброе утро, мамочка, - он подошел к Вере Леонидовне и поцеловал ее щеку, чего очень давно не делал. От Жени вкусно пахло зубной пастой. – Христос…воскрес…
- Воистину, воскрес…, - пролепетала пораженная мать.
Предательский комок подступил к горлу и никак не глотался.
«А ведь он у меня совсем уже взрослый», - с нежностью подумала Вера Леонидовна и целый водопад всевозможных чувств, начиная с гордости за сына, и заканчивая ревностью к его будущей жене, хлынул в сердце женщины. Она как бы увидела себя со стороны: миниатюрная, все еще интересная шатенка в простеньком халатике. И ее повзрослевший сын целует свою мать в щеку. Разве не так выглядит счастье? Разве не из таких, вот, чудесных мгновений соткана земная радость? Это ли не есть настоящее волшебство – проявление нежности к матери. Пасхальное утро двухтысячного года навсегда запомнится Вере Леонидовне. Потом она будет часто прокручивать его у себя в голове, словно полюбившийся кинофильм. Но это будет потом, а тогда…
***
-…и тогда пеняй на себя, моя милая!
В трубке раздались короткие гудки.
Алла посмотрела на нее так, словно впервые видела и положила на рычаг. На глаза навернулись слезы.
Пасха. Светлый праздник. Колокола и запах свечей. Время сбывшихся надежд. Ее время. Ровно до двадцати двух ноль-ноль. А потом колокола умолкнут, ангелы улетят, кони превратятся в крыс, а карета, соответственно, в тыкву. И явится он – ее принц, ее дракон, ее боль и мука. Ночь – его время, его власть. Вместо ангелов слетятся демоны – мерзкие голодные твари с крепкими белыми зубами и запахом гниения изо рта. И вновь будут гореть свечи, но это будут уже не те свечи. Совсем не те…
Потому что начнется Вальпургиева ночь.
И тогда ее, Аллу, уже ничего не спасет!

«ДОМ»

«Ты должен прийти в мой город,
и там тебе все станет ясно».
«Куда? Куда?» - он изнемогал от
надежды и нетерпения.
«На запад», - сказал темный
человек, исчезая. – «На запад.
По ту сторону гор».
Стивен Кинг «Противостояние»
Сатанизм никогда не занимал много места в жизни Кузьменко. То, что в его доме время от времени происходили черные мессы, не было по душе удачливому предпринимателю. Жертвоприношения нравились ему еще меньше. Кузьменко лишь несколько раз посещал Церемонии и то, скорее, ради уважения к мощной «крыше», каковой для него являлась пещера «Сумерки Мира». Жрецам, разумеется, было известно о недобросовестности Кузьменко в вопросах веры, но они продолжали попросту не замечать трусливого хозяина дома. Впрочем, если Верховной, Петру Сергеевичу, Габилю или же Стелле вдруг, стало известно, чего на самом деле боится Кузьменко, они бы, ясное дело, пересмотрели свое отношение к нему.
Нет, ни мрачных образов боялся предприниматель, ни даже крови несчастных животных, приносимых в жертву какому-то химерному Сатане. Кузьменко до смерти опасался, что однажды (ВОТ, ОДНАЖДЫ!) за ним придут. Эсбэушник Сидорчук мало, чем сможет помочь: он также гребет в этой лодке, тем более, за подполковником числится достаточно грешков для луженого желудка процессуальной машины. И совсем не в зарезанных животных дело!
А с тех пор, как в его подвале появились гости, Кузьменко стал нервничать еще больше. Месса. Все эта чертова месса, будь она неладна! Может, все пройдет тихо и гладко, ихний Дьявол сбережет его, Кузьменко от цепких и холодных лап правосудия. А если нет? Что тогда? Что?!
С таким, вот, невеселым настроением и безрадостными мыслями, спускался в подвал предприниматель по широким каменным ступеням. Оказавшись внизу, он посмотрел по сторонам и убедившись в том, что за ним никто не подглядывает, вдруг, плюнул на огромный камень, весь в бурых подтеках засохшей крови. Сегодня на этот валун вновь опустится эта новенькая девочка, Лиля, та, что вместо пацана Жени, подумал Кузьменко, чувствуя шевеление внизу живота. Телу у малышки, не смотря на юный возраст, будь здоров!
Продолжая все еще витать в своих эротических облаках, Кузьменко подошел к алтарю и старательно вытер манжетой рубашки плевок.
- Чтоб вам! – прошипел трус, нагибаясь над массивной деревянной крышкой в углу комнаты.
Яма, задуманная изначально, как погреб, так и не стала таковым и сейчас служила совсем иным целям.
- Фу, ты! – поморщился Кузьменко, когда ему в нос из плотной темноты ямы шибанула жуткая, ни с чем, ни сравнимая вонь.
В глубине несостоявшегося погреба кто-то надсадно кашлял.
- Что, никак заболел? – участливо поинтересовался Кузьменко, качая большой тыковподобной головой, увенчанной редкими пепельными волосиками.
- Воды принеси, мудила! – раздался голос на фоне кашля.
- А ты все никак не угомонишься?
- Дай мне только до твоей горлянки добраться, шибздик, я покажу, насколько я неугомонный! Пидор, он же гниет здесь заживо! Как ты этого не поймешь, маньячина позорный!
- Ничего, уже не долго вам осталось, - пробормотал себе под нос Кузьменко, - не долго…
Он бросил в яму полтора литровую бутыль из-под «Куяльника», что наполнил несколько минут назад на кухне из-под крана. Вслед за бутылью в темноту ямы полетела буханка черного хлеба.
- Откуда такая щедрость? – поинтересовался у Кузьменко все тот же уверенный насмешливый голос. – Сегодня что, день твоего рождения, паук? А?
Кузьменко хмыкнул.
- Нет, сучоныш. Сегодня день твоей смерти. Твоей и этого чахоточного придурка. Так что, как следует, подготовьтесь к ней!
Он закрыл крышку, и с внезапным удовольствием прислушиваясь к приглушенным крикам отчаяния, двинулся вверх по лестнице. Теперь ему предстояло покормить собак.
Доберманы, неспроста названные Фобосом и Деймосом, прибежали сразу же. Стремительные и молчаливые, как сама смерть. Кузьменко вынул изо рта ультразвуковой свисток.
- Ах, вы мои красавцы! – хвалил он собак, гладя их черные лоснящиеся спины, - Умницы-разумницы! Ну, идите, я дам вам вкусненького. Мальчики мои…, - в голосе Кузьменко слышалась самая настоящая нежность. – Проголодались…. Ну, ничего, ничего. Я сейчас. А вечером придется немного поработать, да…. Гости снова будут, - он оглянулся по сторонам, - сектанты эти блядские…
Покормив собак, Кузьменко вошел в дом, чтобы сделать несколько звонков. Затем, он завел свой «Ауди-100» и до одиннадцати вечера отлучился по своим бизнесменским делам.
А в половине одиннадцатого, когда вечернее небо очистилось от редких облаков, и на землю опасливо глянула ущербная луна, к дому Кузьменко вновь подошла Леся. Она прошлась вдоль забора, дотронулась до ручки калитки. Чуть толкнула. Калитка почему-то оказалась не запертой. И также почему-то Леся не решилась в нее войти. По крайней мере, сейчас.
Фобос и Деймос никак не выказали своего присутствия по другую сторону забора. Словно два изваяния, собаки застыли в ожидании. Вот, сейчас эта странно пахнущая немытым телом и молоком женщина войдет и…
Влажные ноздри доберманов трепетали, уши нервно подрагивали. Сейчас…
Но был еще один запах, который совсем не нравился собакам. Сильный и резкий. Чуть кисловатый запах смерти. Именно так пах нож, который сжимала Леся в потной руке.
Несчастная мать прекрасно знала о том, что сейчас в доме никого нет. Тщетно она присушивалась к звукам улицы, стараясь уловить в их сумбуре долгожданный детский плач. Голос ее Костика, ее сынишки.
«Неужели, Валька сбрехала?» - с ужасом думала Леся, кусая и так уже искусанные в кровь губы. – «Вернусь и прибью сучку!».
Женщина, оглядываясь по сторонам, присела к забору и справила малую нужду. Это не понравилось Деймосу, он глухо зарычал. Впрочем, достаточно тихо, чтобы его смогла услышать Леся. Фобос продолжал хранить молчание.
Леся поднялась, одернула юбку. Набухшая от молока грудь, нещадно ломила. Футболка промокла, и это также причиняло неудобства.
Что-то труднообъяснимое, возможно, древнейшие инстинкты материнства, заставляли Лесю и дальше сторожить дом Кузьменко.
«Костик…», - шептала она, еле стоящая на ногах от усталости и нервного напряжения. – «Костик, мой мальчик…, мой маленький…, вот видишь, мама тебя не бросила. Скоро мы опять будем вместе. Валька не сбрехала, они приедут, они привезут тебя, они…».
Леся села под каким-то кустом прямо на землю. Голова ее свесилась на грудь, и женщина рухнула в объятия сна, который ей сейчас был жизненно необходим.
Вскоре в конце улицы показались огни машин. Гости съезжались на бал.

