Время волка. Часть 4. Свое царство

Часть 4. Свое царство
Боракчин, Хулан и Юлдуз вышивали одежду золотыми нитями на шелковой ткани, наслаждаясь тишиной и теплом очага в гэре, когда страдники сообщили о приходе Уруудая.
- Пусть зайдет. – сказала Боракчин.
Старый седобородый нойон поприветствовал регентшу, поклонился.
- Как идет работа, Боракчин-гуай? – спросил он из вежливости.
- Слава Тенгри, мяса и кожи запасено много в этом году. Шелка тоже много привезли купцы в наши города и стойбища.
- Но теперь, фуджин, у вас есть более важные дела, чем хозяйственные хлопоты.
Женщина лишь улыбнулась в ответ. Казалось, морщины, не закрашенные, как обычно, белилами, вовсе не портили красоты царицы степей, а лишь добавляли ощущение мудрости, как и ясная речь.
- Когда мой муж был в походах или на курултае, я тоже занималась государственными делами, но шитье, ткачество, приготовление пищи, поддержание очага никогда не забрасывала. Хулан тоже учу этому, так ведь, дочка? Если знатные женщины народов войлочных стен станут утопать в неге, как принцессы оседлых, они станут слабыми.
- Верно говорите, Боракчин-гуай. Я пришел поговорить о моей дочери.
Суровое лицо монгольского воина выражало непреодолимую печаль. Прошел месяц с тех пор, как пропала Олджей. Нойон помнил каждое слово, сказанное дочерью после смерти Сартака.
- Дочка, почему ты печалишься о смерти чжувана едва ли не так же, как и его кипчакская наложница? Он был нашим правителем и командиром, но не близким человеком, чтобы так убиваться, - спрашивай Уруудай, видя каждодневные слезы Олджей.
- Он был для меня не просто правителем, не просто сыном Бату-ака, отец.
Военачальник задумался, поглядев на пламя очага в гэре.
- Так значит, все эти годы ты была влюблена в него, как в мужчину?
- Да, отец.
- Почему тогда не сказала мне? Я бы устроил ваш брак. Хоть и наша сияющая религия * запрещает многоженство, но монгольские обычаи позволяют.
- Я бы не смогла жить с мужчиной, который всю свою любовь отдавал другой женщине, даже промолчал, когда Берке первый раз пытался его подставить, чтобы Бату не приказал ее убить. Жить с ним и видеть такую любовь к ней было бы очень больнее, чем рана от меча или стрелы.
На следующий день рано утром ее просто не оказалась в юрте. Кипчакские степи бескрайние, нельзя каждый кусок земли обыскать. Уруудай отправлял каждый день своих сыновей с воинами, но не нашлось даже тела девушки.
- Я отправила по нукеру в каждый вилайят месяц назад, - сказала Боракчин, виновато глядя на военачальника, но вестей пока нет. – Я знаю. Каково вам сейчас, мы сами все эти месяцы царапаем землю печенью*.
* «царапать землю печенью» – находиться в глубокой печали, печень считалась символом жизни
Послышался скрип ворот ставки, в стойбище въезжал огул Берке со своими гвардейцами и нукерами, чтобы совершить поклон новому Чжувану. Хулан пошла к воротам посмотреть, кто едет.
- Дорогу! – кричал нукер. – Берке-огул едет!
Жар поплыл по телу Хулан, когда она услышала это имя. Впервые юная дева узнала, что такое ненависть, разъедающая изнутри, не дающая спокойно спать и радоваться мелочам. Посмотреть бы на убийцу отца! Народ, будто назло толпился у ворот, везде из уст людей слышалось имя царевича. Это были джучидские воины – кипчаки и огузы, в чьих жилах текла та же кровь, что в матери Берке. Хулан пробралась сквозь толпу и встала посреди дороги на пути двигующихся всадников, пытаясь разглядеть издалека лицо врага, окруженного нукерами. Ехавшие впереди резко остановили ржущих коней.
- Ханым, глухая?! – закричал нукер. – С дороги! Задавим сейчас!
Она стала неохотно отходить, продолжая вглядываться в лица всадников.
- Пропустите, - приказал Берке окружавшим его стражникам. Всадники расступились, и он подъехал ближе к девушке. Азиатские глаза пристально глядели на всадника. Хулан радовалась, что не взяла с собой оружие, а то рука бы не послушалась – сама полезла в ножны за саблей.
- Поклонись человеку Золотого Рода! – приказал строгим голосом нукер. Не хотела Хулан говорить, кто она, но подумала: «лучше скажу, чем поклонюсь ему».
- Я сама из Золотого Рода, - молвила девушка, вытащив из-под воротника овечьего дээла подвеску с тамгой дома Бату.
- Сайн байна уу, ханым, - поприветствовал он ее. – Кто ты? Почему ходишь без слуг?
- Я – Хулан, дочь Сартака.
- Тукан усыновил тебя и братьев?
- Да, - отвечала она, а трясущиеся от гнева руки сжимали кулаки так, что ногти впивались в ладони. «Как можно так умело притворять? Изображать заботу о том, кого лишил отца?» – думала она
- Не ходи одна, Хулан, сказал он. Хулан отошла к толпе, и Берке с нукерами поехал дальше. Снежинки медленно ложились на шлемы и хатангу дегели * воинов

* одежда из плотной ткани, усиленную прикреплёнными изнутри металлическими пластинами
Берке сразу почувствовал силу во взгляде и голосе миниатюрной девушки с иссиня-черными густыми косами, спускавшимися на плечи и поясницу из-под малхая.
«Глядишь на меня с ненавистью, Хулан? - думал Берке. Я бы тоже на твоем месте ненавидел себя.
Хулан побежала, оставляя следы гуцулов на тонком слое снега, лежавшем на сухой степной траве. А бегала она по-прежнему быстро, как тот счастливый озорной ребенок при жизни отца и матери. Охранявший гэр Боракчин нукер с суровым лицом с трудом успел сообщить регентше:
- Хулан идет. Нет, бежит.
- Пусть заходит, - улыбнулась Боракчин.
Струя холодного зимнего воздуха ворвалась в теплую юрту через открытую дверь, согретую изнутри очагом. На женской половине юрты сидела Юлдуз с сыновьями. В свободное время Боракчин всегда завала к себе младших внуков. Раньше она видела только один раз, когда приезжала в ставку Сартака, а последние два года, когда Сартак по приказу Бату откочевал далеко на восток, не видела совсем. Улагчи в то время находился у учителя-уйгура, приставленного к нему для обучения грамоте.
- Сайн бауна уу, бабушка, - сказала Хулан и поклонилась.
- Что у тебя с голосом? – спросила регентша, заметив волнение внучки.
- Я видела Берке. Он уже в стойбище.
- Он говорил с тобой? – спросила Боракчин, стараясь сохранять спокойный тон.
- Да, бабушка.
- Ты держалась?
- Да. Не беспокойтесь, я ничего ему не высказала, только отвечала на его вопросы. Бабушка, он говорил со мной, будто ничего не произошло, будто не по его приказу меня лишили отца!
- Хулан, Юлдуз,- обратилась Боракчин к ним строгим голосом. Вы будете присутствовать на пиру. Мы окажем честь Берке.
Юлдуз отвела взгляд от сидевших рядом и игравших в кости Хукджи и Тук-Тувы
- Что вы такое говорите, Боракчин-гуай? Какую еще честь?
- И мы будем улыбаться веселиться в его присутствие! – продолжала держать строгий тон регентша.
Хулан взглянула на нее с недоумением.
- Это будет началом нашей мести. Пусть Берке видит, что, вопреки всему, огонь в наших глазах свет не погас! Пусть видит, что жажда жизни не покинула наши сердца! Что рядом с нами Мать Этуген, а Эрлик далеко!
Берке преклонил колени перед троном, где сидели регентша и маленький чжуван, а в мыслях звучало:
«Я – Берке, сын Джучи-чжувана и внук Чингисхана. А еще в моих жилах течет кровь хорезмшахов, правивших всем Мавераннахром. Безродная женщина думает, что я перед ней склонил голову. Но я – приобрел славу после того, как преклонил колени перед Мунке-каганом, которого сам же посадил на трон. Я – Берке, я – тот, кто склоняет колени только для того, чтобы подняться». Придворный поднес ему чашу с черным кумысом.
Для пиршеств всегда ставили специальный шатер. Поставили его и на этот раз. Он был настолько просторным, что вмещал несколько десятков человек. Внутри шатра стояло несколько небольших столов, куда слуги подавали еду и напитки.
На столах стояло множество сухофруктов и сладостей: сушеные дыни и абрикосы, плоды смоковницы*, халва, борцоги.

*Инжир
Берке зашел в шатер, среди кланяющихся придворных он нашел взглядом ту, что согрела душу во время невзгод. Стоявшая у входа с другими служанками, опустив голову, Чечек изредка поднимала ее, чтобы увидеть, глядит ли царевич в ее сторону. Она не хотела верить, что обманывала себя все эти годы, но эти мысли заставляли возвращаться к ним все снова и снова.
Чечек не слушались дрожащие от волнения колени, учащенное сердцебиение не давала свободно дышать. Помнит ли он ее, ни оставит ли, когда ее помощь станет не нужна?

- Ты извини, Берке, что яства на столах – те, что больше любят женщины, но на них сейчас держится наш улус. И вам должно прийтись по вкусу то, что едят в Мавераннахре.
Берке глядел на улыбающуюся женщину в высокой бокке красного цвета, с белилами на лице и думал:
«Неужели Боракчин не опечалена смертью сына? Такого быть не может, ведь она всегда его защищала, значит, любила!»
- Почему же не ешь, не пьешь Берке? Не отравим же мы тебя! Гость для степняка священен, а мы строго чтим традиции, вопреки тем, кто от них отступает.
- Что вы такое говорите, - Боракчин-гуай! – притворно засмеялся Берке. -Я просто задумался, глядя, как вы быстро оправились после смерти сына. -в его голосе зазвучал издевательский тон.
- Когда на твоих плечах не только ставка, но и весь улус, долго пребывать в печали – гневить Небо. Боракчин позвала Чечек. Когда девушка подошла, регентша что-то сказала тихим голосом. Чечек вышла из шатра и привела девушек-шанзисток. Среди них была сама Хулан.
«Девушка из Золотого Рода сама будет играть для гостя? К чему это?» - подумал Берке.
- А теперь девушки сыграют что-нибудь для гостя.
Пальцы девушек прикоснулись к струнам, но заиграла не протяжная монгольская мелодия, а кипчакская, более быстрая, ритмичная, та, в которой жила вольная душа народа Дешт-и-Кипчак. Берке не смог скрыть удивления, отразившегося на его лице. Еще сильнее удивила то, что в центр шатра вышла Юлдуз и начала петь на родном языке. Пела она о беглом половецком бее, которого запах пучка, оторванной от родной земли, заставил вернуться в кипчакские степи. Пела и улыбалась, глядела на Берке своими широкими раскосыми зелеными глазами, в которых, казалось, не было печали.
- Кипчакская песня под шанзу? – с искренним любопытством взглянув на регентшу, на минуту забыв о вражде, спросил Берке.
- Мы это придумали специально, -как всегда спокойным, но твердым, уверенным голосом отвечала Боракчин, - Берке-гуай, мы все, живущие в войлочных юртах – один народ: монголы, кипчаки, татары, верующие в Тенгри, христиане, буддисты, мусульмане. Никто и ничто не сможет нас разделить.
- Но татары, которых вы назвали… - хотел было напомнить Берке о кровной вражде, но регентша его остановила:
- Этот народ уже сполна заплатил за свое преступление перед Золотым Родом, религия моего сына и моих внуков учит прощению. Мы не сможем идти по одному пути, вечно враждуя.
Боракчин позвала Хулан, принцесса передала Юлдуз шанзу и подошла к регентше, поклонившись. Юлдуз села в ряд с девушками-музыкантами, продолжившими играть теперь уже монгольские мелодии.
