Тающее отражение ч,4

Часть 4. После Словие
Будни
В нас чувства лучшие стыдливы и безмолвны,
И все священное объемлет тишина:
Пока шумят вверху сверкающие волны,
Безмолвствует морская глубина.
Дм.Мережковский

Почему-то ввалились гурьбой именно ко мне домой, в мою московскую студию. Видимо, продолжало держать нечто общее, сцепляющее. Мы сидели напротив друг друга, молчали, пряча глаза, снова и снова, мысленно возвращаясь на Гору Блаженств. Весело звякнуло в прихожей, на пороге в нерешительности застыла… в нерешительности?.. что-то новенькое!
— Кто-то не закрыл дверь?
— Прости, задумался.
— Тогда встречай гостью.
И она не замедлила появиться — рот до ушей, прическа, шелковое платье, туфли на высоком каблуке, бусы — это что-то новенькое. Юра пребывал на своей глубине, Сергей же во все глаза разглядывал непрошенную гостью, она — его. Неужели сбылись мои сокровенные мечты! Как говорится, леди с дилижанса… и так далее.
— Вы прекрасны, как чайная роза в капельках росы! — прошептал Сергей.
— А вы подобны прекрасному принцу на белом коне, — зачарованно произнесла Маришка.
Ну, понеслось… И откуда у них взялся такой набор банальностей! А впрочем, когда вот внезапно накроет влюбленность, еще и не такое в голову взбредет. Тут даже Юра очнулся и подозрительно глянул на застывшую парочку.
— Э-ей, Сережа, ты бы того… полегче, — предупредил он, зная бесшабашность Марины.
Только они уже ничего не слышали. Взялись за руки и ушли туда, где трепещут алые паруса, сверкают радуги и щебечут соловьи.
— А если это любовь, — предположил я.
— Я по наивности думал, что там, — произнес Юра задумчиво, — на Горе Блаженств нам показали, что есть любовь истинная.
— Думаю, неправильно ожидать от людей подвигов, откровений — это может прорастать годами. И то не факт, что случится.
— А меня что-то так проняло не по-детски.
— Это заметно, Юр, невооруженным взглядом. Ну, что ты хочешь, первый опыт получения благодати, как встреча с вечностью. Ты храни её, оберегай, как драгоценную жемчужину. И радуйся!..
— Платон, я должен сказать тебе нечто важное. Ты, наверное, слышал не раз, что у профессионалов главное — чутьё, шестое чувство. Так вот оно мне подсказывает, что эта наша с тобой поездка — последняя. Практически все, кто участвовал в операции по возвращении денег партии, уничтожены. Теперь моя очередь, и мне от судьбы не уйти. Поэтому я встретился по твоим следам с монахом Иосифом. Я тоже стоял у того расстрельного камня, и мне тоже многое открылось.
— Георгий, ангел мой воинственный, — вопросил я мысленно, — твоих рук дело?
— Да, я тоже участвовал в той спецоперации. Правда не один, а вместе с ангелами-хранителями Юры, Инессы, и Иосифа. Ангелы, знаешь ли, умеют действовать совместно.
Юра, помолчав, продолжил:
— Когда меня… устранят, скорей всего тебе с Инессой, а может даже и твоей соседке, предложат продолжить мою работу самостоятельно. Не соглашайся! Там, где власть, сила и большие деньги, душа человеческая обесценивается, жизнь прекращается, а спасение возможно только через физическое устранение. Помнишь ведь: кто с мечом придет, тот от меча и погибнет. У тебя есть свое дело — оно мирное, доброе, милосердное. У тебя есть группа единомышленников, они проверенные ребята, они не подведут. Насчет меня не беспокойся, я в руках Божиих. Как Господь управит, тому и подчинюсь. Да еще что! Вы с Инессой на какое-то время уезжайте из страны. Георгий подскажет тебе, куда и когда можно будет. Инесса вернется к тебе, когда ваш Ирод будет повержен. Ничего не бойся, ни о чем не беспокойся, Господь все управит так, как надо. А мне положить душу за други своя — это счастье. О такой судьбе можно лишь мечтать. Ладно, прости, брат, засиделся я тут. — Юра вздохнул. — Хорошо у тебя, душевно.

Наша парочка с недельку поиграли в любовь, да и приступили к обычному бытовому пьянству. Маришка, как человек более ответственный, тормознула через три дня, а Сергея понесло по кочкам и закружило в омуте весьма основательно. Маришка сидела у одра болящего, как сестра милосердия, неотступно. Вздыхала и переживала, бегала за пивом и вином, заботилась о горячей закуске из ближайшего ресторана и снова переживала.
Наконец, к нему пришли товарищи по работе, пытались усовестить, но услышав предложение «по чуть-чуть», не устояли и попросту напились допьяну и покачиваясь, удалились. Потом были женщины из бухгалтерии — эти тоже не удержались от «по чуть-чуть». Ну а уж в последнюю очередь подключилась «тяжелая артиллерия» в лице начальника цеха — тот прочитал лекцию о вреде алкоголя, и только после этого, исполнив протокол, слегка позволил себе.
С гостями Маришка держалась с достоинством, с восхищением глядя на своего рыцаря пера и спецовки, столь уважаемого в незнакомой пролетарской среде. Когда писатель между утренним пивом и вечерней отключкой зачитывал вдохновенные тексты, она хлопала в ладошки, взрываясь бурным восторгом.
Однако, пора и честь знать, Сергей однажды собрался духом и дошел-таки до заводской проходной, разумеется, под ручку с возлюбленной. Маришка в едином пролетарском порыве устроилась на завод на вакансию художника, чтобы и там ухаживать за возлюбленным, ревниво поглядывая на веселых заводских девчат. С тех пор их совместная жизнь наладилась и потекла не бурной стремниной, но тихой полноводной рекой. Какое-то время…

Случился и у меня день борьбы с пьянством.
Мой телефон ожил и как-то нервно заверещал. Даже не глянув на экран, понял, кто звонит — Палыч. Голос его звучал печально, с чуть просительной интонацией:
— У меня отобрали мобильный, поэтому звоню с местного городского. Здорова, Платон!
— Здравствуй, ныне и присно, брат поэт! — отозвался я. — Что-то мне подсказывает, сейчас прозвучит просьба насчет дорожных. Ты на мели?
— Это как положено! — прорычал экстремал. — Где ты видел богатых поэтов!
— У Сергея в гостях, — напомнил я, — когда ты достал из сумы дорогое виски.
— Эк вспомнил, когда это было! Короче, я тебе продиктую номер карточки, а ты закинь мне долларов триста-четыреста. Пора домой, соскучился по моим бандитам. По тебе тоже. — Он продиктовал номер карточки, потом еще, на всякий случай, повторил и заставил меня прочесть ряд цифр. — И не забывай слов Спасителя: «Просящему у тебя дай…» — и от себя добавил: — и не жмись!
— Ладно, «закину», — проворчал я нехотя. — А ты сейчас где подвизаешься?
— В лавре преподобного Герасима. Потом как-нибудь расскажу, — зачастил он. — Ой, давай, покеда, начальство идет. — С грохотом бросил трубку, наверное, старого образца.
В голове моей прогудели слова преподобного Амвросия Оптинского: «Имей толк, не давай пьянице в долг!» Следом за предостерегающими словами из мозга головы, снова противно запищал телефон, чуя недоброе, надавил зеленую кнопку, поднес к уху.
— Простите, я невольно подслушал ваш разговор с братом Павлом, повторил набор последнего звонка, — произнес тренированным баритоном незнакомец. — С вами говорит игумен Исидор, я в обители занимаюсь паломниками. Как ваше святое имя?
— Платон, — представился и я. — Что там с Палычем? Опять бедокурит?
— Да, верно сказано. Прошу вас не высылайте ему денег. Пропьёт.
— Это что же, он и в монастыре умудряется?..
— Увы, да, — вздохнул игумен. — Видимо, перед тем как появиться у нас, Павел собирал милостыню. И да, сбегает в магазин в поселке, проносит в обитель и ночью прикладывается. Вам, наверное, известно, как он умеет вызвать жалость и выпросить денег.
— Нет, в таком изысканном обращении Палыч замечен не был. Он обычно не просит, а требует, да еще угрожает, в случае отказа, побить. Экстремал!..
— Даже так! — удивился монах. — Здесь он, конечно, так себя не ведет. Он пребывает в послушании нашего старца, человека мягкого, но у него не забалуешь, может и посохом по спине огреть. Братия молится о брате болящем, старец исповедует помыслы, уверен, будет польза. Так что вы, Платон, пожалуйста, денег ему не высылайте. Как удостоверимся, что Павел достаточно окреп, мы сами его отправим домой, прямо в самолет посадим.
— Тогда позвольте мне послать вашей обители милостыню. У вас имеется сайт с реквизитами?
— Есть, конечно. Спаси вас Господи. А может будут имена для молитвы? Диктуйте, я запишу, отдам в алтарь, помолимся.
Продиктовал по памяти «мои» имена, покойных и живых. И мы с игуменом попрощались. Чтобы не забыть, разыскал в интернете сайт обители с платежными реквизитами, перечислил деньги. Разговор с монахом со Святой земли оставил приятное впечатление. Я почувствовал в груди приятное тепло — как после завершения доброго светлого дела.

Монархист
Кто любит Царя и Россию, тот любит Бога...
Если человек не любит Царя и Россию,
он никогда искренно не полюбит Бога.
Это будет лукавая ложь
Прот. Николай Гурьянов (+ 2002)

Раз в два-три месяца Юра приглашал меня в «политехнический тир», вообще-то стрельбище находилось в одном из многочисленных лубянских переулков, и скорей всего, именно к грозной Лубянке имел непосредственное отношение. Но называли мы его именно так — политехнический. Юра считал, что любой уважающий себя мужчина обязан уметь стрелять метко, без промахов, и так уж получилось, что самым «уважаемым и мужественным» каждый раз оказывался, простите, я, «первый штафирка в роду военных». Мне и самому было интересно, какой фокус на сей раз выкинет мой зрительно-стрелковый механизм. Видя, как старательно сопя однополчане ведут стрельбу, в первую зачетную стрельбу я небрежно выпускал свинец в мишень, которую и видел-то смутно. Зато в следующий раз прицелился по-взрослому, и без напряжения выполнил норму мастера спорта, что привело Юру в восторг, а майора — в стариковскую печаль. В то утро я повторил собственный рекорд, однополчане также отстрелялись неплохо, и мы, попетляв по длинным сумрачным переходам, вышли на Маросейку, залитую ярким солнцем. По пути к метро заглянули в пельменную, чудом сохранившуюся с времен развитого социализма. Пельмени на этот раз оказались полусырыми, они плавали в сильно разбавленной сметане, поверхность стола сохраняла пятна и круги от предыдущих едоков, салфетки в пластмассовом стакане отсутствовали. Майор с ворчанием написал отрицательный отзыв в книгу жалоб и предложений, мы вышли на жаркую улицу, прошли метров тридцать в сторону Старой площади, купили у шумной лоточницы по паре сочных чебуреков, запили нарзаном, и тем удовлетворились — завтрак на природе удался.
Вышли к Памятнику героям Плевны — и оказались в гуще толпы. Потолкавшись среди довольно спокойных людей, обратили внимание на зонты, хоругви, трибуну с выступающими ораторами, отметили для себя шеренгу машин скорой помощи. На трибуну взошел седой мужчина с красным лицом гипертоника и, перекрестившись, стал говорить о скором пришествии царя.
— Понятно, — проворчал Юра, — сборище монархистов! Может, пойдем отсюда?
— Это какой Осипов, не профессор ли случайно? — раздался у нас за спинами зычный голос. Мы оглянулись, сразу за нами стояли два богатыря в черной одежде с плетками в руках — казаки.
— Да ты что, если бы здесь появился профессор, я бы его самолично вот этой плеткой отстегал! — рявкнул другой казак, сжимая плетку. — Знаешь какие он мерзости про русских царей говорит — уши вянут! Ездит по России и врет, ездит и в души православным гадит! Не-е-ет, это Владимир Осипов — наш, монархист, он полжизни в тюрьмах провел.
— Православный христианин не может быть никем иным, только монархистом! — Раздался с трибуны голос священника. — Государь — это Божий помазанник.
— А ведь правильно говорит, — произнес Юра задумчиво. — Кажется денёк перестаёт быть томным. Майор наш слинял уже, он толпы боится. А мы, Платон, давай-ка с народом пройдем крестным ходом. Кажется, нас ожидает нечто новое и незнакомое.
Мы выстроились в колонну и тронулись в сторону набережной. Вдоль шествия выстроились корреспонденты телевидения, газет, фотографы, операторы. Прошли вдоль кремлевской стены. То одна, то другая иконы мироточили и собирали поклонников, которые прикладывались к образам, отходя на свои места с улыбками восторга. В колонне раздавались «Боже, царя храни!..», «Царю небесный…», «Богородице, Дево, радуйся!..! Люди плакали, улыбались, бегали от одной мироточивой иконы к другой, по дороге проехал грузовик с поющими колоколами, нас от жаркого солнца скрыло облако, сопровождающее колонну. Рядом с нами шли незнакомые люди — старые, молодые, дети на руках отцов — и все стали нам родными, близкими, единомышленниками, единоверцами.
— Как же такое случилось, — удивлялся Юра, — что мы с тобой были вне этого! Ведь это всё — наше, родное! И эти люди — наши, за которых и умереть не жалко!
— Я вижу, вы впервые принимаете участие в крестном ходе, — сказал сосед по колонне. — Если вы не против, давайте посидим в кафе на Кропоткинской. В такую жару — кофе в самый раз.
Наплывающая многотысячная толпа вытеснила нас к метро. И вот мы уже сидим в Гранд-кафе под приятной струёй от кондиционера, пьем весьма приличный кофе, жуем необычные круассаны с ростбифом и говорим, говорим, все еще переживая праздничное возбуждение.
— Простите за навязчивость, — мягко вступил наш сотрапезник по имени Степан Петрович, — вы, наверное, меня не вспомните, а мы с вами встречались. И не раз, в стенах весьма серьезного учреждения, что тут недалеко.
— Могу даже утверждать, что помню ваше звание полковника, а куратор у нас один.
— Да, все верно, — кивнул Степан. — А обратился к вам именно потому, что мы из одного крыла.
— Патриотического, — уточнил Юра. — Мы с Платоном друзья-однополчане, при нем можно говорить без оглядки.
В принципе, всё, о чем они говорили, было мне более-менее известно. Вот только одна новость для меня прозвучала: оказывается, в службе безопасности имеется сообщество монархистов, и его ряды непрестанно пополняются новыми кадрами.
— За монархией — будущее нашей страны, — сказал полковник. — А кому же еще охранять наше государство от супостатов, если не службе госбезопасности.
— Ну, а то, что нашим внутренним и внешним недоброжелателям власть Божиего помазанника, как кость в горле — это очень и очень понятно. — Юра понизил голос, бдительно оглянувшись. — Ведь они при монархии потеряют всё: власть, деньги, возможность пакостить, грабить. — Юра посмотрел в упор на собеседника. — Так, когда же всё это случится? По-моему, народ уже просто устал терпеть весь этот беспредел.
— А вы подумайте, сколько сейчас народу, и здесь, — полковник указал на три стола с оживленно беседующими едоками, — и в соседних кафе после нашего шествия, по кухням, городам и весям — обсуждают то же, что и мы с вами. Помните из Луки: ни одно слово не останется бессильным у Бога, значит, когда мы русле Божиего промысла, мы в силе, мы с Богом.
— Насколько я помню из пророчеств, царь уже должен явить себя народу, — встрял я со своим насущным.
— Так-то оно так, — произнес Степан, — только давай вспомним еще кое-что. Во-первых, царь придет после третьей мировой войны. Во-вторых, наши вооруженные силы только начинают вставать с колен. У нас еще очень много работы. Ведь мы должны так себя обезопасить, чтобы война не под Смоленском и в Подмосковье гремела, а за границами страны, да еще как можно дальше от границ. Чтобы народа русского как можно больше в живых осталось. Надо еще помнить слова Иоанна Кронштадтского о том, что к нам потянутся миллионы людей православных из зарубежья, там-то вообще руины одни будут. И их надо будет принимать и как-то устраивать.
— Значит, сейчас время накопления силы, — предположил Юра. — Собирания камней, так сказать.
— И силы, и веры, — кивнул полковник, — да и детей воспитывать правильно надо. Кто же еще, если не русские парни понесут бремя войны, кто еще готов умирать за родину. А этот процесс идет, пусть не так явно, пусть подспудно, в семьях, школах, детских домах, в армии, наконец — но его уже не остановить. Правильно ты сказал, народ устал от беспредела, от лжи, поганых соблазнов, грязи.
— А что ты слышал о переменах в армии и госбезопасности? — спросил Юра.
— Скорей всего то же, что и ты, — улыбнулся полковник. — Сейчас это только в самом начале, но в системе ВПК началась мощная перестройка. Доподлинно известно, что все наработки еще с шестидесятых годов сохранены и, пусть полуподпольно, но работы продолжаются. И скоро нас ожидает мощный рывок в новейших технологиях — да такой, что всех супостатов опередим лет на двадцать. А ты разве не работаешь в этой сфере? Разве не обеспечиваешь новейшими разработками в области спецоборудования? А ведь нам еще предстоит взять у запада все лучшее и самим научиться делать не хуже.
— Ты и о моей работе осведомлен? — понизив голос, спросил Юра.
— Повторяю, мы в одном патриотическом крыле работаем, одно большое дело делаем! — И полушепотом: — Думаешь, случайно мы с тобой крестным ходом вместе шли? Э, нет, в таких делах ничего случайного не бывает — Господь нас по жизни ведёт.
— Послушай, Степан Петрович, — произнес Юра задумчиво. — Мы с Платоном недавно паломничали во Святую землю, то есть, в Израиль.
— Знаю, мне уже доложили.
— Так вот что я должен сказать. — Юра потер переносицу. — Только не подумай, что я смерти боюсь… Словом, на Горе Блаженств мне показали, как меня убивают. Кто же вместо меня будет? Там очень много лично на меня завязано.
— Ты же сам и будешь, — улыбнулся полковник. — Должен тебя сильно огорчить: жить тебе, да и нам с Платном — еще очень долго. Нам еще Царя грядущего встретить нужно, да ему послужить в меру сил. Так что, солдаты невидимого фронта, наберитесь терпения — и в бой.

