Экипаж, в чём дело?

История эта произошла больше сорока лет назад, когда из людей ещё не выветрилась романтика неба и дальних полётов и когда лётчики были уважаемыми людьми, которых любили за риск, храбрость, мужество, и граничащую с лихой бесшабашностью отвагу. Теперь уже многое не так.


В июле полярное лето в полном разгаре. Солнце вычерчивает в небе замысловатую траекторию, не заходя за горизонт. День, день и день целых пять месяцев. От него устаёшь. Хочется темноты, тишины и покоя. Тёмные шторы не помогают. Особенно лётчикам, летающим в любое время. Они давно перепутали так называемые день и ночь. В Арктике тогда летали много, очень много. Не то, что сейчас.
В один из таких дней (или ночей) недавно поступивший на север самолёт Ил-14 полярного варианта под управлением Героя Советского Союза Дмитрия Семёновича Кандыбы тяжело оторвался от заполярного материкового аэродрома и взял курс на север в акваторию Ледовитого океана на полярную станцию СП-17. Предстоял почти восьмичасовой перелёт. Чрево самолёта было загружено до предела. Надрывно ревели на номинальном режиме моторы, поднимая машину на заданную высоту.
Лишь двенадцать часов назад экипаж вернулся с другой СП. Они провели в воздухе за прошедшие сутки шестнадцать часов. И вот теперь снова предстояло провести в воздухе больше полусуток. Но к этому полярные лётчики давно привыкли. Пили и ели практически в небе, на земле едва успевали только отсыпаться и пообщаться с родными и снова в полёт. Пока стоит относительно хорошая летняя погода на полярные станции стремились завести всё необходимое для зимовщиков. О выходных и тем более отпусках никто и не заикался.
По сложности работы полёты на такие станции считались относительно простыми. Хотя взлетали и садились на дрейфующие льдины-аэродромы, но всё-таки стационарные, где имелись подготовленные кадры, минимум необходимого оборудования, приводные станции и радиосвязь, а значит, они знали погоду в районе станции и состояние взлётной полосы, что для лётчика полярной авиации главное, как, впрочем, и для любого другого.
Это не то, что полёты с подбором льдин с воздуха в мало исследованных секторах Арктики, да ещё в плохую погоду. Вот там-то настоящая эквилибристика, не позавидуешь. Несколько таких посадок за полёт и домой возвращались хуже выжатого лимона. Это полёты высшей категории сложности и платили за них отдельно за каждую посадку. Иначе говоря, за риск. Не все экипажи допускались к таким работам.
Уже через 30 минут самолёт, набрав высоту, завис над бесконечной водной поверхностью океана. Кандыба установил двигателям крейсерский режим, включил автопилот, поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. Откинулся к блистеру кабины и уставился вниз. Пересекали трассу великого северного морского пути и внизу довольно часто были видны корабли. Севморпуть тоже работал на всю катушку. Спешили завести в северные города и посёлки всё необходимое до наступления льдов.
Скоро корабли скрылись из поля зрения, но командир продолжал смотреть вниз скользящим взглядом, как умеют смотреть только лётчики, в доли секунды замечая всё, что творится внизу. Там, правда, уже ничего не творилось. Только одни волны, волны. Но он всё смотрел вниз, так легче думалось и быстрее и незаметнее проходило время в мучительно долгих и напряжённых полётах.
Уже не первый год летает он в Арктике, а вот над водной поверхностью всё равно чувствует себя неуютно. Как будто снова на войне. Да что там война! В войну над сушей летали. Там могли ранить, подбить самолёт – выбросишься с парашютом или сядешь на вынужденную посадку, но на твёрдую землю. На землю! А тут, если что, не успеешь «мама» сказать, как на корм рыбам отправишься. И, что особенно досадно, здоровый и целёхонький, если даже нормально приводнишься. А много ли выдержишь в ледяной воде?
Поразмышляв, таким образом, и придя к выводу, что вообще-то без разницы, каким тонуть, раненым или здоровым, он заставил себя отвлечься от воспоминаний о войне и оглядел многочисленные приборы. Все стрелки, как им и положено, застыли на своих местах. Шёл третий час полёта.
- Как летим, штурман? – спросил он, хотя и сам видел, что всё идёт в штатном режиме.
- Как всегда носом вперёд, командир, - ответил Белоглазов Вадим, навигатор божьей милостью, за возможность летать с которым не раз грызлись командиры самолётов. Сняв наушники, он указал на бессовестно храпящего в своём кресле бортмеханика Ерёмкина и пропел:
Моторы ровно гудят,
В кабине дяденьки бдят!

- А что же ему не спать, - улыбнулся второй пилот Сергей Жуков, - шасси убрал и вся работа.
Кандыба неуклюже повернулся в кресле и посмотрел на Ерёмкина. Затем чуть привстал, вытянул шею, пытаясь заглянуть за переборку, где сладко посапывал бортрадист Вячеслав Корецкий.
- Этого тоже сморило?
- Аки труп, на раздражители не реагирует. Хорошие нервы.
- Устают бедолаги, - посочувствовал командир. – Однако, буди их, обедать пора.
- Да, пора, - согласился Жуков, взглянув на часы. – Скоро три часа, как над океаном висим.
Радист проснулся от одного прикосновения к плечу и тут же сделал вид, что просто низко наклонил голову над своими таблицами.
А вот механик просыпаться не хотел. Пришлось резко хлопнуть его по плечу. Он издал звук, похожий на звук раскрывающегося парашюта и встрепенулся. Рука его потянулась к рычагу выпуска шасси.
- Куда? – рявкнул Кандыба. – Отставить!
- Сразу видно, что работу знает, - прокомментировал Жуков. – Раз разбудили, значит, пора шасси выпускать – прилетели.
- Помолчал бы, - огрызнулся заспанный Ерёмкин. – Лучше вспомни, как в прошлом году на Диксоне садился. Едва живые остались. Убийца!
Жукову сходу наступили на больную мозоль. Тогда, на Диксоне, сажая самолёт, он допустил перелёт, и самолёт выкатился за пределы полосы. Постыдный случай, но с кем не бывает. Отделались тогда испугом, мелким ремонтом да разбирательством у командира отряда.
- Твоим бы языком торосы облизывать, - пробурчал пристыженный второй пилот.
Ерёмкин выбрался из кабины и занялся своими прямыми обязанностями, которые состояли в приготовлении пищи. Белоглазов возился у астрокомпаса, вводя в него текущие координаты. Пристыженный Жуков разложил на коленях полётные документы и что-то там писал. Корецкий, словно дятел по дереву, быстро-быстро застучал телеграфным ключом, пытаясь с кем-то связаться. Через пару минут доложил, что контрольная связь с СП установлена. Их ждут, и готовы быстро разгрузить. Погода там хорошая.
- Славно, - кивнул командир. – Спроси, что обратно повезём?
- Уже спросил. Обратно, как всегда, пойдём пустырём.
- Значит, быстрее домой прилетим, - порадовался штурман.- У пустого самолёта скорость больше.
- Железная логика, - согласился Жуков и посмотрел на командира.
- А ещё и ветер будет попутный, - добавил Белоглазов.
- Это откуда же тебе известно? – искренне удивился Жуков. – Сейчас он пока строго боковой.
- К вечеру ветер всегда меняется.
- Вечера ещё два месяца ждать, - не унимался Жуков, имея в виду, когда солнце начнёт заходить за горизонт.
- Я имею в виду сутки, а не полярный день, - пояснил штурман. – Брюзгой ты становишься, Серёга. Стареешь. Сколько лет уже в Арктике летаешь?
- Да уж больше, чем ты.
- Ну, сколько, сколько?
- Не одну бочку спирта выпил, - нашёл достойный ответ второй пилот.
- Неужели? – ахнул Белоглазов. – А я-то, дурачок, думал, что стаж годами измеряется.
Кандыба, вслушиваясь в безобидную перепалку подчинённых, заинтересованно глянул на Жукова. Неужели правду сказал? И прикинул. Жуков в полярке больше десяти лет. И если за год выпивать по 50 литров спирта, то за 10 лет выходит несколько столитровых бочек. Серёга на 10 лет моложе его, Кандыбы. Вопрос: сколько же тогда за свою жизнь выпил он, Герой Советского Союза, командир корабля дальней авиации, а ныне командир корабля полярной авиации Кандыба Дмитрий Семёнович?
