Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 36. Всё-таки добыток или крах

Глава 36. Всё-таки добыток или крах
               «Судьба играет с нами в прятки»      

          Будто после быстрого бега отдышавшись и осязаемо придя в себя, Вадим нервозно переглотнул. Разгорячённо всматриваясь в окружающую обстановку, он пыжился, буквально истязаясь фокусировкой на предстоящем. Спервоначала никак не получалось сосредоточиться, мышление стопорилось, а мысельки изменнически разбредались по закоулкам затуманенного серого вещества. В течение некоторого времени он отупело силился сконцентрироваться … и помалу, наконец кое-как овладевая собой, парнишка властным голосом с расстановкой произнёс распоряжение, прозвучавшее вроде как для постороннего, однако безоговорочно разумелось кому именно предназначались сии наказы:

              — Ты, неторопливо войдёшь в зал и наведёшь нужный «марафет» — сначала тут, потом в спальне родичей. То же самое проделаешь и в своём закутке, а уж опосля кухонька … и главное! Не забудь поковыряться в замочных скважинах железячкой. — Так инструктируя себя, он для самоуспокоения приложил пятерню к груди, дабы удостовериться что железяка по-прежнему в боковом кармане, на месте, куда он засунул её давеча, собираясь на эту лиходейскую акцию.

Докончив напутствия, (хоть и в мозгах разгуливал хаос!) он отпрянул от двери и развернувшись к ней передом, чисто из предусмотрительных соображений, на случай внезапного покидания квартиры удумал-таки отодвинуть задвижку и оставить дверь приотворённой. Он намеревался всего лишь заскочить да выскочить. Для душевной уравновешенности или осторожничая, он прикрыл и вторую дверь. Этаким прибамбасом, физически оградившись от наружного мира, юнец рассчитывал укрепиться морально и провернуть отвратительнейшее и обременяющее, для собственного миропонимания, воровское дельце быстренько и бестревожно. Но обратясь ликом к распахнутому залу, как к источнику осложнений, он наново испытал томительное отяжеление в загрудинной области. Увидавши через дверной проём, из-за краешка кружевной шторки, овал дивана (его бархатистого любимчика!) в радушных объятиях (таких мягоньких и тёпленьких!) которого, он неизбывно ублажал свою эпикурейскую натуру; где бывало, разлёгшись, в одиночестве блаженствовал, а иногда и упоённо рассупонившись — мечтал. На котором они, с дружками, зачастую кучно рассевшись баловались пивком из горла и о том о сём калякали. Наконец, где он просто бывал «миллионнократно» счастлив! Теперь чувствовал себя неблагодарным позорищем.

Поведя телом и отодвинувшись, его взору отрекомендовалась миленькая и мягкая, беззаветно родненькая, подушечка. Благоразумная подруженька! Которая, бережно и приветно, всегда усердствовала ни в коем разе не прищемить даже ушка. Которая так воздушненько охватывая головушку, ласково вынянчивала, убаюкивала его — «уставшего»! А этот достопочтеннейший телевизорик?! Раритет — любимец родичей, который, они бы, ни на что не променяли! В экран которого, они, вместе с домашними, в общем семейном кругу (когда он был ещё совсем «дитёнком») тысячекратно втыкались и совместно просматривали сериалы и развлекательные программы. Конечно, теперь у него в комнатухе, свой, суперский телек — плазменная панель (не говоря о видике фирмы «JVC») … «Какой я подлец!» Мучась совестью, ядовито резюмировал он. Его не прекращало угнетать самобичевание, а от нахлынувших чувств в нём, всё — до последней поджилки, клокотало и возмущалось! Кипуче оживились прекословия, живее «затопали ножками» контрдоводы, спехом переконструирующиеся в противление или скорей в явные обструкционные порывы. Ему мерещилось, будто бы милые и добрые предметы теперь осуждающе пялятся на него. Неодобрительно устремив взоры, с презрением устыжают его. Интуицией раскусывая очевидность складывающихся восприятий самоуничижения и понимая, что исходят сии мордования исключительно от его осмысления собственного паскудства, он хмуровато озвучил забравшийся в голову помысл: «Клёво тем — кто, бессовестный!»

Оглядывая вещички домашнего обихода и взирая на эти «родственные души», ему становилось уныло и мерзостно. Ему безотрадно помышлялось, что, взойдя на тропу отчуждения, он бесперемежно проникается возрастающе обостряющимся стылым ощущением того, что как раз этим отдалением, он не только сам отгораживается от предрасположенности к нему (именно этих!) чуть ли не близкородственных, по семейской иерархии, вещей, а по сути безжалостно топоча дотаптывает в себе уже нечто остаточное, едва тлеющее, но внедавне былое «бесконечно ценное и святое».