- Садись, Хулан за стол, наслаждайся сладким вкусом своих любимых сушеных фруктов, велела Боракчин, улыбаясь, а потом сменила мягкий тон на твердый:
- Мы потратили много сил, чтобы оправиться, но мы смогли! – произнося эти слова, женщина обратила свой взгляд в сторону Берке.
Уходя из шатра, вежливым тоном поблагодарив хозяйку и попрощавшись с гостями, он еще раз окинул взглядом Боракчин, Хулан и Юлдуз, игравшую на инструменте, и не увидел в их глазах ни тени скорби.
«Я понял, что ты вы все хотели мне сказать. Хоть я и ваш враг, но, все же, не могу не восхищаться силой женщин Дешта».
Боракчин в сопровождении служанок вышла из шатра, где проводился пир и направилась в парадный шатер чжувана, приказав служанкам не следовать далее за ней, а стражникам – выйти из шатра. Регентша поднялась по ступенькам к высокому длинному трону, дотронулась рукой до сидения. Упав на колени, совсем недавно улыбавшаяся женщина зарыдала: «ПрОклятый трон! Ты был когда-то для меня спасением от презирающих татарку, которую Бату сделал частью Золотого Рода, давал возможности мстить врагам. Но теперь… Теперь ты стал моим взамен на жизнь моего сына, не спрашивая моих желаний! Будь ты проклят, трон чжувана, раз взял себе такую жертву!» Боракчин услышала шаги в шатре:
- Я же приказала никого не пускать! – крикнула она, но, оглянувшись, увидела Улагчи. Не пустить чжувана в его собственный шатер никто не посмел. Стыдно стало регентше показывать внуку лицо со смытыми слезами белилами.
- Бабушка, вы плачете?
- Все в порядке, Улагчи. Я еще не до конца оправилась от смерти твоего отца, но это последний раз, когда я лью по нему слезы. Слезами мы только покажем слабость нашим врагам, убившим чжувана.
- Бабушка, за смерть родных монгол всегда будет мстить! Наш великий предок Чингисхан отомстил татарам за то, что те отравили Есугея-багатура, и мы должны наказать тех, кто отравил отца! Потом он отомстил меркитам, взявшим в плен Бортэ-фуджин!
Твердые слова, произнесенные детским голосом из уст мальчишки с двумя тонкими короткими косичками звучали по-взрослому.
- Верно говоришь, Улагчи. И мы скоро этим займемся. Но без союзников из Золотого Рода мы не сможем победить наших врагов.
- И кто же будет нашим союзником, бабушка?
- Это пока секрет, - сказала Боракчин полушепотом. Расскажу, когда будет суд над убийцами чжувана. – И не вздумай никому. Кроме сестры и матери говорить об нашем разговоре. Ты понял? – она, сидя на коленях, посмотрела в глаза внуку.
- Да, я понял.
Улагчи скучал по те временам, когда он мог просто взять у поваров борцогов или фруктов, когда хотелось пожевать вкусной еды: теперь для любого приема пищи требовалось вызвать слугу или служанку, чтобы они попробовали прежде чжувана.
- Бабушка, почему чжуван может есть только после слуг? Отец так не делал! А Бату-ака разве так ел? – спрашивал маленький правитель у регентши.
Боракчин велела сесть ему рядом и, глядя в лицо, спокойным, но уверенным тоном отвечала:
- Послушай, Улагчи. Вспомни, что случилось с твоим отцом из-за того, что он был неосмотрителен в еде и напитках и доверчив к окружавшим его людям. Враги, убившие его, не оставили мысли о власти, и ради нее они могут отравить и тебя. Чтобы править людьми, надо уметь терпеть, переносить трудности, не говоря об этом о том, как тебе тяжело. Поверь мне, Улагчи, это не навсегда!
Чечек не могла уснуть всю ночь: невозможно было не то что лежать. Но и сидеть на месте от мысли, забыл ли он ее, смеется ли над ней или скучает. На следующий день слуга Берке подошел к Чечек, когда она стояла на улице со служанками и нашептал ей то, что заставило девушку глубоко выдохнуть и пойти, и быстрым шагом пойти за ним. По дороге слуга вытащил из сумки булгарское покрывало и велел Чечек накинуть и прикрывать лицо. Они быстро прошли через пропустившую их по просьбе слуги охрану к шатру Берке. Чечек боялась, что Берке на нее даже не взглянет, но он сжал ее крепко в объятиях, как будто думал, как будто скучал все это время.
Ее сердце успокоилось: эти крепкие горячие объятия не похожи на обман, тело ощущает, как бьется его сердце. Этот мужчина говорил ей полушепотом:
- Прости, что заставляю так долго ждать, мне тоже нелегко. Проживать каждый день, не видя дикого цветка, кажется адом.
Девушка недоверчиво отвечала:
- У вас жена и множество наложниц: и смуглых персиянок, и златовласых оросок и аланок. Можно ли верить, что вы все два года тосковали по такой невзрачной, как я?
- Глаза и волосы этих дев прекрасны, но слова и улыбки притворны, в них лишь желание облегчить свою участь. Нет в тех невольницах огня, что согреет в трудное время, нет силы воли дикого цветка степного, что преодолеет все преграды. Кто может заменить ту, для которой не помеха ни отцовская воля, ни расстояние?
Берке глядел в глаза Чечек, целуя в губы и румяные от морозного ветра щеки:
- Не сомневайся во мне. Ни в одно мгновение.
Он медленно развязал пояс на ее халате, обоими руками стянул верхнюю одежду и оголил худые плечи и тонкую талию девушки. Она больше не стыдилась своего некрасивого, непышного тела, как первый раз, ощущая на себе тот самый, обжигающий взгляд этого необыкновенно красивого мужчины с южным темпераментом. Ощущение горячих поцелуев в шею и плечи и крепких мужских рук на груди заставили ее забыть о всех обидах и сомнениях.
Отправляя ее обратно, к регентше, Берке сказал то, что огорчило девушку, вновь ощутившую счастье:
- Я не использую тебя, Чечек. Верь мне. Меня снова пытались убить.
Он, опережая вопросы встревоженной девушки, стал серассказывать:
- Это была девушка. Она стреляла в меня, но попала в моего кешиктена. Иншалла, он жив.
- Я знаю, кто это! – хотела назвать ее имя Чечек.
- Я тоже знаю. Все давно выяснилось, узнай только, по своей воле ли она на это решилась или по приказу Боракчин.
Потом стал прощаться с взволнованной и прижавшейся к его груди девушкой. Чечек накинула покрывало и вышла, словно окрыленная. Она отбрасывала любые мысли, что та женщина, против которой она действует, приютила ее и доверилась всецелой, что ее внучка относится к ней, словно подруге. Чечек защищает жизнь того, кто дороже всего на свете, благодаря кому она ощутила себя желанной женщиной, а все остальное не важно. Всех мешающихся надо отбросить, расчистить дорогу к спокойной жизни с ним.
Берке возвращался в Сыгнак встретил на пути Уруудая, выезжавшего из ставки в сопровождении троих нукеров. Он отъехал вперед и остановил коня, как будто, специально преграждая путь.
- Сайн байна уу, Берке-гуай, - поприветствовал нойон царевича, сдержав свое отвращение.
- Куда направляешься, Уруудай? В свое стойбище? – резвым голосом спросил Берке, бросая хитрый взгляд в сторону нойона.
- Да, Берке-гуай, - спокойно отвечал Уруудай. – позвольте, мы продолжим путь.
- А что ж так, не поинтересовались, как идут дела в моем юрте, много ли запасов мяса и шкуры в этом году? – продолжал бросать в него загадочный взгляд царевич.
Уруудай взглянул враждебно на Берке, но продолжал сохранять достоинство монгольского военачальника.
- Простите, Берке-гуай, мои мысли были заняты важными делами.
- Конечно, Уруудай-нойон, что может быть важнее поиска пропавшей дочери?
- Откуда вы узнали?
Берке взглянул на него удивленными глазами, видя отсутствие притворства в голосе старика.
- Похоже, вы и правда, не знаете.
- Чего не знаю? – насторожился нойон, а потом подумал несколько секунд. – Вам что-то известно?
Берке продолжал изображать вежливый тон и улыбаться:
- Я не могу вас пригласить в свой шатер, иначе Боракчин несправедливо обвинит в измене своего верного союзника. Встретимся завтра, в городе, в караван-сарае.
У Уруудая прихватило дыхание.
- Скажите, только одно: она жива?
- Приходите в караван-сарай и узнаете.
У нойона жар поплыл по всему телу от гнева, «Сартаульская полукровка!» - прошептал он и в ярости погнал коня, воины последовали за командиром.
Караван-сарай представлял собой четырехугольный внутренний двор, соединенные между собой помещения. Уруудай приехал поздно вечером, опасаясь, что днем, при множестве народу, его заметит кто-нибудь. Служитель караван-сарая, пожилой армянин, встретил нойона и проводил до покоев, где находились Берке и его стражники. Увидев огула, Уруудай в одно мгновение вынул саблю из ножен, подбежал к нему и приставил лезвие к его шее. Все произошло так быстро, что Берке не успел среагировать.
- Где моя дочь?! Отвечай! – закричал нойон. Трое нукеров Берке, в свою очередь, приставили сабли к шее Уруудая сзади и по бокам.
Берке сохранял внешнее спокойствие.
- Спокойно, Уруудай-нойон. Амбиции у вас велики: хотите стать первым нойоном, поднявшим меч на члена Золотого рода!
На лице человека, к шее которого приставлено лезвие, появилась улыбка, а руки нойона дрожали от гнева и отчаяния.
- Все знают, кто виновен в смерти Сартака! Придется вам за это отвечать!
- Так вы не хотите узнать о вашей дочери?
Уруудай медленно опустил саблю, нукеры Берке тоже.
- Вот так вы мне платите за благодарность, что я не казнили Олджей за покушение на жизнь потомка Чингисхана?
- Это невозможно! – сказал нойон и задумался.
Байнал не поехал с Берке, а остался в Сыгнаке. Ему было поручено следить за тем, как охраняют ценного и опасного пленника. Он спустился по лестнице в темницу, представлявшую собой ров и решетку, где лежала без памяти исхудавшая девушка, одетая в мужские штаны и кафтан Распущенные волосы покрывали ссадины на лице. Он аккуратно убрал волосы с лица и потряс за плечи. Девушка не открыла глаза, Байнал пощупал пульс: живая, тело теплое. Он погрузил пленницу на плечи. И стал подниматься вверх по лестнице.
- Куда вы с ней? – спросил испуганным голосом один из четырех стражников, охранявших темницу.
- От жизни в темнице совсем плоха стала. Ее надо перенести в другое место. Оставлю ее в своем гэре.
- Что вы такое говорите? Берке нас убьет!
- Берке точно нас всех прикончит, если эта девушка умрет, - спокойно и уверенно отвечал он.
Девушка открыла глаза и увидела перед собой очаг и войлочные стены юрты и мужчину, стоявшего к ней спиной. Она сразу поняла, благодаря кому оказалась за пределами темницы. Типичная монгольская прическа – косы за ушами и выбритый затылок.
- Ты! Почему не дал умереть? – услышал Байнал знакомый низкий голос.
Второй раз теряя сознание и приходя в себя Олджей восстанавливала картину последних событий, чтобы сохранить разум: она поднимается на полуразрушенную крепость Сыгнака, оставив недалеко коня на привязи. Она несет лук в руках и колчан со стрелами на поясе. Она помнит, как Сартак глядел на половчанку и надеялась, что когда-нибудь и на нее, Олджей, так же взглянет, хоть и вида не показывала. А теперь – не надежда, а ненависть – ее воздух, ее цель, ее религия. Теперь Берке узнает, как бывает опасна женщина, чья мечта разрушена по чье-то воле. Она не может даже дышать спокойно, она жаждет крови врагов. Олджей берет стрелу, натягивает тетиву, целится в проезжающих мимо всадников, ищет глазами цель, и находит в лице всадника, слезающего с коня и говорящего о чем-то со своим гвардейцем. Тетива натянута, меткий черный глаз обозначил мишень, но воин, стоящий рядом с Берке, глядит наверх. У него нет щита, и он что-то кричит и закрывает собой царевича. Стрела пронзает не того, а к Берке подбегают нукеры и укрывают его щитами.
