Мать химика

XXXIV глава
Корнильев Василий Дмитриевич ненадолго остался в Тобольске. Через несколько дней после крещения племянницы он поспешно засобирался в Москву, где, как то поговаривал Царин, его ждали важные господа и хорошая должность с немалым окладом. Перед отъездом, простившись с сестрой, Корнильев отправился в загородное поместье уладить кое-какие дела. В старом доме ничего не изменилось со смертью графини, даже столовый сервиз стоял на прежнем месте. Управляющий Семён Архипович семенил за новым хозяином, показывал отчёты в ведомственной книге, старался хоть как-то заинтересовать барина столь важными хозяйскими делами, но вопреки ожиданиям Василий Дмитриевич, погружённый в собственные думы, оставался равнодушным ко всему, что окружало его в столь знакомом, родном месте. Когда Семён Архипович закончил отчёт и встал в ожидании нового поручения, Корнильев резко посмотрел на него - в тёмных глазах застыла невысказанная боль, проговорил:
- Я уезжаю в Москву, о делах поместья мне больше не докладывай.
- Да как же так, барин! - с удивлением воскликнул Семён Архипович, задетый за живое его равнодушием. - Вы, как хозяин, должны во всём разбираться, проверять отчёты, ибо мужики народ вольный: не станешь держать их в чёрном теле, разграбят всё, разбегутся кто куда - как пить дать. Холопы добра не понимают, милость воспринимают как слабость.
- Не досуг мне с мужиками вопросы решать. Скоро я покину родные края, а тебя, Семён, оставляю за старшего: как думаешь, так и решай, я расходы подсчитывать не стану.
- Да разве же так делается, барин? Поместье же без рук останется. Слышала бы сие Евдокия Петровна, упокой, Господи, её душу.
- Ну-ну, поговори мне ещё! Воля покойницы - мне поместье оставить, моя же воля - в Москву поддаться.
- Так ведь же... графиня-сударыня, она любила этот дом, здесь вся жизнь её, вся душа.
- Я не бросаю сие поместье на произвол судьбы, глупец! Пусть всё течёт как прежде, а ежели смогу, буду приезжать сюда.
- Воля ваша, барин, - с поклоном отозвался Семён Архипович.
- Ладно, успокойся, да поклонов мне не бей. А теперь ступай, я желаю в тишине и одиночестве посидеть.
Как только за управляющим затворилась дверь, Василий Дмитриевич некоторое время постоял в раздумьях посреди зала - того зала, где любила проводить время Евдокия Петровна, теперь он неё остались лишь воспоминания, а перед глазами раз за разом всплывало леденящее душу мёртвое тело графини в тот момент, когда её оставили одну в комнате. подойдя к дубовому трюмо, Корнильев достал из среднего ящика портрет Евдокии Петровны в овальной позолоченной раме: на него глядел знакомый привычный образ, только более молодой, почти живой, несколько приукрашенный. Корнильев повесил сий портрет на стену - рядом с покойным графом и иными членами знатной семьи: после столь длительной разлуки супруги вновь воссоединились в том и здешнем мирах.
Позже за ним приехал Царин, нанявший для столь длительной дороги удобный, вместительный экипаж, и сам будучи в дорожном костюме, посоветовал Корнильеву приодеться не столько красиво, сколько приятно - для тела и души. Простившись с поместьем, которое так неожиданно перешло в его руки, Василий Дмитриевич собрал все необходимые вещи, что понадобятся в пути и первое время в Москве, простился с управляющим, всеми слугами и под их причитания укатил по широкой дороге.
Царин Андрей Викторович оказался в весьма приподнятом настроении: много говорил, часто шутил, а затем, немного помолчав, пускался в заумные житейские рассуждения, но больше всего давал советы Корнильеву, когда тот обустроится на новом месте.
- Москва и Санкт-Петербург манят провинциалов со всех уголков нашей обширной Империи. Все волей-неволей стремятся остаться жить там, мечтают о великих свершениях, многогранных почестях и богатстве, но лишь избранным, тем, кто наделён поистине незаурядным умом и способностями, Москва и Санкт-Петербург дают шанс воплотить мечты в реальность.
