Остров. Где-то... (глава пятая)

Глава пятая.

Гертруда.

-- Поставь, не должно стесняться тебе.
Мужчины повернули головы. В проёме раскрытой двери стояла … богиня. Леон затаил дыхание: ударил жар… в голову, сердце, воздух не шёл в лёгкие. Один раз Леон уже испытал подобное. Он впервые приехал на семинар в Пори, столицу Форанции. Как цивилизованный человек, Леон предполагал, что город, воспетый поэтами всех стран и времён, запечатлённый в картинах великих кудесников кисти не просто красив, но должен был нести в себе что-то такое, что заставляет остальной мир признавать его превосходство. Знал, но действительность превзошла ожидания. Назвать город божественным – лёгкое описательство. Столица его ослепила. Поворот самой малой улочки - крохотная деталь, сотворённая, чтобы нагрузить работой глаз художника, мосты - вибрирующие струны вдохновения для музыкантов, а высокое небо Пори, это колыбель, в которой баюкают своё любимое дитя боги. Леон бродил по улочкам и проспектам: пил их воздух и был пьян им. А когда увидел знаменитую статую богини, понял, что само существование человечества оправдано присутствием в мире мраморной фигуры. Божественность, Огонь Жизни, пылающий в благородном камне. Он плакал, не в силах сдержаться. Слава богу, не один…
Дежа вю. Перед ним сияло совершенство. Молодая женщина придерживала створку двери не высоко поднятой рукой. Окружающее вдруг исчезло и первое, что смог спустя какое - то время осмыслить Леон, это, что его глаза «уткнулись» в женские округлости, и он не в силах «оторвать» их от дразнящих полушарий, скрытых одеянием; взгляд «бился» в складках высоко натянутой ткани, остро топорщившейся в районе длинных сосков. Непостижимым образом совершенство статуи перенеслось на остров. Леон видел полную белую шею, твёрдый маленький подбородок и чёткий абрис не много тяжеловатого носа. Выражение, « раствориться, как сахар в чае», самым прямым образом выражало его состояние… Спокойный разрез и маслянистый блеск белков; густая тень ресниц… Мягкие, слегка вывернутые полные губы с лёгким загибом к верху в уголках походили на… Леон искал сравнения… Желание, вот что означали эти губы. Они говорили о праве… обладать. Потаённые искорки в глазах, вспыхивавшие всякий раз, когда богиня прищуривалась, обездвижили Леона.
-- Здравствуй, будь, Гертруда, радость – Максимилиан, сияя белозубой улыбкой, в шаг перескочил две ступеньки крылечка и встал рядом с хозяйкой дома. Он обнял божественное существо за талию. Леон видел, как крепко Максимилиан прижался к крутым бёдрам женщины, и как жадно красавица откликнулась на мужское вожделение, раскрылась, впитывая твердь мужской сути. Левую руку женщина запустила в густую шевелюру Стража. Оба застыли в поцелуе, но присутствовало полное ощущение, что парочка шевелилась. Леон облегчённо потряс головой, разобрав, что виной всему – оптический обман. Разогретый воздух струился и искажал окружающую реалию.
«Фу, ты, мерещится» - Леон успокаивался. Случайно он встретил взгляд Гертруды. Сливаясь в поцелуе с возлюбленным, женщина, тем не менее, косила удивительные свои глаза на него. «Изучает, с ума сойти» - догадался Леон. От взгляда; оценивающего, откровенного, шкала его мужской значимости стремительно и откровенно начала расти, наполняясь апломбом беззастенчивого самовосхваления, вогнав своего владетеля в невообразимую глубину позора. Но, странное дело, стыд не нёс с собой ничего горького или невыносимого, такого, что заставило бы пожалеть о том, что явился на свет. Напротив, Леон чувствовал, пожалуй, и гордость. Словно, продавался. Мельком подумалось, что может быть, те же чувства испытывают проститутки, демонстрирующие себя клиентам. Ему нравилось, что красавица видит его вздыбленные штаны, красные пятна на лице. Он ощущал блаженство и отчего-то знал: это правильно.
Невероятной длительности поцелуй закончился, пара распалась, а Леон с удовольствием убедился, что штаны Стража подверглись столь же мощному испытанию. Лица любовников раскрасил румяный узор страсти. Он вспомнил монологи уборщиц о « мужском здоровье», когда кто-то из этих весомых «дам», не беря во внимание присутствие рядом незнакомца, начинала во время уборки в пещере вслух обсуждать сама с собой деревенские новости. Тогда он и узнал, что демонстрация пробудившегося к жизни мужского достоинства считается на Острове нормой, чему сейчас получил «наитвердейшие» доказательства.
Любовники повернулись и смотрели на него:
-- Дар Моря, Гертруда это – представил женщину Максимилиан, дружески подмигивая приятелю.
-- Здравствуйте – склонил голову в приветственном поклоне Леон.
-- Заходи в дом, Дар – приветливо ответила Гертруда и скрылась в глубине тёмного проёма.
-- Скорее, Лион, в животе урчит – через плечо бросил Максимилиан, исчезая вслед за хозяйкой. Леон, аккуратно ступая на каждую ступеньку, поднялся на крыльцо, но остановился в нерешительности у входа. Отчего-то представилось, будто сейчас он увидит обнажённую Гертруду. Он жаждал подобной материализации своего желания до такой степени, что почти уверовал: так будет. Леон сжался, весь, как перед прыжком в прорубь. Когда-то в далёком, не реальном прошлом, он изредка нырял в ледяную воду: баловался, как считал сам. Тело откликнулось, вытащив из запасников эмоций чувство отчаянного упоения, восторженного страха, набрасывающегося в миг, когда мышцы уже послали тело в пустоту, но самые кончики пальцев ещё контактировали со столь желанным краешком мостков. Сейчас его нутро мёрзло, а в воспалённой голове, напротив, замелькал, обволакивая жаром воспоминаний, калейдоскоп обнажённых тел, не многочисленных, к слову, женщин, прелестями которых он успел насладиться в той, потерянной навсегда жизни. Леон, с колотящимся сердцем, почти веря в чудо, ступил за порог и замер. Морок наваждения слетел и профессор испытал невероятное облегчение. Не было обнажённой богини, вообще никого не было, а сам - он сразу отметил - оказался среди прохлады и сумерек. «В чём тут дело? Отчего прохладно, почти зябко?» Его не звали, и он остался стоять у раскрытой двери. Леон вслушивался в сумрак:
-- Макси, закрой подпол. Крышка у стены – прилетел откуда-то женский голос, через мгновение услышал низкое «бубнение» Стража:
-- Вижу я, здесь лежит – следом заскрежетало. Леон определил: «тащат тяжёлое». Затем послышался глухой удар, чертыхание. Снова тишина. Одинокие стуки…знакомый керамический скрежет; тащили ещё один тяжёлый предмет. Вдруг ярко вспыхнуло: солнечный свет ослепил. Ощутимо повеяло теплом. Кто-то снаружи открыл ставни. Леон, щурясь, с любопытством оглядел высветившуюся комнату и то, что он увидел, ему понравилось. В доме царила чистота. У открытого окна на невысоком подиуме стояла кровать с высокой спинкой. Рядом тумбочка, или что-то, что заменяло её, и служила будуаром. На ней предметы личного обихода, разложенные в исключительном порядке. Интимный мир женщины. Три гребня, нечто, похожее на длинные щипцы для завивки волос - разобрал со своего места Леон. Маленькой кучкой теснились миниатюрные флакончики. Коробочки. Внимание привлёк странный предмет. Массивный, не большой квадрат, в середине округло блестело. Металлический блеск напоминал поверхность зеркала. Леон продолжал осматриваться. Он увидел не ясного цвета одеяло с рисунком – простая клетка - две подушки: брошенные на постель платья, видом напоминавшие рубахи, пошитые женщинами из деревни. Над кроватью прибиты вешалки: свисали ещё платья и рубахи. Противоположная сторона комнаты оказалась кухней; стол, два задвинутых под него стула, рядом табуретка. Две полки с тарелками и чашками. В стаканах полукругом, веером, раскрылись ложки и двузубчатые вилки. Через спинки стульев переброшены полотенца. На примыкающей к кухне стене окно закрывали ставни, потому там царил полусумрак; неясно вырисовывался силуэт ещё одной кровати. Посередине комнаты лежал ковёр, может, большая циновка. Леон заканчивал осматривать убранство комнаты, когда ниоткуда появилась хозяйка и прошла к закрытому окну. Гертруда распахнула ставни, и в дом ворвался, изгнав стылые сумерки, яркий свет. Заиграли краски. Ковёр оказался выкрашенным в несколько цветов; полотенца расшиты геометрическим орнаментом. Посуду украшала роспись не замысловатыми цветочками. В доме запахло. Незнакомо, но аромат волновал.
Гертруда прошла ко второй кровати, взяла стоявший возле неё не замеченный Леоном стул и потащила к кухонному столу. Судя по громкому скрежету - невероятно тяжёлый. Только сейчас Леон увидел наполовину скрытой кроватью дверь, в проёме которой возник Максимилиана. Страж бросился к Гертруде и выдернул из рук женщины стул. Держа его на весу, словно пушинку, отнёс к столу и со стуком поставил:
-- Тяжёлый. Зачем таскать тебе, Гертруда? Что за манера самой делать всё? Гость подумает, что у нас так принято?
Не откликаясь на ворчание, женщина повернулась к Леону, улыбнулась и повела рукой, приглашая к пустому столу:
-- Сядем трапезничать, гость к столу, что бог в ворота. Сегодня у меня рыба.
