Гибель Марса. 2-я книга "Викентий Сператов"

Аннотация
События происходят в 2115 году. На Марсе вспыхнула гражданская война, в результате которой инопланетяне перестали опекать человеческую цивилизацию в Солнечной системе. Мир рушится. Земля приходит в упадок. Известный журналист Викентий Сператов прилетает на север к своему другу - Лехе Круглову, и они сразу попадают в руки к комиссару Ё-мое, который под шумок грабит банки и звездолеты.



Михаил Белозеров

asanri@yandex.ru


Гибель Марса

Роман
(15 а.л.)

Все было так, но ничто не было именно так.

Глава 1.
Черная суббота

Я прилетел в канун воскресенья. На таможне меня окликнули:
– Сператов!.. Викентий!..
За турникетом стоял Леха и улыбался во все тридцать два зуба.
Спилил-таки клыки, весело подумал я, и мы обнялись.
Рядом с газетным киоском торчали два типа, расставив ноги и сложив руки на животе. Один – черный ангел с капюшоном на глазах, второй – юмон с крохотными рожками, просвечивающими сквозь волосы. Черный ангел – нервный, высокий и худой. Юмон – средневес, толстомордый и наглый. К юмонам я давно привык – с ними можно было ладить. Черных ангелов не видел два года. И честно говоря, не видать бы их еще столько же.
– Поехали… – нервно сказал Леха, забирая с транспортной ленты мою сумку и уводя меня из-под всевидящего ока блюстителей закона.
За два года он заметно поправился, возмужал, и его плоское лицо еще больше округлилось. Впрочем, выглядел он неважно – стал бледным, голубые глаза выцвели и под ними поселились тени.
– Неплохое местечко, – заметил я, кивая на пейзаж за окнами, от которого у меня появилось старое чувство одиночества, ведь я родился немного севернее и был рад снова попасть в родные места.
– Давай… давай... – Леха, оглядываясь и не слушая, торопливо подталкивая меня брюхом к выходу.
Мы влезли в его рыдван и потащились по ухабам и рытвинам единственной улице, над которой громоздились темно-зеленые сопки. Небо цеплялось за вершины. Сеял дождь. И все окрест было словно полито лаком. В низине, как зеркало, блестел залив, окаймленный почти черными елями. Угол долины занимал комбинат. А из тонких труб, словно флаги, тянулись белые дымы.
Такие поселки городского типа были во множестве разбросаны по северам Марса. Что-то вроде закрытого королевства – со своей полицией и администрацией, конституционно подчиняющейся федеральной власти. А на деле больше половины продукции в виде редкоземельных элементов уходило в лапы черных ангелов. Человеческая, то бишь марсианская власть старательно закрывала на это глаза, и тема для нашего брата газетчика была табу.
Леха достал из-под сидения бутылку водки, сорвал крышку зубами и произнес:
– За встречу!
Меня передернуло, но я сделал большой глоток. Дело в том… что я бросил пить. Не потому что испытывал проблемы со здоровьем, а потому что все как-то устаканилось – я вел размеренную жизнь – работал с девяти утра до восьми вечера. Получал надбавку за эксклюзивные статьи. А вечером отправлялся на Рублевку, где люди на вечеринках выглядят гораздо лучше, чем ты сам.
Пока я пил, Леха дружески хлопал меня по плечу. А потом неожиданно изменил своим привычкам. Где, спрашивается, его молоко, которым он любил запивать водку? И вообще, где его извечное балагурство? Не отрывая взгляда от дороги, он приложился на секунду больше, чем следовало – будто его мучила неизбывная страсть к бутылке. Мы как раз миновали перекресток и подпрыгнули на кочке. За ивняком прятался полицейский – глаз выхватил привычную униформу. Леха приветственно махнул, едва не выронив бутылку в окно. Полицейский даже не посмотрел в нашу сторону. Наверное, Леха пользовался привилегиями – пунктик для статьи, отметил я.
– А от меня жена ушла… – пожаловался Леха. – С мастером проходки…
– Сочувствую, – осторожно отреагировал я и тут же успокоил: – Не познав пороков, мы не можем оценить добродетель.
Надеюсь, это его утешило. У меня была похожая история, только я старался ее забыть и выкинул все фотографии своей бывшей, потому что они наводили на меня тоску. Целый год я был сам не свой.
– Ничего страшного, – отозвался Леха, – я уже привык. Сейчас грибов нажарим, водки холодной напьемся и согудаем закусим.
– А что такое согудай? – спросил я, потому что не был знаком с местной кухней.
– Согудай – это свежий хариус с зеленью и бочковыми помидорами.
Со времен моего детства на севере появилась новая живность, о которой я не имел ни малейшего понятия.
Меня так и подмывало спросить, что произошло с ним в плену у черных ангелов. Леха словно угадал мои мысли:
– Год... – хохотнул он. – Целый год я промыкался на Бетта-Панторис.
– Ага… – только и сумел я от удивления выдавить из себя.
Бетта-Панторис находилась на расстоянии шести световых лет от Земли. Масса Бетта-Панторис в два раза больше, чем наше солнце и хотя по типу сформированных вокруг Бетта-Панторис планет очень близка к земной галактике, никто не знал, что там есть жизнь.
Возле облупившейся гостиницы были заметны убогие следы цивилизации: ресторан, три бара, пара магазинов и казино. У заправки ржавели автоматы, в которых, не выходя из автомобиля, можно было купить дорожную мелочевку: зубную пасту, туалетную бумагу, спички и прочее. Все древнее, словно из прошлого века.
Больше я ни о чем не успел расспросить. Не проехали мы и ста метров после перекрестка, как дорогу нам преградили не менее древние “жигули”, из которых выскочили трое юмонов и взяли нас на прицел нейтрализаторов – в простонародье глушители мыслей, потому что они не убивали, а только отключали сознание. Леха так удивился, что лишь в последний момент ударил по тормозам, едва не врезавшись бампером в левое крыло «жигулей», и, прижавшись щекой в рулю, стал ждать, что будет дальше. Признаться, и мне стало любопытно, хотя под ложечкой неприятно екнуло. Неужели весь сыр-бор из-за водки?
Наконец дверь распахнулась и показался комиссар местной полиции. Я их узнавал с первого взгляда. В отличие от юмонов – настоящих комиссаров. Все они одинаковые: толстые, неповоротливые, мордатые – хоть в Москве, хоть в Санкт-Петербурге. Кряхтя, он вылез из машины, критически посмотрел на капот и, подойдя к нам в раскорячку, словно у него был свежий геморрой, сказал:
– Ваши документы… Ё-моё!
Я протянул служебное удостоверение. Леха – водительскую карточку. Комиссар, не взглянув, засунул в карман и скомандовал:
– Выходите!..
Леха, покорно вздохнув, покинул машину. Я полез следом. Один из юмонов в качестве улики торжественно нес злополучную бутылку, держа ее за горлышко двумя пальцами.
– Комиссар… – грустно хлюпнул носом Леха, – мы больше не будем…
– Топай, топай… – ответил он, отечески похлопав его по спине. – Видно будет… Ё-моё!
Он, как и любой маленький начальник в это дыре, так стосковался по работе, что выказывал тихую, неподдельную радость.
– Составим протокольчик... – потирал он руки.
– Не надо протокол, – попросил я, представляя, какое впечатление произведет на главного моя фамилия в рубрике “Пьянство за рулем”. – Я из “Петербургских ведомостей”.
– А нам без разницы! – воскликнул комиссар, игнорируя первую часть моей фразы. – Правильно, мальчики! Ё-моё!
Юмоны, караулящие каждое наше движение, дружно кивнули. Еще бы им не соглашаться с начальством – они были так запрограммированы на генном уровне.
– Комиссар, я имею право на один звонок, – напомнил я, когда мы уже сидели в его машине.
– Это где ты такое вычитал, сынок? – спросил он, даже не повернувшись в нашу сторону.
– Закон есть закон… – добавил я не очень уверенно.
Он засмеялся, взглянув на меня в зеркало заднего обзора. Его кокарда и позументы на фуражке блеснули, как сто солнц.
– Закон защищает даже свиней, – высказался Леха и, расхрабрившись, многозначительно хмыкнул.
– Столичные умники… – добродушно отозвался комиссар.
Морда комиссара не внушала никакого доверия. Я развел руками, изображая покорность, а в душе презирая любой закон.
– Вот посидите у нас, тогда вся спесь вмиг слетит! Ё-моё!
Меня это не устраивало. Надо было срочно позвонить Алфену, который мог решить все проблемы. Да, да, Алфен был главным редактором в “Ведомостях”, и я метил в его кресло – не вечен же он. Поэтому мне и надо было быть здравомыслящим и тихим. А слово “пресса” всегда действовала на представителей властей усмиряюще, но почему-то не сейчас.
– Комиссар, это недоразумение… – тихо сказал я, прикидываясь овечкой. – Мы можем заплатить штраф…
– И штрафы заплатите… – заверил он, на этот раз повернувшись в нашу сторону, – но оформить я вас я обязан.
В результате мы приехали в отделение и больше не спорили. Единственное, я пожалел, что так и не отведал местных грибов, о которых мне поведал Леха.
У комиссара были плечи борца и до крыльца он бодро нес перед собой аккуратное брюшко. Еще у него было большое седалище и короткие пальцы, похожие на дорожные сосиски.
– Лучше иметь голову мухи, чем зад слона, – шепнул Леха, когда мы вошли в кабинет.
– А вот это мы сейчас узнаем, – обиделся комиссар, выказывая тонкий слух. – Руки… Руки!.. Руки!!!
На меня навалились трое, и я оказался в наручниках. Леха был прагматичнее – вовремя положил руки на стол. Признаться, я зауважал его еще больше. Он подмигнул мне. Теперь я вообще ничего не понимал. Сплошные загадки. Может быть, у местной полиции такая манера допроса? К моему удивлению юмоны выглушили всю нашу водку и шумно задышали носами.
Содержимое моих карманов оказалось на столе.
– Так… что у нас здесь?.. – комиссар своими коротким пальчиками брезгливо и ловко отсортировал вещи: сотовый оставил себе, ключи от квартиры положил в карман брюк. Но прежде всего отдал мое служебное удостоверение сотруднику, и тот вышел из кабинета.
На Леху комиссар не обращал внимания. Леха был знаком. А значит, они не раз вдвоем лопали водку. Однако этот вывод мне ни о чем не говорил, разве что настораживал.
Затем комиссар обследовал портмоне, вытащил все банковские карточки, визитки, пару записок от моих приятельниц, которые я забыл выбросить, и один презерватив, который я не использовал. Тщательно изучил фотографию моей последней пассии – Катажины Фигуры. И я даже пожалел, что таскал ее фотографию с собой. Большой нужды в этом не было. Разве что из-за преклонения перед женщиной, которая искренне меня любила. Но ради этого можно было и не стараться. Затем мне откатали пальчики, и комиссар, кривясь, долго вникал в информацию на мониторе. Я начал догадываться о причинах задержания. Похоже было, что мы с Лехой невольно стали участниками политических разборок. Дело в том, что этот город контролировали люди (я уже не говорю о черных ангелах), которые не разделяли взгляды “Петербургских ведомостей”.
А, как известно, “Петербургские ведомости” придерживались взглядов партии, стоящей у власти. И меня приняли за нюхача этой партии. Мне же, честно говоря, на политику было наплевать. Я работал за удовольствие, а не за страх, и мне моя работа нравилась.
Затем произошло то, чего я совершенно не ожидал. Стена за комиссаром заколебалась, словно плохое изображение в телевизоре, превратилась в длинный коридор, в глубине которого появились черные ангелы. Я не заметил в руках у них пресловутых “указок”, то бишь ах-пучей. Но двигались черные ангелы очень уверенно. Сегодня же суббота, а не черная пятница, успел подумать я. Это по пятницам в мире творится бардак, к которому невозможно привыкнуть.
В том месте, где кабинет переходил в коридор, образовалась широкая белая щель, в которую легко можно было выскользнуть – зазор между мирами. Не знаю, сообразил ли Леха, но я изготовился к прыжку, хотя мои руки были заведены за спину. Я готов был сунуться к волку в пасть, лишь бы не попасть в лапы к черным ангелам и не стать их черной, хитиновой куколкой.
На лицах юмонов отразилось изумление – вот что значит быть тупоголовыми! Один комиссар что-то сообразил – выхватил из ящика стола пистолет и, повернувшись, влепил пулю в лоб первому ангелу. Тот упал так быстро, словно его дернули за ноги. По крайней мере, мне так показалось. Больше комиссар выстрелить не успел. Второй черный ангел выбросил перед собой руку. Клянусь, она была пустая. Я даже не понял, что произошло. Полицейских, которые стояли за нашими спинами, разбросало, как кегли. Комиссар отлетел к стене и, схватившись за живот, свернулся калачом. А мы с Лехой проскользнули в белую щель.
Это был тот случай, когда равномерность жизни нарушилась божественным проведением – нам угрожала опасность, а в лице черных ангелов пришло избавление. Правда, только не понятно, действительно ли нас с Лехой спасали или это случайное совпадение?
Я ошибся – мы не попали в иной мир, мы не попали к астросам, мы просто вывалились под окно полицейского управления в грязь и бутылочные осколки. Как я и ожидал, полнеба закрывала база черных ангелов без обычной плазменной защиты, и от нее к полицейскому управлению тянулся огромный шланг. Картина была сюрреалистическая. Шланг казался живым. Он покачивался и шевелился, как гусеница, ползущая по ветке.
Если над поселком, когда мы ехали, было просто хмуро, то теперь стало мрачно, как перед бурей. Жители попрятались в ожидании худшего. Видать, они знали что к чему. Комбинат по-прежнему дымил, и дым от него согласно розе ветров уносился на север.
– Бежим! – Леха уже снял с себя наручники. Недаром он вертел в руках скрепку.
Через пару кварталов он возопил:
– Да остановись ты, черт возьми!
Помнится, в былые времена он тоже отставал. А мое стремление переместиться подальше от полиции и от черных ангелов было основано на опыте двухгодичной давности. К тому же за нами следом явно кто-то бежал – не было времени разбираться.
– Да стой же!
Наконец задыхаясь, Леха догнал меня на заднем дворе какого-то бара, испуганные посетители которого прятались под стойкой. Леха сунул скрепку под елочку на наручниках. “Щелк!” – и скоба отскочила. Чтобы освободить мое второе запястье, ему понадобилось еще меньше времени. Я распрямился, массируя руку. На Лехином лице появилась знакомая ехидная улыбка, а в глазах горел прежний азарт. Наконец-то Леха стал тем Лехой, которого я знал на Земле. Правда, мне было не до ностальгических умозаключения, с перепугу я повернулся, чтобы бежать дальше, но тут произошел этот самый сдвиг.
Сколько ни готовься, никогда не угадаешь. Последнее время я, как и все население Марса, кроме, наверное, хлыстов, предпочитал в пятницу валяться в постели ровно до одной минуты третьего. И то это не избавило от нескольких незапланированных приключений. В одном из которых мне сломали два ребра какие-то молодцы, которые ввалились в мою квартиру через стену кладовки. Правда, когда я вернулся в реальность, ребра были целые, хотя и болели. Молодцов так и не нашли. Метаполиция разводила руками, объясняя, что я попал как раз в те три процента преступлений, которые не раскрываются.
Но в этот раз все было по-другому. Во-первых, я понял, что сдвиг не микро, к чему мы все привыкли, а макро, то есть очень длительный. А это значило, что последствия его должны быть непредсказуемыми. В таких случаях даже метаполиция со всеми ее наворотами была бесполезна, потому что клиент чаще всего не возвращался на место переживаний. Статистически таких сдвигов времени происходило не больше двух-трех процентов. Но они все-таки происходили, и наука объясняла это неравномерностью процесса фиолетового сжатия вселенной. А так как сжатие должно было закончиться через миллионы лет, то человечество, кое-как приспособившись к нему, естественно, закрыло глаза на эту проблему и предавалось своим обычным грехам. Значило ли это, что астросы в своих прогнозах относительно нашей судьбы ошиблись, никто не ведал. Думаю, что не ведали и сами астросы.
Не знаю, куда нас отбросило – в прошлое или в будущее, но мы очутились в каких-то развалинах: в выбитых окнах свистел ветер, и сквозь прорехи в крыше серело небо. Леха сообразил, озираясь:
– Это старая база…
– Какая база? – удивился я, полагая, что военные стояли только на полюсах.
– Какая? Какая? – сварливо переспросил он. – Военная! Отсюда до города полторы сотни километров. – Эко нас!.. Ха! – он почесал макушку, на которой уже наметилась лысина.
Дело в том, что временной сдвиг никогда так не срабатывал. От силы метров двести от того места, где он тебя заставал. Поэтому метаполиция вовремя и реагировала. У них были секретные технологии перемещения в пространстве и во времени. В любом случае хоть за ноги, да вытащат. Подразделение было самым закрытым в мире. Уж поверьте моей журналистской информированности – в него не брали даже самых крутых и проверенных шпионов.
– Чего делать-то будем? – спросил я.
– Может, нас назад утянет? – наивно предположил Леха.
– Может, и утянет, – согласился я, – только когда? К тому же там ангелы и комиссар Ё-моё.
– Вот я и о том же, – грустно согласился Леха, разглядывая мусор под ногами.
– Здесь ничего нет, – сказал я, – даже полы сняты.
Действительно, стоило военным уйти, как местное население растаскивало все, что можно было растащить. В данном случае – кроме балок на крыше, потому что они были слишком массивными.
– Я слышал, – неуверенно произнес Леха, – что на таких базах осталось секретное оружие…
– Эх… – вздохнул я, выглядывая в окно, за которым виднелось заросли березы-копеечницы и низина с болотцем, на котором белела пушица, – нам хоть планшетник… – Был бы у нас планшетник…
– А это ты видел! – Леха с важностью полез в карман и достал заветный шарик, в котором крутился правильный многогранник – икосаэдр. – Только что толку – ключа-то нет.
Я радостно засмеялся, а потом обнял и потискал друга, потому что друг выказал наивность. Было бы здорово снова оказаться на Земле, где мы были молодыми, бесшабашными и нас любили женщины.
– Ты что?! Ты что?! – вырвался из моих объятий Леха, – он самый настоящий!
– Откуда он у тебя? – спросил я, отпуская Леху и прикидывая будет ли планшетник сенсацией.
Леха возмущенно покрутил многострадальным носом. Дело в том, что с планшетника все и началось и, похоже, не закончилось. На Земле планшетник мне подарила блондинка, которую убили люди из “кальпы”. К нему действительно нужен был брелок и треугольный ключ, которым можно было открыть глиняный портал – индивидуальный переход. Планшетник можно было отнести к разряду сенсация с большой натяжкой. В сознании людей он стойко ассоциировался с новыми технологиями, но даже к новейшим технологиям рано или поздно все привыкают, тем более, что ничего нового в Тунгусской зоне не появилось. Скорее всего, общественности просто лишнего не показывали. А вдруг ничего лучше планшетника ни марсиане, ни земляне от астросов не получили? Вдруг планшетник и брелок обладают еще какими-то свойствами, а мы и не знаем?
Теперь было понятно, почему комиссар проявил интерес и к Лехе – во-первых, бывший хлыст, во-вторых, имеет планшетник. Правда, Леха не настолько глуп, чтобы всем его демонстрировать. Но жена-то наверняка была в курсе дела. А если вспомнить о мастере проходки… В общем, темная история. Хотя из нее можно что-то высосать. Но во-первых, нельзя было подводить друга, а во-вторых, слишком мелко для серьезной статьи. Разве что каким-то образом связать с черными ангелами? Но главный, как пить дать, зарубит. Да и самому будет стыдно – выдавать Лехины тайны.
– Жаль только ключа нет, – вздохнул Леха, пряча планшетник в карман.
– А это что?! – я торжественно достал из заднего кармана брюк, который не удосужились обыскать полицейские юмоны, заветный ключ с брелком. – Давай планшетник сюда!
А еще говорят, что в жизни не бывает предвидений. Два года ключ с брелком валялись у меняя в столе. Что-то меня подвигло захватить ключ с собой в командировку. Пусть теперь кто-то скажет, что не бывает интуиции!
Я взял в руки планшетник и потер его. То ли мы торопились, то ли что-то сработало не так, но произошло следующее: мы пробили ветхую крышу и, как пробка от шампанского, вылетели из развалин. Аж в глазах потемнело. С планшетником так нельзя было поступать. Почему-то раньше масса нашего тела не сказывалась на перемещении. Может быть, только потому что мы пользовались планшетником на Земле, а на Марсе все было по-иному – карта местности ведь не раскрылась или она раскрылась, а мы не заметили.
– Третий закон Ньютона, – самодовольно изрек Леха, оглядываясь.
Мы висели метрах в двадцати над землей. Вокруг расстилалась каменистая тундра с редкими островками кустарника. На севере она переходила в долину – где-то там лежал городок с комбинатом и сумасшедшим комиссаром Ё-моё, у которого был большой зад и короткие пальчики, а еще дальше из-под ледника вытекала река Белая, которая питала пресноводное море Рифовой долины.
Форт был построен с умом – впритирку к пологой сопке. Полукругом. С бойницами и окопами. Все по уставу, все по правилам. Десяток ветхих домишек, несколько железобетонных капониров, которые мог определить только опытный глаз, и с десяток скособоченных антенн. К тому же на гребне сопки торчали еще какие-то укрепления. В общем, строили серьезно и надолго. На север убегала грунтовая дорога. Лужи на ее поверхности отражали свинцовое небо.
– Это первая линия обороны, – сказал Леха. – Там… – он махнул на восток, и я понял, что он имеет в виду противоположный склон Рифовой долины. – Там тоже такие же крепости. Наши контролировали все стратегические точки. А потом, когда воды стало вдоволь, ушли.
– Думаешь они за нами прилетели? – спросил я, не очень слушая его.
– Кто? – удивился Леха.
– Ангелы, – ответил я.
– Черт его знает, – сказал он задумчиво, разглядывая форт, заваленный ржавой техникой и кусками металла.
– Чую сердцем, что-то здесь затевается, – сказал я.
Леха внимательно взглянул на меня.
– Я этого уже два года жду.
– Приключений, что ли?
– А то… – ответил он горделиво.
У распахнутый ворот чернела коробка вездехода. Пятна окалины на бортах свидетельствовали, что он горел. Ветер рябил лужи, свистел во всем, что может свистеть, и нагонял тоску.
– А что от нас комиссар хотел?
– Насколько я понял, его интересовал ты, а не я. Он не поверил, что ты журналист.
– Если черные ангелы нас ищут, значит, скоро явятся сюда, – безразличным тоном заметил я.
– Думаешь, это они устроили временной сдвиг?
– Слава богу, процессы, связанные со сжатием вселенной, ангелы контролировать еще не могут.
– Ой ли… – возразил Леха, – что-то мне не верится.
Несомненно, он что-то знал, но не спешил поделиться информацией. Что на него вполне походило.
– А вот и гости, – сказал я.
– Где? – удивился он.
– Помнишь, нас кто-то преследовал в городе? – спросил он, понижая голос до шепота, словно в этой пустыне нас кто-то мог услышать.
– С той стороны? – показал я рукой.
Леха даже расстроился из-за того, что я оказался догадливым. Мы облетели казарму и увидели юмона, который целился в нас их своего глушителя мыслей.
– Брось, дурак! – скомандовал Леха.
Юмон помотал головой. Наверное, мы предстали перед ним в ужасном виде – как призраки или как демоны, потому что он ужасно нервничал.
– Брось! Мы тебя не тронем. А так – в пепел, и все дела!
Тогда юмон выстрелил: из ствола вылетели белесо-голубоватые шары. Признаться, это оказалось не самый приятным в жизни опытом. Лично у меня сразу схватило живот. Что почувствовал Леха, не знаю. Он тряс головой. Несомненно, одно, на Марсе планшетник срабатывал не так, как на Земле. На Земле нас юмон вообще не разглядел бы. В воздухе появился запах ночной фиалки. Так могло пахнуть только после выстрела глушителя мыслей, то есть нейтрализатора.
Поняв, что с нами ничего не произошло, юмон бросил оружие и задрал руки.
– Кретин! – выругался Леха, опускаясь на землю. – У меня теперь в ухе звенит.
– В правом? – наивно осведомился юмон.
Его рожки просвечивали, как две мозоли. И вообще, внешность юмона была хорошо подобрана под северного человека – то есть белобрысый, с невзрачным лицом и светлыми глазами.
– Ошибся, в левом.
– Значит, счастья не будет, – спокойно заметил юмон.
– Ты смотри, он еще и с юмором! – воскликнул Леха, с возмущение оглядываясь на меня.
Мне было не до проявления чувств – я корчился от спазмов в кишечнике. К тому же я не успел предупредить Леху, что с юмонами так не разговаривают. Дело в том, что юмоны были точной копией человека – как физически, так и психологически. И кто знает, обидчив это экземпляр или нет. Существовало даже понятие “сегрегация нелюдей”. Но кажется, юмон действительно был с юмором, потому что снисходительно улыбнулся и продемонстрировал руки – мол, больше оружия нет.
– Руки опусти и пошли! – скомандовал Леха.
Мы привели его к складу, юркнули внутрь и через мгновение предстали перед юмоном в натуральном виде.
– Тебя как зовут? – спросил я, держась за живот.
– Дуракон сорок пять, – скромно представился юмон.
– Как?! – вскричали мы с Лехой.
У меня даже живот прошел.
– Серия такая. А номер сорок пятый.
Он повернулся и с гордостью продемонстрировал аршинные цифры на куртке.
– Будем звать тебя Сорок пятым, – сказал повеселевший Леха. – Не против? А то Дуракон как-то странно звучит.
Юмон пожал плечами, и я вздохнул с облегчением – юмон оказался незлопамятным.
– Ладно, – сказал Леха. – Пока не стемнело, надо отсюда выбираться.
– По такой дороге нам три дня топать, – кивнул я в сторону поселка.
– Это если мы пойдем в наш поселок, – возразил Леха, – а если в следующую крепость, то завтра утром будем на месте.
– А там что, есть бар, – наивно спросил я, – и пиво?
– Там форт не разграблен, – назидательно пояснил Леха. – Его законсервировали. Есть связь с материком. Но добраться до него труднее. Дорога через долину. Правда, я по ней ни разу не ходил.
Заметно похолодало. Пошел редкий снег, и я вспомнил, что последний раз ел в самолете и что обед даже для экстра класса был более чем скромным. Леха скорчил недовольную мину и полез в карман. Все-таки он был жадноват. Надо ли упоминать, что у Лехи в карманах можно было найти все, что требовалось в любой жизненной ситуации. На этот раз он вытащил пол-литра водки и три кубика сушеного мяса. Я невольно посмотрел на Сорок пятого. Юмон был невозмутим, как скала. Даже не поморщившись, сделал большой глоток, а кубик заложил за щеку и принялся сосать, как всамделишный человек. Чудеса да и только. Остальную водку мы с Лехой разделили по-братски. Кубик я разгрыз и проглотил. От такой закуски есть захотелось еще сильнее, но зато окончательно прошел кишечник.
– Схожу-ка поищу что-нибудь съедобное, – сказал я.
Два года назад в схожих условиях мы утолили голод почерневшими макаронами. Но тогда мы путешествовали по базе черных ангелов, на которой имитировалась часть Земли с лесом, горами и избушкой. После этого никаких приключений, кроме развода с Полиной и продолжительного романа с Катажиной, в моей жизни не происходило. Наверное, я подспудно стремился к новым. Иначе бы зачем я прикатил сюда?
– А я сбегаю в капонир, может, что-нибудь стоящее найду, – сказал Леха. – Сбор через полчаса на этом месте.
Сорок пятый, которому все было нипочем, сел на ящик, поднял воротник куртки и, прислонившись к обгоревшему вездеходу, закрыл глаза. Его не мучили никакие проблемы. У него была чистая совесть. И, честно говоря, мне было жаль для него мясного кубика и глотка водки. Юмоны легко обходятся без алкоголя. Их специально делали трезвенниками, выбирая из человечества наиболее устойчивый генный материал. Возможно, юмон был клоном самого стойкого трезвенника. Но возможно также, у это юмона были какие-то скрытые гены алкоголика, которые в обычных условиях не проявлялись.
Рассуждая таким образом, я отправился к домам. В первом ничего не обнаружил, кроме черного перца, рассыпанного на кухне. Здесь кто-то уже побывал: дверцы буфета были распахнуты, рукомойник опрокинут, крышка погреба откинута – следы сапог на полу. Я обследовал ящики стола, заглянул в погреб, из которого тянуло могилой, и понял, что здесь пусто. В комнатах еще хуже – все перевернуто и разбито. Пахло человеческими нечистотами.
Зато во втором доме в кладовке за листом фанеры я нашел связку сухой кумжи – такой древней, что она была покрыта коркой соли. Значит, еще вкуснее. Уже выходя из кладовки, на удачу пошарил на полках: слева за балкой нащупав квадратную коробку. И уже догадываясь, что это такое, вытащил на белый свет пистолетные патроны. В сумраке, который царил в кладовке, патроны поблескивали, как пузатые поросята, похожие друг на друга. Тогда я принес из коридора ящик и встал на него и в глубине полки под какими-то коробками обнаружил тяжелый сверток. Это оказался большой армейский пистолет, завернутый в вафельное полотенце.
В это момент снаружи раздались странные звуки. Засовывая на бегу пистолет за пояс и не забыв связку кумжи, я бросился во двор форта.
Над воротами висел красный аэромобиль марки “яуза”, в котором собственной персоной восседал мордатый комиссар Ё-моё.
– Не стреляйте! – кричал он, высовываясь в окно. – Не стреляйте! Ё-моё! Давайте поговорим!
– Твоя работа?! – спросил я Сорок пятого, который как ни в чем ни бывало пожирал глазами начальство.
С другой стороны транспортера высунулся Леха и махнул комиссару нейтрализатором. Оказалось, что пока я искал еду, Леха вел здесь настоящие боевые действия.
Аэромобиль послушно опустился во дворе базы.
– Слава богу, что я вас нашел, – радостно сообщил комиссар, покидая свою машину.
– И что вас подвигло на сей подвиг? – спросил я, приближаясь и стараясь держаться так, что если комиссар надумает стрелять – у меня будет мгновение, чтобы выйти из зоны поражения и спрятаться за груды хлама, разбросанного во дворе.
– И вы еще спрашиваете? – по-одесски удивился комиссар. – Да если бы не я, вас уже на свете не было.
– Это почему? – удивились мы с Лехой.
– Потому что по адресу, где вы живете, – он выразительно посмотрел на Леху, – вас ждала засада черных ангелов.
– Ничего не понял, – удивился я. – Могли бы сразу нам сказать.
– Мне нужно было твердо знать, кто вы такой, – кивнул мне, как старому знакомому, комиссар. – А то сейчас ошибиться пару пустяков, ё-моё.
– Понятно. А это ваш сексот! – я выхватил пистолет и приставил к голове юмона.
К его чести, он даже не моргнул глазом.
– Хозяин, – спокойно сказал Сорок пятый, – я сделал все, как надо.
– Докладывать – его долг, – заступился комиссар, с любопытством наблюдая на мной. На лице у него было такое выражение, словно разговор шел о лошади.
За убийство юмона можно было получить пожизненный срок. Эту норму юридического права ввели совсем недавно по одной единственной причине – юмонов не воспринимали в качестве людей и убивали при каждом удобном случае. Теперь их приравняли к человеческим полицейским. А вот сколько давали за убийство черного ангела, никто не знал. Похоже, они сами разбирались со своими обидчиками. Отныне комиссар Ё-моё у них на крючке.
– Ладно, – сказал я Сорок пятому. – Еще один такой фокус, и я продырявлю тебе башку. Выходит, комиссар, вы наш спаситель? – я спрятал пистолет.
Леха с удивлением взирал на меня – он не имел понятие, что у меня было оружие. Я подмигнул Лехе.
– Выходит, – согласился комиссар.
– А связь у вас есть? – спросил я и посмотрел на юмона.
Известно было, что юмоны обладали встроенными радиостанциями. И вообще, много чего умели. А значит, мы с Лехой дали маху, оставив юмона в живых.
– Боюсь, что это невозможно. Хотите, чтобы черные ангелы явились сюда?
– Если вы только их за собой не притащили, – кисло произнес Леха, всматриваясь в бескрайнюю тундру.
– Здесь вам тоже нельзя оставаться.
– Нам, – напомнил я, – одного из них вы убили.
Солнце выглянуло в прореху туч, и тусклые краски тундры вспыхнули оранжевым и бордовым, лишний раз напоминая, что наступила осень.
– В пятницу я получил обычную информацию, что прибудет журналист, – как ни в чем ни бывало поведал нам комиссар, усаживаясь в аэромобиль. – А в субботу утром из агентурных источников узнал, что вас хотят захватить черные ангелы.
– Комиссар, мы квиты, – сказал я, совершенно не поверив ему. – Поехали. С чего бы им меня захватывать?
– Люди всегда неблагодарны, – проворчал комиссар, и мы плавно взлетели.
Леха сидел на заднем сидении рядом с юмоном и теребил сухую рыбу. Кажется, юмон тоже что-то жевал.

***
Рифовую долину мы пересекли очень быстро. Блеснула полоска воды, по которой бежали крохотные белые волны, потом появились горы, а на них – огни. Леха высказался:
– А это что за черти?
– Геологи… – ответил комиссар.
– Здесь не было геологов, – удивился Леха. – По крайней мере, я о них не слышал.
Мне надо было срочно с ним поговорить. Что-то мне не нравилось в комиссаре. Каким-то он был правильным. А с правильными полицейскими мне не приходилось встречаться. Соглядатая к нам приставил. Не верил я в совпадения, с кем угодно, но только не с нами.
Не успели мы сесть, как машину окружила пестрая толпа. Да не какая-нибудь, а негров. Все галдели, и в сумерках их белозубые улыбки казались страшным оскалом.
– Черт! – выругался Леха. – Только черномазых не хватало.
Было чему удивится. Мало того, что из всех народов, населяющих Марс, афромарсианцы были самыми малочисленными, они каким-то чудом попали за шестьдесят девятую параллель. Да еще и в военный форт.
Впрочем, от форта осталось одно название – Кагалма. Мы это поняли сразу, как только покинули аэромобиль комиссара Ё-моё. Дома, правда, были сохранены. Заселены были и военные объекты. Пахло свежеиспеченным хлебом и какой-то экзотической похлебкой. Мне страшно захотелось есть.
Вперед вышел большой человек и что-то сказал.
– Нас приглашают ужинать, – перевел комиссар Ё-моё.
Леха необычайно оживился:
– Мы согласны!
Окруженные толпой, мы отправились в самое большое здание, которое судя по всему было когда-то казармой. Во всю длину помещения был накрыт стол. Я хотел спросить, кого ждали радушные афромарсианцы, но не успел оглянуться, как ни комиссара Ё-моё, ни юмона рядом уже не было.
– Бахагн, – спросил я человека, который был за главного, – вы что нас ждали?
Он что-то ответил, но я ничего не понял. Возникла пауза. Бахагн улыбался. Мне, честно говоря, было не до шуток – получается, что столы накрыты в нашу честь. Ерунда какая-то.
– Что ты пристал к человеку?! – возмутился Леха. – Садись и не бери в голову!
Ему не терпелось напиться. Это было написано у него на роже.
– Век бы тебя не видеть, – проворчал я в сердцах.
Вначале нам смотрели в рот, и мы подняли несколько тостов за наше же здоровье. На голодный желудок местный напиток ложится волшебным бальзамом. У меня так бывало: если я не пью слишком долго, то первые три дня хожу трезвым, как стеклышко – ничего не берет. Потом потихонечку выдыхался – печень уставала и начинала болеть голова.
Постепенно о нас с Лехой забыли, и мы налегли на жаркое.
Потом появилась высокая и толстая негритянка в оленьих шкурах. Начались экзотические танцы под не менее экзотическую музыку. Вслед за этим принесли большой сосуд, и любой желающий мог кинуть в него объедки. Толстая негритянка перемешивала содержимое сосуда, вынимала содержимое и гадала. При этом она безошибочно угадывала владельца объедок.
– Я своего будущего не знаю, кроме того, что подохну в одиночестве, как собака, – сказал с обидой Леха.
Мне стало его жалко. И я налил ему еще. Он выпил и совсем раскис:
– Я так люблю свою жену…
Стало совсем тоскливо. Я вспомнил Полину Кутепову. Мы прожили семь лет. У нас была дочь Наташка. Но по решению суда я не должен был приближаться к их дому ближе, чем на триста метров. Первые два года я сильно страдал. Особенно скучал по Наташке. А затем свыкся. Человек ко всему привыкает.
Леха размазывал слезы по лицу и вздыхал, как тюлень. Толстая негритянка безраздельно владела вниманием наивных соплеменников. Их вождь Бахагн от нетерпения подпрыгивал на своем троне из оленьих шкур.
Наступила пора делать ноги. Я подхватил Леху под мышки и поволок в темноту. Уж очень быстро он набрался.
Снаружи царствовал ветер. Он прилетал с севера – холодный и дерзкий. Я любил его, как любишь старые воспоминания. Он холодил щеки и залезал за воротник.
– Привет… – сказал я, опуская Леху на землю, – привет, старый бродяга.
Мне показалось, что Леха что-то бормотал. В пьяном состоянии он нес всякую чепуху. Срочно надо было найти аэромобиль комиссара. И ничего, что у нас с Лехой не было ключей – в чем, в чем, а в технике я разбирался.
– Вам тоже нравится смотреть на звезды? – спросил кто-то за моей спиной.
Я оглянулся. Это был белый. Среднего роста. В очках и какой-то чокнутый.
– Я прихожу сюда каждый вечер, когда выпадет первый марсианский снег. Все это… – он показал на лежащую там в темноте долину. – Все это отражает лунный свет и маленькие зеленые человечки пляшут на льду.
Черт, подумал я, сумасшедший.
– Вы подумали, что я сумасшедший? – спросил человек, словно угадав мои мысли.
– Нет, – соврал я. – Не подумал.
– Понтегера, – представился он с легким поклоном и щелкая каблуками.
– Не понял? – переспросил я.
Это был не мой день – я плохо соображал. После трех часов полета, водки и всех приключений голова у меня гудела. Но оказывается, приключения еще не кончились.
– Рем Понтегера, – повторил он, не отрывая взгляда от долины.
– Простите… Викентий… Сператов… журналист.
– Искатель истин?! – то ли спросил, то ли риторически воскликнул Рем Понтегера.
Я промолчал, потому что обычно не представлялся журналистом – если в этом не было надобности. Период, когда я метал икру, рассказывая, какой я умный, давно прошел. Теперь я знал, что жизнь – жестокая штука. Везет в ней далеко не всем. И вел себя скромнее.
– Пойдемте, – предложил он, – я кое-что тебе покажу.
Мое секундное замешательство привело его в восторг.
– Не бойтесь, – он схватил меня двумя руками за воротник куртки, и я увидел, что глаза у него за стеклами очков светлые, как туман над рекой, и дикие, как у кошки.
– Я и не боюсь, – сказал я из вежливости. – Идемте. Но надо взять… – я осторожно пнул Леху, лежащего на боку, как мешок с картошкой.
Казалось, Понтегера только теперь обратил внимание на Леху. С минуту он сосредоточенно пялился на него.
– Друг. Круглов, – представил я Леху.
– А я знаю, – ответил Рем Понтегера.
Я не успел спросить, откуда он знает Леху Круглова. Рем Понтегера повернулся и пошел в темноту. Мне осталось только, кряхтя, подхватить друга и последовать за Ремом Понтегера, ориентируясь по едва различимой фигуре, поминутно спотыкаясь о камни и чертыхаясь. Со стороны казармы доносилось хоровое пение.
Внезапно Рем Понтегера остановился, и я с разгона налетел на него.
– Ужасная привычка переходить на ты, – извиняясь, Рем Понтегера, ткнул меня пальцем в грудь.
– Ничего… – сказал я миролюбиво, топчась на месте, – бывает.
– Я рад нашему знакомству, – заметил он.
Меня вдруг осенило. Я едва не уронил мирно посапывающего Леху. Он него несло табаком, кислятиной и еще какими-то козлиными запахами.
– Послушайте… – сказал я.
Мы стояли перед чем-то массивным и темным. Потом это массивное и темное вдруг разрезала яркая полоса света. Я зажмурился. Рем Понтегера бесцеремонно подтолкнул меня в спину.
– Осторожно ступенька…
Я едва не рухнул вниз. Из подвала тянуло сыростью и конюшней. На свету я разглядел, что Рем Понтегера рыжий, как лиса, и волосатый, как енот, – из-под ворота рубашки торчала густая поросль.
– Я знал, что ты придешь, – сказал он, с непонятной тревогой поглядывая вниз.
– Почему? – спросил я, внимательно смотря под ноги – лестница была крутой и щербатой, словно по ней часто ходили.
Рем Понтегера загадочно улыбнулся.
– Знал, и все.
– Послушайте, – снова сказал я, поправляя Леху на плечах. – А что вы празднуете?
– Как что? – удивился Рем Понтегера. – Новый год.
– Какой новый год?
Сердце мое упало куда-то в пятки.
– Какой, какой?! – удивился Рем Понтегера. – Год бывает только один – новый.
– Какой именно?! – гнул я свое.
На этот раз Рем Понтегера снизошел до объяснения.
– Две тысячи сто восемнадцатый.
– Не может быть… – осипшим голосом произнес я и едва не уронил Леху.
– Почему не может быть? – удивился Рем Понтегера. – А какой ты предпочитаешь?
– По меньшей мере две тысячи сто шестнадцатый. Да и до нового года еще два месяца…
– А мы празднуем один и тот же год сто двадцать пятый раз.
Я не успел спросить, что это означает. Мы двигались по длинному коридору. С одной стороны он был освещен, с другой – терялся в темноте.
– Вы говорите загадками, – сказал я, когда мне надоело считать шаги.
– Точно так же, как и ты, – насмешливо парировал Рем Понтегера.
– Какими? – удивился я.
– А не ты ли обладаешь способность перемещаться во времени? Тебя здесь все ждали.
– Кто именно?
– Ваш комиссар, наши враги, то бишь астросы с черными ангелами, и ваш покорный слуга.
– А вы при чем?
– При том, что только при этом сдвиге времени я могу вернуться домой именно в то время, когда я его покинул.
Я все понял. Это была ловушка. Тайна, которую, кроме Лехи знали еще два человека: Люся и Лука. Но Люся осталась на Земле. А вот Лука… И тут меня озарило. Конечно Лука! Кто еще остался на базе в обществе черных ангелов?! После всех приключений и треволнений Лука нас предал. Теперь он наверняка выполняет какое-нибудь задание черных ангелов, то бишь их хозяев – астросов, которые высасывали соки из человечества. Без Луки здесь не обошлось. Черт! И Леха напился. Я попробовал было привести его в чувства и сообщить, что нас выбросило на два года и два месяца в будущее, но он только мычал и нес какую-то ахинею о своей горячо любимой женушке. Послал бог напарника. Надо было срочно убираться из форта, пока мы не остались здесь навечно. Два года назад я тоже думал, что неосознанно влияю на время. Но с тех пор у меня не было случая испытать себя.
Похоже, нас с Лехой использовали вслепую. Правда, я не понял, каким образом и при чем здесь комиссар Ё-моё? Если он только связан с черными ангелами. Но я точно видел, как он убил одного из них.
– Тихо! – вдруг сказал Рем Понтегера и поднял руку.
Мы замерли. Где-то в трубах текла вода.
– Ничего не слышу, – признался я.
– Тихо!
Тогда я услышал какие-то неясные голоса, больше похожие на бормотание. Рем Понтегера вдруг побежал. Я за ним. Пот лил с меня в три ручья – Леха был тяжел, как покойник, и дышал в ухо перегаром.
– Я их не боюсь, – поведал мне Рем Понтегера на бегу, идиотски хихикая.
Сделал он это так искренне, что я усомнился в собственной здравости. На мгновение показалось, что он во всем, во всем прав, а я не прав. И что его мировоззрение о зеленых человечках самое что ни на есть честное. И поэтому он – Понтегера – расскажет мне что-то такое, что превосходит весь мой жизненный опыт. Однако в следующее мгновение скептицизм взял во мне верх и я снова стал прежним Викентием Сператовым.
– Кого, их? – спросил я, тоже не останавливаясь.
– Черт! – выругался Рем Понтегера. – Я думал, ты сразу поймешь!
– Пойму! – зло сказал я, потому что мне надоело таскать растолстевшего Леху и выслушивать тайны полоумного человека.
– Вначале я должен подготовить тебя, – Рем Понтегера резко остановился.
По инерции я снова ткнулся в него. Леха недовольно проворчал во сне. Езда на моей спине казалась ему слишком тряской.
Во мне было больше любопытства, чем страха. И то правда, что Рем Понтегера мог со мной сделать. Я был выше его на голову и судя по всему тяжелее килограммов на двадцать. К тому же за поясом у меня торчал большой армейский пистолет. И я точно знал, что в ствол был дослан патрон.
С минуту Рем Понтегера снова вслушивался в тишину. Затем потащил меня дальше. Подземелье разветвлялось на множество коридоров. Кое-где горели лампочки, вокруг которых еще больше сгущался мрак.
– Смотри! – почти торжественно воскликнул Рем Понтегера.
Мы стояли на металлической площадке, вниз вела лестница.
– Куда? – спросил я, потому что, кроме бесчисленных решеток и прутьев, ничего не видел.
– Вот они… – выдохнул Рем Понтегера, – не так! Не так! – потребовал он и отвернулся.
И тогда я действительно увидел – какие-то вовсе не зеленые дергающиеся тени там, где было особенно темно. Но с таким же успехом это могла быть игра воображения. Так или иначе, но Рем Понтегера заставил меня усомниться в самом себе.
– Узрел?! – Рем Понтегера оскалился, не поворачивая головы в сторону решеток.
– Да… – боясь его расстроить, неопределенно согласился я.
По-моему, даже Леха проснулся, потому что проворчал что-то типа: “Дайте поспать, козлы!..” и брыкнулся, как бычок. Меня зашатало.
– Все ради тебя… – поведал Рем Понтегера, спускаясь вниз.
Легкий озноб пробежал у меня по спине. Всю жизнь я не верил ни в какую чертовщину, почему я должен верить сейчас?
Пришлось тащить Леху дальше. Его ноги гулко стучали по ступеням. Рем Понтегера даже не потрудился помочь. А Леха становился все тяжелее и тяжелее.
Странное подозрение возникло у меня. Я почти уверовал, куда, а главное, зачем мы бежим. Нет, Понтегера не был сумасшедшим. Он жил на грани миров и искренне верил в маленьких зеленых человечков. Впрочем, от Марса можно было ожидать всего, что угодно, в том числе и чудес, потом что Марс еще не был досконально изучен. Я даже обрадовался: если Понтегера связан с очередной тайной Марса, то редакционная статья у меня в кармане. Отдам ее в отдел криптозоологии или под псевдонимом – в конкурирующую газету. Все деньги.
Мы свернули раз, потом еще куда-то, потом еще и еще. Спускались, поднимались, карабкались и дышали спетым воздухом подземелья. Я вконец запутался, еле волочил ноги и слышал только своей хриплое дыхание. Наконец Рем Понтегера повернул такое же колесо, как на военном корабле, с трудом открыл массивную дверь, и мы попали на эстакаду. Запахло точно так же, как на базе черных ангелов, то бишь астросов, по которой я бродил два года назад, – навозом и сеном.
Я расстегнул куртку. Рубашка под ней была мокрая – хоть выжимай. В ушах звенело от натуги. А Леха преспокойно видел десятый сон и по-детски почмокивал. Идиот!
Теперь, если прислушаться, в могильной тишине подземелья можно было угадать все что угодно: и человеческую речь, и вопли маленьких зеленых человечков. Недаром Понтегера свихнулся. Силы мои были на исходе.
– Ты поможешь мне, я помогу тебе… – бормотал Рем Понтегера, спускаясь по очередной лестнице.
– Как? В чем?
Я терялся в догадках.
– Ты уже помог…
В голосе Рема Понтегера послышались торжественные нотки.
– Вы говорите загадками, – почти стонал я, следуя за ним.
– Как только ты их увидишь, тотчас все поймешь, – торжественно сказал Рем Понтегера и посмотрел на меня белыми безумными глазами.
– Кого их? – спросил я скептически.
Мне хотелось одного – улечься где-нибудь под стенкой и поспать минут шестьсот.
– С крыльями… – поведал он.
Нет. Не может быть, вяло подумал я. Так не бывает. Слишком просто. Реальность страшнее любых зеленых человечков – тюрьма под землей. Об этом поговаривали в редакции, но на уровне слухов. Никто не верил. Даже Алфен с его чутьем. Это была тайна за семью печатями, раскрытие которой могло привести к прямому столкновению с астросами. А как известно, астросы обладали абсолютной властью над человечеством, да и вообще во вселенной. Не дай бог с ними связаться, хотя они и не вмешивались в дела человечества миллионы лет, но тем не менее.
Правда, оказалось, что наши военные тоже не лыком шиты. Кое-что они умели. Например, захватить базу, а всех его обитателей упрятать в это подземелье. Я все еще не верил в удачу. Последнее время мне не особенно везло, хотя я и не потерял профессионального чутья. Спокойная жизнь засасывает, как болото.
– Там… – со страхом произнес Рем Понтегера и остановился.
Во внутреннем кармане куртки у меня лежал фотоаппарат. Я уложил Леху на пол и потряс руками, чтобы они не ходили ходуном и чтобы побыстрее восстановить кровообращение. Едва различимые отблески света давали возможность сносно ориентироваться. К тому же пахло навозом. Скорее даже не пахло, а воняло, поэтому я знал, куда надо идти и что делать.
Мною овладел журналистский азарт. Такой же азарт я испытывал на Земле, в Питере во время восстания хлыстов. Но тогда все приключения закончились благополучно, хотя Мирон Павличко превратился в куколку черных ангелов и погиб (не проходило и дня, чтобы я не думал о нем), а мы с Лукой побывали в плену у хлыстов и совершили дерзновенный побег, который организовал Леха. Одних приключений на Земле с лихвой хватило бы на всю жизнь и толстенную книгу.
И еще – я не очень-то верил в способность военных держать черных ангелов в узде, то есть в тюрьме – слишком могущественны были астросы. Потом – этот сумасшедший Понтегера. Для очистки совести я направил объектив в темноту и нажал на затвор. Серия вспышек вырвала из темноты оскаленные, изможденные лица. Это были черные ангелы! На матрице фотоаппарата они выглядели зловещими тенями, и было такое впечатление, что они готовы броситься на меня.
Их было много – сотни, тысячи. Черных, бурых, с рубиновым отливом. Копошащихся, ползающих, мычащих, стонущих.
Я отпрянул. Фотоаппарат продолжал снимать.
Рем Понтегера обрадовался. Он скакал вдоль клеток, как заяц, и кричал:
– Видел? Видел?! Видел!!!
Да, я видел, что кое-кто из черных ангелов был в звании полковника, и даже трех метатронов, которые были в особых доспехах, а на лбу у них красовался рубиновый икосаэдр.
– Черт! – выругался я. – Да это действительно тюрьма!
Черные ангелы бросились к решетке.
– Выпустите нас отсюда! Выпустите!
Первым моим порывом было открыть клетки. Я даже поискал глазами, чтобы такое засунуть под душку замка, чтобы сломать его.
– Викентий! – позвал кто-то.
Рем Понтегера сделал знак, чтобы я не отвечал. Как по команде замолчали и черные ангелы.
– Это комиссар, – зашептал я.
– Это не комиссар, – горячо возразил он.
– А кто?
– Черный ангел.
– Послушайте… – начал я.
– Он убьет тебя и твоего друга!..
Потом я услышал звук перезаряжаемого винчестера и упал на то место, где посапывал Леха. Но его уже там не было. Пистолет выскользнул из-за брючного ремня и со стуком отлетел в сторону. Эхо отозвалось через секунду.
– На вашем месте я бы не дергался, – ехидно крикнул комиссар Ё-моё.
– Вы за нами следили? – спросил я, перекатываясь на спину.
Тотчас же грохнул выстрел. Сноп пламени озарил бесконечные решетки, низкий потолок и колонны, подпирающие его. Картечь ударила в стены, и в воздухе повисла пыль. Я услышал, как на пол упала гильза и как Сорок пятый перезарядил винчестер. В ушах стоял грохот от выстрела, но было такое ощущение, что я различаю каждый звук в отдельности. Эхо гуляло в лабиринтах подземелья.
– Эй!.. – крикнул Ё-мое. – Ты еще ничего не понял?
Я лихорадочно искал пистолет. Он не мог далеко отлететь. Потом я спрятался за колонну. Сердце готово было выскочить из груди. Леха и Понтегера куда-то пропали. Мне очень не хотелось оставаться в этом времени навсегда.
– Что я должен понять? – крикнул я.
“Понять… понять… понять” – зашуршало эхо.
Я сделал два глубоких вдоха и высунулся. Единственного я не учел, что Сорок пятый, в отличие от меня, прекрасно видит в темноте. Правда, он не мог стрелять с того места, где стоял, иначе рисковал попал в черных ангелов. Я услышал, как он перебегает – бесшумно и легко. Но мой слух уже был обострен тишиной подземелья.
– Сынок! – крикнул комиссар Ё-моё через мгновение. – Ничего личного. Мы просто тебя убьем!
В его голосе прозвучали торжественные нотки.
– Почему?
– Потому что твоя способность перемещаться во времени на этот раз сыграла против тебя.
– И вы пустили за мной хвост! Это подло!
– Это хорошая уловка, – засмеялся комиссар Ё-моё. – Ты еще не оценил Сорок пятого.
Эхо издевательски молчало.
Я сделал два выстрела в сторону комиссара Ё-моё и перекатился ближе к клеткам. Судя по всему, комиссар Ё-моё стоял на эстакаде и руководил оттуда действиями Сорок пятого.
Я услышал, как черные ангелы перешептываются в темноте. Слова шелестели, как бумага. Они мечтали о свободе и новых непокоренных мирах. Глупо было держать их здесь, если время менялось непредсказуемо.
– Ау! Где вы?! – вопросил комиссар Ё-моё.
“Ау, ау, ау…” – донеслось из коридоров.
Он заговаривал мне зубы, пока Сорок пятый подбирался на расстояние верного выстрела. Для этого ему пришлось сделать порядочный круг и зайти с дальнего края клеток. Он был так уверен в себе, что последние несколько метров даже не осторожничал, хотя и предпочел сделать перебежку до ближайшей колонны. Это была его ошибка, потому что я знал, где находится колонна по отношению ко мне. После колонны он должен был перебежать к решетке и только тогда стрелять.
Два шага к решеткам были последними в его жизни: я разрядил обойму в темноту и в отблесках выстрелов увидел, как Сорок пятый упал на пол. Надеюсь, я его убил. Хотя убить юмона сложно. Юмоны живучи, как кошки.
После этого я побежал в том направлении, куда по моим расчетам Рем Понтегера утащил пьяного Леху. И когда я уже вообразил, что мне ничего не угрожает, сзади ударил выстрел и я упал.


Глава 2.
Столица мира

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, был огромный черный пистолет с вычурной скобой, лежащий на краю тумбочки. С минуту я рассматривал его. Телефон выводил трели: “Трум-м… трум-м... трум-м…” Так и не вспомнив, откуда у меня оружие, я сполз с кровати и нашел трубу под ворохом одежды в кресле с высокой спинкой. В ухо ударил баритон Алфена:
– Ты еще спишь, сукин сын?!
По утрам он всегда был раздражительным, пока не выпивал чашку кофе со сливками в обществе новой секретарши – полчаса благоденствия для всей редакции. Большей роскоши Алфен себе позволить не мог. Потом выгонял слегка помятую Верочку Матюшину и принимался за нас. Здесь на Марсе он стал грубее и жестче, словно муки старости овладевали им.
– Уже проснулся, – бодро ответил я, почесывая левое плечо, на котором откуда-то появился болезненный бугорок.
– Лучше бы не просыпался!
– Нас разгоняют? – осведомился я, потому что подобные слухи постоянно муссировались в редакции.
– Если бы! – саркастически воскликнул Алфен.
Должно быть, он сам мечтал об этом, чтобы по воле судьбы освободиться от того ярма, которое на старости лет тянул в виде редакции.
– На что вы намекаете? – спросил я, с удивлением прислушиваясь к звукам в квартире: кажется, в ванной кто-то брился.
– На твой отчет!
Я покосился на часы. Девять утра. Что-то рановато. Неужели, Алфен из-за меня отказал себе в маленьких радостях? Это значило, что дело серьезное. А я-то старался: накануне отослал краткое сообщение, из которого еще не значило, что я обнаружил черных ангелов. Надо быть полным идиотом, чтобы раструбить об этом всему свету. К тому же общеизвестно, что все события, происходящие во временном сдвиге, не имеют юридической силы. Ты даже можешь заявиться к своему начальнику и дать ему по рогам – это не будет преступлением. Хотя, во-первых, тебе это не удастся по многим причинам, не считая моральных – и главная из них квадрупольность временного сдвига, то есть приближение к искусственности (на общем фоне скалярного поля всегда оставался след), что исключало вольного обращения – в этом-то и вся сложность для злоумышленников, а во-вторых, для чего же тогда существует метаполиция? Как известно, с ней-то как раз шутки плохи.
– Ну и что? – спросил я тем тоном, которым обычно злил Алфена.
– Где ты шлялся в понедельник?!
– А какой сегодня день?
– Вторник!
– Не может быть… – оторопел я, на мгновение забыл о странном бугорке на левом плече.
– Может! – перешел на фальцет Алфен. – Может!!!
– Я сейчас приеду, – пообещал я.
– Можешь не стараться, – заявил Алфен, – ты уволен!
– Вы не можете со мной так поступить! – крикнул я в трубу.
– Могу! Я все могу!
И дал отбой.
В этот момент в комнату вплыл улыбающийся Леха.
– Привет...
От него пахло моей зубной пастой. Он был в моей пижаме и освежался моим одеколоном. Его морда блестела, словно блин, а на руках был сделан маникюр. Если на Земле он носил прическу, как поросль у слона под мышкой – а-ля петушок, то на Марсе старательно зачесывал волосы на бок, что в сочетании с круглой рожей придавало ему слегка купеческий дебильный вид. Недаром его бросила жена, злорадно подумал я.
Тем не менее я попросил:
– Ущипни меня...
– Если я тебя ущипну, – Леха решил поиздеваться, – ты окончательно спятишь. У тебя вид, словно ты увидел астроса. – Он опасливо покосился на пистолет и спросил почему-то шепотом: – Ты действительно считаешь, что мы влипли?
Если сегодня вторник, то до пятницы далеко, как до земной Луны. Значит, действительно случилось что-то из ряда вон выходящее. Куда-то пропал понедельник! Если черные ангелы и временной сдвиг звенья одной цепи, то мы накануне грандиозных событий. Думаю, Леха и сам сообразил, что дела дрянь. У меня появилось плохое предчувствие.
Я пошел на кухню, предоставив Лехе возможность, не смущаясь, освежаться моим одеколоном и ходить в моих тапочках, и обнаружил, что в кабинете на кожаном диване кто-то спит: из-под одеяла торчала рыжая волосатая рука. На ковре валились мастырки и двухлитровая бутыль из-под пива “Ладожское”. А в комнате стоял характерный запах. Идиот, подумал я.
– Ты кого привел? – спросил я, оглядываясь на Леху, который выкатился следом. – Поменял ориентацию?
В былые времена на Земле мы тоже пьянствовали до потери ориентации в пространстве и времени, но никогда не курили траву на диванах и в постелях.
Леха идиотски захихикал. Я-то знал, что он однолюб – любит одних Татьян женского пола и племени. И вообще, он был как огурчик – бодрый и подтянутый, готовый к подвигам, что меня почему-то страшно раздражало. Но смена климата явно пошла ему на пользу.
Очевидно, Леха наслаждался моим возмущением и еще тем, что я ничего не понимаю.
– Вот почему ты хромаешь? – спросил Леха как ни в чем ни бывало.
Действительно. Левая нога болела. Я задрал штанину пижамы и осмотрел икру. На коже виднелись едва заметные фиолетовые пятна, как от дробинок.
– Мы попали в перестрелку? – спросил я, опуская штанину и показывая свое плечо.
– Еще бы, – засмеялся Леха.
– Ну не томи, – попросил я.
– А сам не помнишь, что ли?
– Помню твой город… сопки… комиссара Ё-моё…
– Ну… – выжидательно оскалился Леха.
И я понял, что раздражает меня не сам Леха, а все, что с ним связано. Плохо иметь друга, который напивается в самый неподходящий момент – у меня до сих пор болели спина и шея – что оказалось первым посылом к целому ряду ассоциаций.
– Помню, что пили в машине… Ах, черт!..
Это было похоже на вчерашний сон, в котором нет ни начала, ни конца. И чем дольше я вспоминал, тем ярче был сон. Теперь я понял, что внес в отчет только события до нашего перемещения во времени. А Алфен решил, что я сорвал задание и прогулял целый день. Но все рано это еще не повод, чтобы увольнять сотрудника. У нас случались разногласия и похуже. Значит, Алфен что-то хотел мне сообщить. Например, о том, что за меня принялась метаполиция. Все было возможно. Однако, возможно, я просто идеализировал Алфена.
В этот момент на лестнице, которая вела на второй этаж, раздался грохот, и через мгновение в кухню, шлепая босыми ногами и потирая ушибленный зад, ввалился Рем Понтегера. Отрешенно налил в кружку рассола из банки с огурцами, с жадностью и взахлеб выпил.
– Что мы вчера пили? – спросил он, хрипло откашливаясь.
Его опухшее лицо выражало страдание. Только теперь я обратил внимание на бардак, который царил на кухне. Хотя я жил один (с приходящими женщинами, разумеется), у меня всегда был идеальный порядок. А теперь: стол был заставлен объедками и разнокалиберными бутылками. Мало того, они беспечно перекатывались под ногами. Воняло тюлькой, косяками, солеными огурцами и еще бог весть чем. В мойку была свалена грязная посуда, а электрическая плита – залита каким-то подозрительно зеленым соусом. Сразу было видно, что хозяйничали земляне, которые не меняли своих привычек и на Марсе.
– Лично я пил водку, – сообщил Леха таким тоном, словно был бессмертным и имел три печени.
– А я что?.. – с укоризной протянул Рем Понтегера, цыкая сквозь зубы, и покаялся: – А я ее запивал пивом…
Он болезненно вздохнул. Глаза у него теперь были белесыми, а как у морского окуня, которого вытащили со дна моря – и не марсианского, а земного, разумеется, потому что на Марсе морских окуней не водилось – не завезли еще.
– Не знаю… я с вами не пил… – сказал я и выглянул во двор. Так и есть – под окнами стояла красная “яуза” комиссара Ё-моё.
Надо ли говорить, что в марсианском Сестрорецке я жил не в многоэтажке, а в нормальном доме, деревья вокруг которого были высокими и большими. Так вот, в тени одного из этих деревьев – березы – прятался юмон. Я его сразу узнал. Это был Сорок пятый.
– Черт! – я задернул штору и прижался к стене. – За нами следят!
– Кто?! – возмутился Леха.
Конечно, он высунулся из окна по пояс и заорал:
– Эй, катись отсюда, а то подстрелю!
Он явно намекал на мой огромный черный пистолет с вычурной скобой, с которым было связано какое-то приключение, о котором я ничего не мог вспомнить.
– Не могли машину поставить где-нибудь подальше! – вспылил я.
– Сейчас поедем в редакцию, – лениво возразил Рем Понтегера, выискивая в банке из-под кильки, которая служила пепельницей, мастырку побольше и потолще.
Теперь при свете дня Рем Понтегера не казался таким таинственным и, конечно – не сумасшедшим. Был он в трусах и футболке, из-под которой обильно торчала рыжая поросль, а необычайно светлый цвет глаз, несмотря на похмельный синдром, говорил о том, что передо мной классический абориген во втором поколении. У самого меня были светло-зеленые глаза, а кареглазые на Марсе почти не встречались.
– Простите, а какое отношение вы к ней имеете? – удивился я.
– Ты что! – возмутился Леха, с грохотом закрывая окно. – Это наш главный редактор… – он торжественно ткнул в Рема Понтегера пальцем, таким странным образом представляя его мне.
– Насколько я знаю, главный редактор Алфен.
– А до этого был я, – равнодушно зевнул Рем Понтегера, расчесывая одной рукой поросль на груди, а другой прикуривая от зажигалки. – Только я в этой самой петле времени застрял.
Если это правда, то прощай моя карьера главного редактора, отрешенно подумал я и спросил с иронией:
– В какой, в какой петле?
Мне было неприятно, что у меня в доме курят марихуану, и еще мне надоели их недомолвки. Они разговаривали со мной таким тоном, словно я был причиной их несчастий. К тому же я им не верил – ни единому слову. Ну ладно Леха – он мой друг, я к нему привык и все прощал, но Понтегера – едва знакомый человек.
– Бабон…
– ?..
– …Из которой ты нас и вытянул.
– Оп-па!.. – воскликнул я, чувствуя, как у меня вытягивается лицо. – Приехали. Тень на плетень наводить изволите. Я прекрасно помню, как мы попали в форт Кагалма.
– Алфен специально послал тебя в командировку, – заметил Леха и полез в холодильник за водкой. От нетерпения у него дрожали даже уши.
– Нет… Не может быть… – не поверил я.
– Может, может, – многозначительно заверил меня Рем Понтегера, пуская в потолок кольца дыма.
Я как мог защищал Алфена. Предположим, все вышло так, как он задумал. Но тогда зачем меня увольнять?
– А затем, – веско произнес Леха, выставляя на стол водку и закуску, – чтобы ты поменьше тявкал!
Мы действительно работали на Земле в одной газете: Леха – фотографом, я – журналистом. Потом Леха попал в плен к черным ангелам, то бишь – астросам, и через два года объявился на севере Марса. Я же прибыл сюда последней ракетой, и меня считали везунчиком. Марсиане до сих пор не знали, что стало с Землей. Похоже, она кончилась. Я давно уговаривал Алфена отправить меня в командировку. Не лететь же за собственный счет? Но он только дергал щекой и отговаривался. Может быть, на Земле скрыта какая-нибудь тайна?
– В бабоне прятали неугодных людей, – поведал Рем Понтегера серьезным тоном. – По земному исчислению это произошло три года назад, а в петле времени бог знает сколько этих годков.
– На эту петлю времени – бабон – случайно наткнулись, – будничным голосом сообщил Леха. – Мы тогда с тобой жили на Земле.
– Но быстро сообразили, что к чему, – добавил Рем Понтегера. – У нас тогда люди стали пропадать. Видел африканцев? То-то!
– Значит, мы теперь свидетели и покойники в одном лице?
Они мне так заморочили голову, что я забыл спросить, где мы провели понедельник и за одно позвонить Катажине Фигуре – моей приятельнице. Уж она-то не заслуживала равнодушного обращения, потому что всегда была готова прийти мне на помощь.
– Да!!! – дружно и радостно заверили они меня в один голос.
– Наконец-то ты сообразил, – сказал Леха, разливая водку в стаканы.
– Тогда это скандал, – рассудил я в надежде, что они ужаснуться и перестанут пить.
– Еще какой, – подтвердил Рем Понтегера. – Межгалактический! За него и выпьем!
– Действительно… – тупо кивнул я, удивляясь их беспечности. – Только никто не знает, откуда прилетают эти самые астросы с черными ангелами. Ты случайно не знаешь? – обратился я к Лехе.
Меня удивила их логика. Ведь если они, то есть мы, правы, то человеческий мир накануне войны. И не простой войны, а с астросами, которых мы до сих пор очень плохо знали. Надо было куда-то бежать и что-то делать. А они сидели и лопали водку!
– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, – ответил Леха старой-старой присказкой.
– Хорошо, ладно, – согласился я. – А как Сорок пятый здесь появился? По идее, он должен остаться в этой самой петле времени, как ее там… бабоне. А где мы были в понедельник?
Наступила странная пауза: Леха сделал вид, что его не интересуют подобные мелочи, а Понтегера – что с похмелья ничего не соображает.
– Водку будешь или нет? – спросил Леха будничным тоном, пододвигая мне стакан и не желая отвечать на мои глупые вопросы.
– Я еду в редакцию!
Пусть хоть это их удивит!
Леха с Ремом Понтегера равнодушно чокнулись, а я побежал в спальню, чтобы переодеться и между делом звякнуть Катажине. Она была художницей и обладала чувственной натурой. К тому же у нее была большая грудь. Всю жизнь ко мне липли подобные женщины. Полина Кутепова. Таня Малыш, которая погибла на Земле из-за планшетника, тоже по-своему была творческой натурой. Одна Лаврова чего стоила. Я слышал, что в Кинешме она открыла свое рекламное агентство. Сплошной злой рок, которого я не мог избежать, хотя старался изо всех сил.
Первым делом я посмотрел в зеркало – на плече у меня действительно была красная точка от укола. Если следы от наручников еще можно было объяснить резвостью комиссара Ё-моё, то кто сделал мне укол и по какому поводу, я, хоть убей, не помнил.
Надо было бы, конечно, тоже выпить, чтобы трезво оценить ситуацию, но пить мне не хотелось. И вообще, я не имею привычек наливаться с утра в антисанитарных условиях да еще в компании сомнительных личностей – Леха за два года мог стать агентом кого угодно, хоть бы тех же самых черных ангелов. А Рем Понтегера вообще – темная лошадка.
К тому же, если мы свидетели, то, как известно, свидетели никому не нужны. От них вовремя избавляются. Черт! Неужели Алфен способен на подлость? Не похоже. Совершенно не в его стиле задумывать такую длинную комбинацию. Может быть, только его заставили? А кто может заставить? Только противники землян и марсиан, то есть нынешней мировой власти – камены. Эти были готовы идти на союз с любыми силами, даже в инопланетянами, то есть с астросами. Да и Леха почему-то молчал – вроде, не сидел на пару с Лукой в плену у черных ангелов. Надо его раскрутить, злорадно решил я, зная, что Лехе будут неприятны подобные разговоры.
В этот момент в дверь позвонили. Балансируя на одной ноге и не сразу попадая второй в штанину, я решил, что это Катажина, а потом – что Сорок пятый с комиссаром Ё-моё. Явились меня арестовывать. Когда я заправлял рубашку в джинсы, звонок уже разрывался от натуги. Катажина не могла так нервничать.
Я схватил пистолет. В обойме оставалось всего два патрона. Перезаряжать не было времени – в дверь дубасили кулаками. Леха и Рем Понтегера, спьяну стукаясь лбами, метались по дому в поисках одежды. Они безумно боялись метаполиции.
Я подошел и выглянул в боковое окно прихожей. Конечно, это была глупость. Если кто-то хотел меня застрелить, лучше момента нельзя было придумать.
На крыльце стояли полицейские в дорожной форме.
– Открываю! – крикнул я.
После секундного замешательства, с течение которого я искал, куда бы спрятать оружие, я открыл дверь и улыбнулся.
– Это ваш аэромобиль? – спросил полицейский.
Второй настойчиво заглядывал мне за спину. Что он там искал? Наверное, их так учили высматривать преступников. Пистолет, между прочим, я засунул в тумбочку с обувью. Дверцу закрыть не сумел, и рукоятка предательски торчала между Катажиниными туфлями.
– Простите, я спал. Автомобиль наш… – уставился я вопросительно.
– Он стоит напротив вашего дома, – возразил полицейский. – По вторникам и пятницам частная парковка запрещена. Вы знаете об этом?
– Мы поздно вчера приехали, – ответил я, ища за деревьями Сорок пятого. Но он пропал.
– Кто, мы? – спросил полицейский.
– Я и мои друзья.
– А?..
– Не терплю порталов…
Ну да, кому приятно быть перемещенным во времени и пространстве, пусть и не разложенным на элементарные частицы, но, тем не менее, не принадлежащим себе. К этому времени считалось, что порталы устарели. Существовало даже какое-то зеленое движением против них. Я не особенно вникал в суть проблемы. По мне лучше тащиться от парковки пешком, чем предлагать свое тело какому-то бездушному аппарату, хотя в нем и использовался принцип стоячих волн. Свой портал я давно превратил в кладовку для удочек и сачков. Еще в нем пылился зеленый плащ и большие резиновые сапоги с желтой рифленой подошвой..
– Нам позвонили соседи…
– Они мне завидуют – на прошлой неделе я выиграл двести тысяч.
Полицейские оценили мой юмор.
– Тогда понятно, – сказал словоохотливый, нерешительно пожевав губами.
Второй, который так ничего и не произнес, разочарованно разглядывал окна второго этажа. Надеюсь, Лехе и Рему Понтегера хватило ума не высовывать носа.
– Покажите документы, – попросил полицейский.
Я закрыл дверь, тем самым давая понять, что ничего интересного в доме нет, хотя в нем, конечно, воняло, как в китайском притоне, а в тумбочке для обуви лежал огромный черные пистолет с вычурной скобой, и подошел к “яузе”. Единственное, мне оставалось надеяться на чудо, ведь машина принадлежала не кому-нибудь, а долбанному комиссару Ё-моё, который чуть было нас не угробил. Так оно и произошло: в бардачке я обнаружил странный пропуск с красной полосой по диагонали.
– Ну что? – спросил тот полицейский, который до этого молчал. Он все еще надеялся меня в чем-то уличить.
– Вот… – выбравшись из машины, я протянул документ.
Их лица вытянулись. Они даже стали по стойке смирно и перестали дышать.
– Сразу бы так и сказали… – укорил меня словоохотливый полицейский, снова пожевав губами.
– Мы сообщим соседям, что у вас разрешение. Вас не будут тревожить, – подытожил второй.
– Сделайте одолжение, – попросил я, удивляясь силе пропуска с красной полосой по диагонали.
Они синхронно приложились к фуражкам и удалились, ненавидя меня всеми фибрами души. Я собрался уже вернуться на кухню, чтобы насладиться обществом Леха Круглова и Рема Понтегера, как из-за поворота вывернула вишневая “крымка” Полины Кутеповой, и сердце мое по старой привычке сладко екнуло. Но я не сделал того, что должен был сделать, то есть не подошел, чтобы поцеловать ее, ибо между нами все было кончено. Она же даже не удосужилась выйти, а только открыла дверь и выпустила Росса.
– Иди… – сказала она самым зловредным тоном, на который только была способна, – твой непутевый хозяин уже приехал.
– Могла бы и зайти на пять минут, – сказал я, пропуская мимо ушей ее колкость.
Подспудно я так хотел ее удержать, что совершенно забыл о том, что в доме находились два придурка: Леха и Рем Понтегера.
– Извини, спешу. У твоей дочери сегодня экзамен…
Я открыл дверь пошире и видел золотистый чуб, дорогие солнцезащитные очки и легкий шарфик. Полина давно привыкла к красивой жизни. Вернее, даже не отвыкла, пока я прозябал на Земле. Но театр, к счастью, насколько я знаю, не бросила, хотя после прибытия на Марс я ни разу не ходил на ее спектакли. Один ноль не в пользу Катажины Фигуры, хотя у нее действительно была классная фигура, а вместо таланта актрисы – талант художницы. Получалось, что Катажина не хуже, или просто я до сих пор не мог забыть Полину и оценить Катажину? В этом трудно было с хода разобраться.
– В воскресенье мы посетим зоопарк.
– В зоопарке вы были уже сорок семь раз, – заметила она скептически, подставляя холодному марсианскому солнцу гладкую щеку.
– Тогда пойдем на русские горки. Говорят, в Сокольниках открыли новую трассу…
По решению суда я мог видеться с Наташкой один раз в неделю. Вначале свидания происходили в присутствии инспектора по несовершеннолетним, позднее я добился отмены столь суровых условий, и мы могли проводить вместе целый день.
– Ты лучше подари ей что-нибудь, – уколола Полина.
– Хорошо, – быстро согласился я, – куплю телефон.
– У нее уже пять штук!
– Тогда что-нибудь другое. Надо подумать.
Что поделаешь, я действительно был виноват. Так повелось: когда я жил на Земле, то был слишком беден, чтобы звонить на Марс, а потом, когда вернулся, я уже был им не нужен. Такое случается в жизни. Ничего не поделаешь.
Во время всего нашего разговора Росс терся о мои ноги, как большой кот. Только не мурлыкал. Правда, периодически в горле у него что-то булькало. Потом убежал обследовать угол крыльца, на котором явно оставили свои следы выпивохи – Лехи и Рема Понтегера.
– А ты не могла бы подержать у себя Росса еще один день? Я сегодня страшно занят.
Левой пяткой чувствовал, что день будет необычным и бесконечно долгим.
Полина Кутепова вздохнула и сняла очки. Лучше бы она этого не делала. Я в который раз пожалел, что мы расстались, потому что до сих пор любил и желал ее. Наверное, мои мысли отразились на моей лице, потому что Полина смягчилась.
– Он дерется с Бесом... Их приходится держать в разных комнатах…
Бес – высокопородистый, полосатый тейлацин – был моей первой любовью. Вот уж кому не повезло. Правда, Наташка его любила не меньше, иначе бы Полина давно избавилась от него, несмотря на то, что он был нашим талисманом целых семь лет, пока мы были женаты. Как быстро Полина все забыла. Я так не мог. Я привязывался к любимым женщинам всей душой, и они навсегда оставались частью мой жизни, хотя последние годы в целях самосохранения я научился не выказывать своих чувств.
– А… ну да… – согласился я, не подозревая того, что Полина своим упрямством спасла мне жизнь.
– К тому же… – Полина сделала паузу, – Павел не любит животных.
Я забыл сказать, что после развода Полина быстро и успешно устроила свою жизнь, выйдя замуж за инвестиционного банкира – перевод денег из одного места галактики в другое, и все такое. Полину не интересовали дела мужа. Ее не интересовало, чем он занимается. Она даже не помнила, как называется банк, которым управлял ее благоверный. Единственное, она знала, что Павел зарабатывает много денег. Теперь она жила в Москве на Гоголевском бульваре, в пяти минутах ходьбы от Арбата, имела пять слуг и личную охрану. Почему-то сегодня она приехала одна.
В сопровождении Росса, который, пока мы пререкались, успел облить все окрестные розы, я вернулся в дом и дал себе слова больше не раскисать.
– Круглов, ты не знаешь, что это значит? – я протянул Лехе пропуск.
Леха повертел его в руках и даже согнул кончик. Росс успел сбегать на второй этаж, гремя когтями, спуститься вниз, обнюхать все углы, закоулки и подвал – в общем, обследовать дом, в которой чувствовал себя хозяином. Наверное, он представлял его себе большой-большой конурой.
– А ну… дайте мне, – потребовал Рем Понтегера.
Он сходил за очками и с умным видом рассмотрел документ со всех сторон.
– Это пропуск на предъявителя для союзников, – сказал он, возвращая его мне. – Ценная штука.
Что ценная, я уже пронял. Только какими полномочиями обладал владелец?
– Для каких союзников? – спросил я.
– У нас одни союзники, – веско произнес Рем Понтегера, – астросы и их рабы.
Чувствовалось, что он ненавидит и тех и других. Уж не потому ли, что сидел с ними в одном бабоне?
– Ты с этим пропуском можешь зайти куда угодно.
– И выйти… – весело подытожил Леха.
– Значит, нас приняли как минимум за хлыстов, – предположил я, не обращая внимание на Лехино зубоскальство.
Я знал, что хлысты за два последних года вообще перевелись стараниями “кальпы”. Население терроризировали и другие государственные службы, названиям которых, как правило, служила аббревиатура из трех букв. Остался один Леха, но он спилил клыки и ничем не отличался от марсиан. Наверное, поэтому он и сидел на севере. Выдавать его я не собирался.
– Леха, – спросил я сквозь зубы, – планшетник у тебя?
– У меня, – ответил Леха.
– Его надо спрятать.
– Почему?
– Ты видел Сорок пятого?
– Ну и что?
– Всем уже известно, что мы в городе.
– Ладно, – сообразил Леха, – а ты брелок спрячь.
Конечно, мы поступили в точности до наоборот.

