История моих ошибок. Часть 5. Глава 49

Глава 49. Педагогическая поэма

Говорят, что история всегда повторяется, только сначала она представляет собой трагедию, а затем превращается в фарс. Жизнь отдельного человека — это тоже своя небольшая история, и законы мироздания распространяются и на нее. Вот и со мной так получилось: когда-то я посчитала оскорбительным для себя предложение Кирилла пожить вместе, чтобы притереться друг к другу, а теперь я сама ни за что не хотела бежать в ЗАГС и предложила Алеше пожить вместе, чтобы посмотреть, сможет ли из этого получиться что-то путное. Однако, совершенно неожиданно, взбунтовался злобный карлик — потенциальный свекор, который во время моего визита заявил, что их семье вообще никто посторонний не нужен, поскольку у них есть и сын, и дочь. Меня несколько озадачили его слова, но их истинный смысл открылся мне спустя два года, а тогда я о них быстро забыла. Теперь этот монстр требовал, чтобы мы немедленно зарегистрировались, а уж потом стали жить вместе.
Эти условия для меня были абсолютно неприемлемы, и я предоставила Алеше право выбора: остаться со мной в моем доме, или вернуться к родителям и продолжать подчиняться отцу всегда и во всем. Но, видимо, дитятя сволочной семейки уже успел наглотаться пьянящего воздуха свободы и неожиданно выбрал меня. Естественно, мне этого не простили, особенно того, что теперь свою копеечную зарплату он отдавал не отцу, а мне. У них в семье денег не имел никто, кроме алчного папаши: в день зарплаты он отбирал у покорных отпрысков всю получку, до копейки, и тут же спешил в сберкассу, чтобы пополнить свой личный счет, поэтому у Алеши денег не было никогда, как и магнитофона, фотоаппарата, транзисторного приемника и даже обыкновенных лыж — минимального набора молодого человека того времени. Мать никогда не работала, да и домом занималась, спустя рукава, поэтому ходила перед мужем на цырлах, поддакивая и подчиняясь беспрекословно. В их трехкомнатной казарме царила махровая армейская дедовщина, а старший по званию - подполковник — был настоящим изощренным садистом.
Выйдя в отставку и получив хорошую квартиру в нашем городке без всякой очереди, он опять остался недоволен и конфликтовал со всеми окружающими: соседями, в гаражном кооперативе, на работах. Правда, потрудиться ему выпало только в двух местах: в маленьком населенном пункте дурная слава моментально распространяется повсюду, так что, потеряв вторую работу, он безуспешно пытался устроиться в следующую организацию — но народная молва уже выписала ему волчий билет, и его никуда не брали. Во время нашего знакомства с Алексеем он работал инженером (закончив в пятьдесят с гаком лет заочный институт, очень кичился своим высшим образованием, а меня называл «неучем», потому что мой университетский диплом для него документом не являлся — ведь я не была инженером) в филиале моего бывшего института, где я работала, когда Сережа привез меня в Москву. После возвращения из Киева я устроилась поближе к дому, но связи с прежними друзьями и знакомыми не теряла, поэтому все, включая Кирилла, были в курсе того, что мой бойфренд, как это называется теперь, жил у меня, сбежав от своего папаши-тирана.
И вот однажды мне на работу звонит Люба, которая к тому времени уже перебралась из библиотеки в патентный отдел, и срывающимся голосом сообщает о том, что у них в подразделении произошло ЧП (чрезвычайное происшествие): к ним заезжал мой горе-свекор и устроил им жуткий скандал, доведя одну сотрудницу до слез, вторую до истерики, начальница же, напившись всевозможных лекарств, вызвала «скорую помощь», потому что у нее давление зашкаливало, а сердце останавливалось. Я поинтересовалась, из-за чего случился весь сыр-бор, но тут трубку у Любы выхватила сама заведующая отделом и, захлебываясь словами, сбивчиво и надрывно рассказала мне, что произошло.
