VIII ГЛАВА
В начале марта Елизавета Андреевна разрешилась от бремени. Незадолго до сего долгожданного события - за три недели в поместье Вишевских приехала Мария Николаевна. Счастливая и в то же время встревоженная за здоровье дочери и будущего наследника, она не отходила от Лиззи ни на шаг, выполняя каждое поручение по мановению её руки.
Не успела завершиться встреча барыни Калугиной, как следом за ней к воротам усадьбы подъехал нанятый для далёкого путешествия дилижанс. Вишевский догадывался, что за гость приехал к ним, но всячески отгонял от себя сию мысль, в надежде повторяя, утешая самого себя, что это мог быть любой иной, но никак не тётка Марфа Ивановна, которая, прознав из письма о состоянии новоиспечённой племянницы, бросила все дела и, наняв экипаж, отправилась по размытым дорогам в имение Вишевских.
Стоит сказать несколько слов о Марфе Ивановне, кою не любил Григорий Иванович и над которой часто потешались его родственники. Марфа Ивановна Тишинёва была старшей дочерью помещика Тишинёва Ивана Ивановича. С детства обладая недюжинной фантазией, приводя своим странным поведением в негодование всех родных и близких, Марфенька старалась казаться лучше, нежели была на самом деле; с раннего утра и до вечера она проводила часы в уединении, гуляла по саду, пристально, любознательно осматривая каждый цветок, каждый куст, росшие вокруг небольшого, но добротного дома - типичным для всех небогатых помещичьих родов. Помимо неё у родителей было ещё трое дочерей и два сына - их-то и обожали мать с отцом, особенно души не чаяли в средней дочери - самой красивой, ласковой, привязанной к матери. Марфенька же оставалась за бортом родительского тепла; ей давали образование, дарили одежды и подарки, даже брали на прогулки и отдых, но любовь проходила мимо неё и, непонятая самыми близкими людьми, теми, кто составлял главную основу её бытия, девочка старалась всеми правдами и неправдами заслужить родительское сердце, их безграничное доверие и всетёплую поддержку. Летними днями она собирала цветы и дарила букет матери, в холодную пору старательно рисовала портреты родителей, сестёр и братьев, но вместо похвалы или же единого милого слова слышала только:
- Марфенька, не мешай, иди лучше поиграй в куклы, которые привёз для тебя отец.
Девочка, потупив взор, отправлялась к себе. Рисунки тут же были сложены в дальний ящик и опять одно одиночество, а из гостиной до её слуха доносились знакомые голоса - то маменька весело о чём-то рассказывала своим младшим дочерям. У Марфеньки, вопреки всему, не развилась ненависть или зависть по отношению к сёстрам; она была довольно отходчивая, незлопамятная: сие черты присущи лишь добрым, высокодуховным натурам, и она, ещё более отдаляющаяся от домашнего мира, уходила в мир грёз и сказок.
Когда пришла пора свататься, Марфенька с тяжёлым сердцем замечала, что все кавалеры отдавали предпочтение её сёстрам, на неё же никто не обращал внимания, будто и не видели в толпе юных прелестниц. Одна за другой выходили сёстры замуж: больше всего повезло младшей - красавице Софии, которой предложил руку и сердце граф - мужчина немолодой, но довольно привлекательной наружности; почуяв выгодную партию, Иван Иванович дал положительный ответ и вскоре молодожёны уехали в Москву, где предавались праздности в роскошных салонах. Следом за сёстрами свои жизни устроили братья: один стал офицером, другой служил в коллегии адвокатов - судьба благоволила им в их начинаниях. Оставалась лишь Марфенька: некрасивая, чуть полноватая, маленького росточка - такая, знала мать, не привлечёт внимания завидного жениха, но всё же она являлась её дочерью и ей, как родительнице, становилось невыносимо видеть, как некогда жизнерадостная девочка превращается в унылую девицу, с тоской сидящую всё время у окна, всматриваясь мутным взором в привычный, постоянный мир. Обговорив с женой дело Марфеньки, Иван Иванович принял решение отдалить от себя дочь, выделив ей в полное управление небольшое поместье, где она сможет построить жизнь так, как желает её душа.
Искренне поблагодарив отца за столь щедрый подарок, девушка, превратившись разом из Марфеньки в Марфу Ивановну, отправилась в своё поместье, насчитывающее двести крестьянских душ. Там же, посреди заливных лугов и берёзовой рощи, притаился барский дом - весьма скромный, одноэтажный, с резным широким крыльцом, однако внутри он выглядел куда лучше, нежели то казалось со стороны. Комнат в доме было пять, не считая гостиной и обеденного зала; мебель, густо покрытая сероватой пылью, оказалась довольно добротной, сделанной на совесть умелыми руками. В каждой комнате располагалось по три окна, и яркие лучи солнца густым потоком освещали сие скромное, но приятное убранство.
