Горын и Морская

"Горын и Морская"
автор: Егор Найдович

"Угнетение порождается общепринятыми
нормами жизни и теми лицами, для которых
существование сводится к этим нормам".

Борис Виан, "Осень в Пекине".



"Я грежу о веке, когда Бог родится
заново, когда во имя его люди станут сражаться
и убивать друг друга так же, как ныне - и еще
долго в будущем -- они будут сражаться и
убивать друг друга во имя хлеба насущного.
Грежу о веке, когда труд будет предан
забвению, а книги обретут подобающее им в
жизни место, о веке, когда, может статься, книг
вовсе не будет, за исключением одной,
всеохватной, -- Библии. Ибо в моих глазах
книга -- это человек, а моя книга -- не что иное,
как я сам: косноязычный, растерянный,
бестолковый, похотливый, распущенный,
хвастливый, сосредоточенный, методичный,
лживый и дьявольски правдивый -- словом,
такой, какой я есть".

Генри Миллер, "Черная весна".




АТЛАНТ
Звук огромного медного гонга разбил тишину на множество мельчайших осколков. Падая на землю, они рассыпались в пыль. И если во время было нагнуться и взглядом найти границу света и тени, то можно было увидеть, как они при ударе о землю разлетаются на пылинки. Звук поплыл по безбрежным коридорам. Он обволакивал статуи великих воинов, плавно огибал массивные колоны. Наконец, он вырвался наружу и сразу заполнил собою все пустое пространство площади перед дворцом. Это напугало птиц. И они шумной стаей, в испуге и как-то нервно, сорвались с парапета над колонами. Многочисленное хлопанье их крыльев на миг заглушило тяжелый плывущий звук гонга. Во внутреннем дворике одного из строений дворца возле небольшого фонтана, погрузив в него ноги, сидел могучий муж. Его широкая спина была согнута. А, словно сплетенные из корабельных тросов, руки безжизненно висели, доставая до земли. Так, что пальцы погрузились в пыль. Услышав гонг, он вздрогнул. Будто ожившая скульптура он медленно поднялся. Его голова оказалась в тени, отбрасываемой портиком. И стало видно, что она седа, а лицо рассекли глубокие морщины. В коридоре, что вел во дворик, послышались торопливые шаги. И, через несколько мгновений, путаясь в своих юбках, вбежала служанка.
-Господин! Господин! Свершилось! - закричала она с порога.
Старик шумно вздохнул. Вздох расправил свои невидимые крылышки и отправился вверх, к небу.
- Я уже знаю, - ответил он, и голос его звучал глухо. - Я знаю,- повторил он. - Я слышал гонг. Как себя чувствует твоя госпожа?
Служанка вытирала великану ноги и завязывала сандалии. Её движения были торопливы, даже суетливы. Но лицо её светилось такой радостью, что становилось понятно - не от неуважения к господину своему она так поступает. А хочет, чтобы поскорее он отправился к супруге своей. Чтобы посмотрел на сына, что только-только огласил свое появление громким криком под сухой ладонью дворцового врача.
- Она ждет вас, господин, - ответила служанка, не смея поднять глаз.
- Как ребенок? Он закричал? - голос великана оставался глух.
- Один раз. Но как громко! - служанка всплеснула руками и затараторила. - Сразу видно: настоящий будет правитель. А потом замолчал. Смотрит так из-подо лба на всех, мол, зачем потревожили и все такое...
Старик раздраженно поднял вверх руку, давая понять, что трескотня служанки успела его утомить, и та тут же умолкла. Перстень с его безымянного пальца перекочевал в маленькую ладошку служанки. Оставить без награды первого принесшего благую (благую ли?) весть он не мог. Хотя бы потому, что был правителем. Он прошел через дворик. Вошел в коридор. Там веяло прохладой и немного сыростью. Его шаги гулко отозвались во тьме. Среди бесчисленных статуй и колон он и сам напоминал сошедшую с пьедестала статую. Он улыбнулся этой мысли. Но его лицо тут же приняло прежнюю непроницаемость.
Служанка смотрела ему в след, пока великан не скрылся во тьме коридора, потом покачала головой. Тут она вспомнила про перстень и, подхватившись, побежала хвастать о подарке своим товаркам на задний двор.
Старый гигант молча шел по коридору. Он что-то бормотал себе под нос. Но даже, если бы кто-нибудь стоял рядом, то вряд ли бы разобрал, что говорит правитель. Его шаги были степенны. Как у человека, который должен спешить, но хочет оттянуть момент встречи. Ему предстоял долгий путь. И он это знал.




ГОРОД.
Самым высоким строением в городе была труба крематория. Она бесстыдно торчала прямо посередине, словно гигантская космическая стрела, пущенная рукой древнего титана. Словно пролетев сотни километров, она воткнулась в землю, а округ нее начали строить город. Кривые и узкие центральные улицы, что разбегались в разные стороны, но брали начало от крематория, весьма напоминали трещины лопнувшей от удара стрелы земли. Дополняло эффект то, что труба поднималась прямо из почвы, так как сам крематорий располагался под землей. Кому и когда взбрело строить город вокруг трубы подземного трупосжигателя (или по каким причинам его так странно расположили?) было уже не известно. Но город, неторопясь, разрастался. Хотя труба и оставалась самым высоким строением. Почему здания не строили выше этой черной, липкой от копоти гигантской кирпичной трубки тоже никто не помнил. Но отцы города традицию соблюдали свято. А когда весь город затихал, то можно было почувствовать кожей как где-то глубоко под землей, словно шевелится сонно огромный молох: открываются заслонки гигантских печей, бушует пламя, пожирая мертвую плоть и требуя еще. Ведь каждый день кто-то умирает, и кто-то рождается, чтобы потом, в конце концов, умереть. И страх пробирался в души горожан, противно нашептывая о неизбежности пути и покорности судьбе. И утром страх давал еще о себе знать неуспевшим выветриться запахом паленой кости.



МОРСКАЯ
Для Горына Город олицетворялся только с Морской. И со временем ему пришлось себе в этом признаться.
Когда Горын впервые увидел Морскую, та была очаровательна и прелестна. Как может быть очаровательна и прелестна юная инфанта, случайно попавшая из своего стерильного дворца в грязные ремесленнические кварталы. В её присутствии переставали скабрезничать, крыть матом, постоянно сплевывать сквозь зубы. У Морской была белая атласная кожа. Может быть, даже немного бледная для только-только начавшегося сентября. Большие выразительные карие глаза несли в себе какую-то грусть, совершенно неожиданную для столь юного создания. По её губам читались упрямство и вздорность. Волосы ниспадали горными ручьями. И что совершенно сводило Горына с ума, так это невероятно нежные кисти рук.
Морская...Это к ней в Париж летел из Африки Бернис. Это под её балконом стоял, завернувшись в свой плащ, де Бержерак. Это из-за неё разрушили Иллион.

Но была и другая Морская. Это Горын узнал потом: что скрывалось под её оболочкой. Какое отродье порока жалобно пряталось под атласной кожей днем при свете солнечного света и которое вырывалось наружу с приходом сумерек.
Она была похотливой сукой жаждущей мужчин. Дешевой потрепанной шлюхой, что идет в грязные забегаловки и отдается за стакан пойла прыщавым юнцам, напившимся в первый раз. Горын мог кричать это, мог произносить шепотом, мог писать на стенах. Она наливалась соками этих мальчиков и увеличивалась в размерах. Превращалась в гигантскую мокрицу и ползала по грязным стенкам туалета.
Она везла их на общую с Горыном квартиру. Морской нравилось смотреть, как они голышом ходят по комнате. Горын не спал в соседней комнате, и она выходила, чтобы сказать ему доброй ночи. Из-за загруженности в университете он часто работал по ночам. Его карикатуры охотно покупали в городских газетах. Молох подземного крематория странным образом помогал ему. Горын никогда не просил Морскую заходить, но она сама этого хотела. Для девушки это было чем-то вроде ритуала. А юнцы? Они ходили по комнате голышом. Они закуривали её сигареты. Неумело и некрасиво держали их в пальцах. Они наливали Морской из её же бутылок. Они чувствовали себя взрослыми. Их это волновало. Они хотели еще; может, завтра? Но Морская, смеясь, выгоняла их. Чтобы никогда не встретить. Ее похоть проходила. Она сдувалась, и на полу оставалось только потрепанное измученное тело. А потом Горын успокаивал Морскую в своей комнате, вытирая ей слезы носовым платком, который потом всегда оставлял у нее на всякий случай. Это стало чем-то вроде его ритуала.
Но Морская не упокаивалась. Ей было необходимо вытравить из своего Внутри все чистое, что там было. Ей, как воздух, было необходимо быть порочной. Отречься от своего истинного Я. Заменяя его несуществующим, выдуманным. Становится сестрой порока, принимающей своего брата в почивальне. Морская одевалась и шла за другим. Она не смывала с себя их сперму и слюну. Она говорила, что они придают её коже блеск. И снова шла в какую-нибудь забегаловку и находила для себя нового "мальчика". Все повторялось из раза в раз.
Иногда у Морской появлялась потребность в семье. И эту семью заменял ей Горын. Горын, тот болван, спящий с открытыми глазами, который стал единственным другом и единственным любовником Морской, как она сама любила говорить. Такой была другая Морская.

Такой он встретил ее в один из тех вечеров, когда болтался по центру Города с блокнотом и карандашом, намереваясь пополнить свою коллекцию карикатурных типажей. Встретил, чтобы остаться рядом навсегда. Она шла по вечерней улице. Пальто было распахнуто. Налитая высокая грудь была более, чем видна в глубоком вырезе кофточки. Шея оголена. Волосы сзади подняты и закручены в узел. Это создавало иллюзию её беззащитности. А оголенные запястья, торчащие из-под рукавов на три четверти, бросали мужчин в жар. Они начинали чувствовать себя хищниками. Они видели в ней жертву. Но не подозревали, что все было наоборот. Совсем наоборот.
В тот вечер Морская, как всегда, вышла на охоту. Её глаза чуть-чуть светились в темноте похотливым бледно-желтым. Острые сосцы с вызовом пробивали ткань. Морская пользовалась помадой с увлажняющим эффектом. Но мужчинам казалось, что её губы намокли и набухли от желания. Эти самцы уже видели её лежащей на разбросанной постели в самой непотребной позе. Они уже чувствовали, как их напряженные члены входят в её влагалище. Она истекает. Она стонет. Она кричит. Самцы судорожно сглатывали. Выпрямляли спины, выпячивали грудь, втягивали животы. Их нюх обострялся. Словно дикие животные они чуяли запахи Морской. Это их распаляло. Но Морская проходила мимо. И все её тело дышало этой жаждой плоти. Её прекрасное тело. Её крепкие мышцы ныли без мужских объятий. Но Морская проходила мимо. Они не были достойной добычей для неё. Ибо если бы они узнали о предпочтениях Морской, то ужас бы обуял их слабые души.
Именно такой Горын увидел Морскую во второй раз. Позже, спустя несколько месяцев после знакомства, он спросил её: почему они сошлись в тот вечер? Она вышла на охоту. Он тоже. Они должны были разойтись в разные стороны. Уважить территорию друг друга. Но Морская просто подошла к нему и тихо сказала: "Дай сигарету. И прикурить". Горын предложил пойти и выпить. Морская ответила: " Это, как, если идти по жаре, и вдруг почувствовать ледяной холод. Я почувствовала тебя. Точнее я почувствовала себя со стороны". Это можно было считать наилучшим комплиментом с её стороны.
О чем они говорили? О чем могут говорить псих и шлюха. О любви. Это стало началом настоящей дружбы, как любил говаривать цыган. Первый шаг - они сняли дешевую двухкомнатную квартиру. В плохом районе. Правда, недалеко от остановки транспорта. В приличных районах квартиры стоили дорого, и были не по карману обоим. Они разделили свои квартирные зоны влияния. Нейтральными считались уборная и кухня. Хотя для Морской никогда не существовало владений Горына. Она приходила к нему, когда хотела. И он всегда был рад её видеть. Потому, что только в неё видел свет. Он пробивался сквозь грязную, изношенную и покореженную оболочку Морской.
Второй шаг - только одно условие: не делать ничего такого, что могло бы разрушить их маленький союз. Их гармонию. Что могло бы больше сблизить их. Заставить их сердца оттаять ото льда цинизма и начать биться быстрее в любовном ритме. Их жизнь можно было бы сравнить с посещением музея, в котором каждый из них экспонат, и в то же время - посетитель.




ПОЦЕЛУЙ
Морская лежала на кухонном столе. Просто лежала с закрытыми глазами. Была у нее такая привычка. Кто ее знает, где подсмотрела. А спросить Горын никогда не удосуживался. Было раннее утро. Горын вошел на кухню и занялся кофе. К моменту, когда кофе стал подниматься, Морская отрыла глаза. Будто угадала. Но Горын знал - она почувствовала, что кофе приготовился по его аромату. Это была одной из её странных способностей, узнавать все обо всем по запаху. Морская радостно засмеялась. Спрыгнула со стола. Чмокнула Горына в щеку (она всегда нарушала их договоренность - и Горын был этому чертовски рад, так как сам не решался нарушить их). Потом схватила выпрыгнувший тост.
- Обожаю, когда ты готовишь кофе по утрам, - сказала она, намазывая тост джемом. - Вот если бы мы еще спали вместе, то...
- Мы же договорились, что не будем спать вместе, - перебил Горын. Он разлил черный напиток в кружки.
- Жаль, - тост громко хрустнул, когда Морская надкусила его. - Честно говоря, мне всегда хотелось спать с тобой. Мне нравится твое тело.
- Это пузо? - искренне удивился Горын.
- На мой взгляд, - Морская начала кокетливо растягивать слова. - На мой взгляд, это твоя самая аппетитная часть. - Она лукаво улыбнулась.
- Ах, ты! Маленькая испорченная лгунья! - воскликнул Горын и запустил в неё кусочком тоста. Морская радостно взвизгнула и вскинула руки вверх.
- Сдаюсь! Сдаюсь! - закричала она и тут же быстро захватила на палец немного джема и бросила им в Горына. - Вот тебе, негодный! Как ты посмел запустить тостом в свою королеву, презренный!
Вскоре весь завтрак летал по кухне. Они могли так дурачиться часами. Но в то утро все закончилось, не успев начаться. Морская вдруг обхватила шею Горына своими тонкими руками и поцеловала его в губы.
В Боге есть что-то от ребенка. Возможно, что Бог - это и есть ребенок, тогда можно было оправдать несовершенство нашего мира. Он аляповат, как фантазии ребенка. Прекрасен, как сны ребенка. Жесток, как сам ребенок. Да, наверное, Бог - это ребенок. Потому, что только ребенок для которого не существует никаких преград, никаких условностей мог потребовать, чтобы они стояли посреди их первой маленькой кухни, обнявшись и прижавшись друг к дружке губами. Они родились и умерли в один момент. Рождение и смерть в чем-то похожи. И в первом и во втором случаях это стремление из тьмы к свету. И именно в этот момент они постигли истину. О которой прочитали столько книг, о которой просмотрели столько фильмов, о которой слышали столько разговоров, но которую узнали только сейчас. Они постигли истину, но тем самым нарушили все свои договоренности.
Существование - это всего лишь игра. Игра в жизнь со смертью. На самом деле мы все мертвы. Только не знаем об этом. Потому эта игра нам удается.
Бросайте истины в огонь. Они уже ничего не стоят. Ничто не сравнится с прикосновением ее пушистых ресниц к моей щеке. Мы не придумали новых истин. И у нас давно уже не получается опираться на старые. Потому единственное откровение - ее тело в моих объятьях. Бросайте истины в огонь. Кроме любви ничего не стоит внимания. Так как абсурдно. И нелепо.






ЗАПИСЬ  4
-... Я помню маленький комочек плоти, лежащий в кроватке. Я спал. Сквозь сон я
услышал, как стукнула дверь, и моя мать сказала кому-то: "Здравствуй, милый".
Как, иногда кажется, глупо звучат слова нежности, сказанные не нами или не нам.
Потом мужской голос спросил: "Он спит? - и добавил, - Пойду на него посмотрю". А
голос матери ответил: "Только не разбуди". Потом я помню запахи. Терпкий запах
широкого кожаного ремня. Водки. Сигарет. Любви. Уличной свежести и
небритости. Меня словно погрузили в тепло. Не в то, которое я обычно
чувствовал от матери. Её тепло было мягким и нежным, убаюкивающим. Это же
ощущение пронизывало меня с головы до ног. Тепло втягивало меня в себя.
Укутывало в добротное шерстяное одеяло, поднимало вверх к самому потолку и
приятно кололось. Видимо, я улыбнулся. Потому, что тут же надо мной раздался
восторженный шепот: "Он улыбается". И шепот моей матери ответил: " Пойдем.
Пусть спит. Не мешай ему. Пойдем, я по тебе соскучилась". Тепло стало удалятся.
Оно еще немного повисело в воздухе. И ушло. Я не расплакался, не обиделся. Я
понял, что моей матери тоже понадобилось тепло. Ибо это оно заставляло её в
соседней комнате выгибать спину и закусывать нижнюю губу. И я был горд, потому
что смог это понять...- ( Слышно как затянулись сигаретой и с шумом
выпустили дым в потолок). - Спасибо, что принесли сигареты. Так хотелось курить,
а здесь не разрешают иметь при себе ни одной пачки.
-- Не за что. Курите. Только вы не сможете взять пачку с собой, когда пойдете обратно.
Вам придется оставить сигареты здесь. Я не могу пойти на нарушение правил.
-- Ох, уж эти правила...
-- Давайте лучше поговорим о ваших воспоминаниях.
-- Они так интересны для вас?
-- Да. Расскажите, пожалуйста, о городе... Как вы его называете?
-- Город. Просто Город. С большой буквы. Это имя собственное...


ГОРОД
Как в любом другом, в городе были свои традиции. Одна из них заключалась в том, что по достижении восемнадцати лет каждый горожанин был обязан вступить в какое-нибудь общество. Обществ было великое множество. И зачастую горожане состояли почти в половине из них. Каждое общество давало своим членам особые привилегии. Договоренность о распределении привилегий достигалась на ежегодном собрании
председателей обществ в Ратуше. К примеру, пользоваться городскими банями в том году могли только члены Обществ поддержания правопорядка и книголюбов. Все остальные могли мыться только дома. Но: "Какой здравомыслящий человек будет МЫТЬСЯ ДОМА?! Когда есть городские бани!" - кричали огромные щиты, расставленные на каждом углу. Вступив в подобную структуру, человек должен был выполнять определенное количество ритуалов. Детей подготавливали к вступлениям в общества с ранних лет. Для этого они посещали специальные заведения, где их учили правильному выполнению ритуалов. Нерадивых выгоняли. И это было большим позором для семьи.
Все, что не соответствовало общепринятым условиям, попадало под обозначение - "ересь". На кострах, конечно же, не сжигали. Прошли столетия, прежде чем все поняли неэффективность подобных мер. Но теперь был крематорий. Живьем туда никого не кидали, упаси Боже! Основным принципом построения городского общества был Процветающий Гуманизм. Так говорили Отцы Города в каждом своем обращении к горожанам. А Отцы Города плохого не скажут и дурному не научат. Это горожане знали с пеленок... Нет. Крематорий служил просто напоминанием. Символом. Предостережением могущей возникнуть ереси. Труба крематория была неким гарантом, что помыслы людей останутся чисты перед законом. Перед установленными правилами. Перед отцами города. Ведь это они, седовласые и длиннобородые, денно и нощно заседали в библиотеке Ратуши среди толстенных пыльных фолиантов. Их, когда-то модные, костюмы, были прозрачны от ветхости. Ведь, как считалось, им некогда было ходить и выбирать себе новую одежду, так как умы их были заняты придумыванием новых Условий. Они не получали за свои труды денег, так как считалось, что дело их служит для процветания населения. А за это деньги не берут. Они ели ту пищу, которую жертвовали им горожане, благодарные им за их радение о судьбе города. И раз в неделю ходили по домам гвардейцы и собирали благодарственные пожертвования. И горе было тому, кто не мог ничего дать. Позор и побои ожидали семью этого человека. Тогда у него отбирали все, чем он владел, и отдавали в пользу Отцов города. И их начинали называть Гонимымми. Но не так трудна судьба гонимых. Труднее заботиться обо всех. Для этого была труба крематория. А город был каруселью, которая вращалась вокруг трубы. И здание ратуши тоже вращалось, потому что Отцы города избирались. Старые уходили, а новые приходили. И дни эти отмечались горожанами, как большие праздники. Женщины надевали свои лучшие платья, а мужчины пили много вина. И все знали, что нет ничего тяжелее жребия признанных. Они искали ответы на вопросы, как еще бы устроить жизнь города. Искали их в книгах, коих было великое множество в библиотеке Ратуши. И когда один их них находил, то он воздевал руки вверх и кричал: "Эврика!". Что обозначало это слово, никто уже не помнил, но такова была традиция. А традиции следует чтить, так как в Городе все были твердо уверены, что только на них общество и держится. Легкие Отцов Города были больны из-за пыли, которой было покрыто все в библиотеке. Их глаза плохо видели из-за постоянно царившего полумрака в читальном зале. Их кости были мягкими из-за малоподвижности и сырости. Иногда бывало, что кто-то из них не выдерживал. Отрывался от выцветших страниц. Шаркал к окну. Отдергивал край тяжелой портьеры и, улыбаясь всеми своими морщинами, подставлял лицо солнечным лучам, что пробивались через мутные стекла. Тогда все остальные начинали кричать на него и махать руками. А Председательствующий городской голова восклицал где-то вычитанную фразу: "Вернись к своим книгам о книгах про книги!"*. Это тоже было своего рода традицией.
Самым могущественным в городе было Общество КНИГАлюбов. Fons et origo*, в своем роде, городской жизни. У них была даже своя собственная церковь. Церковь Новореформистской Книги. Так она называлась. И каждое воскресенье в этой церкви собиралась паства на Чтения. Новоевангелистические Чтения пользовались большой популярностью в городе. На них собиралось по много тысяч человек. Большая часть из них даже не вмещалась в здание церкви. Потому они приносили с собой складные стульчики и сидели на них на улице. Для того, чтобы люди на улице могли все слышать на бурые камни стен церкви по воскресеньям вешались выносные колонки. И искаженный голос священника внутри церкви вещал для тех, кто внутрь не попал. На Чтения ходили всей семьёй. Многие брали с собой коробки с завтраками и обедами, чтобы не отлучаться в кафе и не терять нити повествования. Потому на площади перед Церковью Новореформистской Книги по воскресеньям всегда пахло чесночной колбасой, вареными яйцами, свежей сдобой и кофе.