Наблюдая мирную, никого ни к чему не принуждающую, с идеальной чистотой и порядком, обстановку (такую привычную и вовсе не ждущую ярых растерзаний!), Вадик сокрушенно привалился спиной к мягкой, покрытой дерматином, двери и нервически отёр со лба пот. Не чаял он, что окажется таким замороченным делом — переступить эту, на первый взгляд, простецкую чёрточку. Словно страшась высоты трамплина, представшего перед ним, парень теперь жался к ней спиною как бы ища упора для отталкивания при старте. Он взбадривал себя, с горечью подшучивал. «Ты же оторва, беспредельщик … смельчак!» Чихвостил он себя распалённо, будто бы все обзывания — выявляли героя. И наконец собравшись, подхлестнув боевой настрой очередным виденьем признательности Марии Андреевны, он оттиснулся и … точно запрыгнул, как есть заскоком сиганул в «пропасть». Самозабвенно. Обречённо! Чуть ли не рыбкой нырнул, словно бухнулся непросто «в студёные морские волны», а бросился в котлован самой смертоньки.

          Очутившись в иномире и озирая почему-то «вращающуюся по окружности» меблировку, Вадим, решившийся на отчаянный поступок теперь беспомощно утопал в могутном круговороте неизведанной пучины. Казалось, будто моченька покинула его! Еле справляясь с топкостью и тягучестью стихии, он, только чтобы что-то предпринять, угловато забарахтался в ней. Нет! Он не боялся родительской физической расправы. Не страшился, что попадётся. Что принародно раскроются пусть и некорыстолюбивые, и даже благородные, однако наряду с этим — своевольные и не совсем чистоплотные посягательства на родительские сбережения. При данных обстоятельствах, его нисколько не пугали предстоящие встрёпки, распекания или, так сказать, штрафные лишения и ограничения. Как это бывало в детстве, когда ему отказывали на сутки или трое, а то доводилось и на неделю, в сладостях. Даже тюремная решётка ничуточки не застращивала! Его угнетала, притом мучительски и томительно, сама мысль — что он вредит любимым и любящим родителям. Объективно квалифицируя собственную выходку, мальчишка наперёд прорицал себе как минимум «расстрел». Да и сам проступок находил, заслуживающим как раз таковой кары! (Во всяком случае, он бы себя — как предателя — точнёхонько расстрелял.) Но и отмести без содействия Марию Андреевну, он тоже не мог. Самочинно вызвался! И этот затруднительный выбор, между двумя противоположными и одинаково невыгодными решениями, его втаптывал в грязное месиво подавленности и безысходности.

          Психически пребывая на взводе, действуя взвинченно, он фактически на автопилоте выполнял тщательно распланированную последовательность манипуляций. Но угомонить и утихомирить в себе чувство моральной ответственности за свои поступки — ему никак не удавалось. А оно мешалось, тормозило! В этих нешуточных делах, требующих категоричности в действиях, не выходило у него обуздать внутри себя врага — этакова не к месту пристыживающего пересмешника и издёвщика! Он разумел, преисполняясь величием поступка (ибо учиняется оно во имя спасения жизней), что действовать надлежит наизворот без суеты, упорядоченно, совершенно не допуская паники. «Чик-чирик и — сматываться!» Понимал он, что должен без суетности переходить из комнаты в комнату и поступать, инсценируя мнимые поиски ценностей (наводя соответствующий беспорядок), словно вершащий не ведает: где что хранится и куда что припрятано. Впрочем, ему было неимоверно затруднительно изображать подобного воришку. Нелегко было корчить из себя, находящегося не в своей квартире негодяя, который бессердечно обходится с вещами: швыряя, опрокидывая и разбрасывая их. Потому как в подлинности, этакая заумность не всегда и не очень-то присуще ему удавалась! Руки как раскарюки, сами по неволе притормаживали и автоматически сдерживали: и резковатость хватаний, и безотчётность разбрасываний. Замедлялись и другие его вандалистские выходки, навязываемые рассудком для правдоподобности инсценировки. Он и не ведал почему, но пальцы, в потребный момент не желали разжиматься, спина сама наперёд гнулась, наклоняя туловище к полу — и всё лишь для того, чтобы не кинуть вещь, а бережливо положить её. Словом, благоразумие неизменно стремилось самортизировать его варварские допрежде сформулированные инструкции, взнуздать их враждебную беспощадность, удержать надиктованную мозгом, в отношении к предметам, грубость. Ещё загодя, неоднократно прокрутив перед глазами каждый дюйм перемещений по квартире, когда каждый порознь взятый штрих был не единожды им взвешен и учтён как с логической стороны, так и с практической … по идее, могло ли что-то получиться не так, как задумано? И всё же, как выясняется, задумки с делами не запросто увязываются! Придумать железобетонную комбинацию — это одно, а вот претворить в жизнь задуманное — совсем другое! И везде во всём заведомо присутствует человеческий фактор. Вот и сейчас, он прозябал в каком-то повышенном нервном возбуждении при полной потере самоконтроля и очевидном расстройстве восприятия мира, выражающимся неосознанностью свершаемого. Он как бы со стороны поглядывал на творящуюся доподлинность и лишь одно — в сущности, пустое и малозначительное им воспринималось удобопонятным и несомненным, что он — мокрый до ниточки от пота, словно только что одетым выбрался из воды.

