Разъезд

Когда боль становилась нестерпимой, она опускалась прямо на пол, возле двух чёрных тэнов, сгибалась пополам и пыталась заплакать, а когда "отпускало" мерила дежурку большими шагами, как сомнамбула, прислушиваясь только к накатывающим и уходящим волнам боли внутри себя. Старые доски пола скрипели у неё под ногами, и иногда её казалось, что этот скрип слышат даже пассажиры, стоящие под окном дежурки в ожидании электрички.
Обычно, каждый из них считал своим долгом, запросто открыв дверь с надписью "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН" - осведомиться у первоисточника, то есть у неё, будет ли электричка, во сколько, и не опаздывает ли она, а также поболтать с дежурным о том, о сём.
Но сегодня этому было положено два препятствия.
Во-первых, наглухо зашторенные окна (и это среди бела дня!), во-вторых, дверь заперта изнутри. Самые смелые, то есть самые наглые, увидев такой оборот, говорили:"Сейчас разберёмся!", кричали: "Дежурная!", и стучали в дверь. Не сразу, нет, не сразу, а только по прошествии целой минуты дверь отворялась, на пороге появлялась дежурная, мерила наглеца тяжёлым взглядом, и с невыразимым презрением, но очень вежливо спрашивала: "Что вы хотели?" Если этого было недостаточно, следовало ещё два-три приёма, после чего дверь снова запиралась изнутри, а нарушитель выходил на улицу, разводя руками.
Она слышала за окном голоса, представляла, как замёрзшие пассажиры пялятся на зашторенные окна, и злорадно улыбалась."Что не нравится? Вот так теперь будет всегда."
Они были её врагами, а она не знала об этом, так долго. Но теперь она знает всё, и будет сражаться с ними их же оружием.
- "Вам холодно, - мысленно говорила она с людьми за окном, - а у меня две тёплые комнаты, правда воздух в них высушен электрическими тэнами и по сквознякам тянет сладковатым запахом падали, это разлагаются под полом дохлые мыши, но ведь это такие мелочи! Вы считаете меня тиранкой, узурпаторшой, бесчувственным человеком, и если бы вы знали, до чего вы правы!"
Снаружи послышался детский смех, две головки прильнули к стеклу, пытаясь что-то разглядеть в узкий проём между шторами, они переговаривались и смеялись, и ей казалось, что это резвятся маленькие зверёныши, пока большие звери стоят и ждут. Они хотят, но не могут добраться до неё, и от этой мысли в ней поднялась тупая волна жестокости, от которой она сама застонала.
"Всё равно вам лучше, чем мне. Вы всего лишь замёрзли, а я умираю."
Она не помнила когда это началось, сначала всё было по-другому. Её дверь никогда не запиралась. С ней всё время были какие-то люди. Они рассказывали ей о своей жизни, называли дочкой, потом уходили, оставляя на её пульте гостинцы: яблоки, семечки, конфеты, со словами: "Дай Бог тебе счастья!" - а она была им благодарна за то, что они провели это время рядом с ней. Провожая каждого посетителя ей казалось, что он уносит частицу её души, и она испытывала к ним нежность и жалость, они казались ей бедными, беспомощными детьми, когда, сутулясь, выходили на улицу в ночь, под дождь и ветер. А она смотрела им вслед. Милая, приветливая, добрая девочка.
Внутри неё что-то засмеялось, как смеялось тогда, когда он уходил. Навсегда. Она чувствовала, что с ней поступают подло, но ничего не могла сделать, даже защититься. Ни слова упрёка. Только прощенье.
- "Почему он так сказал?"
- "Он сказал, чтоб ты не надеялась. Чтобы дать понять, что он никогда не полюбит тебя."
- "Почему???"
Так вот теперь как оно обернулось. Так вот чем всё это у них кончается.
Душа, расплавленная как воск, как чай в твоём стакане, накрой его ладонью и ты почувствуешь как я тебя люблю."
Дежурная сердито тряхнула головой. "Дурацкие воспоминания!" Она кладёт голову на скрещённые на пульте руки, и говорит кому-то чётко и ясно: "Я тебя ненавижу! Я всех вас ненавижу!" - проносится у неё в голове.
Плотно сдвинутые жёлтые шторы наполовину закрывали окна, позволяя её никого не видеть и открывая вид на верхушки сосен и небо, особенно голубое, по-осеннему голубое.
Проводив электричку, она опять запирала дверь на ключ. Конечно, это было не хорошо. Она, дежурная по станции, ответственное лицо, должна быть внимательной, вежливой, готовой помочь и растолковать каждому расписание из десяти электричек, напоить водой, обогреть. Но сегодня человеческие голоса вызывали в ней лишь досаду. Ей хотелось остаться наедине с собой, со своей болью.