«САРАЙ»

Том принял твердое,
бесповоротное решение.
Марк Твен
«Приключения Тома Сойера»


Женя сделал все, что велел ему Витек. Вернее, почти все. Оставалось еще одно дельце. Пожалуй, самое важное. И тогда…. Возможно, что тогда он будет прощен. Возможно…
Подмешать снотворного в еду родителям оказалось не такой уж и трудной задачей. Накануне Женя выбросил все таблетки, пришлось посетить одного из своих друзей и украсть из домашней аптечки его родителей демидрол. А Женя думал, что растерял прежние навыки! К половине десятого супруги Коваленко уже мирно сопели перед включенным телевизором.
Женя с неведомой доселе нежностью начинающего исправляться мальчика, смотрел на своих спящих родителей – маму в стареньком халатике (мама, МАОМОЧКА, КАК ЖЕ Я РАНЬШЕ НЕ ЗАМЕЧАЛ ТОГО, КАКАЯ ТЫ РОДНАЯ?!) и отца – майка, «спортивки» с пузырями на коленях, волосатая грудь, смешно оттопыренная нижняя губа…
Достоин ли он таких чудесных, таких замечательных родителей, думал Женя Коваленко, и необъятная вселенская тоска переполняла его маленькое горячее сердце.
«Я знаю, Витек», - шептали пересохшие губы, - «я все сделаю как надо. Проколов не будет. Ты там, на небе ни за что не волнуйся».
Мальчик подошел к настенному зеркалу в коридоре.
- Жалкое зрелище, - вслух повторил он любимое папино выражение.
Папа всегда так говорил, когда Женя пытался «изобразить культуриста», напрягая перед зеркалом слабые для своего возраста бицепсы.
Бледная тень с лихорадочно блестящими из черных кругов глазами – это он сам, Женя Коваленко, всего пару месяцев назад такой уверенный в своих силах.
Мальчик отключил телефон, выключил телевизор, закрыл дверь и вышел в весенний вечер. На улице было странно тихо, будто сама природа знала, куда и зачем собрался этот худенький мальчик со школьным рюкзачком за плечами.
«Завтра», - думал Женя, подходя к стоянке такси, - «завтра утром все, наконец, встанет на свои места. Все будет как надо. Ведь будет, да, Витек?»
Но Витек молчал. Видимо, у него, там, на небе, нашлись дела поважнее, нежели какие-то разговоры.
Всю дорогу до дома Кузьменко мальчик плакал. Он сидел позади водителя, поэтому тому не было видно, как дрожат в немых рыданиях худенькие нескладные плечи подростка. Женя, мальчик десяти с половиной лет, совсем не по детски размышлял о своей жизни. Что он, Женя Коваленко сделал значительного в свои десять лет? Убил друга? Да уж, поступок! И вот, Женя вновь стоит перед выбором: быть хорошим или оставаться плохим. Витек, старина, попросил там, наверху, кого следует, и маленькому сатанисту дали еще один шанс. Шанс все исправить. Хотя, какое, там, исправить! Витька-то уже не воскресить!
- Вон, возле того дома, - сказал мальчик, указывая водителю такси, где остановиться.
До дома Кузьменко оставалось метров тридцать, Женя лучше пройдет пешком, чем будет привлекать лишнее внимание.
- Восемь гривен, - буркнул шофер, притормаживая. У него, усталого и небритого, с самого утра болел зуб, и, понятное дело, водитель был зол на весь мир, как черт.
- Могли бы и скидку сделать за мой юный возраст, - заметил Женя, протягивая таксисту пятерку и три бумажки по одной гривне.
Таксисту было глубоко плевать на Женин юный возраст.
Остановившись перед калиткой, мальчик достал из кармана маленький пузырек с бесцветной жидкостью, которую адепты «Сумерек Мира» называли между собой «пропуском». Нанеся на лоб совсем чуть-чуть, Женя закрыл пузырек, положил его в карман куртки и взялся за ручку калитки. Она по обыкновению не скрипела. И также по обыкновению, не была заперта.
Сердце гулко стучало в груди: тук-тук, тук-тук… Что поделать – Женя, не смотря на все свои странности, был только десятилетним мальчиком, который до смерти боялся тех ужасных собак.
Когда с опознанием было покончено и «таможня» дала добро, Женя смог следовать дальше. Мальчик не пошел к дому, как это делал раньше. Вместо этого, Женя обогнул строение, опасливо оглядываясь по сторонам. Кто знает, как поведут себя эти псы?
Фобос с Деймосом не выдавали своего присутствия. Они бесшумно двигались по двору, словно демоны ночи. Мальчик не вызывал их подозрения, он был своим.
Женя подошел к небольшой пристройке позади дома, на ощупь нашел задвижку на двери, занозив при этом палец. Дверь бесшумно отворилась. Ну, еще бы: у хорошего хозяина дома ничего и никогда не скрипит. А Кузьменко считал себя хорошим хозяином. Хорошим и запасливым.
Женя вошел в черную пасть дверного проема, и пугающе осязаемая темнота окутала мальчика с головы до пят.
Женя не будет бояться. Потому что он уже достаточно взрослый. И еще потому что с ним Витек.
«Мужчины не плачут, мужчины огорчаются», - вспомнил еще одно из многочисленных папиных выражений мальчик.
И все же, слезы были. Медленно, словно нехотя, они рождались в уголках Жениных глаз и текли по его разгоряченному лицу, оставляя мокрые полосы.
Однако, так или иначе, Женя был на месте. В сарае. И поздно уже что-либо менять.
Женя Коваленко, мальчик десяти с половиной лет сел у стены на свой школьный рюкзак и стал ждать.

