Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 3. Шкет

Глава 3. Шкет
Тула. Зареченский район. Вечер 25 мая 1999 год в том же доме

Кто ладил прыгунские трудодни сугубо в одиночку, а таковые были по преимуществу среди зрелой категории, среди почтенных мужланов, отягощённых семьями, живущие первоначально надеждой в скором времени прекратить это сомнительное ребячество и найти как-никак работу по статусу, по возрасту … как раз такие, ожидали предпочтительно молча. Они, разумея для себя данную практику чрезмерно беспокойной (или даже нервозной!), а потому краткосрочной и неправильной, без проку не ввязывались ни в чьи отвлечённые беседы, не стремились завязывать дружбы, сторонясь и сходственных себе, а уж тем более игнорируя присутствующий в большей степени желторотый контингент. Сами посудите! Не за горами пенсия, а тут … не пристало бы, пренебрегать опасностью на исходе дней, да и тяжеловато. Ввиду этого, они пребывали в тягостном безмолвии, перемалывая в жерновах размышлений вековечные тяжбы ссор и семейных проблем, пытаясь притупить жало горести и вездесущего равновесия удач и потерь. Сидел ли он в задумчивости, стоял ли покуривая, наверное, выбрасывая на верха из штолен разума и глухих закоулков сердца груды залежалого, словно хлам и труха, хронического утомления ублажался папаша, как кормилец своих детей, всего лишь одним — бесценной обузой семейной повинности. И манится таким невзначай: «Поскорей бы порадовать близких!». И навязчивой идеей тлеет в извилинах: «Да где же, где же он?! Гадкий товарняк — хлебушек ты наш с маслицем».

Ну а те, кто коротал времечко в группах, тем явно ожидалось повеселее. Они, как правило, обменивались последними новостями, юморными и заострёнными фразами, приколами и само собой анекдотами. И нередко бывает в тесном единоверческом кругу все посмеются сдержанно над остротой балагура да засим завернёт другой что-нибудь куда покруче. Очевидно же, что долговязый пятнадцатилетний «Шкет» (по метрике Николай Збруев) пребывает нынче в приподнятом настроении, а посему больше других разминает язык, развлекая сотоварищей. Парень разместился на строительных козлах, значимо закинув ногу на ногу и привалившись спиной к шлакоблочной перегородке. На самую верхотуру он забрался сразу, как только-только все сюда проникли. Рядом, но гораздо ниже, почитай на самой нижней перекладине, восседал одноклассник Николая, довольно-таки упитанный круглолицый экземпляр, Василий Пупов, которого обычно все (не известно почему) именовали «Бубой». Ещё, окромя «Бубы», иногда нечто вроде для уточнения дополняли к сему прозвищу «Касторский». Если предположить (а скорее это факт!), что он обзавёлся прозвищем от «Касторского Бубы-куплетиста», одного из героев, ещё советской кинокартины «Неуловимые мстители», невольно возникает вопрос — с чего бы это вдруг? Во-первых, фильм древний, а потом Василий ну ни капельки даже и близостно ничем не напоминал киношного персонажа. Не был он на него похож ни личностью, ни комплекцией, ни манерами, да и ни каким другим пошибом, а потому это была своего рода никчёмная загадка-фикция, которую, кстати, никто и не собирался отгадывать. Ну, зовут его так — зазывают. Да и бес с ним!

Буба (Касторский) никогда не имел влечения цепляться за поезда. В шутку подмечу, не страдал он от излишнего зуда, поэтому поводу. Всегда образцово-показательно острил, в виде: «Если я прыгну всем своим весом на вагон, у него колёса сдуются». И при этом всегда жизнерадостно хохотал. К слову будет сказано, на всякие непредвиденные случаи, если вдруг кто-то захочет над ним поизмываться или, наприклад, попытается «шпильку ему вставить в бок» у него имелась бесчисленная куча ядовито-насмешливых заготовок, коих побаивались самые что ни на есть из самых языкастых. Он настолько многажды помогал Шкету собирать сбросы, что вполне заслуженно считался его напарником. Всегда делово и усердно, почитай по-купечески, он подсчитывал чушки, старательно и с немалой страстишкой карандашиком корявенько заносил циферки в блокнотик, заумно заведённый им. Как заправский грузчик он складывал черночугунную добычу в грузовик, выполняя, что называется, дешёвую и неопасную работу. Совместно, они отвозили трофейный куш в так называемый «свой» пункт приёма. А там, он же опять разгружал, взвешивал … в общем, полностью выполнял всю вторичную часть трудового процесса и естественно за предопределённую мзду.