-- Замечательно – отозвался Страж, он уже тянулся к полкам, снимал и ставил на стол тарелки; широкие, толстые: кривые, или специально измятые, возможно по островной моде…
Леон зачарованно поглядывал на хозяйку. Женщина восхищала его. Подобной пластики, грации в движениях ему не доводилось видеть никогда. Вот Гертруда снимает крышку с очередной тарелки, поданной Стражем. Он доставал их из сундука, стоявшего неподалёку от стола. Женщина прогибается в пояснице, протягивает полные руки, тянет тарелку к себе, склоняется. Втягивает носиком запах, кивает головой и ставит угощение на стол. Берёт лежащий на столе нож и начинает резать тёмный кусок - рыбью тушу. Она двигает нож, будто пилит. Леон ловит каждое её движение. Гертруда переносит вес тела с одной ноги на другую; лёгкий стан изгибается, и в мире рождается подлинный шедевр природы – длинная и безупречная линия бедра, по ощущению тугого до степени такой, что Леону грезится скрип, как если бы он двигал пальцем по стеклу. Гертруда поворачивается спиной, протягивая Стражу «выпиленный» кусок, а, платье, укладываясь на женских ягодицах, являет молодому мужчине причину предстоящей многочасовой бессонницы. В «старой» жизни Леон отнюдь не чурался захаживать с друзьями в ночные стрип- клубы под заманивающие всполохи неоновой рекламы: изогнутые трубки цветных огней - стилизованные женские тела: в витринах косо развешены постеры с полуобнажёнными девицами. Загуляв, их кампания, бывало, просиживала в подобных заведениях до самого закрытия. И очень не редко, понравившиеся приятелям танцовщицы продолжали демонстрировать прелести танцев и молодых тел в квартире кого-либо из них. Со всеми вытекающими приятными следствиями подобных продолжений. Так вот, молодому профессору абсолютно было понятно, что профессиональные танцовщицы с их ухоженными и тренированными в фитнес-залах телами, со всеми просчитанными волнами движений, скольжению вокруг металлического шеста совсем не составляли конкуренцию молодой женщине, готовящей не прихотливое угощение на деревенской кухне неизвестного миру острова. Никакие раздевания не равнялись «обнажённости» тела Гертруды, скрытого длинным глухим рубищем. Единственно открытые руки женщины очаровывали. Она резала, и появлялись и танцевали мягкие тени: они плыли по чистой светящейся коже, скатываясь с полных плеч к золотившимся лёгким пухом невидимых волос предплечьям. «Богиня» тянулась к тарелке, а Леон удерживал стон, готовый слететь с губ. Воспалённое воображение дарило ему священный образ; женщина без одежды. Единственно, он не мог сообразить – настолько мешалось всё в голове - в статусе мраморной статуи или живой женщины. Спасаясь от наваждения, Леон отвернулся к раскрытому окну. Тем и спасся.
Окно, вернее, вид из него представлял подлинное произведение искусства: вершину в умении использовать ландшафтный пейзаж в качестве природного художественного полотна. Незнакомые цветы на подоконнике строили передний план. Жёлтые, красные и прочих разнообразных комбинаций цветов и тонов, похожие на маки родной Дарнии, но с очень крупными лепестками, они формировали пространство, приветствуя и переправляя взор в красоту природной гармонии, раскинувшуюся за окном. Там, в заоконное полотно, слева, врезался зелёный треугольник холма, от которого тянулась и упиралась в противоположную стойку рамы длинная и широкая полоса ярко синего цвета. Море. С левой же стороны далеко за холмом виднелись серо - коричневые «пальцы» скал и вьющиеся над ними белые чайки. Дальний план картины образовывал чистый лист светло-синего, выцветшего от зноя неба. Леон, стараясь справиться с обуявшей его секс паникой, уставился в раскрытое окно. Красота пейзажа исцелила; мутная пелена в глазах растаяла: Леон глубоко вздохнул, вернув контроль над чувствами. Вздох получился громким, Гертруда повернулась. Лёгкая тень удивления промелькнула в удивительных глазах, женщина прищурилась, вглядываясь - вспыхнули волшебные искорки – она спрятано улыбнулась, словно поняла что-то. Леон продолжил мужественно пялиться в окошко до тех пор, пока не вздрогнул от неожиданного обращения:
-- Проходи в покои, Дар Моря. Не годиться стоять на пороге, коль хозяин в доме. Вот стол, садись.
Леон« за «у-г-укал», вежливо пошаркал запылёнными тапками по земляному кусочку пола у двери, и прошлёпал внутрь комнаты. Набрёл на выставленный стул, двигая его к столу, подивился его ощутимой тяжести. Сел и ощутил блаженную прохладу кирпича под горящими ступнями, но сразу вскочил:
-- Могу предложить помощь – неосознанно попадая в манеру общения островитян, выпалили он и, не зная, как обратиться к молодой женщине, закончил – э, мэм?
-- Мэм? – гортанно, с завораживающей интонацией в голосе переспросила Гертруда. Остановив работу - впрочем, всё было почти готово, только Максимилиан ещё что-то крошил в тарелке - повернулась к Леону. Левой рукой хозяйка опиралась на стол, правую, с ножом, прижала к боку; что сразу явило рождение чуда: удивительное преломление линии, вырисовывающую крутизну бедра и глубину талии. Леон сглотнул сухую слюну, а Гертруда переспросила:
- Мэм… Таково обращение к женщине там, откуда ты явился, Дар?
-- Да, мэм – замямлил Леон – это так, но и не только. У нас много, как обращаются друг к другу… ну, я имею в виду, когда мужчина к женщине, и… наоборот, а ещё мальчики к девочкам, взрослым там… родителям…
Он замолк, сел, чувствуя, как пылает лицо и горят уши. Не ловкая, впрочем, лёгкая пауза повисла в комнате. Гертруда переглянулась со Стражем; тот пожал плечами, улыбнулся, показывая краешек белоснежных зубов. Хозяйка приказала:
-- Теперь на двор, мыть руки. Макси покажи гостю…
Страж бодро затопал к выходу:
-- Вперёд, дружище. Пища ждать не любит.
Порывисто вскочил и Леон. Во дворе на приятелей обрушилась стена удушающего жара, оба вмиг покрылись потом, но спасительная тень навеса была рядом. Контраст между прохладой дома и пеклом на улице поражал. Леон и Максимилиана направились к конусообразному сооружению, из которого недавно пили воду. Максимилиан набрал полный кувшин, протянул Леону:
-- Полей, потом я тебе.
Они обмыли руки; Страж, скорее, для видимости, в отличие от Леона, который вымыл их основательно, ещё сполоснул лицо и шею. Они вернулись, быстро проскочив короткую полосу свирепой жары. Гертруда сидела в торце стола. Одна рука покоилась под грудью, другой женщина подпёрла щёку. У неё получалось глядеть одновременно на обоих мужчин. Сердце Леона куда-то улетело, но теперь он был готов к схватке с собой. Стараясь держаться естественно, вслед за Максимилианом, подошёл к столу.
-- Посади гостя по эту сторону, а сам садись сюда – Гертруда указала места, дождалась, пока мужчины шумно уселись напротив друг друга, и сложила руки лодочкой перед собой, склонила голову. То же проделал Максимилиан. Леон просто положил ладони на стол, опустил глаза в ожидании. Он приготовился услышать молитву, что и последовало, но, к его удивлению, была краткой: попросту, стремительной:
-- Освети эту пищу Небо и Великий Дон, и будут здоровы все, вкушающие её в этом доме.
Гертруда подвинула к себе тарелку. Рыба главенствовала в сервировочной композиции. Тёмное отварное мясо занимало центр самой большой тарелки; узнался и привычный знакомец – салат из водорослей. Другие горстки и кучки еды Леон видел впервые. Полтора островных года он ел то, что приносили или готовили безмолвные «уборщицы». Она была постоянно одинаковая. Похлёбка, всегда из морских обитателей, салат из водорослей и обязательная каша – смесь рыбы, перетёртых орехов и трав, заправленная отвратительным жиром. На третье чистая вода или слегка хмельной квас. Со временем Леон привык, он не подозревал, что на Острове может быть другая еда, что её можно греть. Питался он механически, не чувствуя вкуса. А когда выбрался из депрессивного состояния, желудок успел адаптироваться. Впитывая не знакомые запахи, видя разнообразные, разложенные перед ним вилки и ложечки, он растерялся, не знал, с какого боку подступиться к процедуре насыщения. В пещере вилкой служила раздвоенная жёлтая кость какой-то рыбы. Ложка досталась, хотя и деревянная, но, пользованная, с изгрызенными краями и одна. Посуда также не отличалась новизной. Потёртый, со сколами кубок, две имеющиеся у него тарелки покрылись сетью мелких трещин. Впервые он осознал факт существования на Острове мира, в котором существует разнообразие пищи и красивой посуды, целая вселенная вкусных запахов; чистота и опрятность. Мир обычного человеческого общежития. Леон не был бы самим собой, если мгновенно не приступил к доскональному анализу нового для себя открытия. Он деликатно покашлял:
-- Мэм, э… можно ли задать вопрос? На острове за… трапезой принято разговаривать или всё это… действо должно происходить в молчании?
Гертруда улыбнулась, Максимилиан шумно и быстро ел.
-- Нет, Дар Моря – певуче ответила хозяйка – не так. Закона нет запрещающего вести разговоры за общей трапезой. Напротив, весёлое общение за столом приветствуется, поскольку помогает продлить вкушение пищи и дружбу, что приносит пользу для здоровья. Таковы правила на Острове. Что у тебя на сердце, не таи, видна мне смута в твоём лице?