«РАССТАНОВКА СИЛ»

Осторожен будь с тем,
чего ты желаешь, потому
что придет момент и ты
добьешься этого.
Бедуинская пословица

Ближе к вечеру Лиду начало трясти. Да что там, трясти! Колотить, как положено!
«А может, ну их всех, к бесу!» - думала женщина, лежа на диване, завернутая, словно в саван в эту проклятую простынь, холодную и мерзкую, будто змеиная кожа. – «Взять и просто остаться дома. Что они такого могут, в конце концов, мне сделать? Не убьют же, в самом деле!»
Страшно, как страшно было все-таки той нескладной долговязой девочке с тонкими косичками, что тихо плакала в самой середине Лидиного сердца! Они близко, они уже совсем близко – сладкоголосые монстры, проповедующие страдание, вещающие о скорби. Вся славная семейка Лидиного расчудесного соседа и сегодня, в канун дня святой Вальпургии, Лида должна будет присоединиться к ним. Вкусить вместе со всеми от Великой Скорби Падшего Ангела. Обрести себя.
Лида тряхнула головой, прогоняя наваждение. За окном стемнело, и теперь она сидела в неосвещенной комнате, отражаясь в серванте испуганным гротескным привидением – простыня, волосы, рассыпанные поверх нее.
Обряд…. Каким он все-таки будет? Испугает ли он Лиду ПО НАСТОЯЩЕМУ?
Она передернула плечами. Сегодня Лида узнает все, что ей положено знать. Примерно через час.
***
Стелла лежала посреди комнаты на черном атласном покрывале. Горящие вокруг нее свечи рождали причудливые тени, будто чьи-то осторожные черные пальцы дотрагивались до нежной кожи юной ведьмы, играли на струнах потаенных желаний. Стелла замедлила дыхание, прислушиваясь к своим ощущениям. Весь день жрицу не покидала тревога, неясная уверенность в том, что должно произойти НЕЧТО. Нечто, своим блеском и величием затмевающее звезды. Может, именно сегодня…
***
- Аллочка, давай скорее, доча. Габиль пришел. Не заставляй ждать такого кавалера!
Валентина Максимовна продолжала источать улыбки-фотовспышки.
- Может, чайку? – любезно поинтересовалась она у азербайджанца. – С пасхальными куличами. Мы с Аллочкой испекли три вида.
- Нет, спасибо, Валентина Максимовна, - улыбнулся в свою очередь Габиль, проклиная про себя пасхальную еду. – Я сыт.
- Ну, как знаете.
«Сегодня в этом черном костюме он особенно элегантен», - подумала Аллина мама, с восхищением разглядывая стройную фигуру дочкиного ухажера.
- Алла, ну где ты, в самом деле?! Габиль может подумать, что ты не хочешь ехать.
Алла вышла из спальни бледная, как полотно. Отсутствие косметики лишь подчеркивало тот факт, что с дочерью не все в порядке. Что-то не так. Обычно, Алла, идя в ночной клуб, не забывала про мейк-ап.
- Ты не заболела, доча? – участливо поинтересовалась Валентина Максимовна.
- Да, что-то лихорадит меня, - механически, словно кукла ответила Алла.
- Ничего, потанцуешь, немного выпьешь, и все будет в порядке, - заверила ее мать.
Эждаха ужасный обнажил в плотоядной улыбке свои белые зубы.
- Мы не надолго, Валентина Максимовна. Если вашей дочери не станет лучше, я обещаю сразу же отвезти ее домой.
Алла взяла с тумбочки сумку.
- Накрашусь в машине, - тихо сказала она, зная, что этого не произойдет: Дракон строго-настрого запретил использовать в этот вечер косметику.
- Ты и так прелесть, зачем тебе краситься? - Габиль мягко, но настойчиво взял Аллу за руку. Сумочка вернулась на тумбочку.
- Чего это он? – недоуменно пожала плечами Валентина Максимовна, когда за парочкой закрылась дверь.
- А ты бы ему еще свинины предложила, - буркнул из кресла в зале Аллин папа, - Чайку с куличами! Он же мусульманин!
В последнее время азербайджанец перестал внушать доверие Сергею Павловичу. Ему казалось, что Алла не хочет встречаться с Габилем. И еще…. Этот страх. Как дочь стала дергаться при каждом телефонном звонке!
- Сережа, ты только посмотри! - раздалось из коридора.
В голосе супруги слышалось растерянность. И еще испуг.
Сергей Павлович с легкостью восемнадцатилетнего юноши выпрыгнул из кресла.
- Что? Что?!
- Посмотри, что я нашла в ее сумочке!
«Наверняка, презервативы», - с раздражением подумал Сергей Павлович. Он приготовился к профилактическому нравоучению.
- Валя, сколько раз тебе можно говорить, что рыться в личных вещах дочери…, - Сергей Павлович осекся на полуслове, увидев, что держит в руке его жена.
Нет, это были не презервативы. И даже не пачка сигарет.
Словно загипнотизированные, смотрели родители на сверкающее, внушительных размеров лезвие, ножа.
***

- Я боюсь, Серега.
Водославский дотронулся до Диминого плеча, отчего тот непроизвольно дернулся, словно от разряда электрического тока.
Друзья стояли под окном диспетчерского пункта части и курили. По второй сигарете подряд. На стремительно темнеющем небе пульсировала бледно-желтая луна.
«Как лицо покойника», - почему-то подумал Водославский, глубоко затягиваясь.
Дима рассказал ему все: и о собачьей голове на коврике возле входной двери и о том, что было потом.
Бедный парень так и не смог заснуть в ту ночь. Он сидел в своей комнате, забравшись с ногами на кровать. Подтянув колени к подбородку, Дима мелко-мелко дрожал. Рядом сидел верный Махмуд, напрасно ожидая от хозяина положенного «Вискаса» - Дима так и не удосужился покормить кота.
«Вот они и добрались до меня», - думал Максименко, ощущая во рту металлический привкус страха. – «Что теперь? Что будет теперь?»
Голову он все-таки, выбросил в мусоропровод. Взял из ящика буфета новенький полиэтиленовый пакет для мусора, трясущимися пальцами раскрыл его. «Черный…», - автоматически подумал Дима, глядя на пакет, - «Как траур…, как…магия». Вскоре пакету предстояло наполниться содержанием!
Теперь самое сложное. Нужно было ОТКРЫТЬ дверь и ВЫЙТИ на площадку.
Дима натянул на одну руку старую зимнюю перчатку, в другую взял молоток для отбивания мяса. Только разве поможет какой-то молоток Диме? Разве защитит от ТОГО, ЧТО ПРИТАИЛОСЬ ЗА ДВЕРЬЮ?!
Внезапно, Дима словно оказался в одном из своих страшных снов: он стоял перед дверью своей квартиры…, но это вовсе не та знакомая парню, обитая дерматином, дверь, в которую Дима столько раз входил, из которой столько раз выходил! Вместо нее перед Максименко предстала совсем иная дверь. Та, что ведет в девятый машзал – МЕСТО ОТРУБЛЕННЫХ ГОЛОВ!
Крупные капли пота катились по лицу парня: он вдруг понял все о магическом свойстве дверей. Двери, они ведь всегда куда-нибудь ведут! И совсем не важно, что находится перед входом – холст с нарисованным на нем очагом или банальное «добро пожаловать!», внутри может скрываться все, что угодно. Например, миленький кукольный театрик, где сумасшедший Карабас с выцветшей новогодней гирляндой вокруг шеи отрезает головы у нерадивых кукол…
Но, так или иначе, отступать было поздно. Димина рука легла на защелку и медленно отодвинула ее в сторону. Любопытный Буратино уже сунул свой длинный нос в нарисованный котелок и порвал холст. А с любопытными часто случаются всякие неприятности. Не так ли?
«К черту!», - подумал Дима и открыл дверь…
…и там…
…там…
лишь эта проклятая мертвая собачья голова все так же лежала на коврике перед дверью. Как знак. Как подношение.
Молоток дрогнул в Диминой руке.
«Если сейчас из соседней двери поимеет неосторожность выйти Мария Петровна по каким-нибудь своим пенсионерским делам, ей запросто достанется по голове», - подумал Дима и истерически хохотнул.
Голова была непривычно тяжелой. Превознемогая брезгливость, Дима поднял ее рукой, той, что в перчатке, и бросил в пакет. Раздался мерзкий звук: шшш-шух…. Так смерть шепчет на ухо.
Путь от двери до мусоропровода занял немного времени. Максименко открыл крышку и сунул пакет в темную пасть мусоропровода. И тут возникла новая проблема – голова не влезала! Дима открывал и вновь закрывал крышку, стараясь пропихнуть ненавистный сверток в чрево мусоропровода. Наконец, ему это удалось: собачья голова загрохотала по трубе.
«Интересно», - подумал Дима, возвращаясь в свою квартиру, - «сколько понадобится времени, чтобы крысы сбежались на ужин?»
- Вот, такие дела, кум, - закончил свой рассказ Максименко. – Такая сраная мистика!
- Да, уж, - буркнул Водославский. Он внезапно ощутил озноб в районе копчика. – И что теперь?
- Теперь? А что теперь? Расклад, как говорится, покажет. Теперь лично я собираюсь поспать.
Но этому не суждено было случиться, потому что плотную тишину ночи взрезал пронзительный вой сирены.
И начался кошмар.


«ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ: ВЫБОР ОРУЖИЯ»

- Ай-йо, черт идет!
- Ай-йо, нечистая сила!
- Бежим! Спасайтесь!
«Перечное зернышко»
Индийская народная сказка

В машине Лобур протянул ей какой-то сверток.
- Что это? – тихо спросила Лида.
- Это твоя одежда. Твое новое, самое главное облачение. Ее ты наденешь после Посвящения, - с торжеством в голосе произнес Петр Сергеевич. – И вот еще что…, - в темноте его палец мазнул Лиду чем-то мокрым, холодным.
Лида от неожиданности дернулась, попыталась стереть со лба это «что-то» (может, кровь?!)
Лобур, который, не смотря на близорукость, видел в темноте не хуже кошки, перехватил руку женщины.
- Не вздумай! – шикнул на Лиду жрец. – Без пропуска они тебя в клочья порвут!
- Кто? – сердце Лиды забилось часто-часто.
- Сама узнаешь, - усмехнулся этот интриган хренов, открывая дверь «пятерки» со своей стороны. – Пойдем.
- Ну, пошли, - храбрилась Лида.
- И никакой самодеятельности! Хорошенько запомни!
Калитка, разумеется, не скрипела: Кузьменко был хорошим хозяином, это чувствовалось во всем.
Псы появились из темноты, как и полагается призракам – бесшумно, внезапно. Фобос проверил Лобура, а Деймос вплотную приблизился к Лиде. Крик застрял у нее в горле, когда неведомое чудовище ткнулось носом в Лидино бедро. Раздался низкий утробный звук – пес зарычал. Но в дом все же, пропустил.
В прихожей, освещенной лишь старинным бра, Лида немного успокоилась. Она провела рукой по стене, драпированной темной материей.
«Богато живут сектанты», - с тоской среднестатистического обывателя подумала Лида, - «Стены, паркет и все такое…. А зеркало, какое – сразу видно, старина!»
Возле этого самого зеркала, массивного, овального, в темной металлической раме сейчас переодевался Лобур. Свою «цивильную» одежду – брючки и старенький свитерок жрец аккуратно повесил на вешалку, на которой уже располагалась самая различная одежда: платья, чьи-то линялые джинсы, старые «семейные» трусы и одиноко белеющий бюстгальтер. Сумасшедший гардеробчик.
- Раздевайся, - приказал Лобур. – Сними с себя все. Мантию наденешь после, как я уже говорил. Надеюсь, ты не будешь стесняться! – рассмеялся жрец.
Хорошо ему так вот смеяться, подумала Лида – он у себя дома.
И она начала послушно разоблачаться. От тела все еще воняло той самой, с пятнами, простыней.
Вскоре, она стояла перед зеркалом совершенно обнаженная. Глядя на ее сильное молодое тело, Лобур ощутил шевеление под мантией.
«Ничего», - подумал жрец с тайным торжеством. – «Сегодня я получу все. И не только секс. Получу сполна!»
Они прошли коридором мимо запертых дверей и спустились в подвал: Лида в костюме Евы и ее змей-искуситель в черной шелковой мантии, «самом главном» своем облачении.
Сегодня они собрались не своим обычным составом: шесть женщин, шесть мужчин и один ребенок. Сейчас среди сатанистов отсутствовал дядя Паша, который снова слег в своем привокзальном подвале с очередной болячкой, Женя Коваленко, находившийся сейчас совсем неподалеку, в пристройке к дому, в том самом сарае, о котором ему велел подумать Витек во время своего первого посещения. Не было еще двоих – учительница младших классов Светлана Геннадьевна лежала в больнице с язвой двенадцатиперстной кишки, а студент Политеха Саша просто не явился, и Стелле вскоре предстояло разобраться по факту «прогула».
Лобур смотрел на них: сурово поджавшую губы Верховную, готовящуюся к Посвящению, Ахриманову слугу, Габиля, стоящего у стены со своей рабыней. В отличие от Лиды на Алле была хоть какая-то накидка.
«Зачем азер притащил эту шлюху на Церемонию?» - с раздражением подумал Лобур. – «И как только Верховная допускает подобное неуважение к вере?!»
Стелла прислонилась к противоположной стене. Петру Сергеевичу было хорошо видно, что шефу безопасности не по себе. Но держится молодцом, терпит.
Эсбэушник Сидорчук уже, тем временем, дал выпить Зелья молоденькой Лилит, и теперь бережно раздевал ее, готовя к уже привычной для нее роли алтаря.
Как и обещал Петр Сергеевич, появление Лиды в Жертвенном Месте было встречено без лишних эмоций. Никто не тыкал пальцем, никто не шептался. Тишина плотным влажным облаком повисшая над каждым из собравшихся в подвале, не располагала к шуткам.
Лида стояла рядом с Лобуром, не смея поднять глаз. Земля холодила ее босые стопы. По телу уже ползали предательские мурашки.
«Я боюсь», - думала Лида, - «Как же мне страшно! Уж лучше бы они что-нибудь делали, ну, там, били в барабаны, пели свои заклинания…. А то ведь просто стоят и молчат».
И как только она так подумала, Верховная произнесла громко и властно:
- Подойди, неофит!
Лида сделала несколько неуверенных шагов в направлении алтаря – молоденькой обнаженной девушки, лежащей прямо на глыбе серого камня.
«Холодный, наверное…» - механически подумала Лида и тут же забыла о девушке.
Ноги сделались будто деревянные, они совсем не хотели идти к этой высокой (выше даже, чем она сама!) женщине в черном капюшоне, обрамляющем ее лицо, словно траурная косынка.
«Вот и все», - пришла мысль. – «Вот уже и поздно».
Интересно, если Лиде вздумалось бежать подальше от этого кошмара, кинулись бы эти оборотни за ней? Сомнений это как-то не вызывало. Лида видела их, побывала в их змеином логове и теперь перед ней два выхода – стать одной из них либо умереть. Быть принесенной в жертву, дать нажраться всем кровавым богам человечества!
Как она поступит? Известно, как. Ведь Лида сама всего этого хотела. Желала получить мощное оружие, познать тайну. И вот, теперь она здесь…в этом сыром мерзком подвале. И свечи горят, расставленные должным образом, и жуткая великанша простерла над ней свои руки-крылья…
- Подойди и ты, Черный Мастер!
Эха в подвале, разумеется, быть не могло, но у Лиды, продолжавшей с неизбежностью кролика двигаться в пасть к удаву, зазвенело в ушах. Лобур благоговейно склонил свою плешивую голову (капюшона он почему-то не надел) и подошел к Верховной жрице.
- Кого ты привел в нашу семью, Мастер? - вопрошала Верховная.
- Дочь Света, которая желает обручиться с Тьмой.
- АВЕ САТАНИС!
Остальные члены секты также включились в игру.
- Подойди! – поманила Лиду Верховная.
Та подошла еще ближе. Теперь их разделяло сантиметров пятнадцать, не больше. Сердце в груди у Лиды готово было прорвать грудную клетку и вырваться наружу.