* Сияющая религия – так в Азии называлось христианство несторианского толка

Удар тяжелой руки крупного лысого мужика оставил на лице кровавый след. Но эта боль не была больнее той, что причинили ранее люди Берке. Байнал пристально глядел на пленницу, пытаясь разглядеть страх в ее глазах.
- Говори, кто ты! – настаивал мужик.
- Я уже сказала, Оюна!
Байнал пытался не выражать во взгляде и голосе, что ему было не по себе: никогда еще не приходилось допрашивать пленных, тем более женщин, тем более своих, монголок.
- Лучше скажи сразу, меньше боли испытаешь перед смертью, - сказал он ровным тоном. - Даже если знатная, тебе не будут ломать позвоночник, а казнят удушением тетивой.
- Больнее смерти нашего чжувана не может быть ничего.
Слова девушки заставили Байнала задуматься: «Она, должно быть, из близкого круга Сартака».
- Кто твой отец?! – продолжал кричать мужик. Олджей лишь злобно глядела на него и Байнала. Он второго удара она упала, ушиблась коленями, побежали искры из глаз. Мужчина подошел к Олджей, поднял ее за связанные руки. Придя в себя от удара, пленница заметила, как этот худощавый юноша, отдающий приказы нукеру, отворачивает напряженный взгляд, сжимая кулаки.
- А где же Берке? – Байнал услышал охрипший голос пленницы с кровью на лице и растрепанными косами. – Всю грязную работу поручает другим и сбегает? Сартака велел брату убить, глядеть, как пытают пленников, не хочет!
Она бросала на него все тот же гневный взгляд и говорила, словно не чувствует боли и страха. Кажется. Байнал до сих пор не мог поверить, что перед ним не воин, а женщина, рожденная для очага и продолжения жизни. Нукер снова замахнулся на нее и готов был нанести очередной удар, но услышал: «Стой!»
- Но, Байнал-гуай, я еще только начал, - возражал мужчина.
- С нее хватит. Это бесполезно.
- Может железом?
- Подожди, я поговорю с Берке.
- А что тут говорить? Беке-гуай приказал развязать ей язык, а как, это уже на наше усмотрение.
- Я сказал, достаточно! Уведи ее!

Стражники отказывались пускать Байнала в шатер Берке
- Циньван приказал никого не пускать!
- Скажи, что я пришел, это очень важно, - как всегда спокойно настаивал Байнал. - Она заговорила?
- Нет. Она, как будто не боится пыток.
- Но ничего, скоро ее разговорим. Вначале все пленные так храбрятся.
- Но кое-что понял: эта девушка – непростая. Она из близкого окружения Сартака. Девка опечалена его смертью и желает возмездия.
- Вот как, - Байнал заметил заинтересованный взгляд и тон в голосе царевича. – Смазливое личико моего покойного племянника околдовало не только кипчакскую рабыню Юлдуз!
- Берке-гуай, - вдруг вспомнил Байнал, - ваш брат оправлял посла к Сартаку, когда притворялся его союзником, он не мог не заметить девушку-воина. Позвольте отправить человека в ставку Беркечар-гуай.
- Зачем отправлять кого-то к моему брату, если девка у нас и сама может все рассказать?
- Думаю, она не заговорит, даже если запытают до смерти. Когда ее били, она не пролила ни одной слезинки, а лишь гневно глядела.
- Да что с тобой сегодня? Не видел, как пытают пленных? Забыл, что ты не был на войне. Как в походы будешь ходить. Если чувствительнее девки?
- Но Берке-гуай, она не пленный враг, она монголка и, похоже, знатная.
Берке бросил в сторону воина изумленный взгляд, царевич не стал сдерживать эмоции:
- Ты забыл?! Эта девка пыталась меня убить и ранила тебя! Какая может быть жалость?!
- Помню, Берке-гуай, вы говорили, что наша вера запрещает убивать детей и женщин. А еще говорили, что, когда вы были в Кипчакском походе, вам не нравилось глядеть, как в завоеванном городе насилуют женщин, тогда вы вспоминали вашу мать, но приходилось не показывать, держать отвращение внутри. Помните?
Берке вспомнил когда-то сказанные им слова, и по телу поплыл жар от гнева, что верный воин посмел пристыдить.
- Я верил вам, поэтому год назад принял ислам, но теперь, гляжу. Это не больше, чем слова.
Берке, забыв, что Байнал только недавно оправился от ранения, со всей силы ударил его кулаком по лицу
- Поучать меня вздумал?! Проваливай!
На следующий день Олджей снова вывели из зиндана, на этот раз, крупный мужик разрезал безрукавый мужской кафтан и привязал обе руки к столбам. Она пыталась сдерживать крик, сжимая зубы, когда раскаленные прутья касались ее кожи. Чувство гнева было сильнее страха. Олджей даже надеялась, что боль телесная сможет затмить боль в сердце, сотрет из памяти взгляд и слезы чжувана перед смертью. Наблюдающий Байнал вновь не нашел страха в глазах девушки, даже крик от боли звучал, как голос воина при сражении.
- Лучше скажи, прекрати свои страдания, и будешь казнена более легкой смертью!
- Вы ответите! Все равно ответите! – лишь слышал он в ответ. После этих слов девушка потеряла сознание, и шея повисла на плечах.
- Хватит. Унеси ее. – приказал Байнал нукеру.
Байнал не нашел Берке ни в парадном шатре, ни в гэре. «Снова поехал на охоту в одиночку» - подумал он, зпррыгнул на коня и помчался искать царевича.
Вокруг не было никого, кроме мальчика, пасущего стадо овец вдалеке.
Он лег посреди зеленой травы на светло-коричневых песках и глядел в чистое голубое небо с редкими облаками.
- Аллах, ты видишь все: я должен был защитить себя. Несли я не одержу победу над врагами, я не смогу править так, как велит наша вера. С того самого дня, как свели в могилу мою матушку, я понял, что надо будет защищать себя и братьев. Ты видишь, Аллах, не по моей воле началась эта вражда!
Шум сухого ветра и аромат полыни успокаивали мечущуюся душу внука двоих императоров Азии.
- Берке-гуай! – услышал он знакомый голос. Берке настолько погрузился в свои размышления, что не заметил подъехавшего и оставившего коня где-то рядом Байнала.
-Все в порядке. Я просто отдыхал.
Байнал протянул руку, Берке оперся на нее и поднялся.
Мне нравится это ощущение единства со степью: шум шелестящих колосьев и запах полыни. Пусть говорят, что я не похож на монгола, что принял чужую веру, я не смогу жить без запаха полыни.
- Вы слишком много думаете о вашей крови. Вы – потомок Чингисхана, и этого достаточно, а тюрков среди наших простых воинов намного больше, чем монголов, и то, что ваша мать – тюрчанка, вызывает у них уважение.
В укоризненном взгляде воина царевич заметил глубоко сидящую обиду.
- Твоя рана зажила?
- Да, Берке-гуай.
- Давно мы не оттачивали мастерство боя, - Берке вынул саблю. – Нападай!
Берке отражал удары вяло, первый раз Байнал наблюдал такое. До этого никто не мог сравниться с циньваном в битве на саблях.
- Я знаю, что грешен, чтобы понимать это, мне не нужны другие люди.
- Мне не следовало быть столь дерзким, простите, - произносил Байнал те слова, которые должен был произнести, пытаясь скрыть обиду.
Берке бросил саблю на землю.
- Нападай!
Байнал не понял его.
- Буду уходить от ударов, будучи безоружным!
- Может прекратим? Вы сегодня не такой, как раньше,- испугался Байнал, что поранит вялого царевича, но тот стал ловко увиливать от ударов.
- Говоришь одно, думаешь другое. Кроме Беркечара, тебя и Кутлуга, у меня нет верных людей
- Я сам виноват, Берке-гуай. Мне не следовало быть слишком дерзким с вами. Но среди верных вам людей вы забыли еще одну женщину.
- Чечек, да, пока она мне служит. Но нельзя исключить того, что она, как Юлдуз – та кипчакская рабыня, переметнется к моим врагам.
- Скажи мне кое-что? Почему так беспокоишься об это пленнице? Только ли жалость к женщине тому виной?
- О чем вы, Берке-гуай? – слышал он растерянный ответ воина.
На лице царевича появилась прежняя улыбка, а в голосе – задор - все то, чего не было после того, как покойный Бату отнял у него кавказские земли.
- Я бы отдал ее тебе, но боюсь, что прирежет в первую же ночь!
Берке увидел, как мальчик-пастух наблюдал издалека за «битвой» двоих незнакомцев. В Степи простые араты и воины люди редко враждуют: под открытым небом и широкими просторами много не скроешь, а без помощи будь соплеменнику, будь то иноземцу, не выживешь. Берке и Байнал ощутили на себе пристальный и удивленный взгляд мальчика лет двенадцати.
- Подойди сюда, не бойся, - позвал его Берке.
Мальчик стал подходить неуверенно к странным незнакомцам.
Берке понял, что мальчик не знает его в лицо
- Я и мой товарищ, сказав это, он обнял глядящего с удивлением Байнала за плечи оттачивали мастерство боя.
Мальчик взглянул на Берке внимательно:
- Ага, почему вы говорите по-монгольски? – спросил мальчик по-кипчакски. - Вы не похожи на монгола.
«Вот же мальчишка!- подумал Байнал, ожидая гневного ответа огула»
- Ошибаешься, мальчик. Мой род самый что ни на есть монгольский. А ты сам чей будешь? Кто твой отец?
- Мы боголы *, отец умер недавно, братьев у него не было, маму никто в жены не взял.
- А братья есть?
- Есть один, но ему только год
- Дашь кров путникам? – неожиданно для Байнала спросил Берке. Оба знали ответ любого кочевника.
- Зачем это вам? – спросил Байнал, ожидая, что Берке совершит очередное безрассудство.
Мать мальчика, кипчакская женщина, маленького роста, исхудавшая, как и предполагалось, согласилась пустить путников переночевать в юрте
Сестры мальчика принесли чаши с кумысом, курт и лепешку. Больше еды у них не было. Женщина с дочерьми ютилась в женской - левой части юрты, а Байнал и Берке устроились в торе - самом почетном месте для гостей.
Открыв глаза на рассвете Берке впервые ощутил ту легкость, которую испытал тогда, когда притворялся обычным воином и проник в лагерь врагов Мунке. И словно нет ни врагов, кроме военных противников и нет за душой тех поступков. За которые сам Чингисхан карал народы.
- Как думаешь, Байнал, родись я простым аратом, какой бы воин из меня вышел?
- Вы бы впереди всех гнали своего коня при наступлении, первым бы карабкались по лестнице при штурме крепости.
- Да. Лук и сабля, а не яд и обман были бы моим оружием. Уходя Берке раскрыл свою личность и велел удивленной женщине ждать пастуха со стадом овец и сватов для дочерей от его нукеров. Байнал лишь вздыхал, наблюдая за очередными проделками царевича.
Боракчин долго думала о том, как привлечь Берке к суду Золотого Рода: только члены династии могли судить Чингизида. Она вызвала в золотой шатер только тех людей из ближнего круга, кому доверяла: Уруудая, Хулан, Цветноглазого, Баира, Юлдуз и ее названного брата - кипчака Арслана.
- Отправлять послов к Мунке-кагану нет смысла: среди нукеров, охраняющих ямские пути, немало тех, кто служит Берке. В Улусе Чагатая тоже правит регентша, она никак не может повлиять на кагана и весь Золотой Род. Остается только Хулагу. Он сейчас на войне, но я все равно хочу отправить к нему послов.
