Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 2. Бормотуха

Глава 2. Бормотуха

Тула. Зареченский район. Начало весны 1996 год. Шесть часов утра

Вначале затренькал дверной звонок, извещая о том, что якобы кто-то спозаранку притопал. Тут же следом, словно для подтверждения, раздался надоедливый и напористый стук в дверь и сочно забасил хрипловатый женский голос:

— Натусик! Открывай … это я, Филипповна …

Наталья Владимировна Кушнир, сухопарая и угловатая, мелкого росточка, где-то сорока с хвостиком лет женщина, высохшая на нервной почве, (чутко почивавшая) проснувшись, как на пружине зомбировано приподнялась в постели. Молниеносно избавившись от дремучки и окончательно придя в себя, она, сухенькой рукой откинув из верблюжьей шерсти одеяло без пододеяльника набок, резво, как ошпаренная спрыгнула на пол. Бездумно, этак сумбурно и торопко сунула голые ступни в шлёпанцы и в темпе, меленькими шажками, засеменила в переднюю с образумливающим незлобивым лепетом:

— Не стучи, не грохочи … всех соседей да мальчат моих разбудишь … и принесло тебя в такую рань; вот сумасшедшая.

Примчавшись к двери, хозяйка, неуклюже дёргаясь и психуя, ватными кистями спервоначала всё никак не могла совладать с замком, но наконец, он поддался её суматошливым усердиям и дверь с типическим аккордом приотворилась. Наталья Владимировна, зная не первый день свою приятельницу, осмотрительно и заблаговременно сделала пару шажков в сторону, пропуская дюжую тётеньку в квартиру, обе руки коей были заняты. Филипповна беззастенчиво вломилась на жилплощадь. В одной руке у неё была хозяйственная авоська, которую она, осторожничая с ней, с аккуратным расчётом держала прямо перед собой. Другой же рукой, дамочка через дверной проём с затруднением втиснула пухлый, завязанный в плюшевое покрывало, довольно-таки громоздкий узел, который тут же кинула в угол передней. Далее, ничего не поясняя, пришедшая сразу же ринулась в кухоньку, точно там, где-то срочно должна была беспременно пересечь финишную ленту.

Земфира Филипповна Остроумянке, так её величали по паспорту ныне, а именно, вот уже года три с лишком как являлась законной вдовушкой. Она слыла предприимчивым и весьма целеустремлённым гомо сапиенсом. Это бабёнка была пусть и крупных размеров, при всём при этом до чрезвычайности смачной комплекции. Вместе с тем, нет! вовсе ни то чтобы она была какая-нибудь ожирелая, а как раз, напротив, в самом что ни на есть добротном, мясистом, шикарном теле, коих обычно сразу замечают среди любой толпы. Такие как она всегда в центре внимания у представителей сильного пола. Она обладала на диво роскошными, гармонично сопоставимыми формами. Причём совершенно не кичилась этим, но и не конфузилась. При всех этих своих необыкновенных объёмах она никогда не разумела для себя никаких особливых предпочтений со стороны мужчин. Точнее молвить, вовсе не взращивала в себе запросов на притязания к завышенному признанию или какого-нибудь сверхизбыточного проявления пиетета к собственной персоне и без того уже всечасно обступающих её поклонников. А они в большинстве своём благоговели над ней! Но она, игнорируя любое их женонеистовство, здравствовала обособленно, по-своему, нерелевантно представляясь ветротленному миру. Хотя, может быть, просто-напросто не чтила до несоизмеримого перебора, нежели некоторые дамочки, в себе эти телесные достоинства. Благоразумно считая их не своими личными, а природными ну, или уж, по крайней мере, родительскими, так сказать, заслугами. Разумеется, подчас можно было так подумать не более, чем глядя на балагурную поведенцию сумасбродки и безотчётно веря некогда вымолвленным ею (в прескверном настроении) словам. Впрочем, эта женщина не только недооценивала, но и не уничижалась личной привлекательностью, иначе говоря, была дамочкой, несомненно, с харизмой. Вероятно, в ней излишне клокотала смесь цыганских и русских кровей.