- По количеству выпитого спирта мне уже давно на пенсию пора, - заявил Жуков.
- Гляди-ка, раскатал губки, - осадил его штурман, не отрываясь от компаса, - десять лет халявный спирт пил, а теперь и пенсию ему подавай. А халяву, между прочим, отрабатывать надо.
- Не только спирт, но и закуска халявная тоже.
Сказав это, Жуков нисколько не покривил душой. На севере, где нет другого транспорта, самолётами перевозили всё, в том числе спирт и продукты. Вот и сейчас у них на борту были четыре бочки спирта и продукты, каких на материке днём с огнём не найти. Авиацию тут уважают, без неё – никуда. И потому благодарные заказчики, не скупясь, отливали экипажу спирт канистрами, ну и без закуски не оставляли. А списать в Арктике всё это проще простого. Нет ни одной полярной станции и зимовки, где бы самым невероятным образом не пропадали бочки со спиртом. То они проваливались в трещины, которые почему-то образовывались и проходили всегда через склад с продуктами, то выброску с самолёта (когда нельзя сесть) произвели неточно (всё находили, кроме спирта), а то и просто списывали на расшалившихся белых медведей. Как сказал один из руководителей одной из станций, если бы спирт действительно оказывался в воде, то в океане была бы уже не вода, а водка.
А потому у каждого уважающего себя авиатора дома всегда была канистра со спиртом, пополняемая по мере убывания. Также было и с продуктами. Вот и сегодня, когда сядут на СП, бортмеханик Ерёмкин заботливо отсосёт через шланг из бочки в заранее приготовленную канистру.
Наконец спорщики закончили выяснять, у кого больше стаж и разговор иссяк. Кандыба взглянул на часы. Судя по времени, прошли половину маршрута.
- Вадим, прикинь время прибытия, - распорядился он. – А ты, Слава, запроси, включён ли привод?
- Уже запрашивал, включат через сорок минут, когда войдём в зону захвата.
- На точку выйдем через два часа тридцать минут, - сказал штурман, - ошибка – плюс-минус две минуты.
Командир удовлетворённо кивнул, привычно окинул взглядом приборы и, откинувшись на спинку сиденья, снова уставился скользящим взглядом в бесконечную белизну за бортом. В полярку он пришёл из ВВС несколько лет назад и ещё не устал восторгаться этим белым чарующим безмолвием.
Все члены экипажа имели стаж полётов в Арктике больше его и, видимо, потому давно перестали смотреть за борт, будучи абсолютно уверены, что ничего интересного там нет, и не может быть. Ну а восторгаться северной природой (тоже нашли природу!) их давно отучила суровая полярная действительность. Собственно и Кандыбу, который всю войну пролетал в дальней авиации, мало, чем можно было удивить. Ему не раз приходилось летать в глубокий тыл врага, не раз гореть в подбитом самолёте и прыгать с парашютом, когда полёт становился невозможен. Но ему везло, он всегда дотягивал до линии фронта. Те, кого сбивали над целью, домой уже не возвращались. Многое уже стирается в памяти, но первый свой боевой полёт на Берлин он не забудет никогда.
Было это в 1941 году. В тихий августовский вечер на заходе солнца самолёты их полка, которые ещё оставались боеспособными, один за другим взлетели и взяли курс на запад. Предстояло нанести бомбовый удар по столице третьего рейха. Их не сопровождали истребители прикрытия, которых просто не было, сгорели в первые часы войны на земле. Поэтому, чтобы избежать встреч с вражескими истребителями, намеренно шли в облаках. Предстояло преодолеть две тысячи километров. И всё в облаках, ночью, вне видимости земли без каких-либо трассовых приводов. Задача в то время не простая. В тот памятный полёт его экипаж ушёл на старом тихоходном самолёте, другие летели на более скоростных машинах.
Конечно, эти полёты вряд ли могли причинить немцам военный урон. Скорее имели психологическое значение. В то время, когда фашистские полчища стояли под Смоленском, надо было показать, что авиация русских жива. И показали. Их налёта никто не ожидал. Ни один истребитель не поднялся им на перехват. В Берлине не соблюдали даже светомаскировку. Даже расчёты ПВО и те не сразу открыли огонь. Их тихоходная машина вышла на цель последней, когда все уже отбомбились. Очухавшись от первого потрясения, ПВО открыла шквальный огонь. Но все снаряды почему-то разрывались впереди самолёта. Это их и спасло. Потом поняли: немецкие зенитчики брали большое упреждение на скорость. Им и в голову не пришло, что такой старый и тихоходный драндулет мог долететь до Берлина и буквально зависнуть над городом. Они видели, как квартал за кварталом гасли огни. Беспечные берлинцы вспомнили о светомаскировке.
Благодаря малой скорости они и остались невредимы. Сбросив бомбы, без особых приключений вернулись обратно. Приземлившись, узнали, что вернулись не все. Переполох они наделали в Европе большой, и Сталин распорядился присвоить всем участникам этой операции звания героев. Так им стал в свои двадцать семь лет и Кандыба. За войну было много полётов и более сложных, но за них так уже не награждали.
- Командир! – услышал он словно откуда-то издалека. – Семёныч! Кушать подано. О чём задумался?
- Так, былое вспомнилось, - выпрямился он в кресле, принимая поднос с пищей.
- Знаем мы твоё былое. Всё военные годы в памяти перетряхиваешь, как старое барахло в сундуке. Забыть её пора, войну-то. Я вот давно уже забыл, - растягивая гласные, словно ребёнку выговаривал бортмеханик.
- Врёшь ты, Ерёмкин, - усомнился Кандыба, - такое не забывается.
Все дружно принялись за трапезу.
- Эх, под такой бы закусь! – вздохнул Серёга Жуков, запихивая в рот кусок говядины.
- В салоне четыре бочки стоят, - услужливо напомнил Ерёмкин, - можешь даже выкупаться.
- Но, но! – постучал по подлокотнику командир. – Садиться скоро.
- А как насчёт обратного пути? – не выдержал радист. – Чтобы дорога короче казалась.
- Видно будет, - неуверенно проговорил Кандыба.
- А тебе, Слава, нельзя, точки с тире путать будешь, - прошамкал механик, давясь говядиной.
- Да? – взвился тот. – А им можно? – ткнул вилкой в сторону пилотов.
- Нам-то как раз можно, - пояснил Жуков, - у нас вот он, автопилот, всегда трезвый.
Корецкий едва не подавился.
- Сажать самолёт тоже автопилот будет?
- Зачем же, сами посадим. За семь часов всё выветрится. Кстати, Женечка, не забудь по прилёту наполнить канистру. Головой отвечаешь.
- Вихри враждебные веют над нами! – воскликнул Ерёмкин. - Как чуть что – голову мою вспоминают. Всем нужна моя голова.
- Нам не голова твоя нужна, а полная канистра.
- Ну, хватит трепаться, - подал голос Кандыба, отряхивая крошки с колен. - Час лёту осталось. Все по местам!
Через час вышли на СП. Прошли над точкой, определяя посадочный курс. На ледовых аэродромах постоянного курса посадки не бывает, он меняется в зависимости от подвижки льдов. Но при хорошей погоде визуальная посадка трудностей не представляет.
Колёса мягко коснулись укатанного снега полосы. Самолёты на СП выходят встречать все без исключения, останавливаются все работы, бросаются все дела. Собаки с лаем выбегают первыми. Разгрузка проходит быстро, даже моторы не успевают остыть.
Пока шла разгрузка, Ерёмкин успел осмотреть и заправить самолёт и наполнить канистру спиртом из тут же открытой бочки. Обратно полярники отправляли груза мало, в основном почту. Груз вывозили только тогда, когда эвакуировали экспедицию из-за невозможности эксплуатации льдины, когда она от колоссальных напряжений начинала давать трещины или таяла, если её выносило в тёплые течения. Вот тогда самолёты уходили отсюда, едва отрываясь от полосы, по которой, порой, проходила уже не одна трещина. Всё, что не успевали вывезти, оставалось в качестве подарков белым медведям.
На этот раз была только почта.
- Что-то, ребята, посылок домой не посылаете, - балагурил Ерёмкин. – На дворе лето, бананы, наверное, уже созрели.
- Ещё рановато, - отвечали ему, - а вот арбузы бы можно, тут наш кок целую плантацию развёл. Да вот беда, медведи всё слопали.