Боракчин заметила, как задумчив Уруудай: вопросов не задает, глядит в сторону, как будто мыслями где-то далеко.
- Уруудай! – окликнула она его. – Я понимаю твое горе, как никто другой, но это не повод забывать о делах государственных.
- Простите, Боракчин-гуай, - нойону трудно было сдержать неловкость от стыда. – я вас внимательно слушал, я согласен с вами.
Боракчин обратилась к воинам:
- Ты, Баир – тот, на чьих глазах умер мой сын, поэтому тебе в первую очередь поручаю доставить послание и рассказать Хулагу обо всем, что тогда произошло. Нукер молча поклонился регентше.
- Цветноглазый, Арслан, вы тоже поедете.
- Спасибо, фуджин! – резвым голосом ответил Арслан.
- Это очень опасный путь: там идут бои, ассасины славятся по всему миру как умелые убийцы.
- Госпожа, Сартак когда-то спас меня от плена, я готов погибнуть за его семью.
- Боракчин-гуай, - сказал Баир, - вы, меня, старого воина, пугаете опасностями!
Небольшую двухколесную повозку со скромными дарами с трудом удавалось перевозить через гористую местность Курхистана. Сами воины ехали верхом, охраняя ее. Путь к осажденному Аламуту лежал через одну из захваченных исмаилитских крепостей. Дым от пожарищ уже стих, но оставался еще запах гари, вид обгоревших домов с поломанными стенами, следы крови и разрубленные или с воткнутыми стрелами трупы, не все из которых еще не успели убрать, бросив в большие ямы, которые рыли недалеко люди из хашара. Жуткий запах заполнил улицы.
- Цветноглазый, скажи, ты, наверное, проклинаешь судьбу за то, что сделала тебя евнухом? – спрашивал Арслан.
- Если думаешь, что никогда не глядел на женщин, неет. Глаза и сердце мне не отрезали, - засмеялся иноземец. – Когда служил в гареме хорезмшаха, я глядел на ту, имя которой не могу назвать, иначе меня казнят здесь. Я рисовал ее. Вот тогда и проклинал судьбу.
- Наши казнят за оскорбление женщины из гарема хорезмшаха? – вдумчиво взглянул на него Баир. – Значит, она одна из взятых в плен в Илале и отданных сыновьям Чингисхана?
Тот промолчал в ответ.
- Но сейчас не жалуюсь, - продолжал рассказывать Цветноглазый. – Я благодарен Господу, что видел жизнь далеко за пределами моих родных краев, что знаю ее такой, какова она есть: знаю цену славе империй, шикарным дворцам и шатрам: это кучи трупов, дым от пожарищ и крики изнасилованных женщин, а благовония во дворцах отдают трупным ядом. Когда я, будучи не смышленым мальчишкой, хотел отправиться в крестовый поход, то и не представлял, как все выглядит, но, побывав во многих походах с Джучи и Бату, знаю. Прошу не серчать на меня за эти слова: я благодарен и Джучи-гуай и Бату-ака, и Боракчин-гуай за то, что возвысили меня, презренного евнуха-перебежчика.
Всадники и повозка проезжали у подножия скал.
Пролетевшая стрела вонзилась в землю прямо у копыт коня Арслана. Вторая стрела метко вонзилась в тело Цветноглазого, словно в мишень, латинянин упал с коня, ухватиться за сидение. Всадникам пришлось остановиться. Цветноглазый пополз, опираясь на руки, к колесам повозки, оставляя за собой кровавые следы. Взглянув наверх, воины увидели стоявших на вершине сколы людей в черном одеянии. Вот они – те самые ассасины.
Скала была не очень высока, и стрелы долетали до нее. Арслан, Баир и Цветноглазый мигом схватили луки и стали стрелять, но фигуры в черном одеянии ловко увиливали от стрел, прячась за деревья, удалось застрелить только двоих. Было ясно, что у врага стрелки не мене меткие, чем монголы. Следующая стела попала в Арслана, ранив его в правое плечо. Спрятавшийся под повозкой Цветноглазый смог, сжав зубы (что не спасло от криков) сломать стелу, испачкав ладони в струе крови.
Жмурясь от боли, дотянулся правой рукой до колчана, взял стрелу, медленно поднял ее, чтобы натянуть стрелу. Каждое движение рукой давалось с трудом, а рана кровоточила. Но натянуть не получилось, юноша выронил лук и повалился на коня, крепко обхватив его шею.
- Бегите!- сказал он, глядя на Баира. – Оставь нас, я отвлеку их на себя!
Тот, словно не слышал: прячься в повозку!
- Бегите, ага! – умолял его Арслан.
- Залазь в повозку! – снова сказал монгол строгим голосом. Пока раненый Арслан забирался на повозку, сам он подошел к истекавшему кровью Цветноглазому, тот тоже просил его оставить, он поволок его и погрузил на повозку с помощью кучера, потом вновь запрыгнул на своего коня. Арслан к тому времени сломал стрелу в своем теле.
- Скинь груз! – приказал Баир кучеру.
Тот быстро стал сбрасывать с повозки рулоны тканей, меха и золотую посуду.
- Убегают! – кричали на фарси с горы. Фигуры в черном стали спускаться вниз.
- Езжай вперед, я их отвлеку! – приказал Баир. Кучер из всей силы погнал коня. А сам, прикрываясь щитом, стал, сидя на коне, стрелять в бегущих в его сторону ассасинов. Стрела, пущенная с их стороны, попала в шею конюЕму удалось уничтожить двоих лучников, пытавшихся попасть в повозку. Всех их немногих лучников удалось убить, но и у самого стали закончились стрелы.
Арслан, тем временем, в повозке отыскал кресало и металлическую миску, зажег трут, раскалил в пламени кончик кресала, и прижег рану сначала еле живому Цветноглазому, потом раскалил снова, и прижег себе, отрезал куски ткани своего безрукавого кафтана и затянул его и свою раны.
Каждое слово произносилось латинянином с трудом, через превозмогание боли:
- А сейчас я рад, что умираю не в очередном походе, выполняя поручение матери, ищущей справедливости.
- Держись, иноземец, скоро выберемся, - успокаивал его половец. Неудавшийся крестоносец, евнух при дворце Хорезмшаха и верный гвардеец Бату испустил дух.
Арслан приоткрыл кошму, высунул голову нарежу, поглядел по сторонам и не увидел Баира. Жар, поднявшийся от раны, плыл по всему телу, заглушал боль.
- Где же ты, Баир? Как мы могли тебя оставить с этими гашишниками?
- Стой! – приказал он кучеру. – Я должен вернуться.
- А как же приказ регентши, господин? Кто-то должен остаться в живых!
-Он нас не оставил, и я не оставлю! Распрягай повозку!
- Зачем? – удивился тот.
- Быстро, нет времени! – Бери письмо и беги пешком! Кучер разрезал веревки. Арслан, несмотря на свое полусонное от высокой температуры состояние, забрался на коня.
Тем временем, к Баиру приближалось ассасинов человек десять. Один из них знал кипчакски:
-Говорят, монгол ничего не стоит без коня и лука! – говорил он, ехидно улыбаясь.
Баир тоже в ответ улыбнулся, вынимая саблю из ножен:
- А чего стоит ассасин, не вдохнувший гашиша?
Двое нападавших были нейтрализованы его саблей. Спокойствие и невозмутимость в черных азиатских глазах – последнее. Что увидел третий, четвертый и пятый. Он чувствовал, как силы иссякают. «Смерть настигнет на поле брани – подарок для Неба для воина. Это лучше, чем встретиться с ней в собственной постели» - думал он, но послышались топот и ржание коней вблизи, стрелы пронзили врагов. Словно Вечное Синее Небо услышало мысленные молитвы Арслана, и он встретил монгольский отряд, когда раненый гнал коня туда, где оставил товарища. Двадцатилетний юноша обнял его, чуть не плача, словно, мальчишка отца.
- Зачем вернулся, велел же бежать! Кто бы доставил послание? Как Цветноглазый?
В ответ он услышал лишь молчание и увидел Арслана.
- Надо его похоронить по их вере. Я видел, как хоронят христиан. Боль в ране снова дала о себе знать, и юноша смог идти, только опираясь на плечо Баира.
- Это были остатки тех, кто выжил и смог бежать из взятых крепостей, сказал сотник встретившегося монгольского отряда. – Они приняли вас за обоз и решили напасть.
Баир сообщил, что вез послание Хулагу от регентши Улуса Джучи.
«Жаль, пришлось оставить и дары для Догуз» - говорил Баир лежавшему в шатре с завязанной раной Арслану. Догуз – жена Хулагу – несторианка, на ее расположение очень надеялась Боракчин.
Боракчин думала о своих посланниках каждый день, каждую ночь, молила Тенгри, чтобы они добрались до Хулагу и вернулись живыми. Регентша вскоре узнала, что вернулись только двое из троих. Баир и Арслан зашли в золотой шатер и передали от Хулагу совет ничего не предпринимать и ждать, когда закончится его война с арабами. Тогда он приложит усилие, чтобы убедить кагана и других членов Золотого рода в виновности Берке и Беркечара. Чечек передала человеку из ставки Боракчин, тайно служившему Берке о том, что регентша обменивается посланиями с Хулагу , замышляя судить Берке и его брата.

Глеб возвращался из Каракорума. Трудно было убедить хана отпустить почетного заложника, когда тот решил ввести прямое управление в вассальных землях, проводя перепись и отправляя баскаков. Весной он встретил у ворот дворца Буку.
Юноша не год назад потерял невесту, умершую от нароста. Ни врачеватели, ни монахи не знали, как лечить ее болезнь. В один день к воротам дворца пришла соседка отца Айсун Фатима, попросила одного из стражников передать молодому писарю, что девушка при смерти. Бука, даже не спросив разрешения Сулохая, бросил работу, выбежал из дворца, сел на коня и погнал к дому Айсун, грозя не желавшим уступать дорогу прохожим пайцзой чиновника. Исхудавшая девушка больше не походила на ту красавицу с уйгурскими большими глазами, игравшую на шанзе. Взгляд измотанной страданиями выражал лишь стремление перед смертью и заставил лить слезы крепкого, выросшего в суровых условиях и бедности сына кочевников. Он не плакал, когда ему хотелось есть, когда отец его отдал в услужение за еду, когда сыновья знатных в кешике пытались сломить его дух. Казалось, жизнь била ойратского мальчика не раз и сделала толстокожим.
- Это была моя ошибка, что согласилась тогда за вас выйти, - говорила лежащая на кровати Айсун. – Хотела быть счастливой, не подумала, что сердце воина может болеть не меньше женского.
Бука взял ее за руку:
- Не надо так говорить. Я сильный, все выдержу. То время, что ты была рядом со мной – мамое радостное в моей жизни.
Струи слез полились из глаз девушки от радости и печали одновременно.
- Отец! – позвала она Эркина.
Постаревший за короткое время мужчина быстро зашел в покои дочери.
- Достаньте кукол из сундука.
Эркин вытащил четыре хорезмийские куклы.
- Этих кукол подарила моей матушке сама Хан-Султан, жена Джучи. Говорят, эти куклы изображают ее саму, отца, бабушку». Матушка перед смертью сказала: «Оставь их себе, а если захочешь подарить, отдай только тому, кого сильно любишь. Возьми их себе, пусть твои дети будут играть».
В первые два дня после смерти Айсун Бука по вечерам бродил по городу, иногда заходил в то же заведение госпожи Юнхуа, что и Глеб в первые дни после приезда. Глядел он издали на купола церквей, минареты и обо с лентами на деревьях, с обидой на Небо. А когда темнело и городские стражники, ходили по кварталам, разгоняя народ по домам, Бука не с первого раза слушался их.
- Кому сказано: по домам! – кричали стражники в спину юноше.
Один раз он подошел к ним и спросил, не ожидая ответа:
- Скажите мне, зачем в Каракоруме столько храмов? Зачем разным богам столько почтения? Ведь ни один из них мольбы людей не слышит.