Главная жрица заглянула Лиде в глаза.
- ПОЧЕМУ?
- Тьма великая сильнее света зыбкого…, - пробормотала Лида, как учил ее Лобур. – В темноте и скорби томится Отец наш.
- ДА ВОССТАНЕТ! – воздела руки Верховная. Рукава балахона упали, обнажив худые бледные руки немолодой женщины.
- АВЕ САТАНИС! – вновь отозвалась паства.
- Да унаследуют Землю посвященные в Темное Знание!
Лида будто пребывала в каком-то чудовищном сне. Она с послушанием механической куклы читала вместе с Верховной необходимые для Посвящения молитвы, целовала черный перевернутый крест, воняющий како-то мерзостью, а потом выпила из старой ржавой чаши воды пополам с кровью белого голубя, которого Петр Сергеевич с диким блеском в безумных глазах мастерски зарезал маленьким изогнутым ножом прямо над телом той самой девушки, что лежала на камне. Ярко-красные капли на белом гладком животе девственницы вызвали приступ тошноты у Лиды, который она, впрочем, тут же подавила.
На детских пухлых губах Лилит блуждала глупая улыбка – нынче Сидорчук лично проследил за тем, чтобы девушка выпила весь стакан пойла, в котором Алла без особого труда узнала бы отвар из «волшебных грибов».
«Только бы это все, - думала Лида, и сердце в ее груди билось так же, как, наверное, и у той птички, кровь которой она только что выпила.
Но это было далеко не все!
Затем, Лиду зачем-то накрыли черной тканью.
«Что это за фигня?» - с ужасом подумала женщина.
И тут она услышала голос Лобура:
-...И сказал Исаак Аврааму, отцу своему: «Отец мой!» И сказал тот: «Вот я, сын мой!» И сказал он: «Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?» И сказал Авраам: «Бог усмотрит себе агнца для всесожжения, сын мой!»
Ну вот, началось! Ужас забрался Лиде под кожу и принялся скрести острыми, как иглы, коготками. Ну, вот вам, и жертвы! Приехали, что говорится! Это уже не завывания о Сатане и даже не кровь бедной птахи. Тут все намного серьезнее!
С Лиды сняли покрывало, и она увидела, что декорации в подвале претерпели некоторые изменения. Теперь возле алтаря стоял огромный металлический котел, а возле него на коленях с опущенными на грудь головами замерли две связанные человеческие фигуры в каких-то жутких лохмотьях.
«Бомжи...», - решила про себя Лида, на секунду лишившись возможности дышать. – «Они поймали двух бомжей и теперь убьют их прямо здесь... Или...» - она содрогнулась от этой мысли, - «...их должна убить я!»
Так... Верховную толкнуть на того чурку, что с девчонкой с цепью на шею, и пока заварится каша, самой – наверх, по ступенькам, в коридор..., нет, сперва дверь... Нужно закрыть эту проклятую дверь! Подпереть чем-нибудь тяжелым! И бежать! Нет, звонить! Должен же быть у них телефон, в самом деле! Еще бы – в такой богатой квартире и нет телефона, это уж слишком! В милицию, звонить в милицию! Да, точно! Пока не поздно! Пока она никого не убила! Пока она не стала... И бежать! В село! Славку забрать, маму... В селе не найдут...
Лидины мысли путались, наскакивали одна на одну. Действие наркотика внезапно прошло.
- Они мало похожи на агнцев, не так ли? - услышала Лида возле самого своего уха хриплый, с придыханием голос своего соседа-монстра. – Так, запоминай, повторять не буду. Обезглавишь их. Кровь сольешь в котел и сама в него войдешь, - буднично, словно о каком-нибудь рецепте, вещало чудовище. – Смой с себя всю прежнюю шелуху! Возродись! – его крепкие от природы зубы скрежетали. – Давай! Словно Афродита из кровавой пены! А потом мы начнем наш праздник. Наш с тобой праздник, ибо тогда ты уже будешь по настоящему нашей. Да, праздник. И дитя будет отдано Князю Тьмы! И поверь, милая моя, таких наслаждений, какие ты испытаешь нынешней ночью, ты не испытаешь уже никогда. Ну, давай, отсеки их тупые головы!
Лида и не заметила, как у нее в руке оказался жуткий кривой меч. Широкое лезвие холодно блеснуло в свечном мареве, будто Лиде подмигнул чей-то чужой нечеловеческий глаз: «ну, давай же! Раз – и все!»
- Что застыла, сука? – вдруг, услышала Лида. – Рубай! Ты же всегда этого хотела!
Один из бомжей поднял голову, и Лида с ужасом, втекающим в ее поры, словно холодный кисель, узнала в этом невероятно грязном, заросшем до самых глаз черной бородой человеке своего бывшего мужа. Гришку!
Меч выпал из ее рук.
- Да заткните же ему пасть, наконец! – совсем не по церемониальному взвизгнула Верховная. – Заткните!
Колобом тут же занялись подполковник Сидорчук и Григорий Григорьевич, знакомый Лесе учетчик со швейной фабрики.
Сценарий переписывался по ходу пьесы.
- А я смотрю, кого же не хватает в этой психбольничной компашке! Жинки моей, кого же еще! Сучка долбанная! Давай, рубай! Рубай, на хрен! И братцу своему тоже башку рубай! Мочи, поганка шибзданутая!
Лида обмерла. Игорь! Игорь! Пропавший, не звонивший! Игорь, из-за которого мать теперь не могла уже уснуть без карвалола!
- Давай! – орал Гриша, вырываясь. – А то мы тут в яме, понимаешь ли, сидим. Никакого разнообразия. Да пустите же, психи, дайте с жинкой пообщаться!
Учетчику и подполковнику даже со связанным Колобом было не сладить: и после трехмесячной отсидки в яме Гриша Колоб, заработавший в свое время звучную кличку «Упырь» вовсе не за покладистость характера, был все еще силен, как бык.
- ИГОРЬ!!!
Она бросилась к брату, как была, обнаженная. Подняла его голову.
«Голова», - возникла мысль, - «какая же у него тяжелая голова!»
Волосы, за которыми Игорь всегда так тщательно ухаживал, являли теперь жалкое зрелище, щеки и подбородок Лидиного брата заросли рыжей щетиной, не такой густой как у Гриши.
Губы Игоря, растрескавшиеся и гноящиеся, раскрылись. На Лиду пахнуло таким смрадом, что она невольно отшатнулась.
«Боже! Да он весь гниет! Боже! Боже! Боже! Спасать! Бежать! Мама...»
- Выбор, моя милая..., - возник возле ее уха гаденький шепоток. – Этот карамельный христианский или ветхозаветный, кому как удобнее, старичок Авраам тоже стоял перед выбором. И ножик, между прочим, на своего сынка поднял. А тебе всего-то – взрезать этих двух баранов, запутавшихся в кустах – гомосека братца да мужа-бандюгана. Разве это сложно? Как ты собираешься доказывать свою преданность Отцу нашему?!
- Да пошел ты к чертовой матери! – заорала Лида.
- Вр-рагу не сдается наш гордый «Варяг»! – кряхтел между тем, Гриша Колоб из-под навалившихся на него тел в черных хламидах.