-- Хорошо, мэм. Дело в том, что кроме рыбы и вот их – Леон показал вилкой на салат из водорослей – я больше ничего не знаю. Понимаете, о чём я?
Гертруда легко засмеялась, а Максимилиан оторвался от шумного поглощения деликатесов. Он переводил взгляд с Гертруды на Леона: лицо его темнело. За всё время проживания Дара Моря на Острове он не удосужился узнать, чем питается пришелец. Ему в голову не приходило, что может быть что-то не правильно. Чужак молчит, никто за него не беспокоится; проблемы нет. На честном лице Стража нарисовалась такая маска отчаяния, что Гертруда тронула любовника за руку:
-- Почту за честь, Дар моря - с лёгкой укоризной взглянула на Максимилиана и обернулась к Леону:
-- Это – показала на песочного цвета маленькую кучку, лежавшую с края тарелки – акулья печень, протёртая с бахандриллой и орехом, дальше плавники дельфина, они мочёные в храмовом пиве. Паштет из жаворонков и овощное рагу. Прости, Дар, что малые порции, но это от того, что явились вы не званными. Зато сегодня тенец, а, более ничего не надо, правда, Макси?
-- Тенец? – удивление Стража не было искусственным - откуда, Гертра?
-- Прислал Правитель…
-- Он был у тебя? Когда? – Страж выглядел потрясённым.
-- Утром – спокойно ответила хозяйка - потом принесли рыбу. Что удивляет тебя?
-- Просто спросил.
Максимилиан задумался: « Отчего Владыка не обмолвился, что был у Гертруды рано утром»? Но ломать голову над решением загадок Максимилиану было не свойственно. На то и Владыка, чтоб действовать так, как ему видится. Был, значит, нужно:
-- Вкушай, Лион. Как у Гертры тебя нигде не накормят.
Леон налёг на пищу: вкусной, до умопомрачения. И не потому, что полтора года он питался исключительно пресной рыбой и холодной жирной кашей, давился скользкими нитями зелёных водорослей и запивал всё обычной водой, но потому, что блюда, стоявшие на столе, действительно оказались вкуснейшими. Не каждый ресторан в его родном Лихтенштобрассе мог похвастать подобными яствами.
Какое - то время молчали все. Максимилиан поглощал пищу быстро, уверенно, изредка «мычал» набитым ртом в знак одобрения. Хозяйка, по оценке Леона, вкушала пищу так эротично, что он не в состоянии был смотреть в её сторону. Гертруда ела не торопясь, маленькими кусочками, часто останавливаясь, чтобы отпить глоточек шипучего напитка из квадратного керамического стакана. Она назвала его «квасник». Он напоминал Леону яблочный сидр с добавлением самогона и утолял жажду превосходно, но привкус самодельного алкоголя заставил профессора отдать приоритет чистой воде. Зато Максимилиан поглощал «шипучку» с удовольствием, выпивая за раз никак не меньше половины из такого же, как у Гертруды, квадратного стакана, без церемоний восстанавливая утраченный объём. Леону достался стакан традиционной цилиндрической формы с выдавленным на стенке цветочком. Он ел не спеша, пытаясь грамотно справиться с разделкой пищи, для чего приходилось поглядывать на хозяйку. Скоро тарелки опустели, а Леон впервые, по-настоящему почувствовал себя сытым.
-- Уф – откинулся на длину вытянутых рук Максимилиан – благодарствуй хозяйке - долго и шумный выдохнул:
-- Накормишь, так уж. Нигде не привечают гостей, как в твоём доме – Страж с маслянисто зажёгшимися глазами глядел на женщину.
-- Очень вкусно, мэм. Поразительно. Это повседневная пища, позвольте спросить? – Леон решился и поднял глаза.
Довольная хозяйка чарующе улыбнулась – засияли жемчужные зубки, на упругих загорелых щёчках родились ямочки: в прищуре глаз запрыгали таинственные искрящиеся крапинки. Гертруда засмеялась – бархатно и объёмно – откинулась подобно сытому Стражу на спинку стула – королева на троне - и победно произвела смотр сидящего перед «своим Величеством» войска, представленного в лицах одинокого незнакомца, сражённого её красотой – она видела это - и верного любовника. .
-- О, нет – «пропела» хозяйка – Дар Моря. Приготовление сей пищи требует и времени, и умения. Как бы я смогла изготовить это всё, да ещё за столь короткое время. Я готовила только рыбу, другие яства доставили «корзинщики». Владыка сказал, что будут гости, и самый важный – ты, Пришелец, даруй море здоровья тебе, во славу святого Марьятта.
Леон открыл рот. «Вот каков Правитель неведомого Острова – думал профессор – каким образом он узнал, что меня приведут сюда»? Он невольно взглянул на Максимилиана и понял, что тот поражён не меньше его самого. Впрочем, на по детски открытом лице Максимилиана явное замешательство очень скоро сменилось выражением удовлетворения, словно Страж успешно решил для себя мудреную «закавыку». Максимилиан, действительно, быстро успокоился: Правитель он потому и мудрый, что всё знает и обо всём заботиться. Как подобает настоящему властелину. Задело, что тот ничего не сказал, но Законник и тут подыскал оправдание: не сказал, потому что когда он, Страж, после внеурочного утреннего доклада покидал дворец Владыки, тот попросту ещё ничего не решил. Он повернулся лицом к Леону:
-- Ого, Дар, чувствую, скоро стоять тебе перед Правителем. Скажи, Гертра – повернулся к женщине Страж – когда, говоришь, к тебе пришли «корзинщики»?
Возможно, это была игра света и тени, но Леону показалось, будто красавица легко-легко вздрогнула; однако ответила она потянуто, спокойно:
-- Солнце не взошло, Макси. Рыба ещё дышала.
Максимилиан присвистнул:
-- Из хранилищ улов. Стало быть, закуски делали в ночь.
И задумчиво взглянул на Леона, который настороженно глядел прямо на Стражника:
-- Что? – кивнул он.
-- Не знаю – покачал головой Максимилиан – что и думать, Лион, дружище. Похоже, Правитель имеет на тебя вид. Не пойму, хорошо то или…
-- Что плохого может иметь Правитель к священному Дару Моря? – перебила его Гертруда – он Посланник моря. Закон гласит, тому смерть, кто посягнёт на Пришельца. После празднования ты забыл пятый Завет святого Марьятта? Макси, ты вчера выпил? Сколько?
Максимилиан усмехнулся: он светло глядел карими глазами на предмет своего поклонения:
-- Права ты, Гертра. Но, согласись, необычно всё. Так мало времени прошло, а уже стол. Может, уже посланы «корзинщики» к жрицам?
Гертруда сморщила носик:
-- Они причём, Макси?
Максимилиан пожал плечами:
-- Без них нельзя, сама знаешь?
-- Ох – глубокий вздох «богини» заставил Леона напрячься. «Оппозиция, мамочка родная» - констатировал он, наблюдая мелкую, не перепалку даже, а, следствие, возможно, когда-то давно возникшего между любовниками и не решённого до сих пор разногласия по неведомому для него поводу. Сейчас это было, судя по всему, лёгкое столкновение, которое хозяйкой решила пресечь на корню.
Женщина встала, шумно подвинула стул – скрежет ножек по каменному полу – плавно, волнующей мужчин походкой подошла к Максимилиану сзади, обойдя Леона: на долю секунду он возмечтал; горячие ладони на шее – плечи непроизвольно приподнялись – но, Гертруда прошла мимо. Она встала за спиной у Стража, взяла его голову руками и прижала к своему животу, пальцы рук перебирали жёсткие, пружинисто железно волосы. Если Стражник откинулся могучим торсом на спинку и «таял», то Леон боролся. Разум его туманился вожделением. Мужчины, одинаково беспомощно барахтающиеся в фонтанах своих эмоций не видели, как по разному глядела на них Гертруда. Взгляд женщины падал на макушку чёрной головы Стража, и она, словно, становилась матерью, выпросившей милостыню у выросшего сына, который, подчиняясь приказу крови, вынужденно снисходит с вершины своего природного величия и позволяет матери ласкать себя. Быстрый «укол глаз » на белёсые русые волосы, и высокая грудь хозяйки несколько ускорялась в движениях вверх-вниз.
-- Что мне делать? – осипло спросил Леон
Откликнулась Гертруда, поскольку Страж не намеривался разговаривать вовсе:
-- Ровным счётом ничего, Дар. Владыка возьмёт согласие у Жриц. За тобой пришлют «корзинщика»…
-- Послушайте. Жрицы, как я понимаю… э-э… они главные на Острове?
-- Не верно. Островом правит Владыка. Я не родилась, когда он вступил в правление. Его избирают жрицы, это правда. По своим картам. Но когда Правитель избран, он становится полноправным Владыкой Острова. Тогда Жрицы повинуются ему. Таков третий завет святого Марьятта.
Удивлению Леона не было предела:
-- Мэм, скажите – он осмелился повернуть голову – а, не бывало, что жрицы нарушали закон… э-э, святого Марьятта?
Леон понял, что озадачил Гертруду, слушая тишину. Очнулся Максимилиан:
-- Никогда, Дар, не было такого. Правитель, он Правитель, а жрицы – жрицы…
-- Как небо, это небо, а, море, всегда море – поддержала возлюбленного женщина.