В ответ он лишь услышал:
- Хватит богохульничать! Иди, проспись!
На службе долго находиться в таком состоянии нельзя, поэтому Бука быстро прекратил это дело. Раньше он стыдился, что несет такую службу – кочевник рожден воином, а не писарем или торговцем, но теперь радовался – на военной службе бы не позволили погоревать ни дня.
Глеб не говорил с ним об Айсун, если встречал, то только здоровался – не знал, как утешать человека другой веры и боялся подобрать не те слова на иностранном языке.
- Ты сильно хотел домой, завтра иди к Огул-Тутмыш-хатун, я договорился с ее служанкой, чтобы она попросила ее принять. Убедите хатун в верности вашего рода, если получится, она поговорит с каганом. Не надейся, что все произойдет быстро. Еще остались вещи для подарков? – Бука вяло улыбнулся.
- Совсем мало.
- Служанке отдай какое-нибудь дешевое кольцо. А хатун выбери что-нибудь получше.
- А тебя отблагодарить нечем, деньги нужны в дорогу. Даже на заведение госпожи Юнхуа нет.
- Не надо, - равнодушно ответил Бука.
- Надеюсь, все хорошо у тебя будет, Бука, - сказал Глеб. – Служи хорошо при дворе, чтобы не отправили в поход, а то твой народ никак не может остановиться в завоеваниях.
- И не остановится, пока не выполнит волю Неба.
- Не надо дальше, я знаю, что небо отдало мир во власть Золотого Рода. Прощай, и спасибо за все.
Аудиенция у ханши прошла спокойно. Через месяц Глебу было приказано возвращаться в свои владения. Бука продолжал свою службу, как и прежде, не показывая никому свою печаль. А когда наставляли люди, что надо найти невесту, рассказывали о дочерях знакомых, нехотя отвечал, что скоро этим займется.
Перед отъездом Глеба Касым незаметно пробрался к покоям, где жили Солухай и Бука.
- Я по приказу князя поблагодарить Буку-гуай пришел. И попрощаться, - сказал мальчишка.
- Передай от меня князю пожелания счастливой дороги, как обычно, ответил спокойным ровным голосом Бука, глядя в сторону и думая о своем.
- Ага, вы переживаете из-за Айсун? – резанул вопросом мальчишка. Бука промолчал в ответ. – Знаете, я один раз ходил к ней. Тогда мальчик рассказал ему о куклах – марионетках, которые она ему показывала.
- Хочешь, отдам одну из них? Ты мне помогал тогда – продавал еду на рынке. Я не забыл.
Он вытащил из сундука ту, что изображала Хан-Султан, и протянул Касыму. Мальчик взял и стал внимательно разглядывать.
- Она правда похожа на Хан-Султан?
- Не знаю. Не бойся, что Тимер уедет с князем, я позабочусь о тебе: найду семью аратов, где мало сыновей.
- Благодарю, ага, но я поеду с моим отцом. Князь разрешил.
- Я хочу усыновить этого мальчика. Моя жена примет его обязательно, - уговаривал Тимер взять Касыма с собой. Дорога предстоит долгая. Мальчишка может создать проблем. Отдай его в какую-нибудь семью кочевников, - Глеб вспомнил, как сам половец рассказывал ему, что степняки часто берут в семьи чужих детей, и те получают равное наследство с родными.
- Разрешите, князь, взять его с сбой, привязался я к мальчику, как к родному сыну. За это всю жизнь буду только вам служить. Вам человек, знающий Степь, еще понадобится.
Всю дорогу в четыре месяца Глебу пришлось слушать жалобы Петра, что мальчик-басурманин заставляет замедлять пути, хотя с мальчишкой ни разу не было проблем, и что князь все время на уступки тайному язычнику Тимеру.
Когда путники добрались до Сарая, Глеб сначала думал остановиться в караван-сарае недалеко от города, но воспоминания потянули в саму столицу.
Петр, вернувшись на постоялый двор с базара, куда его отправил Глеб, рассказал князю восторженным голосом и с широко открытыми глазами, что видел там саму царевну, дочь Сартака.
- Говорят, она приехала помолиться в несторианской церкви, которую недавно построили.
Скучающий Глеб, как будто оживился.
- Что ты купил, давай сюда!
Слуга растерялся от реакции князя:
- Да… Только на лепешки хватило. Глеб выхватил у него из рук связку с товаром и позвал Тимера.
- Едем к несторианской церкви!
Ранее, минуя две золотые статуи коней, которые незадолго до смерти приказал поставить Бату у въезда в город, повозка остановилась, и Хулан пересадили на паланкин. Прежде она приказала одному из сопровождавших ее нукеров съездить на базар и узнать, будут ли сегодня выступать хорезмийские кукольники.
Пока паланкин несли по шумным и многолюдным улицам, Хулан пришла в голову идея зайти сначала на базар. Негоже девушке из Золотого Рода ходить в такие места, - говорила сидевшая рядом с Хулан старая служанка-хорезмийка Нигора.
- Негоже слугам наставлять хозяев.
Хорезмийка обиженно замолчала, считая, что может учить Хулан, которой служила, когда та была еще ребенком.
Когда паланкин вынесли на базар, неожиданно на пусти встали трое мужчин, почтительно преклонив головы перед принцессой. То были Глеб, Петр и Тимер. Князь надеялся, что встреча с принцессой поможет быстрее получить разрешение на аудиенцию у нового правителя и регентши. Глеб опасался, что вызовет гнев Боракчин, если не окажет должного почтения Улагчи, но ждать долго не хотелось: усталость от многочисленных ожиданий аудиенций и разрешения вернуться домой вот-вот готова была затмить расчетливость и осторожность.
Она не должна была приковывать его взгляд: тонкие руки и ладони, выглядывающие из-под широких рукавов, острый подбородок, к тому же, лицо не украшено белилами, как у всех знатных дам и девиц. Только в длинных да пояса черных густых косах, плавно ложившихся на плечи, могли показаться: ни у татар, ни у русинов она не красавица, но что-то неземное в этой горделивой осанке, в медленном шаге, мелодичной речи, и даже в улыбке отражено достоинство благородного рода.
- Госпожа, я отдал в Каракоруме и по дороге туда и обратно все, что привез с собой, отдал все на подарки чиновникам.
Она глядела на него с удивлением, не понимая, зачем он ей это говорит и при этом улыбается.
- Ты пришел просить милостыню у фуджин? – строго спросил один из нукеров.
Громкий смех остальных нукеров и служанок встретил ответный смех Глеба.
- Но я не мог не почтить госпожу и принес подарок, пусть очень скромный, но сделанный пекарем Фарухом из Мавераннахра!
Глеб протянул корзину с круглыми хорезмийскими лепешками с тонкой серединой и толстыми краями.
- Что за дерзость! – услышал он сердитый голос воина. – Дарить дешевую еду сестре чжувана!
- Но это единственное, что я мог подарить госпоже, ей хлеб только пойдет на пользу.
- Да как ты смеешь, сэму! – второй воин уже было взялся за рукоять сабли, как Хулан снисходительно сделала жест ладонью, чтобы тот остановился.
- Нет, - стал оправдываться Глеб растерянным голосом, - я вовсе не хотел сказать, что госпожа недостаточно красива!
Глеб не стал глядеть на раздраженных его наглостью нукеров, а остановил свой взор на принцессе, лицо которой озарила улыбка и тихий, сдержанный смех вселил в голову Глеба уверенность, что у него получилось расположить ее к себе.
- Госпожа, я пришел попросить о вашей милости.
- И после такого еще что-то просить смеешь! – еще больше разозлился стражник. Ступай прочь!
- Оставьте, пусть говорит, - обратилась принцесса к стражникам.
- Хулан-фуджин, я, мои воины и слуги проделали огромный путь, пробыли несколько лет на чужбине. Я должен сначала заехать в Ростов к матушке и брату, потом скорее вернуться в свои владения, но недавно узнал печальную весть о смерти Бату-ака и Сартака-чжувана и о новом правителе и регентше. Было бы неправильно их не почтить.
- Вы хотите, чтобы вам побыстрее разрешили прибыть в ставку? – догадалась Хулан.
- Вы все правильно подумали, госпожа.
- Я попрошу регентшу, чтобы она вас приняла. Если соизволит, то вам сообщат.
- Благодарю вас, Хулан-фуджин! – произнес Глеб резвым голосом, поклонился и снова улыбнулся.
Во время приезда в город Хулан любила посещать бани, построенные по образцу сельджукских. Полностью расслабить свое тело в жарком воздухе сейчас почему-то не получалась: в голове все мелькали нелепая улыбка иноземца. Теплая вода из кувшинов, которой поливали ее служанки, текла по тонким белым плечам, а задумчивая улыбка не спадала с лица принцессы.
- Госпожа, вы все время улыбаетесь, - заметила необычное поведение одна из служанок.
- Я все не могу прекратить смеяться над тем вассалом, его нелепыми словами и подарками.
- Да уж, госпожа! И как могло прийти в голову дарить хлеб девушке из Золотого Рода! Шут, а не вассал!
Хулан тихо засмеялась в ответ. Она не отказала, и не согласилась, а внимательно глядела на странного вассала из далеких земель, а потом велела ему ступать: принцесса хотела продолжить путь.
Глеб отправил Петра к сарайским ювелирам узнать, какие украшения заказывают для женщин Золотого Рода, особенно дочери Сартака. Все же кое-какие средства у Глеба оставались, но их было недостаточно для покупки подарков самому чжувану и его родственницам. часть Тимеру пришлось взять у ростовщиков от своего имени. Прибывшему ненадолго иноземцу врятли согласились бы. Затем он сам решил пойти к одному из лучших мастеров, приехавших из Болгара. Полноватый мужчина со спокойной улыбкой спросил иноземца, какие изделия его интересуют.
- Можешь сделать такие серьги или повески, чтобы девице не захотелось его положить в сундук или подарить служанке?
- Я не знаю, что это за девица, и какие украшения она любит.
- Девица – большой ценитель булгарских украшений. Сделай интересный узор.
Когда Глеб вернулся за готовым украшением, к его удивлению, мастер протянул два височных кольца с фигуркам сканой золотой утки, отделанной зернью*. Утка держит в полу раскрытом клюве комочек земли.
Жаркое летнее солнце безжалостно палило над головой Глеба. Волнистые волосы стали мокрыми под шапкой орбелге, пот тек по всему телу. Так хотелось развязать пояс и сбросить шелковый дээл! А воды Ахтубы вдали и вовсе манили нарушить запрет Великой Ясы заходить в проточные воды. Оглянулся Глеб – вокруг в степи нет посторонних.
- Стойте! – приказал он своим воинам. – Поедем сначала к реке!
- Что вы собрались делать, князь? – настороженно спросил Тимер.
- Жарко сильно, искупаться хочу!
- Я вам разве не говорил, что здесь запрещено заходить в реку?! – рассердился кипчак.
- Не бойся, здесь никого нет! – в голосе Глеба звучал задор, пугающий Тимера.
*Зернь — это орнамент, созданный из маленьких, диаметром 0,3−0,4 мм, золотых, серебряных или платиновых зернышек.

- Но, если кто-нибудь увидит, вам грозит казнь!
- Прекрати уже, Тимер! Если я сейчас не искупаюсь, то не доберусь до стойбища!
- Князь, одумайтесь! – испуганным голосом умолял Жизномир. – неужели хотите повторить судьбу ваших отца и деда?!
Глеб не стал их слушать и погнал коня в сторону берега, воинам пришлось последовать за ним. Прохлада коричневых вод укрыла Глеба от изнуряющей жары. Сначала он окунулся с головой, потом поплыл вдоль берега.
Хулан любила ездить к берегу реки, глядеть на воды. Наслаждаться прохладным ветром и пускать сокола на охоту за утками.