Оказывается, Алешин папаша придумал вставить в какой-то станочек дополнительную фитюльку, чтобы удобнее было держать деталь, но при его-то мании величия он решил, что является автором важнейшего изобретения, которое перевернет всю мировую науку, поэтому ему срочно понадобилось его запатентовать.Возможно, именно я оказалась невольной причиной его желания: когда я впервые пришла в их дом, мать представила отца таким образом: «Наш папа — заслуженный изобретатель!» Я сразу же прониклась уважением к такому талантливому человеку, ведь, поработав в патентно-лицензионном отделе, представляла себе, как много надо сделать, чтобы заслужить такое почетное звание. Однако, поинтересовавшись количеством полученных авторских свидетельств, я вызвала откровенное раздражение со стороны «героя»: оказалось, что ни одного! Вот он, видимо и решил восполнить пробел. Сотрудницы отдела, проработавшие в институте по 20-30 лет и имевшие дело со светилами мирового уровня, в том числе и с Нобелевскими лауреатами, попытались объяснить скудоумному зазнайке, что его винтик тянет только на рационализаторское предложение, за что ему полагается премия в двадцать рублей. Но не на того напали: он начал их уличать в некомпетентности, необразованности и даже вредительстве, пообещав, что будет жаловаться «куда надо», видимо, припомнив сталинские времена. Он орал, брызгал слюной, грозил неприятностями и размахивал кулаками прямо перед носом у испуганных женщин, которым никогда прежде не приходилось сталкиваться с таким хулиганством и агрессией. Закончила свой рассказ Любина начальница такими словами: «Наталья, бери ноги в руки - и беги от этих людей — с ними жить просто невозможно. Это какая-то патология!» Наивная, я самоуверенно ответила: «А мы и не собираемся с ними жить, у меня же своя квартира!»
Так вот, романтические барышни, имейте в виду: даже если вам никогда больше не придется встречаться с родственниками мужа, которые произвели на вас удручающее впечатление при знакомстве, помните, что именно эти люди воспитывали вашу вторую половину, и, значит, рано или поздно, из него фонтаном полезут их недостатки и привитые ими жизненные ценности, абсолютно неприемлемые для вас, и жизнь ваша обернется кошмаром, который очень быстро уничтожит даже самую пылкую любовь. Еще страшнее, когда эти чудовища, будто сошедшие с гравюр Гойи, вдруг начнут проступать в ваших детях, которые невольно оказались носителями пагубных генов из-за неосмотрительности или легкомыслия своей матери. Обязательно смотрите на родственников потенциального мужа, чтобы представить, что вас может ожидать в недалеком будущем.
Конечно, бывают, хотя и достаточно редко, случаи, подобные моему — я являюсь абсолютным антиподом моей матери, да и от отца унаследовала не слишком много, но это только потому, что я выросла в доме романтичной Бабы Раи, и с раннего детства глубоко впитала веру в Бога благодаря моей крестной, Бабе Фане, а затем настоящая литература воспитывала меня на примерах благородства, честности, порядочности, щедрости, самоотверженности, сочувствия и стремления помочь слабым и несчастным. Поэтому мне было так тяжко в отчем доме — я была сразу и белой вороной, и козлом отпущения. Благодаря Сереже я освободилась из этой темницы, много пришлось пережить из-за своей доверчивости, которая в наши дни называется инфантильностью, но, все равно, и с первым мужем, и с нынешним я жила без скандалов и ругани, без оскорблений и взаимных упреков, хотя были и обиды, и слезы, и разочарования, но никогда не было вулкана злобы, клокотавшего день и ночь в семье моих родителей. Когда кто-то из знакомых попадает в наш дом, мне часто доводится слышать одни и те же слова: «Как у вас хорошо: уютно, красиво и спокойно!» И это, действительно, так. Но только одна я знаю, какой ценой мне это далось!
Итак Алексей поселился у меня. Пришел в поношенной куртке, похожей на выцветшую тряпку, в страшненьких брючонках, в грубом свитере, скундёпанном его мамашей из грязно-белой шерсти,предназначенной для вязания носков, с парой ужасных рубашек, годных лишь для украшения пугала в огороде, да в черных сатиновых трусах до колена, видимо, чтобы соблюсти нравственность. Только на заднице они уже так протерлись, что превратились в сеточку, даже не намекающую, а прямо-таки вопиющую на весь белый свет о тех сексуальных местах, которые им полагалось скрывать. И начали мы жить вместе, только его пуританизм стал меня понемногу беспокоить: скромность скромностью, но, когда тебе уже за тридцать — пора невинность-то потерять, а тут никаких поползновений! Стала его расспрашивать, в чем дело, да все деликатничала, чтобы не нанести парню психологическую травму. Он упорно твердил, что у него все хорошо, только отец донимает требованием немедленно идти в ЗАГС, вот он и нервничает, а, если распишемся — все наладится. Все-таки предыдущие браки меня чему-то научили: я договорилась о консультации врача-сексопатолога, хотя в то время это было неимоверно трудно. Не то, что сейчас, когда платные поликлиники встречаются чаще, чем автобусные остановки, и со всех каналов, включая центральные, вещают «специалисты», рекламируя различные препараты, превращающие наших пропивших свое здоровье мужичков в неутомимых мачо. Диагноз был неутешительным: атрофирована железа, видимо, уже давно, и потребуется длительное и очень дорогое лечение.
