Перемена

I ГЛАВА
Поезд быстро мчался меж пологих холмов, поросших редкой, увядающей на солнце травой. Позади остались шумные улицы Вены и Дрездена - эти широкие проспекты и площади, эти узкие, петляющие бесконечными туннелями старинные переходы, и если забыть, в каком ныне веке живешь, то можно ненароком представить себе, что вдруг очутился в Средневековье: столь невероятное сочетание современности и традиций старины! Чуть облокотившись тонкой рукой в элегантной перчатке, искоса посматривая то в окно, то на спящего напротив супруга, Елизавета Андреевна вздыхала, предвкушая лицезреть новые места, вспоминая оставшиеся за спиной недели, прожитые в благородном краю северной Европы.
Елизавета Андреевна Вишевская, урождённая Калугина, была молодая, весьма привлекательная, цветущая тёплой красотой женщина лет двадцати восьми. Дочь отставного полковника и столбовой дворянки, благородная, чуткая в своём воспитании, образованная и начитанная, она являлась гордостью родителей, некогда живущих в большом поместье за пределами Санкт-Петербурга и ведущих открытый светский образ жизни. С самого рождения Елизавету окружала пышная роскошь светских приёмов, когда со всех уголков столицы съезжались благородные, полные горделивого достоинства высокопочтенные дамы и господа; в широком зале в канделябрах горели свечи, в воздухе витал аромат духов и тяжёлые запахи душистых цветов, играла музыка, отовсюду слушались смех, разговоры, мужские голоса, спорящие о чём-то, тонули в водовороте стука каблуков пар, кружащих в вальсе.
Маленькой Лизе в силу возраста было воспрещено появляться на балу, но от этого задор её детского существа ещё более усиливался, когда, пробравшись тайком к заветной двери, украдкой прячась за широким рядом высоких колонн, она наблюдала за движущимися силуэтами гостей и каждая из дам, будь та молода или стара, казалась ей необыкновенно, сказочно прекрасной в широких атласных ли, шёлковых платьях, инструктированных рюшами, воланами, пышными лентами и драгоценными камнями. Уже тогда в маленькой головке девочки зародилась томительная радостная мечта - по достижении нужного возраста покорить весь пышный свет: сначала в столице, потом в Империи и затем в мире. Мать её, Мария Николаевна, была иного склада характера: уравновешенная, стремящаяся к простому семейному очагу и разделяющая увлечения супруга лишь по чувству долга, ибо покорность пред более сильным и более величественным текли у неё в крови.
Андрей Васильевич Калугин, человек жёстких правил и устоев, женился на Марии, только пленившись её дивной красотой; тогда, у алтаря, ему было двадцать шесть лет, а ей всего пятнадцать. Робкая, несколько неуклюжая, Мария Николаевна с христианским смирением приняла на себя все тяготы да заботы о семейном гнезде. Первые дни замужества казались ей настоящим адом: как нежный цветок, вырванный из благодатной почвы вместе с корнем порывом ветра, так и она очутилась на ложе незнакомого, далёкого от неё человека, чей армейский характер проявился на следующий день после венчания. Мария Николаевна тихо плакала, когда никто не мог видеть её слёз, а супруг, преисполненный гордости, что взял в жёны одну из самых первых красавиц, большую часть времени пропадал на службе, после, заезжая домой лишь отужинать, вновь покидал молодую супругу и отправлялся с друзьями-приятелями в игорные дома.
Постепенно Мария смирилась с недостатками Андрея Васильевича, зато в истинной христианской добродетели отмечала все его достоинства. Калугин, человек внутренней благородной почтенности, по достоинству оценил истинное признание жены, её молитвами смог побороть собственный буйный нрав, став если не лучшим,но примерным семьянином семейства. Через год после свадьбы Мария Николаевна разрешилась от бремени мальчиком. Роды оказались тяжёлыми и жизнь её была в опасности. Доктор смог помочь несчастной, но предупредил новоявленного отца, что супруге необходим покой, а лучше для неё, добавил врач, отправиться отдохнуть - куда-нибудь, подальше от шумного, многолюдного города, в тихое чистое место.
Сын родился крупным, здоровым младенцем, оглашающий усадьбу ночными богатырскими криками. Мария Николаевна была счастлива за долгожданного наследника, но она всё ещё пребывала в постели и была так слаба, что не могла даже спускаться по лестнице. Через два месяца после родов, предоставив младенца на попечении кормилицы и родственников, чета Калугиных отправилась на Кавказ, славившегося своими живительными минеральными источниками. Там, посреди высоких гор и тёмных скал, где гулял привольный ветер и где так вольно дышалось, Мария Николаевна расцвела, похорошела и стала даже краше, чем была до свадьбы, только сия красота явилась не юной девицей, но молодой женщины и Андрей Васильевич, любуясь супругой и гордясь ею перед остальными, по-новому взглянул на неё и через три месяца супруги воротились обратно в Санкт-Петербург счастливые, отдохнувшие, словно заново родившиеся, что только укрепило их брак.