Лилит сидела на своем камне и глядя на все происходящее обалдевшими глазами, глупо хохотала.
Габиль вместе с Лобуром присоединились к Сидорчуку и Григорию Григорьевичу.
Алла пыталась снять ошейник, но пока у нее мало что получалось.
- Лида? – Игорь открыл глаза, из которых вовсю текло, - Что ты здесь делаешь?
- Я сейчас..., - шептала беспутная сестра, мучаясь с узлами, на которые были завязаны веревки, стягивающие запястья Игоря. Узлы не поддавались, словно они были заговоренные.
- Беги..., - прошептал Игорь и вновь потерял сознание.
И только тогда к Лиде вернулась способность соображать.
Наверх! Все, как она и планировала. Коридор, телефон, милиция...
Большой белой птицей она метнулась наверх по широким каменным ступеням, и уже через несколько секунд запирала дверь снаружи. Изоляция была идеальной: хороший хозяин Кузьменко предусмотрел все и загодя обо всем позаботился. Как только Лида закрыла за собой массивную деревянную дверь и задвинула тяжеленный, под стать самой двери, засов, сломать который было под силу разве что Кинг-Конгу, все звуки прекратились. Крики Гриши и адептов пещеры «Сумерки Мира» словно ножом отрезали.
«Телефон! Телефон!»
Лида устремилась по коридору, ее длинные белые волосы разметались по плечам.
Ни в коридоре, ни на кухне телефонного аппарата не обнаружилось. В спальне Лида накинула на себя плед, пошарила впотьмах по тумбочке, но также ничего не нашла.
Радиотелефон «Панасоник» отыскался в зале, где Лида рискнула включить свет.
- Как включается эта хреновина?! – в сердцах воскликнула женщина, пытаясь набрать «02».
- Давай покажу, - раздалось позади нее.
Медленно, очень медленно Лида повернулась на голос.
«Ну, вот, теперь все кончено», - подумала она обреченно, - «Игорь пропадет, да и я тоже».
О Колобе, обеспечившем, по сути, ее бегство, Лида как-то не подумала.
- Тут кнопочку одну нажать надо, - сказал незнакомый Лиде мужик, держа ее на мушке двустволки.
Лида сглотнула слюну. Пристальный взгляд маленьких глаз и сурово поджатые губы не сулили ей ничего хорошего.
- Так значит, ты и есть та самая? – спросил Кузьменко, опустив ружье, - Та, которую сегодня в пионеры принимают? Ну, и что, спрашивается, ты носишься, как угорелая? Звонить надумала? Кому, интересно узнать. Уж, не в милицию ли? А? И почему, спрашивается, ты не в подвале? И где остальные? А?
Ружье прыгнуло в его руке, и только теперь Лида заметила, что мужик боится. Боится до чертиков!
- Я..., - нерешительно проблеяла Лида тоненьким голоском, так не похожим на «визитную карточку радио «Дизель»», - мне... позвонить...
Ничего толкового она придумать не могла.
- Мы сейчас в подвал пойдем, - решил Кузьменко, - да у братцев твоих спросим и у сестер, отпускали они тебя... позвонить или же нет. Так что, вставай с дивана, цыпа!
Но тут произошло нечто неожиданное, как для Лиды, так и для самого хозяина дома. Тяжелая дубина с треском обрушилась на затылочную кость Кузьменко, и он упал, обмякнув, словно тряпичная кукла. Ружье с грохотом упало на паркет.
- А ты, тварь, отвечай немедленно, где мой Костик!
Со штакетиной в руке, на которую налипла кровь и еще какая-то кошмарная серая дрянь, перед вконец очумевшей Лидой возникло привидение со всклоченными волосами и горящими безумием глазами. Вся ее одежда была порвана, в прорехах виднелась кровь. Левая рука, кажется раздробленная, безвольно висела вдоль тела, с нее капало прямо на лежащего в полной отключке Кузьменко. Лида подумала о той девушке, над которой зарезали голубя, и ее снова замутило.
- Где он? – повторило это пугало свой вопрос.
- Кто? – хрюкнула Лида и забралась на диван с ногами. Если сейчас эта истеричка приблизится, Лида закричит. Обязательно закричит.
Вот теперь ей было по настоящему страшно.
- Костик! – ржавой пилой отозвалась женщина, - Мой сын...
- Да не знаю я никакого сына! – заверещала Лида. – У меня у самой брат в подвале!
«Разговор двух безумцев», - подумала Лида и схватила телефон.
- Ты не знаешь, как эта штука включается?
- Да ты что?! – заорала психованная и затрясла штакетиной воле Лидиного лица. – В милицию звонить нельзя!
И быстро-быстро закивала головой.
«Из дурдома сбежала, что ли?» - с раздражением подумала Лида, отодвигаясь на безопасное расстояние от дубины.
- Это почему же? – задала она вполне резонный вопрос.
- Потому что... – Леся глупо хихикнула, - я продала Костика за пятьсот баксов... самых зеленых в мире..., - она снова закивала, будто китайский болванчик, - а потом..., - женщина всхлипнула совсем по детски, - он ведь мой и только мой. И ничей больше. Вальку привязала к батарее..., - Леся вдруг расплакалась. – Мой!
Она отшвырнула палку и подняла с пола ружье.
Ужас, уже было, отступивший, снова сжал Лидино горло обеими руками.
- Ты... чего..., - совсем тихо пробормотала она, - не надо...
Леся уверено взвела курки. Кузьменко в свое время даже не удосужился этого сделать!
Было видно, что поврежденная рука причиняет женщине неудобства, но сейчас Леся старалась о ней не думать. Другое было гораздо важнее.
- Так ты не знаешь, где мой сын?
- Да нет же! – воскликнула Лида. – Нет! Не знаю! Не знаю! Не знаю!
До нее только сейчас дошло, зачем этим монстрам из подвала мог понадобиться ребенок! Игорь и Колоб – это только так, разминка. Птица, та вообще не в счет. А вот ребеночек – это особый деликатес. Кушать подано, дорогие демоны. Садитесь ЖРАТЬ!
- А может, он все-таки, здесь? – всхлипнула Леся, баюкая сломанную руку.
- Нет, милая..., - Лида встала с дивана и подошла к бедной женщине. Отвела в сторону ружье. – А сейчас нам нужно выбираться отсюда.
Леся плакала.
- Костик..., - услышала Лида сквозь беспрерывный поток рыданий, - мой маленький...
Они вышли на крыльцо. Неподалеку скулил Фобос. Он умирал. Язык добермана был, высунут изо рта, с него на траву капала кровавая пена. Пес силился ползти, но не мог: Лесина дубина раздробила ему позвоночник. Деймос лежал возле забора с ножом в боку. Он уже начал остывать.
- Я все-таки позвоню в милицию, ладно?
Лида зябко поежилась. Надо бы одеться. Все ее шмотки остались на вешалке, а «самого главного» облачения она так и не заработала, для этого нужно, видимо, было совершить омовение в крови родного брата и бывшего мужа...
Игорь!
Она, как дура последняя треплется с этой психичкой, а там, в подвале...
И в этот самый момент бабахнуло.