- Как вы думаете, Андрей Викторович, у меня получится пробиться в люди? Есть ли у меня нужные способности? - с наигранным простодушием спросил Василий Дмитриевич.
- Ну.., всё в ваших руках, молодой человек. Я, как старый друг вашего отца, приложу все усилия ради вашего благополучия, но дальше вы должны рассчитывать только на себя.
- Признаться. мне столь неловко перед вами; вы многое уже сделали для нашей семьи, а я... я даже не знаю, как расплатиться за всё то добро.
- Пустяки, Василий Дмитриевич. Любой на моём месте сделал бы то же самое, - Царин искоса взглянул на собеседника, хитрый взгляд чуть прищуренных глаз как бы говорил: "Помни, помни и не забывай, однажды и тебе придётся оказать мне услугу". Но Корнильев не видел этого взгляда или же просто не обратил внимания, полностью поглощённый предстоящими делами, что уже ожидают его приезда в Москву.
Целую неделю понадобилось достопочтенным господам, чтобы добраться до пределов московских, а далее, в нескольких верстах от белокаменной, сменив на станице лошадей, к вечеру они подъехали к Москве. Город встретил гостей колокольным звоном, когда били к вечерни.
Корнильев прильнул к окну экипажа, немигающим взором всматривался в широкие улицы, на разношерстную яркую толпу москвичей и, уже всем сердцем принимая сей город, так не мог понять, отчего давно почивший государь Пётр Алексеевич не любил Москву с ей величественными стенами, золотыми куполами храмов и необычайно прекрасной площадью - оттого-то её прозвали в своё время Красной? Поглощённый звенящими, восторженными чувствами, он обернулся к Царину, проговорил:
- Я счастливо поражён городом; теперь я знаю, что не зря преодолел такой длинный путь.
- Вы ещё будете скучать по нашему тихому Тобольску, когда обустроитесь на новом месте.
- В нашем родном городе я умирал со скуки, а здесь каждый уголок, каждая улица поражает своей красотой.
- Видели бы вы столицу, Василий Дмитриевич.
- О, на счёт не переживайте: в моих планах объездить все уголки нашей Родины.
- Завидую я вам, в вашем возрасте меня тоже манили дороги, а ныне ловлю себя на мысли, что мне не терпится вернуться в родное гнездо, под тёплый семейный очаг.
Экипаж остановился у ворот гостинного дома, состоящего из основного трёхэтажного здания и примыкавших к нему хозяйственных построек. Само подворье оказалось на редкость широким и ухоженным, хозяин гостиницы не поскупился на хорошую обстановку, но и цена за проживание была немалая. тем самым хозяева отгородили себя от проблем, что часто приносили на постоялые дворы заезжие мелкие купчики, актёры театральных подмосток да посыльные приказчики, устраивающие иной раз попойки с последующими драками и разгромленной мебелью. В той гостинице, в коей остановились Царин с Корнильевым, царил жёсткий порядок в ведении правил, и этих самих правил строго придерживались как работники гостиницы, так и временные постояльцы.
Гостей на широком крыльце встретила жена хозяина - дородная, краснощёкая баба в пышном ситцевом платье и белом чепце на голове. Их проводили в комнаты на втором этаже - довольно просторные и чистые, стены комнат были выкрашены белой краской и украшены причудливой вышивкой, помещённой как картина в рамку. Царин устало уселся на стул, положив ногу на ногу, и закурил. В дверь постучались, в комнату заглянул хозяин и после расспросов о здоровье, спросил:
- Не угодно ли вам, судари, испить чего или закусить?
- Принеси нам чай, только горячий.
- Как прикажете-с. но а перекусить ничего не изволите-с?
- А что есть вкусного?
- У меня повар грузин, готовит пироги с сыром - пальчики оближешь.
- Вели приготовить.
Хозяин довольно улыбнулся, в уме уже подсчитывая доходы, а затем обратился к Корнильеву:
- Но а вам, сударь, чего снести?
- Всё то же самое, - ответил тот, приняв предложение лишь из вежливости.
- Я понял. Сейчас, судари, - и дверь за ним закрылась.