— А кто вчерась смотрел? В криминальных новостях по тульскому (местному) телеканалу показывали типа того, что позавчера пополудни, считай средь бела дня, «Леший» якобы с балкона сиганул. Сперва будто бы жену утопил в ванной, а вдогон и сам бултыхнулся. — Скороговоркой тараторил Шкет. — Только дураку ж понятно — замочили его. Убийцы, таким образом, самоубийство инсценировали. Даже следствие по данному делу вроде как завелось. Его, как там далее говорили, по одной из версий: сбросили с восьмого этажа собственной квартиры головорезы из конкурирующей группировки. Какие-то даже тому доказательства нашлись. Во как бывает!

В их компашке, сидя на корточках (по-птичьи) на сложенных в навал мешках с цементом расположился, прямо напротив Шкета «Дятел». В свой черёд, это был удивительно крепкий паренёк, среднего роста, одногодка Шкета, подающий грандиозные надежды как спортсмен-борец по классической или (как ещё называют) греко-римской борьбе. А Дятлом его нарекли из-за его фамилии, потому как он был просто-напросто Дятлов Антон. Посередь прочего тут надобно приметить, что прыгуны друг к другу обращались исключительно по кличкам. Как в данном случае отдельными особями (наделёнными неким опытом) утверждается, что, мол, в подобных променадах, сопряжённых с криминальным риском иначе и нельзя, а пущенная в ход информационная туманность именно необходима, якобы «на всякий пожарный». Вроде того, что если кто загремит в милицию (с таким учётом, дескать, там всегда из любого кремень-парня выбьют необходимые сведенья), то в корне будет разумней припоминать какие-нибудь кликухи да погоняла, «случайно повстречавшихся» на железке незнакомых летунов аль прыгунов. По мульке тех же интеллектуалов, колоться — так по-умному, нежели сразу, без обиняков, напрямую выказывать: явки, имена, фамилии, да и адреса проживания … в которые, впрочем, и в самом деле мало кто был посвящён. Но да к лешему остроты прагматизма! Вернемся к разговору.

— Шкет, я по ходу смотрю, ты по своей наивности полагаешь, будто бы «Леший» невероятно крупная фигура. — Со знанием дела, да и с большущей гордостью отозвался Антон, ибо Шкет, сообщая эту новость, не отводя глаз в большей степени взыскующе глазел на него, а посему раздумчиво растирая пястью подбородок, он с открытой надменностью высказал собственные соображения:

— Да хренушки! на самом деле это был так себе авторитетишка. Поверь мне! В народе вроде как на слуху просто значилось, типа он — главарь банды. Только он вовсе не из малиновопиджачных, а из самых что ни на есть стародавних, самых примитивных адидасочных группировок. Вкратце — отсталый костолом. Влез, должно быть, не в своё — вот и потюкали.

— А намнясь, у ювелирки на Красноармейском … у «Сапфира» «Почухана» с бригадой взорвали! Кто слыхал?! — скоропалительно вмонтировал кто-то.

— Война у них. Передел территорий влияния.

— А сколько их, таких пескарей? — развивал свою теорию Дятел, невозмутимо пренебрегая или же навыворот подхватывая инициативу выкрикивающих. — Его команда одним только рэкетом на толкучке и занималась: девчат-торговок, да барыг с бабульками шерстили. Ничем более крупным вовсе не промышляли. — Монотонно чеканил он. — Одним словом, так себе, мелкая сошка. Есть воротилы куда повнушительней, посолидней. Я, может, скоро по знакомству (через кореша бати!) вольюсь в одну из таких, настоящих. — Сказав это, парень как лягушка высоко выпрыгнул и, лихачески приземлившись, стал по-спортивному расхаживаться потрясывая, точно затёкшими, конечностями. В последующем, остановился и, оглядев слушающих пацанов (некоторые смотрели с завистью), завершил речугу на запальчивой нотке. — Вот увидите! напялю на себя тёмно-красный блейзер и буду рассекать по просторам житухи как военный крейсер в широтах океана. Вот тогда-то полный кайф будет!