Вот тут-то я начала задумываться: ради чего я взвалила на себя эту ношу? Мне исполнилось тридцать лет, а не было ни полноценного, здорового мужика, ни детей. Опять на моей шее оказался очередной «страдалец», за которым надо было убирать, ухаживать, кормить, одевать, да еще и лечить. В институте у меня появился еще один поклонник, симпатичный, неженатый и умный — перспективный кандидат наук — но уж очень лицемерный, строящий свою карьеру на откровенном лизании начальственных задниц и чересчур активной комсомольской деятельности, прямо набивающей оскомину. Он, как и многие другие институтские знакомые, неоднократно гостил у меня, естественно, был знаком с Алексеем, мы вместе ходили за грибами, разводили костер в лесу — места-то у нас сказочные. Он вдруг начал мне объясняться в любви, даже плакал. протягивая ко мне руки со словами: «Я люблю тебя!» Беда была в том, что я его не любила и не могла полюбить, потому что мы были абсолютно разными.
С Кириллом мы перезванивались, но довольно редко. Вернее, звонила я, потому что свой рабочий телефон мне не хотелось ему давать, чтобы не изводить себя ожиданием. А так, соскучилась — и позвонила сама. На работе у него дела шли хорошо, а вот дома счастья так и не получилось. Никакого ребенка у них не было, так что Марина меня нагло обманула. Я уже порой ругала себя, что из-за мнимой Марининой беременности не рассказала Кириллу перед его свадьбой о том, что ушла от мужа, и не предостерегла его, поведав о невыносимости брака с постылым супругом или супругой. В ответ на его вопрос, почему мы с Алешей не женимся официально и не заводим детей, я ему рассказала о возникших у Леши проблемах со здоровьем. Кирилл, правда никаких советов не давал, а мне хотелось, чтобы он сказал что-будь определенное, я бы с радостью послушалась, но он, как всегда, молчал. Подружки, которые вначале ужасались в один голос, увидев Алексея: «Наташка, ты с ума сошла, что ли: зачем тебе нужен этот хмырь болотный?» и которых мой ответ: «Мне его жалко!» приводил в неописуемую ярость, вдруг начали меня убеждать, что, раз взялась помогать мужику — не имею морального права его бросить. К счастью лечение давало результат: железа начала функционировать нормально. И это меня обнадежило: не зря столько сил и денег потрачено!
На свое тридцатилетие я пригласила друзей с новой работы, и Кирилл вдруг захотел приехать и поздравить меня с юбилеем. Праздновали весело, однако, настроение мне подпортила наша библиотечная шлюшонка, которую я постеснялась не позвать — это выглядело бы вызывающе, ведь мы работали бок о бок, не хотелось неприятностей, а Клара была бабой завистливой и мстительной. Она сразу же начала вешаться на Кирилла, хотя знала, что он женат, да, впрочем, ее никогда не останавливало семейное положение мужчин: она спала со всеми желающими, знакомыми и незнакомыми, и гордо бахвалилась: «Меня хотят все, а тебя даже твой муж не хочет!» Она, видимо, так достала Кирилла, что он собрался уезжать довольно рано и попросил меня проводить его до автобуса.
На остановке Кирилл неожиданно поинтересовался: «А твои гости останутся у тебя ночевать?» Я ответила отрицательно, тогда он продолжил: «А мужик твой когда уйдет?» Я пояснила, что он живет у меня. И тут я услышала то, что должно было вернуть мою жизнь в ее настоящую колею, но уж больно небрежно были брошены эти слова, как использованный автобусный билет, полетевший в придорожную пыль. Кирилл сказал: «Наталья, давай начнем все сначала!» Сердце радостно подпрыгнуло, рванулось в груди, ожидая услышать заветное: «Я тебя люблю и хочу, чтобы ты была со мной!», но продолжения не последовало. Вид у него был понурый и грустный, и я спросила: «Вы женаты уже почти два года, а почему не заводите детей?» Кирилл разозлился: «Меня уже все за....ли этим вопросом! Какие дети могут быть! Я не знаю, буду я жить с ней, или нет: я Марину не выношу! Ты знаешь, я домой прихожу с работы не раньше десяти часов вечера, чтобы только не видеть ее. Давай: бросай своего Лешку, ты же с ним несчастлива!» Как же хорошо я его понимала! Но и быть слабительным, которое принимают по необходимости, чтобы избавить организм от тягостного груза, мне тоже не хотелось, поэтому я ответила: «Нет, Кирилл, я не могу его бросить — кому он такой нужен? Раз взялась ему помогать — не имею права предать его.» Тут и автобус подошел, и Кирилл уехал, очень расстроенный и даже злой. А через девять с половиной месяцев родилась его дочь, только мама не дожила до этого дня — скоропостижно скончалась, так и не успев стать бабушкой.