          Ларец, с мамкиными золотыми украшениями, драгоценностями и побрякушками всякими (а там и бриллианты имелись!), пребывавший на самом видном месте, о котором себе в упрёк, он, только сейчас изнезапу заметивши, вспомнил — вообще, вознамерился игнорировать. «Ну и пусть стоит». Наперекор разумности, съехидствовал он. Паренёк, себе в успокоение, умысливал этакий нескладный курьёз, будто бы ворюги пропустили мимо глаз шкатулку, находящуюся на глазах. Такое бывало. Случалось! Он наслышан о таком. Ибо нацелен сердяга был на те ценности, которые, утрамбованными, в пачках, поджидают его в трёхлитровой банке, в кухонном шкафу, на верхней полке. О коих он загадал спервоначалу. И, конечно же, полагался что такое прокатит. (Поистине, у беспрерывно самооправдывающегося сыночка никак не укладывалась в головушке концепция — взять, и забрать всё подчистую. Не в силах был он — вовсе укатать родителей!) Да и не мерекалось: куда потом наворованное девать? Короче, невзирая на трудности, инсценировщик усердствовал, одначе зная, где что стоит и что где находится, ему несподручно и головоломно было претворяться несведущим.

В кабинете заведующего магазином, на письменном столе, среди канцелярской утвари замузицировала новейшего поколения мобила. Маргарита Васильевна, авраливши за компьютером и будучи занятой распечаткой на принтере договоров и отчётов, этак не разыскивая, быренько сцапала коммуникатор и изобычным изворотом устроив его на плече и прижав подбородком, не обрывая техпроцесса, отозвалась:

— ЭлектроПлаза. Маргарита Мансурова внимательно слушает. — Обиходно проворковала она, полагая о заранее договорном звонке поставщика.

— Здравствуй душечка, Риточка! — услышала она бархатно-певучий контральто и сразу опознала погудку соседки снизу, — милостиво извини меня за беспокойство, но я посчитала нужным сообщить тебе о нечто происходящем у вас с Алёшенькой в квартире. Я уж собиралась было в милицию звонить! Но …

— Добрый день, Элеонора Федотовна. Что случилось, голубонька? — перебивши, однако не без корректности и учтивости поинтересовалась Маргарита Васильевна, занятая своими мыслями по бизнесу. У них всегда были с этой бабулькой дружественные добрососедские отношения.

— Баханье и голда, какие-то у вас там, наверху! Боюсь, потолок рухнет. — Продолжала соседка, — подозрительно это. Такое впечатление, что у вас там стадо слонов поселилось …

— Простите, Элеонора Федотовна, надеюсь, вас это не шибко испугало? — начала Маргарита Васильевна извиняться, полагая, что это ее сыночек с друзьями «безобразничают», — я сейчас позвоню Вадику и отругаю балбеса. Думаю, не следует беспокоить компетентные органы.

Она выключила связь и тут же позвонила Вадиму. Его мобильник оказался вне зоны. Не ответил и телефон мужа. Маргарита Васильевна, подождав пару минут, повторно вызвала номер Вадима. Эффект аналогичный. Закипая выругавшись, она решила проехаться до дому. На её новеньком «БМВ» — это всего лишь пятнадцать минут езды.