— Дурак ты, Дятел! — всунулся в лексические перепалки, недалече стоявший длиннющий и сухопарый «Каланча», — бандиты, на чужой трагедии счастья норовят себе сварганить. Дудки! Неспроста поговорка по такому поводу крылатая у русаков имеется: «На чужом несчастье — счастья не построишь». Так вот так оно и есть. Опробовано. Проверено! Как бы «Титаником» тебе не оказаться в этой бурной стихии, а не боевым броненосцем. В лучшем случае, если хапнешь деньжат, да своевременно на легальный бизнес перемахнёшься.

Сам Каланча, тем временем промеж болтовни синхронно усаживался на освобождённый ему ящик, занимаемый напеременку с товарищем, и облегчённо рассевшись, раскинув небрежно ноги, начал откровенно неприязненно, да и совершенно безбоязненно посмеиваться над будущим бандитом:

— Дай своего мозга — жопу помазать! Вот я, напримерно, устроился бы куда-нибудь на простенькую работёнку, что б манюхи капали, а делать ничего не приходилось. Нечто вроде сторожа или вахтёра, а всего недурственней так швейцаром. Это куда как было бы зашибезно! Мастерить ни хрена не умею, да и не особо охота. Сдуру выдрессировался граммульку запрыгивать на подножки (как медведь на велосипеде кататься) да и то хорош …

Царственно водрузив ногу на ногу и акцентированно выпрямившись, он показушно сложил руки-оглобли на груди, вылепив ими крендель, и будто бы артист юмористического жанра не то что бы завыпендривался, а чисто для карикатурности загундосил, подражая то ли Яну Арлазорову, не то Евгению Петросяну:

— Да и заскакиваю-то нечасто, не так что б анусом невпродых рисковать. А что имею — мне невпроворот. Вытвержу так: богат не тот, кто лишком имеет, а тот — кому хватает. Да и ленивый я, каналья, причём до жути … тут уж, как в песне поётся, «по субботам — не работам, а суббота — ежедень» и ничего не попишешь. Зато свободен как зюйд-вест. — Заключил он и громко заржал.

— А я заявляю на полном серьёзе, халтурка наша — обыкновенное воровство. Бокен-покен! Не всё здесь шито-крыто. — Поспешно внёс свои коррективы в разгул обсуждения злободневной темы сухощавый старожила по промыслу металла, Женька Полосатов. Это был рыжеволосый вертлявый паренёк из компании Каланчи по прозванию «Живчик». Собственно говоря, как раз тот самый, который и уступил ящик, что бы тот мог присесть. Словно приняв эстафету спора, он и сам незнамо к чему взялся совестить однодельцев.

— Эй, Живчик! А ты случаем не ментовский лазутчик? Не выведывальщик ли? Может ты стукач втихорца?! — с напускным подозрением, во весь размер рта щерясь, поинтересовался Шкет.

— Сабо самой, а ты до сих пор, за два года так и не учухал, незадачливый мой? — скривив рожицу, съехидничал Живчик, преспокойненько лупясь тому прямёхонько в глазки. — Воровство воровством, но деньжатки-то, какие-никакие опять-таки дрюкаем. Дрейфлю я, дружище, что покоцают скоро наш этот, как синь-порох в глазу, калым.

И неумеючи, слегка фальшивя, он пропел в сожалительной интонации. — «Недолго музыка играла, недолго длился наш шалман». Его натуженное «веселье» подкрепил, резко было встав, но тут же вновь мешковато плюхнувшись, Каланча:

— Гадом буду, прикроют! Власти всенепременно застопорят нашу кормушечку — эту нашу единственную отраду и спасение.

         — А вот я, пожалуй, не соглашусь с тобой, Живчик. — Было смолкнувший, да вновь встрепенувшийся в позыве раздражения зачастил Шкет, не унимаясь и чётко выговаривая слова. — Если бандитам всё равно на кого наезжать, а то и подчас валить, то мы-то совсем другое дело. Кого мы обворовываем? Свежеиспечённого богача какого-нибудь! Вора с огроменной буквы! Буржуя недобитого! Который в свою очередь, провернул (сжульничав!) аферу, а потом на этот барыш скупил основной пакет акций завода. Главно, что на законных основаниях! Все они, на ворованные, да коррумпированные денежки подымаются в гору. Затем качают уже легально и ненасытно халяву в свой жопник. 