***
Росс по-деловому забрался в “яузу” комиссара Ё-моё и улегся на заднее сидение. Мы вылетели. Оказывается, Понтегера хорошо знает город и даже владеет приемами безопасности: вместо того, чтобы зависнуть как принято и прогреть мотор, он прямиком, чуть ли не срезая верхушки деревьев, вывернул к трассе и влился в потом аэромобилей. Дело в том, что если за нами следили и готовились сбить, самым подходящим для этого считается момент набора высоты.
Пока мы летели, я нацепил очки “пи-технологии” с виртуальным экраном и продиктовал “Фене” – моему синтезатору – два варианта. И хотя помехи были сильными, “Феня” понимал меня с полуслова и текст не надо было редактировать. Одна статья предназначалась для газеты чисто в информационном стиле – мол, обнаружена тюрьма Кагалма с черными ангелами, численность которых чуть ли не армия, и что из этого выйдет война с инопланетянами. А второй более детальный, с подробностями и именами участников этих событий для еженедельника. Таким образом я пытался обезопасить всех нас троих и Росса в том числе. Как только информация станет достоянием широкой публики, мы перестанем быть объектом интереса для различных спецслужб, которые уже, я был уверен, взяли нам на мушку. Или не взяли? В любом случае у нас было слишком мало времени. Понтегера понимал это и гнал так, что компьютер, который находился во внутреннем кармане куртки, приходилось прижимать локтем, а очки “пи-технологии” – поминутно ловить чуть ли не на кончике носа. Одна “мышка” на моем большом пальце чувствовала себя вполне сносно.
Однако в обоих статьях я не решился упоминать о бабоне – петле времени, иначе бы пришлось объяснять, как мы в нее попали, а это значило, что надо было признать свою, хоть и спонтанную, но все же способность передвигаться во времени, что, конечно же, было бы недальновидно и глупо.
Минут через десять Рем Понтегера объявил:
– За нами хвост…
Понтегера заложил вираж: с одной стороны я увидел барашки Финского залива, обрамленного горами, с другой – низкорослый сосновый лес и сухопутную дорогу на Выборг, по которой плотным потоком двигались автомобили.
– Где? – Когда мы выровнялись, Леха стал вертеться, как на сковородке.
– Метаполиция! – прокричал Рем Понтегера.
Желтый “гирвас” с маяками на крыше мелькал где-то за два километра в потоке аэромобилей. Все-таки у комиссара была хорошая машина, а не полицейская газонокосилка, хотя эта полиция и имела приставку мета.
В такой обстановке я с поспешил закончить дело, попросил “Феню” сбросить снимки из фотоаппарата на компьютер и увеличить их. Особенно мне понравились два: метатрон, который просил выпустить их из тюрьмы, и подполковник с перебитым крылом.
Дальше “Феня” рассовал файлы моим приятелям во все газеты и даже в парочку журналов с просьбой опубликовать в ближайшем номере. Мне было наплевать на негласные и гласные запреты. Даже если Алфен подставил меня неосознанно, я имел право на самозащиту – пусть это и касалось государственной тайны. В тот момент, когда Понтегера свернул по прямой над заливом и крикнул: “Приготовьтесь!”, на мой виртуальный экран стали приходить ответы. Первым отозвался Юра Дронский, который когда-то работал в земных “Петербургских ведомостях” внештатным корреспондентом. Теперь же в таблойде “Москва-хроникал” он служил главным редактором. Надо будет его расспросить, как он удрал тогда из Санкт-Петербурга, подумал я.
Другие сообщения я читать не стал, а смалодушничал и стер папку с файлами, которые имели отношение к черным ангелам, что давало шанс выигрыша времени на случай, если дело дойдет до расследования.
Мелькнул Нью-Васильевский, дамба, верфи, каналы и Нева. В центре города Понтегера перешел на ручное управление и, чтобы оторваться от хвоста, необдуманно близко проносился рядом с небоскребами. Думаю, что городская полиция уже сошла с ума. Потом он круто пошел на снижение. Мы с Лехой и Россом оказались на боковом стекле. “Феня” пропал, очки “пи-технологии” оказались разбитыми, а я увидел, как подо мной проносится земля. Деталей невозможно было разглядеть. Мелькнул шпиль, ангел и рыжая марсианская брусчатка. Моя селезенка среагировала на ускорение – в боку противно кольнуло. Я подумал о смерти и вечности. Потом увидел небо. “Бум!” Меня и Росса отбросило на Леху. Я даже испытал что-то вроде злорадства оттого, что Леха крякнул под нашим весом. В следующий момент аэромобиль выровнялся. Мы с Лехой ударились головами о потолок, а Росс взвизгнул, и Рем Понтегера крикнул:
– Бежим!
Оказывается, мы уже стояли на парковке в центре Дворцовой площади. Конечно, она лишь отдаленно походила на земную Санкт-Петербургскую, но тем не менее носила то же самое название.
Забыв захлопнуть дверь, Рем Понтегера побежал отвоевывать редакторское кресло. А Леха, видать, за компанию. На секунду он остановился. Посмотрел на нас с Россом. Потом махнул рукой и побежал дальше. Наверное, Понтегера пообещал ему хорошее, теплое место рядом с собой. При данных обстоятельствах в редакции делать мне было нечего. Рано или поздно Леха сам все расскажет. К тому же, чего скрывать, я испытывал злорадство от того, что Алфена выпрут, ведь он уволил меня по самому ничтожному поводу. Поэтому я решил направить свои стопы к Юре Дронскому, чтобы окончательно договориться о заметке, сулившей неплохие дивиденды. Чего греха таить, я рассчитывал на плодотворное сотрудничество.
Нашим аэромобилем уже заинтересовалась дорожная полиция – со стороны Адмиралтейства катили патрульные “жигули”. А со стороны Невы на посадку заходил желтый “гирвас”. Кроме этого где-то за крышами, нещадно завывая, на подходе была дорожная полиция.
При такой ситуации мы с Россом сделали вид, что прогуливаемся и поспешили к Певческому мостику, чтобы перейти его и попасть в московскую часть города. Да-да, именно московскую. Даже река с этой стороны называлась Москвой-рекой, а с правой стороны, по течению – Мойкой, если же дело имело отношении к Неве – Невой.

Итак, мы с Россом пересекли Мойку-Москву-реку и очутились в районе Китай-город. Москворецкая набережная терялась в осенней зелени за изгибом реки, а по обе стороны торчали буквы “М”, хотя, разумеется, ни о каком метро речь не шла. Метро еще не построили, да и вопрос этот дискутировался уже лет десять. Проблема заключалась в том, что конкурентом метро были аэромобили – дешевый и доступный вид транспорта и главный аргумент мирового правительства в борьбе с каменами, которые находились в оппозиции. Скорее всего, у мирового правительства просто не было лишних денег, а у каменов – веских аргументов. Веские аргументы были только у военного крыла каменов – “Наше дело”, которое находилось в подполье. Иногда они что-то взрывали или поджигали. Процесс носил вялотекущим характер.
Надо ли напомнить, что демократия выродилась еще на Земле, потомку что в том виде, в котором она предстала миру на Востоке, она не устраивала США. На смену ей пришел просвещенный прагматизм, который исповедовали высшие слои общества.
По дороге я не удержался и позвонил Верочке Матюшиной. Мне было интересно, как идут боевые действия. Наверняка Рем Понтегера уже перегрыз горло Алфену и вкушал победу. К моему удивлению, Верочка ответила нервным смешком:
– Они уже выжрали три бутылки коньяка и потребовали еще!
– Так быстро? – удивился я. – А чем они закусывают?
– Лимоном…
– В стиле главного, – философски изрек я.
– Да, но каково мне! – заметила Верочка Матюшина.
Похоже, она пыталась прибрать к рукам Алфена. Как это ей удастся? с интересом подумал я. В этом отношении Алфен был непотопляем, как крейсер “Аврора”, марсианский муляж которого стоял на Неве-Москве-реке.
– У тебя что, неприятности с правительством? – поинтересовалась она.
– С правительством? – удивился я.
– Тебя спрашивали ужасные люди!
– Это мои друзья, – быстро ответил я.
– Странные у тебя друзья, – менторски заметила Верочка Матюшина, – я одного испугалась. У него такой зверский вид, да и другой…
Я перебил ее:
– Мне не звонил некий господин Федотов?
Я просил так – на всякий случай. Брякнул первое, что пришло в голову.
– Звонил! – съязвила она. – Сказал, что убьет тебя при встрече.
– А если серьезно? – спросил я.
Вот и решайте теперь, что такое интуиция.
– Если серьезно, то он будет ждать тебя в “Астории” с двенадцати до часу.
– Спасибо, – я отключился.
Итак, объявился Лука. Но почему он меня ищет? И тот ли это Федотов, который Лука? Известно, что Лука остался на базе астросов и улетел в глубины космоса. Причем у него было тайное редакционное задание от Алфена – сфотографировать астросов и разузнать о них как можно больше. Значит, он жив! Есть шанс обладать уникальной информацией. Но почему ни “Москва-хроникал”, ни наши “Ведомости”, ни тот же самый “Телеграф” и сотня других редакций по всему Марсу не опубликовали ни строчки о астросах? Одно из двух, либо это не тот Федотов, то есть не Лука и Верочка Матюшина ошиблась, либо Луке заткнули рот каким-нибудь экзотическим способом. Как бы там ни было, до встречи с таинственным Федотовым осталось не более двух часов, и я решил провести их с пользой. И еще я подумал о том, что как-то очень синхронно с посещением нами Кагалмы из небытия возник Лука. Не верил я в такие совпадения. Не верил.
Редакция “Москва-хроникал” располагалась в шестидесятидвухэтажной высотке в начале Яузского бульвара. Охранник увидел Росса и не пожелал нас впускать, хотя вдвоем с Россом мы беспрепятственно появлялись во всех редакциях и ресторанах. Нас везде знали. Росс был моей визитной карточкой – выхоленный, выстриженный, отриммингованный – чепрачный эрдель, с рыжим подпалом и с мордой кирпичом – я специально носил в заднем кармане расческу. Охранник оказался молодым, неопытным и упирался, пока я на всякий случай не сунул ему под нос пропуск с полосой по диагонали, который и в этот раз оказал магическое действие, которому я в очередной раз только удивился. Не звонить же Юре Дронскому по всякому пустяку. Мы поднялись в скоростном лифте на двадцать пятый этаж, где в коридорах наши шаги с Россом заглушали толстые, мягкие дорожки.
“Москва-хроникал” занимала десять этажей – с двадцатого по тридцатый, и была крупнейшей газетой мультимедийного магната Пеки Дементьева, который владел по всему миру четырехстами пятидесятью восемью фирмами и корпорациями. Империя называлась “Независимые новости и медиа”. В газете работало более пятисот журналистов и неизвестно какое количество внештатников.
По сравнению с ним наши “Петербургские ведомости” были детской игрушкой. Два года назад, примерно когда пропал Рем Понтегера, “Ведомости” понесли убытка на восемь миллионов рублей. Следующий год был не лучшим для газетного бизнеса – издания сдавали позиции по всем направлениям. Потом появился Алфен. Его вытянули из забытья партийные функционеры, фамилии которых даже не хочу упоминать. Алфен в свою очередь нашел меня и всех ведомцев. Месяцев через восемь мы стали гордо выпячивать подбородок и открывать двери ногой, потому что рейтинг газеты взлетел на небывалую высоту. С нами стали считаться. Но таких более-менее успешных газет было много, а сорокадвухстраничный таблойд “Москва-хроникал” – в пятерке лучших, и попасть в него было все равно что выиграть в лотерею миллион или получить у Бога индульгенцию на все последующие грехи.
Юра Дронский обитал в стеклянном кабинете с огромной приемной и внушительного вида секретаршей, и я вспомнил, что Юра всегда питал слабость к крупным женщинам.
Однако он вел такую жизнь, которой не позавидуешь. Вставал в шесть утра, чтобы еще до работы прочитать все газеты, посмотреть программу “Время”, поговорить со всеми нужными людьми. К этому времени на Марсе всегда что-нибудь происходило, поэтому уже к девяти часам утра в телефоне Юры Дронского садилась батарейка. Он хватал следующий аппарат. Секретарша следила, чтобы все пять трубок ежедневно были заряжены под завязку. Мало того, в “сетуне” у него был отдельный набор телефонов. Юра Дронский так и не привык к аэромобилям, даже к самым шикарным. Его укачивало. Зато на свой супердорогой “сетун” – машину с плазменным генератором – он поставил гудок от земного локомотива, чтобы носиться, как угорелому – когда Юра сигналил, то было слышно в радиусе двенадцати километров. Его многократно штрафовали – он предпочитал платить и пользоваться своим фирменным сигналом, от которого шарахались, как от бешенной коровы.
Обычно он входил в офис, разговаривая с секретаршей по телефону до самого последнего момента, пока не возникал в приемной, как дух из бутылки, потом говорил всем: “Привет!” и удалялся в свои апартаменты, не отрывая телефона от уха. Он так привык к ним, что, наверное, сидел с ними в туалете, разговаривая, просматривая сообщения и голых девиц.
Понятно, что из-за суеты, севших батареек и из-за того, что участвовал в управлении самой крупной газеты на Марсе, Юра Дронский жил в вечном стрессе. А это, учитывая спад рекламной активности и снижение тиражей, не давало ему спокойно спать, и он мучился бессонницей. В общем, Юра Дронский работал на износ.
Правда, и времена наступали тяжелые. А ведь цивилизации на Марсе было не больше пятидесяти лет, и мы были в начале пути. На то, чтобы уничтожить Марс, спутнику-Фобосу понадобилось мгновение, землянам же придется ковыряться ни одно столетие.
Я постучал в стекло, и он махнул мне рукой.
В строгом определении редактора, я бы сказал, что он был великим – безропотно тянуть такой воз! Должно быть, Пека Дементьев ценил его не меньше, но загонял, как любимого коня, на которого привык делать ставки.
Юра Дронский сидел спиной к окнам во всю стену, за которыми расстилалась Столица мира: бесчисленные крыши, Сенатская площадь, Кремль, петли Невы-Москвы-реки, залив и небоскребы, теряющиеся в дымке испарений. Особенно выделялся район Рублевки – рубиновая игла Сити-центра пронзала небо, а торговый центр издали походил на панцирь гигантской черепахи. За ними на горизонте высились желтые Доломитовые горы – единственное, что отличало равнинные города России от Столицы Марса, и которые с севера ограничивали низину или пустыню Гусева, а с запада спадали в блестевший под холодным марсианский солнцем Финский залив. До гряды было не меньше ста двадцати километров, и в вершине одной из них застряло крохотное облако. Где-то там находилась система “Глоба” из пяти телескопов-сторожей, которые прикрывали Столицу с запада, автоматически следя за космосом.
Мы с Россом зашли, и я сел с краю, предварительно захлестнув поводок за дверную ручку. Я совсем недавно купил Россу этот толстый кожаный поводок, на котором при случае можно было с успехом повеситься. Свой компьютер, который оттягивал карман и который без очков “пи-технологии” представлял теперь всего лишь кусок пластмассы, я положил рядом на свободный стул. Да и “Феня” молчал – значит, то ли не было новых сообщений, то ли не работала связь.
Все ответственные редакторы, а также ведущие журналисты были в сборе. Юра кого-то распекал. При этом он беспрестанно совал ручку в рот и жевал ее. От этого его речь не становилась разборчивей.
– Газета не делает событий, – вещал Юра Дронский в пятьсот двадцать пятый раз. – Она их комментирует, иногда интерпретирует в силу своих пристрастий. Наша стратегия заключается в том, чтобы использовать яркие первые страницы, которые видны за километр. Информация должна быть ясной, кратко изложенной и броской! Что у нас по ударным темам?
Ему отвечали. Он помечал на бумаге. Я готов был биться об заклад, что тема черных ангелов в его списке не значилась. И честно говоря, удивился, потому что ожидал совершенно другого. Еще мне не понравилось, что Юра явно избегал моего взгляда. Он делал вид, что увлечен разговором.
– Хорошо, Петров, – говорил Юра Дронский, отгрызая у ручки колпачок, – “В правительстве рассматриваются закон о криминальном правосудии”. Венгловский: “Борьба Гучини за власть”, тоже, очевидно, следует вынести на первую полосу. Маша Ржевская: “В некоторых областях на Западе предпринята попытка истребления местной фауны, в частности – летающую форму шитиков”. В одном районе шитиков уничтожают, в другом, наоборот, разводят на фермах для меха. Надо занять четкую позицию по данному вопросу. Думаю, как раз по второму варианту. Сакулин: “Успех группы “Семья куропаток””. Это в раздел культуры... У нас серьезная газета...
– Но они взяли Гран-при… – робко напомнил Сакулин.
– А что там произошло убийство, или что?! Кто сейчас этим интересуется, кроме группки дебильных юнцов?
После таких заявлений я покривился. Неужели Юра Дронский не чувствует момента? Грядут такие события! Впрочем, вопрос чисто риторический. Что-то на Юру Дронского не похоже. Хотя бы для приличия упомянул о каменах. Тема, правда, не столь свежа, но зато проглатывалась всегда и неизменно, словно для читателей не было ничего интересней, чем смаковать кровь и насилие. На мой непросвещенный взгляд, “Москву-хроникал” было так же неинтересно читать, как и разгадывать шарады. Я никогда не читаю на ночь глядя “Москву-хроникал”. Как, впрочем, и в другое время суток.
– Материал о Маркедонове тоже неплохой, – неискренне продолжал Юра. – Думаю, мы должны поставить на первую страницу Гучини, шитиков и кровавое воскресенье.
Я открыл было рот, чтобы сообщить, что все это неактуально, что Гучини – это не новоявленный Христос, а всего лишь воинствующий ортодокс, что шитиков полным-полно в Доломитовых горах, к тому же разноцветных – под цвет разнотравья пустыни, что парламент благополучно переживет кровавое воскресенье и до следующего понедельника выберет для нас нового бритого шилом премьера, что небо на Марсе давным-давно не розовое, а голубое, что сегодня вторник, а не злополучный понедельник и тем более не черная пятница, когда все прощается, но вдруг меня осенило: Юра Дронский не тот человек, который будет ставить на плохую лошадку, значит, у него есть повод вести себя тихо и скромно. Дело в том, что к нему стекалась информация из самых невероятных источников. Всякий, кто хотел иметь в друзьях Дронского, спешил принести в клювике. На этом зиждился не только столичный мир. Здесь была замешана большая политика и высшие сферы, которые мне и не снились.
Еще полчаса ушло на обсуждение иллюстрация для северного, южного, западного и восточного столичных таблойдой, а также для десятка таблойдов, которые распространялись в пригородах и в русскоязычных районах Берлина, Праги, Нью-Йорка, Парижа и еще в сотне других близлежащих городов. Огромный стол Юры Дронского завалили фотографиями.
– Я бы перенесла материал о шитиках на третью страницу, – робко предложила Маша Ржевская, пишущая на темы о природе. В редакции ее звали “природником”.
Юра задумчиво пожевал остатки ручки.
– В одной из школ Марьинки произошла драка. Погиб мальчик, – постным голосом сообщил Спартесный, который вел криминальные темы.
– Сколько мальчику лет? – спросил Юра, переводя на него взгляд.
– Будет известно часа через два.
– Тогда тема каникул и смерти мальчика плохо ложатся на вторую страницу. Надо их развести.
– Сделаем, шеф.
– Не забудьте, нужна редакционная заметка о вреде порталов, но не в лоб, а только слухи и намеки, с перспективой дальнейшей раскрутки. Незачем раньше времени ссориться с корпорациями, но и правительство явно хвалить нельзя. Все-таки мы независимая газета. Хорошо бы мнение какого-нибудь известного ученого.
– Осветить парочку исковых процессов, шеф?
– Да, было бы неплохо.
– Все сделаем!
– А что у нас с рекламой? Учтите, что шестьдесят процентов дохода газета получает от рекламы.
Похоже, он вещал прописные истины, потому что лицо у Маши Ржевской сделалось скучным. Она еще не стала тертым калачом и не привыкла к журналистскому лицемерию. Я бы к ней подкатил, но она была слишком молода – только-только с университетской скамьи, а у меня к этому времени появились принципы не связываться с малолетками. Меня пугала ее жизнерадостность и вечный смех. В общем, я валял дурака. Надо было давно ее погасить.
– Полный объем будет к вечеру.
– Зарезервируйте место. Да, экономический обзор готов?
– … По внегалактической деятельности… – уточнил финансовый редактор, – редактируется…
– В три часа мне на стол!
К этому времени на стол Юры Дронского ляжет полный макет, и Юра утвердит его. Окончательно он подпишет каждый номер по электронке в двадцать три пятьдесят, лежа у себя в постели.
– А что у нас с криминальным разделом?
– Бенуа Сегюр дает интервью, а Батых Кинжев подготавливает статью о репатриантах.
– Отлично! Ну а со скачками, погодой и спортом как всегда в рабочем порядке разберутся ведущие.
Я же с интересом наблюдал за клубящимися облачками над Доломитовыми горами. Вначале они были, как легкий мазок белил на голубом небосклоне. Через пару минут, когда я отвлекся и снова взглянул, облака превратились в рыжие тучи, которые занимали всю нижнюю часть пространства окон в кабинете Юры Дронского. И если бы я подошел ближе, то наверняка увидел бы, что тучи клубятся по всему горизонту. Это, конечно, не Юпитер, где бури бушуют по триста лет. Это Марс. Тем не менее, бури тоже приличные. Но почему-то я не придал происходящему большого значения.
Наконец редакторы и журналисты оставили нас одних, Юра сказал:
– Привет! Что-то я давно тебя не видел.
– Летал на север, – сказал я, пытливо вглядываясь в его лицо.
Но либо Юра ничего не знал, либо у него была железная выдержка.
– Эта твоя статья… – сказал он, упреждая мой вопрос, иначе бы он не был Юрой Дронским.
– …Да, – быстро сказал я. – Хорошая статья. Свежий материал. И насчет рейтинга можешь не беспокоиться.
Черт! Я поймал себя на том, что унижаюсь. Значит, ситуация совсем гнилая.
Юра незаметно поморщился.
Неужели они зажрались здесь в своей “Москва-хроникал”? удивился я.
– Дело не в этом, – безапелляционно заявил Юра, – дело в том, что информация устарела.
– Устарела?!
Или я ничего не понимал, или Дронский был настолько умен, что не поддавался анализу.
– Эта информация проскочила год назад.
– Прости, я ничего не знал.
– Ты не понял. По просьбе правительственных кругов публикация была задержана.
Меня прошиб холодный пот. Никогда не попадал в такие положения. Я-то, казалось, собаку съел в журналистике.
Нет, вру! Такие ситуации были издержками нашей профессии. Я просто пытался их избегать.
– А что, у тебя есть фотографии? – осведомился я, не собираясь раскрывать ему все карты с бабоном.
– Нет, у меня нет фотографий, – твердо ответил Юра Дронский.
– У тебя есть живые свидетели?
Я намекал на Луку Федотова. Вдруг Юра каким-то образом с ним связан?
– Нет у меня нет пока еще живых свидетелей.
– У тебя есть Кагалма?
– Нет, у меня есть Тога-Тога.
– А! – обрадовался я. – Это на юге у негров. Это несерьезно – одни слухи.
Я знал, что говорю, потому что, действительно, примерно год назад в нашей редакции начались разговоры на эту тему. И Тога-Тога в них тоже проскакивала.
– Что не меняет сути дела, – сказал Юра Дронский и снова замолчал.
У него было такое выражение на лице, словно он в уме писал доклад.
– Черт! Так что тебе надо?! Год прошел. Свяжись со своим боссом, Пекой Дементьевым. Чего тебя учить!
– Это исключено. На следующий день он меня выгонит. Я самостоятелен в принятии решений.
– Тогда ты, может быть, ждешь, когда меня убьют?
Рыжие тучи уже накрыли пустыню между Доломитовыми горами и городом, доползли до Сити-центра – рубиновая игла была скрыта до половины, и коснулись цента Столицы. Главки Кремля потускнели. А в верхней части окон виднелась лишь узкая полоска голубого неба. Тучи были какими-то странными – пузырчатыми и очень подвижными, словно город находился на дне глубокого морского залива, а сверху кипел прибой, и рыже-черными, словно дело происходило ночью. Таких туч над Столицей мира мне видеть не доводилось. Однако меня почему-то совершенно не смутил тот факт, что они застилают все небо.
– Нет, я не жду, когда тебя убьют.
– Учти, нас было трое. Всех сразу трудно убить.
– Это неважно, – сказал он, терпеливо вздохнув.
– Тогда, что важно?
– Это просто закрытая тема.
– Такая же, как и цекулы? – спросил я.
– Цекулы – это миф! – заявил он.
– А гесион? – с издевкой спросил я.
– Гесион тоже! – не моргнул он глазом.
– Тогда мой материал с удовольствием напечатают другие.
– Не напечатают, – покачал головой Юра Дронский.
И в его голосе я услышал нечто, что заставило поверить. Наступила пауза. Мне нечего было больше сказать – настолько я был ошарашен, если не сказать, подавлен.
– Извини… – сказал Юра Дронский, взглянув на часы. – Совершенно нет времени… Спешу на ленч... И опоздать нельзя, потому что ленч дает городское правительство.
Юра Дронский обитал в иных сферах, недоступных для обыкновенного журналиста. Это была не матушка-Земля, это был Марс со своим снобизмом и классами. Юра хорошо подготовился к разговору и ловко обвел меня вокруг пальца. Очередная неудача. Сколько их было? Я до сих пор так и не привык к ним – что на Земле, что на Марсе.
В кабинете автоматически включилось освещение, словно наступил вечер. Юра Дронский с удивлением посмотрел в окно. Вот-вот должен был пойти ливень.
И вдруг я понял, что Юра Дронский что-то знает. Тайна была столь значительной, что он не смел даже намекнуть неосторожным движением головы. Черт! подумал я, или я старею или становлюсь умным. Вот что значило выхватывать информацию из воздуха. Как я когда-то завидовал Луке! Он владел этим приемом в совершенстве. Я же только учился, но уже знал, что мне надо делать.
В этот момент над городом словно вспыхнуло солнце. Свет был настолько ярким, что пробил рыже-черные тучи и осветил все закоулки города. В мгновение ока он заполнил небо, – а потом сквозь тучи на Столицу пролился огненный дождь. Вначале это были просто огромные искры. В море всполохов я разглядел горящие обломки, которые крутились, вертелись и падали долго – словно в замедленной съемке. Из этих обломков тоже сыпались искры и било пламя, и самое страшное заключалось в том, что обломки опускались на город. Совсем близко за окнами промелькнул огненный вихрь, потом донесся грохот. Нет – не грохот и не гром, а то, чего не было в моем лексиконе – с точечной ноты до размеров вселенной! Рамы прогнулись! Стекла треснули! “Бух-х-х!!!” Поток воздуха едва не вынес меня наружу.
Я успел подумать, что надо бежать. И первым моим движением было спасти своего друга – Росса. Я схватил его за ошейник и дернул дверь, но открыть не успел. Пол качнулся. От страшного удара дверь слетела с петель, потолок треснул, и произошло нечто невообразимое. Это было похоже на взрыв или настолько быструю смену событий, скоротечность которых сознание не уловило, только запечатлело, что ни окон, ни стола, за которым сидел Юра Дронский, ни самого Юры Дронского не было. Не было ни стен, ни пола, потому что я висел над бездной, и помню, что совершенно не испугался, словно не я, а кто-то другой должен был упасть с высоты двадцать пятого этажа. В воздухе летала горящая бумага и проносилось множество вещей: разнокалиберные обломки, мебель, офисная техника и, кажется, даже люди или то, что от них осталось, стекла, куски рам, двери и еще что-то. Но я не слышал ни звука. Меня мучила одна единственная мысль – теперь я не узнаю того, что знал Юра Дронский и вообще всего того, что произойдет дальше в мире. Эта идиотская мысль застряла в моей башке, как гвоздь, и мешала сосредоточиться. В тот момент, когда слух включился, я понял, что не упал благодаря двум вещам: арматуре, в которой застряли мои ноги, и поводку, в петле которого была затянута моя левая рука, и самое главное – Россу, который уперся всеми четырьмя лапами и затаскивал меня внутрь кабинета.
Не помню, как я выбрался. Через какое-то время я увидел себя бредущим по редакционному коридору. Вокруг был сплошной туман. Как ни странно, на потолке горело аварийное освещение. В руках у меня все еще был поводок, и Росс по прежнему тянул меня что есть сил.
Я знал, что надо убираться из здания, которое, судя по всему, вот-вот должно было развалиться. Стоял страшный грохот, из которого невозможно было вычленить отдельные звуки: непонятный свист, скрежет рвущейся стали, крики, визг крошащегося стекла и разрушающегося бетона, вой сирен, жуткий скрип раскачивающихся стен и падающих перекрытий.
Впереди мелькали странные людские пятна: женские ноги, груди, костюмы и искаженные лица. Кто-то лежал на полу. Кто-то прятался под столом. Какая-то женщина истерически смеялась. Кто-то дрался из-за очереди в портал.
Вдруг я узнал человека в ало-красной “карапузе”.
– Лука!!!
Он словно ослышался и завертел головой.
В этот момент из пятой комнаты выбежал Венгловский и вцепился в меня. Он потрясал мобильником, как распятием, и вещал поповским голосом:
– Покайтесь перед концом света! Покайтесь!!!
Кажется, он входил, не помню, в какую-то секту и был религиозным психопатом.
Я оттолкнул его и снова погнался за Лукой во главе с Россом, который с эрделевским азартом воспринимал происходящее как страшно занимательную игру.
– Лука! – крикнул я, когда мы пробегали мимо.
Они все скопом пытались втиснуться в лифт. Маша Ржевская упала. Ее топтали. Петров лез по головам, выдирая волосы и бороды. Маленький, юркий Сакулин пробивался между ногами. Лука оглянулся. Глаза его были белыми. Он все понял.
– Бежим!
В следующее мгновение справа что-то ухнуло. Из дверного проема вылетели клубы пыли и дыма. Мы с Россом инстинктивно шарахнулись в сторону. Я споткнулся и упал на вздыбившимся полу. Впереди как по мановению волшебной палочки стена превратилась в груду камней. Потолок треснул. Мы полезли куда-то вверх. Я решил, что Луку засыпало, но когда дунул ветер и рассеялась пыль, мы увидели, что Лука как-то странно изогнувшись в пояснице и словно нырнув, растворился в темноте. Мелькнули только ноги и раздался протяжный крик: “А-а-а…” Его “карапуза”, подхваченная ветром, взмыла под небеса и растаяла среди огненных искр.
Мы с Россом едва не улетели следом. Ни справа, ни слева, ни спереди ничего не было, кроме рыже-черных туч и огня. Пропали коридоры с мягкими дорожками, приемные с длинноногими секретаршами, комнаты, в которых сидели журналисты, художники и макетировщики, пропали лифты, курилки, туалеты, кабинеты с редакторами и посетителями, пропали охранники и вахтеры, пропали курьеры, мелкие продавцы, разносчики газет, рестораны и бары, пропали все, кто имел отношение к “Москва-хроникал”. Торчали лишь покореженные перила и зиял провал. Половина высотки была отрезана как ножом, и все, что мы увидели – это раскачивающийся лестничный спуск и изогнутые ограждения центрального пролета. Все остальное терялось во мраке. Мы с Россом попятились. Я вспомнил о запасном выходе на другом крыле здания.
Когда мы бежали назад, в коридоре уже никого не было. На полу валялись личные вещи и упавшие с потолка светильники, которые мигали, словно полицейские спецсигналы.
Спуск занял целую вечность. Здание трещало по швам. Через несколько этажей мы наткнулись на людей. В полумраке лестницы, освещаемой всполохами огня, они спорили, куда идти. Оказалось, что два пролета на шестнадцатом этаже разрушены, и кто-то хотел подняться на крышу, на которую могли сесть аэромобили.
– По-моему, крыши нет, – заметил я.
– Как это нет! – возмутился человек, судя по всему привыкший командовать. – Мы поднимемся и вызовем спасателей!
С ним ушли человек семь-восемь. Остальные приняли решение идти внизу. Мы спустились ниже, и Спартесный с товарищем слезли на четырнадцатый этаж по арматуре. Минут пять мы смотрели, как они проделывают все это. Со мной остались две женщины. Обе были страшно напуганы. Одна из них беспрестанно плакала и повторяла:
– Я не хочу умирать… я не хочу умирать…
Особенно она пугалась, когда что-то грохотало и здание вздрагивало, словно живое. Признаться, и мне было не по себе. Чтобы не сглазить удачу, я даже не клялся, что никогда, никогда носа не суну в высотки. Не было времени на бесполезные переживания. Где-то наверху, кажется, в шахтной лифта кричали люди. Синхронно их крикам мигали лампы освещения. Искрилась проводка. Рассыпались искры, и из стены, как из газового резака, било голубоватое пламя.
Мы обследовали этаж и нашли пожарную лестницу, которая проходила сквозь эвакуационные площадки. Она были слишком узка и крута, и мне пришлось нести Росса на руках. В одном месте не было стены и ветер дул, как в аэродинамической трубе, неся рыжую марсианскую пыль.
Когда мы очутились на двенадцатом этаже, то решили вернуться на запасную лестницу, чтобы двигаться быстрее. Здесь проходила оргия: дюжина пьяных и голых людей занимались сексом. Мы спросили, где выход. Они нам показали.
Один из них, выйдя вслед за ними на лестничную площадку с бокалом в руках и в обнимку с обнаженной девицей, предложил:
– Собака нам не нужна – скотоложством мы не занимаемся, а женщины могут остаться…
Мои спутницы еще больше испугались.
Тогда он выкрикнул следующее:
– Это последняя мировая! Вы нам еще позавидуете!!!
Девица громко хихикала. Голый человек выпил содержимое бокала и разбил его о пол.
Больше ничего не произошло. Мы благополучно достигли первого этажа и выскочили наружу.
Вся ближайшая территория вокруг высотки была завалена обломками и телами. Сквозь рыжую пыль я разглядел людей, разрезанных пополам, или – отдельно ноги и голова, или туловище без ног и без головы. Или просто нечто бесформенное, как кусок мяса. Я увидел секретаршу Юры Дронского – Лиду Ямпала. У нее было удивительно спокойное лицо, словно она спала. Я обнаружил Батыха Кинжева в луже крови. В груди у него было два пулевых отверстия. То, что это были пулевые отверстия, я не сомневался ни минуты, потому что видел такие ранения во время восстания хлыстов в Санкт-Петербурге. Но кто и почему стрелял, трудно было понять. Впрочем, рассуждать не было времени. “Плюх!” – рядом что-то упало. И в отдалении тоже. Меня обрызгало. Находиться рядом со зданием было небезопасно. Я отцепил Росса. Он ту же стал активно встряхиваться. Женщина, которая все время повторяла: “Я не хочу умирать… я не хочу умирать…”, куда-то делась. Вторая пропала еще раньше.
Дом напротив высотки горел. Я задрал голову и посмотрел туда, где висел полчаса назад. Но ничего не увидел. Все застилали черный дым, рыжая пыль и тучи, из которых сыпались огромные искры. Это напоминало фейерверк, только в грандиозных масштабах. Казалось, горела даже мостовая.
Когда мы с Россом выбежали на Яузский бульвар, за спиной рухнула высотка. Она упала на лесок и окрестные кварталы. Земля вздрогнула. Потом пронеслась ударная волна, сбившая меня с ног. Росс устоял. Он только присел и заворчал. Ему, как и мне, не нравилось происходящее. Воздух наполнился клубами дыма и пыли. Было такое ощущение, что сюда вниз, как на дно глубокого аквариума, льется расплавленный воздух. Трудно было понять: то ли все еще идет огненный дождь, то ли это искры горящего города. Прямо над нами, кувыркаясь, пролетели оранжевые “жигули”, затем голубая “токса” врезалась в угол дома. От здания, находящегося за бульваром, остались одни стены, а огонь вырывался из окон, как из доменной печи. Иногда мелькали фигуры бегущих людей. Тучи горячего дыма заполняли улицу. Трудно было дышать. Нас обоих душил кашель. Мы сунулись было налево, чтобы попасть к реке, но на Парковой стали взрываться машины, а за дорогой вспыхнула автозаправка. Огненный шар взметнулся вверх, прокатился над сквером и окутал рядомстоящие дома. Все заполнилось рыжей мглой, сквозь которую пробивались огненные сполохи багрового цвета. Через мгновение уже ничего нельзя было разглядеть. Бежать к реке было бессмысленно. Вверх по Яузскому бульвару бушевал вихрь. Кажется, вслед за ним приподнимался даже асфальт. Воздух гудел. Деревья вспыхивали, как свечки.
Мы сунулись в Петропавловский переулок. Он тоже пылал. Я чувствовал, что на мне тлеет одежда и трещат волосы. Росс выбрал самый правильный путь. В центре квартала образовался островок – там располагались теннисные корды и футбольное поле. Какие-то юркие люди с баулами выбегали из подъездов. Увидев нас, они тотчас пропали. Мы юркнули на Солянку – чисто инстинктивно поближе к воде. Но реки не увидели. Панораму застилала все та же рыжая марсианская пыль.
– Сюда!.. Сюда!.. – крикнул кто-то
Нас приютил вестибюль одиночного углового дома. Правда, это было не очень надежное убежище, внутри которого столпились испуганные люди. Снаружи периодически что-то грохотало и взрывалось. Тогда вместе со всеми вздрагивали стены дома. Похоже, сюда набились все обитатели квартала.
– Что это было? – спросил я у полицейского, который позвал нас.
Он пожал плечами.
– Я имею ввиду – что с небом?
Он снова пожал плечами. Тогда меня осенило. Я достал из кармана чудом уцелевший телефон и включил новости. Почту я не стал смотреть – не было времени. Связь была отвратительная. Наконец пробился какой-то оператор, и я увидел на экране:
“База… город… сплошные пожары… камены… камены…”
– При чем здесь камены? – спросил я у полицейского.
Вопрос был чисто риторический. Полицейский был слишком бледен и измучен, чтобы что-то соображать. Только теперь я обратил внимание, что у него травмирована рука.
– Доктор есть?! – крикнул я.
К нас протиснулся пожилой мужчина с белой тряпкой на лице. Он занялся полицейским.
– У него перелом, – сказал доктор, сдергивая со рта тряпку. – Нужны лекарства: бинты, шину, йод, а лучше обезболивающие.
Я открыл подъездную дверь и тут же закрыл ее, потому что внутрь сразу ворвались клубы рыжей пыли. На меня зашикали. Тогда мы с Россом поднялись на первый этаж, и я постучал первую же квартиру.
– Чего вы колотите?! – возмутилась какой-то брюнетка в розовом пеньюаре и босиком.
Он прикрывала грудь руками и переминалась с ноги на ногу.
– Почему вы не обуетесь? – спросил я, с удивлением оглядывая ее.
Надо было спросить, почему вы не оденетесь, но у меня словно язык отнялся. С другой стороны, цинично подумал я, с полураздетой женщиной легче общаться.
– Мне интересно… – ответила она. – Первый раз такое вижу...
– Я тоже, – признался я, понимая, что безбожно вру. – Там раненый. Нужны лекарства.
Она завел нас к себе на кухню.
– Как вы думаете, на нас напали? – спросила она, роясь в аптечке.
Она болтала, как любая, не обремененная умом женщина. У нее были длинные красивые пальцы и стройные ноги. Я не успел с первого взгляда по достоинству оценить ее зад – она резко повернулась.
– Не знаю, – ответил я, отводя взгляд и соображая, заметила она или нет, ибо даже в такой катастрофической ситуации пытался соблюсти приличие.
– А как вы думаете, это конец света? – на ее губах промелькнула всепонимающая улыбка.
– Понятия не имею…
Мне всегда нравились такие брюнетки. Это была единственная моя слабость, не считая журналистики. Но я не хотел, чтобы женщина сбила меня с толку раньше времени.
– Может быть, это черные ангелы? – она снова улыбнулась.
– Не похоже, – пожал я плечами.
– А вы их видели, черных ангелов?
– Как вас.
– Интересно… Ха…
Пока она искала лекарства, мы с Россом направили свои стопы в ванную и напились воды. И хотя электричества не было, в сумрачном свете, который падал из окна, я разглядел себя в зеркале. Я был похож человека, которого с ног до головы обсыпали рыжей пудрой. У меня даже выросли огромные усы и борода. Я сунул голову под кран и простоял так целую вечность, пока не ощутил, что под руками нет песка. В отличие от Росса я не умел встряхиваться, как собака. Самое удивительное, что ни на Россе, ни на мне после всех приключений не было ни царапины, болела только нога, в которую пришелся выстрел, но это были фантомные боли.
Больше всего мена поразила не катастрофа, не масштабные разрушения. Такое я уже видел на Земле во время восстания хлыстов в Санкт-Петербурге. А нелепая смерть Луки. Нельзя сказать, что я очень расстроился из-за этого. Луку я не любил. Вот Леху любил, а Луку нет. Слишком часто он корчил из себя начальство. Если Алфену это шло, то Луке явно нет. Он был мелочен и суетлив, хотя и был профессионалом. Надо отдать ему должное. А такие журналисты встречаются крайне редко, потому что нельзя жить журналистикой только на работе, а дома быть кем-то другим. Правда и то, что наша профессия, как и профессия врача, делает нас циниками и одиночками. Ну и что? В каждом деле свои издержки.
Как бы там ни было, вместе с гибелью Луки оборвалась единственная нить, которая выводила меня на астросов и тайну, которую знал Юра Дронский. Если он ее знал, конечно! Хотя Лука не зря оказался в редакции “Москва-хроникал”. Он явно работал на Юру, которого мне было очень жаль. Все-таки я его еще помнил контактером и внештатником, который готов был ехать к черту на кулички лишь бы увидеть и пообщаться с плазманоидом. Теперь надо было искать разгадку тайны в другом месте. И такое место я предполагал. Где-то центре жил старый журналист Жора Мамырин, который участвовал еще в освоении Марса. Он, пожалуй, был даже лучше покойного Луки, который умел черпать информацию буквально из воздуха. Но Жора Мамырин давно отошел от дел. Хотя я был почти уверен, что он в по-прежнему в курсе всех событий.
Еще меня мучил один вопрос: почему застрелили Батыха Кинжева? И главное – кто застрелил? На черных ангелов не похоже. Зачем черным ангелам какой-то Батых, когда вокруг хаос? Если только он не стал мародером? Но это совсем бредовая мысль. Правда, ходили слухи, что он агент метаполиции. Ну и что? Кого это волновало? Одно было ясно: база и камены каким-то образом связаны. Неужели базу взорвали, с ужасом подумал я. А вдруг – это третья сила – цекулы? Тогда в любом случае – война, что вообще было нелепицей, потому что астросы были могущественны, как боги. Хотя все к одному: тюрьма в Кагалме и взрыв базы.
– Полотенце на сушилке, – сообщила женщина. Она стола в дверях и протягивала мне бокал. При этом она смотрела на меня, как звездочет – пристально и недвусмысленно. – Выпить не хотите?
С полотенцем в руках я вышел на кухню.
– Меня зовут Аллой, – сказала она и прислушалась, глядя в окно. Снаружи что-то гремело и сотрясалось. – Жуткий город... А этот небоскреб?..
Потом посмотрела на меня. У нее были карие глаза, и я понял, что она землянка, потому что на Марсе кареглазые женщины встречались крайне редко.
– Час назад мы чуть не погибли в нем, – сказал я, с легким сожалением вспомнив, что оставил своего “Феню” и компьютер в кабинете Юры Дронского. А ведь в этом компьютере у меня был огромный банк данных и адреса, с помощью которых можно было попасть в секретные сайты.
– Ах! – воскликнула она. – Бедненький!
– Ну не совсем… – застеснялся я.
– Красивая у вас собака, – она пожалела меня и присела перед Россом.
Росс подал ей лапу. Он знал, когда надо было подлизываться и как заставить женское сердце дрогнуть. Я догадывался, что он делает это ради меня, и подмигнул ему. Он разулыбался, показывая резцы и большие белые клыки.
– Улыбается, как человек, – сказала она, ничуть не стеснялась своих обнаженных ног, словно я был ее мужем и мы рассуждали о питомце. Правда, под пеньюаром ничего нельзя было разглядеть, потому что на ней была еще и розовая комбинация. Но от ее стройных ног и мысли, что под комбинацией она практически голая, я слегка возбудился. Она меня притягивала. Есть такой тип женщин с магическом вожделение.
– Нашли? – спросил я, кивая на аптечку и прочищая горло глотком водки.
Что-что, а водка у Аллы оказалась отличной. Лучше, чем в гостях у Лехи. К тому же она явно знала, что быстрый путь к сердцу мужчины лежит через алкоголь. Я даже заподозрил, что она специально не обулась, чтобы продемонстрировать мне свои пятки – аккуратные и розовые, как пятачок у поросенка. Надо ли упоминать, что очутившись на Марсе, я долго отвыкал от чернокожих земных женщин и привыкал к белокожим марсианским. А после развода продвинулся по этой стезе довольно значительно.
Должно быть, Аллу возбуждала атмосфера опасности, потому что глаза ее блестели, и еще она не могла справиться со своим губами, на которых блуждала странная улыбка.
– Нашла… – произнесла она недвусмысленно. – Хотите еще?
– Хочу…
Я решил поиграть в старую, приятную игру.
– За знакомство…
Она необдуманно подошла так близко, что я ощутил ее запах – каких-то горько-пряных духов. Старые-старые воспоминания. Они давно преследовали меня, но я не осознавал этого. Эти воспоминания были связаны с Землей, с ее сезоном дождей и Татьяной Лавровой, которая опекала меня и которая приносила с собой этот запах дурмана, потому что был женщиной порывистой и необузданной, и потому что я ее любил. Ну да бог с ней.
– Все так необычно… – произнесла она с придыханием. – Оставь это здесь.
– Зачем? – спросил я.
– Затем… – отозвалась она, как эхо.
Я снял куртку и бросил ее на пол.
Алла положила мне на шею руки, и мы поцеловались совсем нестрастно, а скорее нежно и коротко, словно пробуя друг друга на вкус. Я прижал ее к себе и наклонился, но она, закусив губу и глядя мне в глаза, прогнулась в пояснице и покачала головой, словно оценивая, продолжать дальше или нет. Она была хрупкой и сильной одновременно.
Я всегда был терпелив и галантен. Но иногда во мне просыпался зверь под названием страсть. В данном случае Алла рисковала быть заваленной в гостиной на одном из двух огромных белых диванов, которые я заметил, когда мы проходили на кухню. Меня нельзя было доводить до такого состояния. Единственное, меня останавливало – мысль, что в квартире может находиться еще кто-то, и еще Росс, который глядел на меня осуждающими глазами. А зря, потому что уж я-то ему в его гульках совершенно не отказывал и с удовольствием пристраивал среди своих знакомых всех его брачных и внебрачных детей.
Не отрывая взгляда, Алла сделал шаг назад, взяла свой стакан, допила водку, наблюдая за мной сквозь дымчатое стекло и улыбаясь, налила себе еще и, взяв меня за руку, повела в глубь комнат. Это было что-то, скажу я вам – похожее на обольщающее заклание. Странное дело, стоило мне в ком-то из женщин, даже отдаленно, увидеть черты Полины, как эта женщина становилась желанной.
Я совершенно забыл и о раненом полицейском, и о горящем городе, и о Луке с Юрой Дронским. Мена даже не волновали подрагивающие в окнах стекла. Боже мой, думал я, как мало человеку надо. А ведь виной всему послужил только горьковатый запах дурмана. Одно я знал точно, что когда спал с женщинами, то расслаблялся.
В комнате, стоя ко мне спиной, Алла скинула пеньюар, повернулась и сказала:
– Дальше сам…
Две бретельки, и шорох соскользнувшей ткани. Как только я коснулся кожи, все произошло само собой.
Надо ли говорить, что Алла оказалась потрясающей женщиной, но с одним изъяном – она была лишена стыдливости. Совершенно! Абсолютно! Что в моих глазах было небольшим пороком. Во всем остальном она была на высоте, то есть вовремя стонала и даже пару раз вскрикнула в особо торжественные моменты и во время прелюдии. Кроме этого она вскрикивала во всех тех случаях, когда вздрагивал дом, когда снаружи что-то грохотало, а также когда из подъезда слышались голоса. Я почему-то решил, что это результат массового психоза. Но страсть ее была настоящей. Уж в этом я разбирался. И еще я не ошибся в ее ногах. Ноги у нее были шикарными – гладкие, как тюлени, и точеные, как ноги греческой богини. Ни у одной из моих женщин не было таких шикарных ног. Даже у Полины Кутеповой, которую я все еще любил. Если бы она пришла и сказала: “Начнем все сначала”, ей богу, я бы бросил эту беспорядочную жизнь и не жалел бы ни минуты.
После любви и треволнений мы уснули, хотя я ненавижу спать на кожаных диванах, потому что прилипаю к ним. Сколько прошло времени не знаю, только я проснулся, словно от толчка.
Росс лежал в углу и, положив морду на лапы и бесконечно грустя, смотрел на меня влажными, карими глазами. Почему-то он не любил валяться в чужих квартирах и задерживаться в них тоже не любил. Больше всего он любил наш старый, привычный дом, который наверняка считал большой-большой конурой. Но своих приятельниц, в отличие от меня, он туда никогда не приводил.
Я подмигнул ему и осторожно встал. Снаружи заметно посветлело и не так грохотало.
Алла спала, свернувшись калачиком. Даже во сне она была до нельзя породистой: черные волосы, черные брови и нос с трепетными ноздрями. Картину не портили разбросанные и смятые простони, из-под которых торчали ее ухоженные ступни.
Такие женщины мне попадались редко. Чаще всего они были чьими-то любовницами – вели праздный образ существования, или у них было свое маленькое дельце и налаженная жизнь. С ними было просто и весело. Но это были не мои женщины в душевном смысле. Ложась в постель, мы словно заключали временный союз, в котором не было места любви. А наши романы были скоротечны, как удар молнии. Поэтому я не питал никаких иллюзий и они мне были чужды.
Прихватив одежду, я пошел в ванную. Как ни странно, из крана текла горячая вода. Я постоял под душем, прикидывая задержаться здесь или нет. Что-то мне подсказывало, что делать этого не следовало – слишком шикарная была у Анны квартира, которая занимала, похоже, весь первый этаж огромного здания. К тому же здесь явно бывали мужчины, потому что среди безделушек в гостиной, или как она там называлась у Анны, я заметил роговые очки и курительную трубку – “данхилл”, которая была сделана из настоящей земной сосны. На Марсе такие деревья не росли. Вещи, как и все в квартире, очень дорогие. Из чего я сделал вывод, что Анна находится на содержании у богатого мужчины. У нее в квартире даже не было портала, потому что у богатых людей это считалось плохим вкусом.
Я вышел из ванной, вытираясь полотенцем. Росс уже ждал меня. Он стал подпихивать мои руки, тем самым давая понять, что пора и честь знать. Мы оба прекрасно понимали язык жестов.
Надо было, конечно, перешагнуть через обиду и позвонить Полине Кутеповой, потому что они жили в нашем старом доме в Лахте, которая могла быть задета огнем. Впрочем, у ее мужа был еще один дом где-то в районе Соснового Бора. За Катажину Фигуру я почему-то беспокоился меньше – ее дом находился в Комарове.
С мыслью, что надо взять телефон, я открыл холодильник, достал банку пива и машинально взглянул в окон. Так вот, по переулку руки в брюки – любимая манера – шел… Лука.