          Наведя на жилплощади, отвечающий намёткам плана кавардак, он — в заключение, покидая собственную комнатушку, которую из-за особенных пристрастий наибольше всего «изувечил», прихватил спортивную сумку и бегом почапал в кухню. Сразу же, выдернул первый попавшийся под руку ящик стола и забросил его в угол. Не разбирая и не раздумывая, он беспорядочно повыдёргивал ещё три-четыре выдвижных ящичка из буфета и также одержимо обошёлся с ними. Руками-палками (почему-то одеревенелыми!) домушник ухватился за табуретку и разом придвинул её под антресоль, где наверху хранился домашний «сейф». Наспех ступил ногой на мягкую сидушку, опустив стопу наобум и механически глянувши мельком в заоконное раздолье, он уже было, приподнявшись и приставив ступню к ступне, потянулся к ручке дверки … как вдруг треножник повалился набок. Запрокинувшись ничком, вверх тормашками, с пугающим грохотом мнимый ворюга со всего маха шандарахнулся на паркетный пол. Но прежде чем приземлиться, пока падающий перевёртывался вниз головой и пребывал в воздухе, в то малюсенькое мгновение его посетила необычайная мыслишка, над которой он даже успел сардонически усмехнуться: «Вот оно — наказание!» Следом, вспышка и резкое потемнение рассудка. Злоумышленник не ощутил никакой боли, он хлопнулся затылком об пол и отключился.

          Временная потеря сознания подействовала на парня отрезвляюще, нешто он принял первое боевое крещение. Допустимо, что он даже обрёл какое-то доселе непознаваемое, ранее неведомое, воззрение на опасность. Как бы «нюхнул пороха». Что бы там ни было, но начинающий воришка растерял прежний, вовсе непотребный в таких щепетильных предприятиях, безоглядный энтузиазм. Пожалуй, я бы не сказал, что в нём внезапно проснулась отвага, но и суетность зримо поисчезла. Мельтешений в телодвижениях ощутительно поуменьшилось. Вадим, полностью прочухавшись, приподнял корпус и расселся на паркете, ошеломлённо разглядывая кухню. Морщась от перезвона в ушах и легонько потрогав саднящий затылок, он обнаружил на ладони влагу, оказавшейся кровью. «Ох, и здорово я шибанулся!» Сверкнуло в его потрясённых извилинках. Вадим страдальчески-шутливо осклабился и, подстёгивая себя поставленной целью (скумекав что подзадержался), стал подыматься. На ходу уцепившись за ножку табурета, приподнимая его и приставляя заново на должное место, он и сам поднялся на ноги. Решимости в нём ни на волосок не поубавилось, но на этот раз он куда аккуратней взобрался на табурет.

           Вытряхнув начинку «сейфа» в растопыренное углубление спортивки и задёрнув застёжку-молнию, он перекинул сумку через голову поперёк туловища и рванулся к выходу. Манcуров взбодрился, на душе у него вспыхнул радужный фейерверк, ибо дело подходило к благополучному исходу. Оставалось завершить остаточные, но и, по его усмотрению, весьма значимые штришки корректировки реализации преступления. Предназначение их — запутывание следов. «Понятненькое дельце!» Думалось пареньку. «Непременно возбудят уголовное дело. Будет расследование». Он это прекрасно осознавал, а потому наперёд приготовился. За отпечатки пальцев он не волновался, ибо «в постоянку» обретаясь посередь этих вещей, яснее ясного, что они поналяпаны тут повсюду. А вот открытие входных дверей! Замков! Это уже обоснование. Аргумент! Но и этот «гордиев узел» им был рассмотрен, продуман и по-своему «разрублен». Вадимка уже на ходу доставал из бокового кармана «железяку». Ту самую металлическую штучку, которую он подготовительно запланировал использовать для фальсификации употребления ворами якобы отмычки при отпирании замков. (И мыслилось о деянии, как о главном подлоге, как об основной возможности запутать следствие!) Об этой штуковине он припомнил дуриком и загодя отыскал. Она дожидалась его сбоку стола, у плинтуса, среди вечно кучкующегося в его «берлоге» хлама и барахла. Металлическая загогулинка, вещичка маленькая, но вполне подходящая, очень схожая с отмычкой. Он ещё напильничком заострил её малость загнутый кончик.