Шкет на эмоциях спрыгнул сверху на бетонный пол и стал нервно метаться среди подельников, сердито тарахтя:

— Там же, кто восседает! Вы гляньте: бывшие депутатики, да чинушки. Ни дать ни взять все те, кто ручонки свои заблаговременно погрел на нашем общем достоянии, на наследии разваленного государства. Да они, наверняка, с невообразимой радостью и поддержали в своё время распад Союза. Что Горбач — предатель, что Ельцин — алкаш, да и все остальные по республикам разбредшееся. Сразу все в президенты попёрли.

Теперь как бы опомнившись и опасаясь потерять насиженное место, Шкет, чеканно ставя ноги и с озлоблением хватаясь цепкими пальцами за перекладины, вновь полез на высоту настаивая на своём и критикуя политиканов:

— Расплодилось этих «презиков» — хоть пруд пруди. А через одного — жулики, типа: Мавроди да Чубайсика. Главный их принцип: народ обирать. Сами выстраивайте выводы! — знатно примостившись, не останавливался он, — фиктивный владелец производства, на денюшки народа построенного, хитростью себе присвоив, теперь гребёт блага в свои закрома, да не лопатой, а экскаватором. Никак не нажрётся сука! А ведь этот заводовладелец, кроме того, ещё наглости набрался (скот поганый!) даже кровной заработной платы своим рабочим не отдаёт и не факт — что вообще отдаст. Так что тут бабушка надвое сказала: воруем ли мы, или хотя бы своё частично возвращаем. — И подумав мгновенье, не без сожаления и злобы в голосе напоследок подвёл итог. — А рабочие? Вовсе незнаемо, доживут ли работяги до своего светлого дня. Вот вся — и правда-матка!

Николай-Шкет, понося несправедливость повернулся в сторону низкорослого мальчугана Сергея Кушнир, стоявшего рядом потупив взор. Мальчишка был самым молоденьким среди прыгунов. Ему недавно всего лишь исполнилось восемь лет. Подельщики уважали его, некоторые ажно восхищались «малышом», а по сложившимся обстоятельствам величали его «Мышкой». Николай недаром обратился к нему, зная, что у того на машиностроительном предприятии как раз официально числится и не только числится, но и вкалывает там, старший брат Фёдор. Шкет для наглядности и подтверждения своих умозаключений непосредственно ему и задал свой вопрос:

— Приколись, Мышка! Вот скажи, сколько месяцев твоему брату зарплату задерживают? Впрочем, можешь и не напружиниваться. У моего бати точно такая же развесёлая «херомантия». — И не дожидаясь ответа, замолотил. — А Федьке! следовало бы давно распрощаться с этим заводиком, и сломя голову бежать туда, где, пусть и меньше платят, но зато справно. К примеру, хотя бы сюда. А что? Я доложу — лафа! Зарплата как-никак сразу: сбросил, отвёз, получил.

Не усидев на месте, буквально трепеща от неистовства, он вновь соскочил, промежду делом щебеча:

— Мы-то, здорового соперничества не боимся. Нам ни графиков, ни показателей блюсти не нужно, да и планы выполнять и перевыполнять не надо. Места и калыма «под звездой по имени Солнце», так называемых, всем хватит. Да и линейщикам отлов в таком муравейнике мастырить куда сложнее; дюже глаза разбегаться будут.

Мышка, несколько смутившись, пролепетал:

— Нет, мой брат не такой, он правильный. Он и мне не разрешит прыгать, если узнает. Я ж ему … то есть я родным сказал, что машины мою с ребятами.

— Фи! Да ссаный он, как и ты, кстати, Мышка. Ты-то, почитай, после каждого кульбита штанишки обсушиваешь. Хе-хе-хе. — Желчно подсунул Живчик.