______________________________
* У. Голдинг, "Двойной язык"
** Основа и источник- (лат.)













Чтения проходили в несколько этапов. С утра читали одну книгу, после второго завтрака другую, после обеда переходили к третьей. Председатель Общества КНИГАлюбов считал, что так лучше усваивается прочитанное, а сами Чтения не вызывают скуку. Наверное, он был прав. Список зачитываемых Авторов вывешивался в субботу.
" 7.30-11.00 Проповедь о Ереси: Автор - Э. Берджесс
"Сумасшедшее семя", окон.
11.15-14.00 Проповедь о Дьявольском прелюбодеянии: Автор -
Г. Миллер " Тропик Рака", нач.
14.25- 19.00 Проповедь о Гиене личностной: Автор - Дж.
Фаулз, "Коллекционер", окон".
И в субботу же перекрывали через площадь движение, потому что люди приходили к Церкви с палатками, чтобы занять себе место и утром попасть внутрь, а не сидеть под открытым небом.
Священников было четверо. Трое читали по очереди, а один сидел в сторонке на случай, если вдруг, что случится. Чтение не должно было прерываться. Священникам прислуживали мальчики из самых богатых семей. Они переворачивали страницы, обходили с благовониями зал, зажигали свечи, подносили воду, держали Главную Книгу, чтобы паства могла прижаться к ней губами. А их родители все время пока длилось чтение, гордо посматривали вокруг на тех людей, у которых не было достаточно денег на счете в банке для того, чтобы их ребенка допустили прислуживать священникам.
Однажды Главному священнику попал в руки старый фолиант. Его страницы были совершенно обветшалыми, края истрепанными. Он был много раз клеен, еще в те времена, когда им могли пользоваться все, кому не лень. В ней говорилось о том, что есть сила по имени Бог (священник посмотрел на трубу крематория). Видеть этого Бога никому не дано (священник отвернулся от трубы крематория). Но сам Бог все видит и все знает. И судит тебя по делам твоим. Что наказывал Бог города, разрушая их. Что переселял народы, творил чудеса, что отдал сына людям на заклание. И еще упоминались в книге Условия, которые якобы этот Бог дал людям многие столетия назад. Если бы не эти Условия, то Священник, который был еще и Главным цензором, допустил бы эту книгу к Чтениям. Но упоминание об Условиях заставило его еще раз прочитать фолиант. С тех пор священник стал немного не в себе, так как на самом деле уверовал в Бога. Но вида не показал. Он просто рассказал о книге Председательствующему городскому голове, и они вместе решили, что читать эту книгу перед людьми нельзя. Но нужно сделать её нечитаемым символом Церкви Новореформистской Книги. С одной стороны это первое упоминание об Условиях. А с другой стороны: чего стоит книга, которую никто не читает? Председательствующий городской голова, который также был одним из лидеров Общества КНИГАлюбов, прекрасно понял, какой взрывной силой может обладать такая книга. И что власть держит в руках тот, кто этой книгой владеет. Именно тогда Общество книголюбов и стало Обществом КНИГАлюбов.



ГОРЫН
Горын как-то рассказывал Морской об этой книге. Сначала та рассказывала ему о своем новом любовнике, каком-то высоком чиновнике. А потом он рассказал Морской об этой книге. Морская рассмеялась. Говорила, что не может быть, чтобы за ними кто-то следил, а они бы этого не чувствовали. А Горын говорил ей, что читал эту книгу, так она была в библиотеке его родителей в их доме. В доме, где он вырос. "На берегу океана. Далеко от сюда. Ну, вспомни. Я же тебе рассказывал. Их там книг этих в библиотеке той было невероятное количество. А я там рос до восемнадцати лет. У меня не было друзей. Потому мне ничего не оставалось, как читать и читать, и читать. И в этой книге было написано, что " Бог - есть любовь"", - доказывал он Морской. А Морская кричала, что не может такого быть. Что он ее обманывает. Что все книги есть только в одном экземпляре, и они все на учете в Обществе КНИГАлюбов. Она кричала, что если есть Бог, то почему он допустил, что её младший брат умер, а её мать сошла с ума от горя. "Ведь он же такой добрый!! Он же даже своего сына отдал на растерзание людям! Так почему!?", - кричала она. Горын не знал, что ответить. Он привык просто верить. Не задаваясь такими вопросами. Он просто знал, что Бог есть. А Морская кричала, что он все выдумал. Что он не читал эту книгу. Что никто ее не читал. Что он специально хочет ее разозлить и сделать ей больно. Что..что..что... Она разрыдалась. Из-за слез не могла говорить. Морская сидела и тихо плакала на табуретке на кухне. Потом вдруг вскочила и бросилась на Горына с кулаками. Она кричала: "Ненавижу!". И била его своими худыми руками. И вот тогда Горын сделал это. Он ударил Морскую. Машинально. Залепил ей пощечину. И она вдруг успокоилась. Вытерла слезы. Развернулась. Пошла в свою комнату. Горын услышал, как она звонит кому-то. Через полчаса приехал мужчина в дорогом каракулевом пальто. Он ходил по квартире, не снимая пальто, и заглядывал во все комнаты. Горын молча курил на кухне. Когда незнакомец уже был готов войти в его комнату, то Морская сказала: "Туда не заходи, а то он изобьет тебя". Мужчина нервно хмыкнул, подумал и убрал ладонь с дверной ручки. Было видно, что он не привык, чтобы ему что-то угрожало. Но тон Морской, спина Горына, голос Морской, её руки, её глаза, её рот убедили его. Морская сказала это нарочито громко, чтобы Горын услышал. Чтобы понял, что она извиняется. Горын все также продолжал спокойно сидеть и курить. Он словно отсоединился от собственного тела. Тело продолжала спокойно курить. А Горын внутри ожесточенно дрался с собственным Я. До крови, до слез. Сжав зубы в немой ярости. Горын победил, и тело осталось продолжать спокойно курить. Когда Морская уже вышла из квартиры, "каракулевое пальто" зашел на кухню. Налил себе из-под крана воды в кружку Морской. Горын подумал, что он уже здесь был, раз взял именно её. Но потом тут же подумал, что - глупость какая! - он просто взял кружку, а оказалось, что она Морской. "Каракулевое пальто" выпил воду. Сполоснул кружку. Поставил её на место. Горын не шевелился. Затем "каракулевое пальто" достал из внутреннего кармана кожаный кошель. Раскрыл его, насыпал на широкую ладонь пригоршню золотых монет. Пересыпал на стол:
- Заплати за квартиру вперед. Она хочет, чтобы её комната осталась за ней. Здесь хватит на несколько месяцев. Что останется, возьми себе. - и он быстро вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь. Горын долго смотрел на деньги, потом мысленно послал все к чертям и взял деньги. У них с Морской была договоренность, и он её выполнял. "Красивую женщину надо бросать или же предоставлять ей свободу прежде, чем она растратит себя целиком"*,- гремело на площади перед церковью. И от этой чьей-то мысли ему стало еще хуже.
Морская всегда была рядом. Для Горына этого было достаточно. А теперь Морская будет спать с этим. Может ему еще захочется трахнуть её на своем дорогом каракулевом пальто. Сукин сын! Да какое он вообще имеет право прикасаться к ней!. Спать с ней! Изнашивать её. Корежить её! Разрушать! Пусть даже с её согласия. Что это меняет? И здесь не будет финала, и не спустится из верхнего левого угла, подвешенный на канатах, Deus ex machina*, и ничего не изменится.





_____________________________________
* Б. Виан, "Осень в Пекине"
** Бог из машины-(лат.)

Горын сидел в опустевшей без Морской квартире и мысленно разговаривал с ней: " Мы учились с тобой жить без любви, и, видимо, у тебя это получается". Над дверью остатком сигареты он вывел: Frustratio*. Получилось грязно. Так пишут непотребные слова в подъездах домов в бедных кварталах. Теперь это слово как нельзя лучше подходило для обозначения этого места. Откуда она ушла со своим любовником. Для Горына думать об этом стало равносильно медленному самоубийству. Как в компьютерной игре. У тебя несколько жизней и ты с методичностью их теряешь. Выпускаешь пулю себе в висок. Она дробит кость, с чавканьем входит в мозг. Как червь роет в сером веществе для себя ход и с треском выходит с другой стороны. Выплевывая перед собой кусочки черепа, ошметки мозга и брызги крови. Но ты не умираешь. Проходит несколько мгновений и ты начинаешь чувствовать дикую боль. Твоя голова готова взорваться, а потом наступает резкое облегчение. Как будто выдохнул. Но тут же боль набирает обороты вновь. Ты стреляешь в себя опять. И снова все повторяется: кость, мозг, кровь, кость, мозг, кровь. И опять дикая боль. А ты все равно жив. И осознаешь это. На сегодня хватит. Оставьте бонусы на завтра, все устали и идут спать. Нет, перебинтовывать не надо, само затянется.
Горын умирал. Он сходил с ума. Жизнь делится на две части. Первая, чтобы грешить; вторая, чтобы замаливать свои грехи. Свобода же, это когда ты сам определяешь границу между этими двумя частями. Горын с Морской не обозначили этой границы. Они нечаянно совместили эти две части в одну. И, естественно, оказались наказанными. Нельзя грешить и любить одновременно. Карусель вертится только в одну сторону. Либо умри, либо живи. Психиатр сказал Горыну: " Одной из полезнейших сублимаций мортидо служит хирургия". Он прав, черт вас всех дери. И я пропишу её всем. Хирургия сознания. Вот, что нужно было Горыну и Морской. Но у них были свои маленькие Условия. И Горын знал, что не нарушит их. Как truffeles au champagne**. Все хотят попробовать, и все кривятся.
С возвращением, друг мой, Лазарь! Весна в том году была поздняя. Март был еще холоден, а апрель по-летнему жарок. С весной пришли дожди. Видимо, там на небесах решили, что за зиму в городе слишком много грешили, и теперь дожди смывали следы этих грехов. Тонны воды обрушивались на здания, словно гигантский водопад на камни. Потоки смывали с мостовых грязь, накопившуюся за зиму. Из-под грязи появлялись кости погибших бездомных собак, кошек, голубей и бродяг. Дворники собирали кости в большие черные мешки и оставляли их у тротуаров. Потом мешки забирал зеленый транспорт Службы крематория.
Горын почти не выходил из дома. Много работал. Таскал в университет одну справку за другой. Его снабжал ими знакомец-врач из Большой городской больницы за то, что Горын его сводил с девушками с факультета. Что он с ними делал, Горына не интересовало. И потому муки совести его не мучили. К черту мораль! Если она сама идет на заклание своим же животным инстинктам. Большинство времени он проводил за своими тетрадями и блокнотами. Никто не знал его адрес. Это было прекрасно: никто его не беспокоил, и он мог спокойно сходить с ума. Горын приводил к себе каждый день по новой знакомой. Они раскуривали палочки из наркоглины. На журнальном столике они рассыпали порошок из толченых коробочек синего бамбука. Им казалось, что они - животные. И они бросались в объятия друг друга, как животные. А, просыпаясь утром, замазывали йодом царапины и следы от укусов. Некоторые из девушек были девственницами.

_______________________________
* Расстройство, крушение надежд-(лат.)
** Трюфели в шампанском-(фр.)


И Горыну тогда приходилось бросать в мусоросжигатель окровавленные простыни. Вы не находите, как порочна девственность? И как романтична её потеря? Горын был как Петер Лорре*, если бы он снялся в порнофильме. И это притягивало женщин. Его необузданная маниакальность. Его слова, жесты. Его запахи. Горын хватал их пачками. Забрасывал за плечо и приносил к себе. Они валялись по всей квартире. Их голые тела, словно длинные белые черви, переползали из комнаты в кухню, из кухни в ванную, из ванной в уборную. Он продавал их случайным знакомцам на улице. Он выбрасывал их в окно, когда они ему надоедали. А потом шел в торговые кварталы и вновь набирал целую охапку.
Однажды утром Горын очнулся. Разгром был такой, словно по квартире пронеслось стадо испуганных носорогов. Он проснулся в коридоре. На нем ничего не было. То есть, он вернулся в этот мир совершенно голым. Горын родился заново. Во второй раз он родился в грязном коридоре на липком дощатом полу. И во второй раз - у него не было матери. Но Горын все равно вышел на свет голым. Он, словно Иаков, явился в этот мир, держась за пятку своего перворожденного брата. И этим братом был свет электрической лампочки, слегка покачивающейся от сквозняка под потолком. И Горын тоже лишил своего брата первородства. Он убил брата. Он выключил свет. Покачиваясь, Горын прошел на кухню. Налил себе воды из-под крана. Начал жадно пить. Потом машинально посмотрел на кружку. Это была та самая - Морской. Он не видел Морскую полгода. Шесть месяцев самоуничтожения. Вот он - самый низ. Внимание Горына привлекла стена напротив. На ней было выведено толстым черным маркером: "С возвращением, друг мой, Лазарь". Почерк был Морской.





АТЛАНТ
Массивные мраморные ступени были наполовину стерты. Старый гигант помнил, что многие поколения его праотцев поднимались по ним наверх. Поднимались, чтобы поприветствовать нового Держателя. Когда-то и его отец, и отец его отца, и отец отца его отца так же поднимались по этим ступеням. Они все ступали по этим холодным плитам, чтобы поприветствовать того, кто пришел в этот мир, начав свой путь из их семени, творя тем самым величайшее таинство на свете. Таинство цепи возрождения части Вселенной. Той частицы мироздания, что они несли в себе. Из теплого мрака материнского чрева. Своим рождением они возвращали матерям всю боль, что была им принесена, когда их вырвали из этого мрака. Мрака, который был для них светом. В нем они неслись частицами света вселенной. Ибо семя отцов облачало их в плоть. А плоть может видеть лишь отблески. Так как имеет четкие формы. И они становились плотью и приходили из мрака, который был для них светом к свету, который становился для них тьмой.



________________________________
* Петер Лорре - немецкий, а затем американский актер, игравший исключительно маниаков, убийц и т.п. из-за своей жутковатой внешности.





И только много лет спустя они понимали, какую боль причиняли своим матерям, мстя за эгоизм своих отцов и за непонятную тогда для них радость родителей. И просили у них прощения. И так было заведено издревле.
Старый гигант медленно поднимался по стертым ступеням. Он шел в покои, где рожали все женщины его рода испокон веков. Он уже признался сам себе, что хочет оттянуть время встречи с Новорожденным. Потому шаги его были медленны и тяжелы.




ГОРОД
Улицы города пестрели яркими флажками. Создавалось ощущение, что у домов появились маленькие разноперые крылья. И при каждом порыве ветра казалось, что здания машут изо всех сил, стараясь оторваться от земли. Тут и там дышали жаром переносные кухни, на которых жарились колбаски. Они верещали пронзительными голосами и трещали. Лопалось раскаленное масло. Возле магазина, где продавались подержанные ручки от дверей, стояла теперь палатка продавца крапивного пива. А возле столовой Общества защиты дождевых червей торговали надувными шариками, на которых было написано: "Дождевой червь - лучший друг человека!" Мимо прошли двое мужчин с такими шариками в руках.
-На мой взгляд эти черви куда лучше собак или там кошек всяких, или, не приведи Авторы, попугайчиков. Эти вообще могут нагадить вам на голову в вашем же собственном доме. А черви - безобидные создания. Живут себе спокойно в земляриуме, и добавляй только иногда искусственных минералов да водичкой поливай. Они это любят. Я вам это говорю. Пантелеймон Дрозд, - говорил низкий и худой высокому и толстому.
- Что вы говорите? - громыхал его спутник. - А я купил своему оболтусу котенка. Так он уже полквартиры изгадил, паршивец. Не хотел брать живность в дом. Да, сынок уж так просил, так просил. Аж, до слез. Ну, я и не устоял.
- Ну, вот видите! - торжествующе воскликнул маленький. - Я же говорю, что черви лучше.
- Что происходит? - спросил Горын у Морской. - Отчего все эти флажки, толпы народа на улицах?
Морская засмеялась.
- Сегодня же карнавал! - Горын обратил внимание, что на блузке, туго обтягивающей грудь Морской, красуется значок Общества КНИГАлюбов. Его это почему-то не удивило. С того момента, как он обнаружил, что Морская вернулась прошло несколько дней. Но у него было ощущение, что она не возвращалась. Что это не она рядом. Что чужая женщина натянула её кожу. От прежней Морской не осталось ничего. Ни слов, ни взглядов, ни манеры одеваться, ни походки, ни поведения. Только в глазах появился новый странный блеск.

- Зачем ты нацепила этот значок?! - толпа так зашумела, что ему пришлось кричать, наклонившись к уху Морской, чтобы та услышала.
- Потом! - прокричала Морская мне в ответ. - Смотри! Они идут!
Горын вытянул шею. Вдоль всей длины улицы растянулась колона из платформ на колесах. Платформы тащили за собой большие тягачи. Они извергали из своих выхлопных труб клубы сизого дыма. Из-за этого шествие двигалось, словно в тумане. Что придавало ему еще большее ощущение таинственности и траурности. Впереди платформ ехали на своих красных с золотом велосипедах гвардейцы. Каждый из них держал в руке бутылку красного игристого вина. Они пили из горла, а потом демонстративно стряхивали капли с пышных усов. В их натертых до блеска сапогах отражались восторженные личики молодых барышень из приличных семейств. За гвардейцами маршировал квакающий оркестр Пожарной команды. Но тут первый тягач выпусти дым и шествие на несколько минут скрылось от взоров толпы. Послышались возмущенные голоса. Но тут подбежали Развеятевали дыма с огромными бумажными веерами и стали отчаянно ими махать. Процессия вновь показалась. Веера были столь большими, что к каждому было прикреплено по три человека.
Пока разгоняли дым прошло несколько платформ. Люди стали громко возмущаться по поводу плохой работы Развеятевалей. Один из них заметил, кто кричал громче всех, кивнул напарникам, чтобы удерживали веер и полез через толпу с кулаками к крикуну. Тот предпочел спрятаться за спинами. Развеятевали славились своей недюжинной силой.
- Смотри, смотри, - Морская в восхищении дергала Горына за рукав. - Это совместная платформа Военного ведомства и Общества Ветеранов любой войны.
На платформе находилась ужасающих размеров кукла из папье-маше, которая изображала лежащую на спине женщину. Она была полностью голой. Ее руки были подняты вверх, а ладони сложены лодочкой. Груди были окрашены в стальной цвет, изображая тем самым боеголовки ракет. Ноги широко разведены в стороны. Голова поворачивалась из стороны в сторону и широко улыбалась. На покрытом лаком боку черной краской с подтеками было выведено: РОДИНА-МАТЬ. А из широкого отверстия между ног фигуры выскакивали молодые люди в форме новобранцев. Они браво маршировали с улыбками на месте. Вдруг из вращающейся головы фигуры раздался искаженный плохой записью голос: "Армии нужны солдаты! Родине нужны защитники! Вступайте в брак, рожайте сыновей и отдавайте в армию! Война - вот дело настоящих мужчин!". Новобранцы переставали маршировать. Достали пистолеты и начали отстреливать себе кто пальцы, кто кисти рук, кто ногу до колена. Брызнула кровь. К вони выхлопных газов и жаренного мяса прибавился запах пороха и крови. Тут же на платформу вбежали молоденькие медсестры. Они начали накладывать бинты на раны молодцев. Через некоторое время они, опираясь на медсестер, перешли в тележки, что катились рядом с платформой. Транспаранты на тележках гласили: "Полностью уцелевший солдат - плохой ветеран. Общество ветеранов любой войны - ваш лучший друг". А перевязанные молодцы уже махали культями из ветеранских тележек и старательно растягивали в улыбки прокушенные губы на бледных лицах.
-- Как ты можешь на это смотреть! - крикнул Горын Морской. - Они же изувечили себя.
-- - А что собственно вас, молодой человек, смущает? - грохнул надо ним голос, привыкший отдавать команды. Солнце отразилось в большой звезде на погоне и больно резануло по глазам. - Насчет мальчиков не беспокойтесь. Они добровольцы. Отобраны из самых лучших курсантов Академии. Им будут обеспечены пожизненная ветеранская пенсия и хорошие места в управленческом аппарате Общества ветеранов любой войны.
- Генерал! - Морская взвизгнула и бросилась на шею подтянутому седому мужчине в форме. Ордена, которыми была увешана вся грудь, жалобно и переливчато зазвенели. - Ваша платформа бесподобна!
Звезды на погонах засияли еще ярче. Горын тактично отошел. Ему не было известно, когда Морская познакомилась с генералом, и какие отношения их связывали. Но, зная Морскую, Горыну не трудно было догадаться. Он подошел к ларьку и купил себе стакан крапивного пива и колбаску. Встал возле освободившегося столика. К нему подошел офицер. Звезды на его погонах не сияли. Они были тусклыми и почти незаметными.
-- Хочешь, я дам тебе пистолет, и ты его застрелишь? - он достал портсигар, вынул из него самокрутку и стал мять её нервными пальцами.
-- Кого?
-- Генерала.
- За что же мне его убивать?
- За то, что он уводит твою девушку, - офицер прикурил от спички, глубоко затянулся и бросил спичку в водосток.
- Она не моя девушка, - Горын сделал глоток.
- Жаль. - Офицер сплюнул попавший на язык табак и повторил, - Жаль. Я то сам не могу его застрелить. Сам понимаешь. Я капитан, а такие вещи позволяются офицерам в чине не ниже майора. А если бы это сделал гражданский, то на это посмотрели бы нормально в Генеральном штабе. Но ничего, мне осталось до повышения еще несколько лет, и я сделаю это,- он опять сплюнул табак.
- Не плюйтесь, - сказал Горын.- Хотите пива? А что он вам сделал?
- Благодарю вас, - офицер сделал глоток из бумажного стакана. - В моем подразделении погибли почти все. Молодые ребята. Им бы жить еще и жить. Были боевые учения и по нам стреляли боевыми ракетами. Как объяснили в штабе, для того, чтобы солдаты были всегда готовы к смерти. У меня каждую ночь перед глазами проходят эти ребята. Их лица обглоданы стервятниками, глаза выедены, а ноги выбивают в пыли тоскливый ритм.
Горын не хотел слушать воспоминания капитана о его погибшем подразделении и вернулся к тебе. Морская все еще разговаривала с генералом.
- Где ты пропадаешь? - набросилась она на Горына. - я хочу познакомить тебя с дважды героем Последней Предполагаемой и трижды супергероем Самой Последней Возможной войн. С кем ты там разговаривал?
- С человеком, который хочет вас, генерал, убить.
Генерал дернулся. Струна спины изломилась. Он извинился и тут же скрылся в толпе.
- Ты его напугал, - улыбнулась Морская Горыну. - Он хоть и военный, но ужасный трус. Смотри! Смотри!
Развеятели разогнали очередную дымовую завесу, и из нее показалась платформа. Сбоку нее висел транспарант. На нем было написано: "Verba volant, scripta manent"*. Это ехала платформа Общества КНИГАлюбов. Она была в виде большого бронированного автомобиля. На крыше броневика располагалась прозрачная башенка, в которой была выставлен священный фолиант. На самом броневике стояли Члены Правления Общества КНИГАлюбов с женами и детьми. Все они радостно махали руками. Далее по платформе, стояли люди. Одни из них бросали в толпу листовки с речью Председателя Общества КНИГАлюбов. Другие россыпью, словно сеятели, бросали в толпу значки: "Я люблю Книжников" - для женщин и "Ищу Книжницу" - для мужчин. Из динамиков грохотал голос, призывающий вступать в Общество КНИГАлюбов
Морская поймала несколько значков. Один из них прицепила на лацкан пиджака Горына . Другие раздала людям, которые стояли рядом
-- Зачем мне этот значок? - спросил Горын раздраженно.
-- Потому, что я так хочу, - категоричность в голосе Морской подсказывала Горыну, что сейчас не время выяснять отношения. Но ключик в замке уже провернулся, и пружинка начала наматываться на валик. Он сорвал значок с лацкана и швырнул его подальше. Лицо Морской стало непроницаемо.
-- Мне очень жаль, что все так складывается, - в её голосе послышался лед. - Я старалась помочь тебе, чем могла. Если же ты отказываешься от помощи, то это твое дело.
Чья-то рука легла сзади на плечо Горына. Он оглянулся. "Каракулевое пальто", казалось, смотрел куда-то сквозь него.