Джентльмены тоже люди
В мире компонентов нет эквивалентов
В.Ерофеев

С некоторых пор наблюдаю одну примету: если джентльмены Сергей с Романом вольно или невольно скрываются от меня, значит попали в беду. Источником бед у обоих были два основных фактора — женщины и творчество. В тот день, однако, случился взрыв, детонатором которого сыграла Маришка. Она приехала домой, в ту самую квартиру, с номером на единицу меньше моего, не успел я как следует открыть дверь, как в меня полетела папка, едва увернулся.
— Батон, ты только взгляни, до чего докатился твой дружок!
Я поднял с пола скоросшиватель, пролистал пачку чистой бумаги без единой буквы, закрыл, глянул на обложку. Там крупными буквами рукой Сергея выведена надпись: «Моя святая земля», роман, автор — Сергей Блаженный.
— Во-первых, не Батон, а Платон, — подал я голос, опаляемый уничтожающим взором надоедливой соседки. — А во-вторых, кто тебе обещал в качестве бесплатного приложения к хорошему парню гениального писателя? В-третьих, творчество — это настолько тонкое, мучительное занятие, что не нам с тобой судить о неудачах творца.
— Он сжег половину рукописи! — прошипела Маришка. — Представляешь! А эту «куклу» держал на столе. Я еще на цыпочках вокруг ходила, чтобы не дай Бог, не помешать, не прогневать великого!
— Обычное дело у писателей, — примирительно произнес я. — У них как бывает: проснется автор в помятом состоянии, почитает написанное вечером, огорчится — да и швырк в камин. Это называется у них недовольство собой — между прочим, весьма ценное свойство. Так, что ты от меня хочешь? Мне что, вместо Сергея книгу написать?
— Да нет, какой там написать! Ты и не сможешь…
— А вот это было обидно! — заметил я.
Маришка не обратила внимания на мои слова, присела к столу и обмякла.
— Понимаешь, ведь он меня обманывал. — Подняла умоляющие глаза и, чуть не плача, пропела: — Может, поговоришь с ним? Потом мне объяснишь. А?.. — Вскочила и, указав рукой на дверь, сказала: — Я утром подслушала, они у Ромки сегодня в три часа встречаются.
— Ладно, подъеду, поговорю, — вздохнул я. Потом снял тапок с ноги, шлепнул по столу и грозно выпалил: — И не Батон я, слышишь, а Платон!

Чтобы творчески взъерошенные джентльмены не выставили меня прямо с порога, зашел в магазин, накупил вкуснятины и без предупредительного звонка позвонил в облупленную дверь. Открыл мне Роман, бросил взор на дары в моих руках, обрадовался и пригласил войти. Пока менял туфли на растоптанные тапки, пока Сергей принимал из моих рук пакеты с едой, заметил двух подозрительных субъектов на кухне. Они громко шушукались с хозяином, называя многотысячные цифры. Так, понятно, это те самые импресарио, которые продают картины Романа заграницу. Соблазняют, значит!.. Увидев меня, они поспешили бочком удалиться. А жаль, мне есть, что сказать таким вот дельцам, паразитирующим на таланте художника.
Романа заполучил следующий гость в черном костюме, вышедший из алькова, где хранились картины. Оттуда стали доноситься умоляющий баритон одного и унылые оправдания другого. Ясно, соблазнение джентльмена харизматичным гостем продолжается. Сергей махнул рукой: не лезь не наше дело, разложил принесенные мной припасы на столе, успокоился и поднял на меня глаза, полные невысказанных вопросов.
— Приезжала ко мне Маришка. Швырнула в меня «куклой» твоей книги, — прошептал я. — Что с тобой, что с твоей книгой?
— То, что успел написать, осталось, а вторая часть, которую писал на Святой земле, не получилась. Брак! Понимаешь?
— Есть причина?
— Да! — вскрикнул Сергей, плеснув себе для храбрости.
— Излагай.
— Помнишь, ту банковскую девушку-красавицу, что пыталась помочь нам с обменом денег?
— Помню, конечно, девочка была симпатичной и доброй, что в наше время редкость.
— Так вот, я во время прощания сунул ей визитку с телефоном. И она позвонила!.. У банка, где она работала, имелся в соседнем отеле арендованный номер. Ночью, дождавшись, когда все уснули, я выскочил из нашего номера и проник к ней в гости. В общем, дело молодое, у нас случилось это самое…
— Ну ты даешь!.. Наш пострел всюду поспел.
— Дальше был один позор. На Горе блаженств, когда вы с Юрой купались в волнах благодати, мне пришлось симулировать. И тут пошло одно за другим: ложь, кривляния, зависть, а в результате — холод в душе и такое чувство, будто я в один миг всё потерял. Абсолютно всё! Понимаешь?
— Это хорошо, что ты поделился. Наверное, тяжело было этот камень в сердце носить?
— Точно, полегчало. А вот Юре в этом признаться не смог бы, мне кажется, он меня насквозь видит. Потому, кстати, и набросился на Маришку, отчаяние пытался скрыть. Ну и сам подумай, какая там писанина у меня могла получиться после такого падения.
Проводив гостя в черном, на кухню вошел Роман.
— Не удалось выпросить картину по дешевке? — поинтересовался я.
— Пришлось объяснить, что готовлюсь к международной выставке. Я к ней стремился три года, и вот кажется скоро всё случится.
Роман присел к столу, смастерил бутерброд, с жадностью проглотил. Пока он жевал, я вспомнил, как однажды он познакомил меня здесь, в мастерской, с улыбчивым священником, который окормляет творческую интеллигенцию.
— Напомни, Роман, как его зовут?
— Отец Алексий из села Гребешки, — кивнул Роман. — Да ты, Сереж, съезди к нему. Уверен, получишь немалую пользу. Батюшка очень бережно относится к писателям и художникам. Каждому напоминает притчу о талантах, о великой ответственности — это зело стимулирует. Там у него каждый день творцы гостят, может, случится полезное знакомство.
— Съезжу, конечно, — понуро проворчал Сергей. Поднял на меня глаза: — А с Маришкой мне что делать?
— Не волнуйся, я с ней поговорю. А ты к отцу Алексию собирайся. Что-то мне подсказывает, для тебя эта поездка станет прорывом. Уж очень теплый батюшка. Как глянул на него, у меня в голове прозвучало: кроток я и смирен сердцем. — На меня накатила волна вдохновения, я глянул на часы и выпалил: — Так, сейчас, без четверти четыре. Если закажем такси, как раз к вечерней службе в Гребешки поспеем. Вставай, Сергей, у меня идея!
До храма, где служил отец Алексий, добрались за полчаса до начала всенощной. Я усадил Сергея, велел ждать, а сам подошел к батюшке под благословение. Он, как ни странно, меня вспомнил, я в двух словах объяснил ситуацию Сергея, он велел оставить его на пару дней. И тут я приступил к реализации своего плана. Достал из сумки книгу, показал отцу Алексию.
— Батюшка, вы знаете, этого издателя? — я открыл страницу с выходными данными, где имелись название издательства с адресом.
— Как не знать, — улыбнулся отец Алексий, — да был он у меня в гостях. Очень приятный молодой человек, наш православный. Предлагал мне посылать к нему наших авторов. Разумеется, после моего прочтения и благословения. А что, твой спутник из таких?
— Вот именно, — воскликнул я. — Очень надеюсь, вы поможете ему выйти из кризиса, так что он нас всех еще удивит.
— Хорошо, Платон, поработаю с твоим протеже. Нам такие сейчас очень нужны.
Выхожу их церкви, обнаруживаю такси в кустах, а водителя — в очереди за святой водой. Добираемся до моего дома, я поднимаюсь на лифте на свой этаж — и почему-то не удивляюсь тому, что вижу у своей двери Маришку с бутылкой пива в руке.
— Ну что, Сергей меня не бросил? — спросила она.
— Пока нет, но если будешь на него давить, я ему сам предложу этот вариант. Заходи, разговор есть.
Оказывается, я с утра ничего не ел, поэтому поставил чайник, соорудил бутерброды, порезал салат, предложил соседке поужинать вместе. Поначалу она поворчала, но потом почувствовав приступ голода, набросилась на еду.
— Теперь слушай, — сказал я, тщательно прожевав пищу. — Сергей сейчас находится у одного весьма серьёзного священника. Понимаешь, книга у Сергея уже есть, только она вся вот тут, — показал я на лоб, — у него в голове. Надо ее оттуда извлечь и напечатать на бумаге. Священник, к которому я его отвез, как раз этим и занимается профессионально. Так что, Серегу не отрывай, ему не звони, а сама займись вот чем! — Маришка даже жевать перестала и подалась ко мне. Я достал книгу из сумки. — Видишь, это книга, она издана в Париже православным издателем. Этот издатель брал благословение у того самого священника. Твоя задача, съездить в это издательство и договориться насчет издания наших авторов и Сергея, в том числе. Понимаешь, ответственность момента?
— Ага! — шмыгнула она носом, проглотив, наконец, прожеванный кусок бутерброда.
— Ну а Сергею будет дополнительный стимул для скорейшего написания книги. Вот увидишь, как всё получится, если чудесным образом, по вдохновению, да по благословению. Всё, хватит пиво дуть и давай, в Париж собирайся. Заодно город посмотришь и приоденешься. Да, обязательно купи Сергею черную кожаную куртку. Ты хоть раз видела великого писателя без черной куртки?
— Нет, не видела. Писателя. Ни одного, кроме Сергея.
— Видишь! Так что вперед. Всё, счастливого пути!

На третий день позвонил Сергей и сообщил, что переехал в мастерскую Романа, пока тот занимается выставкой.
— Понимаешь, Платон, — пояснил Сергей, жуя традиционный бутерброд, — во-первых у отца Алексия я получил…
— Пинок, пендель, по лбу?..
— Получил творческий импульс, — невозмутимо продолжил жевать мой визави. — А во-вторых, здесь у Романа, такой аромат…
— Дешевых масляных красок, испорченного скипидара, немытых ног и давно нечищеного унитаза?..
— Аромат творчества, свободы! Я как сюда приехал, сразу сел писать. Понимаешь!
— Это хорошо, — сказал я, — а эти импресарио Романа — Дживс и Вустер — к тебе еще не приставали?
— Какие еще Джустеры? — Он глянул на потолок, вспоминая. — А, те самые, которые из комедийного сериала?
— Те самые, которые Романа обворовывают! Да ты видел, у них по диагонали на лицах написано: «Вор».
— Да? — Сергей почесал затылок. — Они сейчас на выставке, Роману помогают. А один, тот самый который похож на камердинера Дживса, он меня встретил на выходе из храма и предложил довести на своей «девятке».
— Он тебе что-нибудь предлагал? — поинтересовался я.
— Конечно, — кивнул начинающий писатель, — помощь в издании книг.
— Кто бы сомневался, — проворчал я. — Я отправил Маришку в Париж.
— В Париж? Зачем?
— За курткой кожаной. Ты видел современного писателя без куртки?
— Видел, в зеркале.
— Так то был еще не писатель, а так, подписок, — пояснил я. — А во-вторых, Маришка поехала договариваться с издателем. Помнишь, одно из ее прозвищ — Пиявка? А что, весьма полезное животное! В медицине используется. Имей ввиду, она с того издателя такой договор стребует, что он тебя классиком сделает.
— Ну что же, пусть проветрится, а то она уже в мою холку, как вампир нацелилась, видимо, артерию посочней выбирала.
— С соседкой своей я как-нибудь разберусь. Не зря же она ко мне жаловаться на тебя приезжала. А вот с Дживсом будь осторожней. От этой парочки такие гнусные волны исходят! Эти вампиры еще покажут нам всем, как у творческих джентльменов кровь высасывать, до донышка.

