Башня

Звук доносился откуда-то сверху, витая над садами, впиваясь в каждое ухо, и, казалось, в самую глубь сердец. То был звук погремушки, который был в руках озорной маленькой девочки, с ярко голубыми глазами. Она хохотала, что-то звонко вскрикивала, пытаясь обратить не себя внимание, и была источником взглядов десятков прохожих. Удивительно, как возможно было то, что она смогла взобраться на такую высоту. Башня представляла собой образчик монументальности: высота её вызывала головокружение у многих и многих, и высилась она на площади Трех Мудрецов. Выстроенная из белого камня, она служила алтарем здешних мест, являлась главной достопримечательностью не то города, не то страны, и неизменно являлась лицом, пристанищем, средоточием и острием. Сама площадь строилась мучительно долго, что сказалось на её внешнем облике, не лишенном выдержанности, однако, проявляя себя в некоторой строгости.
Подхваченные северными ветрами, в гавани, дрожали белоснежные парусники. Каждодневно на них доставлялись грузы, о которых, естественно, никому и ничего не сообщалось. Запах моря дописывал пейзаж повседневности. Переливающееся солнце придавало ему янтарные отблески, насыщая всей палитрой оттенков. Горизонт, казалось, пропадал в дымке золотого сияния, очертив собой границу той бесконечности, что простиралась во взглядах.
Красота здесь водрузилась на главное место, как и то, что к ней присовокуплялось: восторженность, граничащая с благоговением, чистота взоров спорила с чистотой здешнего неба, которое разрослось безмерно высоко, и сообщала всему пейзажу прозрачность, венчала шпили громадин храмов, скромных в своей гениальной завершенности. В этих храмах не должно было ждать, но творили сами, почитали, возвышали и возделывали дух своего времени, скромного в своем безмолвном величии, обнажаясь перед совершенствованием, светом той искренней невинности, что взращивалась будто легко, простым велением душ. Неспешность – отметина этого пространства: в самом движении воздуха, наполненного кристаллизованной свежестью, движении жизни, прогулках и ленивом смехе.
Над водами взмывали мосты, сокрушаясь в величественных отражениях, они заключали в себе благородное время, сумму великих часов. Изящность и легкость линий наполняла умы светлым и искренним, возносила, заставляя замирать дыхание в немом восхищении.
Здесь не было места смерти, и был искоренен последний и главный из грехов. Всякая воля рождала почти святое, и то значилось не погоней за, но разговором с истиной, она была не рядом, но в них самих, в самой Земле, которая являлась отделенной от прочих, уже очень давно, тогда, когда была забыта музыка. Её существование теперь тщательно скрывалось в стенах той самой башни. Она, кажется, дряхлея, отжила все возможные сроки, была похоронена, как когда-то ценная. То лишь теперь ветхая реликвия: о музыке знали лишь то, что она - голос прошлого, голос человеческих ошибок, упадка, голос уже забытой смерти, она зажила на теле этого общества, уже почти не осталось шрамов.
Девочка. Заливалась смехом. Теперь она пела. Задрожали стены старого монастыря, будто пытаясь очнуться от векового сна, они осыпались, рухнули, решив теперь законно уйти…