___________________________
* "Сказанное улетает, написанное остается"-(лат.)







-- Нехорошо, молодой человек, так разбрасываться подарками, - он убрал руку с горыновского плеча.
-- Идите к черту! Мне не хватало еще ваших советов! - внезапное появление "каракулевого пальто" подействовало на Горына, как отличнейший раздражитель. Он сорвался. - Идите к черту со своими обществами! Кучка кретинов! - разозленный он стал проталкиваться сквозь толпу.
-- На вашем месте я был бы более осторожен в выражениях! - Горын еще успел услышать его последний крик. Как догадался Горын, он тоже в довольной мере раздражал "каракулевое пальто". Это принесло ему небольшое удовлетворение. Горын не мог понять, что же произошло с Морской? Что заставило её так измениться? Что он упустил и когда? Горын копался в воспоминаниях. Но не мог найти ничего, что указало бы ему правильный путь. И, все-таки, он что-то понял. Это всегда было в Морской. Её всегда тянуло к тем, кто держал в своих руках власть и деньги. Пределом её мечтаний был этот искусственный мир с фальшивыми чувствами и жестким разделением на господ и слуг. Горын не замечал этого раньше, так как не хотел замечать. И Морская была готова пожертвовать своим Я, чтобы подняться еще на одну ступеньку выше. Это всегда было в ней.



АТЛАНТ
Старый Атлант хорошо помнил свою первую битву. Очень хорошо помнил. Многие последующие стерлись из его памяти. Но эта, первая, стала частью его самого. И сейчас, поднимаясь по ступеням башни, Атлант думал о том, расскажет ли он в будущем своему сыну об этой битве.
... С приближением ночи люди-волки снова пошли на приступ. Они бежали в темноте молча. Отрывисто дышали. Их глаза отливали в сумраке желтизной. А блики от огней горящих башен Города прыгали на лезвиях их мечей. Их разукрашенные боевыми красками лица были так искажены, что превратились в отталкивающие маски. Это было следствием того, что перед битвой они пили отвар из ядовитых грибов и трав. Потому страх не сковывал их жестокие сердца. А боль от ужасных ран не терзала плоть. Осада Города длилась давно. За это время женщины успели зачать и родить. Но женщины были истощены от недоедания и ослаблены от горя, а потому, в основном, рождались уродцы, которые чаще всего умирали вскоре после рождения, так и не прижившись в этом странном и жестоком мире. Вдоль улиц в несколько ярусов лежали раздувшиеся трупы. У многих из них не хватало частей тела: живым нужна была еда. Между мертвыми, как вдоль стен лабиринта, словно тени, ходили живые.
Эта ночь стала последней в длинной череде из тех, что пришлись на осаду. Высокие массивные железные ворота не выдержали напора. И молчаливый ощетинившийся мечами поток ворвался в Город. Судьба его жителей была предрешена. Завоеватели сбрасывали их с башен. Разрубали на части мечами. Белокожих девственниц они привязывали за волосы к воротам, оставляя их на вечер. Чтобы тогда, после победного пиршества, напившись у костров, долго и с удовольствием насиловать их на берегу прекрасного и бессильного океана. В лучах рассвета они оставляли их растерзанные тела в зеленовато-золотистом прибое. А после натирали их кровью свои измятые доспехи. Так как, по поверьям людей-волков, кровь девственниц хранила воина...
Атлант дернул плечом. Ему никогда не нравились битвы. Но за свою жизнь он повидал их немало. Он давно пытался понять: почему именно эта битва запомнилась ему лучше остальных. Сначала Атлант думал, потому что она была первой. Но с годами он стал догадываться, что все дело в людях-волках. В Городе. Сколько он помнил завоевателей, они сжигали дотла все города, которые попадались им на пути. И только Город остался. И люди-волки остались в нем. За Городом была пустыня. Завоеватели перемешались с выжившими в резне горожанами. Их потомки вдохнули новую жизнь в Город. Его стены стали еще выше, а обновленные ворота были закрыты на огромный, высотой в два человеческих роста, железный засов. Шли годы. Пустыня наступала. Океан ушел. И, в конце концов, Город оказался окружен песками на многие и многие километры вокруг. Атлант уходил из Города вместе с океаном. Ему было невыносимо стоять своими босыми подошвами на раскаленном песке. Он обожал, когда ласковый прибой, гладил его натруженные ноги. Океан уходил от Города все дальше. И Атлант не бросал своего старого друга. Он переносил свой дворец каждый раз, когда на утро обнаруживал под окнами вместо волн песчаные дюны.
Океан. Он могуч и велик. Он был таким за многие тысячи лет до нашего рождения. Он будет таким много тысяч лет после нашей смерти. Могучий старик океан. Последний из титанов, оставшийся на Земле. Так как любит эту землю. Любит людей. Без людей он вообще не может прожить. Иначе кто будет расчесывать его огромную бороду своими кораблями? Океан любит смельчаков с этих кораблей. И из-за своей огромной любви, он время от времени, забирает к себе лучших из них. Но еще больше он любит тех, кто стоит на береге и долго смотрит на водную гладь. Только они способны по-настоящему восхищаться мощью и красотой океана. Они не видели его черноты во время бури. Они не стояли на палубе корабля, чувствуя себя покорителями мира. А потому океан любит их слабые тела, изнеженные горячей едой и теплой одеждой


УБИЙЦА
Его лицо можно было бы назвать лицом мудреца. Аккуратная окладистая белоснежная бородка скрывала подбородок. Брови сошлись на переносице. Но не так, как бывает у людей гневных. А как у человека склонного к частым размышлениям. Глубокие морщины разделили его щеки на несколько частей. Также морщины разрезали вдоль его высокий узкий лоб. Тонкий орлиный нос возвышался над всем лицом. Его лицо можно было бы назвать лицом мудреца. Но его глаза выдавали в нем убийцу.
Он улыбнулся.
-- Dementia praecox. Преждевременное безумие. Только не говорите, что вы не увидели этого в моих глазах. Если вы это скажите, то расстроите меня невероятно. Потому, что моя профессия обязывает меня быть сумасшедшим. Без этого очень трудно убивать людей. Я вам объясню. Получается, что сначала ты убиваешь. А потом под тяжестью этого греха, воспитанный в рамках определенных догм, пытаешься осознать содеянное тобой, и, в результате, сходишь с ума. Хотя часто сам этого не понимаешь. А таким, как я, проще. Мы сходим с ума заранее. Нас с детства этому учат. Официально мы признаны сумасшедшими. Нам выдаются удостоверения. А потому можем спокойно выполнять свою работу. И никаких мук совести, - весело закончил он свой монолог.

Горын обнаружил его в своей квартире, сидящим в кресле. В руке мужчина держал старинный пистолет. Со дня карнавала прошло уже три недели. Морская опять пропала. И Горын жалел, что сорвался тогда, на карнавале. И надеялся, что она появится в их - он все еще считал квартиру их общей - квартире, и он сможет извиниться перед ней, и все ей объяснить. В тот день Горын вышел из дома, чтобы купить в лавке напротив провизию. Потом с хозяином дома Беком обсудил грядущее повышение цен. Потом поднялся к себе... Человек в кресле проследил взгляд Горына на оружие...
-- Я консерватор, знаете ли. Не по мне все эти новомодные в нашей профессии штучки. Вот самый лучший вид оружия. С места разносит череп на кусочки. Хотя, я надеюсь, вы не будете делать никаких глупостей? - в его голосе послышалась озабоченность.
-- Чем собственно обязан? - Горын подумал (но не сказал), что выглядит глупо, стоя перед сидящим в его кресле человеком с пистолетом в руках, когда у него самого в сумке только сыр, вино и зелень. - Я вроде не политик, не банкир, не профсоюзный лидер. Откуда же в моей квартире профессиональный убийца?
-- А вот напрасно, молодой человек, вы насмешничаете. Мы ведь не только избавляем общество от опасных и ненадежных элементов, но еще выполняем некоторые функции полиции. Как, например, арест все тех же ненадежных и опасных.
-- Убийцы на службе у полиции? - не удержался Горын.
-- На службе у государства, - серьезно поправил его благообразный старец и, подняв пистолет, скомандовал, - Руки на стену!
Пистолет был достаточно весомым аргументом, чтобы не спорить и не сопротивляться. Горын поставил сумку на пол, повернулся и уперся руками в стену. Последнее, что он запомнил, - это бледный рисунок старых обоев. Сильнейший, профессиональный удар по затылку заставил его отключиться. Горын даже не запомнил, как грохнулся на пол. И как его переносили в транспорт. Словно пытаешься из тьмы выкарабкаться наружу. Это, как глубокий колодец со скользкими стенами. За единственным исключением: наверху не видно неба. Ты просто карабкаешься вверх и все. Но, вот стены перестают быть такими скользкими. Кирпичи все более выпуклые. Подниматься становится все легче и легче. И вот кажется скоро ты выберешься из колодца...




ЛЕЧЕБНИЦА
Горын очнулся в темном помещении. Было холодно и сыро. Нестерпимо болела голова. Слегка поташнивало. Но это сказывались последствия удара по затылку. Горын не знал, сколько он пробыл без сознания. И куда его привезли. Оглушенный мозг отказывался анализировать произошедшее. Вскоре от неутихающей боли он опять впал в забытье. Потому пропустил момент, когда открылась дверь, и в нее вошел "каракулевое пальто" со стулом в руках. Следом за ним вошел человек, могучую фигуру которого обтягивал белый халат. Человек в белом халате поставил передо Горыном железную миску с горячей похлебкой и удалился. "Каракулевое пальто" сел на принесенный им стул.
-- Ешьте, а то, небось, за три дня-то проголодались. Старый Грум знает свое дело и бьет точно, - в его голосе слышалась нескрываемая насмешка. Но Горын почувствовал вдруг такой голод, что решил не обращать внимания на его тон, пока не поест. То, что было налито в глубокую железную миску, назвать похлебкой можно было, только обладая извращенной фантазией. В плохо сваренном обойном клее плавало несколько кусочков промерзлой моркови. И все равно он набросился на еду, как сумасшедший.
-- Где я? И что все это значит? - ложка уже скребла по дну миски.
-- В сумасшедшем доме, - тон собеседника Горына оставался насмешливым. - Ведь я же кричал вам вдогонку, что это очень нехорошо швыряться подарками, тем более с такой эмблемой, как символ Общества КНИГАлюбов. И ругать общепринятые устои может только еретик. Раньше за такое сжигали на кострах. Но у нас гуманное общество. А потому мы будем вас лечить. Сегодня вас переведут в общее отделение. И начнете проходить курс лечения. Я надеюсь, что вам здесь понравится, - "каракулевое пальто" засмеялся. Его смех напоминал бульканье воды при закипании. Он смеялся через вдох, а потому походил на чайник. Буль, кхе-хи-ха, буль, кхи-ха-хе, буль... Все еще посмеиваясь он достал из кармана пальто портсигар, вынул из него сигарету и с видимым удовольствием закурил.
-- Кто вы? - после того, что этот квадратный человек сказал и сделал, Горын хотел знать это.
-- Шеф тайной полиции, - напускное добродушие на несколько секунд спало с лица "каракулевого пальто", и по нему проскользнула кривая ухмылка.
Теперь для Горына все встало на свои места. Он, Морская, "каракулевое пальто", эта психбольница.
-- Избавляешься от соперников? - Горын почувствовал, что начинает свирепеть.
-- Да какой ты мне соперник?! - "каракулевое пальто" вскочил со стула. Его глаза горели. - Она моя! Запомни это! Моя ! Моя ! Только моя! Я, так сказать, совмещаю приятное с полезным. Очищаю общество от таких элементов, как ты, а заодно устраиваю свою личную жизнь.
-- Личную жизнь?! - Горын не сдержался и расхохотался. "Каракулевое пальто" подскочил ко нему и с размаху ударил по губам. Горын откинулся на спину и очень больно ударился болящим затылком о пол. В глазах потемнело. Он почувствовал солоноватый привкус собственной крови на губах.
-- Да! Личную жизнь! - "каракулевое пальто" размахивал руками. - Да, если тебе угодно знать, - это она написала на тебя донос. Слава Авторам, у меня получилось убедить ее сделать это. Ведь я не мог тебя арестовать без чьего-нибудь доноса. Так как у нас, черт бы его подрал, гуманное общество! А она написала, что ты еретик! Что отвергаешь устои общества! Что богохульствуешь! Что отвергаешь Условия! Могу и бумагу эту тебе показать! Ее почерк ты, конечно, узнаешь?!
-- Она не могла этого сделать, - Горын сам не узнал свой голос. Он вдруг стал очень глух и тих. "Каракулевое пальто" умолк. Тяжело дыша, он вернулся на стул. Достал из портсигара новую сигарету. Прикурил.
-- Сделала. Можешь мне поверить. Теперь она один из почетных членов Общества КНИГАлюбов. Все знали об ее привязанности к тебе. А такой поступок - лучшее подтверждение преданности Обществу, - он поднялся и пошел к выходу. Уже возле самой двери он остановился и через плечо бросил, - Срок лечения от еретизма - полгода. Будешь вести себя паинькой, отпустят раньше. Возвращайтесь в общество, господин карикатурист. - После чего он вышел.
Когда-то Иуда предал Иисуса, так как любил его. Он пожертвовал своим именем, чтобы подтолкнуть сына Бога к тому, для чего тот был рожден. Он предал Бога, так как воистину любил его. Теперь же Горын чувствовал себя Иудой. Хотя он точно знал, что Морская никогда не слышала ни о сыне Бога, ни об Иуде.
После ухода "каракулевого пальто" сразу появились два огромных санитара. Они отвели Горына в душевую. После сбрили все волосы на теле и голове. Как они сказали, чтобы не допустить появления вшей. Горына полностью обсыпали дезинфицирующим порошком. Выдали чистую больничную тогу и мягкие сандалии. На шею на длинной цепочке ему повесили медальон, на котором было выбито его имя и диагноз болезни, от которой Горына должны были лечить. Молодая санитарка по имени Ребенка отвела его в палату и сделала укол снотворного. Горын был так подавлен откровениями "каракулевого пальто", что без сопротивления позволил провести над собой все эти манипуляции.
Проснувшись утром, он чувствовал себя совершенно разбитым. Сказывалась доза снотворного. Горын сидел на койке и пытался сосредоточиться. Видимо, в снотворное добавляли еще какое-то наркотическое средство, так как он даже не мог сфокусировать взгляд на каком-то одном предмете. Солнечные лучи пробивались сквозь грязное толстое стекло окна. В палате пахло свежим накрахмаленным бельем. Пришла Ребенка. Она сказала, что Горыну пора на лечение. Горын ответил, что совершенно здоров, и его здесь держат незаконно. Говорил Горын с трудом. Словно у него был полный рот вязкого сиропа. Ребенка удивилась. Она воскликнула: "Как это вы здоровы?! Вы же еретик! А это значит, что вы больны. К нам так просто не попадают". Она подула в небольшой свисток, что висел у нее на шее. Раздался мелодичный свист. "Резкие звуки раздражают остальных пациентов", - тут же объяснила она Горыну. В палату вошли два вчерашних дюжих санитара. Они подхватили Горына под руки, и, не обращая внимания на его вялое сопротивление, усадили в кресло-каталку. Ребенка толкнула коляску вперед, и сама пошла за ней вдоль по коридору. Горын болтался в каталке, как большая тряпичная кукла. И, если бы не ремни, которыми он был пристегнут к ней, то точно бы выпал из неё.
Коридор был длинный. С большими арочными окнами-витражами. На витражах были изображены служения в Церкви Новореформистской Книги. Через несколько минут санитары оторвались от Горына и Ребенки. Они отвлеклись на человека-стрекозу. Тот пытался вылететь в оставленное кем-то неосторожным распахнутое окно. Санитары бросились ловить пациента. Ребенка наклонилась к уху Горына (он почувствовал легкий аромат её недорогих духов) и быстро-быстро зашептала.
-Я горжусь вами. Я нечаянно услышала разговор главврача с тем господином, что вас привез. Это все из-за женщины. О! Авторы! Это так интересно. Так захватывающе. Это правда из-за женщины?...
-Помогите мне бежать, - Горын хотел схватить ее за руку, но действие препарата все не проходило и у него получилось только немного поднять руку. - Мне нельзя здесь находиться. Ведь я здоров...
-- Глупости какие, - Ребенка обиженно поджала губы. - Здесь все больны. Даже главврач.
Она быстро распрямилась и умолкла. Сзади послышался топот: это санитары бегом догоняли Горына и Ребенку. Через несколько минут коляска с Горыном и санитары оказались в большом отсеке грузового лифта. Ребенка осталась снаружи. Горын успел заметить, что, посмотрев на него, она побледнела. Створки кабины ударились друг о друга. Лифт пошел вниз.
От еретизма лечили электричеством. По всему телу под кожу вводили тонкие иглы. От них к динамо-машине тянулись провода. Старый санитар изо всех сил раскручивал рукоятку, чтобы пустить ток. Электричество пускали с некоторыми интервалами. Первая порция лечебного тока - пять минут. Вторая - три минуты; самый высокий заряд - одна минута. На этом процедура заканчивалась. Горына, уже на тележке, отвозили в палату. Где он просто лежал на койке и бессмысленно смотрел в потолок. Иногда приходила Ребенка. Она читала ему главы из различных книг, которые были в больничной библиотеке. Но, так как тайной страстью Ребенки были растения, то, в основной своей массе, она приносила справочники по растениеводству. Хотя, если признаться, тогда Горын напоминал именно растение.
Он словно вышел из самого себя. Не чувствовал боли. Его тело не принадлежало ему. Будто дух покинул тело, и все это время просто находился рядом. Даже потом, много позже, когда его спрашивали, какие ощущения он испытывал, когда его через его тело пропускали ток, он не мог ответить, так как не помнил никаких ощущений. Лишь изредка в его памяти всплывали какие-то лица. Некоторые из них казались Горыну знакомыми. И лишь одно прочно отпечаталось в кипящем от электричества мозге: белое, словно гипсовое, лицо Морской. Как потом рассказала ему Ребенка, Морская приезжала вместе с "каракулевым пальто". Тот проводил инспекцию лечебницы. Горын так никогда и не узнал, о чем думала Морская в тот момент, когда на её глазах его тело билось на железном столе во время самого большого разряда.
Прошел месяц. Процедуры проводились шесть раз в неделю. В воскресенье у персонала лечебницы был выходной, и Горына оставляли в покое. Его тело было искалечено и измучено. Он стал ходить под себя. Его глаза перестали реагировать на яркий свет. А кожа не реагировала ни на иглы, ни на огонь. Тогда главврач решил, что курс лечения идет еще лучше, чем он предполагал. Пытки электричеством прекратились. Горыну было дано несколько недель, чтобы он смог восстановить силы, и перейти к другому виду лечения: ледяной водой.