- Не время охотиться, Хулан-гуай, - отговаривал ее Арслан, который обычно сопровождал ее, Боракчин и Юлдуз в поездках, – сегодня жарко, вся дичь попряталась.
- Поэтому и хочу поехать, там ветер, прохладно.
Делать было нечего. Ему и одному воину и сокольничему с птицей на присаде пришлось сопровождать принцессу.
Хулан и ее люди приближаясь к берегу. Заметили вдали двигающиеся фигуры.
- Там люди. Сказал Арслан, ехавший рядом с Хулан.
- Они нам не помешают. Тоже. Наверное, спасаются от жары на берегу.
Тимер и Жизномир, увидев всадников вдалеке, стали судорожно звать плавающего вдоль берега Глеба, который не хотел их слушать и продолжал, как ребенок, наслаждаться водной прохладой.
- Князь, там люди, они приближаются!
Чем больше Хулан и Арслан приближались к берегу, тем отчетливее виднелись действия находившихся там людей.
Арслан остановил коня, чтобы приглядеться.
- Хулан-гуай! Посмотрите, что делает вон тот человек! – указывал он рукой на выходящего на берег Глеба.
- Он зашел в реку?! – недоумевала Хулан.
- Преступника следует схватить и привести к заргучи!
- Подождем, пока оденется, - спокойно сказала Хулан.
- Конечно… - еле сдержал себя воин, чтобы не засмеяться над смущенной принцессой.
Успевший надеть штаны и накинуть халат Глеб увидел мчавшихся в его сторону всадников и услышал женский крик «Стой!». Жизномир с ужасом в глазах глядел то на всадников, то на князя.
- У нас даже нечем от них откупиться… - растерянно вздыхал Тимер.
Глеб глядел на двоих всадников, ехавших впереди остальных, и пытался понять, какого они племени и как договориться на месте. К его несчастью, они оба выглядели, как кочевники: воин – как половец, а девушка – как монголка, ее лицо даже показалось Глебу знакомым. «Если кочевники, значит, должны строже относиться к обычаям» - подумал Глеб, понимая, что даже жалеть о своей глупости уже поздно. Голос девушки также показался князю знаком:
- Этот иноземец посмел осквернить реку своим телом, пренебречь законами Ясы! Арслан, свяжи его. Арслан. Свяжи его и приведи к Заргучи.
Тон речи сидевшей на коне девушки с горделивой прямой осанкой показался Глебу надменным, как и взгляд. Никогда не видал он таких надменных девушек, даже жена Бориса не сравнится.
- Я нукер чжувана – сказал Арслан, доставая аркан. – Будешь сопротивляться, казни все равно не избежишь!
Всадник слез с коня, и стал приближаться к Глебу, держа в руках аркан.
Желание выжить заставляет воплощать любые идеи, пришедшие в голову в первые же секунды:
- Не знаю, в чем я провинился, может быть, я не знаю всех обычаев. Тимер, что я сделал не так? – обратился Глеб к подошедшему Тимеру.
- Простите, это моя вина, что я не рассказал о запрете заходить в реку, - подыграл ему Тимер.
Если простите, я щедро вознагражу.
- Ты не можешь не знать обычаев, если был при ханском дворе в Каракоруме! – девушка подъехала ближе, и Глеб, наконец, узнал принцессу.
- Хулан-гуай… - растерялся Глеб.
- И чем ты решил вознаградить сестру чжувана в обмен на свою жизнь? – в ее голосе прозвучала та же надменность, которой не было при их первой встрече. – Что у тебя может быть такого, чего нет у меня?
Касым вышел из арбы, несмотря на приказ сидеть там и не показываться на глаза.
- Ханум, у вас наверно нет марионетки, принадлежавшей когда-то Хан-Султан.
Под удивленным взглядом принцессы он передал одному из воинов хорезмийскую куклу, изображавшую дочь хорезмшаха.
Надменность на лице принцессы сменилась снисходительным смехом.
- В твоих владениях принято вручать глупые дары?
«Чертов мальчишка! – подумал Глеб. – Не надо было его брать с собой!»
Громкий смех воинов внушил надежду, что получится договориться, но Арслан продолжил стягивать петлей руки князя.
Арслан сел на коня. потянул другой конец аркана, ведя за собой Глеба. Воинам и слугам Глеба пришлось последовать за связанным князем.
- Фуджин, - продолжал настаивать Тимер, - я виновен, что не рассказал князю. Степной ветер смягчал палящее солнце,
Неужели ему предстоит повторить судьбу отца и деда?
- Хулан-гуай! – голос князя звучал резво и задорно, несмотря на одышку и уставшие ноги, - вы и я христиане, проявите милосердие ради Господа нашего!
- Сначала я монголка из Золотого Рода. Мы можем быть любой веры, но никогда не откажемся от рода и обычаев.
- Я каюсь, что пренебрег обычаем. Если пощадите, я буду всю жизнь благодарить вас и с каждой поездкой в ставку выражать свою благодарность.

Музыка шанзы звучала где-то рядом. В какой-то момент он забыл тот путь, который указал слуга и стал идти туда, откуда играла мелодия.
Группа девушек сидели у юрты на маленьких окружив ту, что играла на шанзе. Теперь Глебу стала понятно, откуда эта музыка. Все служанки растерянно обратили свои взгляды на незнакомца. Игравшая на шанзе остановилась. Ее лицо было Глебу знакомо, но вместо того надменного взгляда он увидел глубокую задумчивость и погруженность куда-то. Они взглянули друг на друга внимательно, словно пытаясь что-то понять.
Опомнившись, Глеб поклонился.
- Хулан-гуай, простите, прошу прощения за свой проступок у реки и от всей души благодарю, что простили меня тогда.
- Если подобное повторится, князь, то вас уже никто не спасет, - высокий нежный голос звучал, словно та мелодия шанзы.
- За первую нашу встречу мне тоже очень неловко.
- Лепешки были вкусные, служанки вдоволь наелись.
После слов Хулан послышался тихий смех, а на лице принцессы появилась все та же, сдержанная улыбка. Принцесса взяла булгарские подвески, которые передала одна из служанок из рук Глеба и стала внимательно рассматривать. Изображение утки, несущей в клюве кусок земли, пришло к булгарам от местных финнских народов.
- Те, кто живет севернее по Итилю, говорят, что утка помогла их главному богу создать мир, сказала Хулан, чем вызвала удивленный взгляд Глеба.
- Откуда вы знаете легенды народов, живущих далеко отсюда?
- Мы кочевники, - отвечала спокойным и уверенным голосом принцесса, - наш мир больше, чем то, что нас окружает.
Лицо принцессы по-прежнему не было закрашено белилами, но это вовсе не лишало его черт некоего благородства, и даже во время тихого сдержанного смеха взгляд сестры чжувана не терял достоинства аристократки. Царственная, неземная, она все больше заполняла собой мысли князя и вызывала желание покорить обладать ею.
Выходя из гэра Хулан, Глеб точно знал, что он сразу не покинет низовья Итиля.
- Мы остаемся.
На лицах воинов и слуги отражались испуг и недоумение.
- Я не уеду отсюда, пока не стану гурганом*.
- Вы хотите жениться на… - сказал Тимер, глядя на князя, как на безумца. Казалось, он привык к безумным выходкам Глеба и был готов ко всему, но к подобной самоуверенности.
- Князь, разве вам отдадут в жены саму внучку Бату? Ваши владения невелики, мало кто знает где находится Белозерский удел. Когда спрашивают, я отвечаю, что на самой окраине.
Когда Глеб вышел, перешагнув порог, Хулан захотелось выбежать из гэра, найти укромное место побыть вдалеке ото всех, не покидали мысли о странном вассале. Голос и улыбка этого человека с каштановыми волнистыми волосами, все время заставлявшего ее смеяться.
Глеб не торопился покидать ставку. Он решил во что бы то ни стало встретиться с Хулан наедине. Одна из служанок, которых он видел рядом с принцессой, та, что помоложе выходила из юрты. Он подбежал к ней и сунул в руку дирхам.
- Скажи Хулан-гуай, что завтра вечером буду ждать ее у реки, в том самом месте, где совершил преступление.
- Какое преступление? – не понимала девушка странного иноземца.
- Просто передай госпоже эти слова.

*Гурган – зять Чингизида, занимал почетное место в иерархии, мог присутствовать на курултае, был обязан участвовать в военных походах.
Старшая служанка что-то спрашивала об изготовлении войлока, но принцесса будто ее не слышала.
- Госпожа? Вы меня слышите? -тщетно пыталась говорить она с девушкой, мыслями находившейся где-то далеко. Когда Хулан узнала, что иноземец ищет с ней встречи, то не могла думать ни о чем другом и даже ночью не сомкнула глаз. Неужели это то самое чувство, о котором говорила … , когда рассказывала маленькой внучке чжувана о страданиях …. Та история известна у всех мусульманских народов, и каждый рассказывает ее по-разному.
«Какая дерзость! Жалкий вассал хочет, чтобы я сама прибежала на встречу с ним! – думала Хулан, пытаясь помогать гордости бороться с желанием снова увидеть ту нелепую улыбку, что отражало лицо вассала, когда его пугали страшной казнью, и услышать
Мысль, что странный иноземец скоро уедет, и это последняя возможность увидеть его заставила Хулан приказать одной из служанок принести сой дээл в обмен на серьгу, и сменить длинный широкий халат знатной монголки на одежду простолюдинки и молча быстрым шагом выйти из юрты и оседлать коня.
Она мчалась по коричневому ковру, украшенному сухой травой и ковылем, словно, гнала юная душа, не находившая покоя от желания встретиться с малознакомым мужчиной. Готовность погрузиться в новое, незнакомое для нее чувство полета и страх, стыд и желание ощутить тепло его тела – все эти чувства уживались в душе одной девы.
- Вы куда, госпожа?! Кричали две подбежавшие к ней служанки.
- Хочу прокатиться, я недалеко, - отвечала она с волнением в голосе.
- Одна? – спросила удивленным низким голосом старшая их женщин.
- Никого за мной не посылай! – молвила принцесса и погнала коня в сторону ворот.
Глеб старался не обнадеживать себя, но, увидев вдали женскую фигуру всадника, испытал чувство гордости
- Я снова пришел просить вашей помощи, Хулан-гуай.
Она не успела спросить, что на этот раз нужно странному вассалу: лишь ощутив вопросительный взгляд взволнованной девушки, о продолжил говорить, быстро произнося каждое слово:
- Избавите меня от наваждения.
Пятнадцатилетняя дева, чье детство закончилось только год назад, со смертью отца, ощутила на себе страстный взгляд карих глаз взрослого двадцатилетнего мужчины, потеряла дар речи от волнения.
- С тех пор, как увидел вас в городе, у церкви не могу думать ни о ком, ни о чем, кроме вас! Места себе не нахожу от желания обнять вас, взять за руку!
Хулан не успела опомниться, когда иноземец крепко сжал в своих объятиях, когда тоже обхватила его спину руками, словно встретилась с дорогим человеком, по которому долго тосковала.
- Я чувствую то же, что и вы – тихо говорила Хулан с дрожью в голосе, отводя взгляд в сторону реки, меня не пугают малые владения и жизнь в чужих краях, но как я оставлю бабушку и брата в опасности и уеду далеко? Как часто я смогу узнавать, живы ли они?
- О какой опасности ты говоришь, Хулан? – резко заговорил Глеб с ней не как с принцессой, а как со своей женщиной. Он глядел ей в глаза и больше не видел ту дерзкую степнячку, приставившую саблю в шее. Не стало и той гордой принцессы со снисходительной улыбкой. Перед князем стояла хрупкое, миниатюрное, нежное создание, нуждавшееся в защите. Он сжал ее тонкие ладони в своих руках.
- Расскажи мне, Хулан! Не бойся, никто не узнает о том, что происходит в семье чжувана. Я уже здесь прожил долго и понимаю, о чем следует говорить, а что – держать в тайне, но мне нужно знать, чтобы защитить тебя!