Мозг полиглота выудил из прозвучавшей фразы максимум информации. Неколебимая интонация в голосах обоих говорила о том, что политическая, или, скорее, социальная координата Острова находится в эпохальном покое. Существует незыблемый порядок, извечность которого не может быть подвергнуто переосмыслениям. «Как море, как небо». Это означает, что сложнейшие составляющие жизненного уклада замкнутого сообщества изначально гармонизированы неведомым созидателем, включая самые потенциально опасные, и первая из них, естественная жажда власти – она неистребима у любого естественного лидера, а, они не могут не быть на Острове, равно, как в любом другом людском сообществе. Или удивительнейший контроль над энергией вовсе всемогущей – сексуальной. Хотя, по мнению Леона, первое вытекало из второго. Как «остужается» этот паровой котёл, всегда пребывающий на грани взрыва, отчасти Леон увидел вчера. В Дарнии, и других цивилизованных странах внезапно исчезнувшего из реальности мира местный праздник Противостояния мог носить только одно определение - оргии. Но в маленьком и замкнутом на самом себе мирке сексуальная вакханалия, творившаяся под яркими софитами звёзд, превратилась в собственного антипода, став образцом целомудрия. Учебное пособие в вопросе религиозно- морального воспитания: своеобразный социально очень значимый для аборигенов сексуальный катехизис. Леон восхищался неведомыми отцами основателями островной цивилизации. Секс, как важнейшая доминанта религиозной идеи. Примерно так живут все дикие племена. Дети природы. Борьба за выживание, и только. Главный плюс подобной политики - полное отсутствие страшнейшего из зол – религиозной вражды. Но все ли каверны заполнены? Природа не терпит пустоты, а, значит, дыры, в которых должны бы бушевать религиозные страсти, непременно заполнятся другими страшилищами. Или мутантами. В солнечном свете зла не увидать. Из реплик красавицы Леон прояснил для себя: на Острове присутствуют противоречия между неведомыми жрицами и Правителем. Что это? Как везде, борьба за власть? Он спросил Гертруду, удивляясь собственной наглости:
-- Позволите спросить Вас ещё, мэм?
Леон пребывал в прострации, оттого, что мог видеть стоящую за спиной Стража красавицу, всю, мало этого, «богиня» сама смотрела на него. Замедленное опускание длинных ресниц, лёгкий кивок головы. Леон, словно с вышки воду, прыгнул в разговор:
-- Скажите, пожалуйста, мэм, жрицы, они, э-э… как они… ну, появились на Острове? Я хочу спросить, как становятся жрицами? Их тоже выбирают?
Гертруда равнодушно, слишком, как показалось Леону, повела обнажёнными плечами:
-- Конечно, выбирают.
-- Простите – Леон уловил в интонации женского голоса некую усталость, может скрытое раздражение, а, то и вовсе нежелание говорить? Но ему, как пища, требовалась информация.
-- А в каком возрасте, простите, можно стать жрицей?
Ответ, после лёгкой задержки, оглушил:
-- С рождения, Дар. И ещё раньше.
Молчание Леона длилось не прилично долго. Но… какого рода эмоциональных реакций следует ждать от учёного, который только что сделал невероятное открытие, да такое, о чём не мог и предположить. Оказалось, что жриц на Острове… «выращивают».
Воображение угодливо выдало картинку из фантастических фильмов, пересмотренных Леоном в раннем возрасте. Стерильные белые лаборатории «мега» корпораций, в которых бригады с ума сошедших учёных ищут пути разрушения мира: или, как альтернатива, принадлежащий с ума сошедшему гению-одиночке, безымянному мечтателю или мстителю изуверам рода человеческого захламлённый подвал, где он взращивает святое орудие мести.
Из ступора его вывел голос Максимилиана. Страж всё еще сидел, опираясь на спинку стула, но руку Гертруды, гладившую его голову, он перехватил огромными своими ладонями и удерживал, прижав к могучей выпуклой груди. Свободную руку женщина положила на плечо Законника. Леону казалось, ещё не много и огромный парень уподобится котёнку и начнёт мурлыкать. Стражник задрал вверх подбородок и наслаждался видением скрытых рубахой округлостей нависших над ним сверху грудями. Он беззаботно «проурчал»:
-- Лион, друг. Гертруда рождена была жрицей.
Леон перестал дышать, инстинкт подсказывал: не делать не правильных движений. Видимо, хозяйка уловила что-то. Она мягко улыбнулась, высвободила «захваченную» руку и возложила её, иначе не скажешь, на голову Стража, утопив изящную ладошку в буйной поросли:
-- Я родилась в «назначенной» семье и меня растили прекрасные родители. Жрицы выбрали лучших, поверь, Странник. Они и сейчас в деревне, старенькие, их кормит Храм. Мне исполнилось четырнадцать, когда я влюбилась в мальчика. Наши отношения объявили «освящёнными». Вместе мы прожили два года. Хорошие дни, но, в конце многое стало не правильным. Не понимаю, что случилось… Однажды за мной пришли. В деревню спустилась, чтобы забрать меня сама Верховная Жрица. Я стала послушницей в Храме…
Гертруда смолкла: совершенной формы пальчики игрались с жёсткими завитками волос Стражника. Леон долго и не слышимо вдыхал и столь же не заметно выдыхал:
-- Не хочу вспоминать… Тесная келья. Огромные чаны с пищей, всякий день горы белья… стирка. Ночь для «избранных». Все разные и… одинаковые. Славься святой Марьятта, я не понесла ни от одного… Сколько детей, небо. Вечные вопли… младенцы всюду… как мальки. Ночи без сна… Не помню, как я прожила годы там, в Храме.
Она замолчала. Тишина – пугливая и почтительная - повисла в уютной комнате. Леона зазнобило. Он поёжился, и, разрушил стылое молчание:
-- Простите, мэм. Что дальше?
-- Дальше я подала прошение Правителю. Его волей получила отпуск. Знаю, насколько противу моего желания были настроены жрицы, особо Верховная Правительница. Но Владыка решил вопрос в мою пользу. Так, Дар Моря, я обрела волю. В этом месте мой теперь мир. У меня есть дом, сад, со мной Макси, я счастлива, Пришелец.
-- Жрицы, как Вы говорите, не хотели Вас отпустить? Наверно, Ваш уход для них явился большой потерей?
-- Это так и есть. Я должна была заменить Магрэт. Достойная женщина принесла Острову двенадцать здоровых детей. Тридцать циклов, Странник, целых тридцать, отслужила она Храму. По Закону, её ждал отпуск. Но, я не смогла. Правитель это понял.
-- А сколько, собственно, жриц на Острове? – любопытство Леона разгоралось.
-- Действительных – встретила его вопросом Гертруда?
-- Разве есть другие?
Гертруда оставила в покое голову Максимилиана, тот скорчил недовольную мину, но смолчал. Уселся удобней, вытянув ноги под столом, и скрестил руки на животе. Женщина вернулась на своё место, выставила стул напротив Леона и села, сложив руки под грудью. Она, впервые за всё время общения взглянула в глаза мужчине. Губы Леона растянула глупейшая улыбка, учёный не мог вспомнить, о чём был вопрос, заданный им женщине две секунды назад. Он счастливо тонул в колдовских глазах. Окружающее пространство, наполненное Максимилианом, прохладой, открытым окном, вкусной едой, чем-то ещё перестало существовать. Перед ним сияли, мерцали, зажигались, как в разных режимах лампочки новогодней гирлянды искорки в глубине невозможных глаз. Леон даже не воспринимал объективно: сидит ли он, стоит, а, может, летает? Женщина улыбнулась: уголки карминовых губ приподнялись. Затем совершенство заговорило. Бархатистый, глубокий, низкий тон голоса «богини» ввёрг профессора в ступор. Он не хотел поглощать информацию; владело им одно желание; смотреть и слушать, возлежать и обнимать, раствориться… «Господи, неужели вслух»? Непостижимым образом Леон вернул себя в реалию происходящего. Сердце колотилось со скоростью не меньшей, чем крутился штурвал любимой яхты, когда он менял галсы. Двигатель любимого «ропша» не работал на таких скоростях. Гертруда поняла и оценила героизм мужчины, сумевшего выскользнуть из плена её чар. Искорки в глазах загорелись ярче.
-- «Действительные», Дар, это действующие жрицы. Выбранные женщины, призванные рожать здоровых и чистых детей от «избранных» мужчин из деревни. Здоровых и чистых мужчин. Подтверди, Макси.
Стражник закивал головой.
-- Вчера ты ходил на праздник в Лощину? – продолжила «допрос» хозяйка дома.
-- Нет.
Гертруда повела плечами:
-- Напрасно, сложно понять, коли не видел. Праздник Перехода – смена крови, освежение. Жрицы выбирают мужчин, от которых должны понести. На Острове все в определённой мере родственники и дабы брат не возлёг на ложе с сестрой, и не случилось кровесмеса, святой Марьятта повелел два раза в год праздновать Переход. Дозволяется обнять возлюбленных и отринуть обязанности по «назначению». Тогда же объявляется «священная» любовь и все на Острове гадают, удержится пара и как долго. Но, знаешь, Странник, никогда «объявленная» любовь не привела к долгому сожительству юных. В отличие от «назначенных» пар, кои не распадаются до конца дней своей жизни и пестуют доверенных им детей. Почему так, а?
Леон неуклюже пробормотал:
--Не знаю, мэм…
-- Ты чужак, Странник, откуда тебе знать. Там, где твой дом, может статься всё идёт по другому…
-- Не понятно – зуд открывателя мучил Леона. Он прекрасно видел нетерпение и скуку на лице Максимиллиана, не терпеливые покачивания мощной фигуры. Но, после долгих месяцев молчания не мог не задавать вопросы:
-- Скажите, мэм, получается, что рожают на Острове только жрицы и «избранные» мужчины, а, как же остальные? Им запрещено?