В своём начатом поместье Марфа Ивановна зажила счастливее прежнего. Из всех родных к ней изредка заезжала мать да ещё Елена Степановна, тогда только вышедшая замуж за Вишевского. Между двоюродными сёстрами завязалась если не дружба, то искренняя привязанность: обе они - тихие, скромные, обожали неспешные прогулки, затяжные чаепития и игры в карты, когда никто не мог потревожить их покой. Елена Степановна, вопреки мнению большинства, с долей теплоты относилась к кузине, которую в душе жалела и старалась хотя бы изредким своим присутствием скрасить её одинокую, затворническую жизнь. Домой к себе Вишевская не приглашала и не звала Марфу Ивановну, ибо опасалась гнева мужа, зная, что тотс первой встречи не взлюбил Тишинёву - а после питал к ней чуть ли не ненависть, однако, супруге ради её же спокойствия разрешал ездить к двоюродной сестре и так Елена Степановна стала частой и единственной гостьей в маленьком имении Марфы Ивановны.
После рождения первой дочери и последующей её скорой кончине Вишевская на время заперлась у себя, целыми днями просиживала на постели, ни с кем не желая видеться, так в одиночестве, в тишине оплакивая столь страшную потерю. Григорий Иванович грустил по дочери не меньше супруги, но у него были дела служебные, встречи и приёмы, оттого он и держал себя в руках, оплакивая потерю в тайниках своего сердца. Дабы хоть как-то помочь Елене Степановне оправиться по смерти дочери, он повёз её на Кавказ, а жена слёзно умоляла взять с собой Марфу Ивановну, Вишевский согласился: разве мог он ответить отказом любимой женщине после всего пережитого? Так, Марфа Ивановна побывала на лечебных водах Кавказа, её даже брали в Париж - именно там барыня Тишинёва впервые познакомилась с кавалерами, которые по чувству долга и по врождённой галантности приглашали её на танцы: никогда ещё Марфа Ивановна не была так счастлива, а Париж оставил в её душе лишь тёплые, нежные воспоминания.
Шли годы, быстротечно уходила-утекала молодость - как песок сквозь пальцы; за спиной остались детские обиды, ревность и страх одиночества, Марфа Ивановна с достоинством встретила старость в тени маленького дома, который благодаря её старательной руки превратился в уютный, милый мир.
Вслед за старостью к Марфе Ивановне пришла открытая-страстная религиозность. Первым делом барыня превратила некогда маленькую библиотеку в молельную комнату: со всех сторон на входящего взирали с высоты нездешнего, духовного мира Лики Господа, Богородицы и святых - строгие или кроткие, и очи их будто вглядывались-всматривались в молящего, словно видели все его грехи - тайные или явные, вольные и невольные. Помимо прочего, барыня с головой ушла в дела религиозные. Стараясь стать истинной христианской, она чуть ли ни ежедневно посещала богослужения в маленькой церкви на краю деревни, часто ездила на богомолье по святым паломническим местам, одаривала нищую братию у паперти, не проходила мимо калик перехожих, сирот и обездоленных, из-за чего при её доме часто останавливались, а подчас и проживали долгое время юродивые, бездомные, сироты, изгнанные из жилищ отцом ли, мужем ли несчастные женщины, иногда с младенцами на руках. Дворовые слуги злились в сердцах на барыню, хватались за волосы, когда какой-нибудь юродивый не начинал корчить лицо, издавать странные звуки или калика перехожий перед дорогой в благодарность за пищу и кров не украдёт что-нибудь в амбаре.
Марфа Ивановна не видела или не желала видеть безобразия, творимые многочисленными гостями. Она была счастлива видеть себя благодетельницей сего бедного люда, она хотела чувствовать себя нужной в этом мире, дабы знать, что не зря жила на этом свете. Когда, а бывало сие довольно редко, двор пустовал, барыня слонялась из угла в угол, ей нечего было предложить, некому сделать добро. В этом желании она часами проводила в молельне, читала вслух своим слугам Евангелие, а во время церковных праздников ездила по своей вотчине и одаривала ребятишек подарками.
Не смотря на чудаковатость барыни Тишинёвы, крестьяне искренне любили её, для них она являлась идеалом духовной нравственности, чуть ли не святой, а всякого, кто нелестно отзывался о Марфе Ивановне, крепостные готовы были поднять на вилы: так произошло однажды с Вишевским, что смел неумело подшутить над родственницей жены, в конце он чуть ли не лишился жизни, не подоспей вовремя сама Тишинёва. После сего происшествия Григорий Иванович ни разу не переступал порога дома барыни, а та перестала навещать Елену Степановну в их родовом имении.