РЕБЕНКА
Горын лежал на своей койке. Его глаза бессмысленно смотрели в потолок. Добрая Ребенка читала вслух что-то о кактусах. Внезапно мозг Горына сыпанул обрывками памяти. Иглы. Ток. Улыбающееся морщинистое лицо старого санитара. Напряженный и испуганный взгляд "каракулевого пальто". Холод подвала. За ними в мозг ворвалось сознание. Это было больно. Казалось, что голова сейчас затрещит и лопнет, как переспевший арбуз. Видимо, от боли Горын поморщился, так как Ребенка вскрикнула и вскочила со стула.
-Я хочу есть, - Горын еле-еле смог разлепить губы. "Боже! - подумал он, - сколько же я так лежу". Ребенка закивала головой. - Только никому не говорите...Пожалуйста.
Санитарка выбежала из палаты. Но в коридоре остановилась, поправила фартук и спокойным шагом пошла на кухню.
Сознание то угасало, то вновь накатывалось волной. Словно прощупывая мозг. Проверяя, где он пострадал не очень сильно, и за что можно зацепиться. Сознание принесло злость. Горын не мог понять: в чем причина злости? И на кого или на что она направлена? Эта злость мешала сосредоточиться.
Бульон, который принесла Ребенка показался Горыну самым вкусным блюдом на свете. Чтобы более-менее восстановить свои силы ему понадобились еще три недели. Все это время Горыну приходилось прикидываться полутрупом. А Ребенка, подыгрывая ему, за ним ухаживала. За это время Горын очень сдружился с доброй девушкой. Она рассказала, что у нее есть жених по имени Толстый. И что он не поощряет ее работу в психиатрической лечебнице. Что она очень любит растения. И в их с Толстым квартире их очень много. И они все разные. Что ее Толстый работает в одной торговой компании, и что скоро он может получить место управляющего. И что она очень любит своего жениха. А он во всем ей потакает. Его Ребенка любит растения? Их много в их квартире. Повсюду. Просыпаясь утром, Толстый смотрит, как Ребенка поливает свои растения. И чувствует себя самым счастливым человеком на свете. Солнечный свет, который проникает в комнату сквозь листья, отражается на ее белой бархатной коже золотистым цветом. Толстый любуется ее правильными формами. Немного детскими движениями. Ему нравится смотреть, как двигаются мышцы под упругой кожей ее бедер. Как струятся по плечам волосы. Он видит, с какой нежностью ее пальчики дотрагиваются до листьев, и в нем просыпается ревность, а с ней и желание. Тогда он садится в постели и зовет ее к себе. Ребенка приходит. И он укутывает ее в свои объятья. Он сводит ее с ума своими большими руками. Ее кожа источает аромат ее любимых растений. Ребенка отливает золотом и зеленью. И когда Ребенка ложится перед ним в томительном ожидании, что он нарушит ее грани, изомнет своими большими руками ее формы, Толстому кажется, что она превращается в прекрасный цветок. Цветок раскрывает ему навстречу свой бутон. Его лепестки медленно раздвигаются. Начинают дрожать от возбуждения. Тянутся к нему. И вот он проникает в него. Лепестки дрожат все сильнее. Их словно бьет в лихорадке. Потом они плотно обхватывают большое тело Толстого. И он понимает, что его Ребенка - прекрасный цветок - хищник. А он насекомое, попавшее в его крючки. Ребенка высасывает Толстого полностью. А затем отбрасывает от себя пустую оболочку. Она насыщается.






АНГЕЛ
Прошли три недели и Горын встал на ноги. Еще немного пошатывало, и тело напоминало плохо собранный конструктор, но он старался не обращать на это внимания. ему разрешили посещать общую гостиную, в которой собирались не "опаснобуйнопомешаные" пациенты. В большой зале стояла мебель разных эпох. На стенах висели картины, на которых пили, ели, танцевали, любили люди в странных одеждах. Посреди залы журчал небольшой фонтанчик. Пациенты: кто читал, кто писал маслом вид из окна, несколько женщин сидели в ряд на низком неудобном диванчике и вязали. Все были одеты в тоги и сандалии. И, если бы не бритые головы да санитар-тяжеловес с дубинкой, то это помещение вполне можно было бы принять за залу отдыха добропорядочных и свободных граждан.
Перед тем, как Горына сюда попал, Ребенка рассказала ему, что раньше в здании лечебницы располагался музей изящных искусств. И в некоторых залах сохранились части экспозиций. Остальные были либо уничтожены, как еретические, либо их забрали к себе домой те, кто решил из музея сделать лечебницу. На удивленный вопрос Горына, зачем вообще из музея сделали лечебницу, она ответила со всей присущей ей простотой: "С момента основания Церкви Новореформистской Книги увеличился наплыв пациентов, и старая маленькая лечебница не вмещала всех еретиков и сумасшедших".
Горын не любил посещать общую гостиную, предпочитая проводить время с Ребенкой. Особенно после одного происшествия. Из подвальных помещений наверх был переведен пациент, который утверждал, что он Ангел. В подтверждение этому он демонстрировал когда-то белоснежные, а теперь порядком ощипанные серо-грязного цвета крылья. Они росли у него на спине, там, где у обычных людей находятся лопатки. В его истории болезни указывалось: "медицинская комиссия посчитала, что больной специально вшил себе в районе лопаток муляж крыльев, составленных из лебединых перьев и, выдавая себя за посланника небес, вел опасные разговоры, распространял вредные и еретические мысли. Медицинская комиссия посчитала больного опасным человекоэлементом для здорового общества Города. Ему дается диагноз "особобуйнопомешанный" на основании членовредительства собственного организма, а также на основании того, что человек не может взять и просто так спуститься с неба. Что доказывает наличие у пациента душевного и психического расстройства. Рекомендуемое лечение: ток, ледяная вода и содержание в постоянной темноте. Лечение продолжать, пока больной не откажется от своих еретических убеждений. Срок лечения не ограничен. Крылья, на основании декрета о Всеобщегородском гуманизме не срезать, так как за больным сохраняется право носить на своем теле любое украшение". Ангел прошел полный курс лечения. В конце концов, на одном из собеседований в кабинете главврача на вопрос о том, до сих пор ли он придерживается своих убеждений, Ангел промолчал, так как за несколько дней до этого откусил себе язык. Главврач посчитал, что своим молчанием Ангел признает свое раскаивание, и распорядился перевести его наверх, чтобы пронаблюдать, как больной будет вести себя на людях. Впервые за долгое время сидения в подвале Ангел увидел через окно гостиной солнечный свет. Тогда он замычал, заплакал ослепшими от темноты глазами и упал на пол. Крепыш-санитар, обеспокоившись, что слезы Ангела расстроят других пациентов в гостиной, избил Ангела. А потом завел разговор с благообразным старичком о том, существуют ли, вообще, эти, как бишь их там, ангелы, и может ли человек их увидеть.
-- Nego! Отрицаю! - сухонький кулачок старца даже не стукнул, просто упал на поверхность небольшого мраморного столика, что стоял возле большого кресла, в котором утопало его иссохшее тело. - Кто узрел бы ангела, тот просто не смог бы выжить. Так как сила света его столь сильна, что просто выжгла бы несчастному глаза. А, если глаза по какой-то невероятной причине и остались бы целы, то мозг увидевшего вряд ли выдержал и остался нормален: столь велик был бы поток информации. Он просто сошел бы с ума.
- А если ангел воплотился в такую форму, чтобы человек смог его увидеть? - спросил санитар и даже перестал пробовать на лежащем на полу Ангеле свою новую электродубинку.
-- Ну, хорошо, - старичок сложил сухие ладошки на чуть выпирающем животике. Он выдержал паузу, - тишина показалась многозначительной. - Допустим, ангел оставляет часть своего божественного света и становится похож на самого человека. Таковым ему и является. Но зачем человеку такой ангел? Разве вызовет он у человека трепет перед божественным светом? Разве перед таким ангелом человек преклонит колени, как перед посланником Божим? А тот потом передаст это преклонение самому Богу? Нет, нет и еще раз нет. Nego. Я отрицаю существование такого ангела. Появление такого ангела может лишь спровоцировать желание что-нибудь у него попросить. А что просят в таких случаях? Счастья и богатства. А будет ли человек также верен Богу, если будет счастлив и богат? Нет. Так как и счастье, и богатство ведут к греху. А может ли Бог дать то, что плохо? Потому я отрицаю существование такого бога и такого ангела. А это означает, что я вполне здоров. Кстати, так и передайте главврачу. Здо-ро-в.
-- Во загнул, - санитар ковырнул в зубах, грязным ногтем подцепил кусочек мяса, оставшийся после недавнего обеда, внимательно его рассмотрел, щелчком отправил в пространство залы. Затем снова повернулся к окровавленному и мычащему Ангелу.
-- Ну, а ты, что скажешь на это? - санитар пнул кованым ботинком Ангела.
Тот посмотрел на санитара снизу вверх. Санитар остолбенел: глаза Ангела смеялись и лучезарно светились. Порванный рот тоже растянулся в некоторое подобие улыбки, обнажив при этом распухшие десны без зубов. Ангел с трудом сел на полу. Поднял руку и начал делать какие-то движения кистью. Прямо в воздухе перед обомлевшими обитателями гостиной стали появляться сверкающие золотом буквы, которые складывались в слова: "Я прощаю вам, заблудшим, все. Дай вам Бог счастья". Благообразный старичок взвился почти до потолка.
-- Он желает нам погрязнуть в грехах и ереси! - завизжал он так пронзительно, что фарфоровый чайник на мраморном столике треснул и развалился. По белому мрамору потекла красная чайная жижа. Санитар от визга дернулся в сторону и тут же, не удержавшись, с грохотом рухнул с табурета на пол. Падая, он раскинул руки и зацепил ими большую радиолу, тяжелый бронзовый подсвечник и еще несколько безделушек, имевших несчастье оказаться рядом. Падая, они закричали. Телевизор, грохнувшись на пол, разозлился и сыпанул изо всех сил искрами. Все забегали по залу. Кто-то истерично захохотал. Женщины, которые до этого сидели на диване и спокойно вязали, закричали. Спицы в их руках при этом не переставали ловить петли. Рыцарь на гобелене начал бить мечом по щиту. Человек-собака залаял. Человек-сова заухал. Кто-то захохотал, кто-то стал бросаться блюдцами от чайного сервиза в остальных. Поднялся невероятный шум.
Воспользовавшись суматохой, Ангел подполз к открытому окну, взмахнул покалеченными крыльями и через мгновение вылетел из зала. На белом подоконнике осталось только несколько капель крови.
-- Тихо! - загремел, поднявшийся с пола санитар. - А то я вас! - он поднял вверх электродубинку. Та угрожающе начала потрескивать. Все моментально умолкли. Только человек-часы испуганным голосом торопливо отсчитывал время в тишине: "Пятнадцать часов, три минуты, две секунды; пятнадцать часов, три минуты, три секунды; пятнадцать часов, три минуты, четыре секунды..."
-- Ну, что? - санитар двинулся в сторону благообразного старичка. - Не может ангел вот так просто по земле ходить? А как же он тогда сейчас в окно...того...и фьюить?
-- Ничего не знаю. Приходите завтра, - засуетился старичок. - Я и так уже полминуты как торшером должен быть. - Он забежал в угол, нацепил на голову большое тряпичное бра и застыл. Еще через двенадцать секунд он засветился приглушенным приятным светом.
После этого случая Горын перестал появляться в гостиной. Предпочитая проводить своё время в компании Ребенки. Горыну было стыдно признаться себе в том, что он ждал от этих людей большего сострадания и понимания.

Главврача заинтересовало то, что Горын не хочет общаться с другими пациентами лечебницы. Ребенка потом рассказала Горыну, что главврач подкараулил ее в коридоре и стал расспрашивать: о чем они с Горыном беседуют, что он, Горын, говорит, как себя ведет. Горына это сообщение не пугало. Кроме растений они с Ребенкой почти что не о чем не разговаривали. Да и говорила больше она. Так как разбиралась в этой теме лучше Горына. К тому же у нее был природный дар рассказчицы, а потому слушать ее было одно удовольствие. Об этом Ребенка главврачу и рассказала. По ее словам, тот остался очень доволен. И даже тиснул статейку в один из научных журналов. В статье он описывал на примере Горына метод лечения током, как лучший, с медицинской точки зрения, подход к борьбе с ересью. Вокруг статьи разгорелись нешуточные дебаты. Главврач стал известен. Его пригласили выступить на радио. Еще несколько его работ, которые раньше пылились в редакторских шкафах, были напечатаны. Но, кроме слов, публике нужен был живой результат переродившегося человека. И потому Горына повезло. Он был отпущен на все четыре стороны с бумажкой в кармане, подтверждающей, что он - переродившийся элемент, более не опасен, и вполне надежен.




ГОРЫН
Горыну выдали его одежду. Ту самую, в которой его привезли в лечебницу. На улице было довольно прохладно. И тогда главврач, в порыве щедрости, подарил Горыну своё старое пальто и дал некоторое количество денег, чтобы тот мог протянуть первое время, пока не найдет работу.
Ребенка проводила Горына до ворот. Уже почти перед выходом за территорию лечебницы она разрыдалась и бросилась ему на шею. Она говорила, что Горын, конечно, не такой, как Толстый, но она еще не встречала мужчину, который прошел бы из-за женщины через такие мучения. Потом она поцеловала Горына в щеку, сунула ему в карман несколько монет и кулек конфет, и убежала обратно в здание. Дул порывистый, по-осеннему холодный ветер. Горын поднял воротник. Его знобило. Он стоял в воротах психиатрической лечебницы и не знал, что делать и куда идти. Ощущение свободы принесло растерянность. Решение пришло сама из глубины сознания. Словно оно ждало своего часа. Найти Морскую.
Посчитав сколько у него всего денег. И прикинув, что их хватит, чтобы доехать до квартиры и купить что-нибудь поесть, и газету, чтобы узнать последние новости, Горын пошел искать остановку общественного транспорта. Возле лечебницы транспорт не останавливался. Ноги немного подгибались. Горын успел разучиться ходить по земле.
К утру он уже был на квартире. Дверь была открыта. В коридоре валялись осколки небольшой вазочки. Видно, когда Грум вытаскивал его оглушенного из квартиры, то задел рукой. А может задел сам Горын. Все равно был без сознания.
Появилось ощущение, что и не было эти двух с половиной месяцев в лечебнице, куда его засадил "каракулевое пальто". Знакомый запах квартиры. Горячая ванна. Кофе. И сигареты. Горын с удовольствием затянулся и тут же закашлялся. Он долго не курил. К тому же сказывались последствия пребывания в лечебнице. Несколько дней Горын отсыпался и приводил себя в порядок. Потом отправился на поиски Морской.
Он искал её. Старался прочесть её имя на исцарапанных временем городских камнях. Улавливал её образ в книгах, которые читал. Притрагивался ко всем вещам в квартире, которых касалась она. Эти вещи хранили её тепло. Они рассказывали Горыну о Морской то, о чем он не знал. Они подсказывали, где её искать. Эти глупые вещи. Они всегда говорили поздно. Потому, когда Горын приезжал, ему оставался лишь плавающий в воздухе аромат духов Морской.





РАБОТА.
Что такое рабочая комната после того, как сотрудники уходят на работу? Это место отшумевших битв. Кипы макулатуры, застывшие и прилипшие к стенкам кружек остатки растворимого кофе и зеленого чая. Спертый воздух. Размазанная усердными локтями пыль на поверхностях столов. Какие-то мелочи, уже никому не нужные, но тем не менее заботливо сохраненные. И попробуйте взять их или сдвинуть с места. Это можно уже назвать покушением на частные владения. А за это во все времена расправлялись жестоко. Размазанная по полу кровь коллеги по работе. У него плохое давление, а он не щадит себя. И кровь хлещет из его носа по несколько раз в неделю. Сначала это шокировало, потом все привыкли, позже это стало всех раздражать. В воздухе остались плавать слова, брошенные за день. Чьи-то безмолвные проклятия. Чьи-то сломанные надежды. Напыщенные фразы начальства. Рано утром, когда за окном только-только забрезжит рассвет, сюда придет несколько уставших от жизни, измотанных женщин. Они смоют кровь коллеги с пола. Они аккуратно сложат на столах кипы бумаг. Их огрубевшие шелушащиеся пальцы будут с нежностью притрагиваться к исписанной бумаге. Им не дано знать, что на этих аккуратно обрезанных листа листах записаны самые глупые и жестокие мысли человечества. Они свято верят, что те люди, которые оставили свой чернильный след на бледно-кремовой поверхности бумаги, - гении. Их белоснежные рубашки женщины принимают за горные снега. Они никогда не видели их, но именно такими представляются им вершины гор. Манерные жесты считаются проявлением благородного воспитания. А железное самопишущее перо, торчащее из кармана, видится рыцарским щитом. Они приходили рано утром и будили Горына, у которого не было жилья, а потому он ночевал на работе на стульях. Вот он - рыцарь без страха и упрека. И без плаща. И без лошади. И без замка. И без всего остального, что полагается рыцарю. Затекшее тело Горына со скрипом поднималось со стульев, поставленных в ряд. Его сорочка не так белоснежна. Его манеры грубы. И эти женщины жалели Горына. Они видели в нем равного им, а потому жалели его. Что им до того, что Горын считал себя счастливейшим из людей. Потому, что у него была Морская. Они жалели его тогда, и будут жалеть всегда. Даже, если бы он разбогател и смог бы купить себе множество белоснежных сорочек, а потом нанять личную прачку, которая отвечала бы за их белоснежность. Даже в том случае они стали бы его жалеть. Они сказали бы, что Горыну просто повезло, и он просто стал богачом. И его самопишущее перо никогда не покажется им щитом с фамильным гербом на нем. Они считали коллег Горына высшими существами. Просто они были влюблены в его коллег.
Женщины знали о Морской, а потому жалели Горына вдвойне. Они ругали Морскую. Говорили, что она погубит Горына. Они были мудры. И он любил их за эту мудрость. Но всегда обижался на них, так как они говорили о Морской плохо. А Горын не любил, когда о ней говорили плохо. Он и так знал все это. А с тех пор, как нашел её, узнал даже больше.
Женщины приносили ему завтрак. Эта скудная пища казалась ему королевской трапезой. Грубый хлеб таял во рту, словно нежнейшее из пирожных. Красное мясо (Морская бы даже не стала смотреть на такое) казалось ему изысканной закуской. А дешевое вино - нектаром. Он был счастлив. Еще через пятнадцать минут он начинал приводить себя в порядок в мужском туалете. Потом писал письмо Морской. Заспанный курьер за остатки завтрака и пару мелких монет относил письмо по её адресу. Он всегда был готов выполнить эту просьбу Горына. Потому что, пока Морская читала эти письма, его кормили на её кухне. Морская читала письма Горына медленно. А этот истощенный постоянным недосыпанием юноша был вечно голоден. Горын подозревал, что посыльный думает, будто ему, Горыну, не известно, почему тот всегда готов выполнять его поручения. Но посыльного кормили на кухне Морской. А Горын всего лишь давал ему пару мелких монет и остатки своего скудного завтрака.
Последние месяцы были неудачными. Горын не мог устроиться на работу. Справка, что он бывший еретик, не помогала. Не было жилья. Труба крематория, казалось, прочно вошла в его жизнь. Морская сказала ему однажды, что никогда бы не хотела уехать из Города. Что ей стало бы не хватать трубы. Что она привыкла видеть ее каждое утро. Что запах жженой кости въелся в её кожу, и придает ей изысканный аромат. Горын ответил, что давно не слыхал подобной глупости. Он спросил, где ей вдолбили в голову такую ерунду, не в том ли Обществе? Морская вспыхнула. Потом поникла. И сказала: "Да. Это все ерунда. Я знаю. И мне там не место. Но обстоятельства так сложились. И мне теперь нет пути назад". Потом она быстро оделась и ушла. Горын её не держал. Как не держал никогда. А через два часа после ухода Морской, его вышвырнули на улицу. Хозяин дома, старый добрый и мудрый толстяк Бек, смущаясь и запинаясь, выдавил из себя, что в его доме не может жить еретик (пусть и вылечившийся), не почитающий устои общества и цивилизации. Потом он скрылся в своей каморке, и, как Горын узнал позже, с тех пор он из нее не выходил. "Ты помнишь добряка Бека? Ты его помнишь. Конечно, ты его помнишь. Как он любил, когда ты приезжала ко мне. Он приносил в твою бывшую комнату букет цветов и ставил его на самое видное место. А потом он приносил бутылку синего вина и выпивал с нами стаканчик. Он был тайно влюблен в тебя. И мы знали это, хотя Бек и старался не выдавать этого своим видом. Он не так и не смог поверить, что это ты сдала меня тайной полиции. Что это ты объявила меня еретиком", - написал Горын Морской в одном из писем.
С Горыном ничего не сделали. Декрет о Гуманности Города не позволяла причинять ему вред. Ведь он уже прошел лечение. И все обвинения списывались в послелечебный адаптационный период. Перед ним просто закрыли все двери. И Горын остался без средств к существованию и крыши над головой. В этом заключался основной гуманизм Городской цивилизации.
Горын спал под открытым небом, и питался тем, что выбрасывали из кухонь рестораций. И только спустя еще два месяца он смог, наконец, найти работу. На самой окраине Города. В мелкой издательской конторе. Насмешница судьба в очередной раз кинула ему счастливую монетку. Теперь он редактировал агитационные плакаты Общества КНИГАлюбов.
Из окна конторы, в которой работал Горын была видна пустыня. Он никому, кроме Морской не говорил о том, что знает: за этой пустыней есть продолжение мира. Он сам пришел в Город оттуда. И больше всего опасался, что после того, как Морская предала его, она расскажет "каракулевому пальто" и об этом. И тогда крематорий узнает о доме на берегу океана. Об огромной библиотеке. Именно тогда Горын начал верить в то, что крематорий - живой организм, который может читать людские мысли и влиять на людские судьбы. И боялся, что крематорий уничтожит последнее, что у него осталось.




ВТОРОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО
В том году снег выпал рано. В октябре. Он был желтым. Люди заговорили о предзнаменовании. Но они не знали: хорошее ли это предзнаменование или плохое. Они волновались. Снег выпал утром, а к вечеру горожане собрались на площади перед Ратушей. Они ждали, что им скажут Отцы Города. Тысячи взглядов были направлены к мутным окнам Читальной залы. Но Отцы Города не знали, что ответить людям. Они искали ответ в книгах. Но ни в одной не было написано про желтый снег. Ни в одном из древних фолиантов не было упоминания, что означает такое природное явление. И природное ли оно. И в тот вечер они не вышли на балкон над площадью.
Заговорили о происках еретиков. Общество КНИГАлюбов развернуло большую кампанию по привлечению большего числа сторонников в свои ряды. Чтения проводились теперь каждый день. Площадь заполнялась людьми каждый раз. В один из дней Горын тоже пришел туда.
К тому времени Морская уже несколько месяцев была женой "каракулевого пальто", который ушел в политику и стал главой одного из обществ. Общество боролось за права шахтеров и чернорабочих. Они переехали в роскошный особняк в центре. Со временем "каракулевое пальто" стал страдать от ожирения. Он разрезал эту жизнь на лоскуты и кроил из нее костюм по своей пышной фигуре. А количество золота на пальцах, запястьях и шее Морской стало просто неприличным. Она ездила с мужем на его выступления перед избирателями. И они смотрели голодными глазами на её украшения. Им не нравилось, что на солнце Морская сверкала, словно языческий божок. Это было невыносимо для их, привыкших к темноте, глаз. Тогда "каракулевое пальто" стал требовать, чтобы Морская снимала перед такими поездками свои украшения.
Она сидела в первом ряду рядом с широкой сутулой фигурой "каракулевого пальто". Хотя их место было в первом ряду внутри церкви, но спертый воздух в помещении раздражал "каракулевое пальто", и потому он всегда требовал, чтобы их стулья ставили снаружи. К тому же, говорил он в узком кругу, эта мелочь играет на руку его политической карьере. Так как избиратели всегда любят видеть своего избранника рядом с собой.
Морская не слушала, что читали в Церкви. Её всегда больше интересовали те, кто стояли вокруг. Потому время от времени она оглядывалась. И заметила Горына раньше, чем он это понял. А когда сообразил, то уже было поздно прятаться. Морская незаметно для мужа указала Горыну пальцем на неприметную лавчонку, в которой торговали овощами. И что-то шепнув "каракулевому пальто" на ухо, сама двинулась туда. Она знала, что Горын последует за ней. Друг за другом они вошли в лавку.
-- Что ты тут делаешь? - голос Морской дрожал.
-- Разве я не имею права приходить на чтения? - у Горына не было желания оправдываться. Тем более, что он не считал себя в чем-то виноватым.
-- Они могут арестовать тебя, - Морская сделала вид, что заинтересовалась каким-то ярко-красным овощем. - Ведь ты в списке возможных еретиков.
-- Я прошел лечение, - Горын с каким-то удовольствием отметил, как побледнела после этих слов Морская. - К тому же, не с твоей ли легкой руки я туда попал? - Горын не удержался и фыркнул.
-- Я должна была так поступить...
-- Должна? - Морская смотрела на него, не моргая.
-- Должна, - повторила Морская. - Иначе он не взял бы меня замуж. А я не могу жить в нищете. Пойми ты это. Не могу. Я должна была доказать свою внутреннюю чистоту. И я принесла в жертву тебя. Потому что ты самый мой близкий человек. И он это знал. Он это оценил. Неужели это так сложно для тебя: пожертвовать собой ради моего счастья, - на глазах Морской навернулись слезы.
-- Счастья? - наверное, тон Горына показался ей слишком насмешливым.
-- Да. Я добилась своего. Теперь я богата. Моя жизнь изменилась. Я жена известного человека. Я богата, - повторила Морская.
-- Это он богат, - Горын пожал плечами.
-- Перестань меня преследовать, - голос Морской снова задрожал. Горын знал, что сейчас она начнет обвинять его. - Это ты во всем виноват. Зачем ты меня преследуешь? Если бы ты был такой, как все...
-- И это говоришь мне ты? - разговор был неприятен Горыну. - Мы просто живем в одном Городе.
-- Покинь Город, - категоричность в голосе Морской покоробила Горына. Он молча обошел лоток с другой стороны и быстро вышел из лавки.
Быстрыми шагами он шел вдоль домов, окружавших площадь. Вдруг сзади него кто-то пронзительно закричал: "Еретик!" Он обернулся. Морская стояла у входа в лавку и указывала на него пальцем. Её аккуратно накрашенный ноготь сверкал ярко-алым. Все люди на площади обернулись. "Каракулевое пальто" с удивлением посмотрел на Морскую. Потом проследил, куда она указывала пальцем. Морская снова закричала. Еще более пронзительно, чем в первый раз. "Еретик!" Несколько человек бросились к Горыну. Поднялся крик. Горын бросился бежать. "Каракулевое пальто" что-то сказал своим охранникам, и они бросились за ним. Остальные побежали за ними. Горын мчался по улице прочь от площади, не чувствуя под собой ног. За ним мчалась толпа обезумевших Слушателей. Горын думал, что ему стоило бы проклясть Морскую за то, что она только что сделала. Но он не мог. Он любил её. И в тот момент, когда убегал от своих палачей, Горын думал только об одном: как вытащить Морскую из этого сумасшествия. Как вернуть прежнюю её.
Горын бежал долго. Улочки сменяли одна другую. Подворотни. Дворы. Сквозные подъезды. Какой-то торговец подержанными шарами попытался преградить ему путь, но Горын ударом в лицо сбил его с ног. Шары, освободившись от хватки его ладони, взлетели вверх разноцветной стаей. А потом разом упали на асфальт. Это внесло суматоху в ряды преследователей. Некоторые из них упали и были тут же раздавлены теми, кто бежал за ними. Послышался хруст сломанных костей.
Горын вбежал в какую-то подворотню, и притаился в темном углу. Нестерпимо пахло мочой. В правом боку сильно кололо от долгого бега. Было трудно дышать. Преследователи промчались мимо. Он простоял в углу еще около получаса. Начало темнеть. Тогда он вышел на улицу, и постарался затеряться в уличной толпе. Это был богатый район. И потому на улице было много гуляющих. Район хорошо охранялся. Его жители чинно прогуливались вдоль улицы, время от времени, приветствуя друг друга. Еще через полчаса ходьбы Горын вышел к транспортной остановке. Большой грязно-оранжевый транспорт стоял в ожидании пассажиров. Горын заплатил кондуктору и занял место возле прохода. Когда все места были заняты, кондуктор скомандовал: "Ноги на педали". Все пассажиры кивнули головами, что означало, они готовы следовать указаниям кондуктора, и поставили ноги на небольшие педали, в монтированные в пол транспорта перед каждым сиденьем. Движение транспорта зависело от слаженности действий. Рулевой положил руки на руль. Кондуктор крикнул: "Крутим!" Все пассажиры стали нажимать ногами на педали. Транспорт заскрипел и нехотя сдвинулся с места. Крутить педали было сложно. Но так всегда бывало по началу. Когда машина только начинала движение. Потом, когда она уже набрала скорость, кондуктор повернулся в своем кресле и крикнул: "Можно отдохнуть!". Горын снял ноги с педалей. Транспорт будет какое-то время двигаться по заданной инерции, и это время Горын хотел потратить на то, чтобы проанализировать, что же сегодня произошло. Морская предала его еще раз. Но не это волновало Горына. Морская стала чужой, вот, что его пугало. В Городе она была единственным близким для Горына человеком, кому он мог доверять. По крайней мере, он так считал. "Дурак", - зло подумал на себя Горын Он вдруг с несоизмеримой тоской осознал, что остался один. Странно, но в тот момент Горына совершенно не тревожило то, что он оказался Вне. Вне Городской жизни. Вне Городской религии. Ему было плевать на то, что его имя, возможно, появится, в списках "особо опасных и крайне ненадежных людей". Горын оказался Вне Морской. И это пугало его более всего.


АТЛАНТ
Старик - титан медленно ступал по истертым ступеням. Шарк, шарк. Подошвы его сандалий издавали такой звук. Он думал о том, что ожидает его Новорожденного сына. Вспомнилась первая любовь. Ее прекрасные глаза. С каким доверием они смотрели на него.
-- Посмотрите на небо. Как прекрасны эти маленькие сверкающие точки.
-- Это звезды, дорогая. Если вы хотите, я отнесу вас к ним.
Она тихо смеялась.
-- Глупый и вредный мальчишка. Я прекрасно знаю, что это звезды. Вы специально меня дразните. Никто не может отнести меня к ним...
Тогда он хотел доказать, что может. Что он может не только это. Что он может многое. Почти все. Но отец остудил юношеский пыл.
-- Твоя судьба, сын, держать небо, под которым вырастут ее дети. И надейся, что она будет счастлива.
Он не мог понять, как она будет счастлива без него. Как она может разделить свое ложе с другим. Она смогла. Она быстро забыла его. Ей не нужны были звезды. Ей нужно было мужское плечо, на которое она могла положить голову в предрассветный час. Когда сон так сладок, а телу так хочется ласки. Атлант держал небо. Он видел, как росли ее дети. У нее были красивые дети. Они были зачаты и рождены в любви. У нее просто не могли быть некрасивые дети...
Старик передернул плечом. Воспоминания доставляли ему боль. Он не смог получить того, что хотел. Не смог получить простого человеческого счастья. Он не был человеком. Теперь у него тоже есть сын. И когда-нибудь ему придется сказать сыну те же слова, что в свое время заставили юного Атланта отказаться от своей любви





ТОЛСТОСУМЫ

Как это не было странно для Горына, но никто его больше не искал. Он продолжал ходить на работу. Агитплаткаты Общества книголюбов становились все более категоричными. Зима была непродолжительной. Желтый снег сошел. И люди стали опять посещать только воскресные проповеди на площади. Горыну стало казаться, что жизнь вошла в какую-то калию. Он пошел на повышение. И теперь занимался рекламой. Для этого, по правилам, было необходимо вращаться в богатых кругах. Потому Горыну выдали дорогое пальто с меховым воротником, костюм по последней моде, а в статье расходов издательства появилась дополнительная статья "О вечерних тратах". Так как Горыну часто приходилось посещать ресторации с потенциальными клиентами. А те, при всем своем богатстве, обожали, когда их угощали ужинами. "Каракулевое пальто" занял пост Главного координатора Общества КНИГАлюбов. Благодаря его политической деятельности, дела издательства шли отлично. От них требовали все больше агитплакатов. Так как их содержание постоянно устаревало и требовались новые.
Горына быстро приняли в богатых кругах: он редко высказывал свое мнение, был предельно вежлив, никогда не просил много и всегда выполнял договоренности. Результаты не заставляли себя ждать. И деньги на издательство сыпались как из ведра.
Они были большими и толстыми. Те, кто обеспечивали финансовую сторону деятельности Общества КНИГАлюбов. Его основной костяк. Многие из них были соседями Морской по улице. И Горын из разговоров с ними узнавал о том, как обстоят у неё дела. Они владели фабриками, банками, крупными торговыми центрами, транспортными парками. В своих огромных котиковых шубах с толстыми воротниками и медвежьих шапках они приходили в ресторацию. Заказывали белужью икру, копченую семгу, жареные почки с пряностями, молодой картофель с моченым горохом, спаржу с беарнским соусом, поросят, фаршированных овощами, блины в топленом масле, цыплят в винном соусе, жареных голубей на закуску, тушеные мозги обезьян с зеленью, замоченные в коньяке грибы, квашеную капусту с забродившей клюквой, землянику в вишневом ликере на сладкое. Иногда, забавы для, они покупали самое дорогое брэнди и поили им людей, что их обслуживали. В таких случаях, официантам нужно было выпить ведерко, наполненное отличнейшим, выдержанным брэнди. И при этом ни разу не оторваться от ведерка. Немногие выдерживали это испытание и падали тут же, рядом с их столами. А толстосумы веселились и пинали упавших ногами. Сами они пили охлажденную водку, а кларет смешивали с шампанским. Для крепости. А когда пьянели, то начинали бить о пол хрустальные бокалы и орать песни. На столы они бросали измятые крупные купюры на чай людям. Окончательно опьянев, они требовали, чтобы несли самовары. И пили чай из больших кружек, пока не трезвели, а очередное полотенце не намокало от пота, что обильно струился по их шеям. Тогда они расплачивались. Оставляли уже не мятые, а аккуратно сложенные купюры возле тарелок. Счет им никогда не приносили. Каждый из них точно знал стоимость каждого съеденного блюда. После они ехали в Церковь, чтобы прослушать несколько глав из какой-нибудь книги, и тем самым замолить свои грехи. А после в бани - мыться. Горын часто сопровождал их в такие вечера. На тонкой коже их желеобразных тел он видел отметины от иголок. Точно такие же, как и у него. Каждый из них прошел через подвальное помещение психиатрической лечебницы. Каждый из них помнил улыбающееся лицо старого санитара, когда он изо всех сил раскручивал рукоятку динамо-машины. Все они, как и Горын, были созданы Обществом КНИГАлюбов. И Общество КНИГАлюбов контролировало каждого из них. А толстосумы держали в руках весь Город.


ГОРЫН И МОРСКАЯ.

Горын рассматривал фотографии Морской.
В дом 1980 на улице Банкиров Горын пробрался вором. Через открытое французское окно. Снаружи было тепло, и его специально приоткрыли, чтобы впустить в дом свежий весенний воздух. Прислуга была отпущена. Сторожевые псы - сытно накормлены и заперты в клетях. "Каракулевое пальто" был на очередном заседании. Морская, вопреки своей привычке, отказалась с ехать ним в этот раз. Она сослалась на то, что больна и не хочет выходить из дома. Домашний доктор, положив в карман накрахмаленной рубашки несколько аккуратно сложенных купюр, подтвердил, что ей лучше остаться в постели. Улыбка спряталась в его пышных усах. Он был уже не молод, но был когда-то молод, и все прекрасно понимал. Тот, в чьи мудрые руки вы доверяете свое несовершенное тело, поневоле становится знатоком вашей души. "Каракулевое пальто" уехал на заседание раздраженным. Твое присутствие успокаивало его. Одним касанием своих прохладных пальцев ты могла утихомирить пустые бури, бушующие в его квадратном теле. Тогда он умолкал и клал голову тебе на колени. И иногда мог провести в такой позе все заседание. А оно длились не один час.
Горын рассматривал фотографии Морской. Она всегда любила сниматься. Из каждой своей поездки Морская привозила целые стопки матовых карточек. На всех своих снимках она улыбалась. Ей очень хотелось выглядеть счастливой. Чувствовать себя счастливой. И, когда Морская рассматривала свои фотографии, то начинала верить, что действительно счастлива. По её фотографиям можно было создавать путеводитель по Городу. Даже самые окраинные, граничащие с пустыней, шахтерские кварталы, были на них. Но ни на одной из них не было океана. И это обстоятельство давало Горыну возможность чувствовать гордость. Он обладал самой большой тайной в Городе. Которая могла разрушить все, чем Город жил. Поставить под сомнение само существование Города. Горын знал путь к океану. И эту тайну он хотел подарить Морской. Но она все равно никогда в нее не верила.
Морская голая и простоволосая сидела на измятых простынях и раскуривала длинную черную сигарету с комочками наркоглины (комочки вспыхивали и шипели каждый раз, когда тление доходило до них). Она ласково сказала Горыну: "Лжец. Как ты можешь доказать, что знаешь путь к океану? И что этот океан вообще существует?"
Мы привозим из своих поездок кучу фотографий. Как подтверждение тому, что мы на самом деле ездили куда-то. Эти черно-белые и цветные карточки становятся нашим прошлым. Они заменяют память. Подтверждают наше существование. Даже для нас самих. У Горына не было фотографий океана. А его уверения для Морской, с некоторых пор, перестали чего-то стоить. Следовательно, он был лжецом.
Время летело незаметно. Горын достиг того уровня, когда его стали приглашать на званые обеды в богатые дома Города. Его верность устоям уже ни у кого не вызывала сомнений. Один из его новых знакомых, фабрикант, как-то перебрав лишнего и разоткровенничавшись, сказал ему: "Вы, господин Горын, теперь один из нас. Вас это удивляет? Осмотрите на свое тело, когда вас не будут видеть посторонние. Следы от игл и расстроенный организм, как следствие лечения током - вот лучший пропуск в высшее общество". На этих обедах Горын часто встречал Морскую. У нее появилась привычка философствовать. За обеденным столом она рассуждала о духовном богатстве. Поднимая бокал, она стала держать локоть. Её подбородок высокомерно поднялся вверх, а натренированная опытными пальцами массажиста кожа делала её старше. У Морской появился лоск, зато исчезли легкость и тонкость. Она говорила о душе тоном критика и не переставала при этом пережевывать пищу.
Горыну становилось смешно. Он переставал сдерживаться и смеялся над её бриллиантами. Её персональным транспортом с личным шофером. Отличный, надо сказать, был парень. Он хохотал, как сумасшедший, над её дорогими нарядами. Привычкой на придыхании растягивать гласные. Морская не понимала, почему Горын смеётся. Её это злило. А он не считал необходимым объяснять. Все же остальные считали, что у Горына отличное чувство юмора. И, так как Горына признавали в высшем свете Города, то Морская считала за необходимое гордиться им. Её знакомые, которые встречались им во время совместных прогулок, считали за честь пожать Горыну руку. Его всегда представляли, как человека, который из никого стал кем-то. "Представьте, через несколько лет этот молодой человек много добьется. А ведь кем был? Еретиком!"
Морская постоянно присылал мальчишку с записками к Горыну. Вытаскивала его на прогулки. Хотя Горын никогда не любил чинно прогуливаться по длинным городским аллеям. Словно домашний доктор, составивший компанию своей самой богатой пациентке.
Горын заметил, что начал уставать от такой Морской. Ему, как воздуха не хватало той Морской, с которой он когда-то делил небольшую квартиру в плохом районе. Его начинало бесить от того, как Морская, словно ненароком, дотрагивалась своими холеными пальцами его руки. Как она иногда клала свою голову ему на плечо, будто бы у неё закружилась голова. Она постоянно рассказывала Горыну о том, как счастлива в замужестве. Хватая Горына за локоть, Морская самозабвенно рассказывала о бриллиантах госпожи Брамс, которые та надела в полном комплекте на последний выезд. Стекляшки. Среди новых знакомых Горына поговаривали, что старый Брамс окончательно разорился, и, чтобы не пойти по свету, продал бриллианты жены. А взамен заказал фальшивые. Морская советовала Горыну брать пример в манере одеваться с сына банкира Штольсбурга, который, как она считала, отличался отменным вкусом во всем. Пижон, каких еще поискать надо было. К тому же наркоман. У знакомых контрабандистов Горына он покупал наркоглину целыми пакетами.
Морская играла в какую-то непонятную для Горына игру. Ему иногда казалось, что, изменив свою жизнь, она хочет полностью изменить его. Чтобы они снова стали похожи. Горын то ли не мог, то ли не хотел понять, что Морской нужно было чувствовать, что кто-то рядом (тот, кто принадлежал ей когда-то безраздельно и принадлежал частично сейчас ) тоже проиграл в борьбе за свою личную свободу. Как и она.
Стараясь найти причину такой перемены в Горын же в который раз обвинял во всем "каракулевое пальто". В конце концов, рассуждал он, мы становимся похожи на тех, с кем спим.
Что всегда поражало Горына, так это отсутствие в Городе естественных запахов. Здесь царили разные виды дыма. Вонь от дешевых сигарет, удушье выхлопных газов котельных, потоки человеческого пота. Даже еда пахла лишь кипящим маслом. В Городе не было запахов. Он отдавал долголежавшим на солнце картоном. То есть не пахнул никак, и был неприятен на ощупь. Морская смеялась в ответ. Её смех стал жесток. Она бросила через плечо, что Горын стал странным после лечебницы. Что теперь он еще больший еретик, чем был раньше. Однажды, Горын напомнил Морской о том, что теперь он не еретик: он прошел курс лечения и, что у него есть справка. И, что, в конце концов, она своими глазами видела, как его лечили. Горын тоже стал жесток. Морская побледнела. Вырвала свою руку и убежала.





АТЛАНТ.
Ступени, ступени, ступени. Они убегали вверх и исчезали в темноте. Шаг за шагом старый Атлант приближался к комнате в Башне. Куда он предпочел бы идти как можно дольше. Ему вдруг стало страшно, что он не сможет ничему научить своего сына. Не сможет ничего ему объяснить. И тогда тот повторит все его ошибки.
Атлант остановился и задумался. Он пытался вспомнить: повторил ли он ошибки своего отца? Или все-таки нет. Подошвы сандалий снова зашаркали по ступеням. А помнит ли он, что говорил ему его отец? Да и каким был его отец? Что он о нем знал? По-настоящему понять своего отца он смог только после смерти того. Почему-то всегда так получается: сыновья узнают и понимают своих отцов только тогда, когда первая горсть земли брошена в могилу. Но отцов уже не вернуть. И что-то меняется. Становится совсем не так. Не так, как должно было бы быть. Это Атлант осознал, когда первая горсть земли была брошена в могилу его отца. Он вдруг с невероятной болью осознал, как ему будет не хватать его мудрости. Его силы. Его доброты. Его тепла. Именно тогда он понял, что теперь все это перешло к нему. И отец всегда будет стоять за его плечом, и в нужный момент подскажет верное решение. Теперь же он сам стал отцом. И теперь он знал, что рано или поздно сам встанет за плечом своего сына. Это придало ему силы. Он сможет рассказать сыну, что мы живем во тьме. Вся наша планета погружена во тьму. Все вокруг погружено во тьму. Но мы не видим темноты. Долетающий до нас свет звезды позволяет нам увидеть очертания предметов. А потому мы воспеваем свет. Мы, как зрячие слепцы.