Ответ потряс Леона, хотя ответила не Гертруда. Максимилиан, сильно вытягиваясь, вскинув руки вверх, опередил возлюбленную:
-- Нет, Дар. Можно рожать в «объявленной» любви, но это редко, а, пожалуй, что и никогда не было. Я не помню. Гертруда, родная, может, закончим разговор, Дар всё узнает у Правителя.
Женщина перевела взгляд на Стражника; влажный блеск в прекрасных глазах разгорался. Однако Леона тянул азарт:
-- Можно спросить, мэм? Я чувствую, что Вас что-то не устраивает или я ошибаюсь?
Ответила Гертруда не сразу. Она нехотя «вернулась» в себя, улавливая смысл сказанного и только потом, очень медленно повернула голову к Леону. Волшебные искорки потухли, повеяло не уютом. Профессор понял; вопрос попал в нежелательную для объяснений цель. К великому его отчаянию, предположение подтвердилось. Женщина жёстко спросила:
-- Ты любопытен, Странник, знаешь об этом?
Леон искренне вздохнул и замямлил:
-- Простите, мэм. Если Вам не удобно, или… если не хотите… я приношу извинения. В оправдание хочу сказать, что не ради просто любопытства…
-- Я не буду говорить с тобой – перебила размазню его речи женщина – на то есть причины, странный человек.
Максимилиан вдруг встал, очень резко и быстро для человека его комплекции:
-- Слушай, Лион. Ты – Дар Моря и на многое имеешь право. Но помнишь ли, что тебя пригласил Правитель. Не забыл, на тайную историю ты должен открыть свою печаль? Не хочешь поведать её?
Леон досадливо прикрыл веки. «Чёрт - он злился на себя – язык, мой враг». Собственными руками, вернее языком своим распрекрасным, разрушил установившийся, было, контакт с аборигенами. Стараясь сохранить расположение пары, он заговорил на языке родной Дарнии:
-- Ребята, я не хотел никого обидеть. Мне, действительно, интересно. На Острове развилась беспрецедентная культурологическая форма жизни, о какой, и подумать не реально. А, Вы, вот, существуете себе на здоровье…
Он осёкся, обнаружив прямо перед собой две пары расширенных глаз:
-- Что случилось, Максимилиан? Госпожа Гертруда?
Страж прокашлялся:
-- Ты говоришь не знакомо нам?
Леон, и захоти, не мог бы вспомнить, на каком языке он только что говорил.
-- Не помню, Максимилиан. Честно. Я читаю на очень многих языках, свободно говорю на шести. На каком сейчас, не помню. Извините.
И не удержался:
-- А, что в этом такого?
«Тьфу, ты, ляпнул опять» - досадливо скривил губы, но не успел всласть помучить себя:
-- Странный человек – заговорила Гертруда, казалось, она перестала заботиться о правильном, этикетном обращении к Леону. Женщина нашла для себя удобное прозвище: отныне Лион для неё всегда будет Странным человеком.
-- У нас два языка только есть. Других не ведаем мы. На одном мы беседуем сейчас, Пришелец. Он для всех. Ещё одним владеют жрицы. Но он опасен. Им можно испортить человека и даже отобрать жизнь. Не говори, Странный человек при нас незнакомо. Боимся мы.
Леон замотал головой:
-- Уважаемая госпожа, простите ради всех святых мою неосторожность.
От волнения он заговорил в манере островитян:
-- Не знал, и не знаю обычаев ваших я. Только потому, не специальным образом случилось подобное, в сей час между нами…
Максимилиан и Гертруда зашлись в весёлом смехе. Голос красавицы звенел и был прозрачен, Страж «бубыхал, Леон оторопело молчал. Он понимал, что смех вовсе не злой, скорее, это реакция на что-то не известное ему, нечто местное, такое, во что он по не знанию вторгся, но, почувствовал острый укол обиды – снова он попал впросак. Первым отсмеялся Страж Острова. Максимилиан вытер слёзы:
-- Лион, дружище, нас прости ты, но не передразнивай. Говори, как получается, а, не, как, разумеется. Смешно это слушать…
Максимилиана согнул новый приступ смеха, сказочно улыбалась Гертруда. Дружеское расположение вернулось…
Посуду мыли вместе. Весь процесс заключалось в том, что хозяйка наполнила вместительный чан водой; она черпала её из стоявшего в углу кухни объёмистой бочки, затем отмерила мерной ложкой и высыпала порошок, хранившийся в большом кувшине с широким горлом и крышкой. Вода в чане взбурлилась крупными пузырями, послышалось шипение, пузыри превратились в пену: « Подобие газировки» - отметил Леон. Раствор был приготовлен. Грязные тарелки и чашки перебрались в чан. На этом всё закончилось. Леон восхитился элегантности решения нудной и ненавистной процедуре. Спросил:
-- Растворитель жиров, я понимаю?
-- Не знаю – ответила Гертруда - порошок доставляют из Храма. Там делают много чего. Без Храма нет жизни на Острове.
-- А, деревня? Разве она не самостоятельная единица. Мне казалось, что деревня содержит Храм?
-- Совсем не так, Лион – вступил в разговор Страж. Мужчины стояли рядом и по очерёдно принимали из рук Гертруды посуду. На шее у каждого висело широкое, не белёное полотенце, им они протирали насухо остатки раствора. Медленная работа давала возможность обстоятельно поговорить.
-- Храм – продолжал говорить Максимилиан – это сердце Острова, сам узнаешь вскоре ты. Он заказывает работу. Главное, там составляют линии судьбы на каждого, соотносясь со звёздным предназначением. Жрицы ищут и соединяют пары в «назначенные» семьи.
-- Я помню, ты говорил, ну, а, что ещё?
-- Всё – вступила в разговор хозяйка – что для жизни требуется. Жрицы готовят план на урожай ореха, сарго, мёда. Они обрабатывают пищу, хранят её в правильности. Заказывают необходимые одежды. Лечат, для чего собирают лекарственные травы. Только жрицы знают секреты врачевания. Рожают. Большая часть людей, Странный человек, рождены в Храме. Собственное дитя чтобы иметь, необходимо получить разрешение Храма и согласие Правителя. В твоём мире, Странник, всё это не так?
-- Совсем по - другому. Совсем.
-- Расскажи.
Но посуда закончилась, разговор оборвался. Леон с Максимилианом потащили чан во двор, где обнаружилась канавка, облицованная глиняной плиткой: с небольшим уклоном она тянулась, огибая цветущий сад, в сторону дороги. « Безусловно – думал Леон - сток впадает в общую систему водоотвода. Не удивлюсь, если что-то хитренькое у них придумано и с туалетом». У себя в пещере на берегу ему приготовили выгребную яму и всё. До него только сейчас дошло, что специфический запах, присущий всякому отхожему месту, отсутствовал. Теперь становилось понятно, отчего. «Жрицы с их порошками». Они вылили пенистую воду и, оставив чан сохнуть, быстро ретировались в живительную прохладу дома, где Гертруда расставляла посуду на полки. Максимилиан присоединился к ней, а, Леон присел у окна на не замеченную им раньше лавочку. Хозяева вели разговор не громко. Леону ничего не осталось делать, как глядеть в окно. То, что с порога казалось красивой картиной в раме, раскрылось потрясающей воображение величественной панорамой. Переливалось и сверкало синее море. В таком же синего цвета небе высились громады облаков. Они теснили друг друга, меняя форму и цвет, и наползали на солнце. Падала тень, но солнечный властелин легко разрывал бело-жемчужную толщу, вновь начинало сверкать посеревшее, было, море. Леон щурился. Профессор не видел, как за его спиной, Максимилиан обнял Гертруду и парочка слилась в страстном поцелуе. Волосатые руки мужчины «гуляли» по вздрагивающей спине возлюбленной; вот они замерли на выпуклости ягодиц, пальцы вдавились в мякоть полушарий: Страж крепко прижимал к себе бёдра женщины. Он оторвался от губ Гертруды и что-то прошептал. Хозяйка счастливо улыбалась, глаза её сияли, но она покачала головой, отрицая просьбу и показала указательным пальцем, согнув кисть руки, на засмотревшегося в окно Леона. Максимилиан засветился белозубой улыбкой, разжал объятия и направился к приятелю:
-- Лион, дружище – не дойдя два шага, заговорил он – время отдохнуть. Пойдём во двор, покажу я место для тебя.
Леон поднялся и взглянул на Гертруду. Хозяйка тот час отвернулась, но Леон успел увидеть, как лёгкая улыбка тронула полные губы красавицы. Страж уже подходил к открытой двери, когда Леон - запоздало – понял: его выпроваживают…. Внезапное открытие оглушило. Сейчас пара займётся любовью. Ноги сделались ватными и задрожали, едва удерживая вес внезапно отяжелевшего тела. Леон покрылся испариной, и холодные, липкие капли обратились отвратительной плёнкой. Он побледнел. Устоять на ногах стоило огромных усилий, передвигаться ещё больших. Максимилиан ничего не замечал, чего нельзя было сказать о Гертруде. Женщина смотрела на обоих мужчин, но внимание её остановились на спине совсем маленького, в сравнении с мощной статью Максимилиана, Дара Моря. Со спины Странный человек напомнил ей первого и единственного супруга, бедного Гермения. Гертруда сердито поджала губы. Желание овладеть мужчиной, поднявшееся в ответ на приставание Максимилиана, прошло. Она даже решила отказать, когда он вернётся, но представила обиженное бородатое лицо, простодушный недоумевающий взгляд ребёнка, и поняла, что не сможет причинить боль любовнику. Гертруда расслабилась, умению контролировать эмоциональное состояние она обучилась ещё во времена послушания в Храме. Проводив взглядом мужчин, хозяйка присела и в задумчивости, медленно распустила прибранные волосы. Чёрные блестящие локоны рассыпались по плечам…
Максимилиан снял руку с плеча, Леону полегчало, хотя напряжение в мышцах не отпускало. В сознание пробились внешние раздражители: внезапный щебет низко промелькнувших ласточек: пыл воздуха, едва ощущаемый ветерок, ещё что-то неуловимое. Они завернули за угол дома…
Прямо перед Леоном висело облако. Он оторопело остановился, но, сразу и понял: это цветут неизвестные ему деревья. Цветовую гамму определили белые цветы, оттенённые нежностью лилового и сиреневого тона. В глаза бросились гигантские размеры распустившихся бутонов. Из глубины белого океана доносилось журчание ручья. Многочисленные шмели и пчёлы паслись на медоносном пастбище: ровное гудение их пролётов очерчивало пространственный объём; в гуще цветочных кустов что-то шуршало: раскачивались ветки, усыпанные белыми чашами. Леон решил, что там хозяйничают не видимые с его места птицы.