«ОЧИЩЕНИЕ ОГНЕМ»

Пожаром называется горение,
не вызванное потребностями
общества и наносящее ему ущерб.
Справочник по тушению пожаров - Тогда огонь! – вскричал Азазелло. – Огонь,
с которого все началось и которым мы
все заканчиваем.
М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»

- Бляха-муха! Неужели здесь, в этой глуши нет ни единого гидранта?! Саня, в темпе запрашивай Центральный, пусть гонят еще пару отделений, сами, чувствую, не справимся. Вода на исходе! Пусть обеспечат подвоз. Все. Мы - в дом. Ваня, ты на защиту. Сараю уже все равно капут, сейчас, чувствую, будет обрушение.
Не успел Водославский произнести это, как остатки кровли не выдержали и с шумом просели вовнутрь. В ночное небо взметнулся сноп искр, а следом – длинный жадный язык всепоглощающего огня.
- Что я говорил! – оглянулся на Диму Серега. – Эй, Ваня, опусти забрало, рыцарь хренов! Брови нафиг, спалишь! Температурища в доме, небось! Стена-то уже через пару минут не выдержит. Ну, да ладно, пошли сходим в разведку, господа пожарюги, пока Гитлер не приехал.
Звено включилось в аппараты и устремилось в задымленный коридор. Тут было жарко, словно в дьявольской парилке. Чувствовалось близкое присутствие огня.
- «Скорая» приехала? – запросил по радиостанции Водославский.
- Не понял, сто шестнадцатый, повторите, - отозвался глухо, как из бочки Твердохлеб сквозь густую пелену помех.
Водославский в непечатных выражениях сформулировал свое мнение о достоинствах связи посредством радиостанции «Тантал».
На Кузьменко огнеборцы набрели после пяти минут бесполезного метания по комнатам. Кругом стоял густой дым и Водославский подумал о том, что неплохо бы установить дымососы. По ходу дела Сергей перекрыл газ на кухне, а Максименко перевернул вешалку в коридоре, стараясь отключить электричество на щитке.
Хозяин дома все еще пребывал без сознания. Он не знал ничего о том, что получил серьезное сотрясение мозга, что собаки Фобос и Деймос уже больше никого не напугают, а сам дом близок к тому, чтобы загореться.
«Скорая» стояла у дома, возле забора, где подоспевший к месту происшествия милицейский наряд оттеснял обязательных в таких случаях зевак. Седая докторша уже оказывала первую помощь Лесе, перевязав ей руку и обработав раны. Теперь несчастная мать сидела в салоне машины, глядя в одну точку. Укол подействовал, и Леся немного успокоилась. В ушах женщины все еще звенело – сказывалось последствие взрыва.
Лида, тем временем, давала сбивчивые показания молоденькому румяному участковому Валику Козаченко. Несостоявшаяся сатанистка размахивала руками, рыдала и порывалась броситься в дом. Плед то и дело падал вниз, и тогда Валику давалась возможность видеть обнаженное тело ренегатки. Однако сей факт, не помешал лейтенанту вызвать оперативную группу.
- Там люди! – орала Лида, тряся Валика за отвороты его новенького кителя. – Там Игорь! Нужно спасать!
Какой-то пожарный в каске удивленно взглянул на них, пробегая мимо. Лида проводила его рассеянным взглядом. В ту ночь ни она, ни Дима Максименко не узнали друг друга.
- Сделайте же что-нибудь! Я прошу!
- Спокойно, гражданочка, - говорил Козаченко и пытался отцепить Лидины пальцы от своей форменной одежды. – Не мешайте работать профессионалам.
Ваня и Водославский подтащили к карете «скорой помощи» безвольное тело Кузьменко.
- Получите клиента!
- Вот видите, гражданочка, - назидательно произнес участковый, - Процесс пошел.
Прибыл штабной автомобиль. Вместе с ним подъехали по одному отделению с первой, второй и третьей части. Прибывшие к месту пожара, сразу же включились в работу.
Словно черт из коробки, из чрева штабного «уазика» выскочил Гитлер в своих сияющих хромовых сапогах.
- Обстановка? – рявкнул он, - Водославский, доложите! Какие меры приняты? Площадь горения? Скорость выгорания? – вопросы сыпались изо рта оперативного дежурного, будто горошины из перезрелого стручка.
Серега, силясь изо всех сил, чтобы не послать, куда подальше майора Ткаченко, ответил на все четко, ясно, без лишнего.
- По полученным сведениям, - включился в разговор участковый Козаченко, - в доме есть еще люди.
- Люди?! – взвизгнул Гитлер, - Где?! Водославский, вы обошли весь дом?
- Так точно.
- Женщина утверждает, - Козаченко махнул рукой в сторону Лиды, беседующей с врачом, - что в доме имеется подвал и что там сейчас, по крайней мере, восемь человек.
- Ско-олько?! – брови Гитлера поползли вверх под самый берет.
- Восемь, она говорит…
- Что же они делают в подвале?

…Адепты задыхались. Надсадно кашляла Верховная, перемежая хрипы с молитвами о спасении и проклятиями в адрес Лиды. Ругался по азербайджански Габиль, стараясь отыскать в плотном белесом мареве Аллу. Петр Сергеевич, обернув плешивую голову мантией, своим «самым главным облачением», продолжал уже на ощупь избивать ногами мертвое тело Гриши Колоба. Игорь лежал тут же, его давно сбросили со счетов. А зря, в истощенном теле Лидиного брата все еще теплилась слабая искра жизни. Слабый огонек, который мог погаснуть в любую секунду.
Стелла, раскинув руки, остервенело, кричала. Пена клочьями вырывалась изо рта прекрасной ведьмы: подвал, место, которое всегда пугало внучку бабки Василины, похоже, добился своего – химерные крики всех жертв этого страшного места проникли глубоко в мозг Стеллы, разрушая ее сознание.
Подполковник Сидорчук, в свою очередь, поступил так, как уже давно хотел: лишь Верховная начала вопить о скором конце и дым стал заполнять пространство подвала, эсбэушник повалил молоденькую Лилит на пол, и с упоением принялся насиловать. Крики несчастной девушки, решившей однажды «поиграть в увлекательное приключение», тонули в дикой какофонии, издаваемой дьяволовыми слугами.
- Мама! – кричала пятнадцатилетняя Лиля. – Мама! Мамочка!!!
Мама не слышала ее.
- Боже…, - прошептала она, когда сильные пальцы Сидорчука сомкнулись вокруг ее тонкой шеи.
И Бог не пришел к ней на помощь…
Алла забилась у дальний угол – жалкий комочек, королек-птичка певчая, и ждала смерти. Едкий дым не давал видеть, и все же где-то там, на самом краю своей жизни Алла смогла различить неясную фигуру, приближающуюся к ней.
«Дьявол…», - обреченно подумала девушка, цепляясь за обрывки сознания, - «Дьявол пришел за мной…»
И в тот же момент ее подхватили на руки, а еще через несколько секунд девушка уже делала первый вдох в Димином противогазе.
Шатаясь и кашляя, Максименко вынес Аллу в ночь, под мерцающий свет галогенных ламп и проблесковых маячков. И в этом нереальном, призрачном свете Алла, которую укладывали на носилки уже третьего подъехавшего экипажа «скорой», увидела-таки своего спасителя. Чумазый, словно шахтер, весь какой-то взъерошенный. Воробей с печальными глазами…
- Давай ментов сюда! – крикнул он кому-то. – Там какая-то херня творится!
Алла смотрела на парня, и он казался ей ангелом с желтыми баллонами за спиной вместо крыльев, Орфеем, спустившимся в аид за своей Эвридикой. И еще девушка пообещала себе, что обязательно найдет этого парня.
Тем временем, пожарный третьей части пытались скрутить обезумевшего Петра Сергеевича. Тот вцепился своими крепкими от природы зубами в брезентовую крагу одного из них, и рычал, словно пойманный в капкан дикий зверь. Лицо Лобура было перепачкано копотью вперемешку с кровью и слезами. Зрелище было, поистине кошмарным.
- Во, гляди, еще один тронулся, – сделал предположение кто-то из зевак.
Подоспевшие милиционеры отцепили-таки бухгалтера от пожарного и утащили его, брыкающегося, в рваной сутане к остальным адептам – Сидорчуку, Верховной жрице и Григорию Григорьевичу в милицейский «уазик» с зарешетченым окном.
Мертвые тела Стеллы, не выдержавшей призрачных криков в своем сознании, и бросившейся головой прямо на жертвенный камень, а также задохнувшегося Габиля и задушенной Лилит, уже увезли. Увезли и обезображенный труп Гриши Колоба, так и не дождавшегося следующей встречи с собственным сыном…
Когда пожарные закончили проливку остатков сарая и стен дома и принялись разбирать конструкции, было обнаружено еще одно тело. Обгорелое и изломанное. Тело Жени Коваленко.