Глеб говорил, все время глядя в глаза девушке, его голос звучал столь уверенно, что, что она решилась довериться иноземцу.
- Мы боимся, что убийцы моего отца будут покушаться на жизнь брата. Мы не даем ничего есть Улагчи, прежде, чем не попробует служанка или раб.
- Сартака убили? – удивился Глеб. – Разве не умер от болезни в пути?
- Для народа и иноземцев отец умер от болезни, но мы точно знаем, что его отравили по приказу Берке,- к дрожащему голосу добавились слезы, которые приходилось часто сдерживать при людях, чтобы казаться сильной, но теперь перед ней человек, рядом с которым можно не стыдиться слабости.
- Берке – это… - пытался вспомнить Глеб, что слышал об этом человеке.
- Младший брат моего деда. Каган не обращает внимания на злодеяния Берке, потому что он посадил его на престол. Нам обещал помочь Хулагу, брат кагана, но только когда закончится война с персами. Как я могу уехать в далекую страну, зная, что этот человек может в любой момент навредить моей семье? Он прижал к себе тонкое, словно стебель цветка, тело, стал целовать мокрые от слез щеки.
- Не бойся, моя Хулан, мы не уедем! Я женюсь на тебе и мы останемся здесь, пока все не утрясется. Я буду защищать тебя и твоих близких от кого угодно!
Слова, произносимые твердым и уверенным голосом, прогнали печаль и страх, вселили уверенность в душе девушки.
-Цветок в степи – он кажется тонким и хрупким, но выдерживает сильные сухие ветра. Но у цветка должна быть защита. Я хочу стать теми небесными каплями, что дают силу степному цветку! – продолжал говорить иноземец с такой же уверенностью.

Тени деревьев закрывали горячий поцелуй принцессы и иноземца от палящего солнца и глаз случайных путников, которые могли проехать по пустынной степи, а плещущиеся речные воды защищали с другой стороны. Вечная река и бренные счастье, молодость, безрассудство теперь находились рядом. Казалось, еще чуть-чуть, и она даст волю грешной страсти, забудет о чести самого могущественного рода и позволит этому странному иноземцу вовлечь себя во грех, но стыд взял верх перед страстью, она, словно выскользнула из его рук, задыхаясь от учащенного сердцебиения, повернулась лицом к руке. Глеб обнял девушку из-за спины, а она глядела в сторону реки, отводя от него стыдливый взгляд. Плещущиеся волны, отражающие золотистым светом падающие на них солнечные лучи.
- Не уходи, Хулан, побудь еще со мной, трудно оторваться от твоего тепла! - умолял ее Глеб. – Я куплю дары на деньги, которые за меня взяли у ростовщика и сразу отправлюсь к регентше просить твоей руки.
Чистая и гордая, как Вечное Синее Небо, как волны степной реки, как тюльпан, что растет в этих краях.
Перед Хулан открылись ворота ставки, и туту же навстречу всаднице побежала Нигора:
- Госпожа, иншалла, вы вернулись! – регентша вас зовет к себе, а мы не знали, где вас искать!
Боракчин приказала всем покинуть золотой шатер, и самого чжувана отправила тренироваться по стрельбе из лука. Голос регентши был серьезен, но приветлив.
- Ты опять ездила на охоту одна?
- Да, бабушка. В наших краях нет никакой опасности для женщин.
- И все же, ты не обычная девушка, и стоит соблюдать осторожность и ездить с нукерами.
- Я поняла.
- Я хочу сообщить тебе важную весть. Это касается нашего и твоего будущего.
Хулан напряглась, словно почувствовала, что услышит что-то неприятное.
- Сегодня у нас был Боролдай, обсуждали государственные дела. У него есть внук Туртака, старше тебя на год. Мы решили, что на днях приедут сватать тебя. Душа Хулан, только что летавшая высоко в синем небе, словно, рухнула наземь, больно ударившись.
- Почему вы не поговорили со мной перед этим, бабушка? Я даже не знаю этого человека!
- Я его видела, молодой, крепкий, высокий. Не за старика выдаем, будешь у него старшей женой.
Увидев испуганный взгляд внучки, Боракчин удивилась:
- Дочка, чего ты испугалась? Все уже давно говорили, что тебе пора выбрать жениха.
- Я не согласна на этот брак, - уверенно сказала Хулан.
- Что значит «не согласна»? – удивилась регентша такой дерзости.
- Князь Глеб скоро приедет свататься. Я за него хочу выйти.
- Это тот русский вассал, который возвращался из Каракорума и приезжал на поклон к Улагчи?
- Да, он.
- Откуда тебе известно? Он сам сказал? Ты была с ним наедине?! – спросила регентша обеспокоенным голосом.
Хулан растерялась, не зная, как ответить, чтобы Боракчин не подумала неправильно.
- Решила опозорить Золотой Род так, как этого никто не смог?! У тебя была с ним близость?! – Хулан в первый раз увидела бабушку в таком гневе.
- Нет, ничего не было, я клянусь! – отвечала она, не сдерживая слезы от обиды. – Мы просто поговорили. Он сказал, что намерен на мне жениться.
- Какой дерзкий юноша! Решил, что достоин стать гурганом, имея во владении два жалких городишки и небольшую дружину вместо войска. Хулан, нам сейчас очень нужны союзники, чтобы добиться наказания Берке и чтобы он ничего не смог предпринять против нас. Или ты забыла о своем отце и больше не желаешь отомстить за него?
- Нет, бабушка, как же я могу забыть отца?
- Этот русский князь, его отец был казнен во время похода твоего деда, а его мать – дочь черниговского князя, которого чжуван приказал казнить как изменника.. Даже если его род тебя примет ради хороших отношений с нами, но они все будут тебя ненавидеть. Послушай свою бабушку, Хулан, я сама через это прошла: я знаю, каково это – быть невесткой из враждебного народа. Мне понадобилось много сил, времени, пролитых слез, чтобы женщины и мужчины Золотого Рода забыли, что во мне течет кровь убийц их предков. Подумай, как будет глядеть на тебя ростовская княгиня, у которой и мужа, и отца казнили монголы? Поверь мне, я за свои годы все познала: и влюбленность, и разлуку, и любовь настоящую. Ты скоро забудешь этого мужчину, останутся только близкие люди.
Хулан, забыв о вежливости, не спросила разрешения и не попрощалась с Боракчин, а ушла из шатра молча, быстрым шагом.
На стойбище темнело. Боракчин готовилась ко сну, этот разговор совсем ее вымотал. Она приказала всем служанкам, кроме Чечек, выйти из гэра.
- Вспоминаю себя в молодости, когда гляжу на Хулан. Так же себя вела: не хотела выходить замуж за Бату. С детства дружила с мальчиком – весельчаком, была влюблен в него. А сейчас вспоминаю, как была глупа тогда. Тогда я поступила разумно – не стала противиться воле родителей и стала тем, кто я есть, а ты, Чечек, пошла на поводу у чувств, и судьба твоя сложилась так, как сложилась.
- Вы правы, Боракчин-гуай, - отвечала Чечек, а сама думала: «Нет, Боракчин-гуай, ошибаетесь: моя судьба сложится так, как я того желаю, через много лет стану еще могущественнее вас».
- Брак с этим оросом был бы совсем бесполезен? – вдруг пришло в голову Чечек спросить у регентши.
- Конечно. В Улусе Джучи у него нет влияния нигде, кроме вассальных русских земель, да и тамего владения очень малы. Не сравнить с пользой от родства с Боролдаем. Один из нукеров проговорился, что к нему приезжал посланец Берке. Именно тогда я решила предложить Боролдаю Хулан в жены его внуку. И снова в один миг Чечек пришла в голову мысль: «Надо помочь Хулан воссоединиться с суженым».
Всю ночь Хулан не сомкнула глаз. Она даже не стала ложиться, а вышла из гэра. Тенгри озарил эту ночь светом множества звезд и луны, которые в степи кажутся такими близкими человеку! Хулан ощутила ранее неведанное и не сразу понятое чувство при виде князя, и теперь душа требует того чувства снова и снова. Она знает точно: без него больше невозможна радость. Теперь Хулан понимает, почему персидские поэты, чьи стихи рассказывала юной принцессе нянька-хорезмийка Нигора.
- Подскажи мне, Тенгри, как быть? – молила она в мыслях, глядя на звездное небо.
Утром Чечек направилась в гэр Хулан, на встречу ей шла молодая служанка с подносом со сладостями:
- Чечек-гуай, госпожа всю ночь не спала и отказывается от еды.
- Возвращайся, я сама с ней поговорю, - ответила Чечек.
Хулан сидела на лежанке, обняв ноги руками.
- Хулан, - обратилась она к принцессе по имени, забыв о правилах приличия. – Я как никто тебя понимаю. Я сегодня еду в город на базар за тканями. Что передать князю?
- Скажи все, как есть. И о большой крови между нами передай.
- Слушаюсь, Хулан-гуай, - сказала Чечек, поклонившись.
- Не надо. Знаю, что ты сейчас скажешь: «Посмотри на мою судьбу, не совершая подобных ошибок».
- Нет, Хулан, я этого не скажу. Я ничуть не жалею о содеянном. Да, я отвергнута семьей, но она меня, дочь пленницы, и раньше не особо любила. Зато ко мне не прикасается тот, кто не мил.
Во взгляде Хулан Чечек заметила оживление, будто поняла, от кого можно помощи ждать.
- А вы попытайтесь уговорить регентшу, придумайте что-нибудь, Хулан-гуай!
Чечек ждала Глеба у постоялого двора, попросив одного из стражников передать князю.
Глеб, увидев ее, догадался, что пришли вести от Хулан.
Чечек поприветствовала князя и тихо сказала:
- Госпожа просила передать, чтобы вы возвращались в свои владения. Регентша уже нашла ей жениха, также госпожа узнала о том, что ваших отца и деда казнили.
- Почему я должен отвечать за своих отца и деда?
- Вы не поняли, князь. Госпожа хотела сказать, что между вами большая кровь, она не сможет стать частью вашего рода.
Глеб, ничего не сказав, и не попрощавшись с Чечек, направился ко входу. Он думал, что будет все крушить в свих покоях.
- Князь, постойте! – окликнула она его. Глеб оглянулся и вернулся.
- Посмею дать вам совет, так как я тоже из благородного рода.
- Разве? – удивился Глеб.
- Как я попала к Боракчин-гуай, это отдельная история. Князь, я смогла избежать брака, которого не желала, может, сможет и Хулан. Решение регентши сильно опечалило ее, всю ночь проплакала.
Боракчин-гуай хотела направить к вам человека с приказом покинуть Сарай. Бегите раньше, чем он прибудет, но не в ваши земли, а найдите аил …, скажите, что вы от Чечек, придумайте причину, зачем вам нужен кров, он не откажет. Через день в наше стойбище приедут торговцы. Договоритесь с кем-нибудь, чтобы взяли вас с собой, тогда и устрою вам встречу с Хулан.
Глеб отправил всех своих людей в Ростов, кроме Тимера. – Не удобно просить крова в стойбище для большого количества человек.
- Дожидайтесь меня там, - велел князь. – Когда вернусь с невестой, сыграем свадьбу в Ростове и отравимся в Белоозеро.
Пораженный безумной затеей Глеба Петр лишь покачал головой. А Жизномир спросил испуганным голосом:
- Что же я княгине Марии Михайловне скажу?
- Так и скажи, что свататься остался, вернусь, когда получу согласия на брак. Пусть княгиня готовится к торжеству.
- Как же вас можно оставить среди поганых и бусурман?
- Если бы меня решили казнить хоть в Каракоруме, хоть здесь, чтобы ты смог сделать? Ничего! Поэтому делай, что велено!
Глеб за годы пребывания у монголов привык к строгому выполнению приказов и все больше раздражался от уговоров и упреков своих людей.
Хулан распустила свои густые косы, достала зеркальце и приказала служанкам расчесывать гребнем свои иссиня-черные прямые волосы. Она глядела в зеркало и не узнавала свое отражение в этом лице с красными заплаканными глазами.