- Вот же гады! – посочувствовал механик. – Мы им в следующий раз ульев с пчёлами привезём. Пчеловоды-то у вас есть?
Позубоскалив, таким образом, начали собираться в обратный путь.
- Когда снова к нам прилетите? – спросил начальник СП.
- Как пошлют, - ответил Кандыба. – Мы всегда готовы. Вон, - ткнул пальцем в небо, - светило-то не заходит, летай, да летай.
Кто бы мог подумать, что через восемь часов они снова прилетят сюда и без всяких санкций начальства.
Пустой самолёт легко оторвался от взлётной полосы. Где-то далеко на материке был уже поздний вечер, но здесь, в Арктике, солнце всё также освещало косыми лучами бескрайнюю ледяную пустыню. Оно не всходило и не заходило, оно просто каталось по небосводу, и было единственным ориентиром для навигационных расчётов. Что и сделал штурман, введя в астрономический компас координаты исходной точки. Обратный курс на базу известен, ничего сложного, на СП летали много раз и в гораздо худшую погоду.
Высоту набрали быстро. Пилотировал Серёга Жуков. Кандыба, прищурив глаза, в ленивой позе сидел в своём кресле, не вмешиваясь в управление. Легли на заданный курс.
- Как идём? – задал дежурную фразу командир. Она означала, что штурман должен сообщить путевую скорость.
- Как всегда, носом вперёд, - дежурно отозвался штурман, – ветер попутно-боковой, в правый борт. Угол сноса – минус восемь градусов. На базу придём минут на 15 раньше штилевого времени.
- Ну и славненько! – потёр ладони Кандыба. – Ерёмкин, прогрей лучше салон и готовь ужин. Или обед, чего там у нас по времени. Сервируй на откидных столиках, весь салон пустой, чего в кабине ютится.
- Будет сделано, - вскочил механик.
Скоро в кабину проникли аппетитные запахи разогреваемой тушёнки. Минут через десять Корецкий пригласил всех к столу.
- Повеселиться мы всегда готовы, - довольным голосом воскликнул штурман. – Угощай нас, светило полярной кулинарии.
Он привычно глянул на прибор курса – 190 градусов, точно на базу, снял наушники и вылез из кресла. За ним неуклюже, словно медведь из берлоги, полез из кабины Кандыба.
- А ты чего сидишь? – спросил Жукова.
- Должен же кто-то в кабине остаться.
- Оставь в кабину дверь открытой, чтобы приборы видеть и выходи, - разрешил командир.
- Да, да, - поддакнул Корецкий, - отсюда всё видно, только не забудь автопилот включить.
- Не подковыривай, не первый день замужем, - огрызнулся Серёга. – Полёт спокойный, курс точный.
- Да всё нормально будет, - заверил штурман, - первый раз что ли? Курс точный держим, поворотных точек нет. Бывало, по пять часов в кабину не заходили, а прилетали, куда надо. На материк же идём. Выйдем… куда-нибудь.
- Вот, вот, - хмыкнул Корецкий, - материков внизу много.
- Не умничай, - отрезал Белоглазов, - лучше за точками с тире следи. Выйдем, куда надо.
Расселись у сервированного стола. Ровно гудели моторы, в салон заглядывали скупые солнечные лучи, полёт был абсолютно спокоен. Но к пище не притрагивались.
- Ну что же, как говорится, закусим тем, что бог послал, - потянулся к тушёнке Кандыба.
- Не бог послал, а Ерёмкин, - поправил командира радист и плачущим голосом добавил: - Честно говоря, жрать-то не хочется. Туда летели – ели, обратно – опять есть заставляют.- Он поскрёб пятернёй загривок и повернулся к Ерёмкину. – Скажи, кочегар, ты канистру на СП заправил?
- Конечно, - удивлённо ответил тот. – Когда это забывали?
- Такого не припомню, - согласился Корецкий. – Но… где же она?
- Ах, вот от чего у дяди аппетита нет! – расплылся в улыбке механик. – Да здесь она, под чехлами лежит.
- Закрыл-то хорошо? – забеспокоился Жуков, - бывали случаи - открывалась.
- Проверить нужно, - заволновался вдруг и штурман.
Все выжидающе посмотрели на командира, который молча лениво жевал, не вступая в разговор.
- Тушёнка, надо вам сказать, старая попалась, - заныл и Ерёмкин, видя, что командир молчит, - не прожуёшь её до самой базы. Под такую на фронте завсегда по сто грамм давали.
И все опять посмотрели на командира. Неужели и сейчас намёк не понял, когда всё сказано открытым текстом?
- Войны давно нет, Ерёмкин, - поднял голову Кандыба. – Сам же говорил.
- А я вот и не был на ней, - с сожалением вздохнул Жуков.
- Ну, ты-то тут выпил спирта больше, чем весь наш полк, - парировал механик.
- Да ладно вам, дипломаты! - улыбнулся Кандыба.
- Но ты же сам, командир, сказал: закусим, чем бог послал. Закусим! – со значением поднял палец радист. – А бог послал не только тушёнку, но и… это самое…
- Ерёмкин, по 50 грамм всем для аппетита.
На столе мгновенно появились кружки. Механик приволок канистру и виртуозно разлил спирт.
- Развести или как? – суетливо осведомился он.
- Не надо продукт портить, от разведённого у меня изжога, - отмахнулся Корецкий. – За что пьём?
- За наш экипаж, - предложил Кандыба.
Все согласились и дружно проглотили огненную жидкость. Только Жуков задержался, глядя, как пьют другие, потом втянул голову в плечи, словно собирался прыгнуть в полярную полынью и, закатив глаза, быстро вылил в рот содержимое кружки.
- Ах! – выдохнул он. – Словно ежа проглотил. – Силён, чертяка!
Кандыба выпил свой спирт спокойно, словно воду.
- Вот это по командирски, - одобрил Корецкий. – Семёныч, не зря тебе героя дали.
На отсутствие аппетита уже никто не жаловался. От выпитого спирта и оттого, что летят домой, настроение стало приподнятым. Через шесть часов будут дома. Пока же самолёт висел над бескрайними арктическими просторами. Ровно и успокаивающе гудели моторы, полёт был спокоен, видимость – миллион на миллион. Правда, солнце скрылось в высотной дымке, но на это никто не обратил внимание. Перекусив, дружно закурили.
- Вот так и живём, - выдохнул дым Корецкий, - едим в самолёте, пьём в самолёте, спим в самолёте. Разве это жизнь?
- А ты иначе жить не сможешь, - повернулся к нему Жуков. - Привычка. Вон в отпуск на материк улетишь, а через две недели уже обратно тянет.
Все согласились, что это действительно так.
Как всегда в таких случаях стали вспоминать курьёзные случаи, каких в авиации предостаточно.
- Серёга, расскажи, как ты однажды голую задницу своего командира пассажирам показывал, - попросил Белоглазов второго пилота.
- Чего? – удивился Корецкий. – Заливайте, но меру знайте. Кто ж поверит? Вот ты, Ерёмкин, поверишь?
- Не поверю, но всё равно интересно. Рассказывай, трепло полярное.
- Давно это было, - начал Жуков. – Я тогда на материке летал вторым пилотом на Ан-2 после окончания училища. Командиром у меня был Миша Зудов, парень со странностями, закоренелый холостяк. Прилетели мы как-то в один райцентр, да и заторчали там из-за непогоды на несколько часов. Дали задержку и чтобы время скоротать пошли в местный универмаг. Ну и присмотрел там себе Зудов плавки, вспомнил, что скоро в отпуск. В Сочи он, помнится, собирался.
- Ну а при чём тут голая задница? – не выдержал Ерёмкин.
- Не перебивай! – отмахнулся Жуков. – Купил он эти плавки, а когда обратно летели, засомневался, не малы ли? И решил примерить. На Ан-2 кабина тесная. Встал Зудов в проходе между сиденьями, снял брюки, потом эти самые, семейные. И только нагнулся, чтобы плавки одеть, я взял за его спиной, да и нажал ручку двери, что из кабины в салон вела. Словно бес меня попутал. Ну, дверь конечно открылась. Что уж там подумали пассажиры, не знаю, но когда по прилёту из самолёта выходили, то как-то странно на нас смотрели. Зудов дверь-то быстро захлопнул, видение это пару секунд продолжалось. Я же, едва сдерживая смех, сказал ему, что дверь, видимо, от болтанки открылась, такое бывает иногда.