          Кстати вещица, когда-то перепала ему от корешка, сынка стоматолога. Это разыгрывалось лет пять тому назад. «Пискун» (такова кликуха былого другана), теперь-то года два как их дорожки разбежались. Тогда дружок зачем-то припёрся с ней к нему домой. Похваставшись и деловито упомянув о ней, кудревато называя: то ли штопфером-гладилкой, не то штефером … шут его знает. При тех развлекаловках, Пискун-Димка забыл её у него в комнате, на игровой приставке. Потом, в течение недели, по горячим следам, Вадим многократно порывался возвернуть её, да забывал (да и Пискун не спрашивал). А в один из дней плюнув, закинул её как ненужную безделицу в хлам, в кучу заброшенных вещичек, и вовсе вычеркнул из памяти. Впрочем, какая разница! Валялась безделушка до поры до времени заховавшаяся в «комнатухе», а ноне вот сгодилась …   

               — Вадимчик! — так-таки вшайрай, совсем несвоевременно, но и громозвучно и полнокровно прозвучал певуче-ласковый альт матушки. Вадик встрепыхнулся и замер как придавленный. Одним пыхом, как ему показалось, у него в утробе крест-накрест и наискосок переметнулось какое-то очень шустренькое и быстроногое животное. В самый концевой миг, когда дверь только-только начинала отворяться, а затем в прихожую, нашарив рукой и щёлкнув выключателем, потерянно щурясь вплыла мама, он поспел зашмыгнуть в сортир и тишком запереться на защёлку. У него от непредусмотренного появления родительницы перехватило дух! С чего это вдруг маманька так ранёхонько нагрянула?! Запрыгнувши в уборную и сиюсекундно обездвижившись, ему ощутилось, что мотор в груди взвинтившись, теперь вот-вот лопнет, разорвав вместилище в клочья. В голове не унимался набатный трезвон. Пульсирующая кровь в жилах, особенно в висках, чудилось ему, вскипела, а посему обдаваясь жаром, ворёнок скукожившись притих. «Всё пропало!» Оглоушивающе прогремело в черепке.

               — Алёшенька! — снова заслышался тот же голос, но уже с гораздо меньшим апломбом и уверенностью. Женщина оступалась о разбросанное повсюду имущество и, ничего не смысля, прошла в гостиную. Она опустошённо или скорее озадаченно принялась, словно в лунатическом снохождении плавно, еле-еле шагая на ватных ногах, перемещаться из одной комнаты в другую. Хозяйка квартиры однозначно была в недоумении и ничего не могла домыслить. Вернувшись в гостиную и бессознательно подъяв статуэтку, раньше стоявшую на видном месте серванта и с грустью оглядев её, женщина поставила безрукую Афродиту на место, где статуя ухарствовала прежде. Неоспоримо, когда до неё наконец дошло, когда она разгадала вытворенное — это грандиозное осознание для её психики выдалось наимощнейшим ударом. Она вспомнила «мамочку» и даже принималась помаленьку всхлипывать. Вадим слышал, как матушка, урывками охая и едва перебирая ногами, спотыкалась. Видимо, обглядывая квартиру, она немощно ходила там (это определялось по звучанию переступаний) … и какой-то жгучей болью ему отражался каждый её шаг. Почитай он, каким-то неведомым чутьём (не то селезёнкой, не то печёнкой) считывал её внутреннюю опустошённость. Из-за невыносимой жалости — сердце его обливалось не то кипятком, не то кровью! И в то же время рассудок искал самоспасения. Раздумки так и юркали, так и шмыгали гурьбой, но и как-то поверхностно, не добираясь до сути. Мозг распирали волнительные рассуждения. «Сейчас папашка припрётся. Всё! Суши вёсла. Попался!» Почти не дыша, неукротимо трясущейся рукою, Вадим спрятал за пазуху штопфер-гладилку. В глубинах подсознания у него «выли волки», тело охватила неимоверная чахлость, а налитые свинцом голени подкашивались. Сдавалось, ступни примагнитились к полу. Безбожно манилось присесть на унитаз, на стульчак, но мальчишка опасался непредумышленно шумнуть. Мысленно он уже перетрясывал всякоразные куда ни шло правдоподобные варианты выкручиваний и отмазок. Его охватывали взаимоантагонистические желания. И он не знал какие из них более важные! Он: то порывался незамедлительно выйти из убежища и развеять это гнусное сумасбродство и успокоить мамочку … или — раствориться в воздухе! Однозначным же, выявлялось мучительное ощущение, что в его внутренностях — непрестанно, притом взаимообразно, что-то изнурительно противоборствовало. Чувствуя себя кленовым листиком, он, трепеща: то раззадоривался сиюмоментным повинным раскрытием своего проступка (и не важно: кузяво ли выйдет — отстойно ли!), то тут же ментально скатывался до хитрющих самооправданий и отговорок, каковые будет втирать «родакам», если его разоблачат.