ЗАПИСЬ  23

-- Расскажите о своем отце.
-- Он был огромным.
-- Вы хотите сказать: высоким?
-- Нет. Огромным. Только это слово я могу подобрать, чтобы описать его.
-- Вы не могли бы поподробнее рассказать о нем? О ваших с ним отношениях?
-- Мне всегда казалось, что он меня не замечает.
-- Вас это огорчало.
-- Я не уверен. Наверное, все-таки, да. Теперь я понимаю, что просто его любви ко мне было так много, а я был так мал, что просто не мог принять её всю. Сейчас таких, как мой отец, уже почти не осталось. Людей испортила мелочность и алчность. Мой отец не такой. Он щедрый. Я никогда не слышал, чтобы он отказал в помощи нуждающемуся. Где бы он ни появлялся, он всегда оказывался в центре внимания. Одни его ненавидели и боялись, другие - обожали. Но отец никого не оставлял равнодушным.
-- Вы любите его?
-- Конечно. Ведь он мой отец.
-- Только поэтому?
-- Нет. Я всегда верил в Бога. И в детстве я считал, что у Бога такие же добрые глаза, как у моего отца.




РАБОТА.
После того, как Морская убежала от Горына при их последней встрече прошло несколько месяцев. Дела Горына шли в гору. Его положение в обществе становилось все прочнее. Работы было много. Она приносила не только удовлетворение, но и неплохие доходы. Горыну выдали удостоверение гражданина. А справка из лечебницы, изрядно уже потрепанная, отправилась в мусорную корзину инспектора. Горыну всегда было любопытно: инспектор достал ее из корзины, чтобы приобщить к личному делу Горыну сразу, как только тот вышел или все- таки дождался, пока Горын не появился на крыльце здания Городской инспекции? Горын очень быстро поднимался по служебной лестнице и очень скоро уже занимал должность персонального помощника директора издательства. Из Общества КНИГАлюбов требовали, чтобы только Горын занимался их агитплакатами. У него появилось несколько персональных статей расходов в издательстве, а в одном из банков на его имя был открыт личный счет. В нескольких популярных ресторанах для Горына всегда был зарезервирован столик, а в театре - пара билетов на любое представление. Он снял квартиру в престижном районе, окна которой выходили на прекрасный зеленый парк. У него даже появилась привычка в свободные вечера гулять по ухоженным аллеям. Горыну начало казаться, что никогда и не было помоек, нищих кварталов, лечебницы, голода, пустоты. Морская никогда не выходила замуж за "каракулевое пальто". Ему казалось, что она просто куда-то уехала, и скоро должна вернуться. В его душе наступал покой. Иногда он размышлял на тему об их с Морской отношениях. Горын заметил, что чем дольше не видит Морскую, тем больше чувствует её присутствие. Он знал, что она есть. Что в любой момент, стоит ему только захотеть, он может её увидеть (для этого нужно было только пойти в те заведения, которые посещала Морская). Он знал, что в любой момент может её услышать (для этого нужно было только покрутить ручку телефона и попросить барышню на коммутаторе соединить его с домашним телефоном Морской, а там прислуга позвала бы хозяйку к трубке). Но именно это ощущение легкости контакта с Морской и заставляло Горына не делать никаких шагов в этом направлении. Он боялся разрушить невидимый мост между ними. И, если раньше этот мост существовал только в маленькой квартирке, то теперь он раскинулся на всем Городом. Горын не мог и подозревать, что этот мост разрушат без его ведома. И в очень скором времени.




ГОБС.
Горын сидел с профессором Гобсом в одном из многочисленных недорогих ресторанчиков на улице Мясников. Старый ученый плакал и жаловался. Его лабораторию обещали закрыть, все исследования свернуть и засекретить, а его самого отправить на лечение от еретичества (Горына передернуло, и ученый это заметил), если он не займется сверхсекретным заказом партии Общества КНИГАлюбов. Его жену взяли, как заложницу, и уже отправили в лечебницу. И он не может ничего сделать, чтобы вызволить её оттуда. Ему сказали, что при положительных результатах работы, он снова сможет увидеть её. На вопрос, что же это за такое сверхсекретное задание, Гобс разразился бранью и обозвал всех членов партии кретинами и идиотами, а их жен жирными и тупыми курицами.
-- Представьте, мой молодой друг, - профессор в очередной раз вытер вспотевшие ладошки салфеткой. - Они хотят уподобиться богам. Они хотят стать вечными. Они хотят, чтобы я создал для них сыворотку бессмертия. Это же абсурдно. Сыворотка бессмертия! Идиоты! Кретины! Дураки! - профессор отчаянно жестикулировал.
-- Профессор, а материальную базу для исследований они вам предоставляют? - Горын подцепил на вилку весьма аппетитный кусочек тушеного мяса и положил его на широкий лист салата. - Так что там насчет материальной базы, профессор?
-- Конечно предоставляют, - теперь ученый протирал той же салфеткой очки. - Они готовы дать мне для исследований все, что пожелаю.
-- Ну, вот и прекрасно, - Горын отправил мясо в рот и, уже жуя, прошамкал, - бериши деньжи и жаботайте.
-- Что-что? Перестаньте говорить с набитым ртом. Я ничего не понимаю, - профессор гневно взмахнул белой ладошкой.
-- Я говорю, берите деньги и работайте спокойно, - Горын прожевал. - Сыворотка бессмертия - это процесс трудоемкий. Раньше таких исследований не проводилось. Начинать придется с нуля. Сделаете видимость процесса создания сыворотки. А сами под шумок будущего открытия будете работать в спокойной обстановке на полном обеспечении. На ваш век, я думаю, первых этапов работы с сывороткой хватит.
-- Я ученый! - Гобс снова взмахнул своей белой ладошкой. - Я ученый! И я не могу создавать видимость науки. Такое ваше предложение, по меньшей мере, неприлично!
-- В таком случае, у вас есть другой выход из сложившейся ситуации: сворачивание ваших работ, закрытие лаборатории и старый улыбающийся садист-санитар в психолечебнице, - Горыну почему-то доставило удовольствие то, как съежился ученый после его слов.

-- Так что же мне делать? - опять захныкал он.
-- Делайте так, как я вам сказал. И будете в почете и неприкосновенности. А там смотришь, и, правда, откроете сыворотку бессмертия. - Горын постарался ободряюще улыбнуться.
-- Но ведь они будут требовать доказательств работы. А что я им предоставлю?
-- Профессор, найдите каких-нибудь мышей. Меняйте их на похожих, чтобы создать впечатление успешно идущих экспериментов... - ученый перебил Горына.
-- Да, да. Пожалуй, я так и сделаю. Правильно. Их нужно обманывать. Чтобы они ничего не заподозрили. Спасибо, мой молодой друг. Я сделаю именно так, как вы и сказали. Еще раз, огромное спасибо. - Профессор вскочил из-за стола, энергично потряс ладонь Горына своими белыми и мягкими ладошками и убежал. Еще несколько минут было видно, как его белый халат мелькает в разноцветном уличном человеческом потоке.
Горын закончил обедать. Расплатился и пошел вниз по улице. По дороге он размышлял о том, что сказал ученый. Сыворотка бессмертия. Теперь Горын понял, почему "каракулевое пальто" забыл о его существовании. Он просто нашел гарантированный способ удержать Морскую возле себя. Вечная молодость. Морская всегда боялась, что со временем её кожа потеряет свою упругость и покроется паутиной морщин. Изящные пальцы высохнут и закостенеют, а глаза потеряют свой блеск. "Каракулевое пальто" пообещал ей вечную молодость. И Морская поняла, что проиграла. Горын готов был дать руку на отсечение, что вся эта затея с сывороткой бессмертия есть лишь затея "каракулевого пальто". С другой стороны, размышлял Горын, все это значит, что Морская хотела уйти от мужа. Эта мысль доставила Горыну удовольствие. Тем не менее, он не рассчитывал, что "каракулевое пальто" так хорошо узнает слабые стороны Морской. И Горын понимал, что недооценил "каракулевое пальто". В конце концов, подумал Горын, мы хорошо узнаем тех людей, с которыми постоянно спим.
Сыворотка бессмертия. Это невозможно. Невозможно, так как противоречит всем законам природы. Противоречит самой природе. Долгая жизнь. Возможно. Но бессмертие - нет. Или... А если это допустимо? Что, если рецепт такой сыворотки существует? И что, если Гобс все-таки откроет этот рецепт? В таланте старого ученого Горын не сомневался. Как не сомневался и в его любопытстве и честолюбии. Старая ученая лиса рано или поздно сам заинтересуется: а может ли он в действительности создать сыворотку бессмертия. И тогда работа пойдет в полную силу. И кто может гарантировать, что результаты не будут положительными? В таком случае, Горын потеряет Морскую навсегда. А такой вариант его совершенно не устраивал. Так как он никогда не оставлял надежды на то, что когда-нибудь Морская будет с ним.






НАРКОГЛИНА.
Не смотря на все свои успехи, Горыну не было достаточно тех благ, что он уже смог достичь. Ему нужно было все больше и больше. Ему нужны были деньги. Они стали его единственной целью. Даже Морская отошла на второй план. И заняла свое почетное место в ряду вещей, которых Горын собирался добиться с помощью денег. Его теперешнее положение давало ему почет и открывало перед ним двери богатых домов. Давало неплохой доход. Но никак не радовало слух постоянным перезвоном золотых монет. А Горын хотел слышать именно эти звуки. Он обратил внимание на то, что среди "золотой" молодежи Города была популярна наркоглина. Единственный наркотик природного происхождения. Все остальные выводились в лаборатории Гобса и специально распространялись среди высшего света, чтобы иметь еще одну возможность контролировать верхушку. Наркоглина же была товаром контрабандистов. Их золотом. Так как только его они брали как плату за пакетики с зельем. Только они знали рецепты приготовления дури и хранили эти рецепты в строжайшем секрете. Горын зацепился за эту мысль. Наркоглина. У него есть контакты в высшем свете. Он молод. Он знает богатую молодежь. Еще до ада психиатрической лечебницы случай свел его с контрабандистами. У них есть наркоглина. Если все это приплюсовать друг к другу, вычесть процент Горына с реализации, разделить на реальную опасность и умножить на возможные перспективы... Горына прошиб холодный пот. В животе болезненно заныло. Так как бывало всегда, когда он решался на какой-нибудь отчаянный и рискованный поступок. Он быстро оделся, положил в карман легкий, с широким ромбовидным и очень надежным лезвием нож и вышел в ночь. Район, в который он направлялся не был безопасным даже днем, не говоря уже о ночи. Так что нож ему, в случае опасности, пригодился бы.

Прошло два месяца. На Горына лился золотой дождь. Он был единственным поставщиком наркоглины в богатых районах Города. Довольны были все. Контрабандисты имели постоянный сбыт товара. Клиентура Горына имела постоянный источник дури. Горын получил то, что хотел - золото. Он открыл в небольшом банке подальше от центра счет на другое имя. И сумма на этом счете постоянно пополнялась. Его столик в самом дорогом ресторане переместился от дверей на кухню ближе к эстраде. В театрах за ним теперь было закреплено место не в партере, а в отдельной ложе. Его костюмы шили лучшие портные, а продукты доставляли на дом. Полиция Горына не трогала, так как он никогда не скупился на взятки высоким полицейским чинам. Следующим шагом в плане Горына было завоевание Морской. И тут его свалила с ног болезнь. Свалила с ног в прямом смысле слова. В театре Горын внезапно почувствовал головокружение, слабость в ногах. Ему стало трудно дышать, в глазах потемнело. Горын почувствовал острую боль в груди. Последнее, о чем он успел подумать, что как все глупо получается в этой жизни. Потом он провалился во мрак. Рука, державшая бокал упала вниз. Шампанским плеснуло во все стороны и толстый ворс ковра быстро впитал в себя жидкость.




АТЛАНТ
Ступени. Ступени. Ступени. Кажется, что им нет ни начала, ни конца. Они появляются из мрака и исчезают во мраке. Или это просто ты хочешь, чтобы они все не заканчивались. А продолжали убегать вверх. Старый Атлант подозревал, что именно так оно и было. Он не успел обдумать все, что хотел бы рассказать сыну. Даже самую маленькую деталь не хотел бы пропустить. А потому и ступени все не прекращаются.
Еще в юности Атлант заметил, что когда остаешься один, то всегда тянет заявить кому-нибудь о своем существовании. Начинаешь ходить в гости. Рассказывать всяк встречному о том, чего не совершал, в надежде, что когда-нибудь этот человек встретиться с теми, кто тебя знает и перескажет им о твоих подвигах, как о легендарных событиях. Страшно оставаться одному. Он это понял рано. И, наверное, потому Атланту повезло в этой жизни, потому он не сломался. В одиночку еще никто не выдерживал. В одиночку легче всего сломаться. И не потому, что на тебя будут давить со всех сторон. Просто потому, что тебе так будет казаться. И ты будешь в этом уверен. Просто в одиночку ты начнешь рано или поздно бороться с тем, чего не существует на самом деле. Ты будешь искать виновного во всем. А так ты противопоставишь себя всем, то и виновными в твоих неудачах будут все. Охота на ведьм, так это называется. И сложнее всего понять, что ведьма сидит в тебе самом.
Сыну Атланта придется вырасти в чужой земле. В незнакомой среде. Среди чужих людей. Атлант знал, что постарается передать своему сыну самые лучшие родовые качества. Чем бы он смог потом руководствоваться в жизни. Какими принципами. Какими правилами. Атлант думал о том, кем станет его сын, и кем себя назовет. Для себя он представлял сына немного застенчивым, а потому старающимся все взять от этой жизни наглостью юношей. В пятнадцать его сын уже будет считать себя стариком. Даже мысли его будут течь, словно будут роиться они не в мозге отрока, а в мозге старца. Он будет взирать с неодобрением на веселые скачки сверстников. Он будет против молодежного цинизма. Будет ценить, такие уже никому не нужные, честность, верность и доверие. Он будет аутсайдером. Гонимым своими же убеждениями существом. Его будут считать несчастливым. Но будет самым счастливым из всех. Так как с детства будет знать, к чему ведет счастье. А потому станет ценит не общее, а те самые крохи, на которые обычно не обращают внимания. Именно они и называются счастьем. Так как в последствии, гораздо позже, только эти крохи остаются в памяти. Большего память не сохраняет. Она нас бережет. Атлант тоже всю жизнь запоминал именно эти крохи. И он был счастлив изначально. Так уж распорядилась его судьба. И он научит своего сына быть счастливым. Собирать эти крохи из разных судеб. Он передаст ему свой талант забирать их у людей. Совесть Атланта не мучила. Он считал, что если людям они не нужны, то он вполне может забрать их себе. И забирал. И сына научит. Частички счастья. Словно живой магнит, трепещущий и дрожащий, когда он притягивал к себе все новые и новые крохи, он жил ими. Жил чужими судьбами. Он существовал чужими жизнями. Он мучался от внутренней боли осознавая это, но по - другому не мог. Он вырос на чужом счастье. Кто он? Зеркало. Мим, корчащий рожи всем окружающим. И за это его любили. Кому не приятно видеть свое отражение в качественно отлитом зеркале? Всем приятно. Он был этим зеркалом. Но со временем это зеркало стало искривляться. И изображения стали насмешническими. И его возненавидели. А он все равно был счастлив. Счастлив потому, что смог досадить всем недругам. Все равно оказаться выше их.





ЗАПИСЬ 19
-- Почему меня привязали к кровати?
-- Вам нельзя вставать. Вы еще очень плохи.
-- Что со мной?
-- Ваше сердце. Оно просто немного сбилось с ритма.
-- Слишком много злости прошло через мое сердце. Вот оно и не выдержало.
-- Тем более, вам надо лежать и не двигаться.
-- Я слышал смех в коридоре.
-- Вас это удивляет?
-- Смех в больнице?
-- Вас это удивляет?
-- Наверное, люди выздоравливают. Они радуются и потому смеются.
-- А вы не смеетесь, когда радуетесь?
-- Не знаю.
-- Вы просто устали и плохо себя чувствуете. Вам надо отдохнуть.
-- Побудьте со мной. Не уходите, пожалуйста. Говорите что-нибудь. Не важно что. Просто говорите.
-- Вам нравится мой голос?
-- Очень
-- Хорошо. Я посижу с вами. Но зайду попозже. А сейчас вам надо поспать.
-- Да, конечно. Но вы только потом приходите.






СЫВОРОТКА БЕССМЕРТИЯ
В больнице Горын провел около месяца. Сердце. Санитарки сокрушались: такой молодой, а такое слабое сердце. Лечащий врач осмотрел его, внимательно посмотрел на следы от игл, хмыкнул, что-то записал в свой журнал и велел никому не беспокоить пациента. Главное, сказал он, покой для больного и никаких волнений. "У вас прекрасное сердце. Но вы его сжигаете. А сердце надо беречь. Оно дается одно на всю жизнь. А это (врач показал пальцем на следы от игл) мы вылечим. Просто последствия лечения током. А ток даже металл сжигает, не то, что мягкую человеческую плоть", - сказал он Горыну.
Когда Горына выписали, то ему пришлось работать с удвоенной энергией, чтобы поправить свои дела, пошатнувшиеся за время болезни.
Горын заехал к профессору Гобсу рано утром, чтобы проконсультироваться с ним по вопросу одного газа, который фосфоресцировал в темноте разными цветами и который Горын собирался использовать при установке новых агитационных щитов Общества КНИГАлюбов. Это дало бы возможность читать надписи на щитах и в ночное время суток. В управлении Общества одобрили план и выделили издательству под эту затею очень круглую сумму золотых грошей. А потому Горын торопился с выполнением заказа.
В лаборатории никого не было. Горына это удивило. Насколько он знал профессора, тот редко покидал её. Предпочитая жить здесь, для чего и оборудовал для себя в задних помещениях жилую комнату. Горын прошел мимо длинных рядов соединенных между собой прозрачных сосудов, в которых пузырилась какая-то жидкость, непонятных механизмов, заспиртованных в больших банках человеческих органов, ящиков с наклейками: "Ядовитые вещества. Опасно для жизни". Наконец, он дошел до небольшой двери, на которой висела медная табличка: " Профессор Гобс". Горын толкнул дверь. Дверь оказалась открыта. Он вошел. Ученый сидел за столом, положив голову на руки. Он спал. Горын тронул профессора за плечо. Тот вскочил. Взмахнул руками. Потом заметил Горына. Прищурился близорукими глазами, узнавая того. Облегченно вздохнул и начал шарить руками по столу, ища очки.
-- А, это вы, Горын. Ну и напугали же вы меня. А я, видимо, заснул?
-- Профессор, ваша рассеянность бывает иногда весьма забавна. И часто вы так спите за столом? - Горын увидел очки ученого на полке рядом с банкой, в которой шевелилась серая масса, взял их и протянул Гобсу.
-- Такое случается редко. Просто я очень устал. Было много работы. Мои помощники уже валились с ног от усталости. И я отпустил их по домам отсыпаться, а сам решил еще немного посидеть над вычислениями. Но, как видно, переоценил свои силы. Что вас привело ко мне? Здесь вы редкий гость.
-- Желание получить одну небольшую консультацию, - Горын рассматривал экспонаты на полках кабинета. - Собственно, я хочу, чтобы вы мне рассказали, как превратить камень в золото.
-- Все насмешничаете, Горын, - Гобс укоризненно покачал головой. - А если серьезно?
-- Я, правда, пришел к вам за консультацией. Но сначала расскажите, над чем вы так изнурительно работаете?
-- О! - Гобс встрепенулся. - Помните наш давний разговор насчет сыворотки бессмертия?
-- Конечно, профессор. И сколько поколений мышей вы уже представили для подтверждения удачно идущих опытов?
-- Опять насмешничаете, - Гобс поморщился. - У меня получилось! Вы понимаете это, Горын? Получилось. - Ученый начал копаться в кипах бумаг на своем столе.- Результаты превосходные. Опыты показали, что старые умирающие ткани начинают молодеть. Опыты на мышах были только первой ласточкой. Потом мы провели опыты на обезьянах. Такой же отличный результат. Да где же это... Ага, вот, - Гобс выудил из кипы бумаг исписанный торопливым почерком лист. - Смотрите сами. После обезьян мы провели опыты на человеческом материале. Результаты потрясающие. Полное омоложение тканей и органов. Правда, первый подопытный умер спустя несколько недель после инъекции. Но, это были только первые шаги. Потом были еще и еще. И каждый из них держался все дольше и дольше. И молодел. Понимаете, мо-ло-де-ли!
-- Все таки, вы сделали это, - Горын попытался улыбнуться Гобсу. - Поздравляю.
-- Спасибо. Но, вся работа еще впереди... Что с вами? Присядьте.
Горыну показалось, что почва уходит у него из-под ног. Его только-только отдохнувшее сердце превратилось внутри в раскаленный камень. Гобсу удалось сделать то, чего он боялся больше всего. Бессмертие. Самое ценное, что могло заинтересовать Морскую. И бессмертием будет владеть "каракулевое пальто". Значит Морская потеряна для него, Горына, навсегда. Горын увидел что перед его носом что-то маячит. Это Гобс протягивал ему стакан с водой.
-- Это все испарения в лаборатории. Нам-то они уже чем-то и кислород заменили, а вы с непривычки надышались... - Гобс что-то еще торопливо говорил, но Горын его уже не слушал.
-- Покажите мне, - глухо сказал он.
-- Идемте, идемте, - Гобс схватил его за руку. - Вы должны это увидеть своими глазами. Они вышли из кабинета ученого, уже вместе прошли между рядов с сосудами, механизмами и органами. Они остановились возле большого стеклянного куба. Внутри куба было темно и ничего не видно. Гобс придвинул к себе пульт управления и нажал на маленькую кнопочку. Кнопочка пискнула. Внутри куба зажглась лампочка. И одновременно с ней с пола вскочил молодой мужчина. Он был совершенно голым. Красивые черты лица исказил страх.
-- Когда его сюда привезли, то он был таким дряхлым, что едва мог передвигаться сам. Это было три недели назад. Ему уже было сделано сорок шесть инъекций. Первые десять дней по три инъекции в сутки, следующие шесть дней - по две, следующие четыре дня - по одной. И сегодня мои помощники должны будут ввести ему последнюю дозу сыворотки. Пломбирующую, так сказать. Полное омоложение всех тканей и органов. И это уже на шестом подопытном. Я еще никогда не добивался такого успеха! - Гобс, казалось, сейчас пуститься в пляс.
-- И сколько, вы думаете, на этот раз проживет этот несчастный? - резкий тон Горына заставил ученого смутиться.
-- Я... То есть мы... То бишь, есть надежда, что он не умрет, как предыдущие. Но меня уверили, что все они шли на этот шаг добровольно. К тому же их семьям было хорошо заплачено.
Горын снова посмотрел на человека за стеклом. Тот испуганно жался к дальней стенке своей клетки. Горын пытался отыскать в его глазах мольбу о помощи. Но видел только страх и покорность своей судьбе. А еще злость. Животную ярость. Но Горын решил, что ему это только показалось.
-- А почему умерли предыдущие...э-э... - Горыну не хотелось произносить слово "подопытные". - Предыдущие кандидаты на бессмертие?
-- Мутация, - Гобс развел руками. - Сначала они молодели, а потом их тела и сознание трансформировались. И в результате мы получали жутких уродцев. При этом весьма кровожадных. Приходилось вызывать вооруженную охрану, чтобы те уничтожали их. Одного их моих помощников загрызли насмерть. Потому предпоследнего и этого мы держим в прозрачной клетке. Чтобы видеть изменения, а заодно оградить себя от нападений.
-- И что же, по вашему, вызывало мутацию?
-- Один из компонентов. Слюна ночного пустынного волка. Но теперь я её не использую. Мы вывели искусственный заменитель в лабораторных условиях. И, надо отметить, он неплохо себя зарекомендовал. Так что можете меня поздравить: я все таки создал её - сыворотку бессмертия... Вы знаете, Горын, мне дали поговорить с ней. Наше свидание длилось всего пять минут. Они сказали, что я могу удостоверится, что с моей женой все в порядке. Так они сказали. Она все время плакала. И говорила, что больше не выдержит. Они обещали сразу же после демонстрации выпустить её...- внизу хлопнула дверь, это лаборанты пришли на работу. - Так по какому вопросу вы ко мне зашли?
Сразу от Гобса Горын отправился к дому Морской. Было еще рано. И потому ему пришлось дождаться, пока персональный транспорт "каракулевого пальто" не отъедет с хозяином от дома. Когда машина скрылась за углом, Горын подошел к дому и подергал за шнурок колокольчика. Дверь открыла горничная. На вопрос Горына о том, дома ли хозяйка, девушка ответила, что дома и глупо кокетливо хихикнула. Горын оттолкнул её и, прыгая через ступеньку, помчался на второй этаж, где располагалась спальня Морской. Морская сидела перед огромным трюмо и рассматривала себя в зеркале. Услышав внизу крики горничной, она поморщилась и встала, чтобы выйти и разобраться в чем дело. Морская еще не успела дойти до двери, когда в комнату ввалился Горын. Лицо Морской стало, словно восковым.