Из принесённой сетки Земфира тут же выгребла и выставила на стол, вороша обёрточной фольгой и ворохом газет, литровую бутылку водки и кое-что для заедания в целлофановом пакетике. Сквозь прозрачность упаковочного мешка застенчиво виднелись: небольшая палка копчёной колбасы, пара солёных огурчиков, пучок мелких стручков зелёного лука и что-то ещё там такое. Происхождение всей этой снеди или вернее всех этих съестных припасов для Натальи Владимировны обнаруживалось, по меньшей мере, секретом полишинеля. В кой-каких сметливостях она даже располагала отчасти стержневой уверенностью. Вот только насчёт водки она крошечку колебалась, поскольку вряд ли кто-нибудь возымеет охоту выкинуть в бросовое закупоренную, совсем ещё непочатую фирменную, такую распрекрасную бутылочку «Smirnoff». Между тем Земфира плачуще причитала и подвывала базарным почти, что мужским голосищем:

— Ой, девочка моя болезная! ты, не подумай там, нет, я не забыла тебя, нет! кровиночка моя, как же я безутешна без тебя! Как мне больно осознавать без тебя одинокость свою, ангелочек мой …

— Да о ком это ты, Земфира? — наконец Наталья Владимировна осмелилась всё-таки задать, начинавший «набивать оскомину» в её мыслительном устройстве, вопрос.

— Конечно же, о доченьке своей несчастненькой. Танюшеньке сердечной. Убиенной, заживо сожжённой этими клятыми цыганами. Бедненькая, воображаю, представляю наглядно, как она мучилась, изводилась суматошная. Ведь надо же, изуверские хлыстни такие, к батарее приковали наручниками и хату подпалили. Гады! Жестокосерды! — плачевно щебетала явившаяся, взнервленно заламывая себе руки. — Ох, как она жаждала жить! Почти освободилась, почти бы и спаслась, совсем чуть-чуть и жива б осталась, выбралась бы из дому, да подонки дверь черенком подпёрли. На выходе девоньку нашли пожарные, на самом-самом выходе, с отломанной батареей, к рученьке прикованной, при её-то таких хлипких и утлых формах.

А, собственно, вся эта «бонистика» или, если ещё более образней выразиться, это бельканто! заключалось в том, что дочь приторговывала наркотиками. Она значилась у цыган распространителем. Уместно усечь, что и сама торговка мертвецки «коптилась» под дурью уже с давнёшенькой поры, подсевши на иглу однажды: али со скуки и мушесонья, не то от пристрастия к экспериментам … ну, или (на худой конец!) от беспрестанных поисков «вкусненького». Доподлинно, конечно никто не знал в чём там дело, и, какая завязка исполнила роль почина к сути нарисовавшихся фактов, а слухи по всему околотку изливались препоскуднейшие. По первости, якобы она: то ли проторговалась, то ли сама пожадничала где-то, а второе, что может вполне статься, её обокрал собственный хахаль. На слуху (полушёпотом) держалось краткое время, что Таня задолжала неизвестно каким образом наикрупнейшую сумму своему работодателю. И в один из дней, цыганскому барону, по видимости, приелось ожидать повседневно возрастающую финансовую обязанность от беспредельно распоясывающейся Татьяны, и он пустил в ход соответствующее распоряжение. В результате, произошло то, о чём Земфира только что и поведала Наталье Владимировне. Кстати, не впервой.

— Так это ж, вроде как давно уже было… ты сама рассказывала … лет девять тому как …— не успела Наталья Владимировна закончить своей фразы, как Бормотуха (а так Земфиру обзывали почитай все в окрестности кроме Натальи Владимировны) взбешенно сверкнув огромными чёрными глазищами с велеречивым, скорее напускным блистанием эмоций, таким побытом, как бы подчёркивая и формулируя шутливость сказанного, заявила:

— «Не нервируй меня, Муля» … я, тебе это говорю сейчас, как когда-то моя мама перед иконой. — Произнесла с иронией Земфира, интонацией подражая Фаине Раневской и тут же продолжила. — Ты даже не въедешь, какая для меня это утрата. Детей, у меня уже больше никогда не может быть. Ты же прекрасно располагаешь информацией, что, несмотря на мою неординарность и мою безупречность, в сущности, я очень легкоранимое, даже слабое существо, вылезшее, к месту будет помечено, в этот несовершенный мир оттуда же, откуда и все, а значит ничто человечье мне всеконечно же не чуждо. Так что давай бахнем и помянем мою дочурку, мою незабвенную девочку, навсегда оставшуюся молоденькой и цветущей. По этому поводу мой племянничек Валеронька как раз и пожаловал отменный презентик, вот этот флакончик паточной водочки «Смирновской». Сегодня девять годиков, как я закопала в землю своё дражайшее и одно-единственное сокровище. А с кем, милаша моя, я могу ещё дозволить себе, опустошить сие первостатейное иностранистое творение?

— Прости меня, конечно, Земфира, я что-то действительно последнее время отупела. Такое иногда молочу! Но ты же знаешь, Земфира Филипповна, я не пью. — Обречённо попыталась возразить владелица пристанища.

