Ненавижу навсегда

Я не знаю, какого цвета должен быть этот рассказ. Какой он на ощупь. Ясно только, что вкус у него будет густой и горько - сладкий. Коньяк энд миндаль. Много греха и чуть - чуть жалости - достаточно противные ощущения.
Кажется, эта история началась в воскресенье, где - то в апреле. Была Пасха, и все население стояло в позе "зю" на огородах. От огородов пахло разогретой землей, и солнце лупило в глаза нещадно.
Компания гуляла вечеринку на даче. Дача была светлая и веселенькая. Сверху донизу обитая вагонкой, в два этажа. А народу собралось там просто немерено, все сильно пьяные, все в восторге от солнца и от дачи. Возраст самый разный... что там рассказывать, все бывали на таких вечеринках. От тринадцати до тридцати пяти, короче.
Ей было 27 или 28. А ему - 13. Совсем несообразно, особенно если на внешность посмотреть. Она была вся изящная, точеная, локти острые, носик греческий. А он - хорошенький достаточно для тринадцати лет, но еще совсем маленький. Ясные глаза, и никакого греховного коньячного аромата.
Самые взрослые пили "Белый аист", жуткую молдавскую херь. Самые юные накачались "Сангрией", тоже поддельной. Сначала донимали криками из окна соседей, трудящихся над грядками.
- Эй, дед, ты меня хочешь?
- Эй, дед! Мы здесь пьем! А еще и трахаемся!
На самом деле никто не трахался. Одуревшие от алкоголя и свободы стали играть "в кубик". Бросали обыкновенный игральный кубик, и у кого выпадало три очка, тот показывал стриптиз.
Представьте - все окна нараспашку, солнце совершенно сумасшедшее, и молодая кобылка лет 15 в этом солнце извивается под какую - то попсу и медленно скидывает с себя одёжки (нижнее белье снимать запрещалось!). Остальные лежат на полу под одеялом, и от вида стриптиза начинают уже друг друга под одеялом лапать... Потом и поцелуи понеслись.
И Женька вдруг обнаружила, что целует ее 13 - летний Лелик. Прямо в губы целует, жарко, безумно, аж втекает весь в нее. И стоны - как в дешевой порнушке.
Никто, кроме Жени, и не заметил. А она открыла глаза и смотрела удивленно в глаза Лелику, который обсасывал ее верхнюю губу, и, как реальный взрослый мужик, обнимал ее за бедра.
(Лелик был тогда ростом Жене до уха)
"Ни фига себе", - отметила про себя обалдевшая Женя, - " а ведь мне приятно! Даже приятнее, чем с иными взрослыми!"
Ни в какой секс это не перешло, конечно. Оставило воспоминания: Пасха, солнце, вино. И поцелуи - невинно - порочные, горько - сладкие, ужасные, Лолита Набокова наоборот...

Потом полетели дни, месяцы, осень, зима, дискотеки. Женя сидела за ди - джейским пультом и скучающе смотрела на провинциальную молодежь. Включала им разные хиты, а самой так скучно было... Одно и то же всегда! Целующиеся в полутьме парочки, сигареты, которые куришь без аппетита и тушишь в банке из - под пива, светомузыка мерцает якобы загадочно... А на самом деле - ничего загадочного. Жене неинтересно было смотреть на целующиеся парочки. Она поцелуями давно объелась. Любовники сменяли один другого, и ничего от них не оставалось - так просто, убитое время. Только книги стоят внимания. И музыка кое - какая: "Агата Кристи", "Нау", "Алиса".
А Лелик западал на Селин Дион. Помните, из Титаника, сентиментальное фуфло?
Он подходил к Женьке и спрашивал ломающимся голоском:
- Можно вас, Женя?
Она бросала ди - джейский пульт и шла с ним танцевать. Она - всегда на каблуках по десять сантиметров, а он - ей до уха. Они танцевали на сцене Дома Культуры, и зеркальный шар осыпал их живыми пятнами. Они целовались у всех на виду. Ей было наплевать, что люди смотрят, что город у них маленький. Давно уже было на все наплевать. Поцелуи Лелика были какие - то другие, нереальные, осуществленная порочная фантазия.