- Не стоит так убиваться, госпожа! – говорила Нигора. Вы даже не видели жениха. Он молод, как и вы, может быть, и красив, не женат, вы будете старшей!
- Мне не важно, каков он, я не смогу его полюбить.
- Да что вы нашли в этом русском! Говорят, земли его – какие-то леса с болотами, да маленькое деревянное городишко!
- У Меджнуна тоже не было ничего, но Лейла была совсем не рада богатому жениху.
Нигора развела руками:
- Так это всего лишь древняя легенда арабов! Жизнь другая!
- Приходите прямо сейчас на базар в палатку торговца Махмуда. У него для вас важная новость. Только вам одной он может ее сообщить.
«Новость о Глебе» - сразу подумала Хулан. Переносные лавки орда-базара располагались рядом со стойбищем. Такие рынки похожи на городские стой лишь разницей, что лавки временные и палаточные. Хулан приказала служанкам найти покрывало мусульманки, вышла из гэра, потом накинула его и направилась быстрым шагом к базару. Люди указали, где находится палатка ювелира… Рядом с ремесленником в палатке стоял Глеб в булгарской одежде. Вся печаль Хулан тут же рассеялась.
Махмуд сделал вид, что закрывает лавку, задвинув шторы палатки.
Хулан подошла, и он тихо спросил:
- Вы к Глебу? Заходите скорее! – он мигом приоткрыл штору, и Хулан быстро зашла.
Ремесленник остался снаружи, штора закрылась, и Хулан осталась наедине с Глебом. Она скинула покрывало, и князь впервые увидел распущенные прямые гладкие волосы принцессы, которые она не успела заплести в косы. Оттого девушка казалась еще соблазнительнее.
Хулан сама бросились в объятия Глеба.
- Я думала, больше никогда тебя не увижу! – произнесла она полушепотом.
- Моя Хулан, я не могу потерять тебя, – шептал Глеб, горячо целуя ее в губы, щеки и голову. – Прошу, не соглашайся на этот брак!
- Как я могу не согласиться. Моего желания никто не спрашивает!
- Придумай что-нибудь: заболей.
- Есть еще кое-что: твои отец и дед. Между нами кровь.
- Когда отца убили, была война, на войне всегда убивают. Почему казнили деда, князя Михаила, не знаю: говорят, за измену, он заключал союзы против монголов. Но мы оба христиане, у нас нет кровной мести.
Хулан бежала обратно, снова накинув покрывало. Бежала, чуть ни сталкивая, покидающих вечером закрывающийся рынок покупателей. Теперь она точно знала, что любой ценой не позволит выдать себя замуж ни за кого другого, кроме НЕГО. Это чувство сильнее всякого страха, сильнее послушания, сильнее испытаний.
На следующий день вечером Нигора с молодой служанкой попросили их пустить в золотой шатер. Улагчи тогда в присутствии Боракчин, наставника-уйгура, оказывал, как, как он умеет писать монгольские тексты уйгурской вязью, тщательно на листах бумаги каждую букву в строках: «Образованный человек скромен, глубокая река спокойна»*. До этого был другой учитель, но его пришлось сменить, потому что тот заболел. При этом мальчик постоянно сильно кашлял, что начинало пугать Боракчин. «Надо позвать лекаря» - думала она.
- Говорят, это касается Хулан-гуай, сообщил стражник.
* Монгольская пословица
- Пусть войдут, - отвечала регентша.
- Госпожа, Хулан-гуай весь день ничего не ест, даже от кумыса отказывается, пьет только воду, никуда не выходит.
- Это пройдет, она успокоится. Я так же себя вела, когда меня выдавали замуж, а Хулан похожа на меня и моего сына.
Но прошел второй и третий день, а служанки по-прежнему возвращались из гэра Хулан с наполненными едой золотыми блюдцами.
Казалось, Небу мало проблем для Боракчин: у Улагчи поднялся жар. Регентша отравила гонца в город, в усадьбу предыдущего учителя узнать, какой хворью он страдает.
- Это чахотка, Боракчин-гуай.
Женщина почувствовала, как слабее тело и замирает сердце.
- Позовите лекаря! – приказала она стоявшим в шатре стражникам. Также регентша распорядилась, чтобы к Улагчи никто, кроме двоих слуг не ходил, а у гэра чжувана поставили копье с черной кошмой.
- Дыхание Эрлика снова чувствуется в нашЕМ юрте! – говорила регентша Юлдуз, оставшись вечером с ней наедине. Неужели Небо мало наказало меня, отняв сына!
- Не торопитесь думать о смерти, госпожа, – успокаивала ее Юлдуз. – Чахотка лечится. А может, это и не чахотка? Вы тоже разговаривали с этим наставником, но не заболели.
- Мое здоровье крепкое с самого детства, дети в нашем аиле умирали от разных хворей, а меня ничто не брало!
Лекарь-хорезмиец подтвердил, что чжуван болен чахоткой.
Боракчин сама пришла в гэр Хулан, застав девушку лежащей лицом к стене. Она нехотя стала вставать, чтобы поприветствовать регентшу.
- Поговорить не хочешь? – спросила регентша, не услышав ни слова в ответ. – Твой брат болен, знаешь?
- Да, знаю. Я молюсь о его выздоровлении.
- Если Улагчи не справиться с болезнью, новым чжуваном может стать Берке или Беркечар, и тогда трудно представить, что нас ожидает. А если мы породнимся с родом Боролдая, если не я, то ты будешь под его защитой.
И снова в ответ молчание.
«Откуда у нее такая уверенность в этом русском вассале? – размышляла про себя Боракчин. – Он же уехал в свои владения. На что же ты надеешься, Хулан?»
Боракчин ушла, так и не убедив внучку покориться своей воле.
Нигора в очередной раз пыталась уговорить принцессу принять пищу, хотя бы борцоги или арауул.
- Ну зачем же так себя губить, госпожа? Идти против судьбы бессмысленно.
- Может меня ждет судьба Рубии Балхи? Она погибла, но не предала того, кого любила.
- Жизнь Рубии Балхи – не ваша жизнь, Хулан-гуай, ее мир -не ваш мир.
Нигора снова пришла к регентше жаловаться на упорство Хулан.
- Не надо было тебе рассказывать ей в детстве персидские и арабские сказки, читать стихи их поэтов, они слишком сосредоточены на сиюминутных чувствах, а мы проще и реально смотрим на многие вещи.
- Госпожа, Хулан-гуай и уже третий день и крошки в рот не берет, так заболеет! Она уже ходит по гэру медленно, держась руками за что-нибудь.
На следующий день в ставку прибыли сваты, пригнав стада овец и привезя обозы с подарками – коврами, золотой посудой.
Юлдуз зашла в гэр падчерицы, лежавшей на своей кровати и все еще отказывающейся от пищи.
- Этот русский юноша давно уехал в свои владения, а ты готова ради него себя погубить.
Хулан, лежавшая лицом к войлочной стене, повернулась, села и сказала тихим голосом:
- Юлдуз, он не уехал. Только никому не говори.
- Как не уехал? – ничего не понимала половчанка. – Боракчин-гуай говорила, что посланники его не застали.
- Глеб бежал из города, но не уехал далеко. Он ждет. Когда я уговорю бабушку.
- Поэтому ты так уверена? Этот человек относится к тебе так же, как твой отец ко мне.
Подумав несколько секунд, Юлдуз сообразила:
- Выйди к ним. Там, наверное, вручают хадак.
Боракчин разглядывала лежавший на ладонях шелковый пояс, вышитый золотыми нитями, врученный двумя посланниками Боролдая.
Хулан, державшая за руку служанку,направилась к гэру регентши. Как только порок золотого шатра перешагнула Хулан и упала прямо у входа, будучи подхвачена вскрикнувшими служанками. Боракчин мигом поднялась с трона и подбежала к сидевшей на земле и придерживаемой служанками девушке. Сваты молча переглядывались, боясь словами разгневать регентшу.
- Зачем ты это делаешь? – услышала Хулан, когда очнулась на лежанке в своем гэре, Боракчин сидела рядом.
- Бабушка, если я не стану женой Глеба, то Эрлик будет моим мужем.
- Совсем из ума выжила с этим оросом! – закричала Боракчин, что случалась с ней крайне редко. Она заглянула в черные глаза внучки и увидела там спокойную уверенность.
- Нельзя было приставлять к тебе няню-мусульманку, вложила она тебе в голову эти персидские сказки! Уверена, тебе станет стыдно, когда окажешься на окраине владений кагана, среди людей с чужими обычаями.
Боракчин, выходя из юрты, тихо сказала: «Как же ты похожа на меня в юности, Хулан! Но ты более стойкая и последовательная, чем я тогда». А присутствие Эрлика ощущалось все сильнее. Улагчи его рука уже коснулась, теперь Хулан грозит погубить себя ради жалкого вассала.
Регентша вернулась в свой шатер и сказала гостям:
- Невестка Боролдай-нойона должна быть здоровой, чтобы подарить много наследников его роду! Наша Хулан в последнее время часто болеет, прямо, как чжуван. Мы ошиблись в свое время ошибся с выбором жены для Сартака, все его дети от Ану со слабым здоровьем! Кроме того, Хулан желает выйти замуж только за христианина, как и велит ее вера.
- Что ж нам передать Боролдай-нойону, фуджин? – с сожалением в голосе спрашивал посланник постарше.
- Разумеется, мы не можем отказаться от родства с военачальником, прошедшим с нами множество битв! Дочери Тукана двенадцать лет, и, насколько я заю, ей еще не выбрали жениха. Девочка еще мала для брака, но года через три можно будет играть свадьбу! – говорила Боракчин бодрым голосом, все время улыбаясь.
Сваты уехали с возвращенными дарами, Боракчин корила себя за слабость, но страх вновь пережить чью-то смерть оказался намного сильнее. Состояние Улагчи не улучшалось,наоборот, жар усиливался. Мысли о внуках долго не давали уснуть. Когда наконец глаза регентши закрылись от усталости, она услышала шаги в своем гэре и резко поднялась с кровати. Свет очага с трудом позволил разглядеть лицо стоявшей у очага женщины в покрывале. Боракчин смогла одолеть охвативший ее на минуту панический страх:
- Хан-Султан! Уходи, ты мертва!
- Зачем так стараешься, Боракчин? Эти послания к Хулагу, попытки найти союзников!
- Уходи! - Боракчин встала и резким шагом направилась к месту, где лежала сабля.
- Все равно тебе не сохранить власть. И внуков уберечь не сможешь, как ни пытайся.
- Тебе должно быть видно из того мира, что это не я передала твои письма. Не по моей вине ты себя убила.
- Все равно, кто. Весь ваш род проклят за разрушенную страну хорезмшаха. И весь ваш народ. Кровь невинных не высыхает на земле бесследно.
- Не думай. Что удалось меня напугать, - говорила твердым и спокойным голосом Боракчин, словно выступая перед нойонами. Сабля, вынутая из ножен наткнулась на защитный удар сабли принцессы. Боракчин открыла глаза, села, делая глубокие вздохи. Она успокаивала себя: "Это просто сон, он ничего не значит. Нельзя позволить себя одолеть какому-то сну! Иначе окажусь свсем слабой!"
Хулан держала в руках марионетку, подаренную Глебом и говорила произносила слова веселым голосом, глядя на стоявшую рядом Чечек:
- Глеб сказал, это хорезмийская хатун. Интересно, которая из дочерей шаха?
- Вы такая радостная, госпожа! - говорила довольная собой Чечек. - В первый раз за эти дни!
- Если бы не ты, я бы не жила в браке с другим.
"Как я тебя понимаю, Хулан!" - подумала Чечек.
Теперь не было смысла скрывать, где находится Глеб. Хулан передала Боракчин со слов Чечек, естественно, не назвав имя человека, помогавшего ей.

Продолжение следует...