Отгремела в Москве Олимпиада, вот радости-то было для большинства столичных жителей! Город отмыли и принарядили, как квартиру перед приездом дорогих гостей. Появилось много летних кафешек, а в них всякие невиданные вкусности в маленьких упаковках: соленые орешки, соусы и джемы. А сколько разных безалкогольных напитков мы попробовали в те дни! Советские люди, изголодавшиеся и неизбалованные, считавшие большой удачей покупку магазинных котлет, в которых даже запах мяса отсутствовал — и вдруг колбасные нарезки и импортные крекеры! Я вот думаю, что, если бы коммунисты так не измывались над своим народом, не унижали бы людей отсутствием самого необходимого, даже с точки зрения гигиены, то этот строй еще долго мог бы существовать, ведь все-таки мы жили довольно спокойно: нас и лечили, и учили бесплатно, малыши ходили в садики и ясли за минимальную цену, школьники отдыхали в многочисленных пионерских лагерях, посещали различные кружки и секции, не отдавая за это ни копейки. Квартплата не заставляла людей голодать, а пенсионеры, отстроившие свою страну после разрушительной войны, практически с нуля, были уважаемыми людьми и, благодаря положенным им льготам и нормальной пенсии, жили даже лучше молодежи, у которой еще и зарплата не успела повыситься, но зато подрастали детки, а они и в те годы были удовольствием не дешевым.
Люди жили своими простыми радостями: влюблялись, женились, рожали детей, воспитывали внуков, трудились на приусадебных участках, обеспечивая семью продовольствием, вкалывали на предприятиях, осенью ездили в колхоз на уборку картофеля и прочих овощей, зимой ходили на овощебазы, чтобы перебирать эти же самые овощи, которые от неумелого хранения начинали активно гнить сразу же после закладки их в закрома, так что до весны доживали немногие. Еще народ занимался физкультурой и спортом: почти в каждом дворе играли в футбол и хоккей. Позже появились на столбах и баскетбольные корзины, а столы для пинг-понга вообще стояли повсюду. На пляже молодежь с утра до ночи играла в волейбол, и то и дело зарывался в горячий песок воланчик, отправленный неопытной рукой начинающего бадминтониста высоко в синее небо. Пенсионеры забивали «козла» в домино, шпана перекидывалась в картишки — так отдыхал простой народ.
Интеллигенция выстраивалась в длинные очереди около Пушкинского музея, чтобы посетить привезенные из дальних стран невиданные доселе культурные сокровища, которые, на самом деле, были ничуть не шедевриальнее тех, которые хранились и экспонировались в наших отечественных галереях, но зато при встрече в компании полагалось с томным видом сказать: «А вы были на выставке импрессионистов? Великолепно! Просто потрясающе!» Помню, как одна чрезвычайно манерная дама из торгашеской семьи,не обремененная ни интеллектом, ни воспитанием, ни чрезмерным образованиям, восхищалась работами французов, смакуя их непривычные для нашего русского уха фамилии и, закатывая от восторга глаза, отреагировала на мою робкую ремарку: «А я все-таки больше люблю реалистов: Шишкина, Айвазовского. Левитана, Васильева, Брюллова, Репина и т.д.» Она смерила меня презрительным взглядом и припечатала к позорному столбу: «Ты просто до них не доросла!» Это я-то, с четырех лет учившаяся рисованию, проштудировавшая всю Художественную энциклопедию и готовая поселиться в залах Третьяковки!
Публика ломилась в театры — вот, где кипела настоящая культурная жизнь. Гениальные актеры играли так блистательно, что простуженные зрители стеснялись даже кашлянуть в притихшем зале! Появлялись и мужали новые, современные театры, под руководством передовых режиссеров, ставились новаторские спектакли, со временем превратившиеся в легенду. Например, на ««Юнону» и «Авось»» билетов в кассах купить было просто невозможно, впрочем, этот шедевр, рожденный союзом двух непревзойденных талантов — композитора Алексея Рыбникова и поэта Андрея Вознесенского - наверняка, и через многие десятилетия, будет вызывать у трепетных сердец не меньшее восхищение, чем сейчас. Приезжали к нам и заграничные театры, такие как «Ла Скала», например.