-- Ты? - только и смогла выдохнуть она.
-- Сыворотка бессмертия! - закричал с порога Горын. - Вот, чем он держит тебя?!
-- Откуда ты узнал о ней? - Морская торопливо закрыла дверь в спальню. - Это секретная информация. Ты хоть понимаешь, что могут сделать с тобой только за то, что её владеешь.
-- Так донеси на меня еще раз, - огрызнулся Горын. Он ходил по большой спальне и размахивал руками. - Ты не должна принимать сыворотку, когда Гобс закончит свои исследования.
-- А они уже почти закончены, - Морская снова села на изящный стул возле трюмо. - Через месяц должна состояться демонстрация сыворотки в действии.
-- И ты собираешься тоже воспользоваться ею? - Горын остановился и посмотрел на Морскую.
-- Да. Я не собираюсь ждать, пока мое тело станет напоминать иссохшую шахтерскую флягу для воды. Да, этим он держит меня. И я останусь с ним. Так как он может дать мне то, чего нет у тебя - вечную молодость.
-- Ты не должна позволить им ввести тебе сыворотку, - Горын подскочил к Морской и схватил её руку. - Сыворотка может вызвать мутацию. Результат будет совершенно не таким, каким ты его ожидаешь.
-- Пусти меня, - Морская вырвала свою руку. - Ты делаешь мне больно. Ты жалок. Ничего не мог придумать лучше? Мутация. Я никогда не буду с тобой. Ты это можешь понять? Никогда. Ты никогда не сможешь обеспечить мне такую жизнь, какую обеспечивает он. И ты решил, что я поверю в твои выдумки насчет мутации?
-- Но, послушай...- Горын в отчаянии поднял руки. Но Морская его перебила.
-- Уходи. Уходи сейчас же. Или я вызову охрану.
Горын еще немного постоял, потом резко развернулся и вышел. Морская вздрогнула, когда хлопнула входная дверь. Она опустила голову на руки. Горничная, которая услышав, что неожиданный посетитель ушел, поспешила наверх к хозяйке, застыла в дверях спальни. Такое она видела впервые, а потому не знала, как ей реагировать. Её хозяйка рыдала.
Горын шел вниз по улице. Он не замечал ничего, что происходило вокруг. А Город просыпался. В воздухе еще сильней пахло жженой костью. Из домов выбегали служанки и, подтянув подолы, мчались со всех ног к тележке зеленщика. Лаяли сторожевые псы.
Воспитательницы детских садов с огромными задами вели детей на прогулку. Им делали специальные операции по увеличению филейных частей, чтобы они напоминали куриц-наседок. Так, как считали в Городском совете, именно эта птица больше всего подходила для образа этой профессии. Дети шли друг за другом, держась за длинную веревку. От домов отъезжали личные транспорты, увозя отцов семейств на службу в банки и конторы крупных заводов. Их жены, сплавив детей воспитательницам и поцеловав мужей, торопились в женские салоны. Жизнь текла своим чередом. Отчего еще больше злила Горына. Ведь никому не было дела до того, что сейчас разбилась его единственная мечта.
Район богатых горожан был целым миром. И в этом мире было все очень просто. Все величины были равны. Зло равно добру. Любовь - ненависти. Разврат - добродетели. Домашние пироги не отличались по вкусу от тех, что привозил в своем фургоне молодой толстый весельчак бакалейщик. И именно среди этой спокойной и размеренной жизни; именно ради этой спокойной и размеренной жизни; чтобы сохранить себя в этой спокойной и размеренной жизнь навсегда, навеки кто-то решил заставить профессора Гобса придумать сыворотку бессмертия. Чтобы никогда не раскинула над этой жизнью свои черные крылья молчаливая mors*. А потом этот кто-то и сам поверил, что сможет стать бессмертным.
Горын дошел до границы района. Потом остановился, достал сигарету, прикурил ее. И быстрыми шагами пошел прочь. Он решил никогда больше не пытаться встретиться с Морской. Просто её забыть. "Жизнь, в конце концов, продолжается", - подумал он.



_______________________________
* смерть - (лат.)














ГОРЫН
Прошло еще несколько месяцев. Горын с головой ушел в работу. Она помогала забыться. Он прекратил свою торговлю наркоглиной. Теперь у него хватало золота, чтобы чувствовать себя обеспеченным человеком. Контрабандисты, тоже хорошо нагревшие руки на его клиентуре, долго уговаривали Горына продолжать выгодное дело, даже угрожали ему, но все было бесполезно. Горын стоя на своем. И, в конце концов, они от него отстали. Горын выкупил издательство, дела которого к тому времени стали катиться под гору. Заботы по возвращению издательства на прежний высокий уровень отнимали все его силы. Он не интересовался ни результатами исследований Гобса, ни тем, как живет Морская. Лишь однажды ему бросился в глаза заголовок одной из газет: "Виднейшие люди Города пропадают! Сенсация или глупый розыгрыш?" Горын просмотрел статью. В ней писалось, что многие из самых богатых людей Города перестали появляться на своих рабочих местах. В ресторациях и театрах их места оставались пустыми в течение уже нескольких вечеров подряд, а их прислуга не знает, где их искать. Внизу статьи мелким шрифтом шел небольшой анонс: "Загадочные уродливые существа атакуют ночных прохожих. Расследование нашего корреспондента читайте в следующем номере". Горын не придал значения статье. Так как хорошо знал, как пишутся подобные материалы. Ему самому не раз приходилось придумывать различные газетные "утки", чтобы обратить внимание потребителей на товары, которые он рекламировал. Прошел еще месяц. Дела издательства восстановились и даже пошли немного лучше. Поступил большой заказ на изготовление огромного числа плакатов для Общества КНИГАлюбов. Плакаты гласили о большом сборе горожан на центральной площади через два дня. Сообщалось, что перед ними выступят Отцы Города и виднейшие, и богатейшие жители Города, которые собираются развеять все слухи о своих исчезновениях. Просматривая папку с заказом, Горын усмехнулся: "Все-таки "утка"". Он вызвал секретаршу и передал ей, чтобы немедленно приступали к работе над плакатами. "Сегодня будем работать сверхурочно. Передайте рабочим. Заказ очень большой, к тому же очень хорошо оплачивается", - добавил он. Секретарша кивнула головой и вышла из кабинета. Горын опять пробежал глазами текст объявления. Он вспомнил заголовок статьи, которую читал месяц назад. Почему-то вспомнил о слухах, что на поздних прохожих нападают странные уродцы. Горын не понял, почему ему вспомнились эти два момента одновременно. Он положил текст в папку с заказом, и постарался не думать об отвлекающих от работы вещах. Через час ему принесли на утверждение цветной вариант плаката.




ЗАПИСЬ  28
-- А вы сами верите в возможность бессмертия?
-- Да.
-- И хотели бы стать бессмертным?
-- (пауза - слышно дыхание человека) ...Да.




УРОДЦЫ
Горын решил отправиться на центральную площадь. Дела в издательстве шли хорошо, и он мог позволить себе покинуть рабочее место. Когда Горын прибыл на площадь, то там уже негде было упасть яблоку. Разноцветная многотысячная толпа гудела, как огромный растревоженный улей. Горыну автоматически захотелось поискать глазами полосатые черно-желтые спины. Но эта мысль не позабавила его. Слишком уж тревожно было на площади. Внезапно наступила тишина. Горын оглянулся и увидел, что все смотрят на балкон Ратуши. Двери открылись. И из них на балкон выскочили непонятные существа. Жители Города молчали. Они не понимали, что это за странные уродцы кричат сверху. Их тела, словно нелепые карикатуры на человека, были изогнуты, поломаны, вывернуты. Вместо лиц были уродливые маски. Белые, синие, красные глаза светились в наступающих сумерках. Люди не понимали, почему на этих существах одежды и знаки отличия самых влиятельных граждан Города.
Люди просто стояли и смотрели на то, как беснуются на Главной трибуне уродцы. И вдруг уродцы ринулись в толпу. Они прыгали с балкона, вылазили из канализационных люков, выбегали из дверей Ратуши. Люди, стоявшие в самых первых рядах были разорваны на части их когтистыми пальцами. Над площадью раздался пронзительный визг, умноженный тысячами глоток. И тогда началась паника. Женщины кричали, потеряв в давке своих детей. Мужчины громко ругались и хрипели, когда клыки очередного существа впивались в их плоть. Уродцы лезли из всех щелей. Высовывались из первых этажей и затаскивали людей внутрь зданий. Откуда потом раздавались короткие крики боли и ужаса. Люди рвались к улицам. По ним можно было убежать от этого кошмара. От уродцев, которые передвигались в толпе скачками, нанося удары направо и налево; которые сидели на убитых и пожирали их тела. Брызги крови взлетали в насыщенный смертью и влагой воздух. Все человеческие крики слились в единый вопль ужаса. Безумие длилось недолго. Вскоре на площади никого не осталось кроме уродцев. Они копошились в кроваво-грязном месиве. Это все, что осталось к тому времени от тех людей, кто не успел убежать, и были растоптаны толпой. Существа начинали пронзительно хохотать, когда находили целые куски человеческого мяса и утаскивали останки в свои щели. Еще через некоторое время только бурая грязь на камнях, обильно размазанная по стенам кровь, отломанные каблуки, сорванные шляпы и оторванные от дамских сумок ручки напоминали о случившемся здесь кошмаре.




МОРСКАЯ
Горын убежал с площади один из первых. Как только появились уродцы, он понял, почему, когда в его издательство принесли папку с заказом на плакаты об объявлении сбора, в его голове переплелись одновременно две мысли: об исчезновении богачей и об уродцах, которые якобы нападали на прохожих. Горын бежал прочь от площади, и в его голове вертелось только одно имя: Гобс. Ученый все-таки сделал сыворотку, но она привела к мутации. Горын помнил, как профессор сказал ему, что работает над устранением негативных последствий. И помнил, что Гобс говорил, нашел причину мутации. Горын был уверен, что Гобс не мог ошибиться. Он хорошо знал дотошность ученого.
Горын благополучно добрался до дома, в котором снимал квартиру. Он плотно закрыл все двери и окна. Идти на работу не имело смысла. Горын прекрасно понимал, что ни один из рабочих не появится в издательстве, после того, что произошло на площади. В холодильнике хватало еды, и Горын решил ждать, что будет происходить дальше.
Город будто опустел. На улицах не было привычных прохожих. Не патрулировали улицы полицейские. Не зажигались фонари. Люди боялись покидать свои жилища.
Утро пришло солнечным. Запах жженой кости в воздухе стал просто невыносим. Горын подошел к окну. Прямо возле его подъезда стоял брошенный кем-то транспорт. Несколько раз по улице пробегали какие-то люди. Они постоянно озирались, словно их кто-то преследовал. Горын сварил себе кофе и сделал бутерброды. Позавтракал. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, начал протирать бокалы на полках. Включил радио, но оно молчало. Внизу раздался звук проезжающего транспорта. Горын подошел к окну. Он сразу узнал транспорт "каракулевого пальто", еще бы, ведь он видел его столько раз, когда ждал пока транспорт с хозяином отъедет от дома, а Морская откроет окно в своей спальне. Горын бросился к входной двери, принялся открывать замки. Он повторял себе, как заведенный: "Только бы успеть, только бы успеть..." "Каракулевое пальто" должен был знать, что случилось с Морской. Наконец, он справился со всеми замками, распахнул дверь... и замер на пороге. Перед Горыном стоял, пошатываясь, уродец. Горын отшатнулся. Уродец не двигался. Не нападал. Только через несколько минут разглядывания незваного гостя, Горын понял, что перед ним Морская. Её, когда-то прекрасное, тело изменилось до неузнаваемости. Словно покореженное молнией юное дерево, оно было искривлено. Руки вытянулись до самой земли. Лицо вытянулось. На отекших щеках появились следы тления. Кожа покрылась струпьями. Губы стали неестественно белыми. Руки вдруг стали такими тонкими, что Горын почти не почувствовал их прикосновений, когда Морская, вытянув руки вперед, упала на его ладони. И только её глаза огромными черными кругами оставались прежними на синюшном лице. В них было страдание. Мольба. Горын перенес Морскую на диван. Она начала стонать. Потом потеряла сознание.
Горын не осознавал, что потом делал. Кажется, заплакал. От счастья. Потому, что Морская была жива. Он целовал белые губы и тонкие пальцы Морской. Только перед ней он мог позволить себе расплакаться от счастья. Морская очнулась. Когда она начала говорить, её губы треснули и тут же окрасились кровью. Из-под губ появились черные десны с остатками зубов. Морская говорила. На все попытки Горына её перебить она шевелила слабой рукой, давая ему понять, что должна успеть рассказать все, пока у неё еще остаются хоть какие-то силы. Морская сказала, что убила своего мужа. Что скоро она тоже умрет, так как безнадежно больна. Что во всем была виновата сыворотка бессмертия. Что все они тоже безнадежно больны. Что всех их - банкиров, фабрикантов, оплачиваемых ими политиков - ждет скорая смерть.
Сначала все шло просто отлично. У всех, кому была введена сыворотка бессмертия, были отмечены улучшения в работе организмов. Большая часть внутренних органов интенсивно очищались от скопившихся шлаков и обновлялись. Люди молодели. Их мышцы снова становились крепкими, а тела упругими. Исчезали морщины. Седые волосы темнели. Отмечался зверский аппетит. Так продолжалось некоторое время. Гобсу была вручена городская премия. Было спущено указание, выпустить его жену из лечебницы. Когда он приехал, чтобы забрать ее, главврач сообщил Гобсу, что его жена, не выдержав лечения, покончила с собой. Выпила серной кислоты, украв ее из процедурной. Медсестра, которая не закрыла дверь в процедурную на ключ, уже взята под арест и ждет наказания. Профессор некоторое время молчал. Потом попросил выдать ему тело его жены. После согласования с руководством Города просьба ученого была удовлетворена. Профессор в одиночестве отвез свою жену в крематорий. Хотя Отцы Города и предлагали устроить пышное публичное сожжение за счет городского бюджета. Это насторожило верхушку власти. Все они были пациентами на бессмертие. И теперь они начали беспокоиться, что Гобс откажется проводит дальнейшие разработки сыворотки. Его лабораторию взяли под постоянный надсмотр. Все сотрудники лаборатории должны были каждый день докладывать о поведении профессора. Но, казалось, что Гобс совершенно не отреагировал на смерть жены. Он также продолжал свои исследования. Каждый день наблюдал за пациентами. С головой уходил в работу. Единственное, что изменилось в поведении ученого, - он стал молчалив. Иногда мог за весь день не сказать ни слова. Но к этому вскоре привыкли. Относя появившуюся странность к горю от потери. Иногда, очень редко, самые высшие городские бонзы, будучи в самом благодушном расположении духа, похлопывали профессора по плечу и говорили о том, что восхищаются его умением переносить утрату. Гобс бормотал что-то насчет благодарности и старался как можно быстрее избавиться от их общества. Все вроде бы шло хорошо.
Вскоре у привитых начались обратные процессы. Ложась спать молодыми и полными сил людьми, они просыпались седыми и покрытыми морщинами. Срочно вызвали из лаборатории Гобса. Он сказал, что предвидел такой вариант, потому не прекращал работу над усовершенствованием сыворотки. Уже привыкшая ко второй молодости верхушка общества Города выстроилась в очередь на повторное введение усовершенствованной сыворотки бессмертия профессора Гобса. Через две недели проявились последствия: мутации в организме. Постепенное, необратимое разрушение мозга. И смерть. Гобс отомстил за убийство своей жены.
Морская начала заговариваться. У неё поднялась температура. Она бредила. Вцепившись своими тонкими пальцами в руки Горына, она быстро шептала, что не хочет умирать. Не хочет, чтобы её тело было, подобно многим другим, сожжено в огромной печи крематория. Морская говорила, что хочет, чтобы её помнили. Горын дал Морской жаропонижающее. Она выпила лекарство и откинулась на диванные подушки. Закрыла глаза. Через некоторое время Морская забылась тревожным сном. Горын накрыл её пледом. Поставил на журнальный столик перед диваном чашу с бульоном. Потом быстро оделся и вышел из квартиры.