-- Красиво – нарушил молчание Максимилиан – как тебе, Лион, у Гертруды, нравиться?
Он сам давно обвыкся, но, всегда, попав в сад, восхищался красотой, сотворённой руками Гертруды. Не один раз предавались они утехам любви в райском уголке. Всплыло воспоминание: Гертруда медленно уходит в дом, по пути приседает, чтобы сорвать цветок, букет она прижимает к груди, а, он, в блаженной истоме, лёгкий и счастливый после продолжительного наслаждения лежит на смятой траве под старым орехом и смотрит на обнажённую владелицу сада. Максимилиана накрыло нестерпимое желание:
-- Выбирай любое место и ложись, отдохни, Дар. Я пойду, надобно мне вернуться – Максимилиан дружески хлопнул Леона по плечу и заспешил в дом. Профессор улыбнулся в спину убегающего Стража, затем оглядел цветущее буйство. Прямо перед ним раскинул широкие ветви разлапистый орех, очень старый, судя по размеру проецируемой им тени. Леон направился прямо к нему. В ворохе всклокоченных чувств он позабыл про палящее солнце и получил ощутимый удар, словно раскалённой кувалдой, по голове. Профессор лингвистики быстро побежал к дереву. В тёмной прохладе он, вмиг вспотевший, опустился на заметно примятую вокруг дерева траву, прислонился к стволу, ощущая затылком шероховатую тёплоту растрескавшейся коры, и закрыл глаза, готовый сразу уснуть. Но видение, картинка, которую ему подсунуло воспалённое воображение, заставило учащённо биться сердце. «Нельзя думать, нет». Он разлепил веки. Какое-то время Леон прилежно глядел на окружающие его цветы, отмечая невероятные комбинации соседствующих рядом лепестков, удивительную красоту их форм и восхитительные тона окраса. Всматривался он ровно столько времени, на сколько хватило осознать, что легко покачивающиеся маковки цветов превратились в образы сплетённых в объятиях обнажённых фигур мужчин и женщин. Максимилиан и Гертруда. Он тихо простонал и, поняв бессмысленность борьбы с физиологией, разрешил себе «утонуть» в волнах сексуальных фантазий. Ворвались и мгновенно заполнили голову, замелькали в режиме нон-стоп картинки порока: всего, что он успел узнать, и в чём довелось участвовать за свой не очень длинный век. Страницы откровенных журналов, танцующие девушки в стрип-барах, порно видео и не частые «мальчишники». Проститутки, заказанные по телефону. Он чувствовал прикосновение рук, поразительно скользкую, словно лёд обжигающую нежность женской кожи, слышал профессиональные смех и оханье. Его плоть ожила. После полуторагодичного сна. Леон посмотрел на себя; в районе паха «зонтиком» топорщились штаны; там торжествовала отверделость, болезненная, но божественная. С наполовину затушенным сознанием Леон развязал пояс, выгнулся и стянул штаны. Он с лихорадочной радостью знакомился с позабытой частью самого себя. Налитая силой, она покачивалась и дёргалась, откликаясь на малейшее физическое напряжение. Не в силах сдерживаться, забыв о самой возможности попробовать найти в себе подобающее мужество, Леон дотронулся рукой до фиолетово-красной, восставшей и жаждущей любого и с чем угодно контакта упругой головки. Его заколотило. Профессор инстинктивно сомкнул пальцы и… уже не останавливался. Пальцы другой руки обхватили «мешочек», в которых прятались твёрдые «ядрышки». Леон закрыл глаза… он очутился в мире божественных холмов. Женщины, раздвинув или согнув ноги, лежали на спинах и боках, животах. Волны ягодиц… Стоя на коленях, белые существа, упирались на вытянутые перед собой руки и прогибали поясницы. Лиц он не видел, только волосы. Распущенные локоны или стриженные накоротко, взлохмаченные и причёсанные, собранные в узел или заплетённые в косы… брюнетки, блондинки, рыженькие… Обоняние восстанавливало в памяти вкус запаха их чресел: тревожный, могущественный, древний; ладони вспоминали ощущение тяжёлой нежности свисших ли, расползшихся грудей: язык колкую прохладу отвердевших сосков, губы - теплую податливость чужих. Внезапно мир, заполненный женщинами, закружился, Леон почувствовал, как неотвратимо надвигается радость: безграничная, всё победительная. Правая рука ускорила движение до предела, пальцы левой вцепились в траву. Он напрягся: близилось что-то особенное, сильное… Взрыв, жар… На миг или вечность Леон выпал в нирвану. Дух его парил. Сколько времени профессор пребывал в эмоциональном состоянии эмбриона, он не знал. После возвращения своего «я» в освобождённое от страшного диктата тело, в реальность его вернуло ощущение засыхающей липкости на животе: тонкая и холодная струйка щёкотно скатилась по левой ляжке и нырнула между ягодицами. Слабость растеклась по телу, и слабо сокращались какие-то мышцы. Леон оттолкнулся от ствола. Подтянул штаны, придерживая пояс на расстоянии от мокрого живота, поковылял к колодцу. Он набрал в кувшин воды, скрываясь за конусообразной кладкой, тщательно подмылся, охая и втягивая воздух: вода показалась ледяной. Приведя себя в порядок, неспешно вернулся на прежнее место. Сел, расслабленно откинулся на ствол, скрестил на груди руки. В голове стояла гулкая пустота. Леон приготовился ждать, когда он понадобится. Задремал он быстро и не заметно…
На него медленно наплывала обнажённая Гертруда. Улыбка освещала лицо, полные божественной формы руки, словно в мольбе, тянулись в его сторону… Леон запутался в силках чарующих глаз; таинственные искорки, медленно плавающие в бездонной пропасти опасно приблизились… Взгляд волшебницы плавно исследовал его тело, опускаясь вниз…

В прохладе затемнённой комнаты запыхавшийся и лоснящийся потом Максимилиан навис над Гертрудой. Могучие бицепсы Стража напряглись, скрытые волосяным покровом обрисовались стальные бугры; жёсткие предплечья сдавили женщине рёбра: Максимилиан запрокинул голову и, высвобождаясь, зарычал. Гертруда вонзила ухоженные ногти в мужские ягодицы, и с силой подправила бешено быстрые толчки до необходимой ей точки. Она ценила в любовнике удивительную безошибочную силу и скорость последних ударов, размер же самого мужского достоинства ей был, ой как, сладостен. Волосатый мальчик заполнял её всю. О Правителе, первом постоянном любовнике, об этом можно было сказать с оговоркой, хотя и он мог радовать. Раньше приходили ещё мужчины, но незаметно все исчезли. Гертруда скучала по минувшему разнообразию.