Потом Лелик стал носить подарки. Духи дешевенькие. Часики китайские с цветными стекляшками. Шоколадки.
Что она о Лелике думала? Ничего, вроде бы. Над подарками посмеивалась. А дальше у нее имелась своя жизнь, переломанная и причудливая. Книги, работа, гитара. Секс в машинах, секс в чужих квартирах.
А зачем с Леликом целовалась, кто его знает. Но не из одной порочности, это точно. Что - то внутри тряслось, когда полудетские губы жгли ее рот и подбородок.
Чертов Лелик! Чувствуешь, как до сих пор коньяком и Селин Дион отдает вся эта история?

Секс (точнее, полусекс) состоялся 8 марта. Гуляли вечеринку в большом чужом доме. Народу - не менее 30 человек, все танцуют, бесятся ("Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже"). Жене танцевать не хотелось, жарко было, ломко во всех суставах, мучили критические дни.
И Лелик снова тут как тут, зараза противная. Ему тогда уже за 15 перекатило. Ростом выше Жени, черная шелковая рубашка, черные брюки, одеколон "Доллар", прям взрослый кавалер...
Хотя, когда стали целоваться в пустой спальне, и одуревшая Женька расстегнула ему рубашку, она увидела абсолютно детскую грудь, без единого волоска, детские ключицы.
Лелик стонал от возбуждения и лез к ней под юбку. Женька отпихивала его ладони. Ей уже и по фигу было, что он прочувствовал под ее трусиками прокладку. Было страшно, не от угрозы изнасилования.
От силы соблазна.
Она сама расстегнула в темноте его ремень, дотронулась рукой, стала ласкать жестко и быстро... И она задыхалась, и Лелик весь дрожал.
Такие воспоминания не исчезают. Ночь, тайное соприкосновение, мерзко и радостно одновременно...
- Женя, я люблю вас, я так люблю вас, Женя...
Женя ничего не ответила. Стряхнула с ладони склизкую каплю. А Лелик растер эту каплю ногой на чужом ковре.
Секс это был или что другое, никто, наверное, не определит. Впоследствии, конечно, секс произошел не раз, и не два.
Лелик приходил к ней на работу и домой. На работе они запирались в пустом кабинете и на скользком дермантиновом диване (вариант - пыльном столе) соединялись быстро, безумно, без предохранения, потому что Женька все равно ни от кого никогда не беременела.
Дома пробовались все позиции, все способы. Лелик же был свежий, чистенький, с ним ничего не могла быть противно.
Они практически не разговаривали друг с другом. Пара фраз, типа:
- Мы завтра на соревнования едем.
- Футбол?
- Ага.
- А я в субботу в Москву поеду. Надо дисков новых купить.
Когда произошел некий надлом? Не помнит Женя. И Лелика она не спрашивала. Он давно чужой. Он никто, даже уже не враг.
Ясные глаза могли стать и бешеными.
Он схватил ее за горло и прижал к пустому шкафу. Сухая традесканция на шкафу покачнулась.
- Пусти, урод! Как смеешь!
- Ты Сашку к себе домой пригласила! Сама, сама пригласила!
- Не твое дело.
Он отпустил ее горло, но цепко держал запястья, весь дергался и орал, не считаясь с тем, что они - у нее на работе.
- Я приду к тебе, сяду на порог, и хрен он войдет, поняла?
- Ты мне никто! - с ненавистью ответила растрепанная Женька. - Ты понял? Ты не смеешь мне указывать!
Она недоумевала на полном серьезе. Лелик - никто, он - ожившая сексуальная фантазия.
А через некоторое время он снова хватал ее за горло и тряс, все сильнее зверея:
- Ты Сереге написала записку!
- А тебе - то что! Убери свои лапы. Вообще пошел от меня в жопу! Сопля несчастная!
- Что ты ему написала?
- Не твое собачье дело.
Заканчивалось примирением. Противным для обоих финалом: горячий душный секс, сопровождающийся словесной порнографией, какой раньше не бывало.