Еженедельная черниговская газета
«Дэсьнянськи зори», раздел «Криминал»
(перевод с украинского)

Сообщение о пожаре в доме №… по улице Леси Украинки поступило на Центральный пульт пожарной связи в час сорок первого мая. По тревоге было поднято отделение пожарной части номер двенадцать. Прибыв на место вызова, начальник караула старший лейтенант внутренней службы Сергей Водославский принял единственное, правильное решение – во что бы то ни стало не допустить того, чтобы огонь с пылающего сарая перекинулся на жилой дом. Разведкой было установлено, что пожар начался именно в хозяйственной пристройке с взрыва паров легковоспламеняющейся жидкости (как определит впоследствии испытательная пожарная лаборатория, в сарае хозяин дома гражданин Колесниченко (фамилия в интересах следствия изменена) хранил в специальной емкости около пятиста литров этилового спирта!)
В результате случившейся трагедии погибло четверо взрослых и один ребенок. Благодаря оперативной и умелой работе подразделений пожарной охраны, было спасено шестеро человек.
Хочется отметить поистине героический поступок пожарного двенадцатой части рядового внутренней службы Ивана Сидоренко. Именно он услышал плач ребенка и вытащил кроху, которому не исполнилось и трех недель из полной дыма кладовки, где тот содержался.
Многое не ясно в этом деле, но из источников, близких к Центру по связям с общественностью Управления МВД в Черниговской области, мы получили сведения о том, что в доме предпринимателя Колесниченко на момент пожара проходило собрание некой религиозной секты. Мы обещаем нашим читателям своевременную информацию о дальнейшем ходе следствия.
Антон Андреев

- Ну, прямо-таки, герой!
Леся отложила в сторону газету и поцеловала Ваню. Парень привлек ее к себе и поспешил продлить поцелуй. Леся неловко обняла своего принца за шею – мешала загипсованная рука.
- Эй, голуби! – раздалось за их спиной. – Пора маленького кормить.
В дверном проеме, сияя, словно начищенный медный таз, стояла бабуля.
ЭПИЛОГ
По окончании следствия Лида вместе со Славиком и мамой, продав обе квартиры, поселились в селе Ягодном, на родине Валентины Григорьевны.
Радио «Дизель» еще несколько месяцев пускало в эфир рекламу, озвученную прекрасным голосом несостоявшейся жрицы пещеры «Сумерки Мира», а затем рекламное агентство взяло какую-то новую девочку. Жизнь не стоит на месте, правда ведь?
Славику продолжал являться во сне его отец Гриша Колоб. Но не это было главным для мальчика. Настоящим детским счастьем для маленького мальчика стало то, что «этот страшный дядя Петя» навсегда исчез из его жизни. И из маминой жизни тоже.
Янису, который все это время хранил обет верности, конечно же, сообщили. Он бросил все свои дела, примчался к любимому, и был с ним все время, пока Игорь находился в больнице. А потом они вернулись домой, в Ригу.
Секта сатанистов перестала существовать. Показаний, которые дали Григорий Григорьевич и подполковник Сидорчук, с лихвой хватило на то, чтобы потянуть за нужные ниточки, и вытащить, словно мерзких пауков из банки, малолетних подонков во главе с Демоном и даже Ольгу Анатольевну, которая, в свою очередь, с прилежанием Павлика Морозова начала сдавать своих киевских коллег. Разумеется, это не замедлило отразиться на карьере мужа Ольги Анатольевны. А столичные папарацци, те вообще, выли от восторга!
Огонь, выпущенный на волю Женей Коваленко, мальчиком десяти с половиной лет, достал-таки пропустившего мессу дядю Пашу. Старый бомж угорел от дыма, источником которого стал тлеющий вшивый матрац. По иронии судьбы, вытащил мертвого сатаниста из подвала все тот же Серега Водославский. Никаких ассоциаций с пещерой «Сумерки Мира» тощий, заросший седой щетиной старик у начальника караула не вызвал. Странным лишь показалось то, что бомж хранил в маленьком мешочке на груди два иссохших пальца с чьей-то ноги. Серега еще неделю шокировал сослуживцев этой жутью.
Братва установила Грише Колобу мраморный памятник на Яцево. А на сороковой день после смерти Гриши, Петр Сергеевич Лобур был найден повешенным в следственном изоляторе. «Самоубийца», естественно, не оставил никакой предсмертной записки, но не забыл перед повешеньем вспороть себе живот.
Женю похоронили неподалеку от Витька. Горе объединило родителей обоих мальчиков – семьи Ищенко и Коваленко крепко сдружились.
Леся с Костиком поселились у Вани и бабули. Молодая мама первое время не отходила ни на шаг от спасителя своего ребенка, старалась во всем угодить Ване, что невероятно ему льстило. В июне молодые расписались. По этому поводу Ваня переборщил с выпивкой, «выставляя за свадьбу» своему родному четвертому караулу. Бабуля и Леся объединились в праведной борьбе «за спасение души» Вани, и на следующее утро бедняга выслушивал профилактическую беседу уже в два голоса.
Алла сдержала обещание, данное самой себе, и нашла Диму Максименко. Сейчас они встречаются, наслаждаются пьянящим летним воздухом, любуются прекрасным древним городом и вообще, ведут себя так, как и положено всем влюбленным на планете Земля…
Впрочем, это уже другая история.

КОНЕЦ

От автора
Вся эта история от начала и до самого конца, как вы уже догадались, вымышленная. Любое сходство героев и событий, изложенных в романе «Выбор оружия» с реальными людьми и событиями непреднамеренное.
В Чернигове никогда не организовывалась секта дьяволопоклонников под названием «Сумерки Мира», двенадцатая пожарная часть никогда не охраняла производственное объединение «Химволокно», а Лида никогда и ничего не рекламировала на радио «Дизель». И уж, конечно же, «Дэсьнянски зори» - никакая не газета!
Андрей Смирнов