Перемена

VII ГЛАВА
Наступила поздняя осень. Деревья почти скинули жёлто-красную листву и на всех дорогах, в садах и парках лежал мягкий яркий ковёр. Вода в реке и прудах изменилась вместе со всей природой, потемнев-посерев, и волны, то и дело ударяясь о берег, привносили с собой пожухшие одинокие листья.
Елизавета Андреевна ненавидела осень, особенно теперь, когда за окном заместо привычных вечнозелёных сосен растекалась угрюмая чёрная река, наводящая больше тоску, нежели успокоение. И как хотелось ей сейчас покинуть здешнее отдалённое поместье, укутанное тишиной и одиночеством, вернуться хотя бы на время на дачу матери, где даже тоскливой осенью всегда билась живительная-энергичная жила, там никогда не было тоскливо; сосны качали кроны, переговариваясь на своём неведомом, только им понятном языке, а в комнаты вместе с холодным ветром влетал чуть горьковатый, приятный хвойный запах - он разлетался по комнатам, впитывался в каждый предмет, каждый уголок и обитатели этого небольшого уютного дома, построенного в лучших русских традициях, спускались в гостиную пить у пылающего камина душистый свежезаваренный чай. Вот такие воспоминания счастливого детства порой окутывали душу Елизаветы Андреевны, роем, в безумии кружились в голове, забираясь в самые дальние закутки её сердца, а глаза, блуждая по роскошному убранству имения, искали то и дело привычные, родные чертоги.
Михаил Григорьевич редко бывал дома. По две-три недели он оставался в Санкт-Петербурге в посольском приказе, возвращался в свою квартиру на проспекте заполночь, а ранним утром вновь приезжал на службу. Но всякий раз, когда ему удавалось в выходные дни приезжать домой, он с превеликой радостью стремился к жене, во власть её тёплых объятий и горячих поцелуев, не с пустыми руками. Елизавета Андреевна получала от супруга подарки один роскошнее другого: ткани на платья, атласные чулочки, шёлковые туфельки, ювелирные украшения, духи и румяны, шляпки, броши и многое другое из того, что предпочитает женское сердце.
Вишевская за несколько дней готовилась ко встречи с Михаилом Григорьевичем. Она давала точные распоряжения на счёт ужина. Слуги стелили новые простыни, крахмалили домашнее одеяние барина, а Елизавета Андреевна по несколько раз сбегала на кухню, зорько прослеживала, чтобы мясо было полностью прожаренным - без единой капли крови, чтобы хлеб пёкся из муки лучшего сорта, чтобы соус не был пересоленным, а пирог только с яблочной начинкой.
Когда Вишевский переступал порог дома, его ждало всё то, по чему он так скучал и о чём мечтал. Со стороны казалось, что Михаил и Елизавета несказанно счастливы, что брак их - один из немногих, где царят гармония и всеобщее понимание. Да и сами Вишевские верили в искренность своих чувств, им было хорошо и покойно вместе: ни единое облако или туча не проносились над их головами, они дополняли друг друга тем, что каждый обладал сполна. Вот и в последний приезд Михаил Григорьевич привёз для супруги тонконогого жеребчика вороной масти, несколько диковатого, с огненными злыми глазами. Его держали с двух сторон два рослых конюха, но жеребчик то и дело порывался вырваться на волю из цепких человеческих рук. Он метался из стороны в сторону, мотал головой, рвя зубами удила. Один из конюхов потерял равновесие, упал в грязь, а жеребчик, учуяв некоторую свободу, рванул вперёд, дважды ударил копытом незадачливого конюха; тот, отплёвываясь кровью, отполз в сторону, к нему подбежало несколько мужиков из дворовых, один помог бедняге встать на ноги, остальные поспешили на выручку другому. Следом выбежал Вишевский, он размахивал руками, кричал:
- Ловите, держите жеребчика... осторожно, он злой!
Их крики разлетелись по округе, добрались до стен дома и уже в комнатах и залах донеслось эхо мужских голосов. Елизавета Андреевна выглянула в окно, выходящее в сад, кинула через плечо своей няне:
- Пойди разузнай, что там произошло.
- Хорошо, барыня, - старуха накинула шаль на голову и вышла из дома. Через некоторое время она вернулась, тяжело дыша, глаза, полные ужаса широко раскрыты.
- Ну? Узнала что-нибудь? - Вишевская обернулась к ней, её замешательство передалось и ей.
- Ой, беда, барыня! Такая беда.
- Да что же, наконец, стряслось? Говори уже!
- Жеребчик, который барин купил вам в подарок, совсем ошалел. Из рук вырывается, одного конюха едва на смерть не зашиб, а теперь вот и супруг ваш пытается успокоить беса этого. А я как завидела жеребчика, так страх на меня нашёл и я бегом обратно - от греха-то подальше, - няня замолчала, вытерла слёзы с лица, - что делать будем, барыня? Так жеребчик всех покалечит.