Минуло три года. Мария Николаевна подарила мужу дочь Ольгу, а через полтора года на свет появилась вторая дочь Елена. Матери семейства стало много тяжелее: одни роды за другими подточили её и без того слабое здоровье, а Андрей Васильевич, отдавая предпочтение сыну, не столь пёкся о судьбах маленьких дочерей. В два года сильно захворала Ольга, за ней слегла Елена. Девочки, и без того тихие, спокойные, теперь совсем превратились в бледные тени, а несчастная мать, просиживая у их кроваток денно и нощно, с горькой тоской наблюдала, как жизнь постепенно уходит из их маленьких, худеньких тел.
Перед величием смерти Андрей Викторович позволил себе пустить робкую слезу и, может статься, усмирял из последних сил громкое отчаяние у края могилы дочерей, дабы не показать перед собравшимися, а - главное - перед убитой горем женой свою тайную слабость.
Несколько месяцев Мария Дмитриевна жила как во сне: не спала ночами, отказывалась от еды, часами могла без всякого смысла бродить по большому дому по раскрытым анфиладам, а устав, заходила в тихую, пустую комнату почивших дочерей и долго там сидела, оплакивая эту страшную потерю. Её ставшее безумие прекратилось тогда только, как она узнала, что вновь ждёт ребёнка. Душа её воспарилась до небес, пережитое горе осталось где-то на дне, спрятанное-захороненное под землёй. Теперь мысли Марии Калугиной сосредоточились только на ожидании дитя, что должно вот-вот появиться на свет.
Елизавета родилась тёплым июльским днём. И что за чудесная малышка оказалась в обессиленных руках матери: небольшая, крепенькая, со здоровым румянцем, она крепко сжимала свои крохотные кулачки и казалось, что в этих ладошках держится целый мир. Наученная горьким опытом со старшими дочерьми, Мария Николаевна старалась окружить новорождённую всем самым лучшим, в ночных молитвах испрашивая Господа сохранить жизнь дочери во благо и на счастье семьи. На свои собственные средства, доставшиеся ей в качестве приданного, Калугина купила дачу неподалёку от Санкт-Петербурга. Это был уютный двухэтажный деревянный дом, впрочем, весьма просторный и красивый, расположенный в лесу, близ большой дороги, где в нескольких верстах были поместья мелких дворян да небольшая, построенная в прошлом столетии, часовня. До первых холодов Мария Николаевна проживала на даче с детьми и парой слуг, не обременяя последних чересчур многочисленными просьбами, чему те были ей весьма признательны.
В конце октября Мария Николаевна и дети воротились домой. К недоумению её, Андрей Васильевич встретил родных довольно прохладно, не выразив ни чувства радости, ничего, только проговорил сквозь усы, глядя куда-то поверх головы супруги:
- Вы рано вернулись, моя дорогая, обычно люди остаются на дачах до первого снега.
- В лесу теперь значительно холоднее, нежели в городе, и я опасаюсь за детей, ибо не хочу, чтобы они простудились и заболели, - как всегда, чуть покорным тоном произнесла Мария Николаевна, едва сдерживая выступившие на глаза слёзы.
- Коль так, то добро пожаловать домой. Я сию же минуту велю подавать ужин.
Госпожа Калугина и на сей раз проглотила обиду, причинённую ей супругом без всякого на то основания. Лишь потом, спустя две недели, она узнала от давнишней знакомой - княгини Задоевской, что всё то время её отсутствия на даче Андрей Васильевич не терял зря дни, а просто-напросто нашёл для себя отдушину в лице семнадцатилетней красавицы - дочери офицера невысокого ранга, а то, что сия легкокрылая прелестница являлась наследницей небогатой незнакомой свету семьи, было ему лишь на руку: по крайней мере, рассуждал Калугин, в обществе не будет сплетен, а его репутация не испортится.
Эта новость стала ударом для Марии Николаевны. И до того тихая, робкая, покорная, она совсем ушла в себя, чаще оставалась дома, отказывалась от встреч и приёмов. Единственным утешением для её разбитого сердца оставались дети, и именно в них черпала она силы, что не позволили ей окончательно сойти с ума. С супругом она общалась как прежде, но, затаив на него обиду за столь гнусное предательство, решила покинуть его, уехав насовсем в отдалённое поместье своей тётки - старой девы, ведущей тихий, затворнический образ жизни, при том оставаясь беспечной, юной девицей в душе. Но планы по отъезду не осуществились: в декабре скоропостижно скончалась её старушка-мать и разрыв с мужем пришлось отложить, запрятав обиду в долгий ящик.