Оставшись одни, Царин и Корнильев переглянулись, ироническая усмешка легла на выбритое лицо Андрея Викторовича, казалось, он смеялся надо всеми: и над раболепным хозяином гостиницы, и над незадачливым своим спутником, который ещё до конца не свыкся с мыслью о переезде и предстоящем деле, но, более всего, он смеялся в душе над собственной супругой, отправившись в Москву также ради того, чтобы не ехать на предстоящую свадьбу к Наталье Дмитриевне и Александру Григорьевичу, презирая первую как выскочку, а его как глупца-приспособленца. Сам же Царин, водрузив на голову венец благодетеля, с присущей ему долей актёрского таланта, поведал Василию Дмитриевичу, какие судьбоносные встречи ожидают его завтрашним днём - как есть, после обеда во дворце графа Замойского они познакомятся с такими людьми, которые имеют вес не только в Москве, но и Санкт-Петербурге, те, что решают судьбы народов между чаепитием и балами, и чьи голоса доходят до ушей самого государя.
- Тебе выпал счастливый билет в жизни, ибо не каждый смеет приблизиться к графу Замойскому. но ты не робей, старайся показаться с лучшей стороны, однако, не переигрывай, потому как дальше будет разоблачение, - в самых ярких красках описывал Царин предстоящий вечер, до коего оставались ровно сутки.
- А ежели не смогу? - поинтересовался Корнильев и чувство волнения охватило его целиком.
- Того не может быть, не смеет быть? Завтра держись моей стороны, но а позже решай сам: оставаться ли тебе в блеске света либо воротиться в захудалую провинцию.
- Вижу я, что выбор мой невелик.
- Это Москва, друг мой: либо пан, либо пропал.
На следующий день, в обед, чистые, в накрахмаленных сюртуках, надушенные, подъехали Царин и Корнильев к воротам графского дома. Оживлённым было то место, сам граф Замойский - невысокий, среднего возраста, полноватый господин с добродушным, всегда улыбчивым лицом бегал от одного прибывшего гостя к другому, каждого старался встретить, ободрить словом ласковым; со стороны граф казался неким легкомысленным, наивным добряком, чьё великодушие открывало тайные задворки лучших домов Империи, но то было ошибочное представление: за ширмой милостивого сударя скрывались целые тайные сплетения государственных интриг, большой сжигающий шар, способный испепелить каждого, кто по каким-то соображениям смел не понравиться графу. Сий секрет шепнул Василию на ухо Андрей Викторович по пути на встречу, дабы уберечь его от первого ложного представления.
В зале среди собравшихся благородных господ Царин долго благодарил графа Замойского за столь радушный приём, представил Корнильева, граф широко улыбнулся, справился о здоровье, немного поговорил с ним о погоде и чуть ли ни бегом устремился к новым гостям.
Оставшись временно наедине, Андрей Викторович взял Василия Дмитриевича по-дружески под локоть, проговорил:
- Не стой как истукан, не разглядывай здешний народ столь пристальным взглядом. Веля себя непринуждённо, по крайней мере, тебя здесь никто пока не знает.
Он отвёл его несколько в сторону, откуда открывался весь зал, полный важных господ в дорогих костюмах, с чопорными высокомерными лицами, кивнул на одних из присутствующих - высокого тучного сударя и стоящего подле него юношу не старше двадцати лет. проговорил:
- Это купцы Изотовы - отец и сын, богатые, владельцы крупного торгового дома. А какие у них поместья! О! Признаться, даже родовитый князь может позавидовать.
Затем перекинул внимание на одинокого стоящего господина среднего роста, довольно худощавого, с недовольным болезненно-серым лицом, добавил:
- А это барон Боленмаер, потомственный немец, - на удивлённый взгляд Корнильева пояснил, - в Москве и Санкт-Петербурге много проживает иноземцев - несколько поколений. Что касается Боленмаеров, то они приехали в Москву восемьдесят лет назад, да так и остались здесь; жаль только, что натуру свою не изменили - осталась в них эта природная заносчивость, присущая европейцам, а всё же не мы к ним, а они к нам едут, всех привлекает Россия-матушка своими богатствами, всех пригреет-приголубит широтой души, оттого и благословил Господь землю нашу на посрамление врагов наших - тайных и явных.