До этого, пока она жила семьёй, в которой занимал первостепенное место её супруг, практически непьющий Эдуард Павлович, а также два отпрыска, старший Фёдор и младшенький Серёжа, Наталья Владимировна ни с кем, ни только в своём доме, но и вообще в течение многих лет семейной жизни ни то, что не дружила, а и не якшалась вовсе. И пусть её сопружник дружил с Александром Ивановичем, соседом по лестничной площадке. Пусть они частенько рыбачили вместе, да и тот нередко, со своей супругой, Настасьей Николаевной захаживали в гости, и сынка своего, Андрея с собой приводили для совместных игр с их ребятишками. Но она так и не сдружилась с соседкой. Не сблизились они, (что-то ей претило) её абсолютно не интересовало приятельство с этой весьма недурной и даже куда как должно быть славной человечицей. Нельзя оставаться заверенным, что она была настолько невежлива или была невероятная хамка … нет, Наталья Владимировна скорее соответствовала прозвищу тюха-матюха. Впрочем, и это прозвание вряд ли к ней подходит. В общем, претило и претило — и точка на этом. А с годами, навыки в соприкосновении с посторонними людьми подчистую утратила, закрепостившись рассудком, полностью замкнулась на своих докуках. С вашего дозволения продублирую: главным, на протяжении многих лет для неё была семья. Опричь того, стоит присовокупить, что она не тенденциозно расценивалась своим жизненным спутником, как безупречная супружница, коих жутко мало на всей планете. Судите сами, не было у неё клейкого изволения расхаживать по гостям, принарядившись поразвлекаться или вконец запросто посидеть у подъезда с соседушками, пообсуждать там с другими тётеньками на лавочке курьёзы да казусы. Не любила она, забавляться зазорными байками, вкупе судача налегке о том о сём, да и тут же поразбирать по косточкам проходящих мимо однодомцев. Ну, или как там ещё в данном контексте трактуется? Определённо, у неё отсутствовала потребность в пустозвонстве. Напрямик истолковывая, не манилось ей попросту сплетничать, так называемо, чесать язычок. Нет, она неколебимо проявлялась безотносительно хозяйственной домоседкой и безумно обожала готовить. Такая расстановка modus vivendi (образа жизни) его благоверной, Эдуарду Павловичу нравилась. Собственно, а какому разумному мужу такой расклад был бы не по душе?

С Земфирой они сошлись как-то необдуманно, по воле, наверное, судьбы. Хотя и жили в неведенье рядом, в одном парадном, к стыду своему с добрых пяток лет. Вероятно, аккурат с той самой поры, когда и сгорел у Земфиры собственный дом с её бедняжкой дочерью. Не пустословя добавим: в ту пору и пришлось несчастной барышне волей-неволей искать новый приют. И вот как раз тогда-то ей и подвернулся оный, «переутомлённый» затворничеством, переспелый холостяк, который давненько имел виды на сию прелестницу, а потому, поначалу приютив подавленную трауром женщину, в дальнейшем оказался не прочь связать с ней без излишних разговоров и семейный союз. Семья Кушнир проживала на пятом этаже, а Земфира Филипповна на метрах у законного сожителя, на шестом и, причём конкретно над ними; живя законным браком с каким-то, как Наталья Владимировна тогда краем уха слыхала ещё от собственного супруга, подкаблучником: то ли инженером, не то научным сотрудником ПКБ АСУ (проектно-конструкторское бюро автоматизированных систем управления) Станиславом Петровичем. Что такое ПКБ АСУ она, конечно, не знала, да и ей, собственно говоря, не нужно было этого знать. Нелюдимый «Стасичка» (как его ласково кликала Земфира) ни с кем никогда не общался, поэтому Наталья Владимировна за всю свою жизнь его лицезрела всего-то раза четыре и то мельком чуть ли не со спины.

Дружба с Земфирой к ней пришла как бы в замену её совместной жизни с благоверным, Эдуардом Павловичем, когда того, возвращающегося с работы нежданно-негаданно одним роковым вечерком встретили в тёмном переулке и, убили какие-то недоумки. Причём, как будто заведомо зная, именно обступили его в день его зарплаты, и ограбили. Убивать, понятное дело, не намеревались, но так вышло по стечению обстоятельств. Ибо Эдуард Павлович не был расположен доброхотно лишаться семейного денежного содержания и первоначально разбойникам дал подобающий отпор, но их оказалось куда больше, тем паче они были вооружены битами. Так что «бедняги-злодеи» с перепуга забили героя до смерти. Хоть и уличили их, наркоманов этих буйных, как говорится по горячим следам, да толку что, мужа-то уже не вернуть.