Оба затихли, восстанавливая дыхание и принимая обрушившуюся на них истому. Гертруда испытывала особое наслаждение; во-первых; она незаметно для мальчика успела дважды высвободиться, затем, особое острое удовольствие доставил факт того, что наверняка проявление их страсти слышал Странник. Сегодняшний день принёс много приятных сюрпризов…

Её разбудил стук. Настойчивый и властный. Знак Повелителя. Мужчины в деревне знали: вход в дом с садом не был свободным. Из пятерых «свободных хозяек» Гертруда была единственной к кому не ходили молодые мужчины. Не писаные правила гласили: что принадлежит Правителю, не делится. Но запретная, не доступная красота затворницы манила. Очень редко, по предварительному сговору, в цитадель вожделений деревенских холостяков в самые тёмные ночи крались наиболее отчаянные сорвиголовы, где за отвагу получали заслуженную награду, о которой потом долго пересказывали завидующим, но робким приятелям. О сладком искусстве затворницы слагались легенды, а походы возмужалых юношей на запретную территорию равнялись подвигу преодоления подростками Бездны. Но после загадочных исчезновений двух молодых мужчин: одного нашли – разбитый труп волны выбросили на камни под Птичьими Скалами – посещения «дома с садом» страждущими вкусить прелестей несравненной Гертруды прекратились окончательно…
Проснулась Гертруда сразу, как только услышала знакомый стук, но, верная своей натуре, продолжала лежать. Спала она всегда без рубашки, кого сторониться: детей и супруга нет? Она смотрела в потолок, гадая, зачем Правитель пришёл в такую рань? Ещё не взошло солнце. По комнате растёкся серый мрак. Щели в закрытых ставнях едва виднелись. Нетерпеливый, громче стук повторился. Гертруда улыбнулась. Приятно, когда Владыка Острова стоит у тебя под окном. Наконец, откинула одеяло и села на край кровати. Плотно сдвинула ноги, провела руками от коленей вверх; разгоняя кровь, похлопала налитые бёдра. Помяла упругие груди, щипнула соски и, поправив длинные, не прибранные волосы, встала. Как была голой, неслышно подошла к двери и двумя руками открыла щеколду. В деревне не просто не закрывались на ночь, но и дверей не имел никто. Однако Правитель, без объяснения причин, несколько месяцев назад прислал «носильщиков», они поставили увесистую обожженной глины, с внушительной щеколдой дверь, а её принудил закрываться…
Глаза Владыки заблестели и скользнули по ни чем не прикрытому телу женщины. Гертруда с нарастающим возбуждением, умело скрытым, фиксировала: вот мужской взгляд задержались на её грудях… пупке… ниже. Внезапная слабость подогнула ноги, тёмные коричневые соски напряглись и выдвинулись вперёд. Снова бёдра… груди… живот… опять грудь… живот… Гертруде нравился Правитель. Как Властелин Острова, это понятно. В деревне не было людей, недовольных его сорока летним мудрым правлением. Но Гертруда любила Правителя как могучего любовника, но, главное, друга. Только вмешательство Владыки позволило ей выскользнуть из мучительного удушья келий в Храме. Правитель рассказывал, как гневалась Верховная Жрица, страшная и просто, а в гневе доходившая до свирепости такой, что простолюдье и «избранные», жрицы, да что жрицы, дети, и не только подростки – малыши прятались при виде разгневанной Великой Жрицы. За одно своё освобождение Гертруда преклонялась перед Владыкой. И по мужской части он оказался на высоте. Его неспешные ласки, мудрость движений и сила проникновения размягчали. Если с Максимилианом соединения походили на схватки: горячие, страстные, и это было занятно, то с Владыкой постель становилась сродни люльки. Нежны и ласковы были мужские прикосновения, душевны слова, что он говорил. Его спокойствие, достоинство во время любовных утех действовали на неё ничуть не меньше костедробильных объятий Стража; нередко бывало так, что не Правитель ласкал, а, она обслуживала огромное мужское тело. Любила Гертруда обоих любовников, давно позабыв, что когда-то Правитель едва уговорил её принять волосатого Стража в своём доме. Сейчас «волосатик» стал необходимым любимцем…
-- Что привело Владыку в столь раннюю пору? – искренне удивилась хозяйка, с напряжением отводя в сторону тяжёлую створку. Она специально не поздоровалась, подчёркивая своё удивление, и продолжила говорить в общепринятой форме:
-- Прими приглашение, заходи в дом.
Гертруда игралась: якобы не замечала восхищения в тёмном взгляде мужчины. Владыка грузно поднялся по ступенькам, но женщина не сдвинулась с места. Напротив, она расправила плечи, чтобы широкая грудь Правителя коснулась сосков её обнажённой груди. За всю неделю это был первый визит мужчины. Ночью она ждала Максимилиана, но, видимо, праздничные хлопоты не позволили. Такое случалось и раньше. Владыка остановился. Мужская ладонь накрыла левую грудь, та же участь постигла правую. Гертруда обвила медовыми руками шею Правителя, почувствовала камень мужского желания. Она издала стон, когда ладони Владыки стиснули ягодицы, и её могуче прижали к «жезлу» совершенной мужской власти, который радостно - больно ткнулся в низ живота: живые толчки усилились… Разговор о причине раннего визита начался, когда оба восстановили дыхание. Правитель оказался на высоте; он не вышел из Гертруды после быстрого первого извержения. Второй раз длился намного дольше. Теперь, успокоенный и остывший, он лежал на спине, закинув одну руку за голову, другую упокоил на атласном плече Гертруды. Хозяйка лежала на боку, положив голову на широкую грудь Правителя. Ласкаясь, она водила рукой по его животу, пальцы прощупывали скрытые под не толстым слоем жирка квадратики мышц. В доме, не смотря на закрытые ставни, было светло. Свежо пахли раскрывшиеся цветы, и уже принеслось гудение трудолюбивых пчёл...
-- Ты хорош как всегда, мой Повелитель. Спасибо. Что заставило тебя посетить Гертруду в не урочный час. Сегодня время Стражника, ты забыл? Или может схотелось порадоваться втроём, как встарь. В Праздник можно.
Владыка усмехнулся. Он накрыл ладонь Гертруды и уложил на съёжившийся мягкий комочек:
-- Любовь моя, смеяться над стариком грех…
-- Какой ты старик, Владыка, если заставляешь плакать женщину, когда её любишь, не каждому юноше то впору…
-- Что-то я не увидел слёз у моей плутовки…
-- Оттого это, что надо чаще приходить к Гертруде.
Она, играясь, пошевелила пальчиками:
-- В деревне ещё не скоро проснутся…
Но Правитель не откликнулся на откровенный призыв; он нежно, одновременно властно пристроил ладошку женщины себе под шею. Дотянулся губами до горячих пальчиков и поцеловал:
-- Прости, мне пора.
Женщина порывисто выпрямилась, обеими руками оттолкнула себя от крепких мужских бёдер, полные губки капризно надулись:
-- Владыка уходит? Почему? Ты забыл, что сегодня отдых?
-- Нет, любовь, помню… Вот, что мы с тобой будем делать…

Максимилиан поклонился, не глубоко, с достоинством и направился к выходу из залы. Правитель смотрел в спину Стража, легко раскачивающуюся фигуру... сына? Почти что или больше, чем сына?
Своего ребёнка он не заимел, карты жриц не легли предрасположено, а Большой Совет вынес решение о выборе его Правителем. Сорок лет назад. Это значило, что детей у него не будет. Закон прямо отказывал Правителю в праве на них; не собственных, если б позволили звёзды, не «храмовых», «назначенных». Он принял новую почётную жизнь. А шестнадцать лет назад появился Максимилиан. Мальчик рос в «назначено» семье рыбака Агриппилария и «одежницы» Чулсан. В четырнадцать Максимилиана отдали на обучение к старому Груммо, Стражу, давно ждавшему смены. Жрицы не возражали. Все чувства не состоявшейся отцовской любви Владыка перенёс на молодого красавца. Правда, паренёк, от проявлений таких его чувств по - началу взвыл. Зато Владыка, вызнав, что, его Макси лишён необходимых молодому организму плотских вкушений - «нужные» женщины отказывали в услуге, все, страшась поразившего мальчика недуга - упросил самую красивую из них, «свою» красавицу Гертруду, принять юного Стражника. Половину собственного времени Владыка пожертвовал в пользу юноши. Женщина подчинилась просьбе – приказу, а он, сжав кулаки и стискивая зубы, давил и глушил, глушил ревность, съедавшую сердце. Со временем, однако, улеглось и отпустило. Гертруда сама назначала посещения, так что ни разу пути двух мужчин не пересеклись в домике с садиком, выделенные Гертруде Правителем. Ох, и повоевал он со жрицами, особо с Верховной. Может, тогда и нажил могущественных врагов? Но что он мог поделать, если в ногах плачет не земной красоты существо, причитает, что уйдёт из жизни, если Правитель не заберёт её из Храма. Он выступил на Совете. До сих пор в памяти всплывает ледяной взгляд Верховной Жрицы, страшный проблеск в её глазах , когда он объявил, что забирает Гертруду из Храма. По праву хранителя Законов святого Марьятта, он, как Владыка Острова, обязан в случае, если какой-либо из островитян подаст на его имя прошение о защите, взять сего подателя под личную охрану до окончательного разрешения вопроса. Гертруда попадала в круг его служебных полномочий, поскольку Закон гласил: обратившийся за защитой считается временно утратившим исполнение возложенных Небом обязанностей во имя процветания общины. Дальнейшую судьбу подателя решает Правитель Острова. Он встал на сторону красавицы. Очень быстро храмовницы подобрали Гертруде мужа, худенького «башмачника» Гермения. Почему не заладилось меж молодыми, Правитель догадался, когда до него дошли вести о том, что супруг Гертруды перевёлся в «рыбаки» - это при его-то здоровье – а потом и вовсе утонул. Жрицы знали толк в подобного рода делах. После гибели мужа Гертруда вновь подала прошение. Когда он выслушал просьбу, его удивлению не виделось границ. Как Правитель, он не хотелось давать согласия, но он был и мужчиной с крепким здоровьем и нуждающийся в устойчивой связи с женщиной, а, Гертруда всякий раз при встрече околдовывала его своей красотой. Так, красавица стала «свободной хозяйкой», одной из пяти, которые были на Острове, и получила собственный дом на окраине деревни. До появления Максимилиана Гертруда принадлежала не одному Владыке. «Нужная», она обладала правом принимать любых, милых её сердцу холостых мужчин. Но, всё быстро изменилось. Нет, Владыка не считал, что это из-за него. Он ничего не запрещал, однако, молодые мужчины со временем перестали приходить в домик с садиком. Не мог же он тащить их силой? Гертруда по закону, и вовсе не могла заходить в деревню. Правило было сурово. Спускаться в деревню «нужные» женщины могли только три раза в год. В праздники Урожаев и Праздник Стояния и Перехода.