- Да зачем же ты дверь-то открыл? – хихикая, спросил Корецкий. – Так пассажиров до инфаркта довести можно.
- Говорю же, бес попутал, как-то всё спонтанно получилось, помимо воли.
- Ясно, что пассажиры подумали, - сказал механик, вытирая слёзы, - но чтоб в полёте…
- Вшивый всё про баню, - парировал Жуков.
- Они решили, что везёт их голубой экипаж, - убеждённо подтвердил Ерёмкин. – А зачем ещё в кабине до без трусов раздеваться? Вы же не сказали пассажирам, что плавки примеряли, извращенцы.
- Плавки-то не малы оказались? – смеясь, спросил Кандыба.
- В самый раз. Зудов сам потом долго смеялся, представив свой экран в проходе кабины. Правда, он так и не узнал, что дверь не сама открылась.
- Кто там к кабине ближе, посмотрите, что там у нас? – попросил Кандыба.
Ближе всех сидел радист, и ему прекрасно была видна панель командира.
- Курс, курс какой посмотри? – уточнил штурман.
Радист вытянул шею.
- Сто девяносто градусов, - сообщил он.
- Всё правильно так и должно быть. Точно идём.
Ровно гудели моторы. Самолёт висел в воздухе, не шелохнувшись. В салоне чувства полёта не было, если, конечно, не смотреть вниз. Но туда никто и не смотрел.
- Да куда мы денемся? – махнул рукой Ерёмкин, - всё равно на материк прилетим. Командир, ещё по одной? – протянул он руку к канистре.
- На палец, не больше, - разрешил Кандыба.
- Ха, у него палец, что шея у быка, - хихикнул Корецкий, сдвигая вместе кружки, чтобы было удобней разливать.
Наверное, сейчас читатель подумает: да как же, чёрт возьми, летать с такими лётчиками, ведь это же самоубийцы! Может он будет и прав, но, скорее всего, нет. В авиации, как правило, к лётным происшествиям приводит не одно, а стечение нескольких обстоятельств. В данном случае экипаж пассажиров не перевозил, а будь они на борту – подобное было бы просто невозможно. Но в описываемый период в Арктике, как шутили, можно не найти воды напиться, а вот спирт – пожалуйста. И при дальних полётах по перевозке грузов подобное было если и не правилом, то и не исключением. Но к происшествиям это никогда не приводило – норму знали.
- Ну, за тех, кто в небе! – провозгласил Корецкий.
- А поскольку третьего тоста не будет, то и за тех, кого нет среди нас, - сказал Белоглазов. – Где-то в этом районе пропал мой однокашник. Вместе с экипажем, конечно. Успели отстучать: горит правый двигатель…
Кандыба глянул в иллюминатор. Внизу льда уже было мало, в основном громадные полыньи. Это говорило о приближении к материку. Представив, как умирали ребята в ледяной воде, он внутренне содрогнулся. Ведь они наверняка посадили горящий самолёт на воду и были живы после посадки. Или до последнего тянули к материку, пока не взорвались в воздухе? Или у них перегорели тросы управления, и машина горящим костром рухнула в океан? Никто и никогда этого не узнает. Много, очень много таких тайн хранит Арктика. Вон сколько лет ищут самолёт Леваневского, всё бесполезно. «Уж лучше в бою погибнуть, чем бесследно сгинуть в океане», - подумал он.
Выпили молча, потянулись к закуске. Потом также молча закурили.
- Хотел пару писем написать родственникам, пока летаем, - вздохнул Корецкий, - на земле-то всё некогда. Но и в воздухе бывает некогда, - улыбнулся он. – Летаем да спим, спим да летаем.
- По два письма сразу не пиши, особенно в спешке, - посоветовал штурман. – Неприятность может выйти.
- Это отчего же? – усомнился радист.
- А оттого. Ты штурмана Володина из третьей эскадрильи знаешь? Так вот он написал два письма сразу, а потом чуть дело до развода не дошло.
- Причём же письма-то? – усомнился и Жуков. – Я тоже обычно пачками отсылаю и ничего, разводиться не собираюсь.
- Володин тоже не собирался.
- Да не тяни ты, рассказывай, - не выдержал Ерёмкин и посмотрел на часы, - Корецкому скоро на связь с базой выходить.
- Были мы с Володиным два года назад в УТО. Не забыли, что это такое? – начал Белоглазов.
- Кто же не знает, что это учебно-тренировочный отряд.
- Правильно. А юмористы иначе расшифровывают. Устал товарищ, отдохни. А в обратном порядке: отдохнул, теперь уё…й. Но это к слову. Так вот, устал Володин отдыхать, пили-то каждый день, и решил делом заняться. Написал два письма, одно домой жене, другое радистке Люсеньке из Амдермы. Он с ней с полгода назад до УТО познакомился, когда на запасной туда уходили. Письма-то писал ещё трезвым, обоим в любви признавался. А тут пришли ребята, шлёп на стол бутылку, вторую. Короче, отправил он письма, только адреса перепутал. Через две недели домой прилетает, а жена вместо объятий – чемодан к порогу. Володин искренне удивляется, мол, за что? А она ему письмо под нос: твоё? Ну, моё, отвечает. А раз твоё, то и иди жить к своей дорогой Люсеньке.
- Вот это хохма! – ахнул Жуков. – И не выкрутишься, факт налицо.
- Выкрутился. Мало того, оправдался перед обоими. Сказал им одно и то же. Не сразу, но поверили.
- Заливаешь, Вадим. Письма – факты неоспоримые.
- А Володин сказал им, что решил проверить их реакцию. Мол, в УТО скучно, вот и придумали. Если, мол, заревнуют – значит любят. Не знаю, как Люся, а жена крепко взревновала. Неделю он у своего второго пилота жил. А поверила в розыгрыш только после того, как у командира отряда побывала. Приехала в аэропорт и спрашивает командира, почему это её муж стал часто на запасные аэродромы улетать? Тот сначала не понял, спрашивает, как часто? А она отвечает, что в месяц раза по три-четыре, а иногда и чаще. Тут до командира дошло, в чём дело и говорит он ей, что у них на аэродроме подняли метеорологические минимумы и теперь самолёты часто на запасные уходят. Уехала женщина домой успокоенная.
Кандыба слушал ребят молча и в разговор не ввязывался. Поговорив о женщинах, вернулись к работе. Жуков рассказывал, как они летали на разведку следов атомных подводных лодок. Не наших, конечно.
- Вот это, я вам скажу, работа! Выходим в заданный район Арктики, заказчик даёт вводную: нужно сесть в такой-то точке с такими-то координатами. А там лёд такой тонкий, что толщину его сверху определить невозможно.
- Но ведь садились же?
- А куда деваться, заказчик настаивает. В общем, сядешь – не сядешь, взлетишь – не взлетишь. Снижаемся, садимся, и начинается эквилибристика. Стоять нельзя – провалишься. Поэтому нарезаем на льду круги, один, второй, третий. Круг сделаешь, смотришь, где пробежали – вода выступает. Как представишь, что под тобой несколько километров бездны – сразу пот прошибает. А в это время оператор на ходу выпрыгивает на лёд и начинает его бурить, чтобы пробы воды с глубины взять. А когда ветер сильный, бывает, что вовремя не развернёшься, вот и таскаем за собой этого беднягу. Он же к самолёту специальной верёвкой привязан.
- А если срочно взлетать надо?
- Тогда бедолагу на разбеге в самолёт втаскивают.
- А вдруг верёвка того, оборвётся?
- Значит судьба такая у бедняги. Тогда всё будет зависеть от командира. Захочет он ещё раз рисковать самолётом и экипажем, может и сядет, а нет, то, - Жуков развёл руками. – Но я такого не помню.
- Чтобы садились?
- Чтобы верёвка обрывалась. Бывает другое. На разбеге бедолага этот по льду, как мешок с этим самым, волочится. Хорошо, если лёд гладкий, а бывает, что как наждак. Иных уже в воздухе в самолёт втягивают. Наливают ему стакан спирта, и потом он часа два в себя приходит. В общем, акробатика, а не полёты. За один такой полёт не больше пяти посадок разрешалось делать. Но и платили за каждую посадку по высшей категории сложности. Сложней не бывает.