Вот тут-то и образовалась Земфира Филипповна перед сокрушённой горем вдовой со своими уместными причитаниями, участливостью и отзывчивостью, состраданием и, конечно же, со своей всамделишной поддержкой. Она подступилась к ней рьяно и ободряюще, вмешалась в её жизнь со своим активным содействием в организации погребения и всякой укоренившейся тому подобной брезги. Предварительно может быть преувеличенно обхаживающе или, всё-таки ревностно пособляя в докучливом проведении этих: выматывающих физически, антипатичных, нервозно-раздирающих «осиротевшую» душеньку вдовушки, но столь необходимых — ритуалов. А уж напредки и в предстоящем долгоденствии Натальи Владимировны в этом бурном и кипучем царстве малодушных обитателей. Земфира, будучи лишённая всякого рода предрассудков, ввиду похорон совершила обход жителей подъезда и поквартирно собрала мало-мальски недурную денежную сумму, которую незамедлительно вручила своей новой подруге. С захоронением Эдуарда Павловича (известная вещь!) значительно помогло предприятие, на котором тот отбарабанил долгих тридцать лет, но и помощь Земфиры обнаружилась существенной. Она, ретиво и обходительно, поддерживала новоиспечённую подружку и — особливо с психологической точки зрения. Кто, как ни она, первая и единственная из всех живущих по соседству, протянула руку помощи, исстрадавшемуся от горя и тяжкой скорби, человеку. Кто, как ни она, внесла в душу поникшего, махонького и хилого существа пусть хоть и мизерную, но всё ж таки надежду на содействие. Конечно, сосед и друг Эдуарда Павловича всячески тоже помогал: и гроб нёс и плакал, и сочувствовал, и соболезновал. Но он сам настолько был убит горестью, что, пожалуй, не меньше Натальи Владимировны нуждался в поддержке, чем, кстати, тем временем усердно и занималась его жёнушка, Настасья Николаевна.

Несколько погодя, где-то более года позже скоропостижно овдовела и сама Земфира. А стало быть, их дружба вдвое укрепилась.

Наталья Владимировна никогда не умела определять, когда подруга была пьяной, а когда трезвой. К тому же, та на удивление всегда была одинакова, и в реальности положительно неисполнимым представлялось выяснение адекватности её состояния. Она была всегда по-своему адекватна-неадекватна. Однако со временем примечалось, что спьяну Земфира, тем не менее, зачастую делалась более разговорчивей. У неё прям-таки пробуждался философский взгляд на жизнь. Её безудержно тянуло к всякого рода рассуждениям, безотчётной солидарности, откровению, а также к подведению каких-либо особо важных итогов и выводов. В общем, «Бормотуха» она и есть — бормотунья (как бы получался народный неологизм). Она, будучи нетрезвой, завсегда вдавалась по-серьёзному, в чём-то даже до феноменальности, во всякого рода воспоминания, суемудрие и высокоумствования.

— Так, девчонка моя, — обращаясь к своей подруге, самоуправно уже доставая стопки из шкафа, напевала она, — доставай стаканы … выпьем, лапушку мою вспомянем, душеньки свои хмелем обманем. Мужичков у нас с тобой нет (а у меня, так в принципе: мизандрия разыгралась). Обе мы голубки сизокрылые … сами откупорим, сами разольём, и сами, само собой, разопьем … Нам ведь женщинам как? — предложи равноправие, так мы первенство выберем. Тьфу ты! Опять я всё о мужиках да мужиках. Ближе к делу! ты распрекрасно ведаешь, что одна я никогда не употребляю спиртного. Поэтому выпьешь со мной хотя бы одну стопочку … а там? Поглядим на твоё усмотрение.

Лопоча раздумья, как бы для самой себя (хотя и в полный голос), она шустро и уверенно открутила у бутылки пробку и разлила по стопкам. Акцентированно подняла свою и, пробормотав, — только не чокаясь, — многозначительно уставилась на подругу, взглядом ровно вещая ей: «Бери стопку и пей, нечего кочевряжиться». Та подчинилась. Выпили. Земфира -- делово, а Наталья Владимировна -- скукожившись и махая ручкой перед лицом.