Пока Сергей выписывал вторую часть книги, пока Маришка названивала из Парижа, сообщая успехи в комплектации писателя курткой и издателем, а я снабжал голодного творца питанием, всё было хорошо. Но вот однажды, Романа привезли в мастерскую на носилках, положили на диван и сообщили нам: инсульт, отнялась правая сторона тела.
— Почему не домой, к жене, а сюда? — спросил я у Романа.
— А что толку от бестолковых баб? Там дома одни истерики, — с трудом произнес больной перекошенным ртом. — Я, может быть, всю жизнь мечтал «пасть стрелой пронзенный». Чтобы лежать среди своих настоящих друзей. — Он здоровой рукой показал на альков, где хранились оставшиеся в живых картины. — И замысливать нечто великое.
— Слушай, Роман, — произнесли мы с Сергеем хором. — Давай, мы тебя в Дивеево свозим! Там и не таких излечивали. Там уже миллионы исцелились.
— Даже не подумаю, — проворчал больной. — Вы что, ничего не поняли? Мне пострадать напоследок — очень нужно. А теперь, господа, прошу на выход. Покоя хочу!

Следующие две недели мы с Сергеем, несмотря на ворчание больного, навещали его. Причем ожидать под дверью после звонка приходилось подолгу, пока он слезет с дивана, пока доползет до входной двери, пока справится с замком. Наконец, мы входили, Сергей усаживал его на унитаз, я готовил диетическое питание, варил протертые супы, жарил рыбку без костей, варил картошку, пропускал через блендер огурцы с помидорами. Роман же требовал мясо и хлебного вина, на что Сергей скручивал композицию из пальцев и подносил к лицу больного.
Дважды мы с Сергеем сталкивались в дверях с «Дживсом и Вустером». После их прихода по средам и пятницам — постным дням — Сергей прятал в тумбочку водку и мясные деликатесы. Я взял у Романа телефоны обоих деятелей, позвонил и попросил не травить больного спиртным и мясом — для тех, кто перенес инсульт это вредно, на что в ответ выслушал длинную тираду, мол, вы устроили Ромке тюрьму, а он свободная творческая личность и любые ограничения для него смерти подобны.
Еще несколько раз звонил в мастерскую, чтобы поговорить о главном. Подумал, разговор тет-на-тет получится более доверительным. Сказал, что иконы, которые он писал ради заработка, вряд ли на Суде будут приняты в качестве оправдания, а жирные обнаженные тетки на фоне церквей и берез — то, что требовали заграничные заказчики — вообще полный провал. Умолял Романа прекратить забастовку, съездить в Дивеево, излечиться и приступить к написанию картин, зовущих в рай, в Царство небесное. На что он ответил:
— Нам «сие неведомо», из рая никто не возвращался, каково там — никто не знает.
— Да я там был! И могу в качестве свидетеле привести тебе еще троих.
— Ой, прекрати, пожалуйста, — смеялся он, звеня бутылкой «хлебного вина» о стакан. — Что вам приглючилось с похмелья — это ты другому впаривай, а я вырос из этих штанишек.
— Ладно, говоришь, «сие неведомо», — возмущался я, — а сколько в Евангелии, в Апостоле, Откровении, в писаниях святых отцов свидетельств! Это что, тоже «глюки»? Да вот, в сумке у меня всегда лежат пара-тройка книг, в дороге почитать — там лежит книга Ефрема Сирина «О рае». Могу привезти.
— Ладно, — нехотя протянул больной, не желающий исцеляться. — Привези, занятно будет полистать.

…Не успел! Утром позвонила жена Романа — она по телефонной книжке мужа обзванивала всех, чьи номера записаны. Спокойным голосом, даже слишком спокойным, она сообщила:
— Вот, заехала перед работой в мастерскую и нашла Романа лежащим на полпути от дивана к обеденному столу, заставленному бутылками с «хлебным вином», тарелками с ветчиной, колбасой и бужениной.
Перед тем, как положить трубку, она так же спокойно, как рефрен, произносила:
— Ну что, добились своего, убили моего Ромку…
Первое, что я сделал, позвонил «Дживсу и Вустеру» — они вместе сидели в пивном баре, «отмокали после вчерашнего». Я только спросил:
— Вы вчера с Романом выпивали?
— Да, а что нельзя!
— Он умер. Ночью. Когда полз на кухню, чтобы добавить.
— А мы тут причем! Мы свободные люди — хотим пьем, хотим — завязываем!
— Ладно, встретимся в суде, думаю, за непредумышленное убийство с отягчающими лет на десять успокоитесь. Пока, убийцы!
Потом было отпевание в церкви. Священник, произнося проповедь, сказал, что покойный был несомненным праведником. А у меня в душе наблюдалось такое смятение, что даже плакать не мог. Подошла дочь Романа, тронула меня за локоть и прошептала:
— Прошу вас, не надо никому мстить. Обещайте!..
— Обещаю… А ты молодец, настоящая христианка. Помоги тебе Господь.
Девушка, всхлипнула и быстрым шагом отошла к окаменевшей матери. Почему девочка подошла именно ко мне?..
В отличие от меня, деревянного по пояс, Сергей себя в проявлении эмоций не ограничивал. Он стоял в изголовье деревянного ящика со смешными оборками по краю, рыдал во весь голос, орошая слезами пожелтевшее отёчное лицо друга. Наконец тягучее прощание подошло к концу, стали собираться на кладбище, Сергей умоляюще глянул на меня и прохрипел:
— Давай, не поедем.
— Давай, — отозвался я.
— Не смогу закапывать его…
— Я понимаю.
Мы вышли из храма, проскользнули тенью мимо родичей Романа, забирающихся в автобус. Первым делом Сергей затащил меня в магазин, велел купить «хлебного вина» с колбасой и ржаным хлебом. Я безропотно выполнял его указания. Выйдя из магазина, оглянулись и по наитию пошли, куда глаза глядят. А глядели они как оказалось на строительство неизвестной нам церкви, затерянной среди мещанских двухэтажных особнячков, погруженных в асфальт по самые подоконники окон первого этажа.
Устроились на бетонных блоках, среди густой растительности, со всех сторон закрывших нас от любопытных глаз. Сергей вырвал из моих рук ёмкость с прозрачным содержимым, зубами сорвал кусок фольги и, запрокинув голову, ополовинил. Жарко дыша, схватил отрезанную мной порцию хлеба с колбасой, проглотил — и только после этих манипуляций, обмяк, сгорбился и проворчал:
— Не смогу жить в этом городе без Ромки. Хочу к Палычу во Святую землю. Дашь денег?
— Дам, конечно.
— Заодно вернусь на Гору блаженств и попробую еще раз получить то, что так безобразно растоптал. Да, Мари-и-ишка!.. — протянул он, терзая взлохмаченную шевелюру. — Поможешь её успокоить?
— Помогу, чем смогу. — Повернулся к Сергею, понуро взглянул на него и сказал: — Слушай, если тебе здесь так плохо, давай мы тебя отправим в Мою деревню. А? Можешь туда Палыча с Маринкой привезти. Там хорошо! и люди подобрались добрые. Детки, опять же, детдомовские, старички из Дома престарелых. По-моему, там можно не только потерю друга, но и Третью мировую пережить. Как ты?
— Отличная идея! Спасибо тебе, Платон! Только сначала — с Палычем на Гору блаженств. До сих пор тяготит меня долг — ох, и задолжал я Богу! …и всем ближним. — Выхватил ополовиненную бутылку из пакета, спросил меня: «Не будешь?» — я отрицательно мотнул головой, он решительно тряхнул ее и вылил прозрачную жидкость на землю. — Всё, Платон, начинаю новую жизнь, пора отдавать долги.


Пограничник
Границы, таможни… все строим и строим стеночки. Простым людям вред, а бандитам все равно не преграда… кому это нужно-то?
С. Лукьяненко. Чистовик

Сам-то он себя величал PR-менеджер (пи-ар-мэнэджэр, пиарщик, специалист по связям с общественностью). Я называл Дэна пограничник потому, что ему приходилось действовать на границе, где шантаж, взятки, вымогательство — норма, то есть в таких учреждениях, как налоговая инспекция, полиция, суд, прокуратура, городская администрация.
В трудовом коллективе (в конторе, «на ферме») Дэна, скорей всего боялись, во всяком случае, остерегались, пытаясь держаться от него на расстоянии. Вплотную занимался им майор и только в крайнем случае финансовый директор. Майора он не то, чтобы просто боялся — не боялся он скорей всего никого, психопатология такая — майора Дэн остерегался, потому что тот мог одним выстрелом несколько нарушить планы пограничника или, скажем, быть угрозой его несокрушимому, просто удивительному здоровью.
А случилось однажды вот что. Майор, как любого ответственного сотрудника, пригласил Дэна в тир, да, да в наш Политехнический тир, а там, по чистой случайности, остался придурковатый парнишка из предыдущей группы, видимо, не сумел сдать нормы ГТО, вот и решил потренироваться, пока тренер закрылся со старым другом в офисе и «несколько себе позволил». Майор сурово рявкнул на отстающего, велел удалиться, а сам принялся привычно заряжать оружие и раскладывать по огневым точкам. Парнишка обиделся, выхватил спортивный пистолет, из тех, которые обнимают ладонь со всех сторон, и направил его на обидчика. … Когда тренер, услышав выстрел, выскочил из офиса, парнишка с пулей в сердце лежал на полу в луже чего-то трагически-бордового, а майор, как ни в чем не бывало, продолжил инструктаж своей партии стрелков, бросив через плечо тренеру: «Что же ты, товарищ начальник, допускаешь нарушение техники безопасности? Теперь убирай за собой!» И своей команде: «На линию огня, товсь!» Конечно, если бы это случилось в обычном учреждении, начались бы следствие, допросы, аресты и прочие неприятности, а так как застрелили неадекватного субъекта на территории, подведомственной госбезопасности, да еще кадровым офицером, да еще под угрозой применения стрелкового оружия… В общем, дело закрыли, так и не открыв, и даже тренеру ничего не было, так, устное внушение. Но Дэн, как и другие сотрудники, этот инцидент запомнил, а на майора, невзирая на его простецкую внешность, смотрел с тех пор с уважением.
Итак, Дэн «на ферме» занимался связями с коррумпированной общественностью, чувствуя себя в этом социальном болоте, подобно голодной акуле в коралловых рифах — только пасть разевай и глотай всё что ни попадя. А попадало ему в пасть нечто настолько вкусное и в таком богатом ассортименте, что объясняло и одежду из Милана, куда он ездил «развеяться и приодеться», и спорткары по запредельной цене, которые менял раз в квартал, и счета из элитных заведений общественного питания, которые Дэн оплачивал из своего кармана, что давало ему свободу самовыражения, да и «ферме» на создавало проблем.
Разумеется, за Дэном приглядывали наши секретные агенты, да и сам майор глаз с него не спускал, но пограничник делал своё мутное дело просто виртуозно, чем удивлял и стяжал уважение руководства. Иногда, в крайнем случае, когда без этого не обойтись, он приглашал меня или кого-нибудь из Юриных профи — и устраивал показательный «парад-алле» с фейерверком. В таких случаях, парень открывался мне с такой стороны, что даже и не знал, как к тому относиться.
— Ну, сам посуди, — ворчал я Юре, который пытался вникать в наши дела на профессиональном уровне, — это не человек, а киборг, только обаятельный. Он соблазняет и насилует так, что его за это еще и благодарят. Унижает так, что его просят повторить. Грабит и вымогает так, что ему добровольно приносят все материальные средства и умоляют взять. Он умел внушить любую идею и получить желаемое у любого. Наконец, он способен взглядом или неуловимым движением руки парализовать волю, тело противника, палец на спусковом крючке — и, если нужно, направить выстрел самому противнику в сердце или в висок. Он пару раз демонстрировал мне этот фокус, хорошо, что нас было только трое, включая дрессируемого, и тот по щелчку пальцев Дэна забывал, что с ним только что произошло.
— Слушай, Платон, — урезонивал меня друг, — мне приходилось иметь дело и не с такими суперменами. Ничего такого особенного в них нет. Просто талантливые ребята. В конце концов, каждый в чем-то талантлив. Вот, например, у тебя талант в том, что тебе доверяешь бесконечно, рядом с тобой, Платоша, даже дышится как-то приятно, прямо как в весеннем лесу! У Дэна талант пограничника, как ты выражаешься, ему интересно воздействовать на нечистых на руку дядь и тёть, чтоб им было хорошо, супостатам. Ты не волнуйся, друг, пока твой пограничник защищает «ферму» от негатива, он будет приносить пользу — и пусть себе развлекается. Ну, а чуть набедокурит, у нас есть кому его подправить. Так что, не волнуйся, а лучше вспомни, из Луки: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным». По-моему, тут есть, о чем поразмышлять, особенно учитывая, что в неправедном обществе праведного богатства просто не бывает, в принципе.
— Юра, дорогой ты мой друг, — чуть не завыл я от боли, — ну как жить в этой стае гиен! Как не свихнуться?
— Так, спокойствие, только спокойствие, как говаривал Карлсон. — Он уже улыбался, только чуть печально. — Знаешь, в чем смысл прививки?
— Примерно, — кивнул я. — Это когда вкалывают ослабленный штамм вируса, пациент болеет в мягкой форме, зато потом на всю жизнь — иммунитет.
— Вот, вот, — закивал Юра, доставая телефон из кармана пиджака. — Мы сейчас тебя прививать будем. — И в трубку, включив громкую связь: — Пограничник Денис? Знаешь, кто звонит?
— Догадываюсь, — протянул абонент.
— Не улавливаю должного уважения в голосе, — проскрипел Юра. — Давай, второй дубль: кто звонит?
— Простите, босс, вы меня застали врасплох, сейчас на балкон выйду. Слушаю внимательно.
— Другое дело! Слушай вводную. Нам с Платоном необходимо прямо сейчас попасть на прием к господину Вальдману.
— Так у него же сегодня бал в мотеле «Суздаль», там иностранцев, как грязи!
— Забирайся на крышу нашей «фермы», там нас ожидает вертолет. Мы скоро будем!
Честно сказать, мне эта идея не очень понравилась. Только ни думать, ни соображать времени не осталось — картинки замелькали, как в калейдоскопе: автомобиль, итальянский бутик, примерка двух костюмов, часов, галстуков, ботинок; лифт на крышу, вертолет, заспанный Дэн в смокинге, легкий сон под стрекот винта, на подлете к Суздалю — кофе…
Мне приходилось бывать в том мотеле, но я его не узнал: отделка совсем не та, что в советские времена, разве только деревянная крыша осталась, да и публика, как в голливудском кино. Дамы поголовно в вечерних платьях ослепляют сверканием бриллиантов и зубов, мужчины с прямой спиной, динамики гремят нечто ужасно техногенное. Юра протянул музыкантам диск и рявкнул в микрофон: «В древнем русском городе прилично слушать русское ностальгическое!» — чем сразу привлек внимание. Под стон, который у нас песней зовется, группы «Воскресенье» «Научи меня жить» меня закружила высокая дама с вырезами на спине и груди, с тяжелым бриллиантовым колье на шее.
— Вы с кем пришли? — спросила она, растягивая слова.
— Я? Вон, с той тетечкой, — указал подбородком на официантку в кокошнике, с подносом, уставленным бокалами с шампанским.
— Вы не попросите у своей тети бокал для меня?
— Любите халяву? Простите, мне в туалет нужно.
— Мне с вами за компанию можно?
— Не думаю, что это прилично.
— Вы просто не знаете, как красиво я умею это делать.
— Платон, иди сюда, — вскричал Юра, — у нас весело! Только старушку с собой не бери, тут помоложе есть.
— Фу, какой противный мальчишка! — вздохнула дама, взглянув на моего друга.
Проходя мимо официантки в кокошнике, я указал на даму и попросил напоить ее напитком с подноса.
— Познакомься, Платон, это мой приятель Вальдман, мультимиллионер, масон, подлец, вор, и самое главное, по-русски ни слова, говори ему что хочешь, только улыбается и кланяется как китайский болванчик.
Я пожал холодную костлявую руку и оглянулся:
— Где же обещанные молодые?
— Где Дэн, там ищи.
В кресле полулежал пограничник, его окружал цветник из юных девушек. Не успел подойти, Дэн указал на одну из девиц:
— Берите вот эту, босс, она дочь колбасного короля, к тому же отлично танцует. Танец живота.
— Платон, друг, и ты в этом гадюшнике! — Меня схватил за руку Семён, он же Малой, он же Сем-сан.
— Ты здесь с Эрикой? — спросил я.
— В Тулу со своим самоваром? Не шути так. Да она тут половину народу перережет, из ревности.
— Платон, ты посмотри, кто тут у нас за порядком следит! — Юра подвел ко мне монархиста Степана — вот кому я обрадовался.
— Да я тут, чтобы предупредить, — глухо отозвался Степан. — Давайте выйдем на балкон. Поговорить надо.
На просторной террасе кроме человека в черном костюме никого не было.
— Это мой боец, — сказал Степан. — Значит так, Юра и Платон, сегодня ночью здесь будет жарко. Вам лучше срочно уехать. Сем-сан здесь вроде смотрящего, за ним наблюдение, он тебя, Юра, пасёт, возможно постарается устранить. Не думаю, что у него что-либо получится, но осторожность не помешает. Оставляйте Дэна, я его прикрою, а сами — сию же секунду домой. И, Юра, я серьезно — Сем-сан тебя не оставит в покое, это не от него исходит, это его заказчики из Японии тебя заказали. Как вернусь домой, мы с тобой разработаем операцию прикрытия, надо тебя защитить. Ты нам еще ох, как нужен! Всё, бойцы, в рассыпную!
Мы с Юрой спустились по лестнице с балкона на отмостку, прошли по газону в сторону вертолета. Я на прощание оглянулся. Дама, с которой я танцевал под песню «Научи меня жить» прижалась лбом к витринному стеклу и плакала. Вот и получил прививку — иммунитет на всю жизнь.
— Да, ладно тебе грустить! — В кабине вертолета Юра хлопнул меня по колену. — Мы еще повоюем! Главный бой — впереди!
— Думаешь, эти люди обречены?
— Ну не все! Кого-то Степан, как он сказал, прикроет, а кому-то позволит друг друга самоуничтожить. Обычная практика в таких операциях. Да не волнуйся ты. Главный бой — впереди.
Наша стрекоза взмыла в черное небо в россыпи звезд, я взглянул на освещенный яркими огнями мотель, блеснула вода в речке, огибающей сооружение, откинулся на сиденье и уснул безмятежно, как дитя.