Глава 3.
Камены

По переулку, засыпанному рыжей пылью, шел Лука, а я тупо глядел на него. Нет, не может быть, лихорадочно думал я, Лука погиб. Это не Лука, а просто очень похожий на него человек. Но почему-то открыл окно и крикнул:
– Лука!..
То ли он меня не услышал, то ли сделал вид, что не услышал, но его фигура растворилась за углом дома.
Забыв о пиве, я лихорадочно стал натягивать одежду.
Случилось нечто невообразимое, мистическое, нарушающее все привычные координаты жизни. Ведь Лука разбился! Он упал с двадцать пятого этажа, и мы с Россом едва не последовали следом. И вдруг он в переулке?! Чертовщина какая-то! Идет как ни в чем ни бывало. Засунул руки в карманы. На нем его “карапуза”. А его грозные тараканьи усы я бы узнал за версту. Полный идиотизм!
В этот момент в вестибюле так грохнуло, что Росс заворчал, а шерсть на стриженном загривке у него встала дыбом.
В кухню, кутаясь в розовый сексуальный пеньюар, вбежала Алла.
– Что случилось?
Вид у нее был встревоженный, хотя даже спросонья она выглядела великолепно. Есть такой тип женщин, которых не пугаешься на рассвете. От нее и пахло соответственно – горьковатым, стойким запахом страсти. Вряд ли это был ее натуральный запах, скорее, искусно подобранные духи. Я давно прощал всем женщинам подобное лицемерие – такова природа вещей.
– По-моему, стреляют, – сказал я. – Сейчас посмотрю.
– Нет! – она вцепилась в меня. – Не ходи! Я боюсь!
– Я посмотрю и вернусь, – пообещал я, вдыхая запах ее горьковатых духов.
– Не ходи… – еще раз попросила она, – пожалуйста…
Черт! Я действительно едва не остался. Она завораживала меня. Расслабляла. В ней было что-то такое, чего я еще не разгадал. А потом этот запах. Следует научить душиться Катажину. Тогда я точно не смогу от нее уйти. Но это будет самоубийством.
Через мгновение мы с Россом уже стояли в прихожей. Причем Росс явно нашел повод, чтобы досрочно покинуть квартиру. Вначале я хотел оставить его с Аллой, но он выскользнул наружу, стоило мне приоткрыть дверь.
Я последовал за ним. В слабом свете, который сочился из подъездного окна, я увидел каменов. Точнее, в первое мгновение я подумал, что это черные ангелы, а потом понял, что ошибся. Один из них был негром. Все трое – в черной форме и в черных плащ-накидках. Не такие высокие, как черные ангелы, и по сравнению с ними – широкоплечие и грузные. Двое были вооружены обыкновенными штурмовыми автоматами, а третий, сержант – огромной, длинной штукой – бластером марки БК. Оружие большой, громадной мощности. Его еще называли ручной артиллерией. Из бластера БК можно было легко подбить танк или сбить аэромобиль любой марки и даже военный. И вообще, он предназначался для космонавтики. Единственным его недостатком была низкая скорострельность. Да и в условиях города применять такое оружие явно большая роскошь – оно было тяжелым и громоздким. Тем не менее, сержант наставил его на меня и кивнул негру. Он подошел и бесцеремонно обыскал меня.
И тут я видел, что полицейский убит. Он лежал перед дверью с неестественно подогнутыми коленями, и большая лужа крови растекалась по кафельному полу. Пожилой доктор сидел в углу, у него тряслись руки, и он с ужасом наблюдал за людьми в черных плащах.
– Кто вы? – спросил я, хотя и так все было ясно.
– Кто мы?! – насмешливо переспросил сержант и направил на меня бластер БК.
Если бы он выстрелил, то от меня не то что мокрого места, воспоминаний бы не осталось. Кроме этого наверняка он разнес бы весь первый этаж, полдома и еще квартал за ним.
– Кто мы… А вот кто вы? – сержант качнул бластер БК в сторону Росса и ухмыльнулся. Он явно гордился своим необычным оружием, хотя для боя в замкнутом пространстве вестибюля оно подходило меньше всего и было опасно в равной степени как для нас с Россом, так и для сержанта.
Черномазый камен с готовностью передернул затвор и скосился на сержанта, ожидая команды. Я сразу понял, что он из форта Кагалма. Классический вариант землефоба. Они по привычке так же ненавидели и Марс, и всю цивилизацию. Они были убийцами. Их готовили убивать и насиловать, и они получали от этого удовольствие. Вот почему черномазых заперли в бабоне.
– Не надо собаку, – попросил я, загораживая Росса.
Он же по своей собачьей непосредственности лез знакомиться. Эрдель – это охотничья собака. Его предки ловили выдр и белок в реках и лесах земной Англии. Поэтому эрдели никогда не были агрессивными по отношению к человеку. Но камены этого не знали. Они просто хотели развлечься.
– Отойти, иначе я отстрелю тебе руку, – сказал камен, целясь в Росса.
Я же в сердцах успел подумать, что где бы ты ни был, ты вечно не там, где надо.
Второй камен протянул сержанту мое редакционное удостоверение и пропуск с красной полосой по диагонали.
– А… – недовольным тоном проворчал тот, опуская бластер БК, – союзнечки… мать вашу… Рад видеть. Пристрелить бы тебя…
– Ну что ж ты так?.. – спросил я, не улавливая его логики.
– Все равно пойдешь с нами, слишком морда у тебя подозрительная. Да и газетенка твоя в черных списках.
Он потряс у меня под носом каким-то бумажками.
– В каких списках? – переспросил я от удивления.
– Черных! Я что тихо говорю?!
– Нет, – сказал я с облегчением от того, что они переключили свое внимание. – Черные списки... Все ясно…
– Что тебе ясно, союзничек?!
В его голосе прозвучала угроза. Непонятно было, чем она вызвана.
– Ясно, что мы вроде как не враги.
– Точно! – рассмеялся сержант. – Не враги, но и не друзья. Верно я говорю?
– Верно, – закивали головами его помощники. – Нам такие враги пока нужны.
– Ну ладно… – примирительно согласился я. – Я ничего не понял, ничего не знаю и все забуду. Может, я пойду?.. – я сделал шаг к двери.
– Куда ты собрался?! – удивился сержант. Умереть хочешь?! Я же сказал, пойдешь с нами.
– А зачем я вам нужен? – спросил я. – если мы союзники?
– Затем, – объяснил сержант. – Нужен, и все.
Они потеряли к нам с Россом всякий интерес. Сержант громко произнес, наставляя на людей, которые замерли на лестницах, свой огромный бластер:
– Всем приготовить документы! Дважды не повторяю, а только стреляю!
Рядовые дружно заржали, схватившись за бока.
– Документы на бочку!
– Кого вы ищете? – спросил я.
Сержант мимоходом оглянулся:
– Представителей федеральной власти…
Люди зашевелились. Кто-то истерически рассмеялся. Кто-то побежал наверх.
– Что?! Что!!! – заорал сержант. – Все мордой в пол и не пикать! Начинай, боец! – кивнул он рядовому.
– Все это было давно известным притворством, – устало сказал врач.
– Что вы имеете ввиду? – спросил я, присаживаясь рядом.
– Не надо было ни с кем заигрывать.
– Вы полагаете, они суть проблемы?
– Камены только рычаг.
– Думаете, за ними кто-то повыше?
Врач только выразительно пожал плечами, наблюдая, как камены обыскивают всех и вся, вплоть до чердака. У кого не было документов, пинками заставляли спуститься в вестибюль. Среди них оказался человек в дорогом костюме. Судя по всему – чиновник средней руки или бизнесмен. Пожарник с ведомственным удостоверением. И судья. Пожарник вызвал затруднение. Рядовой и сержант долго вчитывались в его удостоверение.
– Какой же он федерал? – усомнился я.
– Пожарник… – пожал плечами сержант.
– Это не власть, – сказал я.
Сержант засомневался. Белый рядовой сказал:
– У меня брат тоже пожарник...
– Ну ладно, черт с ним. Остальных выводи.
– Меня-то за что? – спрашивал человек, который в одинаковой мере походил и на чиновника, и на бизнесмена. – Я только бумажки подписываю.
Его ударили прикладом что есть силы. На стену брызнула кровь. Росс заворчал. Он вообще не любил резких движений.
В числе несчастных оказалась женщина с властными чертами лица. Она сказала:
– Я всю жизнь их презирала... Почему меня в одну компанию?!
– Молчи, стерва! – крикнул белый рядовой, замахиваясь на нее. И тут же, наклонившись, пояснил шепотом: – Моя училка… в школе кровь портила… заставляла учить правильные и неправильные дроби… – и улыбнулся точно также, как улыбался до этого, когда целился в Росса.
Они заставили женщину тащить чиновника. Его лаковые туфли прочертили в пыли две борозды.
Один судья ничего не говорил. Он словно находился в прострации. Похоже, он не понимал, что происходит. У меня же за плечами было восстание хлыстов в земном Санкт-Петербурге, и я знал, чем сопровождаются подобные игры.
Сержант, глядя на нас, с улыбкой поднял палец, прислушиваясь к тому, что должно произойти. Наверное, он хотел сказать этим: то же самое может быть и с любым из вас. Снаружи раздались автоматные очереди, потом два или три одиночных выстрела. Камены вошли, закидывая автоматы на плечо. Негр улыбался.
– Остальные за мной шагом марш! – насмешливо скомандовал сержант и распахнул дверь.
Как только мы очутились на улице, я отпустил Росса. Он хорошо знал город и окрестности. И я надеялся, что с его нюхом и охотничьими навыками он не пропадет, а будет крутиться возле нашего дома, поджидая меня.
– Домой!.. Домой!.. – приказал я.
Росс все понял. Напоследок он оглянулся и скрылся за углом, направляясь на запад.
Убитые лежали рядом с подъездом. Кровь уже пропитала толстый слой рыжей марсианской пыли. Почему-то все отворачивались, когда проходили мимо, словно презирая мертвых. Кто-то из женщин запричитал.
Воздух был насыщен резкими запахами. Когда мы пересекали Яузские ворота, то попали в химическое облако – где-то горел медицинский склад. На Устьименском мосту меня едва не вывернуло от густого запах сгоревшей плоти.
Совсем рядом били пушки, и сквозь мглу я разглядел, как по Раушской, словно жуки, ползаю черные танки. Иногда один из них останавливался, делал: “Пуф-ф-ф…” – из длинного ствола вырывалось пламя, и, урча, полз дальше, чтобы снова сделать: “Пуф-ф-ф…” Несколько раз над рекой пролетали армейские “титаны”, разбрасывая тепловые ловушки и поливая из пулеметов невидимого противника.
Дальше мы плутали, то приближаясь, то удаляясь от набережной. Мойка-Москва-река горела. Или мне показалось, что она горит, потому что кварталы за ней были в огне и свет с той стороны набережной, пробиваясь сквозь завесу пыли и дыма, падал на воду. А может быть, действительно, горела сама река? Я не успел разглядеть. На тротуаре темнели трупы. Со стороны Адмиралтейства стреляли. Пули летели слишком высоко. Некоторые из них рикошетили от стен зданий и волчком вертелись на брусчатке. Одна очередь прошла так низко, что мы попадали на землю. Камены тоже. Потом они опомнились и погнали нас прикладами.
Штаб Гвардейского корпуса лежал в руинах. В окнах Старого Эрмитажа плясали огни. Мы едва проскочили по краю набережной и побежали к Неве-Москве-реке. Как только мы миновали Первый Зимний мост и спрятались за Старый Эрмитаж, стрелять перестали.
Вначале я думал, что мы повернем к Троицкому мосту, но, похоже, у каменов был другой план. Мы быстро миновали арку Зимней канавки и свернули к Эрмитажному театру, напротив которого стоял плавучий ресторан “Петровский”. В этом ресторане мы часто бывали с Россом. У нас даже был свой столик с видом на реку, за которой находилась Петропавловская крепость, и знакомый официант всегда приносил Россу говяжью вырезку.
Через минуту нас разделили на две группы: меня, врача и пожарника заперли в буфете ресторана, а остальных загнали в трюм. И, кажется, это было лучшим исходом, потому что в какой-то момент мне показалось, что каменам надоело возиться с нами и они были готовый нас расстрелять.
Как только нас втолкнули в буфетную, пожилой врач устало опустился в кресло времен Людовика Пятнадцатого. Оно даже не скрипнуло. Дело в том, что марсиане, то бишь бывшие земляне, скопировали не только здания, но и их содержимое. Единственного они не могли скопировать – действия времени. Поэтому вся начинка, а ресторан был сделан под Эрмитаж, была вечно новенькой и блестящей.
– Вы действительно их союзник? – спросил врач.
– Сам не знаю, – пожал я плечами, выглядывая в иллюминатор. – Пока сижу с вами.
Кажется, это его не убедило.
– Вот как!.. – неопределенно высказался он.
Меня не покидала мысль о побеге. Окна ресторана выходили на Зимний. Заметно посветлело. Воздух стал прозрачнее. Зато в крыши домов – как следствие сухой бури – с треском били молнии. Вдалеке были видны Дворцовый мост и Ростральные колонны Васильевского, на которых мерцали тревожные огни. В отличие от других районов, Васильевский остров не горел. Порой на его берегу вырастали и медленно опадали столбы взрывов – работала тяжелая артиллерия.
На первом этаже ресторана располагалась кухня. Вначале надо было спрыгнуть на палубу, где торчали камены в черных плащах, а только оттуда – или на набережную, или в воду. Камены действительно походили на черных ангелов. Наверное, они сделали это специально, чтобы не отличаться от союзников.
– Но если вы их союзник, то можете объяснить, пожалуйста, что происходит?
– Очень похоже, что над городом сбили базу астросов, – сказал я, обнаруживая на стойке початую бутылку водки. – Но как и зачем, не знаю.
Я налил себе рюмку и выпил, не почувствовав вкуса. Такое было со мной второй раз в жизни. Впервые я не ощутил вкуса алкоголя на Земле, когда обнаружил, что Леха – хлыст и у него выросли клыки. Теперь же все мои опасения показались мне смешными, а воспоминания – самыми родными. Я едва не прослезился. Оказывается, я любил Землю не меньше, чем Марс, может быть, даже больше, но никогда не признавался себе в этом.
– Какой же вы тогда союзник, – рассмеялся пожарник, присоединяясь ко мне.
Он поступил проще: опрокинул бутылку донышком вверх и влил себе в горло водку, как в воронку.
– Вот так! – сказал он поставив бутылку на стойку.
Наверное, он пытался удивить меня.
Я и сам ломал голову. Интересно, за кого меня принимают и кем был комиссар Ё-моё? Большой шишкой у каменов? Недаром у него такой чудесный пропуск. Сбить же базу астросов – это все равно что сбить солнце или ткнуть в него ракетой. Оба варианта исключались по определению. Правда, Кагалма существовала реально. И бог его знает, чего еще я не знал в этом мире. Вдруг земляне обладают супероружием? А мне и в невдомек. Да и кому надо сбивать базы астросов – астросы нейтральны тысячи лет. Надо быть полным идиотом, чтобы с ними ссориться. Правда, с другой стороны, если до восстания в земном Санкт-Петербурге астросы избегали контактов с землянами и марсианами, то теперь они, хотя явно и не выступили на стороне каменов, то по крайней мере демонстрировали свое присутствие в виде гигантского салюта.
Я свернул пробку другой бутылке и подергал окно. Оно было плотно закрыто. Из нас троих врач явно не сможет выбраться наружу.
– Так это мы по астросам лупанули! – воскликнул пожарник. – То-то я гляжу жарко горит.
– А эти?.. – врач кивнул на дверь.
– Камены? Черт их знает… – сказал я, делая большой глоток. – Я с ними знаком лишь по газетам.
– Вы живых астросов видели… – с неприязнью догадался пожарник.
– Видел, – скромного сознался я.
– Какие они?
Я почему-то решил, что он на меня бросится. Был он здоров и крепок. Глубоко сидящие глаза на большом черепе и развитые надбровные дуги придавали ему угрюмый и немного зверский вид. Почему-то в моем представлении все пожарники должны были быть именно такими.
– Прозрачные, как… – я не сразу нашел сравнение, – как бутылка…
Пожарник недоверчиво посмотрел на меня. Я отвернулся, не намериваясь убеждать кого-либо в своих словах.
– Выходит, они готовились, – удрученно сказал врач, покосившись на пожарника.
– Выходит… – согласился я. – Только как-то все странно. Кто мог сбить базу?
– А чего странного! – горячо воскликнул пожарник. – Власть захватывают: почту и телеграф, и как его там – городское собрание!
В общем-то, он был прав. Только для пожарника слишком образован, чтобы совершать экскурс в историю Земли.
– Книжки читаю… – пояснил пожарник на мой удивленный взгляд.
– А я думал, вы их ядовитым керосином, – с иронией признался врач.
– Ну почему же, – обиделся пожарник. – Рэя Брэдбери я тоже читал.
– Понятно, – разочарованно отозвался врач из своего кресла.
И я почувствовал, что он недоволен собой – прежде всего тем, что не удержался от спора.
– У меня несистемное образование, – признался пожарник.
– А зачем мы нужны им? – снова спросил врач, обращаясь ко мне.
Я не успел ответить. Да и что можно было ответить, если все было очевидно: банальная разборка на уровне цивилизаций. И еще было очевидно, что врач ничего не понимает и боится. Я тоже боялся, хотя все, ну почти все понимал.
– А затем, что они выполняют приказы, – снова вмешался в разговор пожарник.
– Я тоже так думаю, – согласился я.
– Значит, все спланировано, – сокрушился врач.
– Спланировано, – согласился я. – Похоже, это война. Вы бежать сможете? – я дернул что есть силы и распахнул окно.
Камен, стоящий у трапа, посмотрел в мою сторону. Я отпрянул.
Пожарник, сказал выглянув в другое окно:
– Не заметил…
– В юности я борьбой занимался, – сказал врач, – кое-какая сноровка еще осталась.
– Да вы не волнуйтесь… – сказал я, снова выглядывая в окно, – профессия у вас самая мирная…
В этот момент со стороны Эрмитажа появились люди. С такого расстояния трудно было определить, кто они такие. По ним стреляли со стрелки. Двое упали, а третий почти добежал. Последние два шага он сделал, как пьяный, а потом тоже упал. Это был камен.
– Боже!.. – прошептал врач, отшатываясь от окна.
Но дело стрельбой не кончилось. Там, где начинался Дворцовый мост, появилось темное пятно. Оно увеличивалось в размерах и постепенно приобрело ясные очертания. Эта была неумелая атака: впереди ползла боевая машина, а за ней перебежками мелькала пехота. Крохотные вспышки со стороны пехоты и более крупные из пушки возвестили о том, что по нам стреляют. “Бум-бум-бум-м…” – била пушка. “Т-р-р… т-р-р… т-р-р…” – трещали штурмовые автоматы.
– Нас спасут!.. – обрадовался врач.
Пожарный только хмыкнул. Я еще раз удивился тому, что пожарный хорошо осведомлен в тактике пехоты и скептически относился к атаке федеральных марсианских войск.
Тут началось. Очередь попала в буфетную стойку. Вторая разнесла люстру под потолком. Я плюхнулся на пол в смесь водки всех сортов, ликеров и вин. На голову сыпались осколки иллюминаторов, окон, бутылок и зеркал. Буфет вмиг превратился в сито. Грохот стоял не меньше, чем в высотке. Стоило ли покидать ее, чтобы дать себя убить в плавучем ресторане “Петровский”?
Когда я осмелился приподнять голову, то увидел залитого портвейном врача, который, мыча от страха, полз из одного угла в другой.
– Не двигайтесь! – крикнул я.
Но по-моему, он не услышал. От пуль нас спасало то, что пол буфета лежал на толстых балках, такие же балки окольцовывали его по периметру на высоте сантиметров двадцать. Но это, учитывая, что стреляли под углом, оказалось достаточной защитой от пуль. Что касается снарядов, то они с легкостью прошивали крышу буфета и третий этаж, где находился зал ресторана. Если бы нас заперли там, то шансы на выживание у нас были бы нулевые.
Почему федералы не зашли со стороны Эрмитажа и театра, для меня осталось загадкой. Атаки с носа было ошибкой – ведь они не могли нанести каменам большого урона. Через минуту федералы перенесли огонь на первый этаж и фасад ресторана, и я рискнул выглянуть. Благо теперь не надо было открывать окна – вся носовая часть буфета была в больших и маленьких дырах.
Наконец я увидел действие бластера БК. Как только боевая машина доползла то того места, где в реку спускалась широкая лестница и где друг на друга смотрели сфинксы – жалкие копии из ржавого марсианского гранита, тонкий белый луч пронзил нападающих. Одновременно раздался такой свистящий звук: “Буф-ф-ф…”, словно лопнул автомобильный скат. Первый взрыв, конечно, не шел ни в какой сравнение с катастрофой над городом, но часть набережной и фасада Эрмитажа там, где был вход, превратились в груду камней. А от атакующих вообще ничего не осталось. В боевой машине начали взрываться боеприпасы. Периодически она окутывалась дымом, и во все стороны летели огненные осколки и сыпались искры. Когда рассеялся дым и осела пыль, мы увидели только горящий остов боевой машины и крохотные чадящие кучки того, что было людьми.
Некоторое время мы оторопело молчали. Первым опомнился врач.
– Значит, не все так плохо, значит, есть кому навести порядок… – заключил он, как ни в чем ни бывало поднимаясь и отряхивая брюки и пиджак, на которых проступали пятна от всех тех напитков, которые находились в буфете.
– Ага… – сказал я с иронией, думая о том, что у каменов не все ладится, раз они подвергаются обстрелу.
– Не захватили они власть, – радостно заключил пожарник. – Не смогли!
– Какая нам разница, – сказал я, обнаруживая на буфетной полке уцелевшую бутылку коньяка. Кажется, это был марсианский “арарат”. – Будете? – спросил я у врача.
– Буду, – кивнул он.
– Что значит, какая разница?! – гневно спросил пожарник.
– А то значит, – я спокойно посмотрел на него, – что нас убьют прежде, чем мы узнаем истинную картину.
– И то правда… – неожиданно согласился врач.
Он понимал меня лучше, чем пожарник, но пожарник был не так прост, как казалось. Я не мог сразу понять.
В этот момент дверь буфетной со скрипом распахнулась и черномазый камен с русской фамилией Соломатин сказал:
– Старик, выходи!
– Налейте мне напоследок… – попросил врач и, выпив, сказал: – Надеюсь, еще увидимся.
Мы остались вдвоем с пожарником. Он спешил напиться.
– Если придет один, я брошусь на него…
– Тогда не следует пить, – сказал я с иронией.
– Я его голыми руками задушу…
Он пил коньяк странным способом: вначале полоскал рот, потом процеживал сквозь зубы, только потом делал медленный глоток. Эта его странная манера привела к естественным результатам. Он стал засыпать. Хорошо хоть не полез драться. Несколько раз он вздрагивал, как лошадь, и таращил глаза. Последнее, что я от него услышал, была фраза:
– Вы специально меня напоили…
Он упал лицом на прострелянную стойку и захрапел.
И тут пришли за мной.
– Выходи…
Соломатин повел меня на корму, где за кухней размещался большой зал и где у нас с Россом всегда был заказан столик с видом на Петропавловскую крепость. Знакомый сержант распорядился:
– Садитесь. У нас к вам дело.
– А где доктор? – спросил я, оглядываясь.
Окна со стороны набережной были заложены мешками с песком. Все, что осталось целым: столы и стулья, было свалено у противоположной стены.
– Раненых осматривает, – пояснил камен.
Из кухни доносились мужские и женские голоса. Там гуляли.
– Да тише вы! – крикнул сержант.
Камен выглянул и закрыл дверь.
– Кто устроил заварушку? – спросил я.
– Не знаю, – пожал плечами сержант. – Мое дело маленькое.
– А этот взрыв? – допытывался я.
Он развел руками.
– Понятно… – вздохнул я.
– Мы передали ваши данные в штаб. С вами хотят встретиться.
– Кто? – удивился я.
– Представитель союзников. У него все выясните. Сейчас они прилетят. Хотите выпить?
– Водки и что-нибудь поесть.
Он показал на стол. Я сел, выпил полстакана водки и съел несколько консервированных сардин в масле. Алкоголь не действовал. Он был неэффективен, как вода. Это была реакция после нескольких лет воздержания.
– Должен принести свои извинения, – сказал сержант, – я не знал, что вы большая шишка.
– Шишка… – важно согласился я, макая хлеб в масло и цепляя вилкой сардину.
– Хорошо, нас специально инструктировали насчет союзников.
– Какая у вас задача? – спросил я, наливая себе еще водки и чувствуя, как ко мне возвращаются силы.
– Мы всего лишь одна из пятисот групп. Отвечаем за это район.
– А что будет с людьми в трюме?
– Еще раз проверим и после всей заварушки выпустим.
Врет, понял я. Люди им без надобности. Иллюзия порядка. Отговорка для прессы.
– А политическая задача?
– Ну это очень просто – захват власти и ее удержание.
Опять врет, подумал я. Продадите со зла планету все тем же астросам или их врагам. Должны же существовать у астросов враги?!
– А астросы?
– Астросы еще себя никак не проявили, – поморщившись, сказал сержант. – С минуты на минуту ждем, когда они нас поддержат. Вот я как раз и хотел у вас узнать.
– Документы и телефон вернете, – попросил я, игнорируя его вопрос.
– Ах, да!.. – воскликнул сержант. – Соломатин!
Соломатин куда-то сбегал и принес мои вещи. Я едва не поблагодарил, но взглянув на его черную морду, чуть не поперхнулся – все-таки на Марсе негров было мало, и я к ним не привык, хотя сам когда-то, точнее на Земле, был черным, но мой великолепный загар пропал через пару месяцев после того, как я вернулся на Марс.
– Денег было больше, – сказал я, показывая сержанту портмоне.
– Ну извините!.. – развел он руками, давая понять, что воровство соответствует политическому моменту.
– А зачем вам пожарник? – спросил я, включая телефон.
На мониторе высветилось сразу десяток сообщений. Два от Катажины, три от Полины, остальные от Лехи и одно от… Луки. Его наглая физиономия возникла на экране, как напоминание о бренности мира. Странно, что за два года Лука совершенно не изменился, словно мы расстались вчера. Ало-красная “карапуза” была надвинута на брови, а тараканьи усы грозно шевелились. У меня даже возникло ощущение, что он жив – настолько Лука был реален. Но я-то знал, что это всего лишь следствие электроники. Даже голос теперь принадлежал не Луке, а синтезатору.
Оказывается, о пожарнике забыли, хотя камены и отнеслись к нему с подозрением и явно хотели расстрелять вместе со всеми.
– Хороший парень, – подсказал я, открывая письмо Луки.
– Ладно, – согласился сержант. – Приведи его сюда, – приказал он Соломатину.
Лука просил о встрече в двенадцать. Но отправил сообщение в половине двенадцать, то есть минут за тридцать до своей смерти. Я не мог точно сказать, во сколько рухнула высотка. Выходит, Лука послал сообщение из соседнего помещения в редакции, когда я беседовал с Юрой Дронским. В этот момент я, конечно, телефон выключил. И совершенно не помнил, было ли сообщение от Луки, когда я просматривал новости, находясь в угловом доме на Солянке. Кажется, я тогда даже не посмотрел письма. Непростительная небрежность. Впрочем, почему небрежность? Я обознался. Лука мертв. Это совершенно очевидно. Но почему я тогда злюсь на самого себя?! Лука мертв! Точка! Но даже если он мертв, его причастность к катастрофе становилась для меня все более очевидной. Ведь до сегодняшнего дня о Луке вообще не было ни слуха ни духа.
В этот момент началась пальба. И очень серьезная. Сержант схватил свой бластер БК и побежал стрелять. “Буф-ф-ф…”, потом еще раз: “Буф-ф-ф… и еще раз: “Буф-ф-ф…” работал бластер. Он работал так, потому что после каждого выстрела следовала секундная задержка, в течение которой бластер БК перезаряжался с таким звуком, словно в гигантскую воронку засасывалась вода. Соломатин и еще двое черномазых каменов строчили из своих пулеметов. На пол градом сыпались гильзы.
С бутылкой в руках я пополз в самый дальний угол, где по моим расчетам можно было спокойно допить водку. Я не желал участвовать в войне. Мне претила она еще на Земле. Я видел, как умирали мои друзья, и мне не хотелось повторять все заново. Не проходило дня, чтобы я не вспомнил Мирона Павличко. Иногда я сожалел, что выстрелил ему в голову, иногда нет. Иногда я думал, что лучше бы он остался черным ангелом – был бы своим среди врагов, но это не меняло сути дела – в войну я больше не хотел играть ни при каких обстоятельствах.
На этот раз федералы взялись за дело основательно. Ресторан несколько раз основательно тряхнула. Мне показалось, что корму стало разворачивать по течению.
Не успел я доползти до намеченного убежища, как раздался такой звук, словно кто-то что есть мочи рванул на груди рубашку, только так громко, что заложило уши. Я почувствовал, что меня приподнимает, а потом вминает в груду стульев и столов. Это длилось целую вечность. Головой я разбил пару столов и три стула. Сломал бы больше, но уперся в ступеньку подиума, которую только слегка погнул. Когда же взглянул вверх, то обнаружил, что крышу сорвало и что она стоит дыбом, покачиваясь, как крышка унитаза. Я вжался в пол. Если бы крыша упала внутрь, она бы раздавила меня, как таракана. В следующее мгновение она с грохотом рухнула в Неву-Москву-реку. Стрельба, достигшая кульминации, вдруг прекратилась. Я услышал, как о борт плещутся волны. Потом раздался знакомый звук, и в поле моего зрения вплыл желтый “гирвас”. С одной стороны на меня глядел юмон Сорок пятый, с другой – мордатый комиссар Ё-моё. Оба, как близнецы, и оба скалились. С чего бы? У нас было шапочное знакомство. Мы даже не пили вместе. Комиссар крикнул:
– Сейчас… вытащим!.. не волнуйтесь…
Словно я находился в опасности, а они явились, чтобы выручить меня из неприятного положения. По этой причине мне совершенно не хотелось общаться с комиссаром Ё-моё, и я, плохо соображая, что делаю, пополз в противоположную сторону – к кухне, где еще была цела крыша. На какое-то мгновение “гирвас” скрылся в направлении Петропавловской крепости, и вдруг появился так низко, что я различил на днище заклепки. Юмон изготовился к прыжку. Я еще не дополз до намеченной цели и метнул в него то, что оказалось под рукой. В данном случае это оказалась пустая бутылка из-под водки. И разумеется, промазал. А жаль!
Сорок пятый осклабился – у него были клыки, как у хлыстов – больше только у моего Росса.
– Не бойся! – крикнул, высовываясь из кабины, комиссар Ё-моё. – Ты нам нужен! Ё-моё!
Гильзы с сухим звуком перекатывались по полу. Воняло сгоревшим порохом и алкоголем, который впитался в мою одежду. Я полз дальше. Ткнулся во что-то мягкое и никак не мог преодолеть препятствие. Наконец сообразил, что это мертвый сержант. Его бластер БК, залитый кровью, валялся среди разбросанных мешков с песком. Я схватил бластер. Кровь показалась мне еще теплой.
– А это… это ты видел! – я размахивал бластером БК, как дубиной, целясь куда-то между созвездиями Бетта-Панторис и Стрельцом.
Вряд ли я был способен выстрелить. Но как ни странно подобной демонстрации оказалось достаточно. У комиссара Ё-моё сделалось испуганное лицо. Он стал дергаться. “Гирвас” рвану вверх и пропал за чернеющей кромкой ресторации. При этом юмон едва не вывалился из кабины, чем, кажется, кого-то очень развеселил.
– Молодец! – похвалил меня кто-то, хихикая.
Я оглянулся. Пожарник показывал большой палец. Его обычно угрюмое лица на этот раз выражало неподдельный радость.
– Ха!.. – криво улыбался я, давая понять, что я еще и не на такое способен.
Меня водило из стороны в сторону, как пьяного. Было такое ощущение, что в районе поясницы у меня появился лишний сустав, а голова болтается на веревках.
– Сейчас мы нашим сигнал подадим, – сказал пожарник, суетливо подползая на коленях, как младенец в ползунках, которому надо облегчиться.
– А я думал, тебя убило… – признался я, облокачиваясь о мешок и обретая какое-то равновесие.
Он остановился и засмеялся.
– Еще пуля не отлита… – и снова пополз куда-то в угол точно так же, как давеча ползал врач.
Только теперь я понял, что контужен. Слова долетали, как из пустыни, а в голове что-то гудело и тикало. Кроме этого меня тошнило. Только не от водки, думал я. От водки не бывает. От Катажининых пирожков бывает, а от водки не бывает. Даже от несвежей. Дело в том, что Катажина вообще не умела готовить. Абсолютно! Ничего кроме яичницы. Еще она умела откупоривать пивные бутылки и посыпать клубнику сахаром. Зато она была возвышенной натурой и имела большую грудь. Одно воспоминание о которой приводило меня в боевую стойку. Правда, в нынешнем состоянии я вряд ли был на что-то способен – меня просто выворачивало и на душе было паскудно.
Все это время я снова слышал звук “гирваса”. На этот раз он сделал заход вдоль набережной, и когда расстояние сократилось метров до двадцати, юмон высунулся из кабины и выстрелил из полицейского нейтрализатора – глушителя мыслей – белесыми шарами: “Бах-бах-бах…” Как новогодние хлопушки. Безобидные на вид. Но только на первый взгляд. По мере приближения белесо-голубоватые шары увеличивались в размере и заполняли все пространство. Они не убивали и не калечили. Их действие было основано на резонансе квазипсихической энергии нейронов очень узкого спектра действия. Прежде всего отключалась подкорка, потом – средний мозг, расслаблялась гладкая мускулатура, человек обделывался и засыпал. Мы с пожарным вжались в стенки ресторана. Но это не спасло. Я почувствовал запах ночной фиалки и провалился в какое-то странное состояние – в гипнотические галлюцинации или сон наяву, в котором не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Почаще бы в меня так стреляли, потому что мне наконец приоткрылась тайна пропавшего понедельника: оказывается, они меня использовали – Леха Круглов и Рем Понтегера. И никаким Леха пьяным не был. Просто придуривался, чтобы заставить меня испугаться, спонтанно изменить время и покинут пресловутый бабон. Очень дальновидный план. К тому же в эту историю был замешан комиссар Ё-моё. Не говоря уже о рогатом юмоне – Сорок пять, хотя, конечно, он ничего не соображал. Что взять с суррогатного человека? Меня охватил праведный гнев – Леха оказался сволочью!
Одновременно, словно посторонний человек, я наблюдал, как юмон, торжествуя, ловко спускается по тросу. Из-за рожек на голове шлем у него болтался и налезал на глаза. Сорок пятый его периодически поправлял. На спине юмона аршинными цифрами было начертано – 45. Я почему-то со злорадством вспомнил, что на самом деле его зовут не Сорок пятым, а Дураконом.
Он уже ступил на пол зала, когда раздался страшный грохот. Корму ресторана подбросило. Юмона оказался совсем радом. Мало того, мы летели в одном направлении и были счастливы. Я улыбался ему. Он улыбался мне. Мы кувыркались, как кегли. Шлем он тут же потерял и протягивал ко мне свои предательские, гадкие ручки с холодными, как у смерти, пальцами. Но наступил момент, когда Сорок пятый дернулся и остановился. А я продолжал движение – подо мной мелькали волны Невы-Москвы-реки, а надо мной раскрылось голубоватое марсианское небо, в котором крутилась маленькая, далекая Земля. Юмон рывком перевернуло через голову. Ему что-то мешало. Это был длинный, тонкий фал, который подобно липкой паутине, притянул его к комиссару Ё-моё. Издалека “гирвас” выглядел не больше спичечного коробка. Сорок пятый нехотя полетел назад. Его лицо выражало недоумение. Наконец он угодил в брюхо “гирвасу”. Раздался хлопок, крик: “Хозяин, я больше не буду!..”, и “гирвас” пропал из моего поля зрения. Я продолжал полет, но теперь не так уверенно, потому что падал. Вернее, мне казалось, что я падаю. На самом деле, я глядел вверх. Поверхность реки горела, а здесь внизу было светло, как на небесах. Никогда не думал, что воды Невы-Москвы-реки могут быть такими прозрачными. Мне даже захотелось сделать вдох. Каждая секунда тянулась, как вечность. Чисто инстинктивно я поплыл куда-то туда – в глубину, где было не очень ярко. Я плыл так долго, что по моим расчетам переплыл реку и два океана, но когда взглянул наверх, то увидел все те же огни и отблески пламени, которые плясали на волне.
Я тонул. Мне было приятно.
Когда решался вопрос о всемирной Столице, долго спорили о Петропавловской крепости. Некоторые из политиков считали, что на ее месте надо разместить Белый дом и набережную. Потом построили крепость, а на шпиле поместили трубящего Михаила-архангела. Это было единственное отличие от земного оригинала. Правда, Шемякинского Петра Первого увеличили в полтора раза, чтобы его гипертрофированное уродство – пальцы и прочее – не так бросалось в глаза, да брусчатку за неимением соответствующего гранита, заменили на искусственную розовую, что придавало площади несколько легкомысленный вид, к чему горожане быстро привыкли. К тому же в хмурые осенние дни розоватый цвет освежал низкобегущие облака, а легкие дожди осветлял краски.
Что касается пляжа, его воспроизвели с точностью до песчинки за исключением цвета, конечно (марсианский песок был медно-красный из-за большего содержания окислов железа и меди), и даже темную полосу на водомерной рейке, хотя, разумеется, в марсианском Санкт-Петербургской части города никаких потопов никогда не было.
Вот напротив этой рейкой я и очутился. Проклятые шитики обсосали мне все ноги. Стоило шевельнуться, как они бросились в рассыпную, оставляя на песке и в воде характерные следы испуга в виде кучек кала. Подобными кучками был заполнен весь пляж. Если бы Юра Дронский с таким же усердием заботился о городской форме местной фауны. Городские шитики были серыми и невзрачными, как земные воробьи. Среди них выделялся трехрогий бородавочник, как ворона среди голубей. Предположительно, на пляже шитики рыли ходы в песке. Они также поселились и на городских свалках. Надо отдать должное, шитики прекрасно приспособились к гранитным набережным и асфальтовому покрытию, тем самым демонстрируя универсальность марсианской жизни и придавая Столице мира неповторимы колорит. А ведь шитики были единственными эндемиками Марса. Как они размножались и чем питались, до сих пор не было известно. Наверное, утопленниками вроде меня. А в пустынях? Наверное, многоженцами и пьяницами. Но это уже был сложный вопрос.
Рассуждая на эту тему, я чувствовал, как меня беспардонно тащат за шиворот под защиту крепостных стен. Я все еще находился под воздействием нейтрализатора, то есть глушителя мыслей, и плохо соображал. Кто-то очень сильный приподнял и посадил меня, припечатав спиной в крепости. Наконец я разглядел: это был пожарник.
– При… при… прив-е-е-еет… – выговорил я с третьей попытки.
У одного из нас сил оказалось больше. Пожарник к тому же был все еще таким пьяным, что только сопел от натуги, и как только совершил свой подвиг, упал на песок и захрапел. Рядом с ним валялся сержантский бластер БК. Я подивился на бычье здоровье пожарника и посмотрел на реку. Река горела. Баржа горела, дрейфуя в сторону Дворцового моста, ее корма возвышалась над водой. Я вяло подумал, что там много людей и что глушитель мыслей оказался неэффективным. Одно из двух: то ли нас спасло то, что мы были пьяными, то ли нейтрализатор был просроченным. А вот если бы мы были трезвыми или нейтрализатор не был бы просроченным, комиссар Ё-моё праздновал бы победу.
Что-то изменилось в характере города. Я вначале не понял, что именно, а потом – отсутствовал золотой купол Иссакия и шпиль Адмиралтейства. Жаль, я любил этот город и уже привык к его очертаниям.
В этот момент зазвонил телефон. Подспудно я давно ждал звонка. Сигнал пришел без видеосопровождения – на экране сплошная чехарда помех.
– Вик! Вик! – услышал я.
В особо волнительные момента и в постели Катажина называла меня Виком.
– Вик! Вик! – кричала она. – Они повсюду!
Голос Катажины становился то громким, то превращался в комариный писк.
– Кто?! – спросил я, испытывая тревожный холодок в груди.
– Эти чудища в черных капюшонах. На дороге, и в лесу!
– Кто-кто?
– Я же говорю…
– Закрой двери и окна и не выходи! – прокричал я, прижимая трубу так сильно, что готов был расплющить собственное ухо.
– Ты спасешь меня?
– Что?..
– Спасешь…
– Сделай так, как я тебе сказал, и никому не открывая дверь!
– Вик! Вик! Они умеют летать!
– Что?
– Летают…
– Ничего не бойся! Это всего-навсего черные ангелы.
– О боже!.. – воскликнула она тогда.
– Что?..
– Боже!..
В свое время я имел глупость рассказать Катажине о своих приключениях на Земле. Не скрою, я делал это намеренно, каждый раз придумывая новые подробности – после этого Катажина отдавалась мне особенно трепетно. Я не раз использовал этот прием в корыстных целях, сублимируя в лице Катажины в отношении всех женщин Марса и Земли.
Из всего этого вышел большой казус – Катажина верила в меня, как в Бога, и мне трудно было поддерживать свой имидж во всех качествах, хотя до поры до времени я более-менее успешно справлялся с этой задачей. Но даже я сам понимал, что подобное положение вещей рано или поздно чревато потерей авторитета.
Теперь же я должен был в соответствии с обстоятельствами спасти Катажину Фигуру и свое лицо. Но я был далеко, к тому же пьяный и мокрый, как бездомная собака.
– Спрячься в подвале! – крикнул я, и связь оборвалась.
Не думаю, что Катажине реально что-то грозило. Однако она была истой женщиной и я приучил ее к мысли, что без меня она ни с чем не справится. Признаюсь, мне это нравилось. Но сейчас было военное время и совсем другая обстановка.
Я хотел еще позвонить Полине Кутеповой, Лехе, посмотреть всемирные новости, и вообще отвлечься, но услышал выстрелы. Били минометы. Залп за залпом. Судя по всему, батарея находилась прямо за Екатерининской куртиной. Вначале раздавался хлопок, потом звук летящей мины. А взрыва я не слышал. Минометов было четыре. Иногда они стреляли не синхронно, а как бог на душу положит.
– Слышишь… – я слегка пнул пожарника.
– М-м-м… – отозвался он.
Снова ударили минометы, и мины полетели с шипением.
– Вставай! – потребовал я, сам с трудом принимая вертикальное положение.
На этот раз пожарник даже не отозвался. Пришлось его как следует встряхнуть. Он только брыкался.
– Ну ладно, как хочешь… – сказал я. – Там наших бьют.
– Где? – спросил он, заплетающимся языком.
– Там… – показал я на крепостную стену.
Пожарник открыл глаза и с третьей попытки сел. В нем был развит инстинкт толпы. И еще он был патриотом Марса.
Пока я очищал бластер БК от песка и разбирался с прицелом, пожарник протопал к воде и освежился.
– Чертовы камены! – выругался он, стоя по щиколотку в воде.
При виде мелких волн с белыми гребешками я вдруг понял, почему мне дискомфортно – я замерз. Октябрь – это не лучший месяц для купания. Мои руки посинели, а уши стали холодными. В карманах куртки хлюпала вода. Я снял туфли и выжал носки. Надо был б выжать и джинсы, но при всем моем желании я не мог их с себя стянуть – просто сил не было.
– Пошли! – решительно сказал пожарник, забирая у меня бластер БК. – Сейчас разберемся.
Я подивился его энтузиазму и двинул следом. Лично мой энтузиазм давно поубавился, а силы куда-то делись. Со стороны, должно быть, мы выглядели комично: двое изрядно грязных и мокрых мужчин крались зигзагами, как пьяные ежики.
Как только мы прошли Екатерининские ворота, перед нами открылась следующая картина: батарея располагалась перед Ботным домиком. За деревьями, которые уже начали терять листву, хорошо были видны расчеты, зеленые ящики с минами и камен, который хриплым голосом выкрикивал команды: “Заряжай!” Но получалось плохо – все четыре миномета стреляли вразнобой, словно все расчеты поголовно, как и мы с пожарником, были пьяны.
Над памятником Петра Великого была растянута маскировочная сеть. Под ней сидел камен и что-то твердил в трубу: “Бу-бу-бу…”
Мы сразу поняли, куда он метит – в Красную площадь. Отсюда до нее было не больше двух километров. Учитывая, что шестидесятидвухмилиимитровый миномет мог закинуть мину на расстоянии до пяти километров, со своей задачей батарея справлялась легко. Минометы перекидывали мины через Софийскую и Кремлевскую набережные, через Васильевский спуск и жилые кварталы. Не знаю, выгорели ли они в результате катастрофы или нет, но расчет каменов был точен – кто будет искать батарею под носом, то есть на Заячьем острове.
– Сейчас мы тебе устроим! – заявил пожарник и с уверенным видом направился к Комендантскому дому.
Пожарник стремился занять позицию таким образом, чтобы оказаться на одной линии с минометами. С этой задачей он справился прекрасно, потому что стоило ему отойти на десяток шагов, как он тут же пропал среди кустарника и деревьев. Я даже было подумал, что он уснул спьяну.
Первым выстрелом пожарник снес три из четырех минометов: из ствола бластера вырвался тонкий розовый луч, во все стороны брызнул расплавленный металл. Мощность бластера БК была столь высокой, что пострадал Кавальер – со стороны Никольской куртины появились дым и пыль. Впрочем, дым и так наползал со всех сторон – и из-за реки, и со стороны Красной площади. Ото всюду слышалась стрельба и канонада.
Однако взрыва боеприпасов не последовало. Камены, застигнутые врасплох, попадали на землю. Трое или четверо из них были ранены или убиты. Остальные замерли, не зная, откуда пришла смерть. Кто-то выл от боли.
Пожарник снова протяжно выстрелил: “Буф-ф-ф…” Снова взрыва не последовало. Расчеты как лежали, так и остались лежать на брусчатке.
Один камен, сидящий под сенью Петра Великого, что-то увидел и заорал, вытаскивая свой автомат:
– Стреляйте, черти! Стреляйте!
Пожарника обнаружили. Другой бы на его месте потерял бы голову и ударился бы бежать, но этот пожарник оказался весьма странным пожарником. И вообще, я давно подозревал, что никакой он не пожарник, а в лучшем случае рядовой спецназовец.
Пожарник не дернулся, даже когда камены заклацали затворами. У него была еще одна секунда. Бластер БК был слишком медленный для реального боя. Зато бил на сто тысяч километров, только какой в этом толк!
Я крикнул:
– Беги! Беги!
С ужасающим грохотом и шипение бластер БК выстрелил еще раз: “Буф-ф-ф…” Взрыва снова не последовало.
Пожарник бросил бластер БК и кинулся со всех ног, но поскользнулся, набирая скорость. Это спасло ему жизнь. Вместо него очереди попали в камена, занявшего позицию под памятником Петра Великого.
После этого началась беспорядочная стрельба. Камены палили во все стороны и во все, что движется. Я тоже побежал, страшно разочарованный в том, что пожарник зря рисковал жизнью. И тут рвануло! Ощущение было такое, словно меня кто-то ударил под колени бейсбольной битой. Я рухнул лицом вперед. На секунду взрывы и стрельба стали чем-то далекими и не относящимися непосредственно ко мне. Мне все было безразлично. Я вспомнил Полину и Наташку. Глупо мы расстались. Я очень их любил. Надо было пасть на колени и покаяться во всех существующих и несуществующих грехах. Но я был слишком горд.
Потом я подумал, что когда разорвана вся душа и остался только дух, очень легко умереть, и очнулся в каком-то каземате. Совсем рядом короткими очередями бил пулемет.
– Вот так! Вот так! Получайте! Получайте! – орал пожарник.
Страшно кружилась голова. Я встал на карачки, потом, пошатываясь, выпрямился и выглянул в окно. Площадь, которая то занимала вертикальное положение, то становилась на место, была усыпана телами в черных плащ-накидках. Там, где были минометные позиции, темнели воронки. Сами мы находились, как я понял, в подвале Монетного двора.
– Куда! Убьют! – крикнул пожарник.
Я вовремя, как по огромной дуге, отпрянул – стена ударила наотмашь, и в голове загудело. Кованную дверь, которая находилась у меня за спиной, разнесло в щепки. Лупили короткими очередями с колокольни.
– Чего стоишь, стреляй! – оглянулся пожарник.
Я поискал, из чего бы, но обнаружил только странный агрегат – не бластер БК, не ах-пуч и не штурмовой автомат, а нечто уродливое – с огромным коробом в том месте, где у обычного автомата была затворная коробка, и со странным, длиннющим прикладом. Даже как такового прицельного устройства не было, а только один огромный набалдашник величиной с кулак – должно быть специально для уравновешивания агрегата. Чтобы поднять его с пола, мне пришлось стать на колени – каземат качался, словно плот на крутой волне, но я уже привык.
– Брось! – крикнул после очереди пожарник. – Возьми автомат, эта штуковина не работает.
В каземате повсюду стояли зеленые ящики с оружием. Я подивился на эту роскошь и решил, что нам повезло – как-никак целый арсенал.
– Сейчас… – отозвался я, дернул за какой-то рычаг, нажал на гашетку.
Взрывной волной меня откинула метра на три, а в стене напротив образовалась дыра величиной с грузовик. Сквозь пыль я разглядел, что там склад армейских коек. Пожарник, отплевываясь, истерически захохотал:
– Ха-а-а… Здорово!
Тогда я поднялся, высунул ствол странного агрегата в окно, закрыл глаза, чтобы меня не качало, как травку, и не отрывал палец от гашетки до тех пор, пока агрегат не перестал дергаться. Собственно, стрелял я секунд пять, не больше. По крайне мере, мне так показалось. Наступила гробовая тишина. Взрывалось только в отдалении. Если до этого в подвал каждую секунду влетало по пуле, а то и две, то теперь можно было спокойно осмотреться. Похоже, я смел Петропавловский собор, а от Ботного домина остались одни воспоминания. Трудно было разглядеть, что стало с главным казначейством и с артиллерийским цейхгаузом. Но, похоже, я их тоже разнес вдребезги.
– Вот это оружие! – удивился я, восхищенно разглядывая агрегат. – Почище ах-пучей!
– Это нибелунши, – уверенно сказал, оглядываясь, пожарник.
– Что-что? – удивился я.
– Оружие гвардейцев черных ангелов.
– Откуда ты знаешь? – спросил я, массируя ухо, в котором противно звенело.
– А ты посмотри, для каких оно здоровяков.
И действительно – мне было крайне неудобно стрелять из нибелунши. Казалось, оно предназначалось для гигантов. Расстояние между прикладом и гашеткой было настолько большим, что я с трудом дотянулся до ее. Правда, при той мощности, которой обладали нибелунши, прицельной стрельбы и не требовалось. Но и отдача была приличной. Только теперь я почувствовал, что почти вывернул себе плечо.
– Ладно, пора сваливать, – скомандовал пожарник, снимая с подоконника пулемет.
– Давай поищем аккумулятор к этой штуке, – предложил я.
Мы стали рыться в ящиках, но обнаруживали лишь штурмовые автоматы и комплектующие к ним.
Вдруг раздался низкий, свистящий звук. Мы выглянули в окно. Над крышами Петровской куртины завис “джива” – боевой аэромобиль каменов. У него был острый, скошенный нос, из-за чего его прозвали аистом, треугольные крылья и подвески с оружием.
– Полундра! – крикнул я и выскочил в коридор.
Через мгновение следом выскочил пожарник, и мы в два прыжка вознеслись на первый этаж. Нас спасло то, что мы побежали не через Васильевскую куртину, то есть не по прямой, тем самым не попав под разрывы, а свернули на Зотов бастион. И уже было спрятались за его правое крыло, где в сторону города смотрели копии древних пушек из пластмассы, как сзади стали рваться ракеты. “Джива” срубил монетный двор под основание. Разрывы ракет сливались в одно протяжное: “Бух-х-х…” Я даже не успевал их считать. Затем взорвался оружейный склад. Через наши головы в Неву-Москву-реку дождем посыпались куски “древних” стен и тонны земли. Мы вовремя скатились по узкому входу в капонир, который вмиг завалило так, что через амбразуры внутрь насыпалась земля.
В течение минуты Петропавловскую крепость трясло и качало. Стены и перекрытие капонира подозрительно трещали. На голову сыпался песок.
Пожарник философски произнес, очищая уши:
– Капец… – и обреченно присел.
Но перекрытие выдержало. Землетрясение прекратилось. Пожарник в ожидании улыбнулся – больше не качало и не трясло. Мы прислушались. “Джива” не гудел, только где-то в отдалении, похоже, за рекой слышались глухие выстрелы.
– Если это вся война, – сказал пожарник с сожалением, – то нам здорово повезло.
Я развел руками. Оказалось, что все это время я тащил с тобой ненужный теперь нибелунши.
– Черт! – я бросил его в сердцах на землю.
– Не спеши, – сказал пожарник, поднимая нибелунши. – Похоже, эта штука от него, – и, порывшись в карманах, достал обойму. – В последний момент нашел.
– Точно! – обрадовался я.
Он перезарядил нибелунши. В глубине его что-то щелкнуло, а справа на кожухе появился контрольный огонек.
– Слушай, ты ведь не пожарник, – сказал я.
– Не пожарник, – хитро признался он.
– А кто? – спросил я.
Пожарник поморщился:
– Не положено говорить, но теперь уже все равно.
– Ну да… – облегчил я его душу, не понимая, куда он клонит.
– Спецслужба.
– Метаполиция? – спросил я.
– В общем, да, – нехотя признался он.
По выражению его лица я понял, что он врет. Его, наверное, учили врать всегда и везде. Недаром в нем чувствовался изъян, как червоточина в яблоке.
– По мою душу пришел?
– Мне поручено тебя задержать, – признался он так, словно ему было страшно неудобно, и инстинктивно повел стволом нибелунши в мою сторону, хотя применять это оружие, как и бластер БК, в замкнутом пространстве было смерти подобно.
– Когда? – спросил я, понимая на уровне подкорки, что влип.
– Нет, нет… совершенно случайно, – он показал на ухо. И я понял, что у него там приемопередатчик типа “ракушки”. – Еще в там… в доме. На тебя и собаку пришла наводка.
– Понятно, – сказал я. – Новости какие-нибудь есть?
– Н-н-н… – покачал он головой, улыбаясь безоблачно, как младенец. – Как только мы попали на баржу, передачи прекратились.
– Плохо дело, – вздохнул я. – Думаешь, центр взяли?
Мне даже не хотелось думать, что захвачен Кремль и командные пункты по всей стране.
– Черт его знает, – отозвался пожарник. – Кстати, меня зовут Виктором Ханыковым.
Я тоже представился. Мы разговорились мирно – как молочные братья. У нас даже оказались общие знакомые – например, начальник информационной службы полиции.
– А мне сказали, что ты опасен, – расчувствовался Виктор Ханыков.
– Ха-ха… – коротко рассмеялся я. – Если бы все были такими опасными...
– Это точно, – согласился Виктор Ханыков. – Но пора выбираться.
Мы попытались было откопать вход к капонир, но, когда наткнулись на зубцы, которые были выворочены из парапета Зотова бастиона, то поняли, что копать надо в другом месте. К счастью, часть энергии взрыва пришлась вдоль правой стороны капонира, и амбразуры были засыпаны лишь отчасти. Минут через десять мы увидели свет, а еще через пять сидели с Виктором Ханыковым на бастионе, вытряхивая землю из волос, и смотрели на крепость, от которой почти ничего не осталось, кроме Екатерининской куртины и бастиона Головкина – гуляй не хочу.
Из-за пожаров и дыма темнело прямо на глазах. Ночи на Марсе всегда холодные, особенно в октябре – воздух слишком разряжен, чтобы удерживать тепло. Но как ни странно, после всех злоключений и треволнений, одежда на нас оказалась сухой и мы не особенно мерзли.
Покосившись на Виктора Ханыкова, я достал трубу и позвонил Катажине. Она тут же откликнулась:
– Ну ты и сволочь!
На этот раз, к сожалению, связь оказалась отличной.
– Почему?! – неподдельно изумился я.
– Потому что твои чернокрылые друзья тоже сволочи!
– Катажина, – сказал я, – будь добра, объясни, что произошло?
– Я боюсь, что они меня изнасилуют!
– Ха-ха-ха! – рассмеялся я. – Они не делают этого с женщинами. У них другая система размножения.
На самом деле, я не имел понятия, как размножаются черные ангелы, откуда берутся куколки и могут ли черные ангелы изнасиловать земную женщину. Но что мне оставалось делать? Конечно, я просто приободрил Катажину, не в силах помочь ей на расстоянии.
– Успокоил, подлец! – возмутилась она, но уже не так агрессивно.
– А где они? – спросил я.
– Кто? – осведомилась она менторским голосом.
– Ну эти… черные ангелы?..
Я был очень осторожен и боялся повредить ее психику.
– Ходят надо мной!
– Как это? – удивился я.
– Идиот! Топают по потолку, а я, как дура, сижу в подвале.
– Молодец… – похвалил я ее, представив, какой шум производят черные ангелы своими копытами. Было чего испугаться.
– А ты что думал?!
Катажина Фигура была в своей стихии. Она и из-за меньших проблем могла устроить сцену. А здесь целая толпа ангелов. Я молил бога, чтобы она в результате своих нервов не выкинула какой-нибудь фокус – например, не пошла на штурм своей резиденции с плойкой в руках. Вот черные ангелы удивятся. С нее станется.
– Сиди в подвале! Я тебя вытащу!
– Ладно, посижу, – согласилась она. – Но только недолго!
– Ну и славно, – вздохнул я.
– Черные ангелы в пригороде, – сообщил я Виктору Ханыкову, убирая телефон.
– Значит, будет с кем воевать! – обрадовался он.
– Плакать надо, – вздохнул я, представляя, что переживает Катажина.
Он покосился на меня, как на пораженца – видать, я еще больше усугубил свою вину. Ну и черт с ней! После этого я позвонил по очереди Лехе и Полине. У обоих были заблокированы линии. Вообще, со связью творилось что-то неладное. Было такое ощущение, что ее кто-то глушил. А вдруг это результат появления астросов? подумал я. Ведь известно, что астросы могли жить только в сильных магнитных полях, а линейный Марс для них был смерти подобен. Наверное, поэтому они выбрали Землю, где было хоть и относительно слабое, но все же магнитное поле. Правда, марсиане по привычке установили на севере и юге по электромагнитной станции, чтобы использовать земные технологии, но все равно магнитное поле Марса было жалким подобием Земного.
Лехе я сообщил, где нахожусь и что мне нужен Жора Мамырин (конечно, без подробностей). А Полине – что беспокоюсь за нее и Наташку. Что в общем-то, конечно, было правдой. Я не кривил душой. После стольких лет это было бы глупо.
– И куда мы теперь? – спросил я.
– Куда? – переспросил Виктор Ханыков. – Сейчас узнаем. – Он отошел на десяток шагов и забубнил, прикрыв правое ухо ладонью: – Девятый... девятый… отзовись… отзовись… пятый на связи… пятый на связи…
Спасаться бегством было бессмысленно: слева Кронверкский мост, до которого еще надо было добежать по перепаханному осколками пляжу и по наваленным кучам земли, впереди Нева-Москва-река, позади – чадящие развалины Петропавловской крепости. А ведь меня ждет Катажина, подумал я, даже не представляя, что решит Виктор Ханыков. Как он ловко завладел нибелунши!
– В общем так, – сказал Виктор Ханыков, возвращаясь, – велено двигать в Солнцево – там меньше разрушений, и вообще…
Солнцево… Солнцево… Боровское… Боровское… вертелось в голове, Переделкино… Переделкино…
И вдруг я понял, куда мы двигаем – в “кальпу”, точнее, в московский центр. Он и на Земле находился в санатории “Переделкино”. Только ведь группа “кальпа” всегда выполняла заказы по проблемным признакам, то есть попросту занималась уничтожением хлыстов и всяких странных и нестранных людей. А ведь я не хлыст! Никогда им не был, и с внутренними органами у меня все в порядке! Хотя как журналист претендую на некоторые странности психического порядка. Значило ли это, что “кальпа” поменяла ориентацию и принялась за простых смертных?
– А что мне там делать? – спросил я, хотя вопрос прозвучал, конечно, глупо.
– Сам знаешь, – как-то безжалостно произнес Виктор Ханыков. – Так что топай. Кончилась наша дружба.
– Зря… – сказал я.
– Что зря? – спросил Виктор Ханыков как бы между делом.
– Зря я тебя спас.
– Не старайся, не разжалобишь, – заверил он меня.
– Да уж… – произнес я.
– Ты думаешь, я не знаю, что мне делать. Сдам тебя и займусь каменами. – Виктор Ханыков многозначительно похлопал по стволу нибелунши. – Топай… – он ткнул меня в спину.
Виктор Ханыков хотел сказать, что он не чета мне, что он сильный и смелый, что он пойдет и разделается со всеми каменами, которые попадутся ему на пути.
– А меня женщина ждет, – поведал я Виктору Ханыкову.
– Может, тебя отпустят, – сказал он через мгновение. – Допрос снимут и отпустят.
– Может, и отпустят, – согласился я. – Только ты знаешь, что так не бывает.
– Ты на жалость не дави. Видел я твой козырный пропуск. Видел!
Я хотел рассказать, откуда он у меня, но подумал, что это ничего не даст. Не поверит мне Виктор Ханыков. Не поверит! Только хуже будет – комиссар этот Ё-моё, наверное, большая шишка у каменов или у черных ангелов. Так что гордиться знакомством с ним не имело смысла. К тому же надо будет объяснять, что такое бабон, кто такой Леха, этот Рем Понтегера… И поедет и потянется – хлопот не оберешься. Нет, просто так меня “кальпа” не отпустит. Шкуру спустит, но все выпытает. А потом на всякий случай шлепнет.
Со стороны Замоскворечья слышались глухие разрывы. Порой небо с той стороны освещалось яркими вспышками. На Выборгской стороне тоже стреляли, но взрывы сопровождались голубоватыми всполохами, которые то становились яркими, то блекли, отбрасывая на тучи мертвенные отблески. Не хотелось думать о худшем, но так могли взрываться только тактические ракеты. Интересно, кто их запускал?
Ближе – на Троицком мосту – периодически велась стрельба. Стреляли с обоих сторон – непонятно кто и зачем – на мосту никого не было. Трассеры, черканув о мостовую, веером уходили в небо или в темнеющие на его фоне купы деревьев. Мы решили, что угоним аэромобиль в зоологическом парке.
Потом мы увидели вспышку. Яркую, как солнце – по душу “дживы”. Затем над мостами пронеслись, разбрасывая тепловые ловушки, два армейских аэромобиля – “титаны”, выкрашенные в стальной цвет неба, и пропали в районе Смольного. На их фюзеляжах в отблесках взрыва блеснули красные звезды. Мне показалось, что одним из них управлял мой друг и однокашник, летчик высшего класса, герой России – Федор Березин по прозвищу Мама ту-ту, с которым, когда он вырывался со службы, мы пили самые разнообразные крепкие напитки и вообще отрывались по полной.
Он любил напевать детский стишок:

Мы не будем долго пить –
Будем денюшку копить.
Мы накопим рублей пять –
Выпьем водочки опять.
Мы опять не будем пить –
Будем денюшку копить…

Ну и так далее – до бесконечности. Из-за этого на трезвую мы с ним обычно долго пререкались, потому что Березин таким странным образом отстаивал право на свободу слова.
– Пошли сюда! – приказал Виктор Ханыков, перелезая через горы земли. – Здорово наши влупили?!
– Здорово… – вяло согласился я. – А мне еще говорили о гуманности власти… – вернулся я к своим баранам, полагая, что после увиденного душа сыщика размякнет.
– Ха… – с презрением отозвался Виктор Ханыков, ступая на Кронверкский мост.
Несомненно, он хотел сказать, что я зря надеюсь.
– Ты бы лучше подумал, что следователю расскажешь!
Мне осталось только вздохнуть. Действительно, все складывалось против меня: бабон с Кагалмой, комиссар со своим понедельником, мои статьи с намеками на войну в астросами… Но это были только цветочки. Дальнейшие события показали, что я не знал и половины того, что происходило на самом деле.
Не успели мы добраться до середины моста, как неожиданно со стороны протоки вынырнул злополучный “гирвас” с мордатым комиссаром Ё-моё и Сорок пятым юмоном. Наверное, “гирвас” где-то прятался, пережидая заварушку.
Собственно, деваться было некуда. Мы бросились что есть силы в сторону парка, чтобы было глупее глупого, потому что мост был длинным, как аэродромное поле.
Почему Виктор Ханыков со всей решительностью и смелостью не выстрелил, я так и не понял. Да и сам я сплоховал – надо было прыгнуть в воду, что ли. Хотя, я думаю, и это было бесполезно.
На этот раз глушитель мыслей сработал неотвратимо, как гильотина. Дело в том, что мы с Виктором Ханыковым окончательно протрезвели.
Прежде чем я почувствовал запах фиалок и потерял сознание, раздался восторженный вопль:
– Попались, голубчики, ё-моё!..


Глава 4.
Тайна понедельника

Мы застряли в прошлом, как не знаю, в чем. В общем, влипли. И я решил, что это на всю оставшуюся жизнь. Но вначале очнулись за старой танцплощадкой. Слава богу, обошлось без расслабления гладкой мускулатуры, иначе бы пришлось отмокать в Неве-Москва-реке. Было уже совсем темно, и где-то что-то горело. Комиссар Ё-моё расхаживал в раскорячку, важно поскрипывая портупеей. В его глазах отражалось пламя далеких пожаров, а на боку топорщилась кобура с пистолетом.
Я как бы ненароком огляделся в поискал нибелунши. Куда его дел Виктор Ханыков? Хоть убей, не мог вспомнить. У меня был какой-то провал в памяти – немудрено после воздействия нейтрализатора, то есть глушителя мыслей. Ханыков сидел, обнимая березу, и был невозмутим подобно скале, профессионально, как буси, демонстрируя презрение к смерти. Нибелунши у него, конечно, отобрали и бросили в траву рядом с “гирвасом”.
– Сынок, – укорил комиссар, обращаясь ко мне, – зачем ты от меня бегаешь? Ё-моё.
– Уже не бегаю, – успокоил я его, дергая левую руку, к которой был пристегнут Сорок пятый.
Оказывается, вот еще почему на моей руке был характерный след от наручника. Значит, я один раз уже был в их руках. Осталось узнать, зачем меня кололи.
Сорок пятый по-приятельски улыбнулся. Улыбка у него была открытой и дружеской, как у полного идиота.
– Э-э-э… – укоризненно произнес я.
В ответ юмон неожиданно покраснел. Ей богу! Рожки, просвечивающие сквозь редкие, белесые волосы, порозовели, а на щеках появился румянец, заметный даже в отблесках пожаров. Неужели у Сорок пятого есть совесть? Быть того не может! Иначе бы он не был юмоном, потому что полицейским юмонам совесть не полагалась по уставу. А в другом качестве юмонов и не использовали. Недаром официально его звали Дураконом сорок пять.
– Вот что… – вздохнул я, глядя комиссару Ё-моё в лицо, – я забуду это… – я потряс наручниками, – я забуду это, – я показал на плечо, в котором была дырка от укола, – я забуду ваш дурацкий нейтрализатор, если вы нас сейчас же отпустите!
Комиссар Ё-моё насмешливо посмотрел на меня и сказал по слогам:
– Ума не приложу, как это сделать! Не-а! Сейчас мы отправимся туда, где еще не были. Ё-моё.
– Знаю я ваши дурные наклонности, – заметил я, пытаясь выиграть время.
Глядя на меня сверху вниз, комиссар загадочно произнес:
– Не-а… на этот раз это будет не Земля…
Казалось, он размышляет, осуществлять ему задуманное или нет. Но возможно также, что я наделял его большим умом, чем было на самом деле.
– А что?.. – вырвалось у меня, – есть варианты?..
– Всему свое время. Потерпи. Ё-моё.
– Никуда я с вами не поеду!
Мне было наплевать, что он задумал. Нашел Клондайк – беззастенчиво набивал свой карман, используя мою способность перемещаться во времени.
– Нехорошо, нехорошо… – многозначительно произнес комиссар Ё-моё. – Я тебе в отцы гожусь. Долг платежом красен.
– Какой долг?! – удивился я.
– Ты еще спрашиваешь! – неподдельно возмутился комиссар Ё-моё, снова останавливаясь прямо надо мной.
– Спрашиваю, потому что чего-то не понимаю.
– Мне тебя продали на ходку в бабон! – радостно сообщил комиссар Ё-моё.
Видать, это ему дорого вышло, потому что он сильно важничал.
– Продали?! – удивился я, выказывая презрение ко всему комиссаровскому роду. – Кто?
– Твои дружки!
– Свисти, папаша, дальше, – я отвернулся.
Я не обязан был ему верить. На Леху, конечно, нельзя было полагаться на все сто, но такого свинства я от него не ожидал.
– Не веришь? – ехидно спросил комиссар Ё-моё и посмотрел на своего раба, словно призывая в свидетели.
Формально, конечно, юмоны имели такой же статус, как и все марсиане, но это, что называется, декларировалось лишь на бумаге, потому что с моралью у юмонов как раз было не все в порядке.
– Не верю, – подтвердил я и тоже посмотрел на Сорок пятого.
Сорок пятый приосанился, сделал идиотское лицо и попытался развести руками в знак того, что так оно и есть и по-другому не будет. Он дергал мою левую руку, в которой был пристегнут, улыбался, как провинившийся Леха Круглов, и пускал слюни.
– Хозяин… – произнес он фальцетом, по-собачьи глядя на комиссара Ё-моё.
– Все равно! – уперся я.
– А придется поверить! – заявил комиссар Ё-моё.
– С какой стати? – возмутился я.
– А с той, что куда сегодня Леха бегал? А? – он ехидно улыбнулся.
– Известно куда… – растерялся я, – в редакцию…
– Это он тебе сказал, что в редакцию, а сам на Гороховой в банк завернул. Ё-моё!
– Зачем? – глупо осведомился я.
Хотя зачем еще ходят в банк? Викентий, не будь наивным! Друзья и жены тоже предают. Самыми надежными оказываются только собаки.
– …Чтобы положить на свой счет кругленькую сумму... Ё-моё…
Он торжествовал. Плавился от удовольствия – кто-то оказался подлее его самого.
– Иди, папаша, – сказал я ему, – по ночам я не подаю.
– А зря! – в сердцах воскликнул комиссар Ё-моё. – Потому что теперь ты мой еще на сутки, ё-моё.
– Стоп-стоп! – поднял я правую руку, на которой не было наручника. – Кажется, один раз я с тобой куда-то уже перемещался?!
– Ну перемещался, ну и что?! – раздул ноздри комиссар Ё-моё. – Мне это стоило лишней седины! Ё-моё! – Он наклонил голову, которая посеребрилась от времени.
Но почему-то это не убеждало. Я пожал плечами. Казалось, он меня в чем-то укорял. Даже легкомысленный юмон, которому надоел наш разговор, проснулся и с неподдельным возмущением посмотрел на меня.
– Второй раз не перемещусь! – заверил я.
– Обсуждение этого вопроса является предательством! – заявил комиссар Ё-моё.
– Предательством?! – удивился я.
– Почти, – уточнил он.
– Ну… и как мы тогда должны разговаривать? С помощью жестов?
– Не усложняй себе жизнь, сынок, – предупредил комиссар. – Ведь ты даже не знаешь, во что вляпался.
– Во что же?
– В дерьмо – по самые уши!
– Что-то не заметил, – отозвался я.
– Уж поверь моей осведомленности, – заверил он.
– Это почему? – спросил я.
– Потому что ты стрелял в федералов.
– Я?! Я даже не видел их!
– А я?! – возмутился он.
– Вы федерал?
Тогда он сунул мне под нос документ, из которого явствовало, что комиссар Ё-моё является супер-пуперагентом метаполиции и наделен полномочиями ВПР – внесудебного принятия решений. Это уже было серьезно. Одно дело – начальник полиции в заштатном северном городке, а другое – столичный тайный сыск.
– Понял? Ты целился в нас?
Сорок пятый даже приосанился. Видать, он гордился своим хозяином и тем, как он ловко завернул разговор.
– Да… – склонился я под тяжестью обвинения. – Не скрываю, но ведь не выстрелил!
– Время сейчас военное. Кто будет разбираться, – сухо заметил комиссар Ё-моё.
Мне друг показалось, что разговор попахивал хорошо режиссированной сценой, что вдруг комиссар Ё-моё засмеется, засмеется и Ханыков, пристегнутый к березе, засмеется и юмон – раб комиссара Ё-моё. Все окажется шуткой. Мы обнимемся и выпьем водки, которая наверняка есть у комиссара Ё-моё в заначке, и ко всеобщему удовольствию разъедемся по домам.
– Целился, – признался я, – но не выстрелил. Я же не знал, кто вы.
– Я тебе кричал?
– Ну в общем да, что-то такое…
– Вот видишь. Даже свидетели есть.
– Кто? – удивился я.
– Неважно… – ответил комиссар Ё-моё.
Но по тому, как невольно дернулся Сорок пятый, я понял, что свидетелем является именно он.
– Да вот хотя бы Ханыков… – словно впервые заметив пожарника, кивнул комиссар Ё-моё.
– Никакой я не свидетель, – подал голос Виктор Ханыков.
– Ну неважно, – тут же согласился комиссар Ё-моё, – хотя по роду службы ты обязан.
– Обязан? – спросил я.
– Обязан… – скорчился под березой Виктор Ханыков.
– Не буди во мне зверя – поехали! А?!
– Но почему?! – все еще упорствовал я.
Знаете, что заявил он мне в сердцах:
– Ты моя страховка! Ё-моё!
– Страховка?! – возмутился я.
– Страховка, – подтвердил он, глядя на меня сверху вниз.
Мне вдруг стало все равно: всю жизнь меня предавали – разве можно так жить! Черная полоса невезения. Даже любимая девушка – и та заперлась в подвале!
– Ну и что?! – крикнул я в отчаянии.
– Ладно. – Мне показалось, что комиссар Ё-моё меня понял. – В первый раз не вышло… – нехотя признался комиссар Ё-моё и посмотрел куда-то за реку, где на темном фоне города иногда вспыхивали рубиновые вспышки взрывов и через секунду доносился звук.
– Чего не вышло? – спросил я наивно.
– Какая тебе разница… Не вышло, и все! Не отработал ты деньги! Не отработал! Так что останавливаться мне не резон. Понял?
Я что-то начал припоминать. Кажется, это было банальное ограбление банка, но с оригинальной концовкой. Даже кого-то убили. Черт! Теперь я замешан в преступлении. Этого только не хватало! Вот почему меня разыскивала группа “кальпа” и наверняка – метаполиция всего мира!
– Ну положим, у вас что-то получится, а след?! След!!! Как от него избавиться?!
– Это не твоя забота!
– Ограбить банк – это не тряхнуть дорожный автомат! – горячо возразил я.
– Не банк… – с тихой грустью усмехнулся комиссар Ё-моё и замолчал.
Похоже, он не хотел мне рассказывать больше того, что я помнил и понимал. И вообще, все его тайные метаполицейские делишки, в которых никто, ничего не должен разбираться.
– Инкассаторскую машину… – я так подскочил, что дремлющий юмон испугался. – Еще хуже!
– Это почему?! – удивился комиссар Ё-моё.
– Потому что убитых много!
– Ты и это помнишь?! – с досадой удивился он. – Ё-моё!
И я понял, что свалял дурака. Надо было, конечно, держать язык за зубами. А теперь я не только участник, но и свидетель преступления, и надобность во мне рано или поздно отпадет – как только мы вернемся на Марс после очередного грабежа. Неизвестно, что задумал комиссар Ё-моё. Может, он посадит меня в клетку и будет кормить собачьими консервами, а потом вздумает ограбить банк на Европе – спутнике Юпитера, где во льду строились принципиально новые города. Остается только подождать, когда в них свершатся новые преступления века.
Теперь я вспомнил кусок побольше.
Еще в Кагалме комиссар Ё-моё заявил, что банки грабят одни дураки – хлопотно: стены, охрана, сигнализация. Опять же полиция на хвосте. А ограбить инкассаторскую машину пара пустяков – денежки сами вынесут и даже положат в машину. Главное, появиться в нужном месте, в нужное время. И повод удачный – бабон – петля времени – как раз соответствует периоду ограбления века. Иными словами, дорожка в прошлое была протоптана. Но не только комиссаром Ё-моё! Можно было подумать, что он один такой умный. Помню, как он по-детски радовался:
– Четверть миллиарда рублей! С такими деньгами даже в аду не пропадешь! Ё-моё!
Как известно, самый черный юмор – английский, хотя земной Англии уже не существовало, а на Марсе о ней забыли. Так вот, по-моему, у комиссара Ё-моё было плохо даже с английским юмором, потому что, несмотря на то, что о виртуальном преступлении никто ничего не мог вспомнить, кроме официальной версии, – в скалярном поле частиц, независимо – в прошлом, в настоящем или в будущем – всегда оставался след. Дело было только за малым – все решали настойчивость и профессионализм метаполиции и их детекторы. Не спасали даже пресловутые три процента, которые назывались “висяком” или “глухарем”. Еще никому не удавалось целенаправленно попасть в “висяк”. “Висяк” носил случайный характер. Его природу никто не знал.
После того, как Сорок пятый ранил меня в ногу, комиссар Ё-моё взялся делать перевязку. Убивать меня, конечно, никто не собирался. Просто огромный черный пистолет с вычурной скобой спутал все карты – даже Леха напился, чтобы ему было не так стыдно.
Вначале меня потащили к выходу из подземелья. Где в этот момент были Леха Круглов и Рем Понтегера, я не имел ни малейшего понятия. Но уже до того, как мне задрали штанину, рана на ноге благополучно закрылась: мы увидели, что кожа на глазах затянулась, а последняя дробинка вывалилась на пол. У комиссара Ё-моё глаза стали квадратными, а юмон ничего не понял. Честно говоря, я и сам был удивлен не меньше комиссара. Никогда не предполагал, что мое тело обладает такими свойствами.
– Ну и чудненько! – обрадовался комиссар Ё-моё. – Одной проблемой меньше!
Пока я с удивлением рассматривал и поглаживал ногу, он смотался куда-то и вернулся со шприцом в руках. Он ввел мне специальное вещество из класса медиаторов – карментон (вот откуда у меня след от укола), который приводил к нейтронной атаке – эффекту, связанному с изменением числа нейтронов и связей между ними. Особенно активизируется деятельность тех участков мозга, которые развиты у данного индивидуума. Хотя при этом возникал побочный эффект – помрачнение сознания и повышение внушаемости. В случае со мной усиливалась моя способность к спонтанному перемещению во времени. Чем комиссар Ё-моё и воспользовался. Ему оставалось только заказать дату, в которую надо было переместиться. И главное – куда.
А заказал он ни много ни мало: десятое ноября 2112 года и Ассигнационный банк: в этот день двенадцать грабителей подорвали инкассаторскую машину на Садовой. Точнее, на выезде из Банковского тупика, а за одно уничтожили шесть полицейских машин. Об этом целый год трубили газеты всей России, пока иные громкие дела не оттеснили преступление века на последние страницы. И все равно, нет-нет да кто-то из пишущей братии вспоминал о дерзком ограблении. Дело в том, что, хотя всех двенадцать преступников положили часа через два где-то в районе морского порта, а денег так и не нашли. Отсюда делался вывод: либо был как минимум тринадцатый соучастник, либо бандиты успели перегрузить деньги на подводную лодку или даже на базу астросов, хотя об астросах и черных ангелах тогда толком никто ничего не знал.
Таким образом, реальное ограбление произошло еще до моей ссылки на Землю. А виртуальное – вчера, то есть в пресловутый понедельник. Расчет комиссара Ё-моё был правильным: пока метаполиция разберется, что к чему, пока выйдет на след, еще эта заварушка с базой черных ангелов и каменами. Все складывалось как нельзя лучше.
Однако при самом удачном раскладе у меня не больше двух-трех дней, если только комиссар Ё-моё оставит меня в живых, если камены не захватят власть, если черные ангелы не помогут им, если астросы не угробят планету вместе со всеми ее обитателями.
Реальное ограбление произошло в 12:33 по московскому. Виртуальное – на две минуты раньше.
Последующие события я помнил фрагментарно. Вначале мы очутились в Банковском тупике. Место было узкое и опасное: напротив охрана, сбоку охрана, спереди ворота, а позади стена.
Комиссар Ё-моё рассуждал: “Все равно инкассаторы смертники. Не мы, так двенадцать бандитов!”
Требовалось сработать в течение одной минуты. Захватить машину и выгнать ее через Мучной переулок на Казанскую улицу.
Такова была вкратце идея комиссара Ё-моё. Что и говорить, я был от нее не в восторге. Хотя мое дело телячье – во-первых, моего мнения никто не спрашивал, а во-вторых, я пребывал под своеобразным наркозом и ничего не соображал. Правда, это надо было еще доказать в метаполиции. А у них, как и во всякой карательной службе, разговор был коротким – вначале бить, а потом беседовать. Вот почему Леха и Рем Понтегера боялись ее до потери сознания. Я так думаю!
Комиссар Ё-моё был вооружен пистолетом, а юмон – ручным гранатомет с огромным, как бочонок, барабаном. Я же был просто билетом в обратную сторону. И хотя я более менее сносно держался на ногах, комиссар прежде чем выстрелить, заботливо прислонил меня к фонарному столбу таким образом, чтобы я обхватил его руками и мне было удобно.
Мы появились в тот момент, когда инкассатор выносил из Ассигнационного банка последний два мешка с деньгами. Руки его были заняты. Второй инкассатора с автоматом страховал его, хотя страховать-то, собственно, было нечего: двор внутренний, охраны полно, сверху матовый купол, снизу три метра железобетона и ни одного канализационного люка, а только узкие сливные отверстия, в которые проскользнет разве что крыса.
Первым делом Сорок пятый выпустил очередь в того, кто нес мешки. Граната даже не взорвалась. Она пробила инкассатора вместе с его бронежилетом и влетела в дверь банка. “Бум-бум-бум!!!” Внутри три раза бабахнуло, три раза грохнуло, и от охранного помещения остались одни воспоминания. Одновременно комиссар Ё-моё убил инкассатора с автоматом и побежал к водителю.
Не отрывая пальца от спускового крючка, Сорок пятый юмон разнес пост охраны со стороны Москательного переулка. “Бум-бум-бум!!! Бум-бум-бум!!! Бум-бум-бум!!!” – дергался в его руках гранатомет. Затем с невозмутимым видом – дежурку на Садовой. “Бум-бум-бум!!!” Во все стороны летели стекла и куски фасада. Затем: “Бум-бум-бум!!!” – все окна на втором этаже с обеих сторон тупика, не говоря уже о первом, от которого не оставил камня на камне. Удивительно, как еще банк не рухнул.
Осталось только забросить в кузов два окровавленных мешка, которые не донес бедолага инкассатор, и втолкнуть туда же меня – полусонного и беспомощного, как сомнамбул. Одно я успел заметить – все выходы из Банковского тупика блокируются автостопами – кто-то из охраны успел нажать кнопку. Все, кроме Москательного переулка. Туда мы и вырвались, несколько раз задев за стены тупика. Подбросило так, что я едва не лишился зубов. Барахтаясь между мешками, я слышал, как работает ручной гранатомет Сорок пятого. Не жалея гранат, он прокладывал дорогу к отступлению.
От тряски и ударов я на какое-то мгновение пришел в себя и выглянул в окно. Инкассаторская машина, виляя задом, мчалась по Казанской, потом резко свернула в проходные дворы. Редкие прохожие едва уносили ноги.
Дальнейшее я помню смутно: где-то в каких-то грязных дворах меня выволакивали вместе с мешками, ставили в угол. Я, как зомби, стоял, отирая стены. Потом снова грузили самым беспардонным образом – за руки, за ноги – что происходило не менее трех раз. Теперь я догадываюсь, что комиссар Ё-моё, заметал следы, сжигая машины. Наконец мы очутились в лесу.
Задняя дверь открылась, и я инстинктивно заслонился от яркого света, потому что последний участок дороги спал сном младенца.
– Выходи! – скомандовал комиссар Ё-моё.
Сорок пятый помог мне выползти из машины, и я уселся тут же, прислонившись в заднему колесу. Мне было глубоко наплевать, что происходит вокруг. Я был травкой, цветочком, гусеницей. Колени мои сделались мокрыми от воды, которой было пропитано все окрест в этом привычном мире, где гигантские хвощи и папоротники тянулись к свету под огромными болотными пальмами и фикусами. Вдруг я заметил в центре поляны укрытый ветками красный комиссарский аэромобиль марки “яуза”. Ну да, удивился я, что это еще может быть, мы же на нем прибыли!
Комиссар Ё-моё и Сорок пятый быстро перегрузили в “яузу” деньги. Комиссар беспардонно подхватил меня и поволок в аэромобиль. Дело было сделано, надо было убираться. Мне должны были шепнуть дату, врезать для острастки по голове – и мы снова дома.
– Не подведи меня, дружок. Не подведи! Давай! Давай… Ё-моё… – твердил комиссар Ё-моё, заботливо, как няня, помогая мне переставлять ноги.
В его голосе слышались отеческие нотки. Еще бы, злорадно думал я, застрять в прошлом с кучей денег и с руками по локоть в крови!
Я не отказывался перемещаться. Я не отказывался помогать. Я смутно соображал, что надо уносить ноги. Мне самому хотелось попасть домой и выспаться на любимом диване. К тому же меня ждали: Катажина Фигура и мой любимы пес – Росс. И еще я хотел расквитаться с Лехой и Ремом Понтегера. Чувство мести оказывало на меня благостное воздействие: пребывая в сумеречном состоянии, я строил различные планы и обдумывал тактические ходы. Уж я бы сделал Лехе и Рему Понтегера козью морду, уж я бы их не пожалел!
И тут произошло то, что должно было произойти в наш технически просвещенный век – появились еще одни грабители, которые решили снять сливки.
Я впервые видел таких гуманоидов. Во-первых, на них не было одежды, но они не были и голыми, во-вторых, если бы я одетыми встретил их в городе, то не отличил бы от нас – землян, но может быть, чуть-чуть раскосые, как китайцы, и узколицые, как европейцы. Очень-очень странное сочетание – воплощение ночных кошмаров землянина. Но этот кошмар был наяву.
Они появились из петербургской болотной дымки, как привидения. И когда я огляделся, то увидел, что они стоят и там, и здесь, и позади, и по сторонам – молчаливые, серьезные и угрожающие.
Комиссар Ё-моё так испугался, что тотчас отпустил меня, и я преспокойно плюхнулся на землю. Должно быть, комиссар Ё-моё знал или догадывался, с кем столкнулся, потому что даже не притронулся к своей пушке. Испугался даже его раб – Сорок пятый юмон. Расчудесный ручным гранатомет он тут же запихнул в кусты и поднял руки, демонстрируя такую же покорность, как и тогда на севере передо моей и Лехой.
Один я пялился на цекулов, как баран на новые ворота – гуманоиды – они есть гуманоиды – хоть в России, хоть в Африке. Подумаешь! Еще на Земле я краем уха слышал о них. Они были врагами астросов, и однажды мы с Лехой наблюдали, как астросы сбили их корабль, а жители Санкт-Петербурга приняли происходящее за необычайно красочный салют.
Но одно дело знать, а другое дело видеть. Ходило множество слухов о том, что человекообразные гуманоиды – цекулы, живут среди нас. Правда, никто никогда их не видел и ничего доказать не мог – даже самые пронырливые газетчики. Цекулы были мифом. Сказкой. Мечтой человечества с кем-то подружиться. Ибо они были похожи на нас, как две капли воды, и все же были другими – должно быть, на генном уровне.
Между тем, цекулы не спеша выгрузили мешки с деньгами и унесли их в лес. Потом наступила странная пауза. Несомненно, они уже решили судьбу пленников.
Подошли двое. В руках у них ничего не было. Но как ни странно, я чувствовал, что они вооружены.
Тот, который был к нам ближе, сделал странный жест. Я оглянулся – беззвучно, как в немом кино, машина, на которой мы прибыли, выворачивалась наизнанку, вернее – сворачивалась в саму себя, в бурлящий ком – калачарку. В центре взрыва, который и взрывом нельзя было назвать, вначале пропали перед и зад машины, затем колеса мелькнули, как четыре сажевые дуги, и наконец дверцы сложились подобно гармошке. После этого последовала вспышка света, взрыв, и все, что до этого было пятитонным вездеходом, выплеснулось, разорванное на миллионы, миллиарды частиц и унеслось с бешенной скоростью в сторону болота.
В воздухе, нагоняя тоску, долго кружились листья пальм, фикусов, мох, трава и другие болотные растения.
Комиссар Ё-моё долго крестился, словно увидел чудо. Его щечки трепетали. Юмон как всегда ничего не понял, но испугался еще больше. Я же подумал, что это чоппер. Самый настоящий. Самый мощный. Мощнее нибелунши. Даже черные ангелы не владели им, хотя умели убивать без оружия. Это была энергия в чистом виде, которой можно было сделать все: вскипятить воду и сбить армейский “титан”, провести операцию и раскрошить полмира.
Откуда у меня появились эти знания, я не знал. Они просто возникли в голове, подобно чужим мыслям.
Комиссар Ё-моё и Сорок пятый вцепились в меня, словно кредиторы. Комиссар покрылся капельками пота, а Сорок пятый дрожал, как осиновый лист.
– Не надо… не надо… – заикаясь, лепетал комиссар Ё-моё. – Забирайте все-все! Мы никому-никому не скажем!.. Мы уедем! Мы спрячемся. Мы пропадем!!!
От страха он забыл свою обычную присказку – ё-моё.
Я хорошо знал, что когда решение отдается на откуп простым солдатам, то дело дрянь, потому что солдат учат убивать, а не думать. Но эти цекулы оказались не простыми солдатами.
– Молчат только мертвые… – равнодушно, как палач, произнес лысый цекул постарше и поднял руку.
Вдруг он замер, уставившись на меня.
Комиссар Ё-моё опомнился и зашептал мне в ухо:
– Выноси, родимый, выноси!!! – он еще на что-то надеялся.
Все пропало. Я приготовился к смерти и закрыл глаза.
– Это ты? – спросил лысый цекул.
Я открыл глаза и с удивлением посмотрел на цекула, мало что соображая.
– Это он!… – быстро нашелся комиссар Ё-моё. – Это он! Все придумал и спланировал… Забирайте его! Забирайте… а меня отпустите домой... Пожалуйста… Я больше не буду… – Он плюхнулся на колени во влажный земной мох и, размазывая грязь и слезы по толстым щекам, завыл: – Ой!!! Ой!!! Я не виноват… Я не виноват… Я жертва обстоятельств…
Сгоряча комиссар Ё-моё забыл, что не может самостоятельно вернуться в реальный мир. Значило ли это, что он решил остаться в прошлом? Впрочем, выбора у него не было. В лучшем случае его ждали рудничные работы где-нибудь на вновь осваиваемых планетах. Например, в городах Европы, куда собирали осужденных изо всех тюрем Земли и Марса. Условия там были самые расчудесные, и оттуда никто не возвращался. Жестокие холода до минус ста восьмидесяти градусов убивали даже самых выносливый людей. Правда, говорят, что там же в океанах сплошной химосинтез и самые умные твари во всей солнечной системе, но разве это могло послужить утешением. В лучшем случае комиссар Ё-моё мог протянуть не дольше трех земных месяцев. В худшем – его могли прилюдно повесить на Земле, а труп бросить в петербургские болота, чтобы через две тысячи лет потомки нашли его и долго гадали, как он здесь оказался, и главное – почему.
– Молчи! – приказал цекул, и комиссар Ё-моё замер, как парализованный, прижимая руки в заплаканному лицу. Кажется, он даже обмочился.
Замер и Сорок пятый юмон. Он прекратился в каменную бабу. У него вообще был понижен эмоциональный уровень. Даже рот с хлыстовскими клыками забыл закрыть, и слюна, собираясь в углах рта, стекала на подбородок.
– Что ты здесь делаешь? – спросил лысый цекул.
– Участвую в ограблении, – с трудом разомкнув губы, я безропотно выдал секрет полишинеля.
– А кто ты?
– Журналист… – я попытался отцепиться от Сорок пятого, который повис на мне, как вялый уд.
Цекул недоверчиво покачал головой и вдруг улыбнулся:
– Нет, ты наш...
– Человек, – возразил я, борясь с железной хваткой Сорок пятого юмона.
Мне почему-то сильно не хотелось быль никем, кроме как человеком.
– Ты наш, – убежденно произнес цекул. – Ты просто этого не знаешь.
– Я человек… – растерянно повторил я.
– Мы тоже люди, – терпеливо произнес цекул. – Но немножко, совсем чуть-чуть, капельку другие.
– Вы те, кого похищают?
– Мы их потомки, – он показал пальцем на небо. – Вон оттуда…
Наконец я, разомкнул руки юмона, которыми он сдавил мне шею, и, массируя ее, посмотрел на ватное земное небо. Вот-вот должен был пролиться очередной дождик. Трудно было поверить, что цекулы – это земляне, которые живут на других планетах и которые так могущественны, что могут тягаться с астросами. Хотя в журналистских кругах ходила информация, что цекулы ежегодно похищают пять-шесть миллионов землян.
– Из Альфа Центавра? – почему-то спросил я.
– Из Альфа… – усмехнувшись, согласился цекул, а потом добавил: – С планеты номер 3054 по земной классификации.
Я пожал плечами, давая понять, что не в курсе дела.
В этот момент юмон потерял равновесие и плюхнулся в грязь, но даже и тогда не пришел в себя.
– Но неважно… – сказал цекул.
Я понял, что история долгая, может быть, не в подобной ситуации, а за бутылкой водки – он бы открыл мне душу, и я бы все понял. Впрочем, я понял и так: где-то на уровне подсознания, что он не будет никого убивать.
– Отпусти нас… – попросил я.
– Да… да… конечно… – тут же согласился он и, как показалось мне, с облегчением. – Странно, что у тебя нет син-кай... А может быть, и хорошо… – рассудил он, – безопасней…
– Что такое син-кай? – спросил я.
– Нашего отличительного знака, по которому мы идентифицируем своих и следим за ними.
– А… – согласился я, хотя мне, в общем-то, было все равно, правда, как журналист я должен был соответствующим образом среагировать, но я не среагировал, потому что еще не отдавал себе в полной мере отчета, что происходит.
– Значит ты подкидыш… – рассуждал лысый цекул. – Интересно…
– Мы знали о таких, но никогда не встречали, – сказал второй цекул, который до не участвовал в разговоре.
– Тогда у тебя должен быть знак в виде родового пятна на левом бедре?!
– Да, – согласился я, хлопнув себя по соответствующему месту, – у меня есть такой знак.
Они заставили меня спустить штаны и с минуту разглядывали ногу.
– Это карта нашей вселенной. Третья точка с краю – наша галактика, – лысый цекул ткнул пальцем. – Карта передается генетически и является пассивный знаком. Твои отец или мать тоже были цекулом, а может быть, оба. Но они могли и не знать, что они цекулы.
– Мы можем вживить тебе син-кай, – сказал другой цекул. – Но это лучше… – цекул протянул странный браслет, словно вылитый из чистой воды.
– Это альдабе, – объяснил лысый цекул.
Я тут же вспомнил и глупо спросил:
– Из тунгусской зоны?
– Из зоны, – согласился лысый цекул, – но не тунгусской.
А второй объяснил:
– Пикник на обочине… Помнится, об этом у вас писали… Как их?..
– Стругацкие… – подсказал я.
– Точно!
– Сами не зная того, они участвовали в эксперименте по изменению сознания землян.
– Они были первыми, – согласился я.
– Альдабе... – объяснил второй цекул, надевая мне браслет, – как минимум – абсолютная защита... Это поможет тебе избежать многих опасностей и выжить в реале. А потом мы тебя найдем.
– Вы вмешаетесь в наши дела? – спросил я, рассматривая браслет.
Мгновение он переливался всеми цветами радуги, затем сделался телесного цвета и стал частью моей плоти, но я ничего не ощутил.
– Нет, но не дадим и астросам.
– Они и сами не полезут, – согласился второй цекул и коснулся ладонью вначале комиссара Ё-моё, потом Сорок пятого, который мирно спал в позе эмбриона. Оба тут же ожили, вылезли из грязи и прилипли ко мне, как пиявки: комиссар Ё-моё схватил за плечо, а юмон вцепился в лодыжку.
– Валим домой… – как ни в чем ни бывало зашептал комиссар Ё-моё, жалко и подобострастно улыбаясь цекулам. – Валим!!!
И мы свалили, хотя, ей богу, я совсем не желал этого. Напоследок я оглянулся: цекулы, как показалось мне, грустно смотрели нам вслед. Да, вот еще: за нами, как ни странно, переместился комиссарский аэромобиль марки “яуза”, но это уже было делом не моих рук.
Больше я ничего не помнил вплоть до того момента, когда проснулся у себя в постели, услышав телефонный звонок, а затем и возмущенный голос Алфена.
Подозреваю, что перед этим мы завернули в Кагалму. Каким-то образом захватили Луку с Ремом Понтегера и переместились в реальность, то бишь в мой дом. Возможно, что-то разнилось в деталях, но, похоже, все было именно так. Что произошло с комиссаром Ё-моё и юмоном я не имел ни малейшего понятия.
Зато теперь этот самый комиссар Ё-моё требовал от меня нового подвига. Если бы я умел обращаться со своим альдабе, я не позволил бы комиссару Ё-моё разговаривать со мной в подобном тоне. Но я еще не умел пользоваться альдабе. Да и честно говоря, забыл о нем.
– И в это раз ничего не выйдет, – сказал я.
– Если все сделать по-умному, то выйдет, – убежденно возразил комиссар Ё-моё.
– А если снова нарвемся на шустрых людей? – спросил я.
Видать, комиссар Ё-моё исходил из стратегии ошибок: чем больше ты их совершаешь, тем меньше остается. Главное при этом – выжить! Комиссар Ё-моё готов был рисковать бесконечное количество раз, каждый раз делая ставку на жизнь. Хорошо бы только на свою! У него была психология самоубийцы.
– Но ведь прошлый раз были не люди! Ё-моё! – комиссар стал злиться. Он уже забыл все свои страхи и обещания, свои слезы и мокрые штаны. – Вообще-то, я могу вас здесь оставить, ё-моё – иезуитски заметил он. – Время военное, кто будет искать?!
– Комиссар, – напророчил я, – быть вам корсаром всех времен и народов!
– Во! – он ткнул в меня пальцем. – Правильно! Где ты раньше был?! Я тебя озолочу! Ё-моё!
– Ой ли?! – воскликнул я. – Вашими молитвами!
– Сейчас сделаю укол, и отправимся! – обрадовался он, полагая, что сломал меня своими железными аргументами.
– Без него не поеду! – заявил я, кивнув на Виктора Ханыкова, понимая, что Ханыков сам по себе никому не нужен и лежать ему через пять минут грудой костей под марсианскими березками.
– Зачем он тебе? – удивился комиссар Ё-моё.
– Затем! – твердо сказал я.
– Для него доли нет! Зачем?! Ё-моё!
– Это мой секрет, – стоял я на своем.
– Ну ладно… – махнул рукой комиссар Ё-моё. – Только придется одним шприцом колоть. У меня второго нет, ё-моё.
Виктор Ханыков возмутился:
– Что я наркоман какой-то?!
– Молчи… – процедил я сквозь зубы. – Молчи!