Да и чем она могла им помочь? Она чувствовала себя колодцем, вычерпанным до дна, иссохшим источником. Это её плоть ныла, как растрескавшаяся от зноя земля. От неё требовали внимания, которое она могла уделить только себе. Она умирала, а они не хотели этого знать. По-своему они были правы. Никто не виноват, что человек загоняет сам себя в клетку. Никто не виноват, что тебя бросил любовник. Жизнь есть жизнь. Работа есть работа. В сущности, такую работу надо ещё поискать. Это, можно сказать, подарок судьбы. Просто у человека сдали нервы. Это бывает на любой работе.
Солнце медленно садилось за горизонт. Его косые лучи лежали на переплёте окна, жёлтой фосфорической пылью отсвечивали на стёклах. У кого-то закат солнца вызывает мечты о далёких путешествиях, на кого-то производит особенно тягостное впечатление.
Она вспомнила, что ей придётся полтора часа провести с глазу на глаз со своей сменщицей, и удивилась, как это люди умудряются находить темы для разговоров.
К концу смены она выключила обогреватели, вымыла пол, разобралась с документацией, и когда вышла к электричке, было уже совсем темно. Что-то мокрое капнуло ей за шиворот.
- "Дождь?"
Она подняла голову и увидела - снег...
Снег с дождём, но всё-таки снег! Первый снег!!!
Краем глаза она видела, как вставала с электрички девочка - бомжиха, сделала несколько шагов и остановилась. Знакомая женщина в тамбуре что-то говорила, указывая на девочку руками.
- "Пусть эта девочка побудет у вас до утра!"
- "До утра? Не знаю. Я сейчас уезжаю."
Она смотрела, как падает снег, освещённый электрическим светом.
- "Что, мама не встретила тебя? - спросила девочку сменщица. - А у нас здесь ночевать нельзя, нет, нельзя. Вот, милая, по этой тропинке и иди, через лес, а там по дороге, а у нас здесь ночевать нельзя."
- "А вы меня не проводите?"
-"Как же мы проводим тебя? Нам нельзя оставлять станцию. Нет, милая, ты иди, по этой тропинке, через лес..."
- "Я провожу её. Только перчатки одену, - она радовалась возможности не оставаться больше в дежурке. - Как нам лучше пойти?"
- "Вот так идите, - сменщица махнула рукой в сторону соснового леса. - Только не заблудись, когда будешь идти обратно."
- "Постараюсь."
Как давно ей хотелось просто побродить по лесу, в тишине, без мыслей, сбросив рутину дел, забыв обо всём на свете. А ей всё не удавалось, всё держала её эта цепь.
- "Ой, как красиво! Только я ничего не вижу."
- "Я тоже."
- "Как ты думаешь, нам наверное нужно в ту сторону?"
- "Нет, мы уже давно не туда идём. Вон дорога."
- "Ты говори, а то я тебя заведу!"
- "Сейчас овраг должен быть...вот он! А я сейчас зайду к бабкиной дочке, - продолжала девочка,- не к Лариске, а к той..."
- "К Кате!"
- "Да, к тёте Кате. И она отвезёт меня домой. Она и вчера меня возила."
Они вышли из леса и подошли к дому, в котором жила "бабкина дочка". Девочка позвала, и вскоре они услышали как открывается дверь.
- "Кто там?"
- "Катя, иди сюда!"
Кутаясь в старую куртку, в ботинках на босу ногу к ним вышла Катя. Увидев девочку, она всплеснула руками.
- "Ну, я не знаю, что делать! В сельсовет идти или куда?.. Не могут встретить ребёнка с электрички...Я и вчера её возила, а ты посмотри какая погода! Ладно, - сказала она устало, - пойдём в дом, поужинаем, а там видно будет. Пойдём!" - сказала она, уводя девочку.
Дорога обратно - сплошная стена леса. Вот впереди что-то белеет. Тропинка!
Стараясь идти медленно, она вдыхала полной грудью запах хвои и снега, и эта прогулка казалась ей нежданным чудом.
С сожалением подошла она к дверям дежурки.
- "Здравствуйте!"
- "Здравствуй."
Напрасно беспокоилась она о теме для разговора. Тема была быстро найдена. Ей оказался Нострадамус. И как тиканье часов, как удары метронома, как постукивание пальцев по столу полилась беседа о конце света, о любовнице французского президента, в сущности ни о чём.
Потом она шла домой, вглядываясь в далёкие огни фонарей. Холодные, мерцающие, они казались ей глазами этого мира, и она вспомнила, как а детстве вот также шла куда-то с матерью, без надежды найти пристанище, видя перед собой только эти ничего не обещающие глаза.
Дом. Здесь нужно оттаивать. Некоторое время она чувствует себя инопланетянкой. У неё нет сил отвечать на бессмысленные вопросы родных. Стараясь смягчить свою грубость, она по два раза отвечает на один и тот же вопрос.
"Я не хочу быть злой, - думает она, - я просто устала."