Прощание
Нет, весь я не умру
А. Пушкин

Идти по лесу было насколько приятно, настолько тревожно. Я жадно вдыхал острый запах влажной земли, под ногами похрустывали сухие ветви, листья берез и осин и еловая хвоя удивительно бережно хлестали по щекам, обдавая каплями влаги. С неба ниспадал дождевой прозрачный туман. Лучи солнца, выходящего из-за легких туч, высвечивали на объемном полотне поднебесья радуги — они вспыхивали там и тут, гасли, сгорая, вновь рождались и умирали. Подозревал, что иду на казнь, или на похороны, а в голове звучали слова Верлена из песни культового диска Тухманова (ох, сколько же шороху он натворил!..):
Я шел, печаль свою сопровождая.
Над озером, средь ив плакучих тая,
вставал туман, как призрак самого отчаянья.
Во всяком случае, это лучше, чем похоронный марш Шопена, который в детстве наводил на меня смертную тоску. Тогда многие наши родители умирали, не дожив и до сорока, жизнь осиротевших друзей наших менялась далеко не в лучшую сторону — и да, я боялся смерти, ненавидел её, желал как-то уйти от неё, обмануть, перехитрить, победить. Может поэтому слова Пушкина: «Нет, весь я не умру — душа в заветной лире Мой прах переживёт и тлeнья убежит» — вселяли в меня надежду на бессмертье, насколько безумную, настолько светлую. Эта схватка со смертью и привела меня в Православие.
Однако, вот и наш ДОТ. Давненько здесь не был. Снаружи почти ничего не изменилось, разве что деревья подросли, но тропинка наша, по которой мы сюда прибегали, также протоптана, как и всегда. Тяжелая дверь открылась, на пороге стоял Юра, наш бессменный командир, торжественный, ироничный, дружелюбный. Внутри бункера горел свет, стены отделаны дубовыми панелями, под ногами линолеум, а под рабочим столом — даже ковер. В голове принеслось: «Где всё начиналось, там и закончится».
— Помнишь наш разговор после Святой земли у тебя дома?
— Конечно. Ты хочешь сказать…
— Да, кажется, время пришло.
— Боишься?
— Нет, Платон, никогда я не был так спокоен, как сейчас.
— А что, нельзя этого как-то избежать, или хотя бы отодвинуть?
— Нет, Платон, надо, чтобы все случилось именно сейчас. Мы с тобой сейчас в перекрестии сразу нескольких прицелов. Я тебя вывожу из операции, вывожу за линию огня. Ты нужен для продолжения нашего дела. Только так я могу обеспечить твою безопасность, твое будущее и твоей семьи. Ну ладно, друг, долгие проводы — лишние слезы. Прости меня, если обидел. Прости и прощай. Иди и не оглядывайся, и ни в коем случае не возвращайся назад. Так надо. Прощай.
— Прости и ты меня, Юра. Прощай.
Выхожу из бункера, закрываю тяжелую дверь. Иду по лесу, едва передвигаю ногами. На душе камень, в голове —пусто. Нет чувства потери, нет ощущения трагизма, иду будто плыву по течению. За спиной раздался громкий взрыв, земля под ногами содрогнулась, в спину ударила взрывная волна, в небо сорвались птицы, испуганно закричали, с деревьев на меня обрушилась дождевая вода, она пахнет листьями. Иду, не оглядываясь, иду, чтобы никогда сюда не вернуться. Так надо.

Око тайфуна
Перед нашими взорами развертывается
это круглое отверстие, которое и заставило
назвать все явление «глазом» тайфуна.
Над этим кратером видно голубое небо,
лазурное небо летнего пляжа, напоминающее
о радости и отдыхе, и животворное солнце,
бросающее свои лучи почти вертикально.
Французский летчик Пьер Андре Молэн

Глаз бури, око тайфуна — это область покоя внутри тропического урагана, это когда снаружи ревет ветер, а над центром покоя и тишины сияет чистое синее небо, порхают птицы, жужжат пчелки и слышно, как растет трава. Оглядываясь на тот сравнительно короткий отрезок жизни, который довелось провести на полуострове, вижу себя, вижу всех нас, оказавшихся здесь, — именно в центре небесного покоя. Не знаю сколько времени отпущено мне, отпущено всем нам, только проживаю каждый миг насколько возможно глубоко. …И пусть где-то за горизонтом ревет ураганный ветер, пусть земля содрогается, а люди предаются самым неистовым страстям — всех примирить не удастся — нам бы только подышать свежим воздухом, напоённым ароматом цветов, и передохнуть перед боем…
«И вечный бой! Покой нам только снится», — твердил частенько сквозь зубы мой друг Юра из любимого Блока. Он был воин, впрочем, почему был, в жизни таких парней случаются столь чудесные превращения, забытых — в славных, мертвых — в живых.
Взять хотя бы того дядечку, что проживает под стеклянной крышей — на досуге покопался в сети, сверил его нынешнюю внешность с той, что в прошлом обошла криминальные и силовые медиа-просторы — и вот предварительный результат: мой сосед, скорей всего, тот самый Лёха Черногорский, что наводил ужас по обе стороны криминальных баррикад. Благодаря звериному чутью, сверхчувствительному встроенному в мозг радару, он предчувствовал приближение опасности, подобно Хемингуэю, за десять километров распознавал запах хищника — и, бросив всё, уходил, сбегал, растворялся. И поныне спорят силовики, знавшие его лично, бандиты, авторитетов которых «завалил» сей неуловимый Джо — жив он или не очень. Видимо, зная приемы спецслужб, не особенно доверяют фотографиям застреленного Лёхи, экспертизам и заверениям спецагентов. Не удивлюсь, если окажется, что вежливый добродушный сосед до сих пор в строю, до сих пор выполняет сверхсекретные задания, лишь слегка изменив личность. Да и что там особо менять — внешне-то он такой обычный, что и глазу не за что зацепиться. Таких тысячи — а он один на сто миллионов.

…Прозрачный соленый бриз обтекает скалы с гротами, лаская голубую поверхность моря. Вода прозрачна, подобно полусфере неба, глядящего в подвижное зеркало. Сквозь толщу воды прямо с берега удается разглядеть камешки, рыбки, крабики, освещенные косыми лучами лимонного солнца, играющего с донным населением, заботливо укрывающего малышню. Ветер обшаривает камни, заглядывая в любую щель, потоки воздуха, сливаясь с движениями солнца, навевают невероятный покой.
Приходилось менять пейзажи, приморские селения, широты, только с некоторых пор научился всюду чувствовать себя дома, может быть потому, что на самом деле мой настоящий дом там, в невидимой дали, там, откуда сходит сверкающий луч, освещая каждый миг не всегда правильной моей жизни. Иногда лучик сужался до предела, даже таял, превращаясь в сумрачную тень, а иногда — и это было прекрасно — свет разливался до горизонта, за горизонт, тогда тихая немая радость поселялась в сердце, и я окружал её всеми силами души. Оттуда, из неведомой светлой дали, ко мне тянулись зовущие руки, раздавался таинственный зовущий шепот — и это всегда дарило надежду, по-детски чистую и наивную, потому бесценную.
Здесь, на вытянутом стрелой полуострове, среди густой зелени, домишек с терракотовыми крышами, серпантином улочек, обласканным вездесущим морем — его соленое дыхание пронизывало каждую молекулу здешнего воздуха. Здешнее население ценило свободу частной жизни, никто не навязывал общение со своей персоной, удивляя вежливой робостью, угодливой ненавязчивостью, что в свою очередь, указывало либо на криминальное прошлое, либо на крайнюю степень закомплексованности, что впрочем, меня нисколько не тревожило.
Никогда не замечал за собой подобных привычек, но именно здесь включился в странный ритуал: бритьё классическим лезвием под шутки старого грека, чашечка крепкого кофе с горячей булочкой на террасе кафе у седого курда, покупки овощей и фруктов, сыра, баранины, рыбы и домашнего вина на местном рынке, прогулки по горячим камням петляющих улочек — и конечно, погружение в соленую прозрачную воду. Если сам не подойдешь поприветствовать местного жителя, никто и не решится нарушить твой покой. Здесь всё было не так как в нормальных местах, может поэтому я не удивлялся ничему.
…Например, встреча с Юрой — да, да, с моим старым другом — не вызвала у меня удивление. Мы стояли среди улочки друг против друга, переминаясь с ноги на ногу — и молчали.
— Загорел, как негр, — промолвил он, наконец.
— Думал, я тебя не узнаю? — усмехнулся я. — У какого мясника делал операцию по изменению внешности?
— А ты всё такой же шутник! — Юра обнял меня. — Скучал по тебе. Ну, как ты здесь, освоился?
— Вроде да, — кивнул я.
— Никто не достаёт?
— Наоборот, все такие скромные, — сказал я и осёкся. — Слушай, Юр, а это что… на самом деле?..
— Ага, нечто вроде отстойника. Ни одного случайного жителя. Тут или тебя охраняют, или те, кто охраняет, — и все при деле. К тебе зайдем?
— Конечно, милости как говорится просим.
— Кстати, вон там дом со стеклянной крышей — видишь? — Юра показал за спину. — Там живет на покое вообще легендарная личность. Винца домашнего нальешь? Оно тут уникальное.
— Я тоже заметил, с каждым глотком словно солнце пьешь. Вкус цветочный и цвет золотой. Пей, на здоровье! Так, что за личность?
— Помнишь, устранение арабских наемников на Кавказе? А криминальных авторитетов, решивших подмять под себя столичную власть? А побег из тюрьмы, из которой сто пятьдесят лет никто не бегал?
— Да видел его, ничего геройского: так себе старичок, — спровоцировал Юру на подтверждение моих подозрений, моих сетевых изысканий.
— А знаешь, в чем его главный секрет? Чутьё! Как у зверя — за десять километров опасность чувствует. — Юра будто повторял мои же слова. — Как-то его спросили, можешь ли опыт молодежи передать. А он — не могу, это на подсознании, у меня все в роду по мужской линии охотниками и разведчиками были, одни за линию фронта ходили, и без «языка» никогда не возвращались.
— Я тебе вроде бы докладывал, — усмехнулся я, — у меня вместо звериного чутья — голос ангела моего офицерского. Уж он-то не ошибается.
— А я, собственно, по этому поводу. Прости, необходимо нарушить твой покой.
— Всегда пожалуйста, а то малость заскучал.
— Это ненадолго. Мы мигом — туда и обратно.
Потом был автомобиль, потом — самолет, и наконец, вертолет — полтора часа, и мы на вилле олигарха. Веселый парень лет тридцати с небольшим, босиком, в шортах и рваной футболке вышел нам навстречу.
— Знакомься, это Дэн, — буркнул Юра. — Тот же что «на твоей ферме», только переформатированный.
Честно сказать, не узнал я бывшего пограничника в этом чужом, опасном человеке. Да и меня он тоже предпочел не узнать.
— Проходите, гостям здесь рады! — прокричал возбужденный «парнишка». Он на самом деле, выглядел намного моложе своих лет. — Жареного ягненка, шампанское, виски, фрукты?
— Спасибо, мы спешим, — предупредил Юра.
— Потому и предложил, — схохмил хозяин.
— Где можем поговорить?
— Прошу в беседку.
— Будь осторожен, — прозвучал голос офицера. — Этот «фрукт» очень опасен.
— Неужто мы на него управы не найдем! — молча воскликнул я.
— Держи его в поле зрения, — напряженно скомандовал офицер. — Соберись!
— Так что вас привело в мой скромный дом? — с беспечной улыбкой на лице спросил Дэн.
— Из длинной цепочки по закупке спецоборудования выпала сумма в триста миллионов, — скучным тоном произнес Юра. — Без этой суммы нам оборудования не купить. Вся схема рушится.
— Я-то причем? — развел руками Дэн. — Ищи вора у себя дома.
— Всех проверил, ты один остался.
— Ой, брось ты! — улыбнулся Дэн. — Давай лично дам список тех, кого можно купить. Их там не больше десятка.
— Ты понимаешь, Дэн, сколько голов с плеч слетит? — Юра сузил глаза, глядя в упор на собеседника.
— А мне-то что! — по-прежнему улыбался Дэн. — Меньше народу — больше кислороду.
— Он на самом деле ничего не боится, — прошептал мне на ухо офицер. — Такая у парня психическая аномалия. К тому же на территории виллы существует система распознавания «свой-чужой». Стоит хозяину подать незаметный кодовый сигнал — и в «чужих» полетит экономная порция свинца. Он сам, кстати, всегда находится в зоне абсолютной безопасности, потому такой уверенный в себе.
— Ты что же, восхищаешься им? — недоумевал я.
— Если честно — да! — вздохнул офицер. — Во всяком случае, противник он достойный.
— Так что делать-то? Юре надо помочь!
— Я же сказал — смотри на него во все глаза, скоро проколется.
И я смотрел... Юра уже закипал, он рыскал глазами то по насмешливому лицу Дэна, то по моей физиономии, тяжело дыша. И ничего… Напряжение нарастало, что только забавляло хозяина. Наконец Дэн скользнул взглядом по моему лицу и… осёкся.
— Слышь, Юр, а чего этот все время таращится? — кивнул он в мою сторону. — Зачем смотрит на меня?
— На то и глаза, чтобы смотреть, — спокойно ответил Юра. Кажется, и он почувствовал близкую развязку критической ситуации.
— Послушайте, я вас не знаю и знать не хочу, — зашипел Дэн в ярости, с трудом отводя от меня глаза. — Хорош на меня пялиться!
Наконец, он через силу поднял лицо, будто кто-то невидимый взял за подбородок и дернул вверх, — и наши глаза встретились.
— Есть контакт! — вскрикнул мне в ухо офицер. — Запиши на листочке и передай Юре: вся сумма в сейфе на втором этаже, часть валютой, часть акциями абсолютной ликвидности, шифр — дважды число зверя (кто бы сомневался!), внести нужно сегодня же по коду три ноля двести шестьдесят. Всё!
Я записал информацию, передал Юре. Тот немедленно метнулся на второй этаж, за ним последовал дюжий телохранитель, он же пилот, он же снайпер, закованный в кевларовый бронежилет. Мы сидели с Дэном рядом, он окаменел, побледнел, по лицу пот катился градом.
— Что это с ним? — спросил я у офицера. — Ты же говорил, он бесстрашный.
— Парнишка представлял себе смерть — это, раз и небытие, вроде вечного сна. Такого исхода он не боялся. Я же приоткрыл ему окошко в ту область, где побывали вы с Ириной — это на него и подействовало.
— Тогда понятно, — протянул я. — Ну что же, будем считать, Дэну повезло — такое «окошко» навсегда запомнится.
Из дома вышел Юра с пилотом, в руках они несли чемоданы, Юра махнул рукой в сторону вертолета. Мы с ним сели в стеклянную колбу кабины, застрекотал двигатель. Я смотрел на Дэна, он, как кролик на удава, смотрел на меня, пока не скрылся из виду.
— А с ним-то что? — спросил я.
— Потом разберемся, — отмахнулся Юра. — Никуда не денется. От нас еще никто не уходил. Спасибо, тебе, Платон!
— Не мне, но ангелу моему, офицерскому.
— Наконец, и обо мне вспомнили, — усмехнулся голос.
Юра укатил по своим делам, а я вернулся в привычный статус-кво. Уверен, старый друг намеренно не спросил про Ирину, во-первых, он и без того всё знал, а во-вторых, чтобы лишний раз меня не тревожить.