***
На этот раз комиссар Ё-моё выбрал звездолет “Абелл-085”.
Расчет был на то, что в последней ракете полетят самые распоследние люди Земли, а уж денег у них – куры не клюют. Но я ошибся – деньги комиссара теперь не интересовали. Точнее, они его, конечно, интересовали, но постольку поскольку.
Звездолет “Абелл-085” класса “летающая казарма” пропал в глубинах космоса два года назад – 2 августа 2114 года. Зафиксировали даже точное время прекращения связи – 17:45 московского времени. Что именно произошло, было тайной века за семью печатями.
А ведь ее никто не узнал, кроме меня, комиссара Ё-моё, его утер-пришебеева – Сорок пятого юмона и Виктор Ханыков, хотя уж последнему полагалось быть осведомленным по штату.
Из-за одной этой тайны века я мог лишиться головы, потому что оказалось, что в гибели “Абелл-085” были замешаны “сильные мира сего”. Но это я понял гораздо позднее. Официально было объявлено, что причиной гибели звездолета послужил метеоритный дождь, о котором, кстати, предупреждали все наземные и орбитальные станции. Но считалось, что защита звездолетов марки “турсы”, к которым принадлежал “Абелл-085”, способна выдержать и куда более грозную атаку, но… почему-то не выдержала. Собственно, несмотря на то, что в одной из последних ракет на “исконную родину” отбывали сливки общества, расследованием катастрофы особенно никто не занимался, потому что Землю захватили хлысты и было не до этого. Как и в два последующие года – средства массовой информации как в рот воды набрали, несмотря на то, что на звездолете уносило ноги последнее правительство как Санкт-Петербурга, так и всей страны. Понимаю, что это звучит глупо – собирать правящую верхушку в одном месте, но другого выхода не было, потому что положение было критическим – на Земле остались только военные.
Вначале комиссар Ё-моё сделал укол мне. На мгновение я “улетел” – мне даже привиделся короткий сон, будто ангел голосом комиссара Ё-моё называет дату и время перемещения. Потом тряхнуло, и я обнаружил себя бредущим по длинному коридору с низкими потолком. Впереди топал комиссар Ё-моё, за ним пристроился Виктор Ханыков, который был совсем никаким, затем шел я, а замыкал колонну юмон с рожками, которые он прятал под легкомысленной панамой, хотя маскировался он напрасно – любой мало-мальски опытный землянин или марсианин легко узнавал юмона. Что-то такое в лице у юмонов было, что не давало считать их людьми.
Звездолет “Абелл-085” действительно был летающий казармой. Не помню, сколько в него точно вмещалось, но не меньше двадцати тысяч. Звездолет даже не “умел” приземляться. По сути, это была космическая платформа с гелиевым реактором в качестве двигателя – столь огромная, что могла находиться только на орбите. Конструкция, конечно, была устаревшей, но достаточно надежной. Десяток ракет-челноков осуществляли связь с планетой.
– Вперед! – скомандовал комиссар Ё-моё.
Мы находились на обширной палубе и двигались в проходах, которые змеились во все стороны – мимо коек в три яруса, мимо туалетов и кухонь, мимо фойе, где крутили старые фильмы, мимо душевых кабинок и оранжерей – столь крохотных, что внутри можно было стоять только на одной ноге, мимо курилок, прачечных и других помещений – в общем, мимо всего того, что называется летающий казармой. Люди спали, читали, ели. Пахло носками, немытым телом и бельем.
Полет длился уже два месяца. Впереди еще было столько же, и чувствовалось, что пассажирами овладела апатия. А ведь их можно спасти, думал я, всех-всех до единого. Но не знал, как это сделать.
На этот раз угнетающее действие медиатор не было столь очевидным, и я что-то соображал, чего нельзя было сказать о Викторе Ханыкове. Он едва передвигал ноги, а взгляд был остекленевшим. Зачем он мне был нужен, я не имел ни малейшего понятия, хотя он спас меня в Петропавловской крепости. Конечно, комиссар Ё-моё убил бы его. Я думаю, что он с удовольствием убил бы нас обоих. На всякий случай он убил бы своего раба – Сорок пятого юмона. Но у нас был шанс остаться в живых, и я хотел его использовать.
– Направо! – командовал комиссар Ё-моё. – За мной!
Мы вскарабкались по трапу на палубу для среднего класса. Здесь были отдельные каюты, на полу лежали дорожки, а воздух кондиционировался и дезодорировался. Да и пахло дорогим рестораном, что у лично у меня ассоциировалось с купатами и борщом. Ко всему к этому примешивался запах коньяка. Откуда-то доносились голоса и музыка.
Комиссар Ё-моё шел целенаправленно. Похоже, он знал, что делает. Несколько раз мы свернули налево, один раз направо, потом поднялись еще на одну палубу, прошли ее до конца, спустились в пятую секцию, и комиссар остановился перед каютой с номером 12043Б.
– Быстро заходите, – он буквально затолкал нас внутрь.
Представительский номер на шестерых действительно походил на корабельную каюту. Не хватало только иллюминаторов и аквариума с золотыми рыбками. Койки в два яруса были выкрашены белой эмалью. Виктор Ханыков рухнул на ближайшую из них и захрапел. Я, как ни странно, еще держался на ногах, хотя порой сознание не улавливало реальности происходящего. Мне казалось, что это длинный, длинный сон, в котором я видел то комиссара Ё-моё, то юмона, то пожарника, то бишь тайного агента неизвестно какой службы – Виктора Ханыкова. Но что мы делали и для чего куда-то двигались, я хоть убей, соображал только в моменты просветления.
– Я должен вас покинуть на час, – поведал нам комиссар Ё-моё.
Естественно, Сорок пятый остался сторожить. Но куда сбежишь с подводной лодки? Можно было, конечно, спрятаться где-нибудь в бесконечных коридорах и переходах. И даже наверняка продержаться до прибытия звездолета “Абелл-085” на Марс. Но во-первых, звездолет не должен был прибыть в конечный пункт, а во-вторых, комиссар наверняка не оставит бы нас в покое. Это я понимал совершенно точно. Единственное, чего я не знал со стопроцентной вероятностью, что звездолет заминирован.
– Следи за ними, – наказал комиссар Ё-моё Сорок пятому и вышел.
– Есть, хозяин! – вслед ему отозвался юмон, но почему-то по уставу не встал со своей койки. Видать, он тоже был ошарашен, а устав ему осточертел.
– Где мы? – спросил я как бы между делом.
– Сам не знаю, – ответил юмон.
Похоже, он, как и я, плохо понимал происходящее.
– Ты хоть знаешь, что делать? – спросил я осторожно.
– Знаю, – простодушно отозвался он.
– А что именно?
– Ждать… – он уселся в позу лотоса.
На уровне подсознания я понимал, что мне нельзя открываться ему, что прежде всего, он верен своему хозяину – комиссару Ё-моё, а только потом руководствуется своим чувствам. А ведь мне казалось, что он настроен ко мне дружески. Поэтому я улегся на койку и притворился спящим.
Не помню, сколько прошло времени – час или два, но я точно знал, что комиссар скоро заявится, потому что часы в каюте показывали без пяти пять вечера. А катастрофа должна произойти в 17:45. Пока никаких признаков волнения на звездолете не наблюдалось. Впрочем, команда звездолета могла не доводить до сведения пассажиров об угрозе метеоритного дождя. Если, конечно, причиной катастрофы действительно были метеориты.
Между тем, я прислушивался: мелко вибрировали стенки, иногда мимо каюты кто-то проходил, во всем остальном царило полное спокойствие.
Ровно в 17:00 явился растерзанный комиссар Ё-моё. Его мундир был выпачкан непонятно в чем, галстук торчал куда-то вбок – о него явно вытирали руки, фуражка же вообще сидела, как седло на корове.
“Что я говорил!” – едва не вскричал я.
– У нас проблемы! – заявил комиссар Ё-моё, ворвавшись в каюту.
Он добежал до ее середины, остановился и с минуту тупо разглядывал нас троих. Понятно, что Виктор Ханыков интересовал его меньше всего, ибо он спал мертвецким сном. Я же бессмысленно таращился в облупившейся потолок.
Затем комиссар Ё-моё произнес:
– Так, ты… остаешься… – показал он пальцем на Сорок пятого. – А ты… – он посмотрел на меня, – пойдешь со мной.
Я никак не отреагировал. По сценарию я должен был изображать полного идиота. Не долго думая, комиссар Ё-моё схватил меня за руку и приподнял, но удержать не смог, и я шмякнулся на койку, чтобы сосчитать количество заклепок вокруг потолочного вентилятора, который не работал. Комиссар Ё-моё витиевато выругался.
– Помоги! – приказал он юмону.
Вдвоем они поставили меня на ноги. Теперь по идее я должен был изображать ходячего зомби. По крайней мере, так было в первом перемещении. То ли я привык к лекарству, то ли доза была маленькая, но мое сознание сделалось ясным, как у школьника на первом свидании. А ведь на Ханыкова медиатор подействовал угнетающе.
Для правдоподобия я уперся лбом в переборку и сделал так:
– Бе-е-е…
Я все забыл, забыл даже, что я цекул, а не человек, и что у меня есть альдабе, не говоря уже о чоппере – оружие направленной энергии.
– Эко тебя развезло?.. – довольным тоном произнес комиссар Ё-моё. – Совсем плохой!
Однако в его голосе однако слышалась плохо скрываемая тревога. Он дал мне хлебнуть из своей плоской фляжки и посмотрел в глаза. Я сделал вид, что узнал его, и сказал:
– Привет… козел…
– Двигай! – приказал комиссар Ё-моё, распахивая дверь каюты.
Мне ничего не оставалось, как выйти в коридор. Комиссар Ё-моё крепко взял меня за руку и куда-то поволок так быстро, что я едва успевал за ним. Зачем я ему понадобился? думал я, стараясь запомнить, сколько раз и в какую сторону мы сворачиваем, сколько раз поднимаемся и спускаемся с палубы на палубу.
Навстречу нам попадались пассажиры обреченного звездолета. Однако то ли они были смертельно уставшими, то ли безучастными к происходящему, но никто ни на кого не обращал внимания. Правда, в одном из темных коридоров нас приняли за голубых, потому что на пороге каюты вырос полуодетый мужчина с мушкой на верхней губе и женским голосом с мужскими нотками предложил:
– Мальчики, не хотите выпить?..
Он шаловливо выставил бритую ногу в женской туфле. Комиссар Ё-моё шарахнулся к противоположной переборке. Мне было все равно – на Рублевки я и не такое видал, поэтому продолжал двигаться по прежней траектории, то есть, как привык ходить – по прямой. Комиссар дернул меня за собой. Получилось странно – вроде, он меня ревнует и не дает ни с кем знакомиться.
– Я тебе выпью! – погрозил он пальцем издалека. – Ё-моё…
– Мальчики, я не кусаюсь...
В манерах полуодетого мужчины проскакивала немужская жеманность. А еще у него были ярко накрашенные губы и глаза.
– Давай останемся? – предложил я, ничем не рискуя. – Давай?.. А?.. Хорошее место… Девочки, выпивка…
– Иди ты! – комиссар Ё-моё что есть силы толкнул меня в спину. – Иди!..
– Ну мальчики… – мужчина призывно глядел нам вслед.
Комиссар Ё-моё нервничал. Думаю, не из-за педика. Возьму сейчас и сверну тебе голову, думал я. Потом пойду к капитану и выложу как на духу, что звездолет обречен. Правда, не знаю, почему. Ну поищут какую-нибудь бомбу, ну не найдут. Вдруг никакой бомбы нет и в помине? Проверят списки пассажиров, поймут, что я заяц и начнут прессовать. Здесь у них наверняка своя служба безопасности, метаполиция и контрразведка. Нет, это несерьезно, думал я. Да и Виктора Ханыкова жалко. Втянул в это дело. А юмон… Тоже жалко – заблудшая душа.
Совсем уже в другом месте мы вспугнули мелких воришек, которые приняли нас за полицию (одна фуражка комиссара Ё-моё чего стоила!) и, не захлопнув двери чей-то каюты, задали стрекоча по бесконечно длинному коридору, теряя на бегу какие-то вещи, типа колготок и женских трусиков.
Комиссар Ё-моё хорошо знал план звездолета “Абелл-085”. Я это понял по тому, как он старательно избегал каких-то определенных палуб. И даже старался к ним не приближаться, а двигался целенаправленно, обходя их по огромной дуге.
Потом я на какое-то время действительно отрубился, потому что очнулся в тот момент, когда мы в спешном порядке спускались, как мне показалось, в гигантский провал, откуда доносились звуки работающего оборудования, вздохи и ахи огромных механизмов. Какие-то трубы и арки разбегались во все стороны. Снизу бил свет, и от этого резкие тени мешали правильно сориентироваться. Лестница огибала лифтовую клеть. Тросы блестели от смазки. Я хотел съехать по одному из них, но затем решил, что это точно будет перебором – комиссар Ё-моё поймет, что я придуриваюсь.
Вдруг лифт ожил, тросы завибрировали. Клеть медленно поднялась и замерла под нами. Только после этого я понял, что комиссар Ё-моё управляет ею с помощью автономного пульта. Мы перебрались на крышу и стали подниматься вверх. Когда клеть почти достигла нулевой палубы звездолета “Абелл-085”, комиссар остановил ее и мы полезли в вентиляционную систему.
На трезвую голову я бы ни за что не сделал этого. Все-таки из-за действия медиатора критическая оценка у меня была понижена. Стоило персоналу звездолета включить вентиляцию, нас бы сдуло, как пушинок. Хотя наверняка комиссар Ё-моё предусмотрел и этот вариант.
Для того, чтобы я не потерялся в вентиляционном лабиринте, он привязал меня веревкой за шею и тащил за собой, как собачонку. Кроме толстого комиссарского зада, я ничего не видел, а каким образом мы очутились в хранилище звездолета, даже не заметил.
Хранилище было огромным. В первой комнаты царил настоящий бардак – комиссар явно постарался. Пол был усыпан разноцветными шариками пенонаполнителя и банкнотами крупного номинала. Можно сказать, пещера Алладина. Кроме банкнот, между растерзанными деревянными ящиками, вперемешку с пуками стружки валялись драгоценности, осколки китайских ваз, растоптанный антиквариат: какие-то золотые поделки, бронза эпохи Мин, старинное оружие, зеркала, египетские золотые маски, совершенно определенно – смятая маска Аганемнона из коллекции Генриха Шлимана, нефритовые маски инков, короны, усыпанные изумрудами, шляпки в бриллиантах и прочие, и прочие не менее дорогие вещи, ценность которых я своим дилетантским взглядом определить не мог. В углу даже торчали золоченые колеса огромной кареты. Не хватало только лошадей. Большинство ячеек были взломаны, и золотые монеты и бруски золота и теллурия вместе с рублевыми пачками изящными кусками громоздились то здесь, то там. Я удивился тому, как много комиссар успел за такое короткое время. Но что именно он искал, трудно было понять, раз все остальное его не интересовало?
Комиссар Ё-моё молча потащил меня дальше. Я приготовился увидеть нечто невообразимое, но то ли комиссар успел разгромить только одну кладовку, то ли банально устал, – в следующей комнате царил идеальный порядок, хотя она тоже была заставлена разнокалиберными ящиками. На столе в центре лежали три черных тубуса и огромная сумка.
– Ты это сможешь утащить? – нервно спросил комиссар Ё-моё.
– Смогу, – сказал я.
– А больше сможешь?
– Смогу, – беспечно кивнул я.
Честно говоря, мне было все равно. Я не собирался перемещаться дальше каюты номер 12043Б. Не потому что я был таким правильным, а потому что решил не уступать из принципа.
– Тогда погоди… – обрадовался комиссар Ё-моё.
Взглянув на часы, он убежал в соседнее помещение, чтобы вернуться через минуту с еще одним тубусом.
– Пиросмани… – объяснил, видя, что я вопросительно смотрю на него.
– Чего? – спросил я.
– Не чего, а кто, – поправил он. – Нико Пиросмани. Примитивист. Девятнадцатый век. Стоит бешенных денег.
– А… – сказал я. – Понятно. А это? – я показал на все остальное.
Мне было интересно, что находится в тубусах. Но комиссар Ё-моё расценил мой вопрос по-своему.
– Не волнуйся, половина твоя!
– Спасибо… – удивился я. – Очень щедро!
– А как же по иному! – воскликнул комиссар Ё-моё.
Врешь! думал я. Так не бывает! Щедроты до Марса, а там – пуля в лоб и все дела
– Какие художники здесь обитают?
– Художники? – переспросил комиссар Ё-моё. – Здесь Рубенс. Здесь импрессионисты: Гоген и Винсент Ван Гог. Больше не влезло!
– А здесь? – я неловко, как пьяный, дернул сумку за обе ручки.
– Осторожней! – воскликнул комиссар Ё-моё. – Здесь бриллианты на миллиарды. Ё-моё!
– Понял, – с дебильной покорностью сказал я. – Понял, что вы все продумали.
– Тогда готовься к перемещению! – одной рукой он ухватился за меня, а другой прижимая к себе тубусы с картинами и огромную сумку.
– Куда? – удивился я.
– Как куда? Домой! Ё-моё!
– А ребята?
– С ребятами сложнее, – признался он и настороженно уставился на меня.
– Сейчас, – сказал я. – Сейчас… только сосредоточусь…
Я притворился, что по-прежнему нахожусь в невменяемом состоянии. На всякий случай даже закатил глаза.
Комиссар Ё-моё тоже закрыл глаза и подождал с полминуты, явно вслушиваясь в свои ощущения, потом дернул меня за рукав и требовательно произнес:
– Я говорю, поехали!
– Бе-е-е… – я решил идти до конца.
– Господи! Опять!.. – испугался комиссар Ё-моё.
Не долго думая, он достал свою заветную фляжку, и я хорошенько приложился.
– Хватит, – сказал он, вырывая у меня фляжку, – хватит, а то напьешься.
Напиться я не мог по определению – слишком мало было алкоголя. Я снова напыжился.
– Ну? – дернул меня комиссар Ё-моё. – В чем дела?
– Тяжело… – пожаловался я.
– А так? – он отшвырнул тубы с Ван Гогом и Гогеном.
– Так легче, – согласился я и снова напыжился.
Ей богу, в этот раз я не валял дурака. Мне самому хотелось попасть домой, то есть в каюту. Я почему-то все время думал о ней, а не о Марсе. Наверное, поэтому ничего не получалось.
– Ладно! – решительно сказал комиссар Ё-моё. Не мучайся, – он с сожалением посмотрел на сумку, вздохнул, словно расставался с любимой женой, и, не долго думая, спихнул ее со стола. – Всех денег не соберешь!
Сумка действительно оказалась тяжелой. Замок не выдержал, лопнул, и содержимое блестящим потоком высыпалось на полу.
Видать, дело и впрямь было дрянь, раз комиссар так спешил.
– Поехали! – топча бриллианты и алмазы, закричал комиссар Ё-моё. – Поехали!!! Ё-моё!!!
У меня снова ничего не получилось.
– Ты чего-то, не понимаешь! – с угрозой в голосе сказал комиссар Ё-моё.
– Не понимаю, – согласился я.
– Ладно, идем!
Прихватив тубус с Нико Пиросмани, он потащил меня в ту комнату, с которой мы начали экскурсию. Точнее – к карете с золочеными колесами.
– Ничего не трогай, а только смотри! – и осторожно распахнул тяжелую золоченую дверь.
Я заглянул внутрь. Первое, что бросилось в глаза, были четыре цифры: 17:17.
– Понял? – спросил комиссар Ё-моё.
– Нет, – признался я, разглядывая огромный металлический цилиндр, помещенный в фирменный ящик.
– Это бомба! – сказал комиссар Ё-моё. – Я думал, что здесь алмазы.
– А разминировать можно? – спросил я.
– Видишь ли, похоже, что нет. Я пока, карету курочил, обнаружил сейсмические датчики. Да и под самой бомбой может быть что-то подложено.
– Значит, бомбу привезли в карете, – понял я.
Пока мы болтали, на часах возникла цифра 17:18.
– Да! Да! Да! – закричал комиссар Ё-моё. – И осталось двадцать семь минут.
– Тогда надо двигать, – согласился я.
И мы переместились.
– Ты куда меня притащил?! – закричал комиссар Ё-моё. – Куда?!!

***
Итак, мы застряли в прошлом. Комиссар, чуть не плача, уговаривал:
– Ну давай, сынок, давай!..
А у меня ничего не получалось. Я пыжился. Я надувался. У меня даже, наверное, подскочило давление. Но все было без толку.
– Хозяин, можно я ему врежу?! – предложил юмон.
– Я тебе врежу! – пригрозил комиссар Ё-моё. – Он – наше единственное спасение.
– Ну и что, – возразил Сорок пятый. – Главное, он вас не уважает. А за вас я знаете, что сделаю!
– Пошел ты, придурок! – заорал комиссар Ё-моё. – Ты кто?! Ты юмон! Твое место у параши!
– Слушаюсь, хозяин!
– Ну и иди туда! Ну давай, сынок, давай… – снова закудахтал надо мной комиссар Ё-моё. – Ты наше единственное спасение!
Теперь он заговорил обо всех и даже о Викторе Ханыкове, который тюфяком валялся на койке.
– Я и сам понимаю, – покаялся я. – А у вас еще медиатор есть?
– Какой медиатор? Какой?! Последнюю дозу на вас извел, козлов, прости, господи. Ты же должен понимать… рванет так, что пепла не останется!!!
Я вежливо выслушал и ответил:
– Я понимаю, но что делать?
Он нервно почесал лысину.
– Может, тебе водки налить?!
– Налейте, – согласился я.
– И водки нет!
Он убежал за водкой, оставив нас наедине с ватной тишиной звездолета.
Сорок пятый заходил из угла в угол. Впервые я видел, что он нервничает. Даже цекулы не произвели на него такого впечатления.
Один Виктор Ханыков, ни о чем не подозревая, спал беспробудным сном.
– Слушай, – спросил юмон, – почему ты такой спокойный?
– Не знаю, – признался я. – Спокойный, и все.
И вдруг я понял – чертово альдабе! Где-то в подсознании крылась мысль, что со мной плохого не случится. Даже не так: вообще, ничего, абсолютно – пусть взорвутся хоть сто тысяч бомб.
– Это тебе не город, – назидательно сказал юмон, – рванет так, что мало не покажется. А у меня дочка!
– Ты женат? – удивился я.
До этого я не думал, что юмонам можно обзаводиться семьей.
– Семь лет… – вздохнул Сорок пятый.
– Сколько ты получишь от комиссарских щедрот? – спросил я.
– Ничего не получу, – ответил юмон.
– А проценты? – спросил я.
– Нет процентов… – простодушно ответил он.
– Почему? – удивился я.
– Потому что так сделан. Совесть, понимаешь ли.
– Иди ты! – не поверил я и отвернулся.
– Генетическая совесть, – уточнил юмон. – Ничего не могу с собой поделать. Начинаю деньги брать – совесть мучает, спать не могу, курить начинаю… на жену, пардон, не встает… ну и все такое…
– Ну ты даешь! – восхищенно признался я.
– Да, такие мы юмоны, – похвалил себя Сорок пятый.
– Что все-все? – спросил я.
– Ну все, но встречаются.
В этот момент в номер влетел комиссар Ё-моё с бутылкой в руках. Для быстроты дела, он ее уже откупорил.
– Пей! – приказал он.
– Я не могу без стакана, – отстранился я.
– Пей! Тоже мне, принц датский!
– Из горла не буду, – уперся я.
– Какая тебе разница!!!
– Я хочу получить удовольствие, – сказал я и добавил: – На последок.
– О, господи! – заорал комиссар Ё-моё. – Быстро найди ему стакан! – приказал он Сорок пятому юмону.
Юмон принес пластмассовый стаканчик для зубных щеток.
– Прополоскал? – спросил я, нюхая край.
– Ну а как же!
– Врешь, – убежденно сказал я и весело посмотрел на юмона.
– Вру… – так же весело признался он.
– Дай! – стиснув зубы, комиссар Ё-моё вырвал стаканчик у меня из рук и убежал в душ. – Теперь все нормально, – вернулся он и с нетерпением уставился на меня. – Давай!
Я стряхнул со стаканчика капли воды.
– А закуска?
– Закуски нет.
– Слушай, я так не могу. На пустой желудок. Нет, я водку люблю… но не до такой же степени, – признался я.
– Я тебя убью!!! – пришел в бешенство комиссар Ё-моё. – Пей, сволочь!!!
Я налил и выпил. Словно жаждущие чуда, они уставились на меня.
– Ну что?.. – осторожно спросил комиссар Ё-моё.
– Ничего… – сказал я. – Хорошая водка…
– Пей еще! – приказал он.
Я налил и выпил. Потом еще – налил и выпил.
– Стоп! – сказал комиссар Ё-моё, накрывая стаканчик. – Хватит, а то напьешься!
– Не напьюсь, – заверил я его.
– Почему?
– Не напьюсь, и все, – сказал я, забирая у него стаканчик. – Может, и вам налить?
– Пей, – терпеливо вздохнув, согласился комиссар Ё-моё.
Он решил действовать наверняка – слишком мало времени осталось. Я налил и сделал большой глоток. Они синхронно повторили мое глотательное движение. Я потянулся к бутылке.
– Нет, так дело не пойдет! – понял комиссар Ё-моё. – Ты просто напьешься и уснешь.
– Зато ничего не почувствую, – признался я и посмотрел на Виктора Ханыкова.
И все тоже на него посмотрели – ему можно было только позавидовать: он спал, как пожарник, раздувая щеки. Руки его покоились на животе.
– Я давно не сплю, – улыбаясь, открыл глаза Виктор Ханыков.
– Хочешь выпить? – спросил я и вопросительно посмотрел на комиссара Ё-моё.
– Хочу, – он сел на койке. – А в чем сыр бор?
– Ладно, пейте, – комиссар Ё-моё с беспокойством взглянул на часы. – Осталось десять минут.
– Подумаешь, – сказал Виктор Ханыков и сразу влил полбутылки себе в горло. – Жаль закуски нет, – намекнул он.
– Хорошо, сейчас принесу закуску, – терпеливо, как психиатр, сказал комиссар Ё-моё.
Похоже, он впал в тихое отчаяние.
– И еще чего-нибудь захватите, – попросил я, щелкнув по горлу.
Не знаю, услышал он мое пожелание или нет. Когда я оглянулся, то бутылка уже была пустой. Ее содержимое одним махом выдул Сорок пятый юмон.
– Ну ты даешь! – изумился я. – Юмоны же не пьют?!
– Не пили, – согласился он. – Ё-моё!
Мы смеялись долго-долго, до коликов в желудке. Даже юмон катался по полу, хотя с юмором у него, я уверен до сих пор, не все в порядке.
На этот раз комиссар Ё-моё вернулся быстрее прежнего. Он принес бутылку конька и бутылку водки. Из закуски – открытую банку соленых огурцов и круг жареной колбасы.
– Так в чем сыр бор? – оживился Виктор Ханыков, ломая колбасу.
– В бомбе! Нам осталось жить, – я посмотрел на часы, – ровно семь минут, плюс минус тридцать секунд.
– У нас куча времени! – обрадовался он.
Комиссар заскрипел зубами. Он определенно пожалел, что связался с нами, кретинами.
За две минуты мы выпили весь наркоз и съели всю закуску. Виктор Ханыков даже употребил рассол из банки.
– Надо было оставить опохмелиться, – заметил я.
– Козлы! – выругался комиссар Ё-моё.
Он упал на койку и обхватил голову руками. Он мог воспользоваться своим пистолетом, но даже не притронулся к нему, понимая, что все кончено.
– Опохмеляться надо не так! – заявил юмон.
– Будешь меня еще учить?! – воскликнул Виктор Ханыков, входя в раж. – У меня знаешь какой стаж по этому самому делу?!
– Какой? – делая еще более глупое лицо, спросил юмон.
– Три года!
– Ерунда! – уверенно заявил Сорок пятый. – Вот у меня…
– Так! – вскочил комиссар Ё-моё. – Я вас сейчас всех убью!
Он выхватил свой пистолет. Черт! Я как-то о нем совсем забыл. Комиссар Ё-моё передернул затвор и выстрелил. В последний момент я успел уклониться. Пуля просвистела рядом с ухом, и я оглох.
Больше выстрелить комиссару Ё-моё не дали – в следующее мгновение мы уже сидели на нем, и даже верный юмон старался изо всех сил. Все страшно напряглись, борясь за оружие. Отчаяние придало комиссару Ё-моё силы. Лицо его надулось и сделалось красным. На шее вздулись вены толщиной в палец. Наконец пистолет, как живой, отлетел в угол.
Сорок пятый поднял его и, брезгливо держа двумя пальцами, отнес в туалет. Потом вернулся и спросил:
– А почему мы не взрываемся?
– Да, почему? – удивился я и отпустил комиссара Ё-моё.
Он сел и ошалело посмотрел вначале на часы в каюте, потом на свои ручные.
– Ничего не понял… – признался он.
– А чего здесь понимать, – беспечно хмыкнул Виктор Ханыков. – Значит, не было взрыва.
– Но я сам видел бомбу… – растерялся комиссар Ё-моё.
– Да, бомба настоящая, – со всей определенностью заверил я юмона и Виктора Ханыкова. – Комиссару можно верить. Он специалист в этой области.
– Ничего не понял, – подтвердил комиссар Ё-моё. – Бомба есть. Взрыва нет.
– Ну так радуйтесь! – сказал я.
– Жаль наркоз кончился, – вздохнул Виктор Ханыков, выжимая из бутылок последние капли алкоголя в пластмассовый стаканчик.
– Я больше не пойду, – объявил комиссар Ё-моё.
– Почему? – спросили мы хором.
– Потому что… потому что… Я не знаю… – ответил он беспомощно.
– Это другое дело, – очень серьезно произнес Сорок пятый.
– Что будем делать? – спросил я. – Скучно стало.
– Дело в том, что мы очень быстро выпили водку, – сказал Сорок пятый.
– Объяснил! – усмехнулся Виктор Ханыков. – Пойду хоть бабу приведу. Здесь женщины есть?
– Есть, – как-то совсем тупо произнес комиссар Ё-моё. – В соседней каюте.
– Ну и отлично!
– Комиссар, – сказал я вполне трезвым голосом, – вы знаете, что такое частная теория относительности?
– Ну?.. – вполне убедительно отозвался он.
– Какая разница между московским временем и временем на этом звездолете?
– Ну?.. – снова спросил он и невольно взглянул на каютные часы.
Часы показывали 17:40.
– Семь минут, – уточнил я.
– Э… – неопределенно отозвался он.
– Да-да-да… – сказал я. – Нас уже не существует две минуты!
– Ха-ха-ха!!! – засмеялся он, но на всякий случай пощупал себя руками. – Врешь!
– Не верите, не надо, – пожал я плечами.
– Ты лучше давай напрягись! – снова завел он старую песню, а то сейчас как рванет.
– Уже рвануло, – сказал я.
Я и сам не особенно был в этом уверен, да и снаружи каюты ничего не происходило, только стены перестали мелко вибрировать. Неужели теория относительности не подтверждается?
Виктор Ханыков нажал на ручку и попытался открыть дверь.
– Что за черт! – выругался он. – Комиссар, это вы закрыли?
– Очень нужно! – зло отозвался он.
Виктор Ханыков снова подналег – дверь не открывалась.
– Дай-ка я помогу, – сказал я.
Мы налегли вдвоем, но все было тщетно. Казалось, дверь кто-то основательно заварил.
– Ну что, слабаки?! – на помощь пришел Сорок пятый юмон.
Я знал, что он сильнее любого из нас. У идиотов всегда силы в избытке.
На это раз мне показалось, что мы ее чуть-чуть приоткрыли.
– Е-ще-е-е!..
Мы утроили усилия.
И тут произошло непонятное. Дверь распахнулась с таким чавкающим звуком, словно присосалась к лудке, и мы втроем по инерции вывалились наружу.
Не знаю, что стало с комиссаром Ё-моё. Выпал ли он следом за нами или остался в каюте с Нико Пиросмани на пару? Но больше я его в своей жизни никогда не видел.
Я так и не понял, кем он был. В равной степени он мог быть, хлыстом – резидентом астросов, новообращенным, дослужившимся до высокого звания на службе у марсиан, то бишь землян, или даже цекулом без альдабе. Все три варианта были равносильны. Но в любом случае, он был отступником, по большому счету – воришкой. А отступников, тем более воришек – что у нас, что у них, то есть врагов человечества, презирали и не любили.
Вполне очевидно, что он до сих пор дрейфует в безвременье от одной галактики к другой. Странная у него судьба. Я только в одном уверен: вполне возможно, комиссар сам случайно запустил часовой механизм и звездолет “Абелл-085” в реале взорвался по его вине. Впрочем, кто теперь разберет?


Глава 5.
Катажина Фигура

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, был огромный черный пистолет с вычурной скобой, лежащий на краю тумбочки. С минуту я тупо рассматривал его. Телефон выводил трели: “Трум-м… трум-м... трум-м…” Но теперь я знал, почему здесь лежит пистолет. Я сполз с кровати и нашел трубку под ворохом одежды в кресле с высокой спинкой. В трубке раздался слабый голос Катажины:
– Вик!.. Вик!.. Спаси меня!..
– Где ты? – спросил я.
– В подвале…
– Где?..
– В подвале…
– Так, подожди, какой сегодня день?
– Не-не-не по-мню… – выдавила она.
– А ты вспомни, – попросил я. – Это очень важно.
– Кажется, среда… – произнесла она, захлебываясь слезами.
– Отлично! – обрадовался я. – Подожди, подожди, где ты? Ах, да, в подвале. Квартиранты ушли?
– Ка-ка-кие квартиранты? – переспросила она.
– У тебя кто-то был? – спросил я осторожно.
– Дверь захлопнулась...
– Сейчас приеду, – сказал я.
Так, значить, пока комиссар Ё-моё таскал меня за собой, события здесь разворачивались по другому сценарию. Интересно, рухнула ли высотка? И вообще, было ли восстание каменов? Губу раскатал, подумал я. Следовало быстро во всем разобраться.
На звук моего голоса явился Росс. Перебирая от волнения лапами и нещадно вращая хвостом, словно пропеллером, он ткнулся в колени холодным носом и стал бодаться. Это было его любимым занятием.
– Привет! – обрадовался я. – Привет, Буцифал!
Росс тут же грохнулся на пол и начал отчаянно искать у себя блох. Все сходится, понял я, значит, было – все было: и камены, и база черных ангелов, и звездолет “Абелл-085”, и Росс, пока шлялся по городу, нахватал блох. Я потащил его в ванную и по пути заглянул в кабинет – пусто. На диване валялись мои домашние брюки, рядом на полу – тапочки. Слава богу, Рем Понтегера на этот раз спит в другом месте и в другом доме! Осмелев, я заглянул в комнату для гостей. Тоже пусто – яркий солнечный луч играл в центре комнаты. В нем плавали потревоженные пылинки. Настроение мое заметно улучшилось. Я даже начал что-то напевать вроде арии Хосе из оперы Безе. Наконец-то я попал в реальность, где все стабильно и непритворно.
Но то ли я зря радовался, то ли расслабился: в центре кухни, на подстилке Росса спал… Сорок пятый юмон. При виде меня он вскочил и, протирая свои маленькие бесцветные глаза на круглом лице, вытянулся по стойке смирно. Я понял, почему он мне нравится – он чем-то был похож на Леху Круглова – такой же авантюрист и бретер, только зажатый службой, а с Лехой мы дружили всю жизнь, поэтому часть моей симпатии переложилась и на юмона.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я.
– Хозяин… – произнес он на выдохе.
В глазах его плавало обожание.
– Чего?.. – еще больше удивился я.
Мне показалось, что я ослышался. Неужели комиссар Ё-моё в самом деле был рабовладельцем?!
– Хозяин, – не моргнув глазом, повторил Сорок пятый.
– Ты что, джин? Джин из бутылки?!
Похоже, они с Россом подружились и даже, наверное, вместе спали на подстилке, потому что подстилка была скомкана, словно в звериной лежке.
– Джин, – бодро согласился юмон.
– Ты ошибся, – сказал я.
– Нет, – заверил меня Сорок пятый. – Юмон всегда должен демонстрировать оптимизм и позитивный настрой, – процитировал он выдержку из служебной инструкции.
– Слушай, – сказал я, невольно раздражаясь, – тебе больше делать нечего? – Смотайся к семье. Поиграй с дочкой. Ты мне не нужен.
Он обрадовался, как не знаю кто.
– Когда явиться? – спросил он, сделав порывистое движение к выходу.
У меня нервно дернулась щека. Я не привык к образу рабовладельца. Единственный, кто мне сейчас был нужен, чтобы принять правильное решение, – даже не Катажина Фигура, а Леха Круглов.
– Свободен на сутки. Я тебя сам позвоню. И спили клыки!
– Слушаюсь!
Он убежал.
Слава богу, подумал я, таща Росса в ванную. Я знал, что не позвоню. Всю жизнь я был одиночкой, надеялся только на себя и обходился без ординарцев. Обойдусь и сейчас. Да и позвонить было невозможно – связь не работала. Я забросил бесполезную трубку. Звонок к Лехе откладывался.
Росс сопротивлялся. Он показывал огромные клыки, дергал верхней губой, рычал и, вообще, демонстрировал крайнее недовольство. Блохи ему были дороже.
– Ты что, предпочитаешь разводить на себе всякую живность? – спросил я.
Он замолк, прислушиваясь к моим доводам. Я запихнул его в ванну. Облил водой и намылил шампунем. Через пять минут он уже бегал по дому, вытираясь обо все, что считал подходящим и валяясь во всех комнатах, дрыгая лапами, как конь. При этом от удовольствия он издавал крякающие звуки и временами рычал непонятно на кого.
Я не стал сушить его феном – надо было срочно вызволять Катажину Фигуру, а потом уже выискивать Леху. Но как – я еще не знал. К тому же, похоже, я как всегда свалял дурака: надо было расспросить Сорок пятого, действительно ли мы были на звездолете “Абелл-085”, или мне все приснилось. Лично я склонялся к первому варианту (потому что на левом плече у меня было уже два следа от укола), но его еще надо было проверить, хотя у меня совсем не было времени – с Катажиной шутки плохи. А я не хотел быть отвергнутым раньше времени. Поэтому я очень быстро накормил Росса всем съедобным, что было в холодильнике: колбасой, сосисками, буженинной и сыром, сверху залил яйцом, добавил масла и выложил в миску. Неизвестно, где он бегал и сколько дней был голодным, надеюсь, не больше марсианских суток – запутаться можно с этим временем и петлями – бабонами. Одна, как матрешка, была вложена в другую. Затем нашел куртку, в которой летал на север, а в кармане – пачку патронов и занялся пистолетом. Кто знает, что там у Катажины – вдруг черные ангелы все еще сидят в ее доме? Хотя классическое оружие человечества против их нибелунши – это все равно, что рогатка против винтовки с оптическим прицелом. Ну да деваться было некуда.
Пока я возился с обоймой и патронами, явился отяжелевший и облизывающийся Росс. В знак благодарности он двинул меня шершавой лапой и посмотрел осоловевшими глазами. Пришлось вытереть ему морду, иначе бы он вывозил всю машину. Для этого у меня была выделена отдельная тряпка, которую Росс страшно не любил – иногда я находил ее разорванную в клочья. Он тотчас убежал долизывать свою чашку.
Прежде чем выйти из дома, я на всякий случай заглянул к тумбочку для обуви. Так вот: среди Катажининых туфель лежал огромный черный пистолет с вычурной скобой. С минуту я оторопело разглядывал его. Точно такой же торчал у меня под мышкой. У обоих были даже идентичные царапины на стволе. Как из одного пистолета получилось два, я так и не понял. Не придя ни к какому конкретному выводу, я сунул пистолет назад. У меня не было времени разбираться. Хотя, возможно, я был на пороге грандиозного научного открытия. Потом, решил я, потом.
Однако не успел я открыть дверь, как в нее позвонили. Я спросил как всегда: “Кто там?” и одновременно выглянул в окно справа. Тот, кто находился по другую его сторону, удивил меня больше всего. Это был Виктор Ханыков. Он заглядывал внутрь, потом сошел с крыльца и дружелюбно махнул мне левой рукой, но лицо у него было какое-то странным. И тут я увидел у него в правой руке пистолет, который был нацелен мене в живот. Какое-то мгновение мы смотрели друг другу в глаза, затем Ханыков выстрелил.
Удар был настолько силен, что я отлетел к тумбочке для обуви и растянулся на полу. Я понимал, что ранен, может быть, даже очень серьезно, но не чувствовал боли, к тому же был оглушен, но когда Виктор Ханыков почти открыл замок, я вспомнил о своем большом черном пистолете с вычурной скобой, причем, не о том, который находился под мышкой, а о том, который был засунут между Катажиниными туфлями. Я тут же нашарил его, немного пришел в себя и только после этого стал отползать к кабинке портала и к встроенному шкафу с одеждой. Если бы удалось миновать коридор, который вел на кухню, то у меня был шанс уложить Виктора Ханыкова раньше, чем он доберется до меня.
Но я даже не успел покрыть и трети пути – дверь распахнулась, и на пороге возник Виктор Ханыков. Все-таки он был профессионалом, потому что, выстрелив, одновременно стал уходить с линии прицела в сторону моей любимой гардении, которая как раз цвела перед большим окном, и ее огромные белые цветы наполняли прихожую божественным ароматом.
К нашей чести, мы не разу не промазали. Только на Викторе Ханыкове под курткой оказался бронежилет, да и выстрелили мы оба всего по два раза.
А потом наступила тишина. Огромный черный пистолет оказался слишком тяжелым и выпал из моих рук.
Виктор Ханыков подошел вплотную. Зрачок его пистолета маячил перед моим лицом. Ханыков приставил дуло к моему лбу. Я закрыл глаза. Если бы он выстрелил в тот момент, я бы не досказал всей истории. Но он почему-то сел напортив и, прислонившись к стене, бросил пистолет на пол.
– Я давно должен был убить тебя, – признался он.
– За что? – спросил я.
Он поморщился. Я не понял отчего: то ли от боли, то ли от моего наивного вопроса.
– За то, что ты чужак.
– Это не повод, – ответил я. – Мало ли чужаков.
Он усмехнулся, и в глазах у него появилось беспокойство.
– Умираю… – произнес он.
– С чего бы? – удивился я.
Тогда он с трудом расстегнул куртку, и я увидел бронежилет и его левую руку, залитую кровью. Никогда не думал, что в человеке ее так много. Наверное, пуля перебила артерию.
– Напротив, я благодарен за то, что ты дважды спас меня, – прошептал он, заваливаясь на бок и не спуская с меня глаз.
Так мы и сидели, разглядывая друг друга. Постепенно его глаза потускнели и в них поселилась смерть.
Не знаю, почему он явился убить меня. Он был профессионалом. А профессионалы не всегда поступают по совести. Вот это, наверное, и подвело его – ему не хватило веры, как это еще говорится – правды жизни, которая не всегда совпадает с твоей совестью. Мне же было грустно. Я не питал к Виктору Ханыкову злости, и если бы он пришел с бутылкой водки, мы бы обо всем договорились.
К моему удивлению, я не умер вслед за Виктором Ханыковым, который, наверное, решил, что я тоже истеку кровью, а некоторое время еще сидел, переваривая случившееся. Трудно было понять чужие мотивы. Я почувствовал себя довольно сносно и в конце концов поднялся. Меня качнуло, но дело оказалось не таким уж плохим. В зеркало на меня глядел довольно перепуганный человек. Но самое интересное заключалось в том, что на мне не оказалось ни царапины, хотя минуту назад я был уверен, что изрешечен вдоль и поперек и что во мне такие же дырки, как в стекле прихожей. Все это походило на маленькое чудо, но я не задумывался о нем, потому что еще не совсем очухался. Меньше всего я связывал произошедшее с альдабе. Даже не думал об этом. Затем прибежал радостный Росс, и мы поехали спасать Катажину.
Перед домом стоял непотопляемый, несгораемый, вечный, как рубль, комиссарский красный аэромобиль марки “яуза”. Мы с Россом прыгнули в него и помчались. Не успел я набрать высоту, как нас обстреляли – из лесочка за Разливом. Первая очередь прошла мимо. Хорошо, я как раз осматривал окрестности, заметил красные трассеры и даже успел заложить вираж. Вторая, в отличие от прицельной, оказалась точной. Нас подбросило так, что я едва удержал руль. “Яузу” перекосило. Колпак пошел трещинами. Упали обороты. Я понял, что если не выровняю аэромобиль, то мы разобьемся. Не поможет никакая авторотация, никакая “мягкая подушка”, основанная на принципе падающего листа. Верхушки сосен мелькали совсем рядом, а я не мог ничего сделать, потому что лежал на боку и что есть силы выворачивал руль. Сильно дуло из неведомой дыры. В следующий момент меня осенило: я бросил руль – машина, подумав секунду, выровнялась сама. И хотя мотор чихал и кашлял, но тянул, тянул и тянул. И только когда показались крыши Комарово, фыркнув на прощание, сдох, и мы с Россом услышали, как свистит ветер в рулях управления. Осталось только удерживать аэромобиль от опрокидывания – инерции двигателя хватило как раз на то, чтобы мы достаточно успешно, хотя и жестко, плюхнулись, подняв клубы пыли, на окраине поселка за речкой-вонючкой.
Столкновение было таким, что я минут пять приходил в себя. Вся сила удара отдалась в поясницу. Россу повезло больше – от нетерпения он подпрыгивал на заднем сидении. Вот что значит быть эрделем-легковесом. Я еще долго ходил вокруг “яузы”, потирая зад и рассматривая покореженные стабилизаторы и дюзы двигателя – нам здорово повезло: во-первых, не взорвались, во-вторых, не врезались ни в одно из марсианских корявых деревья, а в-третьих, нас, похоже, никто не заметил. На этот раз комиссарскому красному аэромобилю “яуза” незаметно подкрался… конец – восстановлению он не подлежал. Росс же занимался привычным делом – поливал окрестные кусты и вынюхивал одному ему известные запах.
В поселке было тихо – даже собаки не выли. Черные ангелы не такие дураки, думал я, чтобы кричать о своем присутствии. Затаились до поры до времени.
Хорошо, дом Катажины Фигуры находился вторым с краю, а заросшая малиной калитка, ведущая в реке, как всегда оказалась не запертой. Придерживая Росса за ошейник, я проник на участок и, сидя за кустами, долго вглядывался в окна веранды. Однако шторы не шевелились, а дом казался вымершим. Впрочем, если мы с Россом имели дело с профессионалами, то они как раз умели сидеть часами тихо, как мышки. Выхода у меня не было. Да и Росс не выказывал беспокойства. Обычно он чувствовал посторонних за добрую сотню метров. А Катажину любил так же, как и я, поэтому рвался внутрь.
Понимая, что делаю ошибку, я на карачках прополз вдоль забора, разгребая многолетний хлам, прошлогодние листья и прячась за жухлой по-осеннему малиной, и оказался с той стороны, где были хозяйственные службы. Росс тоже полз, вывалив язык и улыбаясь обольстительной собачьей улыбкой. Он воспринимал все как игру. Я даже на мгновение ему позавидовал – хотел бы я быть таким же непосредственным.
Расцарапав колючками все, что только можно было расцарапать, и тихо матерясь, последние два метра я преодолел рывком и прижался плечом к стене. Останавливаться было нельзя: если черные ангелы нас заметили, то надо было действовать решительно, пока они не предприняли ответных мер. С пистолетом в руках я взлетел на крыльцо. И тут Росс совершил то, что я никогда ему не прощу. Решив, что игра с ползанием на животе закончена, он проскользнул мимо меня, одним ударом лапы распахнул двери и влетел внутрь. Что осталось делать?! Приготовившись к столкновение лоб в лоб с черными ангелами, я ринулся следом, проклиная все на свете. Прихожая была пуста. Огромная гостиная с камином в центре – тоже, пусты были также кухня и мастерская за ней, комната без окон для медитации, на полу которой лежал толстый, белый персидский ковер, зал, где Катажина накачивала мышцы, сауна, оранжерея, котельная, ванная, три туалета и душевая. Не заглянул я только в кладовки, где черные ангелы явно не могли прятаться, потому что она была низенькая. Мельком бросив взгляд на веранду, убедившись, что там никого нет, я в два прыжка вознесся на второй этаж, где обежал две спальни, библиотеку, кабинет и три ванные. И только после этого рухнул в кресло. “Фу!” Дело было сделано. Я сунул так и не пригодившийся пистолет под мышку. И только тогда понял, что не только не снял предохранитель, но даже не передернул затвор. Аника-воин!
Судя по всему черные ангелы все же побывали здесь. Они оставили после себя характерный запах конюшни, опрокинутые стулья, выпили весь коньяк в баре, а в библиотеке разбили любимую Катажинину вазу, которая досталась ей по наследству еще от прабабки-актрисы. То-то будет шума, подумал я и отправился в подвал.
Катажина мирно спала на старых пыльных дорожках рядом с кондиционером. Ее колени были поджаты к лицу, которое выражало безмятежное спокойствие.
Как и большинство женщин, Катажина жила эмоциями и страстями. В этом плане я ничего не приобрел и не потерял. Но я ценил ее тело и способность держать меня в напряжении.
Ее прабабка было знаменитой польской актрисой. Когда наступили тяжелые времена, она перебралась в Россию и играла в Санкт-Петербурге и в Москве. Она также имела успех в кино. Говорят, что Катажина была точной ее копией. Нисколько не сомневаюсь, потому что и она была безумно талантлива – производная от бесчисленных светских выставок, тусовок и журналов по живописи, фото и поп-арту.
Впервые в моей коллекции появилась блондинка, а не брюнетка. Начнем с того, что у Катажины были голубые-голубые огромные глаза, яркий, как цветок, чувственный рот и огромная копна бело-разноцветных волос. К тому же она была не маленького роста, как Таня Малыш, а достаточно крупная, чтобы на нее заглядывались даже в толпе. Примерно такой, как Таня Лаврова.
Когда я вернулся на Марс и развелся с Полиной Кутеповой, у меня началась полоса загулов. Я встречался со многими женщинами и на одной красавице – коллеге по работе – едва не женился. Но вовремя одумался, потому что она оказалась скрытой психопаткой. Катажина была из этой же серии, правда, менее нервной, требовала внимания и любви, но я на ней почему-то жениться не хотел. Не сподобилось.
Она была потрясающей женщиной в прямой и переносном смысле. Иногда я жалел, что не был знаком с ней на Земле. Иногда нет. Но в любом случае Катажина Фигура была той женщиной, на которую я обязательно обратил бы внимание.
Зная ее характер, я отступил на два шага и отпустил Росса, все благие намерения которого до этого сдерживал за ошейник.
Росс, как истинный джентльмен, сразу полез целоваться. Действительно, чего тянуться резину.
“Бац!” Спросонья она отвесила ему полновесную оплеуху. Впрочем, Росса это не остановило. Он утроил свои усилия.
– Все… все… – отбивалась Катажина, даже не взглянув в мою сторону.
Я понял, что скандала не избежать – слишком долго Катажина сидела в подвале без курева и воды, и все шишки посыплются на меня.
Сколько раз я говорил, чтобы она сменила автоматический замок на простую задвижку или хотя бы повесила ключ в подвале. Хотя на этот раз непонятно, кто оказался прав: с одной стороны, черные ангелы разумно рассудили, что за дверью с таким замком никто не может находиться, а с другой – рано или поздно Катажина все равно захлопнула бы дверь.
Выбравшись из подвала, первым делом она выпила большой стакан минеральной воды, а потом точно так же, как и Россу, залепила мне пощечину, когда я неосмотрительно оказался рядом.
– За что?! – воскликнул я, хватаясь за щеку.
Как у всякой богемной женщины, у Катажины были длинные ухоженные ногти цвета воспаленной плоти.
– Сам знаешь! – ответила она, нервно ища сигареты.
Не мог же я рассказать, где был и что делал. С этой минуты она и так подвергалась опасности из-за одного знакомства со мной.
– Ты не права! – защищался я.
– Знаешь, каково без курева?!
– Предполагаю, – как можно более миролюбиво сказал я.
– Нет, ты не знаешь! – многозначительно произнесла она и выпустила мне в лицо дым.
Я лишь поморщился. Что оставалось делать? Только терпеть!
От Катажина веяло подвальным холодом. Она прошла в одну из спален (я, как собачонка, плелся следом), села в кресло с высокой спинкой и закинула ногу на ногу. Надо ли говорить, что ноги у нее были такими же обалденными, как и грудь.
– Ты… – я проглотил слюну, – ты давно ждешь меня?
– Вечность… – молвила она деревья за окнами.
– Прости, – только и сумел выдавить я из себя.
– Ты хотел сбежать? – спросила она, переводя на меня свои огромные голубые глаза.
Сердце мое сладко екнуло. Я бы тут же утащил ее в постель, но она была разъярена.
– Сбежать?
– Не морочь мне голову! Я слишком хорошо тебя знаю!
– Куда?! – как можно более весомее воскликнул я, вспомнив о звездолете “Абелл-085”. – Куда я денусь с подводной лодки?!
– Они напугали меня до смерти!
– Сколько они здесь сидели?
– Не знаю, – в раздражении ответила она. – Только утром их уже не было. А я тебе звонила! Зачем ты отключил телефон?!
– Я не мог, понимаешь?..
– Уберись с моих глаз!
– Хорошо, – согласился я. – Если я гневлю…
Я направился к лестнице, чтобы спуститься вниз. Я еще не знал, уеду или останусь, и действовал спонтанно – ведь я был честен перед ней и явился как только появилась возможность.
Она сорвала с себя туфлю и швырнула мне в спину, но промахнулась – я вовремя увернулся. Клянусь, я это сделал чисто рефлекторно, вовсе не желая злить ее, потому что ради Катажининого душевного равновесия, готов был принять в грудь любой из ее метательных снарядов. На моей спине осталась лишь кровавая полоса, потому что Катажина любила шпильки и потому что я сам покупал ей эти туфли. Они были черного цвета, а подошвы – ядовито-красные, и когда Катажина дефилировала в них, взгляды мужчин невольно были притянуты к ее обалденным ногам. Еще она носила короткие юбки и черные колготки.
– Черт! – воскликнул я, – ты меня едва не убила!
– Мало тебе! – зло сказала она, швыряя в меня другую туфлю.
На это раз она попала в тумбочку на которой стояли всякие безделушки. И конечно, все разнесла вдребезги.
После этого она швырнула еще антиквариат – будильник с амурами и стрелами, который я с трудом сумел поймать даже двумя руками, затем – толстенную книгу о философии Аватамсака, бронзовую ступку с пестиком, причем пестик едва не проломил мне голову, и, приблизившись одним скачком, перешла в рукопашную – старый, как мир, способ примирения. Минуты две я блокировал ее удары. Катажина так же виртуозно действовало коленями, как и руками. Естественно, мне пришлось оберегать пах – в результате пострадали ноги: колени и бедра. Несколько раз она получила удовольствие, добравшись до моей физиономии. Сломанный ноготь цвета воспаленный плоти только отяготил мою вину.
В суматохе борьбы мы очутились на большущей Катажининой кровати и перешли в партер. Ее платье лопнуло по швам и слетело в миг, как кожа у змеи.
– Ненавижу… – шипела она кошкой. – Ненавижу…
Я старался уберечь лицо. Насколько это удалось, судить уже не я.
Через мгновение мы были мокрыми, скользкими и полуголыми. Мой огромный черный пистолет с вычурной скобой отлетел в угол вслед за истерзанной курткой и телефоном. Катажина была неумолима, как рок. Такого количества энергии с лихвой хватило бы на ядерный фугас в пять мегатонн и маленькую боеголовку примерно такой же мощности. Спешить было нельзя, но и промедлить – значило вызвать подозрение в прохладности. Ни то, ни другое меня не устраивало. Моим оружием были губы. Она же в ответ кусалась и плевалась. Кроме этого она еще брыкалась и лягалась, как необъезженная лошадь. Все мои конечности и многострадальный зад были в синяках. Один раз она заехала коленом в пах, но и тогда я не разжал рук.
Многократно испытанная кровать на это раз не выдержала и с грохотом развалилась. Спинки отлетели в стороны. Матрас, как плот на волне, вздымался и падал, вздымался и падал.
На шум явился Росс и с удивленным видом уставился на нас.
– Иди… иди… – синхронно усилиям вымолвили мы, замерев на мгновение.
Росса подчинился, залез в кресло и свернулся калачом. Но своих прекрасных оленьих глаз с нас не сводил.
Каким-то странным образом без помощи рук мы сумели разоблачиться. И когда события подошли к логическому финалу, задышали в унисон и устремились в цветущую долину. Мы били медоносными пчелами, коллибри, жаворонками в лазурном небе, поющими любовную песню. Катажинины глаза потеплели. Она даже стала нашептывать нежности.
Вдруг кто-то забарабанил к дверь.
Мы сделали вид, что не слышим. Катажина порывисто дышала мне в ухо – мы неслись в пропасть. Крещендо! Земля сошла с орбиты! Ангелы рыдали! Амуры били в литавры!
Снова забарабанили.
Мы замерли где-то на полпути.
– Не ходи! – приказала Катажина. – Продолжай!
– Хорошо, – кротко согласился я.
Взгляд ее затуманился. Мы почти помирились. Матрас вздымался и падал, вздымался и падал.
В дверь саданули с такой силой, что с потолка сыпалась побелка.
– В черту! – воскликнула Катажина, вонзая мне в спину свои когти.
– А-а-а!!! – взвыл я, подскакивая.
У меня еще не зажила царапина от туфли. По умному царапину следовало обработать антисептиком, а Катажине дать старый, как мир, но верный бром.
– Я так не могу! Он разнесет весь дом! Спустись и узнай, что ему надо.
– Кому? – спросил я.
– Не знаю! – с раздражением воскликнула она. – Но кто-то же пришел!
– Ты еще кому-то звонила? – не без подозрения спросил я.
– Нет... Ты у меня единственный!..
Я едва не рассмеялся ее шутке, натягивая трусы и поднимая с пола пистолет. Он показался мне огромным и тяжелым, а главное – совершенно ненужным.
Раздосадованный тем, что мы так и не достигли цели, я пошел вниз. На этот раз я дослал патрон в патронник и снял предохранитель.
Пол был холодным и липким. К тому же мне все время чудилось, что я влезу в коровью лепешку. Хотя то, что оставляли после себя черные ангелы больше напоминало овечий помет, но пахло, как в коровнике.
Человеку, видать, надоело барабанить в дверь и он решил обследовать черный вход, которым воспользовались и мы с Россом. В окна веранды, а затем и мастерской я видел, как он обходит дом, и опередил его, спрятавшись за дверью. Он толкнул ее и осторожно вошел, щурясь со света. Испытывая злорадство, я ткнул стволом пистолета в основание черепа и грозным голосом сказал:
– Стой!
Росс, который спустился следом за мной, рявкнул для острастки:
– Гав!!!
Человек от испуга присел, разведя руки в стороны, и крякнул, словно прочищая горло:
– Это я…
– Ну естественно, а кому еще быть!
– Кто ты? – спросил он, пробуя обернуться.
– Руки за голову! – приказал я. – Три шага вперед! – Я хотел расквитаться за все мои злоключения и за то, что нам с Катажиной помешали. – Теперь медленно повернись!
Леха Круглов повернулся так, словно у него болели колени, и округлил глаза. По его реакции, я понял, что он меня не узнал.
– Ты что? – произнес я угрюмо, тыча ему пистолетом в живот. – Это я, Сператов!
Он молча наставил на меня согнутый палец и смотрел так, словно перед ним возникло приведение. Росс, который давно уже узнал Леху, как всегда полез целоваться.
– Точно… – наконец сказал он, моргая со свету. – Викентий… Слава богу… Фу-у-у…
Тогда я что-то заподозрил и пошел в ванную, чтобы взглянуть на себя в зеркало: как я ни уворачивался, как ни извивался, а Катажина разукрасила меня по полной программе: к сетке мелким следов от колючек малины добавились свежие царапины на щеках и на лбу, на подбородке и на ухе – свежие укусы, левый глаз покраснел и слезился – то-то я плохо видел, а под правым наливался небольшой, но верный синяк – Катажина была левшой. Я еще подумал, где я себя уже видел, и вспомнил последнюю ее картину, на которой был изображен мужчина очень похожий на меня и примерно с такими же повреждениями на физиономии. Значит, Катажина сублимировала, подсознательно желая сегодняшней сцены.
Брошу к черту! решил я, и вернусь к Лавровой. Та хоть не кусается, а любовь везде одинакова. Татьяна Лаврова была моей приятельницей, когда я жил на Земле, потом перебралась на Марс и обитала в маленьком городке на юге. Честно говоря, я иногда по ней скучал. Впрочем, думал я, в мире есть и другие места, где тебе будет так же хорошо. Только где они?
– Ну ты даешь?! – сунул свою морду Леха. Увидев мою спину, он только присвистнул. – Кто это тебя так?
Вслед за ним с теннисным мячиком в пасти влетел веселый Росс и пихнул под колени своим костлявым задом – раз, другой, заставляя приседать.
– Ты чего здесь делаешь? – спросил я, одновременно освежаясь под краном и уворачиваясь от Россиных лап с большими, черными когтями.
Болячки сразу же ожили и стали гореть огнем. Все болело – даже макушка и пятки. К тому же в пылу борьбы пострадал язык и внутренняя поверхность десен. Хорошо хоть зубы уцелели. В общем, я был не в лучшей форме.
– Налей выпить, – попросил я.
Леха и сам догадался. Он знал мои привычки и уже тащил стакан с водкой. Росс, цокая, как конь, бегал по первому этажу, гоняя мячик.
– Как ты узнал, что я здесь?
– Ты позвонил... – ответил Леха.
– Я?!
И скорчился от боли, забыл, что моя физиономия временно не предназначена для удивления.
– Ничего… – засмеялся Леха, – шрам на роже, шрам на роже – для мужчин всего дороже.
– Если только эти шрамы не от женщины, – заметил я в сердцах.
Мы выпили – я едва не выплюнул все назад. Рот обожгло, словно царской водкой. Хотя пшеничная контрабандная была как раз тем недостающий элементом, который обязательно сопутствует подобным обстоятельствам. Она облегчает муки совести и способствует торжеству духа.
– Ты позвонил и сказал, что будешь по этому адресу.
Я действительно звонил Лехе из Петропавловской крепости и просил найти Жору Мамырина, но тогда еще не знал, что попаду к Катажине. После этого произошло столько событий, что я в самом деле мог что-то и забыть или... или... Неужели я телепат? оторопело подумал я. Нет, ерунда какая-то. Так не бывает – разве что в книгах о фантастике.
– Убить тебя мало!
Водку можно было пить только маленьким глотками, но она единственная приносила облегчение. Особенно мне не нравилось присутствие Лехи в Катажинином доме. И хотя на Земле он любил одних Тань, я ему не очень-то доверял. Вдруг он с тех пор изменил своим привычкам, как изменил им я?
Леха подобострастно улыбнулся.
– Кто старое помянет…
– Пошел к черту! – сказал я.
У меня из головы не выходило, как он с Ремом Понтегера поступили в отношении меня.
– Я могу и уйти… – обиделся Леха.
– Ладно, не обижайся, – сказал я. – У меня что-то с головой…
– Это хорошо, – обрадовался Леха, не уловив мою иронию.
Он не знал, что я имел честь побывать в теплой компании с комиссаром Ё-моё на звездолете “Абелл-085”.
– Не очень, – заметил я.
– Что? – удивился он, – Что ты сказал?
– Я сказал: не очень.
Спесь мгновенно слетела с него. Он обеспокоено посмотрел в мое лицо, силясь понять, что я знаю.
– Можешь успокоиться, – сказал я. – Я не попорчу тебе физиономию, как попортили мне. Я ее просто набью!
– Ты должен понять меня… – сказал он упавшим голосом.
На его лице пробежали волны чувств от недовольства собой до униженности.
– Я давно про тебя все понял.
– Ты не все понял, – заверил он меня, отступая и шаря вокруг себя.
– Тридцать серебряников? – насмешливо произнес я.
– Это не мои деньги, – быстро сказал он, упираясь в стенку камина и роняя на пол кочергу.
– Дело не в этом, – возразил я, делая шаг вперед.
– Не в этом, – через силу подтвердил он и проглотил слюну.
Вдруг он посмотрел мне за спину, и я понял, что он увидел Катажину. Глаза его расширились, а ноздри затрепетали – даже в таком состоянии он готов был волочиться за любой юбкой.
– Вот это да!.. – с придыханием произнес он.
– Почему вы пьете без меня? – услышал я, решив, что она явилась в неглиже.
Катажина в шикарном домашнем бардовом халате, босая и неприбранная, но не менее великолепная, спустилась со второго этажа и требовательно смотрела на нас. Росс крутился у ее ног.
– Сейчас, мадам!.. Сейчас, мадам… – следом за ним засуетился Леха.
Я не успел и глазом моргнуть, как он шаром подкатился к Катажине. С поклоном приложился к ручке и галантно осведомился:
– Вам коктейль или чистую?
Катажина плавилась от удовольствия.
– Чистую… – произнесла она и взглянула на меня, совершенно не удивившись моему внешнему виду, хотя была его полноправным творцом.
Нет, они не были знакомы, понял я, потому что во взгляде Катажины плавала еще и насмешка над маленьким мужчиной.
– Я рекомендую с тоником, – так сладкоречиво, так пожирающе, так многозначительно, как только умел один он, произнес Леха.
Его круглая физиономия излучала столь неподдельное обожание, что редко кто из женщин мог устоять перед ним.
– Ну хорошо… – величественно согласилась Катажина. – Можно с тоником, но водки побольше! Вик, познакомь нас…
Она бросила короткий взгляд, который означал: вот возьму и насолю тебе!
– Вначале его надо кастрировать… – пробурчал я, но подошел и чисто формально сказал: – Катажина – это Алексей Круглов, коллега по работе. Леха – это Катажина Фигура. – Но не добавил: – Моя возлюбленная. – Как бы это выглядело при моей драной физиономии?! Хотя Леха и так обо всем догадался.
– Я всегда знал… – беря ее под локоток, завел знакомую песню Леха, – что вы недостойны этого мужлана…
Он повел ее куда-то, где бы мог развернуться в меру своих талантов, – в данном случае в мастерскую за кухней.
Его даже не остановил мой жалкий вид. А ведь Леха здорово рисковал – он вообще был в другой весовой категории.
– Леха, – хотелось сказать мне, – куда ты лезешь? Куда?! Она тебя прищелкнет, как комара, выдавит ливер из всех дырок и не заметит.
Но Леха пер, словно бульдозер:
– У вас такие глаза… а руки…
У Катажины Фигуры действительно были красивые, длинные пальцы – растяжка на две октавы.
– О-о-о… началось!.. – сказал я им в след и пошел в спальню, чтобы одеться.
Последний бурный роман на Земле у Лехи протекал с переменным успехом и в не менее бурном режиме. Вначале он завоевал одну очень и очень знакомую мне консьержку, потом уложил ее в постель к Алфену, потом снова отвоевал ее. Он даже отверг настоящие приключения, чтобы только развлекаться с консьержкой. Что было дальше, я не знаю, потому что бродил по базе черных ангелов. Одно точно известно – Леха много страдал! Но от этого пыла в нем не убавилось.
В спальне царил погром. Я с трудом отыскал свои вещи. Оказалось, что от рубахи остались одни клочья, что на джинсах сломался замок, что у куртки оторваны рукава. Я уже не говорю о майке и носках, которых попросту не нашел. Хорошо, у меня здесь был стратегический запас. Я открыл шифоньер, выбрал свежую рубаху, джинсы и куртку. В чем нельзя было упрекнуть Катажину, так это в отсутствии стильности. Она была стильной буквально во всем: от внешности, до своего большого дома, похожего на шкатулку, в том числе в стремлении к чистоте и порядку.
Взглянув в зеркало, я понял, почему Катажина не отреагировала на мои болячки – их не было. Точнее, они на глазах высыхали и отваливались. Даже синяк прибрел вид двухнедельной давности и светлел на глазах. Спина, поврежденная каблуком и ногтями, уже не так болела. Остался только сильный укус на плече, кстати, появившийся не во время драки, а в порыве страсти, и особенно глубокая – до кости – царапина на щеке, которая уже слабо розовела. Неужели все цекулы живучие, как кошки? удивился я. Нет, скорее всего это действие альдабе, рассудил я и вспомнил о Викторе Ханыкове. Итак, по-моему, я приобрел бессмертие. Этот факт надо было обмыть.
Когда я спустился в гостиную, они уже прикончили полбутылки водки и Леха, с умным видом разглядывая Катажинино творчество, вел светскую беседу:
– …Меня всегда ставили левофланговым, когда военные приезжали к нас в детдом…
Леха имел ввиду вторую “странную войну” 2074-2076 годов, которая велась за Тунгусскую зону в Сибири. Военных сидели в этой зоне еще лет десять, если не больше, никого туда не допуская и вычищая все то аномальное, что находилось в ней.
– Зачем? – напомнил я о себе, чтобы они особенно не увлекались.
– Тебе не дано понять, – ответил он, даже не взглянув в мою сторону.
– Ты что детдомовец? – удивился я.
– Детдомовец… – с трагическим вздохом сознался Леха.
– Прости, не знал. А почему ты раньше не говорил?
У меня возникло такое ощущение, что он безбожно врет, и вообще – что он все выдумал тут же, не отходя от кассы.
– Значит, не говорил, – тяжело вздохнул Леха и добавил, обращаясь к Катажине: – И меня никто не брал!
– Почему? – удивилась Катажина.
– Бедняжка! – бросил я.
Несомненно, он хотел, чтобы его пожалели. Это было его тайное оружие: маленький, несчастный и пропащий – какое женское сердце не дрогнет?! Хорошо хоть у Лехи хватило ума не вспомнить о своей жене, а то слез не оберешься. Кроме тайного оружия, у него было еще и сверхтайное – большой и толстый член. Правда, его нельзя было сразу демонстрировать, а надо было соблюсти приличие.
– Почему? – переспросил Леха, игнорируя мою реплику и на мгновение выходя из своей роли маленького мужчины. – А вы сами подумайте?
Катажина, играя глазами и покусывая губу, как бы случайно взглянула на меня. Но я-то знал, что все это притворство и даже сам случайный взгляд не был случайным, а поводом, чтобы завести меня, заставить ревновать и все такое. С другой стороны она должна была знать, что мужчинам не нужны женщины, которые спят со всеми, даже с некоторыми.
– Потому что маленький, щуплый… – Леха страдальчески шмыгнул носом.
– Ты щуплый? – удивился я, глядя на его кряжистую, заплывшую жиром фигуру.
– А еще кошу... – не обращая внимания на мои слова, добавил Леха.
Ну артист, ну артист, восхитился я. Каждый раз он придумывал что-то новенькое и никогда не повторялся. Недаром его бабы любили.
– Косите?.. – рассмеялась Катажина.
– Если ему потакать, то надо таскать с собой таз для слез и пачку салфеток для носа, – заметил я.
Леха снова не удостоил меня вниманием.
– Кошу… – жалостливо сказал Леха. – На левый глаз…
– Где? Покажите? – попросила Катажина.
– Давайте отойдем к окну, – проникновенно зашептал Леха. – А то он меня смущает.
– Вик! – возмутилась Катажина. – В чем дела? Ты все должен испортить!
– Ну да… – заметил я. – Пустили козла в огород!
Он показал, млея. Она вздыхала – томно, как сирена.
– Женщины обожают мужчин-неудачников!
– Почему? – насторожился Леха.
– Ну… потому что… – Катажина кокетничала, – потому что… потому что… – (Я уже знал, что она скажет). – Они компенсируют себя в постели!
– Вы думаете, мы так далеко зайдем? – тут же закрепил успех Леха.
– Я имела ввиду не себя, – тут же нашлась Катажина.
– Опять мне не везет! – констатировал Леха. – Бедный я бедный!
– Но… бабы и такого любят, – заверил я.
– Какой вы пошлый, Викентий Павлович! – упрекнула Катажина Фигура, разглядывая Лехину физиономию. При этом его правая рука как бы между делом познакомилась в Катажининой талией.
– Да... да… да… – как плохой трагик, вздыхал Леха, стараясь в момент удачи подмочить мою репутацию.
Чего-то подобного я от него ожидал, потому что природу Лехи изменить было невозможно – он должен был покорить Катажину любыми способами.
– Вы еще и философ? – удивилась Катажина, бросив на меня лукавый взгляд.
– А как же! Жизнь – это то, что происходит с тобой в то время, когда ты занят другими вещами, – повторил Леха чью-то глубокую мысль, естественно, выдавая за свою.
От друзей невозможно избавиться, подумал я. Они как клещи: один – отпадет, другой – присосется. Ирония в том, что даже смерть не будет последним другом на твоем пути. Что-то в этом было от философии средневекового буси.
– Ладно, – сказал я, наливая себе водки, – можете шептаться, сколько вам угодно.
– А мы и не шепчемся! – заверила Катажина, насмешливо рассматривая Лехину лысину, похожую на тонзуру. – Правда, Леша?
Круглов едва не замурлыкал. Его смущали два обстоятельства: мое присутствие и слишком короткое время знакомства. Он еще не до конца обнаглел и сдерживал свое шаловливое подсознание.
– Правда, – согласился он, не убирая руки с талии Катажины. – Я даже могу сказать присказкой… – продолжил он, понижая голос до шепота: – Вы мне так надоели, что я спать с вами хочу…
– Леха! – укоризненно сказал я, делая большой глоток. – Ты, как ураган. Кончай отбивать у меня девушку!
– А кто отбивает?! – невинно удивился он, сделав возмущенные глаза. – Кто?! Я ни сном ни духом… Вот те крест!
– Ну тогда, значит, мне послышалось! – сказал я.
– Послышалось! – закивал Леха. – Послышалось! На этот раз послышалось!
– А если послышалось, то надо двигать. У нас дел невпроворот! Забыл?
– Забудешь с вами… – пробурчал Леха, нехотя расставаясь с моей возлюбленной.
– Ну куда же ты? – спросила Катажина, протягивая к нему руки.
Леха колебался целую секунду.
– Я вернусь и мы продолжим наши сердечные беседы, – со стоном пообещал он. – Но я могу и остаться…
– Леха, кончай! – сказал я. – Надоело. Если бы я тебя еще не знал…
– Цербер! – обозвал он меня. – Собственник! Такая женщина! Такая женщина!
– Давай топай, – сказал я, пихая его в зад.
– Хороший у тебя друг, – сказала Катажина на прощание. – Галантный… как не знаю кто.
Росс собрался с нами, но я оставил его на попечение Катажины. Он расстроился самым непосредственным образом: спрятался за нее и выглядывал оттуда, как ребенок. Мне было его очень жаль, но взять я его не мог – слишком рискованным делом мы должны были заняться.
Росс и я были идеальной парой. Идеальнее, чем мы с Катажиной. Росс и дня не мог прожить без меня, а я и дня не мог прожить без него.

***
– А теперь рассказывая все подробно! – потребовал я, когда мы вышли из дома Катажины.
Небо со стороны города было темным. Похоже, там не стихали пожары, потому что на облака падали тревожные блики. Иногда доносились глухие разрывы. Предгорье на южном берегу походило на мрачные тучи. Я даже не предполагал, что очень скоро попаду туда совсем не по доброй воле.
Комарово присмирело. Его обитатели попрятались за крепкими стенами, не зная, чего ожидать от черных ангелов.
– Мы тебя, как бы это выразиться, сдали в аренду, – сказал Леха, глумливо улыбаясь.
Это была месть за Катажину, за то, что я помешал волочиться, за то, что напугал, за пистолет, за глупые реплики и вообще, за то, что я оказался здесь первым.
– Как это сдали? – удивился я.
– Никак, – тут же открестился Леха, – я пошутил.
– Нет, как это сдали?! – возмутился я.
– Как?! Как?! За деньги! – не выдержал он, одновременно корча глупые рожи и искренне улыбаясь.
Мне это было знакомо. Точно так же он вел себя, когда мы вели журналистское расследование на Земле. Нас по праву считали “первооткрывателями” черных ангелов. Честно говоря, лучше бы этого не произошло, ибо с тех пор наша жизнь круто изменилась. Лично от меня всегда ждали чего-нибудь этакого – в смысле мировой сенсации. И на этот раз, похоже, мы, сами не зная того, были на пороге ее.
– Ну знаешь! От своего друга такого не ожидал.
– А чего ты ожидал?! – почти закричал Леха. – Я должен был вырваться из этой дыры.
– И ты туда же! А кто тебе мешал?! – в свою очередь закричал я.
– Мешал! – сбавил он тон.
– Кто?!
– Кому надо, тот и мешал…
– Комиссар, что ли?
– Что ли…
– Понятно, – сказал я. – Мог бы меня попросить, чай, не отказал бы.
– Ничего бы ты не сделал, – демонстративно отвернулся он.
– Почему?
– Заладил! Потому что комиссар Ё-моё по-другому не хотел.
– Почему? – удивился я.
– Ему нужны были гарантии, что ты никуда не денешься.
– И ты затащил меня в бабон? – догадался я.
– Ну… – замялся Леха.
– А вначале подсунул комиссару Ё-моё?!
– Нет, не так.
– А как?
– Во всем виноват Рем Понтегера.
– Будет врать! – сказал я
– В общем, я виноват, – сознался Леха.
– Нет, ты не виноват! Ты виновник торжества!
– Я только винтик, – пожаловался Леха. – Все придумал комиссар Ё-моё. Ему надо было любым путем заполучить тебя.
– Ну выходит так, – почти миролюбиво согласился я. – Только он колол меня какой-то дрянью, от которой я память потерял.
– Ну, положим, не всю память, – съязвил Леха.
– Ну ты и скотина! – удивился я.
– А ты?! – почти неподдельно возмутился Леха. – Бросили меня на базе! Я, может быть, из-за вас два года жизни потерял!
На самом деле, никто никого не бросал. В горячке боя случается всякое. Лехе не повезло. Я ничего не мог сделать. Мы с Люсей сами едва ноги унесли. Лука Федотов остался с черными ангелами. Мирон Павличко погиб.
– Ладно, – сказал я. – Квиты. Давай подумаем, что нам дальше делать.
– Чего делать?! Чего делать! – сварливо воскликнул Леха. – Надо искать Жору Мамырина, который точно в курсе дел! – он почесал лысину, на которую уселся комар.
– Это я и так знаю. Что делать в принципе?
– Надо этих черных ангелов остановить и вытурить из нашей галактики, предложил Леха еще один вариант.
– Ну да… – хмыкнул я, – решили два клопа съесть толстого слона! – и вопросительно посмотрел на друга.
– Я собственно, не много знаю, – подумав, начал Леха, – меня держали взаперти, а потом отпустили при условии, что я буду на них работать.
– А ты бы не соглашался, – упрекнул я.
– И на моем месте тут же оказалось еще десяток претендентов. А меня бы одели в хитин.
– Так что, вас много на Марсе? – спросил я, пропуская мимо ушей его сентенцию.
– Честно, я не знаю сколько. Но думаю, что прилично.
– Леха, ты обкурился? Что это такое? – удивился я.
Мы застыли перед легкомысленной, розовой и длиной, как крейсер, “тигверой” с откидным верхом. На дверцах красовались наклейки, призывающие к свободе нравов и самовыражению. Капот и багажник украшал сонм грудастых и брудастых девиц с огромными, как фары, глазами. Даже колпаки и покрышки были цвета любви – розово-красные.
– Машина моей жены, – нехотя буркнул Леха, залезая на место водителя, не открывая двери.
– Ты же развелся?
– Она изменяла мне! – с болью воскликнул Леха.
– Ты говорил о мастере проходки, – вспомнил я.
– Еще кроме мастера проходки…
– Ну понятно…
– А мальчик не мой!
– Ничего, – успокоил я Леху, – каждый десятый мужчина воспитывает не своего ребенка.
– Поэтому машину и отсудили в мою пользу.
Несомненно одно – судя по машине, Лехина жена состояла в женском клубе, который боролся за гендерное равноправие.
– Когда это случилось? – спросил я.
– Неделю назад в районном суде. Сегодня я забрал машину.
– А что вообще в городе происходит?
– Наши оттеснили каменов на север и на восток.
Я сел в его розовую “тигверу”, и мы покатили в центр.
То, что это авантюра, мы заподозрили сразу: трасса была пуста – хоть шаром покати, а небо еще пустыннее, хотя обычно транспортный поток был таким плотным, что аэродорога в город напоминала полноводную речку. Это значило одно – все пути перекрыты, в том числе и воздушные. Только кем и зачем? Впрочем, мы тут же обо всем узнали на собственной шкуре.
Нас обогнал скоростной автомобиль марки “токсуй” – очень дорогая модель, на правом сидении которого мечтает оказаться любая девушка. “Токсуй” сделал так: “Жи-х-х..!” Только мы его и видели.
– Здорово прет! – восхищенно произнес Леха. – У него двигатель водородный, а коробка скоростей электронная.
Я сидел сзади: во-первых, мне так было легче разговаривать, а во-вторых, береженого бог бережет – после упоминания о жене и “токсуе” Леха пришел в возбужденное состояние, рулил, как бог на душу положит, и мы могли попасть в аварию. Не стоило его больше нервировать, но разговор как-то само собой вернулся к старой теме.
– Это не я – проливал Леха крокодиловы слезы.
– А кто?! – безжалостно вопрошал я.
– Ну этот… как его?..
– Кто? – гнул я.
– Понтегера…
– Ага…– многозначительно произнес я. – Валишь с больной головы…
– Это он все придумал! – нервно перебил меня Леха.
– Нечто подобное я недавно уже слышал, – сказал я.
– Клянусь, это не я!
– А в банк ходил?
– Это тоже не я.
– Я так и думал, – сказал я, рассматривая окрестности. – Только кто из вас врет?
Хорошо еще, что вообще приехал, думал я. Был бы виноват – не явился.
– Кто? – переспросил Леха с тупим видом.
– Комиссар Ё-моё или ты?
Мне хотелось понять, знает ли Леха что-то о судьбе комиссара Ё-моё. Нет, похоже, ничего не знал. Один ноль в его пользу.