— Ну вот, а ты боялась, даже юбка не помялась. Ох, как же мне тебя жалко, бабочка ты моя! — зарыдала она сызнова навзрыд, — как я люблю тебя искренне и нежно. Пойди же ко мне, дай обниму да облобызаю тебя, голубушка ты моя горемычная. Как же ты будешь растить деток-то своих? Взять Серёжу-то, ему же кушать надо много, он же кроха, он же растёт. — Тут Земфира вдруг встрепенулась, привстала, двумя руками опершись на стол, как царица и с презрением вытаращившись на кого-то воображаемого в стене, инфернальным голосом заключила:

— Ничего! Я научу тебя, расскажу, покажу, что надо делать, горлица ты моя неуёмная. Прими за истину, запомни, всю неустроенность твою мы разведём руками, тучи чёрные развеем.

— Ах, Земфира, и правда! Что же в мире творится. Страшно жить становится. Война ещё эта. Хорошо хоть у моего Феденьки плоскостопие, не взяли в армию, а то бы тоже исчез там, в Чечне этой. Как у соседки по этажу у Надежды Семёновны — слышала, небось? — сынок без вести пропал. Сначала письма писать перестал, а до этого чуть ли не каждый день приходили. С военкомата наведывались. Соболезновали. Но может заправду нам так-таки Америка поможет, а?

— Ага! Держи карман шире, капиталисты безвозмездно никогда не помогают. Даже во время Великой Отечественной и то, помогали лишь потому, что у самих поджилки тряслись. Затверди себе это раз и навсегда: западное общество жестоко! Коварно! Они единственно и думают, как бы Россию уничтожить, в кабалу затащить, а лучше вообще на кусочки разорвать. Конечно, не думаю, что Господь Бог развлекается этим … ведаю точнёхонько, Сатана потешается над колыбелью нашей. Ну, и его прихвостни, да подданные царства его подземного …

— А ты слышала, матушка моя, что самовидчики-то гутарят. — Наперерез защебетала хозяйка, будто не слыша Земфиры, ненамеренно продолжая волнующую её тему. — Вон у Прасковьи Ильиничны (Надежда Семёновна посказывала) ейный сыночек с войны безруким надысь возвернулся. Так он вещает о зверствах этих чеченских боевиков. Они, представляешь, мёртвым мальчишкам нашим детородные их причиндалы, писюны вырезают и им же во рты засовывают. Ты можешь себе такое вообразить?! Это они так запугивают тех, кто ещё в живых остался. Изверги! Уж не глумились бы над павшими. Ничего святого в людях нет!

Наталья Владимировна понемногу захмелевшая, вопреки пересказыванию неприятных досад и всё ещё храня в глубине зеркал глаз внутреннюю боль и тревогу, неожиданно расплылась в балдёжной улыбке, глазоньки её вдруг по-новому вспыхнули, заискрились и на лице появился некий задор, как будто в ней проснулся пока что лишь застенчивый бесик, который на одной стопочке останавливаться уже и не думает. Поэтому тут же без напряга тяпнули по второй.

— Ах, Земфира, подружка моя, душенька, что же ты делаешь со мной? Ты надумать себе даже не сможешь, сколько у меня заморочек да сложностей, а я в поддатии … — прижав опустошённую рюмку двумя руками к щеке, лепетала хозяйка, а из блестящих глаз покатились крупные слёзы, — пьяная в растютю … эх, завалиться бы сейчас набочок, а продрать зенки … ан и нет проблем.

— Ха! Да мы их разрешим в два счёта.

— Да, как же, милая моя? Скоро зима, а у меня у младшенького: ни обувки, ни костюмчика в школу, ни портфеля (Федькин-то стародавний драный валяется, не починить уже), ни учебников … вообще, ничего нет! Хорошо хоть, из своего старого пальто давеча Серёженьке курточку перешила … так башмаков-то на зиму всё равно нема … а тут ещё жилищно-коммунальный долг нарастает … как на дрожжах.

Гостья моментом на несколько секунд зависла нечто вроде компьютера, глазищи внезапно померкли, будто бы в «мозговом процессоре» докудова что-то вычислялось, а потом в мониторе её глаз чего-то полоснуло, языком звучно прищёлкнула, как бы включившись, и она пробормотала:

— Во! Какая же я дурында! Я же тут кое-чего притаранила для тебя, как в воду глядела. А ну-к погоди!

И Земфира уж как-то занадто молодцевато для своей корпуленции и возраста метнулась в переднюю. Схватила там покоившийся узлище, и с невесомостью циркового жонглёра подбрасывая его над собой, ликующе принесла в кухню. Примостив на табурет, пройдошливыми перстами развязала его и с гордостью вывалила содержимое на пол, посреди кухни, под ноги перепуганной подружке. Наталья Владимировна обмерла от восторга.

Продолжение следует ...