Не думал, что такое сакральное понятие как мистика, когда-нибудь войдет в мою жизнь. Помнится, читал Владимира Лосского:
«В известном смысле всякое богословие мистично, поскольку оно являет Божественную тайну, данную Откровением. С другой стороны, часто мистику противополагают богословию, как область, не доступную познанию, как неизреченную тайну, сокровенную глубину, как то, что может быть скорее пережито, чем познано, то, что скорее поддается особому опыту, превосходящему наши способности суждения, чем какому-либо восприятию наших чувств или нашего разума.»,
Филарета Московского:
«догмат, выражающий богооткровенную истину, представляющуюся нам непостижимой тайной, должен переживаться нами в таком процессе, в котором вместо того, чтобы приспосабливать его к своему модусу восприятия, мы, наоборот, должны понуждать себя к глубокому изменению своего ума, к внутреннему его преобразованию, и таким образом становиться способным обрести мистический опыт. Богословие и мистика отнюдь не противополагаются; напротив, они поддерживают и дополняют друг друга»,
до боли в глазах вчитывался в дивные гимны Симеона Нового Богослова:
«Благодарю Тебя, что Ты – Сущий над всеми Бог – сделался со мной единым духом неслитно, непреложно, неизменно, и Сам стал для меня всем во всем: пищей неизреченной и получаемой даром, постоянно переполняющий уста моей души и стремительно текущей в источнике сердца моего, одеждой блистающей и опаляющей демонов, очищением, омывающим меня бессмертными и святыми слезами, которые дарует Твое присутствие тем, к кому Ты приходишь.»
Сам же себе говорил: куда тебе до таких высот, сиди в своей песочнице и лепи куличики из песка. Однако, случилось нечто мистическое и в моей тогда еще юной жизни, и захватило, и унесло загадку в будущее.
Вот она, загадка, передо мной — только руку протяни, но много лет она оставалась тайной. Дело в том, что в Дневнике офицера, написанном рукой Георгия без малого сто лет назад в самые трагические годы его жизни, да и всей страны — имелись страницы, написанные византийской вязью. В свое время лично для себя законспектировал почти весь Дневник, а конспиративные страницы попросту сфотографировал и приклеил после текста в виде приложения — так, на будущее, когда поумнею, когда найдется время. И вот оно пришло. Помнится, у апостола Павла прочел слова в послании к Галатам: «когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего» — и вот эта «полнота времени», видимо, настигла и меня.
Ну в конце концов, не всё же в море купаться, да услаждать уста простыми изысками средиземноморской кухни — и меня повлекло в мистические глубины. Как это случалось и раньше, рука сама открыла рукописный конспект Дневника, разыскала вклеенные листы с фотографиями. Мелькнула идея: да сейчас в храме епископу сослужит протодиакон, мне говорили, что кроме гудящего баса, он еще обладает глубокими богословскими знаниями, так как учится в академии. Взял конспект и отправился в наш маленький храм-часовню, где и нашел протодиакона, отдыхающим после трапезы под сенью густого куста жасмина. Кажется его называли как-то мудрено — отец Хризостом, обратился к нему. А он, как знал, взял конспект, сразу пролистал до византийской вязи, в его глазах мелькнул искренний интерес, кивнул да и велел зайти через день, ближе к вечеру. Зашел.
— Вот, что брат мой возлюбленный, — прогудел отец Хризостом, — ты, наверное, сам не знаешь, насколько интересный документ тебе достался. Я с твоего согласия, снял с него копию, чтобы изучить более детально и, буде возможно, использую в академических целях. Кто автор, ты поди и не ведаешь?
— Ведаю, — буркнул я, — расстрелянный русский офицер.
— Это многое объясняет, — снова пробасил протодиакон. — Таковым мученикам многое даётся. Ладно, не стану тебя томить. Тебя ведь Платоном зовут? В рукописи твое имя упоминается, правда, в сокращенном, лигатурном виде. Я его расшифровал и написал полностью. Возьми! — Протянул он распечатку на компьютере. — Тебя ожидает преинтересное чтение!
И вот, наконец, я дома, наконец-то, сижу за столом под лампой и читаю это самое «преинтересное».
«Брат мой во Христе, возлюбленный Платон! Не удивляйся тому, что обращаюсь к тебе, ведь ты еще не родился. Но ты уже здесь, рядом со мной. Ты станешь моим сотаинником, моим читателем. Меня в скором времени расстреляют, но я не боюсь казни, наоборот — жду с нетерпением — ведь это означает близкую встречу с Тем, Кому я служил, Кого люблю больше жизни. А сейчас необходимо передать тебе и тем, кто вместе с тобой восстанавливает монархию, некоторые сведения, открытые мне. Господи, благослови!
Время гонений на Русскую Церковь растянется на двенадцать десятилетий. Прольется много крови, но эта кровь мучеников смоет грех богоотступничества, грех предательства Царя. Ваша задача состоит в том, чтобы подготовить русский народ к идее Самодержавия. Над вами будут смеяться, вас будут гнать, травить и всячески мешать. Это необходимо для проявления в вас стойкости и верности нашему делу.
Перед воцарением Царя грядущего должна произойти война, которая унесет жизни многих миллионов людей. Но враг наш коварен и умён, поэтому он найдет неизведанные возможности уничтожения людей. Главная задача врага — соблазнение, ложь и убийство души, а лишь потом тела. Несколько миллионов русских солдат будут уничтожены из-за богохульства, сквернословия и отравления духом сребролюбия. Но это также необходимо для очищения души перед Страшным судом. Мировая война изменит русских православных людей, они станут для Царя грядущего опорой. После воцарения Монарха в Россию поедут спасаться миллионы людей из разных стран. Необходимо будет их встретить, просветить и устроить их жизнь.
Сейчас, Платон, когда ты читаешь моё зашифрованное послание, стоит оглянуться и ты увидишь, сколько в окружающем мире лжи, предательства, соблазнов. Увы, многие из твоего окружения, предадут тебя, попытаются ограбить, уничтожить то, что ты созидаешь для будущей Монархии. Будут также покушения на жизнь твою и твоей семьи. Обещаю сделать все возможное, чтобы тебя защитить.
Наверняка ты сейчас думаешь, что вас, детей света, очень мало. Прошу не забывать слова, сказанные Господом пророку Илие: «Я сохранил для Себя семь тысяч праведников, не преклонивших колена перед Ваалом». Господь всегда сохраняет для Себя сокрытых до времени верных рабов Своих. Придет время, ты увидишь, как их много, и удивишься их числу.
Вот несколько реперов, которые укажут тебе на скорое время прихода Божиего помазанника.
Развращение людей на Западе достигнет невыносимых пределов.
Ложь и подлость пронизает все институты власти. Войдёт в каждый дом.
В то время, как Россия восстановит свое военное могущество, Запад начнет искать невоенные пути уничтожения России: появится климатическое оружие, зомбирующее, провоцирующее сумасшествие, эпидемии, экономическое воздействие и прочие гадости — их в ассортименте врага человеческого немало. Защититься от этих козней поможет только вера в Бога, молитва, чистота тела и души.
Конечно, когда Божиему долготерпению придет конец, начнутся библейские глады, моры, землетрясения, наводнения, войны. Целые страны и континенты провалятся под воду. Но Россию Господь оградит от большинства напастей — это Его земля и к ней Его особое благоволение. Вот почему из многих стран потекут миллионы людей в Россию — они побегут для спасения своих семей.
На волне Божиего гнева на главы врагов, чудесным образом для верных, по молитвам миллионов русских — и всех детей света — победителем войдет в Москву Государь и будет принят народом с восторгом и благодарностью. Конечно, первым делом Божий помазанник «очистит гумно и соберет пшеницу в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым». Как это случалось и раньше в истории России, благодать Божия будет во всех делах помогать Государю — погодой, богатыми урожаями, светом невечерним. От сияния света истины враги сами побегут за пределы Святой Руси, а кто попытается остаться в качестве представителей пятой колонны, будут выявлены и уничтожены — напоминаю, Государь грядущий будет воином, беспощадным к врагам и любящим отцом детям света.
И все-таки найдутся миллионы тех, кто поедут на Ближний восток встречать антихриста. Ты удивишься, как много будет таких беженцев из России! В том числе тех, кто сегодня выдает себя за православных. Много лет таковых готовят к предательству, но не долог их век и страшная кара настигнет, где бы они не оказались — от Божиего гнева нигде не скрыться.
Но недолго поклонники сына погибели будут пировать-веселиться на «земле духовного Содома и Египта, идеже и Господь наш распят» — в конце концов, как всегда случалось в истории человечества, Бог отвернется от «мерзости запустения на святом месте», земля выгорит от жары, начнется голод и жажда. Обманутые сыном погибели люди, потребуют еды и воды, но не получат ничего кроме лживых обещаний и призыва идти с огнем и мечом в Россию, где еда и вода пребудут в достатке… Тут и придут последние времена. Господь Своим вторым пришествием завершит исторический этап великой человеческой ошибки — и восстановит царство любви и света. Теперь уже навечно.»

Как ни странно, послание моего ангельского Офицера не столько удивило или шокировало меня, наоборот — утвердило в том, что всё это уже имелось в памяти моего сердца. Ведь в зашифрованном послании я находил отражения и Писания, и Предания, и пережитого реального опыта. Может поэтому, каждое слово отзывалось в глубине сознания всплеском резонанса того самого «благодарного восторга», о котором упоминает Георгий. Итогом того мистического явления в душе стала ежедневная молитва о даровании нам Божиего помазанника. Подобно Моисею, мысленно обратившемуся к Богу и получившему в ответ громогласное: «Что ты вопиешь ко Мне!», где бы ни был, чем бы ни занимался — мысленно вопил моему Господу о даровании России Государя грядущего — и вера в необратимость величайшего дара крепла с каждым днем.