Со временем Гертруда смирилась с присутствием в своей постели единственного мужчины, поэтому появление в жизни ещё одного, молодого и красивого, после недолгого привыкания к необычному его внешнему виду, она, скрывая чувства от Владыки, приняла с радостью. Постель наполнилась чудесным разнообразием, не столь полным, как раньше, но более значимым. Два главных мужчины на Острове делили между собой её очаг и постель. Годы шли, Правитель старел, хотя оставался сильным и крепким, но навещал Гертруду реже, предпочитая радоваться, видя, как мужает его «приёмный сын». Страж ответно был честен, всегда открыт и откровенно любил Правителя, как отца и почитал, как Владыку. Поэтому, Правитель ощутил мертвящую боль в сердце, когда понял, что Максимилиан скрывает от него что-то. Видимо, оно, это что-то, стоит подобной скрытности. Владыка продолжал мерить комнату шагами и вдруг резко остановился: он понял. Влюблённые, они все себя так ведут. «Несомненно – Правителю вдруг стало отчётливо ясно - Максимилиан влюбился в Марианну. За ней и Агроном я высылал его следить». Марьяна, будущая Верховная Жрица, сменит Поли, которая в этот год, после второго Праздника Урожая взойдёт на трон, приняв на себя имя святой Генриэтты. Заветное имя передаст старая карга, больше пятидесяти лет правящая Храмом. «Дай море ей ещё столько лет жизни. Бедный мой мальчик, тебе ничем не помочь. Марианна неприкосновенна. Агрон – только видимость, необходимое прикрытие» - качал головой Владыка. Если Гертруду Правитель смог отвоевать, поскольку та должна была стать рядовой жрицей, то Марьяна – будущая Верховная.. Ни Агрон, ни Максимилиан её не получат…
Владыка подошёл к столу. Порывисто сел, бросил перед собой руки и крепко переплёл пальцы. Ситуация затягивалась в узел. Острову, как воздух, необходима свежая кровь. Но Пришелец никак не хочет приступать к Служению, за чем то требует открытого разговора. Правитель шумно вдохнул и затих, незаметно погружаясь в воспоминания…
В последние годы ситуация с рождением детей опять превратилась в большую беду. Мало, что почти не появляются девочки, но вернулись давно забытые призраки. Родились уроды. Пока трое, но лиха беда по началу. Когда он сорок лет назад занял свой пост, люди рожали безбоязненно. Сложная схема развода самых близких родственников работала безупречно. Жрицы внимательно отслеживали супружеские связи по своим выкладкам. Ничто не предвещало появления зла, как вдруг, словно гром в чистом небе, у «действующей» жрицы родился младенец – выродок. Затем ещё у одной, и ещё. А ведь они несли от «избранных», очищенных мужчин. Правитель помнил, как он собрал Большой Совет, на котором было решено избавляться от слабых, с пустым взглядом, истекающих слюной исчадий. Из Тайной истории явствовало, что подобное возникало ранее. Пока искорёженные дети рождались наверху, в Храме, справлялись с угрозой без труда: младенцев душили, и Правитель по ночам сбрасывал завязанные мешки с грузилом с Утёса в Бездну. Но скоро больные дети появились в деревне, у свободных семей и, что совсем худо, «назначенных» пар. Совет решил забирать детей у родителей, на исцеление, как объяснял несчастным супругам Страж. Взамен им отдавали детей из Храма, дабы природное молоко матерей не прогорало, а у людей не угас родительский инстинкт. Количество больных детей увеличивалось с каждым годом, и на Остров пришёл Большой страх. Люди отказывались плодиться, праздники Урожаев и Перехода были забыты. Тогда постановлением Совета решено было вести карантин. В Храме послух для действующих жриц сократили вдвое: с десяти до пяти лет. В деревне на неопределённый срок ввели запрет на рождение у свободных семей. «Назначенным» парам позволяли рожать, но после тщательного обследования состояния здоровья мужа и жены и проведения полной ревизии родовых ветвей обоих супругов. При даже подозрении на малейшее сомнение или какую - то неясность в прогнозе в разрешение на ребёнка отказывали. В результате драконовских мер рождаемость упала до отрицательно низкого уровня, но эпидемию удалось остановить. Редкие дети появлялись здоровыми. Младенец женского пола объявлялся «заботой» всей общины. Настоящим алмазом явилось рождение Марьяны. Её появление Жрицы просчитали задолго...
Правитель встал, заложил руки за спину и принялся мерить комнату грузными шагами. Прошлое вернулось, неужели ему вновь «посчастливится» пройти через испытание ещё раз? К тому же Максимилиан, почти сын, похоже, влюбился в будущую Верховную Жрицу. Парень далеко не молод… Что творит любовь с человеком, Владыка познал на собственном горьком опыте, поэтому крепко надеялся на то, что его Гертруда своей несравненной красотой привяжет к себе парня. Долгие годы так всё и выходило, но, в итоге, не случилось. И что теперь делать? С Даром, тут проще. Он сам персонаж, о котором написано в Тайной истории. К тому же, по словам Макси, Посланник обещает открыть новые знания, что только на пользу пойдёт Острову. Но это заботы насущные, но не главные. Настоящие проблемы наверху. Что-то в Храме идёт не правильно. Там уроды, к нему поступило прошение от «сборщицы» Улании, молодая женщина заявляет об исчезновении «рыбака» Микронана, «избранного», но, одновременно «назначенного» ей супруга… Неужели снова начали исчезать люди? Как тогда…


-- Ты замолчал, родной?
-- Что? Ах, да. Вот что стану говорить. Сегодня к тебе придёт Максимилиан…
-- Я знаю и жду…
-- Но не знаешь, что он не будет один. Я надеюсь, что так.. Почему молчишь? Не удивлена?
Правитель посмотрел на рядом сидящую любовницу. Гертруда опиралась на левую руку, ноги согнуты – дразнились круглые коленки - правая рука покоилась на бедре, повторяя его крутую волну. Чистая кожа сияла, взбитые длинные волосы рассыпались за спину. Глаза широко открыты… любимые искорки. Красавица пожала плечами:
-- Ты мудрый Правитель.Знаешь, что делаешь. Чего хочет от Гертруды Владыка?
-- Тебе не интересно, кто будет твоим гостем?
-- Это гость твой, Владыка. Я приму его смиренно, как подобает. Но не обессудь, если он не устроит Гертруду. По Закону мы выбираем, кто разделит нам постель.
-- Ошибаешься, любовь моя. В этом случае, Закон именно велит подчиниться…
-- Почему… или это… ах…
Женщина прикрыла грудь рукой:
-- Именно, моя радость. С Максимиллианом придёт Дар Моря. Сегодня ночью он свёл дружбу со Странником.
-- Но отчего, Владыка думает, что он приведёт Пришельца?
Правитель засмеялся, но лёгкая горчинка в смехе не ускользнула от внимания; женщина догадалась - Правитель раздосадован. Свою улыбку Гертруда сумела скрыть:
-- Любовь моя – охрипло заговорил Правитель – к кому пойдёт молодой мужчина после того, как он всю ночь находился среди соединяющихся людей. Бегал за голыми красавицами, сберегая их хранилища от юношеского пламени. Нечто думаешь, что кто-то способен противустоять зову крови?
Гертруда улыбнулась:
-- Почему с Пришельцем?
-- Я велел. В пред утро Максимилиан был у меня. Любовь моя, сердце старика болит. Не имею права сказать тебе всего, но, поверь, есть причины для беспокойства. Ты несла служение в Храме и, верно, знаешь о Тайной истории.
Гертруда кивнула головой:
-- Да, Владыко.
-- Помнишь, что описано в истории? Появление Дара Моря всегда предвещает Большую беду. Всегда. Помнишь ты?
-- Но откуда? Мирно вокруг…
-- Только кажется. Тревожно мне и чую я угрозу. Знай, Посланник ведает про Тайную историю. Но как? Он не выходил из своей пещеры, но наш язык знает. Кто его учил? Максимиллиан поведал странные вещи о Посланнике. Он много чего знает…
-- И что же знает Гость?
-- Ох, верить ли, нет ли…Со слов Максимилиана выходит, будто Дар утверждает, что на свете существует много Островов, и там живут больше людей, чем мы можем представить… Как звёзд… а сам он владеет многими языками…
-- Ой…
-- И он обещал поведать сокрытое, в замен на нашу Тайную историю. Ох-хо-хо, почему ноет мне сердце беду, Герта?
Правитель, покряхтывая, подтянул ноги, чтобы не задеть Гертруду, и сел на край кровати:
-- Я пришлю тебе рыбы и другие закуски, встреть Дара достойно. Если – он смолк, но сразу продолжил – ты знаешь… Дар Моря имеет Право крови…
-- Конечно, мой повелитель. Я не нарушу Закона.
-- Хорошо. Подготовься. Они придут с жаром…

Гертруда почувствовала: выталкиваемое ею из себя обмягшее достоинство Максимилиана оживает. Женщина скрытно улыбнулась и поспешила помочь любовнику. Откликаясь на мужское желание и наполняясь сама, она погладила раскачивающиеся сверху крепкие ягодицы, сильно потянулась вправо: ладонь её скользнула в волосатую промежность. Гертруда нащупала и начала нежно сжимать скользкие, со слипшимися волосами мужские «орешки». Мокро было и под ней, но всё было привычно и не стоило внимания. Гертруда приноравливалась к убыстряющимся толчкам. Наслаждаясь неутомимостью Максимилиана, женщина и не догадывалась, что силы Стражнику придал испуг. В то время, когда Гертруда стонала, судорожно подавая влажное чрево навстречу восхитительно тяжёлым ударам, самому Законнику почудилось, что под ним лежит Марьяна. Ощущение было так жизненно, что имя девочки чуть не сорвалось с его губ. Для честной натуры Максимилиана это было сравни предательству. Делить любовное ложе с одной, а желать совсем другую женщину… Влажные, тёплые руки липли к спине, ногти терзали кожу… Он зарычал, стиснув зубы, напрягся. Гертруда закричала…

Конец пятой главы.