Глава 6.
Жора Мамырин

На кольцевой стоял самодельный КПП – из березовых ежей и корявой оглобли, выполняющей роль шлагбаума.
– Леха, осторожней, – предупредил я. – Сбавь скорость. Прикажут остановиться – остановись, но не выключай двигатель. И улыбайся, улыбайся…
Это была дорожная полиция в соответствующей форме – краги и белая портупея. Впрочем, мне сразу что-то не понравилось, но что именно, я не понял. Только подумал: одно из двух: или наши разбили черных ангелов, или это не наши, а камены. Хрен редьки не слаще.
Патрульный поднял руку. Он был в темных солнцезащитных очках, хотя было пасмурно. Белая кобура оттягивала ремень. А каска надвинута на глаза.
Леха сбавил скорость и подкатил на одной инерции.
– Кто вы?
– Офицер, мы из “Петербургских ведомостей”, – я достал служебное удостоверение, на котором большими золотыми буквами было вытеснено “Пресса”.
Он приблизился, держа правую руку на расстегнутой кобуре. Пока он вытащит свой табельный, пока передернет затвор, пока снимет с предохранителя – я мог убить его одним выстрелом из своего большого черного пистолета, который притаился у меня под мышкой, но не хотел этого делать.
– Въезд в город закрыт, – сказал полицейский.
Несомненно, ему не понравилось, что двигатель не выключен.
– У нас редакционное задание, – возразил я.
– Задание? – удивился он. – На такой машине?
– Другой не было, – улыбаясь слащаво, как гей, сказал Леха.
– Не похожи вы на журналистов! – хмыкнул патрульный, изучая его лицо и салон.
Я развел руками, показывая, что ничего запретного в мире нет.
– Как это так? – удивился Леха.
– На педиков похожи, – высказал свое мнение патрульный. – А на журналистов – нет.
– Это машина моей жены, – обиделся Леха.
– А мне все равно, – плюнул на асфальт патрульный. – Куда вы направляетесь точнее?
Пришлось назвать адрес редакции.
– На собственное усмотрение… Ответственности мы не несем… – патрульный медленно кивнул – раз, другой.
Я понял, что он чего-то выжидает, и вдруг заметил черный след шин и скособоченные очертания “токсуя” на обочине в кустах, а затем бросил взгляд на зеркало заднего обзора: слева, пригнувшись так, чтобы мы не видели, крался второй полицейский с автоматом в руках. Хотел ли он напасть внезапно или у них был иной план – может, он хотел поздороваться, не знаю, но только я крикнул:
– Леха, гони!!!
Он вдавил в пол педаль газа. Колеса издали душераздирающий визг. “Тигвера” пошла юзом. Полицейский упал.
– Стой! Стой! – кричал он, целясь в нас из своего пистолета.
Я инстинктивно пригнулся. Он выпустил всю обойму. Габаритные огни разлетелись вдребезги. И мы, сбив импровизированный шлагбаум из трухлявой марсианской березы, понеслись, как зайцы на ипподроме. В следующее мгновение над машиной, жутко шурша: “Ш-ш-ш!!!”, пронесся огненный шар нибелунши. Соотношение скоростей было примерно такое, как если бы мы ехали на велосипеде, а нас обогнала ракета. Шар, срезая верхушки деревьев, ушел в лес.
Леха, выпучив глаза, вцепился в руль с такой силой, что готов был сломать его. Второй шар пронесся еще ближе – нас обдало жаром, а обшивка салона задымилась. Я посмотрел назад: со стороны КПП тянулась цепочка шаров. По мере приближения они увеличивались в размерах, но в последний момент почему-то изменяли траекторию и по гиперболической траектории отклонялись вбок или вверх. Те из них, что касались дорожного покрытия, прыгая, как мячики, взрывались с сухим электрическим треском. Трасса ушла вправо. Из КПП стали стрелять на упреждение: то дырявя отбойники по обе стороны дороги, то “зарываясь” в откос, и тогда мы проносились мимо столба земли и пыли. Лесочек перед Хорошевской развязкой вспыхнул синем пламенем, потом взорвалась машина, брошенная на обочине. Наконец, когда мы почти выскочили на МКД, слева на эстакаде появился легкий танк с тонкой, как иголка, пушкой. И эта пушка была нацелена на нас. На расстоянии ста метров у нас не было никаких шансов не то чтобы уцелеть, а вообще существовать в качестве целостных физических тел. Танк стал стрелять в тот момент, когда мы оказались в зоне его поражения: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” Я даже разглядел дымок, который возникал на кончике пушки, и снова зачем-то приседал, словно таким образом мог спастись. Снаряды издавали характерный звук: “Жих-х-х… жих-х-х…”
Леха бросил руль. Мы летели, как стрела – куда – неизвестно, зачем – тоже. Любая кочка могла стать последней в нашей жизни.
– Леха! – кричал я. – Леха! Руль!!!
Леха уткнулся в сидение, обхватив голову руками. Торчала одна задница, и та тряслась от страха и вибраций.
“Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” – стрелял танк. Снаряды пели на излете: “Жи-х-х… жих-х-х…” Ни один из них не то чтобы не задел, даже не взорвался рядом. Странно, что мы все еще были целы. Танк надрывался: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” Он исходил огнем и металлом: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” В равномерности работы пушки появилась какая-то нервозность. Должно быть, наводчик глазам своим не верил: он не мог попасть в эту необычно вертлявую, розовую, легкомысленную, как школьница, машину.
Леха вовремя схватился за руль. В этому моменту мы уже находились на трассе и снаряды, пролетая сверху, вспарывали асфальтовое покрытие МКД и рикошетили подобно шарам нибелунши в сторону Ваганьковского кладбища.
Несомненно, это было следствием действия альдабе. Я даже проникся уважением к собственной персоне. Осмелел и Леха. Он уже не втягивал голову в плечи при каждом залпе и даже немного сбросил скорость, чтобы нас не так бросало на разбитом асфальте.
Наконец мы скрылись за жиденьким лесочком. Танк продолжал стрелять: “Та-та-та!!! Та-та-та-та!!!” Но как-то безнадежно, потому что очереди ставились все короче и короче. Он нащупывал нас, словно слепой. Леха настолько обнаглел, что лихо затормозил, привстал и сделал в сторону танка непристойный жест.
– Козел! – петухом крикнул Леха. – Нас просто так не возьмешь!
Однако, когда в десятке метрах снаряд срубил марсианскую корявую сосну, а другой, черканув о поверхность дороги, ушел за молоком, да и бог весть каким образом залетевший огненный шар нибелунши выжег просеку в редколесье, подняв в воздух столб огня и дыма, Леха счел за благо не искушать судьбу и убраться подальше.
Танк еще долго стрелял наугад, пока у него не кончился боезапас. Если бы он надумал нас преследовать, то наши дела вообще были бы дрянь, потому что когда мы свернули на Звенигородское шоссе, Леха объявил, что надо срочно заправиться.
Автоматическая бензозаправка оказалась обесточенной. Топливо пришлось качать ручным насосом. Пока Леха возился, я решил размять ноги и посетить местный туалет. Меня удивило, что наряду с обыкновенной туалетной бумагой для подтирки предлагались странные купюры, на которых было написано: “гривня”. Откуда на Марсе взялась гривна, я не имел ни малейшего понятия. Страны, которая использовала эту валюту, не существовало, тем более на Марсе. Похоже, это была чья-то злая шутка в целях сэкономить. Честно говоря, я не решился поганить задницу пожелтевшей заграничной валютой, а воспользовался обыкновенной бумагой. Оно и к лучшему, потому что посетитель этого богоугодного заведения сильно рисковал подцепить какую-нибудь из националистических инфекций. На Марсе и так хватало каменов.
На этом наши приключения не кончились. Хорошо, что выход из туалета был на заднем дворе бензозаправки. Не успел я завернуть за угол, как услышал низкий, свистящий звук, а затем увидел следующую картину: по другую сторону дороги, над деревьями, яркий, как новогодняя игрушка, висел “джива” – боевой аэромобиль – в данном случае каменов. Он принадлежал к легкому классу и был рассчитан на одного человека. Из-за острого скошенного носа его прозвали аистом. К тому же “джива” был соответствующим образом выкрашен: корпус белый, а нос – красный, с хищными, словно зубы, зигзагами.
Леха стоял подле своего розового, пидарастического чуда – “тигверы”, задрав руки, а вокруг него растекалась лужа… бензина. Похоже, летчик втолковывал, чтобы Леха убрался подальше от бензозаправки. Летчик хищно вращал бластерной пушкой, которая висела под фюзеляжем, даже открывал и закрывал контейнеры с ракетами на подвесках. Дудки! Леха не реагировал. Должно быть, он впал в ступор, застыв, как изваяние. А может быть, он понимал, что стоит отойти от заправки, как “джива” тут же изрубит его в капусту. Летчик даже высунулся из кабины и что-то кричал, возмущенно жестикулируя. Он не имел права уничтожать бензозаправку из-за какого-то психа, который ездил на машине цвета детской неожиданности.
Как бы так ни было, я не стал разбираться, что он именно хотел сообщить Лехе (может быть, он хотел поздравить его с днем рождения?), а выхватил свой огромный черный пистолет с вычурной скобой и встал так, как меня учили, то есть: держал пистолет двумя руками, чтобы получился треугольник, расставил ноги для устойчивости, поднял ствол немного повыше кабины “дживы” и когда голова летчика появилась в срезе мушки, выдохнув, нажал на спусковой крючок.
Шансов, что я попаду с такого расстояния, был один из ста. Но я попал! Попал с первого выстрела! Летчика отбросило на колпак. Несколько секунд он пытался сделать что-то осмысленное, а потом свесился из окна. “Джива” продолжал жужжать над деревьями, закручивая и разбрасывая по округе листву. Его автоматика работала в режиме зависания.
Выглянуло солнце. Я заметил, что ландшафт города был похож на аранжировку различных изображений: вместо рубиновой иглы Сити-центра торчал сюрреалистический обломок, не было видно обычно блестящих куполов Кремля и его шпилей, не говоря уже о том, что привычный рисунок крыш стал другим: на нем появились черные проплешины и дымящиеся горы. Одни петли Невы-Москвы-реки как всегда отражали солнце. Нам предстояло увидеть все это поближе.
– Едем! – сказал я, подбегая к Лехе.
Он не шевельнулся. Я помахал рукой у него перед глазами. Он даже не моргнул, словно был мертв.
– Леха! – я испуганно встряхнул его за плечо. – Едем!
Он очнулся и как ни в чем ни бывало полез в свою опаленную нибелунши “тигверу”, которая после всех злоключений из легкомысленно розовой стала какой-то серо-буро-малиновой, грудастые и брудастые девицы на капоте исчезли, а багажнике зияли дырках от пистолетных пуль. Красные колеса стерлись до черноты, колпаки же напрочь отсутствовали. Леху трясло, хотя мне показалось, что он еще не совсем пришел в себя и не понимал, что произошло на бензозаправке.
Минут пять мы ползли, как черепаха, и то умудрились сбить пару мусорных бачков и погнуть указатель перехода. Сзади раздался взрыв. У “дживы” кончилось горючее, и он упал, уничтожив за одно и бензозаправку, и туалет с пожелтевшими гривнами. После этого Леха остановился и спросил:
– Что это было?
– “Джива”, – объяснил я.
Леха заплакал. Он рыдал в два ручья. Слезы текли по его шарообразному лицу и с подбородка капали прямо приборную доску.
– На, выпей… – я протянул ему бутылку водки, которую предусмотрительно прихватил у Катажины из холодильника.
Он приложился так, словно это была обычная вода. Когда в бутылке осталась одна треть, я сказал назидательно:
– Не вылакай все...
Только тогда Леха перевел дыхание и со словами:
– Это последняя моя авантюра! – вернул божественный нектар мне.
– Свежо предание, – сказал я, – но верится с трудом…
Леха нервно засмеялся.
– Я больше не участвую в заварушках! Женюсь! Даже Иисус был женат! Наделаю детей и буду сидеть на лужайке!
Однажды на Земле Леха решил, что ему вредно смотреть телевизор – целый год он его только слушал, но и все равно не набрался ума.
– Ты уже один раз пробовал, – напомнил я, оглядываясь с тревогой.
Остовы зданий прямо перед нами напоминали брошенные города древности. Если бы только не гарь, не пепел и не тонкий, сладковатый запах тлена. Преобладали черно-серые тона. Солнце едва пробивалось сквозь дымы, а небо, как и в доисторические времена, стало розовым.
– Что ж делать! – горячо и так искренне, что я поверил, воскликнул он. – Буду терпеть любую жену!
Слева приятным зеленым пятном тянулось Ваганьковское кладбище. Справа – район Трехгорного вала, разрушенные каким-то странным квадратно-гнездовым способом: уцелевшие кварталы чередовались со сплошными руинами, над которыми поднимались удушливый дым и копоть.
Население отсутствовали. Иногда мелькали какие-то подозрительные тени. Трудно было понять, кто это: то ли люди, то ли звери, шныряющие на пепелищах. Пропали даже вездесущие шитики.
Дома вокруг Баррикадной были целыми, зато перекресток перед мостом оказался забитым сгоревшими машинами. Насторожило то, что по краям чадили две "бешки", а на противоположных крышах домов торчало оперение сбитого “титана”.
– Засада! – Леха выругался, сдал назад и, энергично вращая руль, вывернул на Грузинскую. – Я слышал о таких ловушках: пара-тройка снайперов и гранатометчики напрочь запечатывали перекресток, уничтожая все живое окрест.
– Думаешь, камены?
– А ты сам посмотри! – он притормозил.
Я заглянул в ближайшую машину. Кто еще, как ни камены, способны были убивать рядовых граждан Марса. Человек сидел, откинувшись на спинку. Вместо левого глаза у него была черная дыра. На кончике носа висела здоровенная капля запекшийся крови. Лицо человека было таким белым, словно его намазали краской.
Площадь и мост прекрасно просматривались с высоток, стоящие в глубине за мостом.
– Оттуда и лупили, – сказал Леха. – Поехали, а неровен час и нас подстрелят.
По Грузинской мы сумели проехать не больше квартала. Вдруг из Кривоколенного переулка высунулся тупорылый “гирвас”. Хорошо, Леха, объезжая брошенные машины и преодолевая ухабы, двигался очень медленно. Он ударил по тормозам, и мы упали на сидения, притворившись мертвыми. На фоне всеобщего раздрая и десятка застывших на тротуарах и обочинах машин различных марок наша обожженная, помятая и грязная “тигвера” не выделялась ничем. Однако это не спасло. Все дальнейшее произошло, как в дурном сне.
“Гирвас” вплыл на Грузинскую и направился в нашу сторону. Это была не полицейская машина, то есть не привычно желтого цвета, а маскировочного – серого, в голубоватых разводах. Я уже решил было, что нахальный комиссар Ё-моё явился по мою бессмертную душу, чтобы сделать укол и утащить на очередной грабеж, как в “гирвасе” откинулся колпак, камен-стрелок в шлеме высунулся и стал внимательно разглядывать нашу “тигверу”.
Я слышал, как у Лехи лязгают зубы. Да и сам чувствовал себя по уши в дерьме.
“Гирвас”, тихо жужжа, приближался все ближе и ближе. Притворяться мертвыми было бессмысленно – все машины, которые мы до этого видели, были без водителей и пассажиров, или от них остались одни головешки. Мы же с Лехой по сравнению с ними – были чистенькими и свежими, как огурчики. Ясно было, что камен-стрелок “гирваса” нас вычислил. Вопрос заключался в том, будет ли он разбираться, кто мы такие, или ударит сразу. Хотя обычно “гирвас” не имел подвесок и стало быть оружия, но у этого под брюхом торчал обыкновенный пехотный пулемет – тоненький и безобидный на вид. Для нас с Лехой и этого было вполне достаточно. К тому же от волнения я совершенно забыл об альдабе, а даже если бы и помнил, то рисковать бы не стал, кто знает – сработает он на этот раз или нет. Поэтому нам осталось одно – действовать чисто интуитивно: когда “гирвас” приблизился настолько, что стало ощутимо, как работают его двигатели, мы, не сговариваясь, как зайцы, прыснули в разные стороны. Леха – в Конюшенный переулок, а я – через дорогу в сторону киноцентра “Третья планета”. Пулемет застрочил на секунду позже. По сравнению с танком его звук показался мне игрушечным и несерьезным. Я даже замедлил бег и преспокойно успел завернуть за угол дом, прежде чем пули ударили вслед: “Ту-ту-ту-ту…” Похоже было, что в первый момент камен-стрелок растерялся. Стена напротив украсилась фонтанчиками пыли. Я хорошо знал этот район, потому что у нас здесь был рабочий офис, где находились технические службы. Мне надо было добежать до металлической калитки. Там сидел дядя Вася Садовничий, который открыл бы ее. Я бы махнул в прохладные подвалы, где стояли печатные машины, а там мне сам черт не брат.
Однако до калитки добежать я так и не успел. Конечно, “гирвас” и во второй раз промахнулся, потому что проскочил переулок, но быстро съел всю фору, которую дал мне, и третья очередь была прицельной. Окажись она на уровне моей головы, дело было бы сделано. Но даже той очереди, которую дал “гирвас”, оказалось достаточно – я словно споткнулся и решил, что убит, потому что полетел через плечо и растянулся на асфальте. Секунды казались вечностью. Единственная мысль: “Если даже ранен, все равно убегу” крутилась у меня в голове.
Но убежать я не успел. “Гирвас” был тут как тут: он застыл на уровне третьего этажа, и камен-стрелок, торжествуя, выбирал, куда ударить – ствол пулеметика завораживающе качался из стороны в сторону.
Тогда я, защищаясь, поднял руку. Ей богу, я даже ни о чем не подумал: в том месте, где до этого находился “гирвас”, его уже не было. То есть с того момента, когда я поднял руку, до того момента, когда “гирвас” испарился, не существовало никакого промежутка времени. Не было даже калачарки – бурлящего кома энергии. Альдабе сработал не так, как у цекулов на болоте. “Гирвас” просто исчез, растаял в голубовато-розовом марсианском небе. Впрочем, если даже это было действие альдабе, точнее, чоппера, то я не имел ни малейшего понятия, как он – альдабе или чоппер – действует.
Я сел и тупо посмотрел на свои ладони – чертова жизнь! я устал удивляться – ладони как ладони: может быть, только правая краснее и горячее левой, и больше ничего, а потом уставился в переулок, в конце которого мыкался перепуганный Леха. Сильная усталость овладела мной. Хотелось к чему-нибудь привалиться и поспать. Мои колени и руки были в мелких порезах, но я не чувствовал боли. Честно говоря, мне было на все наплевать. Все эти войны, политика, даже моя работа – не имели ко мне никакого отношения. Я был песчинкой, молекулой, затерянной в просторах вселенной, меня хотели убить. Мне это совершенно не нравилось.
– Здорово ты его! – услышал я восхищенный голос Лехи, который, прихрамывая, пересек улицу и осторожно присел рядом.
– А… – протянул я, – конечно, здорово…
Мне ничего не хотелось обсуждать. Только что я убил человека или даже двух, и на душе было противно. Леха все понял.
– Пошли, – сказал он, грустно хлюпая носом, – надо сваливать отсюда, пока еще кто-нибудь не появился.
Мы поплелись на Грузинскую, сели в нашу “тигверу”, которая показалась нам самой милой, родной и безобидной машиной в мире, и покатили дальше.
По дороге мы молча причащались водкой. Странно все получалось, выходило, что камены никуда не делись, что они здесь в городе выставляют посты и устраивают засады.
– Расскажи, как это ты сделал? – попросил Леха.
– Не знаю… – признался я, тупо глядя на разрушенные высотки.
Откуда-то сверху лилась, блестя на солнце, вода. В другом месте в небо била струя огня. За квартал до нас рухнуло здание, затянув окрестности клубами пыли.
– Ну да… – не поверил он. – Козлик вознесся, а ты ни сном, ни духом! Так не бывает! И эти твои раны… – Леха с усмешкой кивнул на мое левое плечо.
Только тогда я обнаружил, что в действительности ранен. Но рана уже затягивалась, а кровь, которой был залит бок, исчезала на глаза. Даже дырка в ткани куртки чудесным образом пропала. Самое интересное заключалось в том, что я не чувствовал себя раненым. Ощущения были примерно такими же, как после визита Виктора Ханыкова, когда он пытался меня убить.
Я осторожно поднял руку и пошевелил – ничего не болело и не скрипело, а главное функционировало, как и прежде, даже лучше.
– Наверное, это бабон… – предположил я грустно.
– Сегодня среда, – усмехнувшись, напомнил Леха, ловко объезжая очередной подбиты БМД.
Ее пушечка безвольно смотрела в небо, а башенка была вздыблена по краям. Похоже было, что удар нанесли с воздуха.
– Ну и что, получается, что бабон теперь действует круглосуточный.
– Хочешь сказать, что мы в бабоне? Все может быть, все может быть, – с подозрением в голосе согласился Леха. – А это что по-твоему? – он ткнул мне в лица располосованной от локтя до плеча правой рукой.
– Надо перевязать, – забеспокоился я.
– Никакой это не бабон, – веско пояснил Леха. – Откуда?! От верблюда?! Не реальность, а какой-то кавардак!
После своего ранения в Средней Азии, когда его приняли за убитого и едва не зарезали на операционном столе, Леха абсолютно наплевательски относился к своему здоровью.
– А что тогда? – удивился я.
– Черт его знает… Но не бабон точно! Меня ранило, когда я выпрыгнул из машины… А до этого ничего не происходило… – он замолчал, с подозрением уставившись на меня. – Признавайся, где был и что делал!
– Ты хочешь сказать, что я защитил тебя каким-то чудесным образом?
– И не только меня, – уточнил Леха, – машину тоже. – После сегодняшней переделки она цела целехонька. – Он любовно потрогал руль. – Ну почти цела, – поправился он после моего скептического взгляда.
– Нет. Не может быть… – сказал я, вспоминая приключение на звездолете “Аббел-085”.
После таких встрясок понимаешь, что в жизни от тебя самого мало что зависит, что жизнь – это закономерная случайность, вечный парадокс в квадрате.
– Рассказывай! – потребовал Леха, останавливая “тигверу”.
– Ладно, – сказал я, опасаясь, что мы застрянем здесь до второго пришествия. – У меня дар…
– Какой дар?! – возмутился Леха, резко поворачиваясь ко мне. – Какой, к черту, дар!!!
– …Помнишь комиссара Ё-моё?..
– Еще бы! – Леха выказывал полное пренебрежение к моим словам – мол, что еще я могу сообщить об этом типе?!
– Он еще таскал меня в этих бабонах…
– Ладно тебе… – смутился Леха, решив, что я вернулся в старому разговору, – ну таскал, так таскал.
Я бы мог рассказать ему в качестве примера о звездолете “Абелл-85” или о Викторе Ханыкове, который приходил меня убивать, но не стал – слишком длинно и неинтересно, и главное – никто не поверит, потому что мы привыкли, что чудеса – это сказки для детишек, а во взрослой жизни ничего подобного не происходит.
– На Земле мы нарвались на цекулов…
– Не может быть! – оживился он из чисто спортивного интереса, ведь живых цекулов никто не видел, мертвых – тоже .
– Может, – вздохнул я. – Может!..
– А дальше?! – потребовал он.
– …Оказалось, что я тоже цекул...
– Врешь!!! – подпрыгнул Леха, забыв о своем ранении.
– В общем… – для эффекта я помолчал секунду, – они наградили меня кое-чем.
– Награждают только триппером, – со знанием дела напомнил Леха.
– Ну да… – согласился я. – Но в данном случае – альдабе…
– Здорово!!! – опешил Леха. В его голосе прозвучала зависть. – Альдабе!.. А-а-а… – углы его рта опустились. – Мечта всей моей жизни! Жаль, что меня с вами не было – вдруг я тоже цекул?! Скажи, я цекул? Это можно определить?! А?
– Ладно тебе, – сказал я, – нечему гордиться.
– Ну можно, или нет? – канючил он.
– По анализу…
– По какому?
В принципе, я мог попросить его снять штаны – вдруг у Лехи на самом интересном месте карта звездного неба, но, разумеется, не стал этого делать. Бессмысленно – цекулы не бывают такими легкомысленными и любвеобильными. Они люди серьезные, даже деньги у нас с Ё-моё не постеснялись стырить.
– Нет… – с тоской произнес Леха. – Ты не понимаешь, что цекулы, это… это… Даже жениться не надо!
– Дурак, – сказал я. – Такие же люди, как и мы.
Я хотел добавить, что им не чужды любые человеческие пороки, но промолчал.
– Такие же, – согласился он, морщась, потому что задел рукой за сидение, – только очень и очень продвинутые.
– Это точно, – согласился я. – Давай сюда руку.
– В смысле технологий, биологии и энергетики! – распалялся Леха. – А так ты сам ничего не знаешь?!
– А ты знаешь?! – парировал я, возясь с его раной.
– Я? – удивился он. – Я все знаю! Вечно мне не везет!
– Трепло! – сказал я.
– Это не диагноз! – радостно завопил он.
– Тихо!
Мы огляделись: Грузинская была пуста, словно здесь никто и не жил. Только где-то на параллельной улице довольно урчала машина, да еще дальше прозвучали два одиночных выстрела. Надо было убираться подальше – неровен час снова выплывет очередной “гирвас” или что-нибудь похуже.
Стоило мне наложить ладонь на Лехину руку, как рана стала затягиваться, а ткань свитера, в котором был Леха, сама собой восстановилась. Я снова не поверил своим глазам. Все это попахивало мистикой, которую я не то чтобы не уважал, а в которой просто не разбирался.
– Тебе больно? – подергал я его за руку.
– Верую, – дурашливо воскликнул Леха, рассматривая свою руку. Он, как и я, покрутил ею в воздухе. – Верую! Будешь моим личным врачом! Нет, лучше попом! Альдабе! Альдабе!!! Как я тебе завидую!!!
– Поехали! – ткнул я его в плечо. – Поехали… Трепло!
Только тогда я действительно уверовал, что меня наградили альдабе и в качестве приложения к нему – чоппером. Но Лехе нельзя было всего рассказывать. Впрочем, он был далеко не дураком и в общих чертах все сообразил сам: что друг его чем-то таким награжден, что делало наше путешествие вполне безопасным и даже комфортным.
Дом мирового правительства на набережной Невы-Москвы-реки сгорел – осталась одна коробка с закопченными окнами. Зато здание Мэрии, напротив, уцелело. Над ним развивался огромный бело-лазарево-алый флаг. Территория вокруг была заплетена колючей проволокой, а огневые точки были обложены мешками с землей. Две врытые в землю БМД нацелили свои пушки в сторону Грузинской и еще две в сторону Краснопресненской набережной. В небе барражировал три “титана” и полицейский “гирвас”. Где же вы были раньше, подумал я, когда меня с Лехой убивали?
Нас остановили и проверили документы.
– До центра не доедете, – заявил лейтенант-десантник, – бляха-муха!
– Хочешь выпить? – предложил я. – Только закуски нет.
Он воровато оглянулся по сторонам. Рядовой возле шлагбаума отвернулся. Лейтенант-десантник быстренько допил водку и забросил бутылку в кусты.
– Зря вы, ребята, туда направляетесь! – поведал он нам, доставая из кармана яблоко и вонзая в него крепкие молодые зубы. – Зря! У нас здесь тоже интересно… Сейчас снова попрут.
– Откуда? – спросил Леха, вертя головой.
– Да вон… – лейтенант-десантник небрежно махнул куда-то в сторону Замоскворечья, где среди покореженных крыш чудом уцелел шпиль Балтийского вокзала.
– А что вообще происходит? – поинтересовался я.
– Слоеный пирог! Бляха-муха! Мы здесь оборону второй день держим. Бляха-муха! Снарядов хрен-ма… подмоги – никакой – скребут по сусекам… сухого пайка на сутки….
– А где наши? – спросил Леха, не слушая.
– А черт его знает! Бляха-муха! На той стороне, – он показал себе за спину на здание гостиницы “Украина”. – И на Арбате, а что дальше не знаю. – Говорят, Кремль сгорел.
– Новый отстроим! – уверенно заявил Леха.
Лейтенант-десантник глянул на него, как на полоумного. Такое мог ляпнуть только глубоко штатский человек. Кто сейчас думает о строительстве?
– Нам бы в редакцию проскочить, – попросил я.
– Я дам команду, чтобы вас пропустили, – пообещал лейтенант-десантник.
Вдруг в направлении Сенной площади что-то произошло. Бабахнула так, что заложило уши, а у лейтенанта с головы слетел берет. Столб пламени взметнулся на полнеба, а клубы дыма, распространяясь по Смоленской, окутали Неву-Москву-реку и обломки Бородинского моста.
“Титаны” рванулись туда, и сразу же один из них вспыхнул, как свечка, и, оставляя за собой жирный, черный след упал в реку. Оставшиеся два заходили, как маятники, выпуская в квартал гроздья ракет. Потом словно по команде взмыли вертикально вверх, и вслед за ними потянулись огненные шары нибелунши. Ясно было, что “титаны” без особого труда увернутся от шаров нибелунши, если бы только этих шаров было не там много. Через мгновение они заполнили все небо на востоке, заставив “титаны” укрыться за крышами высоток и остатками мостов.
“Титаны” изменили тактику: они подскакивали над крышами и успевали выпустить пару ракет, прежде чем их начинали обстреливать.
Стали отвечать и со стороны Мэрии: “Бух! Бух!” плевалась пушечки БМД, не считая оживших пулеметных гнезд, которые своими очередями опутали пространство от Новоарбатского моста до Смоленской улицы.
Потом, видно, камены (я надеялся, что это все же они, а не черные ангелы) изменили тактику. Они перенесли огонь по набережной, пока не срубили все дома на правобережье, в том числе Киевский вокзал и гостиницу за ним, лишив тем самым “титанов” тактического преимущества. После этого вообще ничего нельзя было разобрать за стеной пыли и грохотом взрывов.
Большинство пулеметных гнезд замолчали. Еще постреливали пушечки БМД, еще пехота шевелилась на подступах к Проточному переулку, еще где-то в вышине жужжали “титаны”, а одиночный “гирвас” выискивал снайперов на крышах, но все это уже не имели особого успеха. Вспыхнувший конфликт сам собой угас. Ни у наших, ни у каменов не было сил для серьезного боя.
Лейтенант давно убежал, а мы решили вернулись назад, благо военные были заняты, и свернули в Девятинский переулок. Дальше вообще не было никаких застав. Правда, на выезде из переулка пехота стала махать нам из окон – мол, стойте, козлы вонючие, но мы проигнорировали ее сигналы и проскочили на ничейную территорию.
На Новинском бульваре стали попадаться проститутки. Они появлялись, как приведения, на звуки “тигверы”. Выползали из подвалов и щелей – немытые, страшные, жалкие и… трезвые.
– Вы чего?! – кричал я, щелкая себя по горлу.
– Мы не пьем! – весело отвечали они.
На Арбате Леха не удержался. Я знал, что ему надо расслабиться, и спросил:
– Ты же не хочешь застрять здесь надолго?
– Пять минут дел! – отозвался Леха и затормозил напротив “Октябрьского”. – Эй, Красотка!..
К нам подошла, нервно оглядываясь, кудлатая, как болонка, мулатка с большой грудью, которую особенно и не скрывала. В отличие от других, мулатка была почище и посвежее. Несомненно, она принадлежала к элите общества. В ней даже был какой-то сексуальный шик. Пахла она дорогими духами. А на руках был свежий маникюр.
– Леха, ты что? – спросил я нервно, понизив голос. – Мы же спешим?!
Не знаю, что он ей сказал, но она, подмигнув мне, села в машину. Идиот, решил я.
Лехе же после всего пережитого и нервных разговоров срочно требовалась женщина. Они поворковали, как голубки. Я невольно прислушался. Леху несло по волнам чувств.
– Красотка, – сказал Леха, – я мечтал о тебе всю жизнь…
– Не может быть… – мулатка засмеялась.
– Я даже готов жениться…
– В чем же дело? – все так же смеясь, спросила она.
– Но я уже женат…
– Ах, мне как всегда не везет!
Она знала, что он врет. Но это было частью ритуала ухаживания.
– У тебя красивые ноги.
– Да… – просто ответила она.
Никто не помнил ее настоящего имени. А здесь ее действительно звали Красоткой. Она танцевала в кордебалете, была за мужем и имела ребенка. Потом все бросила, развелась, сделала себе большую грудь и вышла на панель. Такая жизнь ей нравилась больше.
– Ты не могла бы поставить их на приборную доску?
– А почему бы и нет, – продолжая смеяться, ответила она. – Но если вас будет двое…
Она была в сапогах и расклешенной юбке, и конечно, все обнажилось. Леха запустил руку. Наверное, она была даже без трусиков.
– Я могу и выйти, – сказал я, нащупывая ручки дверцы.
– Можете посмотреть… – разрешила Красотка. – Но за это придется заплатить.
– Не волнуйся, дорогая, деньги у меня есть, – заверил ее Леха.
– Покажи! – потребовала она.
Они, хихикая, перешли на шепот и, похоже, договорились, потому что ее кудлатая головка опустилась Лехе на колени.
Я едва не зареве, как бизон. У меня не было женщины две недели, не считая мимолетного романа с Аллой. А Леха развлекался у меня под носом. Мне надо было срочно вернуться к Катажине и завалить ее в постель, ведь мы так и не помирились, а то, чем мы сегодня занимались, трудно было назвать любовью – скорее, обоюдным насилием. И во всем был виноват Леха Круглов.

***
Жора Мамырин жил на углу Староконюшенного и Арбата.
Знаменитые высотки Нового Арбата здесь на Марсе выглядели несколько по-другому. Во-первых, они были лишены такого количества стекла по соображениям климата, а во-вторых, были вылиты единым монолитом и имели округлые формы, как русские горки.
Поверху даже днем сияла реклама. Теперь же было темно, убого и безрадостно.
Красотка долго махала нам в след. Видать, Леха ей понравился.
– А ты чего?.. – спросил Леха, умудряясь обернуться в мою сторону. – Я же ей хорошо заплатил!
– У меня принципы, – сказал я.
Хотя никаких принципов не было, я просто брезговал – воды в городе не было вторые сутки.
– Ну и правильно, – легко согласился он.
Без особых приключений мы свернули на старый Арбат и нашли трехэтажный дом номер 25, где на первом этаже размещался клуб “Африканда”. В метрах десяти лежал убитый мужчина. От него уже попахивало. Я старался не смотреть в его сторону.
Окна клуба были закрыты металлическими жалюзи. Зато сбоку была обыкновенная филенчатая дверь. Мы долго барабанили – никакого результат. Я уже опасался, что на шум слетятся все “гирвасы” с округи, когда дверь внезапно открылась – из нее выставились зрачки двустволки.
– Чего надо?
– Мамырина… – сказал я, остерегаясь створа двери.
– Нет здесь такого!
Дверь закрылась.
Мы снова принялись стучать. Когда дверь открылась, я изловчился и просунул ногу.
– Если я по ней выстрелю? – ехидно осведомился человек.
– Нам нужен Жора Мамырин, – с просящей миной на лице сообщил Леха. – Мы коллеги по работе... Журналисты... – Он сунул в дверь удостоверение.
– Ну так бы и сказали. А его все равно нет! – злорадно ответил человек.
– А где он? – терпеливо спросил я.
– Не знаю, – все так же неприязненно ответил человек. – Приходите завтра.
– А ты кто?
– Какое тебе дело!
Тогда я рванул дверь на себя и вытянул наглеца наружу. В руках у него действительно была берданка времен царя Соломона. И он пальнул.
Если бы не альдабе, не знаю, что со мной было. Правда, человек пальнул в воздух, да и ствол я успел отклонить в сторону. Но все равно ощущение было не из приятных. Я сразу же оглох на левое ухо, хотя пальнул человек всего-навсего из одного ствола.
Человек был сед, стар и тщедушен, но с норовом.
– Слушай, – возмутился я, отбирая у него ружье. – Вот накостыляю, чтобы неповадно было.
Леха тряс головой. Оказывается, выстрел произвел на него не меньшее впечатление, чем на меня.
– Петрович, кто там? – спросил женский голос.
– Так… х-х-х… к тебе пришли… – Петрович уставился в темноту дверного проема.
При всей комичности ситуации он однако умудрился сохранить достоинство.
– Если ко мне, то впусти!
– Отдай ружье! – потребовал Петрович.
– Больше ничего не хочешь? – ехидно осведомился Леха, который сразу его невзлюбил.
– Отд-а-а-а-й, – как пятилетний, заныл старик, протягивая веснушчатые, костистые ручки с траурной каемкой под ногтями.
– На! Только не балуй! – я сунул ему берданку, чтобы он только заткнулся.
Мы вошли в подъезд. Здесь было темно и пахло преотвратительно. Крутая лестница вела наверх. Там в дверном проеме застыла странная фигура в домашнем халате – квашня на палочках, то бишь ножках. Что-то знакомое почудилось в этом квадратном, непомерно толстом создании с кабаньим загривком.
Леха озадачился и с ехидцей в голосе тихо произнес:
– А где Жора? Это не Жора...
– Знаю… – так же тихо ответил я.
– Вы к кому? – спросила квашня на палочках.
– Нам нужен Мамырин.
– Всем нужен Мамырин, – повторила она рефреном за нами.
– Мы из “Петербургских ведомостей”, – добавил Леха.
– Все из “Петербургских ведомостей”, – как эхо, отозвалась квашня на палочках.
– У нас дело… – объяснил я, понимая тщетность наших усилий.
– У всех дело…
– Мы поднимемся? – галантно осведомился Леха.
Женщина молчала. Я шагнул на первую ступеньку.
– Петрович… – как-то странно произнесла она.
Петрович вскинул свой дробовик и ткнул меня в спину.
– Не надо стрелять, – попросил я. – Мы все поняли и уйдем.
– Петрович! – снова произнесла квашня на палочках.
– А ну топай! – надавил он ружьем и заставил нас подняться по лестнице.
Мы очутились в темном гостиничном коридоре, освещенным только светом из комнат. Теперь я понял, откуда несло мочой и человеческим испражнениями.
– Давай! Давай! – подталкивал нас Петрович.
– Вот ваш Мамырин, – сказал квашня на палочках, кивая куда-то в глубину.
В комнате с голыми стенами на полу среди хлама, в луже бурой крови лежал голый человек. У него была такая поза, словно ему выстрелили в спину.
– Хорошо… – согласился я, опасаясь за свою и Лехину жизнь. Петрович все еще держал ствол дробовика под моей лопаткой. – Здесь произошло убийство. Мы все забудем и уходим.
– Петрович! – снова приказала квашня на палочках.
– Топай! Топай! Ходят здесь всякие! Говно разносят!
Он так ударил меня прикладом, что я, невольно наступив Лехе на ноги, был вынужден ускорить шаг. Почти бегом мы достигли конца темного коридора и свернули вправо. Теперь в окнах комнат, которые выходили на Старый Арбат, мелькали знакомые фонари и брошенные торговые палатки. Там царила зима. Мне даже показалось, что на заснеженных крышах домов сидят астросы, а по брусчатке маршируют черные ангелы с нибелунши на плечах. Слева же было лето – яркое, желтое солнце (почти, как на Земле) било в окна. Голубое, бездонное небо ласкало глаз. Петрович гнал дальше.
– Это тоже Мамырин, – говорила квашня на палочках. – Это тоже… Какой вам нужен?
– Я не знаю, – признался я. – Живой Мамырин…
Казалось, не только сам вопрос, но и наше недоумение забавляли ее.
– Живой? – удивилась она.
– Желательно, – подтвердил я.
Леха почему-то молчал. В каждой комнате лежало по убитому. Кое-кого можно было узнать – их часто показывали по TV. Все общественные люди, члены мирового парламента и мирового правительства. Некоторые были тайными агентами и сотрудниками спецслужб. Обыкновенных марсиан было больше. Должно быть, они чаще попадали в эту ловушку.
– Здесь занято... Здесь занято… – рассеянно и как-то обыденно говорила квашня на палочках, заглядывая в комнаты. – Выбирайте любую.
– Они сумасшедшие! – шепнул мне на ухо Леха.
– Не переговариваться! – крикнул Петрович и снова ткнул меня в спину.
– Простите, – спросил Леха, – а туалет здесь есть?
Его мучила медвежья болезнь. Он приплясывал на одной ноге.
– Конечно, есть, – ехидно ответил Петрович, – в каждом номере!
Интересно, на что он намекает, подумал я.
– Нам не нужен номер, – напомнил Леха. – Нам нужен Мамырин.
На этот раз квашня на палочках не удостоила нас ответом.
Петрович завел в подвалы. Комнаты были похожи на пыточные: люди висели на крюках, кое-кто ползал, мыча, по полу. Потом мы снова поднялись, миновав одну лестничную площадку, и по моим расчетам попали на третий этаж. Но и здесь была та же самая картина: мертвецы и лужи крови.
– Что мы ищем? – спросил я у квашни на палочках.
Она не ответила. Теперь я вспомнил, где ее видел. Во времена моей юности, когда я учился в университете, она была первой красавицей на телевидение и вела самые престижные программы. Весь наш курс сгорал по ней от любви. И я, чтобы не выделяться, – тоже.
Я даже вспомнил, как ее зовут: Соня Бергамаско. Ее корни были из земной Италии, от которой еще в мою бытность на Земле остались одни острова. Тогда многие итальянцы из разоренной Европы перебрались в Россию.
От былой итальянской красоты Сони Бергамаско остались только глаза и чистые формы лба, иначе бы я ее не узнал.
Несомненно, Жора Мамырин находился где-то рядом, ведь он был ее мужем. Правда, прошло столько лет. Несомненно еще и то, что мы, по крайней мере, уже дважды прошли по одному и тому же коридору, побывали, но теперь уже в ином подвале, снова попали в этот же коридор. Трудно было понять, где он начинался, а где заканчивался.
– Соня, – сказал я вкрадчиво, – мы знакомы с Жорой по работе.
– Все знакомы с Жорой по работе, – равнодушно ответила она.
Петрович хмыкнул:
– Хвастают здесь! – и ткнул с такой силой, что мне стало больно.
– Слушай ты!..
Не знаю, чем он там щелкнул, но этого было достаточно, чтобы я вел себя осторожно.
– Будь аккуратно с этой игрушкой, – предупредил я, пробуя повернуться к нему лицом.
– Но… но… – Петрович синхронно повторил мой маневр, отступая к стене.
Мне ничего не стоило вырвать у него ружье и воспользоваться своим огромным черным пистолетом с вычурной скобой, который уже изрядно натер мне подмышку. Но, во-первых, Петрович был настороже, а во-вторых, что-то меня удерживало от резких движений: все эти хождения вокруг да около имели какой-то скрытый смысл, мы с Лехой только не могли знать, какой именно. И тут я наконец заметил, что Лехи рядом нет. Куда он провалился и главное – когда, я не понял.
– Эта подойдет, – уверенно сказала квашня на палочках.
Она распахнула дверь. Петрович ловко запихнул меня прикладом и повернул ключ на два оборота.
Внутри находился… Леха.
– Я тебе кричу-кричу… – пожаловался он, сидя в на батарее и как-то странно к чему-то прислушиваясь.
– Психи какие-то, – сказал я, оглядываясь на дверь и потирая то место на спине, куда меня тыкал берданкой Петрович. – Как ты сюда попал?
– Как только мы поднялись по лестнице, – отозвался он, по-прежнему прислушиваясь к чему-то.
– Настоящий лабиринт, – согласился я.
Окно забрано решеткой. Стекла настолько мутные, что снаружи ничего не разглядеть. А сама комната, словно насквозь простреляна, словно в ней черти свадьбу гуляли, оставив после себя заплесневелые объедки, блевотину в углу, каракули на стенах и армейскую койку с проваленной сеткой. И тут раздались эти звуки, к которым с такой настороженностью прислушивался Леха. Я понял, что его поразили не сами они, хотя от них одних можно было сойти с ума, потому что на все лады орали сотни резаных кошек, а источник, который невозможно было определить. Звук шел буквально отовсюду: от стен, потолка, пола и даже от батареи отопления, на которой сидел очумелый Леха.
– А ты знаешь, сколько времени прошло, с тех пор, как мы попали сюда? – спросил он, смешно моргая ресницами.
– Сколько? – спросил я, изучая стены.
Одна из них, оклеенная старыми газетами, заинтересовала меня больше других – на ней среди ветвистых каракулей были нарисованы красные звезды, и я понял, что это знак, что звезды мог нарисовать только Федор Березин. Еще у него было старое-старое прозвище Мама ту-ту. Но лично я его так никогда не называл. Бедный Федор, неужели он погиб от рук марсианских садистов? Нет, не может быть, Федор Березин мог пасть только смертью храбрых на поле брани! Он готовился к этому всю жизнь.
– Я специально заметил, – торжественно произнес Леха. – Сутки!
– Что? – спросил я, отвлекаясь от Березинского шедевра.
– Я говорю – сутки!
– Иди ты! – удивился я. – Проверь часы!
– В том-то и дело, что проверил, – Леха сунул мне под нос свой будильник.
Действительно, часы у него были швейцарские, фирмы “Бадуони”, с точностью хода плюс минус полсекунды за год. Тогда я посмотрел на свои нефирменные, но накрученнее, пощелкал кнопками и не поверил глазам – действительно, календарь показывал четверг.
– Мистика какая-то! А мне показалось, прошло минут десять.
– Чего они хотят от нас?
– Спроси чего-нибудь попроще.
– Наверное, твой альдабе?
– Не может быть?! – удивился я, пробуя найти какой-нибудь тайный рычаг в стене. – О нем никто не знает, кроме тебя и меня.
– Ну тогда деньги? – предположил Леха.
– По-моему, мы попали к обыкновенным садистам.
– Ты думаешь?
Леха успокоился. Он даже поерзал, удобнее устраиваясь на батарее, словно собрался здесь сидеть до второго пришествия.
Я изучал комнату. Зачем-то нас сюда засунули? Если бы хотели убить, то убили бы сразу же, а не таскали сутки по кровавым подвалам.
– Да нет здесь ничего, – сказал Леха. – Я уже все стены обстучал.
– А это что?
Многовековой слой газет в углу явно оттопыривался. Я потянул за край и оторвал здоровенный кусок, на котором тоже была нарисована особенно большая и красная звезда. За ним находилась крохотная дверь, похожая на вход в крысиную нору. Оставалось только сунуть туда голову. Что, собственно, я и проделал. Воняло, как в клоаке, или хуже. Стенки и поверхность подо мной были в какой-то мерзкой, вязкой слизи.
– А назад?.. – пробурчал Леха, пихая головой меня в зад. – Назад вылезем?
– Зачем назад? – хотел ответить я, но почувствовал, как потихоньку, но верно скольжу туда, откуда тянуло сквозняком. Было так темно, что ничего нельзя было разглядеть. Леха, кряхтя, полз следом. Ему мешал живот и одышка. Вот что значило жениться и просидеть два года на севере. Лично я не собирался повторять чужих ошибок – в смысле, жениться.
Не успел я об этом поразмыслить, как понял, что падаю и вообще, что мы с Лехой влезли в обыкновенный мусопровод.
В общем, выпали – с третьего этажа прямиком в какие-то баки с арбузными корками, пивными бутылками и объедками. То-то было грохота!
Леха по инерции вывалился из мусорного ящика и залился смехом, показывая на меня пальцем.
– Посмотри на себя, – буркнул я, потирая бок и направляясь к ближайшей садовой бочке с водой.
Нетрудно было представить, как я выгляжу, если Леха выглядел следующим образом: с его ушей свисала лапша, а голова была в арбузных семечках. Кроме этого он был весь мокрый, как новорожденный щенок, во все той же слизи, которая стекала на траву.
– Подвинься, – сказал он, пристраиваясь рядом.
И тут заорали сто тысяч кошек, да так, что мы присели, и только после этого обнаружили, что находимся в большом старом саду и что этот сад напоминает земной, но никак не марсианских, ибо под холодным солнцем Марса не произрастали персики и бананы, а на финиковых деревьях не сидели павлины – хвост одного из них с зеленовато-синим отливом свисал нам прямо на головы, еще парочка что-то клевала за живой изгородью самшита и не менее десятка расхаживало по мавританскому газону и находилось в ближайших зарослях, потому что как только заорал тот, что на дереве, ему стали вторить все остальные. И все бы ничего, но кошачьи крики павлинов почему-то резонировали с окружающим пространством. Что было, по меньшей мере, очень странно. Вот, чего испугался Леха, а вместе с ним и я.
– Чудеса… – произнес Леха, озираясь. – На Марсе павлины!
Я даже не стал развивать эту тему – и так приключений хватало, если еще окажется, что мы не на Марсе, то лучше тогда не жить. Даже Европа меня устраивала меньше, чем, скажем, Луна, потому что земной спутник давно был обжит, в нем если и было серо и монотонно, то хотя бы сухо и тепло, потому что гелий-3 добывался в избытке для всех марсианских, европейских и бог знает еще каких реакторов.
– Хватит марафет наводить, – сказал я, вытираясь надушенным носовым платком, который Катажина Фигура предусмотрительно сунула в карман куртки, – идем!
Мне не терпелось разузнать, чей это сад и вообще, что происходит. При всех равных условиях, лично я предпочитал, чтобы это был Марс. Мне казалось, что это логичнее – ведь мы шли к Жоре Мамырину. Впрочем, его-то мы обнаружили очень быстро: в тенистой беседке, да еще в компании Федора Березина, одетого в грязноватый зеленый комбинезон, и с аккуратными армейскими усиками, а его высокий лоб философа был аккуратно заклеен пластырем. Присутствие Федора Березина в контексте всех наших злоключений, бабона и прочих чудес времени было как нельзя к месту.
– Привет! – обрадовались мы. – Как дела?
– Это долгая история, – сдержанно обрадовался Жора Мамырин. – Присаживайтесь, если хотите убить пару лет.
– Надеюсь, это была шутка, – дружелюбно брякнул я и был недалек от истины.
Они давно пили. Это было заметно по их одухотворенным лицам.
– Куда ты пропал? – спросил Леха Жору Мамырина, пожимая обоим руки.
– Кто понял жизнь, тот работать бросил, – заявил Жора.
– И-то правда, – согласился Леха.
Жора Мамырин был продуктом моды инуа, возникшего примерно в те года, когда я родился. На память о нем у Жоры остались знак “лица” на щеках и золотой “йо” в правом ухе. Знак “лица” означал веру в духов Марса, а золотой “йо” – конкретно в высшее существо Йо, которое ассоциировалось с карапетами – разновидностью летающих шитиков пустыни Кара. Однако мода на духов быстро сошла на нет, а когда я поступил в университет, он ней вовсе забыли. Можно было, конечно, избавиться от языческих символов, но Жора Мамырин остался верен себе – даже через столько лет. Один золотой “йо” стоил бешенных денег и мог обеспечить безбедную старость.
Я вспомнил девиз своей молодости: “Не доверяй никому старше тридцати!” Теперь мне тридцать семь, и я бы переиначил: “Не доверяй никому старше пятидесяти!”, потому что я чувствовал себя молодым, а все пятидесятилетние казались слишком правильными и скучными. Жоре Мамырину было пятьдесят пять. Но он не казался мне скучным. Может быть, потому что у него был нетипичный для пятидесятилетнего вид: длинные волосы и горящие таинственным светом глаза. Правда, у Жоры Мамырина во рту не осталось ни единого зуба, за исключением большого переднего, который торчал, как у зайца. Впрочем, годы брали свое – его лицо вот-вот грозило превратиться в печеное яблоко. Я представил, что доживу до такого возраста, но ничего не получилось. Не стоило даже пытаться.
– Пить будете?
– Будем! – с готовностью согласился Леха. – А…
– Только не надо спрашивать, за что! Просто пить!
– Хорошо, – согласились мы.
Федор Березин подмигнул мне. Казалось, он был удивлен нашим появлением. Выглядел он каким-то притихшим, что на него мало походило. Я отнес это на счет ранения.
Жора налил по полному стакану. Закуски не было и в помине. Мы выпили без тоста и не чокаясь. Леха по привычке занюхал рукавом, который, разумеется, пах мусоропроводом. Я же ограничился тем, что вытер слезу из глаза. Жора налил еще. Мы снова выпили. Федор поморщился и горестно вздохнул. Похоже, он страдал давно.
Леха озвучил ситуацию:
– Как на похоронах…
Жора Мамырин как-то странно посмотрел на него и сказал, обращаясь ко мне:
– Я нашел его в гараже…
Мы помолчали, ожидая продолжения, но его не было: Жора молча сопел, уставившись куда-то поверх наших голов. Глаза его налились влагой.
– Кого? – осторожно спросил я.
– У него сын умер, – сдержано пояснил Федор Березин.
– Сына… – подтвердил Жора Мамырин. – У меня один сын… Был… Последнюю неделю ходил какой-то смурной. А в тот день я почувствовал, что в доме чего-то не хватает… – Жора вздохнул, – нашел его… в гараже… А когда снял, то решил, что он еще жив. Даже обрадовался. А это просто воздух из легких вышел.
– Но тогда мы не ко времени, – сказал Леха, поднимаясь.
Ему, как и мне, было не по себе и не терпелось под любым предлогом оказаться где-нибудь подальше, где все было ясно и понятно, где не было этого странного сада, резонирующих павлинов, кричащих, как сто тысяч кошки, а главное – странных комнат, полных мертвых и умирающих людей.
– Сидите! – приказал Жора Мамырин.
Федор Березин развел руками. Спорить не стоило, словно мы все играли в какую-то странную игру, а ведущим был Жора Мамырин.
В этот момент откуда-то появилась Соня Бергамаско. Она дышала так, словно поднялась на пятый этаж. Лавка под ее весом тягостно заскрипела.
– У нас гости, – сказал Жора.
– Я сама привела их сюда, – сказала она, коварно улыбаясь.
Жора Мамырин понимающе кивнул. Меня передернуло. Чудеса какие-то. Нет, все было настоящим: травка, небо, даже Федор Березин. Я осторожно потрогал его.
– А меня сбили, – объяснил он, улыбаясь, как утреннее солнце.
– Так это ты в реку упал?! – догадался Леха.
– Я! – радостно кивнул Березин.
– Мы пришли по делу, – заявил я, в надежде, что все быстро выяснится и мы уйдем.
– Знаем мы ваши дела, – отозвался Жора Мамырин. – Небось, хотите понять, что происходит?
– Война… – важно произнес Леха.
– Война, – согласился Жора Мамырин. – Только с кем?
– С каменами, естественно и еще… Мы пришли посоветоваться, – сказал я и злорадно посмотрел на Соню Бергамаско. – Ты же все знаешь.
– Правильно сделали, – сказал Жора Мамырин. – Но вначале давайте выпьем. Дорогая, – обратился он к жене, – на этот раз ты ошиблась. Это мои друзья.
Мы выпили. Соня Бергамаско только пригубила – во рту у нее блеснули огромные клыки, а под ногтями чернела свежая, незапекшаяся кровь. Я пихнул ногой Леху. Он понимающе кивнул – мол, все вижу, все замечаю, в курсе дела – она, как и я, хлыст.
Мы выпили еще. Потом еще. И еще. Наконец столько, что стали способны логически рассуждать.
Закуски нам не дали, и мы с Федором Березиным решили сорвать по банану. Я едва отклеился от лавки, и вообще, после пребывания в мусоропроводе вся моя одежда стала картонной. Федор зашептал, брезгливо принюхиваясь ко мне:
– У него сын еще год назад повесился.
– Год назад?.. – удивился я и вопросительно посмотрел на него.
Неужели Жора Мамырин не тот, за которого себя выдает?
– Во-во… и я о том же… – многозначительно произнес Федор. – А вспоминает, как вчера.
– Херня какая-то, – не поверил я, оглядываясь на Жору Мамырина и улыбаясь, как родственнику. – Обыкновенный дачник…
– Резидент астросов...
– Да брось ты!
– Я когда в плен попал, – снова зашептал Федор, с жадностью поглощая банан, – меня сразу притащили сюда.
– Кто притащил?
– Черные ангелы и камены.
– И ты нарисовал красные звезды? – спросил я.
Костюмчик у летчика тоже был не первозданной чистоты, и от него тоже попахивало. Спасибо, хоть путь указал правильно.
– Я. А эта его мымра – настоящая садистка. При мне мужику кишки выпустила.
– А сад и номера? – спросил я, все еще не веря Федору, хотя не верить было глупо.
– Знаменитый бабон Троя. Ты что не слушал?
– Ни сном, ни духом, – признался я.
– Ну да, откуда тебе знать, – согласился Федор Березин. – Они его надежно спрятали. Я еще удивился, когда вас увидел.
Я хотел спросить, кто “они”. Но вопрос, похоже, был чисто риторическим – конечно, камены. Кто еще? И их хозяева – черные ангелы, то есть, в конечном итоге – астросы!
– Держись ко мне поближе, – сказал я, – а лучше, если что, вцепись в руку.
Конечно, я не успел рассказать Федору, что умею перемещаться из бабона в бабон, что цекул и владею чоппером, что мы с Лехой по доброй воле пришли сюда и что Жора Мамырин наш приятель. Но за время нашей дружбы мы выпили так много водки, что Федор научился понимать меня с полуслова.
Пришлось вернуться за стол, потому что дальнейшее перешептывание выглядело подозрительным.
– Слушайте, я, рассказываю, что видел Луку, – сообщил Леха, когда мы уселись.
– Луку? – переспросил я.
– Жора тоже удивился, – подобострастно улыбаясь, сказал Леха.
Мне показалось, что он побаивается Жору Мамырина и пытается к нему подлизаться.
– Какого Луку? – никак не мог вспомнить я, потому что свыкся с мыслью о его смерти.
Соня Бергамаско насторожилась и бросила взгляд на мужа. Они явно о чем-то знали.
– Лука у нас один, – сказал Леха таким тоном, словно открыл Америку, – Федотов!
– Федотов умер! – напомнил я.
– Лука в городе, – произнес Леха будничным тоном, словно это действительно не было новостью.
– Ты разговаривал с ним?
– Нет. С ним общался Рем Понтегера.
– Они знакомы?!
– Да, он заходил к нему поболтать.
– Он заходил и к Юре Дронскому.
– Тебя это удивляет?
– Два редактора крупнейших газет… – рассуждал я. – Таких совпадения не бывает. А во сколько?
– Где-то во второй половине дня.
– Ерунда! – вырвалось у меня. – Не может быть… Во вторник?
– Да, но почему ты удивлен?
– Потому в двенадцать, во вторник он погиб у меня на глазах!
– Погиб? А может, тебе показалось?
– Я видел его, как тебя, и даже разговаривал. А часом раньше он назначил мне свидание.
– Мистика! – выпучив глаза, произнес Леха.
Федор Березин недоуменно кивал. Ни Луку, ни Рема Понтегера он не знал. Зато их знал Жора Мамырин и, без сомнения – Соня Бергамаско.
– Значит, Лука Федотов вернулся, – констатировал Жора Мамырин. – Отлично!
– Вернулся, – подтвердил Леха.
– Вернулся, чтобы погибнуть! – стоял я на своем.
И тогда Жора Мамырин произнес самую таинственную фразу:
– Лука Федотов умереть не может… – он помолчал. – Но в любом случае это хороший знак.
– В смысле погибнуть или вернулся?
– В смысле вернуться.
– Почему?
– Потому что наконец что-то происходит. А Лука просто так вернуться не мог. Странно, что он еще не появился здесь. Рано или поздно здесь все появляются. Он мне очень нужен.
Я хотел переспросить, кто именно, потому что Лука погиб, но почему-то промолчал. И вообще, здесь творилось что-то необычное. Прежде всего меня удивило, предположение Федора Березина о том, что Жора Мамырин резидент астросов и что мы находимся в каком-то бабоне под названием Троя. Выходит, он помещается где-то в подпространстве, в которое просто так не попадешь. А мы попали. Только я не знал, радоваться или огорчаться. Один Леха ничего не замечал: он заливал свой страх водкой и блаженствовал вовсе не под марсианским солнышком.
– Если рассуждать в русле известных нам событий, то вы поймете, что происходит столкновение цивилизаций, – сказал Жома Мамырин.
– А как же?..
– Это не имеет значения, – Жора Мамырин посмотрел на Леху, – мы давно наблюдаем скрытое присутствие.
– Да, – согласился Федор Березин, – особенно, когда они на своих черных “инделях”… пытались… но мы им всыпали!
“Индель” – тяжелая боевая машина черных ангелов с очень сильным вооружением, по сути, летающая крепость. Сбить ее почти невозможно, потому что у нее плазменная защита. Однако, если кто-то умудрился разрушить базу астросов, то “индель” для него наверняка не проблема.
– Всыпали, – согласился Жора Мамырин. – Но! Но!.. – многозначительно добавил он, – потеряли при этом… – он слегка наклонился в сторону доблестного летчика, – сколько… сколько?..
Федор Березин смешался.
– Ну, в общем… вы же понимаете, это совсем другой класс машин… у нас таких нет и никогда не будет... Начнем с того, что плазменная защита типа “кужух”, а вооружение…
– И все-таки?! – перебил его Жора Мамырин.
Он ждал, заранее зная ответ.
– Двадцать машин… – вздохнув, нехотя признался Федор Березин.
Это был удар по его самолюбию профессионала. Впрочем, это был удар и по всем земным, то бишь марсианским технологиям, вооруженным силам и ВВС.
– О! – Жора поднял палец, словно именно это хотел услышать от Федора Березина. – Один к двадцати! Обратите внимание! Двадцать современных марсианских “титанов” против одного единственного “инделя”! О чем это говорит? – Жора Мамырин посмотрел на каждого из нас за исключением Сони Бергамаско. – О подавляющем преимуществе!
– А как же база?! – не удержался я.
Хотя надо было, конечно, промолчать – бог знает, может быть, за кустами сидит Петрович со своей берданкой и ждет только знака, чтобы утащить нас назад в подвалы. Я незаметно потрогал свой пистолет и убедился, что он на месте.
– База… – у Жоры Мамырина дернулась губа. – База… хм… мы расследуем.
Вот он и проговорился. Следовало спросить, кто такие “мы”, но у меня возникло ощущение, что все присутствующие поняли вполне однозначно: та, таинственная сила, которая охраняла человечество все две тысячи лет с хвостиком. А может быть, и больше. Если эту силу никто не конкретизировал, то это еще не говорит, что ее не было или что она выдумка досужих философов. К такому положению дел все привыкли. А вдруг все изменится, подумал я, и мы перейдем в новую стадию развития? Впрочем, уже перешли, потому что появились – черные ангелы и их хозяева астросы. Бросок в космос. Освоение Марса и Европы, не говоря уже о Луне. Кто знает, на каких еще планетах и их спутниках расположены военные базы и станции слежения? Это была закрытая информация. Значит, рывок в развитии человечества запрограммирован и подобная ситуация тоже. Но кем: астросами или цекулами? Нет, он был спровоцирован фиолетовым сжатием. И опять же, стремлением астросов сохранить человечество как биологический вид. Тем самым рано или поздно астросы должны быть втянуты в политическую борьбу на Земле и на Марсе. Слишком велик соблазн – принять чью-то сторону. Тем более, что прецедент в истории человечества уже был – третья мировая война, из которой была изъята самая грозная сила – США.
И все потекло по старому руслу. Астросы остались не друзьями и не врагами. Хотя даже их нейтралитет сам по себе – охранная грамота. Но не могли же астросы сбить свою базу? Не могли. Это противоречило логике. Значит, базу сбили или мы – марсиане, или – цекулы. Что вообще было очень мало вероятным, потому что цекулы никогда не проявляли себя. Они просто жили среди нас, и мы не знали их планов. Но и земляне, то есть марсиане, не имея соответствующих технологий, сбить базу не могли по определению.
– А не было никой базы! – вдруг заявил Федор Березин.
– Да! – многозначительно закивал головой Жора Мамырин. – Точно!.. не было базы. А что было? – он уставился на Федора Березина.
– А я скажу, – продолжал Федор, – метеорит!
Я знал, что Федор Березин слыл оригиналом за его нетрадиционные суждения. Взять хотя бы Красные звезды. В реальности они не существовали. Но Федор Березин твердил о них на каждом углу. Один раз его даже отстранили за это от полетов. И вообще, навесили ярлык фантазера, что мешало карьере летчика.
– Правильно! – ткнул пальцем в его сторону Мамырин, – Правильно! Дай я тебя поцелую.
Они облобызались. После этого Жора Мамырин налил еще водки, а Федор Березин незаметно и брезгливо вытер губы и подмигнул мне.
Какой метеорит, удивился я, а как же система “Глоба” из пяти телескопов-сторожей в Доломитовых горах, которая прикрывала Столицу от подобной опасности? Что-то здесь не сходилось. Что-то, отцы мои, они не договаривают. Федор Березин по роду службы должен был знать о подобных вещах, но почему-то промолчал. Наверное, он решил морочить голову Жоре Мамырину и тянуть время.
– Я даже больше скажу. Надеюсь, ни для кого не тайна?! – Федор Березин сделал вид, что настал его звездный час. – Нам все известно об астросах. Если бы они захотели, что в течение суток захватили бы власть на Марсе.
– Молодец! – обрадовался Мамырин. – Дай я тебя поцелую.
Они снова облобызались.
Пока они все это проделывали, я вертел в руках Лехину трубу и чисто автоматически набирал номер телефона своей бывшей жены. Набирал и сбрасывал. Набирал и сбрасывал. А потом в какой-то момент сбросить забыл. К моему великому удивление труба ответила:
– Алло! Я слушаю.
– Привет… – растерянно произнес я.
Ведь я помнил, что час назад (вернее, в среду?) связь напрочь отсутствовала. Неужели заработала?
– Наконец-то, – сказала Полина Кутепова. – Я тебя пятый дней разыскиваю. Ты где был?!
– Нигде, – сказал я, потому что надо было что-то сказать. – Сижу здесь.
– Ты плохой отец – Наташка весь день прождала тебя.
– Сегодня же среда, – неуверенно сказал я. – Или четверг?
– Какая среда? Какой четверг? Ты опять напился?!
– Нет, – соврал я, – трезвый как стеклышко. На этот раз хуже.
– Что-то случилось? – она сразу изменила тон.
– Случилось, – сказал я загробным голосом. – Нам нужно встретиться.
– Хорошо, – согласилась Полина. – В пятнадцать у главпочтамта.
– Какого? – спросил я.
– Конечно, петербургского. И не опаздывай!
– Бегу! – крикнул радостно я, подскакивая.
– Ты куда собрался? – ревниво спросил Леха.
– На почтамт! Мне нужно!
– Ты спятил? – кисло осведомился он.
Жора Мамырин, как мне показалось, тактично промолчал, но я почувствовал, что он меня то ли порицает, то ли предостерегает от неверного шага.
– Ребята, мне жена назначила свидание!
– Где?! – закричал Леха. – Ты подумай! Весь центр уничтожен. Невский – сплошные развалины.
– А почтамты?
– И почтамты тоже!
Я с надеждой посмотрел на Жору Мамырина. Он развел руками. Значит, Леха прав. Нет, такого не может быть! Значит, все, что произошло за эти два дня, было нереальным. А реальность там, откуда звонила Полина Кутепова. Я запутался. Мозг отказывался верить. К тому же я так и не понял, какой сегодня день: с утра была среда, Леха заявил, что уже четверг, а Полина Кутепова – что понедельник – раз мы с Наташкой в воскресенье должны были кататься в Сокольниках на русских горках. Все смешалось именно в доме Жоры Мамырина. Какая-то сплошная парафизика. В каком бабоне она стала реалом, трудно было понять.
– Позвони жене и расспроси, где она находится, что делает и главное, что видит, – предложил Леха.
Я снова набрал номер Полины Кутеповой. На этот раз звонок был долгим, протяжным, и я уже знал, что более бессмысленного звонка не бывает.
– Связи нет, – сказал я.
– Ну вот… – покривился Леха. – Дай наберу.
Я продиктовал номер. Леха долго слушал трубу.
– Ну? – спросил я.
– Баранки гну! – зло ответил Леха и сунул телефон в карман.
– Что посоветуешь? – спросил я у Жоры Мамырина.
Надо было заканчивать разговор и под любым предлогом убираться. Является ли Жора Мамырин резидентом или нет, сейчас не имело большого значения. Потом во всем этом разберемся. Главное – убраться и подальше.
– А что советовать? Отправлю я вас, куда надо! Если вы, конечно, согласны?!
– Мы согласны! – за всех расписался Леха.
– Ну и отлично. Значит так – прямиком в другой бабон, на базу. Люди нам, конечно, не нужны. Каменов и так хватает. А черных ангелов из вас сделают. Будете жить, как у Христа за пазухой. Супероружие дадут. Попутешествуете по галактикам. Но всех отпустить я, конечно, не смогу… – Жора Мамырин почему-то поглядел на меня. – Один должен остаться.
Я ничего не понимал – ну, хорошо, я останусь, а где это видано, чтобы военный летчик переходил на сторону врага. Федор Березин явно не захочет перекодироваться. Значит… значит водку мы просто так пили, не по-русски, не по-каменски – даже не знаю как. И земной искренностью здесь не пахло.
– А зачем? – удивился я.
Жора Мамырин поморщился.
– На всякий случай.
– Какой? – спросил я, делая вид, что наивен до наивности.
– Чтобы остальные не артачились. А то разные встречаются, – он почему-то кивнул на дом, из которого мы чудом сбежали.
Тут до меня дошло: в подвалах и комнатах сидели и умирали те, кто отказались стать черными ангелами. Значит, ничего не изменилось – та же самая политика, что и на Земле – принуждения и господство одних классов над другими.
– К тому же, помнится, Лука назначил тебе свидание.
– В “Астории”, – кивнул я.
Ясно было, что через меня он хотел выйти на Луку. Но ведь Лука мертв! Тогда о чем разговор?
– А если не получится? – влез в разговор Леха?
– В смысле? – удивился Жора Мамырин.
– Ну вот он ходил, ходил, и по базам тоже… – Леха ткнул в меня пальцем в качестве дурного примера, – и хер у него что-то вышло...
– И где он был?
– Да тоже в каком-то задрипанном бабоне.
– Стоп! Стоп! – встревожился Жора Мамырин. – В каком бабоне? – Он даже, словно глуховатый, приложил ладонь к уху.
– Не знаю… – беспечно сказал Леха. – Тот, в котором пропал “Абелл-085”? – Леха невинно посмотрел на меня.
– Ты что… был на это звездолете?.. – удивился Жора Мамырин. – Он же пропал черт знает когда?!
– Был, – попытался отшутиться я. – Вместе с одним типом, – я многозначительно посмотрел на Леху, чтобы он заткнулся.
Но Леха и ухом не повел. Похоже, он так и не понял, что Жора Мамырин живет в персональной петле времени – бабоне под названием Троя. Лично для меня Жора Мамырин тоже ассоциировался с честным и неподкупным журналистом, каким он был лет тридцать назад. Но с тех про много воды утекло.
– Как тебе удалось? – поинтересовался Жора Мамырин, – Технология перемещения известная только нам одним.
Я не успел спросить – кому именно и почему монополия на перемещение принадлежит только каменам, как Леха ляпнул:
– Он еще и цекул!
Я давно подозревал, что у Лехи разжижение мозгов, но не до такой же степени. Впрочем, что знаю двое, то знает и свинья – Жору Мамырина необязательно было посвящать в подробности моей биографии. Единственное, я был благодарен Лехе за то, что в пылу откровения он не упомянул об альдабе. Хотя Жора Мамырин наверняка знал об альдабе и чоппере лучше нас с Лехой.
– Цекул?! – Жора Мамырин подскочил.
Бутыль с водкой угрожающе закачалась. Мы напряглись. Леха однако успел ее подхватить – не пролилось ни капли.
Казалось, Жора Мамырин настолько опешил, что не сразу сообразил, о чем идет речь. Моя внешность не ассоциировалась с цекулом, потому что никто никогда их не видел.
– Цекул, цекул, – многозначительно подтвердил Леха.
Наступило тягостное молчание. Соня Бергамаско замерла, как слоновая мышь, которая не знает, куда бежать. Жора Мамырин соображал, может ли цекул быть опасным прежде всего для него самого. Федор Березин с плохо скрываемой тревогой смотрел на Леху, который наконец понял, что обмишурился.
– Я хотел сказать, что мы решили, что он цекул. А он никакой не цекул…
Все пропало – сейчас нас потащат в подвал, понял я.
– Так, это меняет дело, – сказал Жора Мамырин, не слушая Леху.
С каменным лицом он поднялся из-за стола.
– Каким образом? – спросил я, делая вид, что ничего не произошло.
– Каким? А очень простым: цекулы наши враги. Вот что, ребята… – добавил Жора Мамырин, – связи я вам не дам! И вообще…
Это “и вообще…” прозвучало как приговор. Леха посерел. А Федор Березин вдруг со всей армейской прямотой бесстрашно произнес:
– Павлины, говоришь? – и хмыкнул.
По-моему, я слышал эту фразу в каком-то хотя и древнем, но тем не менее отличном боевике, где в песках наши предки воевали примитивным оружием.
– Павлины, не павлины, а пойдете снова в подвалы. Петрович!
Не успел он произнести эти слова, как словно из-под земли выскочил Петрович со своей берданкой и прицелился в нас. Вслед за ним из тех же кустов вывалили примерно два десятка каменов во всем черном и со штурмовыми автоматами в руках. Их плащи развивались, как крылья черных ангелов. Один из них мне показался знакомым. Где-то я его видел. Это была реакция на подсознательном уровне: взглянул и забыл. Дело в том, что у меня не было знакомых среди каменов и черных ангелов, поэтому я решил, что ошибся.
– Петрович! – злорадно объявила Соня Бергамаско, – пора гостям и честь знать.
Я не успел пошевелиться, как мне заломили руки, а мой пистолет перекочевал к Петровичу. Он радостно завопил, размахивая им “Ага-а-а!..” Соня Бергамаско с тихой, безотчетной радостью на лице: “Я всегда права!”, протянула к нам свои кровавые пальчики с не менее кровавыми ногтями. Жора Мамырин, окончательно уверовав в свои силы, скомандовал: “Тащите гадов! Тащите!” Наконец камены сделали то единственно, что к чему были готовы – прицелились в нас из всех своих автоматов и щелкнули затворами.
В результате произошло то, что и должно было произойти: мы все впятером переместились. Леха с Федором Березиным – потому что от страха вцепился в меня. Ну а Петрович с каменом за компанию, потому что держали меня за руки. И, конечно, если бы я не испугался, ничего бы не свершилось.
В общем, выкинуло нас назад – под красную черепицу и ажурные водостоки Староконюшенного переулка – назло врагам и недругам. Ни Жоры Мамырина, ни его сумасшедшей подруги – Сони Бергамаско рядом не было. Не было и каменов в черных плащах. Остался лишь один Петрович, который, оказавшись в одиночестве, мгновенно утратил всю свою безнаказанную наглость.
Камен, показавшийся мне знакомым, словно испарился, а Петрович, с перепугу бросив на дорогу пистолет и берданку времен царя Соломона, задрал руки. Он был ошарашен.
– Вот видишь, – злорадно сказал Леха, – власть переменилась, – и лягнул Петровича в зад.
Петрович ойкнул. Зная Лехину натуру, я не особенно удивился.
Леха как бы невзначай поднял ружье и стал его разглядывать, между делом направляя ствол в сторону Петровича.
Петрович отбежал на пару шагов, потирая задницу.
– Э-э-э… поосторожней!
– Ты над нами издевался? – желчно осведомился Леха.
Петрович что-то промычал и жалобно посмотрел на меня, ища защиты.
– Издевался? – спрашивал Леха, в открытую направляя на Петровича ружье.
– Пока, отец, – сказал я, быстро поднимая свой огромный черный пистолет с вычурной скобой и ожидая преследования то ли со стороны Жоры Мамырина, то ли – каменов, то ли еще бог весть кого. – Оставь его, – велел я Лехе.
– Нет, я с ним разберусь! – распалялся Леха.
– Надо сваливать, – сказал я, с тревогой оглядываясь в обе стороны Староконюшенного переулка.
– У… гад… – прошипел Леха.
– Сынок, вы куда?.. – жалобно спросил Петрович, обращаясь ко мне и к Федору Березину как к единственному спасению.
– Домой!
– А как же я?
– И ты тоже домой, – я показал на филенчатую дверь, в которую мы с Лехой недавно ломились.
– А куда идти, детки? Я здесь ни разу не был…
– Туда иди, – сказал я, показывая на дверь.
– Отсюда войти невозможно, – произнес он странную фразу, – если ее не открыть с той стороны.
– Иди! Иди! – злорадно крикнул Лека.
– Братцы! – бухнулся Петрович на колени, – не бросайте!
И он в двух словах объяснил, что всю жизнь провел в бабоне – вначале садовником, потом – тюремщиком, что он – раб Сони Бергамаско и что никогда в жизни не был за стенами, исключая того случая, когда я его вытянул из-за двери.
– Я самая распоследняя сволочь! – покаялся он.
– Вот это да! – изумился Леха Круглов. – Никогда не думал, что в центре Столицы вражеское гнездо!
– Иди, папаша, с глаз долой, – сказал я, – нам некогда с тобой возиться.
– Зря ты его отпусти… – с сожалением произнес Леха.
– Пусть идет, – сказал Федор Березин. – Не убивать же его в самом деле?!
– Спасибо… – поклонился Петрович до земли, – век не забуду!
– Топай, топай, – сказал Леха. – Наши из тебя все равно пельмени накрутят.
Эта минутная задержка спасла нам жизнь. Не успели мы расстаться с Петровичем, который потерянно побрел в сторону Пречистинки, и сделать пару шагов по направлению к легкомысленной Лехиной “тигвере”, которая стояла напротив клуба “Африканда”, как она взорвалась.
Вначале пыхнул бензобак и одновременно крышка багажника подскочила выше крыш, и, вращаясь, как в кино, с грохотом упала на мостовую. Одновременно последовал настоящий взрыв: я помню красную вспышку, удар и решил, что мне оторвало голову. А когда через несколько секунд открыл глаза, у меня все еще звенело в ушах.
“Тигвера” горела жирным пламенем. Колеса разлетелись в разные стороны. Столб пламени и черно-белого дыма взметнулся выше третьего этажа. Одно кресло забросило на фонарный столб, второе, разорванное пополам – в окно клуба.
Я так и не понял, что это было: то ли проделки Жоры Мамырина, то ли сбежавшего камена. Но еще не успели стихнуть звуки взрыва, как в переулок со стороны Старого Арбата и со стороны Ситцевого Вражека, визжа тормозами и завывая сиренами, влетели с десяток полицейских “жигулей”, которые развернулись как по команде, и нас взяли на прицел. С минуту мы оглядывались, оцепенев. В довершении ко всему, в небе появились два длинноносых патрульных “джива”, которые заходили над кварталом, как шершни над врагами.
– Всем лечь! Руки на затылок! – раздался голос из мегафона.
Как только мы уткнулись мордами в асфальт, к нам бросились со всех сторон с таким напором, словно мы были самыми главными врагами во всей вселенной и за ее пределами.
Через мгновение мне надавили коленом в области почек, уперлись в затылок дулом пистолета, надели наручники и обыскали. Сделали все это очень быстро и профессионально.
– Фамилия! Имя! Год рождения!
Леха от страха забыл собственное имя. Его начали хлестать по лицу и топтать ногами.
– Да Алексей он! Круглов! – громко произнес я, за что был награжден тычком рукояткой в спину.
Потом нас поставили на ноги и куда-то потащили. Единственное, что я успел заметить в тот момент, когда меня поднимали – группа “кальпа” штурмовала филенчатую дверь в бабон, стреляя для острастки в воздух. Но почему-то я был уверен, что они там ничего не найдут.
Еще догорала наша несчастная “тигвера”, еще гремели выстрелы, а меня усадили в машину и какой-то офицер без знаков различия сунул в лицо удостоверение, причем так близко, что я не успел разобрать, что в нем было написано. Пришлось поверить на слова.
– Метаполиция!
– Наконец-то!.. – воскликнул я. – Вы как всегда опаздываете.
– Сейчас будет не до смеха, – заверил офицер.
Если он мечтал меня чем-то удивить, то зря старался. На Земле я не раз попадал в лапы полиции. Однажды мне едва не сломали руку, пристегнув к наручником к ножке стола. Сделал это никто иной как самый огромный и пузатый человек в Солнечной системе – комиссар Пионов по кличке Бык. Мир его праху. По сравнению с ним офицер был даже не щенком, а голым и розовым крысенком.
– Чем я вас так расстроил? – спросил я.
– Мы за вами давно следим. Вы прилично наследили!
Похоже, он решил меня уличить во всех смертных и несмертных грехах.
– Естественно, не по своей воле, – заверил я его, – а исключительно по необходимости.
– Вот мы это сейчас и узнаем, – многозначительно бросил он. – Вы убили комиссара Ивана Михайловича Балицкого?
– Чего? – спросил я.
– У него еще такая глупая присказка: ё-моё.
– А… этого… Нет, он остался в космосе, – пояснил я, глядя на офицера честными-пречестными глазами.
– В космосе? – удивился он.
Видно, мои слова не согласовывались с его версией.
– Свидетели есть?
– Есть. Виктор Ханыков, – сказал я, забыв, что он мертв, да и какое это имело значение после всех наших приключений, – и Дуракон сорок пять.
– Дата пропажи? – спросил он.
– Тот день, когда пропал звездолет Абелл-085”.
– Проверим…
Офицер, несомненно, был знаком с Виктором Ханыковым, потому что сбавил обороты. Да и Сорок пятый был не последним юмоном в их епархии. И вообще, офицер как-то сразу стал попроще, словно признал меня своим – марсианином, а не каменом, хотя они тоже были марсианами.
– Покажите зубы.
Я показал. Он разочарованно покривился.
– А сюда, зачем явились?
Я собрался было рассказать ему всю свою жизнь, с того момента, когда родился, крестился и женился, но в стекло двери вежливо, но настойчиво постучал никто иной как Лука Федотов собственной персоной. Офицер переменился в лице и быстро опустил стекло. Признаюсь, и мне стало не по себе.
– Майор, это по нашему ведомству… – скучным голосом сообщил Лука, кивая в мою сторону.
В Луке было что-то такое, что заставило майора суетливо снять с меня наручники и вернуть документы, а за одно и большой черный пистолет с вычурной скобой.
– Я должен связаться с начальством… – заартачился было он, но увидел за спиной Луки приплясывающего Леху и Федора Березина, который массировал кисти, открыл дверь и гробовым голосом сообщил: – Вы свободны…
Федор Березин, подмигнул и заметил, трогая свою болячку на лбу:
– Везет нам сегодня.
– Как утопленникам, – согласился я.
Леха от радости не мог произнести и слова, но присмотревшись, я понял, что он успел напиться.
– Лука, – спросил я, когда мы отошли на пару шагов. – Чем обязаны своим освобождением?
– Ну во-первых, по старой памяти, – он помолчал, словно припоминая наши приключения на Земле в канализационной системе Санкт-Петербурга, – как-никак мы все еще друзья, а во-вторых… во-вторых… – он многозначительно помолчал, – контрразведка…
Странное подозрение возникло у меня. Во-первых, мы никогда не были друзьями, а во-вторых, что-то он проникся странной любовью, чего раньше не замечалось. В чем же был его интерес?
– О-па! Так ты еще на Земле этим пробавлялся?! – воскликнул я.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – произнес он вполне миролюбиво.
– Вот почему тебе все время фартило! – догадался я с немалой долей зависти. – А я-то думал, что тебе просто прет! А?!
Когда-то рядом с ним я чувствовал себя полным ничтожеством, потому что Лука был заместителем главного редактора – Алфена, и самое главное, умел добывать информацию буквально из воздуха, что сделало его легендарным даже при жизни. Но Лука Федотов скромно держался на вторых ролях, предпочитая быть серым кардиналом при Алфене, который в свою очередь обладал прекрасными дипломатическими и административными способностями и умел отбивать все атаки в адрес газеты и ее сотрудников, а также улаживать конфликтные ситуации практически любого уровня.
– Ладно тебе, – проявил скромность Лука, – тебе тоже везло.
– В смысле? – спросил я не без тайной гордости.
Услышать похвалу из уст самого Луки Федотова – это кое-что значило – хотя бы то, что во мне еще не умерло тщеславие.
– В бабоне...
– Подожди… подожди… – снова изумился я. – Так это ты?! То-то я гляжу, знакомые черты. А ну?.. – я снял с него фуражку.
И тогда я понял, почему не сразу узнал Луку в бабоне Троя. – теперь у него была другая прическа. Причем, насколько я помню, он всю жизнь маскировался под инфантильного юношу – носил волосы, которые падали на лоб в виде локонов, хотя эти локоны уже на Земле были седыми. Теперь же Лука был подстрижен по благородной армейской моде – то есть бритые виски, бритый затылок, даже макушка была коротко стрижена, а вокруг нее оставлен венчик серебристых волос. Чуб выглядел, как клочок шерсти из драной кошки. Усы он тоже изменил, сделав их маленькими и аккуратными, как и у всех военных, как и у Федора Березина. Надо еще добавить, что с возрастом физиономия Луки заметно округлилась, появился второй подбородок, а глаза выцвели. К тому же я привык видеть Луку в его знаменитой марсианская шапочка под названием “карапуза”, а теперь он предстал передо мной в офицерской фуражке с орлом, в соответствующей форме с позументами и в полковничьих погонах.
– С-с-с… – приложил к губам палец Лука. – Потом расскажу.
Он остался верен себе и явно не хотел выдавать никому, даже майору метаполиции ни толику своих секретов пребывания в бабоне Троя под личиной камена. Возможно, метаполиция не обладала такими возможностями и имела все основания для ревности.
– Вот это да! – воскликнул я. – А как же… – но вовремя прикусил язык.
Я хотел спросить о том Луке, который погиб в высотке, и о том Луке, которого я видел в переулке. Но запихнул этот вопрос до поры до времени так глубоко внутрь себя, что на некоторое время забыл о нем.
– Не торопись задавать вопросы, которые могут тебе навредить, – назидательно произнес Лука, тыча пальцем меня в грудь. И тут же признался: – Впрочем, если бы не ты, я бы остался там навсегда. У меня не было никаких шансов – из сада нельзя было попасть в дом, а из дома сюда. Зато теперь на один вражеский бабон меньше.
Позднее я понял, на что он намекал. Но ни о чем не решился спросить, кроме:
– А как же люди в подвалах? – Их там из не меньше сотни!
– К сожалению, это издержки профессии, – ответил Лука Федотов.
Я понял, что живу в мире, где человеческая жизнь ценится не дороже бананов, которые произрастали в тропических садах бабона Троя.
– А теперь идемте, я кое-что вам покажу, – сказал Лука, обращаясь не только ко мне, но и к Федору Березину, которому уже обработали и залепили рану пластырем, и к Лехе Круглову, который проявлял все признаки сильного опьянения и качался, как тростник под порывали ветра.
Филенчатая дверь, в которую мы давеча ломились, была выбита. “Кальпа” уже проникла внутрь. Однако вместо длинной лестницы, ведущей наверх, и комнат с мертвецами, мы увидели помещение клуба “Африканда”. Второй и третий этажи занимали клетки для стриптиза и площадки для музыкантов. Теперь же здесь, конечно, царил бардак. Сотрудники “кальпы” дисциплинировано расслаблялись только пивом.
– А где?.. – выказывая недоумение, вопрошал Леха Круглов. – Где?.. Жора!.. Жора-а-а!!! – звал он.
– Вот и весь бабон, – констатировал Лука. – Вы уверены, что прошли этим путем?
Почему он искал со мной встречи в “Астории”, я так и не понял. Может, хотел сообщить, что вернулся на Марс? Но почему им тогда заинтересовался Жора Мамырин. Это так и осталось тайной. Одно несомненно, между ними была какая-то связь, о которой я догадался гораздо позднее.
– А были и другие? – в свою очередь спросил я.
– Э… хитрец, – погрозил пальцем Лука.
– Мы шли к Жоре Мамырину, – сказал я, – и не знали другого хода, кроме официального.
– А я сразу все понял! – заявил Федор Березин. – Если бы не вы, – он по-дружески обнял меня, – они бы меня рано или поздно на крюк повесили.
– Вам здорово повезло, – сказал Лука. – Жора Мамырин – он же Мишка Кораллов, он же Джон Кебич, он же Владислав Полуэктов, и еще много-много имен и фамилий. Мы охотились за ним лет десять.
– А как вы вышли на него? – снова задал я некорректный вопрос.
– Это тайна. Немного помогли вы с Кругловым, немного повезло. В общем, операция прошла удачно.
Между тем сотрудники кальпы минировали не только клуб и здание, но, как сказал Лука, и все кварталы до Гоголевского бульвара.
Леха воспользовался суетой и залез в буфет, из которого вернулся, груженый алкоголем под самую ватерлинию. Одну из бутылок он опорожнил до половины, а другую прижимал в груди, как любимую женщину.
– Будете?.. – он сунул нам с Федором Березиным початую бутылку, а сам направился за новой.
– Леха, уходим, – сказал я, направляясь к выходу.
– Ты что!.. Ребята!.. Я не могу это оставить!.. – он пьяным движением показал на витрину с напитками и полез прямо через стойку.
Короче, мы с Федором силком вытащили его из буфета, где он хозяйничал, как слон в посудной лавке, что-то бормоча, рассуждая и с восторгом разглядывая незнакомые этикетки. Видно, Лехе нравилось вдыхать пары алкоголя, потому что его морда разгладилась и на ней исчезли следы тревоги от пребывания в бабоне.
В машине Леха тут же уснул. Не успели мы доехать до казино на Новом Арбате, как кварталы словно поднялись в небо, а затем рухнули на город, испустив клубы пыли и дыма. Почему-то я был уверен, что таким способом было невозможно уничтожить бабон под названием Троя.