- Жень, а было у тебя, чтобы тебя двое одновременно имели?
- Лелик, а ты кончаешь, когда обо мне думаешь?
Все чаще глаза у Лелика делались дикими и совсем не ясными. И вообще, он рос, у него стали почти совсем мужскими плечи, потемнела верхняя губа.
неинтересным стал Лелик. Дурацкие подарочки прекратились. Наоборот, он просил:
- Жень, есть у тебя 5 рублей? Займи, мне на сигареты не хватает...
Если он танцевал на дискотеке с какой - нибудь малолеткой, Женька бледнела, как смерть, уводила его во двор, в темноту и говорила:
- Если тебе так хочется, я никогда больше к тебе не подойду. Мне это сто лет не надо. Понял меня?
- Женя, Женя... не сердись... я просто не стал при всех тебя приглашать... и так уже болтают всякую фигню...
- А тебе важно, что болтают?
- Я люблю тебя, Женя! Только тебя люблю, Женя!
Чем дальше, тем сильнее Женю это тяготило. Сладкий вкус пропал, вместо коньяка отдавала вся эта дребедень самогонной сивухой.
Гадость сплошная.
И сам Лелик - противный до рвоты. Извращенец малолетний.
Некрасивый становится. Коренастый, низкожопый. Фигура плебейская, смотреть не на что.
А все равно получалось одно и то же. Идет Женька по городу. Весна, уже третья весна после той самой Пасхи на даче. Откуда ни возьмись, Лелик навстречу.
- Ты куда?
- Зуб лечить. А ты куда?
- К тебе шел, вообще - то...
И никакого зуба, возвращаются назад, и снова - ненужные соития, горячие, все тело от них потом болит.
Идет Лелик по своей школе, а по коридору, ему наперерез - Женя.
- Ты что здесь делаешь, Жень?
- К библиотекарше вашей пришла, вроде бы...
Лелик сбегает с уроков, идут оба к Женьке, возятся там до одурения на неразостланной постели. Не разговаривают. Не о чем.
Женька одного ждала - когда Лелик закончит школу и уедет учиться. Он в военное собирается, значит, каникулы будут два раза в год. И избавится Женя от него навсегда.
Навсегда исчезнет этот отвратительный привкус запретного гнилого плода.
Подружка, прищуриваясь, говорила Жене:
- А ты не думаешь, что он тебя использует, как сексуальный тренажер?
Мать Лелика любезно здоровалась, так любезно, что во рту становилось сладко.
- Женечка, здравствуйте!
Ей не до Лелика было. У нее недавно новый муж появился.
Все знали, весь город знал, и никто не возражал. Только улыбались брезгливо.
Когда не запрещают, даже неинтересно становится...
- Жень, скажи честно, у тебя кто - нибудь есть, кроме меня? - это Лелик спрашивал снова с безумными глазами.
У Женьки был тогда дивный роман с красивым, богатым и умным. И ей даже скрывать не хотелось, насколько она желала Лелика из своего существования выбросить, изничтожить.
- Есть.
Лелик больше не хватал ее и не тряс, но смотрел с такой ненавистью, что Женьку злой смех душил.
Ну, обидься! Ну, сгинь от меня!

Наконец, выдался случай смертельно его обидеть.
Снова была вечеринка. Большой богатый дом. И все девушки сидели на коленях у своих кавалеров. Женя сидела на коленях у Лелика. Были здесь и кавалеры вдвое старше Жени, и девушки, моложе Лелика. Все - сильно - сильно пьяные, глубокая ночь, ужасная алкогольная одурь в голове. Из погреба принесли колбасу, огурцы, окорок, но никто ничего не ел.
- Пойдем, Женя, пойдем!
Лелик затащил ее в огромную хозяйскую спальню, где были трюмо, шкура медведя на полу и нечеловечески широкая кровать посередине.
"Ладно, в последний раз", - сказала себе Женя.
Они возились в темноте, и темнота вдруг показалась Женьке страшной. Как будто кто - то наблюдал за ними из окна, с черного неба. Стая вампиров, или инопланетяне, фиг знает из какой галактики.