Юноша, всем телом неистово вдавливаясь в бесчувственную древесину двери, утирал горючие слёзоньки и молитвенно перебирал. «Господи, помилуй! Господи, прости и помилуй» … и наконец додумавшись до ужасного, мысленно запричитал. «Сейчас явится папанька, и родичи меня моментом отыщут! И спросят: почему в доме такой бедлам? Почему денежные накопления в сумке?» И десятки других вопросов возникали в его воспалённом воображении на которые он также не отыскивал ответов. Вопрошающие живчики — сшибаясь, но нацеленно двигаясь беспрерывной чередой мелькали, крутились, вертелись — назойливо и пугающе стукаясь о желудочки его трепещущего сердечишка. 

           Краем уха молодчик разобрал, что мать направилась в его сторону. Идея-молния резанула по живому. Дыхание занялось, и он съёжился, готовясь чуть ли ни к смерти! — сжался. И чем ближе приближались шажищи, тем звонче они оглушали его … но «мамулька», чей имярек сын теперь повторял как заклинание (наравне с богом) пронеслась мимо. И тут же, похоже за дверью, он различил её пронзительное «ах!» и матушка пару раз отшагнув (больно ступая каблуками прямо по его плоти), вероятно, потеряв равновесие и уже запрокидываясь всем телом, навалилась на туалетную дверь, за которой он прятался. Дверь дрогнула! — но не сдвинулась. Ему же почудилось, будто бы мама всем своим грузом налегла или даже нет, раскрошившись на песчинки, обрушилась на него. Вадим стал задыхаться. Белый свет для него померк. Но что-то там, слава Богу, хлопнуло! Возможно брякнулся какой-то предмет. Маргарита Васильевна, сдавленно проверещав:              
— О боже! — и переступая тяжёлыми, какими-то перекатывающимися, но и в то же время расторопными шагами, горестно взывая к мужу, наверное, с подскоками, ринулась к выходу.

                — Алёша! Алексей!!! — Запаниковала мамаша, взвизгивая и причитая. Комично в беспорядке размахивая руками над собой, она выкатилась на площадку и почему-то запамятовав о лифте опрометью кинулась вниз по ступенькам. Убитая горем женщина, без оглядки помчалась, нисколь не боясь поломать каблуки или со всего размаха грохнуться на бетон. Цель её была непонятна, крики уже доносились откуда-то издалека, будто бы из подземелья. Оглашенные вопли матери, кабыть, льющиеся откуда-то из бездонной пропасти, откуда-то изнизу — эхом, уничтожающе теперь отражались не то в самых глубинных недрах организма Вадима, а не то лишь порываясь туда прорваться — бешено колотились о его барабанные перепонки. Распознать сути творящегося с ним сумасшествия — он никак не мог, да и некогда было! И всё-таки Вадим, судорожно уясняя, что это сопутствующее условие может быть единственным потенциальным шансом избежать краха — встряхнул головой и засуетился. Нет, пусть не в одно движение, пусть с ошибками, однако совладав с защёлкой, он вылетел как ошпаренный из уборной и кинулся наутёк. Но перешагнув всего несколько ступеней, озираясь непредвиденно застыл. Нежданно для самого себя, он остановился и прислушался к окружающему пространству.

          Роптания, удаляющейся родственницы уже прилетали с первых этажей. На нижних площадках как ружейные затворы, перед исполнением приговора высшей меры, вразнотык защёлкали замки и поотворялись двери. Щёлканья, скрипы и хлопанья дверьми учащались и нарастали. Наперебой и вразнотычку стали раздаваться соседские вопрошания да пересуды. Звучали абсурдные выкрики, бредовые возгласы — там явно (хоть и был будень) назревало столпотворение. И всё-таки Вадим не шибко торопливо, может быть даже борзо, сам удивляясь своему хладнокровию, вынул инструмент-железячку и, отдаваясь во власть проведению, просеменил к дверям. Грубо-прегрубо всунул железку в прорезь первой замочной скважины. Металл тягостно влез в щель … Вадим энергично поворошил мединструментом, и срыву выдернув, тут же притворил дверь. То же самое он проделал и с другим замком. Невозмутимо, в задумчивости, схоронил за пазухой имитатор отмычки и прыжками как пиренейский горный козёл ломанулся к чердаку.

Продолжение следует ...