Глава 7.
Десант

Каждый раз, когда я глядел на Луку Федотова, меня так и подмывало спросить, что же на самом деле произошло тогда в высотке.
Лука Федотов делал вид, что ничего не помнит. Он напускал на себя важный вид и неожиданно вдруг стал начальником: сюда нельзя, туда не ходи, и вообще.
Неужели он был человеком, которого нельзя было убить? Подобно цекулам. Я слышал о таких и все чаще задавал себе вопрос, не веря в очевидный ответ. Как мне не хватало моей базы данных, которая осталась в компьютере, да и “Феня”, признаюсь, был хорошим советчиком.
В одном месте мы стали свидетелями короткого, но показательного боя между черными ангелами и юмонами. Бог весть каким ветром их занесло сюда. Но хваленые полицейские нейтрализаторы, а в простонародье – глушители мыслей – на наших врагов не подействовали. Где-то в районе Лефортово у нас возникли проблемы с машиной. Лука загнал машину на глухую аллею и стал возиться с двигателем, а мы бдели во все глаза и лишний раз убедились, что мозги клона ни на что не годятся. Отряд юмонов промаршировал мимо в сторону центра. Нет чтобы спрятаться под сенью парка – им понадобилась Головинская набережная. У всех на виду. Как на заклание. Естественно, их заметили. Из-за реки прилетели черные ангелы с нибелунши и один “пирос” – разведывательная боевая машина с бластером под пузом. Юмоны открыли ураганный огонь. Хорошо хоть додумались рассыпаться по кустам набережной. Однако и это их не спасло. Небо стало белесым от шаров глушителей мыслей. Черные ангелы преспокойно миновали огненную завесу и выжгли участок набережной от Лефортовского до Госпитального моста. “Пирос” для острастки разнес “Бизнес-сити” и бассейн “Локомотив”. Сильный запах ночной фиалки сменился тошнотворным смрадом сгоревшей плоти.
После этого мы передвигались только окольными путями, сторонясь центральных улиц и объезжая транспортные развязки и набережные. В результате мы долго кружили по пустынным улицам Столицы: вначале по восточному административному округу и по Выборгской стороне, и я понял, что Лука Федотов держит путь на юг. Видно, он знал, где находятся камены, и на протяжении всего пути нам всего два раза пришлось отсиживаться в подворотнях, пережидая, когда освободится дорога. Первый раз мы едва разминулись с тупорылым полицейским “гирвасом”, который, похоже, патрулировал 5-й километр и Коломенский проезд. Принадлежал ли он федералам или восставшим каменам, мы не знали и решили не рисковать. Удивительно, как Лука еще заметил его желтый хвост на фоне осенней листвы, и вовремя затормозил. Притихнув, мы вслушивались в звуки города: на востоке грохотало, на севере грохотало, тише было на юге и на западе, но там вспыхивали странные, беззвучные зарницы.
Второй раз где-то в районе Беляево машина, которая порой то там, то здесь мелькала по Варшавской, странно скакнула, задрав капот, потом упала, потом снова задрала капот и еще раз упала и еще раз задрала нос и наконец взлетела на воздух так неожиданно, что на нас посыпались горящие обломки, и Лука с перепугу свернул в Кузнецовский проезд. Машину занесло, и мы едва не перевернулись.
В третий раз нам уже не повезло. Когда мы выскочили из Новоизмайловского на Бассейную, Лука развил бешенную скорость. Перед поворотом на Московский парк, там, где дорога делает зигзаг и где поперек улицы висит здоровенный плакат геев “Наши животы принадлежат нам!”, Лука вынужден был притормозить. И тут мы увидели их. Они стояли на тротуаре, с изумлением уставившись на нас своими фасетчатыми глазами цвета зеленого шалфея, и в руках у них были “старые” ах-пучи. Они даже синхронно повернули свои маленькие головы и посмотрели нам вслед. Потом один из них спокойно приподнял ах-пуч и… Я еще успел подумать, как же он выстрелил: голубыми шарами или серебристыми импульсами. Черный ангел выстрелил импульсами, потому что тратить на какую-то дерьмовую машину много энергии не имело смысла. Лука отчаянно давил на газ. Казалось, машина ползет, как черепаха. Из-под колес валили клубы жженой резины. Уши заложил скрежет и визг. В нашу сторону летел рой этих мерзких серебристых импульсов. “Бах!” Произошло невообразимое – нас словно окутало дымкой. Впрочем, так оно и было. Казалось бы – достаточно прозрачной, но все равно ничего нельзя было разглядеть. Город двоился, небо опрокинулось. Потом – “Жи-и–х-х!..” Как Лука сослепу умудрился влететь в какой-то проулок между домами, одному богу известно. Ударило – раз, другой. Правая сторона задралась. Машина заглохла. Дымка пропала. А из радиатора повалил пар.
Дверь с моей стороны заклинило. Я выбрался вслед за Лукой.
– Подождите!..
Он сунулся назад в машину за фуражкой. И тут мы услышали хлопанье крыльев. Кто бы помнил, что черные ангелы умеют летать!
– Бежим! – прохрипел то ли Леха, то ли Федор Березин.
Мы шарахнулись к ближайшему дому. Подъезды были заколочены. Возле одного из них темнел распахнутый люк. Леха суетливо полез было внутрь.
– Куда?! – крикнул я. – Куда?!
Мы с Федором едва его удержали от неверного шага в прямом и переносном смысле. Это был какой-то технологический ход в почтовое отделение – наверняка тупик, заблокированный решетками и металлическими дверьми, в любом случае – ловушка.
Сверху кружила тень. Даже пьяный Леха оказался сообразительным – пихаясь и как можно быстрее, мы залегли под почтовый фургон и со страхом разглядывали, как тень от черного ангела мелькает по песочнице и дорожкам сквера. Если бы я не знал, что нахожусь на Марсе, то решил бы, что лежу под машиной на родной Земле, настолько все было схожим, только дорожки были посыпаны ржавым марсианским песочком и, между прочим, было точно так же пыльно и грязно.
– Сейчас улетит… – с видом знатока предсказал Федор Березин.
Обычно таким тоном он предсказывал действия своей жены, после наших с ним совместных “чаепитий”. Надо ли говорить, что Федор Березин развелся еще раньше, чем мы с Лехой, и давно вел жизнь холостяка, с утра до вечера изучая тактику и стратегию воздушного боя, зубрил устав с матчастью, помимо занимался шагистикой, боксировал с тенью, прыгал через скакалку и бегал кроссы с соседской собакой. За неделю до полетов Федор Березин воздерживался от женщин, дабы накопить энергию в каких-то там чакрах. А еще он установил дома сигнал тревоги и просыпался под его чарующие звуки.
Черный ангел полетал, полетал и куда-то исчез.
– Посмотри!.. – попросил Федор Березин, дергая меня за ногу, потому что я лежал с краю.
Я осторожно высунулся и оглядел колодец двора: один черный ангел сидел на водостоке и от нечего делать пулял одиночными импульсами в нашу покореженную машину: “Тук-тук… тук-тук…”, второго нигде видно не было.
Посовещались. Лука сказал:
– Надо выбираться…
Федор Березин, напротив, придерживался тактики выжидания. Один Леха не высказал своего мнения, потому что опять уснул, вернее, впал в то состояние опьянения, когда ничего не чувствовал и ничего не помнил.
– Леха, проснись, – сказал я, подлезая под заднюю ось почтового фургона и попадая прямо в лужу, – уходим…
Лука в своей полковничьей форме предпочел обходной маневр. Федор Березин полез вслед за мной – похоже, ему, как и мне, после мусоропровода в бабоне Троя было на все наплевать.
Леху пришлось вытягивать за ноги. Если бы черный ангел не был так увлечен нашей машиной, то Леха вообще грозило остаться под фургоном в гордом одиночестве. Пока мы его тянули, он лягался и умудрился заехать Федору Березину по носу.
– Едрить твою налево! – выругался Федор Березин и невольно отпустил Леху.
В этот момент мы увидели, как на нас пикирует черный ангел – зрелище не для слабонервных, потому что черный ангел с расправленными крыльями был огромен и напоминал какого-то мифического зверя типа дракона. В одно мгновение Леха был выдернут из-под машины, как кляп изо рта, а мы с Федором сели на зад.
– Стреляй! Стреляй! – вопил Федор Березин, юрко, как ящерица, ныряя назад под фургон.
Я вспомнил о своем пистолете с вычурной скобой. Как только я его выдернул из-под мышки и пальнул, причем, не целясь, с локтя, черный ангел сделал крутой вираж и скрылся за срезом крыши. Я был уверен, что попал. Трудно было не попасть в такую огромную мишень, даже если стреляешь навскидку. Другое дело, что ранение в крыло было не так серьезно.
Черный ангел знал, что такое марсианское оружие, но против его ах-пуча с одним пистолетом у нас не было никаких шансов. Из ах-пуча, которые мне довелось видеть на Земле, можно было стрелять серебристыми импульсами, голубыми шарами и огнем. Это было отличное универсальное оружие, но оно действовало только в руках черных ангелов. Для человека ах-пуч была самая бесполезная “указка”. Хотя один раз я удачно использовал ею в качестве шпаги и заколол не кого-нибудь, а самого настоящего метатрона в бронезащите – дело было на Земле в пресловутой базе черных ангелов.
– Они не могут стрелять на лету, – спокойно объяснил Лука Федотов, один-единственный из нас троих сохранивший олимпийское спокойствие.
– Точно! – вспомнил я, поднимаясь и потирая зад.
Два года назад черные ангелы тоже предпочитали сражаться на земле.
К этому моменту мы уже затащили Леху, который так и не проснулся, в арочный проход между дворами и увидели, как на асфальте перед ним мелькает тень черного ангелы, которого я подстрелил. В свою очередь, тот ангел, который расстреливал нашу машину, спустился на землю, и мы услышали звук его копыт, которые эхом отдавались в колодце двора. Положение было аховое. Мой огромный черный пистолет с вычурной скобой не шел ни в какое сравнение с ах-пучами черных ангелов. И хотя я почти сбил из него боевой аэромобиль “джива”, до сих пор мне отчаянно везло.
Пока Лука с Федором Березиным ломали замок в дворницкую, я занял оборону. Я улегся за мирно посапывающим Лехой таким образом, чтобы получился упор для рук, и взял под прицел ту сторону прохода, откуда должен был появиться пеший черный ангел. Если бы они оба действовали синхронно, то наше дело вообще было дрянь. В лучшем случае у меня была возможность одного из них здорово напугать. Однако черный ангел оказался не так прост, как я ожидал: он появился не из-за почтового фургона, а высунулся из-за верхнего среза арки и на светлом фоне смотрелся черным наплывом. Я выстрелил в этот черный наплыв. Пуля попала в стену, и в воздухе повисло облачко пыли. Черный ангел тотчас пропал, а кто-то: то ли Федор Березин, то ли Лука заорал:
– Сзади! Сзади!
Второй ангел, которого я, похоже, все-таки подстрелил, стоял как раз в центре арки. Я выстрелил, не целясь – у меня просто не было времени. Я знал, что мы безбожно проигрываем, что нас сейчас поджарят, как цыплят. Черный ангел исчез, оставив после себя капли крови. И в это время со стороны почтового фургона полыхнуло. Но то ли я первый раз выстрели удачно, то ли черный ангел осторожничал – огонь захватил лишь малую часть арки и подарил те драгоценные несколько секунд, которые спасли нам жизнь.
С криком: “Тащи Леху!” ко мне бросился Федор, и мы, подхватив Леху за руки, за ноги, буквально с разбега втиснулись в дворницкую. Лука захлопнул дверь, и сразу же с той ее стороны заревело пламя, а мы, роняя лопаты и громыхая ведрами, куда-то побежали по сумрачным сводистым коридорам.
Все повторяется в жизни. Совсем недавно я один мучился с пьяным Лехой в бабоне Кагалма. Теперь же для нас с Федором Березиным Леха показался неподъемной ношей. К тому же проходы были слишком узкими, и мне пришлось двигаться спиной вперед. Лука расчищал путь и подбадривал:
– Быстрей! Быстрей!
Он же заваливал за нами проход – вначале метлами и лопатами. Мы пробежали через какие-то комнаты. Попали в лабиринт закоулков, где пару раз уронили Леху, который, к его чести, даже не проснулся. И наконец, преодолев крутую винтовую лестницу, едва вползли в квартиру. А позади ревело пламя – черные ангелы старательно выжигали дворницкую и пути нашего отступления. Лука тоже знал свое дело: он старательно нагромождал баррикады всем, что оказывалось под руками, то есть вначале дворницким инструментом, а затем стульями, канцелярскими шкафами и даже огромным сейфом, затем перешел на тумбочки, зеркала и диваны. Какая-то легкомысленная шляпка и та пошла в дело.
Это дало нам небольшую передышку. Однако и черные ангелы сообразили, что таким образом не доберутся до нас. Когда мы уже нашли выход из квартиры на соседнюю улицу, сзади так громыхнула, что с крыши полетела черепица. Похоже, черные ангелы стали стрелять голубыми шарами. Но было поздно – мы с разгона впихнулись в красный “токсуй”, который обнаружили напротив подъезда, и через минуту, в течение которой Лука Федотов с профессиональным видом заводил его, понеслись прочь – в сторону Финского залива.
В Юго-западном районе Столицы еще теплилась жизнь. Сюда не докатились бои, и даже были открыты кое-какие магазины, а по тротуарам сновали горожане. Присмотревшись, я понял, что в основном они занимаются мародерском. И как назло ни одного полицейского “гирваса” или “сухопутных” “жигулей”.
Федор Березин пихнул меня в бок:
– Смотри, смотри…
На Ульяновке обносили магазин промышленных товаров. Двое голых по пояс мужиков тащили холодильник в упаковке. У одного из них сползали штаны, и он периодически подтягивал их к груди. Старуха в огромных солдатских ботинках с высоким берцем волокла безмерно ветвистый фикус. Какая-то непонятная личность в фуфайке, без пола и возраста, была увешена гирляндами туалетной бумаги. Лука Федотов не удержался, притормозив, крикнул:
– Поставь на место!
Старуха прибавила скорости. Ее огромные ботинки чиркали по асфальту: “Чвырк… чвырк… чвырк… чвырк…”
– Поставь! – крикнул еще раз Лука и надавил на клаксон.
Старуха бросила фикус на мостовую и скрылась в подворотне, сверкнув на последок злющими глазами.
Мужики оказались смелее:
– Тебе больше всех надо? – Однако разглядев полковничьи погоны, сдали позиции без боя: – Так-х-х… мы что? мы, как и все…
Настаивать они не посмели.
– Стой! – Лука затормозил напротив.
Мужики отпустили ношу и бросились бежать: один помоложе со страху перемахнул через метровый палисадник, потеряв при этом резиновый сапог, и был таков, а второй долго трусил по дороге, придерживая сползающие штаны. Холодильник покачался, покачался и с грохотом упал на мостовую.
Пока Лука разбирался с этими двумя, непонятная личность без пола и возраста, увешанная туалетной бумагой, умчалась от места боевых действий в противоположную сторону. Лука хотел было сдать задом, а потом со смехом махнул рукой:
– Черти! Все равно растащат и спасибо не скажут.
Мне показалось, что мы можем вздохнуть с облегчением – на сегодня приключения, вроде, кончились. Вечерело. Солнце было желтым, как расплавленное золото. Покалеченная Столица мира тоже сияла – сияли московские купола, сияли санкт-петербургские шпили, сияли крыши и даже Нева-Москва-река и Финский залив отливали позолотой.
Я чувствовал, что безмерно устал. Такого количества событий за один день выпадало на мою жизнь разве что на Земле. Хотя я уже кое-что и подзабыл, но Мирон Павличко всегда был где-то рядом со мной, и я не мог простить себя его смерти. А ведь все могло быть по-другому – Мирон Павличко сейчас мог быть рядом с нами, и однозначность произошедшего была хуже смерти.
– Неплохо было бы где-то остановиться и поспать, и вообще, привести себя в порядок, – высказался Федор Березин.
– Повезло нам, ребята, – согласился Лука. – Сегодня будем на месте. Чая напьемся и завалимся до рассвета. А потом с ними разберемся.
Федор Березин с презрением толкнул безвольное тело Лехи.
– В следующий раз не повезет, – пообещал он непонятно кому.
– В следующий раз я с вами никуда не поеду, – проворчал Леха, открывая ясные очи и удобнее устраиваясь на заднем сидении и распихивая при этом нас с Федором в разные стороны.
Оказывается, он уже выдрыхся и был способен к комментариям.
– А мы тебя не возьмем, – многозначительно заметил Лука, на мгновение отрываясь от дороги.
– Это почему? – удивился Леха и сел. – Едем же и едем себе! Ой… чего-то у меня спина болит…
– А ты что, ничего не помнишь? – спросил я.
– А что я должен помнить? – удивился он с той непосредственностью, которая мне так нравилась в нем.
Если до этого я еще надеялся, что Леха напился из-за угрызения совести, то теперь полностью в нем разочаровался. А ведь мы могли и не выбраться из Трои и пополнить коллекцию Сони Бергамаско. Могли быть поджаренными черными ангелами или быть убитыми “гирвасом” – полицейский тупорылым аэромобиль. Отныне на Леху полагаться было нельзя, хотя мне с ним всегда везло – что на Земле, что на Марсе. Какой-то ходячий талисман, а не редакционный фотограф!
– Тяжелый случай, – констатировал Федор Березин. – Тебе пить нельзя.
– Много ты понимаешь! – огрызнулся Леха. – А куда едем? – невинно спросил он, обращаясь к Луке Федотову и с любопытством присматриваясь к окрестностям. – Я что спал? – Наконец он сообразил, что мы с тех пор, как покинули Арбат, заехали к черту на кулички.
– После сегодняшних приключений будешь долго жить, – заметил, смеясь, Лука. – Второй раз такого в жизни не случается.
– Чего не случается?
– А вот надо было тебя оставить черным ангелам на съедение, тогда бы случилось.
– Я что, напился? – просил Леха, глядя на меня честными-пречестными глазами.
– Надо было сказать – снова! – философски заметил Федор Березин.
– Да пошли вы все! – Леха уставился на меня, как на последнюю надежду: – Что напился?
– Напился, – кивнул я, намекая на приключения, которые он бессовестно проспал.
Но Лехе было не до наших намеков, он спокойно их переварил и впал в свои обычные раскаяния.
– Черт! – воскликнул он, страдая физически и морально. – Как стыдно! Как стыдно! Все завязал! Больше не пью! А опохмелиться есть? – спросил он вдруг у Луки. – Голова трещит. Остановись у магазина! Остановись!
Но его уже никто не слушал. Лука Федотов и Федор Березин спорили.
– Мы их били и будем бить! – воодушевлено говорил Федор Березин.
– Астросы так могущественны, что нам с ними не тягаться, – спокойным тоном возражал Лука.
– А что они могут? – с тоном превосходства вопрошал Федор Березин, – Что?!
– Ха!.. – насмешливо воскликнул Лука, а потом сообщил менторским тоном, да так, чтобы Федор больше не интересовался: – Например, уничтожить все и вся в радиусе светового года.
– Да?.. – влез в разговор Леха, отнюдь не обескураженный новостью. – А зачем это им нужно?
По-моему, он еще плохо соображал, о чем, вообще, идет речь и что такое световой год.
– Подумаешь! – брякнул Федор Березин. – Вот наши Красные звезды…
– Красные звезды… Красные звезды… Нет такой эскадрильи! Нет! – заявил Лука Федотов. – Миф это, понимаешь?! Миф! И давай больше не будем!
– Ничего не миф… – проворчал Федор, но спорить не стал. Все-таки он был военным и почитал звездочки на погонах – особенно на полковничьих.
Я не знал, что думать. По-моему, Федор был не прав. Конечно, мне хотелось думать, что именно наши завалили базу астросов. Какой-нибудь особый отряд ассов, какое-нибудь супероружие, о котором никто, ничего ни сном, ни духом. Так хотелось чем-нибудь гордиться! Так хотелось надеяться, что кто-то за тебя думает и планирует наверху. А вдруг мы, марсиане, тоже не лыком шиты, вдруг мы тоже что-то умеем? Но Леха Круглов молчал, соображая, что такое световой год. Молчал и Федор Березин, пораженный грандиозностью мощи астросов. Он-то знал и о световом годе, и о возможностях “инделей” да и самих астросов. Конечно, в противостоянии цивилизаций Красные звезды были мелочью, ерундой, эпизодом в бесконечной борьбе. Эти два понятия по масштабности и сравнивать нельзя было. Однако именно из таких “мелочей” и строилась история. А те, кто стояли за этими “мелочами”, и были настоящими героями.
– Это еще ерунда, – сказал напоследок Лука Федотов, внимательно ведя машину. – Есть сведения, что они входят в очень могущественную коалицию еще более могущественных сил, о которых мы можем только догадываться.
– Давайте и мы вступил в эти коалиции, – предложил Федор Березин, что для кадрового военного было непростительно или, по крайне мере, просто легкомысленно.
– Это очень странные коалиции, не биологического вида, – дернув углом рта, объяснил Лука, – похоже, они функционируют на основе энергообмена квазиплазменных полей, принципы стабильности которых мы не знаем… мы даже не знаем, как они накапливают и передают информацию… – и замолчал на полуслове, словно боясь выдать какой-то секрет.
– Что-то вроде холодной плазмы? – подал голос Леха.
– Очень приблизительно, что-то на основе наших плазменных генераторов, но гораздо масштабнее и технологичнее.
– То есть продвинутее, – то ли спросил, то ли констатировал Леха, и брови у него от изумления полезли вверх.
Наконец мы выскочили на Петергофское шоссе где-то в районе канала и понеслись строго на запад, и в этот момент Федор Березин воскликнул:
– Смотрите!!! Смотрите!!!
Я тоже взглянул и вначале ничего не понял: по холодной, сверкающей глади Финского залива двигались какие-то плоские тени, а между ними вырастали серебристые всплески взрывов. И только через секунду донеслись звуки боя.
– Да смотрите же!
Оказывается, мы смотрели совершенно не туда.
– Вот они – Красные звезды!!!
Со стороны вечернего солнца заходила эскадрилья “титанов”. И хотя их трудно было различить на таком расстоянии, мне показалось, что я узнал характерный профиль крыльев со стабилизаторами на концах. Однако нет, это были не “титаны”. Огромные воздушные корабли, лишь издали походили на них.
– А это что? – оторопело спросил Леха, забыл, что ему давно пора опохмелиться.
– Это? – Лука с достоинством остановил “тоскуй”, и мы смогли лучше разглядеть, что происходит в заливе. – Это… это… это десант!
И хотя в сторону машин федералов уже тянулись цепочки огней нибелунши и лучи бластеров разрезали воздух, воздушные корабли, похожие на “титанов”, произвели залп. Мне показалось, что ракетами. Десант словно накрыл гигантским зонтиком, и все, что бы под ним, словно сжало в огромный комок и беззвучно выплюнуло в огонь. Огонь захватил и устье Финского залива, и далекий северный берег, и даже Гутуевские верфи.
– Нет! Это?! Это!.. – закричал Леха, выпрыгивая из машины.
Мы тоже выскочили следом. Но машин, которые поразили нас своим необычным видом и эффектной стрельбой, уже не было. Они словно растворились в холодной, голубом марсианской небе.
Леха Круглов возбуждено бегал по асфальту и причитал:
– Вот это да! Вот это да! Вот это скорости!
– Что это было? – спросил я у Федора Березина, который, ехидно улыбаясь и поглядывая в сторону Луки, ерошил свои армейские усики.
– Как что? – делано удивился он. – Красные звезды!
– Ну?.. – мне хотелось знать больше.
– “Стиксы” – коротко и с достоинством сообщил Федор.
– Как, как? – переспросил я, по привычке нащупывая в заднем кармане старую записную книжку.
– “Стик-сы” или “кё-зы” – по складам произнес Федор Березин.
– Расскажи подробнее.
– Какие “стиксы”? – подлетел Леха Круглов. – Какие кёзы? Едрить твою налево! Святые яйца!
Он уже полностью оправился и, похоже, не болел, а глаза у него на плоском лице снова стали наглыми и бойкими.
– Новые суперкорабли, с новым оружием – калачарка.
– Как?! – вскричал я, чтобы поправить: – Не калачарка, а чоппер – оружие направленной энергии, – но вовремя прикусил язык.
– Калачарка, – повторил Федор Березин, пробуя, как держится наклейка у него на лбу. – Корабли – Красные звезды! А защита такого же класса, как и у “инделей” – “мангус”.
Неужели цекулы сотрудничают с человечеством, то бишь с марсианами? Это было новостью. Это было той новостью, которое меняло мировоззрение. Получалось, что человечество, то бишь марсианство получило энергию чоппера. Сейчас бы попасть в редакцию, но путь туда был заказан, да еще неизвестно, цела ли сама редакция и состою ли я в штате – власть-то поменялась. Теперь редакцией управлял Рем Понтегера. А насколько я помню, мы с ним повздорили еще у меня дома.
– Красные звезды! – Федор Березин пребывал на вершине блаженства. Наконец-то он всем докажет, что прав.
В данном случае мы не могли отмахнуться от логики, как от мухи. Посрамленный Лука Федотов полез назад в красный “токсуй”, бросив напоследок фразу:
– Еще доказать надо…
Но с ним уже никто не спорил – не потому что не хотели, а потому что надо вовремя признавать свои ошибки, а Лука этого делать не умел. Ему мешали погоны и многолетняя привычка маленького начальника, которым он был на Земле в газете “Петербургские ведомости”.
– За такое дело надо выпить! – заявил Леха. – Где здесь ближайший магазин?! – завертел он головой.
Но выпить мы не успели, потому что, во-первых, в заливе произошло какое-то странное движение: сквозь огонь стали прорываться хоть и редкие, но все же череда теней, которые с бешенной скоростью неслись к берегу, некоторые из них горели, другие были полузатопленными, а во-вторых, со стороны Приморского парка мы увидели черных ангелов, которые летели что называется строем, а дальше, словно из ничего, появлялись новые черные ангелы. Они сыпались на город, как горошины.
– Это бабон! – крикнул Лука, захлопывая дверцу машины. – Едем!
Вот оно – началось, подумал я, астросы в открытую решили поддержать каменов. До этого были только игрушки. Значит, камены и черные ангелы сидели в петлях времени и ждали своего часа Х, а астросы их направляли.
Опять мы куда-то неслись – в данном случае по Брестскому бульвару в сторону моря. Зачем и почему – я так и не понял. Ведь десант явно высаживался на берегу. Но Лука словно угадал мои мысли:
– Оглянись!..
Я оглянулся. За Петергофским шоссе и Дудергофским каналом было черным черно от развивающихся крыльев черных ангелов. На нас пока еще не обращали внимание, но уже была слышна стрельба и взрывы.
Трудно было понять, куда мы летим, и трудно было понять, кто в кого стрелял. Я только увидел, что черные ангелы выстраивались в цепи, словно собрались прочесывать город.
– База у нас в Кронштадте! База! Тайная! – словно угадав мои мысли, крикнул Лука. – Войдем в информационную систему и все узнаем.
– А если нас схватят… – предрек Леха. – Если эта база им известна?!
Его лицо ничего не выражало: ни печали, ни грусти, оно было бесстрастным, как небо над нами. И вдруг Леха озорно улыбнулся и произнес:
– Эх, тряхнем стариной!
Но ни стариной, ни тем более базой мы встряхнуть не успели.
Как только мы пересекли улицу маршала Захарова и оказались на самой высокой точке местности, то увидели вдали слева, между отрогов гор похожих на жуков коробки танков и бронемашин, а в воздухе – то ли “бонги” то ли “пиросы”, которые барражировали, прикрывая район с воздуха. Мне даже показалось, что на заднем плане кружит тяжелая боевая машина – черный “индель”. Где же тогда наши “стиксы”? Или хотя бы “титаны” или, на худой конец – “дживы”.
– Эх!.. – проворчал Лука, – сюда хотя бы дивизион артиллерии…
Мы как зачарованные застыли под защитой ажурной балюстрады – справа был какой-то ресторан, слева к берегу сбегали широкие лестницы. Жалкие марсианские сосны дополняли пейзаж.
А из барж все выползала и выползали техника. Выходила пехота, занимала прибрежные районы и строилась в колонны.
Марсиане не оказывали противодействия. То ли десант оказался полной неожиданностью, то ли у наших, действительно, не было сил удерживать Столицу мира.
Словно в опровержении моего недоумения со стороны Южной бухты выскочила эскадрилья “титанов”, все тотчас заволокло дымом. Черный “индель”, который и сбить нельзя было, вдруг оделся в плазменную защиту типа “кужух”, то есть предстал в виде блестящего облака и стал носиться по небу, как ураган. Кроме этого он выпустил не меньше дюжины БЛА – беспилотных летающих аппаратов, которые тоже имели защиты типа “кужух” и которые клевали бластерами наших первоклассных “титанов” со всех сторон. Пока они отвлекали “титанов”, ракеты которых были не эффективны, а бластеры слишком медленными, “индель” применил свое главное оружие “синтай” – перемещение объекта в бабон с металлоплазмой. Выглядело это так: “титан” вдруг пропадал из взора, потом появлялся из ниоткуда в виде оплавленных кусков, которые падали в залив. И хотя “титаны” успели сбить две или три БЛА, силы оказались далеко неравными. Последний “титан”, подбитый БЛА, дымя, едва спланировал в сторону горы Крестовской и взорвался где-то в районе Лахты.
Собственно, “инделю” ничего и не надо было делать, а лишь перемещать объект в отдельный бабон, где его ловили в магнитное поле и разделывались по всем законам земной, то бишь марсианской физики. Все это нам в двух словах объяснил Федор Березин.
– Ну где же “стиксы”?! – кричал он в отчаянии.
Из наших глоток вырвался возглас разочарования. Мы еще на что-то надеялись, глядя во все глаза – “стиксы” так и не появились. Правда: высадке каменов попыталась помешать дальнобойная артиллерия, и даже несколько разрывов, выросшие, как пирамидальные тополя, пришлось на скопление войск. Но вдруг все прекратилось и “бонги” и “пиросы”, словно очнувшись, полетели в нашу сторону, а танки, бронемашины и пехота стали разворачиваться в боевые порядки и поползли, занимая улицы, переулки и кварталы.
Лука включил передачу и газанул. Водородный двигатель “токсуя” все еще работал, как часики. Но разве мы могли тягаться даже с разведывательным “пиросом”. Один из них проскочил было поперек улицы над крышами, но тотчас вернулся. Деваться было некуда. Лука аж вспотел, крутя баранку.
Трудно было сказать, кто и зачем скопировал старую часть Санкт-Петербурга в этом гористом районе Столицы. Наверное, какой-нибудь денежный мешок, которого замучила ностальгия по настоящему земному Санкт-Петербургу. Как бы там ни было, теперь мы этому мешку были обязаны по гроб жизни. Лично я бы поклониться в ножки, потому что практически он нас спас. В общем, Лука нырнул в стандартную санкт-петербургскую арку и понесся из одного двора-колодца в другой.
“Пирос”, конечно, сообразил, что к чему. Несколько раз он пытался перехватить нас в очередном дворе-колодце, но каждый раз стрелял весьма неудачно, дырявя своим бластером стены домов и расплавляя стекла в окнах. Попасть он в нас не мог, потому что мы проносились с бешенной скоростью. Благо еще, что жители от воя нашей сирены попрятались кто куда, а у Луки не возникало проблем с препятствиями во дворах и выбором маршрута. Правда, он тут же помял все бока “токсую”. Но это уже была ерунда.
Однако “пирос” быстро изменил тактику: он не стал выслеживать нас сверху, а опустился до уровня арок и встал в засаду.
Вначале мы не поняли, куда он исчез, и даже вздохнули с облегчением, а Лука сбросил скорость и с сожалением стал оглядывать машину. В работе ее двигателя возникли подозрительные стуки и скрипы. Ясно было, что ей рано или поздно придет конец. Лука остановился в самом длинном туннеле и сказал:
– Посмотри, что происходит.
Я не без труда открыл дверцу и вышел. В воздухе чувствовался странный запах – то ли горящего металла, то ли каких-то химикалий. Позднее я понял, что подобный запах оставляют черные “индели”, точнее, их плазменная защита типа “кужух”. Дойдя до конца туннеля, я выглянул наружу.
Передо мной расстилался крохотный двор. Следующий выезд из него находился не прямо, а под небольшом углом. Я перебежал поперек и спрятался в подъезде девятиэтажного дома. Теперь хорошо было видно, что происходит в следующей арке. Собственно, путь был свободен. Я не знал планов Луки и надеялся, что он все-таки осознано куда-то нас везет. Арка из этого двора выходила прямо на улицу Юрия Казакова. Был такой писатель на далекой Земле. Так вот, когда я уже собрался вернуться назад и сообщить, что путь свободен, на фоне домов с той стороны улицы возник силуэт “пироса”. Он беззвучно опустился, как приведение, и застыл, даже не покачнувшись. Мне показалось, что он похож на большого, пузатого жука. Только вместо лапок у него под брюхом торчала большая бластерная пушка, которая перемещалась из стороны в сторону и в конце концов нацелилась на подъезд, в котором сидел я. Собственно, и целиться больше некуда было. Расстояние между нами было не больше двухсот метров. Для бластера это было сущей ерундой. Другое дело, пилот мог и не разглядеть меня за пыльными подъездными стеклами. А мог и разглядеть. Вдруг у него там, подумал я, разные датчик и тепловизоры и на всякий случай отошел в глубь подъезда и поискал другой выход. Однако, когда снова выглянул в окно, то обнаружил, что “пирос” сдвинулся с места.
Я стоял на площадке, прижавшись к облупившейся стене, между первым и вторым этажами и видел сквозь мутное стекло, как “пирос” почти беззвучно вплывает во двор. Стало слышно его легкое жужжание. Сейчас он чуток повернет, увидит наш красный “токсуй” и пиши пропало – врежет по нему из своего бластера, а я не смогу предупредить и ничего не успею сделать. Даже мои телепатические способности не проявились никоим образом.
Тут мне так захотелось остановить этот чертов “пирос”, который прилетел завоевывать наш город и нашу планету, что я, конечно, совершил глупость – выскочил из подъезда в тот момент, когда “пирос” еще не увидел наш “токсуй” и, стало быть, не повернул пушку в его сторону, а реакция у пилота оказалась на высоте.
Конечно, я ничего не понял из тех скоротечных мгновений, которые понадобились на то, чтобы довернуть пушку, не среагировал на сам выстрел и на то, чтобы квантовый луч убил меня.
И хотя пилот пробил мне голову, а я не почувствовал боли, перед моими глазами словно упала черная тень и я снова стоял в подъезде, прячась за дверью, а “пирос”, легонько жужжа, двигался мимо. Это было дурной сон, который даже не стоило проиграть в голове, который не воплотится в реальность и который можно было повторить – всего-то надо было дождаться, когда “пирос” еще продвинется на метра полтора и подставит свой пузатый бок. Тогда я просто сделал шаг из-за двери, вытянул перед собой ладонь, которая вдруг стала горячей, и из нее выплеснулась невидимая энергия. Но “пирос” не дематериализовался, как совсем недавно дематериализовался тупорылый “гирвас” на Грузинской, он еще целую секунду висел, как-то странно присмирев, а потом мгновенно свернулся в калачарку. Господи! Если бы я не знал, что в жизни бывают такие чудеса, то уверовал бы в Бога. Все произошло, как и тогда в бабоне на Земле, машину вывернуло наизнанку, скрутило в узел и выплюнуло в виде молекул, атомов и прочих частиц на стену тупика со вспышкой света и взрывом. А меня отбросило в противоположную сторону. И опять такая усталость навалилась на меня, что я не сразу мог подняться. Много позднее, я научился регулировать выброс энергии, но вначале делал это от всей души.
Когда я открыл глаза, то увидел плоскую морду Луки. Он, улыбаясь до ушей, поил меня водкой из маленькой плоской фляжки, периодически прикладываясь к ней сам. Водка была очень хорошей, потому что я тут же пришел в себя и сел.
Лука Федотов ходил вдоль стены, на которой был размазан “пирос” и с восхищением гладил ее руками.
– Как тебе удалось? – восхищался он. – Чистая работа!
А Федор Березин весомо сказал:
– Ты прямо, как цекул.
– Я же говорил! – воскликнул Леха. – Викентий – цекул, только мне никто не верил.
На радостях он так присосался, что когда водка кончилась, долго в недоумении тряс фляжку и прислушивался, не плещется ли там божественный нектар.
– Не знаю, – сказал я, пробуя улыбнуться, – по-моему, я его того… из пистолета…
У меня было такое ощущение, что я родился заново и заново привыкал к своему телу. Даже мышцы на лице казались деревянными, а пальцы на руках плохо слушались.
– Хватит заливать, – усмехнулся Федор Березин. – Его из пушки не возьмешь.
Мне даже показалось, что он завидует.
– Это альдабе! – восхищенно произнес Леха Круглов.
– Никакой он не цекул, и никакой это не альдабе! – авторитетно заявил Лука Федотов, брезгливо забирая у Лехи фляжку и пряча ее в задний карман брюк. – Такое случается с бластерами. Самопроизвольный инсайт.
– Чего?.. чего?.. – как уличный забияка спросил Леха, медленно поднимаясь, и, не краснея, приврал: – Да ты знаешь, что он мне руку приживил! – Леха ткнул в меня пальцем. – Знаешь?!
Лука Федотов, не слушая, менторски произнес:
– Самоуничтожение! Иными словами, сбой в управляющей системе, энергия взрыва пошла в стороны, а не в ствол.
– Ага… – многозначительно произнес Леха. – А это что?! – в одно мгновение он содрал с себя свитер, рубаху и остался в одной майке не первой свежести. – А это?! Нет – вот это!.. – добавил Леха уже не так уверенно.
К его и моему удивлению его правая рука была без единого шрама. Она была даже лучше, чем левая – толще и красивее, потом что левая рука у Лехи была искалечена еще на Земле.
Леха оторопело замолчал и только недоуменно поглаживал свою руку, а Лука Федотов, напротив, воспрянул духом и отыгрался по большому гамбургскому счету за все свои унижения.
– Я только поражаюсь, – добавил он, – как тебе удалось и главное, чем ты заткнул дуло пушке?
– Не знаю… – ответил я и чуть не ляпнул: – Пальцем.
– Ну да… – внимательно посмотрел мне в глаза Лука, – такое в бою бывает. Скорее всего, ты выстрелил из пистолета? Да?
Он подталкивал меня к ответу, как маленького ребенка к решению простейшей задачи.
– Если бы здесь произошел взрыв даже такого скромного по размерам аэромобиля, как “пирос”, – со знаем дела вмешался Федор Березин, – то от этого двора не то чтобы стен, даже пустого места не осталось.
– В бою и не такое случается, – значимо возразил Лука Федотов и полез в “токсуй”. – Едем! – приказал он. – Едем! – добавил, взглянув на застывших в недоумении Федора и Леху.
Если бы они знали, что на самом деле моим оружием был чоппер, а не альдабе, а альдабе только спасает от смерти, если бы понимали, что калачарка – это всего-навсего сгусток чистой, направленной энергии, а не оружие, если бы я сам был уверен, что мне ничего не приснилось, а “пирос” выстрелил в меня в упор, – у меня не возникло бы столько вопросов, ответы на которые можно было только предположить. Но ведь я хорошо помнил, как из ствола пушки вылетела алая капля плазмы, а в следующее мгновение я снова оказался в подъезде. Какой-то ремейк, а не реальность. В какой петле времени теперь хранятся эти события и как называется этот бабон, я не знал. Другого объяснения трудно было придумать, хотя еще труднее было сказать, какой сегодня день недели, но наверняка не черная пятница. Я почему-то был в этом уверен. А весь этот кавардак с петлями времени до сих пор был для меня полной тарабарщиной.


Глава 8.
Военно-морская база Канонерск

– Потом все вспомнишь! – крикнул Лука, высовываясь из окна, – пора сваливать!
Мы побежали к нашему растерзанному “токсую”, потому что на улице Юрия Казакова стали мелькать камены, но после “пироса” это уже была сущая ерунда. На этот раз у меня получилась дематериализация: просто я на бегу поднял руку и все те камены, которые появились в арке, едва заметно, совсем чуть-чуть, задвоились, а потом исчезли. Выглядело это так, словно по туннелю пронеслась горячая волна воздуха. Но никто ничего не заметил: Лука возился с зажиганием, а Федор с Лехой горячо спорили, кто прав, а кто не прав. И каждый из них приводил свои аргументы.
Лука завел наконец “токсуй”, газанул на месте, и мы понеслись, обгоняя ветер, по направлению к крутым горкам Турухтаского фьорда, в наглую выскочив на проспект Юрия Казакова, который за окраиной перешел в Гаангутский тракт и был настолько крут, что Луке приходилось привстать. Дома выстроились ступенями, а справа и слева между ними тянулись полоски лесонасаждений. Вот там-то, похоже, и сидели федералы, а камены и черные ангелы штурмовали их укрепления.
Мы влетели в Турухтанскую долину, получив всего лишь две дырки в переднее стекло и одну в правое крыло. Последнюю сделали наши, потому что выстрелы были с их стороны. Слева открылись бесконечные просторы полупустыни, справа громоздились отроги Доломитовых горы, а за ними должно было быть море.
Затем мы миновали район, обозначенный на картах в качестве Канонерского, переехали через дорогу, которая вела на перевал и на которой застыли два легких танка. Но выстрелить они не успели. Даром что ли “токсуй” гоночный автомобиль. И попали в порт.
Трудно сказать, на что надеялся Лука Федотов. Возможно, на военно-морскую базу. Но когда мы юзом выскочили на набережную, то увидели обгорелые коробки домов, выше по берегу пятиэтажки с выбитыми окнами, а в бухте – остовы военных кораблей и пару яхт, паруса которых полоскались в воде. Запах гари витал над всем этим.
Похоже, сюда был нанесен превентивный удар. Скорее всего это сделал “индель” черных ангелов.
– Черт! Черт! – удрученно ругался Лука, объезжая трупы, похожие на подгоревшие гренки, разбитые аэромобили, которые не успели взлететь, и деревья, вывернутые с корнем. Одинокий пес породы боксер бегал в конце набережной.
Лука развернулся и понесся назад, но не по прежней дороге, которая вела в Канонерск и Столицу, а взял левее, и мы попали непосредственно на территорию военно-морской базы, которая размещалась по узкому правому берегу. На левом же берегу торчали остатки древней крепости – еще одна из загадок Марса. Похоже было, что цивилизация на Марс пришла не пятьдесят лет назад, а гораздо раньше. Предположительно, что и морская база была построена на остатках более древних сооружений, которые были выдолблены в скалах. Впрочем, все современные постройки: казармы, пирсы, пакгауз, краны, эллинги, капониры и прочие военно-хозяйственные сооружения словно корова языком слизала. Торчали одни фундаменты да покореженные балки. Склон горы даже был украшен сторожевым катером, заброшенный взрывом почти на самую вершину.
Однако за спуском в лощине сохранился шлагбаум и покосившийся КПП, над которым развивался обгоревший Андреевский флаг. Из будки появился матрос в белой грязноватой робе, с автоматом в руках, который взял на перевес, выставив вперед ногу, тем самым давая понять, что дальше проезда нет.
Лука затормозил, не доезжая метров тридцати, и вышел, поправляя форму.
– Сынок! – крикнул он. – Я полковник российской армии!
И хотя после всех приключений Лука в своем мундире выглядел слегка помятым, а фуражка с золоченой кокардой была вымазана в чем-то белом, матрос опустил автомат, Лука подошел к нему, а потом вернулся и сказал:
– Здесь никого нет, на считая этого парня. Отсюда уйдем на нашу базу.
– Каким образом? – ехидно полюбопытствовал Леха.
По-моему, ему срочно нужно было опохмелиться. Без водки он плохо соображал.
– Пока не знаю. Но найдем что-нибудь. Тем более, что среди нас есть летчик, – Лука посмотрел на Федора Березина, который приосанился и выпятил грудь.
Я решил, что сейчас он сядет на своего любимого конька – Красные звезды, но Федор Березин предложил:
– Давайте возьмем его с собой, – и кивнул на матроса.
Действительно, матрос выглядел жалко: на его лице застыло выражение человека, который привык быть в команде и которого бросили.
Лука подогнал машину к КПП, не заглушая двигателя, высунулся и сказал:
– Поехали с нами.
– Не могу… – глядя куда-то поверх “токсуя”, с тоской ответил матрос.
– Почему?
– Я штрафник…
– Какой штрафник? – удивился Лука.
– Обыкновенный… рядового состава…
– Сколько отсидел?
– Девять месяцев и двадцать один день…
И мы узнали, что матрос отбывал год штрафных работ, а на базе подметал территорию, то есть занимался хозработами и, вообще, был на подхвате. Три дня назад его “забыли” на гауптвахте. Бригаду, которая здесь размещалась, перебросили куда-то на север в горы. Двое суток он просидел без воды и пищи, пока “губу” не развалило взрывом, а подразделение моряков, которое осталось охранять базу, то ли погибло, то ли разбежалось. Матросу еще повезло, потому что гауптвахта находилась в самом неудобном месте – в расщелине скал, и ее зацепило лишь отчасти.
– Какая у тебя специальность? – спросил Лука.
– Матрос второй статьи Григорий Кутуз, – приставив к ноге автомат, вытянулся штрафник. – Моторист!
На его бескозырке красовалась надпись: “Варяг”.
– Молодец! – оценил Лука. – Нам как раз нужен такой человек. Что ты натворил?
Матрос замялся.
– Ну?..
– Извиняюсь, упал за борт…
– Как это?
– Извиняюсь, нажравшись был...
– Ну и что?
– Извиняюсь, вместе с боцманом…
– Боцман цел?
– Цел…
– Понятно, – спрятал улыбку Лука. – Я снимаю с тебя судимость под свою ответственность.
– Не пойдет, – встав в позу вольно, возразил матрос.
– Почему?
– Прокурор не поверит.
– Временно, – предложил Лука Федотов, – пока идут боевые действия? Потом вернешься в свой карцер.
– А пост?.. – кисло осведомился матрос.
– Насколько я понимаю, ты его сам принял?
– Так точно, – снова вытягиваясь по стойке смирно, ответил матрос.
– Я тебя освобождаю как старший по званию.
– Так точно!
– Базу эту потом отобьем. Куда она денется. Все равно она наша.
– Так точно! – обрадовался матрос.
Вдруг к равномерной работе “токсуя” добавились еще какие-то нарастающие звуки.
– Ну решайся! – крикнул Лука, с тревогой бросая взгляд то на воды фьорда, то на небо.
Звуки усилились. Их источник был не понятен.
– А пожрать у вас есть?
– У нас все есть, – лихо вмешался Леха. – Даже водка!
Матрос полез в машину и уселся рядом с Федором Березиным, почтительно покосившись на его летную форму и капитанские погоны.
Из-за горы вынырнул “бонга” – средняя боевая машины черных ангелов, но мы как раз находились в низине, да еще и под скалами, и прежде чем “бонга” развернулся над заливом и заметил нас, Лука свернул в какой-то туннель, в котором, к счастью, была выбита одна половинка створок огромных ворот. Внутри было темно и сыро. К тому же оказалось, что гора от взрыва осела, и вместо проезда мы увидели каменную осыпь.
Лука заглушил двигатель. Шумело море, и кричали чайки.
Мы с Лехой поспешили на разведку. На этот раз Лука не отпустил меня одного – кабы не сотворил чего такого, что не укладывалось в общепринятые рамки логики.
“Бонга” как раз заходил из-за старой крепости. Солнце светило вдоль бухты, и нам все хорошо было видно. Он плавно перевалил через гору, миновал старую башню або, на вершине которой росло сухое дерево, повертел носом, как бы поискав нашу машину, и взял пеленг точно на пещеру, в которой мы сидели. Ну да, куда еще мог деться “токсуй” красного цвета?
– Момент… – самоуверенно произнес я.
Леха вылез на свет божий следом за мной. На лице его было написано любопытство – ведь он же видел, как я разделался с “гирвасом” и “пирсом”. А мне по глупости не терпелось испытать себя еще раз.
Как только “бонга” оказался над водами фьорда, я выбросил перед собой руку, не особенно о чем-то думая, вернее, совсем не думая, а еще меньше – что мне надо сбить эту штуковину. В результате вышло то, что вышло: я дематериализовал те первые ракеты, которые он выпустил, а уже на самого “бонга” мне энергии не хватило. Хорошо хоть, “бонга” не использовал нибелунши. Я не знал, как действует чоппер на подобного вида энергию, и может ли альдабе защитить нас с Лехой от нее. А вообще, все это была большая авантюра.
Похоже, пилот был удивлен не меньше, чем я, потому что едва не врезался в склон горы, но в последний момент отвернул и пошел на новый заход. Должно быть, он решил, что ракеты не вышли из сопел.
“Бонга” так быстро сделал круг над фьордом, что мы с Лехой и глазом не успели моргнуть.
– Давай еще раз! – крикнул, оглядываясь, Леха.
Но я едва держался на ногах. Я знал, что в таком состоянии не то, что сбить “бонга”, мухи не смогу обидеть.
Леха посмотрел на меня и сообразил – подставил плечо.
– Бежим! Бежим!
Думаю, что у нас было не больше двадцати секунд. Пещера в данном случае была ловушкой, потому что ударная волна и огонь в закрытом помещении производят огромные разрушения.
Возникла маленькая паника. Один матрос Григорий Кутуз не растерялся – мигом нашел нужную дверь, и мы посыпались куда-то вниз по бесконечным лестницам и переходам, не забывая однако закрывать бронированные двери, наваливаясь на них все скопом. Благо еще, что в туннелях еще горел свет. Поэтому когда ракеты попали в пещеру, мы были далеко внизу, там, где были пришвартованы подводные лодки и плескались волны цвета бутылочного стекла.
Гора вздрогнула. Свод прогнулся. Фонари под потолком мигнули. В воду упало несколько камней, и все стихло.
– Слава богу! – вздохнул Лука, – теперь мы официальные покойники.
– Что б я так жил… – мрачно произнес Леха, с опаской разглядывая туннель, по обе стороны которого тянулись пирсы, а вдоль стен были проложены толстые кобеля и трубы.
От воды тянуло холодом марсианской Балтики.
– Может, наконец от нас отстанут?! – риторически воскликнул Федор Березин, притрагиваясь ко лбу, ссадина на котором все еще кровоточила.
– А сухой паек выдадут? – спросил матрос и сглотнул слюну.
Лука достал фляжку, но не из брюк, а к Лехиному удивлению из кармана кителя и протянул матросу.
– Пару глотков, не больше.
– Сколько у него еще фляжек? – риторически спросил Леха и тут же встал в очередь и, когда Лука Федотов стал забирать у него фляжку, искренне возмутился:
– Уйди! Я еще не опохмелялся!
Лука Федотов сказал:
– Тебе не положено по уставу, – и спрятал фляжку в карман.
– Я думал, у нас демократия… – проворчал разочарованный Леха.
– Петух тоже думал, – заметил Лука. – Знаешь, чем это кончилось?
– Знаю, – мрачно отозвался Леха.
– Так, – скомандовал Лука, – будем уходить на подлодке.
– Можно мне здесь отсидеться? – не очень уверенно предложил Леха, вглядываясь туда, где и фонари не горели. – Жратвы навалом, и выход на поверхность наверняка есть.
Но его даже не стали слушать. Федор Березин усомнился:
– А справимся?
Ему не терпелось блеснуть своим мастерством. Усесться в “стикс” и распылить пару десятков черных “инделей”. И вообще развернуться во всю ширину души русского офицера, недаром он зубрил ночи напролет матчасть и тактику вместе со стратегией. Но разве на военно-морской базе бывают “стиксы”? От силы совсем маленькие дирижабли. В общем, Федор Березин разочаровался. Его усы жалко повисли. Он стал шмыгать и ковыряться в носу, что было признаком душевного расстройства.
– Справимся – молодцы. Не справимся – утонем героями, – изрек Лука Федотов, с деловым видом оглядывая пирс, вдоль которого выстроились субмарины.
– Смертью храбрых… – иронически добавил Леха.
Хотя в ходу все еще был анекдот: “Подводная лодка в степях Марса”, на самом деле военно-морские подлодки существовали, и даже незабвенный Юра Дронский когда-то стажировался на них.
– Выберем эту, – ткнул Лука в крайнюю из них.
– А она поплывет? – удивился Леха.
По-моему, выбор именно этой подлодки был обусловлен тем, что она находилась как раз под фонарем и была ближе к выходу из подводного туннеля. И все. Больше никаких других достоинств. Размеры сомнительные – я бы на такой подлодке даже в блюдце побоялся плавать. Вид поносный – какой-то рыже-зеленый. Рубка ободрана до металла. Зато на ней красовалась гордая надпись “Ижора” и двуглавый орел.
Оказалось, “Ижора” – одна из трех подлодок, которая была более менее готова к выходу. Уж не знаю в какой степени. Об этом сообщил матрос, которого послали на разведку. Но если Лука рассчитывал с помощью ее вести боевые действия, то задумка эта не самая лучшая. Во-первых, никто из нас, за исключением матроса-штрафняка, не имел никакого отношения к военно-морскому флоту, а во-вторых, по-моему, лучше было бегать по суше, чем пробираться под водой. Где эта таинственная база в Кронштадте? Куда нас тянет Лука? И вообще, кто он такой? Я видел, как Лука Федотов нырнул с двадцать пятого этажа в раскаленное газовое облако. Сомнения до сих пор грызли меня. Я не находил ответа.
– Ты идешь, или нет? – Федор Березин высунулся из рубки.
Оказывается, они уже вовсю обживали подлодку. Леха нашел паек моряка и втихую пожирал шоколад, обеими руками заталкивая его в рот. Из нагрудного кармана торчала вобла.
– Дай парню, – сказал я.
– М-м-м… – давясь, пробурчал Леха и полез через узкий лаз на нижнюю палубу, откуда струился свет и доносились звуки, когда закручивают гайки и передвигают тяжелые вещи. Удивительно еще, как он туда проскользнул со своими габаритами.
В этот момент из отсека управления появился довольный Лука и спросил:
– Так, где Круглов? Гоните его в аккумуляторную на подмогу Кутузу.
– Он уже там, – сказал я и тоже полез вниз.
Они возились с источниками питания, без которого невозможно было запустить ПГ – плазменный генератор. Оказалось, что на лодке некомплект. Не хватало трех батарей. Мы сняли их с ближайшей лодки и установили в цепь, чтобы подлодка ожила.
На это ушло часа четыре. Мы возились с тросами, талями и лебедками и перемазались, как черти, а когда вылезли на палубу, то даже не успели умыться и почиститься: за это время Лука с Федором Березиным не только разведали путь и открыли подводные ворота, но и в основном разобрались в управлении подлодкой. В качестве консультанта они призвали к себе Григория Кутуза, и оставшуюся часть работы мы с Лехой Кругловым закончили вдвоем.
Леха ворчал:
– Что это за подводники, которым выпить не дают. Даже простому матросу положено сто граммов водки в день. А я на старшину тяну. Значит, мне триста и закуска. И вовсе не жирно будет… – добавил он неуверенно под моим ироническим взглядом.
Федор Березин что-то мурлыкал себе под нос. Это была одна из мелодраматических песенок, которые я многократно слышал из его уст.

Матрос был пьян и ревнив,
Услышав танго мотив,
Увидев крошку Джуэль,
Стал изгаляться над ней.

И в страхе замер весь зал,
Когда ей в грудь вонзился кинжал!
На ворс персидских ковров
Пролилась алая кровь!

– Не “стикс”, так подлодка. Здесь такое же управление, – радостно сообщил он, двигая рулями глубины. – Элероны называются! – И запел: – Как-то раз проснулись звери, на… тра-та-та и… тара-ра-ра и отправились гулять… ра-ра-ри… вдруг откуда ни возьмись появился в рот…
Мне было интересно. Я никогда не плавал на подлодках – пусть даже и на таких маленьких. Но мне смертельно хотелось спать. Последнее, что я помню, сидя в каком-то закутке между оборудованием – Лука закрывает люк, а Леха, чавкает, доедая очередную плитку шоколада, спрашивает:
– А это что? А это?
Под плеск волн и детские песенки Федора Березина я уснул.

***
Проснулся я от сильного толчка. Лука стоял в центре отсека у перископа и командовал:
– Малый вперед. Скорость пять узлов. Кутуз, у нас есть торпеды?
– Мы будем атаковать? – удивился я, потирая плечо.
– Еще как!
– Так точно! – отозвался Григорий Кутуз. – Авиационные.
– Авиационные?! – обрадовался Федор Березин, крутанув свой штурвал так, что я едва устоял на ногах.
– Умеешь пользоваться, сынок? – спросил Лука.
– Приходилось видеть.
– Заряжай!
Наступив мне на ноги, в корму пронесся матрос-штрафник.
Выяснилось, что боезапас состоит из четырех торпед диаметром сорок два сантиметра.
Нас снова качнуло. Впрочем, качало постоянно. Просто в этот раз особенно сильно. Я на карачках пополз к пульту управления. За штурвалом сидел Федор Березин и следил за сонаром переднего обзора: по черному экрану плыли размытые зеленоватые тени. Я хотел спросить, что это значит, но увидел более интересное устройство, на котором было написано: “Без надобности не лапать!” и которое было накрыто прозрачным колпаком.
– Это что такое? – спросил я.
– Рычаг экстренного всплытия, – пояснил Федор.
– Понятно, – сказал я. – Если тронуть, то взлетим, как ракета? – уточнил я.
– Да, – радостно ответил Федор Березин, не очень задумываясь о своем ответе.
Он был на вершине блаженства – дорвался хоть чем-то порулить.
– А это?
– Дифферентомер, кренометр и глубиномер.
Я бы и с третьего раза не запомнил. Леха Круглов впялился сумасшедшими глазами в круглый экран радара бокового обзора, на котором вычерчивалась береговая линия и какие-то объекты в виде прямоугольников.
– Что происходит? – почему-то шепотом спросил я.
– Конвой обнаружили, – так же шепотом ответил Леха, тыча грязным пальцем в квадратики на экране.
Квадратиков было много – больше двадцати. Леха подводил к ним курсор и нажимал кнопку “маркировать”.
– После этого объект попадает на этот экран, – Леха показал на устройство, – в котором объекту присваивается номер. Например, А10.
– А что значит А10? – спросил я.
– Это…– Леха показал, – а вот здесь в углу возникают его характеристики: скорость, надводный или подводный.
– Понятно, – сказал я. – А это?
– Это антенна, которая выпускается на кабеле, если надо засечь ну очень крутой объект. Но мы ею не пользуемся. Здесь и так все видно. Вот еще один. Очень похож на баржу. А это что-то большое.
– Я его уже давно наблюдаю, – сообщил Лука. – Иди посмотри.
Едва наступил рассвет, но в перископ хорошо был виден берег Котлина и силуэты кораблей напротив. В центре выделялся настоящий крейсер, который находился как раз в пересечении сеточки перископа.
– Откуда на Марсе крейсер?
– Огромный черный корабль, – прокомментировал Федор Березин, глядя на свой сонар.
– Даже не делают противолодочных маневров, – покачал головой Лука.
– А что должны? – спросил я.
– По идее… – садистки ухмыльнулся Лука. – Непуганные еще…
– Все аппараты заряжены! – доложил Григорий Кутуз.
– Вот по этому и влупим, – сказал Лука, указывая на громадину в центре строя.
– Вводи в первый и второй данные по цели Е19.
– Готово!
– Ну с богом! – произнес Лука и перекрестился. – Огонь!
Раздался шипящий звук, затем сразу еще один. Лодку подбросило.
– Федор! Следи за глубиной! – крикнул Лука. – Заряжающий!
– Есть! – отозвался Кутуз.
– В первый введи данные по цели Г5, а во второй – по цели Б15.
– Готово!
– Огонь!
Подлодку снова подбросило. Я посмотрел в перископ – на этот раз корпус почти выскочил из воды, на его покатых боках плескались белые гребешки волн. В таком виде мы были прекрасной мишенью. Благо еще, было темно да и по стечению обстоятельств мы находились на фоне Котлина с темной стороны горизонта.
– Федор, по команде приготовься к погружению на тридцать пять метров и смене курса. – Лука, как настоящий подводный волк, следил за целями, растопырив локти. – Скорость пятнадцать узлов.
Вдруг раздался взрыв и сразу же еще один.
– Вот это катаклизм! – крикнул Лука, не отрываясь от перископа. Погружаемся!
Перископ опустили. Григорий Кутуз открыл вентили главного балласта и продул цистерну быстрого погружения. Мы упали на глубину тридцать пять метров секунд за десять и на полной скорости понеслись в сторону Котлина. Еще примерно через минуту прозвучало еще два взрыва. Никогда не думал, что под водой можно так быстро перемещаться. Теперь главным лицом на подлодке выступал Леха. Он выкрикивал глубину погружения и расстояние до острова.
– Глубина тридцать восемь… глубина сорок… сорок пять… До Александра десять кабельтовых, девять кабельтовых...
– Скорость пять! – скомандовал Лука. – Глубина сорок. Курс двести семьдесят.
Лука колдовал на картой. Похоже, у него что-то не получалось.
– Позови Федора...
Пока они совещались, я рулил подлодкой. На экране сонара переднего обзора то и дело возникали зеленые фантомы. Они увеличивались в размерах и заполняли весь экран, но в конце концов исчезали, а вместо них появлялись новые. Я не знал, что и думать и ждал катастрофы, а позвать Федора Березина не решался, потому что они горячо спорили:
– Главное на отмель не налететь – фарватер узкий, – говорил Федор Березин, – а то с нами случится встречный катаклизм.
– Ну и что! – возражал Лука. – Погружаемся на восемьдесят и идем до Константина.
– А если мы уже рядом с Константином? Если ошибемся с местонахождением? Я так и не понял, где мы находимся.
Они уперлись в карту. Лука считал, что мы в районе банки Каменная. А Федор Березин – что мы в самой что ни на есть Каботажной гавани. Причем разница в местоположении “Ижоры” исчислялась восемью-десятью километрами. Выяснилось также, что ширина фарватера всего-то двести метром.
– Мда… – сказал Федор, почесывая шрам на лбу, – а по краям такие глубины, что мы будет словно черепаха на отмели.
– Надо всплыть и определиться по спутнику, – предложил Лука. – Или хотя бы оглядеться.
– А из-под воды?
– Из-под воды я не умею.
– Рискованно, – заметил Федор Березин. – А если нас заметят? Берег чей?
– Берег наш.
– Бабка надвое сказала, – проворчал Федор Березин.
– Но до него далеко, – стоял на своем Лука.
Наконец они решились, потому что считали себя военными и думали, что соображают больше нас с Лехой, но это не значило, что они имели право на ошибку.
– Стоп! – скомандовал Лука Федотов. – Вплываем.
Я почему-то подумал, что мы зря это делаем – бывают у меня плохие предчувствия. Но ничего не успел сказать – матрос Григорий Кутуз уже крутил вентили. Подлодку заметно качнуло. Лука поднял перископ и осмотрел горизонт.
– Горит! – удовлетворенно произнес он. – Горит… Один пепел…
Я встал к перископу, но за неимением возможности удовлетворился авиационным. Так вот, со стороны Лисьего мыса на нас заходил “бонга”.
– Погружаемся! – крикнул я.
– С какой стати?! – удивился Лука.
– Атака с воздуха!
Но была поздно. Мы только успели опустить перископ, Федор переложил рули да переключил обороты двигателя. Однако подлодка еще обладала инерцией всплытия, и хотя в магистралях высокого давления вовсю свистел воздух, пущенный Григорием Кутузом, а кингстоны и вентиляционные клапаны были срочно открыты, погрузились мы не сразу.
Точнее, мы вообще не погрузились, потому что нас так подбросило, как, наверное, не подбрасывало ни одну подлодку в мире. Казалось мы летим. И хотя я здорово ударился головой о переборку, мне показалось, что я слышу, как свистит ветер в рулях подлодки.
Приводнение было ужасным – страшный удар, и все провалилось во тьму.

***
Подлодка тонула. Вода была холодной и маслянистой, а воздух – густой и с привкусом металла. Где-то в магистралях временами что-то свистело.
Единственным положительным обстоятельством во всей этой истории можно было считать морскую ванную, которая смыла все наши запахи и грязь от пребывания в бабоне Троя.
Я пошевелился. Было абсолютно темно. Потом на панели управления включилась единственная лампа аварийного освещения. От этого сделалось еще темнее.
– Леха… – позвал я.
– М-м-м… – отозвался он.
В его голосе слышалось страдание.
– Водки дать?
– Дай…
– Нету…
– М-м-м… Пошел к черту!..
– Леха…
– Чего?..
– Ты планшетник куда дел?
– Какой планшетник?
– Твой-твой…
– Не помню...
Он закашлялся, и вода пошла рябью. В темноте я увидел, как белеет его лицо.
– А что?.. – спросил он.
– Да ничего. Просто я брелок нашел.
– Брелок?.. А… Ну да…
Он замолк, а лицо пропало. Видно, он соображал.
С помощью планшетника можно было осмотреться. Но меня почему-то останавливал опыт применения планшетка в военном городке. Помнится, мы тогда с Лехой вылетели через крышу. А теперь могли осмотреться только, пройдя через два корпуса подлодки и через толщу воды. Это был не выход. Наши души, или что там из нас выходило, могли элементарно не вернуться назад. Тогда мы с Лехой могли попасть в тяжелое положение – всю жизнь искать под водой “Ижору”.
– Ты чего молчишь? – спросил Леха.
– Была возможность встретиться с женой, и то не получилось…
– Ты знаешь, почему я такой умный? – грустно спросил Леха.
– Почему?
– Потому что знаю, что будет дальше.
– Ну и?..
– Зря расстраиваешься.
– Почему?
– Она замужем за богатым человеком?!
– Даже слишком, – ответил я.
– Такие люди имеют возможность купить собственный бабон.
– Я не знал об этом.
– Конечно, не знал, все сделано келейно, втихую. Даже через парламент не проводилось. Она тебе оттуда и звонила. У нее теперь свой кусок города с центральным почтамтом. И никого там нет. Ей и тоскливо.
– Пожалуй, об это стоит написать статью, – заметил я после некоторого молчания, в течение которого я безмерно грустил о Полине и Наташке.
– Теперь напишешь…
На что он намекает? подумал я и посмотрел в сторону кормы. Где-то там в темноте должна быть лестница и рубка. Черт, мы можем вылезти! Я пополз на их поиски и сразу наткнулся на округлые ребра жесткости и чье-то тело. У человека было бритое лицо, и я понял, что это Григорий Кутуз. Матрос застонал. Я ощупал его голову и обнаружил рану.
– Тихо, тихо… – сказал я, накладывая не очень чистые руки на эту рану.
Я не знал, получится у меня или нет. Я вообще ничего не знал. Я был, как в прострации. Но через минуту, которая показалась вечностью, Кутуз вдруг спросил абсолютно спокойным голосом:
– Тонем?
– Сиди здесь, – сказал я и пополз назад.
Пока я занимался Кутузом, воды стало больше. Пришлось встать. Теперь она доходила до колен. С этого момента я словно проснулся. Федор Березин как сидел в кресле, так и остался сидеть. Только выломал его и завалился набок. Я провозился с ним дольше, чем с матросом. Полагаю, что у Федора Березина было сломано основание черепа, не считая травм рук и ребер. Он очнулся и сказал:
– Привет… А я думал, ты ангел…
Мне стоило большого труда приподнять его и оттащить туда, где было меньше воды. Потом я стал искать Луку и нашел его между шкафами с оборудованием, где давеча лежал сам. Я не знал точно, что с ним. Было слишком темно. Но на лице у Луки была кровь, и я предположил, что он в шоке, а потом нащупал кость, которая торчала из предплечья. Не зная, что делать в таких случаях, я просто пошире наложил руки, которые стали теплыми, чуть ли не огненными, и снова ждал. Альдабе действовал безукоризненно. Через мгновение Лука пошевелился и спросил:
– Что это было?
– Тихо, тихо… – сказал я и занялся его лицом.
Он вдруг засмеялся и сказал:
– Значит, ты все-таки цекул.
Не знаю, по-моему, в нем заговорила журналистская жилка.
– Какое это имеет значение?
– Всю жизнь я искал вас, а ты оказывается рядом. Если бы я тебя разоблачил, это было бы самой громкой сенсацией.
– Не разоблачил бы, – ответил я, даже не обижаясь на него.
– Почему?
– Потому что я сам недавно узнал.
Самое время было спросить Луку о высотке, но я как всегда отложил на потом. Плохая привычка все откладывать на потом, словно это потом должно созреть и решиться само собой.
Теперь вода доходила до пояса. Мы собрались у мостика. Дышать было нечем. Внутри подлодки образовался странный туман. Если бы не собачий холод, от которого нас колотило, я мог поклясться, что вижу призраков: вначале явилась Полина и грустным голосом сообщила, что так и не дождалась меня на главпочтамте, потом Катажина вредным голосом высказала претензии насчет моего друга, то есть Лехи, который мешает ей жить. Я покосился: Леха как ни в чем ни бывало трясся рядом. Федор Березин, согласно устава ВВС, не выказывал ни капли слабости и готов был утонуть, отдавая честь непонятно кому. Лука сосредоточенно почистил фуражку, напялил ее на себя и проверил, как она сидит на голове. Одни Григорий Кутуз откровенно боялся – по его лицу скатывался то ли пот, то ли капли воды.
И тут я вспомнил о рычаге экстренного всплытия и, клацая зубами, предложил:
– Надо попробовать…
То ли Федор Березин перепутал, то ли это оказался не тот рычаг. Поди разберись в темноте. Когда я дернул его вверх, ничего не произошло. Шипение, правда, усилилось, но этим дело и ограничилось.
– Присо-с-сало… – клацая зубами, предположил Григорий Кутуз. – А в магистрали высокого давления воздуха мало.
– Раскачиваем! – скомандовал Лука.
Благо подлодка была маленькой. На счет раз мы бросались на один борт. На счет два – на другой. Раз-два. Раз-два. Казалось, у нас ничего не выходит. Вдруг шипение усилилось, раздались странные звуки, словно корпус подлодки карябали металлической щеткой, вода заколыхалась, и через минуту мы уже качались на волнах.
Вначале Лука открыл нижний рубочный люк и полез выше. Потом раздался звук, словно откупорили очень большую бутылку шампанского, и вниз вместе с дневным светом и струями воды заструился свежий воздух.
– Вылезайте! – скомандовал Лука Федотов.
Возникло маленькое столпотворение: Леха, наступая на чьи-то пальцы, лез первым, Федор Березин тихо матерился, тряся рукой, Григорий Кутуз, чтя субординацию, ждал своей очереди.
Я покинул подлодку последним. Ей богу, она понравилась. Я бы отправился на ней в кругосветное плавание, если бы на Марсе был сплошной океан.