- Ну, ещё бы! И на земле с подбором не просто садиться на незнакомой местности, а тут на лёд, да ещё на тяжёлой машине, - уважительно произнёс Ерёмкин. – А мне вот в таких полётах ни разу не приходилось участвовать.
- Уж там бы не поспал, как на наших перелётах, - заржал Белоглазов.
- А ты не смейся, - обиделся бортмеханик, - я своё дело делаю. Вон и командир подтвердит.
- Конечно, делаешь, - не унимался штурман, - за восемь часов полёта два раза за рычаг шасси дёрнуть – вот и вся работа.
- А на земле самолёты ты за меня обслуживаешь, умник? Да если б не я – не пил бы ты сейчас тут спирт, а сидел бы в своём кресле томился.
- Вот, вот, - заступился за механика Жуков. – Ты, навигатор, кочегара не трогай, он нам на земле больше нужен.
Шёл шестой час полёта на автопилоте. Полёт был абсолютно спокоен. Кандыба мало прислушивался, как и всегда, к трепотне экипажа и задумчиво смотрел в иллюминатор. Отсюда, из салона самолёта, арктический пейзаж воспринимался как-то иначе, чем из кабины, под другим ракурсом что ли. Он обратил внимание, что когда летели на СП, под самолётом в этом примерно месте были громадные разводья на десятки километров, а сейчас же почти сплошной лёд.
Он подумал, что не может его быть так много в это время года в этих широтах. Лететь оставалось часа два с половиной, значит должна быть уже чистая вода. Кандыба поискал глазами солнце, увы, его не было видно. Перенёс взгляд вперёд по курсу. Там, впереди, были сплошные льды, кое-где с признаками торошения. А это уже…
Смутное, ещё не осознанное беспокойство овладело им. Откуда взялись в этом месте такие льды? Они бывают с приближением к полюсу, но самолёт-то летит в обратном направлении. Должна уже быть чистая вода. А вместо этого…
- Штурман, - обратился он к безмятежно смеющемуся Белоглазову, - посмотри-ка за борт, ничего там странным тебе не кажется?
- А чего там может быть странного? – удивился тот. – Вода, да лёд, лёд, да вода.
- Но ты всё же посмотри.
Тот вытянул шею к иллюминатору.
- Вода, да лёд, лёд, да вода, - ещё приговаривал он, но с лица его уже сползала благодушная улыбка.
- Что скажешь?
- Воды нет, - сказал штурман и посмотрел на часы, - а должна быть.
Остальные члены экипажа тоже прильнули к иллюминаторам.
- Ни хрена себе! – ахнул Жуков. – Такие льды в это время могут быть только в море Бофорта. Я перед вылетом карту смотрел.
- Это море от нас левее на тысячу километров, - возразил штурман, становясь ещё серьёзнее, - не могли никак мы туда залететь. Не первый же раз…
- И дай бог не последний, - проворчал Корецкий.
- Да, сюда точно Макар телят не гонял, - проговорил Жуков, вглядываясь вперёд. – Не знаю куда, но мы точно не домой летим, командир.
- А… куда же? – спросил Белоглазов.
- А это тебя надо спросить! - встрепенулся Ерёмкин. – Пока ещё штурман у нас ты.
- А ну-ка, мужики, все по местам! - распорядился Кандыба. – Чертовщина какая-то.
В считанные секунды все заняли свои места. Ждали решающего слова штурмана. Пару минут он крутил свои рычаги и ручки, потом озабоченно почесался и снова схватился за свои навигационные штуковины. Затем, откинувшись в кресле, удивлённо воскликнул:
- Ни хрена себе! Ничего не понимаю! Мы, с каким курсом идём?
- У меня почему-то 320 градусов показывает,- сказал Жуков.
- Курс на базу 190 градусов, - напомнил штурман, - а у меня тоже почему-то 320 показывает.
- А у меня показывает, как положено 190 градусов, - сказал командир и вдруг матюгнулся замысловатым фронтовым матом.
- Что такое? – спросили его сразу двое.
Жуков, вытянувшись, вгляделся в прибор командира и сразу всё понял. Выставленный на заданный курс полёта прибор был заблокирован кнопкой арретирования. Это был новый прибор, не зависящий от магнитного поля земли, которым лётчики пользоваться не привыкли. В полёте его надо было периодически корректировать, что делать забывали, надеясь на астрокомпас. В хорошую же погоду просто устанавливали самолёт на заданный курс с учётом ветра, включали автопилот, и он приводил самолёт в нужную точку с точностью до 10 километров. В авиации, особенно в Арктике, эти расстояния ничтожны.
- Чёрт возьми! – вскричал Белоглазов. – Не могли же мы на 110 градусов вправо уйти.
- Может быть и влево, - возразил Жуков.
- Если влево, выходит, что мы по кругу летим? Чепуха какая-то!
- Выходит, так. И паковые льды об этом говорят. Вероятней всего мы на западной периферии моря Бофорта.
- Штурман! – подал голос Кандыба. – Курс пока не меняю. Быстро взять пеленги с мыса Шмидта и острова Врангеля. Давайте определим наше точное место, а потом с курсами будем разбираться.
- И солнца нет как назло, - матюгнулся штурман и принялся снова крутить ручки компасов.
- Это ты, Славик, в заблуждение нас вводил, - покосился Ерёмкин на радиста. – Курс 190, точно идём. А прибор-то заблокирован был. Он, куда бы ни летели, будет 190 показывать. Не заметил что ли красной точки на циферблате?
- Командир! – воскликнул штурман, проведя пеленги на карте. – Я ни хрена не понимаю! Но мы находимся северо-восточнее СП на 700 километров, не меньше.
- Да ты что, Вадим, с ума сошёл? Куда же мы шесть часов летели? – ахнул механик и покосился на прибор топлива. - Бензина, между прочим, на два часа осталось.
- Я два раза проверил, СП левее и сзади нас. Не знаю, как это всё получилось, но это так.
- Выходит, что вместо материка мы ещё дальше в Арктику уехали? – врубился, наконец, и радист, до этого мало что соображавший. – Ни хрена себе, завезли! То мы слева, то мы справа. Сплошные Бермуды.
- Вадим, ты уверен в наших координатах? – спокойно спросил Кандыба.
- Не знаю, как мы сюда попали, но в координатах уверен абсолютно, - ответил штурман.
- Тогда быстро – курс на СП. Топливо на исходе.
Белоглазов рассчитал новый курс, довернули на него самолёт.
- Сколько до СП?
- Больше 600 километров. Пять минут не меняйте курс, возьму пеленги – скажу точнее. Корецкий, с СП можешь связаться?
- По графику они только через полтора часа включатся, - ответил радист.
- Будет поздно.
Под крылом между тем были сплошные паковые льды и торосы, куда ни кинешь взор. Если садиться на вынужденную посадку – никакого шанса остаться целыми.
- Вадим, пеленги брать постоянно и расстояние, расстояние до СП, - напомнил Кандыба.
- Понял, командир.
- Корецкий!
- Слушаю, командир!
- Связывайся с базой, связывайся со всеми, с кем можешь. Передавай сигнал бедствия и текущие координаты. У нас есть какая-нибудь надежда на связь с СП?
- Никакой, командир, - ответил тот. – Если только их радист Москву не слушает от безделья.
Штурман дал новую поправку в курс и Кандыба развернул на него самолёт.
- Сколько топлива осталось, Ерёмкин?
- На час двадцать, если быть оптимистом, - ответил тот и вздохнул. – В Арктике безразлично, где подыхать, правее или левее трассы. Всё равно аборигены слопают.
- Не каркай прежде времени, кочегар, - покосился на него Жуков, - ещё не упали.
- Есть связь! – заорал вдруг Корецкий. – Есть связь с СП, командир! Они там футбол слушают. Сейчас включат привод.
- Удаление до СП 400 километров, - доложил штурман.
Все покосились на топливомеры, ясно осознавая, что бензина вряд ли хватит.
- Послушай, оптимист, - обратился штурман к Ерёмкину, - а бывает ли так, что топливомеры врут в пользу экипажа?
- Бывает и такое, но чаще – наоборот, - меланхолично ответил механик.
- Сергей, набирай высоту, - распорядился Кандыба. – Самолёт у нас пустой, горючего тоже почти нет, значит и расход меньше. Дотянем.
- А, может, выключим один двигатель? – предложил радист. – Экономия будет.