Царин замолк, приметив в толпе, сквозь чёрных фраков, гусарских плечей знакомую фигуру: фигурой этой явился никто иной, как стряпчий Григорьев, занимающий судебный чиновничий чин в государственном московском аппарате; столь знаменательная встреча настолько обрадовала Андрея Викторовича, насколько можно было представить дальних друзей, увидевших друг друга после долгой разлуки. Примечательно явилось и то, что Григорьев хорошо знал некогда Корнильева Дмитрия Васильевича, оттого встреча сия приобрела новый лёгкий оттенок.
Через день, изрядно отдохнув и собравшись с силами, Царин решил ехать к Григорьеву, с собой брал и Василия. Тот сидел у окна с каменным лицом, мысли о предстоящих бесчисленных визитах навивали на сердце молодого человека тоску; в памяти до сих пор сохранились воспоминания о проведённом вечере у графа Замойского: поначалу так всё хорошо начиналось, чтобы затем разрушить ясные, интересные ожидания. Как тяжко сталось ему в тот миг, когда достопочтенные господа собрались играть в карты, как позже Царин сделал ставку, проиграв значительную сумму денег, а как потом, уезжая, он чуть было не затеял драку с извозчиком, разгоряченный проигрышем и выпитым вином. С тех пор Корнильев по-иному взглянул на своего покровителя, осознав, наконец, отчего Евдокия Петровна остерегала его от дружбы с Цариными. Василий хотел уже было отказаться от поездки, но Андрей Викторович, несколько озлобленный неудавшимся первым планом, однако, не отступающий от задуманного, кинул фрак Корнильеву, приказав одеваться, сказал:
- Мы здесь не ради праздного времяпровождения, но ради светлого будущего. Или же ты хочешь сказать, что весь путь наш проделан зря?
- А ежели мочи нет? - попытался оправдаться было Василий.
- Да пусть ты будешь помирать, но негоже нам отказываться от приёма в доме Григорьева, что был хорошим знакомым твоего отца, - Царин приблизился к Корнильеву, положил ладони на его плечи, добавил, - грусть и уныние есть смертный грех, негоже тебе как христианину упиваться ими. А сейчас помолимся и в путь-дорогу.
В гостях стряпчего оказалось куда тише и уютнее, чем в покоях графа Замойского. Сам Григорьев был человеком непьющим или - малопьющим, за чашкой чая старые приятели говорили-беседовали о то о сём, вспоминая дни прошлого, строя планы на будущее. Помимо них в доме в качестве почётного гостя присутствовал Пестель, между которым и Корнильевым завязалась если не дружба, то приятная симпатия, словно они и взаправду долгое время знали друг друга.
Москва, до того чуждая своей пышащей, необузданной силой, своей движущейся расширяющейся энергией, поглощавшая всё на своём пути, проникла в душу Василия жаркой обжигающей волной. Он с головой упал-окунулся в её доселе небывалый мир, постепенно соединился с ней - навсегда. Царин, наблюдая за ним, понял, что юноша в нём более не нуждается, что здесь тот нашёл более сильных. властных покровителей, а значит, он с чувством выполненного долга, но главное - перед собственной совестью, покинул Москву, освободившись ото всех обязанностей, и унеся с собой приподнятое, ценное настроение.
Корнильев на следующий же день после отъезда Царина рассчитался с хозяином гостиницы и с одной дорожной сумкой переехал в дом Григорьева, что встретил его теплее, нежели тот предполагал. Григорьев помог обустроиться на новом месте, без всяких расспросов предложил свою помощь по части должности на государственной службе, пояснив так:
- Ты, Василий, как погляжу, решил сделаться москвичом, что ж, сие похвально. Как друг твоего отца, Царствие ему небесное, могу на первое время устроить тебя в канцелярию к моему дальнему родственнику обер-прокурору Сената Боборыкину Александру Дмитриевичу. Должность на первых порах будет не столь великая, но зато непыльная, несложная, да ещё в таком месте, да среди таких людей! а пройдёт немного времени, укрепишься в Москве, вот тогда и женим тебя на девице покладистой, разумной, верующей: такое уж человеческое счастье полная чаша.
Василий тихо согласился: жизнь не приносила ему трудные испытания, а всё, что имелось у него, само текло-плыло в руки.