Андрей Васильевич, ко всему прочему, не был лишён истинного благородства: в трудную пору она всё же протянул Марии Николаевне руку помощи, а с этим жестом - не смотря на прежние пережитые невзгоды, их любовь и привязанность возродились и они, недавно далёкие друг от друга, исправив ранние ошибки, объединились, семья их зажила как прежде, даже ещё лучше, и мир в доме Корнильевых увенчал их своей тёплой пеленой.
Через два с половиной года госпожа Калугина вновь подарила супругу ребёнка - девочку, что не в пример Лизе, родилась хворой и слабой и, не прожив полгода, скончалась. Несчастная мать слегла от горя, силы её истощились от прожитых слёз, целую неделю она прибывала между жизнью и смертью, и только благодаря неизменному доктору, что пустил ей кровь, женщина осталась жива. К ней в опочивальню заглянул Андрей Васильевич, нерадостным, строгим было его тёмное лицо. Как судья, провозглашающий приговор преступнику, так и он с высоты своей гордыни произнёс у изголовья жены:
- Что же вы, радость моя, Мария Николаевна, вот уж который раз дарите мне девчонок, да ещё и хворых? Неужто так будет продолжаться многие годы? Горько осознавать, но я вами крайне разочарован.
Больная только смогла, что издать тяжкий, горестный вздох. Как спасение она протянула исхудалую, ослабленную руку мужу, коснулась его крепкой кисти и сквозь слёзы, что текли по её бледным щекам, прошептала:
- Прошу вас, не корите меня в моём горе. Я умираю, сжальтесь надо мной.
Сия просьба, исходившая из глубин её исстрадавшейся души, на миг тронула его, мышцы на его лице как-то странно дёрнулись и внутри Андрей Васильевич почувствовал некую жалость к жене, однако, не подав вида собственных чувств, поцеловал её руку, пожелав здоровья, и вышел, оставив измученную женщину в одиночестве.
Так прошёл ещё год - самый трудный в их совместной жизни. Калугин почти не появлялся дома, с головой погрузившись в дела государственные, а в свободные дни посещая светские приёмы и игорные дома, оставляя в проигрыше значительные суммы денег. Мария Николаевна хранила молчание, полностью растворившись в детях и домашних хлопотах, однако, её задевало поведение мужа, к тому же не лишним стоит отметить её молодой возраст и благородную, спокойную красоту. Лишь единожды, когда они остались наедине, отозвав всех слуг и детей, госпожа Калугина попыталась было образумить супруга, призвав на помощь всю свою женственность, всю мягкость и тактичность, коими была наделена сполна. Она надеялась, что Андрей Васильевич раскается - или хотя бы пожалеет о прошлых прегрешениях, с любовью супружеской повернётся лицом к жене, но вместо того услышала его ответ, сказанный в тоне, когда человек едва сдерживается от крика:
- Радость моя, я долго терпел ту ледяную стену, что была воздвигнута вами собственноручно, в противном случае я не сбегал бы из собственного дома, дабы найти утешение в кругу чужих людей.
- Данными словами вы унижаете меня, сударь.
- Отнюдь, Мария Николаевна. Но если вам так хочется знать правду, то вот она, только не обессудьте. Предположим, я женился на вас, ибо был без памяти влюблён, очарован вашей красотой, я желал иметь при себе гордую красавицу. Но что получил взамен? Вы так и не смогли разжечь тот огонь, что сводит с ума; я раздражаюсь внутри при вашей столь робкой покорностью, вашей чересчур - я повторяю - чересчур благородной добротой, да вы и сами это понимаете как умная, образованная женщина.
- Значит, вам не нужно моё смирение, что столько раз спасало нашу семью от разрыва? Вам не нужна та жертвенность, что принесла я на алтарь этого дома, рискуя собственной жизнью? А дети? Наши с вами дети: они хоть что-то значат для вас? - Мария Николаевна опустилась на стул, тело её сотрясли рыдания, ей вдруг стало жалко саму себя - из-за того нерадостного положения, в котором оказалась по своей же вине.
Андрей Васильевич, устало вздохнув, подошёл к жене, обнял за плечи. Она перестала плакать, вся задрожала, точно готовясь к удару, но удара не последовало - вместо него над её ухом прозвучал спокойный голос мужа:
- Ну-ну, не плачьте, моя дорогая. Я и сам погорячился в высказываниях, но даже я крепко дорожу вами.