***
Когда закладывалась Столица мира, решили восстановить остров Котлин. Благо от устья Невы-Москвы-реки на расстоянии двадцати пяти километров находилась большая каменистая гряда, потянувшаяся с запада на восток. Ее насыпали и придали такую же форму, как и на Земле. Потом в порыве энтузиазма возвели форты: Кроншлот, Павел, Милютин, Александр. А на берегу – Петр и Константин.
Так вот, оказывается, нашу бедную “Ижору” перебросило через мол Константина. Она пролетела никак не меньше морской мили и теперь медленно тонула на его рейде. Как только открыли люки, вода стала поступать заметно быстрее, и через минуту мы дружно прыгнули в воду и поплыли в крутым берегам Кронштадта, а “Ижора”, издав напоследок глубокий вздох, погрузилась на дно Финского залива, где и покоится до сих пор.
– Счастлив наш бог! – произнес Лука, выбираясь на берег и оглядывая равелины крепости.
Надо ли говорить, что если на Земле за двести лет все форты пришли в упадок, на Марсе их сделали, как и все остальное – с иголочки, не исключая, конечно, традиционного вооружения – пушек. Поэтому мы увидели ровные линии равелина, на гранитных боках которого были указаны даже номера позиций.
Лука выбрал меня – как самого молодого. В самом деле, не посылать же салагу-матроса. Лехе Круглову после всех его историй с водкой никто не доверял, а рисковать летчиком, как я понял, было слишком шикарно. Остался только я один – никчемный журналистишка, хлыст, прощелыга. А может быть, Лука надеялся, что мне сам черт не брат, раз у меня есть альдабе, и я смогу выпутаться из любого положения.
В общем, я лег на бруствер, который оказался не очень широким, прополз немного и заглянул по другую его сторону, чтобы упереться прямо в ствол скособоченной пушки. Тогда я посмотрел вправо и увидел, что позиция номер два взорвана – она взбухла изнутри, словно каравай хлеба, но не настолько, чтобы это было заметно издалека. Из трещин сочился тяжелый запах взрывчатки, а по склону были разбросаны глыб гранита и железобетона.
Дальше, в том месте, где был командный пункт, в небо сиротливо торчал ствол авиационного пулемета.
Я не знал, проползти ли вдоль равелина и посмотреть, что делается на командном пункте, где обычно располагался подъемник или лестница, ведущая вниз, или же исследовать каждую позицию, за любой стенкой которых могли прятаться камены или черные ангелы.
Если здесь находились последние, то почему они не обнаружили нашу бедную “Ижору”, которая, должно быть, издала не просто громкий всплеск, а подняла гигантскую волну, когда плюхнулась в бухту, едва не затопив весь Котлин. Или здесь действительно никого нет?! Это был один из тех редких случаев на войне, которые не поддавались логике. Можно было поступить любым образом и с равной долей вероятности влипнуть в любую историю.
Торчать на бруствере не имело смысла. Приготовившись ко всякого рода неожиданностям, я спрыгнул на третью позицию и прижался к стене. По-прежнему свистел ветер с Балтики, выдувая последние остатки тепла, на кустах шиповника рдели ягоды, во всем остальном было полное спокойствие. Тогда я осторожно заглянул в один из двух входов, которые располагались по обе стороны пушки. Оттуда тянуло все той же гарью и запахом взрывчатки. Я осторожно стал спускаться по ступеням. Под подошвами скрипел песок и мелкие камни, и мне казалось, что эти звуки выдает меня с головой. Лестница вывела в широкий темный коридор. Слева и справа угадывались массивные двери, отделяющие третью позицию от второй и четвертой. На стенах змеились толстые кабели. По обе стороны от позиции располагались зарядные камеры, где находились соты для хранения снарядов и механизмы для их подъема, уходящие в пол каземата сквозь глухие люки.
Обе зарядные камеры были пусты. Похоже было, что федералы расстреляли все боеприпасы и ушли, взорвав центральную позицию и повредив орудия.
Я выбрался наружу. Равелин был пуст. Пустыми были и бронеколпаки с узкими щелями, где обычно прятались наблюдатели или наводчики, и ангары форта с распахнутыми воротами. Я уже собрался было вернуться к своим, как заметил в крайнем из них странный объект: под маскировочной сетью было спрятано явно что-то массивное, в равной степени похожее на любой военный аэромобиль. Мне даже показалось, что воздухе витают знакомые запахи сгоревшего металла, но никак не мог вспомнить, что же они означают.
Бежать через двор был чистым безумием. Правильнее было обойти его по периметру. Что, собственно, я и сделал, обнаружив на шестой позиции еще один вход в казематы. Не здесь ли располагалась тайная база, на которую намекал Лука Федотов? Однако разбираться времени не было. Если кого-то и надо было опасаться, то скорее всего тех, кто находился на командном пункте, где торчал авиационный пулемет.
Расстояние в тридцать метров, которые отделяли меня от ангара, я преодолел за одно мгновение и спрятался в тени ворот. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я обнаружил, во-первых, что охраны – никакой, а во-вторых, что это не “индель”, а “бонга” – средняя боевая машина черных ангелов с ракетным вооружение и нибелунши. Серьезная машинка. Точно такая штука атаковала нас в военно-морской крепости и чуть не превратив нас в форшмак.
Я обошел вокруг. “Бонга” походил на очень большого жука, только крылья были несоразмерно маленькие и использовались в качестве подвесок для вооружения. Диаметр ствола нибелунши был не меньше полуметра, а экипаж, судя по размеру колпака, состоял из двух пилотов. Кроме этого было еще одно место в глубине кабины. Где влезут трое – там и пятеро, невольно обрадовался я. С этой мыслью я вернулся прежним путем. И снова ничего не произошло – ствол пулемета все так же сиротливо торчал на фоне неба, а двор был пуст.
Это меня вполне устраивало. Перед тем, как перелезть через бруствер, я присел на лафет скособоченной пушки и немного погрустил: мне захотелось увидеть Наташку и Полину. А вместо этого я всю жизнь занимался весьма бессмысленным занятием – поисками истин. И, похоже, ничего не нашел. Впервые я задумался, стоит ли тратить на это время. Не лучше ли завести домик где-нибудь на берегу фьорда и удить рыбку?
С такими невеселыми мыслями я перелез через бруствер и на том месте, где должны быть наши, никого не обнаружил. В первый момент я вообще решил, что ошибся. Нет, оказалось, все правильно, третья позиция – на граните синей краской была выведена соответствующая цифра. Да и на земле почему-то валялась бескозырка матроса Григория Кутуза? Я поднял ее и с тупым видом прочитал: “Варяг”.
Деться они никуда не могли. Прямо в море уходил мыс, где располагалась еще одна батарея. Чтобы попасть вглубь острова, следовало неминуемо пересечь пресловутый равелин и его двор, в котором все время находился я.
В следующее мгновение раздался странный шорох. Я не успел поднять глаза. Ни о каком чоппере не было и мысли, а если и были, то я просто ничего не успел бы сделать. Меня сбили, навалились и скрутили.
Кто-то истошно орал:
– Руки! Руки!
Среди сумятицы и тычков, я успел кого-то лягнуть, кому-то заехать локтем. Но было поздно – на голову натянули мешок, поставили на ноги, и повели, довольно культурно предупреждая:
– Лестница. Еще одна. Ножку, ножку…
Опыт полезен тогда, когда мы принимаем его во внимание. Я своим опытом пренебрег, хотя двадцать раз был в подобном положении. Ведь ясно же было, что “бонга” просто так здесь не поставят, что где-то прячутся камены, что за мной наверняка наблюдают. И еще эта турель с пулеметом. Не зря она меня все время смущала.
Судя по всему, через шестую позицию меня провели в коридор, который был общим для всего форта, и протащили до командного пункта, открывая и закрывая поочередно бронированные двери. Только в районе второй пушки, где сильно пахло взрывчаткой, воспользовались каким-то обходным путем. Наконец, открыли последнюю дверь. Вежливо предупредили: “Осторожно… комингс…” Завели в помещение и посадили в углу на корточки. Я услышал, как они уходят, бряцая оружием и довольные исполненным делом. Это были камены. С черными ангелами я один раз дрался, они казались плохими бойцами. Однако судя по запаху, в форте присутствовали и последние.
В помещении было так же темно, как и в коридоре. По крайней мере, сумрачно, потому что сквозь ткань мешка не пробивалось ни лучика. Я пошевелился, устраиваясь удобнее и пробуя, как сидят на мне наручники.
Знакомый голос произнес:
– Жрать охота…
– Леха… ты что ли?
– А-то… – ответил он. – Гулять меньше надо. Почеши лысину.
Я представил его дурашливую морду с многократно перебитым носом и едва не рассмеялся.
– Кто еще с тобой? – шепотом спросил я.
– Да все мы здесь, – ответил за него Федор Березин.
– И матрос?
– И матрос…
– Здесь я, – подал он голос.
– Ну слава богу, а то я бескозырку нашел.
– А Лука?
– И Лука… – отозвался он.
Судя по всему, за Лехой сидел Лука, затем Федор Березин и Григорий Кутуз.
– Почеши лысину, – попросил Леха.
– Не разговаривать! – прикрикнул камен.
Мы замолчали. Некоторые время были слышен голос камена: “Да, позиция пять, третий эшелон”. Потом в комнату вошел черный ангел. Его выдавал стук копыт и, словно визитная карточка – тонкий запах навоза.
– А… эти, что ли?
Они шептались. Я разобрал только отдельные злорадные фразы:
– Выследили… накрыли… заманили… постарались…
– А откуда?
– Странная история… из базы Канонерска…
– Так мы ж ее…
– Ну да…
– А?.. Все равно не похоже. Чудеса в решете. Живучие, сволочи…
– Говорят, подводная лодка. Адмирал лично хочет… потом экзекуция…
Затем камен произнес фразу, значение которой я не сразу понял.
– Если привезут анализатор.
– Обязательно?
– Согласно инструкции.
– Зря… я бы не возился…
Какой анализатор, подумал я. Детектор лжи? Зачем он им нужен? Нас лично собирается допрашивать какой-то адмирал? Но никто даже не обратил внимания на полковничьи погоны Луки Федотова. Значит, что-то другое. Так, какой еще может быть детектор?
Черный ангел вышел. Его копыта стихли за бронированной дверью в глубине туннеля. Судя по всему, помещение, в котором мы находились, было большое и гулкое. А камен был дежурным. Иногда он с кем-то разговаривал по связи.
– Ну почеши лысину! – снова попросил Леха.
– Дело дрянь, – прошептал Федор Березин.
– Как ты думаешь, они нас сразу шлепнут? – спросил Леха.
– Конечно! – уверенно сказал Федор Березин.
Он явно хотел умереть героем и утащить всех нас за собой. Лучше бы он напился, и я тоже.
– А мне показалось, они кого-то ждут – подал голос Лука Федотов.
– Подождут и шлепнут, – заверил Федор Березин.
Мы грустно помолчали. Смерть во цвете лет никого не прельщала. Думаю, даже Федора Березина.
– Слушайте, – горячо зашептал я, – я здесь надыбал “бонга”…
– Ну… – сразу отреагировал Федор Березин, которому и положено было отреагировать на подобную фразу.
– А где?
– В ангаре напротив, – сообщил я. – Даже не охраняется.
– А давайте на нем улетим? – высказался Федор Березин.
– Из кулька в рогожку, – пробурчал Лука.
– Давайте! – быстро зашептал Федор Березин.
– Ты же его не знаешь, – веско заметил Лука.
– Ну и что! Все летающие объекты одинаковые.
В его словах прозвучала неподдельная бравада. Если бы я так часто не пил водку с Федором Березиным, то решил, что это треп, но Федор был не из тех, кто кидал слова на ветер. Во-первых, он был летчик от бога, а во-вторых, всегда реально взвешивал свои силы и шансы.
С другой стороны, мне тоже показалось, что это неплохая идея, но я понимал, что она слишком рискованная. Мы даже не успеем выбраться из казематов, не говоря о наручниках, в которые были закованы.
Камен бубнил в телефонную трубку:
– Третий вышел… Третий вышел… Зона девять... Зона девять... Как слышишь? Прием. Прием.
Снова появился черный ангел.
– Ну что?
– Расчетное время в двенадцать ноль пять.
– Будь осторожен.
– Куда они денутся...
И тут меня осенило:
– Лука, – позвал я, когда черный ангел вышел, – какие бывают анализаторы?
– Лжи, – сказал он.
– Это понятно, а еще?
– Отставить шептаться! – снова крикнул камен.
Мы примолкли, Лука прошептал:
– Идентификатор Плетнева.
– Что это такое?
– Определяет генетический набор человека, то есть стандартный метод типирования ДНК. А зачем тебе?
– Незачем, – буркнул я. – Просто так.
– Они тебя ищут? – догадался Лука.
– Похоже, – сознался я, – им нужны цекулы, – и позвал: – Леха, ты можешь снять наручники.
– Если только ты залезешь в мой карман.
В его карманах всегда можно было найти всякого рода нужные и ненужные вещи, не исключая даже ключи от наручников.
– Командир, – позвал Лука Федотов, – дайте воды, мне плохо.
– Полковник, только из уважения к вашим сединам… – сказал камен, подходя и снимая с Луки мешок.
– Что с нами будет? – спросил Лука.
– А что бывает за подрыв флагмана?
– Понятно… – уныло согласился Лука. – Но мы же солдаты… мы выполняем долг.
– Вас как военного могут оставить. У нашего адмирала сердце доброе. Будете двор мести. Из матроса сделают хлыста, а остальных в камеру.
– И вы туда же! – вырвалось у Лехи.
– Станете космической пехотой! – засмеялся камен.
– Я полежу пока… – неподдельно простонал Лука.
– Лежите…
Камен не возражал. Его снова отвлекла связь.
– Какой пехотой? – шепотом спросил Федор Березин, когда камен отошел.
Во время восстания хлыстов он пребывал на Марсе и не участвовал в их подавлении, стало быть, мало что знал о черных ангелах, а о их хитиновых куколках еще меньше.
– Черным будешь, – объяснил я, – ангелом, без роду и племени.
– А я не хочу, – заволновался Леха. – Я уже там был.
– Где ты был? – удивился камен, отрываясь от телефонной трубки.
– Нигде, – спохватился Леха Круглов.
Одни раз он уже подвел нас своими откровениями и теперь боялся своего языка.
– Он наш, редакторский, – громко сказал Федор Березин. – Все писатели сумасшедшие.
– Вас всех перевоспитают, – засмеялся камен, – забудете, как бумагу марать, – и забубнил в трубку: – Мы готовы… мы готовы… Девятый, принимай борт, принимай борт.
– Сними орденскую планку, – энергично зашептал Лука.
– Зачем… Ну почеши лысину!
Судя по голосу, Леха впал в отчаяние. Ему претила сама мысль стать черным ангелом. Я представил, как это произойдет: нас облучат, сделают куколкой, а потом подвесят вниз головой, чтобы мы зрели и в конце концов превратились в бабочек, то бишь в жуков. У нас появятся фасетчатые глаза и вырастут огромные крылья, а руки станут длинными и тонкими, как у летучих мышей. Б-р-р-р…
– Сними и расстегни мне наручники, – зло шептал Лука, наставляя Леху на пусть истинный.
Кажется, он даже пнул его, чтобы привести в чувства. Я немного подвинулся, чтобы скрыть от камена их возню. Руки у Лехи были приспособлены для всякого рода пакостей – типа открывания электронных замков не говоря уже о любых механических запорах. Чтобы расстегнуть наручники, требовалось секунды две, не больше.
– Эй! – крикнул камен. – Что вы делаете?!
Он вскочил, бросив трубку на стол.
– Ему плохо! – громко объявил я, привставая.
– Здесь не госпиталь! – произнес камен, подбегая.
В следующее мгновение меня ударили по голове и почти сорвали мешок. Камен боролся с Лехой, который не успел снять наручники. Я бросился камену под ноги, не давая ему навалиться на Луку, который уже освободил руки и поднимался. Леха вслепую боднул камена головой в живот, а я подцепил его плечом. Но он каким-то образом сохранил равновесие и даже успел задеть меня коленом, как вдруг захрипел, упал на пол и стал кататься, держась за гордо. Только после этого я понял, что произошло. Лука наконец вспомнил навыки контактного и бесконтактного боя и применил их на практике. Уж не знаю, как, но, похоже, он ударил камена двумя пальцами в кадык. Камен задыхался и кашлял. Он пополз к столу, где у него было оружие. Леха – прыг – сел ему на ноги. Камен несколько раз дернулся. Леха, оскалившись, держал. Потом камен выгнулся, хрипя, и застыл в центре помещения, как большой червяк, – изо рта у него хлынула кровь.
Пока он все это проделывал, Лука освободил мне руки, занялся матросом и Федором Березиным, а я подбежал к бронированной двери, на которой было написано “Крейсер Рюрик” и закрыл ее на массивный засов и только после этого мельком огляделся: мы находились в большом сводчатом помещении, в котором недавно был пожар – потолок оказался закопченным, часть оборудования была свалена в углу, другая часть была разбита. Рядом с входом начинался длинный коридор, в конце которого, похоже, располагались службы.
Надо было срочно его обследовать. Я выхватил свой огромном черном пистолете с вычурной скобой и, держа его перед собой, как в полицейских фильмах, первым делом сунул нос у туалет: все три кабинки были пусты. Пуста оказалась и кухня, заваленная тарой из-под минеральной воды, картонными коробками и покореженными котлами. Однако из столовой донеслись какие-то звуки. Соблюдая максимальную осторожность, я заглянул внутрь. Хорошо хоть не начал стрелять – на полу сидел Леха и с жадностью пожирал тушенку с перловой кашей, используя в качестве ложки собственную расческу.
– Фу… – выдохнул я, входя и опуская пистолет.
Леха поднял на меня глаза, в которых светилась святая наивность, и пожаловался, с удовольствием почесывая жирной расческой лысину:
– Запить нечем…
– Ну да, конечно, – саркастически согласился я, обозревая бардак, царивший и здесь. Мне показалось, что в углу за грудой разбитый столов находится портал. Наши, отступая, сожгли и разломали все, что можно было разломать. Разбили даже бутылки с пивом марки “Балтика”, попрятали куда-то вилки, а холодильник расстреляли из автоматов.
Нас позвали. Я быстро вернулся в дежурку – надо было срочно уходить. Лука, вооруженный пистолетом камена, как раз открывал бронированную дверь. Федор Березин и матрос Григорий Кутуз, стояли по обе стороны, прижавшись к стене.
Мы выскочили в коридор. Справа была дверь, ведущая в караулку. Лука рывком дернул за ручку, и мы, держа оружие наготове, ворвались внутрь. Из всей сумятицы, которая возникла в следующее мгновение, я помню только грохот выстрелов: “Бах! Бах! Бах!” в маленьком пространстве, крики и хрипы. Оказалось, что мы с Лукой застрелили двух каменов, которые, похоже, здесь отдыхали. Оба были вооружены штурмовыми автоматами и еще самым разнообразным оружием, которое стояло в стойке. Федор Березин тут же взял себе автомат, я – штурмовую гранату. И мы осторожно стали подниматься по металлической лестнице, которая вывела нас на прямоугольную площадку, огороженную перилами. С одной стороны плескалось, море, на дне которого лежала наша бедная “Ижора”, с другой – простилался двор, в центре которого собрались все обитатели форта для встречи адмирала, который прилетел на “пиросе”. Судя по бронежилету, который прикрывал его от горла до паха, это был метатрон – черный ангел очень высокого ранга, в данном случае адмирал военно-морских сил.
– Сейчас я им всыплю… – прошептал Федор Березин, вылезая на площадку и направляясь к авиационному пулемету на турели.
Он деловито клацнул затвором, прицелился и дал прицельную очередью.
Я плохо видел, что происходило во дворе форта – мешал срез укрепления. А подняться на площадку не давал Леха, который успел доесть свою тушенку с перловой кашей, и теперь орал во все горло:
– Врежь!.. Врежь!!! А-а-а-а!!!
Потом к солидным звукам пулемета: “Бум-бум-бум… бум-бум-бум…” прибавились легкомысленные: “Т-р-р… т-р-р… т-р-р…” автоматных очередей. Оказывается, Леха тоже вооружился автоматом и, приплясывая, словно чертик, вместе с Лукой вовсю стрелял по черным ангелам и каменам. Не знаю, был ли от этого какой-то толк, потому что Леха, по-моему, вообще ни куда не целился, а палил что называется в белый свет – отводил душу.
Тогда я улучил момент, высунулся по пояс и “Бух-х-х!” – выстрелил. Грохот от взрыва и удар металла по металлу после этого долго стоял у меня в ушах. Трудно было определить, куда я попал – похоже, все же в “пирос”. Все равно ничего не было видно – двор форта был затянут дымом, пылью и огненно-черным облаком от штурмовой гранаты.
И все бы ничего, но к грохоту боя примешались странные шуршащие звуки, которые на мгновение заглушил все остальное: “Шу-у-у!!!” Они были столь мощными, что нас сдуло с командного пункта.
– Бежим! – первым запаниковал Леха и, бросив автомат, буквально свалился на меня.
Мы втроем: я, Григорий Кутуз и Леха сосчитали все ступени лестницы, пока не оказались в караульном помещении, где лежали мертвые камены. Следом за нами тот же путь, но на своих двоих, с очумелым видом проделали Федор Березин и Лука. Я даже ни о чем не успел спросить, как на головы нам посыпались камни, перила и все, что осталось от авиационного пулемета и турели к нему.
– Взлетел! – орал Леха.
– Кто? – спросить я, прежде чем мы выскочили в центральный коридор форта.
– “Пирос”! “Пирос”! – орал Леха, протискиваясь следом за Лукой в узкую дверь.
Сзади еще раз грохнуло – да так, что форт качнуло. Похоже, командный пункт приказал долго жить. Но зато крепкие стены, сделанные по земным технологиям, и на этот раз спасли нам жизнь.
Не знаю зачем, но мы побежали в сторону артиллерийских позиций, забыл, что из дежурки во двор тоже есть выход. Может, оно и к лучшему, потому что до ангара с “бонга” мы все равно не добежали бы. Не успели бы. Положили бы нас во дворе, как цыплят. Да и надо думать, “пирос”, который взлетел, просто так не оставил бы нас в покое.
Дальше второй позиции мы не проникли. Хорошо еще, что в общей сумятице Лука Федотов сохранил хладнокровие. Не успели мы свернуть за угол, как в темноте коридора увидели вспышки выстрелов, и вовремя шарахнулись назад. Пули, рикошетя, высекали искры из стен.
Тогда мы сунулись на первую позицию, но были поздно: там уже мелькали камены с автоматами и черные ангелы с ах-пучами и нибелунши. Что было делать? Кто куда, а у нас оставался только один путь – назад, в дежурку. Через мгновение мы уже сидели за ее бронированной дверью, на которой было начертано: “Крейсер Рюрик”. Впрочем слово сидели не соответствует ситуации. На самом деле, мы метались в поисках выхода. Один Лука спокойно обосновался на стуле и с насмешкой наблюдал за суетой. Я почему-то подумал, что ему не привыкать умирать. Он в бытности и на Земле ничего не боялся. Как оказалось впоследствии – небеспочвенно. Но кто знал об этих его странностях?! Единственный, может быть, я догадывался, но только не уровне подсознания.
Когда все закоулки были обследованы, а был обнаружен только вентиляционный ход, в который могла пролезть разве что Лехина голова, все упокоились и сели там, где сидели до этого и, вроде бы, смирились. Федор Березин сказал, обращаясь ко мне:
– А я ведь в него весь магазин выпустил.
– В кого? – спросил я.
– В “пирос”, конечно, – кисло сообщил он.
– Ты уверен? – удивился я.
– Ну, во-первых, я не разучился еще стрелять, а во-вторых, в пулеметной ленте были тепло-сенсорные патроны “сахен”, а каждый четвертый – разрывным, и хоть бы хрен по деревне.
Я вспомнил, что “сахен” – это технологии разумной или самонаводящейся пули, предназначенной исключительно для поражения движущихся объектов и живой силы противника. Если при стрельбе обыкновенными патронами существовала норма – одна обойма – один труп, то технология “сахен” – один выстрел – один труп, была эффективнее не менее, чем в тридцать раз, правда, она и была и дороже на столько же, но это уже были детали.
– А адмирал? – спросил я ради праздного любопытства, хотя и так все было ясно – “сахен” не пролетела бы мимо такого борова.
– Скосил первой же очередью.
– Правда, правда, – добавил Леха, – и всех, кто во дворе, мы тоже уложили.
– А он все равно взлетел… – с досадой добавил Федор Березин. – Даже твоя штурмовая граната его не взяла!
Ему ну очень хотелось сбить какой-нибудь иноземный аэромобиль или даже базу черных ангелов. Тогда бы его представили к награде и дали бы покататься на Красных Звездах, то есть “стиксах” или “кёзах”.
Вдруг Федор Березин лихо запел, страшно фальшивя, одну из своих детских сексуальных песенок:

Игрался я, игрался я, игрался.
Вдруг вижу по дорожке две маленькие ножки
В нейлоновых носочках: “Топ-топ-топ!”
Задрал повыше голову и вижу, что за диво:
Глаза, как нарисованные,
А киска, как малина.
Милая мордашка – картинка Эрмитажа.
К черту все игрушки!
Соску даже!

В конце он выдал чечетку и, слегка запыхавшись, плюхнулся рядом со мной.
– Лучше бы мы в лодке утонули!
– Успеется, – ответил я.
– Действительно, куда спешить?! – согласился Федор Березин.
Мне показалось, что он молча укоряет – в сумятице метаний я совсем забыл о чоппере, да и вряд ли он помог бы при таком калейдоскопе событий. Я словно все время опаздывал. Вот что значит быть нетренированным. Но с другой стороны, видно, нам не грозила смертельная опасность, раз у меня не возникло желание переместиться куда-нибудь в другое место, хотя я, конечно, упустил свой шанс. Надо было “пирос” сбить чоппером, а не стрелять в него из классического оружия. Поэтому я казнил и корил себя и был собой недоволен.
– Похоже, это конец, – очень спокойным голосом произнес Лука. – Что будем делать?
– Давай, что ли, напоследок воспользуемся планшетником, – предложил Леха, вытаскивая его из своих необъятных карманов.
Слава богу, он меня не послушался и не спрятал планшетник, да и мне самому себе надо было выразить благодарность за лень и безалаберность – в свою очередь я извлек брелок с ключом, которым можно было открыть индивидуальный глиняный портал, которого у нас на этот раз не было. Один раз на Земле мы с Лукой им воспользовались, чтобы попасть на базу черных ангелов. Это были самые интересные приключения в нашей жизни, но повторять их мне почему-то совсем не хотелось.
Мы сели в кружок и склонились над шариком, внутри которого крутился правильный многогранник – икосаэдр. Планшетник “открылся” как всегда неожиданно – перед нами разложилась карта местности: вот мы – вид сверху, а вот Финский залив и форт Константин.
Федор Березин так удивился, что сел на зад. Впрочем, испугался и Григорий Кутуз. Пока они приходили в себя, от их движений масштаб увеличился, и мы невольно перескочили во двор. На этот раз планшетник работал классическим образом, то есть так – как когда-то на Земле. “Бонга”, на который было столько надежды, в ангаре уже не было. Камены и черные ангелы куда-то попрятались. Но следы бойни были хорошо заметны: простых бойцов заволокли в казематы – за ними остались кровавые следы, а адмирала, похоже, эвакуировали на “бонге”.
Мы поднялись выше. Стал заметен синий купол Морского собора. А в Купеческой бухте собрался весь флот черных ангелов. Туда же притащили рейдер, который мы торпедировали. Он нещадно дымил изо всех дыр.
Федор Березин возбужденно шептал:
– Здорово! Здорово!
У Луки от удовольствия блестели глаза. Один матрос Григорий Кутуз, не знакомый с техникой планшетника, откровенно боялся. Он схватился за меня, когда мы воспарили над Котлиным, воспринимал наши маневры за реальность.
Через пять минут мы поняли всю серьезность положения: над акваторией Финского залива кругами ходили “индели”, одетые в свою плазменную защиту типа “кужух”. Трудно было понять, сколько их в этом районе. По крайней мене, не меньше трех. Остальные могли маскироваться под перистые облака Балтики. На среднем эшелоне кружились “бонги”, а под ними – “пиросы”. В этих же перистых облаках прятались и “стиксы” (или “кёзы”), потом что вдруг один из “инделей” потерял кужух. Мы пропустили этот момент – вдруг “индель” предстал нашим взорам в первородном, то есть в блестящем металлом корпусе, и через мгновение взорвался с характерным для калачарки хлопком и грандиозным фейерверком в полнеба. Только калачарка была несравненно больше, чем выходила у меня. Одновременно крейсер, который мы так и не потопили, оплавился от направленной энергии, разломился на две части и скрылся под водой, а “бонги”, прикрывающие его, просто стали вспыхивать один за одним, как новогодние свечки. Небо тотчас наполнилось стаями ЛБА. Облака пришли в движение, и одно из них мгновенно набрав скорость, скрылось горизонтом, а за ним в погоню бросились три или четыре “инделя”. В азарте мы решили было последовать следом, но в дверь нашей дежурки ударили чем-то очень тяжелым – так, что сотряслись стены, и голос, который явно принадлежал черному ангелы, сообщил ультиматум: сдаться в течение трех минут, иначе мы будем уничтожены.
Тогда мы спустились, что говорится, с небес на грешную Землю и через третью артиллерийскую позицию проникли в форт. Так вот: с другой стороны нашей бронированной, снарядонепробиваемой двери с гордой надписью “Крейсер Рюрик” была установлен нибелунши и камен возился с прицелом и отбойником.
Мы невольно вернулись в дежурку – то есть в свои реальные тела под защиту бронированной двери. Камены и черными ангелами для острастки выстрелили из ах-пуча – в металле появились крохотные оплавленные отверстия. Мы все попадали там, где сидели – вокруг планшетника, который тут же сам собой закрылся. Даже Лука, который приготовился к смерти, невольно растянулся рядом.
– Сейчас врежут из нибелунши, – констатировал я.
– Постойте! – заорал, подпрыгивая, Леха Круглов. – Я вспомнил! Там же портал!
– Какой портал?! – вскричали мы все дружно.
– Обыкновенный! – крикнул Леха по пути в столовую.
– Что же ты молчал! – оживился Лука.
Но его уже никто не услышал, потому что ринулись следом за Лехой. Вмиг раскидали столы, отшвырнули разбитый холодильник и поняли, почему Леха и я в том числе не обратили внимания на кабинку портала: она тоже оказалась разбитой.
Лука распахнул покосившуюся дверь и обозрел содержимое.
– Ну что? Чем черт не шутит? У кого есть карточка?
Карточка нашлась только у меня.
В это момент черные ангелы выстрелили из нибелунши. И хотя вход в столовую был через кухню, дверь напрочь выбило и клубы дыма и гари влетели внутрь.
Я как раз набрал код своего дома и нажал на кнопку пуск. Три раза предупреждающе мигнул свет, и мы оказались в моем домашнем портале, в кабинке которого я держал рыбацкие принадлежности. Спотыкаясь о большие резиновых сапогах с желтой рифленой подошвой, мы скопом выскочили в прихожую. Леха даже умудрился пропахать носом до тумбочки с обувью, из которой вывалился мой большой черный пистолет, но лихо вскочил и побежал в сторону кухни. Туда же направил свои стопы и Федор Березин. Ясное дело, они-то знали, где у меня всегда хранится запас первоклассной холодной водки. Лука же умудрился безнадежно запутаться в зеленом плаще, удочках и сачках, а Григорий Кутуз просто не знал, куда надо двигать и что делать. А через пару секунд из портала вывалили два черных ангела, вооруженные ах-пучем и штурмовым автоматом с пулями “сахен”.
Если бы Лука Федотов и Григорий Кутуз хотя бы были рядом, уверен, я бы защитил их, но они уже находились в глубине коридора, когда черные ангелы выстрелили из ах-пуча в режиме серебристых импульсов и из автомата, в котором были тепло-сенсорные пули “сахен”. Серебристые импульсы я нейтрализовал почти все до единого. Нейтрализовал и пули. Все-все… кроме одного-единственного импульса и одной-единственной пули. Но эта одна-единственная пуля “сахен” убила матроса-штрафняка – Григория Кутуза, а один-единственный импульс – Луку Федотова.
Я не видел, как в него попал импульс. Я возился с черными ангелами, которые проявили изрядную прыть. Прежде чем я их убил и распылил на элементарные частицы, они разнесли всю прихожую, уворачиваясь от чоппера. Потом я схватил автомат и привел в негодность портал, чтобы черные ангелы или камены не смогли им воспользоваться.
Все остальное рассказал Леха:
– Он завертелся на месте, как волчок, и вдруг начал сдуваться, словно резиновая игрушка. Такого мне видеть не приходилось. Вот! – он растерянно показал на то, что лежало на полу.
От Луки осталась одна бренная оболочка. Леха на всякий случай потрогал ее носком ботинка. Если это один из его фокусов, подумал я, то Лука не менее виртуозен, чем цекулы. Вряд ли он теперь расскажет, агентом какого межгалактического союза является, да и есть ли этот союз.
– Кажется, он умер… – сказал Леха и беспомощно посмотрел на меня.
– Ну умер, так умер, – как можно беспечнее заявил я. – Подумаешь!
– Ты что?! – удивился Леха. – Это же Лука!
– Не уверен, – сказал я.
– Я от тебя не ожидал, – сказал Федор Березин.
– И что теперь будем делать? – беспомощно спросил Леха.
– Ты еще раз посмотри, – сказал я.
Леха тупо уставился на то, что минуту назад было Лукой. Но либо он совсем обалдел с Федором Березиным вместе, либо не следили за последними новостями в разделе “аномалии природы”, и вообще не понимали, куда катится мир. Конечно, они не видели, как первый раз погиб Лука, но ведь я твердил об этом на каждом углу – а они меня не слушали. А слушать надо было лучше. Они приняли произошедшее еще за один фокус, которыми была полна история человечества за последнее столетие. Но это был вовсе не инопланетный фокус. Это был самая что ни на есть реальность.
– Знаете, что, – сказал я, – не волнуйтесь за Луку. С ним ничего не произошло.
– Почему? – в один голос удивились Леха и Федор Березин. – В смысле – смерти?
– В смысле смерти.
Леха недоуменно посмотрел на Федора Березина.
– А… – почесал он лысину, – ну да…
– Поняли, или нет?
– Нет, не поняли.
– Это Лука, но он не умер.
– Как это так?! – удивился Федор Березин.
– Он реанкарис или по-японски харагэй, – уверенно сказал я.
– Реанкарис… – как эхо повторили они, – харагэй…
Федор Березин не знал, как реагировать, и только таращился, а Леха забыл закрыть рот.
– Точно! – наконец обрадовался Федор Березин. – Черт, я-то думаю, чего он такой странный – в форме полковника... Мой отец всегда говорил: “Может, жизнь и дерьмо, но альтернатива неприемлема”. А здесь даже не альтернатива, а черт знает что.
– Я тоже думал, на кого он похож?! – нашелся Леха. – Точно реанкарис или харагэй – человек, обладающий бессмертием. – Только я не верил.
– А я видел, как он выпал с двадцать пятого этажа, – повторил я еще раз, как заклинание. – Господи! Неужели нужно убить человека, чтобы вы мне поверили?
Тогда Лука присел и стал вежливо расправлять оболочку, которая на глазах превращалась в прах: лицо посерело, сделалось плоским, кости таяли, как сосульки на солнце, одежда пошла черными пятнами, узел галстука мгновенно стал не толще газетной бумаги. Но запаха не было. Леха не выдержал и на всякий случай сделал шаг назад.
– Может, это и правда, – сказал он.
Одного я не понял, куда делся труп Виктора Ханыкова? Ведь я же оставил его в прихожей. Неужели кто-то побывал в доме? Но это уже не имело никакого значения, потому что я сам в этом доме больше никогда не был.


Глава 9.
Исход

Реанкарис или харагэй – редчайший феномен – реже, чем телепатия, телекинез или ясновидение и прочие аномалии живой материи. Реакция человечества на неизведанное. Реанкарис или харагэй не принадлежат ни одному ведомству и одновременно пребывают во всех ипостасях, какие себе можно было представить. Практически, это новый биологическим видом человека, его бессмертная душа, пограничное состояние, чудо. Природа этого явления вообще не изучена. Известно только, что такие люди появлялись один на миллиард. Даже цекулов было несоизмеримо больше. Легко посчитать, что реанкарисов или харагэй, учитывая естественную убыль, не менее десяти-двенадцати человек на все человечество. Одни из них были засекречены не хуже национальных тайн, другие ничем себя не проявляют и живут обыкновенной жизнью среднего марсианина, третьи – авантюристы – бродят по свету подобно Луке Федотову.
Он был одним из них. Впрочем, рано или поздно он снова где-то появится – может быть, в другой форме и в другой стране. Мне почему-то казалось, что мы еще встретимся.
Теперь я понял, что связывало Жору Мамырина и Луку Федотова. Жора знал, кто такой Лука. А иметь в союзниках реанкариса было величайшим успехом для любого государства и даже для черных ангелов и их хозяев – астросов.
Мы завернули в пледы Григория Кутуза и то, что осталось от Луки Федотова, и вынесли в сад. Наскоро выкопали могилы. Времени не было – на востоке угрожающе гремело. Там шли тяжелые бои.
В тот момент, когда мы допивали бутылку над печальными холмиками, во дворе приземлилась Катажина на своей любимой “яузе”, из которой первым выскочил Росс, принявшийся за свои обычные штучки, то есть обниматься, целоваться и лизаться – особенно со мной, следом за ним бодрячком – никто иной как Сорок Пятый юмон, а затем уже во всем великолепии – Катажина Фигура, которая, видно, собралась на вечеринку, потому что была намазана, накрашена выше крыши, да еще и одета в черное открытое платье и куталась в огромную шаль вишневого цвета. Естественно, на ней была соответствующая прическа, над сооружением которой парикмахер трудился не меньше полдня.
У Лехи, конечно, восстал из мертвых. Это было заметно по его вдохновенному лицу и по тому, как он незаметно сунул руку в необъятный карман, чтобы уладить дело. Как всегда при виде красивой женщины, он начал кривляться: “Ах, вы мне нравитесь! Ах, я от вас устал!”
Федор Березин подтянулся и разгладил свои армейские усики. Выдержки с женщинами ему было не занимать, и я мог не опасаться за свое сокровище – Федору Березину нравились или вульгарные, перезревшие женщины с большими задами, которые обязательно должны были материться, пить пиво в неограниченных объемах и курить длинные дамские сигареты марки “Вуду”, или, напротив, инфантильные школьницы от открытыми пупками. Одну из его рыжую, голенастую пассий, похожую на вечную старшеклассницу, я хорошо знал. Ее способность расхолаживать мужскую натуру не вызывала сомнений. Федор пропадал у нее неделями. Ну да ладно – это другая история. Зачем выдавать друга.
А я… Я растерялся.
Во-первых, юмон с придыханием произнес:
– Хозяин… – и добавил, ласково и нежно щелкая каблуками: – Прибыл согласно приказа.
Каково я выглядел в глазах Лехи и Федора Березина? Даже боялся посмотреть в их сторону. Только слышал, как они злодейски хихикают.
А во-вторых, Катажина, демонстративно не обращая внимания на Лехино кривляние, подошла и поцеловала меня в засос, назло всему свету изображая страсть, что вполне меня устраивало. Я понял, что испытал Леха. В пору мне было утащить Катажину в спальню. Но, естественно, я соблюдал приличие, правда, немного разозлился.
– Почему он с тобой? – спросил я, понимая, что глупо выгляжу – ревновать возлюбленную к юмону!
– Спроси сам, – пожала плечами Катажина и отвернулась, чтобы подразнить Леху взглядом своих небесных глаз, – второй день сидит.
– Как ты меня нашел? – спросил я.
– Явился согласно вашего приказа в наиболее вероятный пункт дислокации, – отрапортовал юмон, улыбаясь, как ясное солнышко.
Клыки он действительно спилил. Остались одни рожки, которые формально были частью его сущности и не должны были порицаться обществом. Впрочем, радикально настроенные организации все чаще выступали за то, чтобы очистить человечество от суррогатных людей.
– Вероятный пункт чего?.. – кисло переспросил я.
– Дислокации, – ответил он без капли смущения, – то есть вашего появления.
Наверное, у меня был очень глупое лицо, потому что Федор Березин с Лехой перешли на тихое, игривое ржание. Я старался не смотреть в их сторону.
– Объявляю тебе взыскание. Что-то не припомню, что говорил о доме моей невесты.
– …Квартировался в сарае… – потупившись, шепотом сообщил юмон, глядя на меня искоса.
Я готов был провалиться сквозь землю. Федор Березин с Лехой корчились от смеха. Чтоб им пусто было!
– Каком-каком сарае? – потребовал я объяснений.
– Ты своих подчиненных так настращал, что тебя боятся, – сварливо вмешалась Катажина.
– Он не мой подчиненный! – отрезал я, чем окончательно свалил Федора Березина и Леху на землю. У них начались колики, переходящие в истерику.
– Лицемер! – бросила она мне в лицо обвинение.
– Кто приказал тебе явиться в дом этой гражданки? – спросил я еще раз, показывая пальцем на Катажину.
– Вы и приказали!
И тут я едва не прикусил себе язык. Чтобы это еще значило?! Точно! Опять сработала хреновина – чертова телепатия. Похоже, я передал приказ неосознанно, а юмон обладал рожками-антеннами. Ну и ладно, сделано так сделано.
– Отставить! – заговорил я армейским языком. – Приказ обсуждается до того, как он отдан. Инцидент исчерпан.
– А как же взыскание? – напомнил юмон без тени юродства.
Чувство справедливости в нем было развито до формальной глупости – ни один нормальный юмон-марсианин не стал бы выяснять отношения с чистокровным человеком.
– Пролетели, – кисло пояснил я.
– Слушаюсь! – громко щелкнул каблуками Сорок пятый и помахал рукой Лехе, приветствуя его.
Идиот, решил я, подумав в первую очередь о себе.
В этот момент произошло нечто невообразимое: нас подбросило и весьма ощутимо. Лично я очутился головой в клумбе с моими любимыми розами, перелетев задний двор в аккурат через калитку. Дома не существовало. Крыша провалилась, а часть стены рухнула и обнажилась кухня с горячо любимым Лехой холодильником, где хранилась водка. Только после этого донесся грохот взрыва и небеса со стороны Тарховки затянуло тошнотворными клубами дыма.
Наступило безмолвие, только отдаленный гул напоминал, что произошло нечто невообразимое и страшное, о чем и думать не хотелось.
Из придорожной канавы выбирался Леха. Федор Березин слезал с карликовой марсианской сосны, а Катажину мне пришлось снимать с березы – единственное дерево в округе нормальных, почти земных размеров, потому что я его регулярно поливал. Естественно, от прически и макияжа ничего не осталось, потому что Катажина, как всякая нормальная женщина, успела прослезиться. Один Сорок пятый не пострадал. Он, как и большинство, будем так говорить – специфических клонов, обладал способностями предугадывать всякого рода землетрясения и другие несусветности. Хотя на этот раз землетрясение было явно искусственным.
Росс как ни в чем ни бывало прыгал рядом, выказывая любовь и преданность.
Не сговариваясь, мы бросились к Катажининой “яузе”, которая тоже перелетела из заднего дворика и целехонькая встала перед фасадом, правда, покосилась на левый бок.
– Леха!..
Леха с отчаянием на лице карабкался в кухню за водкой – он всегда держал нос по ветру и знал что к чему – в любых испытаниях главное пожрать и напиться, все остальное ерунда.
Снова тряхнуло. Леха уже открыл холодильник и выгребал его содержимое в мою огромную, как чемодан, сумку.
– Леха! Брось!!! – кричали мы.
Дом угрожающе дрогнул. В районе конька появился предательский дымок, а стена со стороны моего горячо любимого кабинета выгнулась. Кожаный диван, на котором я предавался лени, выглядывал в разбитое окно.
Леха появился в проломе. Огляделся, как воришка, и сиганул вниз, держа сумку в зубах. Удивительно, как у него челюсть не оторвалась. Как только он коснулся земли, дом захлопнулся, словно мышеловка. Стены не выдержали, и крыша упала на фундамент. Взметнулась марсианская пыль, сквозь черепицу блеснули языки пламени и жадно стали пожирать то, что осталось от нашего с Россом жилья.
– Гони! – Леха пихая перед собой сумку, влетел в салон и плюхнулся нам на колени, больно заехав мне в живот локтем.
Федор Березин надавил на акселератор.
– Трык-трык-трык…
Аэромобиль был перегружен. Как только он приподнимался над землей, срабатывала блокировка двигателя: “Трык-трык-трык…”
– Выброси сумку! – крикнул я Лехе с беспокойством.
– Ни за что!
– Выброси, идиот! – посоветовал Федор Березин. – Разобьемся!
– Фигушки! – Леха в отчаянии прижал ее к себе.
Старые шрамы на его лице побелели.
– Тогда я выйду! – заявила Катажина, открывая дверь. – Ой!..
В этот момент мы были на высоте метров десяти. У Лехи Круглова сделались ожесточенные глаза. Он еще крепче вцепился в сумку.
– Вы мне потом спасибо скажете! – заявил он.
Разлучить Леху с его добычей могла разве что смерть. Я уже хотел было выпрыгнуть с Россом, когда третий толчок помог нам взлететь: мы синхронно подпрыгнули выше сосен – так что стало видно гигантское облако, поднимающееся на востоке, провалились – я думал разобьемся – почти до земли, снова нехотя взлетели, снова провалились, но уже не так низко, и пошли, как блинчики по воде, в сторону Левашова – мимо соседских домов, полыхающих, как стога сена, мимо развалившегося вокзала в облаке пыли, над озерами, блестящими под марсианским солнцем, на марсианский Выборг, поперек трассы, которая была пуста, как на дорога кладбище.
– Что это было? – прокричал Леха как ни в чем ни бывало, вертя головой и пробуя выглянуть в окно.
Каждый раз, когда он дергался, “яуза” угрожающе кренилась. Катажина делала возмущенные глаза и, оглядываясь, метала молнии. Федор Березин был занят управлением аэромобиля и не мог выразить своих чувств. “Яуза” не только подпрыгивала, но и виляла по азимуту – колокольня Богородинской церкви оказывалась то слева, то справа. Иногда оно возникала позади, а на горизонте блестели серые воды Финского залива. Причиной всему был вихри, налетающие с востока, которые кружил нас, как осенний лист.
– Лежи тихо! – наказал я Лехе и придавил его в области лопаток.
Даже Росс понимал ситуацию и угрожающе заворчал. Один юмон тактично старался не касаться Лехи, потому как ему не положено было делать это без приказа.
Небо было затянуто низкими, ватными облаками. Из этих мрачных облаков в Столицу падали огненные шары.
– Метеориты… – зачаровано произнес Леха, когда салон “яузы” осветился огненным светом.
– Это не метеориты, – со знанием дела заявила Катажина, отрываясь от зеркала, глядя в которое, прихорашивалась.
– А что же?! – с превосходством в голосе спросил Леха.
– Еб! – воскликнула Катажина Фигура в сердцах. – Простите мой французский, но это элементарно!
– Элементарно?! – дружно удивились мы.
– Метеориты не могут изменять траекторию! – в сердцах она бросала салфетки прямо на пол кабины.
– Ба! – воскликнул Леха Круглов и с восхищением посмотрел на Катажину.
И действительно, огненные шары вылетали из туч то там, то здесь, но потом изгибали свои огненные хвосты и все как один падали на Столицу.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
Никогда не находил у Катажины способностей ни к технике, ни к науке, тем более к современному вооружению. Видать, на нее снизошло просветление.
– Это оружие, – просто ответила она, подводя глаза, – разве не ясно?
– Смотрите! – закричал Сорок пятый. – Смотрите!
Со стороны Финского залива пришли большая волна. Вначале я решил, что мы летим над Рыбачьим или даже над Нахимовским озером, но потом понял, что вода везде, куда не кинь глаз. И только предгорье как обычно темнело на горизонте. Вот туда, похоже, Федор Березин и держал путь.
Нас едва не перевернуло. В воздухе появился знакомый запах горящего металла. Ясно было, что атака Столицы мира и наводнение – это работа “инделей” или даже базы астросов.
Мы удрученно молчали, глядя на водную гладь. Потом в облака вдруг что-то вспыхнуло вначале на востоке, затем – на западе и ближе. Через несколько мгновений вспышки слились в одно гигантское марево, которое заполняло весь небосвод от края до края. В стратосфере отражались отблески. Не хотелось думать о худшем. О конце цивилизации на Марсе и вообще о конце человечества, то бишь марсианства.

***
Как всегда долго-долго темнело, и еще дольше наступала ночь. Если бы не марево, едва ли вообще можно было ориентироваться в пространстве. “Яуза” – это не та модель, которая имела оборудование для слепого полета. Обыкновенный городской аэромобиль, предназначенный для цивильных трасс и культурного обхождения.
Федор Березин крикнул:
– Если мы в пять минут не найдем сухое место, то придется… – он выразительно кивнул за стекло.
Вода схлынула, и внизу простилалась мокрая, болотистая равнина. А ведь совсем недавно Марс считался абсолютно сухой планетой. Несмотря на то, что аэромобиль едва тянул, мы долго летели вдоль этой болотистой равнины. Я потерял ощущение времени. В шуме мотора иногда проскальзывали неритмичные нотки, но этим дело и ограничивалось. И вдруг я понял, что мы сейчас упадем: в звучании неритмичных ноток вдруг появилась зависимость от свиста ветра за стеклом. Это значило, что когда Федор вытягивал “яузу”, мотор сдавал все чаще и чаще и мы, теряя мощность, падали. Но пока еще никто ничего не заметил.
Леха Круглов даже в такой ситуации остался верен себе: успел подремать, затем добрался до содержимого сумки и, лежа у меня на коленях, нервно поедал колбасу, пробуя при это соблазнить Росса, который пускал слюни, но отказывался брать подачку, презирая Леху от всей души, как, впрочем, и все мы. Даже Катажина бросала на него презрительные взгляды. Один юмон делал вид, что ему все нипочем, потому что юмоны, как самураи, не должны проявлять чувств ни к еде, ни к врагу. В салоне распространился чесночный запах купатов. У меня, как у Росса, потекли не то что слюни, а реки желудочного сока.
Мы упали на склон лысой горы. Федор Березин сделал все, что от него зависело. Все-таки он был летчик от бога – тянул, тянул, умудрился набрать скорость, а в последний момент задрал нос так, что мы увидели две яркие звезды: Сириус и Юпитер, и в таком положении как бы нехотя спланировал вправо, влево, перевалил через сопку и “шлеп” – тихо приземлился, срубив всего лишь пару трухлявых деревьев. С минуту мы сидели молча вслушиваясь в тишину, окружившую нас. Лично я прикусил себе щеку. Остальные отделались испугом. Росс восторженно лизал мне ухо, просясь наружу.
Первым опомнился Леха:
– Остановка, что ли?
Он деловито сполз с моих колен, не забыв сумку и, подтянув штаны, нервно закрутил головой. Росс, растолкав всех, выпрыгнул следом, и побежал обследовать ближайшие кусты. За мной вылезли и все остальные.
Столица мира горела. Даже с расстояния в добрых триста километров это выглядело грандиозным зрелищем. Если к этому добавить, что в стратосфере происходили непонятные явления в виде зеленоватых фосфорических вспышек, кровавых зарев, то легко можно было представить, что такое апокалипсис. Похоже, там шел бой. Только кого с кем? Неужели наши дали генеральное сражение?
– Насколько я понимаю, – сказал Федор Березин, всей душой находясь в центре битвы, – здесь недалеко Пушное, где выращивают розовых шитиков?
Испуганно оглядываясь на марево, которое отбрасывало наши тени, мы спустились с сопки и вышли на разбитую дорогу. Здесь было уже совсем темно, и только она одна белела, как кости, среди мрачных сосен. Правда, иногда в стратосфере вспыхивало и затухало огромными снопами искр, но это только еще явственней делало темноту. Фонарик, который нашелся у Лехи в его необъятных карманах, давал ровно столько света, чтобы сносно ориентироваться в старом марсианском лесу. Поговаривали, что в нем бродили вовсе невиданные существа – не шитики и не домашние переселенцы с Земли – а гесионы – как считают, выходцы из воды.
Катажина примолкла, глядя на чащобу, и, прижавшись, висела на моей руке. Ее туфли приспособленные для чего угодно (в том числе и для сведения личных счетов), но не для подобного путешествия, затрудняли каждый шаг, и мы, проваливаясь по щиколотку, лезли по бурелому, который веками гнил в колее дороги и гнил бы еще столько же, но прошла колонна военной техники и превратила его в толстый слой трухи.
Росс размялся и теперь трусил рядом, порой тыкаясь мне под колено холодным носом.
Нас атаковали последние вялые комары. Они волнами налетали из чащи, разбуженные и недовольные, словно охраняли окрестные леса от пришельцев и чужаков.
Вначале дорога бежала вдоль озера. Потом привела в лощину, которая неожиданно раскрылась, и мы с Катажиной уткнулись в спину Федора Березина.
– В чем дело? – спросили мы с Катажиной дружно.
Росс тихо заворчал. Я держал его за ошейник. Шерсть на загривке у него стала дыбом, а в горле булькала злость.
– Тихо… – как-то неопределенно произнес Федор и почему-то выключил фонарик. – Поселок…
Тогда мы увидели серые коробки домов, темные пятна зелени между ними и дорогу, устремленную в горы. Самое жуткое заключалось в том, что поселок казался мертвым, потому что ни единого огонька не горело в его окнах, даже собаки не лаяли.
– Темень, что в твоих штанах, – проворчал Леха.
– Я боюсь… – сказала Катажина и, кутаясь в шаль и прижимаясь ко мне еще сильнее.
Леха по другую от нее сторону давно прикладывал воистину титанические усилия, чтобы она обратила на него внимание. Но похоже, после обжорства в аэромобиле, он окончательно пал в ее глазах, что меня вполне устраивало. К тому же ему мешала моя огромная сумка, которую он стоически волочил по земле.
– И обойти нельзя, – вздохнув, посетовал Федор Березин. – Что будем делать?
Действительно, лощина была зажата между сопками и путь был одни – черед поселок, за которым лежала равнина предгорья.
– Я могу разведать, – предложил как и положено полицейскому юмону Сорок пятый.
– Пойдут двое, – сказал Федор Березин. – Ты и ты, – он почему-то показал на меня.
– Хорошо, – согласился я к неудовольствию Катажины Фигуры и к вещей радости Лехи Круглова.
Он сразу губу и раскатал и даже с готовностью нашел в своих бездонных карманах еще один фонарик.
– По дороге не идите, – посоветовал Федор. – Заметят.
– Росса придержи, – предупредил я Катажину, глядя на ее мокрые глаза и мстительно припоминая, что совсем недавно она была готова убить меня из-за какого-то пустяка, а теперь выказывала все знаки сильно душевного расстройства. Поди теперь, пойми женщин? Не пропадет, злорадно подумал я, Леха на что?
Не успели мы с юмоном сделать два шага, как они словно растворились в темноте. Федор Березин предусмотрительно увел всех под деревья.
Я знал, почему он выбрал меня. Во-первых, из-за чоппера и альдабе, а во-вторых, он мне доверял. Из оружия, кроме моего пистолета, у нас был штурмовой автомат, который довольно уверенно держал в руках юмон.
Два первых дома выходили прямо на дорогу. За ними между соснами угадывались еще дома и длинные строения – фермы. А надо всем этим возвышались три или четыре рукотворные башни або с черными конусами крыш, чудом сохранившиеся до наших времен, построенные неизвестно когда и неизвестно кем – скорее всего, древними марсианами. Все было темным, мрачным, непонятным и безжизненным. Комары назойливо гудели на все лады, бестолково тыкаясь в лицо. В опавших листьях шуршали шитики, выискивая насекомых. Да и неведомые животные, похожие на летучих мышей, бесшумно перепархивали с дерева на дерево.
Мы запутались в придорожных кустах и пока продирались, мне казалось, что нас слышно на другом краю поселка. Трава была сухой, и ее стебли громко щелкали по джинсам. К тому же мы подняли столько пыли, что мне до смерти захотелось чихнуть. И я бы чихнул, но в этот момент Сорок пятый, который шел впереди, предостерегающе поднял руку. Я тут же забыл о чихе и замер, как аист на одной ноге, не обращая внимание на комаров, которые облепили меня с головы до ног, а потом услышал тонкий скулящий звук гесиона. Звук то пропадал, то снова возникал в темноте, и казалось, что его источник где-то далеко-далеко – там в темноте, куда убегала светлая дорога. Голодный, скулящий зов гесиона. Некоторые принимали его на веру за плачь женщины или ребенка, и шли, и пропадали, и их никогда не находили.
– Слышал? – тихо спросил я.
– Что слышал? – повернулся Сорок пятый.
– Даже не знаю, – ответил я после паузы.
Небо было чистым, и слабый свет звезд, падая на Марс, помогал сносно ориентироваться. Мы постояли, прислушиваясь к тишине, а потом двинулись вперед очень осторожно – ощупывая руками пространство перед собой.
Это нас и спасло. В какой-то момент юмон исчез, и я понял, что он присел. Я очень осторожно приблизился и спросил:
– Что случилось?
Он взял мою руку, потянул куда-то вниз, и я ощутил узкий длинный цилиндр, торчащий из земли.
– Сигналка, – прошептал он. – И там тоже, – он показал по обе стороны от себя. – Не слышал, чтобы камены такие сигналки ставили. Самое интересное, что они почти все сработали.
Действительно, попахивало порохом. В одном месте в центре выжженной трава была воронка, словно сюда попала граната. Только тогда я догадался. что юмон видит в темноте как кошка. Еще бы – юмон не был бы юмоном, если бы не видел в темноте. Как я забыл о его свойствах. Я сразу почувствовал себе уверенней, и коробки домов уже не казались угрожающими. Да и скулеж гесиона не был таким зловещим. Прочем, мне показалось, что гесион удаляется в горы.
В стене темнела дыра от снаряда, а из этой дыры тянуло сладковатым трупным запахом.
Действовать надо было тихо и осторожно. Слева дом окружал колючий кустарник. Здесь тоже были понатыканы сигналки, которые были сработанными через одну. Юмон даже обнаружил противопехотную мину – как раз сбоку от калитки. Можно было догадаться, кого или чего боялись камены. Но это что-то или кто-то сумел пробраться со стороны дороги, которая, казалось бы, должна была охраняться лучше всего.
Во дворе мы натолкнулись на свежий труп. Камен убегал. Его поймали, и кто-то большой и сильный оторвал ему руки. Трава обильно была залита кровью. Черные, запекшиеся сгустки указывали, откуда и куда тащили труп, чтобы подвесить его на конек сарая. Оружие оказалось бесполезным – ствол автомата был согнут под прямым углом, а рожок – пуст. Тот, в кого стрелял камен перед тем, как его убили, не боялся человеческого оружия. Мало того, он не боялся разнести вдребезги БМП, которая прикрывала въезд в поселок – башенка с двумя спаренными стволами валялась под рябиной в палисаднике дома.
Похоже было, что колонна, проходя, оставила здесь заслон, а вечером на него напал гесион.
Я вошел, ступая на ребро туфель. Но как ни старался, гильзы, которыми сплошь был усыпан пол, выдали мое присутствие. Судя по всему, здесь велся долгий бой. А может, боя и не было, а была паника и безотчетный страх перед гесионом. Дыра в стене при ближайшем рассмотрении оказалась проделанной не снарядом, а чем-то иным, бревном, что ли? В нее мог преспокойно пролезть крупный мужчина.
Впервые о существах внеземного, то есть и внемарсианского происхождения заговорили буквально накануне нынешних событий. Это не было даже еще сенсацией. Мол, кто-то пропал на пикнике в районе Большого Атласа, а кто-то был отправлен в сумасшедший дом. Все походило на досужие домыслы желтой прессы, к которой я и “Петербургские ведомости” себя не причисляли. Отсюда до самой огромной горы Марса – целого высокогорного континента, было никак не меньше пяти тысяч километров. Да и само название – гесион – возникло как синоним морских чудовищ, которых в глубокой земной древности насылали на города Греции. Все это смахивало на сказку для обывателей. Правда, и до Рифовой долины было далековато, и кто знает, что там завелось, после того как долину наполнили водой. Может, оно сидело миллионы лет и ждало этой воды, напилось и пошло гулять по планете.
Ночь, как и вообще все ночи на Марсе, пока не всходил Танаис, была темна, хоть глаза выколи. Звезды мерцали и от этого казались ярче. Октября выдался относительно теплым, и трупы разлагались быстро. Внутри дома стоял такой смрад, что меня едва не стошнило. Хорошо, что я не ел почти сутки.
За столом в большой комнате сидел мертвый старик. Смерть настигла его за трапезой. Во рту у него так и остался торчать здоровенный кусок хлеба. Его убили камены. В голове у старика зияла огромная дырка от пули. Я прижимал платок к лицу. Теперь мне пригодился фонарик, который дал мне Леха в обмен на Катажину. Но у фонарика был слишком узкий луч, и я не мог сразу мог оценить ситуацию в той или иной комнате. В первых двух из них и на кухне, кроме мертвого старика, никого не было. Зато наверху мне почудился странный шорох. Кто-то, почуяв мое присутствие, метнулся к окну. Я даже представил, как он стоит и выглядывает в него, прикидывая, сигануть вниз или нет.
В этот момент, не звякнув ни единой гильзой и не скрипнув ни единой половицей, вошел Сорок пятый и жестом спросил у меня, что происходит. Впрочем, он и так понял – ведь я стоял перед деревянной лестницей, чтобы подняться на второй этаж.
Он опередил. Трудно было не оценить его героизм – даже если он и умел видеть, как кошка, он не был бессмертным. А это не лучший аргумент в данной ситуации.
Камен сидели в углу и дрожал как осиновый лист. У него даже не было сил поднять оружие, которое валялось рядом. Впрочем, оно было бесполезным против того, кого он боялся.
– Что это было? – спросил я, отшвыривая автомат подальше в сторону.
– Не-не-не з-з-знаю… – выдавил он из себя.
– Ну да… не знаю! – засмеялся юмон. – Гесион это был! Ге-си-он!!!
– А-а-а… – на высокой ноте завыл камен, на карачках перебираясь в другой угол.
Его вой был жалким подобием воя гесиона.
– Заткнись! – сказал я. – В поселке есть еще кто-нибудь?
Камен отрицательно замотал головой и снова завыл. Был он совсем мальчишка – тщедушный и жалкий особенно рядом с мускулистым юмоном. Меня так и подмывало спросить, зачем он подался в камены? Не из-за идейных же соображений? Ведь здоровья явно не хватало. Но оказалось, я ошибался.
– Доброволец, – безапелляционно сказал юмон, тыкая камена стволом автомата, чтобы он замолчал. – Из чокнутый. Такие никогда не раскаиваются. Толку от него никакого. Лучше сразу застрелить.
Полицейские юмоны под завязку были напиханы различными законами и инструкциями. Эти законы и инструкции заменяли им совесть. В данном случае перед нами был враг, который пришел, чтобы уничтожить марсиан. Время было военное, а Столицу мира была разрушена.
Камен подобострастно улыбнулся. Крыша у него, видать, уже съехала. Их так и подбирали опытные вдохновители – по спортивным клубам и секциям, заставляя играть в скаутов, туристов и суперлюдей. Они ненавидели мир, в котором жили, и по большому счету сами не знали, чего хотят. Этот возраст надо было пережить, но большинство так и оставались инфантильными до самой своей смерти.
– Возьмем его с собой, – сказал я, делая шаг к лестнице.
Не оставлять же мальчишку. Сорок пятый кисло ухмыльнулся. Это значило, что при первом удобном случае он, не задумываясь, убьет камена и скажет, что при попытке к бегству.
Не успел я ступить на лестницу, как навстречу мне из темноты первого этажа ударила очередь. Пули летели веером. Хорошо, я не включил фонарик и нащупывал дорогу правой рукой. В свете зеленовато-фосфорического облака калачарки я увидел силуэт камена, который, упершись ногами в пол, стрелял с бедра. Это было последним мгновением его жизни. Впрочем, он все равно ничего не понял. Его просто не стало. Он испарился вместе с одеждой, штурмовым автоматом и всеми теми пулями, которые успел выпустить. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугался. Однако на этот приступ слабости длился всего лишь доли секунды. Кажется, я научился тратить ровно столько энергии, сколько нужно было в конкретный момент.
Сорок пятый, который прикрывал тылы, скатился вниз и еще раз обследовал первый этаж. Видно, камен прятался в подполе и выжидал, чтобы устроить засаду. Если бы он был умнее, он бы бежал отсюда без оглядки.
После этого юмон вернулся и ударил камена.
– Ты зачем наврал?
– Я-я-я не з-з-знаю, – корячась от боли, выдавил из себя камен. – Я здесь давно сижу.
– Может, еще кто-нибудь есть? – зло спросил Сорок пятый и ударил еще раз.
Он знал, куда бить, потому что камен не потерял сознание, а взвыл, словно ошпаренный. Юмон заткнул ему рот какой-то тряпкой, валявшейся на полу, и дождался, когда камен замолкнет. После этого он выдернул изо рта тряпку и замахнулся.
– Говори, собака!
Камен скорчился, как эмбрион, подставляя под удары только спину. Его так учили. Натаскивали до уровня рефлексов. Он был худ и тщедушен. Из-под ворота торчали жалкие ключицы.
– Оставь, – сказал я. – Он ничего не знает. А если и знал, то все забыл от страха. Пошли за нашими.
По пути мы заглянули в соседний дом. Он оказался пуст. Камены сбежали, оставив после себя раздавленные бычки и кучки кала в углу большой комнаты. На втором этаже мы обнаружили два женских трупа. Женщин изнасиловали, а потом зарезали.
– Ты тоже их?! – Сорок пятый тряхнул за воротник камена, которого мы таскали за собой в качестве живого щита.
Камен отворачивался и подгибал ноги. Но Сорок пятый был настолько силен, что держал его навесу. Правда, для этого ему пришлось приподнять его за голову. Вдруг в камене что-то хрустну, как в игровом автомате, и он обвис, словно тряпка.
– Готов, – безжалостно констатировал Сорок пятый, отпуская камена, который, как мешок с костями, рухнул на пол.
– Не оставляй его здесь, – сказал я, подумав, что это будет нечестно по отношению к женщинам.
Мы открыли окон и выбросили труп камена наружу.
Юмон остался в поселке, а я вернулся и застал следующую картину. Федор Березин уже ждал на дороге, встревоженный криками и стрельбой. Леха заговаривал Катажине зубы, привставая на цыпочках, одновременно обмахивал ее веткой, чтобы якобы отгонять комаров. Если бы меня так обмахивали, я бы точно не устоял. Катажина, смеясь, отвечала:
– У вас слишком большой живот.
– Это не живот, – возражал Леха, – это комок нервов.
Глаза у Катажины сияли. Мне показалось, что знаю женщин, как пять своих пальцев. Во-первых, никто из моих знакомых не мог устоять перед Лехиным обаянием и еще кое-чем, разве что Татьяна Лаврова, которая меня обожала, а во-вторых, было ясно, что Леха в данном случае изменил своим принципам – ведь до сих пор ему нравились одни Тани. Причины были неизвестны. Может быть, он изжил в себе былые привычки. А может быть, виной всему был сам Марс, предрасполагающий, как известно, к войне, изменам и коварству.
Я бы им обоим все простил, но, видать, они так увлеклись, что привязали Росса к дереву. Бедный Росс едва не оборвал поводок, завидев меня.
– Он все время рвался за тобой, – равнодушно объяснила Катажина, поглядывая на сверху вниз на Лехину макушки и не без кокетства кутаясь в вишневую шаль.
Собак она не любила. Я это знал и это же останавливало меня в стремлении жениться ней. Как бы Росс при этом себя чувствовал? Нет, предавать друга я не собирался даже ради божественно-красивого тела Катажины, которое, впрочем, доставалось мне при первом желании. Может быть, нас связывал только секс? Я надеялся, что не только. Хотя это надо было еще проверить.
– А мы его не пустили, – добавил Леха, всем своим видом показывая, что частичка сердца Катажины теперь принадлежит и ему.
Я с презрением посмотрел на них и произнес по складам:
– Жи-во-де-ры! – а потом присел перед Россом, разогнал комаров, которые облепили его, и прошептал ему на ухо: – Я тебя одного люблю.
Я забыл, что у Катажины тонкий слух, но мне было плевать, что она подумает.
– Ах!.. так… – многозначительно произнесла Катажина ревниво, впрочем, отцепляясь от Лехи, который присосался на ней, как клещ, и перебираясь на мою руку.
Росс облизал мне физиономию и не отходил ни на шаг в течение всей дороги, пока мы двигались к поселку. Терся, заглядывая в глаза, разве только что не мурлыкал.
С другой стороны на мне висела Катажина.
– А я?.. А я! Ведь я же лучше! – дергала за руку, все видом показывая, что раскаивается в своей мимолетной слабости.
– Это еще доказать надо, – отмахивался я, полагая все же, что женская любовь отличается от собачьей, потому что собачья любовь бескорыстна и преданна.
– Холодно мне… холодно... – вспыхнула она, но почему-то так и осталась висеть на моей руке, только замолчала и стала подозрительно всхлипывать, желая быстрее помириться.
В целях безопасности мы вселились одну из башен або. Всего их оказалось пять. Две стояли у болотистой равнины. Видать, древние марсиане сторожили этот путь. Две – на краю поселка. А пятая – перед горой, за лугом. Ее-то мы и выбрали. К тому же она сохранилась лучше. Все четыре этажа были целы. На третьем даже был массивный очаг с часами над огнем, а в окнах, как ни странно – стекла. Толстенные стены, которые могли выдержать длительную осаду, изнутри были аккуратно побелены, и вообще, похоже, камены сюда просто не добрались.
Владелец башни, видать, был эстетом или стихотворцем, потому что на каждом этаже в убранстве комнат было что-то особенное: на первом находится целый арсенал с первоклассными “ремингтонами” и карабинами различных моделей, а также фирменные спиннинги для любого типа ловли. На втором – вполне современная кухня. На третьем, кроме упомянутого очага, пианино, секретера с гнутыми ножками, широкого охотничьего дивана – шкаф во всю стену, набитый книгами снизу доверху.
Пока Сорок пятый юмон с Федором Березиным закрывали входную дверь тяжелым дубовым брусом, а Леха зажигал свечи да и вообще как-то странно суетился, поглядывая на меня.
– А где сумка? – спросил я.
– Какая сумка? – дебильно оглянулся по углам Леха и сытно икнул.
Вид у него был такой, словно он плотно пообедал.
– Сумка с водкой и колбасой, – напомнил я.
– Наверное, потерял, – беспечно признался Леха и снова икнул.
Перспектива возвращаться и где-то в темноте искать сумку никого не устраивала. Даже Сорок пятый кисло улыбнулся.
– Придется поспать на голодный желудок, – сунув голову в проем лестницы, сообщил Федор Березин и полез на широкий диван, тактично предоставляя нам возможность препираться дальше.
– А зачем тогда зажигаешь, – спросил я у Лехи, улавливая от него знакомый запах алкоголя и купат, – если жрать нечего?
– Для комфорту! – заявил Леха, икая в третий раз.
– Ну что, пойдем и мы, – уныло повернулся я к Катажине, совершенно забыв о чудесных способностях Росса.
Он давно уже ходил верховым чутьем и вдруг ткнулся носом в половики под секретером и несколькими движениями носа, выкопал мою любимую, огромную, как чемодан, сумку. Обычно я с ней ездил за продуктами в супермаркет, набивая три холодильника месячным запасом еды.
Тогда наконец все стали показывать на меня пальцем. При этом они очень обидно хохотали. Хороши друзья. Даже юмон позволил себе зубоскалить – совсем от рук отбился!
Оказывается, это была шутка. Розыгрыш. По-моему, даже Катажина оказалась в курсе дела. Я мог бы и сам догадаться – ведь Леха Круглов не самоубийца, он по определению не мог сожрать столько колбасы, рулетов, окороков и прочих съестных припасов, которые были в моем кухонном холодильнике, иначе бы просто лопнул. Впрочем, мы с Катажиной были недалеки от истины – Леха не то что объелся, он еле дышал, даже жил, и единственное, что мог делать – осоловевши икать, тихо хихикать и, конечно, волочиться за Катажиной.
– Ладно, – великодушно сказал я, – вы здесь сварганьте что-нибудь, а мы сейчас придем.
Я победоносно глянул на Леху, чтобы он не очень радовался, и мы с Катажиной и Россом поднялись на самый верхний этаж и обнаружили, что он превращен в спальню: огромная, грубосколоченная кровать была застелена периной и толстенным пледом, а на полу лежали волчьи шкуры, привезенные с Земли, потому что волков на Марсе с роду не было. Потолок подпирали вековые дубовые балки. А в углу, напротив камина, стоял вполне современный шифоньер, в котором висели куртки защитной окраски и длинные плащи.
Вид широкой постели привел Катажину в соответствующее расположение духа. Она разлеглась так, чтобы не очень скрывать свои длинные красивые ноги. Да и вообще, на платье сбоку оказался длинный разрез, который я и не заметил.
– Ты интересный, как пять копеек! – заявила она мне.
– А ты!.. – защищался я. – А ты!..
– Что я?! – спросила она.
– Ты – лакрус дектус!
– Чего-о-о?!
– Черная вдова!
– Боже мой! – отшатнулась она.
– Видать, тебя Леха распалил все-таки! – сказал я, и бросил ей одну из курток. – Оденься.
– Придурок! – вспыхнула она и прикрыла ноги. – Идиот! Психопат! Нашел к кому ревновать!
– А что не понравился!
– Может, и понравился, не муж все-таки!
– Это точно! – согласился я.
– Постой… – сказала она.
– Ну?.. – обернулся я, собираясь спуститься вниз.
– Что-то у нас с тобой не ладится?..
– А чего ладить-то?
– Нечего? – спросила она со хриплыми нотками в голосе.
– Ну не знаю… – остановился я. – Странно все выходит.
– Дурак! Люблю я тебя, – сообщила она.
– О-па! – воскликнул я. – В кои веки слышу такие речи.
– Не веришь?
– Да уж… – покачал я головой, – особенно после сегодняшних нежностей.
– А ты поверь. Я тебе самой верной женой буду.
– Ты что, предложением мне делаешь? – удивился я.
– Ну да, – она села на постели, растрепанная, раскрасневшаяся и одновременно прекрасная, – а то сам никак не догадаешься.
– А драться будешь? – полюбопытствовал я.
– Буду! – упрямо тряхнула она волосами так, что они разлетелись во все стороны.
– Ну хорошо, я подумаю. Но не особенно надейся.
– Только не долго, – попросила она, спрыгивая с постели и вешаясь мне на шею.
Вот ты и попался, подумал я, глядя в ее бездонные глаза цвета земного неба и одновременно ощущая под тканью платья ее божественную талию. Надо ли упоминать, что кожа у Катажины была гладкая, как бархат, а ноги – настолько обалденными, что в лучшие моменты жизни я не мог оторвать от них глаз, забывая обо всех других женщинах и желая только одного – затащить Катажину в постель и насладиться ее телом. Правда, последний раз опыт получился не очень приятным, да и не понятно, на что я, собственно, надеялся в дальнейшем. Надо было выбирать. А как известно, ожидание праздника лучше самого праздника.
Когда мы спустились, все уже налакались, кроме юмона, и Леха приступил к одному из своих любимых занятий – набиванию брюха, одновременно вращая над огнем вертел с курицей. Надо ли говорить, что пищеварение у Лехи было ускоренного вида, поэтому он вечно ходил голодным, словно внутри себя кормил многочисленных друзей.
Росс присел рядом. С нетерпеливо горящими глазами, какие только бывают у эрделей, пододвигался все ближе и ближе. И вообще стал жить по Павлову, роняя из пасти слюни и суетливо перебирая передними лапами. Но из чужих рук брал не хотел, а ждал, когда я соизволю на правах хозяина накормить его.
Горели свечи, и было жарко. Разговор, конечно, зашел о гесионах.
– Я слышал, что они распространяются по мере затопления древних русел рек, – важно сказал Леха, наливая водку.
– Скоро и до нас доберутся, – высказался Федор Березин с чувством превосходства.
– Исключено! – скромно заметил юмон.
– Это почему? – спросили мы хором, а Леха Круглов даже пролил водку мимо стакана.
– Потому что есть программа искоренения местной фауны.
– Но это же не местная фауна, – заметил я.
– Какая разница! – как бы мимоходом бросил юмон, макая сосиску в горчицу.
– И то правда, – согласились мы и выпили.
Федор Березин стал буянить.
– Я русский офицер! – кричал он в темноту ночи, распахивая окно. – Слышите! Гесионы! Черти полосатые! Я русский офицер! Приходите, искоренимся!
Мы с Лехой едва оттащили его за ноги, опасаясь, что на крики действительно сбегутся все гесионы со всей округи.
– Не наливайте ему больше, – сказал я, чувствуя одышку в груди, потому что Федор Березин был здоров, что твой буйвол – вцепился руками и зубами в подоконник и вытянул из нас всю душу, пока мы его отцепляли.
– Пошли к черту, черти полосатые! – ругался Федор Березин, отползая под секретер, где у него была лежка на половиках.
Мы с укором смотрели, как он, подобно собаке, крутится, устраиваясь удобнее и поднимая клубы пыли.
– Напиться не дают нормально… гады!
– Ну и ладно… – произнес Леха, наливая еще водки. – Нам больше достанется.
Стало скучновато. Леха попробовал рассказать байку, но она, что говорится, не пошла. Леху даже не вдохновляло присутствие Катажины. Он стал кунять носом. Сорок пятый принес дров, и мы разожгли самый жаркий огонь, который когда-либо горел в этой башне. На ее стенах заплясали тени и отблески пламени.
Минут через двадцать Федор Березин проспался, вылез из-под секретера и, как ни в чем ни бывало, позевывая, присоединился к нам. Леха быстренько налил. Федор, лихо подкрутил усы, быстренько выпил, крякнул и ему снова захотелось выпендриться – он снова завел песню о гесионах. Стал храбриться, что разорвет их голыми руками, затопчет, изничтожит всеми известными ему средствами, и в том же духе.
Я знал, что многообещающее начало не сулит ничего хорошего, скорее всего большую драку, и подтолкнул Катажину в бок.
Катажина попросила:
– Расскажи, почему тебя зовут Мама ту-ту?
– Мата ту-ту? – переспросил Федор Березин, силясь понять, о чем идет речь. – А… Ну да. Когда я был маленьким… – начал он, закусывая соленым огурцом.
– Ты и сейчас маленький, – легкомысленно заметил я, наливая себе и Катажине водки и намекая, что он ведет себя не сообразно чину и возрасту.
Федор Березин поморщился.
– Совсем крошка? – уточнил Леха.
– Еще в школу ходил? – переспросила Катажина.
– Да… в десятый класс! – Федор Березин начал терять терпение.
– Ха-ха-ха… – не удержался юмон.
– Чего ты ржешь?! – возмутился Федор Березин. – Чего ты ржешь! Все равно маленький!
– Ну в общем, конечно, – согласился я.
– Не расскажу ничего! – обиделся Федор Березин.
Где-то в лесу перекликались шитики, да один раз почудилось, что гесион подал голос. Мы помолчали, прислушиваясь. Я стал дремать, прижимаясь к теплому катажининому боку. Иногда мне ее не хватало. Но последние годы я все чаще свыкался с одиночеством. Любить все же лучше на расстоянии.
– Был маленьким, а дальше что? – Я почувствовал, как Катажина подмигнула мне.
– Ну в общем… – начал Федор Березин с трагическими нотками в голосе. – Был такой случай: я в десятом классе учился, но уже был такой же здоровым и крупным, как сейчас
– Шкаф, одним словом? – заметил Леха.
– Скорее переростком, – уточнил Сорок пятый.
– Слушай! – возмутился Федор Березин. – Я тебе в морду дам!!!
– Ладно, мальчики! – остановила его Катажина легким прикосновением. – Что дальше?
– Да ничего!..
– Ну говори!
– Пусть он заткнется!
– Хорошо, я помолчу, – пообещал юмон.
– Жили мы в Гореловке – наконец воодушевился Федор Березин. – Туалет на улице, умывальник тоже. Даже душ – в огороде. Однажды встаю, а бежать в клозет облом. Я и сел на горшок брата – он, кстати, большим писателем заделался. Пишет о каких-то лунных вариантах, пожарах в метрополиях и прочее, в общем про землян. А у нас в поселке двери с роду никто не закрывал. Веник снаружи поставишь – и все дела – то есть, хозяин дома. Только натужился, входит… постальонша. Что делать? Не вскакивать же голышом? Соседям расскажет – сраму не оберешься. Все знают, что я летчиком собирался стать. Я морду скорчил, вроде как даун, и бубню: – Мама ту-ту… мама ту-ту… – и слюни пускаю, пусть на брата думает, с которым, кстати, мы очень похожи.
– И что дальше? – спросил юмон, у которого с юмором было не все в порядке.
Федор Березин терпеливо вздохнул.
– А дальше… в школе меня так и прозвали: “Мама ту-ту…” Мало того, все пять лет в учебке меня звали Мама ту-ту. Только когда героя получил, вроде, как забывать стали. И то кто-то из друзей завернет в полк, все начинается заново.
Минут десять башня або сотрясалась от смеха. Я даже выглянул в окно, словно мы могли кого-то разбудить, но поселок по-прежнему был мертв: под звездный, мерцающим светом серебрились крыши, да Танаис – младший брат Фобоса, готовый рухнуть на Марс то ли через сорок миллионов, то ли через сто миллионов лет, сиял подобно огромной звезде, а на фоне осенней травы темнели купы деревьев и кустов.
– А зачем ты всем рассказывал? – удивился Леха.
– Так весело же… – признался Федор Березин, – где еще, как не в казарме, байки травить.
– Ну насмешил, – сказала Катажина, вытирая слезы и одновременно отодвигаясь от Лехи, который под шумок не прекратил ухаживаний.
Все сводилось к исследованиям Катажининой талии. Мне было наплевать, потому что Леху могли остановить только какие-то чрезвычайные обстоятельства, например, четвертование или вивисекция всех членов одновременно. И то, я думаю, не помогло бы.
Вдруг Леха стал трясти головой и ковыряться в ухе, словно туда залез таракан.
– Что с тобой? – спросил я, решив, что Катажина незаметно пресекла его ухаживания, то есть врезала по уху.
Но оказалось все проще – сломалась его знаменита “ракушка”. Пришлось Лехе срочно искать в своих волшебных карманах агрегат, похожий на шприц, и с его помощью высасывать из уха “ракушку”. Леха повертел ее, повертел, достал из бездонных карманов новую и вставил в ухо.
– Да что за черт? – удивился он, снова тряся головой.
– А в чем проблема? – спросили мы с Федором Березиным.
– Да жужжит и жужжит, зараза. Лопочет! Ничего не пойму. Новости забивает.
– А где юмон? – как бы между делом спросил Федор Березин. Он все сразу понял. – Где это козлик?
Насколько я помнил, Сорок пятый смотался как раз в тот момент, когда мы стали смеяться. Водку он не пил, а армейский юмор его интересовал меньше всего.
Юмон появился как ни в чем ни была и уселся на свое место.
– Ты где был? – спросил я.
– По нужде ходил, – ответил он, не моргнув глазом.
– Врешь! – сказал Федор Березин. И в его голосе прозвучали металлические нотки. – Врешь ведь?!
Юмон молча уставился на нас своими бесцветными глазами. Ежик у него на голове отрос, и редкие волосики лежали на черепе, словно тощий блин на скороде.
– Ну?! – произнес я. – Колись!
– Шеф!!! – вдруг заорал Сорок пятый. – Шеф!!! Простите наглеца!!!
Мы навалились на него втроем и обыскали.
– Вот он! – торжествующе крикнул Федор Березин, вытаскивая из-под воротника рубашки как-то лепесток. – Передатчик!
– А ну дай-дай! – потребовал Леха.
Он любил всякие новинки и разбирался в них, как в любимых женщинах.
– Старье, – сообщил он, разглядывая чип величиной с ноготь и соответствующего цвета – телесного.
Такой чип приклеивался к одежде или телу, получал энергию от него и увеличивал радиус действия нейтринного передатчика, который в данном случае был встроен в юмоне в качестве мозгового имплантанта.
– Я все объясню! Я все объясню! – нервно повторял юмон.
– А чего объяснять?! – удивились мы, немного расслабляясь.
Вдруг юмон изловчился, вырвал чип у Лехи и проглотил его.
Минуты две мы месили его, как тесто. Широкий охотничий диван благополучно подогнул ножки. Импровизированный стол из огромного пня откатился в угол. Под ногами звякали пустые бутылки. Наконец устав больше от того, что мешали друг другу, мы оставили юмона в покое и, тяжело дыша, расступились кружком. Катажина все это время с философским спокойствием курила и наблюдала за нами.
– На кого работаешь? – спросил я, наклоняясь над Сорок пятым.
Несмотря на наши усилия, мы его только слегка помяли. Камены были приспособлены и не к таким переделкам. Так что для него это была только разминка.
– На наших, – с готовностью сообщил он, облизывая разбитые губы.
– Надо ему рожки отбить, – посоветовал Лука, облокачиваясь на очаг и переводя дыхание. – Это не передатчик, это усилитель. Правильно?
– Правильно, – согласился юмон и легко сел, словно его и не били. – Я и брать не хотел. Да заставили.
– Смотри, еще разжалобишь, – заметил Федор Березин, возвращая пень на место и присаживаясь на него.
– Ну и что, связь была? – спросил я, потом что это было самым важным. Если нас засекли, то надо было срочно уходить.
– Временами, – посетовал Сорок пятый, глядя на меня умоляющими глазами. – Как только вылетели, оборвалась, а потом снова появилась. – Он шмыгнул. – Похоже, базу… того… и спутники тоже…
Я почему-то поверил. Юмон производил впечатление искреннего человека, путь даже он и был чьим-то клоном. Правда, ситуация к жалости не предрасполагала – среди нас завелся предатель. Интересно, на чем его взяли? Неужели на семье?
– Ну и бог с ней, со связью! – жестко заметил Федор Березин, давая понять, что дружба кончилась. – А рожки мы тебе на всякий случай вырвем, чтобы неповадно было.
Сорок пятый даже не сопротивлялся, хотя операция была болезненной. А потом, когда мы поставили его на ноги и Леха полил ему голову водкой, чтобы продезинфицировать раны, стал нас благодарить.
– Слава богу, я от них отделался! Слава богу! Теперь я просто обыкновенный, рядовой юмон Дуракон сорок пять!
– А кем был? – спросил я.
– Дураком! Кем еще? – ответил он. А то они мне приказы сыпали каждые пять минут.
Шутка не прошла. Да и никто из нас не был настроен на сопереживание – разве что только я, потому что знал о его семье.
– Выпей, полегчает, – сказал я. – Шпион несчастный.
– Спион, – согласился он, превозмогая боль и слабо и радостно улыбаясь.
А рожки-то, между прочит, отбили ему обыкновенной бутылкой и кровищи было по колено. Мы налили стакан, и юмон, не поморщившись, выпил, хотя, как известно, юмоны не пьют от самого рождения. С другой стороны, возможно, лишившись рожек, Сорок пятый даже формально перестал быть юмоном. Федор Березин разорвал простыню на полоски, а Катажина перевязала юмону голову.
– Дочку-то видел? – спросил я.
– Видел, шеф, видел.
– Слушай, не называй меня так. Какой я тебе шеф?
– Слушаюсь, шеф.
На том и разошлись спать. Леха Круглов сунулся было с нами, но я спустил его с лестницы, и он удовлетворился обществом Федора Березина и Сорок пятого, который напился, наверное, второй раз в жизни. Первый раз, помнится, на звездолете “Абелл-085”.
Они еще долго бубнили, допивая водку и рассуждая про жизнь и ее казусы. Больше всех распалялся Леха:
– А я сразу говорил, что ты не наш!
А юмон возражал:
– Теперь ваш – рожек-то у меня нет.
– Зато ты этот… как его? Полиморфетен.
– Как? Как? – спрашивал Федор Березин.
– Поли… поли… мор… фенен… – второй раз Леха слово произнести не мог.
Федор Березин стал откровенно задевать Сорок пятого:
– Сколько тебе платят? Сколько?
– Я работаю за убеждение, – скромно ответил Сорок пятый.
– Ух ты!.. – воскликнул Федор Березин. – Мы оказывается идейные!
Потом Федор Березин уронил свечу, и они долго ее зажигали. Потом звенели бутылками, ища водку, и курили какую-то дрянь. Наконец я уснул, прижавшись к Катажине, которая уже видела третий сон.