- Ты мне будешь писать? - спросила вдруг Женя.
- Я адреса не знаю. Я просто знаю, где ты живешь, но я даже не в курсе, как эта улица по - настоящему называется, - устало сказал Лелик.
Устало, а ей показалось, что он сказал это неприязненно.
- Ладно, пора к людям, - сухо произнесла Женька.
Соскочила с чужой кровати, оделась в темноте и вышла одна в освещенный коридор. Как будто вообще была в спальне одна, без Лелика.
Улыбающийся хозяин дома, Антон, шагнул ей навстречу. Собственно, он не хозяин был, а сын хозяина. Балбес лет около двадцати пяти. Сын богатых родителей, к этому определению больше нечего добавить.
- Как вам отдыхается, Женечка?
- Нормально.
Женя вызывающе посмотрела ему в глаза. Конечно, он знал, что она была в спальне с Леликом. Да и сам Лелик вылез через минуту. Увидел Женьку с Антоном, и тотчас глаза загорелись зеленым светом. Женя отвернулась демонстративно.
- Я покурить, - нервно сказал Лелик.
Едва дверь за ним закрылась. Антон тронул Женьку за локоть.
- Может, пойдем туда?
Туда - это было в спальню. Антон кивнул в том направлении.
Глупо и грубо. По - другому сын богатых родителей, наверное, не умел. Но уж очень подходящий случай для Жени.
- А ведь я с Леликом.
- Никак, значит?
У Антона уже, образно говоря, слюни меж зубов капали. Женька же красивая была, елки - палки...
- А я его сейчас спрошу...
Антон нырнул в спальню. А Женя дождалась Лелика. Он вернулся с крыльца, и нельзя описать, какое лицо у него было. Он смотрел на Женьку, и его всего дергало.
- Лелик, меня Антон с собой в спальню зовет, ты разрешаешь?
Он отшатнулся назад, точно его по лицу шарахнули. Женька ждала реакции.
- Что ты молчишь, мне можно?
- Да мне - то что! - крикнул Лелик. Взмахнул неловко рукой в сторону. И ломанул в кухню, где хохотали гости и орала музыка.
Когда Женька и Антон уже вернулись к гостям, Лелика в богатом доме не было.
- А где Лелик? - спросила Женя как бы безразлично.
- Ушел, - ответила одна из более - менее трезвых девиц. - Хлопнул стакан водки, закосел конкретно и ушел.
Антон Женю проводил до дому, уже светало, идти вдвоем с Антоном было скучно. А на душе - спокойно, серо и пусто.
Отвязалась навеки.
Долгое время Женя не видела Лелика. Занималась своими делами, сочиняла свою музыку, писала свои стихи. И, кажется, забыла уже про него, про всю эту историю, липкую, как раздавленная конфета с коньяком.
Они встретились нечаянно на улице. Стоял август, конец лета. Лелик был уже стриженый, видимо, поступил в свое военное.
Женя увидела его, и ее вдруг заколбасило. Вся кровь в организме сгустилась. А он остановился и посмотрел на нее в упор. Бешеные глаза, впору убежать от таких, сломя голову.
- Я тебя ненавижу! Гадина! На глаза мне не попадайся! Ненавижу тебя навсегда!
Голос у него вдруг сорвался, и он побежал за первый же палисадник, закрывая лицо локтем. Позорные слезы, от них Женьке еще противнее было вспоминать о нем.
Прошло много дней и месяцев.
Она очень редко его встречает. Он при встрече сдержанно здоровается. Никакой ненависти в глазах, никаких больше постыдных воплей и слез. Совсем взрослый, скоро, говорят, у него свадьба.
У Женьки уже второй ребенок родился, муж имеется, тот самый красивый, богатый и умный. Женька не думает никогда о Лелике, пока не видит его. А стоит увидеть - накатывает сладкая противная марь, приходят из невидимой темноты липкие запахи коньяка и одеколона "Доллар". И Селин Дион поет из ниоткуда свой "Титаник"...
Переключить мысли легко. Главное, чтобы не попался на глаза какой - нибудь подросток с ясными глазами.