Искушение № 100
нельзя с точностью установить,
что перед тобой – оригинал или копия;
нельзя понять, когда набор зеркал
возвращает реальный образ, когда искаженный,
а когда нечто среднее между тем и другим
Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма…

Только раз мне удалось увидеть садовника. Раньше-то приходилось только удивляться тому, насколько аккуратно некто таинственный поливал и подстригал газоны, кусты, собирал упавшие листья. Может быть, во время моих прогулок с какого-нибудь центрального пункта ему подавалась команда: клиент покинул место постоянной дислокации, можно приступить к уборке территории. А однажды все же удалось застать моего таинственного ландшафтного дизайнера — им оказался энергичный парень в спецовке защитной раскраски, с тележкой с инструментами, среди которых не без удивления обнаружил садовый пылесос, которым он и собирал сухие листья. Видимо команда на сворачивание работ запоздала, или наушники не позволили услышать, я подкрался к нему сзади, тронул за локоть — парень вздрогнул, и мне пришлось его успокаивать. Я даже предложил ему помощь, от чего он пытался отказаться, но я упрямо взялся за грабли, похожие на расческу для травы. За работой мы познакомились, разговорились.
— Ты грек?
— Верно, а как вы узнали?
— На Ближнем Востоке бывал, а там, как увидишь красивого человека, значит грек.
— Благодарю.
— По-русски говоришь без акцента…
— Таким было условие приема на работу.
— Как твое святое имя?
— Никита.
— Моё — Платон. Послушай, я тут недавно, мало чего знаю. Как думаешь, можно в какой-нибудь город съездить? Ну так, на экскурсию.
— Можно, конечно, — кивнул садовник, — только в первый раз лучше в сопровождении.
— Будешь моим сопровождающим?
— Конечно, с удовольствием.
И вот мы уже катим по серпантину двухрядной дороги вдоль морского побережья, сворачиваем в долину, а за поворотом открывается вид на небольшой городок. В лавке покупаю солнечные очки, белые шорты, просторные рубашки из невесомой ткани, маску, ласты. Загружаем в автомобиль. Угощаемся крепким кофе, заказываем салат и местных крабов. Мои глаза непрестанно скользят по окружающему пространству, словно чего-то жду, кого-нибудь ищу. …И наконец, нахожу.
Вот она, подобно «Атомной Леде» Сальватора Дали, нет не сидит — плывет над голубыми плитками пола кафе, над стеклянным квадратом стола, презирая притяжение земли, игнорируя жадные взоры мужчин. Никита проследил мой взгляд и, приоткрыв рот, даже произнес гортанное «йо-о-о-у-у», но уступив мне первенство, заставил себя умолкнуть и смущенно потупил глаза. Тем временем прекрасная незнакомка допила свой «атомный» кофе — нет, не встала — разогнулась лозой и плавной танцующей походкой тронулась в сторону серебристого кабриолета, обдав меня волнующим ароматом духов. Казалось, внутри ее гибкого тела и костей-то не было — настолько изящным и пластичным оно казалось. Прежде чем сесть за руль автомобиля, незнакомка бросила на меня взгляд пронзительно синих глаз, словно обещая вернуться и продолжить — что? — очарование, обуяние, материализацию призраков, всплески памяти?
Мы с Никитой еще трижды ездили в город, и каждый раз незнакомка появлялась в моем поле зрения, скользила по краю сознания, вызывая из памяти волны неясных воспоминаний, обдавала ароматом духов и, переливаясь бескостным телом, растворялась в жаркой дымке.
Как-то утром после традиционного бритья у старого грека и кофе у седого курда, купив на рынке пару огромных сочных персиков и гроздь винограда, отправился на свой дикий пляж. Сплавал к ноздреватому циклопическому гроту, навестил стремительную телом престарелую годами барракуду, трусливого толстого угря, робкую аляповатую каракатицу, распугал почтенное семейство ставрид, врезавшись в самую середину серебристой стайки — совершив традиционный круг почета, выполз на берег. После того, как невольно глотнул соленой воды, захотелось заесть горечь сочным персиком и лиловым виноградом, сладким как мед. Растянулся на тростниковой циновке, подставив тело в капельках морской воды и пота ослепительно-яркому солнцу — и погрузился, как только что в водяную толщу, в пучину воспоминаний.
Приезжаю как-то в Мою деревню, там вовсю кипит работа, мелькают топоры, звенят пилы, пахнет горьким битумом, сладкой древесиной, духмяной травой. У каждого работника имеется комфортабельное жилье в городе, а здесь реализуется персональное стремление людей к земле, к бревенчатым избам, к садам, огородам, лесам и полям. В конторе замечаю новое лицо — стройная брюнетка в сарафане из светлого хлопка, поднимает глаза — меня прожигают две синих молнии. Впрочем, глаза сразу опускаются, устремляясь на пачку бланков на столе. На меня накатывают дела, вопросы, раздаю зарплату «рабочим и крестьянам», пригоняю трактор, грузовик, комбайн — а в голове отголосками из юности звучит песня Хампердинка «Blue spanish eyes» («Синие испанские глаза»). Еще раз или два встречал брюнетку в офисе, на корпоративе и в «нашем придворном» ресторане, где у нас были свои обеденные столы для сотрудников и кабинет для руководства. Каждый раз удивляла яркая синева глаз девушки, но как всегда, наступали дела, заботы, впечатления, которые вытесняли, затмевали призрачную синеву и глаз, и неба, и воспоминаний.
…Выплываю из толщи памяти, ругаю себя блудником распоследним, вспоминая о своем все еще непривычном семейном статусе, слышу краем уха шорох прибрежной гальки. Кто-то весьма нежелательный крадется по краю моего пляжа. Глаз не открываю, жду, может поймет пришелец, что он здесь лишний, чужой и оставит меня в покое. Кажется, шаги удаляются. Приоткрываю один глаз, нехотя отрываю голову от циновки, приоткрываю второй глаз, навожу резкость — ну, надо же! — та самая незнакомка из города, из кафе, из кабриолета, извиваясь гибким телом без костей, удаляется по тропинке вверх, скрываясь за кустами лавра, за оливой, каштаном.
С тех пор как застал Никиту за работой в саду, он перестал скрываться, а я на всякий случай уведомил службу безопасности, что он мой сопровождающий-охраняющий и вообще друг, к тому же мне нравится и самому руками потрудиться на досуге.
— Слушай, Никита, — обратился к нему, — ты не мог бы как-нибудь аккуратно узнать, что за незнакомка преследует меня. Ну, та самая, которую мы видели в городе. Дело в том, что сегодня она появилась на моем пляже.
— Сейчас узнаю, — кивнул головой в бандане, достал телефон, отошел на пять шагов и зашептал в трубку.
— Ну что? — спросил я, не пытаясь скрыть волнения.
— Сказали, что она кадровый сотрудник, — пожал он плечами, — из числа вновь прибывших по системе ротации.
— Значит, как минимум, не шпионка и не террористка, — выдохнул я с облегчением. — Знаешь, Никит, а давай, сегодня по этому поводу съездим в город и посетим какое-нибудь приличное заведение с местной кухней, музыкой и зажигательными танцами до утра!
— Да я не против! — улыбнулся парень. — С вами хоть куда отпустят. У вас особый статус.
— Вот и давай использовать мой статус в мирных целях. А то, знаешь ли, засиделись мы тут с тобой, заскучали, а душа праздника требует.

Заведение нашлось именно такое, как нам хотелось: на берегу моря, с нависающей прямо над столиками скалой, с прохладным бризом, обвевающим разгоряченные тела, с музыкой и танцами внутри помещения и возможностью поговорить за столом на террасе, так чтобы не пришлось кричать друг другу в ухо. Название тоже под стать — Таверна. По совету грека Никиты и веселого официанта стол заставили щедро: мусака, ягненок, сыры, блюдо с морепродуктами, ассорти из перцев, домашнее вино, целый кувшин ледяного дайкири, кофе «до того, во время того и после того».
С аппетитом набросились на еду, во рту загорелся пожар, мы его тушили прохладным вином вперемежку с дайкири, в котором льда было не меньше половины объема. Горячие острые блюда с прохладительными горячительными напитками возбудили в нас желание двигаться и танцевать.
Сравнительно бесшумную террасу с баюкающим шорохом прибоя мы решили сменить на грохочущий танцпол с живыми музыкантами, пожалуй даже слишком живыми — они прыгали по сцене, извивались с инструментами на руках, на шее, за спиной, обнаженный по пояс потный ударник, сверкая зубами и черными глазами, так залихватски лупил по тарелкам и барабанам, что казалось, медные диски улетят, а белые мембраны барабанов вот-вот лопнут — всё это сумасшествие озарялось яркими вспышками кислотных цветов, вибрировал пол, стены, потолок и даже занимающая торцевую стену часть скалы, выходящую наружу, наверное погулять на свежем морском воздухе.
Мы с Никитой оказались в эпицентре музыкального урагана, нас окружила толпа засидевшихся людей, жаждавших подвигаться. Наши ритмичные танцевальные па, не лишенные звериного изящества, почему-то вызвали восторг танцоров, они отступили от нас насколько было возможно, а мы оказались в центре круга, стихийная публика нам аплодировала, оттопыривали в восторге большие пальцы, показывали «V» — жест победы, наверное, над скукой, по-американски тыкали в нас указательным пальцем, юные танцоры размахивали руками, изображая ветряную мельницу, и даже рок-музыканты одарили нас доброжелательными рифами на гитарах и барабанным боем, в такт нашим глиссирующим пассам…
Но что это? Из лилового облака неона выплыла все та же незнакомка, добавив женственной гармонии в наши грубоватые мужские изгибы. Но как она двигалась, как переливалось серебристое обтягивающее платье! Голубая комодская куфия, черная мамба, кустарниковая оранжевая дикея, изумрудная анаконда — и большеглазая пугливая газель, ягуар в длинном прыжке, черная ленивая пантера, палевая грустная пума — это всё она! Как это случается на танцах, музыкальный ритм, чудесным образом и весьма кстати, сменил грохочущий гнев на мелодичную милость — Никита оказался в объятиях тощенькой американки в рваных шортах и драном топике, я же — обнимал узкую талию прекрасной незнакомки, сверкающей серебряными бликами вечернего платья, держа меня на дистанции (выстрела?..).
— Кажется, мы уже не раз и не два встречались, — произнес я, по-прежнему задыхаясь, то ли от быстрого танца, то ли от близости такой женщины. — Не пора ли нам познакомиться?
— Сирена, — выдохнула она мне в ухо, левое, кажется.
— Весьма соответствует. А меня…
— Знаю — Платон.
— Так это вы?.. — изумился я, лихорадочно перелопачивая завалы памяти. — …Та девушка в конторе Моей деревни с бланками нарядов, на сцене корпоратива, в ресторане за столом сотрудников за солянкой, наконец, в городском кафе с атомным кофе и на диком пляже непрошеным гостем?
— Посмотрите на меня, пожалуйста, — протянула она напевно, еще больше отдаляясь от меня. — Что вы видите?
— Ну, во-первых, «Blue spanish eyes» из песни Хампердинка — первое, что бросается в глаза… Что еще? Иссиня-черные волосы (что, впрочем, можно покрасить в любой цвет), смуглая качественная кожа здорового человека, длинная лебединая шея, стройное гибкое тело… Кстати, где вы научились так здорово двигаться?
— Это совсем просто: художественная гимнастика, плавание, бальные танцы, фитнес, лаун-теннис.
— Карьера еще… А жить когда?
— В процессе, — пожала она плечами, открытыми, красивыми, беззащитно-трогательными.
— Итак, что же, вот это всё, — она обвела пальцем свой блистательный образ, — ничего вам не говорит? Что, никаких ассоциаций?
— Да ассоциаций-то как раз навалом, — произнес я, уводя даму с танцпола на террасу.
— Значит, все нормально, — почему-то сказала она, доставая из сумочки телефон.
— Вам говорили, что ваша внешность оказывает такой эффект, — я почесал пальцем лоб, — ну, примерно, как наезд тяжелого грузовика. Присаживайтесь за наш стол, тут еды — на роту голодных новобранцев. Вот чистая тарелка, приборы, ешьте на здоровье, приятного аппетита.
— Очень кстати, я голодна, как…
— …Пантера, — ляпнул я первое, что пришло в голову, из числа тех самых ассоциаций.
— Ну да, примерно, — сказала она, набирая номер и слизывая из раковины устрицу. — Простите, один короткий звонок. — И в телефон: — Сестричка, привет, это я. У меня все нормально. Объект в порочащих связях не замечен. Можешь спать спокойно. Пока!
— Я бы не спешил с такого рода заявлениями, — пробубнил я, разглядывая появившихся на террасе Никиту с подружкой в драном вечернем наряде. — Все мы ходим по краю пропасти. Как правило.
— Ну ладно, поели, попили, потанцевали — пора домой, в люлю. — Сказал я, подзывая официанта. — Обернувшись к Сирене: — Вас подвезти?
— Спасибо, я тут с кавалером. Да вот он, — махнула она рукой в сторону красавчика в белом костюме.
И тут я узнал своего соседа под стеклянной крышей. Только что это — вместо «тихого скромного старичка» я увидел элегантного господина с голливудской улыбкой на сияющем лице без единой морщинки, похлопывающего по плечу приезжую оскароносную знаменитость из области элитного кинематографа. Ну, Лёха Черногорский, ты даешь!
— Ладно, коли так, — взмахнул я рукой на прощанье. — Никита, прощайся с дамой, тебе еще меня транспортировать.
Мы сели в наш бронированный джип и сквозь огни в черной ночи, под насмешливое мигание ярких звезд — запетляли по дорожному серпантину домой.
— Вот так, за номером сто ставим птичку — расчет закончен, — пробурчал я.

Мы новые
от покаяния и благочестивой жизни они
изменились и стали очень благообразными
прп. Силуан Афонский

Наверное, говорить о том, что мы привыкаем к чудесам, не совсем правильно. Каждое чудо Божие — уникально и восхитительно уже потому, что в миг его проявления чувствуешь своё недостоинство, собственное ничтожество перед всемогуществом Подателя. «Привычка к чудесам» выражается в том, что удивление не поглощает чувства, а рождает благодарность.
Как это часто бывает, я был предупрежден. С некоторых пор перед сном читаю или слушаю в аудиоверсии книгу «Старец Силуан Афонский» — это успокаивает и одновременно укрепляет. В тот вечер прочел вот что:
«Знал я одного мальчика. Вид его был ангельский; смиренный, совестливый, кроткий; личико белое с румянцем; глазки светлые, голубые, и добрые и спокойные. Но когда он подрос, то стал жить нечисто и потерял благодать Божию; и когда ему было лет тридцать, то стал он похож и на человека, и на беса, и на зверя, и на разбойника, и весь вид его был скаредный и страшный.
Знал я также одну девицу очень большой красоты, с лицом светлым и приятным, так что многие завидовали ее красоте. Но грехами потеряла она благодать, и стало скверно смотреть на нее.
Но видел я и другое. Видел я людей, которые пришли в монахи с лицами, искаженными от грехов и страстей, но от покаяния и благочестивой жизни они изменились и стали очень благообразными. Еще дал мне Господь увидеть на Старом Русике во время исповеди иеромонаха-духовника во образе Христа. Он стоял в исповедальне невыразимо сияющий, и хотя он был весь белый от седины, лицо его было прекрасным и юным, как у мальчика.
Подобным образом видел я одного епископа во время Литургии. Видел я также отца Иоанна Кронштадтского, который от природы был обыкновенный по виду человек, но от благодати Божией лицо его было благолепно, как у ангела, и хотелось на него смотреть. Так грех искажает человека, а благодать красит его»