- Что делать? - задала тихо самой себе вопрос Елизавета Андреевна и тут же нашла на него ответ. - Я знаю, что.
Она велела принести плащ и шляпу, а сама, готовая к решительным действиям, с усмешкой взглянула на няню; та всё поняла без слов и душевный холод сковал её сердце. Семеня вслед за барыней, старуха воздевала полные руки ввысь, причитала всё жалобным-слезливым голосом:
- Да как же так, барыня? Вы же расшибётесь, покалечитесь! Ежели о себе не думаете, то вспомните хотя бы о детище - ему ещё на свет рождаться.
Елизавета Андреевна резко обернулась: глаза её горели, в них то и дело вспыхивало пламя негодования. Няня уже было решила, что гнев госпожи её обрушится ей на седую голову, но лицо барыни вдруг разом посветлело-озарилось лёгкой улыбкой, уста её произнесли чуть ласковее, нежнее обычного:
- Ты утомилась, нянюшка, моя дорогая. Иди почуй, а я сама справлюсь.
Старуха так и осталась стоять в огромном полумрачном холле, руки её тряслись, не слушались, она не в силах была справиться со строптивостью своей воспитанницы, зная. что та характером пошла в отца и, не имея более силы воли противостоять ей, стала искать утешение в молитве, призывая Господа и всех святых сохранить жизнь барыни.
В это самое время жеребчика удалось изловить и обуздать немного его дикий нрав. Животное, чуя силу человеческих рук, ещё больше взрыпался, то становясь на дыбы, то вскидывая задние ноги. Всем руководил Михаил Григорьевич: увлёкшись жеребчиком, он не заметил прихода супруги и обернулся в её сторону лишь только тогда, когда услышал за спиной знакомый голос:
- Вы никак не справитесь с одной лошадью? - Елизавета Андреевна рассмеялась, поигрывая носком ботинка.
- Вам, моя милая, лучше уйти домой, ибо жеребчик напуган и неизвестно, чего ждать от него в любую минуту, - ответил Вишевский.
- Вы никогда с ним не справитесь, это под силу лишь мне.
- Боже мой, моя радость, не говорите так. Лучше возвращайтесь в комнаты, здесь опасно.
Но Елизавета Андреевна словно не слышала повеления мужа. Властным жестом приказала она конюху помочь ей взобраться на жеребчика, и не успел Михаил Григорьевич опомниться, как она, издав клич и стеганув лошадь, помчалась вглубь парка. Жеребчик кидался из стороны в сторону, норовя скинуть бесстрашную наездницу, но та была не робкого десятка: не страшась его гнева, она ещё и ещё подстёгивала жеребчика, ухватила поводья маленькими руками, гордо сидела, с прямой спиной, а прядь волос, выбившись из-под шляпы, развевалась на холодном ветру.
Михаил Григорьевич вне себя от гнева сгрёб конюха за ворот, крикнул ему в лицо:
- Если с барыней что-то случится, я с тебя кожу сдеру!
Несчастный, до смерти напуганный конюх, сам бледный, не мог найти слов в своё оправдание: сейчас он словно находился между двумя наковальнями - с одной стороны приказ барыни, с другой запрет барина. И кого слушаться попервой, он не знал.
Тем временем Елизавета Андреевна неспешной рысью возвращалась назад. Жеребчик уже не вскидывал ноги, не метался, лишь покорившись женской руке, понуро с опущенной головой трусил по парку, бока его лоснились от пота, он тяжело дышал, того гляди не выдержит и рухнет на земь. А Вишевская с победоносным видом подъехала к крыльцу, под взрыв ликования челяди легко соскочила на высохшую траву, провела рукой по мокрому лбу.
Жеребчика тут же увели в стойло, а Михаил Григорьевич, преисполненный противоречивых чувств: страха, тревоги, обиды и злости, приблизился к жене, обнял её за плечи.
- Я так боялся за вас, боялся потерять вас, - прошептал он.
- Вы же знаете, что страх перед лошадьми мне неведом. Я укрощу любого, даже самого дикого коня, - ответила также тихо Елизавета Андреевна.
- Я знаю, всё знаю. Но, прошу вас, больше не делайте так, не терзайте моё сердце, так горячо любящее вас.
Она подняла голову, снизу вверх взглянула в приветливое лицо мужа, его добрые, несколько кроткие глаза, и в миг ей стало стыдно, она почувствовала к нему томящую жалость, укоряя саму себя за поспешный, необдуманный поступок. Не зная, как загладить вину перед ним, не находя подходящих фраз, Елизавета Андреевна лёгким касанием провела рукой в перчатке по волосам супруга, сказала:
- Скоро обед, Михаил Григорьевич, пора домой.