Конфликт, к счастью, был исчерпан знаменательным событием. Вишевская вновь слегла в постель - эта проклятая мигрень, не дающая полноценной жизни, хотя на днях собиралась поехать к сыну и невестке, что вот-вот подарит им наследника. Заместо себя она в письме своём слёзно просила Марфу Ивановну присутствовать у ложа Елизаветы Андреевны, ибо та была слишком юна, чтобы остаться без поддержки. Барыня Тишинёва была на седьмом небе от счастья: в тот же день она велела заказать дилижанс и пустилась в путь-дорогу, преисполненная самыми возвышенными чувствами.
В доме племянника Марфа Ивановна застала и Марию Николаевну. Обе женщины: одинаковые в своём одиночестве, несчастные в делах личных, как-то незаметно для себя сразу сблизились, сдружились, будто знали друг друга сотни лет. Калугина поддерживала словами Тишинёву, ибо видела перед собой маленького росточка старушку, несколько осунувшуюся, белокожую, с длинными собранными локонами, убелённые сединой, видела её по-детски наивный, добродушный взгляд, её импонировало то, как Тишинёва ухаживала за её дочерью, как не отходила от той ни на шаг, сидя у изголовья кровати.
Роды оказались долгими, затяжными. Роженица, то устав, впадала в дремоту, то резко просыпалась - и тогда дом оглашал крик. Марфа Ивановна с одной стороны, Мария Николаевна - с другой поддерживали Лиззи. та слышала сквозь пелену их тихие голоса:
- Ну же, милая, ещё немного, потерпи. Всё образуется.
- Почему дитя не желает появляться на свет? - в сердцах кричала роженица.
- Всему своё время, доченька. Всему своё время.
Михаил Григорьевич сидел внизу в гостиной. Сам бледный, напуганный, он сновал туда-сюда, из угла в угол, пробовал даже закурить, но ничего не получалось. Он наотрез отказался от обеда и ужина, а когда до его слуха доносился истошный, дикий крик жены, весь замирал, чувствуя, как в груди отчаянно бьётся сердце.
В гостиную робко заглянул дворецкий испросить барина приказа. Вишевский лишь махнул обессиленной рукой: думать он ни о чём не мог.
- Вам бы отдохнуть часок-другой, - проговорил дворецкий.
- Не желаю ничего, всё во мне бушует-восстаёт против всего.
- Вы не волнуйтесь, барин. с вашей супругой, дай Бог, всё обойдётся.
- Почему ребёнок не желает появляться на свет? - задал тот же вопрос Михаил Григорьевич, что и Елизавета Андреевна четверть часа назад.
- Господь сам распоряжается, кому какая минута отведена.
Дворецкий вдруг резко умолк, весь дом окружила непонятная-волнительная тишина, в которой время словно остановилось, весь мир замер в предвкушении чего-то нового, необычного. И в ту же секунду анфилады, длинные переходы огласил-заполнил детский крик.
- Слава Тебе, Господи, - осенив себя крестным знаменем, прошептал дворецкий.
Вишевский сам того не помня, стремглав ринулся наверх, вихрем ворвался в опочивальню, где собрались несколько женщин. Впервые он заметил медный таз, окровавленные полотенца, немного напуганную Марфу Ивановну с трогательной улыбкой на лице, затем перевёл взгляд на широкое ложе, где под крытым балдахином лежала на подушках бледная Елизавета Андреевна, её распущенные волосы раскидались по подушкам и концами свешивались с кровати, почти касаясь пола. Лицо её и сейчас сохраняло красоту, только лишь капельки пота поблескивали при свете свечей да синие тени залегли под глазами после бессонной ночи.
К нему приблизилась Мария Николаевна, протянула завёрнутый маленький комочек.
- Поздравляю, Михаил Григорьевич, с рождением наследника, - тихо молвила та, стараясь казаться веселее, ибо страх за жизнь и здоровье дочери не покинул её до сих пор.
Вишевский аккуратно, несколько трясущимися от волнения руками принял новорождённого, с нежностью глянул в его маленькое, крохотное личико - светлые ресницы, голубые глаза, белоснежная кожа - обличием пошёл в отца. На глазах Михаила Григорьевича навернулись слёзы, он будто парил над землёй, в неизведанной выси, всё внутри смешалось-перекрутилось от новых чувств, а тут вот он - живой, настоящий, маленький человечек, плоть от плоти его. Только в этот миг, лишь взглянув в детское личико, Вишевский понял, для чего жил и живёт на этом свете. Осторожно ступая на одеревенелых ногах к ложу жены, он передал младенца в её руки, сказал, обращаясь к ней одной:
- Спасибо, моя дорогая, за наследника. Это наш сын и я нарекаю его Иваном.
Стоящая рядом Марфа Ивановна всхлипнула и, схватив платок, выбежала из комнаты, дабы поплакать вволю в одиночестве. Мария Николаевна пустилась следом за ней, на бегу торопливо приказывая служанкам покинуть покои, чтобы счастливые новоиспечённые родители побыли бы одним.