Ерёмкин посмотрел на него, как на прокажённого.
- Хоть убейте меня, мужики, я не пойму, где же мы летали? – снова запричитал штурман. - Две тыщи вёрст отмахали, а эта СП впереди оказалась.
- Не убивайся, разберёмся, - успокоил командир. – Сколько до СП?
- Триста пятьдесят, плюс-минус десять.
- Топливо, Ерёмкин?
- На сорок минут, плюс-минус пять.
- Хреново!
- Чего ж хорошего.
Минут десять летели молча. Каждый пытался осмыслить, что же произошло и не находил ответа. Неожиданно стала ухудшаться видимость. Набрали три тысячи метров.
- Ерёмкин, установи двигателям самый экономичный режим, какой сможешь. Мы будем снижаться по одному два метра в секунду. За счёт этого будет скорость.
Механик принялся двигать рычаги двигателей.
- Корецкий, сигнал бедствия на базе приняли?
- Приняли. Запрашивают, что случилось?
- Отвечай: сбились с курса по неизвестной причине, топливо на исходе. Пытаемся вернуться на СП.
- Понял.
- Штурман, удаление?
- Двести пятьдесят, - ответил Белоглазов и посмотрел вниз, словно пытаясь отыскать там знакомый ориентир.
Про топливо Кандыба уже не спрашивал, стрелки топливомеров болтались у самых нулей.
- Слышу позывные СП, - доложил штурман. – Есть пеленг! Курс – десять влево.
Снизились до двух километров и продолжали снижаться. Видимость ухудшалась. Зря говорят, что закона пакости нет. Вот он, в действии.
- Семёныч, может, площадку подберём и пойдём на вынужденную посадку? – предложил Жуков.
- Ни одной площадки подходящей внизу не вижу, - ответил Кандыба. – Пока её искать будем, сожжём последнее топливо. Нужно до СП тянуть.
Самолёт практически планировал на малом газе. Тяга двигателей была минимальна.
- Всем пристегнуться ремнями, скомандовал Кандыба. – Приготовиться к вынужденной посадке!
Стрелки топливомеров встали на нули, но двигатели, как ни странно, ещё работали. На стрелки эти теперь уже никто не смотрел, не было смысла, двигатели могли остановиться в любую минуту. И вот это мгновение настало…
- Падают обороты левого двигателя! – заорал Ерёмкин. – Температура и давление тоже падают!
- Левый двигатель зафлюгировать! – скомандовал Кандыба.
Механик мгновенно выполнил команду.
- Левый зафлюгирован!
- Кран кольцевания?
- Включён!
- Серёга, держи крен на правый борт градусов пять, чтобы остатки топлива перетекали к правому двигателю.
Правый двигатель продолжал работать. На одном двигателе машина пошла вниз ещё круче. Внизу были сплошные торосы.
- Беру управление на себя! – Кандыба чуть тряхнул штурвалом, показывая Жукову, что взял управление. Тот молча кивнул головой – понял.
- Удаление, штурман?
- Километров двадцать, - ответил тот. - Точнее сказать не могу.
Для самолёта 20 километров – четыре минуты лёту, 20 километров в Арктике пешком можно идти всю жизнь.
- Как на фронте, твою мать! – выругался Кандыба и, взглянув ещё раз на топливомер, стрелки которого давно стояли на нулях, приказал:
- Экипажу обесточить электросистему! Выключить все потребители! Идём на вынужденную!
Высота была около пятисот метров. Правый двигатель, мягко урча на малых оборотах, создавал небольшую тягу, достаточную для устойчивого планирования. Теперь все, согласно аварийному расписанию, смотрели за борт, чтобы отыскать хоть какое-то подобие ровной площадки для посадки. Но всюду были только торосы, торосы…
На высоте триста метров начал давать перебои правый двигатель.
- Ерёмкин, правому – флюгер! Пожарную систему – включить! Экипаж, садимся! Кто останется жив – от самолёта не уходить. Радист, постарайся сохранить рацию.
В Арктике рация – это жизнь. По ней тебя запеленгуют спасатели и выйдут на место падения. В Арктике рация – это больше, чем жизнь.
Через минуту самолёт брюхом ударился о первый торос. Отскочив от него, словно мячик, на несколько метров вверх, он, теряя скорость, пошёл вниз и левым крылом ударился о безобразно торчащую глыбу льда. Удар был страшен. Самолёт, потеряв крыло и развернувшись от удара на 90 градусов, уже правым крылом ударился о следующий торос. Раздался жуткий скрежет разрываемого на куски алюминия, обшивка фюзеляжа мгновенно лопнула в нескольких местах, словно яичная скорлупа. Снова изменив направление, самолёт а, вернее, что от него осталось, основательно потерявший скорость от трёх встреч с рапаками, ударился в очередную глыбу и, накренившись, остановился.
Наступила гробовая тишина. Собственно в Арктике, когда нет ветра и подвижки льдов всегда тишина. Гробовая.
Первым пришёл в себя Кандыба.
- Живы? – с трудом поворачиваясь в кресле, охрипшим голосом спросил он, с усилием отрывая руки от бесполезного теперь штурвала. В соседнем кресле застонал и схватился за плечо Жуков.
- Ни хрена себе, посадочка! – подал за спиной голос Белоглазов и почему-то икая, пропел: - Моторы ровно гудели, в кабине дяденьки бдели! Ты жив, Ерёмкин? – Ткнул он в спину пригнувшегося и обхватившего голову руками механика. Разгибайся, уже приехали.
- Вроде жив, - приподнялся Ерёмкин. – Голова вот только…
- Это ты с автопилотом бодался. Серёга, что у тебя?
- Плечо, - простонал тот, - плечо болит.
- Ребята, куда привезли-то? – подал голос и радист. – Мне тут ноги прижало.
- Значит, все живы, - констатировал Кандыба и полез из кабины
При ударе самолёта об лёд он ударился грудью об колонку штурвала, но привязные ремни удержали его в кресле. Не очень пострадал и Жуков, отделавшись сильным ушибом. Прижатые ноги радиста освободили, переломов, к счастью, не было. Штурман отделался испугом. У Ерёмкина на голове образовалась громадная шишка с кровоподтёком.
Входную дверь заклинило. Но она и не нужна стала. Выбрались на лёд через разрыв в хвосте фюзеляжа. Отошли в сторону, дрожащими руками закурили, глубоко затягиваясь и молча оглядывая самолёт. Вернее, что от него осталось.
- Куча металлолома, - констатировал Ерёмкин и посмотрел на командира.
Тот ничего не ответил. Во время войны у него превращался в груду железа не один самолёт, но то была война. А на гражданке вот так случилось впервые. Корецкий молча уселся на лёд и ощупывал ноги.
- Переломов нет, - сказал он. – Теперь можно идти с белыми медведями знакомиться.
- Ещё успеешь. Проверь лучше, цела ли станция, - приказал Кандыба.
- Интересно, а канистра уцелела? – ответно забеспокоился радист. – Ерёмкин, проверь.
- Тебе сказали, что нужно проверить? – жёстко напомнил Жуков. – Тут вопрос жизни и смерти, а он про канистру думает.
Корецкий, хромая, поплёлся к самолёту и вскоре раздался его радостный голос:
- Целёхонька рация, мужики. Если бы ещё аккумуляторы уцелели.
- Проверьте. Если всё заработает, то Вадим, определи точнее место приз… тьфу, чёрт, падения и передай на базу. Ну и на СП тоже.
- Ни хрена себе – приземление, - проворчал Ерёмкин и полез в фюзеляж определять состояние канистры и прочего барахла. Канистра была цела, и это подняло настроение механика.
- Командир, может по наркомовской нальём для снятия стресса? – проорал он из чрева фюзеляжа.
- Давай! – махнул рукой Кандыба, - один чёрт теперь.
Выпили по сто граммов, закурили, приходя в себя и, наконец, полностью осознали, в какую историю влипли.
- А теперь – разбор, - хмуро произнёс Кандыба. - Я в полярке летаю меньше вас. Кто мне скажет, в чём дело? Почему мы, пролетев восемь часов, снова оказались у СП? Как это могло случиться? Да и у СП ли мы? Вот Жуков утверждает, что мы в море Бофорта. Это первое. Второе: где нас будут искать и найдут ли? Третье: как будем выживать?