Не понимаю, почему сейчас так оплевывается жизнь тех лет и называется презрительно «застоем»! От того, что в Париж ездили единицы - так и сейчас там все больше американцы, да японцы тусуются. А вместо Турции и Египта в те годы мы с удовольствием отправлялись в Крым и на Кавказ, да еще и в Прибалтику — почти каждая семья могла себе это позволить. Моя мама каждый год поправляла здоровье в каком-нибудь санатории в Кисловодске, а она не была олигархом. А как отдыхалось на турбазах и в походах! Почти каждый завод имел свой пансионат или дом отдыха, где можно было всей семьей провести две недели на природе за символическую цену.
Не пустовали и стадионы, на которых все время проводились какие-нибудь соревнования: чемпионаты, спартакиады, универсиады и прочие первенства. А наш советский хоккей! Гордость всего народа: игроков знали в лицо не только мужчины, но и женщины, и дети, и даже старушки, сидящие на скамейках у родных подъездов, обсуждали не только проходившую мимо молодежь, но и забитые во вчерашнем матче шайбы.
Олимпиада явилась апофеозом народной любви не просто к спорту, а к возможности проявить и раскрыть свою широкую русскую душу: мы так искренне радовались гостям, так хотели их приветить и удивить, продемонстрировав достижения и красоты нашей страны, поделиться с ново-обретенными друзьями всем, что имеем, так ликовали наши сердца в течение целых четырнадцати дней беспрерывного праздника, что, когда погас олимпийский огонь — показалось, что солнце зашло навсегда и больше никогда не появится, потянуло ледяным ветерком. Ну, а уж когда олимпийский Мишка начал возноситься над Лужниками — наверное, почти вся женская половина страны вытирала набежавшие слезы. Лично я тоже плакала, а Алексей и его сестра издевались надо мной, приговаривая: «Ну, что, Миша, обманули тебя — пообещали московскую прописку, а сразу же после Олимпиады выселили!». Членам этой семьи были недоступны высокие чувства других людей, их заботило только одно: как бы картошки побольше накопать, да подороже ее продать.
Лично мне Олимпиада подарила неожиданное знакомство, которое могло перевернуть мою жизнь, сделать ее интереснее и содержательней. Мы возвращались на лифте с очередного субботника — убирали территорию вокруг института перед приездом иностранных гостей, которые должны были поселиться в студенческих общежитиях рядом с нашим корпусом. Народ чего-то роптал, что, мол, работают не дворниками, а приходится орудовать лопатами и метлами. На втором этаже дверь открылась, вошел не знакомый мне пожилой человек, а я продолжила начатый разговор: «Ничего страшного нет в том, что мы приводим в порядок город, ведь каждая хозяйка занимается уборкой перед приходом гостей, чтобы не ударить в грязь лицом.» Мужчина внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Поскольку информация о том, что в библиотеке работает грамотный переводчик, распространилась по институту очень быстро, ко мне начали толпами ходить сотрудники, и я всем помогала. Как-то пришла секретарша директора и попросила срочно перевести письмо, чтобы тут же его отправить за границу. Я это сделала за пять минут. Потом она еще раз обратилась, уже по поручению самого директора, я и эту работу выполнила, хотя давно вышедшая из отпуска заведующая библиотекой вся кипела от злобы. И вдруг меня вызвал сам директор, которого боялся и стар и млад, потому что, во-первых, он был мировой знаменитостью, во-вторых, отличался высокой требовательностью к подчиненным, да и вообще непростым характером — что абсолютно не удивительно в таком преклонном возрасте.
Запуганная его секретаршей, я робко вошла в кабинет и увидела того самого пожилого мужчину, который ехал с нами в лифте. Он тоже меня узнал, приветливо заулыбался: «Ах, вот, кто такая наша Наташенька! Наконец-то познакомились! А то я только и слышу со всех сторон, что в библиотеке работает Наташа, которая прекрасно знает английский язык. Я ведь тебя уже испытал: ты все перевела правильно. Для меня английский язык родной, ведь моя семья долго жила за границей, поэтому я могу отличить хорошего переводчика от плохого. Сейчас у меня работает очень плохая переводчица, и я решил вас поменять местами: ты будешь работать у меня, а она на твоем месте в библиотеке.» Чего кривить душой — я была счастлива и от его похвалы, и от перспективы расстаться с ведьмой-заведующей, не покидая ставшего мне родным института. Однако этим планам не суждено было осуществиться: сразу же после отпуска директор попал на операционный стол и через четыре месяца умер от рака. Я осталась в библиотеке, на растерзание возненавидевшей меня мегеры: она боялась умных людей, которые многое замечали и понимали, поэтому принялась выживать нас с Валей с работы. Валю муж устроил в Педагогический институт, а меня взял к себе в отдел заместитель нового директора, там я и проработала до самого декретного отпуска.