Беседующие в ближайшем окружении, кто вёл болтовню, громко и развесёло рассмеялись. Хотя надлежит усмотреть: да, дружно! — но незлобиво. Сергей держался, он старался не поддаваться разящим самолюбие замечаниям. Причём крепился так выдержанно, что ничуть не выявлялось каких-либо наружных отметин уязвления или исходящих от него зазлоб. А над Мышкой, особенно поначалу, смеялись и смеются довольно-таки часто в кругу прыгунов. Острят бывает, хохмят, но большей частью в шутку, открыто и не для того, чтобы заушить или унизить его, а — ради дурачества, ради развлекухи; хоть и потешаясь зачастую над ним незаслуженно. Случалось, вымотавшись угнетённостью собственных неурядиц, али выбившись из колеи повседневности, кто-то неотёсанно позлословит в его сторону, выльет на Сергея ушат зряшных «помоев», да следом, пораскинув мозгами и остывши, принародно раскаянно попросит извинений.

Входя в положение многих, Мышка натуживался не протестовать или точнее, не обращать внимания на шутливо-ядовитые нападки. Стремился не принимать едкость слов близко к сердцу, хоть и частенько чувствовал себя «мальчиком для битья». Он терпел грубости обидчиков оттого, как прекрасно видел и чутьём распознавал, что на самом-то деле — ребятня, да и все взрослые прыгуны, его однозначно уважают. Даже почтительно прислушиваются к его советам. Да собственно он привык, а здесь, строго говоря, Живчик на сей раз обнародовал пусть и горькую, но всё же сущую правду. Зацепил нестерпимо изобидную, чуть ли не изрядно «гноящуюся» душевную болячку, подоснову которой он сам не осмысливал, и которой истязающе стыдился, повергаясь оттого в подавленность. Малец неоднократно силился бороться с этой своей ненормальностью, порываясь максимально изничтожить её, и перед каждым прыжком сосредотачивался на жесточайших установках для себя, чтобы впредь не допускать аналогичных физиологических послаблений. Но в очередной раз, цепляясь за скобу вагона, подскакивая на подножку вблизи этих жерновов-колёс, сколько он не пыжился, норовя контролировать каждый свой шаг, забираясь наверх, даже замыкаясь на этой мысли, однако почему-то всякий раз оказывалось это недоразумение выше его возможностей. Опорожняет организм мочевой пузырь … и хоть тресни! Что ж тут поделать, знать, и вправду ссаный.

Живя рядом с присутствующим здесь Андреем, в непосредственной близости квартир, тоже прыгуном, но старше его на четыре года, они с малых лет взращивались в приятельских отношениях. Если Сергей своего отца не помнил, то у Андрея тот отложился в памяти. Правда малюсенькими эпизодиками потому как, когда тот был жив и дружил с его батей, Андрей сам ещё ходил пешком под стол. Так или иначе, чуть ли не с колыбельных лет дети имели возможность для совместных игр. (Вернее, игрался Андрей с ним, улюлюкая, а махонький Серёжа едва ли только начинал учиться ходить.) Особливо, как рассказывала Сергеева мать, гармонировали их отцы. Мужчины на пару и на рыбалку ездили, и со снастями занимались … пока Кушнир-старшего не убили грабители на улице семь лет назад. Хоть Андрей был старше Сергея, (а ведь в этом возрасте год чуть ли не за два) и пускай мальчишки учились в разных школах, но теперь, в частности, когда они стали сообща заскакивать на товарняки, где-то около полутора минувших лет они стараются чаще быть вместе. Заскакивают на поезда, бывало и в один вагон, сбрасывая в одном месте, но всегда по разные стороны путей, чтобы не путаться в поживе.

За последний год хлопцы крепко сдружились, многое рука об руку прочувствовали и стали близки как кровные братья.

До этого всё время понуро молчавший, отсиживаясь на перевёрнутом ведре в углу дома, Андрей вдруг встрепыхнулся, как будто запоздало до его разума дошло давеча сказанное про «Лешего». Он резво вскочил с места и в притворном замешательстве закричал с единственной целью, что бы только перевести полилог в другое русло:

— Да чего вы все ржёте? У нас вон в соседнем подъезде вечерком один мужик, работяга (между прочим) заводской, за какую-то сраную заначку свою жену так отдубасил, что та в больнице кони двинула. Мамка моя санитаркой работает, рассказывала, живого места на теле покойной не было. А вы — бандиты, бандиты … Леший!