ЭЛОИЗА
Морская сказала, что убила "каракулевое пальто", когда он пытался взять её силой. После того, как она сказала ему, что уходит. Это произошло на их первой с Горыном квартире в доме Бека. Они прятались там от испуганных и разъяренных своим испугом горожан, которые вооруженными группами ходили по улицам и убивали пойманных уродцев. Морская надеялась, что брошенные когда-то там Горыном вещи подскажут ей, где его искать.
Транспорт "каракулевого пальто", в котором приехала Морская, все также стоял под подъездом. Горын решил воспользоваться им. Тем более, рассудил он, хозяину транспорт больше не понадобится. Улицы были пустынны. Спустя несколько часов он добрался до дома старого Бека. Горын вбежал по лестнице наверх. Дверь в квартиру была распахнута настежь. Он вошел внутрь. Прошел через коридор. Лампочка не горела. Горын вошел в свою бывшую комнату.
"Каракулевое пальто" лежал, раскинув руки, на полу. Половина его головы была снесена тяжелой старинной пулей. Он прошла сквозь его черепную коробку и застряла в стене. Обои были заляпаны остатками мозга и кровью. Большое багровое пятно растекалось на толстом ворсистом ковре. Кровь уже успела впитаться. В воздухе все еще чувствовался запах пороховой гари. Рядом с трупом валялся старинный пистолет. Горын сразу узнал его, хоть и прошло уже немало времени с того дня, когда он обнаружил в своей квартирке старого Грума с этим пистолетом в руках. То, что осталось от "каракулевого пальто" напоминало жука, которому злые дети оторвали голову. Горына стошнило прямо возле трупа.
С улицы донесся перезвон серебряных тарелочек, по которым били серебряными же молоточками. Двадцать четыре черных с синим мундира изо всех сил нажимали на педали полицейского транспорта. Тарелочки они держали по уставу в вытянутой левой руке, а молоточки в правой. Дубинки были зажаты подмышками.
Через восемнадцать минут в дверь внизу забарабанили крепкие кулаки. Горын бросился на кухню. Там был черный ход. Выбив ногой замок, он вывалился на пожарную лестницу. Она заходила ходуном и предательски загремела. Но полицейские этого не услышали, так громко они барабанили в дверь внизу. Горын замер и прислушался. Беспорядочные удары прекратились. Раздался голос начальника оперативной группы. Потом послышался сильный удар. Полицейские пустили в ход Дежурный Таран. Но старая дубовая дверь не сдавалась. Она была очень крепка и очень стара, а потому считала ниже своего достоинства сдаться после первого удара.
Не дожидаясь второго, Горын побежал вниз по лестнице. Удары в дверь все сыпались. Наконец, послышался треск и радостный крик полицейских. Старая дверь, тоскливо треснув досками и успев подумать о неблагодарности людей, умерла.
Горын спрыгнул со второго этажа. Неудачно приземлился на крышу маленького сарая во дворе. Левая нога подвернулась, и Горын прокатившись по крыше, неуклюже грохнулся на грязные камни внутреннего дворика. Тут же поднявшись, он заковылял прочь, так как понимал, что полиция сразу обратит внимание на выбитую дверь черного хода. Выскочив на улицу, Горын сразу же поспешил прочь от дома. Воспользоваться транспортом "каракулевого пальто" он уже не мог, так как оставил его с парадного входа. А там уже во всю хозяйничали полицейские. Не оглядываясь и каждую секунду ожидая звона серебряной тарелочки, Горын ковылял вдоль улицы, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в ноге.
Пройдя несколько кварталов, он завернул в один подвальчик, хозяином которого был бывший контрабандист Элоиза. Раньше, когда Горын занимался продажей наркоглины Элоиза был его поставщиком, а потому Горын был здесь частым гостем. И Элоиза хорошо относился к Горыну. Так как любил отчаянных людей. Он был старым псом. Но сохранил хороший нюх. К тому же он слышал о чем гудит, словно потревоженный улей, Город и о том, что произошло на центральной площади. Элоиза не задал ни одного вопроса. Жалкий вид Горына был и так был достаточно красноречив.
Элоиза быстро отвел его в потайную комнату в задних помещениях. Принес вино, хлеб, холодное вареное мясо и соус. И вернулся за стойку, где принялся с прежним спокойствием протирать бокалы. Подождав еще какое-то время, и убедившись, что никто не следит за подвальчиком, Элоиза закрыл свое заведение. Потом принес в потайную комнату чистое полотенце, бинты, мыло, чистую одежду и теплую воду. Сначала он заставил Горына снять грязную одежду. Потом начал смывать с его тела грязь. Оба мужчины молчали.
-- Ты правильно сделал, что убил этого подонка, - Элоиза первым нарушил молчание.
-- Я его не убивал, - отозвался Горын.
-- Не лги мне. Или я сдам тебя полиции, - Элоиза заглянул Горыну в глаза. Впервые за все знакомство Горын заметил, что один глаз у него искусственный. Так хорошо был сделан муляж. Элоиза снова склонился над рукой Горына. - Ты правильно сделал, что убил этого подонка. Теперь многие люди будут тебя благодарить. И для многих ты станешь героем. И сможешь найти в их домах ночлег и еду. Они будут благодарить тебя. Когда они начнут это делать, не забудь о старом Элоизе.
-- Почему тебя так зовут, - Горын хотел слышать человеческий голос. И ему пришло в голову, что раньше он никогда не интересовался, почему у старика такое странное имя. Право же, какие иногда странные вопросы мы задаем, когда не о чем говорить.
-- Моя мать хотела дочь, - Элоиза ухмыльнулся. - Квартал, в котором я родился, - очень нищий квартал. Чтобы не умереть от голода, мальчики вынуждены преступать закон. И, в результате, редко кто из них умирает сам. Их убивают или полицейские, или такие же, как они убийцы и воры. Но, лучше, конечно, полицейские! Они это делают быстро. А девочки торгуют с детства своим телом, и приносят в дом деньги. Потому моя мать хотела дочь. А родился я. Тогда она плюнула на церковные двери, а мне дала женское имя. Не знала эта женщина, что с этим именем она дала мне удачу. Сколько раз смерть приходила за Элоизой. Но смерть искала женщину! Не находила, и ей приходилось ждать следующего раза... Ну, вот и готово. Теперь одевайся...
-- Элоиза, мне нужен динамит, - негромко сказал Горын. Старик отстранился. Снова заглянул в глаза Горына. Подобрал его изорванную и грязную одежду, взял тазик с мыльной водой и, не сказав ни слова, направился к двери. На пороге он остановился и сказал через плечо, не оборачиваясь, - Приходи через несколько дней. Я достану. Твоя женщина не убивала своего мужа. Она была слишком слаба для этого. Его убил старый Элоиза. Теперь я знаю, что могу сказать тебе это.
Элоиза повернулся, и Горын увидел широкую улыбку на его лице. Но это не была улыбка радости.




ГОРЫН И МОРСКАЯ
Морская помешивала изящной серебряной ложечкой чай. Чаинки поднимались вверх, кружились. Морская переставала помешивать, и они опускались на дно прозрачной кружки. Её ложечка опять начинала двигаться по замкнутому кругу, и чаинки снова пускались в свое хаотичное движение.
Горын стоял в дверях кухни с двумя тарелками в руках, на которых дымилась только что приготовленная еда. Его ссадины уже почти зажили. А на руке остался небольшой белый шрам. Кадр из кинофильма, сцена из пьесы. Подняли занавес, запустили кинопроектор. День начался именно с этой сцены. Все, что было до, все ужасы последних дней, остались в предыдущем акте. Здесь начало. Стоп-кадр. Пар от горячей еды замер в воздухе. Чаинки остановились на полукруге. Мотор! Началось движение. Горын из пустоты сделал три шага, поставил тарелки на низкий китайский столик, который прижался к дивану. Морская посмотрела на него и улыбнулась. Её, теперь изуродованные, ломаной линией бескровные губы обнажили водянистые десны с раскрошившимися зубами. Черный цвет куда-то исчез.
-- Моя улыбка сейчас ужасна, - Горын не понял: это был вопрос или утверждение. Потому буркнул в ответ первое, что пришло в голову.
-- Как всегда. Ешь.
-- Я дура. Я просто законченная дура. И я за это поплатилась. А ты хороший. Ты единственный настоящий. Мне не нужно было уходить от тебя. Я не должна была отдавать тебя в их руки. Я просто отвратительное создание. И теперь я выгляжу так, как того заслуживаю. Гонялась за призраками, и, в результате, сама стала призраком, - голос Морской не дрожал. Он был на удивление спокойным и ровным. И хотя говорить ей было трудно, её речь была четкой. Горын протянул Морской ложку. Из-под пледа, в который она куталась, высунулось несколько полупрозрачных щупалец. Их кончики обвились вокруг ложки. Морская перехватила взгляд Горына.
-- Мутационные изменения продолжаются.
-- Ты превращаешься в медузу, - Горын заставил себя оторвать взгляд от этого неприятного зрелища и принялся за еду. - Ешь, пока не остыло совсем.
Некоторое время они ели молча. Морская нарушила молчание.
-- Странно. Прошло столько времени, а я все еще жива. Я видела других. Они мутировали и умирали за две недели. А я все еще жива. И, кажется, я знаю, что мне помогает. Все дело в тебе. В твоей любви. Она помогает мне. Она пытается меня вылечить.
-- В таком случае не мешай ей.
-- Я не мешаю. Она такая сильная и теплая. Последние дни мне постоянно было холодно. А сейчас я согрелась. И мне хорошо. Как тогда, в нашей маленькой квартире в доме Бека. Авторы! Как давно это было. Кажется, прошла целая вечность. Я всегда хотела тебе сказать это. Я люблю тебя. Люблю с нашей первой встречи. И не переставала любить никогда. Но я всегда была взбалмошной сумасбродкой. Променять любовь на деньги. Пытаться стать бессмертной. Какая я дура. Я люблю тебя... А теперь я стану медузой. И, наверное, смогу жить в океане. Ты столько о нем рассказывал...Океан. Он большой и сильный. Как ты...Люблю... Вечность... Ты... Я... Я приходила к тебе, и ты успокаивал. Каждый раз ждала, когда ты придешь... Вечность... Это так долго... Долго...
Морская опять начала бредить. Горын аккуратно уложил её на диване и поплотнее укутал пледом. Прикасаясь к Морской, он заставлял себя не думать о том, как сейчас выглядит её тело под пледом. Несъеденный обед остывал на столике.




СМЕРТЬ МОРСКОЙ
Горын выл в резной потолок своей квартиры, обняв мертвую большую медузу, которая была когда-то Морской. Квартиры, которая могла стать их домом, но так и не стала. И стены качались из стороны в сторону, сожалея вместе со Горыном, что уже никогда их не будут мыть заботливые руки Морской и никогда не раздастся в них детский смех. Горын таскал медузу по квартире, обняв, словно большую куклу, и выл от боли, что раздирала его душу на части. Горын ощущал эту боль физически. Морская умерла ночью. Когда Горын уже решил, что его любовь вылечит её.
От Морской ничего не осталось. Она превратилась в медузу. Огромную прозрачную медузу. Только глаза оставались прежними. Перед смертью она еще несколько раз на короткое время приходила в сознание. И сколько страдания Горын видел в её глазах. И ничем не мог помочь. И от своего бессилия разбил руки о пол в кровь. Он сидел перед стеной и ждал, что из левого верхнего угла появится Deus ex machina и совершит чудо. И справедливость восторжествует. Морская оживет. Слезы заливали глаза. И Горын ничего не видел. Сидя на полу и держа студенистое холодное тело на руках, он разговаривал с Морской. Делился планами. Рассказывал о том, как ему было плохо без неё и как он её любит.
Морская просила не отдавать её крематорию. Во вторую ночь после смерти Морской Горын завернул её тело в напольный ковер и вывез на север Города. Там, недалеко от стен Большого металлургического завода он закопал медузу. Глубоко. Всю ночь рыл. А потом положил на могилу несколько больших камней. Получилось что-то вроде надгробия. Постояв перед могилой, еще несколько минут, Горын резко повернулся и пошел прочь. Над Городом вставало солнце.






ВЗРЫВ
Элоиза сразу же повел Горына в потайную комнату. В углу были сложены несколько мешков с динамитными шашками. Такие городские шахтеры использовали, когда взрывали скалы в пустыне. Горын протянул старику кошель с золотом. Но Элоиза отстранил руку Горына и покачал головой.
-- Лучше расскажи мне, что ты собираешься взрывать?
-- Крематорий. Она не хотела, чтобы её сожгли, - Горыну было больно называть Морскую по имени и понимать, что её больше нет. Но Элоиза, который тоже когда-то любил, понял о ком говорит Горын.
-- Когда я услышал, что случилось на центральной площади, то выждал несколько часов, пока все уляжется, а потом вышел на улицу. Я увидел транспорт, который вел непонятный уродец. Рядом с ним сидел еще кто-то. Я сразу узнал транспорт. Еще бы. Когда приезжали в квартал контрабандистов, чтобы проводить зачистки, то этот транспорт всегда ехал впереди. Я проследил, куда они направлялись. Их было двое. Мужчина и женщина. Женщину я видел впервые, но мужчину узнал. Особенно его каракулевое пальто. Я помню, как он застрелил нескольких человек во время одной из зачисток. Среди убитых им была и моя маленькая девочка. Она была на сорок лет младше меня. Шестнадцать лет, а так любила. Я ей в деды годился, а она говорила мне, когда мы оставались одни, что я самый настоящий мужчина и ей больше никто не нужен. И он убил её. Я тогда поклялся отомстить. Уехал из района. Открыл этот подвальчик. Я знал, что в один прекрасный день, он проедет по этой улице. И ждал своего часа. И Авторы услышали мои молитвы. Это был он. Я подождал, пока они не поднимутся в квартиру. Потом пошел следом. Они были напуганы. Особенно женщина. И что-то случилось с их телами. Они оба были так изуродованы. Когда я проник в квартиру, то мужчина пытался взять женщину силой. Та отбивалась. Кричала, что не любит его. Что он ей отвратителен. Они были так увлечены борьбой, что сразу и не заметили меня. А когда заметили, то такой ужас отразился на их изуродованных лицах, что мне самому стало не по себе. Мужчина достал из кармана старинный пистолет и бросился на меня. Но я вырос в районе контрабандистов и умею драться. Я отобрал у него пистолет и выстрелил ему в голову. Одно слово, пистолет был старинный. Его голова лопнула, как перезрелая тыква.
-- А женщина? - Горын не отводил свой взгляд от динамита.
-- Она потеряла сознание, когда мы начали драться. И я не тронул её. Я решил, что она все равно не запомнит меня. Так была напугана. А потом я уже вызвал полицию.
-- Ты правильно сделал, что не тронул её. Она не выдала тебя.
Элоиза помог Горыну вынести мешки и погрузить их в старый транспорт, который он загодя поставил у черного хода из подвала. Потом пожал Горыну руку и скрылся в подвальчике. Горын вел транспорт, не торопясь. На улицах были видны следы от костров. Это люди, которые патрулировали город с оружием в руках и убивали оставшихся уродцев, жгли их по ночам. Несколько раз на улице появлялись полицейские. Они ходили теперь по улицам группами. Так как боялись нападения со стороны уродцев и мародеров, которые обчищали богатые дома, оставшиеся без своих хозяев. При виде полицейских сердце Горына каждый раз сжималось, он боялся, что его остановят, и он не сможет довести начатое до конца. Но на пути к крематорию его никто не остановил.
Он добрался до трубы крематория, когда солнце уже начинало садиться. Так он и рассчитывал. Темнота должна была помочь ему в осуществлении плана. Оставив транспорт недалеко от трубы, Горын начал перетаскивать мешки с динамитом к трубе. Динамит был тяжелым. Его было много. Согнувшись под очередным огромным мешком, Горын пробирался задворками к башне крематория. Несколько раз он останавливался, чтобы перевести дыхание. Одежда на нем пропиталась потом и прилипла к телу. План Горына был прост. Заложить взрывчатку в щели, что образовались к кладке трубы, и взорвать ее ко всем чертям. Остановить эту карусель можно было только уничтожив ось, её держащую.
Вокруг трубы не было ни высоких заборов, ни охраны, ни сторожевых псов, - ничего такого. В этом просто не было необходимости. Никому в Городе не пришло бы в голову то, что собирался сделать Горын.
Горын работал всю ночь. Первые лучи солнца начали разрывать тонкую вуаль предрассветных сумерек, когда он укрепил последнюю шашку и, спотыкаясь, побежал прочь. Все было рассчитано точно. Старый Элоиза знал свое дело хорошо. Шнур запала первой шашки был самым длинным. По мере того, как Горын закладывал шашки, шнуры становились все короче и короче. У Горына должно было хватить времени, чтобы успеть убежать. А все шашки должны были взорваться одновременно. Гул молоха почти стих. Он, словно понимал, что Горын делал на верху и что произойдет с ним через несколько минут. Молох еще раз вздохнул и пошевелился, выбирая более удобную позу, чтобы принять смерть. Он был даже рад такому исходу. Он устал и хотел покоя. Молох был нем, а потому не мог рассказать никому о том, как это тяжело принимать каждый день все новые и новые жертвы. Ведь даже идолы иногда устают от поклонения.
Горын поднес спичку общему шнуру, от которого потом должны были зажечься и остальные, и побежал прочь. Он успел отбежать на несколько кварталов, когда позади раздался сильный взрыв. Горын остановился и обернулся. Он тяжело дышал.
Взрыв был прекрасен. Как может быть прекрасен только-только распустившийся цветок. Он был молод, велик и чист. Жизнь взрыва коротка. Чуть позже в воздух поднимутся пыль, грязь, обломки кирпичей и осколки стекла и нанесут морщины на его тело. Но пока он был молод, чист и прекрасен. А потому могуч.
Труба вздрогнула. Словно брызги, в разные стороны полетели осколки кирпичей. Труба наклонилась в своем прощальном поклоне и, гулко загудев, рухнула на землю, погребя под собой ближайший квартал. Люди там уже не жили. И здания стояли пустыми. Из-под земли вырвалось пламя крематорских печей. Все смешалось воедино: огонь, пыль, камень. Из-за того, что пыль повисла в воздухе, ничего не было видно. И все. И наступила тишина. Горын потряс головой, ему показалось, что он просто оглох от шума. Но уже через мгновение он почувствовал, что земля начинает сотрясаться. Почва, словно уходила из-под ног. Это карусель Города раскручивала свои последние обороты. Все быстрее и быстрее. Горын знал, что сейчас все люди выбегают на улицы. Так как здания начинали рушиться. Они осыпались, как песочный пирожок под ногой великана. Они превращались в пыль и осыпались. Люди стояли на улицах. Налетел свежий ветер и разметал запах жженой кости. Воздух выкристаллизовывался. Он стал так чист, что его можно было видеть, и людям стало тяжело дышать. Они не привыкли к чистому воздуху. Некоторые из них падали в обморок. Они так и лежали на тротуарах, и никому в голову даже не приходило поднять их с асфальта и привести в чувство. Всем просто было не до этого. Карусель начинала набирать более быстрые обороты. И все чувствовали ускорение её движения. И всем было страшно.




КАРУСЕЛЬ
Город был охвачен паникой. Карусель набирала обороты в своем последнем круге. Она агонизировала. Все смазывалось в сплошную разноцветную полосу. Люди, здания, животные, транспорты, вывески. От невероятной центробежной силы тела разрывало на части. Они тряслись, выплясывая свою последнюю, бешеную пляску. И тут же их разбрасывало в стороны. Вслед за ними летели железные трубы, обломки досок и кирпичей. Ветер бесновался. Он поднимал в воздух повозки, транспорты и бросал сверху на асфальт с такой силой, что те разлетались на куски. Стекла лопались и тысячами мелких осколков осыпались на тротуары. И вдруг все остановилось. Прекратился ветер. Упали на землю обломки. В воздухе повисла звенящая тишина. Люди приходили в себя. Вставали с земли. Тишина давила на их уши. Некоторые трясли головами, думая, что оглохли. И тут в воздухе запахло земляникой. И откуда-то сверху полилась музыка. Самая прекрасная мелодия на свете. Люди стояли замерев, и боялись пошевелиться, чтобы не нарушить восхитительного течения мелодии. Где-то засмеялся ребенок. Потом другой. Вскоре вместе с музыкой над Городом властвовал детский смех. Родители детей плакали. Слезы текли по их щекам, прокладывая в пыли осевшей на лицах глубокие русла. Опять подул ветер. Не сильный. Он шевелил волосы на головах людей, а людям казалось, что кто-то невидимый, но очень могучий и мудрый гладит их по головам своей огромной ладонью. Их неразумных. И улыбается. Ветер подул чуть сильнее, и дома, как по мановению волшебной палочки, начали восстанавливаться. Они выросли на тех же местах, где стояли. Только труба крематория не поднялась. Груда битого кирпича - вот все, что от нее осталось. Да еще огромный засов в два человеческих роста на городских воротах вдруг оказался сломан ровно посередине. А сами ворота приоткрылись. Да еще Горыну показалось, что кто-то глубоко под землей облегченно вздохнул. Но это ему, конечно же, только показалось.


АТЛАНТ
Старый Атлант толкнул тяжелую дубовую дверь и переступил через порог большой светлой комнаты. Дворцовый врач мыл руки в специально принесенном для этого тазике. В большой кровати лежала жена Атланта. На её руках гукал маленький новорожденный Держатель. Анлант посмотрел на доктора. Тот сердито кивнул в сторону кровати. Атлант подошел.
-- Сын, - с гордостью сказала его жена.
-- Я уже знаю. Знаю. Я тебя люблю.





ЗАПИСЬ 34
-- Задерните, пожалуйста, шторы. Слишком яркий свет режет мне глаза.
-- Хорошо. Так вы утверждаете, что труба рухнула, здания разрушились, а потом с неба полилась красивая музыка, и все восстановилось?
-- Кроме трубы. Трубы больше не было. Как и крематория. Зачем нужен крематорий, если у него нет трубы? Засов на воротах сломался. И еще исчез их постоянный страх.
-- Страх чего?
-- Жизни. Любви.
-- А разве этого можно бояться?
-- Конечно. Вот вы, например, тоже этого боитесь.
-- Давайте, не будем обо мне.
-- Давайте не будем.
-- А Атлант? Что с ним?
-- У него родился сын. И он счастлив.
-- Но сын, я поняла, от него уйдет.
-- Нет, вы ничего не поняли. Он к нему возвращается.
-- И вернется?
-- Конечно, вернется. Мы все возвращаемся. Главное, знать, куда ты должен вернуться... Вы знаете, я устал. И хочу отдохнуть. Извините.
-- Хорошо, продолжим завтра.
-- Спасибо, доктор.
-- Можете называть меня просто Ребенка.
-- Конечно, Ребенка. Как поживают ваши растения?
-- Спасибо, хорошо...А откуда вы знаете?...
- До свидания, Ребенка.



ГОРЫН
Горын дождался, пока не стихнут шаги в коридоре. Замок на толстой оконной раме он сломал еще прошлой ночью. "Всегда надо возвращаться", - сказал он сам себе. Горын открыл окно. В лицо приятно подуло свежим ветром. Он прислушался, в коридоре за дверью палаты было тихо. Горын перелез через подоконник и спрыгнул в высокую траву. Когда сестра принесла ночную порцию лекарств и обнаружила исчезновение пациента, он был уже далеко.



АТЛАНТ
Старый Атлант сжал ребенка своими большими ладонями и поднял над собой. Тот радостно засмеялся и задергал кривыми ножками.
- Ты вернешься. Я знаю, ты вернешься к нам, - громко сказал он.
Младенец ухнул, замолчал и внимательно посмотрел сверху вниз на своего отца. Словно хотел запомнить его лицо. Словно он понял, что тот хотел ему сказать.




ГОРЫН
"Кому-то суждено прожить отпущенные ему семьдесят лет. Кто-то будет жить тысячелетия", - думал Горын. "Ни Морская , ни "каракулевое пальто", ни старый Гобс, ни кто либо еще из всех тех, кто стремился к бессмертию так этого и не понял: мы живем столько, сколько в нас здесь нуждаются. После мы уходим. Смерть - это всего лишь переход. Страх перед смертью - просто проявление человеческой глупости. Этот страх - просто форма глубочайшего подсознательного сожаления о том, что мы можем потерять здесь. Жалея об этом, мы не думаем о том, что можем получить там. Мы даже не знаем, что там. В этом и заключается наша глупость. А потому хуже всего тем, кому придется ждать тысячелетия, прежде чем они, наконец, смогут узнать, что за той дверью".
Солнце ослепляло. Передо Горыном опять расстилалась пустыня. Он знал, что предстоит долгий и тяжелый путь. Но также он знал, что ждет впереди, и это придавало ему силы. Горына ждал дом. Он улыбнулся и пошел.
Впереди Горына радостно бежала Морская. Светлая и легкая. Какой Горын видел её всегда. И смех Морской переливами десятка колокольчиков разливался вокруг. Он радовал и согревал сердце и душу Горына. И Горын знал, что так будет всегда. Ad Infinitum. До бесконечности.


ЗАПИСЬ 35
- Пациент сбежал. Поиски результатов не принесли. История болезни будет временно закрыта и отправлена в архив до возможного возвращения пациента. Храни его Господь в его пути...