Прочел и сразу мысленно улетел к испанской Инессе, моей русской Ирине. А следующим утром, после бритья, кофе, рынка и купания, вернулся домой и приступил к приготовлению праздничного обеда — и с этим справился на удивление вдохновенно и ловко. Стол в гостиной накрыл скатертью ручной работы, купленной у старой гречанки, видимо именно к такому случаю. Расставил блюда: курицу, фаршированную грушами, салат Цезарь, запеченные на гриле перцы, помидоры, баклажаны; блюдо с зеленью, оплетенную бутыль домашнего золотистого вина. Переоделся во всё чистое, белое — и вышел во двор открывать калитку. И да! — как говорится, предчувствие меня не обмануло — из-за угла с кипарисом вышла она и легкой походкой, едва касаясь босыми ступнями камней, подошла ко мне. Мы замерли, мы не узнавали друг друга, мы смотрели и дивились — вот оно чудо из чудес, о котором предупреждал блаженный Силуан — да, да, мы стали другими.
В те мгновения перед нами пронеслись дни нашей дружбы. Как на утёс накатывали на нас бурные волны обид, измен, гордости житейской, злобной агрессии — обрушились, обмыли и откатились в прошлое. То, что испытывал я, то, что отразилось на её лице, было столь чисто и прозрачно, высоко и блаженно — как в детстве, как на земле не бывает, а лишь в сказке или в самых потаенных мечтах. И пусть это будет лишь несколько мгновений, но пусть будет!
Инесса, моя Ирина — стала настолько красивой, словно всё самое лучшее, что отразилось в лицах Испании, в ликах Святой Руси — впитало ее существо и осияло это юное лицо с огромными синими глазами, стройную фигурку, нежную улыбку на девичьих губах — и стала она родной и близкой.
— Не прогонишь? — прошептала она, потупив очи.
— И не надейся…
Я бережно взял ее за руку и провел в гостиную, принес хрустальную вазу с водой, в гранях которой отражался солнечной желтизной кружок лимона, она по-восточному омочила пальцы в воде, помяла колесико лимона, промокнула руки полотенцем. Я прочел «Отче наш», и мы приступили к торжественной трапезе. Молча. Не хотелось говорить, мы проживали каждое мгновение с такой невероятной бережливостью, словно вот сейчас всё закончится, и мы вернемся в обычную жизнь, где так мало добра и света. Но счастье продолжалось, даже когда мы незаметно для самих себя съели, всё что было на столе, опустошили плетеную бутыль золотистого вина и, чтобы не осоловеть от обильного обеда, вышли на прогулку, запетляв по горячим камням в сторону моря. Голубая волна в мириадах ослепительных блесток приняла наши тела, окутав серебристой пушистой пеной, закачала прохладой, позвала на глубину. Я знакомил Ирину с живностью, мы пересекали зеленоватые лучи солнца, пронизывающие стеклянистую голубую толщу воды, выбирались на поверхность, брызгались, плескались, снова и снова удивляя обновленными помолодевшими лицами друг друга.
Разговорились только ближе к ночи. Тут она и проговорилась. Оказывается, Ирине пришлось провести три месяца в тюрьме. Правда, она сразу пожалела, что призналась, даже ладошкой рот прикрыла, глянув на меня искоса с явным сожалением.
— Твоя работа? — спросил я мысленно своего воинственного ангела. Встал из кресла у камина, конспиративно, чтобы скрыть возмущение, подложил поленья в огонь.
— Не только, — отозвался Георгий. — В той операции принимал участие целый совет, как из бесплотных сил, так и плотских силовиков.
— И Юра тоже? — чуть не вскрикнул я.
— Ты на результат обрати внимание! Неужели оно того не стоило?
— Да, ты прав, такого преображения я не ожидал.
— Пользуйся! — хмыкнул ангел. — Сочтемся по итогам операции.
Как всегда, мысленный разговор с ангелом меня успокоил и примирил. Я повернулся к Ирине и опять погрузился в созерцание чудесной красоты. Загадочно улыбнувшись, она встала рядом с зеркалом, и я впервые обратил внимание на своё отражение — на меня из серебра амальгамы, из отблесков пламени в камине, из сумрака наступающего вечера выглянуло моложавое загорелое лицо без морщин, сияющее влюбленными глазами юноши. Ирина смущенно опустила очи, прижалась ко мне и тихонько всхлипнула: «Какие же мы с тобой счастливые!»

Разумеется, наши дети, родившиеся по благословению епископа, в любви, красоте внутренней и внешней, — наши близнецы Сашка и Машка, похожие на парочку золотистых одуванчиков — стали источником родительской радости. Тому же способствовали и наши редкие встречи, ведь Ирина чаще всего жила у родителей, в то время как мне приходилось выезжать то в одну страну, то в другую, разумеется, соблюдая все меры предосторожности. Также и каждая моя встреча с семьей обставлялась как секретная операция, в которой участвовали десятки секретных сотрудников — миллиарды, отнятые у государственных воров, направленные на мирные цели, не давали покоя большим людям у власти.
Пока мы подобно Святому семейству сохранялись от невзгод в центре Ока тайфуна, наш двуглавый Ирод откусил сам себе обе головы и самоуничтожился. Нет, за границами зоны относительного покоя не гремели взрывы, не грохотали выстрелы, не пылал огонь масштабных боевых действий — тактика нынешней войны была подобна мягкой силе крадущегося дракона, тем не менее смертельно опасной для нашего неприятеля. Обе преступные группировки исчезли следом за лидерами, одного из них нашли повешенным в недоброй ветхой Британии, другого сначала посадили в тюрьму, после чего скомпрометировали на весь мир, оставив без гроша. Тихо-мирно отошли от дел чины пожиже, под натиском лавины лживой информации пресса интерес к миллиардам, выведенным заграницу, потеряла, свидетелей преступления не осталось.
Это не значит, что нас оставили в покое — у криминальной верхушки власти для нас и таких как мы имелся широкий ассортимент методов ограбления: от кризисов с инфляцией — до эпидемий и противоестественной убыли населения. Не всегда удавалось нам увернуться от очередного витка ограбления. Нередко вступал в силу человеческий фактор, то один, то другой руководитель, не выдержав искушения сребролюбием, предавал, обворовывал «ферму» и пытался скрыться за границей. Одних ловили и наказывали, другие испытали на себе неумолимый принцип «Мне отмщение и Аз воздам», сгорая в собственных автомобилях, тонули на личных яхтах, страдали от скоротечных смертельных заболеваний.
К тому же, основой упор мы делали на созидание и помощь неимущим, что раскрывало над нами зонт молитвенного покрова, опять же великая цель сияющим крестом царя Константина и огненными словами на небе «Сим победиши» — вела нас к низложению безбожного ига с воцарением Божиего помазанника, послужить которому верою и правдою нам еще предстоит.
Мы с женой иногда мечтали, наконец, воссоединиться в нормальную семью и осесть в Моей деревне. Там уже построили вполне комфортабельный поселок из сотни домов, детский дом со школой-интернатом, небольшой дом престарелых. Между монастырем иеромонаха Иосифа и Моей деревней проложили дорогу, сокрытую от глаз суетных дачников. А еще на скале, той самой у которой расстреливали монахов и воинов, мы с Юрой затеяли построить келью, на вершине горы, для созерцательного уединения.

Красивый исход
Ты уже близок, часть времени рассеялась.
Я вижу Твой Крест — он ради меня.
Акафист Слава Богу за всё. Конд. 11

Юра — красивый парень. Женщины, которые ему сопутствовали — также были одна другой краше. Юра и жил-то по-особенному изящно, так же и двигался, действовал, думал, мечтал. Умереть тоже должен был красиво. Только напоследок ему предстояло совершить нечто такое — из ряда вон. …И он женился.
— Кого ты выбрал на роль невесты?
— Почему на роль? Эта женщина станет мне верной женой, я в этом уверен.
— Может, откроешь тайну — кто она, как зовут?
— Ты с ней знаком, это Сирена, сестра твоей Инессы.
— Да-а-а? И давно ты с ней?
— С тех пор, как она появилась в твоей фирме. Долго присматривался, направлял ее на курсы телохранителей, бухгалтеров, секретарей. Выращивал как элитный цветок в оранжерее.
— Я с ней встречался в городе и на пляже. Мы с ней ужинали в Таверне, танцевали.
— Знаю. Она тебя тестировала на верность жене. Сестре своей. Инесса почему-то решила, что такой красавец-мужчина как ты просто не может не гулять от нее. Ревновала. Вот и подослала сестричку. Но ты с честью выдержал экзамен. Так что всё у вас (и у нас) хорошо! А сейчас выдалась свободная неделя, и мы решили пожениться и сыграть свадьбу. Ты не против?
— Я-то не против! А почему ты меня спрашиваешь?
— А кому, по-твоему, я могу доверить быть свидетелем? Кто в храме будет держать венец над моей головой? И кто станет крёстным моему сыну?
— Так сын уже того… запланирован?
— А как же! Что за семья без детей? И первым у нас будет мальчик! Юрий-младший.
Выдержав небольшую паузу, вероятно для акцентирования внимания, друг поднял на меня глаза и произнес с расстановкой:
— Разберешься со мной, пройдет сорок дней — и собирайтесь потихоньку домой. Пора возвращаться. Пора!..
— Принято! — кивнул я согласно. — Я и сам по дому соскучился.
Юра и на этот раз всё сделал красиво. И погода выдалась солнечной, безветренной и тихой. Казалось, даже небеса благословляли этот день и наше скромное торжество. Во время венчания яркий луч света облистал новобрачных, окружив парочку в белых одеждах и золотых венцах светящимся ореолом.
На правах свидетеля я произносил долгий веселый тост. Юра выслушал речь, вытянувшись по стойке смирно. Между мной и другом установилась тайная связь, будто мост протянулся, крепкий, светлый, неразрывный.
Юра благодарно улыбнулся — и в то мгновение его сердце пронзила пуля.
Я не слышал звука выстрела, не обращал внимание на поднявшуюся беготню, суету, крики, плач. Я неотрывно смотрел на друга и… любовался счастливой улыбкой на абсолютно спокойном лице. Наверное, именно к такой смерти он готовился, о подобной кончине мечтал. К моему плечу прислонилась Сирена. Она тоже улыбалась, грустно и светло. Взгляд её синих глаз оторвался от лица покойного и устремился в безоблачное голубое небо, будто сопровождая душу, вырвавшуюся из телесного плена, воспаряющую в небеса. Руки ее бережно обнимали живот, где произрастал и набирал сил Юрий-младший.
Во время чтения акафиста «Слава Богу за всё», который всегда разгонял тоску и поселял в душу скорбящего надежду и светлый покой, вот эти слова 12-го кондака особенно порадовали меня:
«Я видел много раз отражение славы Твоей на лицах умерших. Какой неземной красотой и радостью светились они, как воздушны, нематериальны были их черты, это было торжество достигнутого счастья, покоя; молчанием они звали к Тебе. В час кончины моей просвети и мою душу, зовущую: Аллилуия!».
Именно вот это «отражение славы Божией на лице умершего», но уже и бессмертного Юрия — «неземной красотой и радостью светилось оно» на улыбающихся губах родного лица и оно, как солнце и во тьме светило, одаряя нас всех высокой надеждой.
— Гражданин начальник, я его успокоил, — шепнул мне на ухо Жора Черногорский.
— Кого? — отозвался я, витая в поднебесье.
— Так Дэна вашего, — пояснил отставной киллер, — кого же еще!
— Потом, ладно? — как во сне произнес я. — Всё потом…
В те минуты я был поглощен созерцанием: «Хвала и честь животворящему Богу, простирающему луга, как цветущий ковер, венчающему поля золотом колосьев и лазурью васильков, а души — радостью созерцания». Вся земля, эта чужая, и другие места, по которым пронеслась душа новопреставленного Юрия — раскрыла мне свои сокровища, которые возделывал, охранял и украшал своими трудами мой друг. Ему столько удалось, а мне еще столько предстоит поработать.
— А ты говорил, Дэн испугался приоткрытой форточки в преисподнюю! — произнес я мысленно.
— Сам понимаешь, даже самые грозные предупреждения со временем забываются, — сказал мой воинственный ангел. — Наверное, так устроена психика людей. Так они защищают свой покой, так сбегают от своего отчаяния. Им проще уверить себя в том, что им померещилось нечто страшное, чем пойти в храм на исповедь.
— А ты не мог меня предупредить заранее? — молча проворчал я.
— Не мог! Видимо, Господь ожидал до последнего мгновения покаяния Дениса. Даже когда навел перекрестие прицела на Юру, даже когда положил палец на спусковой крючок — он колебался! Денис вполне мог остановиться! А еще, знаешь, опыт подсказывает, что твоему другу нужна именно такая смерть. Наверняка он предупреждал тебя о такой возможности.
— Да, предупреждал…
— В таком случае, смирись и не ропщи. Всё по воле Божией, всё как надо.
— Как он там? Ты же его видишь!
— Прекрасно! За него не беспокойся. Но и молиться о упокоении не забывай.
Выполняя прижизненный приказ боевого командира, отсчитал сорок дней и засобирался домой. Решили перевезти останки Юрия с чужбины на родину для захоронения на погосте лесного монастыря отца Иосифа.
Как-то друг сказал с грустной улыбкой:
— Помнишь, слова государя Николая Александровича: «Если нужна жертва, пусть этой жертвой буду я!» Великая жертва, высокая честь! Хотел бы и я вот так…
С середины восьмидесятых до конца десятых годов потери русского населения составили цифру, вполне сопоставимую с потерями в гражданской войне. Мне приходилось не раз провожать близких в последний путь. Одевал искореженные в пожаре тела в морге, собирал фрагменты тел, чтобы хоть что-то положить в гроб, часами разглядывал лица умерших, чтобы разгадать их последнюю тайну — куда они уходят душой: под землю или в Небеса. А прощание с Юрой вылилось в праздник торжества христианства — его улыбка, застывшая на просветлевшем лице, реяла передо мной все сорок дней молитвы, сорок дней прощания, вернее, временного расставания. Я люблю тебя, друг, ты там в Царстве света займи местечко для меня, хотя бы на самом краю рая, чтобы мне хотя бы краешком глаза, из-за голов жителей небесных — видеть лик Господа моего, чувствуя тепло плеча моего боевого товарища.

Келья на вершине горы, у подножия которой расстрелян мой офицер Георгий.
Затеяли мы ее с Юрой, положили начало строительству, а завершили монахи из лесного монастыря о.Иосифа. Вернулись из Святой земли Палыч с Сергеем, заняли один из домов в Моей деревне. Оба стали тихими, зная историю их жизни, можно предположить, что они «пришибленные», но отец Иосиф радуется их таковому преображению и благословляет на новую жизнь, в новом благодатном месте. Я только спросил у Сергея, удалось ли ему повторное восхождение на Гору блаженств. Он едва заметно кивнул и прошептал: «И мне, и Палычу. Только сейчас я понял, что вы с Юрой чувствовали. Это рай земной. Это любовь божественная. Теперь и помирать не страшно!»
Из щелевидного окна кельи открывается просторный вид: зеленое море тайги до горизонта, вершина соседней горы в голубоватой дымке, золотой крест над храмом и много, много чистого синего неба. Здесь, в тишине, здесь, где так близки небеса, — хорошо молиться о близких, удобно поминать покойников, умолять Господа о воцарении Царя грядущего.
Сюда привезла близнецов Ирина, сюда же приехала Сирена с округлившимся животом. Сюда же вернулась из города Парижа Марина-Маришка с черной кожаной курткой мужа, которую она несла как знамя, — и эта бывшая хулиганка призналась в непраздности, похвастав свободными платьями для будущих мам. Узнав от меня, что Сергей на Святой земле написал книгу, она обрадовалась, но, выслушав предположение о большой работе, предстоящей Сергею по изданию книги, сначала расстроилась, а потом смиренно кивнула: «Ну, чтож, да будет так!». Первое время они ходили по Моей деревне, открыв рот, всему удивляясь, даже Сирена, которая участвовала в начале строительных работ. А я подумал с потаенной улыбкой: ну вот, теперь эти трое мамаш совсем растворятся в детях, в хозяйстве и в любви, которой нам всем еще предстоит учиться.
Оставив Машу дома, мы с Сашей забирались по крутой лестнице в келью на вершине горы.
— Почему без Машки? — спросил сын, пыхтя рядом со мной.
— Мужчинам на войне прилично оставлять женщин в тылу, — пояснил я тактический ход.
— Мы разве на войне? А где же самолеты, танки, пулеметы?
— Наша с тобой война, сынок, гораздо сложней. Наш враг невидим, но тем не менее коварен и жесток. А цена победы или поражения — миллионы спасенных душ. Даже если тела при этом будут поражены. Но потому и непобедим русский солдат, что он готов жертвовать собой за Веру, Царя и Отечество. А Маша и мама Ира — они, как верные боевые подруги, встретят нас после боя дома, в тепле, чистоте, сытости и уюте. Вот такой расклад, сын мой и боевой товарищ. — Я открыл дверь кельи. — Входи, обживай блиндаж.
— Что мы тут будем делать? — спросил сын, оглядываясь.
— Помолчим, — сказал я, возжигая лампаду, — подышим воздухом святости, потом приступим к боевой молитве.
Когда мы с Сашей спустились с вершины на землю и неспеша стали возвращаться домой, сын на секунду остановился, поднял на меня синие материнские глаза и спросил:
— А Георгий — он кто?
— Русский офицер, которого вон там, — я показал на подножие скалы, — расстреляли. А почему спросил?
— Да так… — попробовал мальчик уклониться от вопроса, но передумал и произнес: — Он ко мне приходил, там, в келье. Обещал помогать.
— Если офицер обещал, значит поможет.