— Да нет, бандюганы челядь не трогают … что стрясти-то с нас, голодранцев? — кто-то, кому видимо тоже надоело смеяться над мальчуганом, тут же подхватил незадолго в сторонке оставленную тему. — Они всё плотнее толстосумов хреначат. — Продолжал расширяться хрипучий голос. — Вот чёрные риелторы те — да, подлюки ещё те! Эти наоборот бедолаг ищут, да победнее, да понесчастнее, болявых да голимо-одиноких шукают. Этой мразоте навыверт старичков-маразматиков подавай, лишь бы квадратные метры были …

— Зато братва буржуинов да мажоров осаждают, не то ж наглухо распояшутся. — Невпопад Каланча шутейно вклинил.

— Скажи ещё: они полезны! — занозисто хохотнул Живчик.

— А что и утвержу! — возмутился Антон, — мои родаки в позапозапрошлый год дали соседям в долг энную сумму, баксами. Им, как они объяснялись, на авто не хватало (скромно скажем: числецо немаленькое, с четырьмя нуликами). Как говорится, всё чин-чинарём даже расписку написали. Так вот: обещали отдать с процентами через месяц, а цельный год «завтраками» кормили. Напоследях Фомич, этот жирдяй хренов, вобче рассвистелся, мол, «обижайтесь не обижайтесь, а ничего и не собираюсь отдавать». Главное, заявляет. «Нечем, да и не с чего. Так что ждите, мол, у моря погоды». Орангутанг хренов! Говорит «что хотите то и делайте, а денежек нетути». — Тут он, будто сызнова переживая остроту прежних переживаний и страхов, будто по новой испытывая жуткую неприятность тех дней, неожиданно подпрыгнул и нервически дёргаясь всем телом, темпераментно затарахтел:

— Ох, как тогда папеле-мамеле грызлись, сволочились! Лаялись почём зря. Я вообще перетрухал. Опасался, что отец мамку зарежет или придушит. Отношения так раскалились! думал, по малому так разведутся. — Тут он размашисто стуканул кулаком себе в ладонь. — Матушка, по закону хотела обстряпать, человечественно. За полгода все пороги в трёхе пооббивала. И в прокуратуру наведывалась, и по судам таскалась. Везде одну и ту же лапшу ей вешали: «у вас, мол, расписка не по форме выправлена». На манер: «к сожалению, сделать ничего нельзя». А сами, мамка приметила. Посмеивались уроды, злорадствовали. Да и ясен пень, взяточку вымогали. Да какую! Подытожу: батяня пошёл к корешу, к дяде Вите, (они в юности, вместе, на тренировки по классической борьбе ходили), а тот бригадирствует у самого Писакина. И всё …
— Чё всё?

— Чё-чё! Через неделю, всё, как полагается, с ещё большими процентами отдали. А как прощения-то просили, мразюки! как холуйски раскланивались, расшаркивались, чуть ли не в ножки падали. Не ведаю, — куда потом подевались? Наверное, пересрали да и смылись подобру-поздорову. Хренась и — съехали. Не живут они по соседству. Другие у нас теперь соседи. Хорошие. Сами взаймы сколько угодно могут отстегнуть.

Пока шли жаркие дебаты по поводу давешне высказанного, Шкет, спрыгнув с козел и прошмыгнув резвенько на карачках к Дятлу, чтобы тет-а-тет переговорить, как бы между делом спросил:

— Слушай, Антон, а вот на хрена, ты-то, прыгаешь? Всё у тебя есть. Мать с отцом басяво зарабатывают, машину купили, дача, на отдых ездите на юга … слышал, за границу собираетесь. Что тебе ещё надо? Денег на личные расходы дают, сотовый у тебя есть (причём клёвый!), комп на хате тоже есть. Выучился б, юристом стал, денег бы куры не клевали. Не вчухиваюсь, не понимаю я тебя. Рискуешь — и ради чего? Если Беркуты прыгают, понятно! Кабы не чугуняка — с голоду окочурятся. Как ни гадай, то ж на то ж получается, а так — нет-нет да пошикуют.

— Ни фига-то тебе не понять, темнота ты, Шкет! Ты врубись — скучно мне, экстрима хочется! Полёта … Врубился?

— Да ну тебя, что толку с тобой разговаривать. Дятел, он и есть дятел. Ну, летай, как умняги шепчут, лятай … только крыльев не обломай. Бзики это у тебя — от пережора.

Продолжение следует ...