- Сигнал бедствия я передал, подтверждение получил, - начал Корецкий. – Если штурман не ошибся в координатах, нас скоро найдут, сейчас лето, погода хорошая. А насчёт выживания – это Ерёмкин скажет.
- Чего говорить – то, - махнул рукой механик. – Бензина у нас нет, там, - кивнул на груду металла, - сливать нечего. Дров тоже нет. Есть только спирт…
- Тьфу! – не выдержал командир, - это не главное.
- Я имею в виду, что он горит, а это…
- Понятно, костёр будет, найдём, что жечь. Чехлы вон есть.
- Нельзя,- замотал головой Жуков, – нельзя чехлы жечь. В них спать будем.
- У нас есть НАЗ*, - продолжал Ерёмкин, - так что с голодухи пока не умрём.
- Ясно, - подытожил Кандыба. – Сейчас главное, связь. Саша, Вадим, уточняйте координаты и передавайте на базу. И ещё. Если мы у СП, то, как далеко от неё?
- Может и 20 километров, может пять, а может и два, - ответил штурман, - точнее не могу сказать. Курсы часто меняли, пеленговаться точно сложно было. Скажу одно: мы не в море Бофорта, как Серёга утверждает. Хотя возможно через его западную окраину и прошли. Только не пойму, как? Ты место по знакомым рапакам что ли определяешь, Серёга?
- Да ладно тебе, - отмахнулся тот. – Я, кажется, начинаю понимать, как мы снова тут оказались.
- Да точно ли мы у СП, лётчики? – воскликнул Корецкий. – Завезли, сами не знаете куда!
- Точно, точно, - успокоил его Белоглазов. – Я тоже начинаю догадываться, как мы здесь оказались. Так и должно быть.
- Где это здесь? – простужено взвизгнул Ерёмкин. – Где – здесь? Я вот, например, не знаю, где я.
- Ты в Арктике, - успокоил его штурман, - не расстраивайся.
- Ну и экипаж у меня догадливый, - обиженно вскинул голову Кандыба. – Все догадываются, а я - нет. Тогда объясните, в чём дело?
- Кто у нас на показания курса смотрел и утверждал, что он точен?
- Ну, я смотрел, - с вызовом ответил радист. – Я ближе всех к кабине сидел. И курс был точен.
- Да ведь он бы был одинаков, куда бы мы ни летели, так как прибор командира, на который ты смотрел, был заблокирован. И потому ты говорил нам этот курс. Так оно и было. На самом же деле мы уклонялись влево.
- А чего же тогда автопилот делал? – переведя взгляд с радиста на штурмана, спросил Ерёмкин. – Он что же, не включён был? Кто же шесть часов самолётом управлял? Ни хрена не
* Неприкосновенный аварийный запас

понимаю!
Все головы повернулись к Жукову.
- Автопилот включал я, - помолчав, ответил тот, - но он был плохо откорректирован по крену и уводил влево на 0,5-0,8 градуса в минуту. За короткое время для глаза это незаметно. А мы были уверены, что курс точный, ориентируясь на прибор командира, который был заблокирован. Вот и всё!
- Твою мать! – выругался Кандыба, поняв, как получилось, что они, отмахав больше двух тысяч километров, вновь прилетели к точке вылета.
- Выходит, я курс-то верный говорил, - сказал Корецкий. – Подтверди, кочегар?
- А, ну вас всех к чёрту! – отмахнулся тот. – Все виноваты, кроме меня. Моё дело – моторы. А они ровно гудели…
- А моё – связь, она тоже работала, а…
- Что – а? Что – а? – привстав, зарычал вдруг Кандыба. – Кто ещё не виноват? Конечно же, я один виноват! Я один. Так в документах написано.
- Перестань, командир, - урезонил его Жуков, – все мы виноваты. А, в общем-то, чудовищное стечение обстоятельств.
- Спишут с лётной работы – куда пойдём? – вздохнул механик. – Я-то и на земле могу гайки крутить, не пропаду.
- Вас не спишут, а меня – точно спишут, - успокоил всех Кандыба. – Ну и пусть, налетался уже…
- Тебя, боевого командира, Героя Союза не спишут, - возразил Жуков, даже из партии не выгонят, строгачём отделаешься. Ну а выгонят – не велика беда.
- Да меня в грузчики без партбилета не возьмут, - хмуро улыбнулся Кандыба. – Видел я, как особисты в войну хороших ребят увозили. Тех, кого за промахи в боях партийного билета лишали.
- Сейчас время другое.
- А, может, прикинемся, что ничего не поняли? - предложил штурман, - вряд ли что комиссия докажет, самолёт исковеркан. Мол, поняли, что не туда летим, когда снова паковые льды увидели. Что скажешь, командир?
Кандыба молчал. Он, подполковник дальней авиации, Герой Советского Союза будет врать и изворачиваться перед инспектором? Зачем? Ради чего? Как только их вывезут отсюда – если, конечно, вывезут – он поедет в Москву к командующему ВВС, который был у них когда-то комдивом и снова попросится на военный самолёт. К чёрту эту Арктику с её холодами, льдинами и белыми медведями! А может прав штурман? После такого удара никакая комиссия не докажет, что приборы были исправны. Не нарочно же они такое сделали! Действительно, чудовищное стечение обстоятельств. Сотни раз до них это делали – и ничего. А тут и прибор не включили, и солнца не было, иначе бы сразу поняли, что не туда летят, и автопилот толком не откорректировали. Кто же главный виновник случившегося? Опытнейший полярный лётчик Жуков? Штурман Белоглазов, не менее опытный? Он, командир? Или все понемногу? Нет, так не бывает. Впрочем, чёрт возьми, за всё несёт ответственность командир. Ему и отвечать за разбитый самолёт и всё остальное.
- Вот что, друзья! – поднял он голову. – Врать комиссии я не буду, расскажу, как было.
- И про это самое? – ахнул Ерёмкин.
- Неважно, что мы в салоне делали. Кстати, там мы играли в карты. Обедали, а потом в карты играли. А карты-то есть у кого?
- Всегда с собой вожу, - сказал Корецкий.
- Так вот, в подкидного дурака мы играли. Все поняли? Что бы мы в салоне ни делали, результат был бы одинаков – оказались бы здесь.
Все молчали, что означало полное согласие с командиром.
- А ведь говорила мне когда-то мамочка, чтобы я в Арктику не улетал, - встал Ерёмкин. – На материке, если упадёшь – не обидно, всё-таки земля. А тут, тьфу! Сплошные льды да три версты воды под тобой. Пойду, туалет поищу среди льдин.
- Не примёрзни, - напутствовали его.
- На всякий случай паяльную лампу возьми.
- Да идите вы все, юмористы! – и Ерёмкин исчез в разрыве фюзеляжа.
Не прошло и пяти минут, как он вернулся возбуждённый и заорал:
- Мужики, я собачий лай слышал!
Услышать в ледяных просторах собачий лай мог только сумасшедший. Как на такового на него и посмотрели.
- Спорим, что не смешно? – сказал штурман. – На всю твою канистру?
- Честно говорю, среди рапаков собаки лают!
- Плохо дело, - сказал Жуков. – Ты, часом, дядя, не спятил? Всё же головкой об автопилот-то… хотя… медведи лаять не умеют.
- Ракетницу, быстро! – распорядился Кандыба.
Все уже поняли, откуда тут могут быть собаки. Со страшным грохотом и шипением ракета ушла в воздух. Выстрелили подряд три раза. Прислушались и довольно отчётливо услышали собачий лай. А потом ответно из-за дальних торосов взлетела ракета.
- Выходит, дотянули до СП? – обрадовался Корецкий.
Все обрадовано загалдели.
- Скажите командиру спасибо, что он любит на льды смотреть. Если б не он, когда бы ещё спохватились, что к чёрту на кулички летим.
В торосистом льду за час иногда можно пройти несколько сот метров, путь невероятно труден. Туда не лезут даже медведи. Только через три часа поисковики вышли к самолёту.
- Ребята, вы же домой улетели! Как здесь-то снова оказались? - удивлялся заместитель начальника экспедиции. А мы видим, самолёт снижается, а звука нет. Сразу поняли – беда. Радио с базы-то мы уже о вас получили. Вы же три километра до нас не дотянули.
- Ведра бензина не хватило! – сокрушался Ерёмкин.