Сказочка на ночь
Сказка — ложь, да в ней намек,
Добрым молодцам урок.
А.С.Пушкин

— Папочка! — воскликнула Машка.
— Пап! — вторил Сашка мальчишеским баском.
— Ты обещал нам сказочку, — предположила дочка.
— Расскажешь сказку? — глядя исподлобья, сурово спросил сын.
— Дети мои, если отец что-то обещает, обязательно исполняет, — наставительно сообщаю подрастающему поколению. — Если не исполнил обещанного, значит не обещал. Верно? — глянул на дочь.
— Да, — созналась дочь, опустив глазки. — Но ты ведь расскажешь?
— Да, если ляжете в постельки и превратитесь в слух.
— Это как в большое ухо? Ну, из мультика.
— Примерно.
Близнецы суетливо заняли штатные места для сна и затихли, глядя из-за края одеяла на меня. В такие минуты абсолютного подчинения отцовской воле, мне они очень нравились. Я прочитал «Отче наш», «Ангеле хранителю мой», перекрестил малышей, все время придумывая начало сказки. Наконец, перекрестился сам, сел на детский стульчик и начал свой рассказ.
— В некотором царстве, в одном очень правильном государстве, однажды в пятницу вечером произошло событие, о котором никто не узнал. Ну казалось, что такого, водитель самосвала не доехал до специальной свалки химический отходов и свалил груз у кромки леса, рядом с муравейником. Дело в том, что водитель очень спешил домой, к телевизору: с минуты на минуту должен начаться футбольный матч, а он был болельщиком, от слова «больной».
Муравей издалека почуял опасность, исходящую от сваленной кучи химических отходов, увидел скрюченных соседей по муравейнику. Повернул обратно и побежал, что есть сил в самую чащу леса. Заночевал муравей под старой корягой, всю ночь трясясь от страха. А на утро выглянул из-под коряги, добежал до лужицы, оставшейся от дождя, напился воды, глянул на своё отражение — и удивился! На него из зеркальной поверхности воды глянул, не испуганный муравьишка, а огромный великан!
Что вы хотите, муравей в школу не ходил и книг не читал. Откуда ему было знать, что некоторые химические вещества могут изменять сознание. Видимо, груз, который свалил на окраину леса, помутил сознание муравья, он потерял способность к трезвой оценке своей внешности и возможностей. Короче говоря, муравей возомнил себя великаном и пошел в глубину леса искать какого-нибудь силача, чтобы его победить и подчинить себе всех жителей леса. Муравей бежал по тропинке и мечтал о том, как всё живое станет выполнять его прихоти, приносить ему самую вкусную еду: сахар, мёд, варенье, печенье.
Муравей так увлекся мечтаниями, что едва успел увернуться из-под лапы лисы. Рыжая плутовка бежала в ближайшую деревню, чтобы подловить зазевавшуюся курочку, схватить ее и утащить в лес. Муравей разозлился, взбежал по лисьему хвосту, добрался до черного носа и что было сил впился в него.
— Ой-ой-ой! — завопила лиса, пытаясь лапой сбросить нахального муравья. Но тот ловко увернулся и еще сильней вцепился в лисий нос. Да еще впрыснул муравьиной кислоты в ранку. Нос у лисы распух, и она стала видеть не дальше своего носа.
В лесу никто не смел так агрессивно относиться к лисе, даже серый волк ее уважал за хитрость и деловую хватку. А тут такое событие! Ну что же, подумала лиса, если этот малец с мощными ядовитыми челюстями так себя ведет, значит, имеет на то право. Лиса даже оглянулась и поводила распухшим носом, в поисках какого-нибудь неизвестного ей зверя, который мог стоять за спиной муравья. Лиса иногда под покровом ночи забиралась в деревню и, спрятавшись в кустах, подглядывала в окно на телевизор. Больше всего ее интересовали фильмы про бандитов, ведь и ей хотелось стать такой сильной, чтобы все боялись и подчинялись ее воле. А в кино всегда имелся такой крутой супермен, который держал всех в страхе.
И тут лиса поняла, что с этим муравьем и ей выпал шанс — ведь если ему служить, то она может такого страху нагнать на лесных зверушек. И она сказала:
— Хорошо, мой господин, ты меня победил. Я готова тебе помогать, только и ты, пожалуйста, меня не забудь, когда будем делить добычу. А теперь пойдем, я тебя хищникам представлю.
Тот же фокус, что и с лисой, муравей проделал с волком, медведем и кабаном. Все они убегали от муравья с жалобным воем, с распухшими носами, а лиса торжествовала, отбирая у зверья их добычу, нахваливая своего босса, лесного супермена.
И все бы так и продолжалось, если бы в один солнечный денек в лес не пошли по грибы и ягоды мальчик с девочкой. Как и положено с древних времен, лесные звери, увидев людей, прятались в чаще леса, под густыми еловыми ветвями, в глубоких оврагах, кто умел забираться на деревья — на самую верхушку — всё для того, чтобы не попасться на глаза человеку.
Но в этот раз произошло нечто невообразимое! Лиса спряталась в густом орешнике, а навстречу мальчику вышел обнаглевший муравей. Пока мальчик наклонялся за симпатичным подберезовиком, ставил корзину в траву, доставал нож, чтобы аккуратно срезать гриб — муравей стал забираться по ноге, по спине, чтобы по привычке укусить за нос. Но в тот миг, из-за ели выбежала девочка. В одной руке она держала букет ромашек, в другой — крепенький боровичок.
— Смотри, Саша, какой белый гриб я нашла! — сказала девочка. — Ой, остановись на секунду, у тебя на спине такой большой муравей!
Девочка букетом ромашек смахнула муравья в траву. Пока он летел, кричал на весь лес: «Да как вы смеете! Ничтожества! Я великий муравей, хозяин леса и всей земли!»
Мальчик повернулся к девочке, похвалил ее за находку:
— А знаешь, Маша, мама говорила, что из белых грибов можно приготовить вкусный суп. Давай вернемся туда, где ты его нашла, и рядышком поищем. Может еще парочку найдем. Вот мама обрадуется!
…И наступил пяткой на муравья. Крик на весь лес, которого дети так и не услышали, затих. Так закончилась власть страшного Великого муравья. Туда, где только что ступила пятка мальчика, слетел с ветки березы воробышек, клюнул, подцепил в клюв крошечную добычу, вспорхнул и понес в гнездо кормить птенцов. Звериное население леса, вздохнуло с облегчением, благодарно провожая человеческих детей, робко выглядывая из своих укрытий. А Саша с Машей собирали грибы, с каждым шагом приближаясь к полянке, где сидел их папа, сочиняя новую сказку на ночь, про цветы, грибы, лесных жителей и Великого муравья, от тирании которого мальчик с девочкой освободили зверушек.

На утро за столом близнецы пошушукались, потом замолкли, когда я вошел в столовую, после молитвы сначала заговорил Сашка.
— Папа, а ведь ты про лес не зря рассказал. Верно?
— Да, верно, — кивнул я, наливая себе первую чашку кофе.
— А я догадалась, — вставила свою фразу Машка. — Муравей — это плохой дядя. Так?
— Так, — снова кивнул я, раскладывая овсянку по тарелкам.
— Паап, — пропел Сашка задумчиво. — Может тогда скажешь, при чем тут мы с Машкой?
— Обязательно, дети мои! — Сказал я, внимательно оглядывая детей. — После того, как сам узнаю. А сейчас, ребятки, быстро в машину и на работу… То есть в детсад.

Следующий разговор с сыном произошел, когда я встретил его после спецшколы. Манечка уехала с мамой к бабушке, по этой причине мы с Сашкой оказались в сугубо мужской компании. Он внимательно посмотрел на меня долгим, совершенно недетским взглядом, выдержал паузу в двенадцать тактов и только после такой подготовки приступил к допросу.
— У меня не выходит из головы твоя сказочка про муравья.
— На то и был расчет, сынуля, — улыбнулся я, чтобы разрядить напряженную обстановку, казалось заискрившуюся внутри автомобиля. — Сколько тебя сейчас? Двенадцать? Значит целых семь лет созревал для продолжения этого разговора. Молодец, хорошая выдержка.
— За это время мне удалось кое-что понять, — голосом Кашпировского вещал сын.
— В таком случае, расскажи старику, что же ты понял?
— Пап, ты не шути, пожалуйста. Это серьезно!
— Знаешь, сынок, если не шутить, то при нашей работе можно и умом тронуться. Помнишь, афоризм Станислава Ежи Леца: «Юмор восстанавливает то, что разрушил пафос». Практика показывает, те кто утерял способность улыбнуться в напряженный момент, попросту сходят с ума. Так что учись сбрасывать пар.
— Можно я продолжу? — упрямо проскрипел сын.
— Валяй! — усмехнулся я.
— Отец! — воскликнул Сашка впервые так сурово назвав папулю. — Скажи только, кто он? Ну, тот самый муравей…
— В смысле, кого мочить? — язвительно спросил суровый отец. — Когда и из какого оружия?
— Ну да, типа того… — смешался отрок.
— Ты что же думаешь, что главного муравья в лесу вот так просто — пяткой придавил и всё? Слушай, ты уже не тот Сашка, что верит в сказочки. Та история — на вырост. Правильно, чтобы думал, разбирался, учился. А «муравья» тебе и всем нам еще укажут. Главное, быть готовым выполнить любое поручение свыше, «не жалея живота своего»!
— А если серьезно? — несколько смягчился мальчик.
— Серьёзно, говоришь… И до дома это не подождёт, говоришь…
— Не-а, лучше прямо сейчас, а то дома помешают, ну там ужин, уроки и все такое…
— Ладно, — согласился я. Вырулил машину на обочину, поставил на тормоз. — Представь себе огромного паука в центре обширной паутины.
— Так, на этом уровне не муравей, а уже паук? Кажется, я расту! — наконец улыбнулся мой строгий Сашка.
— Ага, растешь, скоро макушкой потолок пробьешь. Вернемся к нашим паразитам. Там, в паутине, уже завязли сотни жертв паука. Это на просто мушки-блошки, а министры, генералы, банкиры и прочие власть имущие. И все повязаны пауком — насмерть! Стоит кому-нибудь рыпнуться, на его шее затягивается нить паутины — и всё! Недолго мучился министр в паучьих опытных руках. Это, сам понимаешь, фигурально!.. Но между тем, есть и паук, и жертвы — всё это есть. А теперь самое главное! Что держит жертв в паутине? Правильно — жадность, властолюбие и страх. А что является нашим оружием?
— Что-то противоположное?
— Верно! Наша сила — не наша, она от Господа Бога. А наше дело — хранить веру, противостоять соблазнам и ждать указания свыше.
— И всё? — разочарованно протянул сын. — И всего-то? Как-то несерьезно!
— О, не скажи, — успокоил я сына. — Знаешь, сколько миллионов людей соблазнил этот паук! А знаешь, как умело и вместе с тем вероломно действует хозяин паутины! Не успеешь оглянуться, а ты уже взял сумму в конверте, влюбился в красавицу, засмотрелся на шикарный особняк, лимузин, личный самолет — и паук тут как тут: чего изволите Сашка с Машкой? Всё получите, всё будет в лучшем виде, только отойди от Христа, пройди путем апостола Иуды. Сегодня же получишь свои тридцать сребренников. Слышишь — сегодня всё будет, о чем мечтаешь! А завтра — не думай о нём, кто знает, что будет завтра, а сегодня — вот оно, сейчас. Бери авто, самолет, особняк, красавицу, бриллианты, миллионы валютой — бери, не жалко для хорошего человека, для хорошего дела повышения благосостояние трудящих.
— А тогда какая у меня роль? — спросил сын.
— Повторяю для не особо понятливых: ты храни веру, берегись от обольщений, учись благодатной молитве и жди указания свыше. Всё! Твой ангел укажет, куда идти, кого защищать, за кого жизнь положить, чтобы попасть не в ад (или в паучью сеть), но в Царствие небесное. Ты пойми, Александр, нас верующих мало, но мы как евангельская соль осоляем и сохраняем жизнь, мы как евангельская закваска, которая поднимает огромное тесто. Но на первых порах и апостолов было все-то двенадцать, а «заквасили» они миллионы людей. А нам с тобой еще предстоит Царю земному послужить — вот когда придется потрудиться на славу!
— Царю служить, конечно, здорово! А как же Машка? — вдруг вспомнил он о сестре. — Как мне ее защитить. Маму? Тебя? …Когда вы старенькими сделаетесь…
— Ну, во-первых, как говорил старик из Одессы: «Не дождетесь!», а во-вторых — да вот так, примерно, как я тебе объяснил, — вздохнул я. — Скоро ты, мальчик, поймешь, какая сила тебе дана Господом. Не то, что муравьев с пауками, ты князей бесовских станешь гонять, как собачонок и давить, как клопов. Но только не сам, а с Божьей помощью. И не забывай Иисуса в возрасте до тридцати лет. Сам Сын Божий смиренно ожидал положенного законом возраста, работая в мастерской Иосифа плотником. Вот так, Творец вселенной, вдохновитель пророков колотил табуретки, ожидая наступления тридцати лет, когда можно заступить на священническое служение. Таким вот образом ковалось самое грозное оружие против сил зла — смирение! Послушание Отцу! Помнишь из Апостола: «послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя» (Флп. 2:8)
— Спасибо, папа! Ты мне такое рассказал…
— …Что на семь следующих лет хватит. Да?
— Опять смеешься?
— На этот раз не очень. Спасибо и тебе, сын, за терпение, за желание понять. Ты молодец у меня!