- Вы остаётесь со мной из жалости только. Ах, как это унизительно для меня.
- Вы неправы совершенно. Я люблю вас и желаю видеть вас счастливой, - он сел напротив неё, поднёс к губам её холодные руки, - вы так бледны в последнее время, я опасаюсь за ваше здоровье. Давайте вместе выходить на прогулку - как раньше, а я всегда останусь подле вас.
Мария Николаевна приняла предложение супруга, её искренне тронула его просьба и слова мягких фраз, что слышала из его уст впервые. После данного разговора свет стал чаще и чаще видеть их вместе, и Калугина, выдавливая из себя радостную улыбку, блистала в обществе своей красотой, однако, чувствуя себя там не в своей тарелке. Не прошло и года, как она разрешилась от бремени шестым ребёнком - мальчиком, о котором долгие годы мечтал Андрей Васильевич. Роды на сей раз прошли легко и быстро, младенец родился здоровым и крепким, а жизни матери более ничего не угрожало. Только несколько позже, отлёживаясь в постели, Мария Николаевна поделилась с супругом теми страхами, тревогами, что с давних пор беспокоили её.
- Прошу вас, Андрей Васильевич, позвольте мне не иметь более детей, ибо если с новорожденным что случится, я не вынесу потри. У меня не осталось сил хоронить наших детей.
- Ваше желание свято для меня, моя дорогая. Я не стану заставлять либо бранить вас, потому как вижу вашу добрую душу, что крайне ценно для меня.
Калугин сдержал обещание и в их семье вновь воцарился мир. Сыновей своих он обожал, в дочери души не чаял, с искренним восхищением отмечая каждый раз, как быстро они растут.
Елизавета - или как было принято называть её в семье Лиззи - подрастала своенравной девочкой, с бойким, не в пример матери, характером, от которой она унаследовала красоту и грацию, зато от отца взяла весь его пылкий нрав, хитрый склад ума и необузданность, смиряемую лишь под строгим оком учителей, обучающих её языкам, словесности, танцам, музыке, живописи и математики. Лиззи схватывала всё налету, оказавшись способной к любому предмету, но не смотря на столь незаурядный ум, также легко теряла интерес ко всему, что поначалу казалось ей важным и интересным. Несколько ленивая, капризная, она сводила преподавателей и нянюшек с ума, отказывалась выполнять домашние задания, заменяя учёбу резвой прогулке по большому саду, где она часто пряталась за кустарниками сирени и потом наблюдала из своего укрытия, как добрая нянюшка ходит-ищет её, а сама строптивица тем временем тихо смеялась над старушкой.
Помимо этого Лиззи отличалась от братьев необузданным характером, который в особенности показал себя, когда их родная тётя привезла из Австрии сладости, а поздно вечером, отправившись почивать, Лиззи незаметно - минуя сонную нянюшку, прокралась в спальню младшего брата и съела все его сладости. Наутро взрослые узнали о пропаже, мальчик громко плакал и никто и ничто не могло его успокоить. Зато Лиззи, бесстрашно поглядывая на всех из подлобья, спокойно призналась в содеянном. Мария Николаевна, обнимая-прижимая сына, только и проговорила:
- Как ты могла так поступить, доченька? И разве не стыдно тебе?
- Нет, не стыдно, - чуть озлобленно ответила девочка.
- Ты украла у брата подарок! Зачем так сделала? - строго спросил Андрей Васильевич - единственный, кого Лиззи боялась и слушалась, но даже его поразил ответ дочери:
- Потому как мне захотелось больше сладостей.
Отец не стал журить или наказывать дочь, ему по нраву пришлось её бесстрашие перед лицом судей, ибо в том видел он самого себя, в душе не без гордости отмечая схожесть их характеров во всём. Ещё немало хлопот пришлось пережить Калугиным с Лиззи - до её двенадцатилетия.
Подрастая и расцветая, Елизавета остепенилась; не похожая на прежнюю озорную себя, девочка превратилась в прекрасную девушку - несколько холодную, горделивую и рассудительную не по годам. Она не была кокеткой или жеманницей, в душе презирала женщин, старающихся выглядеть лучше в глазах окружающих, дабы понравиться мужчинам, ибо понимала, что истинную, настоящую - неподдельную красоту ничем не затмишь и не скроешь.
Когда Елизавете исполнилось пятнадцать лет, родители стали выводить её в свет, беря с собой везде - будь то балы, приёмы или театры. Русоволосая, белокожая, стройная как берёзка, окутанная ворохом пышных кружев, оборок и рюш, сия юная девица часто обращала на себя взоры достопочтенных господ, примечала их взгляды, полные восхищения, но, действуя согласно советам матушки, делала вид, будто не замечает никого вокруг.