На СП их разместили, как дорогих гостей. Через сутки прилетела комиссия. На месте падения порешили: самолёт восстановлению, а значит и эвакуации не подлежит. С него будет снято всё, что имеет ценность, остальное останется там навсегда.
- Считайте, что вам повезло, - сказал председатель комиссии. – Если бы упали дальше от СП да не так удачно, вас могли бы и не найти. Хотя сейчас и не тридцатые годы, но вспомните Леваневского.
Экипаж Леваневского знали все. Он пропал без вести в Арктике, в конце тридцатых годов при перелёте в США. Много лет периодически возобновляются поиски экипажа и самолёта, но всё безрезультатно. Арктика лучше любой разведки умеет хранить свои тайны.
Кандыба и сам понимал, что им повезло. Повезло, что сейчас лето и стоит хорошая погода. Но именно они-то и стали косвенными виновниками происшествия. Ведь ночью и в плохую погоду никто бы из кабины не ушёл. А значит, вовремя бы заметили и уклонение от трассы, и не включённый прибор левого лётчика.
Через пять дней он попутным самолётом улетел в Ленинград, в управление полярной авиации, где без волокиты и проволочек предстал пред очи большого начальства. Начальник управления боевой генерал и прекрасной души человек – выслушал его, не перебивая.
- Так что снимайте меня с полярки, - закончил рассказ Кандыба, - только экипаж не трогайте. Во всём я виноват.
Начальник управления, тоже Герой Союза, встал из-за стола, открыл сейф и… вытащил початую бутылку коньяка и рюмки.
- Во льдах-то спирт привычнее был, а теперь вот к коньяку привыкаю, - пояснил он. – А может тебе спирта плеснуть? И это имеется.
- А-а, - махнул рукой ошалевший Кандыба, - мне теперь всё равно!
- Сколько лет мы с тобой знакомы, Кандыба? – спросил генерал, разливая коньяк.
- Так с сорок первого года и знакомы, - удивлённо ответил тот. – Помните первые полёты на Берлин? Вы же тогда командиром полка были.
- Как же такое забудешь! – вздохнул начальник управления. – Ах, годы, годы! Отлетаемся скоро, Кандыба.
- Ну, вы ещё хоть куда, а вот я уже отлетался.
- Молчи, Кандыба, не перебивай. И льстить не надо. Тебе вот ещё пятидесяти нет, а мне через два года – шестьдесят. А на таком этапе жизни каждый год многое значит. Да ты и сам прекрасно это знаешь. Давай-ка лучше помянем фронтовых ребят наших. От сорок первого их единицы остались.
Молча выпили, закурили.
- Вот ты мне всё правильно рассказал, - продолжил через минуту генерал, - одно утаил. Ведь вы, черти, не в карты в салоне играли. Не оправдывайся, я всё знаю. Сам когда-то из Арктики не вылезал. А насчёт самолёта скажу так: хрен с ним, с самолётом. Я их не один десяток там похоронил. Хреново, когда люди гибнут. Влеплю я тебе строгий выговор за твой полёт. Хотя, сам понимаешь, и на большее право имею. Но… не могу. Слишком хорошо знаю, что такое Арктика.
- Спасибо, товарищ генерал, - по военному встал Кандыба. – А к выговорам мы привычны.
- Ну, ну, - погрозил пальцем хозяин кабинета, - не прибедняться! Звезда-то вон за что?
- Тогда война была.
- Полетишь в Москву на ковёр к министру, - продолжал начальник управления, - а он человек гражданский и нас может не понять. Понимаешь, о чём говорю? Это я тебе – выговор, а он… так что нечего благодарить.
- Всё понимаю, - смиренно произнёс Кандыба, - потому вот и рапорт на увольнение приготовил.
Начальник управления открыл ящик стола достал оттуда конверт и протянул Кандыбе.
- С рапортом пока не торопись. В Москве сначала загляни в штаб ВВС к заместителю командующего. Это мой фронтовой друг. Может он что-то придумает. Я ему позвоню насчёт тебя.
С копией приказа о строгом выговоре за потерю ориентировки в районе полярного бассейна, что привело к аварийной посадке и потере самолёта, он прибыл в Москву в штаб ВВС. Героя Советского Союза пропустили без проволочек. Выслушав его историю, заместитель командующего не сразу поверил.
- Так и вернулись на СП, пролетав восемь часов? - удивлялся он. – Невероятно! Вам же здорово повезло. Можно сказать, один шанс из тысячи.
Затем снял трубку телефона и приказал соединить с министром ГА.
- Какой выговор, о чём вы говорите? – выслушав заместителя командующего, возмутился министр. - Человек разбил новую машину и хочет отделаться выговором? Ну и что же, что герой. Тем хуже для него. Опытный боевой лётчик, а допускает такие вещи! По нему уже есть решение коллегии: снять с лётной работы. Да, без права восстановления. Если каждый лётчик у меня по самолёту раздолбает, где же я их наберусь? На чём летать будем? Да и я сам, где после этого буду?
- Но ведь люди живы, - мягко возражал генерал министру. – Груза на борту не было, так что ущерб минимальный.
- Минимальный? – удивился министр. – Да вы знаете, сколько новый самолёт стоит? Да и решение принято по нему коллегиальное, я уже его утвердил. Так, что…
- Ну, хорошо, - не сдавался генерал, - а если мы вам компенсируем вашу потерю?
- Не понимаю, каким это образом?
- У нас на аэродроме в Чкаловске стоят три новеньких Ил-14. Один из них мы приказом передадим в ваше ведомство. Кандыба его и перегонит на свою базу. Нам ведь, знаете, гражданские самолёты не очень нужны. Получили по разнарядке и стоят они там третий месяц. Можем даже два отдать.
- Абсолютно новые? – удивился министр.
- Прямо с завода, - подтвердил генерал.
- Красиво живёте! Нам бы такую жизнь.
- Не жалуемся, - согласился заместитель командующего. – Так каков ваш ответ? Тем более, что Никита Сергеевич второй год авиацию сокращает. Говорит, ракеты сейчас нужнее. А нам транспортные самолёты не очень нужны.
Трубка в руках генерала закряхтела и промычала что-то неопределённое, потом раздался слегка сомневающийся голос министра:
- Ну, если всё будет так, как вы говорите, я согласен. Но сначала мне будет нужен приказ о передаче нам самолёта.
- А вам его Кандыба сам и привезёт через пару часов. Так что вызывайте его экипаж для перегонки. В Чкаловск мы позвоним. – И генерал положил трубку, а, повернувшись к Кандыбе, докончил то, что не решился сказать по телефону: - А то, чего доброго, их тоже на металлолом порежут, как полки Ил-28. Печальная картина, скажу тебе.
Генерал знал, сколько уже военных боевых машин было пущено под пресс, в связи с очередным началом борьбы за мир во всём мире.
На том и порешили.
- Ну, вот и все дела! – пожимая руку Кандыбе, улыбнулся генерал. – Не выдержал ваш министр. А самолёты нам действительно не нужны. Целые полки на металлолом режут. Сокращение, чёрт возьми! А ведь люди это делали, деньги получали за это. Скажу по секрету: у министра обороны лежит проект приказа о передаче в Аэрофлот большой партии грузовых самолётов. Так что, летайте на здоровье. Приказ сейчас сделают, я подпишу. А что касается вашего случая - поражён. Бывает же такое! Если б не к СП вы вернулись, а куда-то в сторону ушли, не сидел бы ты у меня.
- У нас рация исправна была, - неуверенно ответил Кандыба.
- Э, - махнул рукой генерал, - в Арктике на это надежда маленькая. Ну, бывай здоров! Я, честно говоря, всегда полярникам завидовал. Рад был помочь.
На следующий день на далёком арктическом побережье в штабе отряда получили странную телеграмму из министерства ГА: «Для получения и перегонки нового самолёта экипажу командира Кандыбы срочно прибыть в Москву».
Ничего не понявшее начальство запросило подтверждения. Ответили, что Кандыба ждёт в Чкаловске экипаж для перегонки самолёта. Что, мол, тут не понятного?
Всё равно ничего не поняли, но экипаж послали.
А ещё через два дня Кандыба зарулил на стоянку новенький, сверкающий свежей краской Ил-14. Встречать их вышли все работники аэропорта, ибо получение нового самолёта в те времена было большим праздником. Как, впрочем, и сейчас.

----------------------------------------