***
Росс как был, так и остался вечным попрошайкой. Разбудил меня ни свет ни заря, ткнувшись холодным носом в лицо.
Я попробовал от него отвязаться, буркнув, что мол, сейчас мы, как всегда пойдем гулять, но вдруг вспомнил, где нахожусь, при каких обстоятельствах, и сна как ни бывало.
Катажина спала, укрытая пледом. Ее лицо безмятежно белело в ранних сумерках утра.
Росс деловито уселся и наблюдал за мной с большим подкупающим интересом. Было такое ощущение, что он обожает меня всей душой. Вот если бы на меня все женщины так смотрели, подумал я, покидая постель.
Вместе с Россом мы спустились вниз и нашли Леху в закутке под лестницей.
– Леха, – потыкал его я. – Еда есть?
Он брыкнулся и что-то проворчал. Для приличия мы с Россом немного подождали.
– Леха… – снова позвал я. – Дай колбасы.
– Какой колбасы?.. – проворчал он невразумительно.
– Которую ты спер из моего холодильника.
– Холодильника? – сделал он глупое лицо.
– Там еще водка была, – напомнил я.
При упоминании о водке Леха проснулся окончательно.
– Водки нет, – сказал он, зевая и почесывая грудь.
Пахло от него, как от старой лошади.
– Как нет?! – удивился я. – Там же наркоза на целый взвод?!
Росс все понял, потому что его уши от удивления взметнулись выше макушки.
– Так нет, – скороговоркой произнес Леха, снова заваливаясь на бок.
– Э-э-э… Ты же вчера купаты набрал, – напомнил я.
– Пошел к черту, я спать… – лягнул он ногой так резко, что мы с Россом едва отскочили в сторону.
– Водку давай! – потребовал я, хватая и тряся его что есть силы.
– Да нет у него водки, – подал голос Федор Березин из-под секретера.
– Почему нет?!
– Потому что мы ее выпили, – он перевернулся на бок и захрапел.
Один юмон не проявил к нашему разговору ни интереса, ни уважения.
– Сволочи! – заметил я. – А ту куда глядел?
Впрочем, упрекал я его скорее под горячую руку – юмоны могли жить без пищи и воды два месяца, и то это был не предел. И наверняка вчера вечером из жадности его обделил, потому что он был трезвым и в отличие от Лехи и Федора Березина, как белый, спал на диване.
– А все по справедливости… – Леха открыл один глаз.
Его плоская, круглая морда светилась, как земная луна, отражающая солнечный свет. Добавьте сюда еще и природное ехидство, и все станет ясно.
– Ну?.. – спросил я, понимая, куда он гнет.
– Кому баба, а кому… Ты же не захотел делиться…
Я бросился на него. Мы стали бороться. Здоров был Леха Круглов, хоть и маленький, а главное – ловчее. Пару раз он едва не кинул меня через плечо, но я его держал, а потом и вовсе отпустил – бороться по пьянке гиблое дело – нас обоих прошиб пот, а сердце колотилось где-то в горле. Федор Березин ржал, комментируя из из-под секретера:
– Дави его, дави!
– Пошли к черту! – выругался я. – Нажрались, сволочи, и я с вами.
В общем, как всегда, как обычно. Очень даже весело. Росс сам нашел остатки вчерашней трапезы. Звякнула посуда. Я развернул сумку: среди пустых бутылок и упаковок лежали ровно три колбаски. И то я думаю, что о них просто забыли. С чистой совестью я отдал Россу свою долю, а остальное понес Катажине, которая все еще спала безмятежно, как младенец.
Леха, конечно, сволочь, но я его таким люблю. Просто не даю наступать себе на пятки. И он это знает.
Стало заметно прохладно. Я подошел к окну, чтобы закрыть его, и загляделся: рассвет на Марсе, как и все циклические явления, начинался очень медленно и был долгим, словно жизнь. Луг перед домом купался в тумане, и сквозь него проявлялись очертания сосен.
Вдруг мне показалось, что одна из них сдвинулась с места. Ерунда какая-то, подумал я, как у Стругацких – шагающие, прыгающие деревья. Не может быть! Я даже потряс головой, чтобы проснуться окончательно. Чего только с пьяна не привидится. А потом вспомнил – сегодня же черная пятница и чудес со сдвигом времени никто не отменял, а значит, спать можно хоть до одной минуты третьего.
Катажина спросила сонным голосом:
– Что там?
– Ничего, – оглянулся я. – Спи. Еще рано.
И вдруг она пронзительно и тонко закричала: “А-а-а!!!” Я отскочил в сторону – в окно заглядывало чудище. Если это был человек, то просто огромный. Этакая Гадзила. С минуту он глядел на меня. У него были глаза с вертикальными, как у козы, зрачками, и в этих глазах не было ни мысли, ни интеллекта, а одно животное равнодушие.
– В сторону!
На крик со второго этажа, как чертик из табакерки, выскочил Леха. Он несся так, словно спешил в туалет. В руках у него был “ремингтон”, уже не знаю с “сахен” или без “сахен”, но в любом случае Леха на мгновение остановил гесиона, хотя стрелять из “ремингтона” в чудовище было самым бесполезным занятием, но Леха Круглов не знал этого. “Бух! Бух!”
– Умри, гад!!!
Он мгновенно передергивал затвор и стрелял так быстро, словно из двустволки. “Бух! Бух!” На пол сыпались пустые гильзы. При этом самого Леху гнуло и качало, как березку под ураганом. Мало того, что он был пьян, так еще и стрелял из ружья, которое давало сильную отдачу. С “ремингтоном” обычно охотятся на слонов. В обыкновенном смертном человеке картечь делает дырку величиной с суповую тарелку даже если он в бронежилете первого класса. Я стоял чуть сбоку и видел, как картечь вылетали из гесиона вместе плотью. Но самое странное заключалось в том, что это плоть с чмоканьем возвращалась назад.
– Леха! Пригнись! – крикнул я, готовый на этот раз применить чоппер по полной программе.
– Сейчас! – злорадно произнес он, всаживая в огромное лицо гесиона еще пару зарядом.
Каждый раз из ствола вместе с картечью вырывалось полутораметровое пламя. Голова гесиона была настолько огромной, что не помещалось в створ окна, и Леха, видя, что его усилия не приводят к результату, норовил попасть и во второй глаз, который мы видели лишь частично.
Гесиону это быстро надоело. Одним движением он оторвал обе створки окна и сунул в комнату четырехпалую, как у Иисуса, руку. Однако ему приходилось шарить вслепую. И вначале у него ничего не получалось.
Катажина продолжала кричать тонко и серебристо. Леха понял тщетность своих усилий и, бросив “ремингтон”, ствол которого раскалился, подхватил Катажину, которая, как истая женщина, просто на секунду растерялась.
– Бегите! – крикнул я.
В этот момент гесион загреб. Каждый палец был, как бревнышко. Одно такое бревнышко зацепило большую дубовую кровать, смяло в ладони, и от кровати нее остались одни щепки. Мы шарахнулись в самый дальний угол. Путь к выходу был перекрыт. Надо было обежать вдоль перил, мимо камина и шифоньера с одеждой, который крушил гесион, и только потом попасть на лестницу.
Пока гесион разбирался с шифоньером, появились Федор Березин и Сорок пятый – их головы мелькнули между балясинами лестницы. Федор Березин сделал знак – мол, сейчас, сейчас, потерпите. Сорок пятый тащил стремянку. Они приставили ее к тыльной стороне перил. Первой спустилась Катажина. В любой момент я готов был применить чоппер, но, пока гесион шарил по ближним углам, явной опасности не было.
Вторым вниз сиганул Леха. Гесион сунул руку в глубь, и я ударил чоппером. Было такое ощущение, что гесион впервые почувствовал боль. Он выдернул руку так, словно ее ошпарили кипятком, задев при этом локтем за оконную раму, выламывая заодно и часть стены. Но то, что произошло дальше, напоминало взятие Бастилии. Гесион с ревом стал крушить стены. Башня або зашаталась, как при землетрясении. В стенах появились трещины, и посыпались камни. Древние балки, которыми мы с Катажиной любовались перед сном, рухнули вниз. Я едва отскочил в угол. В центре комнаты образовалась насыпь. Потолка не существовало. Вместо него на меня равнодушно смотрело огромное лицо гесиона. Он сунул руку. Я ударил чоппером, но не сильно, сберегая энергию и силы. Однако гесион только дернулся. Он научился терпеть боль. Должно быть, ему стало интересно, кто из жалкие людишек способен на такие действия. Я снова его ударил, но уже сильнее, рассчитывая, перепрыгнуть через перила на лестницу. Но он снова не убрал руку, хотя я ощутил странный запах – смесь серы и аммиака. Один его палец перестал шевелиться, и вообще, гесион стал менее ловким. Тогда я высунулся из укрытия и нанес удар в огромный глаз. Гесион взревел от боли, задирая к небу огромную голову. Я приготовился к решающему удару, чтобы ослепить гесиона окончательно. Но он просто смахнул четвертый этаж, и меня зажало между остатками дымохода и балкой. Я был оглушен и прежде чем успел освободиться, гесион накрыл меня ладонью и вытащил из развалин. Мне показалось, что я нахожусь в ковше экскаватора.
Гесион поднес меня в единственному глазу, которым видел, и принялся разглядывать. Он удерживал меня таким образом, что я не мог освободить руки. Понял ли он, что все дело в руках, или не понял, но я притворился мертвым. Сквозь ресницы я видел его огромный нос и рот, ожидая ощутить смрадное дыхание. Но самое интересное заключалось в том, что гесион не дышал, да и производил он впечатление какой-то механичности. Вертел меня так и эдак, тормошил и вообще, похоже, не собирался нанести вреда. Может быть, он принял меня за зверушку, которая отличалась от предыдущих зверушек и умеет по-настоящему кусаться. В тот момент, когда он, как слабо зрячий, вытянул руку от себя и ослабил пальцы, я ударил чоппером в область шеи, вложив в удар так много силы, как никогда до этого не вкладывал. Эффект превзошел все ожидания: голова у гесиона мотнулась из стороны в сторону и… оторвалась, словно тряпичная. Минуту гесион стоял, покачиваясь, а потом рухнул на спину. Я же упал с двенадцатиметровой высоты вслед за головой, которая покатилась по лугу, но не разбился, даже почему-то не ударился, а скользнул по траве и обессилено прилег отдохнуть, дав себе слово больше не пить – худо мне было, можно сказать, даже плохо – сражать с похмелья. И еще мне страшно хотелось пить. Надо было бежать, но не было сил даже шевельнуться, и я с опаской наблюдал, что происходит с гесионом, который не подавал признаков жизни, а лежал, как маленькая гора, безобидный холмик. Из последних сил я стал отползать в сторону. Что-то мне подсказывало, что гесион не умер, что он такой же живой, как и я, как и любой из нас – только без головы. Сильнейших запах серы и аммиака распространился по окрестностям. От этого запаха трава и хвоя на ближайших соснах сделалась желтыми, а воздух приобрел оранжевый оттенок.
Похоже, от этого резкого запаха я окончательно лишился сил. Мне чудилось, что я тону, что в моем горле клокочет вода, которая не дает мне дышать, и закашлялся. Потом очнулся и понял, что лежу на спине, а Леха вливает в меня водку. В его представлении это было универсальное лекарство на все случаи жизни. Лехе усердно помогал Росс, который слизывал водку с моего лица. Последними усилиями я перевернулся на бок, не в силах совладать с Лехиным стремлением оживить меня, и долго, и болезненно до хрипоты выкашливал из легких водку. Несколько дней после этого она хлюпала у меня где-то в бронхах.
– Ничего… ничего… – отечески похлопывал меня Леха, – сейчас пройдет!
– Я же задохнусь! – воскликнул я между приступами кашля. – Отойди со своей водкой!
– А то я не понял! – добродушно воскликнул Леха, обильно поливая мою физиономию.
Это можно было назвать подвигом, потом что Леха водку не жалел, что на него не было похоже.
– Смотрите, смотрите! – в ужасе крикнула Катажина.
Гесион ожил. Вначале он встал на четвереньки и передвинулся в сторону гор, сминая траву и кусты. Руки его подгибались. Потом выпрямился и поплелся, роняя сосны. А между тем, у него уже выросла новая голова, только очень маленькая – примерно такая же, как у земного годовалого ребенка. Мы наблюдали, как зачарованные, потому что присутствовали на процессе регенерации. Теоретически такое было возможно только у плазманоидов. Но ведь на Марсе слишком слабое магнитное поле и ни один плазманоид существовать здесь не мог. Вот в чем загвоздка. Еще одна тайна природы. Движения у гесиона становились все более осмысленными. Вдруг он перешел на бег, и мне показалось, что он может напасть в любой момент.
Действительно, гесион сделал круг и повернул в нашу сторону. Голова у него уже была, как у взрослого марсианина, только квадратная и голая, да еще в каких-то огромных фиолетовых шишках. Вслед за гесионом тянулся серовато-оранжевый шлейф.
– Бежим! – отчаянно крикнул юмон, которого проняло от ужаса.
Они подхватили меня и потащили в сторону болота.
– Куда?.. Куда?.. – силясь отдышаться и по-прежнему кашляя, вопрошал я. – Дайте… дайте… я его свалю еще раз.
Я знал, что смогу остановить гесиона хотя бы минут на десять. Но никто меня не слушал, потому что они не видели, что произошло в башне або и на этот раз не верили в мои способности. Да и сам я, честно говоря, был весьма ослаблен, а гесион оказался коварен и непредсказуем.
По пути он принялся крушить дома и вырывать сосны с корнями, все сильнее распространяя запах серы и аммиака. Затем к нему вернулся голос, и мы едва не оглохли, потому что мало того, что сам гесион вопил от ярости, как сто тысяч сирен, ему стали вторить собраться в горах. Впрочем, нам это только придало силы. Да и я уже почти прочистил легкие и мог передвигаться вполне самостоятельно, только иногда спотыкался и Росс подталкивал меня носом в зад, да Катажина вовремя придерживала и тянула за руку.
Мы выскочили из перелеска, и только тогда я обратил внимание, что с нами нет Федора Березина и тут же собрался повернуть назад, как раздался знакомый стрекот и из тумана выплыла “мотка” – средний транспортный военный аэромобиль. Из стандартного вооружения у него были два крупнокалиберных пулемета и бластерной пушкой под фюзеляжем. Естественно, “моткой” управлял никто иной как Федор Березин. Его улыбающаяся физиономия маячила в кабине. Где он взял “мотку”, да и вообще, что произошло, пока я дрался с гесионом, так и осталось для меня тайной. Обсудить мы ее не успели.
Мы ввалились в нутро “мотки” с такой поспешностью, словно за нами черти гнались. Еще бы! Гесион, который вполне уже оправился и у которого голова приобрела прежние, пропорциональные телу размеры, но так и осталась квадратной, еще пытался достать нас в отчаянном прыжке. Бум-бам-бамбарах!!! Земля сотряслась. Гесион шлепнулся на живот, пропахав борозду во влажной земле шириной никак не меньше футбольного поля. Федор Березин дал газу, и мы вознеслись над поселком, а наш бедный гесион сделался маленьким и несчастным.
– И голова у него какая-то странная, – снисходительно заметил Леха, глядя на приплясывающего гесиона.
– А уши?! А уши?! – смеялась Катажина, тыча пальцем и прижимаясь к иллюминатору.
Даже Сорок пятый не удержался, приоткрыл люк и плюнул на макушку гесиону, хотя по уставу юмоны не должны проявлять эмоций даже в отношении смертельно опасных врагов.
Один Росс проявил тактичность – свалился и захрапел, как всамделишный пьяница. Катажина Фигура налюбовалась на гесиона и принялась ухаживать за мной и перевязывая раны, которые уже привычно заживали прямо на глазах.
– Бедненький мой… – причитала она, – бедненький… досталось ему… досталось… Сиди смирно! Сиди смирно!
Леха покривился от таких проявлений чувств и отправился в кабину к Федору Березину. Через минуту я присоединился к ним. Леха сидел на месте второго пилота и с важность держался за руль.
Одного взгляда на компас было достаточно, чтобы понять – мы летим на юго-восток, то есть в сторону Столицы мира. Рассвет еще не закончился, и лучи далекого солнца скользили по верхушкам сосен. Пейзаж можно было с легкостью принять за земной, если бы только не знать, что ты находишься на Марсе. Вершины холмов отливали золотом. Долины, заполненные туманом, были холодными и мрачными. Кое-где мелькала дома и фермы. Примерно через час появилась трасса Санкт-Петербург – Выборг.
– Вон там! Вон там! – потыкал Леха в стекло кабины.
Солнце едва освещало это место, но мы разглядели: лес по обе стороны был выжжен, а трасса забита сгоревшей техникой, кое-где вертикально вверх, как свечки, поднимались черные дымы и закручивались от потоков воздуха работающих двигателей. Колонна протянулась километров на двадцать. Часть бронетехники пыталась уйти в лес, но, похоже, каждую из машин нашли и уничтожили. Федор Березин опустился ниже, и тогда на земле стали различимы маленькие черные фигуры, разбросанные на осеннем фоне. Их распростертые руки казались крыльями. Это были камены. В одном месте я, кажется, даже увидел черных ангелов. Значит, нам просто не повезло – в поселке Пушное мы наткнулись на остатки этой колонны, которая в свою очередь привлекли к себе внимание гесионов.
Однако разбитая колонна каменов и черных ангелов не шла ни в какое сравнение с картиной, которую мы увидели на подлете к Столице мира. Лично мне показалось, что мы видим предшествие ада. Федору Березину пришлось поднять “мотку” на километровую высоту из-за черно-свинцового облака, которое накрыло Столицу. При разряженном воздухе и малой гравитации пыль и гарь на планете оседали очень долго. В довершение ко всему, как назло стояло безветрие.
Если в Лахте еще можно было разглядеть дома и улицы, то начиная где-то со Старой деревни, мы попали в сплошную пелену. Настоящими островами из нее выступали Крестовский и Васильевские острова. Иногда там внизу что-то происходило, и тогда мы видели вспышки и ударную волну. Один раз “мотку” так подбросило, что мы сочли за благо поднять выше, туда, где светило солнце.
– Мамочки! – вбежала в кабину Катажина. – Вы видели?! Вы видели?!
За ней маячил Сорок пятый, у которого глаза тоже были на мокром месте. Даже протрезвевший Росс прижался ко мне.
Все угрюмо молчали. Никому не хотелось озвучить то, о чем мы подумали еще вчера вечером – это конец. Конец марсианской цивилизации. Вряд ли у метрополии – матушки Земли хватит сил возродить Марс. Она сама далеко не в лучшей форме. Оставалась маленькая надежда, что, как ни горько, но разрушена только Столица мира – Санкт-Петербург.
Облако становилось все выше и выше. Чтобы облететь его сверху, у нашей “мотки” не хватало ни мощности, ни резервов. На приборной доске вспыхнула надпись о перегреве двигателя.
Федор Березин взял севернее, но облако, словно предвидя наш маневр заступило дорогу, и нам пришлось уходить левее и левее до тех пор, пока сосны внизу не сменились ивняками и болотцами с пушицей. В сопках лежал снег, а небо сделалось низким и ватным.
По всем расчетам, даже если мы облетали край цивилизации по дуге, мы давно миновали марсианские Прагу, Нью-Йорк, Берлин и Варшаву, не считая другие города, которые находились на южных широтах.
– Хоть кого-нибудь увидеть!.. Хоть кого-нибудь увидеть!.. – скулила Катажина.
Федор Березин так глянул на нее, что она замолкла, и полная чувств и противоречий, предпочла за благо укрыться в салоне.
Потом справа мелькнуло чистое пространство, и Федор Березин, не задумываясь, свернул в него. Как раз подул ветерок, и внизу открылась все та же картина разрушений и катастрофы, которая на этот раз постигла, по всей вероятности, Сан-Франциско – город, в котором я бывал неоднократно по делам газеты. В пилоны Золотого моста на наших глазах ударили молнии. Конструкция сложилась. Тросы, поддерживающие конструкцию, разом лопнули, и все рухнуло в залив, в котором не было воды. Но самое страшное заключалось в том, что я не узнал делового центра. Его не существовало: ни высоток, ни аэропорта, ни причалов с белоснежными яхтами. Исчез бутафорный “Алькатрас”, в котором располагался парк ужасов. Пресное марсианское море отступило. Это могло означать только – грандиозную катастрофу.
Мы сделали круг над руинами центра, пытаясь разглядеть признаки жизни. На приборной доске зажегся датчик радиации. И в этот момент застрекотал наш пулемет: “Ду-ду-ду-ду… ду-ду-ду-ду…” Я бросился в салон: Сорок пятый сидел, прильнув к левому пулемете и, как заправский стрелок, всаживал в кого-то очередь за очередью. На пол градом сыпались дымящиеся гильзы. Мне досталась бластерная пушка – прямо над кабиной пилота. А за правым пулеметом сидел Сорок пятый. Но я по-прежнему ничего и никого не видел, кроме белых облаков, а в разрывах между ними – темную землю. Потом Федор Березин стал делать маневр, чтобы то ли ударить бластерной пушкой, то ли еще по какой причине, но далеко-далеко на юго-востоке я увидел силуэт “инделя”. Он давно барражировал здесь, маскируясь в виде плоского облака. И я стал стрелять, не жалея зарядов, хотя знал, что тягаться с “инделем” мы не состоянии: стоило прицелиться, как “индель”, словно угадывая мои мысли, тут же менял местоположение. Тогда я стал бить в те участки неба, куда по идее должен был переместиться “индель”, в надежде поразить его случайным образом.
Если бы мы были внимательнее, если бы не таращились на город, а посмотрели бы на локатор, то наверняка обнаружили, что находимся на прицеле у второго “инделя”, который зашел со стороны солнца. Конечно, наш пулемет для инделя, как дробинка для слона. Даже если бы я сумел правильно воспользоваться штатным бластером, у нас все равно не было никаких шансов. Единственное, что можно было предпринять – это скрыться в пылевой туче. Что, собственно, Федор Березин и сделал, видя мои потуги, – заложив такой вираж, на который наша бедная “мотка” рассчитана не была, но который она, тем не менее, с честью выдержала. Только те из нас, кто не был пристегнут к креслам, перекатились на правый борт и оказались лежащими на иллюминаторах.
Однако все наши усилия оказались напрасными, потому что “индели” видел в облаках так же хорошо, как и на открытом пространстве.
Федор еще успел упасть как можно ниже, рассчитывая скрыться от радаров “инделя” на фоне того, что осталось от города, но в бок нам последовал удар, взрыв, и все было кончено.

***
Каким-то чудесным образом нашелся огромный черный пистолет с вычурной скобой. Он лежал на тумбочке, придавив мое редакционное удостоверение. Я даже привстал, чтобы взять его в руки. Но это был всего лишь сон или мимолетный бабон, в который меня выбросило взрывом. В следующее мгновение я снова вернулся назад в падающую “мотку”.
– Все! Съезжаем! Конец! – крикнул Федор Березин.
И мы упали в радиоактивные руины Сан-Франциско.


Глава 10.
Статус-кво

– Я же сказал, что приведу вас, – заявил юмон.
Я отмахнулся от него, как от мухи. У меня было большое подозрение, что все это большой-большой розыгрыш, что сейчас явятся цекулы, или кто там еще, и спасут нас.
Лехой продолжил спорить. Мне казалось, что надо идти вправо – ведь дураку ясно, что телескопы находились именно там. Нет, Леха стоял на своем: по его мнению, надо было идти влево, потому что мы дважды поворачивали на север.
Мы ссорились минут двадцать, приводя в свою пользу самые невразумительные аргументы, как-то: солнце у нас над головой, тени от барханов и кустов, а также розу ветров.
Катажина безучастно сидела на травяной кочке. Рядом с ней валялся разомлевший Росс. Федор Березин выступал в роли третейского судьи. Наконец он важно подкрутил свои армейские усики и сказал:
– Посмотрите!
Мы обратили внимание, что Сорок пятый преспокойно идет себе в километре от нас, причем направление, в котором он двигался, не совпадало с нашими даже теоретически.
– Ну и пусть топает, – заметил Леха, на лице которого я прочитал стремление уличить меня в незнании географии Марса.
– Пусть… – согласился я, предвкушая свою правоту. – Там же север. А у него встроенные магнитные компасы в запястьях.
– Ну и что?! – возразил Федор Березин.
Он меня сразу запрезирал за то, что я преклонялся перед возможностями Сорок пятого, не принимая того, что и юмонов тоже можно уважать.
– Здесь нет севера, – в двадцать пятый раз напомнила Катажина. – Неужели не ясно.
– А где следы? – ядовито спросил я. – Где?! Иначе бы мы ходили по кругу!
– Мы же выяснили, что компас не работает, – кривясь, добавил Федор Березин.
– С какой стати? – удивился Леха. – Компас?
Хотя и так был ясно, что что-то здесь не так. Не хотелось думать, что мы действительно кружим на одном месте. И все равно мы почему-то пошли, а затем и побежали следом за юмоном в надежде, что на этот раз он не ошибается.
– Стой! Подожди!
Но Сорок пятый топал, как заведенный. Вдруг я обратил внимание, что ветер стих. Пропали звуки и шорохи.
– Леха, – воскликнул я, придерживая Катажину, – что-то происходит!
Он закрутил головой. Юмон с его магнитными кристаллами шел, как робот, уже почти на срезе барханов цвета ржаво-красного цвета, и за ним тянулась ровная цепочка черных следов.
Внезапно Леха пал на колени и быстро, как заяц, стал рыть ямку. Росс решил, что это игра и пристроился сбоку.
– Леха, что с тобой? – испугалась Катажина, решив, что он сошел с ума.
Для нас у него остался один единственный жест – Леха махнул в сторону, откуда мы пришли. Горизонта не было, вместо него к нам с ураганной скоростью приближалась стена песчаной бури. Она была высотой до небес. По крайней мере, я не видел, где она начинается, а где кончается. В следующее мгновение заревело и застонало. Что было дальше, я не помню. Нас с Катажиной растащило и бросило в разные стороны. Лично я был подобен спичке в унитазе. Единственное, сообразил, что надо стянуть на голову рубаху, чтобы сохранить легкие. Я едва не умер, потому что были моменты, когда невозможно было сделать вдох. Во рту пересохло, и мне страшно хотелось пить, но я не мог даже шевельнуть рукой.
Внезапно наступила тишина. Песчаная стена удалялась прочь. Шириной она была почти с футбольное поле.
– Какие еще доказательства нужны, – плакала Катажина, вытряхивая песок из волос. – Это не Марс. На Марсе не бывает песчаных бурь.
Ее платье из черного давно стало бурым, а шаль вишневого цвета улетела вслед за песчаной стеной.
В общем-то, Катажина была права – с созданием океана планета стала влажной, а ветра умеренными. Редкий, печальный дождик со снегом – вот все, на что был способен Марс, но совсем никак не на песчаную бурю.
– Ну ладно, – согласился я. – А где мы тогда?
– Вот в чем дело, – вмешался Федор Березин, выбираясь из-под кочки, под которой прятался.
– В чем? – хмыкнул я, с трудом выплевывая изо рта песчинки.
– Это локальные плоские бури. Они заметают наши следы, и мы топчемся на месте.
– Идиотство, – сказал я, вспомнив, что до сих пор не видел ни Росса, ни Леху, ни Сорок пятого. – Тогда это точно не Марс.
Росса и Леху мы откопали быстро. Зря они ямку рыли – это было опасно. Их просто засыпало, а ямку сровняло с поверхностью. Росса мы вытянули за кончик хвоста, а Леху за уши. Напрасно волновались – как раз оба оказались в полном порядке: Росс отряхнулся и на радостях бросился поливать кусты, а Леха вытянул из кармана шкалик и прочистил горло. Пить водку в пустыне было непростительной ошибкой, которую никто из нас не собирался повторять.
– Кто будет? – протягивал он нам бутылку, морщась. – Кто будет?
Жажда мучила всех, но последовать Лехиному примеру мы не решился. Рос прибежал и, не понимая, что происходит, уставился на бутылку жадными глазами.
– А где Сорок пятый? – забеспокоился я и оглянулся в ту сторону, куда, как я полагал, он ушел.
Сорок пятый пропал.
Мы обегали все окрест. Раз двадцать взбирались на самые высокие барханы. Едва не потеряли друг друга. Сорвали все голосовые связки и взмокли, как шахтерские лошади, но так его и не нашли. Даже нас главный сыщик – Росс – со своим прекрасным носом не мог взять след – после бури все следы и запахи унес ветер.
– Хороший был юмон, – сплюнул на песок Федор Березин. – Что будем делать?
– Не знаю, – признался я, посмотрев, как его плевок жадно поглощает песок. И тут меня осенило: – А как вообще мы здесь очутились?
– В смысле? – спросил Леха, выглядывая из-за спины Катажины.
Он снова стал волочиться за ней, стоило мне оглянутся. Шепотом говорил всякие гадости, за которые его стоило отвести за бархан и дать в морду.
– В смысле… – многозначительно повтори я, – что мы летели в “мотке”!
И тут мы все вспомнили. А Федор Березин сообщил:
– Я знаю, где мы…
– Где? – спросила Катажина, брезгливо вытряхивая песок из складок одежды.
– В бабоне!
– Час от часу не легче! – Катажина возмущенно соскочила с кочки. – Вот почему здесь никого нет! – она огляделась – быть может, все еще в поисках Сорок пятого юмона, к которому мы все привыкли.
– И нет сторон света, – добавил Федор Березин.
– Я же говорил, что это не Марс! – заявил Леха.
Но от него отвернулись, потому что он как раз твердил об обратном. Один Росс ничего не соврал, а только тяжело дышал – ему страшно хотелось пить.
– Нет, – возразил я. – Мы не в бабоне.
– Вспомни, – попросил Федор Березин. – Мы все свалились на тебя.
– Ты же был в кабине?!
– Но вовремя сориентировался. Когда “мотка” стала падать, я знал, что ты испугаешься.
– Испугаюсь? А… точно! – обрадовался я. – Ох и Федор! Ох и Федор!
– Это потому что я самый умный, – важно заметил Федор Березин и по привычке выпятил грудь.
В его армейских усиках уже серебрились седые волосы. А некогда густая шевелюра заметно поредела. Но глаза по-прежнему горели азартом и юмором. Женить его надо, подумал я, женить.
– Раз ты самый умный, найди путь, как отсюда выбраться, – вмешалась Катажина.
– Очень просто, – ответил он.
– Ну и как? – наклонился к нему Леха, не забывая бросать на Катажину сальные взгляды.
– Да, – спросил я, – как? Без посторонней помощи это невозможно!
– Надо тебя напугать.
– Всего-навсего, что ли?! – закричали все, кроме, разумеется, меня самого и Росса, который ничего не понимал, а только крутил головой, дивясь на наше возбуждение.
– До полусмерти, – высказался до конца Федор Березин.
– Как ты себе это представляешь? – спросил я, невольно поеживаясь, ибо представил, что они могут придумать – ничего умного, разумеется.
– Еще не знаю, – сознался Федор Березин.
– А давайте!.. – вскрикнул Леха, делая глупое лицо еще глупее. – Нет… – печально признался он, – не пойдет…
Я посмотрел на него, как на врага. Мало ли что он придумает. На его плоской морде было написано, что кроме того, как столкнуть меня с холма или зарыть по горло в песок, фантазия его не работала. Честно говоря, у меня тоже хватало воображения не на многое, как то: чтобы меня стукнули по голове, подвесили за ногу, мучили жаждой или морили голодом. Нет, это было нестрашно. Из-за этого не перемещаются из бабона в бабон по собственному желанию.
– А если?.. – поддалась порыву Катажина Фигура, не смея взглянуть на меня. – Нет… – она покривилась, как от вида крови. – Не согласится…
Единственно, что она могла придумать – это лишить меня плотских радостей. Страшно, он не смертельно.
– Придумал! – воскликнул Федор Березин.
– Ну?! – три пару глаз: две вопросительно и одна скептически уставились на него.
– Спички есть?
Леха тут же достал зажигалку.
– Ты собираешься его поджечь? – с иронией спросил Федор Березин.
– Ну да… – шмыгнул носом Леха. – А что еще?
– Святая наивность! Хм… Хорошие у тебя друзья, – заметил Федор Березин. – Чего ты больше всего боишься в жизни? – спросил он, доставая из коробка, который нашел в своих необъятных карманах Леха, одну единственную спичку и зачем-то слюнявя ее.
– Не знаю. Как-то сразу и не сообразишь… – я посмотрел на Катажину.
Не признаваться же в самом деле, что я боюсь потерять ее и Росса. А еще мне не хотелось расставаться с моими какими никакими, но все-таки друзьями: Лехой Кругловым и Федором Березиным.
– Доставайте свой планшетник и еще, что там у вас к нему полагается, – скомандовал Федор Березин.
Мы достали: планшетник и ключ с брелком.
– Раскрывай!
Раскрыли. Только ничего хорошего не получилось, потому что мы тут же оказались словно под невидимым потолком – верхней твердью, что, собственно, и было небесной границей бабона. Даже Росс взлетел вместе с нами. Естественно, я его на всякий случай придерживал за хвост. Я также держал Катажину под ручку, а Катажина – Леху. Единственный, из нас, кто ни за кого не держался, был Федор Березин.
Под нами, словно копейка, простилалась круглая пустыня. У меня с непривычки закружилась голова.
Так как мы ничего не весили, и вообще как обычно были лишь видимостью реальности, то Федор Березин сделал следующее: послюнявленную спичку приклеил к верхней тверди и повис на ней. Видать, он вспомнил свои курсантские навыки портить потолки в общественных туалетах.
– Ну?.. – спросил ли мы хором. – Что делать-то?
– А теперь валите отсюда!
– А ты? – изумились мы.
– А я повишу!
– Стоп! – сказал я, невольно хватаясь за него. – Возвращаемся все!
– Я, повишу, – уперто сказал Федор Березин.
– Если мы вернемся без тебя, то ты упадешь, – сказал я унылым голосом.
– Ну и хорошо, – беспечно возразил Федор Березин.
– На испуг хочешь взять? – осведомился я, поглядывая на пустыню величиной с копейку.
– Хочу, – признался он.
Я еще раз посмотрел вниз. Действительно, упасть с такой высоту решится не всякий – мало ли что с тобой случится, хотя это и бабон, он кто знает его свойства? Вдруг в самом деле разобьешься?!
– Слушай, – сказал я ласково, – иди к нам, – и даже сделал движение, чтобы оторвать Федора Березина от его спички, но разумеется, ничего не получилось, потому что у нас не было плоти.
– Песчаная буря! – крикнула Катажина.
С небесной высоты она выглядела сущей ерундой, не крупнее расчески на туалетном столике.
– Сейчас унесет мой планшетник, – забеспокоился Леха.
Росс лизнул меня в щеку. Ему явно хотелось на Землю, где пахло собратьями и где можно было поливать травку и кустики, а не висеть в поднебесье.
– Если планшетник унесет, мы все разобьемся, – радостно сообщил Федор Березин.
Несомненно, он испытывал садистские чувства.
– Вряд ли, – уперто сказал я. – В бабоне нельзя разбиться.
– Чисто теоретически. Вспомни Жору Мамырина, – нервно сказал Леха.
Действительно – тогда мы здорово ударились, выпав в бак с отходами. И я представил, что с нами случится – мы рухнем бог весть с какой высоты и, вероятнее всего, останемся в этом бабоне навсегда, погребенные под тоннами песка, если это в самом деле бабон, а не игра нашего воображения. Вот тогда-то я и испугался. Федор Березин знал, что я боюсь высоты, и действовал наверняка. Коварный, предательский план – иначе бы я не переместился.
В общем конечно, это как всегда случилось спонтанно, хотя я до сих пор считаю, что меня банально взяли на испуг. Первыми в иную реальность переместились: Леха, Катажина, Росс и я. И только через бесконечно долгую секунду, в течение которой я едва не поседел, из ниоткуда вывалился ухмыляющийся и довольный Федор Березин и плюхнулся рядом прямо в лужу, из которой на пару с жадностью лакали Росс и Леха. Катажина с брезгливостью поглядывала на них. Впрочем, через мгновение к ним присоединился и я.
Между прочим, планшетника, в котором крутился правильный многогранник – икосаэдр, и ключ от портала вместе с брелком так и остались в бабоне. Что стало с Дураконом сорок пять, мы так никогда и не узнали. Похоже, он до сих пор бродит где-то в поисках выхода. А может быть, его эвакуировали спецслужбы, на которые он работал. Недаром он стремился к какой-то определенной точке в бабоне. Отрастил новые рожки и приступил к работе по выявлению нежелательных элементов вроде нас. Больше мы с ним, как и с комиссаром Ё-моё и Ремом Понтегера, никогда не встречались. В глубине души у меня теплится надежда, что однажды в наш новый с Россом дом постучит Лука Федотов. У нас было бы о чем поговорить и вспомнить былые деньки. Однако проходит год за годом, а Лука не появляется, и о нем ничего не слышно. Быть может, он путешествует по другим галактика? Кто знает? Тому, кто обладает бессмертием, это совсем нетрудно делать.

***
Между тем, мы благополучно переместились ни куда-нибудь, а в самый что ни на есть земной Санкт-Петербург – под окна моего дома номер двадцать пять, на втором этаже которого находилась редакционная квартира восемь, в которой я прожил два года – прямо на Английскую набережную.
Когда-то меня сослали в этой город после грандиозного скандала в марсианской прессе и суда, после чего я потерял Полину и Наташку, и я решил, что все самое страшное в жизни уже произошло. Но, как видите, ошибался, не только потому что с трудом узнал свою любимы город, но и потому что у меня возникло такое ощущение, что наша история не закончилась, что мы накануне следующих грандиозный событий.
Мы начали разоблачаться на ходу. Стояла чудовищно-удушающая жара. Ослепительное солнце, которое застыло в зените прямо над Невой, палило немилосердно. Лично с меня пот катил градом в тридцать три ручья. У Лехи под свитером и линялой армейской майкой оказались большой белый живот и оплывшие бабьи плечи. Федор Березин как всегда выглядел атлетом. Недаром в свои тридцать с хвостиком он крутил “солнышко” на турнике. Федор разулся, закатал штаны и, спустившись по лестнице, окунул мосластые ступни в рыжую Неву, где плескались огромные розовые бутоны лотоса и покачивались метелки тростника.
– Осторожно! – крикнул я, помня, что в реке водились крокодилы.
Катажина ограничилась тем, что сорвала лопух и целомудренно стала обмахиваться им. Ну а Росс, которого давно надо было стричь, не долго думая, выкупался в самой глубокой луже и, встряхнувшись, окатил всех фонтаном брызгами, что оказало на нас примерно такое же освежающее действие, как мертвому припарка, потому что вода теплой, как в душевой. Росс вывалил язык и радостно посмотрел на меня, мол, вот я какой молодец, не унываю никогда, и припрыжку бросился вдоль набережной.
Город действительно стал тропическим. Гроздья разнообразных плодов и цветов свисали как раз на окна моей квартиры, а среди жирный, толстых побегов лиан и винограда перепархивали непуганные стайки попугаев. Напротив, взломав древнюю брусчатку набережной, росла скособоченная пальма, ее листья были величиной с приличный зонт, под ними висели бананы. Между мостовыми плитами щетинилась густая трава.
Нет это, конечно же, был Санкт-Петербург, но не тот, из которого я бежал два года назад. Что-то в нем изменилось кроме жары, духоты и ослепительного солнца, конечно, и я не сразу понял, что именно. А потом сообразил: пропали люди. Улицы были пусты. Пусты были набережные и мост Лейтенанта Шмидта, который я вначале принял за большой цветущий остров. Хотя в былые времена центральную часть Невы регулярно очищали от растительности, теперь же привычный рисунок пальм на горизонте стал пышнее и загадочней, а отдаленные кварталы казались зелеными холмами. И еще мне показалось, что в районе площади Труда мелькнуло странное животное в одинаковой мере похожее и на пантеру, и на льва.
– Все! Уходим! – с тревогой крикнул я Федору, прячась в прохладную тень арки, которая вела в мой двор.
– Почему? – беспечно спросил он, плескаясь, словно бегемот.
– Потому что откусят кое-что, – предупредил я, высовываясь из-под арки, в которую волнами вплывал зной.
Невдалеке что-то всплыло, да не одно, а не числом не меньше трех, и следило за Федором немигающим интересом.
Федор Березин выскочил наверх, как ошпаренный, держа в руках свои тяжелые армейские ботинки с высоким берцем и оглядываясь на грозную реку. – Крокодилов в жизни не видел.
– Брось! – махнул я ему рукой, показывая на ботинки.
– Почему? – недоумевал он, подпрыгивая на раскаленных камнях.
– Сейчас найдем шлепанцы, – я с беспокойством поглядывал в сторону площади Труда.
Леха знал дорогу и уже, несмотря на жару, трусил впереди, перекатываясь, как мячик. Он-то был к курсе дела, что в моей квартире всегда была водка, а как известно от времени она не портится, а становится только лучше. Даже Катажина потеряла для него всякий интерес. Слава богу, подумал я, может, он наконец оставит ее в покое?
Тащя за руку Катажину, я не удержался и догнал друга. Мы завернули за угол, одновременно распахнули покосившуюся дверь и одновременно взбежали на второй этаж. Росс безнадежно отстал. Ключ лежал там, где ему и положено было лежать – под ковриком. Дверь знакомо скрипнула и легко открылась. Внутри было все как прежде, то есть уютно и по-домашнему приятно, словно я только вчера покинул квартиру. Только пятна плесени на обоях слились и заполнили все стены и было душновато.
Леха прямиком отправился на кухню, Катажина в спальню, а я – в ванную. Мне не терпелось принять душ и почистить зубы. Как ни странно вслед за ржавчиной потекла приятная теплая вода, и я вдоволь нанежился под ее струями.
Когда я вышел, обернувшись полотенцем, они уже распахнули все окна и накрыли в зале стол: тунец в масле, шпроты и бычки в томатном соусе, гроздь зеленых бананов, которую, видно сорвали, не выходя на улицу, еще какая-то трава. Леха красовался в самой яркой летней рубашке, которую только смог отыскать в моем гардеробе. Кроме этого он напялил белоснежные шорты, белые носки и, насколько я помню, мои выходные шлепанцы из буйволовой кожи, которые были ему великоваты. Катажина подобрала что-то воздушно-прозрачное из вещей Татьяны Лавровой, чем привела Леху в боевое состояние, и он снова прилип к ней, явно испытывая мое терпение. Федор Березин как и полагается военному нашел себе армейскую майку и армейские бриджи.
– Давай! – скомандовал Леха, протягивая мне стакан с водкой.
Мы выпили, закусили. Потом еще раз выпили и еще раз закусили, расслабились и почувствовали себя друзьями, которых объединяют пережитые невзгоды.
– Я же говорил, все хорошо, что хорошо кончится, – разглагольствовал Федор Березин, покачивая грязной ступней перед моим носом и кивая на распахнутое окно, в которое заглядывали райские цветы.
Нельзя сказать, что их вид смягчал жару, но в такой парилке даже смотреть на реку было приятно.
– И то правда, – с набитым ртом согласился Леха, маслеными глазами следя за Катажиной, которая в конце концов сообразила спрятаться за меня.
– Ну да, – буркнул я, недовольный тем, что мне достались старые полосатые шорты и мятая белая футболка, которая, правда, эффектно подчеркивала недельную щетину.
Сфинксы, которые я обычно видел из моего окна, куда-то пропали. Высоченная художественная академия, купол которой обычно царапал взгляд, пряталась под ядовитой шапкой растительности. Даже река была какая-то напряженной и слишком полноводной, словно у нее появились секреты. И вообще, почему-то мне все не нравилось – прежде всего отсутствие жителей. Я невольно подумал о хлыстах.
Никто не заметил, как они появились. Леха поперхнулся – а они уже рядом.
– Хлыстов мы извели, – сказал тот, что стоял ближе к окну.
Мне даже показалось, что он в него вошел. Второй находился в глубине коридора у двери, которая была закрыта на засов.
У меня всегда была хорошая реакция: я выбросил перед собой руку, собираясь превратить их в космическую пыль. Дудки! Ничего не вышло! Ладонь даже не нагрелась. Или у цекулов был античоппер, или от жары, усталости и водки я разрядился.
– Спокойно! – нервно воскликнул цекул у окна. – Мы свои!
За мгновение до этого между нами появилось что-то вроде водяного занавеса толщиной метра три. Сквозь него они смотрелись, как водяные.
Тогда я узнал старшего. Со времени встречи на болоте он сильно изменился: приобрел копченую лысину и естественным путем стал почти черным. Сразу было видно, что настоящий землянин.
– Гиренчир, – представился он, подавая самые дружелюбные знаки, то есть махал рукой, улыбался и вообще, производил впечатление близкого родственника.
Голос его прозвучал глухо, как из колодца, и занавес пропал.
– А я Есеня Нагайцев, – назвался второй, подходя. – Мы вас давно ждем, – и почему-то посмотрел на меня.
Он тоже был загоревшим до черноты. Усы у него не росли, и только рыжая калмыцкая бороденка, торчащая, как мочало, выдавала в нем азиата.
– Здрасте… – Леха пихнул меня в спину своим животом при всеобщем молчании, – кто это?
– Друзья… – ответил я без особого энтузиазма, не зная, что несет с собой их появление. Наверняка ничего хорошего. – Выпить хотите?
– По маленькой, – согласился Гиренчир, подходя к столу.
Я уступил место, а Катажина перебралась ко мне на диван. Цекулы расселись между Лехой и Федором Березиным. Надо сказать, что последний вообще не проронил ни слова: то ли испугался – что мало вероятно, то ли не понял, кто это такие.
Одна надежда была на Леху – он-то хорошо знал свое дело: налил по стакану, да ни что-нибудь, а самой настоящей домашней перцовки, крепкой, словно царская водка.
Гиренчир выпил, как воду, даже не поморщившись, только крякнул и проглотил три сардины сразу.
Есеня Нагайцев поперхнулся где-то в середине, но когда поставил стакан, улыбнулся и даже не закусил. Однако глаза у него подернулись влагой и покраснели.
Федор Березин дернул головой и мрачно произнес:
– Уважаю…
– Сразу видно, что свои, – не удержался Леха.
– Да цекулы они, цекулы, – сказал я со вздохом.
– Что с тобой, милый? – уловила мою нервозность Катажина.
– Не знаю, – сказал я. – Случится что-то.
Действительно, если бы у меня был выбор, сбежал бы я куда-нибудь за тридевять земель, чтобы не видеть никого, но, пожалуй бы, Росса захватил.
– Не-а… – покачал головой Федор Березин. – Не… цекулы не такие. А? – и, вопросительно посмотрев на меня, все понял: – Чем обязаны-то?
Он почему-то решил, что они опасны, и потом эта чертова стена из воды. У людей нервы не железные. Каждый может сдрейфить.
– Ты забыл, что я тоже цекул, – напомнил я.
– Ты другое дело, – бросил Федор Березин, следя за каждым движением гостей. Он даже, наверное, протрезвел и готов был к решительным действиям, только не понимал, с кем имеет дело.
– Оставь, – сказал я. – Они сами все расскажут.
И они добродушно поведали. Цивилизация на Земле дышала на ладан. После того, как все смотались на Марс. После восстания хлыстов и неурядиц, связанных с фиолетовым смещением после того, как военных бросили на выживание, все закончилось естественным образом: хлысты и военные перебили друг друга, а население городов разбежалось.
– Чего греха таить, – сказал Есеня Нагайцев, заглатывая бычка, с которого томатный соус, стека на бороду и капал прямо ему на джинсы. – Конечно, мы помогали. Но все без толку.
– Тю… – невольно махнула рукой Катажина.
Не верилось, что они в свое время экспроприировали у землян кучу денег – такие честные и правдивые глаза были у Есени Нагайцева.
– Почему? – все еще не доверяя, спросил Федор.
– Потому, что все города и коммуникации уже были разрушены, да и климат менялся очень быстро.
– В общем, столицу перенесли на север, в Мурманск, – добавил Гиренчир и кивнул, чтобы Леха налил еще.
Кто-то из наших присвистнул. Мы переглянулись: это что-то да значило. Как минимум – что Земля повторяет судьбу Марса.
– Ну и что там? – спросил я, выражая всеобщее мнение, которое заключалось в отрицании реальности – ведь все мы только что пережили гибель цивилизации на Марсе.
– Крупнейший город мира: сто тысяч населения. Современный рыболовецкий флот. Земледелие и швейная промышленность. В общем, не все так плохо. Помогаем восстановить цивилизацию в Певеке и на Эксмире. Еще есть порт в Русской гавани на Новой земле. Но пока нам не хватает ресурсов.
Вот куда, наивно решил я, пошли деньги.
– А здесь? – кивнул я в окно.
– Здесь только наблюдатели. Так, на всякий случай. Климат тяжелый, лихие люди водятся, зверья понабежало.
– А в Москве?
– И в Москве тоже.
– А юг?
– Пунта-Аренас в Аргентине.
– Ого! – воскликнул Леха, хотя наверняка не имел ни малейшего понятия, где находится этот город. – Я там не был.
– А Австралия? – осторожно спросил Федор Березин, все еще испытывая недоверие к цекулам, которые оказались самыми настоящими земными мужиками, потому что жрали водку наравне с нами и не пьянели.
– Нет Австралии… – произнес Есеня Нагайцев, – спеклась вместе с аборигенами.
– Понятно… – тоном покойника протянул Леха.
– Я не понимаю! – возмутилась Катажина Фигура, – а куда же все делись?!
– Все гораздо хуже, чем мы ожидали. И куда бедному крестьянину подать?!
В двух словах рассказал ей историю Земли за последние двести лет. О том, как США устроили третью мировую, как их обезоружила третья сила. Как бастовали МКС на Луне, как грохнули Англию, как уничтожили Ближний и Средний Восток. Ну и много еще чего.
Гиренчир только согласно кивал. А моя Катажина бросала на него неприязненные взгляды. Только в чем он был виноват? Хотя у меня от их визита было тягостное чувство – все это должно было кончиться чем-то нехорошим.
– Это я все знаю из учебников истории! – рассердилась Катажина. – Вы мне скажите, зачем мы тогда сюда прилетели?
– Когда-то мир был другим, – начал объяснять я, но Гиренчир перебил.
– Все правильно, – сказал он. – За исключением того, что 26 апреля 2028 года комета “Урсула” упала по нашей наводке. Перед нами стояла задача уничтожить наиболее агрессивную сторону наименее безопасным способом, иначе бы сейчас мы не беседовали с вами.
– Уничтожили! – в сердцах воскликнула Катажина, показывая на полноводную, мутную Неву.
– Надо было выбирать: климат или жизнь. Климат изменился, – непонятно кому пояснил Гиренчир. – Могло быть и хуже. К тому же мы помогли вам освоить Марс.
Переживания Катажины больше никого не волновали. Молчащий до этого Федор Березин загадочно уточнил:
– Так это вы, значит?!
– Мы… – настороженно согласился Гиренчир.
– Вот не знал! – восторженно заметил Федор Березин после некоторого замешательства, – и в свойственной ему манере добавил: – Значит так нашим врагам и надо! – Настроение у него в миг изменилось. – Враг моих врагов – мой друг!
– Ну и отлично, – явно с облегчением резюмировал Гиренчир и спросил: – Теперь вы согласны?
– С чем? – хором удивились мы.
– Перемещаемся в столицу, за одно и на мир посмотрим.
– А у нас есть выбор? – кисло осведомился Федор Березин, который, как и я, что-то заподозрил.
– Да? – вмешался Леха Круглов. – Есть или нет?!
Его беспокоило два обстоятельства: початая бутылка водки и, конечно, Катажина Фигура, которую я легкомысленно считал своей невестой.
– Есть, конечно. Остаться здесь и прозябать на радость грабителям и разбойникам.
– Поняла или нет? – спросил я у Катажины, пытаясь возродить к ней старые-старые, самые первые чувства.
Действительно, куда мы еще могли податься: Марса не существовало, Земля находилась в упадке, Европу – спутник Юпитера – еще не обжили. Остальные большие и малые планеты галактики не были пригодны к жизни. А технологии перемещения со световой скоростью у землян, как известно, не было. Цекулы берегли ее как зеницу ока.
Лично мне не хотелось покидать Санкт-Петербург. Я бы с удовольствием побродил по его улицам, заглянул бы в редакцию. Вдруг там сидит Алфен? Леха тоже, думаю, сбегал бы домой. Мы в ним завалили бы в наш подвальчик, где подавали холодную водку. Но теперь это по словам цекулов было опасным мероприятием. И мы согласились, выпив на посошок. У цекулов движения стали размашистее, а голоса громче. Но по-моему, мы все орали от возбуждения.
Леха спрятал в карман початую бутылку, а Росс быстренько доел остатки трапезы и вылизал все консервные банки. Между тем я тихо плавился, словно сидел в духовке. Катажина да и все остальные чувствовали себя не лучше. После умеренного, влажного климата Марса, Земля казалась, в лучшем случае, самой верхней полкой в русской бане.
Тарелка цекулов висела как раз над мостом. Вернее, это была не тарелка, а треугольный корабль из той серии, который сбили астросы над Санкт-Петербургом.
От треугольного корабля к распахнутому окну протянулся огромный трап в виде шланга, по которому мы попали в прохладную каюту корабля и тут же взлетели, даже не поняв этого, потому что не ощутили ни перегрузок, ни волнения. Только Катажина, выглянув в иллюминатор, истерически ойкнула. Я тоже посмотрел: под нами расстилалась Европа. Редкая гряда облаков тянулась от Голландии до Сибири. Сплошная зеленая равнина разбегалась во все стороны. Даже Уральские горы выглядели, как холмы Африки. Мелькнули, на мгновение отразив солнечный свет, Обь и Енисей. Карское море плескалось в обрамлении голубых оттенков. На Новой земле и Таймыре росли леса. Помнится, в былые времена здесь завелись экзотические животные из мегафауны: мамонты, шерстистые носороги, саблезубые, которых, похоже, мы видели в городе, и прочая нестандартная живность.
Потом корабль сделал крюк в южном направлении, и мы увидели то, о чем говорили цекулы и во что не хотелось верить. Примерно с широты Аральского и Каспийского морей начиналась самая настоящая пустыня – сплошные барханы сколько хватало глаз далеко на юг, где воздух становился белым и раскаленным. Самих морей, конечно, уже не существовало. Средиземное уменьшилось до размеров Онежского озера, а Геркулесовы столбы оказались на суше. Пиренейский полуостров высох и побелел. Из моря песка торчали обгорелые пики гор. Впрочем, это произвело впечатление только на землян, то есть на меня и Леху Круглова, потому что мы привыкли к иной географии. С горя Леха приложился к бутылке.
– Будешь?
Я тоже выпил, даже не ощутив вкуса водки. Мне хотелось взглянуть, что стало с Ираном и близлежащими странами, которые подверглись ядерной атаке, но корабль цекулов направлялся к Атлантике. Словно угадав мои мысли, Гиренчир сказал:
– Район закрыт не только по этическим соображениям.
– А что там? – спросила Катажина, которая не поняла, что вообще происходит.
– Оплавленная, радиоактивная пустыня. Толщина стеклянной корки до метра.
– А… – только и ответила она и вопросительно посмотрела на меня.
– На такой высоте нам ничего не угрожает, – пояснил Гиренчир.
Корабль цекулов заметно снизился – мы шли, что называется, по загривку земли. Несмотря на то, что корабль был одет в плазменную защиту – во что-то подобие “кужуха”, мы видели все очень хорошо. Внизу промелькнул северный берег Африки – желто-белый, как кости, затем – Атлаские горы Марокко, которые казались лунными скалами на фоне безжизненного пейзажа, не говоря уже об “естественных” пустынях Алжира и Туниса, которые стали еще более естественными. А потом начался океан, и мы, не снижая скорости, со всего маху под острым углом вошли в воду.
Лично я, отпрянув от иллюминатора, испытал шок. Мне казалось, что мы разобьемся и утонем. Но когда оглянулся на Гиренчира, то понял – это сюрприз.
– Фу… – сказал я, вытирая капли пота на лбу. – Так можно довести до инфаркта.
Я устал от впечатлений и плюхнулся в кресло, из которого тоже было хорошо видно.
Оказалось, что мы совершенно не в курсе последних событий в геополитике.
– Тройственный Союз обязал нас и астросов покинуть Землю, – скорбным сообщил Гиренчир.
– Это плохо или хорошо? – спросила Катажина.
– Вот с этого и надо было начинать, – заметил я.
В его словах была какая-то подковырка, но я еще не понял ее. И потом было интересно – кто же третий, если союз тройственный? Третья сила, похоже, была третейской, иначе ее никто не слушался и не боялся бы.
– Теперь вы будете развиваться самостоятельно.
– Ну да, – проворчал Федор Березин, – как издевательство: вначале устроили заварушку, а теперь в кусты.
– Сейчас мы вам покажем базы, которыми они пользовались многие тысячелетия в Атлантической впадине.
– А то мы не знали! – саркастически высказался Леха Круглов. – Только руки коротки.
– А потом слетаем к нашим, – добавил Гиренчир, не обращая внимания на наши переживания.
Зря Леха с Федором Березиным петушились. Мы только предполагали, но никогда не знали истинных размеров экспансии. Тарелки астросов бороздили морские и воздушные океаны Земли, но земляне только сейчас приблизились к подобным технологиям и то благодаря тем штучкам-дрючкам (например, все то же планшетник), которые астросы и цекулы на протяжении трех десятилетий подбрасывали в Тунгускую зону, из-за чего, собственно, и разгорелась третья мировая.
Честно говоря, я не знал, радоваться или нет. Ну жили астросы рядом с нами, ну летали, провоцируя людей на божественную интерпретацию явлений. Собственно, все было нормально до появления хлыстов на Земле и каменов – на Марсе. Если бы астросы и их слуги – черные ангелы, не вмешались в судьбу человечества, то все текло, как текло и сто, и тысячу лет тому назад.
Однако, я забыл о самом важном факторе – фиолетовом смещении. Носило ли оно локальный характер или было всеобъемлющем явлением во Вселенной, никто не мог сказать точно. Но фиолетовое смещение послужило катализатором к последующим событиям. Раз существовала черная пятница, значит, время до сих пор текло не так, как мы привыкли. Ну и что? В конце концов мы все приспособились и даже находили свои плюсы в таком мироустройстве. Стоило ли затевать бучу? Наверное, стоило, потому те же самые астросы пытались весьма неумело спасти человечество как уникальный биологический вид. Теперь мы знаем, что ничего у них не вышло.
В свете мощных прожекторов мы увидели то, что в начале приняли за склон горы, а на самом деле это оказалась ровная плоскость явно искусственного происхождения, на которой лежали осадки.
Вдруг вся картина перед нами предстала совершенно в другом виде и масштабе: одновременно зажглись сотни, тысячи огней таких же треугольных кораблей, как и наш. И кроме этих кораблей ровным светом засветились пресловутые шары. Они выплывали из-за этих плоскостей, и вдруг мы поняли, что видим всего лишь одну из сторон гигантской пирамиды.
Шаров было сотни, тысячи. Они выстраивались в ряды и пропадали во мраке океана. И пирамид было сотни, тысячи. Они тоже вспыхнули ровным сильным светом, словно прощаясь со своими обитателями.
– Подобное уже было на Земле, – сказал Есеня Нагайцев.
– Что было? – спросил я, с трудом отрываясь от увиденного.
– Астросы уходят, – пояснил Гиренчир. – Когда-то мы пытались освободить Землю от них. Однако это кончилось третьей мировой у вас и пятой космической в Тройственном Союзе. На этот раз положение изменилось: из-за сжатия вселенной астросы вынуждены отступить в глубины космоса.
– Что будет с базами? – спросил я.
– Взорвем, как наши.
– Ваши?
– А что ты думал? Мы тоже здесь обитали, только в других местах. Например, во впадине, которую вы называете Челленджер. Вот и ваш товарищ в курсе дела, – он посмотрел на Леху.
Впервые я увидел, как Круглов стушевался.
– Ты чего? – спросил я. – Правда, что ли?
Леха шмыгал носом и смотрел в сторону.
– Правда…
– Что же ты молчал?
– А вы бы мне поверили?! – возмутился он.
– А бог тебя знает! – многозначительно произнес Федор Березин. – может, и поверили бы.
– Рассказывай! – потребовал я.
– Никуда я не улетал, – буркнул Леха.
– А как же Бетта-Панторис? – удивился я. – Ты же к черным ангелам в плен попал.
– Ну да, попал. Только мы покрутились в космосе и назад на Землю плюхнулись.
– Ага, понятно, – многозначительно протянул Федор Березин. – “Мы”, значит?!
– Ну не придирайся, – огрызнулся Леха. – Оговорился я. Оговорился.
– На нашу Землю? – глупо удивился я.
Еще больше удивилась Катажина, потому что Леха, похоже, все же волновал ее. Даже Росс подошел и едва не поднял лапу на кресло, в котором восседал Леха. Но почему-то удержался.
– Вначале я очутился на подводной базе у Южного полюса.
– Где точнее? – спросил я.
– В котловине Беллинсгаузена…
– Есть такое? – я посмотрел на Гиренчира.
– Есть, – сказал он. – Мы знали о ней.
– И что ты там делал?
– А ничего, – ответил гордый Леха. – Отчеты писал.
– Какие, на фиг, отчеты?
– Бумажные! Какие еще! – покривился Леха. – Больше ничего не знаю.
– Ну ладно, – махнул рукой Федор Березин, – не хочешь рассказывать, не надо.
– Ты понял что-то? – спросил я у него.
– Так, кое-что.
– А я понял, – сказал я. – Лека пытается впарить нам, что никакой он не шпион.
– Ну и бог с ним, со шпионом… – миролюбиво сказала Катажина.
– Тогда выходит, ты водил нас за нос?
– Нет, – вмешался в разговор Гиренчир. – Круглов был законспирированным агентом. Ничего предосудительного он не успел сделать. Их готовили на случай войны.
– Это правда? – пристали мы в Лехе.
– Ты же знаешь, – покаялся Леха, – я всех вас люблю, – и почему-то посмотрел на Катажину.
– Леха, ты нам расскажешь, кого ты любишь больше? – ласково спросила Катажина.
– А что со мной будет?
– Да ничего с тобой не будет! – раздраженно воскликнул Федор Березин.
Они продолжали ссориться, а Гиренчир, взяв меня под руку, сказал:
– Можно вас на секунду? – и вывел в коридор, который опоясывал центральную часть корабля. Номер нашей каюты, как ни странно, был тринадцатым. – С вами хочет поговорить сенатор Парфен Черноков.
И мы вошли в соседнюю каюту.
Я лично не был знаком с Черноковым, но знал, что он председатель комитета по безопасности.
Каюта была пуста. В ней находились два кресла и стол между ними.
– А что он тоже?.. – осторожно спросил я.
– Он тоже, – кивнул Гиренчир.
– В смысле цекул? – уточнил я.
– Да, – сказал он.
В иллюминаторы брызнул дневной свет – мы снова оказались над океаном.
Белые шары астросов, на всякий случай одетые в плазменную защиту, и треугольные корабли цекулов заполнили все небо. Один за одним они делали ловкий маневр и пулей покидали атмосферу Земли. Некоторое время мы еще видели белые или красные точки, но затем и они растворялись в голубом просторе. Внизу под нами бурлила морская гладь – там в темной мрачной глубине взрывались пирамиды астросов. Впрочем, не успели мы миновать южную оконечность Америки и налюбоваться на город Пунта-Аренас и пустыни там, где когда-то текла великая Амазонка, как прямо из ледников Антарктиды взлетела еще одна вереница белых шаров и исчезла в космосе.
– Эти осваивали пресные озера Южного полюса, – пояснил Гиренчир.
На высоте примерно восемнадцати километров мы увидели границу дня и ночи.
– Мы что улетаем? – забеспокоился я.
– Тройственный Союз уходит из галактики.
– А… мы? – оторопело спросил я.
– Все уходим. Это один из основных пунктов договора. Отныне человечество останется в одиночестве. Чистый генетический эксперимент.
– Но я не хочу! С какой стати! – Я выскочил в коридор и распахнул в каюту номер тринадцать.
Она была пуста. Гиренчир, как привязанный, топал за мной. Я схватил его за грудки.
– Что вы с ними сделали?
– Спокойно, спокойно, – развел он руки, давая понять, что не собирается со мной драться. – Ваши друзья отправлены в Мурманск.
– Какой, на хрен, Мурманск?! – я потащил Гиренчира следом за собой и выглянул в иллюминатор.
Действительно даже с такой поднебесной высоты можно было рассмотреть контур Кольского полуострова. И его на зеленом фоне можно было разглядеть крохотную капсулу, которая скользила вниз. Над ней как раз раскрылся белый парашют.
– Я хочу остаться! – заявил я, мотнув головой в сторону иллюминатора.
– Это невозможно, – заявил Гиренчир. – Согласно решения Тройственного Союза…
– К черту союз! – крикнул я.
– Отпустите меня, – попросил Гиренчир.
Он был ниже меня ростом и явно слабее. Я отпустил его и упал в кресло. Сил не было выяснять отношения. Гиренчир еще что-то лепетал, объясняя ситуацию, типа:
– Все цекулы должны покинуть солнечную систему… Мы играем по честному…
Или:
– Тройственный Союз – это очень серьезно!
Или:
– Мы должны поскупиться малым из-за большего!
– А ради чего?
– Ради будущего!
– А что я буду делать там?! – я ткнул рукой в черное, бездонное небо.
Все же я был настоящим землянином и не привык к масштабам космоса. Я хотел прожить долгую жизнь и умереть на родной планете.
– По-моему, вам надо выпить и расслабиться! – к дверях каюты в белой рубашке и галстуке, подтянутый и бодрый, стоял сенатор.
Он руководил комитетом по безопасности Земли, и у него были самые широкие полномочия. К тому же в прессе его называли Непримиримым Парфеном за позицию по вопросу астросов. Естественно, в последнюю неделю я не следил за прессой – не он ли является одним из авторов великого переселения цекулов? Смысл заключался в том, чтобы, как минимум, сорвать куш в Земных банках и на падении акций.
Черноков потащил меня к себе. Что мне оставалось делать? Я был словно в трансе – какой-то Тройственный Союз, который я в глаза не видел, самым наглым образом вмиг решил мою судьбу. А как же демократия? Эта священная корова, которую так лелеяла цивилизация? Все коту под хвост! О маленьких людях, то бишь, цекулах, забывают в первую очередь.
Гиренчир пропал, а Парфен Черноков нарочито суетился. Оказывается, я сидел у него в каюте и он махал на меня платочком. Затем он куда-то позвонил, и почти мгновенно явился стюард.
– Самой лучшей водки и закуски! – приказал Черноков.
– Извините, но на взлете не подаем.
– Мальчик! Ты не понял! Дай нам водки! Мы земляне! – Парфен Черноков многозначительно потыкал в меня пальцем. – Прощаемся с родиной. Бутылку пшеничной!
К сожалению, я не уловил в его словах ни тени юродства, иначе бы у меня был повод встать и уйти.
– Извините, не сообразил, – дернулся стюард. – Все сделаю, – он подобострастно улыбнулся, очевидно, признав сенатора.
Парфен Черноков проводил его нервным взглядом, но когда обратился ко мне, его лицо снова было лицом бодрячка.
– Проблема не в том, что мы уходим, – сказал он. – Проблема в контроле. Мы должны! Нет, обязаны вернуться! Для этого нам очень скоро понадобятся люди, такие люди, как вы.
– Ну так оставьте меня, – попросил я. – Клянусь, я никому ничего не скажу. Стану рыбаком или буду выращивать картошку.
– А ваши друзья? – Черноков наклонился и сделал многозначительную паузу.
– Что мои друзья?.. – не понял я.
Он пояснил, как школьнику:
– Они же знают, что вы цекул.
– Что все так серьезно?
– Вы сразу подставите их под удар.
– Ну да, – оторопело согласился я, приходя в себя, но все еще не очень вникая в суть разговора.
Выходит, на Земле все же остались законспирированные цекулы. Наверняка и астросы оставят своих агентов. Значит, на Земле начнется, нет, почему начнется? Уже началась тайная война. И меня хотят втянуть в эту войну.
– Я обещаю, что найду вас на ЮБИ-313, – успокоил меня Черноков.
– А что такое юби? – спросил я, лихорадочно ища выход из положения.
– ЮБИ?! Гм… – Черноков снисходительно улыбнулся. – ЮБИ-313 – это планета в созвездии Альфа Центавра. Очень похожая на Марс. Только там почва не красная, а сера, как на земной Луне.
– Тоска… – я сделал вид, что-то припоминаю, хотя у меня не было никакой информации о каких-то ЮБИ-313. И звучит как-то не по земному. ЮБИ! Нет, мне все-таки больше по нраву Санкт-Петербург или Москва, да и вообще-то, конечно, – Земля!
– Почему тоска? – с нотками превосходства возразил Черноков. – Отличные города. Не такие, как земные, но тем не менее. И женщины там вполне, вполне… Впрочем, если вы не захотите, вам придется изменить внешность. При современных технологиях это сущая ерунда! И, конечно, не иметь контактов со всеми, кто вас знал. Голос останется прежним. Манеры тоже. Привычка одеваться… Хотя все можно… Ну вы меня понимаете? В общем, образ жизни.
Если из меня хотели сделать шпиона, то внешность, действительно, надо было менять. А это значило, что прости-прощай Катажина, Леха, Федор Березин и Росс. При мысли о последнем у меня сжалось сердце. О Катажине можно было не волноваться. Она быстро найдет мне замену. А вот Росс. Нет, я не мог его бросить. К тому же журналист, который становился шпионом – уже не журналист. Это самое последнее дело. Род занятий не располагает. Это буду уже не я – Викентий Сператов, а другой человек.
– Разумеется… – кивнул я, с тоской выглядывая в иллюминатор.
Корабль все еще барражировал над Кольским. Даже снизился. По крайней мере, черной полоски космоса уже не была видно, облака заметно расступились, а вдоль побережья стала различима бирюзовая полоска шельфа и голубые краски субтропиков.
И вдруг я понял, что я не цекул. Какой я, к черту, цекул?! Если мыслю и чувствую как человека, как землянин, и тоскую по этой загаженной, истоптанной, поруганной, но все же родной Земле.
– Сейчас мы в этом секторе полетаем, проконтролируем, как уходят эти… в смысле астросы, а потом двинем домой, – объяснил сенатор.
Вот теперь он говорил, как все сенаторы, – поучительно и высокомерно.
– Ваша водка… – стюард расстелил салфетки, расставил закуску и рюмки.
– Что это такое? – губернатор брезгливо кивнул.
– Простите?.. – не понял стюард.
– Принеси стаканы и “минералку”.
– Слушаюсь.
– Я весьма оптимистично смотрю на ситуацию, – продолжал губернатор. – Прижмем кое-кого в Тройственном Союзе, расширим зону влияния. А Землю оставим как генетический резервуар. Никто ее не тронет. Никому она не нужна.
Врешь, подумал я, просто брать уже нечего. Нас от силы с полмиллиона. Но спросил:
– Почему?
– Потому резервация для чистоты эксперимента, – объяснил сенатор, как бы делая меня этой фразой избранным. У нас есть на примете новая планета. Люди там, конечно, не водятся – похожие существа. Это прибавит нам сложностей, но дело того стоит.
– Ну да, – мрачно согласился я, потому что ненавидел цинизм и мышление зарвавшихся политиков. – Как-то сразу не сообразил.
По роду занятий мне приходилось встречаться с ними. С таким людьми надо было держать ухо востро, потому что они мыслили другими категориями, среди которых не было понятия человеколюбия, и привыкли к многоходовым комбинациям, концовка которых в любом случае лежала у них в кармане.
– Извиняюсь, – появился стюард, – ваша вода и стаканы. Что-нибудь еще?
– Свободен, – отозвался губернатор, разливая водку.
– Я кое-что забыл, – сказал я, поднимаясь и делая вид, что направляюсь в соседнюю каюту.
– Надеюсь, вы вернетесь? – слегка обеспокоился Парфен Черноков.
– Разумеется… – как можно более равнодушно бросил я и даже пошутил: – Куда я денусь с подводной лодки?
Сенатор цинично рассмеялся мне в след.
За тринадцатой каютой находилось багажное отделение, а дальше – входной люк цекуловского корабля, к которому давеча присоединялся шланг.
Я огляделся – коридор был пуст.
– Простите, – я заглянул в каюту стюардом.
– Что желаете? – поднялась одна из них.
– Я хочу взять блокнот из своих вещей.
– Номер вашей каюты?
– Тринадцатый, – ответил я.
– Пожалуйста.
Она открыла мне багажное отделение.
Я молил бога, чтобы дверь за ним оказалась не на замке.
– Вы знаете, как пользоваться? – стюардесса протянула мне ключ от багажа, улыбнувшись профессионально и вежливо.
Наверное, тоже цекул, неприязненно подумал я, минуя багажное отделение и захлопывая за собой дверь коридора. Дальше был тупик и выход.
В контейнере я обнаружил кронштейны для крепления трапа и одним из них заблокировал ручку двери.
В толстое окно двери я увидел, что с той стороны появился вначале встревоженный стюард, который обслуживал нас, а затем девушка, которая дала мне ключ, и еще какие-то лица.
– Откройте!!! – кричали они истерически и дергали ручку.
Однако как только поняли, что я вожусь с люком, тут же предпочти ретироваться.
Потом, как черт и табакерки, возник Парфен Черноков. Он заглядывал в окно округлившимися глазами и твердил:
– Сператов, давайте поговорим!.. Не делайте глупостей!
Не знаю, что выражало мое лицо, но Черноков почему-то отшатнулся.
– Вы сумасшедший?
Сквозь стекло его голос доносился, как из подвала.
– Да!!! – крикнул я.
– Вам все равно не выбраться!
Он конечно, не знал, что я обладаю чоппером, но опасался за свою политическую жизнь. Вместо Чернокова появились члены экипажа в фирменных фуражках.
– Сейчас мы тебя достанем! – кричали они, возясь с ручкой двери.
Входной люк находился напротив и даже на мой непрофессиональный взгляд была весьма массивным – со множеством блокировок и стопоров. Экипаж мог не волноваться. Такую дверь можно было выбить разве только взрывом в сто мегатонн.
Мне еще не приходилось выпрыгивать из космических кораблей. Действовать следовало быстро и уверенно, потому что в дверь били чем-то тяжелым, а стекло пошло трещинами. Не знаю, зачем они это делали – разгерметизация корабля наверняка приведет к его гибели. Да и какая дверь выдержит ударную волну?! Этого я не знал, и, честно говоря, мне было наплевать.
Я как можно крепче вжался в ребристые переборки космолета и наискосок ударил чоппером. “Бух!” – раздался короткий звук, словно раскупорили бутылку, только гораздо громче. Трудно было понять, что произошло дальше – череда громких хлопков и жуткие завывание проникли до самого нутра. Правую руку вывернуло. Мелкие осколки посекли ногу и бок, он я ничего не чувствовал. К тому же я был оглушен. От яростного ветра перехватило дыхание. Меня едва не унесло следом. Вся мощь удара пришлось по направлению коридора. В нем погас свет и гудело, завывая, как в аэродинамической трубе. Внезапно все стихло. Не было слышно даже, как работают двигатели корабля.
Подо мной плыли белые облака и, как огромное зеркало, сверкало Баренцево море. Я почувствовал, что пол уходит из-под ног, сделал шаг в пустоту и стал падать на Землю, туда вниз – к друзьям: Катажине, Лехе, Федору Березину и Россу.

Конец.